1 2 
2. Верховная власть не может быть потеряна. Во-вторых, так   как право представлять всех участвовавших в соглашении дано тому, кого делают   сувереном путем соглашения, заключенного лишь друг с другом, а не сувереном с   кем-нибудь из участников, то не может иметь место нарушение соглашения со   стороны суверена, и, следовательно, никто из его подданных не может быть   освобожден от подданства под предлогом того, что суверен нарушил какие-либо обязательства.   Что тот, кто стал сувереном, не заключает предварительного соглашения со своими   подданными – очевидно, ибо он должен был бы заключить соглашение или со всеми   (multitude) как одной стороной соглашения или же несколько соглашений с каждым   человеком в отдельности.      

Однако заключить соглашение со всеми людьми как единым целым   невозможно, так как до установления государства они не являются единым лицом, а   если он заключил много отдельных соглашений соответственно числу людей, то эти   соглашения по приобретении им верховной власти становятся недействительными,   ибо любое действие, на которое какой-нибудь представитель этой толпы может   указать как на нарушение договора, является действием суверена и всех   остальных, так как оно совершено от лица и по праву каждого из них в   отдельности.      

Кроме того, если кто-либо один или несколько человек   утверждают, что суверен нарушил договор, заключенный им при установлении   государства, а другие – или кто-либо другой из его подданных, или суверен сам –   утверждают, что никакого нарушения не было, то в этом случае не имеется судьи   для решения этого спора, и мы снова, таким образом, отброшены назад к праву   меча, и каждый человек снова получает право защищать себя собственной   физической силой, что противоречит цели, поставленной людьми при установлении   государства. Тщетна поэтому попытка предоставить кому-либо верховную власть на   основе предварительного соглашения. Мнение, будто какой-либо монарх получает   свою власть на основе соглашения, т. е. на известных условиях, вытекает из   непонимания той простой истины, что соглашения являются лишь словами и   сотрясением воздуха и обладают силой обязать, сдерживать, ограничить и защитить   человека лишь постольку, поскольку им приходит на помощь меч государства, т. е.   несвязанные руки того человека или собрания людей, которые обладают верховной   властью и действия которых санкционированы всеми подданными и исполнены силой   всех подданных, объединенных в лице суверена. Однако, когда собрание людей   стало сувереном, тогда ведь никто не воображает, что такого рода соглашение   могло иметь место при этом установлении, ибо кто же будет так глуп, чтобы   сказать, что, например, народ Рима заключил соглашение с римскими подданными о   том, что он будет держать верховную власть на каких-то условиях, при нарушении   которых римские подданные имеют право свергнуть власть римского народа. Но люди   не замечают, что то, что верно в отношении народного правления, верно также в   отношении монархии. Это проистекает из честолюбия некоторых, расположенных   больше к правлению собрания, участвовать в котором они могут питать надежду,   чем к монархии, при которой у них нет никакой надежды участвовать в правлении.      

3. Никто не может, не нарушая справедливости, протестовать   против установления суверена, провозглашенного большинством. В-третьих, если   большинство согласным голосованием объявило кого-нибудь сувереном, то   несогласный с этим постановлением должен по выяснении указанного результата или   согласиться с остальными, т. е. признавать все действия, которые будут   совершены сувереном, или он по праву может быть истреблен остальными. Ибо если   он добровольно вступил в соглашение со всеми собравшимися, то он тем самым в   достаточно ясной форме объявил свою волю (и этим молчаливо принял на себя   обязательство) подчиняться всему, что постановит большинство. Поэтому, если он   отказывается подчиниться или протестует против какого-нибудь постановления   большинства, он нарушает свой договор и поступает несправедливо. Да и   независимо от того, вступил ли он в соглашение со всеми или нет, был он спрошен   о своем согласии или нет, он должен или подчиниться их постановлениям, или быть   остановлен в прежнем состоянии войны, при котором любой человек, не нарушая   справедливости, может убить его.      

4. Подданные не могут осуждать действия суверена.   В-четвертых, так как благодаря указанному установлению каждый подданный   является ответственным за все действия и суждения установленного суверена, то   отсюда следует, что все, что бы последний ни делал, не может быть неправомерным   актом по отношению к кому-либо из его подданных, и он не должен быть кем-либо   из них обвинен в несправедливости. Ибо тот, кто делает что-либо, на что он   уполномочен другим, не может этим совершить неправомерного акта по отношению к   тому, кем он уполномочен. При установлении же государства каждый отдельный   человек является доверителем в отношении всего, что суверен делает, и,   следовательно, всякий, кто жалуется на несправедливость со стороны суверена,   жалуется на то, виновником чего он сам является, и поэтому должен обвинять лишь   самого себя. Да и самого себя он не должен обвинять, ибо невозможно совершать   несправедливость по отношению к самому себе. Верно, что люди, облеченные   верховной властью, могут совершать пристрастные действия, но не   несправедливость и беззаконие в собственном смысле.      

5. Любой суверен ненаказуем подданным. В-пятых, и как вывод   из только что сказанного, ни один человек, облеченный верховной властью, не   может быть по праву казнен или как-нибудь иначе наказан кем-либо из своих   подданных. Ибо каждый подданный, как мы видели, является ответственным за   действия своего суверена. Следовательно, наказывая суверена, подданный   наказывает другого за действия, совершенные им самим.      

6. Суверен – судья в вопросах о том, что необходимо для мира   и защиты своих подданных. И так как целью учреждения верховной власти являются   мир и общая защита, а право на цель дает право и на ведущие к ней средства, то   к правам человека или собрания, обладающего верховной властью, относится также   право быть судьей в делах мира и защиты, а также в делах того, что препятствует   их осуществлению. Суверен, таким образом, имеет право предпринять все, что он   считает необходимым в целях сохранения мира и безопасности путем предупреждения   раздоров внутри и нападения извне, а когда мир и безопасность уже утрачены,   предпринять все необходимое для их восстановления.      

И судья в отношении того, каким доктринам следует их учить.   И поэтому, в-шестых, в компетенцию верховной власти входит быть судьей в   отношении того, какие мнения и учения препятствуют и какие содействуют водворению   мира, и, следовательно, в каких случаях, в каких рамках и каким людям может   быть предоставлено право обращаться к народной массе и кто должен расследовать   доктрины всех книг, прежде чем они будут опубликованы 2. Ибо действия людей   обусловлены их мнениями, и в хорошем управлении мнениями состоит хорошее   управление действиями людей с целью водворения среди них мира и согласия. И   хотя единственным критерием учения должна быть истина, однако это не   противоречит тому, чтобы учения регулировались также с точки зрения их   отношения к делу мира. Ибо учение, противодействующее миру, не может в большей   мере быть истинным, чем мир и согласие – направленными против естественного   закона. Поэтому в государстве, где вследствие небрежности или неловкости   правителей или учителей с течением времени стали общепринятыми ложные учения,   противоположные истины могут оказаться вредными. Однако следует добавить, что   внезапное вторжение какой-нибудь новой истины само по себе еще никогда не   взрывало мир. Это вторжение может лишь возбудить войну, которая тлела   подспудно. Ибо люди, которые до того нерадиво управляются, что они смеют   поднять оружие для защиты или введения какого-нибудь мнения, находятся еще в   состоянии войны, и их состояние есть не мир, а лишь приостановление военных действий   из боязни друг друга. И они живут как бы в состоянии непрерывного приготовления   к военным действиям. Вот почему в сферу компетенции суверена входит быть судьей   или назначать всех судей мнений и учений, что необходимо в целях мира и   предупреждения раздора и гражданской войны.      

7. Право предписывать подданным правила, с помощью которых   каждый из них столь хорошо знает, что именно является его собственностью, что   уже никто другой не может, не нарушив справедливости, отнять ее у него.      

В-седьмых, к верховной власти относится вся власть   предписывать правила, указывающие каждому человеку, какими благами он может   пользоваться и какие действия он может предпринять, не оказываясь стесненным в   этом отношении кем-либо из своих сограждан. И именно это люди называют собственностью.   Ибо до установления верховной власти (как уже было показано) все люди имели   право на все, каковое право необходимо вело к войне, и поэтому эта   собственность, которая необходима для мира и зависит от установления верховной   власти, есть акт этой власти в целях установления гражданского мира. Эти   правила о собственности (или о моем и твоем), о добре, зле, закономерном и   незакономерном в человеческих действиях суть гражданские законы, т. е.   особенные законы каждого отдельного государства, хотя термин гражданский закон   приурочивается теперь к древним гражданским законам города Рима, законы   которого в силу его главенства над большей частью тогдашнего мира были там   гражданским законом.      

8. Суверену также принадлежат судебная власть и право решать   споры. В-восьмых, составной частью верховной власти является право юрисдикции,   т. е. право рассмотрения и решения всех споров, могущих возникнуть относительно   закона, как гражданского, так и естественного, или относительно того или иного   факта. Ибо без решения споров не может быть защиты подданного от обид со   стороны другого. Без такого решения споров остаются пустыми звуками законы о   моем и твоем, и за всяким человеком в силу его естественного и необходимого   стремления к самосохранению остается право защищаться собственной физической   силой, т. е. остается состояние войны, противоречащее той цели, ради которой   установлено каждое государство.      

9. И право объявления войны и заключения мира в зависимости   от того, что он найдет более полезным. В-девятых, в компетенцию верховной   власти входит право объявления войны и заключения мира с другими народами и   государствами, т. е. право судить о том, что требуется в данный момент в   интересах общего блага и какие силы должны быть для данной цели собраны,   вооружены и оплачены, а также какая сумма должна быть собрана с подданных для   покрытия расходов. В самом деле, гарантию защиты доставляют каждому народу его   вооруженные силы, а сила армии состоит в объединении ее сил под единым   командованием, которое поэтому принадлежит суверену, ибо одно право   командования над вооруженными силами без всякого другого установления делает   того, кто обладает этим правом, сувереном. Вот почему, кто бы ни был генералом   армии, лицо, обладающее верховной властью, всегда является генералиссимусом (generalissimo).      

10. И право выбора всех советников и министров, как   гражданских, так и военных. В-десятых, к правам верховной власти относится   право выбора всех советников, министров, должностных лиц и чиновников, как   гражданских, так и военных. Так как мы видели, что целью учреждения верховной   власти является осуществление общего мира и защиты, то отсюда следует, что   суверен должен обладать властью использовать те средства, которые он сочтет   наиболее подходящими для этого.      

11. И право награждать и наказывать той мерой, какую он сам   сочтет разумной (если более ранний закон ее не определил). В-одиннадцатых,   суверену предоставлено право награждать богатством и почестями, а также   накладывать телесные и денежные наказания, как и наказание бесчестьем, на   всякого подданного в соответствии с ранее изданным сувереном законом. А если   такого закона не было, то суверену предоставлено право награждать и наказывать   соответственно тому, как он это сочтет разумным, чтобы поощрить людей к   служению государству или удержать их от нанесения вреда ему.      

12. И право установления почетных титулов и табели о рангах.   И наконец, принимая во внимание, какую цену люди от природы склонны придавать   самим себе, какого уважения они требуют от других и как мало они ценят   остальных людей и что из всего этого непрерывно проистекают среди них   соперничество, раздоры, заговоры и, наконец, война, ведущая к их взаимному   истреблению и к ослаблению их сопротивления общему врагу, необходимо, чтобы   существовали законы о почестях и установленная государством градация ценности   людей, оказавших или способных оказать услугу государству, и чтобы тот или   другой человек был облечен властью претворить эти законы в жизнь. Но мы уже   показали, что верховная власть имеет не только право распоряжения войсками   государства, но также и право суда во всех спорах. Поэтому суверену принадлежит   также право раздавать почетные титулы и определять то положение в обществе,   которое каждый человек должен занимать, и те знаки уважения, которые подданные   должны оказывать друг другу при публичных и частных встречах.      

Эти права неделимы. Таковы права, образующие сущность   верховной власти и являющиеся признаками, по которым человек может определить   того человека или то собрание людей, которые облечены верховной властью. Ибо   эти права непередаваемы и неделимы. Право чеканить монету, распоряжаться   имуществом и личностью несовершеннолетних наследников, право преимущественной   покупки на базарах и все другие уставные прерогативы суверен может перенести на   кого-нибудь без всякого ущерба для своего права защиты подданных. Если же   суверен переносит на другого право распоряжения войсками, то сохранение за   собой права судебной власти будет бесполезно, так как он будет лишен силы   привести законы в исполнение; а если он уступает кому-либо свое право взимать   налоги, то пустым остается его право распоряжаться военными силами, если он   отказывается от права направлять те или иные доктрины, то боязнь духов может   толкнуть людей на восстание.      

Таким образом, какое бы из указанных прав ни рассматривать,   мы увидим, что при отпадении одного удержание всех остальных прав не может   произвести никакого эффекта в сохранении мира и справедливости, являющихся   целью установления всех государств. Именно это разделение имеется в виду, когда   говорится, что царство, разделенное в самом себе, не может сохраниться, ибо без   такого предварительного разделения никогда не может случиться, чтобы оно   разделилось на две борющиеся между собой армии. Если бы раньше большая часть   населения Англии не придерживалась мнения, что указанные права были разделены   между королем, лордами и палатой общин, то народ никогда не был бы разделен и   дело не дошло бы до гражданской войны – сначала из-за политических разногласий,   а затем из-за разногласий по вопросу о свободе религии. Эта гражданская война   послужила людям таким уроком в отношении верховных прав, что теперь (в Англии)   найдутся немногие, которые не видят, что эти права неделимы и таковыми они   будут признаны при ближайшем восстановлении мира и будут признаваться до тех   пор, пока не забудутся пережитые бедствия, но не дольше, разве что   простонародье станет более просвещенным, чем оно было до сих пор.      

Не может быть никакого пожалования прав суверена без прямого   отречения от верховной власти. Так как эти права являются существенными и   неделимыми, то отсюда необходимо следует, что, в какой бы форме ни было   пожаловано сувереном кому-нибудь какое-либо из этих прав, пожалование   недействительно, если только при этом не было прямого отречения от верховной   власти и если пожалованный продолжает по-прежнему именовать жалующего   сувереном. Ибо если суверен пожаловал все, что он может, но мы возвращаем ему   обратно его верховную власть, то все его права, как неделимые между собой и   неотделимые от верховной власти, восстанавливаются.      

Власть и честь подданных исчезают в присутствии верховной   власти. Так как эта огромная сфера компетенции неделима и неотделима от   верховной власти, то малообоснованно мнение тех, которые говорят о суверенных   королях, что хотя они singulis majores, т. е. имеют большую власть, чем каждый   из их подданных в отдельности, однако они universis minores, т. е. имеют   меньшую власть, чем все их подданные в совокупности. В самом деле, если под   всеми в совокупности не разумеется совокупное тело как единое лицо, то все в   совокупности означает то же самое, что каждый в отдельности, и выражение   бессмысленно. Если же под всем в совокупности разумеют их как единое лицо   (носителем какового лица является суверен), тогда власть всех в совокупности   тождественна власти суверена, и, таким образом, приведенное выше утверждение   опять-таки бессмысленно. Нелепость своего утверждения авторы его достаточно   хорошо видят там, где верховная власть принадлежит народному собранию, но они   не видят его там, где она принадлежит монарху, и, однако, верховная власть   остается той же независимо от того, кому она принадлежит.      

Как власть, так и честь суверена должны быть больше, чем   власть и честь любого или всех его подданных. Ибо верховная власть является   источником всех почестей. Достоинства лорда, герцога и принца суть создания ее   рук. Как слуги при господине, так и подданные в присутствии суверена – все   равны и лишены всякого почета. И хотя, когда они находятся вне поля зрения   суверена, одни из них представляются выше рангом, другие – ниже, однако в его   присутствии они не больше, чем звезды в присутствии солнца.      

Верховная власть не столь пагубна, как отсутствие ее, и вред   возникает тогда, когда большинство с трудом подчиняется меньшинству. Могут,   однако, возразить здесь, что состояние подданных, вынужденных безропотно   подчиняться прихотям и порочным страстям того или тех, кто имеет в своих руках   такую неограниченную власть, является чрезвычайно жалким. И обыкновенно бывает   так, что те, кто живет под властью монарха, считают свое жалкое положение   результатом монархии, а те, кто живет под властью демократии или другого   верховного собрания, приписывают все неудобства этой форме государства, между   тем как власть, если только она достаточно совершенна, чтобы быть в состоянии   оказывать защиту подданным, одинакова во всех ее формах. Те, кто жалуется на   указанные стеснения, не принимают во внимание, что положение человека всегда   связано с тем или иным неудобством и что величайшие стеснения, которые может   иногда испытывать народ при той или иной форме правления, едва чувствительны по   сравнению с теми бедствиями и ужасающими несчастьями, которые являются   спутниками гражданской войны, или с тем разнузданным состоянием безвластия,   когда люди не подчиняются законам и не признают над собой никакой   принудительной власти, удерживающей их от грабежа и мести. Эти люди не   принимают также во внимание, что величайшие притеснения, испытываемые   подданными со стороны верховных правителей, проистекают не из того, что они,   правители, ожидают для себя удовольствия или выгоды от разорения или ослабления   своих подданных, чья сила составляет их собственную силу и славу, а обусловлены   тем, что упорная скаредность самих подданных, неохотно идущих на материальные   жертвы для своей собственной защиты, ставит их правителей перед необходимостью   извлечь из них все, что можно, в мирное время, с тем чтобы иметь средства в   случае крайней или внезапной необходимости для организации сопротивления или   победы над своими врагами. Ибо все люди от природы снабжены теми замечательными   увеличительными стеклами (каковыми являются их страсти и себялюбие), сквозь   которые каждый маленький платеж представляется им великой обидой, и лишены тех   подзорных труб (именно морали и гражданской науки), чтобы видеть издали те   бедствия, которые грозят им и которых нельзя избежать без таких платежей.      

 Глава XIX      

О различных   видах государств, основанных на установлении, и   о преемственности верховной власти      

       

Различных форм государства может быть только три.      

Различие государств заключается в различии суверена, или   лица, являющегося представителем всех и каждого из массы людей. А так как   верховная власть может принадлежать или одному человеку, или собранию большого   числа людей, а в этом собрании могут иметь право участвовать или каждый, или   лишь определенные люди, отличающиеся от остальных, то отсюда ясно, что могут   быть лишь три вида государства. Ибо представителем должны быть или один   человек, или большее число людей, а это – собрание или всех, или только части.   Если представителем является один человек, тогда государство представляет собой   монархию; если – собрание всех, кто хочет участвовать, тогда это демократия,   или народоправство; а если верховная власть принадлежит собранию лишь части   горожан, тогда это аристократия. Других видов государства не может быть, ибо   или один, или многие, или все имеют верховную власть (неделимость которой я   показал) целиком.      

Тирания и олигархия есть лишь различные названия монархии и   аристократии. В книгах по истории и политике мы находим и другие названия форм   правления, как тирания и олигархия. Однако это не названия других форм правления,   а выражения порицания перечисленным формам. В самом деле, те, кто испытал обиду   при монархии, именуют ее тиранией, а те, кто недоволен аристократией, называют   ее олигархией. Точно так же те, кому причинено было огорчение при демократии,   называют ее анархией (что означает отсутствие правительства), и тем не менее!   никто, как я полагаю, не будет считать безвластие какой-нибудь новой формой   правления. По тем же основаниям не следует думать, что правление имеет одну   форму, когда оно нам нравится, и другую, когда оно нам не нравится или когда мы   подвергаемся притеснениям со стороны правителей.      

Второстепенное представительство кроме суверена опасно.   Очевидно, что люди, пользующиеся абсолютной свободой, могут, если это им   нравится, дать полномочие на представительство каждого из них как одному   человеку, так и какому-нибудь собранию людей, и, следовательно, и если они   считают это полезным, они могут отдать себя в подданство монарху так же   абсолютно, как любому другому представителю. Поэтому там, где уже учреждена   верховная власть, может быть учреждено другое представительство того же народа   лишь для определенных частных целей, ограниченных сувереном. В противном случае   это означало бы, что учреждены два суверена и что лицо каждого человека   представлено двумя уполномоченными, что в случае их несогласия между собой по   необходимости привело бы к разделению той власти, которая (если люди хотят жить   в мире) должна быть неделимой, и тем довело бы людскую толпу до состояния   войны, вопреки той цели, во имя которой установлена всякая верховная власть. И   подобно тому как было бы нелепо думать относительно облеченного верховной   властью собрания, что если оно просит подвластный ему народ посылать депутатов   с правом давать советы и высказывать пожелания, то тем самым считает абсолютным   представительством народа не себя, а этих депутатов, точно так же нелепо думать   подобным образом относительно монархии. И я не понимаю, почему столь очевидная   истина так мало была принята во внимание в недавнее время, что при монархии   человек, обладавший верховной властью, потомок рода, являющегося носителем   верховной власти на протяжении 600 лет, человек, которого одного называли   сувереном, который каждым из своих подданных титуловался величеством и   беспрекословно признавался королем, что этот человек тем не менее никогда не   признавался его подданными своим представителем, и это имя с общего одобрения   стало считаться титулом тех людей, которые по его приказанию были посланы   народом, чтобы изложить суверену народные пожелания и дать ему (если он   разрешит) совет5. Это обстоятельство может послужить лицам, являющимся верными   и абсолютными представителями народа, напоминанием о том, что им необходимо   просветить людей насчет природы указанного звания и что они должны остерегаться   допускать какое-либо другое общее представительство по какому бы то ни было   поводу, если они хотят выполнять возложенные на них задачи.      

Сравнение монархии с верховной ассамблеей. Различие между   этими тремя родами государства состоит не в различии власти, а в различии   пригодности, или способности, каждого из них к осуществлению той цели, для   которой они установлены, а именно к водворению мира и обеспечению безопасности   народа. И, сопоставляя монархию с другими двумя родами правления, мы можем   заметить следующее.      

Во-первых, всякий носитель лица народа или член собрания,   являющегося таким носителем, есть одновременно носитель своего собственного   естественного лица. Поэтому, как бы усердно такой человек в качестве   политического лица ни заботился об обеспечении общего блага, он, однако, более   или менее усердно заботится также об обеспечении своего личного блага, блага   своей семьи, родственников и друзей, и, если общие интересы сталкиваются с его   частными интересами, он в большинстве случаев отдает предпочтение своим   интересам, ибо страсти людей обычно бывают сильнее их разума. Общие интересы   поэтому больше всего выигрывают там, где они более тесно совпадают с частными   интересами. Именно такое совпадение имеется в монархии. Богатство, могущество и   слава монархов обусловлены богатством, силой и репутацией его подданных. Ибо   никакой король не может быть ни богат, ни славен, ни находиться в безопасности,   если его подданные бедны, презираемы или слишком слабы вследствие бедности или   междоусобий, чтобы выдержать войну против своих врагов. При демократии же или   аристократии личное благополучие лиц продажных или честолюбивых обеспечивается   не столько общественным процветанием, сколько чаще всего вероломным советом,   предательством или гражданской войной.      

Во-вторых, монарх может получить совет от кого ему угодно,   когда и где ему угодно, и, следовательно, он может выслушать мнение людей,   сведущих в вопросе, подлежащем его обсуждению, каковы бы ни были их ранг и   звание, и настолько заблаговременно в отношении момента действия и так   секретно, как он сочтет это нужным. Когда же верховное собрание нуждается в   совете, то туда допускаются только те, кто имеет на это npaво c самого начала,   а это в большинстве случаев люди, сведущие больше в вопросах приобретения   богатства, чем в вопросах приобретения знания. Кроме того, они дают свои советы   в длинных речах, могущих побудить и действительно побуждающих людей к   действиям, но не могущих руководить действиями этих людей. Ибо пламя страстей   никогда не просветляет разума, а, наоборот, помрачает его, да и никогда и нигде   совет, принятый в собрании, вследствие многочисленности его состава не может   остаться в тайне.      

В-третьих, решения, принятые монархом, подвержены   непостоянству лишь в той мере, в какой это присуще человеческой природе,   решения же собрания могут подвергаться изменениям еще и благодаря   многочисленности состава собрания. Ибо стоит немногим членам, считающим   необходимым держаться раз принятого решения, не явиться в собрание (что может   случиться в силу заботы о своей безопасности, вследствие нерадения или   случайных препятствий) или вовремя явиться некоторым держащимся   противоположного взгляда, и все, что было решено вчера, сегодня будет   аннулировано.      

В-четвертых, монарх не может расходиться во мнениях с самим   собой по мотивам зависти или своекорыстия, собрание же может, причем так резко,   что дело может дойти до гражданской войны.      

В-пятых, при монархии имеется следующее неудобство, а именно   что какой-нибудь подданный может быть властью одного человека лишен всего   своего имущества в интересах обогащения какого-либо фаворита или льстеца. И я   признаю, что это большое и неизбежное неудобство. Однако то же самое может   случиться и там, где верховная власть принадлежит собранию, –ибо власть   такого собрания одинакова с властью монархов; члены такого собрания могут поддаться   дурным советам и быть введенными в соблазн ораторами, как монарх льстецами, и   взаимной лестью они взаимно могут поощрять корыстолюбие и честолюбие друг   друга. Между тем как монархи имеют немного фаворитов и могут   покровительствовать только своим родственникам, фавориты собрания   многочисленны, а родственников у членов собрания значительно больше, чем у   любого монарха. Кроме того, нет такого фаворита монарха, который не был бы в   одинаковой мере способен как помогать своим друзьям, так и вредить своим врагам,   ораторы же, т. е. фавориты верховного собрания, хотя и имеют большую власть   вредить, обладают очень малой властью спасать, ибо (такова природа человека)   для обвинения требуется меньше красноречия, чем для оправдания, и осуждение нам   представляется более сообразным с принципом правосудия, чем оправдание.      

В-шестых, одним из неудобств монархии является то   обстоятельство, что верховная власть в ней может достаться по наследству   несовершеннолетнему или такому, кто не может различать добро и зло, и неудобство   состоит в том, что его власть должна быть передана в руки другого человека или   собрания людей, которые в качестве кураторов или регентов должны управлять по   его праву и от его имени. Однако сказать, что предоставление права на   осуществление верховной власти одному человеку или собранию людей есть   неудобство,– значит сказать, что всякое правительство есть большее неудобство,   чем хаос и гражданская война. Поэтому единственная опасность, которая в данном   случае грозит,– это борьба соперников, претендующих на такую почетную и   выгодную должность. Но чтобы убедиться в том, что это неудобство возникает не   от формы правления, называемой нами монархией, надо принять во внимание, что   предшествовавший монарх должен был уже наметить опекуна своего несовершеннолетнего   преемника или ясно выраженными словами завещания, или молчаливой санкцией   принятого в таких случаях обычая. Поэтому это неудобство (если такое возникнет)   должно быть приписано не монархии, а честолюбию и несправедливости подданных,   что присуще всем родам правления, где народ недостаточно просвещен насчет своих   обязанностей и прав верховной власти. Если же предположить, что   предшествовавший монарх не оставил никаких указаний насчет опекунства, то ясное   правило на этот счет дано естественным законом, а именно что опекунство должно   быть предоставлено тому, кто, естественно, наиболее заинтересован в сохранении   власти несовершеннолетнего и не может извлечь никакой выгоды для себя из его   смерти или ограничения его власти. В самом деле, так как мы видим, что всякий   человек по природе ищет своей выгоды и повышения, то передача   несовершеннолетнего во власть людей, которые могут возвыситься благодаря его   гибели или уменьшению его прав, не опекунство, а предательство. Таким образом,   предусмотрены всякие меры для предупреждения обоснованных ссор из-за того, кому   править государством в случае восшествия на престол малолетнего наследника, и   если в этом случае все же возникают споры, нарушающие общественный мир, то это   должно быть приписано не монархической форме правления, а честолюбию подданных   и незнанию ими своих обязанностей. С другой стороны, всякое большое   государство, в котором верховная власть принадлежит обширному собранию,   находится в отношении решения вопросов войны и мира и составления законов в   таком же положении, как если бы верховная власть находилась в руках   малолетнего. Ибо, подобно тому как малолетний лишен способности   самостоятельного суждения, чтобы отклонить данный ему совет, и поэтому вынужден   принять совет тех или того, попечению кого он поручен, точно так же и собрание   лишено свободы отклонить совет, данный его большинством, независимо от того,   является ли этот совет хорошим или плохим. И подобно тому как малолетний   нуждается в опекуне или покровителе, хранителе его личности и власти, точно так   же и верховное собрание в больших государствах в момент больших опасностей и   смут нуждается в custodes libertatis, т. е. в диктаторах или хранителях их   власти . Последние являются, собственно говоря, временными монархами, так как   верховное собрание передает им всю полноту своей власти на время, причем случаи   узурпации власти (по истечении установленного срока) со стороны таких   диктаторов бывали чаще, чем случаи узурпации власти малолетних королей со   стороны протекторов, регентов или каких-либо других опекунов.      

Определение монархии и других форм. Хотя имеются, как я   показал, лишь три рода верховной власти, а именно:      

монархия, где носителем верховной власти является один   человек; или демократия, где носителем верховной власти является общее собрание   всех граждан; или аристократия, где верховная власть принадлежит собранию   определенных лиц назначенных либо так или иначе выделенных из остальной массы,   однако тот, кто будет обозревать отдельные государства, бывших и существующие   ныне на свете, нелегко, может быть, сумеет свести соответствующие формы   правления к нашим трем и будет склонен думать, что имеются и другие формы,   представляющие собой смесь из этих трех, например выборные королевства, в   которых верховная власть дана королям лишь на определенный срок, или королевства,   в которых короли имеют ограниченную власть, каковые формы правления   большинством писателей тем не менее именуются монархией. Точно так же если   какое-нибудь народное или аристократическое государство, покорив неприятельскую   страну, управляет ею при посредстве президента, наместника или какого-нибудь   другого должностного лица, то на первый взгляд может, пожалуй, показаться,   будто такая страна управляется демократически или аристократически. Однако это   не так. Ибо выборные короли не суверены, а министры суверена; точно так же и   короли с ограниченной властью не суверены, а лишь министры тех, кто обладает   верховной властью. А провинции, находящиеся в подчинении демократических или   аристократических государств, управляются не демократически или аристократически,   а монархически.      

И в отношении выборного короля надо, во-первых, заметить   следующее. Если король, власть которого ограничена его жизнью, как это имеет   место в настоящее время во многих местах христианского мира, или ограничена   несколькими годами или месяцами, как власть диктатора у римлян,– если такой   король имеет право назначить себе преемника, то он уже не выборный король, а   наследственный. Если же у него нет власти выбрать себе наследника, тогда   имеется какой-нибудь другой человек или известное собрание, которое после его   смерти может выбрать другого, иначе же государство умирает и распадается со   смертью этого короля и возвращается к состоянию войны. Если известно,   следовательно, кто именно имеет власть назначить нового суверена после смерти   выборного короля, то известно также, кто именно является раньше носителем   верховной власти, ибо никто не имеет права отдавать то, чем он не может по   праву владеть и чего он не может правомерно удержать за собой, если сочтет это   для себя целесообразным. Если же нет никого, кто бы мог назначить преемника   после смерти первого выборного короля, тогда последний имеет право, больше   того, обязывается естественным законом назначить себе преемника, с тем чтобы   удержать тех, кто вверил ему власть, от возвращения к бедственному состоянию   гражданской войны. Следовательно, такой король после избрания стал абсолютным   сувереном.      

Во-вторых, король, власть которого ограничена, не выше того   или тех, кто имеет право ограничить эту власть, а тот, кто не выше кого-либо   другого, не является верховным, т. е. не является сувереном. Верховная власть   поэтому всегда была в руках того собрания, которое имело право ограничить   короля, и, следовательно, формой правления в данном случае является не   монархия, а демократия иди аристократия, как это мы видим в древней Спарте, где   цари имели привилегию командовать своей армией, но верховная власть   принадлежала эфорам.      

В-третьих, к тому же, когда римский народ управлял Иудеей (к   примеру) при посредстве наместника. Иудея не была, однако, в силу этого демократией,   ибо иудеи не управлялись собранием, в котором кто-нибудь из них имел право   участвовать; не была она также и аристократией, ибо иудеи не управлялись   собранием, куда кто-нибудь из них мог войти путем избрания. Иудея управлялась   лицом, которое хотя и было в отношении народа Рима народным собранием или   демократией, однако в отношении народа Иудеи, не имеющего права участвовать в   правлении, было монархом. Ибо если там, где народ управляется собранием,   избранным им самим из своей же среды, образ правления называется демократией   или аристократией, то там, где народ управляется собранием, которого народ не   избирал, мы имеем монархию – не власть одного человека над другим, а власть   одного народа над другим.      

О праве наследования. Так как материал всех этих форм   правления смертей, ибо не только монархи умирают, но вымирают также целые   собрания, то в целях сохранения мира среди людей необходимо, чтобы, подобно   тому как были приняты меры к созданию искусственного человека, были приняты   также меры к созданию искусственной вечности жизни, без которой люди,   управляемые собранием, возвращались бы к состоянию войны через каждое   поколение, а люди, управляемые одним человеком,– сразу по смерти их правителя.   Эта искусственная вечность есть то, что люди называют правом наследования.      

Нет такой совершенной формы правления, при которой право   определения порядка наследования не принадлежало бы царствующему суверену. Ибо   если это право принадлежит какому-нибудь отдельному человеку или частному   собранию, то оно принадлежит подданному и может быть присвоено сувереном по его   желанию. Следовательно, указанное право в данном случае принадлежит суверену.   Если же право определения наследника предоставлено не особому человеку, а новым   выборам, то это означает распад государства, и указанное право будет   принадлежать тому, кто присвоит его себе силой, что противоречит намерению   первых основателей государства, желавших создать этим не временную, а вечную   гарантию безопасности.      

При демократии все собрание не может умереть, поскольку не   вымерла управляемая им людская масса. Вот почему при этой форме правления   вопросы о праве наследования не могут иметь места.      

Когда при аристократии умирает кто-нибудь из членов   верховного собрания, то право избрания другого принадлежит собранию как   суверену, которому принадлежит право избрания своих советников и чиновников.   Ибо то, что делает представитель в качестве уполномоченного, делает каждый из   его подданных как доверитель. И хотя верховное собрание может предоставить   другим право избрания новых людей для пополнения его корпуса, однако эти выборы   совершаются на основании полномочий, данных верховным собранием, и последним   это право может быть взято назад (если бы народ этого потребовал).      

Царствующий монарх распоряжается престолонаследием.   Величайшая трудность в отношении права наследования имеется при монархии. Эта   трудность проистекает из того, что на первый взгляд представляется неясным, кто   имеет право определить наследников, а часто и кто именно назначен наследником,   ибо в обоих этих случаях требуется более точное умозаключение, чем то, которым   каждый привык пользоваться. Что касается вопроса, кто должен определить   наследника монарха, обладающего верховной властью, т. е. кто должен определить   право наследования (ибо выборные короли и принцы имеют верховную власть не в   собственности, а лишь в пользовании), мы должны сообразить, что право   распоряжения в отношении наследования принадлежит или царствующему суверену,   или же распавшейся на свои составные элементы народной массе. Ибо смерть того,   кто имеет верховную власть в собственности, оставляет народную массу без   всякого суверена, т. е. без всякого представителя, в лице которого эта масса   была объединена, дабы вообще быть способной совершить какое-либо действие. Вот   почему эта масса не способна избирать нового монарха, ибо каждый человек имеет   в этом случае право отдать себя в подданство тому, кого считает наиболее   способным защищать его или, если он может, защищать себя собственным мечом. Но   это есть возвращение к хаосу и состоянию войны всех против всех, что противоречит   той цели, для которой монархия была впервые установлена. Вот почему при   установлении монархии право распоряжаться престолонаследием всегда   предоставлялось усмотрению и воле царствующего монарха.      

А что касается вопроса, кого именно царствующий монарх   назначил своим преемником и наследником своей власти, то он решается устным   волеизъявлением и завещанием монарха или каким-либо другим молчаливым знаком с   его стороны, достаточным для выявления его воли.      

Престолонаследие, установленное устно. Устное волеизъявление   или завещание имеет место тогда, когда монарх при жизни объявил свою волю viva   voce или письменно, как, например, первые римские императоры объявляли, кто   должен быть их наследником. Ибо слово наследник само по себе подразумевает   вовсе не детей или ближайших родственников человека, а всякого, в отношении   кого человек каким-либо путем объявляет, что он желал бы его иметь наследником   своего состояния. Если поэтому монарх недвусмысленно устно или письменно   заявляет, что такой-то человек должен быть его наследником, то этот человек со   смертью предшественника немедленно вступает в права монарха.      

Или обычаем, не подверженным контролю. Там же, где не   имеется ни устного волеизъявления, ни завещания, надо следовать другим   естественным знакам воли, одним из которых является обычай. И поэтому там, где   существует обычай, что ближайший из родственников безусловно вступает в право   наследования, ближайший из родственников имеет право на наследование престола,   ибо, если бы воля предшествовавшего суверена была не такова, он легко мог   заявить об этом при жизни. Точно так же там, где господствует обычай, что в   права наследования вступает ближайший из родственников по мужской линии, право   на престолонаследие принадлежит на том же основании ближайшему из мужских родственников.   Точно так же пришлось бы следовать обычаю, если бы он давал преимущество   женщинам. Ибо если человек может своим словом заставить отступить от   какого-нибудь обычая, но не произносит этого слова, то это естественный признак   его воли к соблюдению данного обычая.      

Или на основании предположения о естественных склонностях   покойного монарха. Там же, где нет ни завещания, ни соответствующего обычая,   следует подразумевать: во-первых, что воля монарха такова, чтобы образ   правления остался монархическим, ибо он эту форму одобрил своим собственным   правлением; во-вторых, чтобы его собственному потомству мужского или женского   рода было отдано предпочтение перед всеми другими, ибо, надо полагать, люди от   природы более склонны выдвигать своих детей, чем чужих, а из своих детей они   более склонны выдвигать мужчин, чем женщин, ибо мужчины, естественно, более,   чем женщины, приспособлены к деятельности, сопряженной с трудом и опасностью;   в-третьих, что в случае отсутствия потомства монарх склонен отдать предпочтение   брату перед посторонним и более близкому по крови – перед более дальним, ибо   всегда предполагается, что более близкий из родственников ближе к сердцу, и   очевидно, что наибольшая слава всегда достается человеку как отражение величия   его ближайших родственников.      

Распоряжение о престолонаследии, хотя бы и в пользу короля   другой нации, не незаконно. Могут, однако, возразить, что право монарха   распоряжаться престолонаследием путем договора или завещания может повлечь за   собой большое зло, ибо монарх может продать или подарить свое право на   правление иностранцу. А так как иностранцы (т. е. люди, привыкшие к другому   правлению и говорящие на другом языке) обычно недооценивают друг друга, то   указанное право монарха может привести к притеснению его подданных, что является,   несомненно, большим злом. Однако такое зло не необходимо связано с правлением   иностранца, а является следствием неумелости правителей, не знающих истинных   правил политики. Вот почему римляне, подчинившие своей власти много народов,   обыкновенно устраняли это зло, считая это необходимым, чтобы сделать свое   правление наиболее терпимым для покоренных народов. В этих целях они давали   иногда целым народам, а иногда знатным людям каждого покоренного народа не   только права, но и звание римлян и многих из этих знатных людей назначали в   сенат и на другие высокие должности даже в самом Риме. Такова же была цель   нашего наиболее мудрого короля – Якова, когда он стремился к объединению своих   двух королевств – Англии и Шотландии 8. Если бы эта цель была им достигнута, то   этим, по всей вероятности, была бы предотвращена гражданская война,   опустошающая в настоящее время оба этих королевства. Нет поэтому никакого вреда   для народа от права монарха распоряжаться по своему усмотрению   престолонаследием, хотя из-за ошибок государей это право вело иногда к   неудобствам. В пользу законности этого положения говорит еще и тот аргумент,   что всякое неудобство, которое может возникнуть от передачи королевства   иностранцу, может возникнуть и от браков с иностранцами, так как на последних   может перейти в этом случае право наследования. Однако такие браки всеми людьми   считаются чем-то законным.      

 Глава XX      

Об отеческой и деспотической   власти      

       

Государство, основанное на приобретении. Государство,   основанное на приобретении, есть такое государство, в котором верховная власть   приобретена силой. А верховная власть приобретена силой, когда люди – каждый в   отдельности или все вместе – большинством голосов из боязни смерти или неволи   принимают на свою ответственность все Действия того человека или собрания, во   власти которого находится их жизнь и свобода.      

В чем его отличие от государства, основанного на   установлении. Эта форма господства, или верховной власти, отличается от   верховной власти, основанной на установлении, лишь тем, что люди, которые выбирают   своего суверена, делают это из боязни друг друга, а не из страха перед тем,   кого они облекают верховной властью; в данном же случае они отдают себя в   подданство тому, кого они боятся. В обоих случаях побудительным мотивом   является страх, что следует заметить тем, кто считает недействительными всякие   договоры, заключенные из страха смерти или насилия. Если бы это мнение было   верно, то никто ни в каком государстве не был бы обязан к повиновению. Верно,   что в государствах, однажды установленных или приобретенных, обещания, данные   под влиянием страха смерти или насилия, не являются договорами и не имеют   никакой обязательной силы, если обещанное противоречит законам; но такие   обещания лишены обязательной силы не потому, что они даны под влиянием страха,   а потому, что обещающий не имеет права на то, что он обещает. Точно так же если   обещающий может на законном основании выполнить свое обещание и не делает   этого, то его освобождает от этой обязанности не недействительность договора, а   решение суверена. Во всех же других случаях всякий, кто на законном основании   обещает что-либо, совершает беззаконие, если нарушает свое обещание. Но если   суверен, являющийся уполномоченным, освобождает обещающего от его   обязательства, тогда последний, как доверитель, может считать себя свободным.      

Права верховной власти в обоих случаях одинаковы. Однако   права и последствия верховной власти в обоих случаях одинаковы. Власть   суверена, приобретшего верховную власть силой, не может быть без его согласия   перенесена на другого; такой суверен не может быть лишен власти, не может быть   обвинен кем-либо из своих подданных в несправедливости, не может быть наказан   своими подданными. Он является судьей того, что необходимо для поддержания   мира; он решает вопрос об учениях; он является единственным законодателем и   верховным судьей во всех спорах; он определяет время и повод для объявления   войны и заключения мира; ему принадлежит право избирать должностных лиц,   советников, военачальников и всех других чиновников и исполнителей, а также   устанавливать награды, наказания, почести и ранги. Основанием для этих прав и   их последствий служат те же соображения, которые мы приводили в предыдущей   главе в пользу аналогичных прав и последствий верховной власти, основанной на   установлении.      

Как добиваются отеческого господства. Господство может быть   приобретено двояким путем: путем рождения и путем завоевания. Право господства   на основе рождения есть право родителя над своими детьми, а такая власть   называется отеческой. Но это право не производится от факта рождения в том   смысле, будто родитель имеет господство над своими детьми на том основании, что   он родил их, а производится оно из согласия детей, ясно выраженного или тем или   иным путем достаточно выявленного. Ибо что касается рождения, то Бог назначил   мужчине помощника, и всегда имеются двое, одинаково являющиеся родителями. Если   бы господство над детьми обусловливалось актом рождения, то оно должно было   принадлежать обоим в одинаковой степени и дети должны были быть подчинены в   равной мере обоим, что невозможно, ибо никто не может повиноваться двум   господам. А если некоторые приписывали это право лишь мужчине как   превосходящему полу, то они в этом ошибались. Ибо не всегда имеется такая   разница в силе и благоразумии между мужчиной и женщиной, чтобы это право могло   быть установлено без войны. В государствах этот спор решается гражданским   законом, и в большинстве случаев (если не всегда) это решение бывает в пользу   отца, так как большая часть государств была учреждена отцами, а не матерями   семейств. Однако сейчас речь идет о чистом, естественном состоянии, где нет ни   законов о браке, ни законов, касающихся воспитания детей, а есть лишь   естественные законы и естественная склонность полов друг к другу и к детям. В   этом состоянии вопрос о власти над детьми родители или регулируют между собой   договором, или совсем не регулируют. Если они заключают на этот счет договор,   то право достается тому, кто указан в договоре. Мы знаем из истории, что   амазонки заключали с мужчинами соседних стран, к содействию которых они   прибегали в целях производства потомства, договор, согласно которому мужское   потомство должно было направляться к отцам, а женское оставлено матерям. Таким   образом, власть над женским потомством принадлежала у них матери.      

Или на основе воспитания. При отсутствии договора власть над   детьми должна принадлежать матери. В самом деле, в чистом, естественном   состоянии, где нет законов о браке, нельзя узнать, кто является отцом, если нет   соответствующего заявления матери; поэтому право господства над детьми зависит   от ее воли и, следовательно, является ее правом. Мало того, так как мы видим,   что ребенок первое время находится во власти матери, так что она может или   кормить его, или подкинуть, то, если она его кормит, он обязан своей жизнью   матери и поэтому обязан ей повиновением больше, чем кому-либо другому, и,   следовательно, ей принадлежит господство над ним. Если же мать подкидывает   своего ребенка, а другой его находит и кормит, то господство принадлежит тому,   кто его кормит, ибо ребенок обязан повиноваться тому, кто сохранил ему жизнь. В   самом деле, так как сохранение жизни является той целью, ради которой один   человек становится подданным другого, то представляется, что всякий человек   обещает повиновение тому, в чьей власти спасти или погубить его.      

Или на основании передачи подданства от одного из родителей   другому. Если мать является подданной отца, ребенок находится во власти отца, а   если отец – подданный матери (как это бывает, когда королева выходит замуж за   кого-нибудь из своих подданных), то ребенок является подданным матери.      

Если мужчина и женщина, являющиеся монархами разных   королевств, имеют ребенка и определяют договором, кто должен иметь господство   над ним, то это право приобретается согласно договору. При отсутствии же   договора вопрос решается местожительством ребенка, ибо суверен каждой страны   имеет господство над всеми, живущими в ней.      

Тот, кто господствует над детьми, господствует также над   детьми этих детей и над детьми детей этих детей. Ибо тот, кто господствует над   личностью человека, господствует над всем, что этот человек имеет, без чего   господство      

– пустой титул без всякого реального значения.      

Право наследования регулируется правилами монархии. Право   наследования отеческой власти регулируется теми же правилами, что и право   наследования монархии. А о них я уже достаточно говорил в предыдущей главе.      

Как добиваются деспотического господства. Власть,   приобретенная завоеванием или победой в войне, есть та, которую некоторые   писатели называют деспотической, от слова Леол6тт)ї, что означает господин или   хозяин', это власть хозяина над слугой. А эта власть в том случае приобретена   победителем, когда побежденный во избежание грозящего смертельного удара ясно   выраженными словами или каким-нибудь другим проявлением своей воли дает   согласие на то, чтобы в течение всего времени, пока ему будут сохранены жизнь и   физическая свобода, победитель использовал эту жизнь и свободу по своему   усмотрению. Лишь по заключении такого соглашения, не ранее, побежденный   становится слугой. В самом деле, под словом слуга (я предоставляю грамматикам   спорить о том, является ли слово «слуга» (servant) производным от servlre – что   означает «служить», или от servare – что означает «спасать») подразумевается не   тот пленник, который содержится в тюрьме или оковах, пока взявший его в плен   или купивший у взявшего его в плен не решит, что с ним делать,– ибо такие люди,   называемые обычно рабами, не имеют никаких обязательств и могут с полным правом   разбить свои цепи или тюрьму и убить или увести в плен своего хозяина,– а такой   пленник, которому оставлена физическая свобода после его обещания не убегать и   не совершать насилия над господином, каковому обещанию последний поверил.      

Не победа, но соглашение о подчинении. Право господства над   побежденным дает поэтому не победа, а собственное согласие побежденного, и его   обязательство обусловлено не тем, что он побежден, т. е. разбит, взят в плен   или обращен в бегство, а тем, что он приходит и подчиняется победителю. Точно   так же то обстоятельство, что враг сдается, не обязывает победителя (если он не   дал обещания сохранить жизнь) пощадить его за то, что он отдался на его   благоусмотрение, ибо оно обязывает победителя только до тех пор, пока он сам   считает это нужным.      

А то, что люди делают, когда они просят (как это теперь   называется) пощады (что греки называли ZtaypiT) – взять живыми), есть   изъявление покорности и предложение заплатить за сохранение жизни выкупом или   службой, дабы избегнуть в данный момент ярости победителя. Поэтому получивший   пощаду получил этим обещание не сохранить жизнь, а лишь отсрочить решение   вопроса о его жизни и смерти, ибо просящий пощады сдается не при условии   сохранения ему жизни, а на благоусмотрение победителя. Сохранение жизни такому   побежденному лишь тогда обеспечено и служба его лишь тогда обязательна, когда   победитель предоставил ему физическую свободу. Ибо рабы, работающие в тюрьмах   или в цепях, работают не в силу долга, а для того, чтобы избегнуть жестокости   надсмотрщиков.      

Власть хозяина распространяется также на все то, что слуга   имеет, и хозяин может пользоваться всем этим, когда ему только вздумается, т.   е. его власть простирается на имущество слуги, на его труд, слуг и детей. Ибо   слуга получает свою жизнь от хозяина в силу договора о повиновении, т. е.   договора, обязывающего слугу признать себя ответственным и считать себя доверителем   всего, что господин сделает. А если в случае неповиновения господин убивает   его, или надевает на него оковы, или каким-нибудь иным способом наказывает его,   то слуга сам уполномочил господина на это и не может обвинить его в   несправедливости.      

В целом права и последствия как отеческого, так и   деспотического господства одинаковы с правами и последствиями верховной власти,   основанной на установлении, имеют те же основания, которые были изложены в   предыдущей главе. Таким образом, если бы человек, являющийся монархом двух   стран, из которых одна подчинена ему в силу установления общим собранием   народа, а другая – в силу завоевания, т. е. в силу того, что каждый ее житель в   отдельности во избежание смерти или неволи отдал себя ему в подданство, стал бы   требовать от покоренного народа на основании завоевания больше, чем от другого   народа, то это было бы актом, свидетельствующим о незнании прав верховной   власти. Ибо суверен одинаково абсолютен по отношению к обоим этим народам, или   иначе в данном случае совсем нет верховной власти и каждый человек имеет право,   если может, защищать себя собственным мечом, т. е. мы имеем в данном случае   состояние войны.      

Различие между семьей и царством. Из всего этого ясно, что   семья, не являющаяся частью какого-либо государства, представляет сама по себе   в отношении прав верховной власти маленькую монархию независимо от того,   состоит ли эта семья из человека и его детей, или из человека и его слуг, или   из человека и его детей и слуг вместе. Во всех этих случаях сувереном является   отец, или господин. Однако семья не является собственно государством, разве   только она обладает из-за своей численности или других благоприятных условий   такой силой, что не может быть покорена без риска войны. Ибо там, где   численность семьи слишком мала, чтобы она была способна защищать себя своими   объединенными силами, каждый из ее членов в минуту опасности будет на свой   страх и риск искать пути к спасению жизни и или обратится в бегство, или   сдастся неприятелю, смотря по тому, что сочтет для себя наиболее   целесообразным. Точно так же небольшая армейская часть, застигнутая врасплох   вражеской армией, предпочтет скорее бросить оружие и просить пощады или   обратиться в бегство, чем погибнуть от меча. Этим достаточно сказано о правах   верховной власти, как они представляются мне на основании размышления и   дедукции из природы, нужд и намерений людей, образующих государства и   подчиняющих себя монархам и собраниям, которых они облекают достаточной властью   в целях своей защиты.      

Права монархии согласно Священному писанию. Рассмотрим   теперь, чему учит нас в этом отношении Священное писание. Сыны Израиля говорят   Моисею (Исх. 20, 19): Говори ты с нами, и мы будем слушать, но чтобы не говорил   с нами Бог, дабы нам не умереть. Это выражение абсолютного повиновения Моисею. Относительно   прав царей сам Бог устами Самуила говорит (1 Цар. 8, 11, 12 и дальше) : Вот   какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он   возьмет и приставит их к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут   они бегать перед колесницами его… чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб   его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших   возьмет, чтобы они составляли масти, варили кушанья и пекли хлебы; и поля ваши,   и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим; и от   посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст   евнухам своим и слугам своим; и рабов ваших, и рабынь ваших, и юношей ваших   лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего   возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами. Это есть характеристика   абсолютной власти, резюмированная в последних словах: «…вы будете ему рабами».   Далее, услышав, какую власть должен иметь его царь, народ, однако, согласился   на это и сказал так (1 Цар. 8, 20): И мы будем, как прочие народы: будет судить   нас царь наш, и ходить перед нами, и вести войны наши. Здесь подтверждено   право, которое суверены имеют в отношении вооруженных сил и всех видов   юрисдикции, что составляет такую абсолютную власть, какую только может один   человек перенести на другого. Опять-таки молитва царя Соломона, обращенная к   Богу, гласила так (3 Цар. 3, 9): даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы   судить народ Твой и различать, что добро и что зло. В компетенцию суверена,   таким образом, входит быть судьей и предписывать правила различения между   добром и злом, каковые правила являются законами.      

Следовательно, суверену принадлежит законодательная власть.   Царь Саул покушался на жизнь Давида, однако, когда последний получил   возможность убить Саула и слуги его хотели это сделать, Давид запретил им,   сказав (1 Цар. 24, 7): да не попустит мне Господь сделать это господину моему,   помазаннику Господню. В отношении повиновения слуг апостол Павел говорит:   (Колос. 3, 22): Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти и (ст. 20):   Дети, будьте послушны родителям вашим во всем. Этим предписывается безусловное   повиновение подданных отеческого или деспотического господства. Опять (Матф.   13, 2, З): И на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак, все, что они   велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте. Тут мы также имеем безусловное   повиновение. И апостол Павел (Тит 3, 1): Напоминай им повиноваться и покоряться   начальству и властям. Это повиновение опять безусловно. Наконец, наш Спаситель   словами: Воздайте кесарю кесарево – признает, что люди должны платить   установленные царями подати; и сам их платил. Он подтверждает также, что   достаточно царского слова, чтобы взять любую вещь у любого из подданных, если   есть в этом надобность, и что сам царь решает, имеется ли такая надобность. Ибо   сам Спаситель, как царь иудейский, приказал своим ученикам взять ослицу и   осленка и отвести их в Иерусалим, сказав (Матф. 21, 2, 3): Войдите в селение,   которое прямо перед вами; и тотчас найдете ослицу привязанную и молодого осла с   нею; отвязав, приведите ко Мне; и, если кто скажет вам что-нибудь, отвечайте,   что они надобны Господу; и тотчас пошлет их. Они не будут спрашивать, является   ли его надобность достаточной и является ли он судьей этой надобности, а   подчинятся воле Господа.      

К этим цитатам можно присоединить еще место из книги Бытия   3, 5: вы будете как боги, знающие добро и зло, и стих 11: кто сказал тебе, что   ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть? Ибо, так как   познание добра и зла или юрисдикции по вопросам добра и зла были под именем   плодов древа познания запрещены Адаму, чем испытывалось его повиновение,   дьявол, чтобы взнуздать честолюбие женщины, которой эти плоды уже показались   красивыми, сказал ей, что, вкусив от этого дерева, они будут как боги, знающие   добро и зло. И вот, когда они оба вкусили от этого дерева, они в самом деле   присвоили себе функции Бога, а именно отправление правосудия по вопросам добра   и зла, но не приобрели этим новой способности различать между ними. И если   сказано, что, вкусивши от древа познания, они увидели свою наготу, то никто не   толковал это место в том смысле, будто они до тех пор были слепы и не видели   собственной кожи. Смысл этого места просто тот, что они при этом впервые сочли свою   наготу (в каковой сотворить их была воля Божья) неприличной и, устыдившись,   молчаливо порицали самого Бога. И вслед за этим Бог говорит: разве ты вкусил и   т. д., желая этим сказать: разве ты, который обязан мне повиновением, взял на   себя быть судьей моих повелений? Этим ясно (хотя и аллегорически) сказано, что   подданные не имеют права порицать или оспаривать повеление тех, кто обладает   правом повелевать.      

Власть суверена в государстве должна быть абсолютной. Таким   образом, как доводы разума, так и Священное писание ясно свидетельствуют, на   мой взгляд, что верховная власть независимо от того, принадлежит ли она одному   человеку, как в монархиях, или собранию людей, как в народных и   аристократических государствах, так обширна, как только это можно себе представить.   И хотя люди могут воображать, что такая неограниченная власть должна вести ко   многим дурным последствиям, однако отсутствие таковой власти, а именно   беспрестанная война всех против всех, ведет к значительно худшим последствиям.   Состояние человека в этой жизни никогда не будет свободно от невзгод, но   наибольшие невзгоды, которые имеют место в каком-либо государстве, всегда   проистекают из-за неповиновения подданных и из-за нарушения договоров, от   которых государства берут свое начало. А если кто-либо, полагая, что верховная   власть слишком обширна, пожелает ограничить ее, то он должен будет подчиниться   власти, могущей ее ограничить, т. е. признать над собой большую власть.      

Самое серьезное возражение против развитых нами взглядов   делается с точки зрения практики, когда люди спрашивают: где и когда такая   власть была признана подданными? Но этих людей можно в свою очередь спросить:   когда или где было королевство в течение долгого времени свободно от мятежа и   гражданской войны? У тех народов, государства которых существовали долго и были   разрушены лишь внешней войной, подданные никогда не оспаривали прав верховной   власти. Однако не следует придавать значение практическому доводу, выдвигаемому   людьми, которые не исследовали основательно и не взвесили точно причины и   сущность государств и каждодневно страдают от бедствий, проистекающих от   незнания этих причин и этой сущности. Ибо если бы даже во всех местах земного   шара люди строили свои дома на песке, то из этого нельзя было бы сделать вывод,   что так именно и следует строить. Искусство строительства и сохранения   государств, подобно арифметике и геометрии, основано на определенных правилах,   а не только на практике (как игра в теннис). Для нахождения этих правил бедным   людям не хватает досуга, а тем, кто имеет досуг, не хватало до сих пор ни   любознательности, ни метода.      

 Глава XXI      

О свободе подданных      

       

Что такое свобода. Свобода означает отсутствие сопротивления   (под сопротивлением я разумею внешнее препятствие для движения), и это понятие   может быть применено к неразумным созданиям и неодушевленным предметам не в   меньшей степени, чем к разумным существам. Ибо если что-либо так связано или   окружено, что оно может двигаться лишь внутри определенного пространства,   ограниченного сопротивлением какого-либо внешнего тела, то мы говорим, что это   нечто не имеет свободы двигаться дальше. Подобным же образом о живых существах,   пока они заперты или сдерживаются стенами или цепями, а также о воде, которая   удерживается берегами или посудой и которая иначе разлилась бы по большему пространству,   мы обыкновенно говорим, что они не имеют свободы двигаться так, как они   двигались бы без этих внешних препятствий. Но если препятствие движению кроется   в самом устройстве вещи, например когда камень находится в покое или когда   человек прикован болезнью к постели, тогда мы обычно говорим, что эта вещь   лишена не свободы, а способности движения.      

Что значит быть свободным человеком. Согласно этому   собственному и общепринятому смыслу слова, свободный человек – тот, кому ничто   не препятствует делать желаемое, поскольку он по своим физическим и умственным   способностям в состоянии это сделать. Но если слово свобода применяется к   вещам, не являющимся телами, то это злоупотребление словом, ибо то, что не   обладает способностью движения, не может встречать препятствия. Поэтому, когда,   к примеру, говорят, что дорога свободна, то имеется в виду свобода не дороги, а   тех людей, которые по ней беспрепятственно двигаются. А когда мы говорим   свободный дар, то понимаем под этим не свободу подарка, а свободу дарящего, не   принужденного к этому дарению каким-либо законом или договором. Точно так же   когда мы свободно говорим, то это свобода не голоса или произношения, а   человека, которого никакой закон не обязывает говорить иначе, чем он говорит.   Наконец, из употребления слов свобода воли можно делать заключение не о свободе   воли, желания или склонности, а лишь о свободе человека, которая состоит в том,   что он не встречает препятствии к совершению того, к чему его влекут его воля,   желание или склонность.      

Страх и свобода совместимы. Страх и свобода совместимы.   Например, если человек из страха, что корабль потонет, бросает свои вещи в   море, то он тем не менее делает это вполне добровольно и может воздержаться от   этого, если пожелает. Следовательно, это действие свободного человека. Точно   так же если человек платит свои долги, как это иногда бывает только из боязни   тюрьмы, то и это действие свободного человека, ибо ничто не препятствует этому   человеку отказаться платить. Как правило, все действия, совершаемые людьми в   государствах из страха перед законом, являются действиями, от которых   совершающие их имеют свободу воздержаться.      

Свобода и необходимость совместимы. Свобода и необходимость   совместимы. Вода реки, например, имеет не только свободу, но и необходимость   течь по своему руслу. Такое же совмещение мы имеем в действиях, совершаемых   людьми добровольно. В самом деле, так как добровольные действия проистекают из   воли людей, то они проистекают из свободы, но так как всякий акт человеческой   воли, всякое желание и склонность проистекают из какой-нибудь причины, а эта   причина – из другой в непрерывной цепи (первое звено которой находится в руках   Бога – первейшей из всех причин), то они проистекают из необходимости. Таким   образом, всякому, кто мог бы видеть связь этих причин, была бы очевидна   необходимость всех произвольных человеческих действий. И поэтому Бог, который   видит все и располагает всем, видит также, что, когда человек делает то, что он   хочет, его свобода сопровождается необходимостью делать не больше и не меньше   того, что желает Бог. Ибо хотя люди могут делать многое, что Бог не велел   делать и за что Он поэтому не является ответственным, однако люди не могут   иметь ни страстей, ни расположения к чему-либо, причиной которых не была бы   воля Божья. И воля Божья не обеспечила необходимости человеческой воли и,   следовательно, всего того, что от этой воли зависит, ибо человеческая свобода   противоречила бы и препятствовала всемогуществу и свободе Бога. Этим довольно   сказано для нашей цели о той естественной свободе, которая только и понимается   под свободой в собственном смысле.      

Искусственные узы, или соглашения. Но подобно тому как люди   для достижения мира и обусловленного им самосохранения создали искусственного   человека, называемого нами государством, точно так же они сделали искусственные   цепи, называемые гражданскими законами, и эти цепи они сами взаимными   соглашениями прикрепили одним концом к устам того человека или собрания,   которым они дали верховную власть, а другим концом – к собственным ушам. Эти   узы, слабые по своей природе, могут, однако, быть сделаны так, чтобы они   держались благодаря опасности, а не трудности их разрыва.      

Свобода подданных заключается в свободе делать то, что не   указано в соглашениях с властью. Лишь в связи с этими узами я буду говорить   теперь о свободе подданных. Действительно, так как мы видим, что нет такого   государства в мире, в котором было бы установлено достаточно правил для   регулирования всех действий и слов людей (ибо это невозможно), то отсюда с   необходимостью следует, что во всякого рода действиях, о которых правила   умалчивают, люди имеют свободу делать то, что их собственный разум подсказывает   как наиболее выгодное для них. Ибо если под свободой в собственном смысле мы   будем понимать физическую свободу, т. е. свободу от цепей и тюрьмы, то было бы   нелепо, чтобы люди, как это часто бывает, требовали той свободы, которой они и   так явно пользуются. С другой стороны, если под свободой понимать свободу от   законов,– это не менее нелепо, ибо люди тогда требовали бы для себя, как они   это часто делают, такой свободы, при которой все другие люди могли бы стать   хозяевами их жизни. Однако, как это ни нелепо, они именно этого требуют, не   зная, что законы бессильны защищать их, если им не приходит на помощь меч в   руках одного или многих людей, заставляя исполнять законы. Свобода подданных   заключается поэтому лишь в тех вещах, которые суверен при регулировании их   действия обошел молчанием, как, например, свобода покупать и продавать и иным   образом заключать договоры друг с другом, выбирать свое местопребывание, пищу,   образ жизни, наставлять детей по своему усмотрению и т. д.      

Свобода подданного совмещается с неограниченной властью   суверена. Однако нас не следует понимать так, будто этой свободой упраздняется   или ограничивается власть суверена над жизнью и смертью его подданных. Ведь   было уже показано, что все, что бы верховный представитель ни сделал по   отношению к подданному и под каким бы то ни было предлогом, не может считаться   несправедливостью или беззаконием в собственном смысле, так как каждый   подданный является виновником каждого акта, совершаемого сувереном. Суверен,   таким образом, имеет право на все с тем лишь ограничением, что, являясь сам   подданным Бога, он обязан в силу этого соблюдать естественные законы. Поэтому   может случиться и часто случается в государствах, что подданный по повелению   верховной власти предается смертной казни, и при этом ни подданный, ни суверен   не совершают несправедливости по отношению друг к другу, как, например, когда   Иеффай принес в жертву свою дочь. В этом и подобных случаях тот, кто так   умирает, имел свободу совершить то деяние, за которое он тем не менее без   всякой несправедливости предается смерти. Точно так же обстоит дело с   суверенным государством, предающим смерти невинного подданного. Ибо, хотя   такого рода деяние (как, например, убийство Урии Давидом), будучи   несправедливым, идет вразрез с естественным законом, беззаконие в приведенном   случае было совершено, однако, лишь по отношению к Богу, а не по отношению к   Урии. Не по отношению к Урии, ибо право делать, что ему угодно, было дано   Давиду самим Урием, и, однако, по отношению к Богу, ибо Давид был подданным   Бога и естественный закон запрещал ему совершать всякую несправедливость. Это   различие явно подтвердил и сам Давид, когда он в своем покаянном обращении к   Богу сказал: Против тебя одного я согрешил. Точно так же, когда афиняне   изгоняли на десять лет наиболее влиятельных граждан своего государства, они не   думали, что совершают какое-либо беззаконие, никогда не спрашивали, какое   преступление совершил изгоняемый, а лишь какую опасность представляет он для   них. Более того, они решали вопрос об изгнании, сами не зная кого, так как   каждый приносил на рыночную площадь устричную раковину с именем того, кого он   считал нужным изгнать, не выставляя против него никакого определенного   обвинения, и изгнанным иногда оказывался Аристид за его репутацию   справедливого, а иногда грубый шут Гипербола за его шутки «. И однако, никто не   скажет, что суверенный народ Афин не имел права изгонять их или что афинянин не   имел свободы шутить или быть справедливым.      

Свобода, которую восхваляют писатели,– это свобода не   частных лиц, а суверенов. Та свобода, о которой часто и с таким уважением   говорится в исторических и философских работах древних греков и римлян и в   сочинениях и рассуждениях тех, кто позаимствовал у них все свои политические   познания, есть свобода не частных лиц, а государства, идентичная той, которой   пользовался бы каждый человек в том случае, когда совершенно не было бы ни   гражданских законов, ни государства. Ибо, подобно тому как среди людей, не   признающих никакой власти, имеет место непрерывная война каждого против своего   соседа, не существует наследства, которое можно было бы передать сыну или ждать   от отца, и собственности на движимое и недвижимое имущество, и никакой гарантии   безопасности, а имеется полная и абсолютная свобода каждого частного лица,   точно так же среди независимых друг от друга государств каждое пользуется   абсолютной свободой делать то, что оно (т. е. что тот человек или собрание,   которое его представляет) считает наиболее соответствующим своему благу. В силу   этого они и живут в состоянии непрерывной войны и постоянной готовности к бою,   о чем говорят укрепленные границы и пушки, направленные против соседей. Афиняне   и римляне были свободны, т.е. свободными государствами; это значит не то, что   какие-нибудь частные лица пользовались там свободой оказывать сопротивление   своим представителям, а то, что их представители имели свободу оказывать   сопротивление другим народам или завоевывать их. На башнях города Лука   начертано в наши дни большими буквами слово LI-BERTAS, однако никто не может   отсюда заключить, что человек здесь в большей степени свободен или же избавлен   от службы государству, чем в Константинополе. Свобода одинакова как в   монархическом, так и в демократическом государстве.      

Однако люди легко вводятся в заблуждение соблазнительным   именем свободы и по недостатку способности различения ошибочно принимают за   свое прирожденное • доставшееся по наследству право то, что является лишь   правом государства. А когда эта ошибка подкрепляется авторитетом тех, чьи   сочинения по этому вопросу пользуются высокой репутацией, то не приходится   удивляться, что это приводит к мятежу и государственному перевороту. В западных   странах привыкли заимствовать свои мнения относительно установления и прав   государств у Аристотеля, Цицерона и других греков и римлян, которые, живя в   демократических государствах, не выводили эти права из принципов природы, а   переносили их в свои книги из практики собственных демократических государств   12, подобно тому как грамматики составляли правила языка на основе современной   им практики, а правила стихосложения – на основании поэм Гомера и Вергилия. И   так как афинян поучали (чтобы удержать их от стремления к изменению форм   правления), что они свободные люди и что все живущие при монархии рабы, то   Аристотель пишет в своей «Политике» (книга 6, глава 2): «Демократия   предполагает свободу, ибо считается общепринятым, что никто не свободен при   ином образе правления» 13. И подобно тому как Аристотель исходил из практики Афинской   республики, Цицерон и другие писатели основывали свои учения на мнениях римлян,   которым внушали ненависть к монархии сначала те, кто свергли своего суверена и   поделили между собой верховную власть над Римом, а затем их преемники.   Благодаря чтению греческих и латинских авторов люди с детства привыкли   благосклонно относиться (под лживой маской свободы) к мятежам и беззастенчивому   контролированию действий своих суверенов, а затем к контролированию и этих   контролеров, вследствие чего было пролито столько крови, что я считаю себя   вправе утверждать, что ничто никогда не было куплено такой дорогой ценой, как   изучение западными странами греческого и латинского языков.      

Как может быть определена свобода подданных. Переходя теперь   к отдельным сторонам истинной свободы подданного, т. е. к вопросу о том, в   каких случаях подданный может, не совершая беззакония, ослушаться приказаний   суверена, мы должны рассмотреть, от каких прав мы отказываемся, когда   устанавливаем государство, или (что одно и то же) от какой свободы отрекаемся,   принимая на свою ответственность все без исключения действия человека или   собрания, которых мы делаем своими суверенами. Ибо в акте нашего подчинения   заключаются одинаково как наше обязательство, так и наша свобода, и последние   должны быть выведены из первого на основании доводов. Так как все люди   одинаково свободны от природы, то всякое обязательство человека может   проистекать лишь из какого-нибудь его собственного действия. А так как   основанием для этих выводов должны служить или определенные слова: «Я признаю   своими все его действия», или намерение того, кто подчиняет себя власти (а это   намерение должно быть выведено из той цели, для которой он подчиняет себя), то   обязательства и свобода подданного должны быть выведены или из этих слов, или из   других равнозначных, или же из цели установления верховной власти, которая   заключается в установлении внутреннего мира среди подданных и в их защите   против общего врага. Подданные обладают свободой защищать свою жизнь даже от   тех, кто посягает на нее на законном основании.      

Так как мы поэтому первым делом видим, что верховная власть,   основанная на установлении, учреждена посредством соглашения каждого с каждым,   а верховная власть, основанная на приобретении,– посредством соглашения между   побежденными и победителями или между ребенком и родителем, то отсюда очевидно,   что каждый подданный имеет свободу в отношении всего, право на что не может   быть отчуждено соглашением. Я уже показал в главе XIV, что соглашения,   обязывающие человека не защищать свою собственную жизнь, недействительны.      

Они не обязаны наносить себе повреждения. Поэтому: если   суверен приказывает человеку (хотя бы и по праву осужденному) убить, ранить или   изувечить себя, или не оказывать сопротивление тому, кто на него покушается,   или воздержаться от пищи, пользования воздухом, употребления лекарств или   какой-либо другой вещи, без которой он не может жить, то такой человек свободен   не повиноваться; если какой-нибудь человек допрашивается сувереном или   кем-нибудь от его имени по поводу совершенного им преступления, то   допрашиваемый, когда ему не обещают прощения, не обязан сознаваться в этом, ибо   (как я показал это в этой же главе) никакой договор не может обязать человека   обвинить себя.      

Кроме того, признание подданным прав верховной власти   содержится в следующих словах: «Я признаю своими или беру на свою   ответственность все его действия». Этими словами подданный нисколько не   ограничивает своей первоначальной свободы, ибо, разрешая суверену убить меня, я   этим не обязываюсь убить самого себя по его приказанию. Одно дело сказать:   «Убей меня или моего товарища, если тебе угодно», другое дело сказать: «Я   намерен убить себя или моего товарища». Отсюда следует, что никто не обязан на   основании указанных слов убить себя или другого человека. Следовательно, лежащая   иногда на человеке обязанность исполнять по приказанию суверена опасную или   унизительную должность вытекает не из тех слов, которые составляют акт   подчинения, а из намерения, которое должно быть выведено из цели этого акта.   Если поэтому наш отказ в повиновении в указанном случае не подрывает ту цель,   ради которой была установлена верховная власть, то мы свободны отказать, в   противном случае мы не свободны.      

Даже и на войне, если они не взяли на себя добровольно   обязательство сражаться. На этом основании солдат, которому приказано сражаться   против врага, может в некоторых случаях, не совершая беззакония, отказаться от   этого, хотя суверен имеет право казнить его за отказ. Это возможно, например, в   том случае, когда солдат ставит вместо себя другого достаточно сильного   солдата, ибо в этом случае нет уклонения от службы. То же самое должно быть   дозволено людям, робким от природы, не только женщинам (от которых никто не   ждет исполнения таких опасных обязанностей), но и мужчинам, обладающим бабьим   мужеством. Когда армии сражаются, бывает, что одна или обе стороны обращаются в   бегство, однако если это делается не из-за предательства, а из страха, то это   считается не беззаконием, а позором. На том же основании уклонение от участия в   сражении есть не беззаконие, а трусость. Однако тот, кто сам поступает в   рекруты или берет задаток, не может ссылаться на природную робость и обязан не   только принимать участие в сражении, но и не бежать без разрешения своего   начальника. А когда защита государства требует помощи всех, способных носить   оружие, каждый обязан принимать участие в ней. Ибо в противном случае тщетным   оказывается установление государства, которое граждане не имеют желания или   мужества сохранить.      

Никто не имеет свободы оказывать сопротивление мечу   государства в целях защиты другого человека, виновного или невиновного, ибо   такая свобода лишает суверена возможности защищать нас и разрушает поэтому саму   сущность правления. А если большая масса людей оказала уже совместно   неправильное сопротивление верховной власти или совершила уголовное   преступление, за которое каждый из них ожидает смертной казни, то разве они не   имеют в этом случае свободы соединиться для взаимной помощи и защиты? Конечно,   имеют, ибо они лишь защищают свою жизнь, на что виновный имеет такое же право,   как и невиновный. Их предыдущее нарушение своего долга было действительно   беззаконным, но последовавшее за этим применение оружия хотя и имеет своей   целью поддержать то, что ими сделано, однако не является новым незаконным   актом. А когда оружие пускается в ход лишь в целях самозащиты, то это вполне   законно. Но если некоторым из них предлагается прощение, то это отнимает у тех,   кому это предлагается, предлог самозащиты и делает незаконным их упорство в   оказании содействия и защиты остальным.      

Наибольшая свобода подданных проистекает из умолчания   закона. Что же касается остальных свобод, то они проистекают из умолчания   закона. Там, где суверен не предписал никаких правил, подданный свободен   действовать или не действовать согласно своему собственному усмотрению. И такой   свободы бывает в одних местах и в одни времена больше, в других местах и в   другие времена – меньше соответственно тому, как это представляется наиболее   целесообразным тем, которые обладают верховной властью. Например, было время,   когда в Англии человек имел право силой войти во владение своим участком земли   или силой отнять его у другого. Однако в последующее время эта свобода   насильственного захвата была отменена статутом, принятым королем в парламенте.   Или, например, в некоторых частях света мужчины имеют право иметь много жен, в   других же такая свобода не допускается.      

Если подданный имеет какой-нибудь спор с сувереном по поводу   долга, права владения недвижимым или движимым имуществом, или по поводу   какой-либо службы, которая от него требуется, или по поводу какой-нибудь кары,   физической или денежной, и если все это имеет своим основанием изданный ранее   закон, то подданный так же свободен добиваться своего права, как если бы это   была тяжба с другим подданным, и он может добиваться своего права перед   судьями, назначенными сувереном. Так как мы видим, что суверен предъявляет свои   требования на основании ранее изданного закона, а не на основании своей власти,   то он этим объявляет, что он требует не больше того, что окажется обязательным   по закону. Домогательство подданного не идет поэтому вразрез с волей суверена,   и, следовательно, подданный свободен требовать, чтобы его дело слушалось и   решалось согласно этому закону. Однако если суверен требует или берет   что-нибудь на основании своей власти, то такие случаи не подлежат обжалованию.   Ибо все, что суверен делает в силу своей власти, он делает в силу полномочий,   данных ему каждым подданным, а, следовательно, тот, кто подает жалобу на своего   суверена, подает жалобу на самого себя.      

Если монарх или верховное собрание жалуют всем или некоторым   своим подданным такую свободу, наличие которой делает суверена неспособным   заботиться об их безопасности, то, если при этом суверен не отрекся прямо от   своей власти или не перенес ее на кого-нибудь другого, пожалование   недействительно. Ибо так как он мог бы открыто (если бы такова была его воля) и   в ясных выражениях отречься и этого не сделал, то следует умозаключить, что это   не было его волей, а что пожалование проистекало из непонимания противоречия   между такой свободой и верховной властью. Поэтому верховная власть остается, и,   следовательно, остаются все те права, без которых верховная власть не может   быть осуществлена, а именно: право объявления войны и заключения мира, право   юрисдикции, назначения чиновников и советников, взимания налогов и остальные   права, указанные в главе XVIII.      

В каких случаях подданные освобождаются от повиновения   суверену. Обязанности подданных по отношению к суверену предполагаются   существующими лишь в течение того времени, и не дольше, пока суверен в   состоянии защищать их. Ибо данное людям природой право защищать себя, когда   никто другой не в состоянии их защитить, не может быть отчуждено никаким   договором. Суверенная власть есть душа государства, и, если эта душа покидает   тело, члены не получают от него никакого движения. Целью повиновения является   защита, и тому, в чем человек видит свою защиту, будет ли это его собственный   меч или меч другого, он склонен от природы повиноваться и стремится это   поддержать. Хотя верховная власть, согласно положению ее учредителей, должна   быть бессмертной, однако по своей природе она не только подвержена   насильственной смерти в результате внешней войны, но в силу невежества людей и   их страстей она носит в себе с момента своего учреждения семена естественной смерти   или семена распада от внутренних распрей.      

В случае пленения. Если подданный взят в плен на войне или   если его личность или средства существования находятся под охраной врага и ему   даруется жизнь и физическая свобода при том условии, что он станет подданным   победителя, то подданный волен принять это условие, а приняв его, он становится   подданным того, кто взял его в плен, ибо у него нет другого средства сохранить   свою жизнь. Точно так же обстоит дело, если кто-либо арестован в чужой стране и   ему предлагается свобода на таких же условиях. Но если человек держится в   заключении или цепях и физическая свобода ему не предоставлена, то нельзя   считать его связанным договором о подданстве, и поэтому он имеет право   использовать все доступные ему средства для побега.      

В случае отречения суверена от власти за себя и за своих   наследников. Если монарх отрекается от верховной власти за себя и за своих   наследников, то его подданные возвращаются к состоянию абсолютной естественной   свободы, ибо хотя легко установить, кто его сыновья и кто его ближайшие   родственники, однако от собственной воли монарха зависит (как это было указано   в предшествующей главе), кто будет его наследником. Поэтому если монарх не   желает иметь наследника, то нет ни верховной власти, ни подданства. Таково же   положение, если монарх умер, не объявив, кто должен быть его наследником, и   нельзя также установить, кто его родственники. Ибо в этом случае нельзя   установить, кто является наследником, и, следовательно, никто не обязан быть   подданным.      

В случае изгнания. Если монарх подвергает подданного   изгнанию, то последний во время изгнания не является подданным. Хотя тот, кто   послан за границу с каким-нибудь поручением или получил разрешение   путешествовать, остается подданным, но не в силу своего соглашения о подданстве,   а в силу договора между суверенами. Ибо всякий вступающий на территорию другого   владения обязан подчиняться всем его законам, за исключением того случая, когда   он пользуется особой привилегией благодаря дружбе между его сувереном и   сувереном той страны, где он временно пребывает, или когда он имеет специальное   разрешение сохранить старое подданство.      

В случае, когда суверен сам становится подданным другого.   Если побежденный на войне монарх отдается в подданство победителю, то подданные   освобождаются от их прежних обязанностей и становятся подданными победителя.   Однако если побежденный монарх содержится в тюрьме или не пользуется физической   свободой, то нельзя предполагать, что он отрекся от прав верховной власти, а   поэтому его подданные обязаны повиноваться всем ранее установленным властям,   правящим не от своего имени, а от имени попавшего в плен монарха. Так как его   права остаются, то вопрос может быть лишь об управлении, т. е. о должностных   лицах и чиновниках. И если монарх не имеет возможности назначать их, то   предполагается, что он одобряет тех, кого назначил раньше.      

 Глава ХХII      

О подвластных группах   людей, политических и частных      

       

Различные виды групп людей. Изложив свой взгляд на   возникновение, формы и власть государств, я намерен в ближайшем говорить об их   частях. И прежде всего я буду говорить о группах людей, которые сопоставимы со   сходными частями, или мускулами, естественного тела. Под группой людей я   подразумеваю известное число людей, объединенных общим интересом или общим   делом. Одни из этих групп людей называются упорядоченными, другие –   неупорядоченными. Упорядоченными называются те, в которых один человек или   собрание людей выступают в качестве представителей всей группы. Все другие   группы называются неупорядоченными.      

Из упорядоченных групп некоторые абсолютны и независимы,   будучи подвластны лишь своим представителям. Таковы лишь государства, о чем я   уже говорил в предшествующих пяти главах. Другие зависимы, т. е. подвластны   какой-нибудь верховной власти, подданными которой являются как каждый член этих   групп, так и их представители.      

Из подвластных групп некоторые являются политическими,   другие – частными. Политическими (иначе называемыми политическими телами и   юридическими лицами) являются те группы людей, которые образованы на основании   полномочий, данных им верховной властью государства. Частными являются те,   которые установлены самими подданными или образованы на основании полномочий,   данных чужеземной властью. Ибо все, что в государстве образовано на основании   полномочий, данных иностранной верховной властью, не может иметь   публично-правового характера, а имеет лишь частный характер.      

Из частных групп одни законны, другие противозаконны.   Законны те, которые допущены государством, все другие противозаконны.   Неупорядоченными называются те группы, которые, не имея никакого   представительства, являются лишь скоплением людей. Если оно не запрещено   государством и не имеет дурных целей (как, например, стечение народа на   базарах, на публичных зрелищах или по какому-нибудь другому невинному поводу),   то оно законно. Если же намерения дурны или (в случае значительного числа   людей) не известны, то оно противозаконно.      

Во всех политических телах власть представителей ограничена.   В политических телах власть представителей всегда ограничена, причем границы ей   предписываются верховной властью, ибо неограниченная власть есть абсолютный   суверенитет. И в каждом государстве суверен является абсолютным представителем   всех подданных. Поэтому всякий другой может быть представителем части этих   подданных лишь в той мере, в какой это разрешается сувереном. Но разрешить   политическому телу подданных иметь абсолютное представительство всех его   интересов и стремлений значило бы уступить соответствующую часть власти   государства и разделить верховную власть, что противоречило бы целям водворения   мира среди подданных и их защиты. Такого намерения нельзя предположить у   суверена при каком бы то ни было акте пожалования, если суверен одновременно с   этим ясно и определенно не освобождает указанной части подданных от их подданства.   Ибо высказывание суверена не является знаком его воли, когда другое   высказывание является знаком противоположного. Это высказывание является скорее   знаком заблуждения и недоразумения, которым слишком подвержен весь человеческий   род.      

Познание границ власти, данной представителям политического   тела, может быть почерпнуто из двух источников. Первый – это грамота, данная   сувереном; второй – закон государства.      

Из грамоты. В самом деле, хотя при установлении и   приобретении государства не требуется никакой грамоты, ибо государства   независимы и власть представителя государства не имеет никаких других границ,   кроме тех, которые установлены неписаными естественными законами, однако в   подвластных телах требуется столько разнообразных ограничений в отношении круга   их задач, места и времени, что их нельзя запомнить без писаной грамоты и нельзя   познать без такой жалованной грамоты, которую могли бы читать те, которым это   ведать надлежит, и которая одновременно с этим была бы скреплена или   удостоверена печатью или другими обычными знаками высочайшего одобрения.      

И из законов. И так как такие границы не всегда легко и даже   не всегда возможно установить в грамоте, то обычные законы, общие для всех   подданных, должны определить, что может законным образом делать представитель во   всех тех случаях, о которых умалчивает грамота.      

Если представитель один человек, то его недозволенные   действия являются его собственными. И поэтому если один представитель   политического тела совершит что-либо в качестве представителя, что не дозволено   ни грамотами, ни законами, то это является его собственным актом, а не актом   всего тела или какого-нибудь другого его члена помимо него. Ибо за пределами,   очерченными грамотами или законами, он не представляет никого, кроме своей   личности. Но то, что он совершает в соответствии с грамотами и законами,   является действием каждого члена политического тела, ибо за каждый акт суверена   ответственным является любой подданный, так как суверен является неограниченным   уполномоченным своих подданных, а акт того, кто не отступает от грамоты   суверена, является актом суверена, и посему ответственность за него ложится на   каждого члена тела.      

Если представителем является собрание, то его действия   являются действиями только тех, кто их санкционировал. Если же представителем   является общее собрание, то всякое постановление этого собрания, противоречащее   грамотам или законам, является актом этого собрания, или политического тела, а   также актом каждого члена этого собрания, который своим голосом способствовал   принятию постановления, но оно не является актом такого члена собрания,   который, присутствуя на собрании, голосовал против или отсутствовал, если   только он не голосовал за при посредстве доверенного лица. Постановление   является актом собрания, ибо оно принято большинством голосов, и, если это   постановление преступно, собрание может быть подвергнуто наказанию,   соответствующему его искусственному характеру. Оно может быть, например,   распущено, или лишено грамоты (что для таких искусственных и фиктивных тел есть   смертная казнь), или (если собрание имеет общий капитал) подвергнуто денежному   штрафу. Ибо физическому наказанию политическое тело не может быть подвергнуто   по самой своей природе. Члены же собрания, не подавшие своего голоса за, не   виновны, потому что собрание не может никого представлять в делах, не   дозволенных его грамотой, и, следовательно, постановление собрания не может   быть вменено им в вину.      

Если представителем является один человек и если он   договорился о займе, то несет за него ответственность он сам. Если представитель   политического тела там, где такое представительство является единоличным,   занимает деньги у постороннего, т. е. у кого-нибудь, кто не принадлежит к этому   телу (ибо ограничение займов предоставлено человеческой склонности, и нет   поэтому необходимости, чтобы такое ограничение регулировалось какими бы то ни   было грамотами), то должником является сам представитель. Ибо если бы   представитель был уполномочен грамотой заставлять членов платить по его займам,   то он имел бы над ними верховную власть. Поэтому или пожалованная грамота была   бы в этом случае недействительна как основанная на недоразумении и являющаяся   недостаточным знаком воли суверена, пожаловавшего ее, или же, если бы она была   подтверждена последним, тогда представитель стал бы сувереном и случай этот   выходил бы за рамки нашего рассмотрения, ибо речь идет у нас сейчас о   подвластных телах. Ни один член политического тела, кроме самого представителя,   не обязан поэтому платить по такому займу, ибо заимодавец, на которого не   распространяется действие грамоты и который не принадлежит к данному   политическому телу, считает своими должниками лишь тех, кто обязался ему, и,   видя, что представитель может обязать самого себя, и никого другого, считает   его одного своим должником. Поэтому он должен платить или из общей кассы, если   такая имеется, или, если таковой нет,– из собственных средств.      

Таким же образом обстоит дело, если представитель стал   должником в силу договора или штрафа.      

Если же представителем является собрание, то ответственными   за долг являются только те, кто санкционировал его. Если же представителем   является собрание, а деньги причитаются постороннему лицу, то за долг отвечают   те, и только те, которые голосовали за заем или за заключение того договора,   которым этот долг обусловлен, или за то деяние, за которое наложен штраф, так   как каждый голосовавший за что-нибудь из перечисленных вещей обязался к уплате.   Ибо тот, кто ответственен за заключение займа, обязан уплатить даже весь долг,   хотя он освобождается от этой обязанности, если уже кто-нибудь уплатил.      

Если долг причитается одному из членов собрания, то   политическое тело обязано платить ему. Однако если долг причитается одному из   членов собрания, то собрание обязано платить лишь из общей кассы (если таковая   имеется). Если, будучи волен в своем голосовании, заимодавец голосовал в пользу   заключения займа, то он голосовал и за его уплату. Если же он голосовал в   собрании против займа или отсутствовал при обсуждении этого вопроса, то   предоставлением займа он аннулирует свое прежнее голосование и голосует теперь   за заем, каковое голосование его обязывает к уплате, в силу чего он становится   одновременно заимодавцем и должником и, следовательно, может требовать уплаты   не от кого-либо в отдельности, а лишь из общей кассы. Если же эта касса пуста,   наш заимодавец ни к кому не может предъявить никакого иска и должен пенять на   самого себя за то, что, будучи посвящен в дела собрания и состояние его   средств, тем не менее по собственной глупости дал собранию деньги взаймы.      

Протест против решения политических тел иногда бывает вполне   законным, но никогда не может быть законным протест против верховной власти. Из   всего сказанного явствует с очевидностью, что в подвластных политических телах,   подчиненных верховной власти, иногда не только законно, но и целесообразно, чтобы   отдельные члены их открыто протестовали против постановлений представительного   собрания и заставляли бы вносить в протокол или так или иначе   засвидетельствовать их несогласие, ибо иначе они могут оказаться обязанными   платить долги по договорам и отвечать за преступления, совершенные другими   людьми. Однако в собрании, представляющем верховную власть, нет места такой   свободе, во-первых, потому, что протестующий отрицает своим протестом верховную   власть, а во-вторых, потому, что все, что повелевает верховная власть в   отношении подданного (хотя не всегда в глазах Бога), оправдано этим повелением,   ибо ответственным за такое повеление является каждый подданный.      

Политические тела выполняют функции управления провинциями,   колониями или городами. Разнообразие политических тел почти безгранично, ибо   они различаются не только по кругу задач, для которых установлены и которые   сами по себе бесконечно разнообразны, но и в отношении времени, места и числа,   которые подвержены многим ограничениям. Некоторые из них установлены для   функций управления. Прежде всего управление провинцией может быть поручено   собранию людей, в котором все решения должны быть приняты большинством голосов,   и тогда это собрание является политическим телом и его власть ограничена   рамками поручения. Слово «провинция» означает попечение или заботу о делах,   которые тот, чьими делами они являются, поручает другому человеку, чтобы он   управлял ими в интересах доверителя и под его верховным надзором. Вот почему   если в одном государстве имеются разные страны с отличными друг от друга   законами или пространственно удаленные друг от друга, то управление ими обычно   поручается различным лицам, и такие страны, которые управляются не сувереном, а   по поручению, называются провинциями. Однако у нас немного примеров того, чтобы   провинция управлялась собранием, пребывающим в ней самой. Римляне, верховная   власть которых простиралась на многие провинции, управляли ими всегда через   наместников и преторов, а не при посредстве собраний, как они управляли самим   Римом и примыкающими к нему территориями. Точно так же, когда из Англии были   посланы колонисты, чтобы основать Виргинию и Соммерайленд, то хотя управление   этими колониями было поручено собраниям в Лондоне, однако эти последние никогда   не поручали управления от их имени местному собранию, а посылали в каждую   колонию губернатора. Дело в том, что хотя каждый человек желает участвовать в   управлении там, где это физически возможно, однако там, где такое   непосредственное участие невозможно, люди по природной склонности предпочитают   поручать управление своими общими делами скорее монархической, чем   демократической, форме правления. Это подтверждается также тем обстоятельством,   что, если люди, владеющие большим состоянием, не желают брать на себя труд   управления своими делами, они предпочитают поручить его скорее одному слуге,   чем собранию своих друзей или слуг. Однако, как бы ни обстояло дело фактически,   мы можем представить себе, что управление провинцией или колонией поручено   собранию. В этом случае я утверждаю, что всякий долг, обусловленный договором,   заключенным собранием, и всякое противозаконное постановление этого собрания   являются актом лишь тех, кто голосовал за этот договор или за это   постановление, а не тех, кто голосовал против или отсутствовал. Основания этого   утверждения были изложены выше. Кроме того, я утверждаю, что собрание,   находящееся вне той колонии, управление которой в его руках, не может где бы то   ни было вне самой колонии осуществлять никаких прав власти в отношении личности   или имущества жителей этой колонии. Следовательно, оно не может вне колонии   задерживать кого-нибудь из ее жителей или накладывать арест на его имущество за   неуплату долга или невыполнение какой-либо другой обязанности, так как это   собрание не имеет никакого судопроизводства и никаких полномочий вне   управляемой им колонии. В указанном случае этому собранию остается лишь   прибегнуть к тем средствам, которые допускаются законами той страны, где   находится ответчик, или обвиняемый. И хотя собрание имеет право наложить   денежный штраф на своего члена за нарушение им закона, установленного   собранием, однако вне самой колонии оно не имеет права привести свой приговор в   исполнение. То, что сказано здесь о правах собрания, на которое возложено   управление провинцией или колонией, применимо также к собранию, на которое   возложено управление городом, университетом, колледжем, церковью или вообще   какой-нибудь группой людей.      

Можно установить как общее правило, что если член   какого-нибудь политического тела считает себя обиженным им, то дело это   подсудно суверену и тем, кого суверен установил судьями для подобных случаев   или для этого частного случая, но оно не подсудно самой корпорации, ибо она в   целом является в этом случае таким же подданным, как и истец. Иначе обстоит   дело в собрании, представляющем верховную власть. Ибо если суверен не мог бы   быть здесь судьей, хотя бы и в своем собственном деле, то для нашего случая не   было бы вообще судьи.      

Политические тела для организации торговли. В политических   телах, имеющих своей задачей наилучшую организацию внешней торговли, наиболее   целесообразной формой представительства является собрание всех их членов, т. е.   такая форма, при которой человек, вкладывающий в эту торговлю свои деньги, мог   бы по желанию участвовать во всех обсуждениях и решениях тела. Чтобы убедиться   в правильности этого утверждения, нам стоит лишь поразмыслить над тем, ради   чего, собственно, купцы, имеющие возможность покупать и продавать,   экспортировать и импортировать товары по своему усмотрению, объединяются тем не   менее в корпорацию. Правда, лишь немногие купцы имеют возможность нагрузить   корабль теми товарами для экспорта, которые они покупают дома, или товарами для   импорта, которые они покупают за границей, и поэтому они вынуждены объединиться   в общество, где каждый из них мог бы участвовать в прибылях пропорционально   своим вкладам или взять собственный товар и продавать то, что он экспортирует   или импортирует, по цене, которую он сочтет наиболее подходящей. Однако такое   общество не является политическим телом, так как оно не имеет общего представителя,   который обязал бы членов этого общества какому-нибудь закону помимо законов,   общих для всех других подданных. Целью подобной корпорации является увеличение   прибыли путем монопольного права купли и продажи как дома, так и за границей.   Так что пожаловать какой-нибудь торговой компании права корпорации, или   политического тела,– значит пожаловать ей двойную монополию, а именно право   быть монопольными покупателями и монопольными продавцами. Ибо если какая-нибудь   торговая компания получает права корпорации для какой-нибудь страны, то только   эта компания может экспортировать в эту страну товары, имеющие там сбыт, но это   значит, что эта компания имеет право монопольной покупки дома и монопольной   продажи за границей. Ибо дома имеется лишь один покупатель, а за границей –   лишь один продавец, что представляет двойную выгоду для купцов, так как   благодаря этому дома они покупают по наиболее низкой, а за границей продают по   наиболее высокой цене. В отношении же импортирующей компании монопольные права   выражаются в том, что эта компания является единственной покупательницей за   границей тамошних товаров и единственной продавщицей этих товаров дома, что   опять-таки представляет двойную выгоду для ее членов.      

Из этой двойной монополии одна часть невыгодна для местного   населения, другая – для иностранного. Ибо дома купцы благодаря своему   монопольному праву на экспорт устанавливают произвольно цены на продукты   сельского хозяйства и ремесла, а благодаря монополии на ввоз – цены на   иностранные товары, в которых нуждается население; то и другое невыгодно для   населения. При монопольной же продаже местных товаров за границей и монопольной   покупке заграничных товаров они к невыгоде тамошнего населения повышают цены на   первые и снижают на вторые. Ибо там, где имеется лишь один продавец, товары   дороже, а там, где имеется лишь один покупатель,– дешевле. Такие корпорации   являются поэтому не чем иным, как монопольными, и они были бы очень выгодны для   государства, если, будучи объединены в единое тело на заграничных рынках, они   предоставляли бы на внутренних рынках своим членам свободу покупать и продавать   по той цене, по которой они могут.      

Так как целью этих торговых тел является не благо тела в   целом (общая касса их в этих случаях составляется из вычетов из частных вкладов   лишь в целях сооружения и покупки кораблей, найма и содержания экипажей), а   лишь частный барыш каждого ее члена, имеется основание для того, чтобы каждый   член тела был осведомлен о собственном деле, т. е. чтобы каждый был членом   собрания, имеющего власть руководить этим делом, и был знаком с отчетностью.   Вот почему представителем такого тела должно быть собрание, в совещаниях   которого при желании может участвовать каждый его член.      

Если политическое тело купцов актом своего представительного   собрания берет на себя денежное обязательство по отношению к постороннему лицу,   то каждый его член в отдельности отвечает за весь долг. Ибо постороннему лицу   нет никакого дела до частных законов корпорации, и оно рассматривает всех ее   членов как отдельных людей, каждый из которых обязуется уплатить весь долг,   если кто-нибудь другой не заплатит и не освободит от уплаты всех остальных.   Если же долг причитается кому-нибудь из членов компании, то кредитор является и   должником на всю сумму по отношению к самому себе и поэтому может требовать   уплаты долга лишь из общей кассы, если таковая имеется.      

Если государство накладывает налог на тело, то этот налог   падает на каждого члена пропорционально сумме его вложений в компанию. Ибо в   этом случае нет другой общей кассы, кроме той, которая составляется из частных   вложений.      

Если на тело наложен денежный штраф за какой-нибудь   незаконный акт, то в его уплате должны участвовать лишь те члены, голосами   которых было принято решение об этом акте или при содействии которых он был   приведен в исполнение. Ибо никто из остальных членов не совершил никакого   преступления, не считая того, что он состоит членом тела. Но если это –   преступление, то не его (ибо тело было образовано на основании полномочий   государства).      

Если один из членов тела является его должником, то оно   может предъявить ему иск. Но как имущество, так и личность должника могут быть   подвергнуты аресту лишь на основании приказа государства, а не корпорации. Ибо   если корпорация могла бы это делать собственной властью, то она могла бы своей   властью признать долг подлежащим уплате, что означало бы быть судьей в   собственном деле.      

Политическое тело, создаваемое для совета, который должен   быть дан суверену. Эти тела, созданные для управления людьми или торговлей,   бывают постоянными или временными на срок, предписанный грамотой. Но бывают   тела, время которых ограничено лишь природой подлежащих их ведению дел.   Например, если суверенный монарх или верховное собрание сочтут за благо отдать   приказ городам и другим частям их территории послать депутатов, с тем чтобы они   сообщили суверену о положении и нуждах подданных или совещались с ним как с   лицом, представляющим всю страну, об издании хороших законов или о каких-нибудь   других делах, то такие депутаты, для собрания которых указано определенное   время и место, представляют собой в этом месте и в это время политическое тело,   представляющее каждого подданного этого государства. Однако собрание таких   депутатов является политическим телом лишь по вопросам, предложенным им тем   человеком или собранием, которые именем верховной власти созвали их, а когда   будет объявлено, что им нечего больше ни предлагать на обсуждение, ни   дебатировать, то политическое тело будет распущено. Ибо, если бы они были   абсолютными представителями народа, тогда их собрание было бы верховным собранием   и тогда было бы два верховных собрания или два суверена над одним и тем же   народом, что несовместимо с мирным существованием народа. И поэтому там, где   имеется суверен, помимо него не может быть никакого абсолютного   представительства народа. А что касается границ, в которых такое тело может   представлять весь народ, то они устанавливаются той грамотой, по которой   депутаты созваны. Ибо народ не может выбирать своих депутатов для иных целей,   чем те, которые выражены в адресованной ему его сувереном грамоте.      

Упорядоченные частные, законные тела, как, например, семья.   Частными упорядоченными и законными телами являются такие, которые установлены   без всякой грамоты или других письменных полномочий помимо законов, общих для   всех других подданных. Они считаются упорядоченными, так как их члены   объединяются в одном лице – представителе. Таковы, например, те семьи, в   которых отец или хозяин руководит всей семьей. Ибо он обязывает своих детей и   слуг лишь в рамках, допущенных законом, но не больше, так как никто из указанных   подчиненных не обязан повиноваться в таких делах, которые запрещаются законом.   Во всех остальных делах в течение того времени, пока они находятся под домашним   правлением, они являются подданными своих отцов и хозяев как непосредственных   суверенов. Ибо так как отец и хозяин были до установления государства   абсолютными суверенами в своих семьях, то они по установлении государства   потеряли от своей власти не больше, чем то, что отнял у них закон государства.      

Частные упорядоченные, но противозаконные тела. Частными   упорядоченными, но противозаконными телами являются такие, члены которых   объединены в одном лице – представителе, но которые не легализованы   государством. Таковы, например, корпорации нищих, воров и цыган, образованные в   целях наилучшей организации своего промысла – попрошайничества и воровства, а   также корпорации прибывающих из-за границы людей, которые объединяются в   каком-нибудь государстве для более легкой пропаганды учений и для образования   партий, подрывающих власть государства.      

Неупорядоченные группы людей, например частные лиги.   Неупорядоченные группы людей, являющиеся по cути дела лишь лигами, а иногда   просто скоплением людей, не объединенных для какой-нибудь определенной цели и   связанных не взаимными обязательствами, а лишь сходством желаний и   наклонностей,– такие группы становятся законными или незаконными в зависимости   от законности или незаконности цели каждого отдельного их участника, а эта цель   должна быть выявлена в каждом отдельном случае.      

Лиги подданных (так как лиги обычно организуются в целях   взаимной защиты) в большинстве случаев не нужны в государстве (которое   представляет собой не что иное, как лигу всех подданных) и скрывают в себе   противозаконные цели. Они поэтому противозаконны и обычно считаются крамолой и   заговором. В самом деле, так как лига есть объединение людей путем соглашений,   то, если одному человеку или собранию не дано власти заставлять   договаривающихся выполнять свои обязательства (как это бывает при естественном   состоянии), лига имеет силу лишь до тех пор, пока не возникает обоснованный   повод к взаимному недоверию. Поэтому лиги государств, над которыми не   установлена никакая человеческая власть, могущая держать их в страхе, являются   не только законными, но и выгодными в течение того времени, пока они действуют.   Однако лиги подданных одного и того же государства, где справедливые требования   всякого подданного могут быть удовлетворены средствами верховной власти, не   необходимы для поддержания мира и справедливости и в случае, если они ставят   себе дурные цели или их цели не известны государству, противозаконны. Ибо   всякое объединение сил частных лиц незаконно, если оно имеет дурные цели; если   же намерение не известно, то оно опасно для государства, и то, что оно   засекречено, является незаконным.      

Тайные интриги. Если верховная власть принадлежит   многочисленному собранию и несколько членов этого собрания, не имея на то   полномочий, подговаривают часть собрания захватить в свои руки руководство   остальными, то это крамола и преступный заговор, ибо это злостное развращение   собрания в своих личных интересах. Но если тот, чье частное дело обсуждается и   решается в собрании, старается расположить в свою пользу возможно больше членов   его, то он не совершает никакого преступления, ибо в этом случае он не является   частью собрания. И если даже он располагает членов собрания в свою пользу   подкупом, то это все же не является преступлением (если только это не запрещено   определенным законом). Ибо иногда (таковы уж нравы людей) невозможно добиться   справедливости без подкупа, и каждый человек может считать свое дело правым до   тех пор, пока оно не слушалось и не решалось в суде.      

Междоусобицы. Если частное лицо в государстве содержит   больше слуг, чем это требуется для управления его состоянием и для того   законного дела, ради которого он их применяет, то это заговор и преступление.   Ибо, пользуясь защитой государства, подданный не нуждается в защите собственной   силой. И так как у народов не вполне цивилизованных многочисленные семьи жили в   непрерывной вражде и нападали друг на друга с помощью собственной челяди, то   отсюда достаточно очевидно, что они совершали преступления или же что у них не   было государства.      

Заговоры. Как заговоры в пользу родственников, так и   заговоры в пользу господства той или другой религии (например, заговоры   папистов, протестантов и т. п.) или заговоры сословий (например, заговоры   патрициев и плебеев в Древнем Риме и аристократических и демократических партий   в Древней Греции) незаконны, ибо все такие заговоры противоречат интересам мира   и безопасности народа и вырывают меч из рук суверена.      

Скопление народа является неупорядоченной группой людей,   законность или незаконность которой зависит от повода к скоплению и от числа   собравшихся. Если повод законен и явен, скопление законно. Таково, например,   обычное скопление народа в церкви или на публичных зрелищах, если число   собравшихся не выходит из обычных рамок, ибо, если число собравшихся слишком   велико, повод неясен, и, следовательно, всякий, кто не может дать подробного и   ясного отчета о мотивах своего пребывания в толпе, должен считаться   преследующим противозаконные и мятежные цели. Можно считать вполне законным для   тысячи человек составить общую петицию, которая должна быть представлена судье   или должностному лицу, однако если тысяча человек пойдет подавать ее, то это уже   мятежное сборище, ибо для этой цели достаточно одного или двух человек. Однако   в подобных случаях собрание делается незаконным вследствие не какого-нибудь   установленного числа собравшихся, а вследствие такого их числа, которое   представители власти не способны укротить или передать в руки правосудия.      

Скопление людей. Если необычно большое число людей   собирается, чтобы обвинить кого-нибудь, то такое собрание является   противозаконным беспорядком, ибо они могут представить свою жалобу должностному   лицу через немногих или одного человека. Таков был случай с апостолом Павлом в   Ефесе, где Деметрий и огромное число других людей привели двух спутников Павла   к должностному лицу, крича в один голос: «Велика Артемида Ефесская!», взывая   таким путем к правосудию против обвиняемых за то, что они проповедовали народу   учения, идущие против их религии и наносящие ущерб ремеслу. Повод к обвинению с   точки зрения законов этого народа был правилен, тем не менее это сборище сочли   незаконным, а блюститель порядка упрекал собравшихся за это сборище в следующих   словах (Деян. 19, 38-40): Если же Деметрий и другие с ним художники имеют   жалобу на кого-нибудь, то есть судебные собрания и есть проконсулы; пусть   жалуются друг на друга. А если вы ищете чего-нибудь другого, то это будет решено   в законном собрании. Ибо мы находимся в опасности – за происшедшее ныне быть   обвиняемыми в возмущении, так как нет никакой причины, которою мы могли бы   оправдать такое сборище. Блюститель порядка, таким образом, называет здесь   собрание, для которого люди не могут привести достаточного основания и в   котором они не могут дать отчета, возмущением. И этим исчерпывается все, что я   могу сказать относительно групп и собраний людей, которые могут быть   сравниваемы (как я сказал) со сходными частями человеческого тела: законные – с   мускулами, незаконные – с опухолями, желчью и нарывами, порожденными   неестественным скоплением дурной жидкости.      

 Глава XXIII      

О государственных   служителях верховной власти      

       

В предыдущей главе я говорил о сходных частях государства. В   этой главе я буду говорить о частях органических, каковыми являются   государственные служители.      

Кто является государственным служителем. Государственным   служителем является тот, кому суверен (будь то монарх или собрание) поручает   известный круг дел с полномочиями представлять в нем лицо государства. И так   как каждый человек или собрание, обладающие верховной властью, представляют два   лица или, как чаще выражаются, имеют два качества: одно – естественное, а   другое – политическое (например, монарх является носителем лица не только   государства, но также человека, а верховное собрание является носителем лица не   только государства, но также собрания), то государственными служителями   являются не те, кто служит носителю верховной власти в его естественном   качестве, а лишь те, кто служит суверену для управления государственными   делами. Поэтому при аристократиях и демократиях государственными служителями не   являются полицейские, сержанты и другие чиновники, дежурящие в собрании   исключительно для удобства членов собрания, а при монархии – дворецкие,   камердинеры, казначеи и другие чиновники двора монарха.      

Служителю для общего управления. Некоторым из   государственных служителей поручается общее управление или всем государством,   или лишь частью его. Служителями для управления всем государством являются   протекторы и регенты, которым предшественник несовершеннолетнего короля   поручает на время его несовершеннолетия все управление королевством. В этом   случае каждый подданный обязан повиноваться такому протектору постольку,   поскольку распоряжения и повеления последнего будут даны от имени короля и не   будут несовместимы с его верховной властью. Служителями для управления частью   государства или провинцией являются губернаторы, наместники, префекты или   вице-короли, которым монарх или верховное собрание поручает управление. И в   этом случае каждый из жителей этой провинции обязан подчиняться всем   распоряжениям, сделанным от имени суверена и не наносящим никакого ущерба   правам верховной власти. Ибо все права таких протекторов, вице-королей и губернаторов   обусловлены волей суверена и никакое поручение, которое может быть им дано, не   должно быть истолковано как волеизъявление суверена перенести на них верховную   власть, если такое намерение не выявилось в ясных и недвусмысленных словах.   Такого рода государственные служители сходны с нервами и сухожилиями,   приводящими в движение различные члены человеческого тела.      

Для специального управления, как, например, для управления   хозяйством. Другие служители ведают специальной отраслью управления, т. е. им поручен   специальный круг дел внутри страны или за границей. Из специальных отраслей   управления внутри страны на первом месте стоит управление государственным   хозяйством. Государственными служителями являются те, кто имеет полномочия в   отношении казны, т. е. те, кому поручено собирание, получение налогов, пошлин,   земельных податей и оброков • всяких других государственных доходов, а также   собирание, получение и проверка отчетности по этим статьям. Служителями они   являются потому, что служат лицу-представителю и ничего не могут предпринять   против его приказаний и без его полномочии; государственными – потому, что они   служат ему в его политическом качестве.      

Государственными служителями являются, во-вторых, те, кому   даны полномочия в отношении войска, т. е. те, кому поручена охрана оружия,   фортов и портов, или те, кому поручены набор, оплата солдат, или   предводительство ими, или снабжение всем необходимым для войны на суше и на   море. Однако солдат, не принадлежащий к командному составу, хотя и сражается за   государство, не представляет в силу этого лица государства, так как ему не   перед кем представлять его. Ибо всякий имеющий командование представляет лицо   государства лишь перед теми, кем он командует.      

Для наставления народа. Служителями верховной власти   являются также те, кто имеет полномочия учить или делать других способными   учить людей их обязанностям по отношению к верховной власти и наставлять их в   отношении того, что справедливо и что несправедливо, дабы сделать их склонными   жить в благочестии и мире между собой и противостоять врагу государства.   Служителями они являются потому, что то, что они делают, они делают не по   собственному праву, а на основании полномочий других, а государственными –   потому, что они делают это (или должны делать) на основании полномочий одного   лишь суверена. Лишь монарх или верховное собрание имеют полномочия   непосредственно от Бога учить и наставлять людей, и никто, кроме суверена, не   получает своей власти просто Dei gratia, т. е. по милости одного лишь Бога. Все   прочие получают ее по милости и промыслу Божьему и их суверенов, например в   монархии Dei gratia et regis, или Dei providentia et voluntate regis.      

Для отправления правосудия. Служителями являются также те,   кому поручено судопроизводство, ибо в своем судейском кресле они представляют   лицо суверена и их приговор есть его приговор. В самом деле, как уже было   раньше указано, все судебные функции суть существенная часть верховной власти,   и поэтому все судьи есть служители того или тех, кто имеет верховную власть. И   так как споры бывают двоякого вида, а именно в отношении факта и в отношении   закона, то одни судебные решения касаются фактов, другие – законов, и,   следовательно, в одной и той же тяжбе могут быть два судьи, из которых один   решает проблему факта, а другой – проблему закона.      

По поводу обоих этих споров может возникнуть спор между   одной из тяжущихся сторон и судьей. А так как и стороны, и судья являются   подданными суверена, то беспристрастное решение их спора должно быть   предоставлено людям, выбранным по взаимному соглашению, ибо никто не может быть   судьей в собственном деле. Но суверен уже выбран судьей с согласия их обоих, а   поэтому он или сам должен слушать и решать это дело, или же должен назначить   судьей человека, который устроит обе спорящие стороны. Это согласие сторон устанавливается   различными путями. Во-первых, если ответчик имеет разрешение дать отвод тем   судьям, которые представляются ему заинтересованными в неблагоприятном для него   решении (ибо что касается истца, то последний уже выбрал своего судью), то те,   которым он не дает отвода, являются судьями, на назначение которых он дал свое   согласие. Во-вторых, если ответчик апеллирует к какому-нибудь другому судье, то   дальше апеллировать он не может, ибо его апелляция есть его выбор. В-третьих,   если он апеллирует к самому суверену и последний самолично или через   уполномоченных, на которых согласятся обе стороны, выносит приговор, то этот   приговор является окончательным, ибо ответчик был судим его собственными   судьями, т. е. им самим.      

Рассматривая особенность справедливой и разумной организации   правосудия, я не могу не отметить превосходную организацию судов в Англии как   по исковым, так и по уголовным делам. Под исковыми делами я разумею такие, в   которых как истец, так и ответчик являются подданными, а под уголовными (называемыми   также делами королевской скамьи) – такие, в которых истцом является суверен.   Так как было два сословия людей, из которых одни были лордами, другие –   простолюдинами, то лорды имели привилегию быть судимыми во всех уголовных делах   только лордами и столькими, сколько захотят присутствовать. И так как это   считалось милостивой привилегией, то лорды имели лишь таких судей, каких они   сами желали. И во всех тяжбах каждый подданный (так же, как и лорды в   гражданских тяжбах) имел судьями людей из того графства, где находится объект   тяжбы, причем тяжущиеся стороны могли дать отвод назначенным им судьям, пока,   наконец, столковавшись на двенадцати человеках, они были судимы этими   двенадцатью судьями. Таким образом, имея желательных ей судей, тяжущаяся   сторона не могла представлять никакого довода против окончательности приговора.   Эти государственные лица, имеющие полномочия от верховной власти учить или   судить людей, являются такими членами государства, которых можно соответственно   сравнить с органами человеческого голоса в естественном теле.      

Для приведения в исполнение. Государственными служителями   являются также те, кто имеет полномочия от суверена заботиться о приведении в   исполнение судебных решений, обнародовать повеление суверена, подавлять   беспорядки, арестовывать и заключать в тюрьму преступников, а также совершать   другие акты, имеющие целью сохранение мира. Ибо всякий акт, который они   совершают на основании таких полномочий, является актом государства, и их   функции соответствуют функциям рук в естественном теле.      

Государственными служителями за границей являются те, кто   представляет лицо своего суверена в иностранных государствах. Таковы послы,   курьеры, агенты и герольды, посланные в качестве доверенных лиц для выполнения   государственных дел.      

Однако посланцы, имеющие полномочия от какой-нибудь частной   партии переживающего смуту государства, хотя бы они были приняты, не являются   ни государственными, ни частными служителями государства, ибо никакое их   действие не совершается по полномочию государства. Частным лицом является также   посол, отправленный государем, с тем чтобы принести поздравления, выразить   соболезнование или присутствовать при каком-нибудь торжестве, ибо, хотя он   имеет государственные полномочия, само поручение является частным и принадлежит   ему в его естественном качестве. Точно так же если человек послан в другое   государство с тайной миссией выведать планы и силы этого государства, то хотя   он имеет полномочия от государства и государственное поручение, однако, так как   никто не замечает в нем иного лица, кроме его собственного, он является лишь   частным служителем, но все же служителем государства, и его можно сравнить с   глазом в естественном теле. И те, кто назначен принимать прошения и другие   сообщения от людей, являясь как бы ушами государства, есть государственные   служители и представляют в этой должности суверена.      

Советники, не исполняющие иных функций, кроме подачи совета,   не являются государственными служителями. Советник не является государственным   лицом, точно так же не является таковым государственный совет, если мы   принимаем, что на него не возложены ни судебные, ни командные функции, а лишь   обязанность давать советы суверену, когда это требуется, или предлагать их,   когда этого не требуется. Ибо со своими советами советник обращается лишь к суверену,   чья персона не может быть при условии его собственного присутствия представлена   ему кем-то другим. Но советники никогда не имеют других функций, судебных или   по непосредственному управлению. Так, при монархии они представляют монарха,   передавая его приказы государственным служителям. При демократии совет или   сенат предлагает народу в качестве совета результаты своих обсуждений. Однако   когда они назначают судей, или слушают судебные дела, или дают аудиенции   послам, то они это делают в качестве служителей народа. А при аристократии   государственный совет является самим верховным собранием и дает советы лишь   самому себе.      

 Глава XXIV      

О питании   государства и о произведении им потомства      

       

Питание государства состоит в продуктах земли и моря.      

Питание государства состоит в изобилии и распределении   предметов, необходимых для жизни, в их варении или приготовлении и (когда они   готовы) в отправке их по соответствующим каналам для общественного потребления.      

Что касается изобилия, то оно от природы ограничено теми продуктами   (coinmodities) земли и моря – двух грудей нашей общей матери, которые Бог или   безвозмездно дает роду человеческому, или же продает ему за его труд . Ибо   предметы этого питания, заключающиеся в животных, растениях и минералах. Бог   свободно положил перед нами на поверхность или вблизи поверхности земли, так   что требуются лишь труд и прилежание, чтобы получить их. В этом смысле изобилие   зависит (после Господней милости) лишь от труда и прилежания человека.      

Эти предметы, называемые обычно товарами (commodities),   бывают частью местными и частью заграничными. Местные – это те, которые имеются   на территории государства; заграничные – те, которые ввозятся извне. И так как   нет территории под господством одного государства (разве только она очень   обширна), которая производила бы все необходимое для поддержания и движения   всего тела, и очень мало таких, которые не производили бы каких-нибудь товаров   больше, чем необходимо, то излишние товары, имеющиеся в государстве, перестают   быть излишними, а замещают собой недостающие благодаря ввозу тех товаров,   которые можно получить за границей или в обмен на другие товары, или путем   справедливой войны, или в обмен на труд. Труд человека тоже является товаром,   который можно с пользой обменять точно так же, как и всякую другую вещь. И были   государства, которые, владея территорией не большей, чем необходимо было для их   поселений, не только сохранили, но увеличили свою власть отчасти благодаря   торговле, а отчасти благодаря продаже промышленных товаров, сырье для которых   ввозилось из других мест.      

И право их распределять. Распределение предметов этого   питания есть установление моего, твоего и его, т. е., говоря одним словом,   собственности, и оно принадлежит при всех формах правления верховной власти.   Ибо где нет государства, там, как уже было сказано, непрерывная война каждого   человека против своего соседа, а поэтому каждому принадлежит лишь то, что он   захватил и держит силой, что не есть ни собственность, ни общность имущества, а   неопределенность. Это настолько очевидно, что даже Цицерон (страстный защитник   свободы) приписывает в одной из своих речей установление всякой собственности   гражданскому закону. «Откажитесь раз от гражданского закона,– говорил он,– или   будьте лишь нерадивы в его соблюдении, и ни у кого нет уверенности в том, что   он сможет получить что-либо в наследство от своих предков или оставить своим   детям». И в другом месте: «Упраздните гражданский закон, и никто не будет   знать, что есть его собственное и что – чужое». Так как мы видим, таким   образом, что введение собственности есть действие государства, которое все, что   оно делает, может делать лишь через то лицо, которое его представляет, то   введение собственности является актом одного лишь суверена. И это давно было   известно тем, которые называли у6цо$ (т. е. распределением