1 2 3 4 5 6 7 8 
– Кончено? – Мне захотелось тут же задушить его. – А как насчет моей жены? Для нее тоже все кончено?
    
Вспомнив, я мысленно повторил эти слова.
    
– Кончено, – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Вот так.
    
Я начал придумывать следующее послание, но, едва начав, остановился. Он отключился, отгородившись от меня щитом воли.
    
Я видел, как вернулся Ричард и подал Перри стакан воды. Медиум выпил его залпом, не отрываясь, и вздохнул.
    
– Извини, – сказал он. – Не знаю, что произошло.
    
Ричард холодно на него посмотрел.
    
– А как же моя мать? – спросил он.
    
– Можем еще раз попробовать, – сказал Перри. – Я уверен…
    
Ричард прервал его сердитым возгласом.
    
– Она ни за что не согласится, – вымолвил он. – Что бы ты ей ни говорил, она не поверит.
    
Я встал и пошел прочь. Надо было уходить – и поскорее, без сомнения. Я больше ничего не мог поделать. В голове засела упорная мысль: «С этого момента мое присутствие здесь не имеет силы».
   
   
    
     
СУЩЕСТВУЕТ ЧТО-ТО ЕЩЕ
    
    
Я сделал попытку выйти из дома; отправиться куда-нибудь, куда угодно. И все-таки, несмотря на то, что тяжесть пропала и я чувствовал себя гораздо более крепким, я по-прежнему не мог освободиться. Я никак не мог уйти: отчаяние Энн удерживало меня, как тиски. Пришлось остаться.
    
В тот момент, когда я об этом думал, я снова оказался в доме. Гостиная была пуста. Время текло. Правда, я не знал, сколько его прошло; хронология была выше моего понимания.
    
Я вошел в гостиную. На диване перед камином лежала Джинджер. Я сел подле нее. Она даже не пошевельнулась. Я попытался погладить собаку по голове. Она продолжала крепко спать. Не знаю, как это произошло, но контакт был нарушен.
    
Удрученно вздохнув, я встал и отправился в нашу спальню. Дверь была открыта, и я вошел. На постели лежала Энн, а рядом с ней сидел Ричард.
    
– Мама, почему ты даже не допускаешь мысли о том, что это мог быть папа? – спрашивал он ее. – Перри клянется, что он там был.
    
– Давай больше не будем об этом говорить, – попросила она.
    
Я видел, что она опять плакала: глаза покраснели, веки припухли.
    
– Неужели это совсем невозможно? – спросил Ричард.
    
– Я в это не верю, Ричард, – промолвила она. – Вот и все. – Всматриваясь в его лицо, она добавила: – Я не отрицаю, что Перри может обладать определенными способностями. Но он не убедил меня в том, что после смерти существует что-то еще. Я знаю, что ничего нет, Ричард. Я знаю, что твой отец умер, и нам надо…
    
Она не смогла договорить; голос ее прервался от рыданий.
    
– Прошу тебя, не будем больше об этом говорить, – пробормотала она через какое-то время.
    
– Прости, мамочка. – Ричард наклонил голову. – Я лишь пытался помочь.
    
Она взяла его правую руку и, нежно поцеловав, прижала к щеке.
    
– Знаю, – пробормотала она. – Это было так мило с твоей стороны, но… – Голос ее стих, и она закрыла глаза. – Он умер, Ричард, – немного помолчав, сказала она. – Ушел от нас. И ничего с этим не поделаешь.
    
– Энн, я здесь! – закричал я.
    
Я огляделся по сторонам в приступе страшного гнева. Неужели ничего нельзя сделать, чтобы дать ей знать? Я тщетно пытался поднять предметы с комода. Я уставился на маленькую шкатулку, пытаясь сконцентрировать волю и передвинуть ее. Прошло немало времени, и она слегка дернулась, но я почувствовал, что измотан этим усилием.
    
– Боже правый.
    
Опечаленный, я вышел из комнаты и пошел по коридору, потом, повинуясь порыву, повернул назад к комнате Йена. Дверь была закрыта. Невеликое дело, как любит говорить Ричард. Я моментально прошел сквозь нее, и тут до меня дошла омерзительная догадка: я – привидение.
    
Йен с хмурым видом сидел за письменным столом, делая уроки.
    
– Ты меня слышишь, Йен? – спросил я. – Мы всегда были с тобой друзьями.
    
Он продолжал что-то писать в тетради. Я попытался погладить его по волосам, разумеется, тщетно. Я в отчаянии застонал. Что мне было делать? И все-таки я не мог заставить себя уйти. Меня удерживала печаль Энн.
    
Я оказался в ловушке.
    
Отвернувшись от Йена, я вышел из его комнаты. Несколько ярдов по коридору, и я прошел через закрытую дверь комнаты Мэри. Теперь я испытывал к себе отвращение. Прохождение сквозь двери казалось мне мерзким трюком на публику.
    
Мэри сидела за письменным столом и писала письмо. Я остановился около нее и стал ее разглядывать. Она такая прелестная девушка, Роберт, – высокая, белокурая, грациозная. К тому же талантлива: прекрасный певческий голос и безусловное умение держаться на сцене. Она усердно занимается в Академии драматического искусства, мечтая о театральной карьере. Я всегда был уверен в ее будущем. Профессия трудная, но Мэри настойчива. Я давно планировал найти для нее деловые связи, когда она закончит обучение. Теперь я не смогу этого сделать. Еще одно огорчение.
    
Немного погодя я заглянул в ее письмо.
    
    
     
«Мы нечасто бывали вместе. То есть мы двое, особенно за последние несколько лет. Моя вина, не его. Он старался собрать нас вместе – на день или вечер. Они с Йеном проводили вместе целые дни – играли в гольф, ходили смотреть спортивные игры или в кино. Он и Ричард тоже проводили время вместе, часами болтая за ужином в ресторане, узнавая друг друга. Ричард тоже хочет писать, и папа всегда был готов ему помочь и поддержать.
     
Я выходила с ним в общество всего несколько раз. И всегда это было то, чего мне хотелось, – пьеса, фильм или концерт. Сначала мы шли ужинать, чтобы пообщаться. И всегда это доставляло мне удовольствие, но теперь я понимаю, что этого было недостаточно.
     
И все-таки, Венди, я всегда чувствовала близость к нему. Он всегда заботился обо мне, был терпимым и понимающим. Спокойно относился к моим поддразниваниям – ведь у него было замечательное чувство юмора. Я знаю, он меня любил. Иногда, бывало, обнимал меня и прямо говорил, что верит в мое будущее. Я посылала ему записки, в которых писала, что он «лучший папа на свете» и что я его люблю. Жаль, я не так часто произносила это вслух.
     
Вот если бы увидеть его сейчас. Сказать ему: «Папочка, спасибо за все…»».
    
    
    
Она остановилась и стала тереть глаза; слезы капали на письмо.
    
– Придется его разорвать, – пробормотала она.
    
– О Мэри.
    
Я положил ладонь ей на голову. «Если бы только можно было прочесть ее мысли», – подумал я. Вот если бы она ощутила мое прикосновение и поняла, как я ее люблю.
    
Она снова принялась писать.
    
    
     
«Прости, пришлось прерваться и вытереть глаза. Возможно, придется делать это еще несколько раз, пока не закончу письмо.
     
Теперь я думаю о маме. Папа так много для нее значил, и она значила для него так много. У них были замечательные отношения, Венди. Не думаю, что раньше говорила с тобой об этом. Они были абсолютно преданы друг другу. Если не считать нас, детей, им, казалось, никто был не нужен, кроме друг друга. Дело не в том, что они не встречались с другими людьми. Люди их любили и хотели их видеть, ты это знаешь; они были большими друзьями твоих родителей. Но для них эта близость была важнее всего на свете.
     
Смешно. Я разговаривала со многими детьми, и почти всем им трудно мысленно себе представить – даже подумать о том, что их родители занимаются любовью. Думаю, это чувство присуще всем.
     
Мне совсем не трудно было мысленно представить маму и папу вместе. Часто мы, бывало, видели, как они стоят рядом – на кухне, в гостиной, своей спальне, где угодно – тесно прижавшись друг к другу, не говоря ни слова, как пара любовников. Иногда они стояли так даже в бассейне. И всегда они садились вместе – чтобы поговорить, посмотреть телевизор, не важно для чего: мама обычно прижималась к папе, он обнимал ее одной рукой, и ее голова лежала у него на плече. Они были такой чудной парой, Венди. Они… извини, опять слезы.
     
Потом. Прервусь, чтобы немного успокоиться. Так или иначе, я легко могла себе представить, как они занимаются любовью. Это казалось совершенно справедливым. Я помню каждый раз – разумеется, став достаточно взрослой, чтобы понимать, – как слышала тихий звук притворяемой двери в их спальню и отчетливый щелчок замка. Не знаю, как Луиза, Ричард или Йен, но у меня это всегда вызывало улыбку.
     
Не скажу, чтобы они никогда не ссорились. Они были обыкновенными людьми, в чем-то уязвимыми; оба отличались вспыльчивостью. Папа помогал маме освободиться от раздражительности, особенно после ее нервного срыва – и знаешь, Венди, все эти годы он был ей поддержкой! Он помогал ей выпустить гнев, вместо того чтобы его сдерживать; говорил ей, чтобы она громко кричала, когда едет в машине. Она так и делала, и однажды Кэти так испугалась, что у нее едва не случился сердечный приступ. Она была на заднем сиденье машины, а мама, забыв о ее присутствии, начала кричать.
     
Даже если они и ссорились, ссора никогда не восстанавливала их друг против друга. Она всегда кончалась объятиями, поцелуями и смехом. Венди, иногда они вели себя как дети. Порой я чувствовала себя их матерью.
     
Знаешь, что еще? Я никому об этом пока не говорила. Я знаю, что папа нас любил и мама нас любит. Но между ними всегда было это «нечто», эта особая связь, к которой мы не смели прикасаться. Нечто драгоценное. Нечто не выразимое словами.
     
Не то чтобы мы от этого страдали. Нас никогда не оставляли без внимания. Мы не испытывали никаких лишений. Родители окружали нас любовью и поддерживали во всех наших начинаниях.
     
И все-таки в их отношениях было нечто особенное, заставлявшее их оставаться союзом двоих, в то время как наша семья была более обширным союзом людей, включавшим всех нас. Возможно, это не имеет смысла, но это правда. Не могу объяснить. Надеюсь только, что в моем замужестве будет то же самое. Как бы то ни было, надеюсь, в твоем браке это есть.
     
Подтверждением моих слов является то, что вначале я рассказывала в этом письме о папе, а под конец – о маме и папе. Потому что не могу говорить о нем, не вспомнив также и ее. Они всегда вместе. В этом все дело. Просто не могу себе мысленно представить ее без него. Словно разделили на две части единое целое, и каждая половинка от этого потеряла. Будто…»
    
    
Поняв кое-что, я вздрогнул.
    
На протяжении примерно четверти страницы ее письма я воспринимал ее слова прежде, чем она их записывала.
    
Внезапно меня осенило.
    
«Мэри, – подумал я. – Напиши то, что я тебе скажу. Запиши эти слова. „Энн, это Крис. Я все еще существую“».
    
Я направил на нее взгляд и стал повторять эти слова.
    
– Энн, это Крис. Я все еще существую. 
    
Снова и снова направлял я эти слова в сознание Мэри, пока она писала.
    
– Запиши их, – говорил я ей. Я повторял слова, которые ей надо было записать. – Запиши их, – говорил я ей. – Запиши. – Снова повторял слова. – Пиши. – Повторял. Десять раз, еще и еще. – Запиши: «Энн, это Крис. Я все еще существую».
    
Я был настолько поглощен своим занятием, что подпрыгнул, когда Мэри судорожно вздохнула и отдернула руку от стола. Она в молчаливом оцепенении смотрела на бумагу; я тоже посмотрел вниз.
    
Она написала на листе бумаги: «Эннэтокрис. Явсе-ещесуществую».
    
– Покажи это маме, – в волнении сказал я ей. Я сконцентрировался на словах. «Покажи это маме, Мэри. Прямо сейчас». Я быстро повторил эти слова несколько раз.
    
Мэри встала и пошла в сторону коридора с бумагой в руке.
    
– Вот так, вот так, – приговаривал я. «Вот так», – подумал я.
    
Она вышла в коридор и повернула в сторону двери нашей спальни. Там она остановилась. В волнении следуя за ней, я тоже остановился. Чего она ждет?
    
Заглянув в дверь, Мэри увидела Энн и Ричарда. Энн все еще прижимала его ладонь к своей щеке. Глаза ее были закрыты – казалось, она спит.
    
– Отдай им письмо, – сказал я Мэри, поморщившись от звука собственного голоса.
    
«Отдай письмо, – мысленно приказал я ей. – Покажи его маме и Ричарду».
    
Мэри стояла неподвижно, уставившись на Ричарда и Энн с выражением сомнения на лице.
    
– Мэри, давай, – настаивал я, напрягаясь изо всех сил.
    
«Мэри, отдай его им, – подумал я. – Пусть они посмотрят».
    
Она повернулась прочь.
    
– Мэри! – закричал я.
    
И тут же себя остановил. «Отдай им письмо!» – мысленно закричал я. Она заколебалась, потом повернула назад, в сторону нашей спальни. «Вот так, отдай ей письмо, – подумал я. – Отдай, Мэри. Сейчас».
    
Она стояла не двигаясь.
    
«Мэри, – мысленно умолял я, – ради Бога, отдай письмо маме».
    
Она вдруг резко повернулась в сторону своей комнаты и поспешно направилась туда, пройдя сквозь меня. Я развернулся и побежал за ней.
    
– Что ты делаешь? – крикнул я. – Разве не слышишь?..
    
Мой голос замер, когда она смяла листок и бросила в корзину для мусора.
    
– Мэри! – в отчаянии повторил я.
    
Я в смятении уставился на нее. Почему она это сделала?
    
Но я понял, Роберт; понять это было нетрудно. Она подумала, что подсознательно проявила собственные мысли. Она не хотела заставить Энн страдать еще больше. Это было сделано из лучших побуждений. Но от этого разбилась моя последняя надежда сообщить Энн о моем существовании.
    
Меня захлестнула волна парализующей печали. «Боже правый, это, должно быть, сон! – думал я, вдруг возвращаясь к прежним мыслям. – Это не может быть правдой!»
    
Я прищурился. У себя под ногами я увидел табличку с надписью: «Кристофер Нильсен/1927-1974». Как я сюда попал? Тебе когда-нибудь случалось очнуться в своей машине и с недоумением обнаружить, что ты заехал очень далеко и не помнишь, как это произошло? В тот момент у меня было подобное ощущение. Правда, я понятия не имел, что же там делаю.
    
Я пришел в себя довольно быстро. Рассудок мой кричал: «Этого не может быть в реальности!» Этот же рассудок знал, что существует способ выяснить все наверняка. Я уже однажды начинал это делать, но тогда меня что-то удержало. Сейчас меня ничто не остановит. Был лишь единственный способ узнать, сон это или реальность. Я начал спускаться под землю. Для меня это было не большим препятствием, чем двери. Я погрузился в темноту. И чтобы не сомневаться, продолжал думать. Я увидел гроб прямо под собой. «Как же я увижу в темноте?» – недоумевал я, но тут же постарался выбросить это из головы. Имело значение лишь одно: узнать. Я проскользнул в гроб.
    
Казалось, мой вопль ужаса многократно отражается от стенок могилы. Оцепенев, я с отвращением уставился на свое тело. Оно начало разлагаться. Мое напряженное лицо напоминало маску, застывшую в страшной гримасе. Кожа разлагалась, Роберт. Я увидел… нет, не надо. Не стоит вызывать в тебе такое же отвращение, какое испытал я.
    
Я закрыл глаза и, продолжая кричать, выбрался оттуда. Меня овевали холодные, влажные потоки. Открыв глаза, я осмотрелся. Опять туман, этот серый клубящийся туман, от которого не было спасения.
    
Я побежал. Должен же он где-то кончиться. Чем дальше я бежал, тем гуще становился туман. Я повернул и побежал в обратном направлении, но это не помогло. Туман сгущался. Я видел вперед лишь на несколько дюймов. Я зарыдал. В этой мгле можно блуждать вечно! Я в страхе закричал:
    
– Помогите! Пожалуйста!
    
Из сумрака появилась фигура: опять тот человек. У меня было ощущение, что я его знаю, хотя лицо было незнакомо. Я подбежал к странному человеку и схватил его за руку.
    
– Где я? – спросил я.
    
– В месте, которое ты сам придумал, – ответил он.
    
– Я тебя не понимаю!
    
– Сюда тебя привело твое сознание, – сказал он. – И удерживает тебя здесь.
    
– Мне придется здесь остаться?
    
– Вовсе нет, – сказал он. – Можешь в любой момент разорвать эту связь.
    
– Каким образом?
    
– Надо сконцентрироваться на чем-то, что находится вовне.
    
Я начал уже задавать следующий вопрос, когда почувствовал, как меня опять призывает печаль Энн. Я не мог оставить ее в одиночестве. Не мог.
    
– Ты ускользаешь прочь, – предостерегающе произнес человек.
    
– Я не в силах просто так оставить ее, – сказал я.
    
– Придется, Крис, – откликнулся он. – Либо ты пойдешь дальше, либо останешься таким как есть.
    
– Не могу просто так оставить ее, – повторил я.
    
Прищурившись, я осмотрелся по сторонам. Человек пропал. Так быстро, что казалось, он – плод моего воображения.
    
Я опустился на холодную сырую землю, чувствуя себя безвольным и несчастным. «Бедная Энн, – думал я. – Теперь ей придется начать новую жизнь. Все наши планы нарушены. Места, которые мы собирались посетить, захватывающие проекты, которые мы планировали. Написать вместе пьесу, сочетая ее поразительную память о прошлом и интуицию с моими способностями. Купить где-нибудь лесной участок, где она могла бы фотографировать жизнь природы, а я – писать об этом. Купить передвижной домик и путешествовать по стране в течение года, чтобы многое повидать. Посетить, наконец, места, о которых всегда говорили, но еще не видели. Быть вместе, наслаждаясь жизнью и обществом друг друга».
    
Теперь все было кончено. Она осталась одна; я ее потерял. Мне нужно было жить. Я сам виноват в том, что погиб. Я был глупым и легкомысленным. Теперь она осталась одна. Я не заслуживал ее любви. Растратил попусту многие мгновения жизни, которые мы могли бы провести вместе. Теперь я загубил оставшееся у нас время.
    
Я ее предал.
    
Чем больше я об этом думал, тем более отчаивался. «Почему она не права в своем убеждении?» – с горечью думал я. Лучше бы смерть была концом, прекращением всего. Все, что угодно, только не это. Я чувствовал, что теряю надежду, что меня опустошает отчаяние. Существование теряло смысл. Зачем все это продолжать? Бесполезно и бессмысленно.
    
Не знаю, сколько времени я так сидел в раздумье. Роберт, мне это казалось вечностью – один, покинутый в леденящем, скользком тумане, погруженный в глубокую печаль.
    
Прошло очень много времени, прежде чем ход моих мыслей начал меняться. Много времени прошло, прежде чем я вспомнил слова того человека: я могу покинуть это место, сконцентрировавшись на чем-то вовне. И что же было вовне?
    
«Разве это имеет значение?» – думал я. Что бы это ни было, хуже быть не может.
    
«Ладно, тогда попробуй», – сказал я себе.
    
Я закрыл глаза и попытался представить себе место лучше этого. Солнечный свет, тепло, траву и деревья. Место, похожее на те места, куда мы все эти годы обычно брали с собой наш дом-автоприцеп.
    
Наконец я мысленно остановился на опушке леса из красных деревьев в северной Калифорнии, где мы шестеро – Энн, Луиза, Ричард, Мэри, Йен и я – стояли однажды августовским вечером в сумерках, затаив дыхание, прислушиваясь к всеобъемлющей тишине природы.
    
Мне показалось, я почувствовал, как мое тело пульсирует – вперед, вверх. Я в испуге открыл глаза. И я смог это вообразить?
    
Я снова закрыл глаза и попробовал еще раз, представляя себе эту огромную спокойную опушку.
    
Я ощутил, как мое тело снова завибрировало. Это было правдой. Какое-то непостижимое давление – слабое, но настойчивое – подталкивало и приподнимало меня сзади. Я чувствовал, как мое дыхание становится все мощнее, причиняя мне боль. Я еще более сконцентрировался, и движение ускорилось. Я мчался вперед, мчался вверх. Ощущение было тревожным, но и воодушевляющим. Теперь мне не хотелось его терять. Впервые после аварии я почувствовал внутри проблеск покоя. И начало познания – удивительное прозрение.
    
Существует что-то еще.
   
  
  
   
    
СТРАНА ВЕЧНОГО ЛЕТА
   
   
    
     
ПРОДОЛЖЕНИЕ НА ДРУГОМ УРОВНЕ
    
    
Я открыл глаза и посмотрел вверх. Над головой я увидел зеленую листву и просвечивающее сквозь нее голубое небо. Никаких признаков тумана. Я сделал глубокий вдох: воздух был прохладным и бодрящим. На лице чувствовалось легкое дуновение ветерка.
    
Я сел и осмотрелся по сторонам. Оказывается, подо мной была травянистая лужайка, а рядом – ствол дерева. Вытянув руку, я прикоснулся к коре. И почувствовал, как от нее исходит какая-то энергия.
    
Потом я потрогал траву. Она выглядела безупречно ухоженной. Я отодвинул в сторону кусок дерна и осмотрел почву. Ее цвет дополнял оттенок травы. Никаких сорняков не было.
    
Сорвав травинку, я поднес ее к щеке. И тоже ощутил идущую от нее слабую энергию. Я вдохнул тонкий аромат, положил травинку в рот и стал жевать, как, бывало, делал это в детстве. Но никогда в детстве не приходилось мне пробовать такую траву.
    
Потом я заметил, что на земле нет теней. Я сидел под деревом, но не в его тени. Я этого не понимал и стал искать на небе солнце.
    
Его не было, Роберт. Был свет без солнца. Я в замешательстве осмотрелся. По мере того как мои глаза постепенно привыкали к свету, я стал всматриваться в сельский пейзаж. Никогда не видел подобного ландшафта: великолепная перспектива зеленых лужаек, цветов и деревьев. Я подумал, что Энн это понравилось бы.
    
И тогда я вспомнил. Энн ведь по-прежнему жива. А я? Я стоял, прижимая к твердому стволу дерева обе ладони. Впечатав подошвы ботинок в землю. Я был мертв; сомнений не оставалось. И все же я стоял здесь, воплощенный в теле с прежними ощущениями, имеющий прежний вид, и даже одетый, как при жизни. Стоял на этой вполне реальной земле на фоне вполне осязаемого пейзажа.
    
«И это смерть?» – подумал я.
    
Я перевел взгляд на свои руки: линии, рубчики, складки кожи, – потом внимательно осмотрел ладони. Как-то я проштудировал книгу по хиромантии, так, ради смеха, чтобы веселить народ на вечеринках. Так что свои ладони я изучил как следует.
    
Они оставались прежними. Линия жизни была все такой же длинной. Помню, как показывал ее Энн и говорил, что волноваться не стоит – я проживу долго. Будь мы вместе, мы могли сейчас посмеяться над этим.
    
Я повернул руки ладонями вниз и увидел, что кожа и ногти розовые. Во мне текла кровь. Мне пришлось встряхнуться, чтобы убедиться в том, что я не сплю. Я поднес правую руку к носу и рту и почувствовал, как из легких теплыми толчками выходит воздух. Прижав к груди два пальца, я нашел нужное место.
    
Сердцебиение, Роберт. Как и всегда.
    
Я резко повернулся, заметив рядом какое-то движение. На дерево опустилась необычная птица с серебристым оперением. Похоже, она совсем меня не боялась, сидя рядом. «Волшебное место», – подумал я.
    
Я пребывал в изумлении. «Если это сон, – говорил я себе, – надеюсь, я никогда не проснусь».
    
Я вздрогнул, увидев бегущее ко мне животное – собаку, как я понял. Первые несколько мгновений она не выражала никаких эмоций. Потом вдруг помчалась ко мне.
    
– Кэти! – закричал я.
    
Она мчалась ко мне, тоненько повизгивая от радости. Я уже много лет не слышал этого восторженного визга.
    
– Кэти… – прошептал я.
    
Я упал на колени, чувствуя, как из глаз полились слезы.
    
– Старушка Кэти.
    
И вот она уже рядом, в восторге прыгает, лижет мои руки. Я прижал ее к себе.
    
– Кэти, старушка Кэти. – Я едва мог говорить. Она вилась около меня, поскуливая от радости. – Кэти, это и правда ты? – бормотал я.
    
Я присмотрелся к ней поближе. Последний раз я видел ее в ветеринарной клинике. Ей сделали укол, и она лежала на левом боку с остановившимся взглядом. Лапы ее непроизвольно подергивались. Мы с Энн приехали к ней по звонку врача, а потом стояли у открытой клетки и гладили ее, чувствуя себя ошеломленными и беспомощными. На протяжении почти шестнадцати лет Кэти была нашим хорошим другом.
    
Сейчас она была той Кэти, которую я помнил со времени, когда подрастал Йен, – живой, полной энергии, с блестящими глазами и забавной, как будто улыбающейся мордочкой. Я с восторгом обнимал ее, думая о том, как была бы счастлива Энн ее увидеть, как счастливы были бы дети, особенно Йен. В тот день, когда она умерла, он был в школе. Вечером я застал его сидящим на постели с мокрыми от слез глазами. Они с Кэти вместе выросли, а ему не пришлось с ней даже попрощаться.
    
– Вот если бы он тебя сейчас увидел, – сказал я, прижимая ее к себе в восторге от нашей встречи. – Кэти, Кэти.
    
Я гладил ей голову и спину, чесал чудесные висячие уши. И ощущал прилив благодарности к силе – не важно какой, – приведшей Кэти ко мне.
    
Теперь я знал, что это замечательное место.
    
    
Трудно сказать, сколько времени мы там пробыли. Кэти лежала рядом со мной, устроив теплую голову у меня на коленях, время от времени потягиваясь и вздыхая от удовольствия. Я продолжал гладить ее, все еще находясь в блаженном состоянии. Мне так хотелось, чтобы Энн была с нами.
    
Прошло немало времени, прежде чем я заметил дом.
    
Странно, как мог я не обратить на него внимание раньше; он стоял всего лишь в сотне ярдов. Такой дом мы с Энн всегда планировали когда-нибудь построить: из дерева и камня, с огромными окнами и просторной террасой, с которой открывается вид на сельский ландшафт.
    
Меня немедленно к нему потянуло, сам не знаю почему. Поднявшись, я направился к нему, а Кэти вскочила и пошла рядом.
    
Дом стоял на поляне в обрамлении красивых деревьев – сосен, кленов и берез. Снаружи не было ни стены, ни забора. К своему удивлению, я заметил, что входной двери нет, а то, что я принял за окна, – только проемы. Я заметил также отсутствие труб и проводки, плавких предохранителей, водосточных желобов и телевизионных антенн. Дом в целом гармонировал с окружающим пространством. Мне в голову пришла мысль, что Фрэнк Ллойд Райт*[1] одобрил бы такое сооружение. Мне это показалось забавным, и я улыбнулся.
    
– По сути дела, он мог бы спроектировать такой дом, Кэти, – сказал я.
    
Собака взглянула на меня, и на долю секунды мне показалось, что она меня понимает.
    
Мы вошли в сад, расположенный рядом с домом. В центре красовался фонтан, сделанный из какого-то белого камня. Подойдя к нему, я опустил руки в кристально чистую воду. Она была прохладной и, так же как ствол дерева и травинка, излучала поток энергии. Я сделал глоток. Никогда не пробовал такой освежающей воды.
    
– Хочешь, Кэти? – спросил я, посмотрев на собаку.
    
Она не шевельнулась, но у меня возникло другое впечатление: что вода ей больше не нужна. Снова повернувшись к фонтану, я зачерпнул воду ладонями и плеснул себе в лицо. Невероятно, но капли сбегали с моих рук и лица, словно я был водонепроницаемым.
    
Удивляясь каждому новому сюрпризу этого места, я направился вместе с Кэти к цветочной клумбе и наклонился, чтобы понюхать цветы. У них был чудесный нежный аромат. Оттенки отличались радужным разнообразием и к тому же переливались. Я поднес ладони к золотистому цветку с желтой окаемкой и почувствовал покалывание от энергии, поднимающейся вверх по рукам. Я подносил ладони к одному цветку за другим. Каждый отдавал мне поток едва ощутимой энергии. Мое изумление еще больше усилилось, когда я понял, что цветы издают также тихие гармоничные звуки.
    
– Крис!
    
Я быстро обернулся. В саду появился сияющий ореол. Я взглянул на Кэти, которая завиляла хвостом, потом вновь посмотрел на свет. Мои глаза постепенно привыкли, и свет начал меркнуть. Ко мне приближался человек, которого я видел – сколько же раз? Было даже не припомнить. Я никогда раньше не замечал его одежду: белая рубашка с короткими рукавами, белые брюки и сандалии. Он с улыбкой подошел ко мне с раскрытыми для объятия руками.
    
– Я почувствовал, что ты недалеко от моего дома, и сразу же пришел, – молвил он. – Ты это сделал, Крис.
    
Он тепло меня обнял, потом отстранился, по-прежнему улыбаясь. Я взглянул на него.
    
– Ты… Альберт? – спросил я.
    
– Верно. Он кивнул.
    
Это был наш кузен, мы всегда звали его Бадди*[2]. Он выглядел великолепно, насколько я помню его появления в нашем доме, когда мне было лет четырнадцать. Сейчас он казался даже более энергичным.
    
– Ты так молодо выглядишь, – заметил я. – Тебе не дашь больше двадцати пяти.
    
– Оптимальный возраст, – ответил он. Ответа я не понял.
    
Когда он наклонился, чтобы погладить Кэти по голове и поздороваться с ней – меня удивило, что он знает ее, – я уставился на одну вещь, о которой еще не упоминал. Всю его фигуру окружал сияющий голубой ореол, пронизанный белыми искрящимися огоньками.
    
– Привет, Кэти. Рада его видеть, да? – спросил он.
    
Он снова погладил собаку по голове, потом с улыбкой выпрямился.
    
– Тебя интересует моя аура, – сказал он. Я с удивлением улыбнулся.
    
– Да.
    
– Она есть у всех, – объяснил он. – Даже у Кэти. – Он указал на собаку. – Ты не заметил?
    
Я с удивлением посмотрел на Кэти. Я действительно не заметил – хотя теперь, после слов Альберта, это стало очевидным. Аура была не такой яркой, как у него, но совершенно четкой.
    
– По ауре нас можно распознать, – сказал Альберт.
    
Я посмотрел на себя.
    
– А где же моя? – спросил я.
    
– Никто не видит свою собственную, – пояснил он. – Это мешало бы.
    
Я этого тоже не понял, но в тот момент меня мучил другой вопрос.
    
– Почему я не узнал тебя, когда умер? – спросил я.
    
– Ты был в смятении, – ответил он. – Наполовину проснувшийся, наполовину спящий, в каком-то неясном состоянии.
    
– Это ведь ты в больнице советовал мне не сопротивляться, правда?
    
Он кивнул.
    
– Правда, ты слишком сильно сопротивлялся, чтобы меня услышать, – сказал он. – Боролся за жизнь. Помнишь смутный силуэт, стоящий у твоей постели? Ты видел его, хотя глаза у тебя были закрыты.
    
– Так это был ты?
    
– Да. Я пытался прорваться, – объяснил он. – Сделать твой переход менее болезненным.
    
– Боюсь, не очень-то я тебе помог.
    
– Ты и себе не мог помочь. – Он похлопал меня по спине. – Тебя все это сильно травмировало. Жаль, ты не получил облегчения. Обычно людей встречают сразу же.
    
– Почему же не встретили меня?
    
– До тебя было никак не добраться, – откликнулся он. – Ты очень стремился найти жену.
    
– Я чувствовал, что должен, – вымолвил я. – Она была так напугана.
    
Он кивнул.
    
– Ты проявил большую самоотверженность, но из-за этого оказался в ловушке на пограничной полосе.
    
– Это было ужасно.
    
– Знаю. – Он ободряюще сжал мое плечо. – Но могло быть гораздо хуже. Ты мог задержаться там на месяцы или годы – даже на столетия. Не такой уж редкий случай. Если бы не позвал на помощь…
    
– Ты хочешь сказать, пока я не захотел, чтобы мне помогли, ты ничего не мог поделать?
    
– Я пытался, но ты отвергал мою помощь. – Он покачал головой. – И только когда меня достигли вибрации твоего зова, появилась надежда на то, что удастся тебя убедить.
    
Тогда до меня дошло; не знаю, почему я так долго не мог догадаться. Я с благоговением огляделся по сторонам.
    
– Так это… небеса?
    
– Небеса. Отчизна. Жатва. Страна вечного лета, – ответил он. – Выбирай.
    
Я понимал, что это прозвучит глупо, но хотел знать.
    
– Это – страна? Образ существования? 
    
Он улыбнулся.
    
– Образ мыслей.
    
Я посмотрел на небо.
    
– Никаких ангелов, – констатировал я, отдавая себе отчет в том, что это шутка лишь наполовину.
    
Альберт рассмеялся.
    
– Можешь ты вообразить себе нечто более неуклюжее, чем притороченные к лопаткам крылья?
    
– Так что – таких вещей не существует? 
    
Понимая, что спрашивать наивно, я не мог удержаться от этого вопроса.
    
– Существуют, если человек в них верит, – сказал он, снова приводя меня в смущение. – Как я сказал, это образ мыслей. Что говорится в изречении на стене твоего офиса? То, во что ты веришь, становится твоим миром.
    
Я был поражен.
    
– Так ты об этом знаешь? 
    
Он кивнул.
    
– Каким образом?
    
– Объясню в свое время, – пообещал он. – А сейчас я хочу лишь доказать то, что наши мысли действительно становятся нашим миром. Ты думал, это относится только к земле, но здесь это еще более уместно, потому что смерть – переход сознания с физического уровня на психический, настройка на более тонкие поля вибрации.
    
Я представлял себе то, о чем он говорит, но не был вполне уверен. Думаю, это отразилось на моем лице, потому что он с улыбкой спросил:
    
– Непонятно? Объясню по-другому. Разве жизнь человека хоть как-то изменяется, когда он снимает пальто? Она не меняется и тогда, когда смерть лишает его оболочки в виде тела. Он остается той же самой личностью. Не более мудрой. Не более счастливой. Не более свободной. Такой же, как прежде.
    
Смерть – всего лишь продолжение жизни на другом уровне.
   
   
    
     
НА ПОРОГЕ ДОМА АЛЬБЕРТА
    
    
И тогда меня осенило. Не могу понять, почему не подумал об этом раньше – наверное, на меня обрушилось слишком много удивительного, с чем предстояло свыкнуться, так что эта мысль пришла ко мне только сейчас.
    
– Мой отец, – сказал я, – твои родители. Наши дяди и тети. Они все здесь?
    
– «Здесь» – слишком большое место, Крис, – заметил он с улыбкой. – Если ты хочешь спросить, существуют ли они, то да, конечно.
    
– Где они?
    
– Надо проверить, – ответил он. – Единственные люди, о ком я знаю наверняка, – это моя мать и дядя Свен.
    
При упоминании имени дяди на меня нахлынуло радостное чувство. В памяти возник его образ: голова с блестящей лысиной, яркие глаза, сверкающие за стеклами очков в роговой оправе, оживленное лицо и бодрый голос, неисчерпаемое чувство юмора.
    
– Где он? – спросил я. – Чем занимается?
    
– Работает с музыкой, – ответил Альберт.
    
– Разумеется. – Я не удержался от улыбки. – Он всегда любил музыку. Можно с ним повидаться?
    
– Конечно. – Альберт улыбнулся в ответ. – Устрою вашу встречу, как только ты немного привыкнешь.
    
– И с твоей матерью тоже, – сказал я. – Я знал ее не очень хорошо, но обязательно хотел бы повидаться.
    
– Я это устрою, – пообещал Альберт.
    
– Ты говорил, «надо проверить». Что ты имел в виду? – спросил я. – Разве семьи не остаются вместе?
    
– Не обязательно, – ответил он. – Земные связи здесь значат меньше. Родство мыслей, а не крови – вот что важно.
    
И снова я испытал благоговение.
    
– Мне надо рассказать об этом Энн, – заявил я. – Сообщить ей, где я нахожусь, – и что все в порядке. Мне хочется этого больше всего.
    
– Это действительно невозможно, Крис, – сказал Альберт. – Ты не сможешь с ней связаться.
    
– Но я это почти сделал.
    
Я рассказал ему, как заставил Мэри записать мое послание.
    
– Вы двое, похоже, очень близки, – заметил он. – Она показала письмо своей матери?
    
– Нет. – Я покачал головой. – Но я могу еще раз попробовать.
    
– Она сейчас вне досягаемости, – возразил он.
    
– Но мне необходимо дать ей знать. 
    
Альберт положил руку мне на плечо.
    
– Она довольно скоро будет с тобой, – деликатно сообщил он мне.
    
Я не знал, что сказать еще. Меня ужасно угнетала мысль о том, что не осталось способа дать Энн знать о том, что со мной все хорошо.
    
– А что ты думаешь о таких людях, как Перри? – спросил я, вдруг вспомнив о нем.
    
Я рассказал Альберту о медиуме.
    
– Вспомни, что тогда вы с ним были на одном и том же уровне, – сказал Альберт. – Сейчас он бы тебя не воспринял.
    
Заметив выражение моего лица, он обнял меня за плечи.
    
– Она будет здесь, Крис, – повторил он. – Гарантирую это. – Он улыбнулся. – Вполне понимаю твои чувства. Она очаровательна.
    
– Ты о ней знаешь? – с удивлением спросил я.
    
– О ней, о ваших детях, о Кэти, твоей работе, обо всем, – сказал он. – Я провел с тобой более двадцати лет. То есть земного времени.
    
– Провел со мной?
    
– Люди на Земле не бывают в одиночестве, – объяснил он. – У каждого человека всегда есть свой спутник.
    
– Ты хочешь сказать, ты был моим ангелом-хранителем?
    
Фраза получилась избитой, но ничего другого в голову не пришло.
    
– «Спутник» подходит лучше, – сказал Альберт. – Понятие ангела-хранителя было придумано в древности. Тогда человек угадывал правду о спутниках, но неверно истолковывал их суть из-за религиозных верований.
    
– У Энн тоже есть такой? – спросил я.
    
– Разумеется.
    
– Тогда разве ее спутник не может ей сообщить обо мне?
    
– Будь она для этого открыта, тогда да – легко, – ответил он.
    
Я понял, что выхода нет. Ее ограждал скептицизм. Еще одна мысль, вызванная тем, что я узнал о близком соседстве Альберта на протяжении двух десятилетий. Я испытал чувство стыда, когда понял, что он был свидетелем многих моих не совсем благовидных поступков.
    
– С тобой все было в порядке, Крис, – успокоил он меня.
    
– Ты читаешь мои мысли? – спросил я.
    
– Что-то в этом роде, – ответил он. – Слишком не переживай по поводу своей жизни. Твои ошибки повторяются в жизни миллионов мужчин и женщин, по сути своей хороших людей.
    
– Мои ошибки в основном касались Энн, – признался я. – Я всегда любил ее, но слишком часто подводил.
    
– В основном в молодые годы, – прибавил он. – Молодые чересчур заняты собой, чтобы по-настоящему понять своих близких. Одного только стремления сделать карьеру достаточно, чтобы разрушить способность к пониманию. То же произошло и со мной. Мне так и не довелось жениться, потому что подходящую девушку я встретил, когда был еще слишком юн. Но мне не удавалось хорошенько понять мать, отца и сестер. Как звучит фраза из той пьесы? «Продается вместе с участком»? *[3]
    
Мне пришло в голову, что он умер еще до того, как пьеса была написана. Но я не стал делать замечания на этот счет, все еще занятый мыслями об Энн.
    
– Действительно нет никакого способа добраться до нее? – спросил я.
    
– Возможно, со временем что-нибудь проявится, – уклончиво ответил он. – В данный момент ее неверие является непреодолимым барьером. – Он убрал руку с моего плеча и ободряюще похлопал меня по спине. – Она и вправду будет с тобой, – заверил он. – Можешь не сомневаться.
    
– Ей не придется испытать то же, что мне? – смущенно спросил я.
    
– Маловероятно, – ответил он. – Обстоятельства должны быть иными. – Он улыбнулся. – И мы будем за ней присматривать.
    
Я кивнул.
    
– Хорошо.
    
На самом деле его слова меня не убедили, но отвлекли меня на какое-то время от этой проблемы. Оглядевшись вокруг, я сказал ему, что он, должно быть, хороший садовник.
    
Он улыбнулся.
    
– Здесь, конечно, есть садовники, – сказал он. – Но не для ухода за садами. Эти сады не нуждаются в уходе.
    
– Правда? – Я был опять поражен.
    
– Влаги здесь в избытке, – объяснил он. – Нет избытка тепла и холода, нет бурь и ветров, снега или изморози. Не бывает беспорядочного роста.
    
– Что – даже и траву косить не надо? – изумился я, припоминая наши лужайки в Хидден-Хиллз и то, как часто Ричарду, а потом и Йену приходилось их косить.
    
– Она никогда не вырастает выше этого, – сказал Альберт.
    
– Ты говоришь, здесь не бывает бурь, – продолжал я, заставляя себя сосредоточиться на других вещах, помимо моей тревоги за Энн. – Не бывает снега и изморози. А как же быть людям, которые любят снег? Для них это место не станет раем. А как насчет осенних красок? Я их люблю. Энн тоже.
    
– Есть места, где ты можешь это увидеть, – сказал он. – У нас есть все времена года в своих определенных местах.
    
Я спросил о потоках энергии, которые ощущал исходящими от ствола дерева, травинки, цветов и воды.
    
– Здесь все излучает благотворную энергию, – подтвердил он.
    
Вид Кэти, сидящей подле меня с довольным видом, заставил меня улыбнуться и опуститься на колени, чтобы снова ее приласкать.
    
– Так она здесь с тобой? – спросил я. Альберт с улыбкой кивнул.
    
Я уже собирался сказать о том, как Энн скучала по собаке, но сдержался. Кэти была ее неразлучной спутницей. Она обожала Энн.
    
– Но ты еще не видел моего дома, – заметил Альберт.
    
Я встал и, пока мы брели к дому, высказался по поводу отсутствия окон и двери.
    
– Они не нужны, – пожал он плечами, – Никто не войдет без приглашения, хотя каждому я буду рад.
    
– Все живут в подобных домах?
    
– Живут так, как привыкли на Земле, – ответил он. – Или так, как им хотелось бы жить. Ты ведь знаешь, что у меня никогда не было такого дома, хотя я всегда о нем мечтал.
    
– Мы с Энн тоже.
    
– Тогда у тебя будет такой.
    
– Мы его построим? – спросил я.
    
– Не с помощью инструментов, – улыбнулся Альберт. – Я построил этот дом с помощью своей жизни. – Он указал на него рукой. – Он был не таким, когда я только что прибыл, – продолжал он. – Как и иные уголки моего сознания, комнаты дома не отличались привлекательностью. Некоторые были темными и грязными, с затхлым воздухом. А в саду, среди цветов и кустарников, попадались сорняки, произраставшие в моей жизни.
    
– На реконструкцию потребовалось время, – сказал он, улыбаясь при воспоминании. – Пришлось пересмотреть образ дома – то есть собственный образ, – штрих за штрихом. Часть стены здесь, пол – там, дверной проем, отделка.
    
– Как же ты это сделал? – спросил я.
    
– С помощью сознания, – ответил он.
    
– Каждого вновь прибывшего человека ожидает дом?
    
– Нет, большинство строят свои дома позже, – сказал он. – Им помогают, разумеется.
    
– Помогают?
    
– Есть строительные организации. Группы искушенных в строительстве людей.
    
– В строительстве с помощью сознания?
    
– Всегда с помощью сознания, – подтвердил он. – Все начинается с мысли.
    
Я остановился и поднял глаза на дом, возвышавшийся над нами.
    
– Он такой… земной, – в изумлении промолвил я.
    
Он с улыбкой кивнул.
    
– Мы не настолько далеки от воспоминаний о Земле, чтобы желать чересчур нового в строительстве жилищ. – Он сделал приглашающий жест. – Входи, Крис.
    
Мы вошли в дом Альберта.
   
   
    
     
МЫСЛИ ВПОЛНЕ РЕАЛЬНЫ
    
    
Мое первое впечатление, когда я вошел, – абсолютная реальность.
    
Огромная комната, облицованная панелями и обставленная с безукоризненным вкусом, была наполнена светом.
    
– Нам не надо беспокоиться о том, чтобы «поймать» утреннее или вечернее солнце, – объяснил мне Альберт. – Все комнаты в любое время получают одинаковое количество света.
    
Я оглядел комнату. «Камина нет», – подумал я. Но казалось, он был предусмотрен.
    
– Я мог бы поставить камин, если б захотел, – тут же сказал Альберт, словно я озвучил свою мысль. – Некоторые люди это делают.
    
Я улыбнулся легкости, с которой он прочитал мои мысли. «У нас будет камин», – подумал я. Как те два камина из плитняка, бывшие в нашем доме и служившие в основном для уюта. Тепла от них было немного. Но мы с Энн больше всего на свете любили лежать перед камином с потрескивающими дровами и слушать музыку.
    
Я подошел к искусно сделанному столу и стал его рассматривать.
    
– Ты это сделал сам? – с восхищением спросил я.
    
– О нет, – ответил он. – Создать такую красивую вещь под силу лишь специалисту.
    
Я машинально провел пальцем по поверхности, потом попытался скрыть это движение. Альберт рассмеялся.
    
– Ты не найдешь пыли, – заметил он, – поскольку здесь не бывает разрушения.
    
– Моей жене это безусловно понравилось бы, – сказал я.
    
Она всегда любила, чтобы наш дом выглядел безупречным, а в Калифорнии с ее климатом Энн постоянно приходилось вытирать пыль, чтобы мебель блестела.
    
На столе стояла ваза с цветами – радужные оттенки красного, оранжевого, фиолетового и желтого. Никогда не видал таких цветов. Альберт улыбнулся, глядя на них.
    
– Их здесь раньше не было, – пояснил он. – Их кто-то оставил в качестве подарка.
    
– А они не завянут, после того как их сорвали? – спросил я.
    
– Нет, останутся свежими, пока я не потеряю к ним интереса, – ответил Альберт. – Тогда они исчезнут. – Он улыбнулся при виде выражения на моем лице. – И точно так же исчезнет в конце концов и весь дом, если он мне наскучит и я его покину.
    
– А куда он денется? – спросил я.
    
– Попадет в матрицу.
    
– Матрицу?
    
– Обратно в источник для повторного использования, – объяснил он. – Здесь ничего не пропадает, все используется повторно.
    
– Если вещь создается рассудком, а потом, когда человек теряет к ней интерес, исчезает, – поинтересовался я, – имеет ли она собственную вещественность?
    
– О да, – ответил он. – Только эта вещественность всегда подчинена рассудку.
    
Я собирался спросить что-то еще, но меня все это смущало, и я оставил все как есть, следуя за Альбертом по дому. Каждая комната была большой, светлой и просторной, с огромными оконными проемами, выходящими на роскошный ландшафт.
    
– Я не вижу других домов, – заметил я.
    
– Они там, вдалеке, – махнул рукой Альберт. – Просто у нас здесь много места.
    
Я намеревался сделать замечание по поводу отсутствия кухни и ванной комнаты, но понял, что причина очевидна. Понятно, что нашим телам еда не требовалась. И поскольку ни грязи, ни отходов не было, то и ванная комната была бы излишней.
    
Больше всего мне понравился кабинет Альберта. У каждой стены от пола до потолка стояли книжные шкафы, заполненные томами в красивых переплетах. На полированном деревянном полу были расставлены большие кресла, столики и диван.
    
К своему удивлению, я заметил на одной из полок ряд переплетенных рукописей и узнал заголовки своих книг. Меня поочередно охватывали удивление, как я уже сказал, потом удовольствие оттого, что вижу их в доме Альберта, и разочарование оттого, что, живя на Земле, я никогда не имел своих рукописей в переплетах.
    
И в конце я испытал чувство стыда, осознав, что во многих сочинениях описывались насилие или ужасы.
    
– Извини, – сказал Альберт, – я не собирался нарушать твой покой.
    
– Твоей вины здесь нет, – откликнулся я. – Это ведь я их написал.
    
– Теперь у тебя будет много времени, чтобы написать другие книги, – уверил он меня.
    
Я знаю, доброта не позволяла ему сказать: «лучшие книги».
    
Он указал на диван, и я опустился на него. Альберт сел в одно из кресел. Кэти устроилась у моей правой ноги, и я гладил ее по голове, пока мы с Альбертом продолжали беседу.
    
– Ты назвал это место «жатвой», – сказал я. – Почему?
    
– Потому что семена, которые человек сажает при жизни, приносят плоды, пожинаемые им здесь, – ответил он. – Но по сути дела, наиболее верное название – это «третья сфера».
    
– Почему?
    
– Объяснить довольно сложно, – сказал Альберт. – Почему бы тебе сначала немного не отдохнуть?
    
«Странно, – подумал я. – Откуда он знает, что я начинаю испытывать утомление?» Я осознал это в тот самый момент.
    
– Как это получается? – спросил я, зная, что он поймет вопрос.
    
– Ты пережил травмирующий опыт, – сказал он. – А отдых между периодами активности – естественная вещь как здесь, так и на Земле.
    
– Ты тоже устаешь? – спросил я с удивлением.
    
– Ну, может быть, не устаю, – ответил Альберт. – Ты скоро поймешь, что усталости как таковой здесь почти не бывает. Однако, для того чтобы освежиться, существуют периоды психического расслабления. – Он указал на диван. – Почему бы тебе не прилечь?
    
Я так и сделал, обратив взор к сияющему потолку. Через некоторое время я взглянул на свои руки, издав тихий возглас удивления.
    
– Они выглядят такими настоящими, – сказал я.
    
– Они и есть настоящие, – ответил он. – В твоем теле может не быть тканей, но это и не пар. Просто у него более тонкая текстура по сравнению с телом, оставленным тобой на Земле. В нем есть сердце и легкие, которые наполняются воздухом и очищают твою кровь. На голове у тебя по-прежнему растут волосы, у тебя по-прежнему есть зубы и ногти на пальцах рук и ног.
    
Я почувствовал, как тяжелеют веки.
    
– А ногти растут только до определенной длины, как и трава? – спросил я.
    
Альберт рассмеялся.
    
– Надо будет выяснить.
    
– А как насчет моей одежды? – спросил я, уже совсем сонно.
    
Мои глаза на миг закрылись, потом снова открылись.
    
– Она столь же вещественна, как и твое тело, – ответил Альберт. – Все люди – за исключением некоторых туземцев, разумеется, – убеждены в том, что одежда необходима. Это убеждение облачает людей в одежду и после смерти.
    
Я снова закрыл глаза.
    
– Трудно все это осмыслить, – пробормотал я.
    
– Ты все еще думаешь, что это сон? – спросил он. Я открыл глаза и взглянул на него.
    
– Ты и об этом знаешь? 
    
Он улыбнулся.
    
Я оглядел комнату.
    
– Нет, не могу в это поверить, – сонно проговорил я и взглянул на него слипающимися глазами. – Что бы ты сделал, если бы я все-таки так считал?
    
– Есть разные способы, – сказал он. – Закрой глаза, пока мы беседуем. – Он улыбнулся моей нерешительности. – Не волнуйся, ты снова проснешься. И Кэти останется с тобой, правда, Кэти?
    
Я взглянул на собаку. Помахав хвостом, она со вздохом улеглась у дивана. Альберт встал, чтобы положить мне под голову подушку.
    
– Ну вот, – сказал он. – Теперь закрой глаза. 
    
Я так и сделал. И зевнул.
    
– Какие способы? – пробормотал я.
    
– Ну… – Я слышал, как он снова садится в кресло. – Я мог бы попросить тебя вспомнить какого-нибудь умершего родственника, а потом явить его тебе. Я мог бы восстановить по твоим воспоминаниям подробности того, что случилось как раз перед твоим уходом. В крайнем случае, я мог бы перенести тебя обратно на землю и показать тебе твое окружение без тебя.
    
Несмотря на усиливающуюся сонливость, я приоткрыл глаза, чтобы взглянуть на Альберта.
    
– Ты сказал, что я не могу вернуться, – напомнил ему я.
    
– Не можешь – один.
    
– Значит…
    
– Мы можем отправиться туда только как наблюдатели, Крис, – пояснил он. – А это лишь ввергнет тебя опять в ужасное отчаяние. Ты не сможешь помочь жене, а станешь вновь свидетелем ее горя.
    
Я подавленно вздохнул.
    
– С ней все будет хорошо, Альберт? – допытывался я. – Я так за нее беспокоюсь.
    
– Знаю, – сказал он, – но теперь это выходит у тебя из-под контроля – сам видишь. Закрой глаза.
    
Я вновь закрыл глаза, и мне на миг показалось, что я увидел перед собой ее милое лицо: эти детские черты, темно-карие глаза…
    
– Когда я встретил Энн, то видел только эти глаза, – думал я вслух. – Они казались такими огромными.
    
– Ты встретил ее на пляже, верно? – спросил он.
    
– В Санта-Монике, в сорок девятом, – сказал я. – Я приехал в Калифорнию из Бруклина. Работал в компании «Дуглас Эркрафт» с четырех до полуночи. Каждое утро, закончив писать, я шел на пляж на час или два.
    
– Я все еще вижу перед глазами купальник, который был на ней в тот день. Бледно-голубой, цельный. Я наблюдал за ней, но не знал, как заговорить; мне раньше не доводилось этого делать. В конце концов я прибегнул к испытанному: «Не подскажете время?» – Я улыбнулся, вспоминая ее реакцию. – Она сконфузила меня, указав на здание с часами.
    
Я беспокойно заерзал.
    
– Альберт, неужели ничем нельзя помочь Энн? – спросил я.
    
– Посылай ей любящие мысли, – посоветовал он.
    
– И это все?
    
– Это очень много, Крис, – сказал он. – Мысли вполне реальны.
   
   
    
     
ПОСМОТРИ ВОКРУГ
    
    
– Да будет так, – сказал я. – Я видел собственные мысли в действии.
    
Должно быть, я произнес эти слова с мрачным видом, потому что на лице Альберта отразилось сочувствие.
    
– Я знаю, – проговорил он. – Тяжело узнать, что каждая наша мысль принимает форму, которой приходится в конце концов противостоять.
    
– Ты тоже через это прошел? 
    
Он кивнул.
    
– Все проходят.
    
– Перед тобой промелькнула вся твоя жизнь? – спросил я. – С конца до начала?
    
– Не так быстро, как твоя, потому что я умер от длительной болезни, – ответил он. – А у тебя это произошло не так быстро, как, скажем, у тонущего человека. Его уход из жизни настолько стремителен, что подсознательная память выплескивает свое содержимое за несколько мгновений – и все впечатления высвобождаются почти одновременно.
    
– А когда это произошло во второй раз? – спросил я. – В первый раз было не так уж плохо: я лишь наблюдал. Во второй раз я вновь переживал каждый момент.
    
– Только в сознании, – пояснил он. – На самом деле этого не происходило.
    
– А казалось, что да.
    
– Да, это представляется вполне реальным, – согласился он.
    
– И болезненным.
    
– Даже более, чем изначально, – сказал он, – ибо у тебя не было физического тела, чтобы притупить боль твоей повторно пережитой жизни. Это время, когда мужчины и женщины познают, кто они такие на самом деле. Время очищения.
    
Пока он говорил, я смотрел в потолок. При последних словах я с удивлением повернул к нему лицо.
    
– Не это ли католики называют чистилищем?
    
– По существу, да. – Он кивнул. – Период, в течение которого каждая душа самоочищается, осознавая прошлые дела и признавая ошибки.
    
– Осознавая, – повторил я. – Так значит, не существует оценок и приговоров извне?
    
– Разве может быть порицание более суровое, чем самоосуждение, когда притворство более невозможно? – спросил Альберт.
    
Отвернувшись от него, я выглянул в окно, за которым открывался сельский пейзаж. Его красота еще более обостряла воспоминания о моих проступках, особенно касающихся Энн.
    
– Кто-нибудь бывает счастлив от того, что пережил повторно? – спросил я.
    
– Сомневаюсь, – ответил он. – Не важно, что это за человек, уверен, что каждый найдет у себя промахи.
    
Опустив руку, я принялся гладить голову Кэти. Если бы не мои воспоминания, момент был бы чудесным: красивый дом, изумительный пейзаж, сидящий напротив меня Альберт, теплая голова собаки у меня под рукой.
    
Но воспоминания не покидали меня.
    
– Если бы я только сделал больше для Энн, – сказал я. – Для детей, семьи, друзей.
    
– Это справедливо почти для каждого, Крис, – заметил Альберт. – Мы все могли бы сделать больше.
    
– А сейчас слишком поздно.
    
– Не так уж все плохо, – возразил он. – В твоих чувствах отчасти выражается неудовлетворенность тем, что ты не смог оценить свою жизнь так полно, как должен был.
    
Я снова взглянул на него.
    
– Не уверен, что понял тебя.
    
– Тебя удержали от этого скорбь твоей жены и твоя тревога за нее, – объяснил он, понимающе улыбнувшись. – Найди утешение в своих чувствах, Крис. Это значит, что ты действительно обеспокоен ее благополучием. Будь это не так, ты не ощущал бы ничего подобного.
    
– Хотелось бы мне хоть что-то изменить, – промолвил я.
    
Альберт поднялся.
    
– Поговорим об этом позже, – сказал он. – Поспи сейчас – и, пока еще не придумал, что делать дальше, оставайся у меня. Места много, и я с удовольствием тебя приглашаю.
    
Я поблагодарил его, а он наклонился и сжал мое плечо.
    
– Сейчас я уйду. Кэти составит тебе компанию. Подумай обо мне, когда проснешься, и я появлюсь.
    
Не говоря больше ни слова, он повернулся и вышел из кабинета. Я уставился на дверной проем, в котором он исчез. «Альберт, – подумал я. – Кузен Бадди. Умер в тысяча девятьсот сороковом. Сердечный приступ. Живет в этом доме». В голове никак не укладывалось, что все это происходит на самом деле.
    
Я посмотрел на Кэти, лежащую на полу у дивана.
    
– Кэти, старушка Кэти, – молвил я.
    
Она дважды вильнула хвостом. Я вспомнил наши безудержные слезы в тот день, когда мы оставили ее у ветеринара. И вот сейчас она была здесь, живая, поглядывая на меня блестящими глазами.
    
Я со вздохом оглядел комнату. Она тоже выглядела вполне реальной. Я с улыбкой вспомнил французскую провинциальную комнату в фильме Кубрика «Космическая одиссея, 2001». Может, меня захватили пришельцы? При этой мысли я хохотнул.
    
Потом я заметил, что в комнате нет зеркала, и припомнил, что во всем доме я не видел ни одного зеркала. «Тени Дракулы», – подумал я, веселясь в душе. Вампиры здесь? Я снова не удержался от смешка. Как провести разделительную черту между воображением и реальностью?
    
К примеру, показалось ли мне это, или свет в комнате действительно начал меркнуть?
    
    
Мы с Энн были в Национальном парке секвой. Рука об руку шли мы под гигантскими деревьями с красной корой. Я чувствовал ее пальцы, переплетенные с моими, слышал похрустывание подошв по ковру из сухих игл, вдыхал теплый, душистый аромат древесной коры. Мы не разговаривали, просто шли бок о бок в окружении красот природы, прогуливаясь перед обедом.
    
Минут через двадцать мы подошли к поваленному стволу и уселись на нем. Энн устало вздохнула. Я обнял ее, и она ко мне прислонилась.
    
– Устала? – спросил я.
    
– Немного. – Она улыбнулась. – Сейчас передохну.
    
Эта поездка потребовала от нас усилий, но доставила и много удовольствия. Мы затащили взятый напрокат трейлер вверх по крутому холму до парка, причем наш пикап «Рамблер» дважды перегревался. Установили палатку с шестью раскладушками внутри. Сложили все припасы в деревянный ящик, чтобы не добрались медведи. У нас был с собой фонарь Колемана, но не было печки, так что огонь разводили под жаровней, взятой в палаточном лагере. И самое сложное, приходилось раз в день греть воду для стирки ползунков Йена; в то время ему было только полтора года. Наш лагерь напоминал прачечную: повсюду на веревках висела детская одежда.
    
– Лучше не оставлять их надолго, – сказала Энн, после того как мы немного передохнули.
    
Соседка по лагерю предложила присмотреть за детьми, но мы не хотели ее обременять, поскольку самой старшей, Луизе, было только девять, Ричарду шесть с половиной, Мэри не исполнилось и четырех и даже Кэти, наша сторожевая собака, еще не вышла из щенячьего возраста.
    
– Мы скоро вернемся, – сказал я. Поцеловав жену в слегка влажный висок, я крепко ее обнял. – Побудем еще несколько минут. – Я улыбнулся. – Здесь красиво, правда?
    
– Замечательно. – Она кивнула. – Я сплю здесь лучше, чем дома.
    
– Знаю.
    
За два года до этого у Энн произошел нервный срыв; она уже полтора года находилась под наблюдением. Это было первое большое путешествие, предпринятое нами со времени ее болезни, – по настоянию ее психоаналитика.
    
– Как твой желудок? – спросил я.
    
– О… уже лучше.
    
Ответ прозвучал неубедительно. У нее были проблемы с желудком еще с тех пор, как мы впервые встретились. До чего же я был беспечным, чтобы не понять, что это означает нечто серьезное. Со времени нервного срыва ее состояние улучшилось, но все же она не была полностью здорова. Как сказал ей психоаналитик, чем глубже спрятано недомогание, тем сильнее оно проникает в организм. Вот и ее пищеварительная система что-то прятала.
    
– Может, скоро мы сможем купить кэмпер*[4], – сказал я; она предложила это утром. – Тогда будет намного проще готовить пищу. И это облегчит походную жизнь.
    
– Знаю, но они такие дорогие, – сказала она. – А я и так слишком дорого стою.
    
– Теперь, когда я пишу для телевидения, смогу зарабатывать больше, – пообещал я.
    
Она сжала мою руку.
    
– Знаю, сможешь. – Она поднесла мою руку к губам и поцеловала ее. – Палатка вполне подходит, – сказала она. – Ничего не имею против.
    
Вздохнув, она подняла глаза вверх, на пронизанную солнечными лучами листву красных деревьев высоко над головой.
    
– Я могла бы здесь остаться навсегда, – пробормотала она.
    
– Ты могла бы стать лесником, – сказал я.
    
– А я хотела быть лесником, – поведала она. – Когда была маленькой.
    
– Правда? – Эта мысль вызвала у меня улыбку. – Лесник Энни.
    
– Это представлялось чудесным способом скрыться, – сказала она.
    
Любимая. Я крепко прижал ее к себе. От многого ей надо было бы скрыться.
    
– Что ж. – Она встала. – Нам лучше отправиться назад, шеф.
    
– Верно. – Я кивнул, вставая. – Дорожка петляет, не обязательно возвращаться тем же путем.
    
– Хорошо. – Она с улыбкой взяла меня за руку. – Тогда пошли.
    
Мы отправились в путь.
    
– Ты рад, что приехал сюда? – спросила она.
    
– Угу; здесь так красиво, – ответил я. Поначалу я сомневался, стоит ли брать в поход четырех маленьких детей. Но в детстве я никогда не бывал в таких поездках, так что не с чем было сравнивать. – Думаю, у нас здорово получается, – сказал я.
    
Тогда я этого не знал, но намерение Энн отправиться в путешествие, вопреки ее сомнениям по поводу того, стоит ли пробовать что-то новое в период душевного стресса, было вызвано желанием открыть новый чудесный мир не только для нас, но и для детей.
    
Тем временем мы подошли к месту, где дорожка разделялась на две. В начале правой тропинки висел знак, предупреждающий туристов о том, что сюда идти не следует.
    
Энн посмотрела на меня с тем самым, присущим ей выражением «маленькой проказницы».