1 2 3 
Он снова посмотрел на Мегрэ невозмутимыми синими глазищами.
— Драма может произойти где угодно. Вот, в прошлом году выдался как-то солнечный денек, как сегодня…
Улицу переходила славная такая старушенция и — угодила под автобус, прямо против нашего дома… А ведь за несколько секунд до этого у нее и в мыслях не было…
Послышались стремительные шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился мужчина лет тридцати, среднего роста, брюнет.
— Входите, мосье Тортю.
Он был с портфелем, и вид у него был важный.
— Если не ошибаюсь, комиссар Мегрэ?
— Не ошибаетесь.
— Ко мне? Давно меня ждете?
— Да, по правде сказать, я никого не ждал.
Довольно красивый малый. Правильные черты лица, темноволосый, смелые глаза. Такой знает, чего ему добиваться в жизни.
— Присаживайтесь, — предложил он, подходя к столу и кладя на него портфель.
— Спасибо, я уже насиделся сегодня. Мы тут болтали с вашим молодым коллегой.
Слово «коллега» уязвило Рене Тортю — метнул на швейцарца сердитый взгляд.
— У меня было важное дело в суде.
— Знаю. Вам часто приходится выступать?
— Всякий раз, когда не удается добиться соглашения сторон. Мосье Парандон редко выступает сам. Мы подготавливаем дела заранее, а затем мне поручают…
— Понятно.
Вот, кто не сомневался в себе!
— Что вы думаете о мосье Парандоне?
— Как о человеке или о юристе?
— О том и другом.
— Как юрист — он на голову выше других. Там, где надо нащупать слабое место противной стороны — ему нет равных.
— А как человек?
— Поскольку я служу у него и являюсь, по существу, его единственным сотрудником, — мне неудобно судить о нем в этом аспекте.
— Вы не считаете его человеком с надломом?
— Я бы не употребил такого выражения… Скажем так — на его месте я вел бы более деятельную жизнь.
— К примеру говоря, присутствовали бы на приемах, которые устраивает жена, бывали бы с нею в театрах и ресторанах?
— Может, и так… Ведь жизнь не только в книгах и делах…
— Вы читали письма?
— Мэтр Парандон показал мне фотокопии.
— По-вашему, это — шутка?
— Допускаю… По правде говоря, я как-то не задумывался…
— Но ведь в них говорится, что тут разыграется драма? Тортю не ответил. - Он доставал из портфеля бумаги и раскладывал их по кляссерам.
— Вы женились бы на девушке вроде мадам Парандон, только помоложе?
Тортю удивленно посмотрел на комиссара.
— Разве вам не сказали, что я помолвлен? Значит, и толковать нечего…
— А я таким манером хотел узнать ваше мнение об этой даме.
— Она умна, энергична и умеет поддерживать отношения с…
Тортю вдруг обернулся, и все увидели в дверях ту, о которой шла речь.
Она была в черном шелковом платье и леопардовом манто и либо собиралась уехать, либо только что вернулась.
— Вы все еще здесь? — удивилась она, уставившись на комиссара холодным взглядом.
— Как видите.
Кто знает, сколько времени она простояла за дверью и что успела услышать…
Только сейчас Мегрэ понял, что хотела сказать Ваг, говоря о «доме, где постоянно ощущаешь за собой слежку».
— Голубчик Бод, позвоните, пожалуйста, сейчас же графине де Пранж и предупредите, что меня задержали и я опоздаю по крайней мере на четверть часа. Я хотела попросить об этом мадемуазель Ваг, но она сейчас занята — у мужа клиенты.
Она исчезла, бросив Мегрэ на прощанье жесткий взгляд. Жюльен Бод снял трубку. Тортю мог радоваться — если мадам Парандон слышала его последние слова, она будет ему признательна.
— Алло! Квартира графини де Пранж?
Мегрэ вышел из кабинета. Жюльен Бод заинтересовал его. Комиссар не сомневался, что драматург из него выйдет. А Тортю почему-то ему не понравился.
Дверь у мадемуазель Ваг была открыта, но в комнате никого не было. Проходя мимо кабинета Парандона, Мегрэ услышал звуки голосов.
Когда он вошел в переднюю за шляпой, там вдруг, как бы случайно, появился Фердинанд.
— Вы целый день тут около дверей?
— Нет, господин комиссар… Просто я решил, что вы пришли ненадолго… А мадам только что уехала…
— Знаю… Скажите-ка, Фердинанд, вы сидели в тюрьме?
— Только на гауптвахте, когда служил в Африке.
— Вы француз?
— Я из Обани.
— Как же это вы завербовались в Иностранный легион?
— По молодости… Глупостей наделал и вот…
— В Обани?
— Нет, в Тулоне… Связался со всякими подонками. Так-то. А когда смекнул, что дело дрянь, выдал себя за бельгийца и завербовался в легион.
— А с тех пор у вас все в порядке?
— Уже восемь лет служу у мосье Парандона, и он на меня не жалуется.
— Вы довольны местом?
— Бывает и похуже.
— Мосье Парандон хорошо обращается с вами?
— Душа-человек!
— А мадам?
— Между нами говоря — стерва!
— Достается вам от нее?
— От нее всем достается… Повсюду она шныряет, во все сует нос, всеми недовольна… Счастье, что у меня комната не в доме, а над гаражом…
— Чтобы девочек туда приводить?
— Что вы! Сделай я такое на свою беду, так мадам пронюхала бы, и я в два счета вылетел бы отсюда. По ее, прислуга должна быть холощенная… Нет, просто у себя в комнате я могу дышать свободно… И можно, когда надо, уходить, хотя оттуда в квартиру проведен звонок, и я обязан, как мадам выражается, являться по ее вызову круглосуточно.
— Она когда-нибудь вызывала вас ночью?
— Да, раза три-четыре… Видно, хотела убедиться, что я на месте.
— Под каким предлогом?
— Один раз, будто услышала какой-то подозрительный шум и вздумалось ей про воров. Вместе со мной всю квартиру обошла.
— Наверно, кошка?
— Нет тут ни кошек, ни собак… Она их терпеть не может. Когда Гюс был маленький, он просил, чтобы ему к рождеству подарили щенка, а получил электричку. Сроду не видал, чтобы мальчонка так бесился со злости.
— А в другие разы?
— В другой раз ей почудилось, что паленым пахнет… А еще… Постойте… Что же это было? Ага, она остановилась у дверей мужниной спальни и не услышала его дыхания. И послала меня поглядеть — не случилось ли с ним чего-нибудь.
— Что же она сама, что ли, не могла войти?
— Почем я знаю. Да, наверное, была причина… Не подумайте, что я жалуюсь… Она ведь часто уезжает из дому и после обеда и по вечерам, и мне покою хватает.
— С Лизой ладите?
— Да, неплохо… Смазливенькая… Одно время мы… Ну, вы догадываетесь… Только Лиза любит новеньких… Почти каждую субботу у нее другой… А я не охотник делиться…
— Ну, а мадам Вокен?
— Старая грымза.
— Она вас недолюбливает?
— Она так урезает нам всем порции, будто мы здесь просто столуемся, а уж насчет вина — так и вовсе в обрез! Верно, потому, что муж у нее пьянчуга и лупцует ее не меньше, чем два раза в неделю. Вот она и взъелась на всех мужиков.
— А мадам Маршан?
— А я вижу только, как она возится с пылесосом. По-моему, эта баба отроду немая — только губами шевелит, как останется одна в комнате… Может, молится?
— А барышня?
— Ну, эта не гордячка и не кривляка. Жаль, что она всегда невеселая.
— Несчастная любовь?
— Не знаю. Может, просто такая уж обстановка.
— Вы слышали что-нибудь о письмах?
Фердинанд, казалось, смутился.
— Да уж ежели говорить правду — слышал. Но не читал.
— Кто вам говорил?
Он смутился еще больше и притворился, будто вспоминает.
— Вот, забыл!.. Ведь все время ходишь туда-сюда, на ходу перекинешься словом с одним, с другим…
— Мадемуазель Ваг?
— Нет, она никогда не говорит со мной про хозяйские дела.
— А Тортю?
— Ну да! Этот глядит на меня так, словно и он тут хозяин.
— Жюльен Бод?
— Может быть… Ей-богу, не знаю… Может, даже кто в буфетной.
— А вы не знаете, есть оружие у господина Парандона?
— Лежит у них в ночном столике кольт тридцать восьмого калибра. Но патронов к нему я никогда не видел.
— Вы убираете его комнату?
— Я. Это входит в мои обязанности. Ну, конечно, и за столом прислуживаю.
— Больше вы нигде не видели оружия?
— У барыни есть игрушка — калибр шесть и тридцать три, эрстальская. Из нее надо стрелять в упор, да и то только поцарапаешь.
— Вам не кажется, что за последнее время атмосфера в доме изменилась?
Фердинанд задумался.
— Пожалуй, да… Они за столом вообще мало разговаривали, а теперь, можно сказать, и вовсе молчат. Разве что Гюс с Бэмби изредка словом перекинутся.
— Вы верите этим письмам!
— Примерно сколько астрологам. Если верить газетным гороскопам — так мне выходит каждую неделю получать кучу денег.
— Значит, вы не допускаете мысли, что здесь может что-нибудь случиться?
— Только уж не из-за писем.
— А в связи с чем?
— Сам не знаю.
— Вы не находите, что мосье Парандон чудаковат?
— Так ведь смотря что называть чудачеством. Всяк по-своему на жизнь глядит… Со своей колокольни. Ну, а если ему так нравится? Уж, конечно, он не помешанный… Я бы даже сказал — наоборот…
— Значит, по-вашему, она помешанная?
— Как бы не так! Держи карман! Это — чертовски хитрая баба.
— Благодарю вас, Фердинанд.
— Рад стараться, господин комиссар… Я уже давно усвоил, что с полицией лучше играть в открытую.
Дверь за Мегрэ закрылась, и он сошел по лестнице с перилами из кованого железа. На прощанье он махнул рукой швейцару в великолепной, сверкающей галунами форме — как в самых шикарных отелях, и с удовольствием глубоко вдохнул на улице свежий воздух.
Вдруг он вспомнил про уютный бар на углу Цирковой улицы и авеню Мариньи и вскоре очутился у стойки. Он соображал — чего бы выпить и в конце концов заказал полкружки пива. Он насквозь пропитался атмосферой квартиры Парандонов. Но ведь то же самое было бы, проведи он столько времени в любой другой семье… Нет, пожалуй, он ощущал бы это не так остро… Хотя повсюду он мог столкнуться с той же озлобленностью и теми же дрязгами, с теми же страхами и уж, конечно, с таким же разладом.
«Не философствовать, Мегрэ!»
Ведь он принципиально запрещал себе делать обобщения. Ладно! Он еще не видел хозяйских детей, кухарку и уборщицу и лишь издали заметил горничную в черном форменном платье с кружевным фартучком и вышитой наколкой.
— Сколько с меня?
Дойдя до угла Цирковой улицы, он увидел табличку с фамилией доктора Мартена — домашнего врача мосье Парандона. Он поднялся на четвертый этаж и позвонил.
Его провели в приемную, где уже сидели трое больных.
Раздосадованный Мегрэ тотчас же повернул обратно.
— Вы не хотите подождать доктора?
— Я, видите ли, не болен. Я позвоню ему.
— Как ваша фамилия?
— Комиссар Мегрэ.
— Может быть, доложить о вас?
— Не стоит заставлять ждать больных.
У Парандона есть брат — тоже врач, но Мегрэ хорошо знал, по своему другу, доктору Пардону, что не всегда-то и не сразу удается с ними переговорить. Ему не хотелось ехать в автобусе или в метро. Внезапно он почувствовал такую усталость, что прямо рухнул на сиденье такси.
— Набережная Орфевр.
— Слушаюсь, мосье Мегрэ.
Это уже не доставляло ему удовольствия. А ведь было время, когда он гордился своей известностью, но за последние годы комиссара даже раздражало, что все знают его в лицо.
Хорош он будет, если на авеню Мариньи ничего не случится! Он даже не решился упомянуть о письмах на утреннем рапорте. За эти два дня он почти не заглядывал к себе на службу, а околачивался в квартире, обитатели которой ведут жизнь, совершенно чуждую для него.
В кабинете его ждали текущие дела, к счастью, не очень серьезные, но которыми все же надо было заняться…
Что же изменило его взгляд на этих людей. Неужели же письма да еще тот телефонный звонок посреди дня? Он не считал мадам Парандон заурядной женщиной, с какими сталкиваешься на каждом шагу. Снова и снова ему представлялась ее театральная фигура в голубом капоте на фоне голубого будуара… И он вспомнил все ее попытки разыграть перед ним трагедию…
Да и сам Парандон уже не казался комиссару обычным существом. Гном глядел на него ясными глазами, от очков они стали еще больше, и Мегрэ тщетно старался прочесть его мысли. А остальные? Ваг… Рыжий дылда Бол? И Тортю, вовремя бросивший взгляд на дверь, где — словно из-под земли — возникла мадам Парандон.
Пожав плечами, он стал шарить по карманам в поисках мелочи — машина остановилась у подъезда сыскной полиции.

В кабинете комиссара Мегрэ побывал добрый десяток инспекторов, и у всех было к нему дело. Он просмотрел почту, подписал кучу бумаг, но все время, пока он работал в тишине позолоченного солнцем кабинета, у него не выхолил из головы дом на авеню Мариньи.
Его снова охватила непреодолимая тревога, которую никак было не разогнать. Хотя до сих пор он делал все, что было в его силах. Еще не совершилось ни преступления, ни даже простого нарушения закона. Никто не сообщил полиции о каком-либо несомненном факте. Не было подано никакой жалобы.
И все же он посвятил уйму времени изучению того маленького мирка, который вращался вокруг Эмиля Парандона.
Тщетно пытался комиссар вспомнить какой-нибудь прецедент. Было ли уже в его практике что-либо подобное, ведь ему приходилось сталкиваться с самыми невероятными случаями… В четверть шестого ему принесли письмо, только что доставленное по пневматической почте, и он тотчас же узнал печатные буквы.
Штемпель почтового отделения на улице Миромениль; время отправления — шестнадцать часов тридцать минут. То есть за четверть часа до ухода от Парандонов.
Он вскрыл конверт по линии отреза. Листок — меньшего формата, чем в предыдущих посланиях, поэтому и буквы мельче. Сравнив почерк всех трех писем, Мегрэ понял, что последнее было написано наспех, не так старательно, может быть, в волнении.
«Господин дивизионный комиссар!
Когда я написал мое первое письмо, в котором была просьба ответить на него через газету, у меня и мысли не было, что вы, очертя голову, накинетесь на это дело, по поводу которого у меня было намерение дать вам впоследствии все необходимые уточнения.
Ваша поспешность все испортила, и теперь вы сами убедились, что сели в лужу. Сегодня вы до некоторой степени спровоцировали убийцу, и я не сомневаюсь, что из-за вас он поспешит нанести удар.
Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что это произойдет в ближайшие часы. Очень сожалею, но больше ничем не могу вам помочь. Я на вас не в обиде».
Мегрэ, нахмурившись, несколько раз перечел письмо, потом позвал Жанвье и Лапуэнта — Люка не было на месте.
— Прочтите-ка, ребята.
Он внимательно следил за ними, словно боясь, что они воспримут письмо иначе, нежели он. Они ведь не были отравлены пребыванием в квартире Парандонов. Они могли судить только по самому письму. Наклонившись нал листком, они читали его с нарастающим интересом и волнением.
— Вроде бы дело проясняется, — пробормотал Жанвье, кладя листок на стол.
А Лапуэнт спросил:
— Что это вообще за люди? На кого похожи?
— На всех и ни на кого. Просто ума не приложу, что нам делать… Не могу же я постоянно держать там в квартире кого-нибудь из наших, да, впрочем, это и не помогло бы. Квартира такая огромная, что случись что-нибудь в одном конце — в другом даже не услышат… Установить наблюдение за домом? Пожалуй, так я и сделаю — на эту ночь, для очистки совести. Но если эти послания не трепотня, удар будет нанесен не извне… Ты чем занят, Лапуэнт?
— Да ничем особенным.
— Тогда отправляйся туда. Обратись к швейцару, это некий Ламюр, когда-то он служил на улице Соссэ. Провели ночь у него в швейцарской и время от времени поднимайся на второй этаж… Возьми у Ламюра список жильцов всего дома, включая обслуживающий персонал. Отмечай, кто когда пришел и ушел.
— Все ясно.
— Что тебе ясно?
— Что в случае чего, у нас будет хоть какая-то зацепка.
Да, конечно… И все же комиссару как-то претило рассматривать ситуацию под этим углом зрения… «В случае чего». Ладно, коль скоро кража исключается — жди убийства… А кого убьют? Кто убьет?
С ним говорили разные люди, они отвечали на его вопросы, казалось — исповедывались перед ним… Но как же он может, черт возьми, выяснить, кто из них врал и кто говорил правду? А не заварил ли всю эту кашу какой-нибудь псих?
Мегрэ в раздражении расхаживал по кабинету и говорил словно сам с собою, а Жанвье и Лапуэнт только переглядывались.
— Ужасно все просто, господин комиссар, — вам написали, что намечается убийство… Только не сообщили, кто кого убьет, когда и как… А почему, собственно говоря, обратились к вам? Чтобы предупредить? Нет, просто так… Потешиться.
Он схватил трубку и стал лихорадочно набивать ее, прижимая табак большим пальцем.
— Да за кого меня принимают, в конце-то концов!? Если случится что-нибудь — я окажусь виноватым… Вот в этой голубой бумажонке прямо так и сказано… Я, видите ли, слишком рьяно принялся за дело! А как следовало поступить?.. Дожидаться официального извещения о смерти, что ли? Здорово живешь! А если ничего не произойдет — я же остаюсь в дураках. Целые два дня пускал на ветер деньги налогоплательщиков, предназначенные на содержание полиции…
Жанвье оставался невозмутимым, но Лапуэнт не удержался от улыбки, и Мегрэ заметил это. Одно мгновение он еще кипел гневом, но затем рассмеялся и похлопал сослуживца по плечу.
— Простите, ребятки. Вывело меня из себя это самое дело. Там, у Парандонов, все на цыпочках ходят, вот я и попробовал пройтись по проволоке…
Представив себе комиссара на проволоке, Жанвье тоже захохотал.
— С вами я хоть душу отвожу… Ну, ладно… Все в порядке. Давайте о деле. Ты, Лапуэнт, можешь отправляться. Перекуси где-нибудь и заступай на свой пост. Если заметишь что-нибудь подозрительное — не стесняйся, звони мне в любое время домой, на бульвар Ришар Ленуар. Спокойной ночи, лружок! До завтра. Тебя сменят к восьми часам.
Мегрэ расположился у окна и, глядя на ленту Сены, продолжал, обращаясь к Жанвье:
— А ты ведешь сейчас дело?
— Сегодня утром задержал двух пацанов по шестнадцать лет. Вы оказались правы, когда…
— Можешь сменить Лапуэнта завтра? Я понимаю, дело дурацкое — это-то и бесит меня, а все же чувствую, что необходимо принять меры предосторожности… Хотя, по всей вероятности, зря… Вот увидишь — если случится что-нибудь, все напустятся на меня. — Говоря это, он не сводил взгляда с фонаря на мосту Сен-Мишель.
— Дай-ка мне письмо…
Вдруг у него в памяти всплыло одно выражение, на которое он раньше не обратил внимания, и ему захотелось убедиться — не ошибся ли он.
»…Я не сомневаюсь, что из-за вас он будет вынужден нанести удар».
Да, конечно, там так и было написано «нанести удар». Разумеется, это могло означать «смертельный удар».
Однако во всех трех письмах аноним подбирал выражения очень тщательно.
— «Нанести улар», понимаешь, Жанвье? Хлопушки есть и у мужа и у жены. Я как раз собирался изъять у них револьверы, как отбирают у детей спички. Но ведь нельзя же взять у них все кухонные ножи или ножи для резания бумаг… А при желании можно нанести удар хоть кочергой — каминов-то там хватает! И подсвечников… И всяких бронзовых фигур…
И внезапно, переменив тон, комиссар сказал:
— Попробуй соединить меня с Жерменом Парандоном. Это — брат моего Парандона, он невропатолог, живет на улице Агессо…
Пока Жанвье, присев на край стола, набирал номер, Мегрэ раскурил трубку.
— Алло! Квартира доктора Парандона? Говорят из сыскной полиции… по поручению комиссара Мегрэ… Он хотел бы поговорить с доктором… Как? В Ницце?.. Так. Минутку…
Мегрэ делал ему знаки:
— Спроси, где он там остановился.
— Вы слушаете? Не можете ли вы сказать, где доктор остановился? В «Негреско»? Благодарю вас… Да, я тоже сомневаюсь… Ну, попробуем…
— Что, вызвали к больному?
— Нет, там конгресс по детской невропатологии. Кажется, очень насыщенная программа, и как раз завтра доклад доктора Парандона.
— Позвони в «Негреско»… Сейчас уже шесть, значит, совещание кончилось. В восемь часов у них наверняка либо торжественный ужин в префектуре, либо какой-нибудь прием с коктейлями.
Пришлось ждать минут десять — коммутатор отеля все время был занят.
— Алло! Говорят из парижской сыскной полиции… Барышня? Будьте добры соединить меня с доктором Парандоном… Да. Па-ран-дон… участник совещания.
Жанвье прикрыл трубку ладонью:
— Она сейчас узнает — доктор у себя или на коктейле… в салоне верхнего этажа.
— Алло! Доктор? Простите, передаю трубку комиссару Мегрэ.
Тот неуверенно взял трубку — в последнюю минуту он понял, что не знает, о чем говорить с доктором.
— Извините за беспокойство, доктор…
— Да-да, я как раз собирался просмотреть в последний раз свой доклад…
— Так я и думал… Видите ли, последние два дня я провел много времени с вашим братом…
— Как же это вы с ним встретились?
Живой, приятный голос, гораздо более молодой, чем предполагал Мегрэ.
— Это довольно сложная история, и потому-то я и позволил себе вызвать вас.
— С братом что-нибудь случилось?
— Ничего такого по нашей части.
— Он здоров?
— А что вы думаете о его здоровье?
— С виду брат кажется существом довольно слабым, даже хрупким, а на самом деле он полон сил. Я, например, не смог бы выдержать той огромной работы, которую он проворачивает иногда за несколько дней.
Нужно было все же перейти к сути дела.
— Постараюсь как можно короче сообщить вам о сложившейся ситуации. Вчера утром я получил анонимное письмо, извещающее о возможно готовящемся преступлении.
— Уж не у Эмиля ли? - Голос звучал насмешливо.
— Нет. Но рассказывать, как мы добрались до квартиры вашего брата, заняло бы слишком много времени. Как бы то ни было, я еще раньше получил послания, написанные в его доме, на его бумаге, от которой отрезали верхнюю часть с фамилией и адресом.
— Ну, наверно, брат успокоил вас? Это проделки Гюса, не так ли?
— Насколько мне известно, ваш племянник не привык дурачиться.
— Это верно… и на Бэмби тем паче не похоже… Не знаю… Может быть, курьер Бод? Или горничная?
— В последнем письме, которое я получил, меня предупреждают, что преступление вот-вот совершится.
Тон врача изменился:
— А вы сами, господин комиссар, верите этому?
— Да ведь я только вчера познакомился с этим домом…
— Что говорит Эмиль? Наверно, не придает значения.
— В том-то и дело, что он не так легко отнесся к письмам. У меня даже сложилось впечатление, что он поверил в грозящую опасность.
— Кому же она грозит?
— Может быть — ему…
— Да кому же придет в голову напасть на брата? И почему? Помимо своего конька — борьбы за пересмотр статьи шестьдесят четвертой, он самое безобидное и славное существо на свете.
— Да, он просто очаровал меня… Но вот вы сказали о его коньке… Как невропатолог вы не считаете, что это переходит в манию?
— В медицинском смысле слова — конечно, нет.
Тон стал суше — доктор понял, что подразумевал комиссар.
— Короче говоря, вы спрашивали, считаю ли я брата психически нормальным?
— Ну, это слишком сильно сказано…
— Вы установили наблюдение за домом?
— Да, там дежурит один инспектор.
— А не обращались ли к брату за последнее время какие-нибудь подозрительные клиенты?.. Не было ли у него дел, связанных с особо крупными капиталами? Не ущемил ли он чьих-либо интересов?
— Он мне не говорил про свои дела, но мне известно, что даже сегодня у него были на приеме два судовладельца — из Греции и Голландии.
— К нему приезжают даже из Японии… Ну что ж, будем надеяться, что все это — ерунда… У вас есть еще вопросы ко мне?
Комиссару приходилось тут же выдумывать вопросы, а там, в Ницце, невропатолог, наверно, любовался Английской набережной и синевой бухты Ангелов.
— Что вы можете сказать, доктор, о психической уравновешенности вашей невестки?
— Конечно, я не повторю это на суде, если попаду в свидетели — будь все женщины, как она, я остался бы холостяком!
— Я спросил о психической уравновешенности.
— Я прекрасно понял вас. Допустим, что она — человек крайностей, и добавим справедливости ради, что она же первая и страдает от этого.
— Могут быть у такой женщины навязчивые идеи?
— Вполне. При условии, что эти идеи основываются на реальных фактах и не противоречат действительности. Уверяю вас, что если она солжет вам, то сделает это так, что вы и не заметите.
— Можно сказать, что она истерична? - Довольно долгое молчание.
— Пожалуй, я не решился бы, хотя и видел ее в состоянии, которое можно назвать истерическим… Видите ли, хотя у нее патологическая нервозность, ей каким-то чудом удается владеть собой.
— Вам известно, что у нее есть дома револьвер?
— Да, она как-то говорила об этом и даже показала мне крошечный пистолетик… Скорее игрушка…
— Такой игрушкой можно убить… По-вашему, не опасно оставить ей оружие?
— Поймите, господин комиссар, что уж если эта женщина задумает убить кого-нибудь — все равно убьет, любым способом.
— У мосье Парандона тоже имеется револьвер.
— Знаю.
— И про брата вы скажете то же самое?
— О, нет! Уверяю вас, и как врач и как человек, что брат никогда никого не убьет. Единственное, на что он может решиться в приступе отчаяния — покончить с собою.
Голос врача дрогнул.
— Вы очень привязаны к брату?
— Нас ведь только двое на свете.
Эта фраза поразила Мегрэ. Ведь еще жив их отец, и Жермен Парандон женат. И все-таки он сказал: «Нас только двое».
Словно у них нет никого из близких… Неужели доктор тоже несчастлив в браке?
Наверно, там, на юге, Жермен Парандон взглянул на часы и заторопился.
— Ну что ж, будем надеяться, что все обойдется. Всего хорошего, мосье Мегрэ!
— Всего доброго, мосье Парандон!
Комиссар надеялся, что успокоится после этого разговора, а получилось совсем наоборот. Ему стало еще тревожнее.
«Единственное, на что он может решиться в приступе отчаянья…»
А если именно это и подразумевалось? Что если сам Парандон писал анонимные письма? Чтобы удержаться? Чтобы воздвигнуть некий барьер между побуждением и действием, к которому его влекло?
Мегрэ совсем забыл о Жанвье, стоявшем у окна.
— Слышал?
— Конечно, — то, что говорили вы.
— Доктор недолюбливает свою невестку. И убежден, что его брат никого не может убить… Но не уверен, что он когда-нибудь не попытается покончить самоубийством.
Солнце зашло, и сразу словно чего-то не стало в мире. Хотя до ночи было далеко и еще не стемнело, Мегрэ зажег лампы, как бы отгоняя призраков.
— Завтра увидишь этот дом и поймешь… Можешь сказать Фердинанду, кто ты, и зайти в квартиру… Пройдись по всем комнатам и кабинетам — я там предупредил, что пришлю кого-нибудь из полиции…
Единственное, что тебе грозит, это что в самый неожиданный момент появится мадам Парандон. Можно подумать, что она ходит по воздуху… Когда она уставится на тебя, ты невольно почувствуешь себя в чем-то виноватым… Эта дама на всех производит такое впечатление…
Мегрэ вызвал курьера и вручил ему подписанные бумаги и письма для отправки.
— Ничего нового? Ко мне никого нет?
— Никого, господин комиссар.
Мегрэ не ждал посетителей. И все же его поразило, что ни Гюс, ни Бэмби так и не подали признаков жизни. А ведь они наверняка — как и все остальные домочадцы — были в курсе всего, что происходило вчера. Несомненно, они знали, что Мегрэ проводит дознание. Может быть, лаже видели его из-за угла в коридоре…
Ох, будь сейчас Мегрэ пятнадцать лет и узнай он, что… То-то бы он кинулся к комиссару с расспросами — пусть бы его тут же осадили.
Но он прекрасно понимал, что времена меняются, и он имеет дело с людьми совершенно другого круга.
— Ну, ладно, пойдем в пивную «Дофин», выпьем по кружке, а потом по домам — обедать, а?
Так они и сделали. Прежде чем взять такси, Мегрэ проделал большую часть пути пешком, и когда жена, заслышав его шаги, открыла ему дверь — у него уже не было озабоченного выражения лица.
— Что будем есть?
— Я разогрела завтрак.
— А что было на завтрак?
— Рагу из гуся.
Они улыбались друг другу, но все же она угадала его душевное состояние.
— Не изводись так, Мегрэ!
А ведь он ничего не рассказал ей о деле, которое его волновало. В общем-то, все дела одинаковы…
— Ты же не можешь отвечать за всех.
И, немного погодя, добавила:
— К вечеру теперь свежеет сразу… Пожалуй, закрою окно.

Глава пятая

Как и всегда по утрам, его первым ощущением было сначала запах кофе, затем — прикосновение к плечу жениной руки и наконец — сама мадам Мегрэ, свежая и расторопная, в домашнем платье с цветочками, протягивающая ему чашку.
Он протер глаза и задал довольно бессмысленный вопрос:
— Никто не звонил?
Ведь если бы телефон зазвонил — Мегрэ проснулся бы одновременно с женой. Шторы были подняты. Весна, хотя и ранняя, продолжалась. Солнце взошло, и звуки с улицы доносились как-то особенно отчетливо.
Мегрэ облегченно вздохнул. Лапуэнт не звонил, значит, на авеню Мариньи ничего не произошло. Он отпил полчашки и в веселом настроении отправился в ванную. Зря он беспокоился. Надо было с первого письма понимать, что все это чепуха. И теперь ему стало стыдно, что он поддался впечатлению, как мальчишка, еще верящий в привидения.
— Как спал?
— Отлично!
— Придешь завтракать?
— Да, постараюсь.
— Хочешь рыбы?
— Ага. Хорошо бы жареного ската.
Когда через полчаса Мегрэ вошел к себе в кабинет на набережной Орфевр, он удивился и даже растерялся, увидев там Лапуэнта. Молодой инспектор, бледный и утомленный, дремал в кресле. Вероятно, зная, как встревожен его начальник, бедняга, вместо того, чтобы оставить письменное донесение и отправиться спать, решил дождаться самого комиссара.
— Лапуэнт, что же ты, голубчик?
Инспектор вскочил, а Мегрэ подошел к своему столу, на котором лежала груда писем.
— Обожди минутку.
Ему хотелось сначала убедиться, что нет нового анонимного письма.
— Ладно… Рассказывай.
— Значит, так. Пришел я туда около шести часов вечера. Обратился к швейцару — Ламюру. Он уговорил меня пообедать вместе с ним и с его женой. Сразу же после меня, в десять минут седьмого, появился молодой Парандон по прозвищу Гюс…
Лапуэнт вытащил из кармана блокнот и стал сверяться со своими записями.
— Один?
— Да. И под мышкой у него были учебники. Через несколько минут пришел какой-то женоподобный тип с кожаным чемоданчиком. Ламюр сказал, что это парикмахер перуанки и что, наверно, она собирается куда-нибудь на бал или вечер… А сам красное хлещет.
Кстати сказать, он целую бутылку выдул. Его удивляло и даже огорчало, что я не составил ему компании.
Дальше… В семь сорок прикатила дама в шикарной машине с шофером. По словам швейцара — мадам Гортензия, сестра мадам Парандон. Обычно они выезжают вместе. Она замужем за Бенуа-Биге, человеком богатым и влиятельным. А шофер у них испанец.
Лапуэнт смущенно улыбнулся:
— Простите, если все эти подробности вам не интересны, я от нечего делать записывал все подряд… В половине девятого под арку подали лимузин, и вскоре из лифта вышла чета перуанцев. Он — во фраке, она — в открытом вечернем туалете и в такой меховой вроде… епитрахили. Вряд ли когда-нибудь еще увидишь этакое.
Без пяти девять вышли мадам Парандон с мадам Гортензией. Потом я узнал, куда они отправились. Шоферы обычно по возвращении заходят в швейцарскую пропустить рюмочку — у Ламюра всегда есть пол рукой литр красного… Так вот, шофер сказал, что в отеле «Крийон» устраивали бридж с благотворительными целями.
Дамы вернулись вскоре после полуночи. Сестра поднялась и оставалась около получаса. Вот тут-то шофер и зашел в швейцарскую выпить.
На меня никто не обращал внимания; верно, думали, что я просто какой-нибудь приятель Ламюра… А знаете, как трудно было отказываться, когда подносят винца.
Мадемуазель Парандон, или, как ее называют, мадемуазель Бэмби, вернулась около часа ночи.
— А ушла когда?
— Не знаю. Не видел, как выходила. Значит — обедала не дома. Ее провожал молодой человек — она поцеловала его на лестнице, ничуть не стесняясь нас.
Я спросил у Ламюра, заведено у нее так, что ли? Оказывается, да, и это у нее постоянный, только неизвестно, кто он такой. У парня длинные волосы, на нем была спортивная куртка и стоптанные мокасины.
Лапуэнт словно бубнил зазубренный урок, изо всех сил борясь со сном и не сводя глаз с блокнота.
— А ты ничего не сказал, когда ушли мадемуазель Ваг, Тортю и Бод.
— Я потому не отметил их, что они ушли в свое обычное время — в шесть часов. Спустились по лестнице, а не на лифте, простились и разошлись в разные стороны.
— Ну, дальше.
— Два-три раза я поднимался на четвертый этаж, но ничего особенного не видел и не слышал. С таким же успехом я мог бы слоняться ночью по церкви.
Перуанцы вернулись около трех часов ночи — ужинали в «Максиме». А до того они побывали на премьере кинофильма на Елисейских полях. Они живут совсем по-парижски.
Ну вот и все, что было ночью. Уж действительно можно сказать, что ни одна собака не пробежала, потому что во всем доме никто не держит животных, кроме перуанцев — у них попугай.
Да, я, кажется, не сказал, что Фердинанд — метрдотель Парандонов, отправился спать в десять часов, а кухарка ушла в девять.
Утром первым явился Фердинанд — в семь часов. Он вышел со двора и отправился в закусочную на Цирковой улице, где всегда пьет кофе. Не было его с полчаса. За это время пришли кухарка и уборщица Маршан. Шофер — он живет в комнате над гаражом, рядом с Фердинандом, — поднялся в квартиру Парандонов, там ему дают завтрак.
Я не сразу записал все это, и потому записи не очень-то в порядке. За ночь я раз десять подслушивал под дверью Парандонов, и ничего не было слышно.
Шофер, как вегда по утрам, вывел хозяйскую машину во двор и давай драить ее…
Лапуэнт сунул блокнот в карман:
— Вот и все, патрон. Потом пришел Жанвье, я представил его Ламюру, а оказалось — они уже знакомы. И я ушел.
— Ну, теперь ступай скорее спать, голубчик.
Через несколько минут в коридоре прозвучит сигнал на утренний рапорт. Мегрэ поспешно набил трубку, вскрыл конверты и наскоро просмотрел почту.
На душе у комиссара стало легче. И было от чего!
А все же у Мегрэ сосало под ложечкой, и его не оставлял какой-то смутный страх.
У начальника разговор шел, главным образом, о сыне одного министра, попавшем в четыре часа утра в автомобильную катастрофу. Дело заключалось не только в том, что парень был пьян, а еще и в том, что если бы назвали фамилию сопровождавшей его девицы (которую пришлось отправить в больницу), это вызвало бы скандал. Водитель, на машину которого молодчик наехал, погиб на месте.
— Какие соображения по этому поводу у вас, Мегрэ?
— У меня? Да никаких, господин начальник.
Как только дело касалось политики или кого-либо с ней связанного, комиссара как ни бывало. Он умел напускать на себя отсутствующий, почти глуповатый вил.
— Надо же все-таки найти какой-то выход из положения… Пока еще газеты не знают, но через час-другой все станет известно.
Было десять часов. Зазвонил настольный телефон. Недовольный начальник снял трубку:
— Да, здесь…
И кивнул Мегрэ.
— Вас.
У комиссара сжалось сердце. Еще не донеся трубку до уха, он уже понял, что на авеню Мариньи что-то произошло. И в самом деле, он услышал голос Жанвье. Тот говорил приглушенным, каким-то сдавленным голосом:
— Это вы, патрон?
— Я… Ну, кого? — Жанвье сразу же понял смысл вопроса:
— Секретаршу.
— Умерла?
— Да. Что поделаешь.
— Застрелили?
— Нет, втихую… Никто даже не заметил… Врача еще нет… Я звоню, а сам лаже не знаю никаких подробностей, я был внизу. Тут рядом мосье Парандон, он совершенно подавлен… С минуты на минуту ждем доктора Мартена.
— Закололи?
— Перерезали горло.
— Еду.
Начальника и сотрудников удивили волнение и бледность Мегрэ. Ведь на набережной Орфевр, в частности в уголовном отделе, убийство самое привычное дело.
— Кого там?
— Секретаршу Парандона.
— Невропатолога?
— Нет, брата его — юриста… Мне писали анонимные письма… - Не вдаваясь в подробности, комиссар выбежал из кабинета и бросился в комнату инспекторов.
— Где Люка?
— Здесь, патрон.
Мегрэ обвел глазами помещение:
— Торранс… Так… Оба — со мной. - Люка, знавший о письмах, спросил:
— Значит убили-таки?
— Да.
— Парандона?
— Секретаршу… Вызывай туда Моэрса с его группой… Я звоню в прокуратуру.
Всегда одна и та же волынка. Теперь, вместо того чтобы работать, придется битый час объясняться с помощником прокурора и следователем.
— Двинулись, ребята.
Он был так угнетен, будто это произошло с кем-то из родных. Он никак не предполагал, что из всего окружения мосье Парандона жертвой окажется мадемуазель Ваг. Девушка понравилась комиссару. Ему понравилось, как смело и просто она говорила о своей связи с патроном. Он понял, что, несмотря на разницу в возрасте, она страстно предана мосье Парандону, а это, может быть, и является одним из проявлений истинной любви.
Почему же убили именно ее?
Он втиснулся в черную малолитражку, Люка сел за руль.
Когда машина тронулась, толстяк Торранс, сидевший позади, спросил:
— А в чем там дело?
— Сам увидишь, — пробурчал Люка, понимая состояние Мегрэ.
А тот даже не замечал ни улиц, ни прохожих, ни все больше зеленеющих деревьев, ни грузных автобусов, едва не задевавших полицейскую машину.
Мысленно он был уже там. Ему представлялась комнатка мадемуазель Ваг, где накануне в этот же час она сидела у окна. Девушка смотрела ему прямо в глаза, словно предлагая убедиться в своей правдивости. И если она при ответе колебалась, то лишь оттого, что старалась быть точной.
У подъезда уже стояла машина районного комиссара полиции. Видимо, ему сообщил Жанвье… Ведь что бы ни случилось, на все есть установленный порядок.
Ламюр со скорбной физиономией стоял в дверях своей роскошной швейцарской.
— Кто бы мог подумать… — начал он.
Мегрэ, не отвечая, промчался мимо него на лестницу — лифт был где-то наверху. Жанвье ждал его на площадке. Инспектор ничего не сказал, он тоже понимал настроение начальника. — Мегрэ даже не заметил, как Фердинанд, стоявший на своем посту, будто ничего не случилось, забрал у него шляпу.
Комиссар бросился в коридор, мимо кабинета Парандона, в комнату мадемуазель Ваг. Аверь была открыта. Сначала он увидел только двух мужчин: Ламбийота — районного комиссара, с которым ему не раз приходилось встречаться, и одного из его сотрудников.
Ему пришлось взглянуть на пол, почти под столик в стиле Людовика XIII, за которым обычно работала мадемуазель Ваг.
На девушке было легкое, цвета незрелого миндаля платье, надетое, конечно, впервые в этом сезоне, потому что вчера и позавчера Мегрэ видел ее в синей юбке и белой блузке. Он тогда еще подумал, что, видимо, это у нее нечто вроде формы.
После нанесения раны она, должно быть, упала со стула, и тело ее неестественно согнулось почти пополам. Горло зияло, из раны вытекла масса крови, еще даже на успевшей свернуться.
Мегрэ не сразу сообразил, что Ламбийот пожимает ему руку.
— Вы знали ее?
Он с изумлением наблюдал за Мегрэ — тот был совершенно потрясен видом мертвого тела.
— Да… Знал… — ответил комиссар хриплым голосом.
И кинулся в соседний кабинет, где натолкнулся на Жюльена Бода с красными, опухшими глазами. От него пахло спиртным. На столе стояла бутылка коньяка. Тортю сидел на своем месте, подперев голову руками.
— Это ты ее увидел?
«Ты» прозвучало совершенно естественно, потому что долговязый швейцарец будто сразу превратился в мальчишку.
— Да, мосье.
— Ты что-нибудь слышал? Она не кричала? Не стонала?
— Нет, даже не…
Он говорил с трудом. В горле у него стоял ком, из синих глаз ручьем текли слезы.
— Простите, первый раз в жизни.
Он словно ждал этой минуты, чтобы разрыдаться, и поспешно вытащил из кармана платок.
— Я… Минутку… Простите…
Стоя посреди комнаты, он громко рыдал спьяна и почему-то казался выше своего роста. Вдруг раздался слабый сухой звук — это Мегрэ с такой силой стиснул в зубах черенок своей трубки, что он сломался. Головка упала на пол, он поднял ее и сунул в карман.
— Ох, простите меня… Никак не могу удержаться… - Бод перевел дыхание, вытер глаза и бросил взгляд на бутылку коньяка, но налить не решился.
— Она приходила сюда минут десять десятого, приносила бумаги на сверку… И куда же это я их задевал? Это — протокол вчерашнего совещания с примечаниями и ссылками… Наверно, я их оставил у нее… Ах, нет, вот они, на столе…
Судорожно скомканные бумаги.
— Она сказала принести их обратно, когда я кончу… Я пошел…
— В котором часу?
— Не знаю… Наверно, я проработал около получаса… Мне это было интересно и приятно. Я с удовольствием работаю для нее… Ну вот, прихожу… смотрю… и не вижу ее… а потом… как глянул на пол…
Тут Мегрэ сам налил ему немного коньяку. Наверно, Фердинанд принес сюда стакан.
— Она еще дышала?
Бод покачал головой. Вошел Торранс.
— Прибыли из прокуратуры, — доложил он.
— Вы тоже ничего не слышали, мосье Тортю?
— Нет.
— Вы совсем не выходили отсюда?
— Нет, я холил к мосье Парандону и беседовал с ним минут десять. О деле, по которому я вчера выступал в суде.
— Который час был?
— Не посмотрел. Примерно половина десятого.
— В каком он был состоянии?
— В обычном.
— Кто-нибудь был у него еще?
— Мадемуазель Ваг.
— Когда она ушла оттуда?
— Почти сразу после моего прихода.
Мегрэ тоже не отказался бы от глотка коньяка, но ему было неловко. Предстояло множество формальностей, и, хотя он сердился на это, но по сути дела в них был свой толк — они выводили его из ощущения кошмара.
Прокуратура назначила следователя Аома, с которым он уже не раз сталкивался по работе. Это был приятный, застенчивый человек лет сорока, единственным недостатком которого была педантичность. Его сопровождал помощник прокурора де Клаэс, высокий сухопарый блондин, всегда одетый с иголочки, зимой и летом в светлых перчатках.
— Что вы думаете об этом, Мегрэ? Мне сказали, что здесь уже дежурил ваш инспектор? Значит, вы что-нибудь предвидели?
Мегрэ развел руками:
— Слишком долго объяснять. Я получил несколько анонимных писем и поэтому вчера и позавчера, провел почти все время здесь.
— В письмах указывали жертву?
— В том-то и дело, что нет. И потому убийство было невозможно предотвратить. Пришлось бы ко всем членам семьи приставить по полицейскому, чтобы тот не спускал с них глаз. Лапуэнт провел ночь в швейцарской, а утром его сменил Жанвье…
Жанвье стоял в углу, опустив голову. Со двора доносился шум льющейся воды — шофер перуанцев поливал «роллс-ройс» из шланга.
— Кстати, Жанвье, кто тебе сообщил?
— Фердинанд. Он знал, что я внизу, я сам его предупредил.
В коридоре послышались тяжелые шаги. Это прибыли сотрудники отдела уголовной экспертизы со своей аппаратурой. Почему-то среди них затесался маленький, круглый, как шар, человечек. Он растерянно оглядел всех присутствующих, словно раздумывая, к кому обратиться.
— Я — доктор Мартен, — пробормотал он наконец. — Прошу прощения, что так поздно, но у меня в кабинете была больная, и пока она одевалась…
Увидев труп, он наклонился над ним. Доктор волновался меньше, чем кто-либо из присутствующих.
— Конечно, умерла.
— Сразу?
— Да жила еще секунд, скажем, тридцать-сорок, но с перерезанным горлом она не могла кричать.
И он показал на какой-то предмет, почти невидимый за ножкой стола — нож-скребок для подчистки помарок на бумагах, тонкий и острый, как бритва. Мегрэ приметил его накануне. Теперь он валялся в луже крови.
Комиссар невольно посмотрел на лицо девушки, на ее сбившиеся набок очки, застывшие голубые глаза.
— Закройте ей глаза, доктор.
Почти никогда — разве что в начале своей службы — Мегрэ не бывал так потрясен видом трупа. Но едва доктор протянул руку, как Моэрс остановил его:
— Сначала надо сфотографировать.
— Да, правда… Не надо, доктор… — сказал Мегрэ.
Значит, надо стараться не смотреть в ее сторону… И еще надо ждать судебного медика. Доктор Мартен, человек тучный, но проворный, спросил:
— Мне можно идти, господа?
И, обведя всех взглядом, обратился к Мегрэ:
— Это вы — комиссар Мегрэ, да? Я думаю, мне следует зайти к мосье Парандону? Вы не скажете, где он?
— Наверно, у себя в кабинете.
— Он знает? Видел?
— Вероятно.
А в общем, никто ничего толком не знал. Все шло как-то вразброд. Фотограф устанавливал на треножнике огромный аппарат, а какой-то пожилой человек измерял что-то на полу, диктуя цифры секретарю следователя.
Люка и Торранс дожидались в коридоре распоряжений своего начальника.
— Как по-вашему, что я должен делать?
— Ступайте к мосье Парандону, если вам кажется, что ему может понадобиться врач.
Доктор Мартен уже был в дверях, когда Мегрэ окликнул его:
— Возможно, что у меня будут к вам вопросы. Вы будете у себя?
— Я уйду только на консилиум в больницу — с одиннадцати до часу.
Он вытащил из кармана большие часы, с испугом взглянул на них и опрометью выбежал из комнаты. Следователь Дома нерешительно кашлянул:
— Наверно, Мегрэ, вам лучше работать без всей этой суматохи? Мне только хотелось бы знать: есть ли у вас какие-нибудь подозрения.
— Нет… А впрочем… Откровенно говоря, господин следователь, я и сам не знаю… Это дело так не похоже на другие, что я просто сбит с толку…
— Я вам больше не нужен? — спросил комиссар Ламбийот.
— Больше не нужен, — рассеянно повторил Мегрэ.
Ему не терпелось остаться одному. Мало-помалу кабинет опустел. Лишь иногда помещение озарялось вспышкой от фотосъемки. Двое мужчин с невозмутимостью гробовщиков снимали с пальцев убитой отпечатки.
Мегрэ вышел потихоньку из комнаты, знаком приказал Торансу и Люка подождать его и отправился в кабинет рядом, где Тортю говорил по телефону, а Бод, облокотившись на стол, смотрел перед собой невидящими глазами.
Он был пьян. Коньяка в бутылке на треть поубавилось. Мегрэ схватил бутылку и бесцеремонно налил себе в стакан Бода. Комиссару необходимо было подкрепиться.
Он работал, как лунатик, иногда останавливался, уставившись в одну точку, словно припоминая что-то важное или боясь упустить.
Он рассеянно пожал руку простившемуся с ним судебному врачу. Тому еще предстояла основная работа в судебно-медицинском институте.
Вошли санитары с носилками, и он бросил последний взгляд на светло-зеленое платье, надетое, вероятно, ради первого солнечного дня.
— Жанвье, займись родственниками. Наверно, адреса имеются где-нибудь у нее в столе… Посмотри и в сумочке… В общем, сделай все, что нужно.
Двух других инспекторов — Люка и Торранса — он увел в переднюю.
— А вы начертите-ка мне план квартиры и отметьте, кто где находился между четвертью десятого и десятью часами… Запишите также, кто кого видел, кто куда ходил.
Фердинанд стоял тут же, скрестив руки на груди, словно тоже ожидал распоряжений.
— Вот он вам поможет с планом… Скажите-ка, Фердинанд, мадам Парандон, наверное, еще у себя?
— Да, мосье Мегрэ.
— Как она восприняла это?
— Да никак, мосье. Она, поди, еще ничего не знает. Насколько мне известно, она еще спит, а Лиза не решается будить ее.
— И мосье Парандон не заходил к жене?
— Он не выходил из кабинета.
— И не видел тела?
— Ох, простите. Он ведь действительно выходил на минуту — после того, как мосье Тортю сообщил ему… Он заглянул в кабинет мадемуазель Ваг и сразу же вернулся к себе.
Значит, вчера Мегрэ ошибся, считая, что аноним всегда подбирает точные выражения, поняв фразу «нанести удар» буквально. Но оказалось, что девушке не нанесли удар и не застрелили. Ее зарезали.
Он посторонился, пропуская носилки, и через несколько секунд постучал в массивную дверь кабинета Парандона. Никто не отозвался. Правда, дверь была тяжелая, лубовая. Комиссар повернул ручку, налег на створку и вошел. Адвокат сидел в своем кожаном кресле.
На какой-то миг Мегрэ испугался, не случилось ли беды и с Парандоном — такая странная была у него поза — сгорбленный, с бессильно опущенной на грудь головой и вяло свисающей почти до полу рукой.
Мегрэ поставил другое кресло против него, так что они снова оказались вблизи друг от друга, как во время их первой беседы. На полках поблескивали золотом переплеты книг с именами Лагаша, Анри Эя, Рюиссана и других психиатров.
Комиссар с изумлением услышал тихий голос.
— Что вы об этом думаете, мосье Мегрэ?
Голос был тусклый, звучавший словно издалека. Голос убитого горем человека. Адвокат с усилием выпрямился и чуть приподнял голову. Вдруг его очки упали на пол, и без толстых стекол его глаза стали похожи на глаза испуганного ребенка. Он с трудом наклонился, поднял и снова надел очки.
— Что там делается?
И показал белой, пухлой ручкой в направлении комнаты мадемуазель Ваг.
— Все формальности уже выполнены.
— А… тело?
— Унесли.
— Вы… не обращайте на меня внимания. Я скоро приду в себя…
Он машинально прижал руку к сердцу, а комиссар наблюдал за ним так же пристально, как в первый раз.
Мосье Парандон сел удобнее, достал из кармана платок и вытер лицо.
— Не выпьете ли что-нибудь?
Адвокат взглянул на деревянную обшивку стены, за которой помещался бар.
— А вы?
Мегрэ Поднялся, взял две рюмки и бутылку уже знакомого ему старого арманьяка.
— Значит, это была не шутка… — медленно произнес Парандон. И хотя голос его окреп, он все еще был странный, бесцветный, какой-то автоматический.
— Вы в затруднении, правда?
И так как Мегрэ молча смотрел на него, добавил:
— Что же вы намерены теперь делать?
— Двое из моих людей сейчас уточняют, чем был занят каждый обитатель вашей квартиры между четвертью десятого и десятью.
— Это произошло до десяти.
— Знаю.
— Без десяти десять… Да, именно без десяти десять Тортю сообщил мне об этом…
И он перевел глаза на большие бронзовые часы, показывавшие одиннадцать часов тридцать пять минут.
— И с тех пор вы так тут и сидите?
— Я зашел туда с Тортю, побыл несколько секунд, но не смог выдержать это и вернулся… Да, именно так… С тех пор я так и сидел в кресле…
Смутно припоминаю, что заходил мой врач Мартен, что-то говорил, но я только кивал головой. Он пощупал мне пульс и куда-то заторопился…
— Ему, кажется, надо было в больницу на консилиум.
— Наверно, он подумал, что я принял наркотик…
— А вам случалось когда-нибудь?..
— Никогда. Но я представляю себе, как они действуют. - Через открытое окно доносился шелест листвы и рев автобусов на площади Бово.
— Вот уж не думал…
Он говорил сбивчиво, не договаривая фраз, а Мегрэ не сводил с него взгляда. В кармане у комиссара всегда лежало две трубки, и он вынул вторую, целую, набил ее табаком и глубоко затянулся, словно стремясь обрести душевное равновесие.
— Не думали — о чем?
— Вообще… О том, как… О важности… Да, именно — кем она была для меня, о важности этой связи…
И он снова махнул рукой в сторону кабинета секретарши…
— Это так неожиданно!
Может быть, если бы Мегрэ проштудировал все труды по психиатрии и психологии, выстроившиеся в библиотеке Парандона, то был бы более уверен в себе. Вряд ли еще когда-нибудь он так напряженно вглядывался в лицо человека, как в эту минуту. Он не упускал ни одного жеста, ни единого движения мышц.
— А разве вы думали, что это случится с нею?
И комиссар признался:
— Нет!
— Со мною, да?
— С вами или с вашей женой.
— А где она?
— Кажется, еще спит и ничего не знает.
Адвокат нахмурился. Он прилагал неимоверные усилия, чтобы сосредоточиться.
— Значит, она еще не выходила?
— По словам Фердинанда — нет.
— Фердинанд ведь не бывает на той половине.
— Знаю. Сейчас, видимо, допрашивают Лизу.
Вдруг Парандон заволновался, словно от какой-то мучительной мысли.
— Но раз жена не выходила, значит, вы арестуете меня?
Неужели он понял, что убийца — мадам Парандон?
— Скажите, вы арестуете меня?
Парандон встал, выпил глоток арманьяка и вытер лоб ладонью.
— Ничего не понимаю, Мегрэ!
И тут же спохватился:
— Ох, простите, мосье Мегрэ!.. Разве к нам приходил кто-нибудь посторонний?
Постепенно он приходил в себя, глаза оживились.
— Никто. Один из моих людей провел ночь в доме, другой сменил его утром в восемь часов.
— Нужно будет перечесть письма, — тихо сказал адвокат.
— Вчера вечером я читал их много раз.
— Во всем этом есть какая-то нескладица. Будто события вдруг стали разворачиваться совершенно непредвиденно…
Он снова сел, а Мегрэ задумался над его словами. И у него также, когда он узнал о смерти мадемуазель Ваг, возникло ощущение, что произошла какая-то ошибка.
— Вы знаете, она была очень… очень предана…
— Более, чем предана, — уточнил комиссар.
— Вы думаете?
— Вчера она говорила о вас с подлинной любовью. - Маленький человечек недоверчиво вытаращил глаза, словно не мог допустить, что внушил подобное чувство.
— Пока вы тут принимали двух судовладельцев, я долго беседовал с ней.
— Да, знаю. Она мне сказала… А где же документы?
— Они были у Бода, когда он обнаружил убийство и, потеряв голову, бросился бежать оттуда… Они помяты…
— Это очень важные материалы. На клиентах не должно отразиться то, что произошло в моем доме…
— Можно задать вам один вопрос, мосье Парандон?
— Я жду этого с той самой минуты, как вы явились ко мне. Разумеется, ваш долг велит вам спросить меня и даже — не верить мне на слово… Нет, я не убивал мадемуазель Ваг. Есть слова, которые я почти никогда не произносил — исключил их из своего лексикона. И вот сегодня я скажу одно такое слово, потому что только оно выражает истину, которую я только сейчас открыл, — я любил ее, мосье Мегрэ.
Он говорил спокойно, и впечатление от этого еще усиливалось.
Дальше у него пошло легче:
— Мне показалось, что у меня к ней просто привязанность и, кроме того — физическое влечение… Я даже стыдился этого — ведь она почти ровесница моей дочери… У Антуанетты…
Впервые Мегрэ услышал имя мадемуазель Ваг.
— …у нее была такая… как бы это сказать. Такая непосредственность… которая меня ободряла… А она приносила ее извне… как подарок… как свежие цветы…
— Вам известно, каким оружием совершено преступление?
— Ножом?
— Не совсем. Чем-то вроде скребка для соскабливания помарок с документов. Я заметил его еще вчера на столе у мадемуазель Ваг, и меня удивила странная форма — длинное и очень тонкое лезвие…
— Он, как и все канцелярские принадлежности, от Романа.
— Это вы его купили?
— Конечно, нет. Должно быть, она.
— Мадемуазель Ваг сидела у себя за столом и, наверно, просматривала бумаги. Часть из них она отдала Боду на сверку.
Парандон, казалось, вовсе не держался настороже, не опасался ловушки. Он внимательно слушал и, видимо, удивлялся, что Мегрэ придает значение таким подробностям.
— Тот, кто ее убил, знал, что этот, нож лежит на столе, иначе он захватил бы с собой оружие.
— А откуда вы знаете, что он не был вооружен и что он не переменил намерения уже на месте?
— Мадемуазель Ваг видела, как он взял нож, и не испугалась, не вскочила с места… Она продолжала работать, хотя убийца стоял у нее за спиной.
Парандон раздумывал, мысленно воспроизводя описанную комиссаром сцену; ему помогало в этом точное мышление опытного юриста.
Теперь в нем не осталось никакой вялости. Пусть недомерок — раз уж повелось насмехаться над людьми, не вышедшими ростом, но — человек недюжинного ума.
— Боюсь, что вам все же придется арестовать меня к концу дня, — вдруг заявил он.
В его словах не было никакой иронии. Просто человек взвесил все за и против и пришел к определенному выводу.
— Да, это даст возможность моему защитнику прибегнуть к статье шестьдесят четвертой, — добавил он на этот раз с нескрываемым сарказмом.
Мегрэ снова растерялся. И его растерянность еще усилилась, когда открылась дверь, ведущая в большую гостиную, и на пороге появилась мадам Парандон — непричесанная, ненакрашенная и в том же голубом пеньюаре, что и вчера. Она держалась очень прямо, но тем не менее выглядела гораздо старше своих лет.
— Простите за беспокойство.
Она говорила так, словно у них в квартире ничего не случилось.
— Я полагаю, комиссар, что вы не дадите мне поговорить с мужем наедине? Правда, это с нами не часто бывает, но, принимая во внимание обстоятельства…
— В данный момент я могу разрешить разговор лишь в моем присутствии.
Она не входила в кабинет и продолжала стоять на Пороге, на фоне залитой солнцем гостиной. Мужчины тоже встали.
— Отлично. Вы делаете свое дело.
Она затянулась папиросой, которую держала в руке, и нерешительно перевела взгляд с одного на другого.
— Прежде всего, разрешите спросить, мосье Мегрэ, приняли ли вы какие-нибудь решения?
— По поводу чего?
— Разумеется, по поводу утреннего события. Я только что узнала о нем и подумала, что вы кого-нибудь арестуете.
— Я еще не пришел к какому-либо заключению.
— Ах, так… А то скоро вернутся дети, и лучше бы выяснить все это до их прихода… Скажи, Эмиль, это ты убил?
Мегрэ не поверил своим ушам… Супруги стояли на расстоянии трех метров друг против друга, лица у них были напряжены, глаза смотрели жестко.
— Как ты смеешь спрашивать…
У Парандона перехватило дыхание, он яростно сжал кулачки.
— Только без сцен! Отвечай: да или нет?
Выйдя из себя, что с ним, наверно, не часто случалось, адвокат поднял руки, словно проклиная ее, и крикнул:
— Ты же прекрасно знаешь, что нет, черт возьми! - Он в бешенстве топал ногами. Он готов был броситься на жену.
— Это все, что я хотела услышать от тебя. Спасибо. - И, как ни в чем не бывало, она повернулась и вышла в гостиную, притворив за собою дверь.

Глава шестая

— Прошу прощенья, мосье Мегрэ, я вышел из себя. Вообще-то со мной это случается редко…
— Знаю.
Именно потому, что комиссар знал уже характер Парандона, он погрузился в раздумье.
Карлик мало-помалу отдышался, взял себя в руки. Он снова вытер лицо — уже не багровое, а желтоватое.
— Вы ее ненавидите?
— Нет. У меня нет ненависти ни к кому… Потому что я не признаю, что человек всегда может полностью отвечать за…
— Это — статья шестьдесят четвертая.
— Конечно… Пусть меня считают маньяком, но буду стоять на своем.
— Даже если дело касается вашей жены?
— Даже и так.
— Даже если она убила мадемуазель Ваг?
На мгновенье его лицо затуманилось, зрачки словно расплылись…
— Даже.
— А вы считаете, что она способна на это?
— Я никого не могу обвинять…
— Я хочу задать вам еще один вопрос. Можете ответить только «да» или «нет». Видите ли, я вовсе не убежден, что убийца и есть автор анонимных писем… Ведь мог и кто-то другой, предвидя возможность преступления, вообразить себе, будто присутствие полиции в доме может предотвратить…
— Я вас понял… Нет, письма писал не я.
— Может быть — сама мадемуазель Ваг? - Парандон задумался.
— Не исключено, хотя это не вяжется с ее характером… Она всегда была откровенна. Я уже говорил вам о ее непосредственности. Но может быть, она не решилась обратиться ко мне, зная…
Он закусил губу.
— Зная — что?
— Ну, что если бы мне и впрямь грозила опасность — я не принял бы никаких мер.
— Почему же?
Он нерешительно посмотрел на Мегрэ.
— Трудно объяснить… Понимаете ли, раз уже я сделал выбор…
— Вы имеете в виду свой брак?
— Вообще все… Профессию… Женитьбу… Образ жизни… Значит, я и отвечаю за последствия.
— А разве это не противоречит вашим представлениям об ответственности?
— Может быть… Но только на первый взгляд…
Чувствовалось, как он устал и растерян, какие сумбурные мысли теснятся за этим выпуклым лбом и каких усилий стоит ему привести их в порядок.
— Как вы полагаете, мосье Парандон, тот, кто писал письма, знал, что жертвой окажется ваша секретарша?
— По-моему, нет…
Из гостиной донесся крик:
— Где папа?
И почти тотчас же дверь распахнулась, и в кабинет ворвался высокий, взлохмаченный подросток. На мгновенье он остановился посреди комнаты, переводя взгляд с Мегрэ на Парандона, и спросил комиссара почти с угрозой:
— Вы арестуете папу?
— Успокойся, Гюс! Мы тут с комиссаром Мегрэ…
— Вы — Мегрэ?
И с любопытством уставился на комиссара.
— Кого же вы арестуете?
— Пока — никого.
— Я могу поклясться, что это не отец
— Откуда вы узнали о том, что произошло?
— Сначала от швейцара, а подробности — от Фердинанда.
— А для вас это было совсем неожиданно?
Парандон отошел от них и уселся за свой письменный стол, как бы стремясь занять привычное место.
— Это — допрос?
И юноша обернулся к отцу, словно за поддержкой.
— Мое дело, Гюс…
— Кто вам сказал, что меня зовут Гюс?
— Вас все так называют дома… Я расспрашиваю вас так же, как и всех остальных, но это вовсе не официальный допрос… Я вас спросил, не ожидали ли вы этого?
— Чего?
— Того, что произошло утром.
— Вы хотите сказать, не ожидал ли я, что Антуанетту зарежут? Нет… не ожидал.
— Вы звали ее Антуанеттой?
— Да, уже давно… Мы были друзья.
— А чего же вы ждали? - Мальчик покраснел до ушей.
— Да ничего определенного…
— Не преступления?
— Не знаю.
Мегрэ заметил, что адвокат пристально смотрит на Гюса, не то желая разрешить для себя мучительный вопрос, не.то обнаружив в сыне нечто для себя новое.
— Вам уже пятнадцать, Гюс?
— В июне будет шестнадцать.
— Как, по-вашему, лучше: чтобы мы побеседовали с вами при отце или наедине, у вас в комнате или в другом месте?
Мальчик заколебался. Его пыл прошел, но нервы еще были напряжены. Он вновь обратился к адвокату.
— Как лучше, папа?
— Мне кажется, что у тебя в комнате удобнее… Да, вот что, сынок… Сейчас должна вернуться Бэмби — если уже не пришла… Мне хотелось бы, чтобы вы оба позавтракали как обычно и не беспокоились обо мне… Я не буду за столом.
— Ты не будешь завтракать?
— Не знаю… Может быть, попрошу принести сюда. Мне нужно отдохнуть.
Чувствовалось, что паренек готов броситься к отцу на шею и что удерживает его не присутствие Мегрэ, а какая-то стеснительность, вероятно, всегда существовавшая в отношениях между Парандоном и сыном.
Видимо, ни тот, ни другой не были склонны к излиянию чувств и объятиям, и Мегрэ ясно представилось, как Гюс в детстве Прокрадывался в кабинет и молча, не шевелясь, смотрел, как отец работает или читает.
— Если хотите — пойдем ко мне…
Когда они проходили через гостиную, Мегрэ увидел ожидавших его там Люка и Торранса. Им было явно не по себе в огромном и великолепном зале.
— Как, ребята, кончили?
— Все, патрон. Хотите взглянуть на план или узнать — кто куда ходил?
— После… Когда это произошло?
— Между половиной десятого и без четверти десять… Можно сказать почти наверняка — в девять часов тридцать семь минут.
Мегрэ обратил внимание на раскрытые настежь окна.
— Открыты с утра? — спросил он.
— Да, с четверти девятого.
Поверх гаража — ряд больших окон высившегося за ним шестиэтажного дома, выходящего фасадом на Цирковую улицу. Какая-то женщина прошла через кухню с кастрюлей в руках. Этажом выше старушка пеленала ребенка.
— Прежде всего вам надо перекусить где-нибудь… Что у Жанвье?
— Он отыскал мать — она живет в деревне в районе Берри. Телефона у нее нет, и он договорился с кем-то из тамошних жителей, что ее приведут на переговорный. Сейчас он в соседнем кабинете — ждет вызова.
— Пусть потом догоняет вас. Тут на улице Миромениль есть неплохой ресторанчик, «Котелок» называется… Когда позавтракаете — поделите между собой этажи вон того дома на Цирковой улице и опросите всех жильцов, у которых окна выходят на эту сторону… Оттуда видно — проходил ли кто-нибудь через гостиную между половиной десятого и без четверти десять. А может быть, кто-то заметил, что делалось в это время и в других комнатах…
— Где мы встретимся?
— Когда кончите — на набережной. А если окажется что-нибудь важное, здесь. Я, наверно, еще не уйду…
Гюс прислушивался к их разговору. Страшное событие не лишало его ребяческого интереса к деятельности сыщиков.
— Пошли, Гюс…
Мальчик повел его узким коридором мимо кухни. Через стеклянную дверь Мегрэ увидел толстуху в темном платье.
— Вторая дверь…
Большая комната. Совсем иная атмосфера, нежели во всей квартире. Правда, такая же стильная мебель — надо же куда-то девать! — но Гюс использовал ее на свой лад — пристроил какие-то доски и полки.
Были тут четыре репродуктора, два-три проигрывателя, на одном белом столике — микроскоп, на другом — какая-то сложная электрическая схема из медной проволоки. У окна — единственное кресло, кое-как прикрытое куском красной ткани. Такая же ткань была вместо покрывала на кровати, так что получалось нечто вроде дивана.
— Бережете? — удивился Мегрэ, увидев на этажерке большого плюшевого медведя.
— А что тут такого? Отец купил, когда мне исполнился год…
Он произносил «отец» с гордостью, почти с вызовом. Чувствовалось, что мальчик готов яростно защищать его.
— Вы любили мадемуазель Ваг?
— Я ведь сказал — мы дружили..
Видимо, ему льстило, что двадцатипятилетняя девушка обращалась с ним по-дружески.
— Вы часто заходили к ней в кабинет?
— По крайней мере — раз в день.
— А бывали с нею где-нибудь?
Гюс удивленно вскинул глаза на комиссара. Тот набивал трубку.
— Где, например?
— Ну, скажем, в кино или на танцах…
— Я не танцую… И никуда с ней не ходил.
— А у нее дома были?
Он снова покраснел до ушей.
— Не пойму, чего вы от меня добиваетесь? На что намекаете?
— Вы знали об отношениях Антуанетты и отца?
— Знал, ну и что? — огрызнулся Гюс, задрав голову, как петушок. — Плохо это, что ли, по-вашему?
— Речь идет не обо мне, а о вас.
— По-моему, отец волен поступать, как ему угодно.
— А как же ваша мама?
— Это ее не касалось.
— Что вы хотите сказать?
— Что мужчина имеет право…
Он не закончил, но и начало фразы было достаточно красноречиво.
— Как вы думаете, не в этом ли причина сегодняшнего преступления?
— Откуда я знаю?
— Могли ли вы ожидать подобное?
Мегрэ сидел в красном кресле и медленно раскуривал трубку, не сводя взгляда с этого еще продолжающего расти подростка с непомерно длинными руками и ногами.
— И ждал, и не ждал…
— Говорите точнее. Разве вы так отвечаете на уроке в лицее?
— Вот уж не думал, что вы такой…
— Такой грубиян, да?
— Похоже, что я вам неприятен или вы подозреваете меня в чем-то?
— Вот именно.
— Да ведь не в убийстве же Антуанетты? Прежде всего, я был на уроке.
— Знаю… Знаю и то, что вы преисполнены искреннего уважения к отцу.
— Ну и что? Разве плохо это?
— Вовсе нет… И одновременно вы считаете его беззащитным существом.
— К чему вы клоните?
— Тут нет ничего дурного, Гюс… Просто в быту ваш отец не любит стоять за себя… Он считает, будто во всем, что с ним происходит, виноват он сам.
— Он человек умный и порядочный.
— И Антуанетта была на свой лад беззащитная… А в общем-то, ведь только вы с нею могли охранять вашего отца… Потому-то между вами и возник своего рода сговор.
— Мы никогда ни о чем таком не говорили…
— Охотно верю… Тем не менее оба вы считали себя союзниками… Вот почему, даже не говоря об этом с ней, вы пользовались любым предлогом, чтобы побыть с нею.
— К чему вы ведете?
И в первый раз подросток, крутивший в пальцах кусок медной проволоки, отвернулся от Мегрэ.
— Я уже привел: это вы, Гюс, прислали мне письма и вы же вчера звонили в полицию.
Теперь Мегрэ видел только спину. Наступило долгое молчание. Наконец Гюс повернулся, лицо его выражало полное смятение.
— Да, я… Ведь вы все равно установили бы это, правда? - В его взгляде уже не чувствовалось недоверия. Казалось, комиссар снова завоевал его уважение.
— А почему вы заподозрили меня?
— Потому что такие письма мог писать либо убийца, либо тот, кто пытался окольным путем защитить вашего отца.
— Ну, это могла быть и Антуанетта.
Мегрэ не стал убеждать его, что мадемуазель Ваг была уже не в том возрасте, когда прибегают к подобным приемам — надуманным и ребяческим.
— Я разочаровал вас, Гюс?
— Мне почему-то казалось, что вы возьметесь за это дело иначе.
— А как, например?
— Понятия не имею… Просто я читал отчеты о ваших расследованиях… и думал, что вы — человек, который все понимает…
— А теперь?
Гюс только пожал плечами.
— Теперь я и сам не знаю…
— Кого же, по-вашему, я должен арестовать?
— Никого.
— Вот как? А что же мне тогда делать?
— Вам виднее. Вы начальник уголовного отдела сыскной полиции, а не я!
— Могло ли убийство произойти вчера или даже сегодня в девять часов?
— Наверняка нет.
— А от чего вы хотели защитить отца? - Снова молчание.
— Я чувствовал, что ему грозит опасность.
— Какая?
Мегрэ был убежден, что Гюс понял смысл его вопроса. Мальчик хотел защитить отца. От кого? Может быть, от него же самого.
— Я не буду больше отвечать.
— Почему?
— Так.
И решительно добавил:
— Можете увезти меня на набережную Орфевр… Задавайте мне часами один и тот же вопрос… Наверно, вы считаете меня мальчишкой, но — клянусь — больше вы не вырвете у меня ни слова.
— Ладно, больше ничего не буду у вас спрашивать. Кстати, вам пора завтракать, Гюс.
— Сегодня можно и опоздать в лицей.
— Где комната вашей сестры?
— Тут же, в коридоре, через две двери…
— Ну, не сердитесь на меня!
— Вы выполняете свой долг…
И Гюс захлопнул за ним дверь. Немного погодя Мегрэ постучался к Бэмби. Из комнаты доносился шум пылесоса. Ему открыла светловолосая девушка в форменном платье.
— Вы ко мне?
— Вы — Лиза?
— Да, я горничная. Мы уже встречались с вами.
— А где барышня?
— Наверно, в столовой. А может, у отца или у матери. Это через площадку, на другой половине.
— Я знаю, где это. Вчера я был у мадам Парандон.
В открытую дверь он увидел столовую. Стены, доверху обшитые деревянными панелями. На столе, за которым могли бы сесть человек двадцать, — всего два прибора. Сейчас сюда пожалуют Бэмби и Гюс и сядут на свои места, отделенные друг от друга белой равниной скатерти. Им будет прислуживать Фердинанд в белых перчатках.
По пути Мегрэ приоткрыл двери кабинета Парандона. Тот все так же сидел в кресле. Около него на сервировочном столике — бутылка вина, стакан и несколько бутербродов. Адвокат не шевельнулся. Может, даже не услышал, как открылась дверь. Солнечный свет падал на его макушку, и издали казалось, что она лысая.
Комиссар прикрыл дверь, нашел коридор, по которому проходил вчера, и дверь в будуар. Оттуда доносился незнакомый ему пылкий, трагический голос. Слова были невнятны, но в тоне чувствовалась неудержимая страстность.
Мегрэ резко постучал. Голос умолк, и через секунду дверь открылась, и перед ним выросла девушка. Она еще тяжело дышала, глаза у нее сверкали, ноздри раздувались.
— Что вам нужно?
Мадам Парандон все в том же голубом пеньюаре стояла, повернувшись к окну, чтобы скрыть от комиссара свое лицо.
— Я — комиссар Мегрэ.
— Так я и думала. Ну и что?… Имеем мы право располагать собой в своем доме?
Не красавица, но очень привлекательная, хорошо сложена… Строгий костюм и — вопреки моде — волосы связаны лентой.
— Мне хотелось бы, мадемуазель, до завтрака немного поговорить с вами.
— Здесь?
Он заколебался, увидев, как вздрогнули плечи у матери.
— Необязательно… Где вам угодно.
Бэмби вышла из будуара не оглянувшись, закрыла за собой, дверь и спросила:
— Куда пойдем?
— Может быть — к вам? — предложил он.
— Там Лиза убирает.
— Тогда в какую-нибудь другую комнату.
— Все равно.
Ее враждебность вовсе не относилась к Мегрэ. Скорее всего, это было общее душевное состояние. Теперь, когда ее пламенную речь прервали, нервы девушки сдали и она вяло шла за Мегрэ.
— Только не к… — начала она.
— Разумеется, не к мадемуазель Ваг. — Они отправились в кабинет Тортю и Бода — те ушли завтракать.
— Сядем, мадемуазель Бэмби… Вы видели вашего отца?
— Я не хочу сидеть.
Она трепетала от возбуждения и не могла спокойно сидеть на стуле.
— Как вам угодно…
Он тоже не сел, а прислонился к столу Тортю.
— Я спросил: видели ли вы отца?
— С того момента, как вернулась, — не видела.
— А когда вы вернулись?
— В четверть первого.
— От кого вы узнали?
— От швейцара.
По-видимому, Ламюр подкарауливал обоих — Бэмби и Гюса — чтобы первым сообщить о происшествии!
— Ну, а дальше?
— Что — дальше?
— Что вы делали?
— Фердинанд хотел что-то сказать мне, но я не стала его слушать и пошла прямо к себе.
— А у вас была Лиза?
— Да. Убирала ванную. Из-за того, что случилось, все в доме делается с опозданием.
— Вы плакали?
— Нет!
— У вас не появилось желания поговорить с отцом?
— Может быть… Не помню… Во всяком случае, я не пошла к нему.
— И долго вы оставались у себя в комнате?
— Я не смотрела на часы… Наверно, минут пять или чуть больше.
— И что вы делали?
Она нерешительно взглянула на Мегрэ. Видимо, в этом доме было так принято — все они, прежде чем ответить, обдумывали свои слова.
— Смотрелась в зеркало.
Сказано вызывающе. Эту же черту он обнаружил и у других членов семьи.
— Почему же так долго?
— Сказать откровенно, да? Ладно, буду говорить начистоту. Мне хотелось выяснить, на кого я похожа.
— На отца или на мать?
— Да.
— Ну, и что же вы решили?
Она вся напряглась и резко бросила:
— На мать.
— Вы что, ненавидите свою мать, мадемуазель Парандон?
— Вовсе нет. Мне даже хотелось бы поддержать ее. И я пыталась…
— Поддержать — в чем?
— Вы думаете, что таким образом можете добиться чего-нибудь?
— О чем это вы?
— О ваших вопросах… О моих ответах…
— Я стараюсь понять…
— Вы провели в нашей семье всего несколько часов и надеетесь понять, как мы живем? Не подумайте, что я враждебно к вам настроена, но я ведь знаю, что вы с понедельника рыскаете по всему дому…
— И знаете, кто писал мне письма?
— Да.
— А как вы узнали?
— Увидела, как он срезает штамп с бумаги.
— Гюс сказал вам, для чего он это делает?
— Нет… Я догадалась уже потом, когда пошли толки о письмах…
— И кто о них толковал?
— Не помню… Кажется, Жюльен Бод… Он мне очень нравится. С виду он чучело гороховое, но в действительности — парень что надо.
— Меня интересует одна подробность… Вы сами придумали себе имя Бэмби, а брату — Гюс? Она слегка улыбнулась.
— Вас это удивляет?
— Из протеста?
— Угадали. Из протеста против жизни в этой огромной шикарной казарме, против нашего образа жизни, против тех людей, которые у нас бывают. Лучше бы я родилась в какой-нибудь простой семье и сама пробивала бы себе дорогу в жизни…
— Вы и так пробиваете свой путь — на свой лад…
— Ну, знаете, археология… Не хотела я заниматься таким делом, где мне пришлось бы отбивать место у других…
— Вас особенно злит ваша мама?
— Я, знаете, предпочитаю не говорить о ней…
— Но разве же не в ней сейчас суть дела?
— Возможно… Не знаю…
Она украдкой взглянула на комиссара.
— Вы считаете, что это — она? — настаивал Мегрэ.
— Почему вы так думаете?
— Когда я подошел к ее комнате, я слышал, с каким жаром вы там изъяснялись…
— Ну, это вовсе не значит, что я считаю ее виновной. Мне не нравится тот образ жизни, который она ведет сама и навязывает нам… Не нравится…
Она владела собой хуже, нежели ее брат, хотя внешне казалась спокойнее.
— Вы ставите ей в вину, что ваш отец не был с ней счастлив?
— Нельзя делать счастливыми людей против их воли. А что касается несчастья…
— Мадемуазель Ваг нравилась вам так же, как и Жюльен Бод?
Не колеблясь, она отрезала:
— Нет!
— Почему?
— Она была просто мелкая интриганка, которая внушала отцу, что любит его!
— А вы когда-нибудь слышали, как она говорила о своей любви?
— Еще чего! Стала бы она ворковать при мне?! Достаточно было видеть ее с отцом! И я прекрасно понимала, что у них происходит при закрытых дверях!
— Вы что — из моральных соображений…
— Плевать мне на моральные соображения! Да о какой морали идет речь? Мораль какого круга? Разве мораль в нашем районе та же, что в каком-нибудь провинциальном городишке? Или в двадцатом округе?[9]
— По-вашему, мадемуазель Ваг чем-нибудь огорчала вашего отца?
— Может быть, она еще больше отдаляла его…
— Вы хотите сказать, что он отдалился от семьи — из-за нее?
— Я как-то не задумывалась над таким вопросом. Да и никто другой о нем не думал… Скажем так, не будь ее — может быть еще удалось бы…
— Восстановить?
— Тут нечего восстанавливать… Родители никогда не любили друг друга… И вообще я не верю в любовь… Но ведь можно просто жить в каком-то согласии, хотя бы в покое…
— Этого вы и пытались добиться?
— Иногда я пыталась утихомирить неистовство мамы, доказать ей всю ее непоследовательность…
— А отец не помогал вам в этом?
Хотя у девушки был совсем иной образ мысли, нежели у брата, все же кое о чем они судили одинаково.
— Отец отступился.
— Из-за мадемуазель Ваг?
— А я больше не буду отвечать вам… Ничего больше не скажу… Вы поставьте себя на мое место — я возвращаюсь из Сорбонны и вдруг…
— Что же, может, вы и правы… Но поверьте, я делаю все, чтобы в дальнейшем избежать мучительных формальностей… Вы тоже представьте себе расследование, которое будет тянуться неделями… Неопределенность… Вызовы в сыскную полицию… Потом — к следователю…
— Да, об этом я не подумала… А что вы будете теперь делать?
— Я еще ничего не решил.
— Вы завтракали?
— Нет. Да и вы тоже, и Гюс, наверно, ждет вас в столовой.
— Разве отец не будет завтракать с нами?
— Ему хочется побыть у себя одному.
— А вы не хотите завтракать?
— Есть сейчас не хочу, но скажу откровенно, умираю от жажды.
— Чего выпьете? Пива? Вина?
— Все равно — лишь бы стакан побольше! - Она невольно улыбнулась.
— Обождите минутку.
Он понял, почему она улыбалась. Она не могла представить себе, что комиссару вынесут стакан вина на кухню или в буфетную, как простому разносчику. Но и не могла допустить мысли, что он сядет рядом с нею и Гюсом в столовой.
Она не стала обременять себя подносом. В одной руке она держала бутылку старого Сент-Эмилиона, в другой — большой граненый хрустальный стакан.
— Не сердитесь, если я была резка и от меня не было проку.
— Ну почему же? От всех вас был прок… Идите скорее есть, мадемуазель Бэмби!
Забавное ощущение — сидеть вот так, в одиночестве, в кабинете Тортю и Бода, с бутылкой вина! Раз он сказал «побольше» — она принесла чайный стакан, и он без стесненья налил его до краев.
Его и в самом деле мучила жажда. А кроме того, ему хотелось как-то подстегнуть себя, ибо за всю долгую службу ему, пожалуй, ни разу не выпадало такое тягостное утро. Комиссар был уверен, что мадам Парандон ждет его. Конечно, ей было известно, что он уже допросил всех домочадцев, и теперь она изнывала, когда же, наконец, дойдет очередь до нее.
Интересно, велела ли она принести себе поесть, как это сделал муж?
Стоя у окна, комиссар пил вино медленными глотками, рассеянно поглядывая на двор. Впервые там не стояло ни Одной машины — только рыжий кот лениво потягивался на солнце. Ламюр сказал, что в доме нет никаких животных, кроме попугая, значит, этот кот соседский и, наверно, забрел сюда в поисках спокойного местечка.
Сначала Мегрэ не решался выпить второй стакан, но, поколебавшись, набил трубку и выпил еще полстакана. Затем, вздохнув, отправился уже знакомыми коридорами в будуар.
Стучать не пришлось. Несмотря на ковровую дорожку, мадам Парандон услышала его шаги и, едва он подошел, дверь открылась. Она была в том же голубом шелковом пеньюаре, но успела за это время причесаться и накраситься, так что выглядела почти так же, как накануне.
Может быть — чуть более напряженное, усталое лицо? Трудно сказать. Чувствовался какой-то надлом, но Мегрэ не мог бы сказать, в чем дело.
— Я ждала вас.
— Знаю. Вот я и пришел.
— Почему же пришли ко мне — последней?
— Ну… может быть, чтобы дать вам время на размышление.
— О чем мне размышлять?
— О том, что произошло… И что неизбежно произойдет дальше…
— Это вы о чем?
— После того как совершится убийство, рано или поздно обязательно следует дознание, арест, суд…
— Разве это касается меня?
— Вы терпеть не могли Антуанетту, не так ли?
— Как, и вы называете ее по имени?
— А кто еще звал ее так?
— Хотя бы Гюс… А может быть, и мой муж… не знаю… Он такой галантный, что даже в самые интимные минуты способен говорить «мадемуазель».
— Она умерла…
— Ну так что? Неужели только потому, что человек умер, нужно наделять его всеми добродетелями?
— Что вы делали прошлой ночью после того, как вернулись из «Крийона» и сестра ваша ушла?
Нахмурив брови, она припоминала. Потом усмехнулась:
— Я и забыла, что вы набили весь дом сыщиками… Да… Представьте себе, у меня разболелась голова, я приняла таблетку аспирина, а потом, ожидая, пока лекарство подействует, попробовала читать… Вон и книга еще лежит там и заложена на странице десятой или двенадцатой… Долго я не смогла читать… и легла… Но заснуть не удалось… Со мной это часто бывает — врач знает…
— Доктор Мартен?
— Нет, Мартен лечит мужа и детей, а я предпочитаю доктора Помруа. Он живет на бульваре Осман… Но, слава богу, я ничем не болею…
Последние слова она отчеканила, словно бросая вызов.
— Я не лечусь, не соблюдаю ни диеты, ни режима…
И Мегрэ понял, что под этим подразумевалось: «Не то, что мой муж!»
Но мадам Парандон не произнесла эти слова вслух, а продолжала:
— Единственное, на что я жалуюсь, — это плохой сон. Иногда бывает, что к трем часам ночи я не засну. А это так изнуряет, так изводит…
— Значит, и нынче ночью?..
— Да.
— Вы были чем-нибудь взволнованы?
— Думаете — вашим визитом? — отпарировала она.
— Может быть — анонимными письмами… Ведь могли же они создать напряженную атмосферу…
— Я и без анонимных писем уже много лет плохо сплю… В общем, вчера мне пришлось принять барбитурат. Рецепт выписал доктор Помруа. Показать вам коробочку с таблетками?
— Зачем мне они?
— Почем я знаю? Судя по вашим вчерашним вопросам, я могу ожидать чего угодно… Так вот, несмотря на снотворное, я еще долго мучилась… А когда проснулась — изумилась, что уже половина двенадцатого.
— По-моему, вы нередко встаете поздно?
— Так поздно — нет… Я позвонила Лизе. Она принесла на подносе чай и сухарики. А когда она раздвинула шторы, я заметила, что у нее красные глаза, и спросила, почему она плакала… Она разрыдалась и сказала, что у нас стряслась беда… Я сразу подумала о муже…
— Что случилось что-то с ним?
— По-вашему, он здоровый человек? Вы лаже не подозреваете, что сердце у него может сдать в любой момент… как и все, остальное…
Комиссар не уточнил, что значит «остальное», оставив этот вопрос на будущее.
— И в конце концов Лиза сообщила, что убили мадемуазель Ваг и что в доме полно полиции.
— Как вы реагировали на это?
— Я была так потрясена, что принялась за чай… Потом бросилась в кабинет к мужу… Что с ним теперь сделают? - Он притворился, что не понял:
— С кем?
— С мужем, разумеется! Ведь вы же не засадите его в тюрьму… С таким здоровьем он…
— С чего бы мне отправлять его в тюрьму? Прежде всего это не в моей власти, а зависит от следователя. Кроме того, в настоящий момент у меня просто нет никаких причин для его ареста…
— А кого же вы тогда подозреваете?
Не отвечая, он принялся медленно расхаживать по голубому с желтыми листьями ковру, а мадам Парандон уселась, как и вчера, на кушетку.
— Зачем бы понадобилось вашему мужу убивать свою секретаршу? — спросил он, отчеканивая каждый слог.
— А разве для этого нужны причины?
— Обычно без причин не убивают.
— А вы не думаете, что некоторые люди могут просто выдумать причину?
— Ну, какую же в данном случае?
— Например, если она была беременна…
— А у вас есть какие-нибудь основания для такого предположения?
— Никаких.
— Ваш муж — католик?
— Нет.
— Но если допустить, что она была беременна, то разве не могло быть так, что это обрадовало бы мосье Парандона?
— Это только осложнило бы его жизнь…
— Не забывайте, что теперь уже не то время, когда на незамужних матерей показывали пальцами… Годы-то идут, мадам Парандон… Многие теперь уже не стесняются обращаться к гинекологу…
— Я сказала об этом только для примера…
— Поищите другую причину.
— Она могла и шантажировать его.