1 2 3 4 5 6 
Генрих. Ради спасения немногих я буду повинен в истреблении всех.
      
Гёц. А разве ты раньше не видывал наемников? Ты знал, что они не слишком благообразны.
      
Генрих. Эти хуже всех.
      
Гёц. Ерунда! Все солдаты похожи друг на друга. Кого же ты думал встретить? Ангелов?
      
Генрих. Людей. И я хотел просить их пощадить других людей. Они вошли бы в город, только поклявшись, что оставят в живых всех жителей.
      
Гёц. Значит, ты готов был поверить моему слову?
      
Генрих. Твоему слову? (Глядит на него.) Ты Гёц?
      
Гёц. Да.
      
Генрих. Я... Я думал, что смогу на тебя положиться.
      
Гец (удивленно). На мое слово? (Пауза.) Даю тебе слово
      
Генрих молчит.
      
Клянусь тебе, если ты введешь нас в город, я сохраню жизнь его жителям.
      
Генрих. И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?
      
Гёц. Но ты сам говорил...
      
Генрих. Да, до того, как увидел тебя.
      
Гёц (хохочет). Понятно! Тот, кто меня видит, редко верит моему слову. Должно быть, я кажусь слишком умным, чтобы сдержать его. Так вот, послушай: лови меня на слове. Ради того, чтоб проверить! Только проверить... Ведь я христианин: хочешь, поклянусь на Библии? Поверь мне, как это ни глупо! Разве вы, попы, не обязаны искушать нечестивцев добром?
      
Генрих. Искушать добром тебя? Представляю, как бы ты был рад!
      
Гёц. Ты меня раскусил. (Глядит на него улыбаясь.) Убирайтесь все!
      
Офицеры и Катерина уходят.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      
      
Гёц, Генрих.
      
      
Гёц (почти с нежностью). Ты весь в поту. Как ты страдаешь!
      
Генрих. Моих страданий мало. Страдают другие, а не я. Господь пожелал, чтобы я мучился чужими, а не своими муками. Зачем ты глядишь на меня?
      
Гёц (по-прежнему нежно). У меня тоже бывала такая двуличная рожа. Гляжу на тебя, а самого себя жаль: мы с тобой одной породы.
      
Генрих. Ложь! Ты предал своего брата, я своих братьев не предам.
      
Гёц. Ты их предашь этой ночью.
      
Генрих. Ни этой ночью, ни потом. (Пауза.)
      
Гёц (равнодушно). Что же бедняки сделают с попами? Повесят на мясных крючьях?
      
Генрих (кричит). Замолчи! (Овладевает собой.) Вот ужасы войны. Я только бедный священник, и я бессилен их предотвратить.
      
Гёц. Лицемер! Этой ночью в твоей власти жизнь или смерть двадцати тысяч людей.
      
Генрих. Я не желаю этой власти. Она от дьявола.
      
Гёц. Хочешь или нет, но ты обладаешь ею.
      
Генрих убегает.
      
Эй, что ты делаешь? Если бежишь — значит, ты решился.
      
Генрих (возвращается, глядит на него и начинает смеяться). Ты прав. Бежать или с собой покончить — все это ни к чему. Все только способ умолчания. Но я избранник божий.
      
Гёц. Лучше скажи, что ты похож на крысу.
      
Генрих. Все равно. Избранник — человек, припертый к стенке дланью господа. (Пауза.) Господи! Зачем твой выбор пал на меня?
      
Гёц (ласково). Последние муки... Как хотелось бы их сократить. Дай помогу тебе.
      
Генрих. Ты хочешь мне помочь, когда сам бог молчит? (Пауза.) Так вот, я лгал: я не его избранник. Да и какой из меня избранник? Кто заставил меня покинуть город? Кто поручал тебя найти? По правде говоря, я сам себя избрал. Пришел просить тебя о милосердии к братьям, зная, что ничего не добьюсь. Я передумал — и не оттого, что у вас злобные рожи, просто теперь я вижу их наяву. Я хотел чинить Зло, увидев вас, понял, что и впрямь причиню его. Знаешь ли ты, что я ненавижу бедняков?
      
Гёц. Да, знаю.
      
Генрих. Почему они бегут от меня, когда я им протягиваю руки? Почему страдания их всегда неизмеримо больше моих? Господи, как мог ты допустить, чтобы на свете были бедняки! Почему не сделал ты меня монахом? Там, в монастыре, я был бы твой, но как быть нераздельно твоим, когда люди подыхают с голоду? (Гёцу.) Я пришел, чтобы выдать их тебе, надеясь, что ты их истребишь, и тогда я смогу позабыть, что они жили.
      
Гёц. Ну и что же?
      
Генрих. Я передумал: в город ты не войдешь.
      
Гёц. А что, если на то была господня воля, если господь хотел, чтобы ты впустил нас в город? Так послушай: ты промолчишь — и священники погибнут этой ночью, наверняка погибнут. А бедняки? Ты думаешь, выживут? Осаду я не сниму. Через месяц в Вормсе все передохнут с голоду. Ты не властен решать — жизнь или смерть. Ты можешь только выбрать, как им умирать. Так выбирай же скорую смерть, они только выгадают, погибнув этой ночью, прежде чем перебьют священников: умрут, не замарав руки, и все окажутся на небесах. Если ты оставишь им несколько недель, они запятнают себя кровью и отправятся в ад. Послушай, поп, а вдруг это дьявол велит тебе продлить их земную жизнь, чтоб они успели заслужить вечное проклятье? (Пауза.) Скажи мне, как проникнуть в город?
      
Генрих. Тебя нет.
      
Гёц. Что?
      
Генрих. Тебя нет. Твои слова умирают прежде, чем я их расслышу. Такие лица, как твое, не повстречаешь ясным днем, Я знаю все, что ты мне собираешься сказать, все твои поступки предвижу. Ты — мое создание, это я внушаю тебе твои мысли. Мне все это снится. Все мертво, в воздухе разлиты сновидения.
      
Гёц. Значит, ты тоже снишься мне, я тебя насквозь вижу, настолько, что ты мне уже надоел. Осталось только выяснить, кому из нас кто снится.
      
Генрих. Я не покидал город! Не выходил из него. Мы играем перед намалеванными декорациями. Что ж, ты мастер говорить, играй комедию! Знаешь ля ты роль? Я-то свою знаю: говорить «нет! нет! нет! нет! нет! нет!» Ты молчишь. Это наваждение, обыкновенное наваждение, да к тому же еще нелепое. Что бы я стал делать в лагере Гёца? (Указывает на город.) Если бы только эти огни погасли! Почему этот город виден там, вдали, если я не выходил за его пределы? (Пауза.) Да, это дьявольское искушение! Только не знаю какое. (Гёцу.) Одно мне ясно: я вижу дьявола. Спектакль начнется фантасмагорией, а потом пойдут рожи.
      
Гёц. Ты его уже видел?
      
Генрих. Чаще, чем ты свою мать.
      
Гёц. Я на него похож?
      
Генрих. Ты? Бедняга! Ты просто шут
      
Гёц. Шут?
      
Генрих. Без шута не обойтись! Его роль — мне перечить. (Пауза.) Я победил.
      
Гёц. Что?
      
Генрих. Я победил. Гаснет последний огонек. Исчезает дьявольское видение — Вормс. Постой, сейчас и ты исчезнешь, страшному наваждению придет конец. Ночь. Повсюду ночь... Какой покой!
      
Гёц. Продолжай, поп, продолжай! Я знаю все, что ты мне скажешь. Год назад... О да, мой брат, я знаю, как хотелось бы вместить в себя всю эту ночь! Как я хотел того же.
      
Генрих (бормочет). Где же я проснусь?
      
Гёц (внезапно смеется). Ты уже проснулся, штукарь! И знаешь это. Всё наяву — взгляни же на меня, дотронься до меня! Здесь я, во плоти. Взгляни! Вот и луна показалась, вот снова твой дьявольский город выступает из мрака. Взгляни-ка, разве это призрак? Ведь это настоящая скала. И настоящие укрепления. Это настоящий город, в нем настоящие жители, а ты настоящий предатель.
      
Генрих. Предателем становишься, когда предаешь. Зря стараешься, я не предам.
      
Гёц. Предашь, раз ты предатель. Послушай, поп, ведь ты уже предатель. Две стороны дерутся, а ты хочешь в одно и то же время быть и за тех и за других. Значит, ведешь двойную игру. Значит, говоришь на двух языках. Страданья бедняков ты по-латыни называешь испытанием, а по-немецки — неравенством. Что изменится для тебя, если ты впустишь меня в город? Станешь предателем? Но ты уже предатель, только и всего. Предатель, который совершает предательство, — это предатель, который приемлет себя.
      
Генрих. Откуда ты все это знаешь, если не я внушил тебе эти слова.
      
Гёц. Я тоже предатель. (Пауза.) Я уже прошел тот путь, который предстоит пройти тебе. Ты только взгляни на меня, разве у меня не цветущий вид?
      
Генрих. Вид у тебя цветущий, потому что ты следуешь своей натуре. Все незаконнорожденные — предатели, уж это известно, а я не из ублюдков.
      
Гёц (хочет ударить его, но сдерживается). Помни: кто назвал меня ублюдком, больше не раскрывает рта.
      
Генрих. Ублюдок!
      
Гёц. Поп! Поп, ну образумься! Не то я отрублю тебе уши. Впрочем, это не поможет — язык-то у тебя останется! (Внезапно обнимает его.) Люблю тебя, мой брат. Мы оба появились на свет вне закона. Чтобы породить тебя, попам пришлось переспать с Нищетой. Зловещий акт. (Пауза.) Конечно, ублюдки предают. Что они, по-твоему, еще могут делать? Я с самого рождения раздвоился: мать отдалась босяку; я как бы из двух половинок, которые никогда не склеишь, одна другой противна. А разве ты лучше меня? Полупоп, полубедняк — из этого еще ни разу не получался цельный человек. Нас нет, и у нас ничего нет. Законнорожденные дети даром радуются жизни на земле. Но это ни тебе, ни мне не дано. С детства я гляжу на мир сквозь замочную скважину. В мире у каждого свое место. Но для нас места нет, мы изгои. Откажись от мира, который не хочет тебя знать. Твори Зло! Увидишь, как тебе станет легко.
      
Входит офицер.
      
Чего ты хочешь?
      
Офицер. Прибыл посланец архиепископа.
      
Гёц. Пусть войдет.
      
Офицер. Он принес вести. Противник оставил семь тысяч убитыми. Это отступление.
      
Гёц. А мой брат?
      
Офицер хочет что-то сказать ему на ухо.
      
Не подходи ко мне и говори громко.
      
Офицер. Конрад убит.
      
С этой минуты Генрих начинает пристально вглядываться в Гёца.
      
Гёц. Вот как. Нашли ли его тело?
      
Офицер. Да.
      
Гёц. В каком виде, отвечай!
      
Офицер. Оно обезображено.
      
Гёц. Удар шпаги?
      
Офицер. Волки.
      
Гёц. Какие волки? Здесь есть волки?
      
Офицер. Арнгеймский лес...
      
Гёц. Хорошо. Дайте мне закончить одно дело, и мы направим против них целую армию: я истреблю всех волков Арнгейма. Ступай!
      
Офицер уходит. Пауза.
      
Умер без причастия. Волки обгрызли его лицо. Но видишь, я улыбаюсь.
      
Генрих (мягко). Зачем ты его предал?
      
Гёц. Люблю завершенность... Поп, я сам стал тем, чем стал. Не моя заслуга, что я не знал отца, но званием братоубийцы я обязан лишь самому себе. (Пауза.) Теперь он мой, только мой.
      
Генрих. Кто? Что?
      
Гёц. Дом Гейденштамов. Им теперь конец. Весь род теперь сведен ко мне, от Альбериха — основателя, до Конрада — последнего наследника. Взгляни-ка на меня. Я — фамильный склеп. Отчего ты смеешься?
      
Генрих. Я думал, этой ночью увижу дьявола. Теперь, пожалуй, мы вдвоем его увидим.
      
Гёц. Плевать мне на дьявола. Он только берет чужие души, но не он обрекает их на проклятье. Я хочу вести дело только с господом. Ведь от него пошли и чудовища и святые. Бог видит меня, знает, что я убил своего брата, и сердце его кровоточит. Да, господи, все верно, — я его убил. А что ты можешь против меня? Я совершил страшнейшее из преступлений, а бог справедливости меня не может покарать: уже больше пятнадцати лет, как он меня проклял. Что ж, хватит на сегодня: сегодня праздник. Я буду пить.
      
Генрих (приближаясь к нему). Держи! (Достает из кармам ключ и протягивает его Гёцу.)
      
Гёц. Что это?
      
Генрих. Ключ.
      
Гёц. Какой ключ?
      
Генрих. Ключ от Вормса.
      
Гёц. Я же сказал, что хватит на сегодня. Черт побери! Ведь он мой брат. Не каждый день хоронишь брата, я могу себе позволить отпуск до завтра.
      
Генрих (приближается к нему). Трус!
      
Гёц (останавливаясь). Взяв ключ, я все сожгу.
      
Генрих. В самой глубине ложбины большая белая скала. У подножия прикрытая кустарником дыра. Войдешь в подземный ход и обнаружишь дверь — откроешь ее этим ключом.
      
Гёц. Как тебя полюбят твои бедняки! Как они тебя благословят!
      
Генрих. Мне теперь все равно, теперь я погиб... Но тебе, ублюдок, я доверяю своих бедняков. Выбирай!
      
Гёц. Ты сказал, что стоит лишь взглянуть на мою рожу...
      
Гeнрих. Я ее плохо разглядел.
      
Гёц. А что ты видишь теперь?
      
Генрих. Вижу, что ты противен самому себе.
      
Гёц. Это верно. Но только ты не слишком обольщайся. Я уже пятнадцать лет себе противен. Разве ты не понял, что Зло — единственное, ради чего я живу? Дай мне этот ключ! (Берет ключ.) Что ж, поп, ты врал себе до самого конца. Решил, будто тебе удастся скрыть от себя собственное предательство, и под конец ты все же предал: ты выдал Конрада.
      
Генрих. Конрада?
      
Гёц. Не беспокойся. Ты так походишь на меня, что я тебя принял за самого себя. (Уходит.)
     
    
    
     
      
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
     
     
      
Палатка Гёца. Сквозь щель в свете лупы виден раскинувшийся вдали город.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
      
      
Третий офицер, Герман, Катерина.
      
Герман входит и пытается спрятаться за походной кроватью. Его голова и тело исчезают, виден лишь толстый зад. Катерина входит и, подойдя к нему, дает ему пинок. Герман в растерянности вскакивает. Катерина хохочет и отступает.
      
      
3-й офицер. Если ты закричишь...
      
Катерина. Если я закричу, тебя схватят и Гёц велит тебя повесить. Лучше поговорим. Что ты хочешь с ним сделать?
      
Офицер. Будь у тебя в жилах кровь, ты, распутница, давно бы уже все сделала сама. Хватит! Убирайся и благодари бога, что за тебя все сделают другие.
      
Катерина. А что будет со мной, когда он умрет? Весь лагерь набросится на меня.
      
Офицер. Мы дадим тебе бежать.
      
Катерина. А денег дадите?
      
Офицер. Немножко дадим.
      
Катерина. Дайте денег, и я пойду в монастырь.
      
Офицер (смеясь). Ты? В монастырь? Если тебе по нраву женское общество, лучше поступай в бордель. У тебя такие бедра... сможешь кучу золота заработать... Решай! От тебя я требую лишь молчания.
      
Катерина. Можешь не беспокоиться. Я тебя не выдам. Но вот позволю ли его зарезать?.. Неизвестно.
      
Офицер. Почему?
      
Катерина. У нас с тобой разные интересы, капитан. Честь мужчины на острие шпаги, ее всегда защитишь. А меня он превратил в потаскуху, это труднее исправить. (Пауза.) Ночью город будет взят. С войной покончено. Все разбредутся. Он придет сюда, и я спрошу его, как он намерен со мной поступить. Если он оставит меня при себе...
      
Офицер. Гёц оставит тебя при себе?! Да ты с ума сошла! Что он станет с тобой делать?
      
Катерина. Если он оставит меня, ты к нему не прикоснешься.
      
Офицер. А если он тебя прогонит?
      
Катерина. Что ж, тогда он твой. Если я крикну: «Ну, пеняй на себя!» — выходи из укрытия, он в твоих руках.
      
Офицер. Не нравится мне это: не люблю, когда дело зависит от юбки.
      
Катерина (все это время посматривавшая наружу). Ну что ж, тогда тебе придется встать на колени и просить его о пощаде. Вот он.
      
Герман быстро прячется. Катерина смеется.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
      
      
Гёц, Катерина, Герман в укрытии, позже Франц.
      
      
Гёц (входя). Чему ты смеешься?
      
Катерина. Своим снам. Видела тебя мертвым, с кинжалом в спине. (Пауза.) Ну, он заговорил?
      
Гёц. Кто?
      
Катерина. Поп.
      
Гёц. Какой поп? Ах, да, конечно.
      
Катерина. Значит, сегодня ночью?
      
Гёц. Тебя это не касается! Сними с меня сапоги!
      
Катерина снимает с него сапоги.
      
Конрад убит.
      
Катерина. Знаю. Весь лагерь об этом знает.
      
Гёц. Дай мне вина! Это нужно отпраздновать.
      
Катерина подает ему вино.
      
И ты тоже пей.
      
Катeрина. Не хочу.
      
Гёц. Пей! Черт возьми, сегодня праздник.
      
Катерина. Чудесный праздник: начался убийством, кончится побоищем.
      
Гёц. Самый лучший праздник за всю мою жизнь. Завтра я отправлюсь в свои поместья.
      
Катерина (взволнованно). Так скоро?
      
Гёц. Так скоро! Вот уже тридцать лет, как я мечтаю об этом Больше и дня не стану ждать.
      
Катерина кажется встревоженной.
      
Тебе нехорошо.
      
Катерина (овладевая собой). Ты заговорил о своих землях, а тело Конрада еще не остыло.
      
Гёц. Вот уже тридцать лет, как я владею ими тайно. (Подымает свой бокал). Пью за свои земли, за свой замок. Чокнись со мной.
      
Она молча поднимает бокал.
      
Говори: пью за твои земли!
      
Катерина. Нет.
      
Гёц. Отчего же, девка?
      
Катерина. Они не твои. Разве, убив брата, ты перестал быть незаконнорожденным?
      
Гёц смеется и хочет ударить ее. Она уклоняется от пощечины и хохочет, откинувшись назад.
      
Земли передаются по наследству.
      
Гёц. Да меня хоть озолоти, я не принял бы наследства. Своим я считаю лишь то, что беру сам. Ну, будешь ты пить, не то рассержусь.
      
Катерина. За твои земли! За твой замок!
      
Гёц. Пусть по замку ночами бродят разгневанные призраки.
      
Катерина. Конечно, комедиант. Что бы ты стал делать без публики? Пью за призраков! (Пауза.) Итак, мой милый, твое лишь то, что ты сам взял.
      
Гёц. Только это.
      
Катерина. Но кроме замка и поместий ты владеешь еще сокровищем, которому нет цены, ты как будто совсем о нем позабыл.
      
Гёц. Что за сокровище?
      
Катерина. Это я, мой дорогой. Разве ты не взял меня силой? (Пауза.) Что же ты намерен делать со мной?
      
Гёц (глядя на нее, думает). Заберу с собой.
      
Катерина. Заберешь с собой? (Шагает в нерешительности.) Зачем ты берешь меня с собой? Чтобы поселить потаскуху в историческом замке?
      
Гёц. Да, и положить тебя в постель моей матери. (Пауза.)
      
Катерина. А если я откажусь, если не пойду за тобой?
      
Гёц. Надеюсь, ты не станешь отказываться.
      
Катерина. Ага, значит, увозишь меня силой? Это мне нравится. По своей воле мне идти за тобой стыдно. (Пауза.) Почему ты всегда стремишься силой взять то, что тебе, быть может, отдали бы даром?
      
Гёц. Чтоб знать, что я получу свое, хоть и не добром. (Подходит к ней.) Взгляни на меня, Катерина! Что ты скрываешь от меня?
      
Катерина (быстро). Я? Ничего!
      
Гёц. Ты с некоторых пор переменилась. Ведь ты меня все так же ненавидишь?
      
Катерина. Будь спокоен. Все так же.
      
Гёц. И все еще во сне мечтаешь меня убить?
      
Катерина. Не раз за ночь.
      
Гёц. И ты всегда помнишь, что я осквернил и унизил тебя?
      
Катерина. Всегда.
      
Гёц. Ты с отвращением переносишь мои ласки?
      
Катерина. Они меня приводят в дрожь.
      
Гёц. Великолепно! Если бы ты сказала, что испытываешь блаженство в моих объятиях, я тотчас же прогнал бы тебя.
      
Катерина. Но...
      
Гёц. Я ничего не хочу принимать, даже любви женщины.
      
Катерина. Почему?
      
Гёц. Я слишком многое брал от других. Вот уже двадцать лет, как все милостиво дают мне подачки. Жалуют даже воздух, которым дышу. Незаконнорожденный должен целовать кормящую его руку. О! Теперь я буду давать сам! Как я буду щедр!
      
Франц (входя). Посланец его преосвященства здесь.
      
Гёц. Пусть войдет.
      
Франц уходит.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
      
      
Те же и банкир.
      
      
Банкир. Я — Фукр.
      
Гёц. Я — Гёц, а ее зовут Катериной.
      
Банкир. Счастлив приветствовать столь великого полководца.
      
Гёц. Рад приветствовать столь богатого банкира.
      
Банкир. Я принес вам три превосходные вести.
      
Гёц. Архиепископ победил, мой брат мертв, его имение стало моим Не так ли?
      
Банкир. Совершенно верно. Что ж, я...
      
Гёц. Отпразднуем это. Вы выпьете с нами?
      
Банкир. Мой желудок больше не переносит вина. Я...
      
Гёц. Не хотите ли эту красивую девушку? Она принадлежит вам.
      
Банкир. На что она мне — я слишком стар.
      
Гёц. Бедная Катерина! Он тебя не хочет. (Банкиру.) Может, вы предпочитаете мальчиков? Я пришлю вам вечером к вашей палатке.
      
Банкир. Нет, нет! Никаких мальчиков! Никаких мальчиков. Я...
      
Гёц. А что вы скажете о ландскнехте? Есть у меня один — рост шесть футов, лицо заросло волосами — ни дать, ни взять Полифем.
      
Банкир. О! О! Только не...
      
Гёц. В таком случае мы одарим вас славой. (Зовет.) Франц!
      
Франц появляется
      
Ты проведешь банкира через лагерь. Пусть солдаты кричат. «Да здравствует банкир!» Пусть кидают вверх шапки.
      
Франц уходит.
      
Банкир. Я вам весьма обязан, но мне хотелось бы сначала побеседовать с вами наедине.
      
Гёц (удивленно). Но разве мы с самого начала не наедине? (Показывая на Катерину.) Ах, она? Ну, она вроде комнатной собачонки, говорите без стеснения.
      
Банкир. Его преосвященство архиепископ всегда отличался миролюбием, вы знаете, что ваш покойный брат повинен в этой войне...
      
Гёц. Мой брат! (С яростью.) Если бы эта старая кляча не довела его до крайности...
      
Банкир. Господин...
      
Гёц. Позабудьте о том, что я вам сейчас сказал. Я был бы вам признателен, если бы вы не касались имени моего брата. В конце концов я ношу по нему траур.
      
Банкир. Итак, его преосвященство решил отметить воцарение мира исключительными мерами милосердия.
      
Гёц. Браво! Он решил открыть тюрьмы?
      
Банкир. Нет.
      
Гёц. Желает ли его преосвященство, чтобы я освободил от наказания тех солдат, которых решил покарать?
      
Банкир. Несомненно, его преосвященство этого желает. Но задуманная его преосвященством амнистия носит более широкий характер: его преосвященство желает распространить ее на жителей Вормса.
      
Гёц. Ах, вот как!
      
Банкир. Его преосвященство решил не карать их столь строго за временные заблуждения.
      
Гёц. Что ж, превосходная мысль.
      
Банкир. Неужели мы договорились? Так быстро?
      
Гёц. Да, договорились окончательно.
      
Банкир (потирает руки). Значит, все обстоит отлично; вы — разумный человек. Когда вы намереваетесь снять осаду?
      
Гёц. Завтра все будет кончено.
      
Банкир. Завтра? Это все-таки немного рано. Его преосвященство желает вступить в переговоры с осажденными. Если ваша армия пробудет под стенами города еще несколько дней, это облегчит переговоры.
      
Гёц. Понятно. А кто же будет вести переговоры?
      
Банкир. Я.
      
Гёц. Когда?
      
Банкир. Завтра.
      
Гёц. Невозможно.
      
Банкир. Почему?
      
Гёц. Катерина, сказать ему?
      
Катерина. Конечно, мое сокровище!
      
Гёц. Ты ему и скажи. Я просто не смею, это его слишком огорчит.
      
Катерина. Завтра, банкир, все горожане будут мертвы
      
Банкир. Мертвы?
      
Гёц. Все.
      
Банкир. Все мертвы?
      
Гёц. Умрут все. Этой ночью. Видите ключ: это ключ от города. Через часок мы начнем их убивать.
      
Банкир. Всех? Даже богачей?
      
Гёц. Даже богачей.
      
Банкир. Но вы одобряли милосердие архиепископа...
      
Гёц. Я его и сейчас одобряю. Он оскорблен и он священнослужитель — вот две причины для прощения. Ну а зачем должен прощать я? Жители Вормса меня не оскорбляли. Нет, нет, я солдат, значит, должен убивать. И буду убивать, как велит мне мой долг. А архиепископ пускай прощает, как велит ему его долг. (Пауза.)
      
Банкир начинает смеяться. Катерина и Гёц тоже смеются.
      
Банкир (смеясь). Вы любите посмеяться.
      
Гёц (смеясь). Только это я и люблю.
      
Катерина. Не правда ли, он очень остроумен?
      
Банкир. Весьма. Он очень хорошо ведет свое дело.
      
Гёц. Какое дело?
      
Банкир. Вот уже тридцать лет, как я руководствуюсь одним принципом: корысть правит миром. Люди оправдывали передо мной свое поведение самыми благородными побуждениями, я слушал их одним ухом и говорил себе: ищи корысть!
      
Гёц. Ну, а когда вы ее находили?..
      
Банкир. Тогда мы принимались толковать.
      
Гёц. В чем же моя корысть?
      
Банкир. Ну, знаете ли...
      
Гёц. В чем же все-таки?
      
Банкир. Не торопитесь. Вы принадлежите к очень трудной категории людей. С вами нужно вести дело осторожно.
      
Гёц. Что за категория?
      
Банкир. Вы идеалист.
      
Гёц. Что это такое?
      
Банкир. Видите ли, я разделяю людей на три категории: те, у кого много денег; те, у кого совсем нет денег, и те, у кого денег немного. Первые хотят сохранить то, что у них есть, — их корысть в том, чтоб поддерживать порядок. Вторые хотят взять то, чего у них нет, — их корысть в том, чтоб уничтожить нынешний порядок и установить другой, который им будет выгоден. И те и другие — реалисты, это люди, с которыми можно договориться. Третьи хотят уничтожить общественный порядок, чтобы взять то, чего у них нет, и в то же время сохранить его, чтобы у них не отобрали то, что у них есть. Это значит, что они на деле сохраняют то, что уничтожают в идее. Это и есть идеалисты.
      
Гёц. Бедняги! Как их спасти?
      
Банкир. Перевести в другую социальную категорию. Если вы сделаете их богаче, они будут защищать установленный порядок.
      
Гёц. В таком случае сделайте богатым меня. Что вы мне предлагаете?
      
Банкир. Земли Конрада.
      
Гёц. Вы мне их уже дали.
      
Банкир. Это верно. Помните ли вы, что обязаны ими доброте его преосвященства?
      
Гёц. Неужели вы считаете, что я об этом забыл?
      
Банкир. У вашего брата были долги.
      
Гёц. Бедняга! (Крестится, нервно всхлипывает.)
      
Банкир. Что с вами?
      
Гёц. Пустяки: привязанность к семье. Значит, у него были долги?
      
Банкир. Мы могли бы их оплатить.
      
Гёц. Мне в этом нет никакой корысти, поскольку я не намеревался их признавать. Это нужно его кредиторам.
      
Банкир. Рента в тысячу дукатов?
      
Гёц. Ну а мои солдаты? Что, если они откажутся уйти с пустыми руками?
      
Банкир. Еще тысяча дукатов для раздачи войскам. Этого хватит?
      
Гёц. Это слишком много.
      
Банкир. Значит, мы договорились?
      
Гёц. Нет.
      
Банкир. Две тысячи дукатов ренты. Три тысячи. Больше я не дам.
      
Гёц. Кто от вас этого требует?
      
Банкир. Чего же вы хотите?
      
Гёц. Захватить город и уничтожить его.
      
Банкир. Ну я еще могу понять желание захватить город. Но, черт возьми, зачем вы его хотите уничтожить?
      
Гёц. Потому что все только и хотят, чтобы я его пощадил.
      
Банкир (подавленный). Должно быть, я ошибся...
      
Гёц. Верно... Ты не сумел найти, в чем моя корысть... Посмотрим, в чем она. Ищи, ищи же! Но только торопись: ты должен обнаружить ее быстрей, чем за час. Если ты за это время не отыщешь ниточки, чтоб дернуть за нее марионетку, я заставлю тебя самого пройтись по городу — ты увидишь, как вспыхнут пожарища.
      
Банкир. Вы обманываете доверие архиепископа.
      
Гёц. Обманываю? Доверие? Вы, реалисты, все на один лад. Когда вам больше нечего сказать, вы начинаете говорить языком, взятым напрокат у идеалистов.
      
Банкир. Если вы снесете с лица земли город, вам не достанутся земли Конрада.
      
Гёц. Держите их при себе! Моя корысть, банкир, в том и была — получить эти земли, пожить на них. Но я не так уж уверен, что человек действует ради корысти. Берите их себе. Пусть его преосвященство усядется на них задницей... Я принес в жертву архиепископу своего брата, теперь от меня еще хотят, чтобы я сохранил жизнь двадцати тысяч смердов? Я жертвую жителей Вормса загробной тени Конрада. Пусть жарятся в пекле в его честь. Ну а в поместье Гейденштамов пусть селится архиепископ, если захочет. Там он сможет посвятить себя сельскому хозяйству. Это ему пригодится. Сегодня ночью я намерен его разорить. (Пауза.) Франц!
      
Появляется Франц.
      
Возьми этого старого реалиста. Позаботься о том, чтобы ему были отданы все почести. Когда он вернется в палатку, скрути ему покрепче руки и ноги!
      
Банкир. Нет! Нет! Нет!
      
Гёц. Что?
      
Банкир. Поверьте, жестокий ревматизм. Ваши веревки меня убьют. Хотите, дам вам слово не покидать палатку?
      
Гёц. Твое слово? Сейчас твоя корысть диктует тебе это слово, а вскоре твоя корысть велит тебе нарушить его. Ступай, Франц, и не забудь затянуть узлы покрепче!
      
Франц и банкир уходят. Тотчас же раздаются крики: «Да здравствует банкир!» Сначала крики слышны вблизи, затем они звучат все дальше и постепенно стихают.
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      
      
Гёц, Катерина, Герман в укрытии.
      
      
Гёц (хохочет). Да здравствует банкир! Прощайте, земли! Прощайте, реки и поля! Прощай, замок!
      
Катерина (смеется). Прощайте, земли! Прощай, замок! Прощайте, портреты предков!
      
Гёц. Не жалей ни о чем. Мы бы там смертельно соскучились. (Пауза.) Старый дурак! (Пауза.) Зря он бросил мне вызов.
      
Катерина. Ты злишься?
      
Гёц. Не твое дело. (Пауза.) Зло на то и зло, чтобы портить всем жизнь, и прежде всего тому, кто его делает.
      
Катерина (робко). А если ты не возьмешь город?
      
Гёц. Если я не захвачу его, ты станешь хозяйкой замка.
      
Катерина. Я об этом не подумала.
      
Гёц. Конечно, нет. Можешь радоваться: я захвачу город.
      
Катерина. Зачем?
      
Гёц. Ради зла!
      
Катерина. Зачем делать зло?
      
Гёц. Добро уже сделано.
      
Катерина. Кем?
      
Гёц. Господом. А я люблю выдумку. (Зовет.) Капитана Шена ко мне! (Стоит у выхода из палатки, выглядывая наружу.)
      
Катерина. Что ты разглядываешь?
      
Гёц. Город. (Пауза.) Хочу вспомнить, была ли луна.
      
Катерина. Когда? Где?
      
Гёц. Такая же ночь была в прошлом году, когда я брал Галле. Я стоял у входа в свою палатку и разглядывал дозорную башню над крепостными стенами. Утром мы начали штурм. (Возвращается к ней.) В любом случае я уберусь отсюда прежде, чем подымется вонь. Сяду на коня — и прощай!
      
Катерина. Ты? Ты уедешь?
      
Гёц. Да. Завтра, до полудня, никого не известив.
      
Катерина. А что будет со мной?
      
Гёц. С тобой? Зажми нос и моли бога, чтоб ветер не дул в эту сторону.
      
Входит капитан.
      
Две тысячи под ружье! Полки Вольфмара и Ульриха! Пусть через два часа будут готовы следовать за мной. Всю армию поднять по тревоге! Выполнять, не зажигая огней, и без шума!
      
Капитан уходит.
      
До конца акта будут слышны приглушенные звуки подготовки к бою.
      
Итак, крошка, не быть тебе владелицей замка.
      
Катерина. Боюсь, что нет.
      
Гёц. Ты очень разочарована?
      
Катерина. А я и не верила.
      
Гёц. Почему?
      
Катерина. Потому что знаю тебя.
      
Гёц (в порыве). Ты? Знаешь меня? (Умолкает и смеется.) Выходит, я тоже должен быть предусмотрителен. Тебе, должно быть, пришли в голову разные мыслишки насчет того, какой ко мне нужен подход: ты за мной наблюдаешь, ты меня разглядываешь.
      
Катерина. Собака тоже глядит на епископа.
      
Гёц. Но собаке кажется, что у епископа песья голова. Какая голова у меня? Песья? Рыбья? Голова шлюхи? (Он глядит на нее.) Иди в постель!
      
Катерина. Нет.
      
Гёц. Да иди же, говорят тебе...
      
Катерина. Ты никогда не был так настойчив.
      
Он кладет ей руку на плечо.
      
И никогда так не торопился. Что с тобой?
      
Гёц. Тот Гёц с головой шлюхи подает мне знак. Я хочу уподобиться ему. К тому же тревога побуждает к любовным утехам.
      
Катерина. А у тебя тревога?
      
Гёц. Да. (Проходит в глубину палатки, садится на кровать, повернувшись спиной к спрятавшемуся офицеру.) Ну, иди сюда.
      
Катерина. Иду! (Подходит к нему и силой заставляет его встать. Садится на его место.) Я твоя! Но скажи мне сначала, что будет со мной?
      
Гёц. Когда?
      
Катерина. Завтра и потом.
      
Гёц. Почем мне знать? Станешь, кем захочешь.
      
Катерина. Потаскухой?
      
Гёц. Что ж, разве это не лучший выход?
      
Катерина. А если это мне не по душе?
      
Гёц. Найди дурака, который на тебе женится.
      
Катерина. А ты? Что будешь делать ты?
      
Гёц. Воевать. Говорят, гуситы зашевелились. Отправлюсь туда.
      
Катерина. Возьми меня с собой.
      
Гёц. Зачем?
      
Катерина. Тебе может понадобиться женщина. Будут ночи, будут лунные ночи, тебе придется брать город: ты будешь встревожен, почувствуешь себя влюбленным...
      
Гёц. Все женщины одинаковы. Стоит мне захотеть — и мои солдаты приведут мне целую дюжину.
      
Катерина (резко). Я не хочу!
      
Гёц. Не хочешь?
      
Катерина. Я могу стать двадцатью женщинами, сотней женщин. Хочешь — я стану для тебя всеми женщинами на свете. Усади меня с собой на коня, я легкая — конь не почувствует моей тяжести. Я буду твоим борделем. (Прижимается к Гёцу.)
      
Гёц. Что на тебя нашло? (Пауза. Глядя на нее, внезапно говорит.) Уходи! Уходи, мне стыдно за тебя!
      
Катерина (умоляюще). Гёц!
      
Гёц. Не смей глядеть на меня такими глазами. Ну и потаскуха же ты, если любишь меня после того, что я с тобой сделал!
      
Катерина (кричит). Но я не люблю тебя! Клянусь, не люблю! Люби я тебя, ты никогда не узнал бы об этом. А что тебе до любви, о которой тебе не говорят?
      
Гёц. К чему мне быть любимым? Ты любишь, и, стало быть, удовольствие достается тебе. Уходи, дрянь! Я не хочу, чтобы мною пользовались.
      
Катерина (кричит). Гёц! Гёц! Не прогоняй меня. У меня нет больше никого на свете.
      
Гёц пытается выбросить ее из палатки. Она вцепилась ему в руки.
      
Гёц. Ты уйдешь?
      
Катерина. Пеняй на себя! Пеняй на себя!
      
Герман выходит из укрытия и кидается на Гёца с поднятым кинжалом.
      
Берегись!
      
Гёц (поворачивается и хватает Германа за руку). Франц! Франц!
      
Входят солдаты.
      
(Смеется.) Все-таки мне удалось хоть одного довести до крайности.
      
Герман (Катерине). Гадина! Ты меня предала!
      
Гёц (Катерине). Значит, ты его сообщница? Это мне по нраву. (Треплет ее по подбородку.) Уведите его! Сейчас решу его судьбу.
      
Солдаты уводят Германа. Пауза.
      
Катерина. Что ты с ним сделаешь?
      
Гёц. Не могу сердиться на тех, кто хочет меня убить, я их слишком хорошо понимаю. Попросту велю его пробуравить, как толстую бочку, он так на нее похож.
      
Катерина. Ну а со мной?
      
Гёц. Да, верно. Я должен тебя покарать.
      
Катерина. Никто тебя не принуждает.
      
Гёц. Как знать. (Пауза.) У моих солдат слюнки текут, когда ты проходишь. Я подарю тебя им. А выживешь, подыщем тебе ландскнехта, косоглазого, сифилитика, пускай тогда поп из Вормса вас поженит.
      
Катерина. Не верю!
      
Гёц. Не веришь?
      
Катерина. Нет. Ты не такой... Ты этого не сделаешь. Знаю! Не сделаешь!
      
Гёц. Не сделаю? (Зовет.) Франц! Франц!
      
Входят Франц и два солдата.
      
Займись новобрачной, Франц.
      
Франц. Какой новобрачной?
      
Гёц. Катериной. Сначала торжественно переженишь ее со всеми. Ну, а потом...
     
     
      
       
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
      
      
Те же и Haсти.
      
Насти входит, приближается к Гёцу и бьет его по уху.
      
      
Гёц. Эй, мужлан, что ты делаешь?
      
Насти. Бью тебя по уху.
      
Гёц. Это я почувствовал. (Хватает его.) Кто ты?
      
Насти. Булочник Насти.
      
Гёц (солдатам). Это Насти?
      
Солдаты. Да, это он.
      
Гёц. Что ж, хороша добыча.
      
Haсти. Я не твоя добыча — сам пришел.
      
Гёц. Называй как хочешь... Все едино. Сегодня бог одаряет меня щедро. (Глядит на него.) Значит, вот он, Насти, повелитель всей черни Германии. Таким я тебя и представлял себе: непригляден, как сама добродетель.
      
Насти. Я не добродетелен. Добродетель придет к нашим сыновьям, если мы прольем кровь, чтобы дать им на нее право.
      
Гёц. Вижу — ты пророк.
      
Насти. Как и каждый человек на свете.
      
Гёц. В самом деле? Значит, я тоже пророк?
      
Насти. Любое слово — свидетельство господне, в каждом слове сказано все обо всем.
      
Гёц. Черт возьми! Придется быть осмотрительным в речах.
      
Насти. Зачем? Все равно любое слово выдаст тебя.
      
Гёц. Ладно. Теперь отвечай на мой вопросы. Только постарайся не говорить все обо всем, иначе разговору конца не будет. Итак, ты — Насти, пророк и булочник.
      
Насти. Да, это я.
      
Гёц. Говорили, будто ты в Вормсе.
      
Насти. Я ушел оттуда.
      
Гёц. Этой ночью?
      
Насти. Да.
      
Гёц. Чтоб говорить со мной?
      
Насти. Нет, искать подкрепления, чтобы напасть на тебя с тыла.
      
Гёц. Отличная мысль! Почему же ты передумал?
      
Насти. Проходя по лагерю, я узнал, что нашелся предатель, который выдал вам город.
      
Гёц. Представляю, как тебе было скверно.
      
Насти. Очень скверно.
      
Гёц. И что же дальше?
      
Насти. Я сидел на камне за палаткой, видел, как зажегся свет, как заметались чьи-то тени. В эту минуту мне было велено войти к тебе, говорить с тобой.
      
Гёц. Кто же тебе велел?
      
Насти. Как ты думаешь?
      
Гёц. В самом деле, кто? Счастливый ты человек! Тебе велено, и ты знаешь кем. Представь себе, мне тоже было велено. Знаешь что? Сжечь Вормс. Но никак не узнать, кто мне повелел. (Пауза.) Это бог повелел тебе дать мне по уху?
      
Насти. Да.
      
Гёц. Зачем?
      
Насти. Не знаю. Может, чтоб пробить воск, который залепил тебе уши.
      
Гёц. За твою голову назначена высокая плата. Бог предупредил тебя об этом?
      
Насти. Богу незачем меня предупреждать. Я всегда знал, чем кончу.
      
Гёц. Выходит, ты и впрямь пророк.
      
Haсти. Тут не нужно быть пророком. У таких, как я, только две возможности умереть: смиренные помирают с голоду, бунтарей вешают. С двенадцати лет каждому известно — смирится он или нет.
      
Гёц. Ну что же, бросайся предо мной на колени!
      
Насти. Зачем?
      
Гёц. Чтобы вымолить у меня пощаду, конечно! Разве бог не велел тебе этого?
      
Франц натягивает на Гёца сапоги.
      
Насти. Нет, у тебя нет милосердия. И у бога тоже. К чему молить тебя о милосердии? Когда придет мой черед, я и сам никого не пощажу. Никого!
      
Гёц. Тогда какого черта ты сюда пришел?
      
Насти. Открыть тебе глаза, брат мой.
      
Гёц. Какая чудесная ночь! Все ожило, все дышит. Сам господь шагает по земле, звезды падают с неба на мою палатку. Вот самая прекрасная из звезд — Насти, пророк и булочник. Пришел открыть мне глаза. Кто бы мог поверить, что небо и земля станут утруждать себя ради города, в котором всего двадцать пять тысяч жителей? В самом деле, булочник, а кто тебе докажет, что ты не стал жертвой дьявола?
      
Насти. Когда солнце светит в глаза, разве нужно доказывать, что на дворе день, а не ночь?
      
Гёц. Но если ночью предаешься мечтам о солнце, кто докажет тебе, что это на самом деле день, а не ночь? А что, если я тоже видел бога? Значит, солнце против солнца. (Пауза.) Все они у меня в руках, все! И та, кто хотела меня убить, и посланец архиепископа, и ты, король черни; перст господен предотвратил заговор, разоблачил виновных, больше того, один из служителей господа по его поручению принес мне ключи от города.
      
Насти (его голос зазвучал властно и отрывисто). Служитель господа? Кто он?
      
Гёц. Что тебе за дело, раз ты умрешь? Признай, господь на моей стороне.
      
Насти. На твоей? Нет. Ты не человек, избранный богом. Ты в лучшем случае трутень господен.
      
Гёц. Откуда тебе знать?
      
Насти. Люди, избранные господом, разрушают или строят, ты лишь сохраняешь все как было.
      
Гёц. Сохраняю?
      
Насти. Ты сеешь беспорядок, а беспорядок — лучший слуга установленного порядка. Предав Конрада, ты лишил рыцарей прежней силы, я ты ослабишь горожан, разрушив Вормс: кому от этого выгода? Великим мира сего. Ты служишь им, Гёц, и всегда будешь служить. Бедные становятся беднее, богатые богаче, а могущественные еще более могущественными.
      
Гёц. Значит, я делаю все наперекор самому себе. (С иронией.) Каков счастье, что бог послал тебя просветить меня. Что ты мне предложишь?
      
Насти. Новый союз.
      
Гёц. Новое предательство. Вот спасибо! Я к нему привык. По крайней мере останусь самим собой. Но с кем мне заключить союз, раз я не должен идти на сговор ни с горожанами, ни с рыцарями, ни с князьями. Мне просто неясно, с кем я должен заключить союз.
      
Насти. Захвати город, перебей богачей и священников, отдай город беднякам, подыми армию крестьян и прогони архиепископа — завтра вся страна пойдет за тобой!
      
Гёц (поражен). Ты хочешь, чтобы я присоединился к беднякам?
      
Haсти. Да к беднякам! К черни городов и деревень.
      
Гёц. Странное предложение!
      
Насти. Они твои естественные союзники. Если хочешь разрушать по-настоящему, если хочешь смести с лица земли воздвигнутые сатаной дворцы и церкви, разбить непристойные статуи язычников, бросить в огонь тысячи книг, распространяющих дьявольскую науку, если хочешь уничтожить золото и серебро, иди к нам! Без нас ты тратишь силы понапрасну, ты причиняешь зло лишь самому себе. С нами ты станешь бичом господним.
      
Гёц. Что вы сделаете с богатыми горожанами?
      
Насти. Мы отберем их имущество, чтобы одеть тех, кто наг, и прокормить тех, кто голоден.
      
Гёц. А с попами?
      
Насти. Мы отошлем их в Рим.
      
Гёц. А с аристократами?
      
Насти. Мы отрубим им головы.