1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
 Дочь твоя свои богатства раздала кому придется.
      
Лучше б ей не быть царицей, чем с нуждой тебе бороться!»
     
     
      
Оглянувшись на вазира, усмехнулся царь-отец,
      
Удивился: как он смеет упрекать его, наглец.
      
«Одолжил меня ты славно, мой прославленный мудрец,
      
Но ошибся, утверждая, что арабский царь — скупец!
     
     
      
Нет, вазир, не эти мысли доставляют мне мученье!
      
Стар я стал, уходят годы, чую смерти приближенье.
      
Кто, скажи, теперь возьмется заменить меня в сраженье?
      
Кто сумеет в ратном деле перенять мое уменье?
     
     
      
Не дала судьба мне сына. Жизнь моя — сплошная мука.
      
И хотя привычна стала для меня земная скука,—
      
Сын сравнялся бы со мною, как лихой стрелок из лука…
      
Лишь отчасти Автандилу впрок пошла моя наука».
     
     
      
Слово царское услышав, улыбнулся Автандил,
      
Светозарною улыбкой всю долину озарил.
      
Пред царем потупил очи, был он молод, полон сил.
      
«Ты чему смеешься, витязь? — царь, нахмурившись, спросил.—
     
     
      
Разве речь моя безумна и достойна порицанья?»
      
«Государь, — ответил витязь, — дай сперва мне обещанье,
      
Что меня ты не осудишь за обидное признанье,
      
Не предашь меня на муки, не придешь в негодованье».
     
     
      
Милой дочерью поклявшись, что, как солнце, пламенела,
      
Царь сказал: «Не бойся, витязь, говори мне правду смело».
      
«Царь, — сказал отважный витязь, — предан я тебе всецело,
      
Но напрасно ты кичишься, недостойно это дело!
     
     
      
Я, твой верный полководец, только пыль у царских ног,
      
Но пускай решает войско, кто искуснее стрелок.
      
Выходи ж на состязанье, государь, и видит бог,
      
Лук и стрелы нас рассудят и дадут тебе урок».
     
     
      
Царь воскликнул: «Я с тобою говорю не для забавы.
      
Коль со мной ты спор затеял, не уйдешь ты от расправы!
      
Мы в свидетели поставим лучших воинов державы,
      
Поле быстро обнаружит, кто из нас достоин славы».
     
     
      
Так они договорились в этот вечер меж собою.
      
Царь шутил и улыбался, расположенный к герою.
      
В заключение решили: кто не справится с стрельбою,
      
Тот проходит трое суток с непокрытой головою.
     
     
      
И загонщикам велел он: «Рассыпаясь цепью длинной,
      
Ваше дело — из трущобы гнать на нас косяк звериный».
      
И бойцов на состязанье пригласил он всей дружиной,
      
И закончил пир веселый, и расстался с чашей винной.
     
     
      
В дорогой чалме, в оружье, как лилея, строен станом,
      
На рассвете прибыл витязь ко дворцу за Ростеваном.
      
С высоко подъятым ликом, светозарным и румяным,
      
На коне он красовался в одеянье златотканом.
     
     
      
Скоро выехал владыка, для охоты снаряжен.
      
Луг, назначенный заране, был народом окружен.
      
Вдалеке звучали крики — начался звериный гон,
      
И стрелки схватили луки, как предписывал закон.
     
     
      
Царь двенадцати любимцам приказал: «Вперед, за мною!
      
Лук держите наготове, приготовьте стрелы к бою!
      
Подсчитайте, сколько дичи я убью моей рукою!»
      
Между тем лесные звери приближались к зверобою.
     
     
      
Многочисленное стадо появилось в отдаленье,
      
На охотников бежали серны, лани и олени.
      
Царь и витязь их встречали градом стрел, не зная лени.
      
Созерцая их проворство, люди были в изумленье.
     
     
      
Пыль, поднявшаяся к небу, солнце кутала во мглу,
      
Кровь лилась вокруг рекою, пот струился по челу.
      
Но любой из нападавших за стрелою слал стрелу,
      
И нельзя укрыться было ни оленю, ни козлу.
     
     
      
Поле быстро проскакали, все зверье поразогнали,
      
Многих насмерть уложили, землю кровью запятнали.
      
«Кипарис в садах эдемских! Есть другой такой едва ли!» —
      
Так о витязе твердили те, кто спор их наблюдали.
     
     
      
Поле кончилось, за полем поднимался лес дремучий,
      
Вдалеке торчали скалы, громоздясь на кручу кручей.
      
Звери прянули в трущобу, там их спас счастливый случай,
      
Ибо в чаще их настигнуть даже конь не мог могучий.
     
     
      
Царь, усталый, но довольный, возгласил: «Моя взяла!»
      
Автандил не соглашался, отирая пот с чела.
      
Услыхав их спор веселый, к ним дружина подошла.
      
Царь сказал: «Без всякой лести расскажите, как дела?»
     
     
      
«Государь, — сказали слуги, — чтоб тебе не заблуждаться,
      
Знай, что с юным Автандилом ты не можешь состязаться.
      
Мы помочь тебе не в силах, мы обязаны признаться,
      
Что от стрел его оленям было некуда деваться.
     
     
      
Двадцать раз по сто животных мы за вами прикололи,
      
Только счет у Автандила штук на двадцать будет боле.
      
Он без промаха стреляет, ты же, царь, помимо воли,
      
Много стрел своих напрасно разметал на этом поле».
     
     
      
Царь забавной схваткой в нарды посчитал событье это.
      
Был ему успех питомца слаще солнечного света.
      
Соловей не любит розу так, как он любил спаспета.
      
И печаль его исчезла, и душа была согрета.
     
     
      
Оба сели под деревья, дали воинам сигнал,
      
И войска, как строй колосьев, устремились на привал,
      
И двенадцать слуг царевых, каждый строен и удал,
      
Наблюдали за рекою и за выступами скал.
     
    
   
   
    
     
АРАВИЙСКИЙ ЦАРЬ ВСТРЕЧАЕТ ВИТЯЗЯ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ
    
    
     
      
Вдруг заметили арабы чужестранца молодого.
      
Опечаленный, держал он за поводья вороного.
      
Крупным жемчугом сверкало снаряженье верхового,
      
Роза инеем покрылась, как от ветра ледяного.
     
     
      
Облаченный в шкуру тигра и в такой же шапке странной,
      
Он сидел и горько плакал, этот витязь чужестранный.
      
Толщиной в мужскую руку, плеть его была чеканной.
      
«Что за странное виденье!» — думал царь со всей охраной.
     
     
      
Наконец, чтобы знакомству положить скорей почин,
      
Своего раба отправил за пришельцем властелин.
      
Но струился дождь хрустальный из агатовых стремнин,
      
И не смог ни слова молвить, подскакав, простолюдин.
     
     
      
Произнесть не мог ни слова чужеземцу раб смущенный.
      
Наконец, придя в сознанье, он воскликнул, восхищенный:
      
«Царь велел»… И вновь умолкнул, безгранично удивленный.
      
Но его не видел даже витязь тот иноплеменный.
     
     
      
Ничего не слышал витязь и не понял этой речи,
      
Невдомек страдальцу было, что войска шумят далече.
      
Сердце в пламени пылало, тихо вздрагивали плечи,
      
Кровь мешалась со слезами, как на поле грозной сечи.
     
     
      
Ум его витал далеко, грез не в силах отряхнуть.
      
И, когда его посланец пригласил с собою в путь,
      
Не сказал ни слова витязь, только слезы лил на грудь,
      
Не хотела эта роза уст прекрасных разомкнуть.
     
     
      
И посланец к Ростевану возвратился без ответа:
      
«Царь, не хочет этот витязь слышать царского привета,
      
Ослепил мои глаза он блеском солнечного света,
      
Только время потерял я, не вини меня за это».
     
     
      
Удивился царь и в гневе приказал немедля слугам:
      
«Поезжайте все двенадцать, каждый с палицей и луком!
      
Если этот незнакомец не ответит мне ни звуком,
      
В плен его возьмите силой и воздайте по заслугам».
     
     
      
Вот рабы, гремя оружьем, к незнакомцу подошли,
      
И очнулся этот витязь, сын неведомой земли.
      
Оглянулся он внезапно, увидал войска вдали.
      
«Горе мне!» — сказал, и слезы по лицу его текли.
     
     
      
И смахнул он эти слезы, и отер лицо рукою,
      
Меч на поясе поправил, лук повесил за спиною,
      
Сел в седло неторопливо и поехал стороною,
      
Не послушал, что хотели доложить рабы герою.
     
     
      
Руки воины простерли, задержать его хотели.
      
Горе, что он с ними сделал! Их враги бы пожалели!
      
Он валил их друг на друга, как никто другой доселе,
      
Рассекал по пояс плетью, пробивая в латах щели!
     
     
      
Царь был взбешен, и в погоню полетел другой отряд.
      
Вьется пыль, несутся кони, латы в воздухе горят.
      
Витязь снова оглянулся и, мешая с рядом ряд,
      
Стал рабов метать друг в друга, лютым пламенем объят.
     
     
      
Царь вскочил и с Автандилом поспешил на поле брани.
      
Стройный станом незнакомец тихо двигался в тумане.
      
Лик его светился светом, конь ярился, как Мерани,
      
Приближенье государя заприметил он заране.
     
     
      
Он хлестнул коня, и взвился чудный конь, покорный воле
      
Седока, и все исчезло — никого не видно боле:
      
Ни коня, ни чужестранца… Вознеслись на небо, что ли,
      
Или в землю провалились — но следы исчезли в поле.
     
     
      
Как их люди ни искали — не нашли. И царский стан
      
Порешил, что это демон напустил на них дурман.
      
Люди плакали по мертвым, обмывали язвы ран.
      
«Час настал, конец веселью! — скорбно молвил Ростеван.—
     
     
      
Видно, богу надоело созерцать мое веселье,
      
Потому он посылает вслед за радостью похмелье.
      
Все мне в тягость, жизнь постыла, как губительное зелье…
      
Сохрани меня, создатель, как сохранен был досель я!»
     
     
      
И уехал царь, вздыхая, полный горя и заботы,
      
Никого не пригласил он к продолжению охоты.
      
Разошлись и те, кто раньше испытал его щедроты.
      
Говорил один: «Причуда!» А другие: «Прав он, что ты!»
     
     
      
Скрылся царь в опочивальне. Автандил, названый сын,
      
Возвратившийся с охоты, провожал его один.
      
Никого из всех домашних не заметил властелин,
      
Замолчали в знак печали и кимвал и тамбурин.
     
     
      
Приходила дочь-царица, света белого кристальней,
      
У дворецкого пытала перед той опочивальней:
      
«Спит иль бодрствует родитель?» — «Возвратясь с охоты дальней,
      
Государь наш с каждым часом все становится печальней.
     
     
      
Говорят, ему явилась на охоте вражья сила,
      
Он скорбит и не внимает утешеньям Автандила».
      
«Я уйду, — сказала дева и потом проговорила: —
      
Если спросит о царице, доложи, что приходила».
     
     
      
Наконец спросил владыка: «Где же юная луна?
      
Лишь она, роса живая, исцелит меня одна!»
      
«Государь, — сказал дворецкий, — приходила уж она,
      
Но, узнав, что ты невесел, удалилась, смущена».
     
     
      
«Ты сходи, — . сказал владыка, — и скажи ей, ради бога:
      
«Отчего ты удалилась от отцовского порога?
      
Приходи скорее, радость, будь родителю подмога,
      
Расскажу тебе я, дочка, какова моя тревога».
     
     
      
И пришла, не задержалась дочь послушная царева,
      
Как луна, небеснолика, утешать царя готова.
      
Усадил ее владыка, целовал и нежил снова,
      
Говорил: «Зачем ты, радость, не пришла ко мне без зова?»
     
     
      
«Государь, когда ты мрачен, — отвечала дочь царя,—
      
Не войдет к тебе и дерзкий, твой покой боготворя.
      
Увидав тебя печальным, потухает и заря.
      
Но полезней вникнуть в дело, чем отчаиваться зря».
     
     
      
«О дитя, — сказал владыка, — в час, когда приходит горе,
      
Нахожу я утешенье лишь в твоем прекрасном взоре.
      
Только ты одна сумеешь исцелить меня от хвори
      
И корить меня не будешь, о моем узнав позоре.
     
     
      
Некий витязь чужестранный повстречался мне в долине,
      
Лик его, подобный солнцу, не забуду я отныне.
      
Он сидел и горько плакал по неведомой причине,
      
Не хотел он с добрым словом подойти к моей дружине.
     
     
      
Увидав, что я разгневан, он помчался на коне.
      
Я рабов послал вдогонку — он их плетью по спине.
      
Он, как бес, исчез в пространстве, не вернулся он ко мне.
      
Наяву ль его я видел, или грезил я во сне?
     
     
      
И внезапно стал мне горек сладкий дар творца вселенной,
      
Позабылись дни, когда я веселился, как блаженный.
      
Возмутил мое сознанье этот витязь дерзновенный,
      
Сколько дней ни проживу я, не утешусь жизнью бренной!»
     
     
      
«Царь, — в ответ сказала дева, — ты мое послушай слово.
      
Почему судьбу и бога осудил ты столь сурово?
      
Не того ль клянешь, кто в жизни не лишал тебя покрова?
      
Благосклонный к человеку не умыслит дела злого!
     
     
      
Ты — владыка над царями! Вот тебе он, мой совет:
      
Безграничными краями ты владеешь много лет.
      
Так пошли людей надежных, пусть объедут целый свет,
      
Пусть узнают, человек он, этот витязь, или нет.
     
     
      
Если он такой же смертный, человек, как мы с тобою, —
      
Он со временем найдется. Если ж нет, тогда, не скрою,
      
Был, как видно, это дьявол, нам ниспосланный судьбою.
      
Не томи себя печалью, не терзай себя тоскою!»
     
     
      
И в четыре части света полетели скороходы.
      
Им сказали: «Будьте смелы, поборите все невзгоды,
      
Разузнайте, кто тот витязь нам неведомой породы,
      
В захолустья шлите письма, не скупитесь на расходы».
     
     
      
Целый год гонцы скитались, исходили полземли,
      
Всех знакомых, незнакомых расспросили, как могли,
      
Но того, кто знал страдальца, как ни бились, не нашли
      
И с досадой возвратились, истомленные, в пыли.
     
     
      
«Государь, — они сказали, — мы повсюду побывали,
      
Но не встретился нам витязь, преисполненный печали.
      
Ничего о нем доселе чужестранцы не слыхали.
      
Делай, что тебе угодно, но найдешь его едва ли!»
     
     
      
«Ах, — ответил царь, — я вижу, что права была царица:
      
В сети адские попал я, начал плакать и томиться.
      
То не витязь был, но дьявол, улетевший, точно птица.
      
Прочь печали и тревоги! Будем жить и веселиться!»
     
     
      
И опять открылись игры, и сошлись на царский двор
      
И певцы и лицедеи, услаждающие взор.
      
Роздал царь даров немало, во дворце устроил сбор,—
      
Говорят: людей столь щедрых бог не создал до сих пор.
     
     
      
Автандил в своем чертоге, сбросив платье дорогое,
      
Наслаждался звоном арфы, вспоминая про былое.
      
Вдруг явился негр-служитель той, чей стан стройней алоэ.
      
«Солнцеликая, — сказал он, — ждет тебя в своем покое».
     
     
      
И почудилось спаспету, что сбылось его мечтанье,
      
И облекся он немедля в дорогое одеянье.
      
В первый раз без посторонних был он призван на свиданье.
      
Сладко быть вблизи любимой, созерцать ее сиянье!
     
     
      
Не смущаясь, подошел он ко дворцу, красив и смел,
      
Ради той, из-за которой столько горя претерпел.
      
Но печальный взор царицы, словно молния, горел,
      
И луна в его блистанье проклинала свой удел.
     
     
      
Грудь заботливо ей кутал мех прекрасный горностая,
      
С головы фата спадала, тканью сладостной блистая,
      
Мрак ресниц впивался в сердце, словно черных копий стая,
      
Шею локоны лобзали, с плеч коса вилась густая.
     
     
      
Но мрачна была царица под прозрачною фатою,
      
Нежным голосом, однако, приказала сесть герою.
      
Подал стул ему невольник. Сел он с радостью живою
      
И, лицом к лицу с любимой, упивался красотою.
     
     
      
Витязь молвил: «Что скажу я, коль душа твоя мрачна?
      
Говорят, при встрече с солнцем потухает и луна.
      
Я не в силах больше мыслить, словно есть на мне вина.
      
Чем, скажи, тебя утешу? Чем ты ныне смущена?»
     
     
      
«Витязь, — дева отвечала благосклонно и учтиво,—
      
От меня ты был доселе отдален несправедливо.
      
И, хотя свиданье наше почитаешь ты за диво,
      
О беде моей великой я скажу тебе правдиво.
     
     
      
Помнишь, как совсем недавно, состязаясь с Ростеваном,
      
Повстречался ты на поле с незнакомцем чужестранным?
      
С той поры о нем я мыслю, плачу в горе непрестанном.
      
Разыщи его мне, витязь! Поезжай по дальним странам!
     
     
      
И хотя не мог ты видеть до сих пор свою луну,
      
Знаю я: в уединенье любишь ты меня одну,
      
Непрестанно слезы точишь, таешь каждую весну,
      
Что твое томится сердце у меня одной в плену.
     
     
      
Слушай, витязь. Ты обязан мне служить по двум причинам:
      
Ты, во-первых, славный воин, одаренный духом львиным,
      
Во-вторых, ты стал миджнуром, подчиняться мне повинным,—
      
Потому прошу тебя я: незнакомца отыщи нам!
     
     
      
Я люблю тебя безмерно, но любить я буду боле,
      
Если ты исчадье это победишь на бранном поле.
      
Дай взрасти цветам надежды в бедном сердце, полном боли!
      
Знай, мой лев: тебя я встречу, восседая на престоле.
     
     
      
Ты ищи его три года и, напав на верный след,
      
Возвращайся, победитель, с величайшей из побед.
      
Не найдешь, так я уверюсь, что его на свете нет,
      
И отдам тебе навеки непоблекшей розы цвет.
     
     
      
Я клянусь тебе, мой витязь: если выйду за другого,
      
Будь он даже солнцем мира в виде юноши земного,—
      
Пусть тогда лишусь я рая! Я и в ад сойти готова!
      
Хоть пронзи меня кинжалом, не скажу тебе ни слова!»
     
     
      
«О, — воскликнул витязь, — дева, чьи ресницы из агата!
      
Что скажу тебе на это? Вся душа огнем объята!
      
Ты меня вернула к жизни, вот за горести расплата!
      
За тебя, твой раб, пойду я на любого супостата!
     
     
      
Бог тебя подобной солнцу сотворил над миром зла,
      
Подчинил тебе он в небе все небесные тела.
      
Оттого твоим щедротам нет ни меры, ни числа,
      
Оттого в твоем сиянье роза снова ожила!»
     
     
      
Поклялись они друг другу дивной клятвой крепче стали
      
И, беседуя друг с другом, успокаиваться стали,
      
И счастливые минуты для влюбленного настали,
      
Жемчуга из уст открытых, словно молнии, блистали.
     
     
      
Сели вместе, улыбнулись и в лобзании невинном
      
Обнялись агат с агатом и слились рубин с рубином.
      
Он сказал: «Лишить рассудка можешь взглядом ты единым,
      
Лишь мое больное сердце наполняешь духом львиным!»
     
     
      
И расстался с девой витязь, и вернулся он назад.
      
Озираясь, как безумный, шел он ночью наугад.
      
На сияющие розы сыпал он хрустальный град,
      
Обручил он с сердцем сердце, чтобы верным быть стократ.
     
     
      
Говорил он: «О светило! Поражен судьбой коварной,
      
Я — кристалл, рубин и роза — принимаю цвет янтарный.
      
Как три года проживу я вдалеке от светозарной?
      
Изнывая от печали, я умру, неблагодарный!»
     
     
      
Лег на ложе, горько плачет, слезы вытереть не может,
      
Гнется тополем по ветру, но тоска все больше гложет.
      
Лишь задремлет — образ милой сердце снова растревожит,
      
Вскрикнет витязь и, проснувшись, в двадцать раз печаль умножит.
     
     
      
Так ему знакомы стали муки пламенных сердец.
      
Жемчуг слез сиял на розе, и ласкал ее багрец.
      
Утром встал он, облачился, кликнул слуг и наконец
      
На коне своем любимом устремился во дворец.
     
     
      
И послал он царедворца к Ростевану с донесеньем:
      
«Царь, осмелюсь обратиться за твоим распоряженьем.
      
Славен меч твой, все народы чтут его повиновеньем.
      
Это должен я напомнить всем соседним поселеньям.
     
     
      
Ныне я идти обязан на противников войною,
      
Славной вестью о царице положить конец разбою.
      
Я обрадую покорных, непокорных успокою,
      
Я пришлю даров немало, лишь дела твои устрою».
     
     
      
И сказал ему владыка, услыхав его слова:
      
«Лев, от боя уклоняться недостойно званья льва.
      
Мы обязаны с тобою охранять свои права.
      
Поезжай, но что мне делать, коль проездишь года два?»
     
     
      
И вошел к владыке витязь и сказал ему с поклоном:
      
«Государь, не думал быть я столь высоко восхваленным!
      
Бог, быть может, озарит мне дальний путь под небосклоном,
      
И тебя я вновь увижу неизменно благосклонным».
     
     
      
Обнял царь его, как сына, целовал его, вздыхая.
      
Воспитатель и питомец — есть ли где чета такая?
      
И покинул в день разлуки Автандил владыку края.
      
Ростеван мягкосердечный плакал, слезы проливая.
     
     
      
И покинул витязь город и скитался двадцать дней,
      
Постепенно приближаясь к дальней вотчине своей.
      
Величавый и отважный, радость мира и людей,
      
В вечных думах о любимой пламенел он все сильней.
     
     
      
И, когда он, странник, прибыл в пограничные владенья,
      
Поднесли ему вельможи дорогие подношенья.
      
Всякий, кто его увидел, расцветал от лицезренья,
      
Но спешил в дорогу витязь и боялся промедленья.
     
     
      
Здесь, в средине скал природных, где конца не видно кручам,
      
Славным городом владел он, неприступным и могучим.
      
Трое суток жил тут витязь, бил зверей в лесу дремучем,
      
Совещался с Шермадином, верным другом наилучшим.
     
     
      
«Шермадин, — промолвил витязь, — повинюсь чистосердечно,
      
Виноват я пред тобою: ты служил мне безупречно,
      
Я ж, любовь мою скрывая, тосковал и плакал вечно.
      
Ныне я моей любимой обнадежен бесконечно.
     
     
      
Тинатин меня пленила, и нарциссы в день печали
      
На заснеженные розы слезы жгучие роняли.
      
Не хотел я, чтобы люди о любви моей узнали,
      
Но теперь слова надежды скорбь мою уврачевали.
     
     
      
Мне царица повелела: «Тайну витязя открой,
      
И, когда назад вернешься, буду я твоей женой.
      
За другого я не выйду, будь он райской купиной!»
      
Речь ее — бальзам для сердца, истомленного тоской.
     
     
      
Я, владыка твой, обязан власть царя считать верховной
      
И служить ему повинен, как слуга беспрекословный, —
      
Это первое. Второе: заключив союз любовный,
      
Робость в годы испытаний почитаю я греховной.
     
     
      
Из владык и подчиненных только мы друзья друг другу.
      
Умоляю, окажи мне беспримерную услугу.
      
На тебя я оставляю все войска и всю округу,
      
Одному тебе я верю, обреченный на разлуку.
     
     
      
Предводительствуй войсками, охраняй страну от бед,
      
Узнавай через посланцев, весел царь наш или нет,
      
Шли ему дары и письма в продолжение трех лет.
      
Пусть никто в стране не знает, что исчез его спаспет.
     
     
      
На охоте и в сраженьях принимай мое обличье,
      
Сохраняй три года тайну и блюди благоприличье.
      
Я еще вернусь, быть может, — слово мне дано девичье.
      
Не вернусь — простись со мною и оплачь мое величье.
     
     
      
В этот день с печальной вестью ты предстань пред Ростеваном
      
И во всем ему откройся, как пристало только пьяным.
      
Расскажи, что я скончался: всем ведь гибель суждена нам, —
      
И раздай мои богатства неимущим поселянам.
     
     
      
Сам же, в город возвратившись, будь мне преданным вдвойне:
      
Не забудь меня внезапно, вечно помни обо мне.
      
Все дела мои устроив, помолись наедине,
      
Вспоминай о нашем детстве на родимой стороне».
     
     
      
И была для Шермадина эта весть подобна грому,
      
И заплакал он внезапно, и почувствовал истому.
      
Он сказал: «Какая радость без тебя рабу простому?
      
Но мольбы мои напрасны: все равно уйдешь из дому.
     
     
      
Ты велел мне быть владыкой и вождем твоей дружине.
      
Разве это мне по силам — заменять тебя отныне?
      
Как забуду я, что, бедный, ты скитаешься в пустыне?
      
Лучше я с тобой поеду мыкать горе на чужбине!»
     
     
      
«Нет, — ответил витязь, — должен я поставить на своем:
      
Коль миджнур бежит в пустыню, он не странствует вдвоем.
      
Мы ценой великих бедствий дивный жемчуг достаем.