1 2 
ОФИЦИАНТ (Полицейскому). Феликс, ты же меня знаешь. Феликс, моя жена с ума сойдет. Феликс!
   
ПРОФЕССОР. Отведите его в кабинет.
   
В дверях кабинета появляется КАПИТАН ПОЛИЦИИ.
   
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. У дверей никого не осталось.
   
КАПИТАН (вырывает Официанта из рук Полицейского). А ну-ка сюда, жидовская морда...
   
Швыряет Официанта к двери, тот наталкивается на МАЙОРА, который выходит, услышав шум. Майор со стоном хватается за бедро и отталкивает Официанта. Тот сползает к его ногам с рыданием. Капитан подбегает, грубо ставит его на ноги, вталкивает в кабинет и входит за ним. Из комнаты слышится:
   
Ну, получай! Получай!
   
Слышно, как Официант вскрикивает, слышны удары. Тишина. Профессор направляется к двери. Майор берет его под руку и отводит на авансцену, подальше от арестованных.
   
МАЙОР. А не проще ли их спросить, кто из них...
   
Профессор, не отвечая, раздраженно подходит к арестованным.
   
ПРОФЕССОР. Кто из вас сразу желает признаться, что у него поддельные документы?
   
Молчание. Так. Короче говоря, все вы — чистокровные французы?
   
Молчание. Он подходит к Старому еврею, наклоняется к самому его лицу.
   
Есть среди вас евреи?
   
Молчание. Он возвращается к Майору.
   
Вот в чем трудность, майор. Надо либо обходить дом за домом и выяснять их происхождение, либо производить этот осмотр.
   
МАЙОР. Извините, я вернусь через несколько минут. (Собирается уйти.) Продолжайте пока без меня.
   
ПРОФЕССОР. Майор, вы получили приказ, вы руководите этой операцией. Я вынужден настаивать — ваше место здесь, со мной.
   
МАЙОР. По-видимому, вышла какая-то ошибка. Я строевой офицер. У меня нет опыта в таких делах. Моя специальность артиллерия и саперное дело.
   
Небольшая пауза.
   
ПРОФЕССОР (раздельно, его глаза сверкают). Давайте говорить начистоту, майор. Вы отказываетесь от этого задания?
   
МАЙОР (чувствуя в его словах угрозу). У меня сегодня разболелась рана. Все еще вынимают осколки. В сущности говоря, я понял так, что мне придется... заняться этим делом лишь временно, пока меня не сменит офицер СС. Действующая армия отдала меня, в сущности говоря, заимообразно...
   
ПРОФЕССОР (берет его под руку и снова выводит на авансцену). Но армия не вправе уклоняться от участия в мероприятиях по обеспечению чистоты расы. Я получаю указания сверху. И отчет мой должен быть направлен наверх. Вы меня понимаете?
   
МАЙОР (уже сдаваясь). Да, понимаю...
   
ПРОФЕССОР. Так вот, если вы хотите, чтобы вас освободили, я могу позвонить генералу фон...
   
МАЙОР. Нет-нет, не стоит. Я... вернусь через несколько минут.
   
ПРОФЕССОР. Странно, майор, сколько же я должен вас ждать?
   
МАЙОР (сдерживая раздражение). Мне надо пройтись. Я не привык к сидячей работе. Чего ж тут странного? Я боевой офицер, а к такой работе надо привыкнуть. (Сквозь зубы.) По-вашему, это странно?
   
ПРОФЕССОР. Ну что ж.
   
Небольшая пауза.
   
МАЙОР. Я вернусь через десять минут. Можете пока продолжать.
   
ПРОФЕССОР. Без вас я продолжать не буду, майор. Армия не может снять с себя ответственность.
   
МАЙОР. Я не задержусь.
   
Профессор резко поворачивается и большими шагами уходит в кабинет, хлопнув дверью. Майору хочется поскорей уйти, и он направляется по коридору к выходу. Когда он проходит мимо, со скамьи поднимается Ледюк.
   
ЛЕДЮК. Майор!..
   
Майор, хромая, проходит мимо. Он не оборачивается и исчезает за поворотом. Молчание.
   
МАЛЬЧИК. Сударь!
   
Ледюк оборачивается к нему.
   
Хотите, я с вами?
   
ЛЕДЮК (Монсо и Лебо). А вы двое?
   
ЛЕВО. Пожалуйста, если хотите, но я так голоден, что толку от меня никакого.
   
ЛЕДЮК. Вы можете к нему подойти и затеять с ним разговор. Отвлечь внимание. Тогда мы...
   
МОНСО. Вы оба сошли с ума. Они вас застрелят.
   
ЛЕДЮК. Кому-то удастся спастись. У двери только один часовой. В этом районе много закоулков и проходных дворов, можно исчезнуть через двадцать шагов.
   
МОНСО. А сколько времени вы будете на свободе — час? Вас схватят и растерзают на куски.
   
МАЛЬЧИК. Давайте! Мне надо отсюда выбраться. Я ведь шел в ломбард. (Вынимает кольцо.) Это мамино обручальное кольцо, все, что у нас осталось. Она ждет денег. В доме нечего есть.
   
МОНСО. Послушай меня, мальчик: сиди спокойно, они тебя отпустят.
   
ЛЕДЮК. Как электромонтера?
   
МОНСО. Ну, тот был явный коммунист. А официант разозлил капитана.
   
ЛЕВО. Послушай, я пойду с тобой, но особенно на меня не рассчитывай, я слаб, как муха. Со вчерашнего дня ничего не ел.
   
ЛЕДЮК (Монсо). С мужчинами было бы легче. Мальчик уж больно слаб. Но, если вы на него кинетесь, я отниму пистолет.
   
ФОН БЕРГ (Ледюку, глядя на свои руки). Простите меня.
   
Монсо вскакивает, подходит к ящику, садится.
   
МОНСО. Я не намерен зря рисковать жизнью. У того коммерсанта еврейское лицо. (Лебо.) Вы сами это говорили.
   
ЛЕБО (Ледюку, миролюбиво). Говорил. Мне так казалось. Может, и правда — все дело в том, чтобы документы были в порядке.
   
ЛЕДЮК (Лебо и Монсо). Вы же сами знаете — немцы проникают в южную зону, они хватают евреев. Вам сказали, что вас погонят на убой...
   
МОНСО (показывая на фон Берга). А почему они схватили его? Этого мне еще никто не объяснил.
   
ФОН БЕРГ. А мой выговор?..
   
МОНСО. Дорогой князь, только идиот может не понять, что вы австриец из высшего общества. Я увидел, что вы аристократ, как только вы вошли.
   
ЛЕДЮК. Но если это простая проверка, зачем им снимать с нас штаны?
   
МОНСО. У вас нет доказательств, что они это делают!
   
ЛЕДЮК. Хозяин кафе...
   
МОНСО (сдерживая крик). Он подслушал разговор двух французских сыщиков — откуда им знать, что делается в Польше? А если там и творятся подобные вещи, это еще тоже ничего не значит. В Париже у меня в паспорте значилось, что я еврей, а я играл Сирано.
   
ФОН БЕРГ. Неужели? Сирано?
   
ЛЕБО. Зачем же вы уехали из Парижа?
   
МОНСО. Идиотская случайность. Я жил еще с одним актером. Он не еврей. И он все время меня уговаривал, чтобы я бежал. Но вы понимаете, от такой роли, как Сирано, не отказываются. И все-таки как-то ночью он меня напугал. Напомнил, что у меня есть запрещенные книги — ну, словом, коммунистическая литература, например, Синклер Льюис, Томас Манн и даже кое-что Фридриха Энгельса, одно время это было так модно читать. Я решил от них избавиться. Мы связали их в пачки, и, так как вход к нам был с улицы, мы по очереди выносили книги из дома и оставляли их на скамейках, в подъездах, где попало. Дело было после полуночи. Только я успел бросить пачку в сток возле Оперы, смотрю — в дверях напротив кто-то стоит и наблюдает за мной. И в тот же миг я сообразил, что на каждой книге написана моя фамилия и адрес.
   
ФОН БЕРГ. Ха! И что же вы сделали?
   
МОНСО. Двинул прямо сюда, в неоккупированную зону. (Со стоном сожаления.) Но если бы я всего этого не затеял, я бы и сейчас работал!
   
ЛЕДЮК (с еще большей настойчивостью, но с глубочайшим сочувствием, к Монсо). Послушайте меня минутку, прошу вас. Дверь охраняет всего один человек, нам, может, никогда больше не представится такого случая!
   
ЛЕБО. Да, и еще вот что: если бы все было так серьезно, как вы утверждаете, неужели они бы не выставили более надежной охраны? Понимаете, это ведь тоже о чем-то говорит.
   
ЛЕДЮК. Верно. О том, что они рассчитывают на нас.
   
МОНСО. На нас?
   
ЛЕДЮК. Ну да, они рассчитывают, что мы припишем им свои собственные доводы. Ну хотя бы ваш довод, будто не слишком надежная охрана говорит о том, что делу не придают особой важности. Они полагаются на то, что наша логика парализует наши действия. Вы только что рассказали, как обошли Париж, оповещая всех, что владеете запрещенными книгами.
   
МОНСО. Я же не нарочно!
   
ЛЕДЮК. А вот я догадываюсь, как это вышло. Вы больше не могли выносить напряжения этой жизни в Париже, но вам хотелось сохранить роль Сирано, и требовалось, чтобы вас вынудили спасать свою жизнь! Вас толкало подсознательное чувство самосохранения, понимаете? Нельзя ставить свою жизнь на карту, опираясь на трезвые доводы. Послушайтесь своей интуиции: вы должны чувствовать опасность...
   
МОНСО (в крайней тревоге). Я играл в Германии. Мои зрители не могли жечь актеров в печи! (Обращаясь к фон Бергу.) Князь, вы-то не можете этому верить!
   
ФОН БЕРГ (помолчав). Я содержал небольшой оркестр. Когда в Австрию пришли немцы, трое из моих музыкантов хотели бежать. Я их убедил, что с ними ничего не случится, привез их к себе в замок: мы все жили вместе. Гобоисту было лет двадцать — двадцать один, сердце замирало, когда он брал некоторые ноты. Они пришли за ним в парк. Они вытащили его прямо из-за пюпитра. Гобой валялся на лужайке, как кость мертвеца. Я наводил справки, мальчика уже нет в живых. А что всего ужаснее — они пришли, сели и стали слушать, пока не кончилась репетиция. И тогда они его схватили. Как будто им хотелось прервать его жизнь в ту минуту, когда он был прекрасен. Я понимаю, что у вас на душе, но говорю вам: теперь не останавливаются ни перед чем. Все позволено. (В глазах его слезы, он оборачивается к Ледюку.) Прошу прошения, доктор.
   
Молчание.
   
МАЛЬЧИК. А вас они отпустят?
   
ФОН БЕРГ (виновато взглянув на Мальчика). Думаю, что да. Если все это делается для того, чтобы ловить евреев, меня они отпустят.
   
МАЛЬЧИК. Вы не возьмете это кольцо? Пожалуйста, отнесите его моей маме.
   
Протягивает ему кольцо. Фон Берг не решается его взять.
   
Дом девять по улице Шарло. Верхний этаж. Фамилия — Гирш. Сара Гирш. У нее длинные каштановые волосы. Смотрите, не отдайте кому-нибудь другому. Вот на этой щеке у нее такая маленькая родинка. В квартире живут еще две семьи, так что смотрите, отдайте именно ей.
   
Фон Берг не сводит глаз с лица Мальчика. Молчание. Потом он поворачивается к Ледюку.
   
ФОН БЕРГ. Хорошо. Скажите мне, что делать. Я попытаюсь вам помочь. Ну как, доктор?
   
ЛЕДЮК. Боюсь, что дело безнадежное.
   
ФОН БЕРГ. Почему?
   
ЛЕДЮК (смотрит в пространство, потом на Лебо). Он ослабел от голода, а мальчик легкий, как перышко. Я ведь хотел спастись, а не подставлять грудь под пулю. (Пауза. С горькой иронией.) Видите ли, я живу в деревне. И давно ни с кем не разговаривал. Меня, видно, подвели неверные представления.
   
МОНСО. Если вы, доктор, намерены меня травить, бросьте.
   
ЛЕДЮК. Извините за вопрос: вы — верующий?
   
МОНСО. Ничуть.
   
ЛЕДЮК. Тогда почему же у вас такая потребность отдать себя на заклание?
   
МОНСО. Прошу вас, прекратите этот разговор.
   
ЛЕДЮК. Да вы же просто подносите им себя на блюдечке. Среди нас, не считая меня, вы единственный крепкий мужчина, и, однако, у вас нет желания шевельнуть даже пальцем. Я не понимаю вашего спокойствия.
   
Молчание.
   
МОНСО. Я не желаю играть роль, которая не по мне. В наше время все хотят играть роль жертвы, люди ни на что не надеются, ноют, вечно ждут, что с ними случится беда. У меня есть документы, я их предъявлю уверенно, внушая всем своим видом, что с ними нельзя не считаться. По-моему, именно это спасло того дельца, которого выпустили. Вы обвиняете нас, что мы играем роль, навязанную нам немцами, а мне кажется, что это делаете вы один, идя на отчаянный поступок.
   
ЛЕДЮК. А если, несмотря на вашу уверенность, вас загонят в вагон для скота?
   
МОНСО. Не думаю, чтобы они это сделали.
   
ЛЕДЮК. Ну, а если все-таки сделают? Ей-богу, у вас хватит воображения представить себе такую возможность.
   
МОНСО. У меня будет то утешение, что я сделал все, что от меня зависело. Я знаю вкус неудачи, мне понадобилось много лет, прежде чем я пробился: у меня плохие данные для того, чтобы играть первые роли. Все говорили, что я сумасшедший и что мне надо бросить сцену. Но я продолжал играть и постепенно заставил всех поверить в меня.
   
ЛЕДЮК. Другими словами, вы собираетесь сыграть самого себя.
   
МОНСО. Каждый актер играет самого себя.
   
ЛЕДЮК. А что будет, когда вам прикажут расстегнуть брюки?
   
Монсо в ярости молчит.
   
Что ж вы замолчали, мне так интересно. Как вы отнесетесь к такой просьбе?
   
Монсо молчит.
   
Поверьте, я просто хочу стать на вашу точку зрения. Для меня непостижима такая пассивность, поэтому я и спрашиваю, каково вам будет, когда они прикажут расстегнуть брюки. Я стараюсь быть объективным и подойти к вопросу научно — ведь я убежден, что меня убьют. Что вы почувствуете, когда они станут разглядывать, сделано ли вам обрезание?
   
Пауза.
   
МОНСО. Я не желаю с вами разговаривать.
   
ЛЕБО. А я вам скажу, что будет со мной. (Показывая на фон Берга.) Я захочу поменяться с ним местами.
   
ЛЕДЮК. Стать кем-то другим?
   
ЛЕБО (бессильно). Да. Чтобы меня арестовали по ошибке. О господи! Увидеть, как у них проясняется лицо от сознания, что я ни в чем не виноват.
   
ЛЕДЮК. Значит, вы чувствуете себя виноватым?
   
ЛЕБО (он теряет последние силы). Да, немножко. Не из-за того, что сделал... Сам не знаю почему.
   
ЛЕДЮК. Может быть, потому, что вы — еврей?
   
ЛЕБО. Я не стыжусь того, что я еврей.
   
ЛЕДЮК. Почему же вы чувствуете себя виноватым?
   
ЛЕБО. Не знаю. Может, потому, что они рассказывают про нас такие гадости, а ответить невозможно. А когда это длится годы и годы, то сам... Не скажу, что сам начинаешь верить, но... нет, немножко все-таки веришь! Смешно, я говорил родителям все, что вы говорите нам. Мы могли уехать в Америку за месяц до прихода немцев. Но они не хотели уезжать из Парижа. У нас была эта самая никелированная кровать, ковры, занавески, словом, всякий хлам. Вот как у этого типа с его Сирано. Я им говорил: «Вы же делаете именно то, чего они хотят!» Но люди не желают верить, что их могут убить. Только не их, с их никелированными кроватями, коврами и вот такими «внешними данными».
   
ЛЕДЮК. Но вы-то верите? Мне кажется, что и вы сами не верите.
   
ЛЕБО. Верю. Меня утром схватили только потому, что я... Я всегда гуляю по утрам, прежде чем сесть за работу. Вот и сегодня мне захотелось, чтобы было как всегда. Я знал, что не должен выходить. Но ведь ужасно надоедает верить в правду. Надоедает видеть все, как оно есть.
   
Пауза.
   
Я всегда по утрам запасался иллюзиями. Я никогда не умел писать то, что вижу, я писал только то, что мог вообразить. И сегодня утром, какая бы ни грозила опасность, мне во что бы то ни стало надо было выйти, побродить, поглядеть хоть на что-нибудь, как оно есть, а не на то, что у меня в голове... и едва я свернул за угол, как этот сукин сын, этот ученый нелюдь вылез из машины и потянулся к моему носу...
   
Пауза.
   
Я, может, и умру. Но иногда так все надоедает...
   
ЛЕДЮК. ...что неплохо и умереть?
   
ЛЕВО. Пожалуй, да.
   
ЛЕДЮК (оглядывая их всех). Стало быть, всех тех, кто обманывал себя или жил без всяких иллюзий, в расцвете сил или в минуту усталости, — всех приучали к мысли о смерти. И евреев и неевреев.
   
МОНСО. Вы продолжаете меня травить. Если вы желаете покончить самоубийством, пожалуйста! Но не втягивайте в это других. В каждой стране существуют законы, и всякое правительство заставляет им подчиняться. Прошу вас учесть, что я не принимал участия во всех этих разговорах.
   
ЛЕДЮК (рассердившись). Не у всякого правительства есть законы, карающие людей за принадлежность к какой-то расе.
   
МОНСО. Нет уж, извините. Русские карают буржуазию, англичане — индусов, негров — всех, кто попадется им под руку, а французы, итальянцы... во всех странах карают кого-нибудь за принадлежность к какой-то расе, даже американцы — посмотрите, что они делают с неграми. Огромное большинство людей карают за принадлежность к какой-то расе. Что же вы им всем советуете — покончить самоубийством?
   
ЛЕДЮК. А что им посоветуете вы?
   
МОНСО (пытаясь убедить себя в своей правоте). Я считаю, что, если я уважаю законы, меня никто не тронет. Закон может мне не нравиться, но он явно нравится большинству, иначе его бы отменили. Я сейчас говорю о французах, их в этом городе больше, чем немцев, раз в пятьдесят! Полиция тут французская, а не немецкая, этого нельзя забывать. И если бы каким-нибудь чудом вам и удалось свалить часового, вы окажетесь в городе, где вам не поможет даже один из тысячи. И не потому, что вы еврей. А потому, что так устроен мир. И перестаньте оскорблять людей, толкая их на отчаянные поступки.
   
ЛЕДЮК. Короче говоря, раз в мире царит равнодушие, вы готовы спокойно, с достоинством ждать, пока вам прикажут снять штаны?
   
МОНСО (в страхе и бешенстве встает). Хотите знать мое мнение? Я считаю, что все наши беды из-за таких, как вы! Из-за вас у евреев репутация бунтовщиков и скептиков, которые вечно ко всем придираются и всем недовольны.
   
ЛЕДЮК. Тогда я признаю свою ошибку: вы надписали свое имя на запрещенных книгах не для того, чтобы как-то оправдать свой отъезд из Парижа и спасти свою жизнь. Вы это сделали, чтобы вас схватили, прикончили и наконец-то избавили от мучений. Ваша душа полностью оккупирована противником.
   
МОНСО. Если мы с вами еще встретимся, вы мне заплатите за эти слова!
   
ЛЕДЮК. Полностью оккупирована! (Опускает голову на руки.)
   
МАЛЬЧИК (протягивает кольцо фон Бергу). Вы передадите? Улица Шарло, дом девять.
   
ФОН БЕРГ (с глубоким волнением). Постараюсь.
   
Берет кольцо. Мальчик сразу же встает.
   
ЛЕДЮК. Куда ты?
   
Мальчик очень напуган, но в приступе отчаяния он бросается на цыпочках в коридор и заглядывает за угол. Ледюк встает, хочет оттащить его назад.
   
Нельзя: это выйдет только втроем, не меньше...
   
Мальчик вырывается и бежит по коридору. Ледюк, мгновение поколебавшись, идет за ним.
   
Обожди! Обожди минуту! Я с тобой.
   
В дальнем конце коридора появляется МАЙОР. Мальчик замирает. Ледюк уже рядом с ним. Секунду они стоят, глядя на Майора. Потом поворачиваются, возвращаются на место и садятся. Майор идет следом. Он дотрагивается до рукава Ледюка, и тот, встав, выходит с ним на авансцену.
   
МАЙОР (возбужден выпивкой и взволнован). Это немыслимо. И не пытайтесь. На обоих углах часовые. (Взглянув на дверь кабинета.) Капитан, я бы хотел вам сказать... это так же непостижимо для меня, как и для вас. Можете мне поверить?
   
ЛЕДЮК. Я бы вам поверил, если бы вы застрелились. А еще больше, если бы вы прихватили кого-нибудь из них с собой.
   
МАЙОР (отирая рот тыльной стороной руки). Но на их место завтра придут другие.
   
ЛЕДЮК. А мы все-таки выбрались бы отсюда живыми. Это вы можете сделать.
   
МАЙОР. Вас все равно поймают.
   
ЛЕДЮК. Меня не поймают.
   
МАЙОР (хихикая, как одержимый, но в то же время с любопытством). А по какому праву вы должны жить, а я нет?
   
ЛЕДЮК. Потому, что я не способен делать то, что делаете вы. Для людей лучше, чтобы жил я, а не вы.
   
МАЙОР. И вас не трогает, что все это меня огорчает?
   
ЛЕДЮК. Не трогает. Разве что вы нас отсюда вызволите.
   
МАЙОР. Ну, а потом? Что потом?
   
ЛЕДЮК. Я буду помнить, что встретил порядочного немца, благородного немца.
   
МАЙОР. А это что-нибудь изменит?
   
ЛЕДЮК. Я вас буду любить, до самой смерти. Разве кто-нибудь сейчас питает к вам такое чувство?
   
МАЙОР. А для вас это так уж важно — чтобы вас любили?
   
ЛЕДЮК. Чтобы я был достоин любви? Да. И уважения.
   
МАЙОР. Поразительно. Вы ничего не понимаете! Всего этого больше не существует, неужели вы этого еще не поняли?
   
МАЙОР (громче, в нем просыпается ярость). Личность больше не существует, вы что, не видите? Личности больше не будет никогда. Что мне из того, любите вы меня или нет? Вы, верно, не в своем уме! Что я, пес, почему меня надо любить? Ах вы (поворачиваясь ко всем) жиды проклятые!
   
Дверь отворяется, выходят ПРОФЕССОР и КАПИТАН ПОЛИЦИИ.
   
Псы, жидовские псы! Смотрите на него (показывает на Старого еврея), как он сложил лапы. Смотрите, что будет, когда я на него цыкну. Пес! Даже не шевельнулся. Разве он шевельнулся? Вы видели, чтобы он шевельнулся? (Подходит к Профессору и берет его за руку.) А вот мы шевелимся, правда? Измеряем ваши носы, правда, господин профессор? Смотрим, что там у вас между ног. Мы-то шевелимся без отдыха!
   
ПРОФЕССОР (тянет его в кабинет). Майор!
   
МАЙОР. Руки прочь, ты, штатское дерьмо!
   
ПРОФЕССОР. Я думаю...
   
МАЙОР (вытаскивая револьвер). Молчать!
   
ПРОФЕССОР. Вы пьяны.
   
Майор стреляет в потолок. Арестованные замерли в ужасе.
   
МАЙОР. Прекратить!
   
С револьвером в руке задумчиво подходит к скамейке и садится возле Лебо.
   
Все остановилось.
   
Руки его дрожат. Он шмыгает носом — у него насморк.
   
Кладет ногу на ногу, чтобы они не дрожали, и смотрит на Ледюка, который продолжает стоять.
   
Теперь ты говори. Говори. Ты. Теперь все остановилось. Говори! Ну, давай!
   
ЛЕДЮК. Что мне вам сказать?
   
МАЙОР. Скажи мне... разве может еще существовать личность? Вот я навел на тебя пистолет (показывая на Профессора), он навел пистолет на меня... а кто-то держит на мушке его... а того — кто-то еще. Ну, скажи.
   
ЛЕДЮК. Я вам сказал.
   
МАЙОР. Я никому не расскажу. Я человек порядочный. Ладно? Никто не узнает, что ты мне советовал. Ну как, благородно с моей стороны, правда?.. Никому не рассказывать, что ты мне советовал.
   
Ледюк молчит. Майор встает, подходит к Ледюку. Пауза.
   
Вы ветеран войны?
   
ЛЕДЮК. Да.
   
МАЙОР. За вами не числится подрывных действий против немецких властей?
   
ЛЕДЮК. Нет.
   
МАЙОР. Если вас отпустят, а других оставят... вы откажетесь?
   
Ледюк делает движение, чтобы отвернуться. Майор тычет в него пистолетом, заставляя смотреть ему в лицо.
   
Откажетесь?
   
ЛЕДЮК. Нет.
   
МАЙОР. И выйдете из этой двери со спокойной душой?
   
ЛЕДЮК (уставившись в пол). Не знаю. (Пытается затолкать дрожащие руки в карманы.)
   
МАЙОР. Не прячьте руки. Я хочу понять, почему для людей лучше, чтобы жили вы, а не я. Почему вы прячете руки? Вы уйдете отсюда со спокойной душой, побежите к своей бабе, выпьете на радостях, что спасли шкуру? Чем вы лучше других?
   
ЛЕДЮК. Я не обязан приносить себя в жертву вашим садистским наклонностям.
   
МАЙОР. А я обязан? Чужим садистским наклонностям? Приносить себя в жертву? Я обязан, а вы нет? Приносить себя в жертву.
   
ЛЕДЮК (смотрит на Профессора и Капитана полиции. Потом переводит взгляд на Майора). Мне нечего вам на это ответить.
   
МАЙОР. Вот так-то лучше.
   
Он вдруг чуть не по-дружески толкает в бок Ледюка и смеется. Прячет пистолет; пошатываясь, оборачивается к Профессору и победно кричит:
   
Следующий!
   
Толкнув Профессора, входит в кабинет. Лебо сидит, не двигаясь.
   
ПРОФЕССОР. Сюда.
   
Лебо встает, как во сне, и направляется сперва в коридор, потом поворачивается и входит в кабинет. Профессор идет за ним следом.
   
КАПИТАН (Ледюку). На место.
   
Ледюк возвращается на место. Капитан входит в кабинет; дверь затворяется. Пауза.
   
МОНСО. Ну как, довольны? Рады, что довели его до белого каления? Довольны?
   
Дверь отворяется, выходит КАПИТАН, делает знак Монсо.
   
КАПИТАН. Следующий.
   
Монсо сразу же поднимается, вынимает из кармана пиджака документы, изображает на лице улыбку и, изящно выпрямившись, подходит к Капитану, отвешивает ему легкий поклон и весело произносит:
   
МОНСО. Доброе утро, капитан!
   
Входит в кабинет. Капитан — за ним, притворяя дверь.
   
Пауза.
   
МАЛЬЧИК. Улица Шарло. Дом номер девять. Пожалуйста.
   
ФОН БЕРГ. Я ей передам.
   
МАЛЬЧИК. Я несовершеннолетний. Мне еще нет пятнадцати. Несовершеннолетних это тоже касается?
   
Капитан отворяет дверь, делает знак Мальчику.
   
МАЛЬЧИК (вставая). Я несовершеннолетний. Мне только в феврале пятнадцать.
   
КАПИТАН. Входи!
   
МАЛЬЧИК (останавливаясь возле Капитана). Я могу принести метрику.
   
КАПИТАН (вталкивая его в дверь). Иди. Иди.
   
Они уходят. Дверь затворяется. Из соседнего дома снова доносятся звуки аккордеона. Старый еврей начинает мерно раскачиваться, тихонько напевая молитву. Фон Берг смотрит на него, машинально потирая щеку дрожащей рукой, потом оборачивается к Ледюку. Теперь их осталось только трое.
   
ФОН БЕРГ. Он понимает, что происходит?
   
ЛЕДЮК (резковато, с раздражением). Настолько, насколько это вообще можно понять.
   
ФОН БЕРГ. Кажется, что он взирает на все откуда-то с другой планеты.
   
Короткая пауза.
   
Жаль, что мы не встретились при иных обстоятельствах. Мне о многом хотелось бы вас расспросить.
   
ЛЕДЮК (торопливо, предчувствуя, что его скоро вызовут). Я был бы вам очень признателен, если бы вы оказали мне услугу.
   
ФОН БЕРГ. С радостью.
   
ЛЕДЮК. Сходите к моей жене и сообщите ей, хорошо?
   
ФОН БЕРГ. Где она?
   
ЛЕДЮК. Два километра на север по Главному шоссе. Слева увидите лесок и проселок. По проселку еще с километр, до реки. Идите вдоль реки до небольшой мельницы. Они в сарае за мельничным колесом.
   
ФОН БЕРГ (печально). И... что ей сказать?
   
ЛЕДЮК. Что меня арестовали. И не исключено, что меня... (Прерывая себя.) Нет, скажите ей правду.
   
ФОН БЕРГ (с испугом). Какую правду?
   
ЛЕДЮК. Насчет печей. Скажите ей все.
   
ФОН БЕРГ. Но ведь на самом деле... это только слухи?
   
ЛЕДЮК (повернувшись к нему, резко). Я не считаю, что это только слухи. Об этом должны все знать. Я никогда раньше об этом не слыхал. Об этом все обязаны знать. Вы только отведите ее в сторону — не надо при детях, — но ей вы скажите.
   
ФОН БЕРГ. Вот это мне будет трудно. Разве можно сказать женщине такую вещь?
   
ЛЕДЮК. Но если такие вещи происходят, значит, можно найти для них и слова...
   
ФОН БЕРГ (колеблется, он чувствует раздражение Ледюка). Хорошо. Я скажу. Беда только в том, что я как-то стесняюсь... с дамами. Но я сделаю все, что вы просите. (Пауза. Он бросает взгляд на закрытую дверь.) Они что-то долго занимаются этим мальчиком. Может, он действительно слишком молод, как вы думаете?
   
Ледюк не отвечает. У фон Берга вдруг появляется надежда.
   
Они ведь педанты и не любят нарушать правила. В сущности, при таком недостатке врачей, вам не кажется, что они... (Умолкает.) Простите, если я сказал что-то для вас обидное.
   
ЛЕДЮК (стараясь побороть злость). Ерунда.
   
Короткая пауза. Его голос дрожит от гнева.
   
Зря вы цепляетесь за последние клочки надежды — мне тяжело это слышать.
   
ФОН БЕРГ. Понимаю. Простите. Вы правы.
   
Пауза. Ледюк поглядывает на дверь; он в таком возбуждении, что не может сидеть.
   
ЛЕДЮК (отчаянно стараясь сдержать себя). Да, все очень просто. Все дело в том, что вы-то останетесь жить.
   
ФОН БЕРГ. Но я в этом не виноват, правда?
   
ЛЕДЮК. Тем хуже! Простите. Иногда теряешь над собой власть.
   
ФОН БЕРГ. Доктор, поверьте... мне будет нелегко отсюда выйти. Вы меня не знаете.
   
ЛЕДЮК (удерживается от ответа. Помолчав). Боюсь, это будет трудно только потому, что это так легко.
   
ФОН БЕРГ. По-моему, вы несправедливы.
   
ЛЕДЮК. Ей-богу, это не имеет значения.
   
ФОН БЕРГ. Нет, имеет. Я... вы знаете... в Австрии я был очень недалек от самоубийства. В сущности, потому я и уехал. Когда они убили моего музыканта... и не только это... И потом, когда я рассказал эту историю кое-кому из моих знакомых, они пропустили ее мимо ушей. Вот что было еще страшнее! Вам понятно такое безразличие?
   
ЛЕДЮК (он вот-вот взорвется). У вас странные представления о человеческой натуре. Поразительно, как вам удается их сохранять в наши дни.
   
ФОН БЕРГ (приложив руку к сердцу). Но что у человека останется, если он отбросит свои идеалы? Чем же тогда жить?
   
ЛЕДЮК. Вы о ком говорите? О себе? Или обо мне?
   
ФОН БЕРГ. Ради бога, простите... Понимаю...
   
ЛЕДЮК. Лучше бы вы замолчали. Я не могу ничего слышать.
   
Короткая пауза.
   
Извините. Спасибо за сочувствие.
   
Короткая пауза.
   
Может, я вижу все слишком отчетливо, но я знаю, какая страсть к насилию владеет этими людьми. Трудно вынести, когда пытаются что-то смягчить, даже из самых лучших побуждений!
   
ФОН БЕРГ. Я не хотел ничего смягчать.
   
ЛЕДЮК. Думаю, что хотели. Как же иначе? Вы ведь останетесь жить, вам придется смягчать — хотя бы немножко, чуть-чуть. Вас это нисколько не порочит.
   
Короткая пауза.
   
Но как раз это и приводит меня в ярость. Ведь все наши страдания так бессмысленны, они никому не послужат уроком, из них никто не сделает выводов. И все будет повторяться опять и опять, до скончания века.
   
ФОН БЕРГ. Потому что страдания нельзя разделить?
   
ЛЕДЮК. Да. Их нельзя разделить. Они впустую, все эти муки совершенно впустую...
   
Он внезапно наклоняется вперед, стараясь пересилить свой страх. Бросает взгляд на дверь.
   
Странно, оказывается, можно испытывать даже нетерпение.
   
Стонет, удивленно мотая головой, злясь на себя.
   
Ух! Какие же они гады!
   
ФОН БЕРГ (как близкому человеку). Теперь вы понимаете, понимаете, почему я уехал из Вены? Они умеют сделать смерть соблазнительной. Это их самый большой грех.
   
ЛЕДЮК. Знаете что... Не говорите моей жене про печи.
   
ФОН БЕРГ. Вот спасибо, у меня стало легче на душе. Право же, какой смысл...
   
ЛЕДЮК (с еще большей мукой). Нет, дело в том... дело в том, видите ли, меня не должны были схватить. У нас прекрасное убежище. Они бы никогда нас не нашли. Но у жены заболел зуб, открылся нерв, и я пошел искать лекарство. Просто скажите ей, что меня арестовали.
   
ФОН БЕРГ. А у нее есть деньги?
   
ЛЕДЮК. Если хотите, можете ей помочь. Спасибо.
   
ФОН БЕРГ. А дети маленькие?
   
ЛЕДЮК. Два и три года.
   
ФОН БЕРГ. Какой ужас. Какой ужас... (Бросает яростный взгляд на закрытую дверь.) Как вы думаете, а если ему что-нибудь предложить? Я могу достать много денег. Я так плохо разбираюсь в людях... Вдруг он идеалист? Это его еще больше обозлит.
   
ЛЕДЮК. Попробуйте прощупать его. Не знаю, право, что вам посоветовать.
   
ФОН БЕРГ. Теперь так все сместилось: мечтаешь, чтобы тебе встретился циник и взяточник.
   
ЛЕДЮК. Ничего удивительного. Мы теперь знаем цену идеализму.
   
ФОН БЕРГ. И все же — мечтать о мире без идеалов?.. Как это тяжело — когда не знаешь, чего хотеть.
   
ЛЕДЮК (зло). Я ведь все понимал, когда шел в город, понимал, как это бессмысленно! Из-за какой-то зубной боли! Ну и что, пусть не поспала бы недельку-другую! Ведь мне было ясно, что нельзя идти на такой риск.
   
ФОН БЕРГ. Да, но когда любишь...
   
ЛЕДЮК. Мы уже больше не любим друг друга, просто трудно расстаться в такое время.
   
ФОН БЕРГ. Какой ужас.
   
ЛЕДЮК (понизив голос, словно ему пришла в голову новая мысль). Послушайте... насчет печей... ничего ей не говорите. Ни слова, прошу вас. (С презрением к себе.) Господи, в такую минуту думать о том, чтобы ей отомстить. Какие мы ничтожества! (Пошатнулся от отчаяния.)
   
Пауза. Фон Берг оборачивается к Ледюку. На глазах у него слезы.
   
ФОН БЕРГ. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели ничем нельзя вам помочь?
   
ЛЕДЮК (вдруг накидываясь на него). Ну что вы можете сделать? Извините меня, но какого черта зря болтать языком?
   
Дверь отворяется. Выходит ПРОФЕССОР и делает знак Старому еврею. У Профессора недовольный вид, может быть, его разозлил какой-то спор там, в кабинете.
   
ПРОФЕССОР. Следующий!
   
Старый еврей не оборачивается.
   
Вы меня слышите? Чего ж вы сидите?
   
Быстро подходит к Старому еврею и резко поднимает его на ноги. Старик нагибается, чтобы взять свой узел, но Профессор толкает узел ногой.
   
Брось!
   
С тихим, нечленораздельным криком Старый еврей цепляется за свой узел.
   
Брось!
   
Профессор бьет Старого еврея по руке, но тот только крепче цепляется за свое имущество, тихонько вскрикивая без слов. Профессор тянет у него из рук узел. На шум выходит КАПИТАН ПОЛИЦИИ.
   
Брось, говорят тебе!
   
Узел рвется, из него поднимается облако белых перьев. На миг все замирают — Профессор с изумлением смотрит, как по воздуху летают перья. Потом они оседают на пол. В дверях появляется МАЙОР.
   
КАПИТАН. Пошли.
   
Капитан и Профессор поднимают Старого еврея и тащат его мимо Майора в кабинет. Майор мертвым взглядом следит за оседающим облаком перьев, потом, хромая, входит в кабинет, закрывает за собой дверь. Ледюк и фон Берг смотрят на оседающие перья, стряхивают их с себя. Ледюк снимает последнее перо со своего пиджачка и, растопырив пальцы, следит, как оно падает на пол. Молчание. Внезапно из кабинета доносится взрыв смеха.
   
ФОН БЕРГ (с огромным трудом, не глядя на Ледюка). Я бы очень хотел расстаться с вами по-дружески. Это возможно?
   
Молчание.
   
ЛЕДЮК. Князь, профессия врача приучает смотреть на себя со стороны. Ведь я злюсь не на вас. Где-то в глубине души я злюсь даже не на этого фашиста. Я злюсь на то, что родился прежде, чем человек познал себя, прежде, чем он понял, что он существо неразумное, что в нем сидит убийца, что все его принципы -— это только скудный налог, который он платит за право ненавидеть и убивать с чистой совестью. Я злюсь потому, что, зная это, я всю жизнь себя обманывал, потому что не сумел впитать в себя это знание и открыть истину другим.
   
ФОН БЕРГ (сердится, несмотря на волнение). Нет, доктор, есть настоящие принципы. На свете есть люди, которым легче умереть, чем запачкать хотя бы палец в чужой крови. Такие люди есть. Клянусь вам. Люди, которым не все позволено, глупые люди, беспомощные, но они есть, и они не обесчестят свой род. (С отчаянием.) Я прошу вас удостоить меня своей дружбой.
   
Снова из кабинета доносится смех. На этот раз он громче. Ледюк поворачивается к фон Бергу.
   
ЛЕДЮК. Я обязан сказать вам правду, князь. Сейчас вы мне не поверите, но я хотел бы, чтобы вы подумали о том, что я вам скажу, и о том, что это значит. Мне еще никогда не попадался пациент, у которого где-то глубоко, на дне души, не таилась бы неприязнь, а то и ненависть к евреям.
   
ФОН БЕРГ (зажимая пальцами уши, вскакивает). Что вы говорите! Это неправда, у меня этого нет!
   
ЛЕДЮК (встает, подходит к нему, с пронзительной жалостью). Пока вы этого не поймете, вы не поверите и в зверства. Для того, чтобы как-то понять, что ты собой представляешь, надо помнить, что ты, вольно или невольно, всегда отделяешь себя от других. А евреи — это другие, это — имя, которое мы даем другим, чью муку мы не можем разделить, чья смерть оставляет нас холодными и равнодушными. У каждого человека есть свой изгой — и у евреев есть свои евреи. И теперь, теперь, как никогда, вам надо понять, что и у вас есть такой человек, чья смерть заставляет вас вздохнуть с облегчением, потому что умирает он, а не вы. Да, несмотря на всю вашу порядочность. И вот почему все будет так и никогда не будет по-иному, пока вы не почувствуете, что вы в ответе за все... в ответе за всех людей.
   
ФОН БЕРГ. Я отвергаю ваше обвинение, я категорически его отвергаю. Я никогда в жизни не сказал ни единого слова против вашего народа. Вы ведь в этом меня обвиняете? В том, что и я несу ответственность за эти чудовищные злодеяния! Но я приставил пистолет к своему виску! К своему виску!
   
Слышится хохот.
   
ЛЕДЮК (безнадежно). Простите, все это не имеет никакого значения.
   
ФОН БЕРГ. Для меня имеет, и еще как! И еще как!
   
ЛЕДЮК (ровным голосом, полным глубочайшей горести, в котором, однако, звучит смертельный ужас). Князь, вы спросили меня, знаю ли я вашего двоюродного брата, барона Кесслера?
   
Во взгляде фон Берга возникает тревога.
   
Барон Кесслер — фашист. Он помог выгнать всех еврейских врачей из медицинского института.
   
Фон Берг потрясен, он отводит глаза. Неужели вы ничего об этом не знали?
   
Из кабинета доносится почти истерический хохот.
   
Неужели вам об этом не рассказывали, а?
   
ФОН БЕРГ (убито). Да. Я слышал об этом. Я... об этом забыл. Он ведь...
   
ЛЕДЮК. ...ваш двоюродный брат. Понятно.
   
Между ними возникла полная близость, и Ледюк жалеет князя не меньше, чем себя, несмотря на всю свою ярость.
   
Ну да, для вас это только одна сторона натуры барона Кесслера. А для меня он в этом весь. Вы произнесли его имя с любовью, и я не сомневаюсь, что он, наверно, незлой человек, у вас с ним много общего. Но когда я слышу это имя, я вижу нож. Теперь вам понятно, почему я сказал, что все это зря и всегда будет зря, если даже вы не можете поставить себя на мое место? Даже вы! И вот почему меня не трогают ваши мысли о самоубийстве. Я требую от вас не чувства вины, а чувства ответственности, может быть, это бы помогло. Если б вы поняли, что барон Кесслер в какой-то мере, в какой-то малой, пусть ничтожной, но чудовищной мере исполнял вашу волю, тогда вы могли бы что-то сделать. С вашим влиянием, с вашим именем, с вашей порядочностью... Тогда вы могли бы чего-то добиться, а не просто пустить себе пулю в лоб.
   
ФОН БЕРГ (вне себя от ужаса кричит, подняв вверх лицо). Что же может нас спасти? (Закрывает лицо руками.)
   
Дверь отворяется. Входит ПРОФЕССОР.
   
ПРОФЕССОР (делая знак князю). Следующий.
   
Фон Берг не оборачивается, он не сводит с Ледюка молящего, полного ужаса взгляда. Профессор подходит к нему.
   
Пойдемте.
   
Профессор наклоняется, чтобы взять фон Берга за руку. Фон Берг зло отбрасывает его ненавистную руку.
   
ФОН БЕРГ. Hande weg! (Руки прочь! (нем.))
   
Профессор, опешив, убирает руку и на мгновение пасует, почувствовав чужую силу. Фон Берг оборачивается к Ледюку, который, подняв на него глаза, ласково ему улыбается и отворачивается.
   
Фон Берг идет к двери и, доставая из внутреннего кармана бумажник с документами, входит в кабинет. Профессор идет за ним, закрывает дверь. Оставшись один, Ледюк сидит неподвижно. Потом он начинает метаться, как зверь, попавший в капкан: он с трудом глотает слюну. Потом снова замирает и, вытянув голову, заглядывает за угол коридора, где стоит часовой. Какое-то его движение опять поднимает в воздух облако перьев. Снаружи слышен аккордеон. Ледюк сердито стряхивает с ноги перо. Наконец он принимает решение: быстро сует руку в карман, достает складной нож, обнажает лезвие, поднимается на ноги и направляется в коридор. Дверь отворяется, выходит ФОН БЕРГ. У него в руке белый пропуск. Дверь за ним закрывается. Князь смотрит на пропуск, проходя мимо Ледюка, вдруг поворачивается, возвращается, сует пропуск Ледюку в руку.
   
ФОН БЕРГ (каким-то странно сердитым шепотом, жестом показывая на выход). Возьмите! Ступайте!
   
Фон Берг быстро садится на скамью, вынимает обручальное кольцо. Ледюк пристально смотрит на него, на лице его ужас. Фон Берг отдает ему кольцо.
   
Улица Шарло, дом девять. Идите.
   
ЛЕДЮК (сдавленным шепотом). А что будет с вами?
   
ФОН БЕРГ (сердито машет ему). Идите, идите!
   
Ледюк пятится, руки его сами тянутся к лицу, он сознает свою вину и хочет спрятать глаза.
   
ЛЕДЮК (с мольбой). Я вас не просил! Вы не обязаны делать это ради меня!
   
ФОН БЕРГ. Скорей!
   
Ледюк с широко открытыми от ужаса и восхищения глазами быстро поворачивается и идет по коридору. Услышав шаги, появляется ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Ледюк отдает Полицейскому пропуск и исчезает. Долгая пауза. Дверь отворяется, выходит ПРОФЕССОР.
   
ПРОФЕССОР. Сле... (Обрывает на полуслове, озирается, фон Бергу.) Где ваш пропуск?
   
Фон Берг смотрит в пустоту. Профессор кричит в открытую дверь кабинета.
   
Бежал! (Бросается по коридору с криком.) Один бежал! Бежал!
   
Из кабинета появляется КАПИТАН ПОЛИЦИИ. Снаружи слышны голоса, выкрикивающие команды. Аккордеон смолкает.
   
Хромая, выходит МАЙОР. Мимо него пробегает Капитан.
   
КАПИТАН. Кто?! (Взглянув на фон Берга, он все понимает и бежит по коридору с криком). Кто его выпустил? Поймать! Как это случилось?
   
Рев сирены заглушает голоса. Майор идет в коридор, догоняя Капитана. Останавливается. Теперь слышен только рев сирены, который постепенно стихает, по мере того как удаляется погоня за беглецом. Слышно быстрое, волнованное дыхание Майора, сердитое, недоверчивое дыхание. Он медленно оборачивается к фон Бергу, который все так же неподвижен и смотрит в пустоту. Потом фон Берг поворачивается и поднимает на него глаза. Встает. Молчание длится и длится. На лице Майора застывает выражение тревоги и ярости, он сжимает кулаки. Так они и стоят, навеки непостижимые друг для друга, и смотрят друг другу в глаза. В конце коридора появляются ЧЕТВЕРО НОВЫХ ЛЮДЕЙ, четверо новых арестованных. Их гонят СЫЩИКИ. Арестованные входят и садятся на скамью, озирая потолок, стены, перья на полу и этих двоих людей, которые так непонятно вглядываются друг в друга.