1 2 3 
Итак, в   ту минуту, когда он уже почти готов был отчаяться, его мужественный, героический   труд в силу естественного, логического хода вещей открывал ему доступ к цели.      

Марсель   так обрадовался, что забыл о самообладании, – лицо его просияло.      

– Я   счастлив сообщить вам такую прекрасную новость, – продолжал   директор, – и могу только посоветовать вам и впредь держаться того пути,   который вы своим усердием проложили себе. Перед вами открывается блестящее   будущее. Ступайте же.      

Наконец-то   путём такого длительного испытания он приблизится к цели, которой поклялся   достичь.      

Марсель   мигом уложил вещи и последовал за своими серыми провожатыми. И вот наконец он   миновал последнюю преграду, и перед ним открылись единственные ворота с улицы   «А», которые так долго оставались для него закрытыми. Через несколько минут он   очутился у подножия неприступной «Башни быка», которая до сих пор показывала   ему только свою мрачную вершину, теряющуюся в облаках.      

Зрелище,   открывшееся перед ним, было для него полной неожиданностью.      

Представьте   себе человека, который из шумного, скучного, казённого европейского учреждения   внезапно перенёсся в девственный тропический лес.      

Это чудо   свершилось с Марселем. При этом надо заметить, что девственный лес, конечно,   сильно выигрывает, когда мы знакомимся с ним по описаниям великих писателей,   тогда как парк герра Шульце был поистине настоящим чудом, созданным руками   человека. Кругом со всех сторон поднималась зелёная чаща – стройные пальмы,   широколиственные бананы, причудливой формы кактусы; гибкие лианы, обвиваясь   вокруг высоких эвкалиптов, ниспадали зелёными гирляндами или пышной, густой   завесой.      

Всюду   пестрели прекрасные невиданные цветы. Сочные ананасы и гуавы зрели рядом с   благоухающими апельсинами. Стаи колибри и райских птичек носились над головой,   сверкая всеми красками своего роскошного оперения. Знойный тропический воздух   был насыщен тонким благоуханием.      

Марсель   оглядывался по сторонам, ища глазами стеклянные крыши и калориферы, производившие   это чудо, но видел только синее небо и не мог прийти в себя от изумления.      

Потом он   вдруг вспомнил, что где-то совсем близко отсюда находятся каменноугольные копи,   где вот уже много лет происходит постоянное горение, и понял, что герр Шульце   остроумно использовал при помощи металлических труб эти неистощимые запасы   подземного тепла. Но и объяснив себе это чудо, он продолжал стоять как   вкопанный, не в силах оторвать очарованного взора от зелёных газонов и с   упоением вдыхая пропитанный благоуханием воздух. Наконец-то он может   вознаградить себя за те шесть месяцев, что он провёл взаперти, не видя ни   единой травинки. Усыпанная песком аллея отлого спускалась к широкой мраморной   лестнице с величественной колоннадой. За ней возвышалась тяжёлая громада   массивного квадратного здания, служившего как бы пьедесталом «Башни быка». По   обе стороны лестницы стояли лакеи в красных ливреях, а выше, у входа, швейцар в   треуголке, с булавой в руке. Роскошные бронзовые канделябры сверкали между   колоннами. Поднимаясь по ступеням, Марсель услышал у себя под ногами глухой, отдалённый   шум подземной железной дороги.      

Марсель   назвал своё имя, и его тотчас же ввели в вестибюль, представляющий собой   настоящий музей скульптуры. Но он едва успел бросить взгляд по сторонам: они   уже вошли в громадный, обитый красным с золотом зал, затем во второй – чёрный с   золотом и, наконец, в третий – жёлтый с золотом, где ему велели подождать.   Через несколько минут двери распахнулись, и его пригласили войти в роскошный   кабинет, отделанный зелёным с золотом.      

Сам герр   Шульце, собственной персоной, сидел за столом со своей неизменной фарфоровой   трубкой в зубах, перед ним стояла громадная кружка пива. Посреди всего этого   блеска и роскоши он производил впечатление грязного пятна на ярко вычищенном   лаковом сапоге.      

Не   приподнявшись, даже не повернув головы, стальной король спросил холодно и сухо:      

– Вы   чертёжник?      

– Да,   сударь.      

– Я   видел ваши чертежи. Они превосходны. Но вы, по-видимому, занимались исключительно   конструкцией паровых машин?      

– Мне   никогда не поручали ничего другого.      

– Имеете   ли вы хоть какое-нибудь представление о баллистике[24]?      

– Я изучал её в свободное время   для собственного удовольствия.      

Ответ   этот, по-видимому, пришёлся по душе герру Шульце. Он удостоил поднять глаза на   своего подчинённого.      

– Так   вот! Способны ли вы под моим руководством сделать чертёж пушки? Посмотрим, как   вы справитесь с этой задачей. Не знаю, удастся ли вам заменить этого дурака   Зоне, которого сегодня утром разорвало на куски из-за его неосторожного   обращения с динамитом. Дубина, он чуть было всех нас не отправил на тот свет!      

Нужно   сознаться, что грубость и жестокость этих слов в устах герра Шульце казались   вполне естественными.      

 Глава восьмая

   Пещера дракона      

       

Читатель,   внимательно следивший за успешной карьерой молодого эльзасца, наверное, не   удивится, узнав, что через несколько недель юноша сделался самым приближённым   лицом герра Шульце. Стальной король не отпускал его от себя ни на минуту. Они   вместе работали, вместе ели, прогуливались вдвоём в парке или сидели,   покуривая, за кружкой пива.      

Никогда   за всю свою жизнь бывший профессор Иенского университета не встречал помощника,   который пришёлся бы ему так по душе. Этот молодой человек понимал его с полуслова   и с необычайной быстротой схватывал все его теоретические построения.      

И это   был не только искусный специалист своего дела, нет, это был усердный работник,   неистощимый, талантливый изобретатель, на редкость скромный человек и при всём   этом интереснейший собеседник.      

Профессор   Шульце был от него в полном восторге: десять раз в день он повторял про себя:   «Какая находка! Истинное сокровище этот мальчишка».      

Секрет   был в том, что Марсель с первого взгляда безошибочно угадал характер своего   страшного патрона. Он увидел, что господствующей чертой его характера был   чудовищный, всепоглощающий эгоизм, проявлявшийся прежде всего в неукротимом,   гнусном тщеславии. Стараясь во всем потворствовать этой отвратительной черте,   Марсель неуклонно согласовывал с ней каждый свой поступок, каждое слово. За   очень короткое время Марсель так хорошо овладел этим искусством, что Шульце в   его руках был подобен инструменту в опытных руках музыканта.      

Тактика   заключалась в том, что он, изощряя насколько возможно свои способности, делал   все так, чтобы у Шульце всегда оставалась возможность чувствовать своё   превосходство.      

Так,   например, делая какой-нибудь чертёж, он доводил его до совершенства, но   оставлял на самом виду какую-нибудь бросающуюся в глаза, легко исправимую   ошибку, на которую бывший профессор тотчас же с великим воодушевлением указывал   ему. Возникала ли у Марселя какая-нибудь интересная для Шульце мысль, он   старался ввернуть её в разговор так, чтобы у герра Шульце создалось   впечатление, что эта мысль зародилась у него самого.      

Иногда   Марсель даже оставлял в стороне все эти хитрости и попросту говорил:      

– Герр   Шульц, я набросал вам модель этого нового судна со съёмным тараном, о котором   вы мне говорили.      

– Я   говорил? – в недоумении спрашивал герр Шульце, у которого и в мыслях не   было ничего подобного.      

– Ну   да. Разве вы забыли? Съёмный таран, оставляющий в борту неприятельского судна   веретенообразную торпеду, которая взрывается по истечении трех минут.      

– Представьте,   совершенно из головы вылетело. Ну оно и не удивительно – у меня столько всяких   идей!      

И герр   Шульце со спокойной совестью приписывал себе изобретение своего ассистента.      

Возможно,   что сам он и не совсем верил в это. Весьма вероятно, что в глубине души он   считал Марселя значительно осведомленнее и способнее себя. Но по какому-то   странному сдвигу мышления, которое иногда совершается в мозгу человека, он   вполне удовлетворялся видимостью превосходства и тем впечатлением, какое оно   производило на других, в особенности на его подчинённого.      

– А   всё-таки, при всём своём уме и способностях, он сущий простофиля, этот   Шварц, – нередко говорил он себе, самодовольно посмеиваясь и обнажая при   этом свои чудовищные, звериные зубы.      

Однако   главным источником удовлетворения его ненасытного тщеславия было то, что он,   один он во всем мире, мог осуществить эти технические изобретения, эти   удивительные, смелые фантазии. Только благодаря ему и только для него, для него   одного, они воплощались в действительность. Марсель в конечном счёте был всего   лишь одним из полезных винтиков того мощного механизма, создание которого принадлежит   ему, Шульце.      

И как ни   тесно было его сотрудничество с Марселем, герр Шульце никогда не посвящал его в   свои планы. После пяти месяцев пребывания в «Башне быка» тайны центрального   сектора были все так же непроницаемы для Марселя. Правда, кое-какие из его   предположений обратились в уверенность. С каждым днём он все больше убеждался,   что в Штальштадте действительно существует некая тайна и что деятельность герра   Шульце ставит себе целью не только наживу. Его теоретические занятия и самый   характер его производства вполне определённо указывали на то, что он изобрёл   какую-то новую военную машину.      

Но ключ   к этой тайне никак не удавалось подобрать.      

Время   шло, и Марсель в конце концов вынужден был сказать себе, что ожиданием он ничего   не добьётся и только какой-нибудь исключительный случай может дать ему   возможность проникнуть в эту тайну. А так как случай заставлял себя ждать, он   решил создать его сам.      

Вечером   5 сентября он сидел с герром Шульце за обедом. Ровно год тому назад, в этот самый   день, Марсель нашёл в шахте Альбрехт труп своего маленького приятеля Карла.   Рано наступающая суровая зима в этой американской Швейцарии уже успела окутать   окрестности своим белым покровом. Но в парке Штальштадта воздух был тёплый, как   в июне, и хлопья снега, тая на лету, ложились на землю обильной свежей росой.      

– А   сосиски с капустой сегодня были недурны, – мечтательно промолвил герр   Шульце, который при всех своих миллионах не утратил привязанности к своему   излюбленному кушанью.      

– Да,   изумительны! – подхватил Марсель, который с мужественным терпением каждый   день ел эти до смерти опротивевшие ему сосиски. Он почувствовал, как у него   поднимается тошнота, и, должно быть, это чувство заставило его решиться   доделать, не откладывая, задуманный им опыт.      

– Я   иногда думаю, – со вздохом продолжал герр Шульце, – как это люди,   которые живут в странах, где нет ни пива, ни сосисок, ни капусты, могут   мириться с таким жалким существованием.      

– Да,   конечно, такая жизнь – сплошное мучение, – поддакнул Марсель. –   По-моему, было бы высшим актом гуманности присоединить их всех к Фатерланду.      

– А   что ж, так оно и будет, так и будет! – воскликнул герр Шульце. – Вот   мы уже сейчас в самом центре Америки. Дайте нам только занять островок-другой   поближе к Японии, и вы увидите, как быстро мы приберём к рукам весь земной шар.      

Лакей   подал им трубки. Герр Шульце не спеша набил трубку, раскурил её и, откинувшись   на спинку кресла, погрузился в полное блаженство. Марсель только и ждал этой   минуты.      

– Признаться,   не очень я верю в возможность такого завоевания, – сказал он, помолчав.      

– Какого   завоевания? – с удивлением спросил герр Шульце, который уже успел забыть,   о чём они говорили.      

– Да   вот, завоевания немцами всего мира.      

Бывшему   профессору Иенского университета показалось, что он ослышался.      

– Вы   не верите в то, что немцы завоюют мир?      

– Не   верю.      

– Нет,   это прямо поразительно! Может быть, вы соблаговолите изложить причины вашего   неверия?      

– Причина,   на мой взгляд, самая простая. Мне кажется, это не может произойти потому, что   французская артиллерия в конце концов обгонит вас и возьмёт над вами верх. Мои   соотечественники, которые хорошо знают французов, считают, что француз,   которого раз проучили, стоит двоих. Урок тысяча восемьсот семидесятого года   обернётся против тех, кто его дал. У меня на родине, в моей маленькой стране,   сударь, в этом никто не сомневается, и, уж если говорить все до конца, того же   мнения держатся и наиболее дальновидные люди Англии.      

Марсель   произнёс эти слова холодным, сухим, резким тоном, который должен был насколько   возможно усилить действие этого неслыханного оскорбления, нанесённого ни с того   ни с сего стальному королю.      

Герр   Шульце сидел ошеломлённый, неподвижный, задыхающийся. Вся кровь хлынула ему в   лицо, так что Марсель даже испугался, не зашёл ли он слишком далеко.      

Но,   видя, что его жертва хоть и задохнулась от бешенства, но не испустила дух, он   снова заговорил:      

– Да,   как ни грустно, но это так. А если наши соперники не поднимают столько шуму,   как мы, из этого не следует, что они не делают дела. Вы думаете, эта война   ничему их не научила? Можете быть уверены, что в то время, как мы с тупым   упорством стремимся только к одному – увеличить вес наших орудий, они готовят   что-то новенькое и покажут нам свою новинку при первом же удобном случае.      

– Готовят   новинку! Новинку! – пробормотал герр Шульце. – Позвольте, а мы что   же, этого не делаем?      

– Вот   в этом-то вся и штука, что нет. Мы отливаем из стали то, что наши   предшественники мастерили из бронзы, вот и всё! И удваиваем размеры и   дальнобойность наших орудий.      

– «Удваиваем!»   – с негодованием воскликнул герр Шульце.      

– Да,   по сути дела, – невозмутимо продолжал Марсель, – мы не что иное, как   жалкие подражатели. Хотите знать правду? Вся беда в том, что нам недостаёт изобретательской   жилки. Нам никогда ничего нового не выдумать, а у французов есть выдумка, с   этим никто спорить не станет.      

Герр   Шульце внешне овладел собой. Но по тому, как дрожали его губы, по багровым пятнам,   проступавшим на его побледневшем лице, можно было судить о том, как он   потрясён.      

Дойти до   такого унижения! Ему, Шульце, создателю и собственнику величайшего в мире   пушечного завода, ему, который видел у своих ног королей и парламенты,   выслушивать от какого-то жалкого швейцарца-чертёжника, что у него, стального   короля Шульце, не хватает выдумки, что его побьёт французский артиллерист!!! И   это говорится здесь, где рядом за стальной обшивкой толстой блиндированной   стены находится нечто, чем он может припереть к стене этого наглого мальчишку,   заткнуть ему рот, свести на нет все эти идиотские рассуждения! Нет, этого он не   может стерпеть!      

Герр   Шульце так внезапно сорвался с места, что трубка его полетела на пол и   разбилась. Окинув Марселя язвительным, уничтожающим взглядом, он сжал челюсти и   прошипел сквозь зубы:      

– Идёмте,   сударь! Вы сейчас собственными глазами изволите убедиться, как у герра Шульце   не хватает выдумки.      

Марсель   затеял опасную игру, но он выиграл. Выиграл потому, что ему удалось сначала   ошеломить Шульце своим неожиданным дерзким заявлением, а потом, не давая ему   времена опомниться, привести его в полное исступление. Ибо, когда у Шульце было   задето тщеславие, он забывал думать об осторожности. Теперь ему уже не   терпелось поделиться своей тайной.      

Он вошёл   в кабинет и, пропустив Марселя вперёд, тщательно запер за собой дверь; потом   подошёл к книжным шкафам и прикоснулся к одной из полок – в стене тотчас же   открылся узкий проход, замаскированный рядами книг; он выходил на каменную   лестницу, которая вела до самого подножия «Башни быка». Они очутились перед   тяжёлой дубовой дверью; Шульце отпер её небольшим ключиком, который всегда носил   при себе. За этой дверью оказалась вторая, из кованого железа, запертая сложным   замком с шифром, – такими замками запирают несгораемые шкафы. Шульце   составил слово и отворил тяжёлую железную створку со сложным автоматическим   приспособлением с внутренней стороны, взрывающимся от прикосновения. Марсель из   чисто профессионального любопытства хотел было рассмотреть поближе этот механизм,   но спутник его не дал ему на это времени.      

Они   очутились перед третьей дверью, без всякого наружного запора, открывшейся от простого   нажима, произведённого, разумеется, по какому-то определённому способу.      

Преодолев   эти три преграды, они поднялись на двести ступеней по чугунной лестнице, которая   привела их на вершину «Башни быка», поднимавшейся высоко над городом.      

Верхняя   площадка этой несокрушимой гранитной башни представляла собой нечто вроде   круглого каземата с узкими бойницами в стенах. В самом центре этого каземата   стояла громадная стальная пушка.      

      

– Вот, –   сказал профессор, который за все время, пока они шли, не проронил ни слова.      

Пушка   представляла собой самое большое осадное орудие, какое когда-либо видел Марсель.   Весила она по меньшей мере триста тысяч тонн и заряжалась с казённой части. Жерло   её имело в диаметре полтора метра. Установленная на стальном лафете, она   скользила на стальных ползунах и двигалась с такой лёгкостью при помощи системы   шестерён, что управлять ею мог бы и ребёнок. Система стабилизаторов с задней   стороны лафета ослабляла отдачу и после каждого выстрела автоматически   возвращала орудие в его первоначальное положение.      

– А   какова пробойная сила этой штуки? – спросил Марсель, невольно   залюбовавшись этим стальным чудом.      

– Полным   зарядом на расстоянии двадцати километров это орудие пробивает сорокадюймовую   плиту с такой лёгкостью, как если бы это был бутерброд.      

– А   дальнобойность?      

– Дальнобойность! –   воодушевляясь, вскричал Шульце. – Вот вы только что говорили, что мы,   жалкие подражатели, можем только удваивать вес и дальнобойность наших пушек.   Так вот, из этой пушечки я берусь с достаточной точностью отправить снаряд на   расстояние сорока километров.      

– Сорок   километров! – вскричал поражённый Марсель. – Вы, вероятно,   пользуетесь каким-то новым порохом?      

– О,   я теперь могу вам все рассказать, – каким-то загадочным тоном ответил   Шульце. – Теперь я могу без всяких опасений посвятить вас во все тайны.   Да, крупнозернистый порох отжил свой век. Я употребляю пироксилин[25]. Его   взрывчатая сила в четыре раза превышает силу чёрного пороха. И я ещё увеличиваю   её впятеро, прибавляя на восемь десятых пироксилина две десятых нитроглицерина[26].      

– Но разве может какое-нибудь   орудие, будь оно из самой высококачественной стали, выдержать давление такого   взрыва? – усомнился Марсель. – После трех-четырех выстрелов ваша   пушка износится и придёт в совершенно негодное состояние.      

– Пусть   она выстрелит только один-единственный раз – этого будет достаточно.      

– Дорого   обойдётся вам такой выстрел!      

– Один   миллион – столько, сколько обошлось мне это орудие.      

– Миллион   за один выстрел?      

– Ну   что ж, если он произведёт разрушений на миллиард!      

– На   миллиард! – повторил Марсель, но тут же, спохватившись, подавил   восклицание ужаса, смешанного с невольным восхищением этим смертоносным   орудием. Сделав над собой усилие, он сказал спокойным голосом: – Да, это,   конечно, замечательное орудие, но при всех своих несомненных достоинствах оно   как раз подтверждает мою мысль: усовершенствование, подражание, но ничего   нового.      

– «Ничего   нового»! – фыркнул герр Шульце, насмешливо пожимая плечами. – Ну   хорошо. Я, кажется, вам уже говорил, что у меня от вас нет никаких тайн.   Идёмте.      

Они   вышли из каземата и при помощи гидравлической подъёмной машины спустились в   нижний этаж. Здесь, в большом зале, на полу стояли ряды продолговатых,   цилиндрической формы предметов, которые издали можно было принять за снятые с   лафетов пушки.      

– Вот   наши снаряды, – сказал герр Шульце.      

На этот   раз Марсель должен был признать, что ничего подобного ему никогда не приходилось   видеть.      

Это были   громадные цилиндры двух с половиной метров длины и метр с лишним в диаметре, в   свинцовой оболочке, на которой легко отпечатывались нарезы орудия, сзади   цилиндр был закрыт стальным диском, закреплённым болтом, а спереди оканчивался   стальным сигарообразным наконечником, снабжённым ударником.      

Трудно   было определить по наружному виду, в чём заключались особые свойства этих   снарядов, но, глядя на них, чувствовалось, что они таят в себе такую страшную   разрушительную силу, какой ещё не видывал мир.      

– Что,   не догадываетесь? – спросил герр Шульце, видя недоумение Марселя.      

– Нет,   честно признаюсь, не понимаю, зачем нужен такой длинный и такой, если судить по   виду, тяжёлый снаряд.      

– Вид   обманчив, – сказал Шульце. – Вес его мало чем отличается от веса   обыкновенного снаряда такого же калибра. Но я вам сейчас расскажу. Это   снаряд-ракета из стекла в дубовой обшивке, заряженный под давлением в семьдесят   две атмосферы жидкой углекислотой. При падении свинцовая оболочка разрывается,   и жидкость превращается в газ. В результате этого температура в окружающей зоне   понижается на сто градусов ниже нуля, и вместе с тем огромное количество   углекислого газа распространяется в воздухе. Всякое живое существо, находящееся   в пределах тридцати метров от места взрыва, должно неминуемо погибнуть от этой   леденящей температуры и от удушья. Тридцать метров – это, так сказать, исходная   цифра, на самом же деле действие снаряда охватывает, вероятно, значительно   большую площадь, примерно сто, двести метров в окружности. Тут надо учесть ещё   одно благоприятное для нас обстоятельство, а именно то, что углекислый газ   благодаря своей тяжести надолго задерживается в нижних слоях атмосферы, в силу   чего охваченная его действием зона остаётся заражённой в течение нескольких   часов после взрыва и всякое существо, осмеливающееся проникнуть туда, погибает.   Как видите, выстрел из моей пушки даёт двоякий результат – мгновенный и   длительный! И при этом раненых не бывает – одни трупы.      

Профессор   Шульце явно наслаждался, расписывая достоинства своего изобретения. К нему   вернулось его прекрасное настроение, он раскраснелся, он весь сиял от гордости   и показывал все свои тридцать два зуба.      

– Представьте   себе, – продолжал он, – несколько таких орудий, жерла которых   направлены на осаждённый город. Предположим, что на каждый гектар поверхности   требуется одна пушка. Тогда, значит, для уничтожения города в тысячу гектаров   надо располагать сотней батарей по десяти орудий в каждой. И вот вообразите   себе все наши орудия на местах, для каждого выбрана цель, погода благоприятная,   ясная. По электрическому проводу даётся общий сигнал – и в одну минуту на   площади в тысячу гектаров не останется ни одного живого существа! Целый океан   углекислоты затопит город! А знаете, что навело меня на эту мысль? Медицинский   отчёт о смерти мальчика-шахтёра в шахте Альбрехт в прошлом году. Правда, что-то   в этом роде мне мерещилось ещё в Неаполе, когда я осматривал «Собачий грот». Но   только после этого случая моя мысль обрела подходящий импульс. Ну-с, вам теперь   ясен принцип моего изобретения? Искусственно созданный океан чистой   углекислоты! Целый океан! А ведь известно, что присутствие одной пятой этого   газа в воздухе уже делает его непригодным для дыхания.      

Марсель   стоял молча. Ему в сущности нечего было сказать. Герр Шульце наслаждался полным   торжеством, поэтому он даже несколько смягчился.      

– Меня   только одно не удовлетворяет, – сказал он.      

– Что   именно? – спросил Марсель.      

– А   то, что мне не удаётся добиться того, чтобы выстрел и взрыв были совершенно бесшумны.   Досадно, что выстрел из моего орудия слишком напоминает выстрел самой обыкновенной   пушки. Подумайте только, что было бы, если б и то и другое происходило   совершенно бесшумно! Эта неожиданная смерть, которая прилетает беззвучно ясной,   тихой ночью и настигает внезапно сотни тысяч людей…      

Воображаемая   картина так увлекла герра Шульце, что он замолчал, поглощённый своей мечтой,   которая, в сущности, была не чем иным, как манией величия. Марсель неожиданно вывел   его из этого блаженного состояния.      

– Все   это, конечно, превосходно, действительно превосходно, – сказал он. –   Но соорудить тысячу таких пушек – на это нужно время и деньги.      

– Деньги?   Денег у нас хватит! А время? Временем распоряжаемся мы.      

Этот   немец, истинный представитель своей нации, говорил с полным убеждением, искренне   веря своим словам.      

– Допустим, –   продолжал Марсель. – Конечно, ваш снаряд, наполненный углекислотой, не   такая уж новинка – снаряды с удушливыми газами были изобретены уже давно, но   что касается его разрушительной силы, она чудовищна, с этим спорить не   приходится. Тут только…      

– Что   – только?      

– Не   слишком ли мал его удельный вес? Пролетит ли он сорок километров?      

– С   меня достаточно, если он пролетит восемь, – усмехаясь, ответил герр   Шульце. – Но вот, – добавил он, показывая на другую бомбу, – вот   вам чугунный снаряд. Он с начинкой. Эта начинка представляет собою сотню   маленьких, симметрично расположенных пушечек, которые входят одна в другую   наподобие цилиндров в подзорной трубе. Эти пушечки, которые после взрыва   разлетаются, как снаряды, через мгновение выбрасывают из себя маленькие бомбы с   зажигательными веществами. Это всё равно как если бы я бросил в пространство   целую батарею, способную охватить пожаром и смертью весь город, объять его со   всех сторон бушующим, неугасимым огнём. И вес этого снаряда рассчитан точно –   как раз на сорок километров! Вскоре я произведу один опыт, и тогда те, что   сомневаются, смогут собственными руками ощупать сотни тысяч трупов, которые мой   снаряд уложит на месте.      

Чудовищные   зубы Шульце так и сверкали. Марсель с наслаждением выбил бы ему пяток-другой. Но,   сделав над собой усилие, он сдержался. Он узнал ещё далеко не всё, что ему было   нужно.      

– Да, –   повторил герр Шульце, – скоро мы произведём решительный опыт.      

– Как?   Где? – вскричал Марсель.      

– Как?   Да вот при помощи одного из этих снарядов, который, будучи выпущен из моего   орудия, перелетит горный кряж Каскад-Маунтс. Вы спрашиваете, где будет   произведён опыт? Над городом, который лежит от нас на расстоянии сорока   километров. Город этот не ожидает, что на него обрушится такой громовой удар, а   если бы даже и ожидал, ему нечем защитить себя от его испепеляющей силы. Нынче   у нас пятое сентября, так вот, тринадцатого сентября, в одиннадцать сорок пять   вечера, Франсевилль исчезнет с лица земли! Его постигнет участь Содома[27]. Профессор   Шульце низринет на него пламя с небес.      

Марсель   от этого неожиданного заявления весь похолодел. К счастью, Шульце не заметил   впечатления, какое произвели на слушателя его слова, и продолжал с жаром:      

– Мы   здесь, в Штальштадте, делаем как раз обратное тому, что делают изобретатели Франсевилля.   Мы стремимся сократить человеческую жизнь, тогда как они изыскивают способы продлить   её. Но их усилия обречены на гибель, и только смерть, которую мы ниспошлём на   них, даст место новой жизни. Однако все в природе имеет свой смысл, и доктор   Саразен, основав свой город, предоставил мне, сам того не зная, прекрасный   материал для опытов.      

Марсель   слушал его и не верил своим ушам.      

– Но,   сударь, – вымолвил он наконец с невольной дрожью в голосе, которая как   будто на мгновение привлекла внимание стального короля, – ведь жители   Франсевилля не сделали вам ничего дурного! Насколько мне известно, у вас нет   повода искать с ними ссоры.      

– Дорогой   мой, – отвечал Шульце, – в вашем, вообще говоря, недурно устроенном   мозгу сохранились кое-какие вздорные кельтские идеи, и, если бы вам предстояла   долгая жизнь, они могли бы сильно повредить вам. Добро, зло, право – все это   вещи относительные и весьма условные. В мире нет ничего абсолютного, за   исключением великих законов природы. Один из этих законов – борьба за   существование – столь же непреложный, как закон всемирного тяготения. Пытаться   уклониться от него бессмысленно. Надо жить и действовать так, как он нам диктует.   И вот потому-то я и уничтожу город доктора Саразена. С помощью моей пушки   пятьдесят тысяч германцев без труда отправят на тот свет сто тысяч жалких   мечтателей, ибо эта порода обречена на гибель.      

Марсель   понял, что пытаться отговорить герра Шульце от его преступной затеи – дело   бесполезное. Они вышли из зала снарядов. Герр Шульце запер за собой дверь   секретным запором, и они вернулись в столовую.      

Герр   Шульце уселся в кресло, спокойно поднёс к губам кружку пива, позвонил и   приказал подать себе новую трубку взамен разбитой.      

– Арминий   и Сигимер[28]   здесь? – спросил он лакея.      

– Здесь,   господин Шульце.      

– Скажите   им, чтобы они никуда не уходили.      

Когда   слуга вышел, стальной король повернулся к Марселю и пристально посмотрел ему в   лицо. Марсель спокойно выдержал этот холодный, непроницаемый взгляд.      

– Вы   серьёзно намереваетесь привести в исполнение то, что задумали? – спросил   он.      

– Совершенно   серьёзно. Мне известны до одной десятой секунды широта и долгота Франсевилля.   Тринадцатого сентября в одиннадцать часов сорок пять минут вечера он прекратит   своё существование.      

– Лучше   вам было бы держать про себя подобный проект.      

– Вы,   дорогой мой, по-видимому, абсолютно не способны мыслить логически. Поэтому мне   не так уж приходится жалеть, что смерть постигнет вас в таком юном возрасте.      

Марсель   при этих словах поднялся с места.      

– Неужели   вам не ясно, – невозмутимо продолжал герр Шульце, – что если я   позволил себе кому-то рассказать о своих проектах, так, значит, я уверен, что   этот человек никогда не сможет рассказать того, что он от меня услышал.      

Он   позвонил, и тотчас же в дверях появились два гиганта – Арминий и Сигимер.      

      

– Вам   хотелось проникнуть в мою тайну, – сказал герр Шульце. – Ну вот, ваше   желание удовлетворено. А теперь вы должны умереть.      

Марсель   безмолвствовал.      

– Вы   достаточно умны и вряд ли могли предполагать, что после того, как я открыл вам   свою тайну, я позволю вам жить. Это было бы с моей стороны непростительным   легкомыслием, полным отсутствием логики. Цель, которую я ставлю перед собой,   столь грандиозна, что я не могу рисковать успехом дела из-за таких, можно   сказать, ничтожных соображений, как жизнь одного человека – даже такого   человека, как вы, дорогой мой, чьи умственные способности я высоко ценю. Признаться,   я сейчас очень жалею, что моё уязвлённое самолюбие толкнуло меня на излишнюю   откровенность и теперь ставит перед необходимостью вас уничтожить. Но вы должны   сами понимать: когда перед человеком стоит такая цель, какую я поставил перед   собой, ни о каком личном чувстве не может быть речи. Могу вам сказать теперь,   что ваш предшественник, Зоне, погиб не от взрыва динамита, а от того, что он   проник в мою тайну. Так что вы видите, это правило без исключений, я не могу от   него отступить. Ничего не поделаешь.      

Марсель   молча смотрел на герра Шульце. По его тону, по животному упрямству, написанному   на этом низком плешивом лбу, он понял, что для него все кончено. Поэтому он даже   не пытался возражать.      

– Когда   я должен умереть и каким образом? – спросил он.      

– Насчёт   этого вы можете не беспокоиться, – спокойно ответил Шульце. – Вы   умрёте без всяких мучений. В одно прекрасное утро вы не проснётесь, и все.      

По знаку   стального короля Марселя взяли под стражу и проводили в его комнату. Гиганты   Арминий и Сигимер стали на часах у дверей.      

Марсель,   оставшись один, перестал сдерживаться. Задыхаясь от гнева и отчаяния, он думал   о докторе Саразене и других близких ему людях, о своих соотечественниках, о   всех тех, кто был ему дорог.      

– Смерти   я не боюсь, умереть не страшно, – говорил он себе. – Но как   предотвратить эту страшную угрозу, которая нависла над ними?      

 Глава девятая

   Побег      

       

Положение   поистине было безвыходное. Что мог сделать Марсель, когда часы его жизни были   сочтены и надвигавшаяся ночь, быть может, была для него последней?      

Он не   мог уснуть, охваченный мучительной тревогой. Но он думал не о себе, не о том,   что он каждую минуту может расстаться с жизнью, что вот он, может быть, уснёт и   не проснётся, как сказал Шульце. Нет. Все мысли его были устремлены к   Франсевиллю.      

«Что   делать? – спрашивал он себя в сотый раз. – Уничтожить чудовищную   пушку? Взорвать башню с казематом? Но как это сделать? И если бы даже мне   удалось каким-нибудь чудом бежать из этого проклятого города, как я могу успеть   до тринадцатого числа помешать Шульце осуществить его страшную затею? Ах, нет!   Я всё-таки мог бы если не спасти самый город, то по крайней мере хоть   предупредить его жителей, крикнуть им „Спасайтесь! Бегите отсюда без оглядки!   Вам грозит смерть! На вас низринется огонь и железо“.      

Потом   мысли его вдруг принимали другое направление.      

«Этот   гнусный негодяй Шульце! – думал он. – Если допустить даже, что он   преувеличивает разрушительную силу своих снарядов и они не могут объять   пламенем сразу целый город, все же достаточно одного выстрела, чтобы в   Франсевилле вспыхнуло несколько пожаров. Чудовищное изобретение! Расстояние, разделяющее   оба города, для него не препятствие. Подумать только, начальная скорость в   двадцать раз превышает достигнутую до сих пор – что-то около десяти тысяч   метров в секунду! Ведь это почти треть той скорости, с которой Земля несётся по   своей орбите. Может ли это быть? Увы да. И если только это проклятое орудие не   разорвётся при первом выстреле… А оно не разорвётся! Нет! Я знаю металл, из   которого оно сделано. Его сопротивление на разрыв почти не имеет предела. И   ведь этот мерзавец безошибочно знает расположение Франсевилля. И, не выходя из   своей берлоги, он с математической точностью наведёт свою чудовищную пушку и   пошлёт снаряд в самый центр города. Как предупредить несчастных жителей?»      

С   рассветом Марсель поднялся, так и не сомкнув глаз всю ночь.      

– Итак,   казнь отложена до следующей ночи. Этот палач, по-видимому, решил ждать, пока я   не засну от усталости, чтобы отправить меня на тот свет без мучений. Но какой   же род смерти придумал он для меня? Может быть, он даст мне вдохнуть синильной   кислоты во время сна? Или пустит в мою комнату углекислый газ? А может быть,   применят этот газ в жидком состоянии, в каком он вводит его в свои стеклянные   снаряды, и заморозит меня? И завтра вместо этого тела, полного жизни и силы,   будет лежать оледеневший труп, недвижный истукан… А, злобное животное! Ты   хочешь остановить биение моего сердца, отнять у меня жизнь? Что ж, я готов   умереть, лишь бы доктор Саразен и его семейство, лишь бы моя маленькая Жанна   остались живы. А для этого мне надо бежать. Я должен, должен бежать, и я убегу!      

Произнося   эти слова, Марсель машинально взялся за ручку двери.      

К его   крайнему удивлению, дверь отворилась, он беспрепятственно спустился по лестнице   и вышел в сад.      

«По-видимому,   меня решили не запирать в комнате, – подумал он. – Хоть я и узник, но   могу двигаться по всему сектору. Это уже много легче».      

Но едва   только Марсель сделал несколько шагов, как позади него выросли две громадные   тени, два гиганта, носившие столь громкие исторические или, вернее,   доисторические, имена: Арминий и Сигимер.      

Встречая   их раньше, Марсель не раз спрашивал себя, какую службу могут нести эти краснорожие,   бородатые великаны с бычьими шеями, с геркулесовскими мускулами, неизменно одетые   в серые казакины.      

Теперь   он узнал, в чём состоит их служба. Это были личные телохранители Шульце, вершители   его правосудия, палачи и тюремщики.      

В   течение всего дня они не спускали с него глаз, они стояли на часах у дверей его   комнаты, следовали за ним по пятам, когда он выходил в парк. Они были буквально   увешаны оружием – револьверами, пистолетами, кинжалами. При всём этом они были   немы как рыбы. Все попытки Марселя вступить с ними в разговор оказались   безуспешными. Ответом ему были только свирепые взгляды. Даже его попытка   угостить их пивом, против чего, как ему казалось, они не могли устоять, не   увенчалась успехом.      

Целый   день наблюдал Марсель за этими церберами[29]   и обнаружил у них только одну слабость: это были трубки, которых они не   вынимали изо рта. Нельзя ли было воспользоваться этой единственной слабостью   для своего спасения? Марсель невольно остановился на этой мысли. Поклявшись   бежать, он ещё не знал, каким образом приведёт в исполнение своё намерение, но   решил не пренебрегать ничем, не упускать ни малейшей возможности.      

И это   надо было сделать как можно скорее. Но как же это сделать?      

Он знал,   что любая попытка к бегству приведёт только к тому, что он получит две пули в   голову. Но, если даже предположить, что ему удастся избежать этих пуль, всё   равно ведь его окружает тройное кольцо крепостных стен, тройной караул.      

По   старой привычке, приобретённой в Центральной школе, Марсель поставил себе   вопрос о бегстве в форме математической задачи.      

«Если   человек находится под охраной двух молодцов без совести и сострадания, причём   оба они сильнее его и вооружены до зубов, что он должен сделать? Прежде всего   ему необходимо уйти от бдительности этих аргусов[30]. После того как первый   шаг будет сделан, ему предстоит выбраться из этой крепости, все выходы которой   строго охраняются…»      

Марсель   без конца ломал себе голову над этой задачей и никак не мог найти способа решения.      

Но вдруг   его осенило. Случай ли пришёл ему на помощь или, подстёгиваемый нависшей над   ним опасностью, он проявил сверхчеловеческую изобретательность – сказать   трудно. Но, как бы там ни было, во всяком случае это была счастливая находка.      

Прогуливаясь   днём в парке, Марсель случайно обратил внимание на невзрачный кустик с острыми   продолговатыми листьями и большими красными цветами в форме колокольчиков на   длинных стебельках.      

Марселю   никогда не приходилось всерьёз заниматься ботаникой, но все же ему показалось,   что он узнает в этом растении характерные признаки семейства пасленовых. Желая   себя проверить, он сорвал листочек и попробовал его пожевать.      

Он не   ошибся. Свинцовая тяжесть во всем теле, приступы тошноты – все это указывало на   то, что у него под рукой находился естественный источник белладонны,   сильнейшего наркотического средства.      

Продолжая   свою прогулку, он подошёл к небольшому искусственному озеру, которое с южной   стороны низвергалось водопадом, точно скопированным с водопада в Булонском   лесу.      

«Куда   стекает вода этого водопада?» – заинтересовался Марсель.      

Она   сбегала в небольшую речку, которая после нескольких крутых поворотов исчезала у   ограды парка.      

По-видимому,   где-нибудь поблизости находился сток, и речка, вливаясь в него, уходила в один   из больших подземных каналов, орошающих долину за пределами Штальштадта.      

Марсель   подумал, что эта речка может быть для него выходом. Разумеется, это не были   широко раскрытые ворота, но все же это была лазейка, через которую можно было   ускользнуть.      

«А что,   если канал отгорожен железной решёткой?» – благоразумно шепнул ему робкий голос   осторожности.      

«Кто не   рискует, тот не выигрывает, – возразил другой, насмешливый голос – голос,   который диктует нам самые отчаянные решения. – Ведь не для притирки пробок   изобретён напильник. У тебя в лаборатории их целая коллекция».      

Итак,   Марсель принял решение. Идея была блестящая, смелая идея, быть может, она и неосуществима,   но он все же попытается привести её в исполнение, если только смерть не настигнет   его раньше.      

Он не   спеша вернулся к кустарнику с красными цветами, нагнулся к нему и под внимательными   взорами своих стражей сорвал несколько листочков.      

Затем,   вернувшись к себе в комнату, он опять-таки на виду у своих тюремщиков высушил   листья над огнём, растёр их между пальцами и смешал с табаком.      

Прошло   шесть дней, а Марсель, к крайнему своему удивлению, просыпался каждое утро   живым и невредимым. Могло ли это означать, что герр Шульце, которого он больше   не видел с того памятного дня, отказался от своего намерения разделаться с ним?   Нет, вряд ли можно было ожидать этого от герра Шульце, а ещё того меньше, чтобы   он отказался от своего проекта уничтожить Франсевилль.      

Но пока   что, пользуясь этой неожиданной отсрочкой, Марсель каждый день проделывал тот   же фокус с табаком. Разумеется, он не курил белладонну и постоянно носил при   себе два пакетика с табаком: один для своего личного пользования, а другой –   для своих манипуляций, которые, по его расчётам, должны были возбудить   любопытство таких завзятых курильщиков, как Арминий и Сигимер, и заставить их   последовать его примеру.      

Расчёт   его оказался верным, и ожидаемый результат наступил, так сказать, механически.   Утром на шестой день – это был канун рокового 13 сентября – Марсель бродил по   парку и, украдкой поглядывая на своих стражей, увидел, как они остановились   около куста с красными цветами, чтобы нарвать листьев.      

Час спустя   он уже имел удовольствие наблюдать, как они сушили их над огнём, потом растёрли   своими грубыми ладонями и смешали с табаком. По их лицам видно было, что они   уже предвкушают наслаждение покурить эту замечательную смесь.      

Похоже,   что первый шаг на пути к бегству оказался удачным. Если аргусы будут усыплены,   Марсель на некоторое время освободится от надзора. Но это было ещё далеко не   все. Надо было найти способ проникнуть через сток в канал и проплыть по этому   каналу, хотя бы он тянулся на несколько километров. Марселю казалось, что он   нашёл такой способ. Правда, шансы на спасение были невелики, но так или иначе   жизнь его висела на волоске, и он решил рискнуть.      

Настал   вечер, подали ужин, а после ужина неразлучное трио, перед тем как отойти ко   сну, отправилось в парк.      

Марсель,   не теряя времени, спокойно направился в глубину парка, к стоящему в уединении   флигелю, где находилась мастерская моделей; здесь он уселся на садовую скамью,   достал трубку, не спеша набил её и закурил.      

Арминий   и Сигимер тотчас же расположились на соседней скамье. Трубки у них были уже   наготове; они с явным наслаждением затянулись и стали пускать густые клубы   дыма.      

Действие   наркотика не заставило себя ждать. Не прошло и пяти минут, как оба неуклюжих   тевтонца начали зевать и потягиваться, покачиваясь из стороны в сторону, как   сонные медведи. В ушах у них стоял звон, глаза заволокло, лица из красных   сделались багровыми, руки бессильно упали, головы запрокинулись на спинку   скамьи, и трубки покатились на землю.      

Вскоре к   щебетанию птиц, никогда не покидавших штальштадтского парка, с его вечным   летом, присоединилось зычное храпение крепко уснувших великанов.      

Марсель   только этого и ждал. И можно понять, с каким нетерпением! Ведь завтра в одиннадцать   часов сорок пять минут Франсевилль, обречённый герром Шульце на гибель, будет   стёрт с лица земли.      

Не теряя   ни минуты, он бросился в мастерскую моделей. Здесь в просторном зале был собран   целый музей. Длинными рядами стояли модели гидравлических, паровых, врубовых машин,   локомобилей, насосов, турбин, пароходных двигателей, судовых корпусов. Это были   деревянные модели всех видов продукции завода Шульце, с первого дня его   основания и по настоящее время. Большое место среди них занимали модели   всевозможных пушек, торпед и снарядов. Тут было на несколько миллионов   подлинных шедевров.      

Ночь   была тёмная, и молодой эльзасец благодарил судьбу, ибо темнота способствовала   осуществлению задуманного им отчаянного плана. Прежде чем бежать, Марсель решил   уничтожить музей моделей. Ах, если бы он мог также уничтожить и неприступную   «Башню быка» с её проклятым казематом и чудовищной пушкой! Но об этом нечего   было и думать.      

Прежде   всего Марсель сунул в карман маленькую стальную пилу, которая висела на стене   среди других инструментов. Затем, чиркнув спичкой, он поднёс её к груде   чертежей и мелких моделей из лёгкого соснового дерева, сложенных в углу   мастерской. Вспыхнуло пламя, и Марсель быстро выбежал обратно в сад.      

Спустя   несколько минут огненные языки уже вырывались из окон мастерской, разрывая   ночную темь. Загудел набат; электрический сигнал понёсся по проводам, и со   всего города съехались пожарные с паровыми насосами. Не замедлил появиться и   сам герр Шульце, его присутствие сразу удвоило рвение его подчинённых.      

      

Через   несколько минут пустили в ход паровые котлы, и мощные насосы заработали со   страшной скоростью, извергая потоки воды на горящие стены и крыши модельной   мастерской. Но огонь оказался на этот раз сильнее воды; она не тушила его, а   мгновенно испарялась, и скоро все здание запылало, как громадный костёр. В   какие-нибудь четверть часа пламя достигло такой силы, что люди принуждены были   отказаться от дальнейшей борьбы. Зрелище было страшное, но в то же время   величественное.      

Марсель,   спрятавшись в кусты, не спускал глаз со своего патрона, который понукал людей,   словно посылая их на приступ укреплённого города. Но никто не решался лезть в   огонь. Мастерская моделей стояла особняком, в глубине парка, и для всех было   очевидно, что она сгорит дотла.      

Убедившись   наконец, что здание спасти нельзя, Шульце закричал громовым голосом:      

– Десять   тысяч долларов тому, кто спасёт модель номер три тысячи сто семьдесят пять, под   стеклянным колпаком посреди зала!      

Под этим   номером значилась модель знаменитой усовершенствованной пушки Шульце, которая   была для него дороже всей его музейной коллекции.      

Но, для   того чтобы спасти эту модель, надо было ринуться в море огня и в чёрную завесу   дыма. Из десяти шансов вряд ли хоть один выйти живым из этого ада. Поэтому,   несмотря на заманчивую цифру в десять тысяч долларов, на призыв герра Шульце не   отозвался никто.      

Люди   молча толпились на месте.      

И вдруг   из-за деревьев вышел человек и решительно направился к пожарищу. Это был   Марсель.      

– Я   пойду, – сказал он спокойно.      

– Вы? –   недоверчиво вскричал Шульце.      

– Да,   я.      

– Не   надейтесь, что это спасёт вас от смерти, – приговор будет приведён в   исполнение.      

– Я   не себя хочу спасти, я хочу спасти драгоценную модель.      

– Тогда   ступай, – сказал Шульце. – И клянусь: если ты вернёшься с моделью,   десять тысяч долларов будут переданы в руки твоим наследникам.      

– Полагаюсь   на ваше слово, – ответил Марсель.      

Ему   привязали на спину аппарат Галибера, которым он уже имел случай пользоваться,   разыскивая в шахте Альбрехт маленького Карла Бауэра. Зажав нос деревянными   щипчиками, Марсель взял в рот наконечник трубки и смело бросился в пламя.      

«Наконец-то! –   мысленно воскликнул он. – Воздуха у меня на четверть часа. Дай боже, чтобы   мне его хватило».      

Разумеется,   у Марселя и в мыслях не было спасать модель шульцевской пушки. Он только   пробежал через окутанное дымом здание, лавируя с опасностью для жизни среди   обрушивающихся балок и пылающих головнёй, и в ту самую минуту, когда крыша с   грохотом провалилась и огромные снопы искр фейерверком взвились к небу, он   успел выскочить в противоположную дверь, выходившую на другую сторону парка.      

Он мигом   добежал до реки, спустился с откоса к тому месту, где она, образуя сток, вливалась   в подземный канал, и прыгнул в воду.      

Течение   тотчас же подхватило его и увлекло в глубину. Ему нечего было думать о направлении,   быстрый поток стремительно уносил его вперёд по узкому подземному каналу, и он   доверял ему, как если бы его вела нить Ариадны[31].      

«Далеко   ли тянется этот канал? – пронеслось в голове у Марселя. – Если через   четверть часа он не кончится, мне не хватит воздуха, и я погиб».      

Но он не   терял самообладания; течением его несло вперёд по крайней мере минут десять и   вдруг обо что-то ударило.      

Это была   железная решётка, запирающая канал.      

«Я   должен был это предвидеть», – сказал себе Марсель.      

И, не   теряя ни секунды, он выхватил из кармана пилу и начал пилить задвижку около замка.      

Минут   пять он пилил – задвижка не поддавалась. Решётка держалась все так же плотно.   Марселю уже трудно было дышать, разреженный воздух скупо поступал из прибора. В   ушах стоял звон, глаза налились кровью, в висках стучало. Он продолжал пилить,   стараясь задерживать дыхание, чтобы сохранить последние остатки кислорода, но   задвижка не поддавалась.      

И вдруг   пила выскользнула у него из рук.      

«Бог не   может быть против меня», – подумал Марсель и, схватившись обеими руками за   решётку, рванул её изо всех сил, которыми в последнюю минуту наделяет человека   инстинкт самосохранения. Решётка открылась, засов отскочил, и течение вынесло   несчастного, задыхающегося, обессиленного Марселя на свежий воздух.      

* * *      

На   следующее утро, когда рабочие Шульце пришли на место пожарища, они не нашли среди   золы и чёрных головешек ничего, что бы напоминало останки человеческого   существа. По-видимому, отважный юноша пал жертвой преданности своему делу: это   нисколько не удивило его товарищей по работе.      

Драгоценную   модель не удалось спасти, но человек, проникший в тайну стального короля,   погиб.      

«Бог   свидетель, что я хотел избавить его от мучений, – сказал себе герр   Шульце. – Но как бы там ни было, а десять тысяч долларов остались у меня в   кармане».      

И это   было все, чем он почтил память молодого эльзасца.      

 Глава десятая

   Статья в немецком журнале      

       

За месяц   до описанных нами событий в немецком обозрении «Наш век» появилась большая   статья, посвящённая Франсевиллю. Статья эта пришлась по вкусу даже самым   нетерпимым ревнителям германской империи, должно быть, потому, что автор   рассматривал этот город исключительно с материальной точки зрения.      

«Мы уже   сообщали нашим читателям о необыкновенной колонии, основанной на западном   побережье Соединённых Штатов. Хотя великая американская республика с давних пор   приучила мир к необычайным сюрпризам, в силу того, что значительная часть её   населения состоит из эмигрантов, однако нельзя не удивляться столь неожиданному   возникновению нового города, именуемого Франсевиллем, города, о котором пять   лет тому назад не было и речи, ныне же не только благоденствующего, но и   достигшего высшей степени процветания.      

Этот   чудесный город вырос, словно по волшебству, на благоуханном берегу Тихого океана.   Мы не ставим себе задачей расследовать, соответствует ли действительности   мнение, что первоначальный проект и самая идея этого города принадлежит   французу, доктору Саразену. Возможность этого не исключена, принимая во   внимание то обстоятельство, что названный доктор может похвастаться тем, что   состоит в отдалённом родстве с нашим знаменитым стальным королём. Полагают   даже, что основанию Франсевилля немало способствовало полученная доктором Саразеном   не совсем честным путём значительная часть наследства, которое, по закону,   должно было бы полностью отойти герру Шульце. Таким образом, можно с   уверенностью сказать, что все полезное и хорошее, совершающееся в мире,   происходит с участием германской расы, и мы рады воспользоваться случаем, чтобы   лишний раз с гордостью отметить этот факт.      

Но мы   поставили себе целью сообщить нашим читателям подробные и достоверные сведения   о неожиданном возникновении образцового города Франсевилля.      

Напрасно   стал бы читатель искать это название на карте. Даже большой атлас в триста   семьдесят восемь томов in folio нашего знаменитого Тухтигманна, где с   безошибочной точностью отмечен каждый кустик, каждое деревце как Старого, так и   Нового Света, даже этот монументальный вклад в географическую науку,   предназначенный для артиллеристов, не упоминает о Франсевилле. Всего   каких-нибудь пять лет тому назад в том месте, где сейчас вырос новый город,   простиралась пустынная равнина. Точное местонахождение этого города   определяется 43° 11'3'' северной широты и 124° 41'17'' западной   долготы по Гринвичу. Итак, мы видим, что он расположен на побережье Тихого   океана, у подножия Скалистых гор, которые в этом месте носят название   Каскад-Маунтс, в восьмидесяти километрах к северу от мыса Бланк, штат Орегон в   Северной Америке. Район этот был выбран с большой тщательностью; наиболее   важными соображениями, говорящими в его пользу, надо считать: умеренный климат   Северного полушария, которое всегда играло ведущую роль в истории цивилизации;   выгодное в политическом смысле положение в самом центре федеративной республики   молодого государства, которое предоставило на первых порах вновь основанному   городу полную независимость и права, подобные тем, коими пользуется в Европе   княжество Монако, при условии через несколько лет войти в состав штатов;   удобное географическое положение на берегу океана, который из года в год   становится все более оживлённым торговым путём всего земного шара;   благоприятный рельеф, плодородная почва; близость гор, которые задерживают   северные, южные и восточные ветры, благодаря чему воздух освежается только   здоровым морским ветром, быстрая горная речка с прозрачной, чистой водой, с   обильными водопадами, впадающая незагрязненной в море, и, наконец, естественная   гавань, образуемая длинным, загибающимся мысом, которую легко можно расширить   при помощи молов и дамб.      

Отметим   бегло кое-какие второстепенные преимущества этого района: прекрасные залежи   мрамора и камня, богатые месторождения каолина и даже следы золота.      

Надо   сказать, что это последнее обстоятельство чуть было не заставило основателей   города отказаться от выбранной территории, ибо они опасались, что золотая лихорадка   помешает им в осуществлении их проектов. Но, к счастью, самородки оказались   ничтожного размера и попадались редко.      

Выбор   территории занял очень немного времени, хотя вопрос этот и был предметом тщательного   и глубокого изучения. Не было надобности снаряжать для этой цели специальную экспедицию.   Наука мироведения в наши дни подвинулась так далеко вперёд, что можно, не   выходя из кабинета, получить точные и обстоятельные сведения о самых отдалённых   уголках земного шара.      

Как   только вопрос был решён, двое уполномоченных от организационного комитета сели   в Ливерпуле на первый отправлявшийся пароход и на одиннадцатый день прибыли в   Нью-Йорк, а оттуда неделю спустя – в Сан-Франциско, где они зафрахтовали   небольшое судно, которое через десять часов доставило их к месту назначения.      

Переговоры   с законодательным собранием штата Орегон о приобретении концессии на участок,   простирающийся от побережья на шестнадцать километров вглубь, до хребта Каскад-Маунтс,   согласование этого вопроса при помощи нескольких тысяч долларов с полудюжиной   землевладельцев, которые обладали действительными или мнимыми правами на эту   землю, – все это заняло не более месяца.      

К январю   1872 года участок был уже закреплён за новыми владельцами, промерен, обставлен   вехами, разведан шурфами, и двадцатитысячная армия китайских кули под   руководством пятисот европейцев – десятников и инженеров – приступила к работе.   По всей Калифорнии были расклеены объявления о постройке нового города. К   скорому поезду, который ежедневно отправлялся из Сан-Франциско и пересекал Североамериканский   материк, был прибавлен специальный вагон-реклама, и двадцать три газеты,   выходящие в этом городе, ежедневно помещали заметку о Франсевилле. Таким   образом, приток рабочей силы был обеспечен. Не понадобилось даже прибегать к широкой   рекламе, предложенной за умеренную цену некоей компанией, – высечь из   камня гигантские буквы на вершинах Скалистых гор.      

Надо   сказать, что наплыв китайских кули в Западную Америку сильно понизил в тот год   цены на рабочем рынке. Многие штаты вынуждены были принять серьёзные меры,   чтобы обеспечить средства к существованию своим гражданам и во избежание   кровопролитных стычек прибегнуть к массовому изгнанию несчастных иммигрантов.   Постройка нового города Франсевилля спасла этих изгнанников от гибели. Им установили   плату по одному доллару в день, при полном содержании, но жалованье   уплачивалось только по окончании работ, причём каждый кули давал обязательство,   получив расчёт, выехать из города. Таким образом были предупреждены массовые   беспорядка и бесстыдная эксплуатация рабочей силы, неизбежно сопутствующие   крупному притоку населения. Заработная плата еженедельно в присутствии   уполномоченных представителей вносилась в городской банк в Сан-Франциско, и   каждый кули получал расчёт, давая обязательство о выезде. Эта мера   предосторожности была необходима, дабы предотвратить преобладание жёлтого   населения, которое безусловно повлияло бы нежелательным образом на внешний и   духовный облик нового города. Но, поскольку основатели города оставили за собой   право разрешать или запрещать жительство в городе, соблюдение этой меры   предосторожности не представляло особых трудностей.      

В первую   очередь строителя позаботились провести железнодорожную ветку, которая шла до   города Сакраменто и соединяла Франсевилль с Тихоокеанской магистралью. При этом   старались по возможности не прибегать к взрывам и избегать прокладки глубоких   туннелей, поскольку это нередко влечёт за собой неблагоприятные последствия,   способствуя различным эпидемическим заболеваниям.      

Постройка   этой ветки, так же как и постройка порта, производилась с необычайной энергией   и воодушевлением, и уже в апреле месяце первый сквозной поезд из Нью-Йорка   доставил на вокзал Франсевилля членов организационного комитета, которые до тех   пор оставались в Европе.      

К этому   времени были уже завершены общая распланировка города, проекты жилищ и общественных   зданий.      

В   строительных материалах не было недостатка. Едва только распространилась весть   о постройке нового города, как американские промышленники начали свозить в порт   Франсевилля всё, что только могло потребоваться.      

Выбор   был как нельзя более богатый. Общественные здания решено было строить из тёсаного   камня, им же пользовались для орнаментов, а жилые дома – из кирпича, но   исключительно высокого качества, без всяких изъянов и прекрасного обжига. Все   кирпичные бруски были сделаны по одному образцу, строго определённого веса и   плотности, с идущими параллельно рядами продольных цилиндрических отверстий;   эти сквозные отверстия проходят через всю толщу стены и служат душниками, давая   свободный доступ воздуху как по всему наружному периметру дома, так и во   внутренние переборки. Стены из такого кирпича обладают, кроме того, ещё одним   ценным свойством – они поглощают звуки, благодаря чему каждое помещение   становится вполне изолированным.      

Комитет   не счёл нужным навязывать строителям проект однотипной постройки домов.   Наоборот, он стремился к тому, чтобы в архитектуре города не было утомительного   и безвкусного однообразия. Но он выработал ряд строго определённых правил,   которых должны были придерживаться архитекторы:      

1.   Каждому дому отводится участок земли, на котором надлежит насадить деревья,   разбить цветники и газоны. Дом и участок предназначаются для отдельной семьи.      

2. Ни   один дом не должен иметь больше двух этажей, чтобы не лишать света и воздуха соседние   постройки.      

3. Фасад   каждого дома должен отстоять на расстоянии десяти метров от улицы. На этом   пространстве должен быть разбит цветник или газон, который отделяется от улицы   оградой в половину человеческого роста.      

4. Стены   домов строятся из патентованного трубчатого полого кирпича. Лепные украшения   домов предоставляются на усмотрение архитектора.      

5. Крыши   надлежит строить наподобие четырехскатных террас и обносить их, во избежание   несчастных случаев, балюстрадой; крыши заливаются асфальтом и обеспечиваются   водостоками.      

6. Все   дома строятся на высоком фундаменте, образующем под нижним этажом открытый   сводчатый подвал, который способствует циркуляции воздуха и в то же время   служит местом хранения продуктов. Сточные и водопроводные трубы должны   проходить в этом подвале вокруг центральной опоры, так, чтобы можно было всегда   проверить их состояние, а в случае пожара обеспечить подачу воды. Полы   подвального помещения должны находиться на высоте пяти-шести сантиметров над   уровнем земли, их следует тщательно посыпать песком. Подвал сообщается с кухней   и хозяйственными помещениями особой лестницей, дабы ни зрение, ни обоняние   обитателей дома не страдали от кухонной стряпни.      

7.   Кухня, хозяйственные помещения и помещение для прислуги должны быть расположены,   против обыкновения, в верхнем этаже, они сообщаются с крышей-террасой, которая   используется таким образом для хозяйственных надобностей.      

Каждый   дом снабжается подъёмной машиной, с помощью которой можно без труда поднимать   тяжести на верхний этаж. За пользование подъёмной машиной, так же как за   освещение и водопровод, с жителей взимается умеренная плата.      

8. В   распланировке комнат и внутренней отделке дома строителям предоставляется   полная свобода. Но все вредные элементы – и в первую очередь два главных очага   инфекции и бактерий: ковры и обои – строго изгоняются из обихода. Нет   надобности прятать под тяжёлой, впитывающей пыль ворсяной материей   художественный мозаичный паркет из ценного дерева, а стены, выложенные цветными   изразцами, должны радовать взор богатством красок наподобие жилищ Помпеи, и   никакие обои, насыщенные всевозможными бациллами, не сравнятся с ними по красоте   и прочности. Такие стены можно протирать, как паркет, или мыть, как стекло, и в   них не спрячется ни одна вредоносная бактерия.      

9.   Спальные комнаты надлежит устраивать отдельно, так, чтобы они не сообщались ни   с туалетом, ни с ванной. Это помещение, где человек проводит треть своей жизни,   должно быть наиболее просторным, чтобы в нём было как можно больше воздуха, и   обставлять его следует возможно проще, ибо оно служит только для спанья.   Достаточно иметь здесь четыре стула, металлическую кровать с пружинным матрацем   и лёгким тюфяком, набитым мягкой шерстью, который рекомендуется как можно чаще   выбивать. Пуховики, перины, стёганые одеяла – всё, что может способствовать   распространению какой-либо инфекции, изгоняется из употребления. Рекомендуется   пользоваться лёгкими тёплыми шерстяными одеялами, которые можно часто стирать.   Не запрещается вешать шторы, занавески и драпировки, но и для этой цели следует   выбирать легко моющиеся материи.      

10. В   каждой комнате должен быть камин, приспособленный для топки дровами или углём,   и каждому камину соответствует вентиляционная отдушина, выходящая наружу.   Дымовые трубы выводятся не на крышу, а в подземные дымоходы, откуда дым   поступает в особые печи, установленные за счёт города позади домов. Здесь он   освобождается от частиц угля и в обесцвеченном состоянии выпускается на высоте   тридцати пяти метров в атмосферу.      

Таковы   десять правил, которые надлежит соблюдать при постройке каждого жилого дома.      

Столь же   тщательно разработана и общая планировка города.      

План   города в основе своей очень прост и предусматривает возможность расширения и роста   Франсевилля. Улицы одинаковой ширины идут на одинаковом расстоянии одна от   другой и пересекаются под прямыми углами. Все они обсажены по краям деревьями и   обозначены номерами.      

Через   каждые полкилометра идёт улица на треть шире других, она носит название   бульвара или авеню. Вдоль неё с одной стороны идёт широкая выемка для трамвая и   метрополитена.      

На всех   перекрёстках разбиты общественные скверы, украшенные копиями скульптур великих   мастеров, пока художники Франсевилля не создали своих произведений, достойных   этих великих творений.      

Жителям   Франсевилля предоставлено право свободно заниматься всеми видами промышленности,   ремесла и торговли.      

Для   получения права жительства в Франсевилле необходимо представить рекомендацию   или отзыв, иметь любую полезную профессию, связанную с какой-либо областью   промышленности, науки или искусства, и дать обязательство соблюдать законы   города. Праздное существование в Франсевилле не допускается.      

В городе   уже сейчас имеется большое количество общественных зданий: собор, несколько   церквей и часовен, музеи, библиотеки, школы, спортивные площадки; все это   великолепно оборудовано и отвечает всем самым строгим правилам гигиены,   подобающим столичному городу.      

Нет   нужды говорить, что дети с четырехлетнего возраста в обязательном порядке приучаются   к физическим и умственным упражнениям, которые развивают их телесные и духовные   силы. Их приучают к такой безукоризненной чистоте, что пятно на платье   считается у них настоящим позором.      

Забота о   чистоте, индивидуальной и коллективной, выдвинута в Франсевилле на первое   место. Неустанно поддерживать чистоту в городе, уничтожать и обезвреживать   зловредные бактерии, неминуемо зарождающиеся всюду, где скопляется большое   количество людей, – это основное и повседневное занятие администрации. С   этой целью выходы сточных канав сосредоточены за пределами города, где   нечистоты подвергаются обработке и конденсации, после чего их используют для   удобрения полей.      

В воде   нет недостатка, она течёт в изобилии. Улицы, вымощенные торцом, и каменные   тротуары блестят, как выложенный платками пол голландской фермы. Особенно   строгое наблюдение установлено за рынками. Торговцы, осмеливающиеся продавать   несвежие продукты – испорченные яйца, лежалое мясо, разбавленное молоко, –   подвергаются строгой каре, как отравители, каковыми они в сущности и являются.   Дело санитарной инспекции, чрезвычайно сложное и ответственное, находится в   руках опытных специалистов, которые проходят для этого особую школу.      

В их   ведении находятся также и прачечные, оборудованные по последнему слову техники:   паровыми машинами, искусственными сушилками и дезинфекционными камерами. Бельё   выходит из прачечной ослепительно белым, причём строго соблюдается правило   стирать бельё каждого семейства в отдельности. Эта простая предосторожность   имеет огромное значение.      

Больницы   немногочисленны, ибо всем предоставлена возможность пользоваться врачебной   помощью на дому. Больничные койки предназначаются главным образом для   бесприютных чужеземцев и для каких-нибудь исключительных случаев.      

Излишне   говорить, что основателям Франсевилля не могло прийти в голову отвести для   больницы самое большое здание в городе и поместить в нём несколько сот больных,   создав тем самым очаг заразы. Заботясь не только о благе города, но и о   здоровье каждого гражданина в отдельности, они всячески стремятся изолировать   больных, а ни в коем случае не объединять их. Даже и дома рекомендуется держать   больных в отдельной комнате, чтобы они не соприкасались с остальными членами   семьи.      

Больницы   в Франсевилле рассчитаны не более чем на двадцать – тридцать человек. Каждый   больной помещается в отдельной палате. Строятся больницы по типу лёгких   переносных бараков, из елового дерева. Каждый год их сжигают и строят новые.   Такие передвижные бараки из готовых деталей, сделанных по одному образцу, имеют   то преимущество, что их можно легко переносить с места на место, а в случае надобности   быстро построить новые.      

Для   обслуживания населения на медицинском пункте имеется целый штат опытных сестёр-сиделок,   которые проходят для этой цели специальную школу, куда принимают со строгим отбором.   Эти сестры являются незаменимыми помощницами врачей. Обслуживая население, они   наставляют семью больного, делятся с его домашними практическими знаниями,   которые необходимо иметь всякому, чтобы не оказаться беспомощным и не   растеряться в трудную минуту. Ухаживая за больными, они одновременно стараются   препятствовать распространению болезни.      

Но мы   никогда не кончим, если будем перечислять все гигиенические усовершенствования,   введённые основателями нового города.      

Каждый   вступающий в число граждан города получает брошюру, где простым и общепонятным   языком изложены главные правила, которые следует соблюдать каждому человеку, желающему   вести здоровый, нормальный образ жизни.      

Из этой   брошюры он узнает, что необходимым условием для здоровья является правильная   деятельность всех человеческих органов; что труд и отдых одинаково необходимы   организму; что мозг также утомляется, как и мускулы, и что девять десятых   болезней вызываются инфекцией, передающейся по воздуху или через пищу. Поэтому   человек должен тщательно следить за собой и своим жилищем, избегать возбуждающих   напитков, заниматься гимнастикой, добросовестно исполнять свои повседневные   обязанности, пить чистую воду, есть простую, здоровую пищу, мясо, овощи, спать   восемь часов в сутки. Таковы элементарные правила, или, если так можно выразиться,   азбука здоровья.      

Начав   нашу статью с момента основания города, мы незаметно перешли к описанию его   внешнего и внутреннего устройства, как если бы постройка его была уже вполне   закончена. Это может показаться странным, но в действительности едва только   были возведены первые дома, как вслед за ними другие стали вырастать мгновенно,   словно по волшебству. Надо побывать на Дальнем Западе, чтобы понять такой бурный   рост города. Участок, который в январе 1872 года представлял собой ещё   совершенную пустыню, в 1873 году насчитывал уже шесть тысяч домов. В 1874 году   цифра жилых домов дошла уже до девяти тысяч, и все общественные постройки были   к этому времени вполне закончены.      

Большую   роль в этом неслыханном росте сыграло то обстоятельство, что дома и прилегающие   к ним обширные участки сдавались за очень умеренную цену. Отсутствие пошлин,   политическая независимость этой маленькой, обособленной колонии, прелесть   новизны, мягкий климат – все это привлекало сюда массу народа. В настоящее   время Франсевилль уже насчитывает около ста тысяч жителей.      

Весьма   показательны и весьма для нас интересны статистические данные, свидетельствующие   о результатах санитарных мероприятий нового города.      

В то   время как в наиболее крупных городах Европы и Нового Света смертность редко падает   ниже трех процентов, в Франсевилле средняя цифра за пять лет составляет всего   полтора процента. Сюда входят ещё и жертвы эпидемии болотной лихорадки,   вспыхнувшей в период основания города.      

Цифра   смертности за последний год составляет всего один процент с четвертью. Следует   отметить ещё одно важное обстоятельство: все зарегистрированные смертные   случаи, за небольшим исключением, являются результатом наследственных или   хронических болезней. Острые заболевания в Франсевилле наблюдаются несравненно   реже, они быстро пресекаются и гораздо менее опасны, чем в какой-либо другой   населённой местности. Что касается эпидемий, то их вовсе не наблюдалось.      

Интересно   будет проследить дальнейшие результаты этого опыта, и тем более интересно будет   установить, может ли действие такого гигиенического режима на протяжении   нескольких десятилетий обезопасить подрастающие поколения от тяжёлых   наследственных заболеваний.      

«Мы   позволяем себе надеяться на это, – писал один из основателей этой   удивительной колонии, – и, если надежды наши оправдаются, перед   человечеством откроются новые блестящие перспективы. Люди будут жить до   девяноста и до ста лет и умирать безболезненно от старости, как умирает   большинство животных и растений».      

Заманчивая   мечта!      

Но мы   позволим себе усомниться в том, что этот опыт приведёт когда-либо к таким блестящим   результатам. В постановке этого опыта мы усматриваем один коренной и весьма существенный   недостаток. Дело в том, что в организационном комитете, в руках которого   находится это предприятие, преобладает латинский элемент, а германский элемент   систематически исключается. Это опасный симптом. С тех пор как существует мир,   все великое и полезное, что происходит в нём, возникло по инициативе Германии.   Ничего серьёзного и решающего без Германии произойти не может. Самое большее,   на что способны основатели Франсевилля, – это подготовить почву, выяснить   кое-какие узкие вопросы, но не их руками и не на этом участке Америки, а у   границ Сирии будет воздвигнут когда-нибудь истинно идеальный город.      

 Глава одиннадцатая

   Обед у доктора Саразена      

       

Тринадцатого   сентября, всего за несколько часов до назначенного герром Шульце срока   уничтожения Франсевилля, ни губернатор, ни любой из жителей не подозревали о   грозящей катастрофе.      

Было   семь часов вечера.      

Утопая в   зелени олеандровых и тамариндовых деревьев, город живописно раскинулся у   подножия Каскад-Маунтс, купая свои одетые в мрамор набережные в мягко   набегающих волнах Тихого океана. На только что политых улицах, овеваемых свежим   морским ветром, царило весёлое оживление. Мягко шелестели деревья. Зеленели   газоны, цветы раскрывали свои чашечки, наполняя воздух тонким благоуханием;   приветливые белые особнячки, казалось, радушно улыбались, воздух был тёплый,   небо синело, и море сверкало из-за густой зелени широких бульваров.      

Путешественника,   очутившегося в этом городе, вероятно, поразили бы необыкновенно цветущий вид   жителей и какое то праздничное оживление, царящее на улицах. В школе живописи и   скульптуры, в музыкальной школе и в городской библиотеке, где прекрасные   публичные лекции были организованы для немногочисленных групп, чтобы каждый   слушатель мог полнее общаться с лектором, только что окончились занятия, и, так   как все эти учреждения были сосредоточены в одном квартале, толпа молодёжи,   выходившая оттуда, запрудила улицу и площадь. Но никто не толкался, не   раздражался, не слышно было никаких окриков. У всех были довольные, весёлые,   улыбающиеся лица.      

Дом   доктора Саразена стоял не в центре города, а на самом берегу Тихого океана. Он   был построен одним из первых, и доктор тотчас же поселился в нём со своей женой   и дочерью Жанной. Октав, почувствовав себя миллионером, пожелал остаться в   Париже. Но при нем, к сожалению, не было его наставника Марселя.      

Спустя   некоторое время после того, как они жили вдвоём на улице Руа-де-Сесиль, они почти   потеряли друг друга из виду. Таким образом, когда доктор с женой и дочерью   поселился в Франсевилле, Октав оказался предоставленным самому себе.      

Он   вскоре совсем забросил занятия в школе, где должен был окончить курс по   настоянию отца, и в конце концов провалился на выпускном экзамене.      

Когда   его приятель Марсель, который до тех пор вёл его на поводу, так как Октав не способен   был заниматься самостоятельно, окончив первым Центральную школу, уехал из   Парижа, Октав, что называется, закусил удила. Он снял себе особняк на авеню   Мариньи, разъезжал в карете, запряжённой четвёркой лошадей, и чаще всего его   можно было видеть на ипподромах. Октав Саразен, который три месяца тому назад   едва мог держаться в седле на уроках верховой езды в манеже, внезапно   превратился в завзятого лошадника. Своей эрудицией в этой области он был обязан   некоему англичанину – груму, которого взял к себе на службу и который   совершенно покорил его необыкновенными познаниями по этой части.      

Утренние   часы Октава были распределены между портными, сапожниками и шорниками. Вечера   он проводил в оперетке или в гостиных только что открытого на улице Тронше   клуба. Октав выбрал этот клуб потому, что его капитал пользовался там таким   уважением и любовью, каких сам он своими личными достоинствами нигде не мог   завоевать. Общество, которое он встречал там, казалось ему идеалом изысканности.   Но, странное дело, в списке членов, вывешенном в нарядной рамке в приёмном   зале, красовались почти исключительно иностранные фамилии. Читая этот список,   изобиловавший всевозможными титулами, можно было подумать, что вы случайно   попали в приёмную профессора геральдики[32].   Однако, когда вы переходили в гостиную, у вас создавалось впечатление, что вы   находитесь на этнологической[33]   выставке; казалось, что здесь собрались все ястребиные носы и смуглые лица всех   оттенков со всех концов земного шара. Все эти космополитические личности[34] шикарно   одевались, и в их приверженности к светлым тонам обнаруживалось вечное   стремление смуглокожих уподобиться «бледнолицым».      

Среди   этих двуногих Октав Саразен казался юным богом. Его слова передавались из уст в   уста, ему старались подражать во всем, вплоть до его манеры завязывать галстук,   мнения его считались законом. А он, опьянённый этим фимиамом, не замечал того,   что систематически, изо дня в день, проигрывает свои деньги то на бегах, то в   карты, то в рулетку. Возможно, что некоторые члены этого клуба, будучи людьми   восточного происхождения, считали, что они в сущности также имеют права на   наследство бегумы. Во всяком случае, они медленно, но неуклонно перекладывали   это наследство в свои карманы.      

Неудивительно,   что при таком образе жизни дружба, связывавшая Октава с Марселем, мало-помалу   прекратилась. Они почти перестали писать друг другу. Что общего могло быть   между суровым тружеником, стремящимся непрестанно совершенствовать свой ум и   свои знания, и красивым, изнеженным юношей, проматывающим своё состояние и не   интересующимся ничем, кроме конюшен, клубных сплетен в анекдотов?      

Мы   знаем, что Марсель покинул Париж для того, чтобы следить за махинациями герра   Шульце, только что заложившего на той же независимой территории Соединённых   Штатов основание Стального города, враждебного Франсевиллю, а впоследствии   Марсель поступил на службу к стальному королю.      

Октав в   течение двух лет вёл бессмысленное, бесполезное существование и за это время   успел пустить на ветер несколько миллионов. В конце концов это нелепое   времяпрепровождение наскучило ему, и в один прекрасный день он бросил все и   приехал к отцу. Это спасло его от гибели, и не только физической, но и   моральной.      

Итак, сейчас   все семейство доктора Саразена было в полном сборе.      

Жанна за   эти шесть лет жизни в Франсевилле успела превратиться в очаровательную девятнадцатилетнюю   девушку, сочетавшую своеобразную прелесть усвоенных ею американских манер с   грацией и изяществом француженки. Мать её говорила, что до тех пор, пока они с   Жанной не стали неразлучными друзьями, она никогда не подозревала, что близость   с дочерью может доставить ей столько радости.      

Жизнь   госпожи Саразен в Франсевилле была наполнена полезной и плодотворной работой.   Она деятельно помогала своему мужу во всех его добрых начинаниях. Только мысль   об Октаве не давала ей покоя; но с тех пор как «блудный сын» вернулся в лоно   семьи, она чувствовала себя счастливейшей из смертных.      

В этот   вечер, 13 сентября, у доктора Саразена обедали двое из его ближайших друзей: полковник   Гендон, старый ветеран, участвовавший в гражданской войне, потерявший руку при   осаде Питтсбурга и ухо в сражении при Севен-Оксе, что не мешало ему теперь   успешно сражаться в шахматы, и господин Ленц, главный инспектор учебных   заведений Франсевилля.      

Говорили   о городских делах, о различных мероприятиях, проводимых в общественных   учреждениях, в больницах, школах, кассах взаимопомощи.      

Согласно   школьной программе доктора Саразена, в которой важное место было отведено   религии, инспектор Ленц создал несколько опытных первоначальных школ, где   педагоги, наблюдая за детьми, стремились выявить их врождённые способности и   помогали им развиваться в этом направлении.      

В школах   Франсевилля детям прививали любовь к науке, прежде чем пичкать их знаниями,   которые, как говорит Монтень[35],   «плавают на поверхности мозга» и не приносят ребёнку никакой пользы, не делая   его ни умнее, ни лучше. Правильно направленный ум сам выберет себе подходящую   деятельность и найдёт наиболее полезное применение своим способностям.      

В этой   глубоко продуманной системе воспитания серьёзное внимание уделялось также и   гигиене тела: ибо мозг и тело человека несут одинаково важную службу, человек   не может обойтись одним и отказаться от другого, – ум, предоставленный   самому себе, отрешённый от плоти, очень скоро погибнет.      

В   описываемый нами момент Франсевилль достиг высшей степени как материального,   так и интеллектуального расцвета.      

На его   конгрессы съезжались величайшие учёные мира. Со всех концов земли, привлечённые   рассказами об этом чудесном городе, стекались туда знаменитые артисты,   художники, скульпторы, музыканты; под их руководством таланты юных   франсевилльцев обещали в недалёком будущем прославить этот уголок земного шара.   Можно было предвидеть, что эти новые французские Афины вскоре завоюют себе   первое место среди столиц мира.      

Наряду с   гражданским обучением в школах в обязательном порядке проводились и военные   занятия.      

По   окончании школы все молодые люди умели владеть оружием и имели достаточную   теоретическую подготовку, чтобы разбираться в вопросах тактики и стратегии.      

Когда   разговор за столом коснулся этой темы, полковник Гендон с большой похвалой отозвался   о своих новобранцах.      

– Они   отлично тренированы, – сказал он, – и во время манёвров проявили   прекрасную подготовку и умение приноровляться к условиям походной жизни. Наша   армия хороша тем, что в неё входят все граждане, и в случае надобности все   возьмутся за оружие и покажут себя хорошо обученными, дисциплинированными   солдатами.      

До сих   пор Франсевилль поддерживал наилучшие отношения со всеми своими соседями, ибо   никогда не упускал случая оказать им какую-нибудь услугу, но, когда дело   касается корысти, человеческая неблагодарность не знает предела, и доктор   Саразен и его друзья, помня об этом, считали за благо придерживаться мудрого   житейского правила: бережёного и бог бережёт.      

Обед   кончился, и дамы, по английскому обычаю, покинули столовую.      

Доктор   Саразен, Октав, полковник Гендон и господин Ленц, продолжая начатую беседу,   перешли уже к вопросам политической экономии, когда в комнату вошёл слуга и   подал доктору «Нью-Йорк геральд».      

Эта   почтенная газета с самого момента основания Франсевилля проявляла к нему живейшую   симпатию и с интересом следила за всеми фазами его развития.      

Граждане   Франсевилля привыкли видеть на её страницах всевозможные высказывания и   заметки, отражающие общественное мнение Соединённых Штатов об их городе.      

Эта   маленькая колония свободных, счастливых, независимых людей вызывала не только   восторженное удивление, но самую чёрную зависть, и если у франсевилльцев было в   Америке много сторонников, готовых выступить в их защиту, то было и немало   врагов, которые рады были при всяком удобном случае нападать и клеветать на   них. «Нью-Йорк геральд» неизменно стоял за Франсевилль и всячески высказывал   это на своих страницах.      

Доктор   Саразен, продолжая беседу, разорвал бандероль и, бросив беглый взгляд на передовую   статью, хотел было отложить газету, но вдруг, остановившись на полуслове, с   недоуменным видом пробежал глазами несколько строк и тут же прерывающимся от   волнения голосом прочёл их вслух.      

– «Нью-Йорк,   восьмое сентября. Мы накануне злодейского покушения на права мирных граждан.   Как сообщают из достоверных источников, Штальштадт, собрав мощное вооружение,   готовится выступить против французского города Франсевилля, чтобы стереть его с   лица земли. Мы не берёмся решать, должны ли Соединённые Штаты вмешаться в это   столкновение между германской и латинской расами, но считаем своим долгом   довести до сведения всех порядочных и честных людей об этом чудовищном насилии.   Жители Франсевилля, не теряя ни минуты, должны принять все меры к обороне…»      

 Глава двенадцатая

   Заседание совета      

       

Ненависть   стального короля к городу, созданному доктором Саразеном, ни для кого не была   тайной. Все знали, что Штальштадт был задуман им в пику Франсевиллю. Но чтобы   он мог напасть на мирный город, разрушить его, воспользовавшись преимуществом   грубой силы, – этого никто не мог ожидать. Однако «Нью-Йорк геральд»   высказывался вполне определённо. По-видимому, корреспонденты этого влиятельного   органа печати каким-то образом проникли в намерения герра Шульце и спешили   предупредить франсевилльцев. Они ясно говорили: нельзя терять ни минуты.      

Доктор   Саразен не мог прийти в себя от охватившего его чувства недоумения. Как все   честные люди, он был не склонен верить в зло. Он не допускал мысли, что человек   может быть до такой степени извращён, чтобы у него без всякой причины, просто   из какого-то самодурства, могло возникнуть желание разрушить целый город,   который является культурной собственностью всего человечества.      

– Подумать   только, – говорил доктор, – что у нас в этом году процент смертности   снизился до одного с четвертью, что у нас нет ни одного десятилетнего   мальчугана, который не умел бы читать, что со времени основания Франсевилля у   нас не было ни одного случая убийства или кражи. И вот находятся варвары, которые   жаждут погубить в самом начале такой замечательный опыт. Нет, я не могу   поверить, чтобы учёный, химик, будь он хоть сто раз немцем, оказался способным   на такое злодеяние.      

Однако   нельзя было не считаться с предупреждением этой благожелательной газеты, и   необходимо было принять срочные меры к самозащите. Подавив горестное изумление,   охватившее его в первую минуту, доктор Саразен овладел собой и обратился к   присутствующим.      

– Господа, –   сказал он, – вам как членам муниципального совета надлежит вместе со мной   обсудить, что нам следует предпринять для спасения нашего города. Что мы прежде   всего должны сделать?      

– Нет   ли какой-нибудь возможности прийти к соглашению? Возможности избежать войны, не   поступаясь нашей честью? – промолвил господин Ленц.      

– Нет,   такая возможность совершенно исключена, – возразил Октав. – По всему   видно, что герр Шульце решил воевать во что бы то ни стало. Его ненависть к нам   не даёт ему покоя, и ясно, что он не пойдёт ни на какие уступки.      

– В   таком случае мы должны постараться дать надлежащий отпор, – сказал   доктор. – Как вы считаете, полковник, способны мы противостоять пушкам   Штальштадта?      

– Любую   военную силу можно успешно отразить другой такой же силой, – ответил полковник, –   но дело в том, что у нас нет возможности защищаться теми же средствами и тем же   оружием, с которым собирается напасть на нас герр Шульце. Изготовить пушки,   которые могли бы бороться с его пушками, слишком долгая история, и, признаться,   я сомневаюсь, что мы в состоянии это сделать: для этого нужно иметь специально   оборудованные мастерские. Единственный возможный для нас выход – это не дать   врагу приблизиться к городу, не допустить вторжения.      

– Я   сейчас же созову совет, – сказал доктор Саразен и, поднявшись с места,   предложил гостям перейти в кабинет.      

Это была   просторная, светлая комната. Три её стены были до самого потолка заставлены   книжными полками, четвёртая увешана картинами, а под ними, на уровне   человеческого роста, виднелся ряд обозначенных номерами раструбов, похожих на   акустические трубки.      

– С   помощью телефона мы теперь можем созвать совет, не выходя из дому, –   сказал доктор и, нажав кнопку, мгновенно соединился с квартирами членов   муниципального совета.      

Через   три минуты все аппараты, соединённые проводами с аппаратом доктора Саразена,   ответили: «Слушаю», и доктор, став перед микрофоном, позвонил в колокольчик и   объявил заседание открытым.      

– Слово   предоставляется почтенному полковнику Гендону. Он имеет сообщить муниципальному   совету нечто чрезвычайно важное.      

Полковник   стал у телефона и, прочитав сообщение «Нью-Йорк геральд», доложил совету,   какие, по его мнению, меры следует принять в первую очередь.      

Как   только он кончил, номер шесть задал ему следующий вопрос: считает ли полковник   возможным защищать город, если те меры, о которых он говорит, окажутся   недостаточными для того, чтобы задержать врага и помешать ему приблизиться к   городу?      

Полковник   ответил утвердительно.      

Вопрос и   ответ, так же как и предыдущее выступление, дошли до слуха всех невидимых   участников заседания.      

Затем   номер семь спросил, каким сроком примерно располагают франсевилльцы для организации   обороны.      

Полковник,   разумеется, не мог ответить точно на этот вопрос, но сказал, что надо постараться   сделать все возможное в течение двух недель.      

Номер   два:      

– Следует   ли ждать нападения, не лучше ли постараться предотвратить его?      

– Разумеется,   мы примем все меры, чтобы предотвратить нападение, – ответил полковник, –   и, если нам будут угрожать высадкой с моря, надо пустить в ход торпеды и   потопить корабли герра Шульце.      

Вслед за   этим доктор Саразен предложил созвать учёный совет химиков, инженеров и артиллеристов   для обсуждения плана защиты города, разработанного полковником Гендоном.      

После   доктора Саразена выступил номер один:      

– Какая   сумма денег потребуется для того, чтобы немедленно начать работы по обороне   города?      

Полковник   Гендон ответил, что для этого понадобится от пятнадцати до двадцати миллионов   долларов.      

Номер   четыре внёс предложение немедленно созвать общее собрание граждан Франсевилля.      

Председатель,   доктор Саразен, поставил вопрос на голосование. Предложение было принято единодушно.      

На этом   заседание совета закончилось. Часы показывали восемь. Заседание продолжалось   всего восемнадцать минут и никому не доставило никаких хлопот.      

Общее   собрание граждан было созвано столь же простым и быстрым способом. Доктор   Саразен сообщил по телефону резолюцию совета в городскую ратушу, и тотчас же на   двухстах восьмидесяти колоннах, которые стояли на всех перекрёстках города,   зазвонили электрические колокола, а стрелки светящихся циферблатов,   установленных на этих колоннах, остановились на половине девятого – часе,   назначенном для собрания франсевилльцев.      

Услышав   звон, длившийся четверть часа, жители города Франсевилля поспешно выходили на улицу,   прохожие поднимали глаза на ближайший циферблат, и каждый, сознавая, что его   призывает гражданский долг, отправлялся в ратушу.      

К   назначенному часу, всего за каких-нибудь десять – пятнадцать минут, все   франсевилльцы были в сборе. Доктор Саразен и другие члены совета восседали на   трибуне. Полковник Гендон, который должен был выступить с сообщением, стоял на   ступенях трибуны, дожидаясь, когда ему дадут слово.      

Большинство   граждан уже знало, чем вызвано сегодняшнее собрание, так как заседание совета   записывалось фонографом в ратуше и тотчас же было передано в газеты, а те   моментально отпечатали экстренный выпуск, который в виде афиш расклеили по   всему городу.      

Зал   собраний в ратуше представлял собой просторное помещение со стеклянной крышей и   прекрасной вентиляцией. Длинная вереница газовых рожков, укреплённых под   высоким сводом, освещала его ровным ярким светом.      

На лицах   франсевилльцев не было ни следа уныния. Толпа стояла спокойная, сдержанная; в   ней чувствовались сознание собственного достоинства и невозмутимая уверенность   в своих силах.      

Ровно в   половине девятого председатель позвонил в колокольчик, и в зале воцарилась   мёртвая тишина.      

Полковник   Гендон поднялся на трибуну.      

Простым,   энергичным языком, без всяких ораторских ухищрений и прикрас, но внятно и ясно,   как говорят люди, которые знают, что они хотят сказать, полковник Гендон   рассказал собравшимся о том, как герр Шульце, всегда питавший ненависть к   Франции, к доктору Саразену, поклялся погубить его детище и теперь намеревается   привести эту клятву в исполнение. В его распоряжении, как сообщал «Нью-Йорк геральд»,   имеются чудовищные средства, с помощью которых он собирается стереть с лица   земли Франсевилль со всеми его жителями.      

– И   вот теперь гражданам Франсевилля предоставляется решить, что они будут делать.   Конечно, люди трусливые и лишённые чувства патриотизма предпочли бы уступить   врагу и позволили бы ему завладеть их новым отечеством. Но можно быть   уверенным, что среди наших граждан не найдётся ни одного труса. Люди, которые   сумели постигнуть великий идеал, вдохновлявший основателей прекрасного города   Франсевилля, люди, которые свято соблюдали его законы, – это люди с   мужественным сердцем и ясным умом. Ревностные поборники прогресса, они сделают   все, чтобы спасти свой несравненный город, славный памятник благородной человеческой   мысли, устремлённой к великой цели – облегчить существование людям. Долг каждого   из нас, – заключил полковник, – отдать жизнь во имя этого великого   дела.      

Гром   рукоплесканий покрыл последние слова оратора. Вслед за ним выступило ещё несколько   человек, которые поддержали предложение полковника.      

Затем   доктор Саразен предложил собранию тут же учредить совет обороны, снабдив его   всеми полномочиями для проведения необходимых мер по защите города и строгому   соблюдению тайны военных приготовлений, необходимой в таком деле.      

После   того как это предложение было принято, один из членов гражданского совета высказался   за то, чтобы поставить на голосование вопрос о предоставлении кредита на первые   нужды по обороне города в размере пяти миллионов долларов.      

Это   предложение также было принято единодушно, и в десять часов двадцать пять   минут, после того как состав членов совета обороны был утверждён, собрание было   распущено. Франсевилльцы уже собирались расходиться, как вдруг на трибуне   неизвестно откуда появился какой-то незнакомец. Вид его был до того необычен,   что все остановились.      

Рваная,   покрытая илом одежда прилипала к телу. Лицо в кровоподтёках и ссадинах носило   следы страшного душевного напряжения. Однако держался он решительно и спокойно.      

Кто он   был? Откуда явился? Никому, даже доктору Саразену, не пришло в голову его   спросить.      

Подойдя   к самому краю трибуны, он властным жестом призвал толпу к молчанию.      

– Я   только что вырвался из Штальштадта, – сказал он. – Герр Шульце   приговорил меня к смерти, но волей провидения мне удалось бежать и явиться   вовремя, чтобы попытаться спасти вас… Я не совсем чужой здесь… Надеюсь, мой   досточтимый учитель, доктор Саразен, не откажется подтвердить, – хоть я и   являюсь перед вами в таком виде, что даже он не узнает меня, – что Марсель   Брукман заслуживает некоторого доверия.      

– Марсель! –   воскликнули в один голос доктор Саразен и Октав и уже хотели было броситься к   нему, но он жестом остановил их.      

Да, это   был Марсель, спасшийся чудом. В ту минуту, когда он, уже совсем отчаявшись,   схватился за решётку и она подалась, силы оставили его, и он лишился сознания.   Течение вынесло его за пределы Штальштадта и выбросило на берег. Сколько часов   пролежал он без чувств на пустынном берегу, во мраке ночи, он не мог сказать.   Когда он очнулся, было уже светло.      

Едва   только сознание вернулось к нему, он вспомнил… Боже! Неужели он вырвался из   этого проклятого места? Он свободен! Так скорей же на помощь к друзьям, скорее   предупредить доктора Саразена! Невероятным усилием он заставил себя подняться.      

Сорок   километров отделяло его от Франсевилля. Ни поезда, ни повозки, ни лошадей – ничего!   Сорок километров пешком по этой пустынной, словно проклятой богом местности,   окружающей страшный Стальной город. Он прошёл эти сорок километров, ни разу не   присев, не отдыхая, и в четверть одиннадцатого уже входил в город доктора   Саразена. Из расклеенных на стенах афиш он узнал, что жители Франсевилля уже   предупреждены о том, что им угрожает опасность; но он понял, что они не знают   ни размеров этой чудовищной опасности, ни того, что она обрушится на них   сегодня же.      

Часы   показывали четверть одиннадцатого. Катастрофа, задуманная герром Шульце, должна   произойти в одиннадцать сорок пять.      

Собрав   последние остатки сил, Марсель бегом пробежал расстояние, отделявшее его от городской   площади, и в ту минуту, когда собрание уже готово было разойтись, появился на   трибуне.      

– Друзья   мои! – воскликнул он. – Катастрофа угрожает вам не через месяц, не   через неделю: она разразится над вами меньше чем через час. Море огня и железа   обрушится на Франсевилль. Я видел своими глазами это адское орудие и знаю, что   оно уже наведено на ваш город. Пусть женщины и дети сейчас же укроются в   подвалах или выйдут за пределы города и спрячутся в горах, а мужчины пусть   приготовятся всеми средствами, всеми силами бороться с огнём. Огонь – это сейчас   единственный ваш враг. Ни суда, ни войска не движутся на вас. Противник,   угрожающий вам, пренебрёг этими обычными средствами нападения. И если планы и   расчёты этого человека, способного, как вы знаете, на неизмеримое зло, если,   повторяю, эти расчёты правильны, если Шульце на этот раз не ошибся, то весь   город от его снаряда мгновенно будет объят пламенем. Огонь вспыхнет сразу в ста   различных точках, и нужно будет бороться с ним всюду. Но в первую очередь, конечно,   надо спасти население, потому что в конце концов, если нам не удастся спасти дома,   памятники, если даже, несмотря на наши усилия, весь город сгорит дотла, то мы   сможем построить его заново. Для этого нужны только время и деньги.      

В Европе   Марселя, наверное, сочли бы за сумасшедшего, но в Америке люди привыкли не   удивляться чудесам науки, сколь бы они ни казались невероятными, и толпа,   которую взволнованный тон и измученный вид Марселя потрясли не меньше, чем его   слова, готова была повиноваться ему без всяких возражений. Доктор Саразен   ручался за Марселя Брукмана – этого для франсевилльцев было достаточно.      

Тотчас   же были отданы необходимые распоряжения и по всем кварталам разосланы уполномоченные   с соответствующими инструкциями. Жители стали расходиться по домам: кто укрывался   в подвале, решив перетерпеть дома все ужасы бомбардировки, а кто пешком, верхом   или в экипаже отправлялся за город, в ущелье Каскад-Маунтс.      

Тем   временем мужчины таскали на главную площадь и на другие указанные доктором   пункты воду, песок, землю – всё, что могло служить оружием для борьбы с огнём.      

В зале   заседаний между тем продолжалась беседа: члены совета расспрашивали Марселя о   смертоубийственном изобретении Шульце.      

Но   Марсель казался поглощённым какой-то одной неотвязной мыслью. Он рассеянно отвечал   на вопросы и, нахмурив лоб, что-то шептал про себя. Внезапно судорожным   движением он сунул руку в карман и вытащил записную книжку. Поспешно перелистав   её, он лихорадочно начал записывать какие-то цифры, и, по мере того как он   проделывал свои вычисления, лоб его разглаживался, лицо прояснялось. Наконец,   подняв голову, он обвёл присутствующих сияющим взглядом.      

– Друзья   мои! – воскликнул он. – Или цифры лгут, или угроза, нависшая над   нами, рассеется, как кошмар. Расчёты Шульце идут вразрез с основными законами   баллистики. Это подтверждается решением вот этой задачи, над которой я долго   ломал себе голову. Шульце на этот раз ошибся. Ничего из того, что он задумал,   не случится. Его чудовищный снаряд пролетит над Франсевиллем, не причинив ему   никакого вреда. И если нам грозит какая-либо опасность, то во всяком случае не   сейчас.      

Что   означали слова Марселя, никто, в сущности, не понял. Тогда юный эльзасец   подробно изложил суть своих вычислений и так просто и внятно объяснил ход своих   мыслей и решение задачи, что даже тем, кто никогда не занимался математикой,   все стало совершенно ясно.      

И у тех,   кто его слушал, отлегло от сердца. Снаряд Шульце не только не заденет Франсевилля,   но вообще ничего не заденет, ибо начальная скорость этого снаряда настолько   велика, что он должен вылететь за пределы атмосферы и затеряться в   пространстве.      

Доктор   Саразен, одобрительно кивая головой, следил за вычислениями Марселя, потом   вдруг, подняв руку и указав на светящийся циферблат стенных часов, висевших в   зале, сказал громко:      

– Через   три минуты, друзья мои, мы своими глазами увидим, на чьей стороне правда… Но   как бы там ни было, меры предосторожности, принятые нами, никогда не помешают.   Если этот удар и минует нас, Шульце на этом не остановится. Ненависть его   только возрастёт от неудачи. Будем же готовы дать ему надлежащий отпор.      

– Идёмте! –   вскричал Марсель.      

И все   устремились за ним на площадь.      

Часы на   ратуше медленно прозвонили три четверти двенадцатого. Спустя несколько секунд   высоко в небе показалась тёмная масса и с молниеносной быстротой, оглашая   воздух зловещим свистом, пронеслась над Франсевиллем и мгновенно скрылась из   глаз.      

– Счастливого   пути! – с хохотом крикнул ей вдогонку Марсель. – Тебе уже больше   никогда не увидеть Земли!      

Через   две минуты в отдалении послышался глухой взрыв, и земля словно охнула у них под   ногами. Это был звук пушечного выстрела на «Башне быка», долетевший до них на   сто тридцать секунд позже снаряда, который промчался со скоростью, превышающей   скорость звука.      

 Глава тринадцатая

   Марсель Бруклин профессору Шульце, Штальштадт      

       

       

«Франсевилль,      

14   сентября      

Считаю   своим долгом уведомить стального короля, что третьего дня вечером я благополучно   перешёл границу его владений, предпочтя спасение собственной персоны спасению   модели пушки герра Шульце. Свидетельствуя вам своё почтение, я желал бы   поблагодарить вас за проявленную вами любезность и в свою очередь посвятить вас   в свою тайну – можете быть спокойны, вам не придётся платить за это своей   жизнью.      

Моя   фамилия не Шварц, и я не швейцарец. Я эльзасец. Зовут меня Марсель Брукман. Я неплохой   инженер, по вашему признанию, но прежде всего я француз. Вы объявили себя   неумолимым врагом моей родины, моих друзей, моей семьи. Вы замышляли погубить   вашими гнусными изобретениями все самое дорогое для меня. Я пошёл на все, чтобы   проникнуть в ваши замыслы. И я сделаю все, чтобы их разрушить.      

Спешу   довести до вашего сведения, что первый ваш удар, слава богу, не попал в цель.   Ваша пушка поистине достойна всяческого удивления, но самое удивительное в ней   – это то, что снаряды, которые она выбрасывает при помощи такого чудовищного   заряда пороха, никому не могут причинить вреда, ибо они никогда никуда не   попадут. Я об этом подумал с самого начала, когда вы мне её показывали, но ныне   это неоспоримый факт, который увековечит имя герра Шульце, славного изобретателя   ужасного, мощного, но совершенно безобидного орудия.      

Итак,   я думаю, вам доставит удовольствие узнать, что вчера в одиннадцать часов сорок   пять минут четыре секунды мы любовались вашим чересчур усовершенствованным   снарядом, когда он пролетал над нашем городом. Он умчался на запад, устремляясь   в безвоздушное пространство, где ему отныне суждено носиться до скончания века.   Снаряд, начальная скорость которого достигает десяти километров в секунду, то   есть, иными словами, раз в двадцать превышает обычную начальную скорость, не   может упасть. Его поступательное движение вместе с силой тяготения обратит его   в вечно движущееся тело, обречённое носиться в межпланетном пространстве в   качестве постоянного спутника нашей планеты[36].      

Не   мешало бы вам помнить об этом.      

В   заключение выражаю надежду, что ваша пушка в «Башне быка» пришла в совершенную   негодность после этой первой пробы. Но выпустить заряд в двести тысяч долларов,   чтобы подарить миру новую звезду, а Земле – нового спутника, право, это не так   уж дорого.      

Марсель   Брукман».      

       

Это   письмо было немедленно отправлено с нарочным из Франсевилля в Штальштадт.      

Читатель,   конечно, простит Марселю эту мальчишескую выходку, которая была вызвана вполне   невинным желанием – посмеяться над герром Шульце.      

Марсель   был совершенно прав, утверждая, что знаменитый снаряд герра Шульце, вылетевший   в силу своей чудовищной скорости за пределы земной атмосферы, никогда не упадёт   на землю и что грозная пушка в «Башне быка», выпустив такой сверхмощный заряд,   навсегда выйдет из строя.      

Можете   себе представить, каким ударом для обманувшегося в своих надеждах Шульце было   это письмо! Каким щелчком по его самолюбию!      

Едва он   пробежал глазами первые строчки, как вся кровь кинулась ему в лицо, и, когда он   дочитал до конца, голова его упала на грудь, руки повисли и он так и остался   сидеть на месте, словно его кто-то ударил. Так он просидел минут пятнадцать, а   когда, наконец, вышел из оцепенения, то его охватила такая ярость, что на него   страшно было смотреть.      

Однако   Шульце был не такой человек, чтобы признать себя побеждённым.      

С этой   минуты он объявил войну Марселю, войну не на жизнь, а на смерть.      

С пушкой   не вышло, ну что ж! Посмотрим, как им понравятся его снаряды с жидкой углекислотой,   которые на более близкой дистанции можно послать из самого обыкновенного   орудия.      

Утешившись   этой мыслью, стальной король овладел собой и вернулся к прерванным занятиям.      

Итак,   над Франсевиллем снова нависла угроза, и теперь, более чем когда-либо, ему надо   было держаться наготове.      

 Глава четырнадцатая

   Франсевилль готовится к бою      

       

Опасность   хоть и отдалилась, но отнюдь не перестала угрожать Франсевиллю.      

Марсель   посвятил доктора Саразена и его друзей во все замыслы Шульце, рассказал о его   мощных орудиях разрушения и о подготовительных работах, которые велись в   Штальштадте.      

На   следующий день совет обороны, куда вошёл и Марсель, приступил к разработке и осуществлению   плана защиты города.      

Самым   ревностным помощником Марселя оказался Октав, который за время своего пребывания   в Франсевилле сильно изменился к лучшему.      

Каковы   были решения, принятые советом обороны, в это жители города не были подробно   посвящены, но инструкции, вытекавшие из этих решении, ежедневно печатались в   прессе, и в них нетрудно было угадать практический ум и предусмотрительность   молодого эльзасца.      

– Для   того чтобы хорошо организовать защиту города, – толковали между собой   франсевилльцы, – важнее всего знать силы противника и, исходя из этого,   возводить оборону. Конечно, пушки Шульце – это страшная штука. Но лучше уж   иметь дело с этими пушками, зная их количество, калибр и дальнобойность, чем с   какими-нибудь другими разрушительными орудиями, о которых ничего не известно.      

Самое   главное – не допустить вторжения противника в город как с суши, так и с моря.   На этом в первую очередь и сосредоточились все усилия совета.      

В тот   день, когда на всех улицах появились объявления о том, что план обороны   выработан и гражданам предлагается принять участие в его осуществлении,   франсевилльцы с радостью бросились предлагать свои услуги. Люди всех возрастов   и профессий становились одинаково охотно в ряды простых чернорабочих,   землекопов или каменщиков.      

Работа   шла быстро и весело. В город навезли запасов продовольствия на два года. Крытые   городские рынки, превращённые в продовольственные склады, наполнились доверху   мешками с мукой, крупой, сахаром, сушёными овощами и фруктами, грудами   всевозможных консервов, тушами копчёного мяса, различными сортами сыров.   Многочисленные гурты домашнего скота были загнаны в сады и парки, разбитые по   всему Франсевиллю. На площадях каждый день выгружали горы угля и железа, –   и то и другое было необходимо для длительной борьбы: железо для выделки оружия,   уголь для отопления.      

Приказ о   мобилизации всех мужчин, способных носить оружие, был встречен с подлинным   энтузиазмом и ещё раз показал высокий моральный уровень жителей Франсевилля,   этих граждан-воинов.      

В   коротких шерстяных куртках и полотняных брюках, в удобных башмаках и мягких кожаных   шляпах, вооружённые ружьями Вердера, отряды горожан маршировали по широким   бульварам.      

Партии   кули возводили укрепления, копали рвы и строили редуты.      

На вновь   оборудованных заводах быстро и бесперебойно отливались пушки. Для этой цели   пригодились дымогарные печи, которые нетрудно было переделать в плавильные   горны.      

Во всех   этих работах Марсель принимал деятельное участие. Он поспевал всюду, и за что   бы он ни брался, работа так и кипела у него в руках. Где бы ни возникало   какое-нибудь затруднение, теоретическое или практическое, он всегда умел его   разрешить. В случае надобности он, засучив рукава, охотно приходил на помощь и   показывал, как лучше взяться за то или другое. Благодаря этому он пользовался   большим авторитетом, и все его распоряжения исполнялись немедленно и   беспрекословно.      

Октав   старался не отставать от Марселя. Первые дни, правда, он предавался мечтам о   том, как он украсит свой мундир золотыми галунами, но очень скоро он все это   выбросил из головы и понял, что ему придётся начать свою военную службу простым   солдатом. Он занял указанное ему место в строю и сумел стать примером для своих   товарищей. А тем, кто пытался подшутить над ним, делая вид, что жалеют его, он   отвечал спокойно:      

– Каждому   своё место по заслугам. Возможно, я не сумел бы командовать, зато теперь я по   крайней мере научусь подчиняться.      

Между   тем в городе распространялись тревожные слухи, и хотя они, к счастью, оказались   ложными, каждый франсевиллец, насколько это было возможно, старался приналечь   на работу. Кто-то сообщил, что герр Шульце ведёт переговоры с несколькими   судоходными транспортными компаниями о перевозке своих орудий. Вслед за этой   «уткой» спустя некоторое время кто-то пустил другую, за ней третью, и они стали   появляться чуть ли не каждый день. То это были слухи о том, что флот Шульце   взял курс на Франсевилль, то сообщалось, что железная дорога в Сакраменто   перерезана отрядами улан, свалившимися, по-видимому, с неба.      

Но все   эти слухи, которые тут же опровергались, выдумывались для забавы читателей досужими   репортёрами, – на самом же деле Стальной город не подавал никаких   признаков жизни.      

Это   загадочное молчание, хотя и позволяло франсевилльцам успешно продолжать работы   по обороне, все же несколько беспокоило Марселя, когда он в редкие минуты   отдыха задумывался над странным поведением Шульце.      

«Неужели   этот разбойник изменил свои намерения и готовит нам какой-нибудь новый гнусный   фокус?»      

Но так   как план обороны предусматривал все возможности нападения как с суши, так и с   моря, то Марсель подавлял своё беспокойство и с удвоенной энергией возвращался   к работе.      

Работа   заполняла весь его день, и единственное удовольствие, которое он позволял себе   после трудового дня, были короткие полчаса вечером в гостиной госпожи Саразен.      

Доктор с   первого же дня настоял, чтобы Марсель каждый день приходил к ним обедать,   конечно за исключением тех случаев, когда он будет связан каким-нибудь другим   приглашением. Но, как это ни странно, Марсель, по-видимому, не получил ни   одного приглашения, ради которого он решился бы отказаться от этой привилегии.      

Чем   объяснялось такое постоянство? Вряд ли ему доставляло такое уж наслаждение смотреть   на послеобеденную партию в шахматы доктора Саразена с полковником Гендоном.   По-видимому, его привлекало что-то другое. И хотя он не отдавал себе отчёта в   своих чувствах, но ни на что в мире он не променял бы те короткие минуты,   которые он проводил вечером после обеда в обществе госпожи Саразен и Жанны, когда   они усаживались за большой стол – женщины с работой в руках для будущих   походных госпиталей – и мирно беседовали втроём.      

– Так,   значит, эти стальные болты лучше тех, чертежи которых вы нам показывали в прошлый   раз? – спрашивала Жанна, интересовавшаяся всеми работами по обороне.      

– Несомненно,   мадемуазель, – отвечал Марсель.      

– Ну,   я очень рада. Но подумать только, сколько труда и изобретательности требует в   техническом деле каждая маленькая деталь! Вы мне говорили, что сапёры вырыли   вчера около пятисот метров траншей. Ведь это очень много, правда?      

– Увы,   это далеко не достаточно. Если мы так будем продолжать, вряд ли нам удастся   окончить наши укрепления к концу месяца.      

– Я   бы так хотела, чтобы у нас все уже было готово, и пусть тогда приходят эти   гнусные банды Шульце. Насколько мужчины счастливее нас, женщин! Они заняты   делом, они знают, что нужны. И ожидание для них не так тягостно, как для нас. А   мы, на что мы годимся?      

– На   что вы годитесь? – пылко воскликнул обычно невозмутимый Марсель. –   Как вы можете так говорить, Жанна? А ради кого же, как не ради вас, наши   мужчины бросили все и стали простыми солдатами?! Что заставляет их сейчас   трудиться не покладая рук, если не единственное желание – обеспечить спокойствие   и счастье своих матерей, жён, сестёр, невест? Кто вдохновляет их, как не вы? Во   имя чего они готовы жертвовать собой, как не во имя чувства…      

Но тут   Марсель, запнувшись на этом слове, смутился и замолчал. Жанна тоже молчала. И   доброй госпоже Саразен пришлось прийти им на выручку.      

– Чувство   долга, – сказала она, – вот что заставляет наших франсевилльцев   забывать о себе в минуты опасности.      

После   таких бесед Марсель с ещё большим воодушевлением возвращался к своей работе и в   сотый раз давал себе клятву спасти Франсевилль и не допустить гибели ни одного   из его обитателей. Он никак не мог ожидать события, которое вскоре должно было   поразить всех, хотя это было естественным, неизбежным следствием того   противоестественного положения вещей, когда один человек держит в своих руках   все, – а это был основной закон Стального города.      

 Глава пятнадцатая

   Биржа в Сан-Франциско      

       

Биржа в   Сан-Франциско, самая оживлённая и самая удивительная в мире, представляет собой   некое, так сказать, алгебраическое выражение мировой промышленности и торговли.      

Благодаря   географическому положению главного города Калифорнии он отличается от всех   других своим явно космополитическим характером. Под его роскошными портиками из   красного гранита рослый белокурый саксонец сталкивается с бледным, тонким,   темноволосым кельтом; негр – с финном и бронзовым индусом; полинезиец с   удивлением взирает на гренландца; китаец с искусно заплетённой косой старается   перехитрить своего многовекового врага – японца. Все языки, все наречия   смешиваются в единый жаргон в этом современном Вавилонском столпотворении.      

День 19   октября на этом единственном в своём роде рынке мира начался как обычно и не   предвещал ничего особенного. Как всегда, к одиннадцати часам дня начали   сходиться главные маклеры и агенты. Они пожимали друг другу руки, весело или   сдержанно, в зависимости от темперамента каждого, после чего направлялись к   буфету, чтоб совершить перед своими операциями умилостивительные возлияния.   Затем они один за другим направлялись в вестибюль, где рядами вдоль стен стояли   шкафы с нумерованными ящиками для почты. Каждый доставал из своего ящика   адресованные на его имя объёмистые пакеты и на ходу бегло просматривал их содержимое.   Вслед за этим вскоре устанавливались курсы дня; толпа дельцов постепенно росла,   вместе с ней нарастали оживление и сутолока.      

К   полудню со всех концов земного шара начали в изобилии поступать телеграммы.   Среди общего гама и сумятицы ежеминутно раздавался зычный голос, выкрикивающий   текст только что доставленной депеши, после чего её тут же наклеивали на стену,   где уже красовалась целая коллекция. Сутолока с минуты на минуту росла.   Блокноты, записные книжки мелькали в руках. Маклеры сновали взад и вперёд,   опрометью бросались к телеграфному бюро, посылали запросы, возвращались с   ответами. Казалось, повальное безумие овладевает толпой, и вдруг словно   какой-то магнетический ток пробежал по всему залу.      

Один из   акционеров Дальневосточного банка принёс неслыханное, потрясающее, невероятное   известие, и оно с быстротой молнии облетело всех.      

– Какой   вздор! – говорили одни. – Это наверняка чьи-то фокусы! Кто поверит   такой утке!      

– Нет,   не говорите, – возражали другие, – дыма без огня не бывает.      

– Да   разве такое предприятие может лопнуть?      

– Всякое   предприятие может лопнуть.      

– Подумайте,   какой капитал! Одно оборудование оценивается свыше восьмидесяти миллионов!      

– Не   считая литья, стали, запасов и готовой продукции!      

– Кой   черт! Я вам говорю, Шульце стоит не меньше девяноста миллионов. И я берусь реализовать   их в любое время.      

– Но   чем же вы объясняете, что они прекратили платежи?      

– А   зачем мне объяснять? Не верю я этой чепухе!      

– А   что, разве на наших глазах такие вещи не случаются чуть ли не каждый день, да   ещё с самыми солидными фирмами?      

– Штальштадт   – не фирма, это целый город.      

– Во   всяком случае, до краха тут дело дойти не может. Сейчас же объявится   какая-нибудь компания и заберёт это дело в свои руки.      

– Но   почему же сам Шульце не позаботился организовать такую компанию, а допустил,   чтобы опротестовали его векселя?      

– Вот   потому-то я и говорю, что это абсурд. Ну, сами-то разве вы не видите, что это   противоречит всякому здравому смыслу? Ясно и очевидно, что это утка, и пустил   её не кто иной, как Нэш. Ему до зарезу нужно поднять курс своих стальных акций.      

– Вовсе   это не утка. Шульце действительно обанкротился. Хуже того: он скрылся.      

– Да   перестаньте!      

– А   я вам говорю, скрылся. Да вон там, посмотрите, только что телеграмму наклеили.      

Громадная   толпа хлынула к стене, где висела доска с депешами. Свеженаклеенная голубая   бумажка гласила:      

«Нью-Йорк,   12.10. Центральный банк. Завод Штальштадт. Платежи прекращены. Пассив: 47 миллионов   долларов. Шульце исчез».      

Теперь,   как это ни казалось невероятно, сомневаться не приходилось, и пошли всякие догадки   и предположения.      

К двум   часам отовсюду посыпались телеграммы о потерях, понесённых различными предприятиями,   связанными с Шульце. Больше всех потерял нью-йоркский Майнинг-банк, затем шла   чикагская фирма «Уэстерли и сыновья», потерявшая семь миллионов долларов, банк   Милуоки-Буффало – пять миллионов, промышленный банк в Сан-Франциско – полтора   миллиона и, наконец, всякая мелюзга, целая серия мелких коммерческих   предприятий.      

Тем   временем и другие неизбежные последствия этого грандиозного события развёртывались   с лихорадочной быстротой.      

Затишье   на бирже, отмеченное экспертами, рано утром сменилось лихорадочным оживлением.   Какие взлёты, скачки! Какой неистовый разгул спекуляции!      

Подскочили   стальные акции, повысились угольные!      

Пошли   вверх акции всех литейных предприятий Соединённых Штатов Америки. Мгновенно   выросли цены на фабричные изделия любой отрасли всех видов железной   промышленности. Поднялись в цене земельные участки Франсевилля. Последнее время   в связи с надвигающимися военными событиями на них пропал всякий спрос, они   перестали котироваться на рынке; сейчас они подскочили сразу до ста восьмидесяти   долларов за акр.      

Вечером   у газетных киосков стояли толпы народу. Но ни «Геральд», ни «Трибюн», ни   «Альта», ни «Гардиан», ни «Эко», ни «Глоб», как ни старались возместить жирным   шрифтом и грандиозными буквами скудность своей информации, не могли сообщить   ничего, кроме того, что уже было известно.      

А   известно было следующее: 25 сентября банкирам стального короля – «Шпринг,   Штраус и К°» в Нью-Йорке – был предъявлен фирмой «Джексон Элдер и К°» вексель   на восемь миллионов долларов за подписью Шульце. Обнаружив, что банковское   сальдо их клиента не позволяет покрыть этой громадной суммы, они тотчас же   послали Шульце запрос по телеграфу, но не получили ответа.