1 2 3 4 
— Да, я много раз бывала там.      

— Ну тогда пройди по гребню и постарайся как можно   ближе подобраться к этому человеку. Потом осторожно сползи к нему и крепко   возьми за руку. Только не старайся подтянуть его вверх, не то у него закружится   голова, и он стащит тебя в пропасть, — тогда вам обоим конец!      

— А ты, Жоэль?      

— А я, пока ты пробираешься поверху, вскарабкаюсь к   нему по склону со стороны берега. Когда ты окажешься рядом с ним, я уже буду   под вами и, если вы сорветесь, постараюсь удержать обоих.      

Воспользовавшись новым коротким затишьем в грохоте водопада,   Жоэль крикнул:      

— Не двигайтесь, сударь!.. Потерпите!.. Мы попытаемся   пробраться к вам!      

Гульда уже скрылась в густых зарослях пригорка, чтобы   спуститься по боковому склону Maristien.      

Через несколько мгновений Жоэль увидел свою храбрую сестру   на повороте: она уже достигла крайних деревьев, росших на верхушке скалы.      

Сам же он, с опасностью для жизни, начал медленно карабкаться   по отвесному склону той стороны горы, что замыкала собою ущелье Рьюканфоса.   Здесь требовались поистине величайшее хладнокровие и осмотрительность: каждое   неверное движение руки или ноги на краю этой бездонной пропасти грозило   гибелью, ибо каменная стена была мокрой и скользкой от обильных брызг водопада.      

Параллельно Жоэлю, в сотне футов над его головой, Гульда   осторожно продвигалась к тому месту, где замер путешественник. Лица его они не   видели, оно было обращено к водопаду.      

Поднявшись почти к самым ногам туриста, Жоэль остановился и,   утвердившись понадежнее в расщелине скалы, окликнул его:      

— Эй, сударь!      

Путешественник повернул голову.      

— Послушайте! — продолжал Жоэль. — Не   двигайтесь, не делайте ни одного движения, держитесь крепче!      

— Будьте покойны, друг мой, я держусь, — ответил   тот уверенным тоном, развеявшим тревогу Жоэля. — Если бы я не держался, то   уже четверть часа назад лежал бы на дне Рьюканфоса!      

— Моя сестра сейчас спуститься к вам, — крикнул   ему Жоэль. — Она подаст вам руку. Только не пытайтесь подтянуться, пока я   еще здесь!.. Оставайтесь на месте!..      

— Я буду недвижен, как скала! — заверил его   путешественник.      

Гульда с непокрытой головой, как обычно ходят девушки с   Телемарка, привыкшие преодолевать отроги, разделяющие горные луга, уже начала спускаться   к нему, нащупывая наименее скользкие выступы в камне, ставя ноги в трещины,   обещавшие более надежную опору.      

Она вслед за Жоэлем подбодрила незнакомца:      

— Держитесь, сударь!      

— Да, да… я держусь… обещаю… я буду держаться, сколько   хватит сил.      

Как видите, в добрых советах у него недостатка не было. Они   доносились и сверху и снизу.      

— А главное, не бойтесь! — добавила Гульда.      

— О, я не боюсь!      

— Мы спасем вас! — крикнул Жоэль.      

— Надеюсь, мой друг, ибо, клянусь Святым Олафом, самому   мне не справиться!      

Путник явно не терял присутствия духа. Но после падения руки   и ноги его ослабели, и теперь он из последних сил удерживался на крохотном   пятачке, отделявшем его от ревущей бездны.      

А Гульда спускалась все ниже и ниже. Еще несколько   мгновений, и она оказалась рядом с незнакомцем. Закрепившись на выступе рядом с   ним, она взяла его за руку.      

Путешественник попытался чуточку распрямиться.      

— Нет, сударь, не шевелитесь!.. Не двигайтесь!.. —   остерегла его девушка. — Вы увлечете меня за собою, а у меня не хватит сил   удержать вас. Нужно подождать брата. Когда он будет между нами и Рьюканфосом,   вы сможете попробовать взобраться наверх…      

— Взобраться наверх! Ах, милая, это легче сказать, чем   сделать, — боюсь, подъем для меня непосилен.      

— Вы ранены, сударь?      

— О, ничего серьезного, ни перелома, ни вывиха, —   по крайней мере, я на это надеюсь, но я сильно ободрал ногу.      

Жоэль уже находился в двадцати футах от того места, где   стояли Гульда и незнакомец. Но круглый выступ скалы мешал ему прямо подняться к   ним. Однако необходимо было преодолеть этот скользкий каменный горб, невзирая   на трудность и крайнюю опасность маневра. Ведь речь шла о жизни и смерти!      

— Не шевелись, Гульда! — крикнул он в последний   раз. — Если вы сейчас соскользнете, я не смогу удержать вас, и мы все   погибнем!      

— Не бойся ничего! — ответила храбрая   девушка. — Думай только о себе, и да поможет нам Бог!      

Жоэль пополз по камню на животе, извиваясь, как змея.   Два-три раза он ощутил, что ему буквально не за что уцепиться. Но наконец   ловкость бывалого проводника взяла свое, и он добрался до путешественника.      

То был человек в возрасте, но мощного сложения, с приятным   улыбчивым лицом. По правде сказать, Жоэль ожидал увидеть на его месте   какого-нибудь неосторожного юнца, решившего на спор покорить Maristien.      

— Вы поступили весьма опрометчиво, сударь! —   промолвил молодой человек, распластавшись на скале и стараясь отдышаться.      

— Опрометчиво, говорите? — отозвался тот. —   Скажите уж прямо — просто по-идиотски.      

— Вы рисковали жизнью…      

— Да, и заставил вас рисковать своей!      

— О, это не важно… такое уж у меня ремесло! —   ответил Жоэль и, приподнявшись, добавил: — Ну, теперь надо постараться поднять   вас обратно, а самое трудное позади.      

— Самое трудное?..      

— Да, сударь, труднее всего было добраться до вас. А   теперь нам осталось лишь одолеть вот этот склон, он довольно пологий.      

— Только не слишком рассчитывайте на мои силы, дружок!   Одна нога у меня совсем вышла из строя, по меньшей мере на несколько дней.      

— И все же попытайтесь подняться.      

— Охотно… с вашей помощью!      

— Держитесь за руку моей сестры. А я подтолкну вас   снизу.      

— Только покрепче!      

— Да-да, я вас не подведу.      

И они начали действовать так, как велел Жоэль, медленно и   осторожно. Подъем на вершину скалы был отнюдь не безопасен, но все трое   справились с ним как нельзя успешнее и быстрее, чем ожидали. Впрочем, туристу   повезло: он не сломал и не вывихнул ногу, а всего лишь сильно ободрал кожу при   падении, так что мог держаться на ногах, хотя и терпел мучительную боль. Десять   минут спустя они уже оказались на безопасном расстоянии от Maristien.      

Путешественник намеревался передохнуть на опушке елового   леска, окаймляющего верхние луга Рьюканфоса. Но Жоэль попросил его сделать еще   одно усилие. Нужно было дойти до хижины, стоящей среди деревьев чуть позади   утеса, на котором брат и сестра недавно отдыхали, подойдя к водопаду.   Путешественник постарался выполнить его просьбу и, поддерживаемый под руки,   успешно и без особых мучений добрался до дверей хижины.      

— Давайте войдем, — сказала девушка, — и там   вы минутку отдохнете.      

— Надеюсь, вы называете минуткой хотя бы четверть часа?      

— Да, сударь, а потом вам придется поехать с нами в   Дааль.      

— В Дааль? Но ведь именно туда я и направлялся!      

— Да уж не вы ли тот самый турист, что шел с севера и о   котором мне говорили в Хардангере? — спросил Жоэль.      

— Я самый и есть.      

— Господи Боже мой, так вы, значит, заблудились?      

— Боюсь, что так.      

— Эх, знал бы я, что такое стрясется, подождал бы вас   на другом берегу Рьюканфоса!      

— Да, оно было бы куда лучше, милый мой мальчик! Вы бы   помогли мне избежать неосторожности, непростительной в моем возрасте…      

— В любом возрасте, сударь, — откликнулась Гульда.      

Все трое вошли в хижину, где жила крестьянская семья — отец,   мать и две дочери; при их появлении хозяева встали и радушно приняли гостей.      

Жоэль осмотрел ногу путника и убедился, что у него всего   лишь сильно содрана кожа под коленом. Разумеется, потерпевшему потребуется   покой, по крайней мере, в течение недели, но, главное, он счастливо избежал   перелома или вывиха, даже кость не была задета.      

Хозяева предложили гостям великолепные сливки, целое блюдо   земляники и немного ситного хлеба, которые те приняли с восторгом. Правда,   Гульда едва притронулась к еде, зато Жоэль без стеснения продемонстрировал свой   здоровый аппетит, и путешественник не намного отстал от него.      

— После такого приключения я голоден как волк, —   признался он. — Скажу вам откровенно: идти через Maristien было верхом   неосторожности. Изображать из себя злосчастного Эстейна, когда годишься ему в   отцы… нет, даже в деды!..      

— Ах, значит, вам известна легенда? — удивилась   Гульда.      

— Еще бы неизвестна!.. Моя кормилица убаюкивала меня   песней об Эстейне, когда я еще был в счастливом младенческом возрасте. Да,   милая девушка, я знаю эту легенду, что еще больше усугубляет мою вину! А   теперь, друзья мои, скажите, каким образом вы собираетесь переправить меня в   Дааль, — ведь для такого инвалида, как я, это путь неблизкий.      

— Не беспокойтесь ни о чем, сударь, — ответил   Жоэль. — Здесь, внизу, нас ждет повозка. Вам придется пройти самое большее   триста шагов.      

— Хм!.. Триста шагов…      

— И притом спускаясь по дороге, — добавила   девушка.      

— О, если речь идет о спуске, друзья мои, то с этим я   справлюсь, только обопрусь о чью-нибудь руку…      

— А почему не на две? — спросил Жоэль. — Ведь   у нас их четыре на двоих, и все они в вашем распоряжении.      

— Ну что ж, пусть будет две или даже четыре! Это мне не   обойдется дороже, верно?      

— Это ничего не стоит, сударь.      

— О нет, я обязан хотя бы пожать вам обоим руки в знак   благодарности: я совсем забыл, что еще не высказал ее.      

— За что же, сударь? — отозвался Жоэль.      

— Да просто-напросто за то, что вы спасли мне жизнь,   рискуя своей собственной!      

— Когда вам угодно отправиться? — спросила Гульда,   вставая, чтобы пресечь поток похвал.      

— Как это «когда»?.. Да когда вам угодно!.. Ибо отныне   мне угодно все, что угодно вам!      

Путешественник заплатил крестьянам за угощение. Потом,   слегка опираясь на руку Гульды и гораздо тверже — на руку Жоэля, он начал   спускаться по извилистой тропинке, ведущей к берегу Маана, откуда шла дорога на   Дааль.      

Ходьба его то и дело перемежалась оханьем, которое, впрочем,   тотчас же превращалось в жизнерадостный смех. Наконец переход закончился у   лесопильни, где Жоэль принялся запрягать лошадь.      

Пять минут спустя мужчина уже сидел в повозке бок о бок с   Гульдой.      

— А вы? — спросил он у Жоэля. — Я, кажется,   занял ваше место…      

— О, я уступаю его вам от чистого сердца.      

— Но, может быть, если потесниться…      

— Нет, нет! Я ведь проводник, сударь, и ноги у меня   крепкие. Даже покрепче вот этих колес!      

И они тронулись в путь, мало-помалу приближаясь к Маану.   Жоэль вел лошадь под уздцы, стараясь, чтобы повозку не слишком трясло на   крупных камнях.      

Дорога прошла весело, — по крайней мере, для   путешественника. Он беседовал с братом и сестрой, словно старый друг семьи   Хансен. Еще не подъехав к месту назначения, они величали его запросто «господином   Сильвиусом», а господин Сильвиус звал их Жоэлем и Гульдой, как будто они были   знакомы всю жизнь.      

К четырем часам дня из-за густых крон деревьев выглянула   остроконечная верхушка даальской часовенки. Минуту спустя повозка остановилась   перед гостиницей. Путешественник не без труда сошел наземь. Фру Хансен   встретила его на пороге дома и, хотя он не спрашивал самой лучшей комнаты,   отвела ему именно такую.      

 Глава IX      

       

Сильвиус Хог — таково было имя путешественника, вписанное в   книгу проезжающих как раз под записью Сандгоиста. Не правда ли, какой   разительный контраст между этими двумя фамилиями и их носителями! Ни физически,   ни морально они не были схожи друг с другом. С одной стороны — великодушие и   щедрость, с другой — жадность и скупость. Один был воплощением сердечности,   другой — олицетворением черствости души.      

Сильвиусу Хогу было около шестидесяти лет, но выглядел он   гораздо моложе. Высокий, статный, крепко сложенный, здоровый и телом и духом,   он с первого же взгляда располагал к себе, чему немало способствовало его   красивое, привлекательное лицо, без бороды, зато с длинными седеющими волосами,   улыбающимися глазами и ртом, широким лбом, хранящим, по-видимому, лишь   благородные помыслы. В могучей его груди наверняка билось здоровое сердце. Ко   всем этим притягательным чертам добавлялись неистощимое жизнелюбие, ум,   деликатность, преданность и щедрая способность к самопожертвованию.      

Сильвиус Хог из Христиании — это имя говорило само за себя.   Он был известен, уважаем, почитаем, любим не только в столице, но и во всем   Норвежском королевстве.[62] Дело   в том, что чувства, которые питали к нему соотечественники, отнюдь не   разделялись жителями другой половины Скандинавии, а именно шведами.      

Этот факт требует разъяснений.      

Сильвиус Хог был профессором законоведения в Христиании. В   других странах профессии адвоката, инженера, негоцианта[63] ставят человека на верхние ступени   социальной лестницы. В Норвегии же дело обстоит иначе: здесь быть профессором   означает стоять на самой ее вершине.      

Если население Швеции делится на четыре сословия — знать,   духовенство, буржуазию и крестьян, то в Норвегии их всего три, — знать   отсутствует. Здесь не почитают ни одного представителя аристократии, ни одного   чиновника. В этой привилегированной стране, где не существует привилегий,   чиновники являются скромными слугами народа, и не более того. Словом, здесь   царит абсолютное социальное равенство и не играют роли никакие политические   убеждения.      

Итак, Сильвиус Хог был одним из виднейших людей в стране, и   нет ничего удивительного в том, что он являлся членом стортинга.[64] В этом народном собрании   он благодаря своим научным заслугам, безупречной личной жизни и общественной   деятельности пользовался неограниченным авторитетом, перед которым склонялись   даже крестьянские депутаты, занимавшие там большинство мест.      

Начиная с момента принятия Конституции 1814 года можно с   уверенностью называть Норвегию республикой, которой управляет, в качестве   президента, король Швеции.[65]      

И вполне естественно, что Норвегия, весьма ревностно   относящаяся к своему суверенитету, позаботилась сохранить автономию во всех   областях жизни. Норвежский стортинг не имеет ничего общего со шведским   парламентом. Вот отчего на одного из его представителей, в числе самых   влиятельных и патриотически настроенных, посматривали весьма косо за той идеальной   границей, что разделяла Швецию и Норвегию.      

Вот таков он и был, Сильвиус Хог. Человек независимого   нрава, абсолютно не тщеславный, он упорно отказывался занять какой-либо высокий   пост в министерстве. Зато был страстным защитником национальных интересов Норвегии   и со стойким мужеством противостоял всем посягательствам Швеции на свободу его   родины.      

Страны эти настолько разобщены и морально и политически, что   королю Швеции — в ту пору Оскару II[66] —   приходилось после коронации в Стокгольме проводить ту же церемонию в Тронхейме,   древней столице Норвегии. Что же касается деловых отношений со шведами, то   норвежцы и здесь оставались верны себе в сдержанности, прямо-таки граничащей с   презрением: так, например. Банк Христиании весьма неохотно принимал купюры   Стокгольмского банка! И наконец, антагонизм[67] между   этими двумя народами находит свое высшее проявление в том, что шведский флаг не   развевается ни на норвежских зданиях, ни на норвежских судах. Шведам свой флаг   — желтый крест на голубом поле, норвежцам — свой, с голубым крестом на багряном   фоне.      

Итак, Сильвиус Хог был душою и сердцем Норвегии. Он   неизменно стоял на страже ее интересов. Например, в 1854 году, когда стортинг   обсуждал вопрос об аннуляции[68] поста   вице-короля или губернатора, правящего страною от имени короля Швеции, он был   среди тех, кто наиболее рьяно поддерживал эту идею и довел ее до победного   конца.      

Из вышесказанного легко заключить, что если Сильвиус Хог и   не пользовался большой любовью на востоке Скандинавии, то уж на западе он был   горячо любим повсюду, вплоть до самых отдаленных уголков страны. Его имя   гремело над всеми городами Норвегии, от предгорий района Христиании до западных   скал Нордкапа. И профессор из Христиании, он же депутат стортинга, был достоин   этой истинной, честно заслуженной репутации, которой не могла повредить никакая   клевета. Правда, он являл собою истинного норвежца, но норвежца с горячей   кровью, живым темпераментом[69] и   куда большей решимостью в мыслях и поступках, нежели это свойственно   скандинавской флегматической[70] натуре.   И это сразу проявлялось в его энергичных движениях, напористой речи, мгновенной   реакции. Родись он во Франции, его без колебаний записали бы в «южане»,[71] и эпитет[72] этот, если вам угодно принять такое   сравнение, был бы вполне к нему применим.      

Состояние Сильвиуса Хога позволяло ему вести обеспеченную   жизнь, хотя он никогда не скупился на пожертвования для общественных дел. Этот   бессребреник заботился в первую очередь не о себе, а о других. Вот почему   высокие должности не прельщали его. Сильвиусу Хогу вполне хватало депутатского   кресла. К большему он не стремился.      

В настоящий момент Сильвиус Хог пользовался трехмесячным   отпуском, намереваясь отдохнуть после утомительного года работы по   законотворчеству. Вот уже полтора месяца, как он покинул Христианию с целью   пройти пешком весь край, включающий в себя Тронхейм, Хардангер, Телемарк и   округа Конгсберга и Драммена. Ему хотелось изучить эти незнакомые доселе   провинции, соединив, таким образом, приятное с полезным.      

Сильвиус Хог уже частично ознакомился с этими местами, и вот   тут-то, возвращаясь из северных округов, он и решил посетить знаменитый   водопад, одно из чудес Телемарка. Путешествуя между Тронхеймом и Христианией,   он одновременно изучал еще только зарождавшийся проект строительства железной   дороги; покончив с этим, он попросил нанять ему гида, чтобы тот проводил его в   Дааль. Этого-то гида он и рассчитывал встретить на левом берегу Маана. Но,   движимый нетерпением и восторгом перед живописными окрестностями Maristien, он   отважился в одиночку на рискованный спуск. Какая опрометчивость! Она едва не   стоила ему жизни. И нужно сказать, что, если бы не Жоэль и Гульда Хансены,   путешествие Сильвиуса Хога скорее всего завершилось бы в бездне Рьюканфоса.      

 Глава Х      

       

Население скандинавских стран весьма образованно не только в   городах, но и в сельской местности. Образование это отнюдь не ограничивается   умением читать, писать и считать. Норвежский крестьянин всему учится с   удовольствием, и ум его открыт самому широкому спектру[73] знаний. Он живо интересуется положением   своей страны, принимая самое активное участие в ее политической и общественной   жизни. Люди такого сорта составляют большинство депутатов стортинга. Иногда они   являются на заседания в национальных костюмах своей провинции. Их высказывания   часто и вполне справедливо цитируются, ибо они подсказаны мудростью,   практической сметкою, верным, хотя и несколько флегматичным восприятием   действительности и, главное, честностью и неподкупностью.      

Итак, неудивительно, что имя Сильвиуса Хога было известно во   всей Норвегии и произносилось с величайшим почтением повсюду, вплоть до   описываемой нами отдаленной и не очень-то цивилизованной провинции Телемарка.      

Поэтому фру Хансен, принимая столь именитого гостя, сочла   себя обязанной подчеркнуть, какая для нее большая честь — оказать ему гостеприимство   хотя бы на несколько дней.      

— Не знаю, делает ли вам честь мое пребывание здесь,   фру Хансен, — отвечал ей Сильвиус Хог, — но знаю наверняка, что мне   оно доставляет удовольствие. Я давно уже слышал от своих учеников похвалы вашей   прекрасной гостинице в Даале. Вот почему и сам намеревался отдохнуть у вас   недельку. Но, клянусь Святым Олафом, я хотел прибыть сюда на двух ногах, а не   на одной!      

И добряк Сильвиус сердечно пожал руку хозяйке гостиницы.      

— Господин Сильвиус, — предложила Гульда, —   если желаете, мой брат привезет вам доктора из Бамбле.      

— Дóктора?! Милая Гульда, вы, верно, хотите, чтобы   вместо одной ноги я лишился сразу двух?      

— Ох, господин Сильвиус, что вы такое говорите!      

— Дóктора! Почему бы уже не доставить сюда моего друга,   самого доктора Бека из Христиании?! И все из-за какой-то пустяковой царапины!      

— Даже царапина, если она плохо залечена, может   причинить серьезные неприятности, — заметил молодой человек.      

— Ах, вот как, Жоэль! Ну-ка, скажите, почему это вам   угодно, чтобы у меня были серьезные неприятности?      

— Боже сохрани, господин Сильвиус, мне вовсе это не   угодно!      

— Ладно, ладно. Бог вас сохранит, и меня тоже, и весь   этот дом фру Хансен, а уж если наша милая Гульда соблаговолит поухаживать за   мною…      

— Ну конечно, господин Сильвиус!      

— Вот и прекрасно, друзья мои! Через четыре-пять дней   от моей раны и следа не останется. Да и как ей не зажить в такой уютной   комнате! Где еще так приятно лечиться, как не в чудесной гостинице Дааля!      

А какая удобная кровать и какие замечательные изречения над   нею! — куда лучше тех ужасных максим,[74] что   развешаны у нас на факультете! А какой изумительный вид из окна открывается на   долину Маана! Журчание его вод доносится даже сюда, к моему алькову![75] А какой аромат источают   эти старые деревья, весь дом полон благоуханием их листвы! А как чист и   прозрачен горный воздух! Вот он — самый лучший целитель! Стоит лишь отворить   окно, и он тут как тут, свежий, живительный, а главное, не в пример докторам,   не сажает нас на диету!      

Ах, этот Сильвиус Хог! Он был так весел, так беззаботно   шутил, что, казалось, вместе с ним в дом вошла хоть малая толика счастья. По   крайней мере, таково было впечатление брата и сестры, которые, держась за руки,   слушали его, позабыв на миг о своих печалях.      

Сперва профессора поместили в комнате на первом этаже. И   теперь, сидя в большом кресле и положив раненую ногу на скамеечку, он   предоставил ее заботам Гульды и Жоэля. Но велел им лишь промыть рану холодной   водой да наложить повязку, вот и все. Да и требовалось ли ему что-нибудь   большее?      

— Превосходно, друзья мои, превосходно! — повторял   он. — Не следует злоупотреблять лекарствами! Не забывайте, что без вашей   помощи мне пришлось бы познакомиться с красотами Рьюканфоса куда ближе, чем   хотелось бы. Я бы камнем скатился в пропасть, прибавив к легенде Марииного   камня свою собственную, а ведь мне-то спешить было совсем ни к чему. Меня не   ждала невеста на другом берегу, как злосчастного Эстейна!      

— А какое горе вы бы причинили госпоже Хог! —   сказала Гульда. — Она, верно, никогда не утешилась бы…      

— Госпоже Хог? — воскликнул профессор. —   Уверяю вас, что она не пролила бы по мне ни единой слезинки!      

— Ах, господин Сильвиус!..      

— Да-да, уж вы мне поверьте, ни единой — по той простой   причине, что никакой госпожи Хог в природе не существует! Мне даже представить   себе трудно, какою она могла бы быть: толстой или худой, маленькой или высокой…      

— О, ваша супруга наверняка была бы самой любезной,   самой умной и доброй! — уверенно заявила Гульда.      

— Да-да, моя милая, вы правы! Прекрасно! Я вам верю! Я   вам верю!      

— Но ваши родные, ваши друзья? — спросил   Жоэль. — Что бы они сказали, узнав о таком несчастье?      

— Родных у меня нет, мой мальчик. Что же касается   друзей, то их у меня действительно немало, даже если не считать тех, кого я   приобрел в доме фру Хансен, и вы, слава Богу, избавили их от необходимости   оплакивать меня… А теперь скажите-ка, дети мои, смогу ли я пробыть у вас   несколько дней?      

— Вы можете здесь жить сколько вам угодно, господин   Сильвиус, — ответила Гульда. — Эта комната принадлежит вам.      

— Впрочем, я ведь имел намерение остановиться в Даале,   как поступают все туристы, с тем чтобы отсюда совершать экскурсии во все концы   Телемарка… Что ж, теперь экскурсии отменяются, или же я займусь ими несколько   позже, вот и все!      

— Надеюсь, что еще до конца этой недели вы встанете на   ноги, господин Сильвиус, — ответил Жоэль.      

— О, я тоже на это надеюсь!      

— И тогда я полностью в вашем распоряжении и готов   сопровождать вас в любую часть нашего округа.      

— Посмотрим, Жоэль, посмотрим. Дайте только моей ноге   время зажить, и мы вернемся к этому разговору. У меня впереди еще целый месяц   отпуска, и даже если мне придется весь его целиком провести в гостинице фру   Хансен, я не слишком-то стану горевать по этому поводу. Но мне все-таки   хотелось бы побывать в долине Вестфьорддааля меж двух озер, совершить восхождение   на Геусту и вернуться к Рьюканфосу: ведь я чуть было не свалился в него, а   разглядеть так и не удосужился… и теперь твердо намерен восполнить этот пробел.      

— Вы обязательно увидите его, господин Сильвиус, —   уверила его Гульда.      

— Обязательно и всенепременно! И мы отправимся туда все   вместе, с добрейшей фру Хансен, если ей угодно будет составить нам компанию. А   теперь вот что, друзья мои, — я должен сообщить о случившемся моей   старушке-домоправительнице Кэт и старому слуге Финку, что ждут меня в Христиании.   Если я не дам о себе знать, они начнут беспокоиться, и по возвращении домой   меня ждет хорошенькая головомойка!.. Но сперва я должен сделать вам одно   признание: земляника со сливками, конечно, весьма вкусное, освежающее блюдо, но   мне его маловато, я ведь, если помните, даже слышать не желаю о лечебной   диете!.. В котором часу вы ужинаете?      

— О, разве вам интересен наш ужин, господин Сильвиус?!      

— Очень даже интересен! Неужто вы полагаете, что я   намерен все время моего пребывания в Даале скучать в одиночестве за столом у   себя в комнате? Нет, нет, я желаю есть вместе с вами и вашей матушкой, —   разумеется, если фру Хансен ничего не имеет против.      

Естественно, фру Хансен, услышав о желании профессора, пошла   ему навстречу, хотя в силу своих привычек, вероятно, предпочла бы держаться в   стороне. Есть за одним столом с депутатом стортинга — такая честь выпадает не   каждому!      

— Значит, решено! — объявил Сильвиус Хог. —   Мы будем обедать и ужинать все вместе, в большом зале.      

— Хорошо, господин Сильвиус, — ответил Жоэль. —   Как только поспеет ужин, я вас вывезу туда в этом кресле.      

— Ах, господин Жоэль! Почему бы уж тогда не в   двуколке?! Нет, увольте! Я прекрасно доберусь до стола, опираясь на вашу руку.   Насколько я знаю, ногу мне пока еще не ампутировали!      

— Как вам угодно, господин Сильвиус, — сказала   Гульда. — Только уж, пожалуйста, будьте поосторожнее, не делайте резких   движений, иначе мы тут же пошлем Жоэля за доктором!      

— Ага, теперь пошли в ход угрозы! Ладно, ладно, я буду   осторожен и послушен, как ребенок! Только не сажайте меня на диету, и я буду   самым кротким из всех больных! А кстати, друзья мои, разве сами вы еще не   проголодались?      

— Потерпите с четверть часика, — ответила   Гульда, — и мы подадим вам суп со смородиной, форель из Маана, куропатку,   которую Жоэль принес вчера с Хардангера, и бутылку французского вина.      

— Благодарю, моя милая, благодарю!      

Гульда вышла из комнаты, чтобы присмотреть за приготовлением   ужина и накрыть стол в большой зале; тем временем Жоэль отправился к мастеру   Ланглингу, чтобы вернуть ему повозку.      

Сильвиус Хог остался один. О чем он размышлял? Ну   разумеется, об этих честных людях, которым был обязан жизнью и у которых   находился теперь на положении гостя. Что мог он сделать в благодарность за   спасение и заботы Гульды и Жоэля? Однако ему недолго пришлось ломать голову над   этой проблемой: спустя десять минут он уже сидел за столом, на почетном месте.   Ужин получился отменный. Он с лихвою оправдал репутацию гостиницы, и профессор   откушал с большим аппетитом.      

Вечер прошел в разговорах, где Сильвиус Хог принял самое   непосредственное участие. Не сумев вовлечь в беседу фру Хансен, он заставил   говорить ее детей. В результате симпатия, которую он с первого взгляда   почувствовал к ним, возросла еще больше. Профессора умилила трогательная   дружба, связывавшая брата и сестру.      

С наступлением ночи он добрался до своей комнаты,   поддерживаемый с двух сторон Жоэлем и Гульдой, пожелал им спокойной ночи,   услышал в ответ столь же сердечные пожелания и, едва улегшись на широкую   кровать под библейскими изречениями, погрузился в глубокий сон.      

Назавтра, проснувшись с зарею и пользуясь тем, что хозяева   еще не постучались к нему, Сильвиус Хог вновь принялся размышлять на ту же   занимавшую его тему.      

«Прямо и не знаю, как мне быть, — думал он. — Не   могу же я отделаться простой благодарностью за то, что меня спасли от смерти,   лечат, холят и лелеют. Я в долгу перед ними, это бесспорно! Но вот незадача:   такие услуги деньгами не оплачиваются. Было бы так некрасиво… С другой стороны,   эти славные люди, кажется, вполне счастливы, что же я могу добавить к их   счастью? Ну ладно, нужно будет поговорить с ними, — может быть, в   разговоре что-нибудь выяснится…»      

Итак, все последующие три-четыре дня, что профессор сидел в   кресле, держа раненую ногу на скамеечке, они провели в беседах. К несчастью, брат   и сестра проявили известную сдержанность: ни тот, ни другая не захотели   жаловаться на мать, чью холодность и озабоченность Сильвиус Хог подметил с   первой минуты. И та же сдержанность мешала Жоэлю и Гульде поделиться с гостем   беспокойством, которое внушало им опоздание Оле Кампа. Ведь они рисковали   испортить прекрасное настроение профессора, посвятив его в свои заботы.      

— И все-таки напрасно мы не доверились господину   Сильвиусу, — говорил Жоэль сестре. — Он бы дал нам полезный совет и,   может быть, пользуясь своими связями, разузнал бы в Министерстве морского   флота, что стало с «Викеном».      

— Ты прав, Жоэль, — отвечала Гульда. — Я   думаю, нам следует все ему рассказать. Но давай подождем, пока он оправится от   раны.      

— Ну, с этим задержки не будет! — заверил ее брат.      

К концу недели Сильвиус Хог уже не нуждался в посторонней   помощи, чтобы выходить из своей комнаты, хотя еще слегка прихрамывал. Он   выбирался из дома, чтобы посидеть на скамейке во дворе, в тени густой листвы.   Отсюда можно было любоваться вершиной Геусты, которая сверкала в солнечных   лучах, а внизу, у его ног, ревел Маан, унося вдаль поваленные деревья.      

Он мог также наблюдать за путниками, идущими по Даальской   дороге к Рьюканфосу. Чаще всего то были туристы; некоторые из них   останавливались на часок-другой в гостинице фру Хансен, чтобы пообедать или   поужинать. Проходили здесь и студенты из Христиании с рюкзаками за спиной и   маленькими норвежскими кокардами[76] на   фуражках.      

Студенты, конечно, знали профессора Хога. И нужно было   видеть, с какой радостью молодежь приветствовала своего наставника и как долго,   сердечно, беседовала с ним.      

— Вы… здесь, господин Сильвиус?!      

— Да, друзья мои!      

— А мы-то думали, что вы спустились в Хардангер!      

— И вы ошиблись: на самом-то деле я чуть было не   спустился в Рьюканфос.      

— О, теперь мы будем всем рассказывать, что встретили   вас здесь, в Даале!      

— Да, в Даале… с перевязанной ногой!      

— К счастью, вы нашли надежный приют и хороший уход в   гостинице фру Хансен!      

— Да, лучшего и придумать трудно.      

— Это верно, лучшего не бывает!      

— А более славных людей вы когда-нибудь встречали?      

— Никогда! — весело объявляли юные туристы.      

И все они пили за здоровье Гульды и Жоэля, столь известных   на Телемарке и за его пределами.      

Профессор принимался описывать свое приключение. Он не   скрывал, что был неосторожен. Рассказывал, кто и как его спас. И выражал   искреннюю признательность спасителям.      

— Если я пробуду здесь до тех пор, пока не выплачу долг   благодарности, — добавлял он, — то моему курсу законоведения   предстоит долгая отсрочка, друзья мои, так что можете гулять сколько вам   угодно!      

— Ах так, господин Сильвиус! — восклицала веселая   компания. — Уж не прелестная ли Гульда удерживает вас в Даале?      

— Гульда — прекрасная девушка, друзья мои, просто   очаровательная, но, клянусь Святым Олафом, мне ведь уже шестьдесят лет!      

— За здоровье господина Сильвиуса!      

— И за ваше, юные мои друзья! Путешествуйте по стране,   знакомьтесь с нею, учитесь, познавайте новое, развлекайтесь! В вашем возрасте   любая погода хороша! Но только остерегайтесь тропы у Марииного камня! Жоэль и   Гульда не каждый день бывают там, чтобы спасать неосторожных вроде меня!      

Наконец гости удалились, оглашая всю долину шумным и   радостным «Gog aften».      

Два-три раза Жоэль вынужден был отлучиться из дома, чтобы   сопровождать туристов при восхождении на Геусту. Сильвиус Хог порывался идти   вместе с ним. Рана его на ноге уже начала затягиваться. Но девушка решительно   запретила профессору слишком сильно утомляться, а уж когда Гульда что-либо   запрещала, приходилось ей подчиняться.      

И однако, любопытнейшая гора эта Геуста, чей главный пик,   изборожденный белыми от снега трещинами, вздымается над густым ельником, точно   седая голова над пышными зелеными брыжами.[77] А   какой великолепный вид открывается во все стороны с вершины горы! На востоке   виден округ Нюмедааль, на западе — весь Хардангер с его грандиозными ледниками,   у подножия горы — извилистое ущелье Вестфьорддааля между озерами Мьос и Тинн,   сам Дааль с его миниатюрными, словно игрушечными домиками и быстрым Мааном,   который сверкающей змейкой вьется по изумрудно-зеленым равнинам.      

Для восхождения на Геусту Жоэль уходил из-дому в пять часов   утра, а возвращался к шести вечера. Сильвиус Хог и Гульда шли ему навстречу.   Они поджидали его возле хижины паромщика. Сойдя с парома на берег и   распрощавшись с туристами, Жоэль обменивался с встречающими сердечным   рукопожатием, и они проводили втроем приятнейший вечер. Профессор все еще   слегка прихрамывал, но никогда не жаловался. Похоже было, что он не слишком   торопится выздоравливать или, иными словами, покидать гостеприимный кров фру   Хансен.      

А время бежало быстро. Сильвиус Хог сообщил в Христианию   письмом, что останется в Даале еще на некоторое время. Слухи о его приключении   в Рьюканфосе облетели всю страну. Газеты поведали о нем довольно красочно, а   некоторые даже в драматических тонах. В результате на гостиницу обрушился целый   поток писем, не говоря уж о газетах и журналах. И все их приходилось читать. И   на все послания приходилось отвечать. Делать нечего, Сильвиус Хог и читал и   отвечал, а в процессе этого обмена корреспонденцией имена Жоэля и Гульды   обретали известность по всей Норвегии.      

Однако пребывание в гостинице фру Хансен не могло   затягиваться до бесконечности, а Сильвиус Хог все еще не определил, каким же   образом вернуть долг признательности своим хозяевам. Со временем он начал   понимать, что семья эта далеко не так счастлива, как ему показалось вначале.   Нетерпение, с которым брат и сестра ежедневно ожидали почты из Христиании или   из Бергена, их растерянность и даже печаль, когда они не находили в ней писем   для себя, говорили о многом.      

Наступило девятое июня. А о «Викене» по-прежнему никаких   новостей. Он запаздывал уже на целых две недели против указанного срока! И ни   одного письма от Оле! Ничего, что могло бы утешить исстрадавшуюся Гульду.   Бедная девушка впала в отчаяние, и Сильвиус Хог часто видел следы слез на ее   печальном личике, когда она входила к нему по утрам.      

«Что же происходит? — думал он. — Они явно боятся   какого-то несчастья, но скрывают это от меня. Неужели это семейная тайна, в   которую не положено посвящать посторонних? Но разве я все еще посторонний? Нет,   они так наверняка не считают. Что ж, как только я объявлю об отъезде, они,   может быть, поймут, что их покидает искренний, настоящий друг».      

И вот настал день, когда он сказал:      

— Друзья мои, приближается время, когда я, к моему   великому огорчению, должен буду с вами расстаться.      

— Как, господин Сильвиус, уже?! — воскликнул   Жоэль, не сумев совладать с волнением.      

— Да, здесь, подле вас, время бежит незаметно! А ведь я   в Даале уже семнадцать дней!      

— Неужто?.. Семнадцать дней! — промолвила Гульда.      

— Именно так, милое мое дитя, и отпуск мой подходит к   концу. Я не хотел бы терять ни недели, если все же решу завершить мое   путешествие, пройдя через Драммен и Конгсберг. И однако, если стортинг обязан   вам тем, что ему не пришлось подыскивать на мое место нового депутата, то ни   он, ни сам я не знаем, как отблагодарить…      

— О, господин Сильвиус!.. — воскликнула девушка,   пытаясь помешать ему говорить.      

— Ну хорошо, хорошо, Гульда! Я понял, что мне запрещено   говорить на эту тему, по крайней мере здесь…      

— Ни здесь, ни где бы то ни было! — твердо заявила   девушка.      

— Пусть будет так! Здесь я себе не хозяин и вынужден   подчиниться. Но вы и Жоэль должны непременно приехать ко мне в Христианию.      

— К вам, господин Сильвиус?      

— Да, ко мне, погостить в моем доме несколько дней, и,   разумеется, вместе с фру Хансен.      

— Но кто же займется гостиницей, если мы уедем? —   спросил Жоэль.      

— Когда летний сезон закончится, гостиница сможет и   подождать. Итак, я твердо намерен приехать за вами в конце осени…      

— Ах, господин Сильвиус, это будет очень трудно! —   сказала девушка.      

— Напротив, друзья мои, напротив, очень легко. И не   вздумайте отказываться, я и слушать ничего не хочу. Я привезу вас к себе и   поселю в самой красивой комнате, под присмотром моих старых слуг Кэт и Финка,   вы будете жить там как мои дети, и тогда, быть может, скажете мне откровенно,   что я могу сделать для вас.      

— Что вы можете сделать для нас, господин   Сильвиус?.. — откликнулся Жоэль, глядя на сестру.      

— Да, братец!.. — сказала Гульда, поняв его намерение.      

— Ну так вот, господин Сильвиус, вы могли бы оказать   нам величайшую честь!      

— Какую же?      

— Если это не слишком нарушит ваши планы,   присутствовать на свадьбе моей сестры Гульды.      

— На ее свадьбе! — вскричал депутат. — Как,   разве моя милая Гульда выходит замуж? И я еще ничего об этом не знаю?!      

— Ах, господин Сильвиус! — грустно промолвила   девушка, и глаза ее наполнились слезами.      

— Так когда же свадьба?      

— Когда Господу Богу будет угодно вернуть нам ее жениха   Оле! — ответил Жоэль.      

 Глава XI      

       

И Жоэль поведал всю историю Оле Кампа. Сильвиус Хог, глубоко   взволнованный этим рассказом, слушал с напряженным вниманием. Теперь он знал   все. Ему дали прочесть последнее письмо жениха, где тот извещал о скором   приезде. Но Оле не вернулся. Какая же тоска, какие страхи должны были довлеть   над всей семьей Хансен!      

«А я-то воображал, что живу среди счастливых людей!» — думал   Сильвиус Хог.      

И однако, хорошенько поразмыслив, он решил, что брат и   сестра напрасно отчаиваются, еще остается проблеск надежды. Их испуганное   воображение удваивало количество пролетавших дней мая и июня, которые они   считали и пересчитывали без конца.      

Профессор представил им свои доводы, не ободряя впустую, а   тщательно и серьезно обосновывая причины опоздания «Викена».      

Но лицо его оставалось озабоченным: печаль Жоэля и Гульды   глубоко тронула его.      

— Вот что, дети мои, — начал он. — Сядьте-ка   рядышком, и давайте потолкуем.      

— Ох, ну что вы можете сказать нам?! — воскликнула   девушка, не в силах совладать со своим горем.      

— Я скажу только то, что думаю, — ответил профессор, —   а именно: я выслушал рассказ Жоэля, и мне кажется, что беспокойство выходит за   рамки разумного. Не хочу вселять в вас беспочвенные надежды, но твердо   намереваюсь расставить все по своим местам.      

— Увы, господин Сильвиус! — ответила   Гульда. — Мой бедный Оле погиб вместе с «Викеном»… Я больше никогда его не   увижу!      

— Сестра, сестра! — взволнованно сказал   Жоэль. — Прошу тебя, успокойся, дай господину Сильвиусу договорить…      

— И главное, сохраним присутствие духа, дети мои! Итак,   Оле должен был вернуться в Берген между пятнадцатым и двадцатым мая?      

— Да, именно так сказано в его письме, —   подтвердил Жоэль. — А у нас нынче уже девятое июня.      

— И стало быть, опоздание «Викена» составляет двадцать   дней против крайнего указанного срока. Согласен, это странно. Однако невозможно   требовать от парусника такой же точности, как от парохода.      

— То же самое я и твержу Гульде, как раз то же   самое! — вскричал Жоэль.      

— И вы совершенно правы, мой мальчик, — одобрил   его Сильвиус Хог. — Кроме того, вполне возможно, что «Викен» — старое,   тихоходное судно, как большинство рыбацких шхун, промышляющих у   Ньюфаундленда, — не может развить большой скорости, особенно будучи тяжело   нагруженным. С другой стороны, погода в эти последние несколько недель стояла   прескверная. И может быть, «Викен» не вышел в открытое море в указанные дни. А   тогда достаточно недельного опоздания, чтобы «Викен» не смог вернуться в срок,   а вы не смогли получить от Оле новой весточки. То, что я говорю, есть результат   серьезного анализа сложившегося положения. Кроме того, вы ведь не знаете: а   вдруг «Викен» получил указание доставить свой груз в другой порт, — ведь   спрос на рыбу то и дело меняется.      

— Но тогда Оле написал бы об этом! — ответила   Гульда, которая боялась довериться даже такой слабой надежде.      

— Вероятно, он и написал, но в таком случае задержаться   мог не «Викен», а почта вместе с кораблем из Америки. Предположим, их шхуна   зашла в какой-нибудь американский порт, — тогда понятно, почему ни одно из   его писем еще не прибыло в Европу.      

— Из Америки… но почему, господин Сильвиус?      

— Так иногда случается: стоит упустить хоть одно   почтовое судно, как новости не скоро дойдут до ваших друзей… В любом случае,   можно сделать очень простую вещь: запросить сведения у бергенских арматоров. Вы   знакомы с кем-нибудь из них?      

— Да, — ответил Жоэль. — Это господа братья   Хелп.      

— Как, компания «Хелп и сыновья»? — вскричал   Сильвиус Хог.      

— Да.      

— Но я же отлично их знаю. Хелп-младший, как его   называют, хотя он мне ровесник, — один из моих близких друзей. Мы часто   ужинали вместе в Христиании. Братья Хелп, подумать только, дети мои!   Разумеется, я узнаю у них все, что касается «Викена». Сегодня же напишу им, а   если понадобится, и сам съезжу в Берген.      

— О, как вы добры, господин Сильвиус! —   воскликнули разом Гульда и Жоэль.      

— Ну-ну, только не вздумайте меня благодарить, я   категорически запрещаю! Разве я благодарил вас за то, что вы сделали там, в   горах?.. Мне наконец подвернулся случай оказать такую мелкую услугу за свое   спасение, а вы уже восторгаетесь мною!      

— Но ведь вы собирались возвращаться в   Христианию, — робко заметил Жоэль.      

— Ну так что же, я поеду не туда, а в Берген, раз мне   необходимо попасть в Берген!      

— Значит, вы собираетесь покинуть нас, господин   Сильвиус, — грустно сказала Гульда.      

— Нет-нет, теперь я с вами ни за что не расстанусь,   дорогая моя девочка! Я все-таки свободен в своих действиях и, пока не выясню, в   чем тут дело, не уеду, разве что вы сами выставите меня за дверь…      

— Ох, что вы говорите!      

— Словом, я твердо намерен оставаться в Даале до   возвращения Оле. Мне очень хочется познакомиться с женихом нашей милой Гульды.   Он наверняка такой же славный парень, как Жоэль.      

— О да, они похожи, как братья! — подтвердила   Гульда.      

— Так я и знал! — воскликнул профессор, чей   жизнерадостный нрав быстро взял верх над грустными размышлениями.      

— Нет, Оле похож только на Оле, господин   Сильвиус, — возразил Жоэль, — ему не требуется походить на   кого-нибудь, чтобы иметь благороднейшее сердце.      

— Возможно, милый мой Жоэль, возможно, и ваши слова   заставляют меня желать скорейшего знакомства с ним. О, я уверен, это произойдет   в самом скором времени. Интуиция подсказывает мне, что «Викен» не задержится с   возвращением.      

— Да услышит вас Господь!      

— А почему бы ему и не услышать меня?! У него слух   тонкий. Я же непременно хочу присутствовать на свадьбе Гульды, коль скоро вы   меня пригласили. А стортинг, я думаю, охотно предоставит мне несколько   дополнительных недель отпуска. Ведь пришлось бы ему дать мне вечный отпуск,   если бы я остался в Рьюканфосе, как, впрочем, того и заслуживал!      

— Ах, господин Сильвиус, как хорошо и складно вы   говорите, — сказал Жоэль, — и сколько добра делаете нам!      

— О, не столько, сколько мне хотелось бы, друзья мои,   ибо вам я обязан жизнью и пока еще не смог…      

— Нет-нет, не надо больше о том случае.      

— Напротив, надо! Разве это я сам, своими силами,   вырвался из когтей Maristien?! Разве сам добрался до гостиницы Дааля? Разве сам   вылечился, не прибегая к помощи эскулапов[78] с   медицинского факультета? Нет! И предупреждаю вас, я упрям, как мул! Так что   коли уж я решил повеселиться на свадьбе Гульды и Оле Кампа, клянусь Святым   Олафом, я на ней повеселюсь!      

Надежда — вещь замечательная. Можно ли было не проникнуться   той уверенностью, которая исходила от Сильвиуса Хога?! И он убедился в успехе,   увидев слабую улыбку, озарившую личико бедняжки Гульды. Как ей хотелось   поверить ему!.. Как хотелось надеяться!..      

И профессор решил подкрепить свои слова:      

— Итак, не забывайте, время бежит быстро. Нужно   начинать готовиться к свадьбе.      

— Да мы уже три недели как готовимся к ней, господин   Сильвиус, — ответила Гульда.      

— Вот и прекрасно! Только не вздумайте бросать это на   полпути!      

— Бросать? — переспросил Жоэль. — Но у нас   уже все готово.      

— Да неужели? И юбка невесты, и корсаж с филигранными   пуговицами, и пояс, и подвески?      

— Даже подвески!      

— И блестящая корона, которая увенчает мою маленькую   Гульду и будет светиться, словно нимб?      

— Да, господин Сильвиус.      

— И приглашения уже разосланы?      

— Да, все разосланы или сделаны устно, — отвечал   Жоэль, — включая и самое важное для нас — ваше!      

— И подружка невесты уже выбрана среди самых разумных   девушек Телемарка?      

— Да, среди самых разумных и самых красивых, —   подтвердил молодой человек, — ведь это фрекен[79] Зигфрид Хельмбе из Бамбле.      

— Нет, вы только послушайте, как он это сказал, славный   мой мальчик! — заметил профессор. — И как он покраснел при этом!   Ай-ай-ай! Уж не предстоит ли фрекен Зигфрид Хельмбе из Бамбле стать фру Жоэль   Хансен из Дааля?      

— Да, господин Сильвиус, — ответила Гульда. —   Зигфрид — моя лучшая подруга.      

— Стало быть, вас ждет еще одна свадьба! —   воскликнул депутат. — И я уверен, что меня пригласят и на нее, а я и не   подумаю отказаться! Нет, решительно, мне придется подать в отставку и покинуть   стортинг, — ведь мне некогда будет там заседать! Итак, я выступлю   свидетелем на вашей свадьбе, мой милый Жоэль, после того, как побываю им, с   вашего разрешения, на бракосочетании вашей сестры. Да, ей-богу, вы делаете со   мной все что хотите… а, вернее сказать, то, что я сам хочу. Обнимите-ка меня,   милая Гульда! Вашу руку, мой мальчик! А теперь за дело: нужно написать моему   другу Хелпу-младшему в Берген.      

Брат с сестрою покинули комнату на первом этаже, в которой   профессор, по его словам, обосновался прочно и надолго, и вернулись каждый к   своим занятиям, хоть немного ободренные забрезжившей перед ними надеждой.   Сильвиус Хог остался один.      

— Бедная, несчастная девочка! — прошептал   он. — Да, я заставил ее на миг позабыть о своем горе!.. Вселил в нее   некоторую надежду!.. Но опоздание это действительно слишком затянулось, а море   в такое время года не щадит никого!.. Что, если «Викен» погиб? Что, если Оле   больше не вернется?!      

И профессор взялся за письмо к бергенским арматорам. Он   просил посвятить его в мельчайшие подробности всего, что касалось рыболовного   рейса «Викена». Он осведомился о том, не могло ли какое-нибудь заранее   обусловленное или непредвиденное обстоятельство изменить курс корабля и   направить его в другой порт. Ему необходимо было возможно скорее узнать, как   негоцианты и моряки в Бергене истолковывают эту задержку. И наконец, он просил   своего друга Хелпа-младшего собрать о шхуне самые точные сведения и прислать   ему с обратной почтой.      

В этом настойчивом письме Сильвиус Хог разъяснял также,   почему он интересуется молодым боцманом с «Викена», чем обязан его невесте и с   какой радостью подал бы хоть ничтожную надежду детям фру Хансен.      

Как только письмо было закончено, Жоэль отнес его на почту в   Мел. Назавтра ему предстояло уйти по назначению и прибыть в Берген   одиннадцатого июня. А значит, двенадцатого вечером или, самое позднее,   тринадцатого утром господин Хелп-младший должен ответить.      

Около трех дней ожидания! Какими же долгими показались они   обитателям Дааля! И однако, благодаря успокаивающим словам и убедительным   доводам профессору удалось несколько смягчить напряжение этих томительных дней.   Сейчас, когда он узнал тайну Гульды, у них было о чем беседовать, и каким   великим утешением для Жоэля и его сестры оказалась возможность без конца   вспоминать пропавшего друга!      

— Теперь я член вашей семьи! — повторял Сильвиус   Хог. — Да-да, что-то вроде старого дядюшки, прибывшего, скажем, из Америки   или откуда-нибудь еще.      

И верно, он стал членом их семьи, и от него теперь ничего не   скрывали.      

Кстати, не прошло для профессора незамеченным и отношение   обоих молодых людей к матери. Та сдержанность, которую фру Хансен неизменно   проявляла в его присутствии, вряд ли объяснялась беспокойством о судьбе Оле   Кампа. И он счел нужным обсудить это с Жоэлем. Но тот не знал, что ответить.   Тогда Сильвиус Хог решил расспросить саму фру Хансен, но натолкнулся на такую   неодолимую замкнутость, что счел разумным отступиться. Делать нечего, —   быть может, будущее покажет, какие тайны скрывались за этим молчанием.      

Как он и предвидел, ответ Хелпа-младшего пришел в Дааль   тринадцатого июня. Жоэль еще на рассвете отправился навстречу почтальону и   принес письмо в большой зал, где профессор сидел в обществе фру Хансен и ее   дочери.      

При виде письма все смолкли. Гульда смертельно побледнела,   сердце у нее забилось так сильно, что она не смогла вымолвить ни слова и только   сжала руку брата, взволнованного не меньше ее.      

Сильвиус Хог распечатал письмо и прочел его вслух.      

Но, к великому огорчению, ответ Хелпа-младшего содержал лишь   самые общие сведения, и профессор не смог скрыть растерянности перед молодыми   людьми, слушавшими его со слезами на глазах.      

«Викен» действительно покинул Сен-Пьер и Микелон в даты,   указанные Оле Кампом. Это было абсолютно достоверно, так свидетельствовали   другие корабли, прибывшие в Берген за последнее время. Но они не встретили   шхуну на обратном пути домой. Сами они претерпели жестокие штормы близ   Исландии, однако им удалось спастись. А стало быть, и у «Викена» имелись шансы   на благополучный исход. Возможно, он где-нибудь укрывался от бури. К тому же   это было надежное, крепкое судно, с прекрасным опытным капитаном Фрикелем из   Хаммерсфеста и бывалым экипажем, не раз с честью выходившим из беды. Но,   разумеется, опоздание шхуны внушало тревогу, и, если оно затянется, придется,   как ни прискорбно, признать, что «Викен» затонул вместе со всем своим грузом и   экипажем.      

Далее Хелп-младший выражал сожаление, что не может сообщить   добрых вестей о молодом родственнике Хансенов. Он в самых лестных выражениях   писал об Оле Кампе, вполне достойном того участия, какое принимал в его судьбе   Сильвиус.      

Письмо заканчивалось уверениями Хелпа-младшего в крайнем   расположении к профессору и самых добрых чувствах к его близким. И наконец, он   обещал незамедлительно сообщать своему другу все новости о «Викене», буде тот   объявится в каком-либо из норвежских портов.      

Бедная Гульда, трепеща, почти теряя сознание, слушала   Сильвиуса Хога, читавшего это письмо; когда он кончил, она зарыдала.      

Жоэль сидел молча, скрестив руки на груди и не осмеливаясь   даже взглянуть на сестру.      

Фру Хансен, по окончании чтения, тоже не промолвив ни слова,   удалилась к себе в комнату. Чувствовалось, что она ждала этого несчастья, как,   вероятно, готовилась и ко многим другим.      

Когда она вышла, профессор знаком подозвал к себе брата и   сестру. Он хотел еще и еще говорить об Оле Кампе, находя все новые объяснения   его отсутствию, и отыскивал их с убежденностью, по меньшей мере странной после   письма Хелпа-младшего. «Нет, никакой беды еще не произошло… у него   предчувствие… нельзя терять надежды… он уверен. Разве не приходилось им слышать   о еще более продолжительных задержках кораблей, плавающих в суровых северных   морях от Норвегии до Ньюфаундленда? Прочь сомнения и страх! Разве «Викен» не   крепкая шхуна с опытным капитаном и надежным экипажем и, следовательно, имеющая   куда больше шансов на благополучное возвращение, чем другие суда, прибывшие в   порт? Несомненно, это так, и не иначе!»      

— Будем же надеяться, дети мои! — заключил   он. — Надеяться и ждать! Предположим, что «Викен» потерпел крушение между   Исландией и Ньюфаундлендом: тогда почему же многочисленные суда, что   возвращаются тем же курсом в Европу, не обнаружили его обломков? Но ведь они их   не обнаружили! Ни один не был найден в тех местах, хотя по окончании   рыболовного сезона там проходит великое множество шхун. Но, разумеется, нужно   действовать, попытаться раздобыть более точные сведения. Если в течение этой   недели мы не получим вестей от «Викена» или самого Оле, я съезжу в Христианию,   обращусь в Министерство морского флота и организую поиски судна, которые, я   уверен, приведут к самым благоприятным результатам.      

Хотя профессор и говорил весьма убедительно, Жоэль и Гульда   ясно почувствовали, что в словах его недостает той уверенности, какая отличала   их до получения бергенского письма — письма, не оставившего им ни искры   надежды. Теперь Сильвиус Хог уже остерегался упоминать о близкой свадьбе Гульды   и Оле Кампа. И однако, он твердил с неослабевающим оптимизмом:      

— Нет! Это невозможно! Оле больше не вернется в дом фру   Хансен? Оле не женится на Гульде? Никогда, никогда я не поверю в такое   несчастье!      

Подобная убежденность была типичной чертой Сильвиуса Хога.   Он черпал ее в энергии своего характера, в природной своей силе, в несокрушимом   жизнелюбии. Но как заставить других проникнуться ею, как ободрить тех, кого так   больно задевала судьба «Викена»?!      

Прошло еще несколько дней. Сильвиус Хог окончательно   поправился и начал совершать долгие прогулки в окрестностях Дааля. Он уводил с   собою Гульду и ее брата, стараясь не оставлять их наедине с грустными мыслями.   Однажды все трое прошли пешком вверх по долине Вестфьорддааля, одолев почти   половину пути до водопадов Рьюкана. На следующий день они спустились вниз в   направлении Мела и озера Тинн. Им случилось даже отсутствовать целые сутки,   когда очередная экскурсия привела их в Бамбле, где профессор познакомился с   фермером Хельмбе и его дочерью Зигфрид. Можете себе представить, как радостно   та встретила свою бедную Гульду и сколько теплых слов нашла для ее утешения!      

Тем временем Сильвиус Хог подал своим славным хозяевам   слабую надежду. Он написал в Министерство морского флота в Христиании, и теперь   правительство также занялось судьбою «Викена». Корабль непременно отыщут! Оле   наверняка найдется! Его нужно ждать со дня на день. И свадьба будет сыграна,   хотя и с полуторамесячным опозданием! Добряк Сильвиус высказывал такую   неколебимую уверенность, что она действовала на его слушателей куда сильнее   самих аргументов.      

Визит в семью Хельмбе немного утешил детей фру   Хансен, — они вернулись домой гораздо более спокойными, нежели раньше.      

Настало пятнадцатое июня. «Викен» запаздывал уже на целый   месяц. Для такого сравнительно короткого перехода — от Ньюфаундленда до норвежского   побережья — подобная задержка выглядела и в самом деле чрезмерной даже для   парусника.      

Гульда умирала от горя. Брат уже не находил слов для ее   утешения. При виде этих двух несчастных, впавших в беспросветное отчаяние,   профессор тщетно силился выполнить задачу, которую поставил перед собою:   сохранить в их душах хоть искру надежды. Гульда и Жоэль переступали порог дома   лишь затем, чтобы поглядеть в сторону Мела или выйти на дорогу к Рьюканфосу.   Оле Камп должен был приехать из Бергена, но мог появиться и со стороны   Христиании, если бы «Викен» изменил курс. Скрип повозки, раздавшийся из-за   леса, отдаленный крик, чей-нибудь силуэт[80] на   повороте дороги — все заставляло взволнованно трепетать их сердца, но, увы,   напрасно! Со своей стороны, жители Дааля тоже были настороже, ходили встречать   почтальона вверх и вниз по течению Маана. Все прониклись горячим участием к   этой семье, столь любимой в их крае, жалели беднягу Оле, — ведь он был   почти коренным жителем Телемарка! А из Бергена и Христиании по-прежнему ни   одного письма с вестями о пропавшем моряке!      

Шестнадцатого июня — все еще ничего. «Сильвиусу Хогу не   сиделось на месте. Он понял, что должен действовать самолично. И объявил, что,   если письмо не придет и завтра, он отправится в Христианию и убедится на месте,   действительно ли проводились поиски. Конечно, при этом ему придется расстаться   с Гульдой и Жоэлем, но поездка необходима, и, как только он предпримет все   нужные шаги, тотчас вернется.      

Семнадцатого июня бóльшая часть дня — самого, быть может,   грустного из всех дней ожидания — прошла в крайнем унынии. Сильвиусу Хогу никак   не удавалось завязать беседу, не находилось ни ободряющих слов, ни удачных   мыслей. Все, что он мог сказать, было уже говорено-переговорено! А бесплодное   ожидание сводило на нет все его прежние аргументы.[81]      

— Завтра утром я отправлюсь в Христианию! —   решительно сказал он. — Жоэль, раздобудьте-ка мне повозку. Вы проводите   меня до Мела и вернетесь обратно в Дааль.      

— Хорошо, господин Сильвиус, — ответил тот. —   Но разве вы не хотите, чтобы я довез вас до места?      

Профессор отрицательно качнул головой, указав ему взглядом   на Гульду, которую не хотел лишать общества брата.      

В этот момент на дороге, ведущей в Мел, послышался еле   различимый шум. Все прислушались. Вскоре сомнения отпали: то был шум повозки,   которая мчалась в сторону Дааля. Кто же это ехал — какой-нибудь путешественник,   желающий заночевать в гостинице? Вряд ли, — туристы редко прибывали сюда в   столь поздний час.      

Гульда, дрожа всем телом, вскочила с места. Жоэль бросился к   двери, распахнул ее и всмотрелся.      

Шум приближался. Да, это и впрямь был топот лошадиных копыт   и скрип колес. Но жестокий порыв ветра заставил Жоэля прикрыть дверь.      

Сильвиус Хог нервно шагал взад-вперед по залу. Брат и сестра   сидели рядом, замерев в ожидании.      

Сейчас повозка должна была находиться не более чем в   двадцати метрах от дома. Замедлит ли она ход? Или проедет мимо?      

Сердца присутствующих сильно забились.      

Повозка остановилась. Послышался чей-то голос, звали хозяев.   Но это не был голос Оле Кампа.      

Раздался стук в дверь.      

Жоэль отворил ее.      

На пороге стоял незнакомый человек.      

— Господин Сильвиус Хог? — спросил он.      

— Это я, — ответил профессор, выступив   вперед. — Кто вы, друг мой?      

— Нарочный из Министерства морского флота Христиании.      

— Вы привезли письмо для меня?      

— Да, вот оно.      

И человек вынул большой конверт с печатями министерства.      

У Гульды подкосились ноги. Жоэль подхватил ее и усадил на   скамеечку. Ни тот, ни другая не осмеливались просить Сильвиуса Хога поскорее   распечатать письмо.      

Наконец он вскрыл его и прочел следующее:      

       

«Господин профессор!       

В ответ на ваш последний запрос   посылаю в приложении к настоящему письму документ, подобранный в море датским   судном пятого июня сего года. К сожалению, указанный документ не оставляет   более сомнений в гибели «Викена»…»       

       

Не дочитав письмо, Сильвиус Хог извлек из конверта документ,   о котором шла речь, — листок бумаги, который он недоуменно повертел в   руках.      

Это был лотерейный билет за номером 9672.      

На обороте билета было нацарапано несколько строчек:      

       

«3 мая.       

Дорогая Гульда, «Викен» сейчас   затонет… Этот билет — все мое богатство. Поручаю его воле Божией, пусть он   дойдет до тебя и, поскольку меня не будет, прошу тебя присутствовать при   розыгрыше. Шлю его вместе с последней мыслью о тебе. Гульда, поминай меня в   молитвах! Прощай, дорогая моя невеста, прощай!       

Оле КАМП».       

       

 Глава XII      

       

Так вот в чем заключался секрет молодого моряка! Вот на что   он уповал, надеясь подарить состояние своей невесте! Лотерейный билет,   купленный незадолго до отъезда… В момент кораблекрушения он запечатал его в   бутылку и бросил в море, посылая любимой последнее «прощай!».      

На этот раз даже Сильвиус Хог поник в отчаянии. Он молча   переводил взгляд с билета на письмо и обратно. Что тут говорить?! Можно ли   теперь сомневаться в катастрофе, постигшей «Викен», и в гибели всех, кто   находился на его борту?!      

Пока Сильвиус Хог читал письмо, Гульда вся сжалась и словно   окаменела в тоске. Но, услышав последние слова Оле, запечатленные на билете,   она без чувств упала на руки Жоэля. Девушку перенесли в комнату, и фру Хансен   привела ее в себя. Но Гульда захотела остаться одна и теперь, стоя на коленях у   постели, молилась за душу погибшего Оле Кампа.      

Фру Хансен вернулась в зал. Сперва она направилась к   профессору, как бы желая что-то сказать ему, но потом, видимо передумав, скрылась   в своей комнате.      

Жоэль, выйдя от сестры, тотчас покинул дом. Он задыхался   там, куда ворвались, казалось, все злые ветры земли. Ему требовался горный   воздух, горный ураган, и весь остаток ночи он прошагал по берегу Маана.      

Сильвиус Хог остался в одиночестве. Сраженный зловещей   новостью, он тем не менее очень скоро обрел привычную энергию. Пройдясь   несколько раз по залу, он прислушался, не зовет ли Гульда. Но в ее комнате   стояла тишина; тогда профессор присел к столу, и мысли его приняли иное   направление.      

«Как?! — говорил он себе. — Неужто девушка больше   никогда не увидит своего жениха! Неужто возможно такое страшное горе! Нет, нет!   Вся моя душа восстает против этого! Предположим, «Викен» действительно затонул,   но разве это непреложно доказывает гибель Оле? Я не могу поверить! При любом   кораблекрушении одно только время может показать, все ли погибли. Да, я не верю   в несчастье, я обязан не верить в него, даже если Гульда, Жоэль и все остальные   не разделят со мною мои сомнения. «Викен» затонул… Но разве не могли остаться   от него обломки на волнах, — ведь осталась же невредимой бутылка, в   которую бедняга Оле вложил свое последнее напутствие невесте и последнее свое   достояние».      

И Сильвиус Хог еще и еще раз оглядывал, вертел, щупал и   изучал клочок бумаги, на котором несчастный юноша строил надежды на   благополучие.      

Желая разглядеть его внимательнее, профессор встал,   прислушался, не зовет ли Гульда мать или брата, и, ничего не услышав, вошел к   себе в комнату.      

Билет принадлежал к так называемой Школьной лотерее Христиании,   в ту пору весьма популярной в Норвегии. Главный выигрыш составлял сто тысяч   марок, что равняется ста тысячам франков. Общая стоимость остальных выигрышей —   девяносто тысяч марок. Число билетов достигало одного миллиона, и в настоящее   время все они были распроданы.      

На билете Оле Кампа стоял номер 9672. Но, увы, вне   зависимости от того, проиграет или выиграет номер, на который делалась ставка,   через двадцать восемь дней, то есть к розыгрышу пятнадцатого июля, молодого   моряка здесь уже не будет. И, согласно последней воле жениха, Гульде предстояло   занять его место и откликнуться в случае успеха.      

Поднеся билет к стоящему на полу канделябру, Сильвиус Хог   внимательно вчитывался в строки, набросанные на оборотной стороне, словно искал   в них другой, тайный смысл.      

Они были написаны чернилами, твердым почерком,   свидетельствующим о том, что рука Оле при этом не дрожала. Значит, в момент   крушения «Викена» молодой боцман сохранял хладнокровие. Следовательно, он   находился в таких условиях, когда мог бы воспользоваться какими-нибудь   средствами к спасению, — схватиться, скажем, за обломок рангоута, за   оторванный планшир, если только все это не кануло в ту же пучину, где сгинула   шхуна.      

Чаще всего подобные документы, подобранные в море, более или   менее точно указывают, в каком районе судно потерпело бедствие. Здесь же не   значилась ни широта, ни долгота, ничего, что говорило бы, близ каких берегов   или островов затонула шхуна. Отсюда вывод: ни капитан, ни члены экипажа не   знали местонахождения «Викена». Наверняка он был сбит с курса одним из тех   яростных штормов, коим невозможно противостоять, а постоянно затянутое тучами   небо не позволило определить положение корабля по солнцу. И стало быть,   являлось опасение, что никому и никогда не удастся узнать, в какой точке   северной Атлантики, далеко или близко от Ньюфаундленда или Исландии, морская   бездна поглотила злосчастных моряков.      

И это обстоятельство отнимало последнюю надежду даже у того,   кто упорно противился отчаянию.      

В самом деле, укажи записка хотя бы туманный намек на координаты[82] судна, можно было бы   предпринять поиски, послать спасательное судно к месту кораблекрушения и   отыскать обломки, позволяющие определить их принадлежность «Викену». И кто   знает, не удалось ли одному или нескольким членам экипажа добраться до арктического   континента, где они сейчас терпят лишения, не имея возможности достичь родных   берегов?      

Вот какое предположение зародилось у Силъвиуса Хога, но вряд   ли оно порадовало бы Гульду и Жоэля; профессор и сам поостерегся бы делиться с   ними такой догадкой, ибо, не сбудься она, их постигло бы еще более мучительное   разочарование.      

«Однако, — раздумывал он, — если записка не   содержит никаких полезных указаний, то известно, по крайней мере, в каком   районе была подобрана бутылка. В письме из Христиании об этом не говорится, но   в министерстве-то должны знать. Разве нельзя использовать подобные сведения для   дальнейших поисков? Разве нельзя, приняв во внимание направление морских   течений и пассатов,[83] в   соответствии с примерной датой кораблекрушения, рассчитать… Нет, я должен   потребовать новых поисков, и притом спешных, как ни мало у нас шансов на успех.   И разумеется, я не брошу бедняжку Гульду. Пока мы не получим неопровержимых   доказательств гибели ее жениха, я в нее не поверю».      

Так рассуждал Сильвиус Хог, решив одновременно, что не   станет никого посвящать в свои дальнейшие действия и в те поиски, которые он   благодаря своему влиянию надеялся продолжить. Вот почему ни Гульда, ни ее брат   не узнали о том, что профессор опять написал в Христианию. Кроме того, он   отложил свой завтрашний отъезд на неопределенное время, а вернее сказать, на   несколько дней, по истечении которых собирался отправиться в Берген. Там он   хотел разузнать у господ Хелп все имеющее отношение к «Викену», посоветоваться   с наиболее опытными моряками и разработать план дальнейших поисков.      

А тем временем сведения, полученные Министерством морского   флота, просочились сперва в прессу Христиании, затем во все прочие газеты   Норвегии и Швеции, а за ними следом и в европейские издания; они подробно   описывали лотерейный билет, превратившийся в свидетельство катастрофы. Этот   последний привет жениха невесте тронул души читателей, и общественное мнение   прониклось к Оле и Гульде искренним сочувствием.      

Первым опубликовала историю «Викена» старейшая норвежская   газета «Morgen Blad». За нею остальные тридцать семь газет, выходившие в то   время в стране, также поведали ее своим читателям в самых трогательных   выражениях. «Morgen Blad» поместила на своих страницах картинку, изображающую   кораблекрушение. На ней «Викен», растерзанный бурей, с изодранными в клочья   парусами, со сломанными мачтами, погружался в морскую пучину. Стоящий на палубе   Оле бросал в волны бутылку с запиской и, с последней мыслью о Гульде, поручал   свою душу Господу. Сбоку, в аллегорической дали, окутанной легкой дымкой,   прибрежная волна выносила бутылку на берег, прямо к ногам юной безутешной   невесты. Все вместе было заключено в виньетку[84] лотерейного   билета, чей номер красовался сверху на видном месте. Картинка эта, при всей   своей наивности, имела громадный успех в здешних краях, где до сих пор верили в   легенды об ундинах[85] и   валькириях.[86]      

Затем история Оле и Гульды, обрастающая на ходу   подробностями и комментариями, дошла до Франции, Англии и Соединенных Штатов   Америки. Журналисты и иллюстраторы не жалели на нее перьев и красок. Юная   норвежка из Дааля, сама того не ведая, разбудила и взволновала общественное   мнение. Бедная девушка и заподозрить не могла, что сделалась знаменитостью.   Впрочем, даже это не смогло бы отвлечь ее от скорби, в которую она была   погружена.      

И нужно ли удивляться результату подобной шумихи на обоих   материках — результату вполне объяснимому, если принять во внимание тот факт,   что человеческая натура весьма охотно идет навстречу всему таинственному и   сверхъестественному? Лотерейный билет номер 9672, подобранный в море при   трагических обстоятельствах и столь необычным образом спасенный из волн, не мог   не оказаться счастливым. Уж не ему ли было предназначено выиграть главный приз   в сто тысяч марок?! Не он ли стоил целого состояния — того состояния, на которое   так горячо уповал Оле Камп?!      

Вот почему не приходится удивляться, что со всех концов   страны в Дааль посыпались предложения купить билет, если Гульда Хан-сен   согласится продать его. Сперва суммы, предлагаемые за билет, были вполне   скромны, но вскоре они стали увеличиваться день ото дня. И ясно было, что по   мере приближения дня розыгрыша цена билета будет только возрастать.      

Предложения о продаже поступали не только от жителей   скандинавских стран, охотно верящих в сверхъестественные силы, но даже из-за   границы, в первую очередь из Франции. За ними последовали флегматичные британцы   и даже американцы, хотя они, как известно, не любят выбрасывать свои доллары на   разные фантазии. Некоторые письма были адресованы прямо в Дааль. Газеты не   преминули опубликовать размеры денежных сумм, предлагаемых семье Хансен. Все   это напоминало маленькую биржу, чей курс акций постоянно менялся, —   правда, только в сторону повышения.      

Таким образом, цена за билет достигла многих сотен марок при   том, что у него был всего один шанс на миллион получить главный выигрыш.   Бессмысленно было рассчитывать на успех, но здравомыслие и суеверия — вещи   несовместимые. И разумеется, суеверия брали верх над рассудком, вселяя в души   людей сверхрадужные, почти несбыточные надежды.      

Так оно на самом деле и получилось. Спустя неделю газеты   сообщили, что цена билета поднялась до тысячи, потом до полутора тысяч и затем   перешагнула за две тысячи марок. Один англичанин из Манчестера предложил за   него целых сто фунтов стерлингов, то есть две с половиной тысячи марок. А некий   американец из Бостона увеличил ставку, объявив, что готов купить билет номер   9672Школьной лотереи Христиании за тысячу долларов, иными словами, почти за   пять тысяч франков.      

Само собой разумеется, что Гульду никак не волновал ажиотаж   публики. Она даже не читала писем по поводу билета, приходящих в Дааль. Однако   профессор счел нужным ознакомить ее с предложениями о продаже, поскольку Оле   Камп завещал билет номер 9672 именно ей.      

Но Гульда наотрез отказалась продать билет: ведь это было   последнее письмо ее жениха.      

Только не следует думать, что бедная девушка сделала это,   надеясь получить какой-нибудь выигрыш в лотерее. Отнюдь нет! Она видела в   билете лишь последнее воспоминание об Оле, которое собиралась благоговейно   хранить. Ей и в голову не приходило уповать на богатство, раз Оле не мог   разделить его с нею. Что может быть трогательнее и печальнее, нежели это   поклонение листку бумаги — памяти об ушедшем навсегда!      

И конечно, ставя Гульду в известность о различных выгодных   предложениях, ни Сильвиус, ни Жоэль не собирались оказывать на нее давление.   Она должна была следовать только велению своего сердца. И читатель уже знает,   что оно подсказало ей.      

Впрочем, Жоэль всецело одобрял поступок сестры. Билет Оле   Кампа не должен попасть в чужие руки, хотя бы за него предлагали золотые горы!      

Профессор, со своей стороны, не просто похвалил поступок   Гульды, — он поздравил ее с отказом вступать в торги. Да и можно ли было   представить себе, как билет продается и перепродается, переходя из рук в руки и   делаясь вульгарной разменной монетой, вплоть до того момента, когда тираж   лотереи превратит его, что вполне вероятно, в никчемный клочок бумаги?!      

Сильвиус Хог пошел еще дальше. Уж не был ли и сам он чуточку   суеверен? Нет, конечно! Но появись вдруг здесь Оле Камп, профессор наверняка   дал бы ему следующий совет:      

«Храните этот билет, мой мальчик, храните! Сперва Бог спас   от гибели его, затем вас! И, кто знает… кто знает… Нет, нужно подождать!»      

Если уж Сильвиус Хог, профессор законоведения и депутат   стортинга, рассуждал таким образом, можно ли было удивляться лихорадке,   овладевшей всеми остальными? Конечно нет: теперь выигрыш билета № 9672 ни   для кого не стал бы неожиданностью.      

Итак, решительно все обитатели гостиницы согласились с   благородным решением девушки — все, кроме ее матери.      

Действительно, фру Хансен непрестанными скрытыми намеками   осуждала дочь, особенно в ее отсутствие, причиняя Жоэлю острую душевную боль:   он боялся, что мать скоро перейдет от намеков к прямым укорам и начнет, втайне   от него, принуждать Гульду согласиться на сделанные предложения.      

— Пять тысяч марок за какой-то билет! — твердила   она. — Целых пять тысяч!      

Фру Хансен явно не понимала и не желала понимать, какие   благородные чувства привели ее дочь к отказу. Она видела только одно: огромную   сумму в пять тысяч марок. Стоило Гульде сказать слово — и это богатство будет   принадлежать им. Будучи типичной норвежкой, фру Хансен тем не менее не питала   никаких суеверных мыслей по поводу билета. И ее холодный рациональный ум не мог   примириться с тем, что кто-то готов пожертвовать пятью тысячами марок ради   ничтожной, миллионной доли шансов выиграть сто.      

Очевидно, если рассуждать здраво, отбросить предрассудки и   взглянуть правде в глаза, поступок этот, при столь рискованных обстоятельствах,   выглядел бессмысленным и неразумным. Но, повторяем, лотерейный билет являлся   для Гульды не залогом выигрыша, а последним письмом Оле Кампа, и, расстанься   она с ним, сердце ее разбилось бы от горя.      

А фру Хансен все более явно осуждала поведение дочери.   Чувствовалось, как в ней нарастает скрытое раздражение, и приходилось   опасаться, что наступит день, когда она попытается принудить Гульду   пересмотреть свое решение. Она уже не раз толковала об этом с Жоэлем, который,   разумеется, неизменно и безоговорочно принимал сторону сестры.      

Сильвиус Хог был, конечно, в курсе происходящего. Он   понимал, что все это усугубляет горе девушки, и сострадал ей всей душой.      

Жоэль иногда делился с ним своими переживаниями.      

— Ну разве моя сестра не права, отказываясь продавать   билет? — говорил он. — И разве я не прав, одобряя ее?      

— Без сомнения, правы, мой мальчик! — отвечал   Сильвиус Хог. — Разумеется, с математической точки зрения, ваша матушка   рассуждает куда как разумно. Но не все в этом мире измеряется математическими   расчетами, — они не имеют ничего общего с чувствами.      

В продолжение двух недель Гульде требовался постоянный уход.   Она была так подавлена горем, что здоровье ее внушало серьезные опасения.   Хорошо, что в присмотре за нею не было недостатка. По просьбе Сильвиуса Хога   его друг, знаменитый доктор Рек, приехал в Дааль для консультации. Осмотрев   юную больную, он предписал ей лишь физический и душевный покой, если таковой   возможен. Но единственным средством исцеления для Гульды стало бы возвращение   Оле, а этим средством располагал один лишь Господь Бог. Профессор не переставал   утешать девушку и внушать ей надежду на благополучный исход. Ибо, как это ни   покажется странным, Сильвиус Хог все еще не отчаивался!      

С момента появления билета в Даале прошло тринадцать дней.   Наступило тридцатое июня. Еще две недели, и в одном из просторных общественных   залов Христиании с большой помпой пройдет тираж Школьной лотереи.      

И как раз утром тридцатого июня депутат получил новое письмо   из Министерства морского флота. То был ответ на вторичную настойчивую просьбу о   поисках «Викена». Письмо уполномочивало его связаться с морским ведомством в   Бергене. Более того: в нем содержалось разрешение организовать немедленный   поиск судна при финансовой поддержке правительства.      

Профессор не посвятил в свои намерения ни Жоэля, ни Гульду.   Он просто объявил им о своем отъезде под предлогом неотложных дел, которые   задержат его всего на несколько дней.      

— Ах, господин Сильвиус, не покидайте нас! —   молила его девушка.      

— Покинуть вас!.. Вас, которые стали мне детьми! Да   разве это возможно! — отвечал он.      

Жоэль предложил профессору проводить его. Но Сильвиус Хог,   не желая, чтобы хозяева заподозрили, что он едет в Берген, позволил   сопровождать себя только до Мела. Вдобавок негоже было оставлять больную   наедине с матерью. Проведя несколько дней в постели, она теперь начала   вставать, но была еще крайне слаба и не выходила из комнаты; брат боялся   надолго разлучаться с нею.      

В одиннадцать часов повозка уже ожидала профессора у дверей   гостиницы. Попрощавшись с Гульдой, он уселся рядом с Жоэлем, и вскоре раскидистые   березы, росшие у берега за поворотом дороги, скрыли их от глаз провожающих.      

В тот же вечер юноша вернулся обратно в Дааль.      

 Глава XIII      

       

Итак, Сильвиус Хог отправился в Берген. Его природное   упорство и энергичный характер, покачнувшиеся было от минутного отчаяния,   быстро взяли над ним верх. Он отказывался верить в гибель Оле Кампа и мириться   с тем, что Гульда никогда больше не увидит своего жениха. Нет! Он не поверит   такому до тех пор, пока не получит неопровержимых доказательств обратного. Это   было, как говорится, «сильнее его».      

Но разве располагал он хоть каким-нибудь доводом, на котором   мог бы строить планы своих действий в Бергене? Впрочем, один такой довод   нашелся, правда, довольно шаткий.      

Он знал, в какой день Оле Камп бросил в море бутылку с   билетом, а также какого числа и в каком районе она была найдена. Об этом   сообщалось в письме Министерства морского флота — оно-то и побудило его на   срочную поездку в Берген, где профессор намеревался войти в сношения с торговым   домом Хелпов и наиболее опытными местными мореходами. Быть может, эти сведения   помогут направить поиски «Викена» по верному пути.      

Поездка прошла без всяких задержек. Прибыв в Мел, Сильвиус   Хог отослал обратно Жоэля с повозкой, а сам сел на одно из тех легких   суденышек, что переправляют путешественников через озеро Тинн. Добравшись до   Тиннусета, профессор, вместо того чтобы направиться к югу, то есть в сторону   Бамбле, нанял другую повозку и поехал самой короткой дорогой Хардангера к   заливу, носящему то же имя. Там он пересел на маленький пароходик «Рун»,   доставивший его к нижней оконечности мыса, затем преодолел множество извилистых   фьордов с малыми и большими островами, коими усеяна вся прибрежная полоса   Норвегии, и наконец второго июля высадился в Бергене.      

Этот старинный город, омываемый водами двух фьордов — Сонь и   Хардангера, — раскинулся в живописнейшей местности, которую можно было бы   принять за Швейцарию, если бы вокруг последней плескались волны Средиземного   моря. Величественная ясеневая аллея ведет от гавани к предместьям Бергена.   Высокие остроконечные крыши сверкают белизною, напоминающей арабские селения;   все эти дома расположены на территории, имеющей форму неправильного   треугольника; здесь-то и обитают тридцать тысяч бергенцев. Церкви и соборы   города воздвигнуты в двенадцатом веке. Готические стрелы кафедрального собора   еще издалека указывают мореплавателям путь в гавань. Город считается   коммерческой столицей Норвегии, хотя и лежит вдалеке от главных торговых путей   и еще дальше от двух других городов, которые, с политической точки зрения,   занимают первые места в королевстве, — Христиании и Тронтхейма.      

При других обстоятельствах профессор не преминул бы изучить   этот окружной центр, имеющий вид скорее голландского, нежели норвежского города   и внешне, и по образу жизни. Знакомство с Бергеном входило в программу его   путешествия по стране. Но со времени приключения у Maristien и приезда в Дааль   программа эта претерпела значительные изменения, Теперь Сильвиус Хог не был   больше депутатом-туристом, изучающим достопримечательности Норвегии, ее   политическую и торговую жизнь. Он стал гостем семьи Хансен, обязанным жизнью   Гульде и Жоэлю, и их интересы вышли для него на первый план. Этот должник хотел   во что бы то ни стало расплатиться с ними. «Притом, сколько бы я ни сделал для   них, — думал он, — все будет мало».      

Прибыв в Берген на «Руне», Сильвиус Хог высадился в порту   на, причал рыбного рынка и тотчас направился в квартал Тиске-Бодрен, где жил   Хелп-младший.      

Как и водится, лил дождь: в Бергене он идет триста   шестьдесят дней в году. Но трудно найти более уютное и надежное укрытие от   непогоды, чем гостеприимный дом Хелпа-младшего. Что же до встречи гостя, то   нигде Сильвиусу Хогу не оказали бы более теплого, сердечного и радостного   приема. Его друг завладел им, как драгоценнейшей посылкой, которую получили   издалека на хранение, берегут как зеницу ока и выдадут лишь в обмен на   тщательно составленную и заверенную квитанцию.      

Сильвиус Хог в первую же минуту сообщил Хелпу-младшему о   цели своего приезда. Он заговорил с ним о «Викене», спросил, не было ли   новостей со времени его последнего письма и вправду ли местные моряки считают   корабль безвозвратно погибшим. Он осведомился, не заставила ли эта катастрофа,   повергшая в траур многие бергенские семьи, предпринять поиски силами местных   морских властей.      

— Но где же искать шхуну, — ответил   Хелп-младший, — если нам неизвестен район кораблекрушения?      

— Вы правы, дорогой Хелп, но именно потому, что он   неизвестен, нужно постараться определить его.      

— Каким же образом?      

— Вот именно, каким! Мы не знаем, где затонул «Викен»,   но нам, по крайней мере, известно, в каком месте датское судно подобрало   бутылку. А ведь это уже кое-что, и пренебрегать такими сведениями не следует.      

— Что же это за место?      

— А вот послушайте, дорогой Хелп!      

И Сильвиус Хог сообщил другу сведения, полученные им из   Христиании, добавив, что Министерство морского флота предоставило ему все   полномочия для организации поисков.      

Бутылка, заключавшая в себе лотерейный билет Оле Кампа, была   найдена третьего июня бригом «Кристиан», находившимся под командованием   капитана Моссельмана из Эльсинора, в двухстах милях к юго-западу от Исландии,   при юго-восточном ветре.      

Капитан тотчас, как и положено, ознакомился с документом,   чтобы оказать немедленную помощь оставшимся в живых матросам с «Викена». Но в   строчках, написанных на оборотной стороне билета, не содержалось никаких   указаний о районе бедствия, и «Кристиан» не смог отправиться на место гибели   шхуны.      

Капитан Моссельман оказался честным человеком. Другой, менее   совестливый, припрятал бы билет для себя. Он же думал об одном: как доставить   его по адресу, едва корабль прибудет в порт. «Гульде Хансен, в Дааль» — этого   было вполне достаточно, большего и не требовалось.      

Однако, попав в Копенгаген, капитан Моссельман решил, что   лучше передать документ датским властям, чем сразу посылать его той, кому он   адресован. Это будет надежнее и правильнее. Так он и поступил, а Министерство   морского флота Дании тотчас переслало его в Христианию.      

К тому времени были получены первые письма Сильвиуса Хога с   запросом по поводу «Викена». Его пристальный интерес к семье Хансен был   общеизвестен. И поскольку профессор собирался пробыть в Даале еще некоторое   время, документ, найденный датским капитаном, был отослан именно туда, для   передачи Гульде Хансен.      

С той поры история с билетом неослабно возбуждала   общественное мнение; о ней не забывали благодаря трогательным подробностям,   публикуемым на страницах газет обоих континентов.      

Вот вкратце то, что Сильвиус Хог сообщил своему другу   Хелпу-младшему, который выслушал его с живейшим интересом, не прерывая; под   конец профессор добавил:      

— Итак, мы располагаем одним точным указанием: документ   был найден в двухстах милях к юго-западу от Исландии третьего июня, иначе   говоря, месяц спустя после отплытия «Викена» в Европу.      

— И больше вам ничего не известно?      

— Нет, дорогой Хелп. Но нельзя ли мне потолковать с   самыми опытными мореходами Бергена, что много плавали в тех местах и знают   направления ветров и, главное, течений: быть может, они помогли бы определить,   откуда приплыла бутылка? Тогда можно было бы хоть приблизительно рассчитать   скорость течения и, приняв во внимание истекшее время, установить, где именно   Оле Камп бросил ее в море, то есть где именно шхуна потерпела крушение.      

Но Хелп-младший неодобрительно покачал головой. Основывать   попытку поиска на столь туманных сведениях, которые могло исказить множество   привходящих обстоятельств, значило обречь все усилия на верный провал. Арматор   был человеком холодного и практического ума, вот почему он счел своим долгом   поделиться сомнениями с Сильвиусом Хогом.      

— Согласен, друг мой! — ответил тот. — Но   даже если мы раздобудем только косвенные сведения, это еще не причина, чтобы   бросить поиски. Я намерен предпринять все возможное и невозможное для этих   несчастных людей, которым обязан жизнью. Да-да, я без колебаний отдал бы все,   что имею, лишь бы разыскать Оле Кампа и вернуть его невесте Гульде Хансен.      

И Сильвиус Хог подробно рассказал о своем приключении в   Рьюканфосе. Он описал, как бесстрашный Жоэль и его сестра рисковали своей   жизнью, чтобы прийти к нему на помощь, и добавил, что без их вмешательства он   сейчас не имел бы удовольствия беседовать со своим другом.      

Хелп, как мы уже сказали, отнюдь не был склонен тешиться   иллюзиями, однако согласился, коль скоро речь зашла о таком гуманном акте, что   необходимо испробовать все, даже самые безнадежные, средства спасения. Вот   почему он в конце концов одобрил план друга.      

— Сильвиус, — сказал он, — я помогу вам всем,   что в моих силах. Да, вы совершенно правы! Не следует пренебрегать ни малейшей   возможностью отыскать потерпевших бедствие на «Викене», в том числе и этого   славного Оле Кампа, чья невеста спасла вам жизнь!      

— Разумеется, не следует, Хелп, — отвечал   профессор, — пусть даже у нас будет один шанс из миллиона на успех!      

— Итак, я сегодня же соберу у себя в кабинете самых   опытных моряков Бергена. Я обращусь ко всем, кто плавал или плавает поныне в   морях близ Исландии и Ньюфаундленда. Послушаем, что они посоветуют нам…      

— И мы последуем их совету! — ответил депутат со   свойственным ему воодушевлением, столь заразительным для его   собеседников. — Правительство готово оказывать нам всестороннюю поддержку.   Я уполномочен послать на поиски «Викена» один из авизо,[87] и, думаю, никто не откажется участвовать в   столь благородном деле.      

— Я иду в Морское управление, — сказал Хелп-младший.      

— Хотите, я провожу вас?      

— О нет, вы, должно быть, устали с дороги…      

— Это я устал? В моем-то возрасте?!      

— Нет-нет, дорогой мой и вечно юный Сильвиус,   отдохните-ка здесь и подождите меня.      

В тот же день в доме Хелпа-младшего состоялось совещание   капитанов торговых судов, моряков, ходивших в дальние промысловые рейсы, и   лоцманов.[88] В нем приняли участие и   старые моряки, уже вышедшие на пенсию.      

Сперва Сильвиус Хог обрисовал им положение дел. Он сообщил   даты — третье мая, когда Оле Камп бросил билет в море, и пятое июня, когда   датский капитан выловил бутылку в двухстах милях к юго-западу от Исландии.      

Обсуждение проходило долго и серьезно. Бравые моряки, все до   одного, отлично знали основное направление течений близ Исландии и   Ньюфаундленда, без чего решение задачи представлялось невозможным.      

Один факт был неоспорим: в промежутке между отплытием   «Викена» и обнаружением бутылки датской шхуной южные штормовые ветры дули не   ослабевая, вызывая сильные бури в этом районе Атлантики. И кораблекрушение   несомненно произошло по их вине. Вполне возможно, что «Викен», не в силах   противостоять стихии, вынужден был сменить курс и идти кормою к ветру. Ко   всему, именно в это время, в период равноденствия, на Атлантику начали   наступление полярные льды, и шхуна могла столкнуться с одним из громадных   айсбергов,[89] от которых так трудно   уклониться.      

Принимая во внимание последнее, экипаж, целиком или   частично, мог высадиться на поверхность одной из льдин, захватив с собой   некоторое количество припасов. Если такое произошло, то они имели возможность   дрейфовать,[90] подгоняемые ветром к   северо-западу, до гренландского побережья и высадиться там. В этом-то   направлении и следовало проводить поиски.      

Вот такой единодушный ответ получил на этом собрании   «морских волков» Сильвиус Хог. Никто не сомневался, что искать нужно именно   таким образом. Но вот что они найдут, кроме обломков «Викена», если он   действительно столкнулся с огромным айсбергом? Можно ли было рассчитывать на   спасение экипажа? Весьма и весьма сомнительно. И профессор убедился, что на   этот прямой вопрос самые бывалые из моряков не могли или не пожелали отвечать   ему. Однако это не помешало им согласиться, притом единодушно, что действовать   нужно без промедления.      

Обычно в Бергене стояло на якоре несколько кораблей   государственной норвежской флотилии, в том числе один из трех авизо, которые   несли службу на западном побережье, в гаванях Тронхейма, Финмарка, Хаммерфеста   и Нордкапа. Вот и сейчас один из сторожевиков находился в Бергенском порту.      

Составив памятную записку, отражающую мнение мореходов,   собравшихся у Хелпа-младшего, Сильвиус Хог тотчас отправился на сторожевой   корабль «Телеграф». Там он сообщил командиру о специальной миссии,[91] порученной ему   правительством.      

Капитан радушно принял профессора и объявил, что готов   оказать всестороннюю помощь в поисках пропавшей шхуны. Ему уже не раз   доводилось плавать в тех местах во время долгих и опасных промысловых сезонов,   когда бергенских рыбаков забрасывало от Лофотенских островов и Финмарка к   банкам[92] Исландии и Ньюфаундленда.   Вот почему он мог использовать свой личный опыт в благородной миссии спасения   людей с «Викена» и обещал приложить к этому все силы.      

Что же до протокола, составленного Сильвиусом Хогом и   содержавшего указания на предполагаемое место кораблекрушения, то капитан   полностью одобрил его выводы. Действительно, следовало искать спасшихся моряков   или хотя бы обломки судна именно там, между Исландией и Гренландией. Если же   поиски «Телеграфа» не увенчаются успехом, его командир обязался исследовать еще   и прилегающие районы моря, вплоть до восточной части Баффинова залива.      

— Я готов поднять якорь хоть сейчас, господин   Хог, — добавил капитан. — Топливо и припасы уже загружены, экипаж   также весь на борту, и мы можем выйти в море прямо сегодня.      

— Благодарю вас, капитан, — ответил профессор, —   я очень тронут вашим приемом и отношением к этому делу. Последний вопрос:   сколько времени потребуется вам на переход до Гренландии?      

— Мой авизо идет со скоростью одиннадцать узлов.[93] Поскольку расстояние от   Бергена до Гренландии составляет около двадцати градусов, я рассчитываю, что мы   затратим на это плавание меньше недели.      

— Постарайтесь не медлить, капитан, — попросил   Сильвиус Хог. — Ведь даже если команде «Викена» и удалось спастись, она   уже более двух месяцев терпит лишения и, может быть, умирает сейчас от голода и   холода на каком-нибудь пустынном берегу…      

— Мы не станем терять ни часа, господин Хог. Сегодня   же, с отливом, выйдем в море и будем держать максимальную скорость. Как только   найдем что-нибудь заслуживающее внимания, незамедлительно сообщим вам   телеграфом с Ньюфаундленда.      

— Ну так в путь, капитан, и да пошлет вам Бог   удачу! — ответил профессор.      

В тот же день «Телеграф» вышел в море под приветственные   крики «ура!» всего населения Бергена. Люди с глубоким волнением следили, как он   проходит извилистым фарватером[94] и   исчезает из виду за последними островками фьорда.      

Сильвиус Хог не ограничился организацией спасательной   экспедиции, в которую послал сторожевой корабль. Он полагал, что способен на   большее, дабы увеличить шансы на обнаружение следов «Викена». Разве невозможно,   например, объявить род соревнования в поисках между торговыми и рыболовными   шхунами, баркасами и прочими судами, что бороздят море в районе Фарерских   островов и Исландии? Разумеется, можно! И вот государство предложило премию в две   тысячи марок тому судну, которое первым отыщет следы кораблекрушения «Викена»,   и пять тысяч тому, кто найдет хоть одного спасшегося с него моряка.      

Все это произошло в Бергене за те два дня, что Сильвиус Хог   провел в городе, стараясь обеспечить успех спасательной кампании. В этом ему   усердно помогали Хелп-младший и Морское ведомство Бергена. Господин Хелп охотно   задержал бы друга подле себя еще на некоторое время. Но депутат, поблагодарив,   отказался продлить свое пребывание в городе. Он хотел как можно скорее   вернуться к Жоэлю и Гульде, боясь надолго предоставлять их самим себе.   Хелп-младший пообещал ему незамедлительно сообщать в Дааль все новости. А   дальше уже самому профессору предстояло решать, передавать ли их семье Хансен.      

Утром четвертого июля он распрощался со своим другом   Хелпом-младшим и сел на «Рун», чтобы пересечь Хардангерский фьорд и как можно   скорее, желательно к вечеру пятого июля, добраться до Телемарка.      

 Глава XIV      

       

В тот день, когда Сильвиус Хог покинул Берген, в гостинице   Дааля произошла тяжелая сцена.      

Казалось, после его отъезда ангел-хранитель Гульды и Жоэля   унес последнюю надежду, отнял жизнь у этой семьи. В отсутствие профессора дом   словно вымер.      

В течение двух дней в гостиницу не заглянул ни один турист.   Таким образом, Жоэлю не пришлось отлучаться и он смог побыть с сестрой, которую   очень боялся оставлять одну.      

Фру Хансен была не в счет: ее все сильнее снедала какая-то   тайная тревога и, казалось, вовсе не заботила печаль детей и даже гибель   «Викена». Она чуждалась Жоэля и Гульды и постоянно сидела у себя в комнате,   выходя оттуда лишь к столу. Но если она и обращалась к сыну или дочери, то лишь   со скрытыми или прямыми упреками по поводу их твердого решения не расставаться   с лотерейным билетом.      

Ибо поток предложений по-прежнему не иссякал. Письма   приходили со всех концов света, как будто людей охватило какое-то лихорадочное   безумие. «Нет, не может быть, чтобы ТАКОЙ билет не выиграл сто тысяч марок!» —   твердили они. Словно в лотерее разыгрывался всего один билет за номером 9672!   Первенство по-прежнему удерживали англичанин из Манчестера и американец из   Бостона. Англичанин обогнал было своего конкурента на несколько фунтов, но тот   вскоре увеличил «ставку» на много сотен долларов. Последняя предложенная сумма   составляла восемь тысяч марок — истинное безрассудство, если только речь не шла   о соперничестве на национальном уровне между Америкой и Великобританией.      

Но все было тщетно: девушка упорно отвергала все эти   наивыгоднейшие предложения, тем самым навлекая на себя горькие попреки фру   Хансен.      

— А если я тебе прикажу продать этот билет? —   спросила она однажды у дочери. — Да-да, прикажу!      

— Матушка, у меня сердце разорвется от горя, но я все   равно откажусь.      

— Ну а если его придется продать?      

— Что значит «придется»? — спросил сын.      

Фру Хансен ничего не ответила на этот прямой вопрос, она   смертельно побледнела и, пробормотав что-то неразборчивое, скрылась в своей   комнате.      

— Плохо дело. По-моему, это касается матушкиных счетов   с Сандгоистом, — сказал Жоэль.      

— Да, братец, и я так думаю. Кажется, нас ждут серьезные   неприятности.      

— Бедная моя Гульда, разве мало на нас свалилось за   последние недели, какие же еще напасти могут угрожать нам?!      

— Господи, хоть бы господин Сильвиус поскорее   вернулся! — сказала девушка. — Когда он здесь, у меня не так тяжело   на сердце…      

— Но чем он сможет помочь? — уныло промолвил ее   брат.      

Какая же тайна крылась в прошлом фру Хансен и почему она не   поделилась ею со своими детьми? Неужто самолюбие мешало ей объяснить причину   своего беспокойства? Неужто она считала себя в чем-то виноватой перед ними? И,   с другой стороны, отчего она так упорно пыталась принудить дочь продать билет   Оле Кампа за ту высокую цену, которой он достиг? И откуда эта внезапная   алчность к деньгам? Но вот настал день, когда Гульда и Жоэль узнали все.      

Утром четвертого июля молодой человек проводил сестру к   маленькой часовне, где она каждодневно молилась за погибшего жениха.      

Как и обычно, он подождал ее у дверей, и теперь они   возвращались домой.      

Вдруг они увидели вдали, у опушки, фру Хансен, которая   быстрым шагом направлялась к гостинице.      

Она была не одна. Ее сопровождал человек, который   повелительно жестикулировал и, судя по всему, говорил в полный голос.      

Гульда и ее брат застыли на месте.      

— Кто бы это мог быть? — спросил Жоэль.      

Девушка прошла вперед и внимательно вгляделась.      

— Я узнаю его, — сказала она.      

— Ты его знаешь?      

— Да. Это Сандгоист.      

— Сандгоист из Драммена? Тот самый, что приезжал в мое   отсутствие?      

— Да!      

— И который вел себя как хозяин, словно у него есть все   права… на матушку… а, быть может, и на нас?      

— Он самый, братец, и, скорее всего, он приехал сегодня   заявить о них…      

— Да какие там еще права!.. Нет, уж нынче-то я узнаю,   что он за птица!      

И Жоэль, не без труда овладев собой, обогнал сестру и   поспешил к гостинице.      

Тем временем фру Хансен и Сандгоист уже подошли к дверям.   Мужчина вошел, как ни странно, первым, за ним хозяйка, и двери за ними   закрылись.      

Жоэль и Гульда приблизились к дому, откуда доносился зычный   голос визитера. Они остановились и вслушались. Потом умоляющим тоном заговорила   фру Хансен.