1 2 3 4 
— Пойдем, пойдем, — торопил дошкольник.
    
Наполеон завертел головой, упал на бок, перевернулся на спину, стараясь задними и передними лапами сорвать с шеи веревку.
    
Дошкольник Серпокрылов, надо сказать, был человек сообразительный. Он подождал, пока Наполеон успокоится, а потом заманчиво помахал мотоциклетной перчаткой.
    
— Пойдем со мной, — сказал он. — Перчатку получишь. Хорошая перчаточка!
    
Однако перчатка не помогла. Песец вовсе ее не заметил.
    
— Ну ладно, — сказал дошкольник. — Ты не идешь за мной, тогда я пойду за тобой. Беги куда хочешь.
    
Разных людей повидал за свою жизнь Наполеон Третий, но никогда не встречал он таких маленьких, чуть выше елового пня. Это Наполеону неожиданно понравилось, и еще понравилось, что дошкольник перестал дергать веревку и палить.
    
Недопесок обнюхал снег и валенки дошкольника Серпокрылова. От валенок пахло мышами.
    
Наполеон оглянулся на мериновский двор. Пальма стояла у калитки, печально помахивая тропическими ушами. Наполеон кивнул ей и установил нос точно на север.
    
— Валяй! — шепнул дошкольник, и на север, точно на север побежал недопесок через деревню Ковылкино, а за ним — дошкольник Серпокрылов.
    
Ему хотелось свистнуть, как свистят кавалеристы, скачущие в степи, или взреветь мотоциклом «Ява», на котором ездит агроном, но он боялся напугать зверя, бегущего перед ним.
    
«Куда же он бежит? — думал Серпокрылов. — Наверно, на север. Северный зверь должен бежать на север. На полюс!»
    
Серпокрылов смеялся, ему казалось, что он все знает, все понимает, и действительно, он все больше понимал, что это за зверь бежит перед ним, куда бежит и зачем.
    
«Назову его Филькой», — думал он.
    
Кто из нас, людей деревенских или городских, поймет сердце песца, душу недопеска? Даже и в собачьей душе мы только чуть научились читать, а о песцах и ведать не ведаем. Есть, конечно, десяток на земле знатоков, которые расскажут о песцах. Но что скажут они о душе песца, не того, что бродит по белым пустыням тундры, а вот этого — искусственного, платинового, выведенного в клетке! Что там бьется у него в груди — сердце или моторчик, заведенный на время человеком?
    
Не видно в платиновом Наполеоне сходства с его свободными родственниками, и не слишком похож он на придуманного плотником английского шпица.
    
Более всего схож Наполеон с тюфячком на коротких ножках. И вся душа его ушла, наверно, в этот густой теплейший мех, в этот красивый волос. А сердце бьется лишь для того, чтобы волос становился все длиннее и краше.
    
Наполеон спешил. Ему казалось, еще немного — и он убежит от веревки. А дошкольник старался так поспевать, чтоб веревка не резала песцу шею.
    
«Мы бежим на полюс! — думал дошкольник Серпокрылов. — А куда же иначе нам бежать? Вперед! Я там давно хотел побывать!»
    
Позвякивая боевыми наградами, бежал дошкольник Алексей Серпокрылов через деревню Ковылкино вслед за недопеском Наполеоном Третьим.
    
С каждым шагом увеличивалось на его груди количество орденов и все ближе был Северный полюс.
   
   
    
     
Колёса, которые видит старик Карасёв
    
    
Настало наконец-таки время поговорить о старике Карасеве, о ковылкинском человеке с небритою бородой и носом кисельного цвета.
    
Старики такие есть во всех деревнях. Они сторожат колхозные сады, подшивают валенки. Этими делами занимался и старик Карасев — и сад стерег, и валенки подшивал. Короче, это был обычный старик, и только одна черта отличала его от всех других стариков.
    
Старик Карасев был колдун.
    
Впрочем, разобраться в этом деле — умеет Карасев колдовать или нет — никто толком не мог.
    
Печник Волопасов спросил как-то:
    
— Ну что, дедок, ты вправду, что ль, колдовать умеешь?
    
— Колдуем помаленьку, — ответил на это старик Карасев.
    
— Да ладно врать-то, — сказал печник.
    
Карасев равнодушно улыбнулся и вдруг глянул на печника через левое плечо. Волопасов вздрогнул и отошел в сторону сельсовета.
    
А на другой день на шее у него выросла болячка.
    
С каждым днем болячка разрасталась, и жена Волопасова уговаривала его пойти к старику повиниться.
    
— Против колдовства имеется наука! — возражал Волопасов.
    
Он купил йоду и стал смазывать им болячку. Научное лекарство вступило в борьбу с колдовской болячкой и в конце концов, конечно, победило.
    
Но не болячками удивлял старик Карасев белый свет. Главная сила его заключалась в другом: старик Карасев видел колеса!
    
Что это за колеса, Карасев и сам толком объяснить не мог. Но, по словам его, получалось, что возле каждого человека имеется в воздухе какое-то цветное колесо. Вроде радуги. Да только колесо это не всякому дано увидеть.
    
Например: плотник Меринов никаких колес не видит, и слесарь Серпокрылов не видит, да и вообще никто не видит. А вот старик Карасев видит.
    
В тот день, когда появился в Ковылкине Наполеон, Карасев сидел на лавочке у калитки, а соседка Нефедова шла из магазина и присела передохнуть.
    
— Куда ты столько хлеба набрала? — сказал Карасев. — Десять кирпичей.
    
— Как это куда! — закричала в ответ Нефедова и принялась считать, сколько у нее в доме народу, да куры, да корова, да поросята, да праздники впереди. Своими крикливыми подсчетами она оглушила старика на оба уха, потом перевела дух и решила поболтать о колесах. — Не уж все-таки вправду бывают колеса вокруг людей?
    
— А как же, — ответил Карасев. — Обязательно бывают.
    
— И ты видишь это?
    
— А как же мне не видеть-то их, если они видны, — возразил старик.
    
— Ну а вокруг меня есть такое колесо?
    
— Виднеется, — подтвердил Карасев. — Да только не слишком уж большое.
    
— Что уж, совсем, что ли, маленькое? — спросила Нефедова чуть огорченно.
    
— Ну как тебе сказать, — ответил Карасев, закуривая цигарку, — сантиметра на четыре.
    
— И какого ж оно цвета?
    
Тут старик Карасев поглядел на соседку внимательно, выпустил в воздух дыму и сказал:
    
— Коричневое.
    
Такой цвет Нефедову почему-то обидел.
    
— Старый ты пес, — сказала она. — Напустил дыму, вот и натемнил в колесе.
    
— Табачный дым колесам не помеха, — ответил старик Карасев, равнодушно еще раз взглянувши на соседкино колесо.
    
— Тьфу! — плюнула Нефедова. — У тебя небось и вовсе никакого колеса нету.
    
— Мне свое колесо видеть не дано.
    
Старик покуривал цигарку, а Нефедова искоса взглядывала на него, прищуривалась, словно хотела разглядеть, не видно ли какого колеса. Но, кроме шапки солдатской, носа да цигарки, она не видела ничего. И на улице не видно было никаких колес, только у дороги валялась, как обычно автомобильная покрышка.
    
    
На дорогу выскочила из-за угла собачка на веревке, а за нею бежал дошкольник Серпокрылов.
    
— Смотри-ка, дед, вон мальчишка слесарев бежит. Неуж и вокруг него есть чего-то?
    
— А… это Лешка Серпокрылов. Вокруг него радуга васильковая с розовым разводом.
    
— И вокруг собаки есть?
    
— Ну нет, — сказал Карасев. — Вокруг собак не бывает… Они их видят, а сами не имеют. Постой, постой… Что за оказия? Вроде что-то намечается синеватое! Да это не собака!
    
Старик Карасев разволновался, достал из кармана очки.
    
— Эй, Лешка, подь-ка сюда!
    
— Некогда, дедушка Карасев! — крикнул в ответ Серпокрылов. — На полюс бегу! — И скрылся за углом.
    
— Странное дело, — взволнованно рассуждал старик Карасев. — Вокруг собак никогда не бывает, а тут что-то синеватое.
    
Пока старик рассуждал, на улице появился новый человек.
    
В шапке «пирожок», в овчинном полушубке романовской дубки, он быстро шагал, почти бежал по улице. В руках он держал толстую палку, окованную полосовой сталью, а на спине его подпрыгивал зеленый, через плечо на ремне, сундучок.
    
— Это что за человек? — спросила Нефедова. — Какое вокруг него будет колесо?
    
— Тьфу! — плюнул старик Карасев. — Салатовое!
   
   
    
     
На севере диком…
    
    
Последним уроком во втором классе был урок рисования.
    
Кончилась переменка. Техничка Амбарова пробежала по коридорам.
    
— Звонок не работает! — кричала она. — Движок барахлит. Току нету! Расходись по классам!
    
— Без звонка не пойдем! — кричали Белов и Быкодоров из четвертого класса.
    
— Дззззззз… — зазвенела Вера Меринова.
    
— Дзынь-трынь! Трам-блям-блям! — подхватил весь второй класс, и скоро в школе раздался такой звон, какого никогда в жизни не устроить электрическому току.
    
— Кончай звонить! — закричал учитель рисования Павел Сергеевич. — Готовь карандаши да альбомы!
    
Во втором классе очень любили рисование, и рисовали здесь отлично.
    
«Таланты! — говорил о них Павел Сергеевич. — Петровы-Водкины!»
    
Уроки свои Павел Сергеевич начинал обычно с какого-нибудь фокуса. Вдруг доставал из кармана огромный гипсовый нос или приносил в рюкзаке лошадиный череп. Сегодня он пришел с пустыми руками, и напрасно таланты глядели с надеждой на учительские карманы. Карманы не оттопыривались, гипсовый нос оттуда не высовывался.
    
Павел Сергеевич прошелся по классу, остановился у окна.
    
— Сколько снегу навалило, — сказал он. — Скоро настоящая зима.
    
Ребята поглядели в окно на старые березы, присыпанные снегом. Черные грачиные гнезда на березах накрылись белыми колпаками.
    
— Видите за фермой сосну? — спросил Павел Сергеевич.
    
— Видим, видим! — закричал хорошист Миша Чашин.
    
— Посмотрите на нее хорошенько, — попросил Павел Сергеевич.
    
Ребята с любопытством принялись рассматривать сосну, как будто ожидали, что Павел Сергеевич сейчас устроит с нею какой-нибудь фокус.
    
Но Павел Сергеевич ничего не устраивал, а сосна стояла не шевелясь, подпирала мудрой головой серое ковылкинское небо.
    
Эта сосна была знаменита. Ни в деревнях, ни в окрестных лесах не было дерева выше ковылкинской сосны, а медовый ее ствол был толще самой огромной бочки. Старики говорили, что сосна заколдована. В нее ни разу не попала молния. Другие, мелкие деревья июльские грозы крошили каждый год, а сосну обходили стороной.
    
— Это очень старая сосна, — сказал Павел Сергеевич. — И вот каждое утро, по дороге в школу, я думаю, что это про нее написал Лермонтов стихотворение… Послушайте.
    
     
      
На севере диком стоит одиноко
      
На голой вершине сосна.
      
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим,
      
Как ризой, одета она.
     
     
      
И снится ей все, что в пустыне далекой,
      
В том крае, где солнца восход,
      
Одна и грустна на утесе горючем
      
Прекрасная пальма растет.
     
    
    
Ребята помолчали, обдумывая стихотворение, а потом сразу стали спорить, про какую это сосну написано.
    
— Да не про нашу это!
    
— Про нашу! Про нашу!
    
— Погодите, — сказал Павел Сергеевич. — Давайте по порядку. Миша Чашин!
    
Второклассники замолчали. Хорошист Миша Чашин пользовался в классе авторитетом. Его уважали.
    
— Это не про нашу, — сказал Миша Чашин. — Нету горной вершины. Почему ничего не сказано про ферму, а ведь она под сосной?
    
Миша Чашин сел на место, и слово взял Коля Калинин.
    
— Горной вершины нет, зато есть бугорок, — сказал он. — Но дело не в этом. Стихотворение про сосну, которая стоит одиноко. Значит, и про нашу. Значит, это наша сосна спит и видит пальму.
    
— Пальму Меринову, — сказал Миша Чашин и засмеялся.
    
— Кокосовую! — закричал Коля Калинин. — Не тебя же во сне видеть!
    
— Спокойно! — сказал Павел Сергеевич. — Калинин, сядь. Говори, Вера.
    
— Это написано не про сосну, — сказала неожиданно Вера, — а про одинокого человека. Он стоит, и ему печально.
    
— Ну сказанула!
    
— Тогда б так и было написано: на голой вершине стоит человек!
    
— Ну ладно, — сказал Павел Сергеевич. — Хватит кричать. Я согласен с Верой. Поэт пишет стихотворение о сосне, а сам думает, конечно, о своей судьбе, о других людях. Мы читаем и тоже задумываемся о себе и о других. Вот так. Ну, начали рисовать.
    
— Чего рисовать?
    
— Как чего? Сосну, пальму, все, о чем написал Лермонтов.
    
— Вот это задание!
    
— Давайте лучше гипсовый нос!
    
Ребята задумались, стали вспоминать, как выглядит пальма. Только лишь Коля Калинин немедленно кинулся в бой.
    
— Во — сосна! — шептал он. — А во — пальма! Во — песок! Во — скала!
    
— Не спеши, — сказал ему Павел Сергеевич. — Продумай композицию.
    
Коля остановился на минутку и тут же снова зашептал:
    
— Во — снег идет! Прям на ветки! Прям на ветки! Во — гора! Во — ферма под горой, коровы, куры! Во — школа!
    
— Вера Меринова пойдет к доске рисовать цветными мелками.
    
— Повезло, повезло Верке, — бормотал Коля. — Во — лошадка везет сено. На возу мой папаня.
    
Тихо стало в классе. Слышался только приятный шорох карандашей да стук мела по грифельной доске.
    
Синяя северная гора, изрезанная скалами, изрытая пещерами, охватила полдоски, красным мелом наметила Вера сосновый ствол. Горел огненный ствол, оранжевые ветки уползали вверх и добирались чуть ли не до портрета знаменитого химика Менделеева, который висел над доскою. На верхушке, там, где у сосны голова, нарисовала Вера кружок, а в нем — песок, песок, горючий утес, одинокую — пальму. И так уж получилось, что листья ее были похожи на уши Пальмы Мериновой.
    
— Хорошо, — похвалил Павел Сергеевич. — А это кто такой под сосною?
    
— Песец, — ответила Вера. — Северный зверь.
    
— Очень хорошо, — подтвердил Павел Сергеевич.
    
Вера почти закончила рисунок и решила еще разок глянуть на ковылкинскую сосну. Она подошла к окну, и тут же все смешалось у нее в глазах.
    
За школьным забором бежал по улице Лешка Серпокрылов, а перед ним на веревке — Тишка, песец, северный зверь. Заприметив в окошке Веру, дошкольник остановился, поднял водопроводную винтовку, прицелился и, конечно, попал в самое сердце. Песец дернул веревку — дошкольник состроил нехорошую рожу и скрылся из глаз.
    
Из-за поворота тем временем появился новый человек — в овчинном полушубке, с зеленым сундучком на плече. Вера не видела его. Она так разволновалась, что еле дотянула рисунок до конца.
    
Павел Сергеевич поставил ей пятерку, посадил на место.
    
Тысячи мыслей проносились в голове Веры Мериновой, и из всех мыслей она выбрала одну, самую верную.
    
Вера написала записку и перекинула ее Коле Калинину:
    
«Готовься! Будет дело!»
    
К чему надо готовиться, Коля не понял и, какое будет дело, не знал, но все последние пять минут сидел как на иголках и готовился к делу.
    
«Будь спокойна, Вера, — думал он. — Я готовлюсь!»
   
   
    
     
Приключения на Северном полюсе
    
    
К этому моменту погоны на плечах дошкольника Серпокрылова выросли уже до каких-то ненормальных размеров. Куда больше на них сверкало звезд, чем в созвездии Ориона, и установить армейский чин дошкольника было трудновато. Получалось что-то вроде супергенералиссимуса.
    
Вслед за песцом дошкольник пробежал через всю деревню. Веревку он старался не натягивать, и Наполеону почудилось даже, что он вновь свободен, а маленький человечек просто бежит за ним на правах Сто шестнадцатого.
    
    
На бугре под ковылкинской сосной Наполеон остановился, оглянулся на дошкольника. Нет, не был похож дошкольник на Сто шестнадцатого, но хоть вперед не забегал и веревку не дергал.
    
Запыхавшись немного, Леша сопел и ласково глядел на недопеска.
    
С бугра от края до края видна была деревня Ковылкино. Что ж, настало время прощаться с нею. Много здесь прожито — шесть с половиной лет, — много пережито. Все теперь позади, а впереди долгий путь на полюс, бураны, метели, вьюги.
    
Впереди морозы в сто градусов и отряд полярников, во главе которых начальник Серпокрылов. В меховых унтах, с пистолетом в руке.
    
А Верка Меринова — фельдшерица.
    
«Товарищ начальник, — скажет она, — разрешите залезть на айсберг».
    
«Ладно, лезь да смотри не задерживайся на макушке, а то скоро задует пурга. Сама знаешь, что такое Север».
    
«Я мигом. Только слазию — и обратно».
    
И вот Верка полезла на айсберг, и тут же задула пурга.
    
«Сидите в красной палатке! — приказал Серпокрылов полярникам. — А я пойду спасу ее».
    
И он быстро-быстро стал карабкаться на айсберг.
    
Пурга дула с нестерпимой силой, и не было ничего видно на земле, но все же начальник заметил Верку. Полумертвая от холода, она лежала в снегу. А над нею стоял белый медведь. Тут начальник хлоп из пистолета — медведь шмякнулся…
    
Тогда Серпокрылов взвалил Верку на плечи и потащил ее вниз.
    
«Оставь меня, Леша, — слабым голосом просила Верка. — Дай мне умереть в снегу!»
    
«Ни за что, — отвечал Серпокрылов. — Я спасу тебя».
    
«Спасайся сам, ты еще нужен людям, а я уже не нужна».
    
«Мы оба нужны», — отвечал начальник и брел в пурге, шатаясь, брел и брел, брел и брел и нес на плечах Верку Меринову.
    
— Эй, малый, погоди! — услыхал вдруг он. Дошкольник оглянулся.
    
— Погоди, погоди, — говорил человек в овчинном полушубке, взбегая на бугор.
    
— Тебе чего, дядь?
    
— Хочешь крючочек?
    
— Какой? — не понял Леша.
    
— Рыболовный, номер пять. На окунька, подлещика. Хочешь?
    
— А то, — ответил дошкольник.
    
— Вот и хорошо. Все путем. Насодишь кашки, а подлещик — хлям! — и болтается на крючке. Грамм на двести!
    
Человек в полушубке скинул с плеча сундучок и, бормоча: «Окуньки, подлещики», щелкнул замком.
    
Леша заглянул в сундучок, и сердце его восхищенно стукнуло. Золотом, серебром сияли-переливались в сундучке рыболовные драгоценности: блесны-плотвички, перья-поплавки.
    
«Подлещик» же тем временем вытащил из сундучка коробку из-под монпансье, поддел крышку ногтем. Сотня самых разных крючков — стальных и латунных, гнутых и кованых — оказалась в коробке.
    
— Выбирай.
    
— А можно два?
    
— Бери, уж больно ты малый хороший.
    
Дошкольник Серпокрылов не считал себя таким уж бесконечно хорошим малым, но все-таки выбрал крючки, снял с головы фуражку и зацепил крючки за подкладку.
    
— А на акулу есть? — спросил он.
    
— Чего на акулу?
    
— Крючок.
    
— Нету.
    
— Ну ладно, я побежал.
    
— Постой-постой! Я тебе крючки, а ты мне чего? Дай и ты мне чего-нибудь.
    
— Идет, — согласился дошкольник и вынул из кармана медный предмет неясного назначения. Это был носик от чайника.
    
— Зачем он мне? — удивился человек в полушубке.
    
— А вот так, — сказал дошкольник и вдруг приляпал этот носик на свой собственный нос.
    
Полушубок вздрогнул. Самый настоящий чайник в офицерской фуражке глядел на него и вращал глазами, как будто собираясь закипать.
    
— Нет-нет, малый. Это не годится. Ты лучше дай мне собачку.
    
— Не могу.
    
— Да ведь я же совсем одинок, а собачка мне будет вечным спутником. Отдай.
    
— Никак не могу, — сказал дошкольник.
    
— Крючочки взял, а собачку жалеешь. Не ожидал от тебя такого.
    
Человек в полушубке оглянулся и вдруг подпрыгнул на месте и схватил веревку, за которую привязан был Наполеон.
    
— Отдай собачку, — неприятно зашептал он. — Это моя собачка, а не твоя!
    
Он рванул веревку, изо всех сил толкнул дошкольника в грудь.
    
Дошкольник Серпокрылов упал в снег, теряя ордена и медали.
   
   
    
     
Бой у ковылкинской сосны
    
    
Техничка Амбарова всунулась в дверь, оглядела класс равнодушным взглядом и сказала:
    
— Свету нету, Павел Сергеевич… Дзынь… Конец уроков…
    
Как ни любили ребята рисование, конец уроков они любили еще больше. Все вскочили из-за парт, зазвонили на сто ладов.
    
— Беги за мной! — крикнула Вера Коле Калинину и выскочила из класса.
    
Коля в таких случаях долго не рассуждал. Когда ему говорили «беги за мной», его всегда охватывало волнение, он срывался с места и летел сам не зная куда. Выбежав на улицу, он с ходу обошел на повороте Веру Меринову и ударил по снежной дороге подшитыми валенками. Только через полсотни шагов Коля остановился.
    
— Куда мы, Вер?
    
— В погоню! Серпокрылов песца увел!
    
— Песца! — закричал Коля. — Ура! В погоню! Какого песца?
    
— Настоящего.
    
От таких слов у Коли голова кругом пошла, он не стал разбираться, что это за песец и откуда, он только подпрыгнул на месте, будто горячий конь ударил в землю копытом, и помчался прямиком к одинокой ковылкинской сосне, под которой маячила фигура в офицерской фуражке.
    
Подбежав к сосне, Коля удивился, что у дошкольника не видно никакого песца. Но, с другой стороны, он не так уж хорошо знал, на что похож настоящий песец. Да может, дошкольник его за пазухой прячет! Поэтому Коля не стал рассуждать, где у дошкольника песец — за пазухой или под шапкой.
    
— Ура! — закричал он. — Вот он, дошкольник Серпокрылов! Дави дошкольника!
    
С разгона налетел Коля на Серпокрылова, сбил в снег офицерскую фуражку. Но дошкольник был не из тех людей, которых можно было взять на ура. Он уперся коленом в живот противника, сообразив, что наконец-то настал час, когда можно применить известный ему прием японской борьбы дзюдо.
    
— Стой! — закричала Вера, подбегая. — Песца замнете!
    
Ей почему-то казалось, что недопесок принимает живое участие в схватке.
    
Слово «замнете» притормозило Колю Калинина. Он теперь совершенно убедился, что песец у дошкольника за пазухой. Поэтому Коля ослабил мертвую хватку. Но дошкольник Серпокрылов точно знал, что за пазухой у него ничего нет, кроме гордого, яростного сердца. Тут Коля и попал на прием. Одним махом дошкольник перекинул его через бедро, и Коля так грянулся о землю, что вздрогнула одинокая ковылкинская сосна и увидела наконец-таки пальму на юге далеком.
    
Леша поднял с земли офицерскую фуражку и сказал:
    
— Семь раз отмерь и лучше не отрезай.
    
— Я те отмерю!.. — закричал обиженный Коля, горячо поднимаясь с земли. — Я те отрежу… Я те сейчас так отрежу, что и отмеривать нечего будет!..
    
— А ну постой! — сказала Вера, дернув Колю за рукав. — Где же песец?
    
Большая Вера Меринова посмотрела дошкольнику Серпокрылову прямо в глаза.
    
Взгляда Веры Мериновой дошкольник Серпокрылов вынести не мог. Он мог сражаться с лазутчиками, мог ловить на прием Колю Калинина, спокойно мог глядеть в глаза своего папаши слесаря, но перед Верой он бледнел и терялся. Поэтому дошкольник не стал глядеть ей в глаза. Поглядел под ноги, повел глазами по растоптанному снегу, добрался до подножия ковылкинской одинокой сосны, а там по стволу, по стволу, белочкой, белочкой, все выше и как раз добрался до небес.
    
— Где песец, Серпокрылыч?
    
Это слово «Серпокрылыч», такое ласковое и тревожное, разбередило сердце дошкольника.
    
— Ты зачем отвязал песца?
    
И действительно, зачем? Ну зачем отвязал он песца?
    
— Подразнить хотел.
    
— Кого?
    
— Тебя.
    
О Орион! Да что же это на свете делается? Уж и подразнить нельзя симпатичного тебе человека!
    
— Где песец, Серпокрылыч?
    
— Дяденька отнял.
   
   
    
     
Сервелат
    
    
Впилась-впиявилась веревка в шею, натянулась струной, придушила. Померк белый свет в глазах Наполеона.
    
— Шевелись, шевелись, собачка, — торопил человек в полушубке, тянул изо всех сил за веревку к лесу, к оврагу, тому самому, из которого выливается на небо Млечный Путь — молочная дорога.
    
Наполеон пробовал упираться, но веревка так схватила за горло, что ноги подкосились. Он еле поднялся и, спотыкаясь, поспешил к оврагу, куда тянула веревка. То рысью, то галопом бежал человек, а то тормозил, как бы делая вид, что он просто с собачкой прогуливается. Страшная палка, окованная полосовой сталью, тяжело лежала на его плече, а на спине подскакивал зеленый сундучок, бренькали в нем блесны, крючки и коробочки.
    
Ковылкинский овраг глубоко разрезал землю. Склоны его сплошь заросли глухой бузиной, одичавшей малиной, завалены были истлевшим хворостом, который вяло трещал под ногами.
    
У бузинных кустов веревка ослабла. Наполеон ткнулся в бурелом, пытаясь спрятаться.
    
— Сейчас-сейчас, — сказал полушубок. — Сейчас все будет в порядке. Я тебе колбаски дам.
    
Он резко дернул веревку, поволок недопеска вниз по склону.
    
На дне оврага чернел в снегу старый колодец. Бревна, из которых сложен был его сруб, давно сгнили, обросли грибами, похожими на оранжевые копыта.
    
— У фуфу! — вздохнул наконец полушубок, захлестнул Наполеонову веревку за скобу, вколоченную в бревна. — Ну вот и все путем. Сейчас будем колбаску есть. Хорошая колбаска, ну прямо сервелат.
    
Он открыл сундучок и вынул из него газетный сверток.
    
— На-ка, — сказал он и бросил Наполеону колесико колбасы с напухшим на нем маслом и крошками хлеба, а сам принялся жевать бутерброд. Белый его нос выглядывал из-под шапки и внимательно шевелился, как бы следя и за Наполеоном, и за поеданием бутерброда.
    
Недопесок тяжело дышал. Очень болела шея, нарезанная веревкой.
    
Он лег в снег, закрыл глаза.
    
— Ешь колбаску. Будь культурным зверьком. Все, кто нас увидит, так и подумают: культурный человек кормит свою собачку. Никто не догадается, что и человек-то я не очень культурный, а собачка — не собачка вовсе, а Наполеон!
    
Тут засмеялся человек, и действительно некультурно как-то засмеялся. От смеха вылетели из-под носа хлебные крошки.
    
— То-то бабы в автобусе болтают: Наполеон, мол, сбежал. Редкий зверек, мех золотой, государственного значения. А он, глядь, Наполеон, — вот он, в овражке сидит. Ху-ху! Сейчас мы поиграем в игру. Ты будешь Наполеон, а я Кутузов. И зовут меня как раз дядя Миша.
    
Он дожевал бутерброд, поднял с земли палку, окованную полосовой сталью.
    
— А то жена говорит, — толковал он Наполеону, — ну чего ты зря на рыбалку ездишь, только деньги переводишь! Вот я и привезу ей рыбку на воротник. Скажу: баба, ну что ты все ругаешься? Вот тебе окунек. Государственный окунек. Наполеон Третий! Видишь эту палочку? — спросил дядя Миша. — Это, Наполеоша, рыбацкая пешня, которой лед колют.
    
Тут он подпрыгнул и взмахнул рыбацкой пешней, Наполеон отскочил в сторону, спрятался за сруб колодца. Дядя Миша опустил пешню.
    
— У фуфу! — вздохнул он. — Не могу, Наполеоша. Какой я все-таки не очень хороший человек. Зверька хочу погубить из-за глупой бабы. Ну зачем ей воротник с такою рожей? Лучше уж воротник продать, а на деньги сервелат покупать…
    
Дядя Миша поднял пешню над головой.
    
— Что наша жизнь? — сказал он, подходя к Наполеону. — Сервелат!
   
   
    
     
«Всё путём»
    
    
Исподлобья, из-под круглых бровей глядел недопесок на скачущего и бормочущего дядю Мишу. Трудно сказать, понимал он или не понимал, что задумал дядя Миша, но только больше Наполеон не прятался, а просто стоял и снизу вверх глядел на человека. Почему-то Наполеон успокоился, в глазах его мелькнуло действительно что-то императорское. Он глядел на дядю Мишу снизу вверх, но в то же время и сверху вниз. Да он уж и не видел человека — бескрайнее снежное поле лежало перед ним.
    
— Не могу, — сказал дядя Миша. — Какой я все-таки слабовольный человек. Ничего не достигну в жизни.
    
Он подошел к колодцу и заглянул в затхлую глубину.
    
— Все путем! — крикнул он, успокаивая сам себя. Крик его ухнул вниз, провалился, завяз где-то, и эхо не вылетело обратно. — Все путем, все путем… В руках у меня ценный зверек. И никто ничего не узнает. У фуфу…
    
Дядя Миша потел, в душе его происходила тяжелая борьба, и неизвестно, в какую сторону склонилась бы чаша весов, если б стеклянно и неожиданно не прозвенел вдруг голос:
    
— Сюда!
    
— Куда? Куда? — заволновался дядя Миша. — Куда это сюда? Ну не сюда же!
    
— Заходите с флангов! — закричал в бузине и другой голос. — Возьмем их в клещи!
    
Послышался треск валежника. На склон оврага, будто танкетка, выкатился человек в офицерской фуражке:
    
— Огонь!
    
Он выхватил из кармана не то пистолет, не то гранату, прицелился, и — свись! — свистнула над головой дяди Миши — что ж это, неужели пуля?
    
— Озоровать! — нехорошим голосом закричал дядя Миша. — Я те уши пооборву! Спрячь рогатульку!
    
Но в это время на другом склоне завыл миномет, и коровья бомба повисла над дядей Мишей.
    
— Крой беглым!
    
И тут действительно беглым стали крыть дядю Мишу. Небо над его головой наполнилось комьями, палками, и особенно неприятен был изжеванный кем-то ботинок, который, квакая, ударил прямо в грудь.
    
    
— Прекратить огонь! — послышался голос. Прямо к колодцу из кустов выбежала девочка и отвязала Наполеона.
    
— Нехорошо, гражданин, — сказала она. — Стыдно!
    
— Ты что это? Нет, постой. Кто тебе разрешил? Это мой зверек!
    
— Артиллерия, огонь!
    
— Отставить!
    
Цепляясь за ветки бузины, в овраг спустился Павел Сергеевич. Глаза его по-учительски блистали, а на плече висело двуствольное ружье — Зауэр «Три кольца».
    
— Не трогай мою собачку! — закричал дядя Миша. — Это моя собачка, я ее дрессировать буду — на лапках ходить, в барабан стучать.
    
— Отпустите веревку! — строго сказал Павел Сергеевич и сдернул с плеча ружье.
    
— Это что же такое! — засуетился дядя Миша. — Вооруженным конфликтом пахнет.
    
— Пойдемте в сельсовет, гражданин.
    
— Что вы! Что вы, молодой человек! Все путем! Берите вашу проклятую собачку!
    
Дядя Миша подхватил сундучок и побежал, побежал по оврагу в сторону.
    
— Стреляйте, Пал Сергеич! Стреляйте, а то уйдет!
    
Павел Сергеевич не стал долго рассуждать, он поднял ружье вверх стволами и пальнул вдогонку. Грозно, назидательно прозвучал учительский выстрел. В душе дяди Миши что-то оборвалось раз и навсегда.
   
   
    
     
Бег на северный полюс
    
    
Странно подействовал выстрел на старый колодец. Дремавший последние двадцать лет колодец вдруг ожил, ворчливо буркнул: «Все путем» — и после этого заглох навсегда.
    
Дошкольник Серпокрылов и Коля скатились тем временем к месту происшествия.
    
— Во чудо-то! — восхищался Коля, хлопая себя восторженно по бокам. — Вот это песец! Во бы кого нарисовать!
    
— Красив! — соглашался учитель. — Удивительный мех. Давайте отведем его в школу.
    
— Тиша, вставай! — сказала Вера и дернула веревку.
    
И тут спасенный Наполеон должен был, конечно, встать, улыбнуться, но вместо этого он злобно оскалился, будто сроду не был знаком с Верой Мериновой.
    
— Тиш, Тиш, ты чего?
    
— «Тиша»! — презрительно фыркнул дошкольник. — Его звать Филька.
    
— Не Филька, а Тиша, — заспорила Вера. — Тоже мне придумал.
    
Серпокрылов уважал Веру Меринову и мог без конца снимать ее с айсберга и носить на руках. Но когда его задевали за живое, он становился упрям как бык. Поэтому пару минут у колодца только и слышно было: «Тиша… Филька… Дурак… Сейчас по шее… А ну попробуй… Сейчас попробую… Ну пробуй, пробуй, что ж стоишь…»
    
И Леша хотел попробовать, но в дело вмешался учитель.
    
— Ладно вам, — сказал он. — Неважно, как его зовут. Важно другое: что с ним делать?
    
— В деревню отведем, — ответила Вера.
    
— А дальше что?
    
— Будет жить у меня. Я его воспитаю.
    
— Ишь придумала, — сказал дошкольник, как будто и не уважал никогда Веру Меринову. Он терпеть все-таки не мог, когда его задевали за живое. — Ну ладно, бери Фильку себе. А мы посмотрим, как ты это сделаешь.
    
— И возьму.
    
Вера решительно дернула веревку. Опять померк в глазах недопеска белый свет. Он уперся в землю короткими своими лапами, изловчился и злобно схватил веревку зубами.
    
— Ну, ловко! Ай да Верка! Прямо животновод.
    
— Тиша, Тиша, — нежно говорила Вера, — успокойся.
    
Она достала из кармана конфету, осторожно протянула руку, чтобы погладить песца. Наполеон огрызнулся — конфета упала в снег.
    
— Фу, какой злой. Тиша, что с тобой?
    
— А ты думала, из-за конфетки он тебе валенки будет лизать? Дай сюда веревку и отойди в сторону. Он пугается. Вылезай совсем из оврага. За дело берется Серпокрылов!
    
— Отойдем, ребята, — рассудительно сказал Павел Сергеевич. — Посмотрим, как у Леши получится.
    
Павел Сергеевич и ребята вылезли на гребень оврага и стали глядеть сверху, что будет делать дошкольник.
    
Он ничего не делал, только вытянул из кармана мотоциклетную перчатку и бросил ее прямо под нос Наполеону. Потом не удержался, поднял конфету «Озеро Рица» и сунул в рот.
    
И большее не шевелился, руками не махал, за веревку не дергал. Правда, порой раздавались в овраге какие-то диковатые звуки, похожие на чмоканье лошади, — это дошкольник Серпокрылов сосал «Озеро Рица». Наполеону эти звуки чем-то понравились, даже успокоили.
    
Легонечко носом толкнул он мотоциклетную перчатку, взял ее в зубы. Перчатка слабо запищала.
    
Наполеон тряхнул головой, обнюхал знакомые валенки, установил нос свой на север и решительно стал выбираться из оврага. Дошкольник поспешил за ним, стараясь не натягивать веревку. Неизвестно, что успокоило Наполеона: перчатка или валенки. Наверно, он просто понял, что дошкольник — порядочный человек: веревку не дергает, пешней не машет. Он только бежит следом, вроде Сто шестнадцатого.
    
— Ну дает дошкольник! — изумлялся Коля Калинин.
    
Наполеон вылез из оврага шагах в тридцати от ребят и побежал прямо в открытое поле.
    
— Куда это вы?
    
— На Северный полюс!
    
— Поворачивай, поворачивай в деревню! — закричала Вера и побежала за ними вдогонку, а за нею тронулись Коля и Павел Сергеевич. — Поворачивай! Поворачивай!
    
Но Наполеон не собирался поворачивать в деревню. Он пробежал озимое поле, пересек клеверище, опустился в овраг, теперь уже в другой овраг, не ковылкинский, а кадошкинский, по гнилым мосткам перебежал речку Мшажку и снова выскочил на поле. На север, точно на север бежал Наполеон и странную вел за собой компанию — дошкольника, двух второклассников и учителя с ружьем.
    
    
— Что ж, так и будем бегать? — кричал Павел Сергеевич.
    
— Ага, — оборачивался дошкольник. — Мы мчимся на Северный полюс! Мы — песцы!
    
Вера и Коля засмеялись от счастья и тут же стали легонько тявкать на бегу, как, очевидно, делают это песцы.
    
Павлу Сергеевичу скоро надоела бестолковая беготня.
    
— Теперь мы не песцы! — закричал он. — Теперь мы охотники! Вера, Коля, заходите справа, прижимайте его к деревне!
    
Наполеона подогнали к деревне. Павел Сергеевич сбросил куртку и накинул ее на недопеска.
    
— Отнесем его в школу, — сказал он.
   
   
    
     
Сикимора
    
    
Уроки в школе давно кончились. Ребята разошлись по домам.
    
Техничка Амбарова мыла в классах полы, а Белов и Быкодоров из четвертого класса, наказанные директором, таскали ей ведра с водой и вообще мешали как могли.
    
Перемывши полы в классах и в учительской, техничка вышла на крыльцо и тут столкнулась с Павлом Сергеевичем, который нес на вытянутых руках что-то бьющееся, пушистое, закутанное куртками и шарфами.
    
Из-под курток и шарфов блистали гордые и угрюмые глаза Наполеона.
    
— Батюшка, Пал Сергеич! — закричала Амбарова. — Какую-то сикимору принесли!
    
Так Наполеон Третий получил четвертое в своей жизни, совершенно уж несуразное имя — Сикимора! Что это за слово, откуда оно взялось, этого не могла бы сказать и сама Амбарова. Оно внезапно созрело в груди да и выскочило на язык.
    
Как водится, самое глупое имя понравилось больше всего.
    
— Сикимора! Сикимора! — восторженно закричали Белов и Быкодоров. — Тащите ее на пришкольный участок. Посадим ее в клетку!
    
— Какая он вам Сикимора, — недовольно сказал дошкольник Серпокрылов. — Это — песец, он с Северного полюса.
    
— Молчал бы, соплячишко! — орали Белов и Быкодоров. — Ты вначале «А» да «Б» писать научись.
    
— Ты ошибаешься, — сказал дошкольнику и Павел Сергеевич. — Он, конечно, не с полюса. Видимо, он сбежал со зверофермы «Мшага» — от нас семь километров.
    
— Вовсе я не ошибаюсь. Вот и Вера подтвердит. Она его первая открыла.
    
И дошкольник Серпокрылов поглядел Вере прямо в глаза.
    
Конечно, Вере раньше и в голову не приходило, что Тишка мог прибежать с полюса. Сейчас ей такая идея понравилась, но, как ты ни крути, правда жизни брала свое.
    
— Нет, — вздохнула Вера, отводя глаза. — Тиша не с полюса. Он со звериной фермы.
    
Камень сорвался с горы и рухнул в пропасть. Точно так, как этот камень, рухнула Вера Меринова в глазах дошкольника Серпокрылова.
    
Дошкольник не стал больше ни с кем объясняться. Отошел в сторону.
    
Да и что было делать здесь, в школе, ему, дошкольнику. Школа для него была за горами. Здесь заправляли матерые школьники Белов да Быкодоров.
    
Под их крики Наполеона отнесли на пришкольный участок, сунули в пустую кроличью клетку. Ничего более позорного не происходило до сих пор в жизни Наполеона Третьего! Его, песца с императорским именем, гордость директора Некрасова, платинового недопеска, рвущегося на Северный полюс, назвали Сикиморой и сунули в кроличью клетку. Это было падение! О Наполеон!..
    
— Пускай посидит здесь до завтра, — решил Павел Сергеевич. — С утра позвоним на ферму.
    
Павел Сергеевич ушел в учительскую, а Белов и Быкодоров устроили вокруг Наполеона настоящую карусель: хохотали и свистели в кулак, лупцевали друг друга портфелями, подкидывали в воздух чужие учебники — в общем, веселились как умели.
    
Наполеон забился в угол и закрыл глаза.
    
— Оставьте его в покое! — уговаривал дошкольник. — Он устал.
    
Но разве мог он остановить эту карусель? Карусель крутится и должна докрутиться до конца.
    
Дошкольник в ярости сжимал кулаки, чувствовал, что надо принять какое-то решение. Но оно никак не созревало в его голове. Впрочем, дошкольник Серпокрылов был человек с философским складом ума.
    
— Ладно, — решил он. — Пойду обедать.
   
   
    
     
В каждом приличном доме имеются мыши
    
    
После обеда дошкольник Серпокрылов дома обыкновенно не задерживался и, как правило, прогуливался по деревне. В этот день он решил привычке своей не изменять, а лепешку с творогом, собственноручно испеченную слесарем Серпокрыловым, он есть не стал и попытался засунуть ее в карман. Лепешка, похожая на коричневый таз средних размеров, в карман не влезала.
    
— Ты куда это лепешку потащил? — спросил уважаемый слесарь, который приходился дошкольнику папашей.
    
Кстати сказать, слесарь Серпокрылов действительно человек был в деревне многоуважаемый. Его уважали за хорошую работу. Все трактористы в праздничные дни носили слесаря на руках. Уважал его и плотник Меринов, которому слесарь точил стамески, и председатель сельсовета дядя Федя, уважал его старик Карасев, который говорил, что вокруг слесаря имеется колесо цвета увядшей незабудки.
    
Жил слесарь вдвоем со своим дошкольником, потому что мамаша уехала в город Гомель. Хоть и жили они без матери, обед в доме Серпокрыловых всегда проходил серьезно. Перед обедом отец долго умывался, стонал под рукомойником, а Леша нарезал хлеб и расстанавливал приборы. Слесарь переснимал рубаху, садился к столу, и в тот же миг Леша ухватом выхватывал из печки чугун с кашей, ставил его посередке стола. Обедали они молча. Леша только успевал подбрасывать отцу добавку.
    
— Так куда же ты лепешку потащил? — спросил слесарь, отодвинув прибор.
    
— Куда надо, туда и потащил, — ответил дошкольник, ни секунды не теряясь под слесаревым взглядом.
    
— Лешка, — сказал отец и постучал кулаком по столу, — ты знаешь, что я обычно делаю с такими сыновьями?
    
— Знаю, — спокойно ответил дошкольник. — Ты их убиваешь.
    
— То-то же! — сурово сказал отец. — Поллепешки мои.
    
Дошкольник не стал спорить. Он вытащил лепешку из-за пазухи и разломил ее пополам.
    
— Бать, у нас мышей нету? — неожиданно спросил дошкольник.
    
— Как же нету! — удивился слесарь. — Куда ж они денутся? В каждом приличном доме имеются мыши. Если не станет мышей — пиши пропало. А много ль тебе надо?
    
— Десятка два. Фильку покормить.
    
— Возьми мышеловку на потолке да поставь за печкой, — только и ответил слесарь, ничуть не удивляясь, что какой-то Филька ест мышей. Слесарь понимал, что его сын зря ловить мышей не станет, а если ловит, значит, Филька мышей заслужил.
    
Дошкольник достал с потолка три мышеловки, наживил салом и поставил за печкой.
    
— Ты всех-то не отлавливай, — попросил слесарь. — Оставь пару на развод.
    
— Два десятка отловлю, а остальных не трону.
    
Дошкольник надел офицерскую фуражку и вышел из дома. После обеда он имел обыкновение прогуливаться по деревне и этой привычке сроду не изменял.
    
Слесарь Серпокрылов долго еще, задумавшись, сидел за столом, потом встал, помыл посуду и полил увядший на окне закавказский лимон.
   
   
    
     
Масло, подлитое в огонь
    
    
Вера сбегала домой и принесла Наполеону два бараньих мосла. Мослы были здоровенны. Они имели таинственное сходство с турецкими барабанными палками.
    
Хороши были мослы, мозговиты, но даже не глянул на них Наполеон.
    
Устал недопесок Наполеон Третий. Слишком уж много пережил он за сегодняшний день. Болела шея, нарезанная веревкой, поблек-потускнел драгоценный мех, набилась в боярскую шубу мотоциклетная грязь, припорошила сенная труха и песок из барсучьей пещеры. Не имел уже Наполеон царственного вида, увял, как увял закавказский лимон на окошке слесаря Серпокрылова.
    
Что поделаешь? Ведь если б даже Жар-птице пришлось ночевать в барсучьей норе, бежать от мотоциклистов, кусаться с дворняжками, небось и она потускнела бы. А если б заперли ее в кроличью клетку да сунули б под нос две бараньи барабанные палки, что сказала б тогда она?
    
«Ну вас всех к черту!» — вот что бы сказала Жар-птица.
    
— Ешь, Тишенька, ешь, — уговаривала Вера, подсовывая недопеску кости.
    
Прибежал Коля Калинин, притащил из дому какой-то сушеной ерунды вроде окуней, стал подкидывать в клетку.
    
— Оставьте его в покое! — послышалось из-за школьного забора. — Не видите, что ли, он устал!
    
— Да ладно! — закричал Коля, нехорошо подражая Белову и Быкодорову. — Тебя не спросили. Иди в свои ясли.
    
Вера искоса только глянула на офицерскую фуражку и промолчала. Она понимала, что камень давно уж сорвался с горы, рухнул в пропасть.
    
— Он у вас подохнет.
    
— Что ты все ругаешься, Серпокрылыч, — мягко сказала Вера. — Помоги нам, покорми Тишу.
    
— Он устал. Сейчас есть не станет, а завтра я наловлю мышей.
    
— Разве песцы едят мышей?
    
— Что он, кошка, что ли? — неумно засмеялся Коля Калинин.
    
— Вот и видно — ни черта не смыслите. И лисы, и песцы едят мышей. Они мышкуют.
    
Погрубел дошкольник Серпокрылов. Без уважения глядел на Веру Меринову. И слово удивительное «Серпокрылыч» пролетело мимо его ушей, как ласточка мимо березы.
    
— Мышей-то я ему наловлю, — продолжал дошкольник. — А завтра — тю-тю! — увезут нашего Фильку на звериную ферму. Разве ж это честно? К вам на двор он сам прибежал. Значит, он ваш.
    
— Он государственный, — ответила Вера.
    
— Ничего подобного. Он к вам сам прибежал. Значит, он теперь ваш, мериновский.
    
Разбередил дошкольник душу, и ведь действительно, получалось что-то не то: они спасали песца, отнимали его у дяди Миши, а теперь отдавать? Задумалась Вера, а дошкольник усмехнулся и посыпал раны солью:
    
— Да что мы, сами, что ль, его не воспитаем? Наловим мышей, выкормим, вырастим. А живет он пускай у Пальмы Мериновой или у меня.
    
— И у меня можно, — вставил Коля.
    
— Да пускай он живет по очереди, — обрадовался дошкольник, — сегодня у Пальмы с Веркой, завтра у меня, а там у Кольки.
    
— Ну нет, — сказала Вера. — У нас ему будет спокойней.
    
— Да пускай живет у кого угодно. Главное — на ферму его не отдавать!
    
Разгорался понемногу огонь в душе Веры Мериновой и в глазах Коли Калинина. Серьезно поглядела Вера на дошкольника, прежде она никогда так на него не смотрела.
    
— Не отдадим, — твердо вдруг сказала она. — Ты молодец, Серпокрылыч.
    
На этот раз ласточка покрутилась над березой да и нырнула прямо туда, куда надо. Дошкольник поймал эту ласточку, улыбнулся и подлил еще немного масла в огонь.
    
— А что на ферме, — сказал он, — там его в клетку посадят, а потом воротник сделают!
   
   
    
     
Третья ночь
    
    
Быстро и неожиданно потемнело небо над ковылкинской сосной. В полчаса обволокла темнота раскидистую большелобую крону. Пропала сосна, исчезла в ночной темноте. Гляди — не к пальме ли прекрасной удалилась она?
    
О ночь! Третья свободная ночь Наполеона Третьего!
    
Темной волной смыла ночь и сосну, и горбатые ковылкинские дома, беззубые заборы и кирпичный далекий грибок, отмечающий над черными лесами звероферму «Мшага». Заволокла ночь глаза, — кажется, ничего уже не осталось на земле, все пропало, все кануло в колодец, такой огромный, что не только деревня Ковылкино, а и вся земля в нем песчинка. В тот самый колодец, который вечно над головой — и на дне его играет серебряным поясом небесный охотник Орион.
    
Но нет, все осталось на своих местах. Защищаясь от ночи, зажглись в домах слабые огоньки, задрожали: здесь деревня Ковылкино, прочно стоит на земле, и сосна здесь у силосной ямы, и нету ей дела до южных, пускай даже прекрасных пальм.
    
— Ну ладно, — сказал плотник Меринов. — Надо бы в магазин сходить, купить, что ли, махорки-крупки!
    
Мамаша Меринова ничего в ответ не сказала, но так грозно нахмурилась, что плотник закряхтел, потрогал для чего-то нос свой и пробормотал рассудительно:
    
— С другой стороны, махорка вроде бы и оставалась где-то в кисете, крупка.
    
«Жив он или нет? — думала в этот миг Прасковьюшка, укладываясь спать. — Вдруг да его собаки загрызли?»
    
Прасковьюшка затуманилась, вспомнив о Наполеоне, стала жалеть его, потом стала жалеть себя. Только директора Некрасова жалеть ей никак не хотелось.
    
«Воротник! — волновалась Вера, засыпая. — Неужели сделают из него воротник? Сделают, сделают! Как же быть? Надо спасать Тишку. Тишенька. Тишенька…»
    
Вера хотела вскочить, бежать немедленно куда-то спасать песца, но сон уже охватил ее, теплый и пушистый, как хвост Наполеона.
    
Целый день ничком лежал Наполеон, а ночью поднялся, облизал бараньи мослы, сжевал окунька. Пусто было на школьном дворе. Черным льдом мерцали окна школы. Млечный Путь отражался в них.
    
Неизвестным чем-то и неприятным пахло в кроличьей клетке: перепревшей соломой, сгнившими мокрыми досками и зверем — может быть, страшным. Вдруг зверь этот затаился где-то рядом — вот распахнет дверцу и вцепится в горло.
    
Наполеон сжался в клубок, ощетинился и кинулся на дверцу, затянутую сеткой, — железная сетка ржаво завизжала. Недопесок метался по клетке, царапал стены, бился о железную сетку. В эту ночь он вдруг потерял голову, и никогда раньше на звериной ферме с ним не случалось такого.
    
Ночь, глухая ночь охватила деревню Ковылкино. Погасли электрические окна, заснула деревня, заснули собаки. Стало очень тихо. И в тишине вдруг громко хлопнуло что-то: раз, другой, третий. Это сработали мышеловки дошкольника Серпокрылова.
   
   
    
     
Раннее утро в деревне Ковылкино
    
    
Часов в шесть утра проснулась техничка Амбарова, стукнувши дверью, вышла на школьное крыльцо.
    
Она долго зевала на крыльце, жаловалась, что ноют коленки, что все ученики просто-напросто головорезы, бранила солнце, которое никак не встает, и рассвет, который долго не наступает. Отзевавши все свои сны, она пошла набрать из поленницы дров и по дороге заглянула в кроличью клетку.
    
— Не спишь, Сикимора? Спи, спи, а то скоро придут Белов и Быкодоров. Они тебе весь тулуп общиплют.
    
Техничка наносила дров, затопила школьные печи, и, когда повалил из труб к небу сизый дым, стало ясно, что дым темнее неба, — значит, уже светало.
    
Вместе с Амбаровой проснулись в деревне все хозяйки — и мамаша Меринова, и соседка Нефедова — словом, все те, кто должен топить с утра печку, ставить в нее чугуны с картошкой, с борщом, с кашей. Проснулся и слесарь Серпокрылов.
    
Запылали печки во всех домах, затрещали в печках дрова. От треска этого теплей становилось под одеялом, глаза слипались сильней и так не хотелось вставать. Славно спалось под этот утренний согревающий треск дошкольнику Серпокрылову.
    
Прошел час, печки разгорелись сильней и отогрели серое ковылкинское небо. Наметились в нем розовые разводы, похожие на цветы клевера. Поспела утренняя каша, заныли приятно самовары, и хозяйки стали будить своих хозяев, мамаши — детей.
    
Только слесарь пожалел сына, уселся пить чай один.
    
— Бать, — сказал в полусне дошкольник, — мыши попали?
    
— Попали.
    
— Сколько?
    
— Много, много… спи пока.
    
Слесарь попил чаю, ушел в мастерские, а дошкольнику снились мыши. Вначале приснилась одна мышь, потом другая, третья. Странное дело, во сне в них не было ничего противного. Это были теплые, домашние мыши, от которых пахло валенками.
    
Скоро мыши доверху заполнили сон дошкольника, и наконец, когда число их перевалило за миллион, он проснулся.
    
Раннее было еще утро, но взрослые пошли уже на работу, а школьники дожевывали дома последние ватрушки, кидали в портфели учебники.
    
«Проспал!» — в ужасе подумал дошкольник, вскочил с кровати и не стал даже умываться. Он вытащил из мышеловок пойманных мышей, схватил офицерскую фуражку и дунул к школе. Надо было покормить песца, пока не начались уроки, пока в школе было еще пусто.
    
Дошкольник мчался по деревенским улицам, перепрыгивая примороженные лужи. Над головой его на розовом зимнем небе тяжело двигались синие осенние облака.
    
    
Скоро дошкольник был уже у кроличьей клетки и кормил Наполеона. И в тот момент, когда Наполеон прикончил третью мышь, проснулся директор школы товарищ Губернаторов.
   
   
    
     
Утренние взгляды директора Губернаторова
    
    
Проснувшись, директор первым делом решил побриться. В потный граненый стакан нацедил он из самовара кипятку, взмахнул помазком барсучьего волоса и мигом покрыл лицо свое мыльной пеной.
    
От теплых снов огнем пылали щеки директора Губернаторова — белоснежная пена таяла на щеках, как мороженое.
    
Директор взял в руки очень и очень опасную бритву, придвинул к себе зеркало и так сурово поглядел в него, что, если б это было не зеркало, а, к примеру, Белов и Быкодоров из четвертого класса, вздрогнули бы они и торжественно поклялись никогда больше с криками не бегать по коридору.
    
Тремя взмахами расправился директор с пеною на щеках, набрал в ладонь одеколону «Кармен» и, хорошенько искупавши лицо в одеколоне, сказал:
    
— Где яичница?
    
Через полсекунды на столе перед ним стояла уже сковородка, кривая, как Ладожское озеро. На сковородке щебетала пятиглазая яичница с салом, шептала о чем-то и глядела на директора своими застенчивыми оранжевыми глазами.
    
Директор Губернаторов поднял вилку и так глянул на яичницу, что если б это была не яичница, а все те же Белов и Быкодоров, то крепко б призадумались они и, возможно, стали бы учиться на одни пятерки.
    
Скоро яичница закрыла свои незатейливые глаза, директор же нахмурил брови, взял в руки портфель о двух золотых замках и направился в школу.
    
Бритье и яичница славно освежили директора, а на улице взбодрил утренний морозец. Хороший впереди намечался денек — особый, последний в этой четверти. Сегодня в школе подведут итоги, сегодня станет ясно, сколько в школе отличников и двоечников, сегодня кто-то будет смеяться, а кто-то плакать, а завтра всем будет весело, завтра праздник.
    
Директор был в отличном настроении. Он решил сегодня же крепко прибрать к рукам Белова и Быкодорова.
    
У сельсовета директор прибавил шагу, услыхав отдаленный шум, который удивил его и насторожил.
    
Шум усиливался, и теперь директор явно разобрал объединенный голос Белова и Быкодорова:
    
— Сикимора! Сикимора!
    
На школьном дворе развернулась настоящая ярмарка, здесь собралось человек сто народу, и все они кричали, гомонили, спорили. В воздухе летали синие, желтые портфели, шапки, кепки, книжки, варежки, то там, то сям вспыхивали красные галстуки, горели щеки и глаза.
    
Директора никто вначале не заметил, но это его ни секунды не огорчило. Он вошел в самую сердцевину ярмарки, кашлянул, поглядел вправо-влево и сказал:
    
— Так-так!
    
    
И сразу вдруг поблек праздничный базар, побледнели лица, шапки перестали летать, а портфели сами собой все до одного позастегнулись. Стройными ручьями втекли ученики в двери школы. Белов и Быкодоров замешкались было на крыльце, но, попавши под бинокль директорского взгляда, жестоко пожалели, что забыли дома тетради по математике.
    
Опустел школьный двор. Только у кроличьей клетки остались три человека. Это были Вера, Коля Калинин и дошкольник, на которого директор вовсе не обратил внимания.
    
— А вам что, особое приглашение надо?
    
Вера и Коля скромно опустили глаза и расступились перед директором, давая ему дорогу к кроличьей клетке.
    
Директор заглянул в клетку так строго, что, если б случайно оказались в ней Белов и Быкодоров, они бы просто-напросто превратились в пепел. Но тут получилось иначе. Заглянувши в клетку, вздрогнул сам директор Губернаторов. Из-за решетки злобно и пристально смотрел на него Наполеон Третий.
   
   
    
     
Характер Веры Мериновой
    
    
— Это что такое? — спросил директор, и брови его изумленно поползли по направлению к прическе. — Что это такое, я вас спрашиваю?
    
Вера и Коля испуганно молчали.
    
В дело вмешался дошкольник Серпокрылов.
    
— Это песец, — просто ответил он.
    
Директор перекинул взгляд свой на дошкольника, как бы спрашивая: «А сам-то ты кто такой?» Дошкольник не шелохнулся, а Колю Калинина пробила неприятная дрожь. Он вспомнил, что дневник его до сих пор не подписан родителями. Коля пошевелил плечами и вдруг исчез, легко и неожиданно, как бабочка.
    
Директор поднял к небу брови и сказал:
    
— Песец? А откуда он взялся?
    
Вера попыталась открыть рот, но в разговор снова влез дошкольник: