1 2 3 4 5 6 
— Чтобы вляпаться в такую же историю, как и ты? Чтобы меня линчевал на месте его величество Вульгус Пекус?![3]
   
Турандот пожал плечами.
   
— Болтай, болтай, вот все, на что ты годен, — пренебрежительно сказал он.
   
— Ну, иди! — тихо сказала Марселина.
   
— Вы меня достали оба, — недовольно пробурчал Гибриель.
   
Он ушел в спальню, не спеша оделся, уныло провел рукой по подбородку, с которого не успел убрать щетину, вздохнул и вышел к ним вновь.
   
Турандот и Марселина или, скорее, Марселина и Турандот обсуждали достоинства и недостатки стиральных машин. Габриель чмокнул Марселину в лобик.
   
— Прощай, — сказал он многозначительно, — труба зовет! Я иду исполнять свой долг.
   
Он крепко пожал руку Турандоту. Чувство, переполнявшее его в эту минуту, не позволяло сказать ничего, кроме известной фразы «Труба зовет!», и в глазах его светилась тоска, свойственная личностям, которых ожидает Великая Судьба.
   
Остальные приумолкли.
   
Габриель пошел. Вышел.
   
На улице он принюхался. Ничего особенного. Как всегда, сильно пахло из «Погребка». Он не знал, куда идти, на Юг или на Север, именно так пролегала дорога, на которой он находился. Тут чей-то крик прервал его колебания. Это был сапожник Подшаффэ, подававший ему из своей лавочки знаки. Габриель подошел.
   
— Вы наверняка девочку ищете?
   
— Да, — без энтузиазма пробурчал Габриель.
   
— Я знаю, куда она пошла.
   
— Вы всегда все знаете, — недовольно сказал Габриель.
   
«Вечно он в разговоре со мной защемляет мой неполноценный комплекс», — подумал он про себя.
   
— Так это вас не интересует? — спросил Подшаффэ.
   
— Интересует, куда ш денешься.
   
— Ткчево, рассказывать?
   
— Все-таки забавный народ эти сапожники! — сказал Габриель. — Все время вкалывают и вкалывают. Можно подумать, что им это очень нравится. И чтоб все видели, что они все время вкалывают, они сидят у себя в мастерской за стеклянной витриной — пусть все смотрят и восхищаются! Как мастерицы, которые поднимают петли на чулках!
   
— Интересно, — сказал Подшаффэ. — А вами где можно повосхищаться?
   
Габриель почесал затылок.
   
— А нигде, — сказал он вяло, — я ш артист, я ничего плохого не делаю. А потом сейчас нечего об этом разговаривать, время не ждет, нужно скорее найти девочку.
   
— Я говорю об этом, потому что мне это приятно, — спокойно ответил Подшаффэ.
   
Он оторвался от своей работы и посмотрел на Габриеля.
   
— Ну, чертов болтун, хотите узнать, что с ней? Да или нет?
   
— Я же вам сказал, время не ждет.
   
Подшаффэ ухмыльнулся.
   
— Турандот вам рассказал, с чего все началось?
   
— Он рассказал то, что счел нужным.
   
— Но вам наверняка интересно узнать, что было потом?
   
— Да, — сказал Габриель, — так что же было потом?
   
— Потом? А что, начала вам недостаточно? Ваша девочка сбежала? Сбежала!
   
— Здорово, ничего не скажешь, — пробурчал Габриель.
   
— Вам остается только сообщить в полицию.
   
— Мне лично это ни к чему, — сказал слабеющим голосом Габриель.
   
— Сама она не вернется.
   
— Неизвестно.
   
Подшаффэ пожал плечами.
   
— Честно говоря, мне-то в конце концов наплевать.
   
— Мне в глубине души тоже.
   
— А она у вас есть?
   
Габриель, в свою очередь, пожал плечами. Надо же, еще и хамит. Не говоря ни слова, он пошел досыпать.
  
  
   
    
IV
   
   
Пока сограждане и согражданки продолжали обсуждать случившееся, Зази потихонечку смылась. Она повернула в первую улицу направо, потом налево и крутила так до тех пор, пока не оказалась у городских ворот. Роскошные четырех-пятиэтажные небоскребы возвышались по обе стороны великолепного бульвара, на тротуарах громоздились, наезжая друг на друга, лотки с занюханным товаром. Густая сиреневая толпа стекалась сюда со всех сторон. Монументальная фигура торговки воздушными шарами и ненавязчивая музыка, доносившаяся с карусели, удачно дополняли это воинственное шествие. Зази была настолько восхищена происходящим, что не сразу заметила возвышавшееся неподалеку на тротуаре довольно вычурное произведение из кованого железа, увенчанное надписью «МЕТРО». Уличные сцены были тут же преданы забвению. Дрожа от возбуждения, Зази подошла к подрагивающей от людского потока надписи и, обойдя мелкими шажками перила, обеспечивающие безопасность граждан, оказалась наконец у входа в метро. Но спуск преграждала решетка. К ней была прикреплена дощечка с выведенной мелом надписью, которую Зази разобрала без особого труда. Забастовка продолжалась. Запах железистой обезвоженной пыли тихо струился из отверстия, ведущего в недосягаемую бездну. Зази вконец расстроилась и заплакала.
   
Она так самозабвенно предалась этому занятию, что решила даже присесть на скамейку, чтоб обливаться слезами в более удобной позе. Однако очень скоро ей пришлось отвлечься от своей скорби, поскольку она ощутила рядом чье-то присутствие. Зази с интересом ждала, что за этим последует. Последовали слова, произнесенные мужским голосом, а точнее, фальцетом. Слова сложились в следующее вопросительное предложение:
   
— Дитя мое, что-нибудь случилось?
   
Глупость и лицемерие этого высказывания лишь удвоили объем слез, вытекавших из Зазиных глаз. Казалось, в ее груди скопилось столько рыданий, что совладать с ними она уже просто не в силах.
   
— Неужели все так ужасно? — поинтересовался голос.
   
— О! Да, мсье!
   
Пора уже было взглянуть на этого мерзавца. Проведя рукой по лицу и превратив тем самым потоки своих слез в мутные грязные ручейки, Зази, наконец, повернулась к собеседнику. Ее изумлению не было предела. Выглядел он чудовищно: на нем были большие черные усы, котелок и широкие башмаки. В руках он держал зонтик. «Ниможит быть, — сказала себе Зази внутренним голосом. — Ну просто ниможит быть, это какой-то актеришка вышел погулять на улицу из тех самых былых времен». Он был настолько нелеп, что ей было даже не до смеха.
   
Он же скроил на своем лице приветливое выражение и протянул девочке удивительно чистый носовой платок. Завладев им, Зази наскребла туда немного грязи, скопившейся на ее щеках, и в дополнение к этой аппетитной лепешке несколько раз звучно высморкалась
   
— Не надо так расстраиваться, — ободряюще произнес хмырь. — Ну, что случилось? Тебя побили родители? Что-нибудь потеряла? Боишься, что накажут?
   
Ну и чушь же он нес! Зази вернула ему заметно отяжелевший носовой платок. Он же без всякого омерзения засунул эту гадость себе в карман и продолжал:
   
— Ты должна мне все рассказать. Не бойся. Мне ты можешь сказать все как есть.
   
— Почему это? — не без скрытого коварства пробормотала Зази.
   
— Почему? — растерянно повторил хмырь. И начал скрести зонтиком асфальт.
   
— Вот именно, почему? Почему я должна вам все рассказывать?
   
— А потому, — ответил он, прекратив скрести асфальт, — что я люблю детей, маленьких девочек и маленьких мальчиков.
   
— Вы просто обыкновенный мерзавец, вот вы кто.
   
— Вовсе нет, — воскликнул хмырь с таким пылом, что Зази даже удивилась.
   
Воспользовавшись создавшимся преимуществом, хмырь предложил ей выпить какокалы в первом попавшемся баре, при этом подразумевалось, что угощать он будет при свете дня и большом скоплении народа, одним словом, чего уж там, без всяких гнусных намерений.
   
Зази решила не выказывать своего восторга от перспективы раздавить бутылочку какокалы и принялась с серьезным видом рассматривать толпу, снующую меж двух рядов лотков на противоположной стороне улицы.
   
— Чего они там суетятся? — спросила она.
   
— На барахолку идут, — ответил хмырь, — или, вернее, барахолка идет на них, ибо начинается она именно там.
   
— А! Барахолка! — сказала Зази с видом человека, которого не так легко выбить из седла. — Знаю! Там можно купить по дешевке пару римбрантов, продать их потом какому-нибудь америкашке, и тогда, считай, день прожит не зря.
   
— Там не только римбрантов продают, — сказал хмырь, — там есть гигиенические стельки, лаванда и гвозди и даже неношеные куртки.
   
— А американские шмотки?
   
— Разумеется. Там продается и жареная картошка, вкусная, не вчерашняя.
   
— Американские шмотки — это вещь.
   
— Для знатоков там есть и мидии, свежие, не отравишься.
   
— А в американских лавках джынзы продают?
   
— А то нет! Там есть даже компасы со светящимся циферблатом.
   
— Плевать мне на компасы, — сказала Зази. — Вот джынзы...
   
Пауза.
   
— Можно пойти посмотреть.
   
— Зачем? — спросила Зази. — У меня ни гроша, купить я их все равно не смогу, разве что спереть пару.
   
— Все равно, пойдем посмотрим, — сказал хмырь.
   
Зази допила какокалу, посмотрела на хмыря и сказала:
   
— Знаю я, куда вы клоните! — И добавила: — Пошли?
   
Хмырь расплатился, и они нырнули в толпу. Зази шныряла среди людей, не обращая внимания на гравировщиков велосипедных номерных знаков, стеклодувов, завязывателей галстучных узлов, торгующих часами арабов и торгующих чем попало цыганок.
   
Хмырь шел за ней по пятам. С виду он был такой же щупленький, как и она. Убегать от него ей пока не хотелось, однако она предупредила себя о том, что сделать это в дальнейшем будет совсем не так просто. Перед ней был специалист высокого класса, в этом она уже не сомневалась.
   
Зази остановилась прямо перед лотком с американскими товарами. Внезапно, какфкопанная. Совсем какфкопанная. Хмырь резко затормозил прямо за ее спиной. Продавец заговорил первым.
   
— Будем компас покупать? — начал он весьма самоуверенно. — Электрический фонарь? Надувную лодку?
   
Зази вся дрожала от вожделения и беспокойства, поскольку совсем не была уверена в том, что у хмыря действительно гнусные намерения. Она не решалась произнести вслух двусложное слово англосаксонского происхождения, которое обозначало то, что имела в виду она. Произнес его хмырь:
   
— У вас не найдется джынзов для девочки? — просил он у перекупщика. — Ты ведь джынзы хотела?
   
— Бизюзловно! — прозюзюкала Зази.
   
— Еще как найдется! — воскликнул барахольщик. — Еще бы не нашлось. У меня есть блуджынзы, которым абсолютно нет сноса.
   
— Да, но вы же понимаете, что она еще будет расти, — сказал хмырь. — В будущем году их уже невозможно будет надеть. Что же тогда с ними делать?
   
— Отдаст сестренке или братику.
   
— У нее никого нет.
   
— Через год, может быть, появится (смеется).
   
— Не надо так шутить, — мрачно сказал хмырь. — Ее мать умерла.
   
— Ах! Извините!
   
Зази взглянула на растлителя малолеток с любопытством, даже с некоторым интересом, но отложила рассмотрение этого второстепенного вопроса на потом. Ее била дрожь, она не могла более терпеть. Наконец спросила:
   
— У вас есть мой размер?
   
— Конечно, мадмуазель, — изысканно-вежливо ответил перекупщик.
   
— А сколько они стоят?
   
Этот вопрос задала опять-таки Зази. Совершенно машинально. Ибо была бережлива, но не скупа. Продавец сказал сколько. Хмырь кивнул. Кажется, сумма не показалась ему чрезмерной. По крайней мере, так решила Зази по его реакции.
   
— А померить можно? — спросила она.
   
Продавец был ошеломлен: эта дура что, воображает, что она у Кристиана Диора? Он изобразил на своем лице приятную улыбку, оголившую все 36 его зубов и сказал:
   
— Зачем? Посмотри-ка эти брючки!
   
Он развернул и повесил их перед ее носом. Зази надулась. Она хотела бы померить.
   
— А велики не будут? — спросила она.
   
— Полюбуйтесь! Они будут доставать только щиколоток. А какие узенькие! Только-только на вас, мадмуазель, хотя вы и очень худенькая, тут уж ничего не скажешь.
   
В горле у Зази пересохло. Джынзы. Вот это да. Первый раз пройтись по Парижу в джынзах. Это было бы здорово.
   
Но у хмыря вдруг появилось какое-то отсутствующее выражение лица. Казалось, он совершенно забыл о том, что происходит вокруг.
   
Продавец не унимался.
   
— Вы потом мне спасибо скажете, — настаивал он. — Им сноса нет. Совершенно неснашиваемые.
   
— Я вам уже сказал, что мне плевать на их неснашиваемость, — рассеянно отозвался хмырь.
   
— Но неснашиваемость это все-таки важно, — настаивал перекупщик.
   
— Однако, — вдруг сказал хмырь, — по всей видимости, эти джынзы, если я правильно понял, — из излишков американской армии?
   
— Naturlich, — ответил лоточник.
   
— Что же это получается? Значит, у америкашек в армии такие соплячки были?
   
— Чего там только не было! — ничуть не растерявшись ответил перекупщик.
   
Тем не менее хмырь не был удовлетворен его ответом.
   
— А вы думали! — сказал продавец, которому не хотелось упустить клиента из-за фактов всеобщей истории. — Чего только на войне не бывает.
   
— А это вот сколько стоит? — спросил хмырь. Речь шла о солнцезащитных очках. Он нацепил их себе на нос.
   
— Это выдается бесплатно тем, кто покупает джынзы, — сказал торговец, считавший, что дело уже в шляпе.
   
Зази со своей стороны была в этом не так уверена. Неужели он их так и не купит? Чего он ждет? Чего он там себе думает? Чего ему еще надо? Наверняка это отпетая сволочь, не просто жалкий безобидный извращенец, а настоящий гад. С ним надо быть поосторожней, ох поосторожней! Ну что там с джынзами?..
   
Наконец свершилось. Он заплатил. Товар заворачавают, и хмырь сует сверток под мышку, под свою хмыриную мышку. Зази в глубине души взвыла, наблюдая за ним. Так, значит, это еще не конец?
   
— А теперь, — сказал хмырь, — мы должны перекусить.
   
Он идет впереди, переполненный чувством собственного достоинства. Зази идет за ним, косясь на сверток. Так они заходят в небольшой ресторанчик, садятся. Пакет оказывается на стуле вне пределов досягаемости Зази.
   
— Ну, что ты будешь? — спросил хмырь. — Мидии или жареную картошку?
   
— И то и другое, — ответила Зази, вконец теряя самообладание.
   
— Принесите девочке мидий, — спокойно обратился хмырь к официантке. — А мне — рюмочку мюскаде. двумя кусками сахара.
   
В ожидании жратвы сидели молча. Хмырь спокойно покуривал сигареты. Когда подали мидии, Зази с яростью набросилась на них, нырнула в соус, и, прихлебывая из тарелки сок, вымазалась в нем с головы до ног. Не поддавшиеся кипячению пластинчато-жаберные были самым варварским образом изничтожены в своих раковинах. Зази, казалось, вот-вот раскусит их зубами. Покончив с мидиями, она не отказалась и от жареной картошки. «Хорошо», — сказал хмырь. Со своей стороны, он попивал маленькими глоточками свою микстуру так, как будто это был, по крайней мере, подогретый ликер шартрез. Принесли картошку. Она бурно шипела и пенилась и тарелке. Прожорливая Зази обожгла себе пальцы, но не пасть.
   
Когда все было съедено, Зази залпом опустошила стакан пива с лимонадом, три раза негромко рыгнула и в изнеможении откинулась на спинку стула. Людоедская ухмылка стала постепенно сползать с ее лица. Глаза просветлели. Она с удовольствием подумала, что хотя бы обед она урвала. Следующей ее посетила мысль о том, что не мешало бы сейчас сказать хмырю что-нибудь приятное, но что именно? Она сильно напряглась и наконец сказала:
   
— Что же вы так долго свою рюмку допиваете? Нот мой папа за это время уже десяток таких бы раздавил.
   
— А что, твой папа много пьет?
   
— Не пьет, а пил. Он уже умер.
   
— Ты, наверное, очень переживала, когда он умер?
   
— Как бы не так (жест). У меня времени не было. Тут такое творилось вокруг (пауза).
   
— А что именно?
   
— Я бы с удовольствием выпила еще стакан пива, только без лимонада. Целый стакан настоящего пива.
   
Хмырь заказал ей пиво и заодно попросил принести ложечку. Он хотел добраться до остатков сахара, прилипших ко дну рюмки. Пока он проводил эту операцию, Зази слизнула со своего пива пену и только после этого ответила на вопрос:
   
— Газеты читаете?
   
— Бывает.
   
— Помните портниху из Сен-Монтрона, которая топором разможжила череп своему супругу? Так вот, это была мама. А мужем ее, соответственно, был папа.
   
— А! — сказал хмырь.
   
— Вы что, не помните?
   
Создавалось впечатление, что он не очень хорошо помнит. Зази возмутилась.
   
— Черт, а ведь вокруг этого шумиха была страшная. Мамин адвокат списально приехал из Парижа, знаменитый такой, говорит не то что мы с вами, дурак, одним словом. Тем не менее благодаря ему мамашу оправдали, вот так, в два счета (жест). Люди ей даже аплодировали, только что на руках не носили. В тот день все страшно напились. Маму только одно огорчало, что эту парижскую штучку на мякине не проведена. Очень уж он до денег охоч был, сволочь такая. Слава богу, Жорж ей помог.
   
— А Жорж — это кто?
   
— Колбасник. Розовый такой. Мамин хахель. Это он ей топор дал (пауза), чтоб дровишки поколоть (хихикнула).
   
Она очень изысканно, только что не оттопырив мизинец, пропустила глоточек пива.
   
— И это еще не все, — продолжала она. — Вот я, сидящая здесь перед вами, выступала в качестве свидетеля на закрытом заседании суда.
   
Хмырь не дрогнул.
   
— Вы что, мне не верите?
   
— Конечно же нет. По закону нельзя, чтобы ребенок давал показания против родителей.
   
— Во-первых, от родителей остался только один, а потом вы явно ничего в этом не смыслите. Если бы вы приехали к нам в Сен-Монтрон, я бы вам показала тетрадку с вырезками из газет, где речь идет обо мне. К тому же, пока мама в каталажке сидела, Жорж подарил мне на рождество подписку на «Каталог подписки». Вы знаете этот «Каталог подписки»?
   
— Нет, — ответил хмырь.
   
— Идиот. А еще спорит.
   
— А почему ты давала показания на закрытом заседании?
   
— Что? Интересно?
   
— Не особенно.
   
— Какой вы все-таки притворщик.
   
И она вновь изящно, разве что не оттопырив мизинец, прихлебнула пива из стакана. Хмырь не дрогнул (пауза).
   
— Ладно, не берите в голову. Я вам все расскажу.
   
— Я слушаю.
   
— Ну вот. Надо сказать, что мама на дух не переносила папу, ну и папа, конечно, загрустил, а потом запил. А пил он по-черному. Так что, когда он был под мухой, надо было бежать куда подальше, потому что тут и кошка б не уцелела. Как в песне, знаете?
   
— Припоминаю, — сказал хмырек.
   
— Тем лучше. Так вот: как-то раз в воскресенье и пришла с футбольного матча, там играл «Санктимонтронский стадион» против «Красной звезды» из Нефлиза, в классе Б. Вы спортом вообще интересуетесь?
   
— Да. В основном кетчем.
   
Смерив взглядом тщедушного собеседника, Зази хихикнула.
   
— В зрительском весе, я полагаю, — сказала она.
   
— Не смешно, — холодно отозвался хмырь.
   
От злости Зази залпом допила пиво и заткнулась.
   
— Да ты не сердись! — сказал хмырь. — Рассказывай дальше.
   
— Так, значит, вам интересно, что со мной было?
   
— Да.
   
— Значит, вы мне только что неправду сказали?
   
— Ну продолжай же.
   
— Да вы не нервничайте. А то не сможете по достоинству оценить мой рассказ.
  
  
   
    
V
   
   
Хмырь умолк, а Зази продолжала в следующих выражениях:
   
— Значит, папа сидел один дома и ждал, в общем ничего особенного не должно было произойти, но он все равно чего-то ждал и сидел один дома или, вернее, считал, что он один, подождите, сейчас вы все поймете. Значит, вхожу я, и, надо сказать, он был пьян как свинья, ну и он тут же начинает меня целовать, что в принципе только естественно, поскольку он мой папа. Но тут он стал меня непристойно лапать, я сказала: «Нет уж», но не потому, что поняла, куда он, сволочь такая, клонит. И когда я ему сказала: «Нет уж, только не это», он бросился к двери, закрыл ее на ключ, ключ сунул в карман, глаза вытаращил и бормочет: «Ах! Ах! Ах!», совсем как в кино, просто потрясающе. И заявляет: «Сейчас я тебя... сейчас я тебя...», он даже чуть прихлебнул из бутылки, когда произносил эти гнусные слова, и, наконец, наменяпрыгскок. Я, конечно, увернулась. Поскольку он совсем косой был, он шмякается мордойоппол. Потом встал. Опять за мной погнался, одним словом, тут началась настоящая свалка. И вот, наконец, он меня догнал. И опять начал клеица. Но в этот момент потихонечку открылась дверь, потому что, между прочим, мама ему лапши навешала, дескать, пойду куплю спагетти и свиных отбивных — это все была неправда, она хотела, чтобы он влип, а сама спряталась в чулане. Там у нее и топор лежал. И вот она тихонечко входит, ключи у нее, разумеется, были. Соображает, правда?
   
— Гм... да, — сказал хмырь.
   
— Значит, она потихонечку открывает дверь и спокойненько себе входит, а папа в ту минуту о другом думал, бедняга, бдительность потерял — так ему черепушку и разможжили. Надо признать, мама ему врезала от души. Ужасное было зрелище. Даже омерзительное. После этого и закомплексовать недолго. А ее, несмотря ни на что, оправдали. Я им все твердила, что Жорж ей топор достал, они на это внимания не обращали, говорили, когда у тебя муж такой подонок, выход один: порешить. Я ж вам говорила, ее даже поздравляли. Черте што, вы со мной не согласны?
   
— Что с них возьмешь... — сказал хмырь (жест).
   
— Потом на меня орала как бешеная, говорит, дрянь ты паршивая, на фига тебе было про топор рассказывать? «А что, — я ей говорю, — скажешь, не было этого?» А она опять, чертова дура, и хотела меня и избить среди всеобщего ликования. Но Жорж ее успокоил, и потом она так гордилась, что ей хлопали незнакомые люди, что ни о чем другом и думать не могла. Ну первое время, во всяком случае.
   
— А потом? — спросил хмырь.
   
— Ну а потом Жорж начал за мной ухлестывать. Тогда мама сказала, что всех не перебьешь, а то это будет как-то странно выглядеть, ну и просто послала его куда подальше. Можно сказать, лишилась хахеля из-за меня. Разве это не здорово? Какая у меня прекрасная мать!
   
— Это уж точно, — с готовностью согласился хмырь.
   
— Но только совсем недавно она себе нового завела, поэтому-то в Париж и приехала, она за ним по-страшному бегает, но чтобы я не оставалась одна на растерзание всем этим растлителям, — а их толпы! Простатолпы! Она оставила меня у дяди Габриеля. Говорят, с ним мне нечего бояться.
   
— Почему?
   
— Этого я не знаю. Я только вчера приехала и еще не разобралась, что к чему.
   
— А чем занимается твой дядя?
   
— Он ночной сторож. Он никогда не встает раньше двенадцати-часу.
   
— И ты сбежала, пока он еще спал.
   
— Точно.
   
— А где живешь?
   
— Где-то там (жест).
   
— А почему ты плакала на скамейке?
   
Зази не ответила. Хмырь начал действовать ей на нервы.
   
— Ты что, потерялась?
   
Зази пожала плечами. А он явно гад.
   
— Ты можешь мне сказать адрес дяди Габриеля?
   
Тихим внутренним голосом Зази произнесла пространную речь, обращенную к самой себе. «Ну все-таки, какое его собачье дело? Что он там себе думает? Во всяком случае, он заслужил то, что с ним сейчас произойдет».
   
Она резко вскочила со стула, схватила сверток и бросилась бежать. Она нырнула в толпу, проскальзывая между людьми и лотками, бежала вперед по ломаной прямой, резко отклоняясь то вправо, то влево, бежала быстро, потом вдруг переходила на шаг, двигаясь то убыстряя, то замедляя ход, бежала рысцой, кружа на месте и делая крюки.
   
Зази уже было начала посмеиваться над хмырем: то-то у него, наверное, рожа вытянулась, когда она смоталась. Но вдруг она поняла, что радоваться, собственно, нечему. Кто-то шел рядом. Можно было даже, не поднимая глаз, догадаться, что это был хмырь, но она их все-таки подняла — ведь всякое бывает, может, это был не он, — но нет, он самый. Казалось, он даже не понял, что случилось что-то особенное, и совершенно спокойно шел рядом.
   
Зази молчала. Исподлобья она изучала соседа. Они выбрались из сутолоки и шли теперь по улице средней ширины, где встречались в основном порядочные люди с тупыми рожами, отцы семейств, пенсионеры, тетки, прогуливающие своих отпрысков, одним словом, публика, о которой можно было только мечтать. «Дело в шляпе», — прошептал Зазин внутренний голос. И она сделала глубокий вздох, прежде чем бросить свой излюбленный боевой клич: «Спасите! Насилуют!» Но хмырь, как выяснилось, был совсем не так прост. Он злобно вырвал у нее из рук сверток и с большой убедительной силой произнес следующее:
   
— Как тебе не стыдно, маленькая воровка, только я отвернулся, как ты...
   
Затем он обратился к мгновенно образовавшейся толпе:
   
— Ах эти подростки! Посмотрите, что она хотела украсть!
   
И он потряс свертком над головой.
   
— Джынзы! — заорал он, что есть мочи. — Эта соплячка хотела спереть у меня американские джынзы.
   
— Какой кошмар! — прокомментировала какая-то домохозяйка.
   
— Да, молодежь нынче с дурными наклонностями, — сказала другая.
   
— Безобразие! — сказала третья, — неужели ей никто не внушил, что частная собственность — это святое?
   
Хмырь продолжал отчитывать девчонку.
   
— А что будет, если я тебя в комиссариат отведу? К полицейским? Тебя посадят в тюрьму. В тюрьму. Ты предстанешь перед судом для несовершеннолетних, и в итоге — колония для малолетних преступников. Поскольку суд признает тебя виновной и даст тебе на полную катушку.
   
Какая-то дама из высшего общества, оказавшаяся в этом захолустье случайно в поисках редких вещиц, соизволила остановиться. Она справилась у черни, по какому поводу вся эта заварушка, и, наконец не без труда поняв в чем дело, решила воззвать к чувству милосердия, которое, быть может, не было чуждо тому странному господину, чьи котелок, черные усы и темные очки, казалось, не вызывали у присутствующих никакого удивления.
   
— Мсье! — обратилась она к нему. — Пожалейте ее! Она не виновата в том, что ее, быть может, неправильно воспитывали. Наверное, чувство голода толкнуло ее на этот дурной поступок, и не надо слишком, и повторяю, слишком ее за это винить. Вам знакомо чувство голода (пауза), мсье?
   
— И вы меня об этом спрашиваете! — произнес хмырь с горечью («Даже в кино никто так не сыграет», — подумала Зази). — Меня? Голодал ли я? Я вырос в приюте, мадам...
   
Толпа содрогнулась в порыве сострадания. Воспользовавшись произведенным впечатлением, хмырь стал проталкиваться вперед, увлекая за собой Зази и причитая с трагическим видом: «Посмотрим, что скажут твои родители».
   
Когда они немного отошли, он тут же замолчал. Некоторое время они шли молча, потом вдруг хмырь сказал:
   
— Черт, я зонтик в бистро забыл.
   
Эти слова были обращены к самому себе, к тому же и произнес их вполголоса, но Зази тут же сделала надлежащие выводы из этого замечания. Нет, это не был растлитель малолеток, выдающий себя за псевдополицейского, это был настоящий полицейский, выдающий себя за псевдорастлителя, выдающего себя за настоящего полицейского. Доказательством тому служило то, что он забыл зонтик. Поскольку этот вывод казался Зази бесспорным, она подумала, что было бы весьма заманчиво и даже остроумно свести дядюшку с полицейским, с настоящим полицейским. Поэтому, когда хмырь заявил, что вопрос нельзя считать закрытым, и спросил, где она живет, она тут же дала адрес.
   
Результат действительно оказался небезынтересным: когда открывший дверь Габриель воскликнул: «Зази!» — и услышал в ответ веселый голос: «Дядь, это лягавый, он хочет стабойпагаварить», он прислонился к стене и позеленел. Конечно, это могло лишь показаться из-за плохого освещения — ведь в прихожей было темно. Что до хмыря, то он сделал вид, что ничего не заметил. Габриель сказал ему упавшим голосом, так, между прочим: «Входите же».
   
Итак, они вошли в столовую, где Марселина кинулась к Зази, выказывая величайшую радость по поводу ее возвращения. Габриель сказал ей: «Угости чем-нибудь этого господина», но хмырь дал им понять, что пить ничего не хочет, в отличие от Габриеля, который тут же потребовал, чтоб ему принесли бутылку гранатового сиропа.
   
По собственной инициативе хмырь сел, в то время как Габриель наливал себе изрядную порцию сиропа, разбавляя его небольшим количеством холодной воды.
   
— Вы действительно не хотите выпить?
   
...(Жест.)
   
Габриель заглотнул тонизирующий напиток, поставил стакан на стол и, вперившись в хмыря, ждал, что будет дальше, но хмырь, казалось, совсем не был настроен вести беседу. Стоя рядом, Зази и Марселина пристально наблюдали за ними.
   
Это могло бы продлиться очень долго.
   
Наконец Габриель нашел подходящий сюжет для начала беседы.
   
— Так, значит, — сказал он так, между прочим. — Так, значит, вы полицейский?
   
— Ни в коем случае, — воскликнул хмырь самым что ни на есть дружеским тоном. — Я всего лишь ярмарочный торговец.
   
— Не верь ему, — сказала Зази, — он всего лишь полицейский.
   
— Вы уж как-нибудь разберитесь сами, — вяло прокомментировал Габриель.
   
— Малышка шутит, — сказал хмырь с неизменным добродушием. — Меня все знают, у меня кличка Педро-Излишек, по субботам, воскресеньям и понедельникам я торгую на барахолке, раздаю гражданам всякую мелочь, которую оставила после себя американская армия, освобождая нашу территорию.
   
— Как раздаете, бесплатно? — спросил Габриель с некоторым интересом.
   
— Шутите! — сказал хмырь. — Я обмениваю вещи на мелкие купюры (пауза). Ваш случай составляет исключение.
   
— Это вы о чем? — спросил Габриель.
   
— О том, что малышка (жест) сперла у меня джынзы.
   
— Если дело только в этом, — сказал Габриель, — то она вам их вернет.
   
— Ну, гад, — сказала Зази, — он же у меня их забрал.
   
— В таком случае не понимаю, чем вы недовольны? — спросил Габриель у хмыря.
   
— Недоволен — и все тут.
   
— Джынзы-то мои, — сказала Зази. — Это он у меня их спер. Да. К тому же он лягавый. Ты поосторожней с ним, дядя Габриель!
   
Обеспокоенный Габриель налил себе еще стакан гранатового сиропа.
   
— Что-то я никак не пойму, — сказал он. — Если вы полицейский, то непонятно, чем вы недовольны, если же вы не полицейский, непонятно, с какой стати вы задаете мне вопросы.
   
— Прошу прощения, — сказал хмырь, — вопросы задаю не я, а вы.
   
— Это точно, — с полной объективностью признал Габриель.
   
— Ну вот, сейчас он его облапошит, — сказала Зази, — сейчас он его облапошит.
   
— Может быть, теперь уже мой черед задавать вопросы, — сказал хмырь.
   
— Отвечай только в присутствии твоего адвоката, — сказала Зази.
   
— Отстань, — сказал Габриель. — Я сам знаю, как мне быть.
   
— Он заставит тебя в чем угодно признаться.
   
— Она меня за идиота держит, — любезно обратился Габриель к хмырю. — Вот она, современная молодежь.
   
— Старших не уважают, — сказал хмырь.
   
— Терпеть не могу эти глупости, — заявила Зази, у которой была своя точка зрения на происходящее. — Лучше уж я уйду.
   
— Вот именно, — сказал хмырь. — Если бы представительницы слабого пола соизволили на минуточку удалиться...
   
— Еще как соизволят, — хихикнула Зази. Выходя из комнаты, она незаметно ухватила сверток, который хмырь забыл на стуле.
   
— Ну мы пошли, — тихо сказала Марселина, сматываясь, в свою очередь.
   
Она тихонько призакрыла за собой дверь.
   
— Так, значит, — сказал хмырь (пауза), — вы живете на то, что девочка зарабатывает проституцией?
   
Габриель распрямился с деланным намерением высказать самый решительный протест, но тут же снова скукожился в кресле.
   
— Кто, я? — пробормотал он.
   
— Да, вы. Вы, мсье, — сказал хмырь. — Вы же не будете утверждать обратное?
   
— Буду, мсье.
   
— Ну и нахал же вы все-таки. Я вас застал на месте преступления. Девчонка клеила клиентов на барахолке. Надеюсь, вы не заставляете ее спать с арабами?
   
— Это уж точно нет, мсье.
   
— А с поляками?
   
— Тоже нет, мсье.
   
— Только с французами и с богатыми туристами?
   
— Только ни с кем.
   
Гранатовый сироп начал действовать. Габриель медленно приходил в себя.
   
— Значит, вы все отрицаете? — спросил хмырь.
   
— Еще бы.
   
Хмырь дьявольски ухмыльнулся, совсем как в кино.
   
— Скажите-ка, голубчик, — слащаво произнес он, — кто вы по профессии или, если так можно выразиться, по специальности. Что служит вам прикрытием для вашей преступной деятельности?
   
— Повторяю, я никакой преступной деятельностью не занимаюсь.
   
— Хватит притворяться. Профессия?
   
— Я артист.
   
— Вы? Артист? Девчонка сказала, вы ночной сторож.
   
— Ну что она в этом понимает! Потом, ребенку не всегда можно сказать правду. Что, скажете, нет?
   
— Мне-то вы должны ее сказать.
   
— Но вы же не ребенок. — Габриель приветливо улыбнулся. — Гранатового сиропа не хотите?
   
...(Жест.)
   
Габриель налил себе еще стакан.
   
— Ну так чем же вы конкретно занимаетесь?
   
Габриель скромно потупил взор.
   
— Я танцовщица в ночном баре.
  
  
   
    
VI
   
   
— О чем это они там разговаривают? — спросила Зази, натягивая джынзы.
   
— Слишком тихо говорят, — тихо сказала Марселина, прижавшись ухом к двери комнаты. — Не могу разобрать.
   
Но Марселина-то эта по-тихому подвирала, ибо отлично слышала, как хмырь говорил следующее: «Значит, мать доверила вам ребенка, потому что вы педик?», а Габриель отвечал: «Я же вам сказал, я не педик. Ну хорошо, ну выхожу я в женском костюме на сцену ночного кабаре для гомиков, ну и что? Это еще ни о чем не говорит. Делаю я это только для того, чтобы народ повеселить. Понимаете, я такой высокий — они просто лопаются со смеха. Но лично я не из них и могу это доказать: я женат».
   
Зази, захлебываясь от восхищения, смотрела на себя в зеркало. Ничего не скажешь, джынзы ей действительно шли. Она провела рукой по своим маленьким, безукоризненно обтянутым, как и требовалось, ягодицам и, глубоко удовлетворенная, глубоко вздохнула.
   
— Ты что, и вправду ничего не слышишь? — спросила Зази. — Совсем ничегошеньки?
   
— Нет, — спокойно ответила Марселина, по-прежнему привирая, поскольку хмырь говорил: «Это ничего не значит. Во всяком случае, вы не станете отрицать, что мать доверила вам ребенка только потому, что видела в вас скорее тетушку, чем дядюшку?» Габриелю пришлось согласиться с этим. «Атчасти, да», — сказал он.
   
— Ну как я тебе? — спросила Зази. — Здорово, правда?!
   
Марселина, перестав подслушивать, посмотрела на нее.
   
— Да, девочки действительно теперь так одеваются, — спокойно сказала она.
   
— Тебе не нравица?
   
— Ну, нравица. Но скажи, ты уверена, что этот человек не рассердится на тебя за сверток?
   
— Я ш тебе говорю, джынзы — мои. Могу представить себе, как у него рожа вытянется, когда он меня увидит.
   
— А ты что, собираешься выйти, не дождавшись его ухода?
   
— А то?! Не здесь же мне торчать?!
   
Зази направилась прямо к двери, которая, как магнит, притягивала ее ухо. Она услышала, как хмырь сказал: «Черт, куда я сверток задевал?!»
   
— Слушай, тетка Марселина, — возмутилась Зази. — Ты что, издеваешься или вправду туга на ухо? Отсюда все прекрасно слышно!
   
— Ну и что же там слышно?
   
Решив пока особо не вдаваться в вопрос о возможной глухоте своей тетушки, Зази снова прижала ухо к двери. А хмырь тем временем говорил вот что: «Надо бы проверить, не сперла ли у меня сверток ваша девчонка». — «Может, у вас его вообще с собой не было?» — намекнул Габриель. «Был, — ответил хмырь. — И если девчонка у меня его сперла, я тут такое устрою!..»
   
— Во, разорался, — сказала Зази.
   
— Что, не уходит? — тихо спросила Марселина.
   
— Нет, — ответила Зази. — Теперь он по твоему поводу из дядюшки начал кровь пить.
   
— На худой конец, его могла спереть и ваша супружница. Ей небось тоже охота иметь джынзы, супружнице вашей.
   
— Уж точно, нет, — ответил Габриель.
   
— А вы-то откуда знаете? — возразил хмырь. — Может быть, ей тоже захотелось, глядя на ужимки мужа-гормосессуалиста?
   
— А гормосессуалист — это кто? — спросила Зази.
   
— Это мужчина, который носит джынзы, — спокойно сказала Марселина.
   
— Иди врать, — отозвалась Зази.
   
— Хорошо бы Габриель его выставил! — тихо сказала Марселина.
   
— Да, это было бы здорово, — ответила Зази. И потом недоверчиво спросила:
   
— А ему не слабо?
   
— Посмотрим.
   
— Постой-ка, я войду первой.
   
Она открыла дверь и четко и громко произнесла следующие слова:
   
— Ну, дядя Габриель, как тебе мои новые джынзы?
   
— Ну-ка быстренько, снимай! — испуганно воскликнул Габриель. — И немедленно верни их этому господину.
   
— Иди ты в задницу, — провозгласила Зази. — С какой стати?! Они — мои.
   
— У меня нет в этом полной уверенности, — смущенно ответил Габриель.
   
— Вот именно, — сказал хмырь. — Снимай, и по-быстрому.
   
— Слушай! Выстави ты его отсюда, и все! — сказала Зази Габриелю.
   
— Ну и шуточки же у тебя! — возмутился Габриель. — Сначала говоришь, что это легавый, а потом требуешь, чтобы я дал ему под зад коленом.
   
— Да, он — полицейский, ну и что из этого? — сказала Зази с риторическим запалом. — Он прежде всего мерзавец, который хотел меня соблазнить, и, будь он хоть трижды полицейским, мы подадим на него в суд, а судьи, я-то их знаю, обожают маленьких девочек и поэтому приговорят этого мерзкого полицейского к смерти, и его гильотинируют, а я потом найду его отрубленную голову в корзине с отрубями, и харкну ему в рожу, вот так-то!
   
При упоминании этих жестокостей Габриель задрожал всем телом. Он повернулся к хмырю: «Слышите? Вы все взвесили? Эти девчонки — просто жуть какая-то».
   
— Дядя Габриель, — закричала Зази. — Я тебе чем хочешь поклянусь, что это мои джынзы! Ты должен за меня вступиться, дядя Габриель! Ты должен меня защитить. Что скажет маямама, если она узнает, что ты позволил меня оскорбить этой жадобе, этому жмоту и, быть может, даже политическому банкроту...
   
«Черт, — добавила она внутренним голосом, — а я ведь сейчас так же хороша, как Мишель Морган в „Даме с камелиями“». Глубоко тронутый ее патетической тирадой, Габриель описал свое затруднительное положение в следующих сдержанных выражениях, произнесенных мэдза воче[4] и даже, можно сказать, почти ин петто[5]:
   
— Глупо было бы поцапаться с легавым, послать его, к примеру, себе в задницу!
   
Хмырь мерзко захихикал.
   
— Какой вы все-таки испорченный человек, — сказал Габриель, краснея.
   
— Вы не понимаете, чем вы рискуете, — произнес хмырь с чертовски мефистофельским видом. — Сводничество, обкрадывание клиентов, гормосессуализм, эонизм, фаллическое гипостояние, все это потянет лет на десять каторжных работ.
   
Он повернулся к Марселине:
   
— Ну а мадам? Хотелось бы узнать что-нибудь и о вас.
   
— Что именно? — спокойно спросила Марселина.
   
— Говорить можно только в присутствии адвоката, — вмешалась Зази. — Дядюшка меня не послушал, видишь, как он теперь влип?!
   
— Заткнись, — сказал хмырь Зази.
   
— Так вот, — обратился он к Марселине. — Не могла бы мадам сообщить мне, чем именно она занимается?
   
— Домашним хозяйством, — с яростью ответил Габриель.
   
— И к чему ж это сводится? — иронически поинтересовался хмырь.
   
Габриель повернулся к Зази и подмигнул ей, чтобы та была готова насладиться тем, что за этим последует.
   
— В чем же это заключается? — переспросил Габриель, прибегая к анафоре. — В частности, в том, что она выносит помойное ведро.
   
Габриель схватил хмыря за воротник, выволок его на лестничную клетку и столкнул вниз, в ниженаходящееся помещение.
   
Послышался приглушенный удар.
   
За хмырем последовала и его шляпа. Шума от нее было меньше, несмотря на то, что это был котелок.
   
— Чудно! — с энтузиазмом воскликнула Зази, в то время как внизу хмырь собирал себя по частям, водружая на прежнее место усы и темные очки.
   
— Что будете пить? — спросил Турандот.
   
— Что-нибудь для поднятия духа, — находчиво ответил хмырь.
   
— Но таких напитков много.
   
— Мне все равно что.
   
Он ушел и сел в глубине зала.
   
— Чего же мне ему налить? — промямлил Турандот. — Стаканчик ферне-бранка?
   
— Это в рот взять невозможно, — вмешался Шарль.
   
— Ты, наверно, никогда и не пробовал. Не такая уж это и гадость, а потом для желудка очень полезно. Ты бы сделал хоть глоточек!
   
— Ладно, плесни на донышко, — примирительно согласился Шарль. Турандот налил ему щедрой рукой.
   
Шарль смочил губы, причмокнул пару раз, втянул в себя немного, еще раз втянул, вдумчиво, шевеля губами, распробовал как следует. Сделал глоток, потом еще.
   
— Ну? — спросил Турандот.
   
— Не дурно.
   
— Еще немного?
   
Турандот снова наполнил его стакан и поставил бутылку на полку. Изрядно пошуровав там, он обнаружил еще кое-что:
   
— А! Здесь есть кой-чего и покрепче. Настоящая царская водка.
   
— Монархии нынче вышли из моды. Мы живем в эпоху демократии.
   
От такого экскурса во всемирную историю все покатились со смеху.
   
— Я вижу, вы здесь не скучаете, — прокричал Габриель, влетая в бистро на всех парах. — Не то что я. Ну и история! Налей-ка мне гранатового сиропа, да покрепче, не бухай много воды. Мне нужно поддержать свои силы. Если бы вы знали, что со мной сейчас было.
   
— Потом расскажешь, — сказал Турандот, озираясь.
   
— Привет тебе! — сказал Габриель Шарлю. — Пообедаешь с нами?
   
— Так мы же уже договорились.
   
— Я тебе просто напоминаю.
   
— Да мне не надо напоминать! Я не забыл.
   
— Тогда, считай, что я просто подтвердил приглашение.
   
— А чего его подтверждать, раз мы уже договорились.
   
— Значит, ты просто обедаешь с нами, и все, — заключил Габриель, который хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.
   
— Болтай, болтай, вот все, на что ты годен, — произнес Зеленуда.
   
— Пей же наконец! — сказал Турандот Габриелю. Габриель последовал его совету. Вздохнул.
   
— Ну и история! Вы видели, как Зази вернулась в сопровождении какого-то хмыря?
   
— Мда, — сдержанно продадакали Турандот и Мадо Ножка-Крошка.
   
— Я пришел позже, — сказал Шарль.
   
— А как он выходил, вы тоже видели?
   
— Знаешь, — сказал Турандот. — Я не успел его как следует рассмотреть, поэтому вряд ли смог бы его узнать, но не он ли сидит за твоей спиной в глубине зала?
   
Габриель оглянулся. Хмырь действительно сидел там на стуле, терпеливо ожидая поднимающего дух напитка.
   
— Боже! — сказал Турандот. — Простите меня, я о вас совсем забыл.
   
— Пустяки, — вежливо вымолвил хмырь.
   
— Как бы вы отнеслись к ферне-бранка?
   
— С удовольствием последовал бы вашему совету.
   
В этот момент позеленевший Габриель вяло сполз на пол.
   
— Итак, два ферне-бранка, — сказал Шарль, подхватывая на лету своего друга.
   
— Два ферне-бранка, два, — машинально повторил Турандот.
   
Из-за этих событий он совсем разнервничался. Руки его дрожали, и ему никак не удавалось наполнить стаканы. Вокруг них то здесь, то там образовывались коричневые лужицы, которые при помощи своих псевдоножек разбегались в разные стороны и пачкали уже не цинковую, а деревянную (со времен оккупации) стойку.
   
«Давайте лучше я», — сказала Мадо Ножка-Крошка, вырывая из рук взволнованного хозяина бутылку.
   
Турандот вытер пот со лба. Хмырь мирно высосал наконец-то поданный ему тонизирующий напиток. Зажав Габриелю нос, Шарль залил ему в рот немного гранатового сиропа. Несколько капель вытекло из уголков рта. Габриель встряхнулся.
   
— Ах ты недоносок! — с нежностью сказал ему Шарль.
   
— Слабак, — сказал взбодрившийся хмырь.
   
— Не нужно так говорить, — вмешался Турандот. — Во время войны он доказал, на что способен.
   
— А что он такого сделал? — небрежно поинтересовался хмырь.
   
— Он был на принудительных работах в Германии, — ответил владелец кабачка, разливая по кругу новые порции ферне.
   
— А... — сказал хмырь безразлично.
   
— Мошт, вы уже забыли, — сказал Турандот. — Все-таки до чего быстро люди забывают! Принудительные работы. В Германии. Что, не помните?
   
— Это еще не значит, что он — герой, — ответил хмырь.
   
— А бомбежки? — ответил Турандот. — Вы забыли про бомбежки?
   
— Ну и что же делал ваш герой во время бомбежек? Хватал снаряды голыми руками, чтобы они не взрывались?
   
— Плоско шутите, — сказал уже начавший нервничать Шарль.
   
— Не ссорьтесь, — прошептал Габриель, восстанавливая контакт с окружающей действительностью.
   
Походкой, слишком нетвердой для того, чтобы называться уверенной, Габриель подошел к столику, за которым сидел хмырь, и грохнулся на стул. Он извлек из кармана небольшую сиреневую простынку и вытер ею лицо, наполняя бистро ароматом лунной амбры и серебристого мускуса.
   
— Фу, — фукнул хмырь. — Ну и запашок у вашего постельного белья.
   
— Неужели вы опять будете ко мне цепляться? — страдальчески произнес Габриель. — Это духи от Кристиана Фиора.
   
— Да ты просто не понимаешь, с кем имеешь дело. Некоторые дикари вовсе не выносят изысков.
   
— И это изыск? — произнес хмырь. — Вы изыскали ваши изыски на говноочистительной изыскарне, вот что.
   
— Вы угадали, — радостно произнес Габриель. — Говорят, что в духи самых лучших марок добавляют для запаха немного этой субстанции.
   
— И в одеколоны тоже? — с робостью спросил! Турандот, приближаясь к этому столь изысканному обществу.
   
— Какой же ты осел! — сказал Шарль. — Ты что, не видишь, что Габриель как какую глупость услышит, тут же повторяет, даже не удосужившись понять, о чем идет речь.
   
— Действительно, чтобы повторить, нужно как минимум услышать, — парировал Габриель. — А что, тебе когда-нибудь удавалось щегольнуть глупостью собственного изобретения?
   
— Ну это уже чересчур, — сказал хмырь.
   
— Что чересчур? — спросил Шарль. Хмырь не дрогнул.
   
— Вы что, никогда глупостей не говорили? — спросил он ехидно.
   
— Он их приберегает лично для себя, — сказал Шарль двум другим участникам беседы. — Больно важный! Типичный выпендряла.
   
— Что-то я совсем запутался, — вмешался Турандот.
   
— А о чем мы говорили? — спросил Габриель.
   
— Я тебе сказал, что ты не в состоянии сам придумать все изрыгаемые тобою глупости, — ответил Шарль.
   
— А что я такого изрог?
   
— Уже не помню. Ты их сотнями изрыгаешь!
   
— В таком случае тебе должно быть совсем не трудно назвать мне хотя бы одну.
   
— Предоставляю вас вашей дискуссии, — произнес Турандот, окончательно потерявший нить рассуждения. — Мне нужно обслуживать клиентов. Народ валит.
   
Полуденные обедатели стремительно прибывали, некоторые со своими обедами в солдатских котелках. То и дело раздавался голос Зеленуды с его вечным «Болтай, болтай, вот все, на что ты годен».
   
— Так вот, — задумчиво произнес Габриель, — о чем, бишь, мы там говорили?
   
— Ни-а-чем, — ответил хмырь. — Ни-а-чем.
   
Габриель с отвращением посмотрел на него.
   
— Тогда, — ответил Габриель, — не понимаю, какого хрена мне здесь надо?!
   
— Ты пришел за мной, — сказал Шарль. — Что, забыл? Мы идем к тебе обедать, а потом я повезу малышку на Эйфелеву башню.
   
— Ладно, пошли.
   
Габриель поднялся и в сопровождении Шарля удалился, не попрощавшись с хмырем. Хмырь подозвал (жест) Мадо Ножку-Крошку.
   
— Раз уж я все равно здесь оказался, можно и пообедать, — сказал он.
   
На лестнице Габриель остановился. Он хотел посоветоваться с Шарлем.
   
— Тебе не кажется, что я обошелся с ним недостаточно учтиво? Может, стоило и его пригласить на обед?
  
  
   
    
VII
   
   
Обычно Подшаффэ обедал прямо у себя в мастерской. чтобы не упустить клиента, если таковой объявится. Было известно, однако, что в это время дня такого не случалось никогда. Таким образом, обед в мастерской таил в себе двойное преимущество: во-первых, клиент отсутствовал, а во-вторых, благодаря во-первых, Подшаффе мог спокойно заморить червячка. Последний, как правило, безропотно отдавал концы от горячей порции рубленого мяса с картофельным пюре которую приносила Мадо Ножка-Крошка около часу дня, сразу после схлыва нахлыва посетителей.
   
— А я думал, сегодня будет требуха, — сказал Подшаффэ, наклоняясь за спрятанной в углу бутылкой красного вина.
   
Мадо Ножка-Крошка только пожала плечами:
   
— Требуха? Размечтался!
   
Подшаффэ и сам это прекрасно знал.
   
— Ну, что там хмырь?
   
— Доедает. Молчит пока.
   
— Вопросов не задает?
   
— Нет.
   
— А Турандот с ним не разговаривал?
   
— Нет, робеет.
   
— Какой-то он нелюбопытный.
   
— Да любопытный, любопытный! Только не решается.
   
— Мда.
   
Подшаффэ приступил к уничтожению своего месива, температура которого тем временем понизилась до разумных пределов.
   
— Что-нибудь еще принести? — спросила Мадо Ножка-Крошка. — Сыр бри? Камамбер?
   
— А бри — хороший?
   
— Не так чтобы очень.
   
— Тогда этого — того.
   
Мадо Ножка-Крошка уже направилась было к выходу, когда Подшаффе спросил:
   
— А что он ел?
   
— То же, что и вы. Нуфточнасти.
   
И Мадо молниеносно преодолела десять метров, отделявшие мастерскую от «Погребка». Более обстоятельно она ответит потом. Подшаффэ счел поступившую информацию в высшей степени недостаточной. Но создавалось впечатление, что до возвращения Мадо пищи для размышления ему тем не менее хватило. Официантка протянула ему тарелку с тоскливым кусочком сыра.
   
— Ну что? — спросил Подшаффэ. — Что хмырь?
   
— Кофе допивает.
   
— Чего говорит?
   
— Молчит по-прежнему.
   
— Хорошо поел? Как у него с аппетитом?
   
— Нормально. Глотает не жуя.
   
— А с чего он начал? С большой сардины или салата из помидор?
   
— Я же вам сказала, фточнасти, как вы, нуфточности. Нисчего ни начал.
   
— А пил что?
   
— Красное.
   
— Маленький стакан или большой?
   
— Большой. Все выпил.
   
— Мда, — сказал Подшаффэ с явным интересом. Перед тем как приступить к сыру, он ловким сосательным движением не спеша извлек пук говяжьих волокон, застрявших у него в нескольких местах между зубами.
   
— Ну а в туалет? — спросил он еще. — Он в туалет ходил?
   
— Нет.
   
— Даже не писал?
   
— Нет.
   
— И руки не мыл?
   
— Нет.
   
— А выражение лица какое?
   
— Никакого.
   
Подшаффэ принялся за объемистый бутерброд с сыром, которые был приготовлен им с чрезвычайной тщательностью. Он отодвинул корочку камамбера к дальнему краю ломтя, оставляя, таким образом, лучшее на потом.
   
Мадо Ножка-Крошка рассеянно наблюдала за ним. Она почему-то уже никуда не спешила, хотя ее рабочее время еще не истекло. В «Погребке» наверняка сидели клиенты и требовали счет. Одним из них мог быть и хмырь. Она прислонилась к будочке и, пользуясь тем, что рот у Подшаффэ был набит и он тем самым был лишен дара речи, перешла к обсуждению своих личных проблем.
   
— Человек он серьезный, — сказала она. — Со специальностью. И специальность хорошая — таксист, правда ведь?
   
...(Жест.)
   
— Не слишком стар. И не слишком молод. Здоровье в порядке. Крепкий парень. И денежки наверняка водятся. Одно плохо — романтик он.
   
— Этушточно, — едва успел вымолвить Подшаффэ между двумя заглатываниями пищи.
   
— Но как он все-таки меня бесит! Копается в этих брачных объявлениях, упивается письмами читательниц в каких-то дурацких женских журналах. Я ему говорю: «Ниужелишвы думаете, ниужелишвы думаете, что откопаете там птичку вашей мечты?» Если бы птичка действительно была так хороша, ее б без всяких объявлений откопали, правда ведь?
   
...(Жест.)
   
Подшаффэ проглотил последний кусок. Покончив с бутербродом, он не спеша выпил стаканчик вина, после чего поставил бутылку на место.
   
— Ну а Шарль? — спросил он. — Что он на это говорит?
   
— Только отмахивается. «А тебя-то, птичка моя, что, часто откапывали?» Шутит в общем. (Вздыхает.) Не хочет меня понять.