1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
Паганель ходил взад‑вперед, качая головой.    

– Все как нарочно! – повторял он.    

– Да, стихии против вас, – отозвался Гленарван.    

– А я все‑таки восторжествую над ними.    

– Не можете же вы покинуть яхту в такую погоду, –  сказала леди Элен.    

– Я лично, сударыня, прекрасно мог бы и опасаюсь только  за свой багаж и инструменты: ведь все пропадет.    

– Опасен только момент высадки, – заметил  Гленарван, – а как только вы попадете в Прая, вы там устроитесь не так уж  плохо. Правда, относительно чистоты можно пожелать большего: придется жить с  обезьянами и свиньями, а соседство с ними далеко не всегда приятно. Но  путешественник не должен обращать внимание на такие мелочи. К тому же надо  надеяться, что месяцев через семь‑восемь вам удастся сесть на судно, идущее в  Европу.    

– Через семь‑восемь месяцев! – воскликнул  Паганель.    

– Да, и это самое меньшее: ведь в период дождей суда не  так уж часто заходят на острова Зеленого Мыса. Но вы сможете с пользой  употребить свое время. Этот архипелаг еще малоизвестен. Здесь есть над чем  поработать в области топографии и климатологии, этнографии и гипсометрии [39].    

– Вы сможете заняться обследованием рек, –  заметила леди Элен.    

– Таковых там не имеется, – ответил Паганель.    

– Ну, займитесь речками.    

– Их также нет.    

– Тогда какими‑нибудь потоками, ручьями… – И их не  существует.    

– В таком случае, вам придется обратить свое внимание  на леса, – промолвил майор.    

– Для лесов необходимы деревья, а они здесь  отсутствуют.    

– Приятный край, нечего сказать! – отозвался  майор.    

– Утешьтесь, дорогой Паганель, – сказал  Гленарван, – ведь вам все же остаются горы.    

– О, милорд! Горы эти и невысоки и неинтересны. Да к  тому же они уже изучены.    

– Изучены? – удивился Гленарван.    

– Да. Как всегда, мне не везет. На Канарских островах  все было уже сделано Гумбольдтом, а здесь меня опередил один геолог, господин  Шарль Сент‑Клер‑Девиль.    

– Неужели?    

– Увы, это так! – жалобно ответил Паганель. –  Этот ученый был на борту французского корвета «Решительный», когда тот стоял у  островов Зеленого Мыса. И вот Сент‑Клер воспользовался своим пребыванием здесь,  чтобы подняться на самую интересную из вершин архипелага, а именно – на вулкан  острова Фогу. Скажите же на милость, что мне остается делать после него?    

– Это действительно прискорбно, – сказала леди  Элен. – Что же вы, господин Паганель, думаете предпринять?    

Паганель несколько минут молчал.    

– Право, вам надо было высадиться на Мадейре, хоть там  и нет больше вина, – заметил Гленарван.    

Ученый секретарь Парижского географического общества по‑прежнему  молчал.    

– Я бы подождал еще, – сказал майор, но он так же  равнодушно мог бы посоветовать обратное.    

– Дорогой Гленарван, – прервал наконец молчание  Паганель, – где вы думаете сделать следующую остановку?    

– О, не раньше чем в Консепсьоне.    

– Черт возьми! Это меня чрезвычайно отдаляет от Индии!    

– Да нет же: как только вы обогнете мыс Горн, вы  начнете к ней приближаться…    

– Это‑то я знаю.    

– К тому же, – продолжал Гленарван самым серьезным  тоном, – не все ли равно, попадете ли вы в Ост – или Вест‑Индию?    

– Как не все ли равно?!    

– Ну да, ведь между индейцами Патагонии и индийцами  Пенджаба разница всего в одной букве!    

– А знаете, милорд, – воскликнул Паганель, –  ведь этот довод никогда не пришел бы мне в голову!    

– А что касается золотой медали, дорогой  Паганель, – продолжал Гленарван, – то ее можно заслужить в любой  стране. Можно работать, производить изыскания, делать открытия и в Кордильерах  и на Тибете.    

– Но как же мои исследования реки Цангпо?    

– Ну что ж, вы ее замените Рио‑Колорадо. Река большая,  почти не изученная. Географы наносят ее на карту, как им заблагорассудится.    

– Я знаю, дорогой лорд. Встречаются ошибки в несколько  градусов. Я нисколько не сомневаюсь в том, что, обратись я к Географическому  обществу с просьбой послать меня в Патагонию, оно так же охотно командировало  бы меня туда, как и в Индию. Но я как‑то не думал об этом.    

– По вашей обычной рассеянности…    

– А не отправиться ли вам вместе с нами, господин  Паганель? – спросила ученого леди Элен самым любезным тоном.    

– Сударыня, а мое поручение?..    

– Предупреждаю вас, что мы пройдем Магеллановым  проливом, – объявил Гленарван.    

– Милорд, вы искуситель!    

– Добавлю, что мы побываем в Голодном Порту.    

– Голодный Порт! – воскликнул атакованный со всех  сторон француз. – Да ведь это же порт, знаменитый во всех географических  летописях!    

– Примите еще во внимание, господин Паганель, –  продолжала леди Элен, – что в вашем лице Франция разделила бы с Шотландией  честь участвовать в экспедиции.    

– Да, конечно!    

– Географ был бы очень полезен нашей экспедиции, а что  может быть прекраснее, чем поставить науку на службу людям!    

– Вот это хорошо сказано!    

– Поверьте мне: положитесь, как это сделали мы, на волю  случая или, вернее, провидения! Оно послало нам этот документ, и мы двинулись в  путь. Оно же привело вас на борт «Дункана» – не покидайте его.    

– Хотите знать, друзья мои, что я думаю? – сказал  Паганель. – Так вот: вам очень хочется, чтобы я остался.    

– Вам самому, Паганель, смертельно хочется  остаться, – парировал Гленарван.    

– Чертовски! – воскликнул ученый‑географ. –  Но я боялся быть навязчивым.    

 Глава IX    

МАГЕЛЛАНОВ ПРОЛИВ    

     

Все на яхте пришли в восторг, узнав о решении Паганеля. Юный  Роберт с такой пылкостью бросился ему на шею, что почтенный секретарь  Географического общества едва удержался на ногах.    

– Бойкий мальчуган! – сказал Паганель. – Я  обучу его географии.    

А так как Джон Манглс брался учить Роберта морскому делу,  Гленарван – быть мужественным, майор – хладнокровным, леди Элен – добрым и  великодушным, а Мери Грант – благодарным таким учителям, то, очевидно, юный  Грант должен был стать безукоризненным джентльменом.    

«Дункан», быстро закончив погрузку угля, покинул эти унылые  места. Уклонившись к западу, он попал в течение, проходившее у берегов  Бразилии, а 7 сентября при сильном северном ветре пересек экватор и очутился в  Южном полушарии.    

Все шло прекрасно. Все верили в успех экспедиции. Казалось,  каждый день прибавлял шансы найти капитана Гранта. Едва ли не больше всех верил  в успех сам капитан «Дункана». Впрочем, его вера была внушена главным образом  горячим желанием, чтобы мисс Мери утешилась и была счастлива. Джон    

Манглс питал к этой девушке особые чувства, которые он так  плохо скрывал, что в. се на «Дункане», кроме Мери Грант и его самого, их  заметили. Что же касается ученого‑географа, то, вероятно, он был самым  счастливым человеком во всем Южном полушарии. По целым дням изучал он  географические карты, разложенные на столе в кают‑компании. Из‑за этого у него  происходили ежедневные споры с мистером Олбинетом, которому он мешал накрывать  на стол. И надо сказать, что в этих спорах на стороне Паганеля были все  пассажиры яхты, за исключением майора – тот относился к географии с обычным  своим равнодушием, в особенности же в обеденное время. Кроме того, Паганель  раскопал у помощника капитана целый ворох раз розненных книг и, найдя среди них  несколько испанских, решил изучать язык Сервантеса, которого, надо заметить,  никто на яхте не знал. Знание этого языка должно было облегчить географу  изучение чилийского побережья. Полагаясь на свои лингвистические способности,  Паганель надеялся к прибытию в Консепсьон свободно говорить по‑испански. Итак,  он с жаром взялся за занятия и беспрестанно бормотал непонятные слова.    

В свободное время он еще умудрялся заниматься с Робертом:  рассказывал ему о земле, к которой «Дункан» так быстро приближался.    

10 сентября, когда яхта находилась под 5° 37' широты и 31°  15' долготы, Гленарван узнал то, чего, вероятно, не знают многие и более  образованные люди. Паганель излагал новым друзьям историю Америки. Говоря о  великих мореплавателях, по пути которых следовал «Дункан», он упомянул  Христофора Колумба и закончил утверждением, что великий генуэзец так и умер, не  подозревая, что он открыл Новый Свет.    

Слушатели запротестовали, но Паганель стоял на своем.    

– Это совершенно достоверно, – объявил он. –  Я отнюдь не хочу умалять славу Колумба, но факт остается фактом. В конце  пятнадцатого века все помыслы людей были направлены к тому, чтобы облегчить  сношения с Азией и западными путями выйти к востоку. Одним словом, стремились  найти кратчайший путь в «страну пряностей». Это и пытался осуществить Колумб.  Он совершил четыре путешествия, приставал к Америке у берегов Гондураса,  Никарагуа, Верагуа [40] и  Коста‑Рики, причем все эти земли считал японскими и китайскими. И он умер, не  по дозревая о существовании огромного материка, увы, даже не унаследовавшего  его имени.    

– Я готов поверить вам, дорогой Паганель, –  отозвался Гленарван. – Но позвольте мне выразить удивление и задать вам  вопрос: кто же из мореплавателей правильно понял открытие Колумба?    

– Его последователи, начиная с Охеды, который  сопровождал Колумба в его путешествиях, затем Винсент Пинсон, Америго Веспуччи,  Мендоса, Бастидас, Кабрал, Солис, Бальбоа. Эти мореплаватели проплыли вдоль  восточных берегов Америки, отмечая на карте их границы: триста шестьдесят лет  назад их несло к югу то самое течение, которое теперь несет и нас с вами.  Представьте, друзья мои, мы пересекли экватор как раз в том месте, где пересек  его Пинсон в последний год пятнадцатого века, и мы приближаемся к тому самому  восьмому градусу южной широты, под которым Пинсон высадился тогда у берегов  Бразилии. Годом позже португалец Кабрал спустился южнее – до Порту‑Сегуру.  Затем Веспуччи во время своей третьей экспедиции, в 1502 году, продвинулся еще  дальше на юг. В 1508 году Винсент Пинсон и Солис соединились для совместного  обследования американских берегов, и в 1516 году Солис открыл устье реки Ла‑Платы,  но там его съели туземцы. Честь же первым обогнуть новый материк выпала  Магеллану. Этот великий мореплаватель в 1520 году направился к Америке с пятью  судами. Он проплыл вдоль берегов Патагонии, открыл порт Десеадо, а также бухту  Сан‑Хулиан, где долго простоял. Затем, открыв за пятьдесят вторым градусом  широты пролив Онз‑Миль‑Вьерж, который впоследствии получил его имя, Магеллан  вышел в Тихий океан. Ах, какую радость он должен был почувствовать, как  забилось от волнения его сердце, когда перед его глазами, сверкая под лучами  солнца, раскинулось новое море!    

– Как бы мне хотелось быть там! – воскликнул  Роберт, воодушевленный словами географа.    

– Мне тоже, мой мальчик, и, конечно, я не упустил бы та  кого случая, родись я на триста лет раньше.    

– Но это было бы печально для нас, господин  Паганель, – отозвалась леди Элен, – ведь в этом случае вас не было бы  с нами на палубе «Дункана» и мы не услышали бы всего того, что вы сейчас  рассказали нам.    

– Другой бы рассказал вам об этом вместо меня,  сударыня, и он еще прибавил бы, что западный берег Америки был исследован  братьями Писарро. Эти искатели приключений основа ли здесь много городов.  Куско, Кито, Лима, Сантьяго, Вильяррика, Вальпараисо и Консепсьон, куда  направляется наш «Дункан», обязаны им своим существованием. Открытия братьев  Писарро дополнили открытия Магеллана, и очертания американских берегов были, к  большому удовлетворению ученых Старого Света, занесены на карту.    

– Ну, я не удовлетворился бы этим, – заявил  Роберт.    

– Почему же? – спросила Мери, глядя на своего  юного брата, увлеченного рассказом обо всех этих открытиях.    

– В самом деле, мой мальчик, почему? – с  ободряющей улыбкой спросил и лорд Гленарван.    

– Да потому, что я захотел бы узнать, есть ли еще что‑нибудь  за Магеллановым проливом.    

– Браво, друг мой! – воскликнул Паганель. – Я  тоже за хотел бы узнать, простирается ли материк до Южного полюса или там  открытое море, как предполагал Дрейк, один из ваших соотечественников. Итак,  несомненно, что если бы Роберт Грант и Жак Паганель жили в семнадцатом веке, то  они непременно отправились бы вслед за двумя голландцами – Схаутеном и Ле  Мером, стремясь, как и они, отгадать эту географическую загадку.    

– Это были ученые? – спросила леди Элен.    

– Нет, просто смелые купцы, которых мало заботила  научная сторона открытий. В то время существовала голландская Ост‑Индская  компания, которая одна имела право провозить товары через Магелланов пролив. А  так как тогда не знали другого пути в Азию, кроме этого пролива, такая  привилегия была просто грабительской. И вот несколько купцов решили уничтожить  эту монополию, открыв другой пролив. В их числе был некий Исаак Ле Мер, человек  умный и образованный. Он снарядил на свои средства экспедицию, во главе которой  были поставлены его племянник Якоб Ле Мер и Схаутен, опытный моряк родом из  Горна. Эти отважные мореплаватели пустились в путь в июне 1615 года, почти  через сто лет после Магеллана. Они открыли новый пролив между Землей Штатов и  Огненной Землей, названный проливом Ле Мера, а в феврале 1616 года обогнули  столь известный теперь мыс Горн, который еще больше чем его собрат, мыс Доброй  Надежды, заслуживает названия мыса Бурь.    

    

– О, я в самом деле хотел бы быть там! –  воскликнул Роберт.    

– И ты, мой мальчик, испытал бы ни с чем не сравнимое  счастье! – с воодушевлением сказал Паганель. – В самом деле, есть ли  большее удовлетворение, большая радость, чем те, которые испытывает  мореплаватель, нанося на судовую карту свои открытия! Его взору медленно  открываются новые земли, они как бы всплывают из морских волн, остров за  островом, мыс за мысом. Сначала контуры этих земель на карте прерывисты: тут –  отдельный мыс, там – одинокая бухта, дальше – затерянный в пространстве пролив.  Но со временем открытия дополняют друг друга, отрезки соединяются, точки  сливаются, и вот наконец новый материк с его озерами, реками, речками, горами,  долинами, равнинами, деревнями, городами, столицами появляется на глобусе во  всем своем великолепии. Ах, друзья мои, человек, открывающий новые  земли, – тот же изобретатель! Он переживает те же волнения, те же неожиданности.  Но теперь эта золотая жила оскудела: всё видели, всё обследовали, всё, что  можно было открыть, открыли, и нам, современным географам, больше нечего  делать.    

– Нет, дорогой Паганель, еще есть что делать, –  возразил Гленарван.    

– А что же?    

– Да то, что мы делаем.    

Между тем «Дункан» с изумительной быстротой несся по пути  Веспуччи и Магеллана. 15 сентября он пересек тропик Козерога и взял курс к  знаменитому проливу. Несколько раз едва заметной полоской на горизонте  показывались низкие берега Патагонии. До них было больше десяти миль, и  Паганель, даже смотря в свою знаменитую подзорную трубу, мог получить об  американском побережье лишь весьма неясное представление.    

25 сентября «Дункан» был уже у Магелланова пролива и  уверенно вошел в него. Пароходы, направляющиеся в Тихий океан, обычно  предпочитают этот путь. Точная длина Магелланова пролива составляет всего  триста семьдесят шесть миль. Он настолько глубок, что по нему даже у самых  берегов могут проходить суда большого водоизмещения. По берегам много  источников пресной воды, рек, изобилующих рыбой, лесов, богатых дичью, сколько  угодно легкодоступных мест для стоянок. Словом, здесь множество преимуществ,  которых нет ни в проливе Ле Мера, ни у мыса Горн с его грозными скалами, где  непрестанно свирепствуют ураганы и штормы.    

В первые часы, то есть на протяжении шестидесяти –  восьмидесяти миль, до самого мыса Грегори, «Дункан» плыл вдоль низких песчаных  берегов. Жак Паганель старался не упустить ни одного уголка берега, ни одной  детали пролива. Яхта должна была пройти пролив меньше чем за двое суток, и  подвижная панорама берегов, залитая сверкающим южным солнцем, конечно,  заслуживала такого неотступного наблюдения. На север ном берегу не видно было  жителей, только по обнаженным скалам Огненной Земли бродили несколько туземцев.    

Паганелю оставалось лишь сожалеть о том, что он не видит ни  одного патагонца; это вызывало в нем сильнейшую досаду, что очень забавляло его  спутников.    

– Что за Патагония без патагонцев! – с  раздражением повторял он.    

– Потерпите, почтенный географ, мы еще увидим  патагонцев, – утешал его Гленарван.    

– Далеко не уверен в этом.    

– Но ведь они существуют, – заметила леди Элен.    

– Сомневаюсь в этом, сударыня, раз я не вижу ни одного.    

– Но ведь кого‑то же назвали «патагонцами», что по‑испански  значит «большие ноги».    

– Э, название ничего не значит! – воскликнул  Паганель, упрямо стоявший на своем, чтобы разжечь спор. – А к тому же,  сказать по правде, неизвестно еще, как они называются.    

– Не может быть! – удивился Гленарван. – Вы  знали это, майор?    

– Нет, – ответил Мак‑Наббс, – и не дал бы и  одного шотландского фунта за то, чтобы узнать.    

– И все‑таки вы сейчас услышите кое‑что об этом, равно  душный человек! – заявил Паганель. – Правда, Магеллан наз вал здешних  туземцев патагонцами, но арауканы зовут их техуэльче, у Бугенвиля они известны  под именем чайхи. Сами же они себя зовут общим именем инакен [41]. Вот и скажите теперь, как тут разобраться и  вообще может ли существовать народ, у которого столько названий.    

– Вот это довод! – воскликнула леди Элен.    

– Ну, хорошо, – сказал Гленарван, – но наш  друг Паганель, наверное, согласится с тем, что если существуют сомнения  относительно названия патагонцев, то, по крайней мере, известно, какого они  роста.    

– Никогда не соглашусь с таким чудовищным  утверждением! – воскликнул Паганель.    

– Они высокого роста, – настаивал Гленарван.    

– Не знаю.    

– Низкого? – спросила леди Элен.    

– Никто не может утверждать и этого.    

– Так среднего роста? – проговорил Мак‑Наббс,  желая всех примирить.    

– И это мне не известно.    

– Ну, это уж слишком! – воскликнул  Гленарван. – Путешественники, которые их видели…    

– Путешественники, которые их видели, – перебил  его Паганель, – противоречат друг другу. Так, Магеллан говорит, что его  голова едва доходила им до пояса…    

– Ну, вот видите!    

– Да, но Дрейк утверждает, что англичане выше ростом  самого высокого патагонца.    

– Ну, англичане… – презрительно заметил  майор. – Вот если бы там были шотландцы…    

– Кавендиш уверял, что патагонцы – народ крепкий и  рослый, – продолжал Паганель. – По словам Гаукинса, это просто  великаны. Ле Мер и Схаутен приписывают им рост в одиннадцать футов…    

– Прекрасно! Эти люди заслуживают доверия, –  заметил Гленарван.    

– Да, но такого же доверия заслуживают и Вуд, и  Нарборо, и Фолкнер, а по их мнению – патагонцы среднего роста. Правда, Байрон  Ла Жироде, Бугенвиль, Уэлс и Картере утверждают, что средний рост патагонцев –  шесть футов шесть дюймов, а господин д'Орбиньи, лучший знаток этих мест,  считает, что он равен только пяти футам четырем дюймам.    

– Но какое же из этих противоречивых показаний  верно? – спросила леди Элен.    

– Верно, сударыня, что у патагонцев ноги короткие, а  туловище длинное. В шутку можно выразиться так: в них шесть футов, когда они  сидят, и только пять, когда стоят.    

– Браво, милейший ученый! – воскликнул  Гленарван. – Вот это хорошо сказано!    

– Ну, а если патагонцев вообще не существует, тогда от  падают и все разногласия, – продолжал Паганель. – А теперь, друзья  мои, замечу в утешение, что Магелланов пролив великолепен и без патагонцев.    

В это время «Дункан», плывя вдоль живописных берегов, огибал  полуостров Брансуик. Было пройдено уже семьдесят миль от мыса Грегори, по  правому борту осталась исправительная тюрьма в Пунта‑Аренас. Среди деревьев  промелькнул чилийский флаг и колокольня церкви. Пролив катил свои воды среди  величественных гранитных массивов. Подножия гор скрывались в огромных лесах, а  вершины их, покрытые вечным снегом, терялись в облаках. На юго‑западе  поднималась гора Тарн в шесть тысяч пятьсот футов вышиной.    

После продолжительных сумерек наступила темнота. Дневной  свет постепенно угас, и на землю легли мягкие тени. Небо загорелось яркими  звездами. Созвездие Южного Креста указывало мореплавателям путь к Южному  полюсу. В этой сияющей ночи, при свете звезд, заменявших в этих краях маяки  цивилизованных стран, яхта смело продолжала свой путь, не бросая якоря ни в  одной из удобных бухт, которых здесь так много. Часто реи задевали за ветки  южных буков, склонявшихся к волнам, часто винт взбивал воды в устьях больших  рек, поднимая диких гусей, уток, куликов, чирков и вообще все пернатое царство  этих болотистых мест. Вскоре показались какие‑то раз валины и оползни. Ночь  придавала им величественный вид. Это были печальные остатки покинутой колонии,  имя которой – вечное свидетельство того, что местность эта вовсе не так  плодородна, а леса не так богаты дичью, как говорят. «Дункан» проходил мимо  Голодного Порта.    

На этом месте поселился в 1584 году испанец Сармьенто во  главе четырехсот эмигрантов. Здесь он основал город Сан – Филипп. Часть поселенцев  погибла от свирепых морозов. Голод прикончил тех, кого пощадила зима. И в 1587  году корсар Кавендиш нашел последнего из четырехсот несчастных эмигрантов  умирающим от голода на развалинах этого города, просуществовавшего три года, но  пережившего, казалось, шесть веков.    

«Дункан» проплыл вдоль этих пустынных берегов. На рассвете  он снова плыл по тесному проливу между буковыми, ясеневыми и березовыми лесами.  Время от времени показывались зеленые пригорки, поросшие остролистом холмы,  вершины гор. Там, высоко, был виден обелиск Бугенвиля.    

Яхта прошла мимо устья бухты Сан‑Николас. Некогда Бугенвиль  назвал ее Французским заливом. Вдали резвились тюлени и киты, о величине  которых можно было судить по выбрасываемым ими мощным фонтанам воды, видимым на  расстоянии четырех миль. Наконец «Дункан» обогнул мыс Фроуорд, еще покрытый кое‑где  зимним льдом. По другую сторону пролива, на Огненной Земле, поднималась на  шесть тысяч футов в небо гора Сармьенто – гигантское нагромождение утесов и  скал, между которыми проползали облака, образуя как бы воздушный архипелаг.    

В сущности, мысом Фроуорд и заканчивается Америка, ибо мыс  Горн – не что иное, как утес, затерявшийся в океане под 56° южной широты.    

После мыса Фроуорд, между полуостровом Брансуик и островом  Десоласьон, пролив суживается. Этот длинный остров вытянулся среди множества  мелких островков, напоминая колоссального кита, выброшенного на усеянный  валунами берег. Как не похож этот изрезанный конец Американского материка на  ровные, правильные оконечности Африки, Австралии и Индии! Какая неведомая  катастрофа искрошила этот огромный мыс, брошенный между двух океанов!    

Далее вместо плодородного побережья протянулись пустынные,  дикие берега, изрезанные запутанным лабиринтом узких проток.    

«Дункан» неуклонно и безошибочно шел этими капризными  извилинами, смешивая столбы дыма из своих труб с туманом, сквозь который порой  проглядывали скалы. Не замедляя хода, яхта прошла мимо нескольких испанских  факторий, обосновавшихся на этих безлюдных берегах. Затем пролив снова  расширяется. «Дункан», обойдя крутые берега островов Нарборо, приблизился к  южному побережью. Наконец, через тридцать шесть часов после входа в пролив, на  «Дункане» увидели скалу мыса Пилар на самой окраине острова Десоласьон.  Огромное, просторное, сверкающее море простиралось перед форштевнем «Дункана».  И Жак Паганель, приветствуя море восторженным жестом, был взволнован не менее,  чем сам Магеллан, когда его корабль «Тринидад» накренился под ветром Тихого  океана.    

 Глава X    

ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ    

     

Через неделю после того, как «Дункан» обогнул мыс Пилар, он  на всех парах вошел в бухту Талькауано – великолепную гавань длиной в  двенадцать и шириной в девять миль. Погода была прекрасная. В этом краю с  ноября по март на небе не видно ни одной тучки, и вдоль берегов, защищенных  Кордильерами, неизменно дует южный ветер. По приказанию лорда Гленарвана Джон  Манглс вел яхту вблизи берегов архипелага Чилоэ и других бесчисленных осколков  этой части Американского материка. Здесь какой‑нибудь обломок, сломанная мачта,  кусок дерева, обработанный человеческой рукой, могли навести «Дункан» на след  крушения «Британии». Но ничего такого не было видно. Яхта продолжала свой путь  и, наконец, через сорок два дня после того, как покинула туманные воды Фёрт‑оф‑Клайд,  бросила якорь в порту Талькауано.    

Тотчас же Гленарван велел спустить на воду шлюпку, сел в нее  вместе с Паганелем, и вскоре они высадились на берег у бревенчатого мола.  Ученый‑географ хотел было применить на практике свой испанский язык, над  изучением которого он так добросовестно потрудился, но, к его крайнему  удивлению, туземцы его не понимали.    

– Очевидно, у меня плохое произношение, – сказал  он.    

– Отправимся в таможню, – сказал Гленарван.    

В таможне с помощью нескольких английских слов и вы  разительных жестов ему дали понять, что английский консул живет в Консепсьоне,  на расстоянии часа езды. Гленарван легко нашел двух хороших верховых лошадей, и  вскоре они с Паганелем уже въезжали в этот большой город, обязанный своим  существованием предприимчивому Вальдивия, спутнику братьев Писарро.    

Но в какой упадок пришел некогда великолепный город!  Подвергающийся набегам индейцев, пострадавший от пожара в 1819 году, со  стенами, еще черными от огня, опустошенный, разоренный, он насчитывал теперь  едва восемь тысяч жителей, уступая по значению соседнему городу – Талькауано.  Жители Консепсьона были до того ленивы, что улицы его зарастали травой, как  луга. Никакой торговли, никакой деятельности, никаких дел. С каждого балкона  неслись звуки мандолины, а из‑за решетчатых ставен слышалось томное пение. Консепсьон,  бывший когда‑то городом мужчин, стал селением женщин и детей.    

Гленарван не выказал большого желания углубляться в причины  такого упадка, хотя Паганель и порывался заговорить на эту тему. Не теряя ни  минуты, Гленарван отправился к консулу ее величества британской королевы Дж. Р.  Бентоку, эсквайру, который принял его очень учтиво и, узнав историю капитана  Гранта, взялся навести справки по всему побережью.    

Консул Бенток ничего не знал относительно того, было ли  выброшено у тридцать седьмой параллели, на чилийском или арауканском побережье,  трехмачтовое судно «Британия». Ни каких подобных сведений не поступило ни к  нему, ни к его коллегам, консулам других стран. Гленарвана это, однако, не  обескуражило. Он вернулся в Талькауано и, не жалея ни хлопот, ни денег,  разослал по всему побережью людей на разведку. Тщетно: самые подробные опросы  прибрежного населения ничего не дали. Из этого следовало, что после крушения  «Британии» от нее не осталось никаких следов.    

Гленарван уведомил своих спутников о безрезультатности  предпринятых им розысков. Мери Грант и ее брат не смогли скрыть горя. Прошло  уже шесть дней со времени прибытия «Дункана» в Талькауано. Его пассажиры  собрались на юте. Леди Элен старалась утешить – конечно, не словами (что могла  она сказать!), а ласками – детей капитана. Жак Паганель снова взялся за  документ: он с глубочайшим вниманием рассматривал его, словно стремясь выпытать  у него нечто новое. Уже целый час географ разглядывал документ, когда Гленарван  вдруг обратился к нему:    

– Паганель! Я полагаюсь на вашу проницательность. Не  ошибочно ли наше толкование этого документа? Логичны ли дополненные нами слова?    

Паганель ничего не ответил: он размышлял.    

– Быть может, мы неверно определили предположительное  место катастрофы? – продолжал Гленарван. – Разве слово    

«Патагония» не бросается в глаза даже самому недогадливому  человеку?    

Паганель продолжал молчать.    

– Наконец, слово «индеец» не говорит ли за то, что мы  правы? – прибавил Гленарван.    

– Несомненно, – отозвался Мак‑Наббс.    

– А если так, разве не очевидно, что потерпевшим  крушение в ту минуту, когда они писали эти строки, грозила опасность попасть в  плен к индейцам?..    

– Тут я остановлю вас, дорогой Гленарван, –  заговорил наконец Паганель. – Если ваши первые выводы верны, то последний,  во всяком случае, мне не кажется правильным.    

– Что вы хотите сказать? – спросила леди Элен. Все  взоры устремились на географа.    

– Я хочу сказать, что капитан Грант в настоящее время в  плену у индейцев, – раздельно произнес Паганель, – и добавлю, что  документ не оставляет никаких сомнений на этот счет.    

– Объясните, господин Паганель, – попросила мисс  Грант.    

– Нет ничего легче, дорогая Мери: вместо того чтобы  читать «станут пленниками», нужно читать «стали пленниками», и тогда все  становится ясно.    

– Но это невозможно! – воскликнул Гленарван.    

– Невозможно? А почему, мой уважаемый друг? –  спросил, улыбаясь, Паганель.    

– Да потому, что бутылка могла быть брошена только в  тот момент, когда судно разбилось о скалы. Отсюда и вывод, что градусы широты и  долготы, означенные в документе, указы вают место крушения.    

– Это не доказано! – с живостью возразил  Паганель. – Не вижу, почему потерпевшие крушение не могли бы попытаться  дать знать с помощью этой бутылки, где они находятся, уже после того, как  индейцы увели их вглубь материка.    

– По одной простой причине, дорогой Паганель: для того  чтобы бросить в море бутылку, надо, во всяком случае, быть у моря.    

– Или, за отсутствием моря, у рек, впадающих в него.  Удивленное молчание встретило этот ответ – неожиданный, но вполне приемлемый.  По заблестевшим глазам слушателей Паганель мог понять, что в сердце каждого из  них снова затеплилась надежда.    

Первой прервала молчание леди Элен.    

– Какая мысль! – воскликнула она.    

– И какая хорошая мысль! – наивно добавил географ.    

– Так вы думаете… – начал Гленарван.    

– Я думаю, что надо найти место пересечения  Американского материка тридцать седьмой параллелью и затем следовать вдоль нее,  не уклоняясь ни на полградуса, до той точки, где эта параллель уходит в  Атлантический океан. Двигаясь по этому маршруту, нам, быть может, и удастся  найти потерпевших крушение на «Британии».    

– Слабая надежда, – заметил майор.    

– Хоть и слабая, но нельзя пренебрегать и такой, –  возразил Паганель. – Если предположение мое верно и бутылка была  действительно принесена в океан водами одной из рек этого материка, мы  непременно нападем на следы пленников. Смотрите, друзья мои, смотрите на карту  этой страны: я все докажу вам с полной очевидностью!    

Говоря это, Паганель разложил на столе карту Чили и  аргентинских провинций.    

– Смотрите же, – повторил он, – и следуйте за  мной в этой прогулке по Американскому материку. Переберемся через узкую полосу  Чили. Перевалим через Андские хребты[42].  Спустимся к пампасам. Разве в этой местности мало рек, речек, горных потоков?  Наоборот. Вот Рио‑Негро, вот Рио‑Колорадо, вот их притоки; все они пересечены  тридцать седьмой параллелью, и все они свободно могли унести в море бутылку с  документом. Быть может, там, среди какого‑нибудь оседлого племени индейцев, на  берегу одной из этих малоизвестных рек, в каком‑нибудь горном ущелье те, кого я  вправе назвать нашими друзья ми, ждут, томясь в плену, чудесного избавления.  Можем ли мы обмануть их надежды? Разве вы не согласны, что нам на до неуклонно  придерживаться линии, которую мой палец про водит сейчас по карте? А если,  вопреки моим предположениям, я и на этот раз ошибаюсь, разве долг не велит нам  двигаться по тридцать седьмой параллели, и если это понадобится для разыскания  потерпевших крушение, то и совершить по ней кругосветное путешествие?    

Эти великодушные слова, произнесенные Паганелем с таким  воодушевлением, произвели глубокое впечатление на слушателей. Все встали и  стали пожимать ему руку.    

– Да, мой отец там! – крикнул Роберт, жадно глядя  на карту.    

– И мы найдем его, где бы он ни был, мой  мальчик, – заявил Гленарван. – Действительно, ничего не может быть  логичнее толкования документа, сделанного нашим другом Паганелем, и надо без  всяких колебаний идти по указанному им пути. Капитан Грант мог попасть в плен к  многочисленному племени или к племени небольшому. В последнем случае мы сами  его освободим. В первом же – разузнав о положении капитана, мы возвращаемся на  восточное побережье, садимся на «Дункан» и достигаем Буэнос‑Айреса. Здесь майор  Мак‑Наббс организует такой отряд, который справится со всеми индейцами  аргентинских провинций.    

– Правильно, правильно, милорд! – воскликнул Джон  Манглс. – А я еще добавлю, что этот переход через материк безопасен.    

– Безопасен и неутомителен, – подтвердил  Паганель. – Сколько людей совершили этот переход, не располагая нашими  возможностями и не имея перед собой, как мы, великой цели, их воодушевляющей! Разве  некий Базилио Вильярмо не прошел в 1782 году от Кармен‑де‑Патагонес до Анд? А  чилиец, судья из провинции Консепсьон, дон Луис де ла Крус, выйдя в 1806 году  из Антуко и перевалив через Анды, не добрался ли через сорок дней до Буэнос‑Айреса,  следуя по той же тридцать седьмой параллели? Наконец, полковник Гарсиа, г‑н  Альсид д'Орбиньи и мой почтенный коллега доктор Мартин де Мусси – разве они не  изъездили этот край во всех направлениях, совершив во имя науки то, что мы  собираемся совершить во имя человеколюбия!    

– Господин Паганель! Господин Паганель! –  воскликнула Мери Грант дрожащим от волнения голосом. – Как отблагодарить  вас за самоотверженность, которая подвергнет вас стольким опасностям!    

– Опасностям? – воскликнул Паганель. – Кто  произнес здесь слово «опасность»?    

– Не я! – отозвался Роберт.    

Глаза мальчугана сверкали и были полны решимости.    

– Опасности! – продолжал Паганель. – Да разве  они есть? И вообще, о чем говорить? Путешествие всего в каких‑нибудь тысячу  четыреста километров – ведь мы будем двигаться по прямой линии; путешествие,  которое будет совершаться под широтами, соответствующими широтам Испании,  Сицилии, Греции в Северном полушарии, значит, почти в таком же климате,  наконец, путешествие, которое продлится не больше месяца. Да это прогулка!    

– Господин Паганель, – обратилась к нему леди  Элен, – значит, вы думаете, что если потерпевшие крушение попали в руки  индейцев, им пощадили жизнь?    

– Думаю ли я, сударыня? Но эти индейцы не людоеды!  Отнюдь! Один мой соотечественник, знакомый мне по Географическому обществу,  Гинар, провел три года в пампасах в плену у индейцев. Правда, он перенес там  немало страданий, с ним плохо обращались, но в конце концов он вышел  победителем из этого испытания. В этих краях европейца считают полезным.  Индейцы знают ему цену и заботятся о нем, как о самом полезном животном.    

– Итак, решено! – заявил Гленарван. – Нужно  отправляться, и немедленно. Каким будет наш путь?    

– Нетрудным и приятным, – ответил Паганель. –  Вначале горы, потом отлогий восточный склон Кордильер, а дальше – гладкая  равнина с травкой и песочком: настоящий сад.    

– Посмотрим по карте, – предложил майор.    

– Вот, дорогой Мак‑Наббс. Мы выступим из той точки  чилийского побережья между мысом Румена и заливом Карнеро, где тридцать седьмая  параллель вступает на Американский материк. Миновав столицу Араукании, мы  горным проходом Антуко перевалим через Береговые Кордильеры, причем вулкан  останется в стороне, на юге. Затем спустимся по пологим склонам гор,  переберемся через Рио‑Колорадо и двинемся через пампасы к озеру Салина‑Гранде,  к реке Гуамини, к Сьерра – Тапальке. В этом месте проходит граница провинции  Буэнос – Айрес. Перейдя ее, мы поднимемся на Сьерра‑дель‑Тандиль и продолжим  наши поиски до мыса Меданос на побережье Атлантического океана.    

Описывая маршрут предстоящей экспедиции, Паганель даже не  потрудился взглянуть на лежавшую перед его глазами кар ту: он не нуждался в  ней. Его четкая память, хранившая труды Фрезье, Молина, Гумбольдта, Мьерса,  д'Орбиньи, не могла ни ошибиться, ни запутаться. Покончив с этой географической  номенклатурой, Паганель прибавил:    

– Итак, друзья мои, путь наш прям. В месяц мы его за  кончим и будем на восточном побережье даже раньше «Дункана», если его хоть  немного задержит в пути западный ветер.    

– Стало быть, «Дункану» придется крейсировать между  мысами Корьентес и Сан‑Антонио? – спросил Джон Манглс.    

– Именно так.    

– А какой вы наметили бы состав нашей  экспедиции? – спросил Гленарван.    

– Самый малый. Ведь наша цель – разузнать, что с  капитаном Грантом. Мы же не собираемся сразу вступать в бой с индейцами. Я  думаю, пойдет лорд Гленарван – он, разумеется, будет нашим предводителем;  майор, который, конечно, никому не согласился бы уступить свое место; ваш  покорный слуга Жак Паганель…    

– И я! – крикнул юный Грант.    

– Роберт! Роберт! – остановила его сестра.    

– А почему бы и нет? – возразил Паганель. –  Юноши закаляются в путешествиях. Итак, мы четверо и трое матросов с «Дункана»…    

– Как, – спросил Джон Манглс Гленарвана, – а  меня вы не берете?    

– Дорогой Джон, мы ведь оставляем на борту яхты наших  пассажирок, то есть самое драгоценное для нас на свете. Кто лучше может о них  позаботиться, чем преданный капитан «Дункана»!    

– Так, значит, мы не сможем пойти с вами? –  сказала леди Элен. Взор ее затуманился грустью.    

– Дорогая Элен, – ответил Гленарван, – наше  путешествие должно совершиться в кратчайший срок. Мы расстаемся не надолго, и…    

– Да, друг мой, я понимаю вас, – промолвила леди  Элен. – Поезжайте, горячо желаю вам успеха!    

– К тому же это даже не путешествие, – заявил  Паганель.    

– Что же это такое? – спросила леди Элен.    

– Да просто переход. Мы совершим его, как совершают  путь земной все честные люди, творя добро по мере сил. Transire Benefaciendo [43] – вот наш девиз.    

Этими словами Паганеля спор закончился, если спором можно  назвать разговор, все участники которого держатся одного мнения. В тот же день  начались приготовления к экспедиции. Решено было держать их в строжайшей тайне,  чтобы не привлечь внимания индейцев.    

Отъезд назначили на 14 октября. Когда речь зашла о том, кто  из матросов отправится, все они предложили свои услуги. Гленарван не знал, кого  выбрать, и, не желая обидеть никого из этих славных малых, решил бросить  жребий. Так и было сделано. Повезло помощнику капитана Тому Остину, силачу  Вильсону и Мюльреди, который, пожалуй, мог бы состязаться в боксе с самим Томом  Сайерсом.    

Гленарван проявил исключительную энергию в этих  приготовлениях. Он желал завершить их в назначенный день и добился этого. Не  менее энергично, чем Гленарван, действовал Джон Манглс. Он спешил запастись  углем, чтобы немедленно выйти снова в море. Джону хотелось прибыть на  аргентинское побережье раньше путешественников. И вот между Гленарваном и  молодым капитаном возникло настоящее соперничество, и оно, конечно, послужило  на пользу дела.    

14 октября в назначенный час все были готовы. В момент  отплытия пассажиры яхты собрались в кают‑компании. «Дункан» уже снимался с  якоря, и лопасти его винта будоражили прозрачные воды бухты Талькауано. Гленарван,  Паганель, Мак‑Наббс, Роберт Грант, Том Остин, Вильсон и Мюльреди, вооруженные  карабинами и кольтами, готовились покинуть яхту. Проводники и мулы ждали их у  конца бревенчатого мола.    

– Пора, – вымолвил наконец лорд Гленарван.    

– Ну, отправляйтесь, друг мой, – стараясь сдержать  волнение, ответила леди Элен.    

Лорд Гленарван прижал ее к груди. Роберт бросился на шею  сестре.    

– А теперь, дорогие друзья, – воскликнул  Паганель, – покрепче пожмем на прощанье друг другу руки, чтобы это  рукопожатие чувствовалось до самой нашей встречи на берегах Атлантического  океана!    

Это, конечно, было невозможно. Однако некоторые обнимались  так горячо, что пожелание почтенного ученого могло, пожалуй, и осуществиться.    

Все, кто оставался, снова поднялись на палубу, а семеро  путешественников покинули «Дункан». Вскоре они высадились у набережной.  Маневрировавшая в это время яхта подошла к ней ближе чем на полкабельтова [44].    

– Счастливого пути и успеха, друзья мои! –  крикнула в последний раз леди Элен с юта.    

– Вперед! – скомандовал Джон Манглс машинисту.    

– В путь! – как бы перекликаясь с капитаном,  крикнул лорд Гленарван.    

И в тот момент, когда наши всадники понеслись по прибрежной  дороге, «Дункан» на всех парах направился в открытое море.    

 Глава XI    

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ЧИЛИ    

     

Гленарван взял с собой четырех проводников‑туземцев: трех  мужчин и одного мальчика. Во главе их стоял англичанин, проживший в этой стране  более двадцати лет. Занимался он тем, что отдавал внаем мулов путешественникам  и был про водником через Кордильеры. Перевалив через горы, он обыкновенно  передавал своих путешественников «бакеано» – аргентинскому проводнику, хорошо  знакомому с дорогами в пампасах. Англичанин еще не совсем забыл в обществе  индейцев и мулов свой родной язык и мог разговаривать с нашими  путешественниками. Гленарван был очень рад, что благодаря этому индейцы  понимали и выполняли его приказы, ведь Жаку Паганелю никак не удавалось  объясниться с ними.    

При проводнике (туземцы называли его «катапац») было два  подручных пеона и двенадцатилетний мальчуган. Пеоны погоняли мулов, нагруженных  багажом экспедиции, а мальчик вел «мадрину» – невысокую кобылу с бубенчиками.  Мадрина шла впереди, десять мулов следовали за ней. На семи из них ехали наши  путешественники, на восьмом – катапац. Остальные два мула были нагружены  съестными припасами и рулонами ткани, которые должны были задобрить кациков [45]. Пеоны шли, как они  привыкли, пешком. Переход через Южную Америку обещал быть быстрым и безопасным.    

Перевалить через Анды не так‑то легко. Сделать это можно,  только имея в своем распоряжении выносливых мулов, из ко торых наиболее ценятся  аргентинские. У этих превосходных животных выработались свойства, какими порода  их первона чально не обладала. Они неприхотливы в пище, пьют раз в день, легко  проходят сорок километров за восемь часов и сво бодно несут груз в четырнадцать  арробов [46].    

На всем пути от одного океана до другого нет ни одного  постоялого двора. Обычно путешественники питаются в дороге сушеным мясом,  рисом, приправленным перцем, и дичью, ко торую удается подстрелить. В горах  пьют из потоков, на равнине – из ручьев. К воде прибавляют несколько капель  рома, хранящегося у каждого путешественника в бычьем роге – шифле. Впрочем, в  тех краях лучше пить поменьше спиртного, ибо нервы и без того в очень  возбужденном состоянии. А все постельные принадлежности заменяет туземное седло  – рекадо. Оно сделано из пелионов – бараньих шкур, дубленных с одной стороны и  покрытых шерстью с другой, – и укрепляется на муле широкими, роскошно  вышитыми подпругами. Ночью путешественник, завернувшись в эти теплые пелионы,  спокойно спит: ему нипочем никакая сырость.    

Гленарван, бывалый путешественник, умеющий приноравливаться  к местным обычаям, оделся сам и одел своих спутников в чилийские одежды.  Паганель и Роберт – большое дитя и малое – пришли в невыразимый восторг, когда  просунули го ловы в чилийское пончо – широкий плащ с отверстием посередине, а  на ноги натянули сапоги из лошадиной кожи. И надо было видеть, какой вид имели  их мулы в богатой сбруе, с арабскими удилами во рту, с длинными плетеными  поводьями, служившими в то же время и кнутом, с металлическими украшениями на  уздечке, с яркими альфорхас – двойными холщовыми мешками с дневным запасом  продуктов. Пока рассеянный Паганель взбирался на такого великолепного мула,  животное три или четыре раза чуть не лягнуло его. Усевшись же в седло, с  неразлучной подзорной трубой через плечо, и уперевшись ногами в стремена, наш  ученый всецело положился на опытность своего мула, и надо сказать, что ему не  пришлось в этом раскаиваться. Роберт же проявил замечательные способности к  верховой езде.    

Двинулись в путь. Погода была чудесная. Хотя на небе не было  ни облачка, но зноя не чувствовалось – дул свежий ветер с моря. Маленький отряд  быстро продвигался по извилистым берегам бухты Талькауано, стремясь выйти в  тридцати милях к югу на тридцать седьмую параллель. Целый день быстро ехали  среди камышей пересохших болот, но говорили мало: слишком живо было впечатление  от прощания с оставшимися на яхте. Еще виднелся дым «Дункана», уже исчезавшего  за горизонтом. Все молчали, за исключением Паганеля: усердный географ задавал  себе вопросы по‑испански и отвечал сам себе на том же языке.    

Глава проводников – катапац – был человеком довольно  молчаливым; к тому же и его профессия не очень располагала к болтовне. Он  почти не разговаривал с пеонами. Те прекрасно знали свое дело. Когда какой‑нибудь  из мулов останавливался, они подгоняли его гортанным криком, а если это не  помогало, то преодолевали упрямство животного, метко швыряя в него камнями.  Когда, случалось, ослабевала подпруга или сваливалась уздечка, пеон сбрасывал  свой плащ и, покрыв им голову мула, приводил все в порядок, после чего животное  снова пуска лось в путь.    

Погонщики мулов имеют обыкновение начинать дневной переход  после завтрака, в восемь часов утра, и останавливаться на ночлег в четыре часа  пополудни. Гленарван сообразовался с этим обычаем. Когда катапац подал сигнал к  остановке, путешественники, ехавшие весь день у пенистых волн океана,  приближались к городу Арауко, расположенному в самой южной части бухты. Отсюда  до места, где начинается тридцать седьмая параллель, – до залива Карнеро –  надо было проехать к за паду еще миль двадцать. Но нанятые Гленарваном люди уже  осмотрели всю эту часть побережья и не нашли никаких следов крушения. Новое  обследование было бы излишним. Поэтому решили, что из Арауко экспедиция  направится по прямой линии на восток.    

Маленький отряд остановился на ночь в городе, расположившись  прямо во дворе одного трактира, благоустроенность которого оставляла желать  лучшего.    

Арауко – столица Араукании, крошечного государства,  занимающего площадь всего в каких‑нибудь сто пятьдесят лье в длину и тридцать в  ширину. Населяют Арауканию молу че – эти первородные сыны Чили. Гордое и  сильное племя молуче – единственное из племен Америки, которое никогда не  подпадало под иноземное владычество. Правда, некогда город Арауко был захвачен  испанцами, но население Араукании не подчинилось им. Оно оказывало им такое же  сопротивление, какое теперь оказывает захватническим попыткам Чили. И по ныне  государственный флаг его – белая звезда на лазурном фоне, – развеваясь на  укрепленном холме, защищающем столицу, гордо говорит о независимости Араукании[47].    

Пока готовили ужин, Гленарван, Паганель и катапац  прогуливались по городу, между домами с соломенными крышами. В Арауко, кроме  церкви и развалин францисканского монастыря, не было ничего  достопримечательного. Гленарван попытался разузнать что‑нибудь о «Британии», но  безуспешно. Несмотря на все старания Паганеля, никто из местных жителей не  понимал его. Но раз родным языком их было, как и повсюду здесь, до самого  Магелланова пролива, арауканское наречие, то, конечно, испанский язык мог  пригодиться ему не больше древнееврейского. Но географ тешил если не слух, то  глаз: разглядывая различные типы молуче, он как ученый испытывал истинную  радость. Мужчины были рослые, с плоскими лицами медно – красного цвета,  крупными головами с копной черных волос, все безбородые: у них было в обычае  выщипывать себе бороду. Во взгляде их сквозило недоверие. Казалось, они  предавались без делью, – безделью воинов, не знающих, чем заняться в  мирное время. Их несчастные и отважные женщины несли на себе всю тяжелую работу  по домашнему хозяйству, чистили лошадей и оружие, ходили за плугом, охотились  за дичью вместо своих повелителей – мужчин. При всем этом женщины молуче  умудрялись еще выделывать пончо – национальные плащи бирюзового цвета. Каждое  из этих пончо требовало двух лет работы и стоило не меньше ста долларов. В  общем, молуче – народ малоинтересный, с довольно‑таки дикими нравами. Им  свойственны почти все человеческие пороки, но только одна доблесть – любовь к  независимости.    

– Настоящие спартанцы! – повторял Паганель после  про гулки за ужином.    

Конечно, почтенный ученый преувеличивал, но он еще больше  удивил своих собеседников, прибавив, что его французское сердце громко билось  во время прогулки по городу Арауко. На вопрос майора, что же могло вызвать это  внезапное сердцебиение, Паганель ответил, что волнение его было совершенно  естественным, ибо еще не так давно один из его соотечественников занимал  престол Араукании. Майор попросил географа сообщить имя этого монарха. Жак  Паганель с гордостью назвал господина де Тоннена, бывшего адвоката из Перигё,  доблестного человека, обладателя пышной бороды, который претерпел в Араукании  то, что лишившиеся трона короли охотно называют «неблагодарностью своих  подданных». Так как майор, услышав о бывшем адвокате, изгнанном с престола,  насмешливо улыбнулся, то Паганель с полной серьезностью заметил, что, пожалуй,  легче адвокату стать хорошим королем, чем королю хорошим адвокатом. Эти слова  вызвали всеобщий смех. И тут же все выпили несколько глотков маисовой водки за  здоровье бывшего короля Араукании – Орелия Антония I.    

Через несколько минут путешественники, завернувшись в свои  пончо, уже спали крепким сном.    

На следующее утро, в восемь часов, маленький отряд двинулся  вдоль тридцать седьмой параллели на восток. Шли в том же порядке: впереди –  мадрина, сзади – мулы. Дорога про ходила по плодородной земле Араукании,  богатой виноградниками и пастбищами. Но мало‑помалу местность делалась все  пустыннее. Изредка встречались то хижина «растреадорес» – индейских объездчиков  диких лошадей, известных по всей Америке, то какая‑нибудь заброшенная почтовая  станция, служившая теперь приютом бродяге‑туземцу. Две речки преградили за этот  день путь отряду: Раке и Тубал, но в обоих случаях катапац нашел брод.    

У горизонта тянулась горная цепь Анд, постепенно повышаясь и  вырисовываясь все более частыми пиками по направлению к северу. Но это еще были  только нижние позвонки огромного хребта, поддерживающего могучее туловище  Нового Света.    

В четыре часа пополудни, после перехода в тридцать пять  миль, путешественники, встретив среди равнины рощицу из гигантских миртов,  сделали здесь привал. Мулов разнуздали и расседлали, и они принялись щипать  густую луговую траву. Из ярких двойных мешков – альфорхас – достали неизменное  сухое мясо и рис. После ужина путешественники улеглись на землю и, закутавшись  в бараньи пелионы, положив под голову седла – рекадо, погрузились в глубокий  целительный сон. Катапац и пеоны бодрствовали поочередно всю ночь.    

Погода была благоприятной, и все участники экспедиции, не  исключая и Роберта, хорошо себя чувствовали. Раз путешествие начиналось при  таких счастливых предзнаменованиях, надо было этим пользоваться и «оседлать  удачу», как делают это игроки. Таково было общее мнение.    

На следующий день двигались быстро, благополучно  переправились через пороги реки Бель, и, когда вечером расположились лагерем на  берегу Био‑Био, протекавшей на границе между Чили испанским и Чили независимым,  Гленарван отметил, что экспедицией пройдено еще тридцать пять миль. Местность  не менялась. Край был плодородный, кругом росли во множестве амариллис,  фиалковое дерево, дурман и кактусы с золотистыми цветами. В чаще прятались  какие‑то звери; среди них оцелот – дикая кошка. Птиц было немного: иногда  только мелькали цапля, чомга, одинокая сова или спасающиеся от когтей сокола  дрозды. Туземцев почти не встречалось. Лишь изредка, словно тени, проносились  галопом «гуасо» – вырождающиеся потомки индейцев и испанцев; бока их лошадей  были исколоты огромной шпорой, привязанной к голой ноге всадника. По дороге не  попадалось никого, кто мог бы что‑нибудь сообщить путешественникам. Но  Гленарван уже примирился с этим. Он старался убедить себя, что индейцы,  захватив в плен капитана Гранта, должны были увести его по ту сторону Анд –  следовательно, поиски могли дать какие‑либо результаты только в пампасах, а не  по эту сторону гор. Значит, пока надо было запастись терпением и быстро  двигаться вперед.    

17‑го тронулись в путь в обычное время и в установленном  порядке. Соблюдать этот порядок Роберту было нелегко. Горячий мальчуган, к  отчаянию своего мула, все порывался опередить мадрину, и только строгий окрик  Гленарвана мог вернуть его на место.    

Местность становилась менее ровной. Появившиеся холмы и  бурно катившиеся многочисленные рио – речки – указывали на близость гор.  Паганель часто заглядывал в карту, и если какая‑нибудь из речек там не  значилась, а это бывало нередко, кровь географа закипала, и он очень забавно  сердился.    

– Речка без названия – это все равно что человек без паспорта, –  с возмущением говорил ученый. – Для географического закона она не  существует.    

На этом основании наш ученый, не стесняясь, давал этим  безыменным речкам самые звучные испанские названия и тут же заносил их на свою  карту.    

– Что за язык! – повторял Паганель. – Какой  он звучный и гармоничный! Он будто вылит из металла! Я уверен, что в нем  семьдесят восемь частей меди и двадцать две части олова – как в той бронзе, из  которой льют колокола.    

– Делаете вы успехи в испанском языке? – спросил  его Гленарван.    

– Конечно! Если бы только не это проклятое  произношение! И Паганель, не унывая, громогласно боролся с трудностями  испанского произношения, что, впрочем, не мешало ему делать и географические  наблюдения. В этой‑то области он был удивительно силен, и тут уж, конечно,  превзойти его никто не мог. Когда Гленарвану случалось обратиться к катапацу с  вопросом относительно какой‑нибудь особенности данного края, географ всегда  опережал проводника. Катапац с великим изумлением смотрел на ученого.    

В этот самый день, около двух часов дня, путь отряда  пересекла какая‑то дорога. Естественно, Гленарван спросил у катапаца ее  название, и, естественно, ему ответил Жак Паганель:    

– Это дорога из Юмбеля в Лос‑Анхелес. Гленарван  посмотрел на катапаца.    

– Совершенно верно, – подтвердил тот, а затем,  обращаясь к географу, спросил: – Вы, значит, проезжали в этих краях?    

– Разумеется! – серьезным тоном ответил Паганель.    

– На муле?    

– Нет, в кресле.    

Катапац, очевидно, не понял его, так как, пожав плечами,  вернулся на свое обычное место во главе отряда.    

В пять часов вечера сделали привал в неглубоком ущелье, в  нескольких милях от города Лаха. Эту ночь путешественники провели у подножия  сьерры – первых ступеней Анд.    

 Глава XII    

НА ВЫСОТЕ ДВЕНАДЦАТИ ТЫСЯЧ ФУТОВ    

     

Переход через Чили совершался до сих пор без значительных  происшествий. Но теперь должны были возникнуть все те препятствия и опасности,  с которыми сопряжено путешествие в горах. Начиналась борьба с суровой природой.    

Прежде чем пуститься в путь, нужно было решить один важный  вопрос: какой перевал через Кордильеры выбрать, что бы не отклониться от  намеченного пути. Спросили мнение катапаца.    

– В этой части Кордильер, – ответил тот, – я  знаю лишь два перевала, удобных для езды.    

– Вы, без сомнения, имеете в виду перевал Арика,  открытый Вальдивия Мендосой? – спросил Паганель.    

– Да.    

– А второй, не правда ли, перевал Вильяррика?    

– Правильно.    

– Но, друг мой, оба эти перевала нам не подходят,  потому что один из них лежит далеко к северу, а другой – далеко к югу от нашего  пути.    

– А вы можете предложить нам еще какой‑нибудь  проход? – обратился к географу майор.    

– Могу, – ответил Паганель, – я имею в виду  проход Антуко, идущий по склону вулкана под тридцать седьмым градусом тридцатью  тремя минутами южной широты, то есть приблизительно в полуградусе от нашего  пути, на высоте всего шести тысяч футов.    

– Прекрасно! – сказал Гленарван. – Ну а вы,  катапац, знаете этот перевал?    

– Да, милорд, мне случалось проходить им, а не упомянул  я о нем только потому, что это скорее горная тропа, по которой гонят свой скот  пастухи‑индейцы с восточных склонов.    

– Ну что ж, друг мой, – сказал Гленарван, –  там, где проходят стада лошадей, баранов и быков, сумеем пройти и мы. А раз  этот проход ведет нас по прямой линии, пойдем через него!    

Немедленно был дан сигнал к отправлению, и отряд углу бился  в лежащую меж больших известковых скал долину Лас‑Лахас. Подъем был едва  заметен. Около одиннадцати часов утра пришлось обогнуть небольшое озеро. Этот  естественный водоем был живописным местом встречи всех соседних речек: журча,  стекались они сюда и безмолвно сливались в прозрачной глади. Над озером  поднимались «льянос» – обширные, по росшие дикими злаками склоны, где пасся  скот индейцев. Вскоре отряд наткнулся на болото, тянувшееся к югу и к северу.  Только благодаря инстинкту мулов путешественники выбрались оттуда благополучно.  В час пополудни показался форт Балье наре; он возвышался на утесе, как бы  увенчивая его остроконечную вершину своими полуразвалившимися стенами. Отряд  проехал мимо. Дорога становилась круче и каменистее; камни шумным каскадом  скатывались из‑под ног мулов. Около трех часов появились живописные развалины  другого форта, раз рушенного во время восстания 1770 года.    

– Как будто горы, – сказал Паганель, –  недостаточная преграда для людей, и нужны еще укрепления!    

Начиная отсюда, дорога стала не только трудной, но даже и  опасной. Подъемы сделались более крутыми, пропасти – угрожающе глубокими,  тропинки по их краю становились все уже и уже. Мулы шли вперед осторожно,  нагнув голову, обнюхивая дорогу. Ехали гуськом. Случалось, что на каком‑нибудь  крутом повороте мадрина вдруг исчезала из виду, и тогда маленький караван шел  на отдаленное позвякивание ее колокольчика. Нередко извилистая тропа  раздваивалась, отряд двигался по параллельным тропинкам, и катапац  переговаривался со своими пеонами через непроходимую пропасть шириной всего в  каких‑нибудь двадцать футов, но глубиной в две тысячи.    

Здесь трава еще боролась с камнями, пробиваясь между ними,  но уже чувствовалось, что царство минералов побеждает царство растений. О  близости вулкана Антуко говорили застывшие потоки лавы цвета железа,  испещренные иглообразными желты ми кристаллами. Нагроможденные друг на друга  утесы, казалось, должны были вот‑вот обрушиться и удерживались на своем месте  вопреки всем законам равновесия. Вероятно, их очертания легко менялись во время  землетрясений. И при взгляде на все эти склонившиеся набок остроконечные  вершины, покосившиеся купола, бугры было ясно, что для этой горной местности  час окончательного формирования еще не пробил.    

В таких условиях дорогу не так‑то легко разыскать. Почти  непрекращающиеся сотрясения костяка Анд часто меняют трассу, ориентиры  исчезают. Поэтому катапац часто останавливался, разглядывал скалы, старался  найти среди легко крошившихся камней следы индейцев. Но не оставалось никаких  примет.    

Гленарван шаг за шагом следовал за проводником. Он все  понимал и чувствовал, как замешательство катапаца возрастало с трудностями  пути. Он не решался задавать ему вопросы, считая, быть может не без основания,  что не только у мулов, но и у их погонщиков есть инстинкт, на который и следует  полагаться.    

Так – можно сказать, наудачу – катапац брел еще с час, все  поднимаясь, однако, в гору. Наконец он принужден был остановиться. Отряд  находился в одном из узких ущелий, называемых индейцами «кебрадас». Дорогу  преградила отвесная скала из порфира. После тщетных поисков какого‑нибудь про  хода катапац слез с мула и, скрестив на груди руки, остановился в выжидательной  позе. Гленарван подошел к нему.    

– Вы заблудились? – спросил он.    

– Нет, милорд, – ответил катапац.    

– Однако мы ведь не в проходе Антуко?    

– Мы в нем.    

– Вы не ошибаетесь?    

– Не ошибаюсь. Вот зола костра, который разводили здесь  индейцы, а вон следы, оставленные стадами лошадей и овец.    

– Так, значит, по этой дороге можно пройти?    

– Теперь уже нельзя: последнее землетрясение сделало ее  непроходимой.    

    

– Для мулов, но не для людей, – отозвался майор.    

– Ну, это ваша забота, – ответил катапац, – я  сделал все, что мог. Если вам угодно, мы с моими мулами готовы вернуться назад  и искать других проходов через Анды.    

– И на сколько это задержит нас?    

– Дня на три, не меньше.    

Гленарван задумался. Разумеется, катапац не отступал от  условий, его мулы не могли идти дальше.    

Но когда он предложил вернуться назад, Гленарван,  обернувшись к своим спутникам, спросил их:    

– Может быть, попробуем все‑таки пройти?    

– Мы пойдем за вами, – ответил Том Остин.    

– И даже впереди вас, – добавил Паганель. – В  чем, собственно говоря, дело? Надо перевалить через горную цепь,  противоположный склон которой несравненно более отлог, чем тот, где мы сейчас  находимся. Спустившись же по тому склону, мы раздобудем себе и аргентинских  проводников – бакеанос, и быстроногих коней, привыкших скакать по равнинам.  Вперед, и без колебаний!    

– Вперед! – подхватили спутники Гленарвана.    

– А вы не отправитесь с нами? – спросил катапаца  Гленарван.    

– Я погонщик мулов, – ответил тот.    

– Как хотите.    

– И без него обойдемся, – сказал Паганель. –  Ведь по ту сторону этой скалы мы снова очутимся на тропинках про хода Антуко, и  я ручаюсь, что не хуже лучшего местного провод ника выведу вас самым прямым  путем к подножию Кордильер.    

Гленарван уплатил катапацу то, что ему причиталось, и от  пустил его вместе с его пеонами и мулами. Оружие, инструменты и съестные  припасы были распределены между семью путешественниками. С общего согласия,  было решено немедленно начать восхождение и, если понадобится, провести в пути  часть ночи. По левому склону гор вилась очень крутая тропинка, по которой мулы  не могли бы пройти. Подниматься по такой тропинке было чрезвычайно трудно, но  все же после двух часов изнурительного, запутанного пути Гленарван и его спутники  снова выбрались в проход Антуко.    

Теперь они находились уже недалеко от вершины хребта. Но  никакой протоптанной тропы не было. Недавнее землетрясение все здесь изменило.  Это неожиданное исчезновение тропы порядком озадачило Паганеля. Он подумал, что  теперь подъем на вершину Анд, средняя высота которых колеблется от одиннадцати  до двенадцати тысяч шестисот футов, будет сопряжен с большими трудностями. К  счастью, время года было благоприятное: ветра нет, на небе ни облачка. Зимой –  с мая по октябрь – такое восхождение было бы невозможно. Снежные лавины убивают  путешественников, а тех, кого они пощадят, часто приканчивают жестокие  «темпоралес» – местные ураганы, которые ежегодно сбрасывают новые жертвы в  пропасти Анд.    

Подъем продолжался всю ночь. Путники то взбирались на почти  неприступные площадки, цепляясь руками за их выступы, то перепрыгивали через  широкие и глубокие расщелины. Плечи товарищей при этом служили лестницей, а  поданные друг другу руки – веревками. Отважные путешественники походили на  труппу каких‑то ловкачей‑акробатов. Вот когда пригодились сила Мюльреди и  ловкость Вильсона. Этим славным шотландцам приходилось просто разрываться на  части, и их отвага и преданность не раз спасали весь отряд. Гленарван не  спускал глаз с Роберта, так как мальчуган по своей горячности был очень  неосторожен. Паганель устремлялся вперед с чисто французским пылом. Майор же  потихоньку продвигался по склону, не де лая ни одного лишнего движения. Замечал  ли он вообще, что уже несколько часов поднимается в гору? Наверное, нет! Быть  может, ему даже казалось, что он спускается.    

В пять часов утра барометр показал, что путешественники уже  достигли высоты в семь тысяч пятьсот футов. Они находились на так называемых  вторичных плоскогорьях, где кончалась древесная растительность. Тут прыгали  животные, которые осчастливили бы любого охотника, но они сами прекрасно знали  это, ибо, еще издали завидев людей, уносились со всех ног. Это были ламы –  драгоценные горные животные, заменяющие и барана, и быка, и лошадь, способные  жить там, где не смог бы существовать даже мул, – и шиншиллы – маленькие  боязливые грызуны, нечто среднее между зайцем и тушканчиком, ценные своим  мехом. Задние лапки делали их похожими на кенгуру. Очень забавно было смотреть,  как эти проворные зверьки, подобно белке, скакали по верхушкам деревьев.    

– Это еще не птица, но уже не четвероногое, –  заметил Паганель.    

Однако лама и шиншилла не были последними животными,  встреченными маленьким отрядом во время подъема. На высоте девяти тысяч футов,  у границы вечных снегов, бродили целыми стадами жвачные животные необыкновенной  красоты: альпака с длинной шелковистой шерстью и викуньи – безрогая коза,  изящная и благородная, с тончайшей шерстью. Но приблизиться к этим красавицам  гор было немыслимо, да и рассмотреть их было трудно: они уносились, как на  крыльях, бесшумно скользя по ослепительно белым коврам снега.    

Все вокруг преобразилось: поднимающиеся со всех сторон  огромные глыбы блестящего, местами синеватого льда отражали первые лучи  восходящего солнца. Подъем стал очень опасным. Нельзя было ступить ни шагу, не  прощупав самым тщательным образом, нет ли под снегом расщелины. Вильсон шел во  главе отряда, пробуя ногой крепость льда. Его спутники поднимались за ним,  стараясь идти точно по его следам и избегая повышать голос, ибо малейший шум,  сотрясая воздух, мог вызвать обвал снегов, нависших футах в семистах или восьмистах  над их го ловами.    

Путники достигли пояса кустарников. Когда они поднялись еще  на двести пятьдесят туазов, кустарники сменились злаками и кактусами. На высоте  же одиннадцати тысяч футов исчезли и они. На бесплодной почве уже не видно было  никакой растительности. За все время подъема путешественники сделали лишь один  привал, в восемь часов утра. Быстро передохнув и кое‑как подкрепившись, они,  превозмогая усталость, отважно возобновили подъем, пренебрегая все  возраставшими опасностями. Им приходилось перелезать через остроконечные  гребни, пробираться над пропастями, куда даже заглянуть было страшно. Во многих  местах попадались деревянные кресты, указывавшие места прошлых катастроф. Около  двух часов пополудни между оголенными остроконечными вершинами развернулось  огромное, без всяких следов растительности плоскогорье, похожее на пустыню.  Воздух здесь был сухой, а небо ярко‑голубого цвета. На этой высоте дождей не  бывает: испарения здесь превращаются в снег или град. Повсюду, словно кости  скелета, торчали из – под белого покрова остроконечные порфировые и базальтовые  вершины. Иногда обваливались куски разрушавшегося от выветривания кварца или  гнейса; разреженный воздух почти заглушал тупой звук их падения.    

Несмотря на все мужество путешественников, силы начали  изменять им. Гленарван, видя, до чего изнурены его спутники, стал уже  раскаиваться в том, что завел их так далеко в горы.    

Юный Роберт старался не поддаваться усталости, но сил у него  не могло хватить надолго.    

В три часа Гленарван остановился.    

– Надо отдохнуть, – сказал он, сознавая, что  никто, кроме него, не сделает такого предложения.    

– Отдохнуть, но где? – отозвался Паганель. –  Ведь здесь нет никакого укрытия.    

– Но это необходимо, хотя бы для Роберта.    

– Да нет, милорд, я еще могу идти… – возразил отважный  мальчуган. – Не останавливайтесь…    

– Тебя понесут, мой мальчик, – перебил его  Паганель, – но нам во что бы то ни стало необходимо добраться до  восточного склона. Там, быть может, мы найдем какой‑нибудь кров. Про шу вас  продержаться еще два часа.    

– Все ли согласны на это? – спросил Гленарван.    

– Да, – ответили его спутники.    

– А я берусь нести мальчика, – прибавил Мюльреди.    

И отряд снова двинулся на восток. Еще целых два часа длился  этот ужасающий подъем. Надо было добраться до самой вершины. Разреженный воздух  вызывал у путешественников болезненное удушье, кровоточили десны и губы. Чтобы  усилить кровообращение, приходилось часто дышать, а это утомляло не меньше, чем  ослепительный блеск снегов. Как ни велика была сила воли у этих мужественных  людей, но настала минута, когда самые отважные из них изнемогли, и  головокружение, этот ужасный бич гор, лишило их не только физических, но и  душевных сил. Нельзя безнаказанно пренебрегать подобным переутомлением: то  один, то другой падал, а поднявшись, был уже не в состоянии идти и тащился на  коленях или ползком. Было ясно, что обессиленные люди скоро совсем не смогут  продолжать слишком затянувшийся подъем.    

Гленарван не без ужаса глядел на необозримые снега,  сковавшие холодом эту мрачную область; на вечерний сумрак, уже заволакивавший  пустынные вершины, – глядел и с болью в сердце думал о том, что кругом нет  никакого пристанища, как вдруг майор, остановив его, сказал спокойным голосом:    

– Хижина.    

 Глава XIII    

СПУСК С АНД    

     

Всякий другой на месте Мак‑Наббса раз сто прошел бы мимо  этой хижины, кругом нее и даже над нею, не заподозрив о ее существовании.  Занесенная снегом, она почти не выделялась среди окрестных скал. Пришлось  откапывать ее. Полчаса упорно го труда Вильсона и Мюльреди ушло на то, чтобы  освободить вход в хижину, и маленький отряд поспешил укрыться в. ней.    

Хижина эта была построена индейцами, сложившими ее из  «адобес» – кирпичей из глины и соломы, высушенных на солнце. Она имела форму  куба высотой в двенадцать футов и стояла на вершине базальтовой скалы. Каменная  лестница вела к входу – единственному отверстию в хижине, и как ни был узок  этот вход, но когда в горах по временам бушевал ветер, снег и град проникали  через него внутрь.    

В хижине свободно могли поместиться десять человек, и стены  ее, недостаточно предохранявшие от влаги в период дождей, в это время года  служили неплохой защитой от резкого холода – термометр показывал десять  градусов ниже нуля. К тому же очаг с трубой из кое‑как сложенных кирпичей  позволял развести огонь и успешно бороться с холодом.    

– Вот и приют, хотя и не особенно удобный, но, во  всяком случае, сносный, – сказал Гленарван.    

– Как, – воскликнул Паганель, – да это просто  дворец! Не хватает лишь караула и придворных. Мы здесь чудесно устроимся!    

– Особенно когда в очаге запылает огонь, – прибавил  Том Остин. – Ведь мы все не только проголодались, но и замерзли, и меня  лично хорошая вязанка дров порадовала бы больше, чем кусок мяса.    

– Что ж, Том, постараемся раздобыть топлива, –  отозвался Паганель.    

– Топливо – на вершинах Кордильер! – сказал Мюльреди,  недоверчиво качая головой.    

– Раз в хижине устроили очаг – значит, поблизости есть  и топливо, – заметил майор.    

– Наш друг Мак‑Наббс совершенно прав, – сказал  Гленарван. – Готовьте все к ужину, а я возьму на себя обязанности  дровосека.    

– Мы с Вильсоном пойдем вместе с вами, – объявил  Паганель.    

– Если я могу быть вам полезен… – сказал, вставая  с места, Роберт.    

– Нет, мой храбрый мальчик, отдыхай, – ответил  Гленарван. – Ты станешь мужчиной, когда твои сверстники будут еще детьми.    

Гленарван, Паганель и Вильсон вышли из хижины. Было шесть  часов вечера. Мороз сильно обжигал, хотя воздух был неподвижен. Голубое небо  начинало темнеть, и последние лучи заходящего солнца озаряли остроконечные  вершины гор. Паганель захватил с собой барометр. Взглянув на него, он убедился,  что давление ртути соответствует высоте в одиннадцать тысяч семьсот  футов, – следовательно, эта часть Анд была ниже Монблана только на  девятьсот десять метров. Если бы в здешних горах встречались такие же  трудности, какие встречаются на каждом шагу на гигантской швейцарской горе, и  если бы путешественники попали в бури и метели, то ни один из них, конечно, не  перебрался бы через мощную горную цепь Нового Света.    

Гленарван и Паганель, взобравшись на порфировый утес,  оглядели горизонт. Они находились на самой верхушке главного хребта Анд и  охватывали взором пространство в сорок квадратных миль. Восточный склон был  отлог. По его откосам можно было легко спускаться, а пеоны умудрялись даже  скользить по ним на протяжении сотен саженей. Вдали виднелись громадные  продольные полосы морен, образовавшихся из камней и обломков скал, оттесненных  туда ледниками. Долина Рио‑Колорадо уже погружалась в тень: солнце склонялось к  западу. Освещенные его лучами выступы скал, шпили, пики один за другим угасали,  и весь восточный склон мало‑помалу темнел. Западный же, отвесный склон со всеми  его отрогами был еще освещен. Вид этих скал и ледников, залитых лучами  заходящего солнца, был ослепительно красив. К северу спускался волнообразно ряд  вершин. Незаметно сливаясь друг с другом, они образовали смутно терявшуюся  вдали неровную линию, словно проведенную неумелой рукой. Зато на юге зрелище  было великолепное, и по мере приближения ночи оно становилось величественно‑грандиозным.  Внизу виднелась дикая долина, а над нею, в двух милях от наших  путешественников, зиял кратер Антуко. Вулкан этот, выбрасывая потоки пламени,  пепла и дыма, ревел, как огромное чудовище. Окружавшие его горы, казалось, были  объяты пламенем. Град раскаленных добела камней, клубы красноватого дыма,  взлетающие струи лавы – все это сливалось в сверкающие снопы. И в то время как  тускнеющее солнце, словно потухшее светило, исчезало во мраке горизонта,  ослепительный, с каждой минутой усиливающийся свет вулкана заливал все вокруг  своим заревом.    

Паганель и Гленарван забыли о своей новой роли дровосеков и  превратились в художников. Они, пожалуй, долго бы еще восхищались этой  величественной борьбой земного и небесного огня, но Вильсон, более трезво  настроенный, вернул их к действительности. Дров, правда, нигде кругом не  оказалось, но, к счастью, скалы здесь были покрыты тощим, сухим лишайником.  Путешественники запаслись в большом количестве этим лишайником, а также  растением льяретта, корни которого неплохо горят. Как только это драгоценное  топливо было принесено в хижину, им немедленно набили очаг. Но разжечь огонь, а  особенно поддерживать его оказалось делом далеко не легким. В разреженном  воздухе было слишком мало кислорода для горения – по крайней мере, такое  объяснение дал майор.    

– Зато, – прибавил он, – воде здесь, чтобы  закипеть, не понадобится доходить до ста градусов; и тому, кто любит кофе,  сваренный на воде в сто градусов, придется обойтись без этого, так как вода на  этой высоте кипит при температуре даже ниже девяноста [48].    

Мак‑Наббс оказался прав: термометр, опущенный в воду в тот  момент, когда она закипела, показал только восемьдесят семь градусов. Все с  наслаждением выпили по нескольку глотков горячего кофе. Что же касается  сушеного мяса, то оно доставило присутствующим мало удовольствия и вызвало со  стороны Паганеля замечание, столь же здравое, сколь и бесполезное.    

– Да, – сказал он, – по правде говоря, кусок  из жареной ламы нам бы сейчас не помешал. Говорят, что это животное способно  заменить и быка и барана. Мне хотелось бы знать, распространяется ли это и на  его мясо.    

– Как! Вы недовольны нашим ужином, ученый  Паганель? – обратился к нему Мак‑Наббс.    

– Я в восторге от него, почтенный майор, но не могу не  признаться, что блюдо из дичи было бы очень кстати.    

– Вы сибарит, – сказал Мак‑Наббс.    

– Согласен с этим эпитетом, майор, но, что бы вы ни  говорили, разве отказались бы вы от доброго бифштекса?    

– Пожалуй, нет, – согласился майор.    

– А если бы вас попросили пойти на охоту, несмотря на  холод и тьму, вы отправились бы незадумываясь?    

– Конечно. И если только вам угодно…    

Не успели еще друзья Мак‑Наббса поблагодарить его и заявить,  что они вовсе не хотят злоупотреблять его бесконечной любезностью, как вдали послышался  вой. Он не прекращался. Казалось, то был вой не отдельных животных, а целого  быстро приближающегося стада. У географа мелькнула мысль: не желает ли  провидение, дав им приют, снабдить их еще и ужином? Но Гленарван несколько  разочаровал его, напомнив, что четвероногие животные Анд никогда не встречаются  на таких высотах.    

– Откуда же тогда этот шум? – спросил Том  Остин. – Слышите, он приближается?    

– Уж не лавина ли? – сказал Мюльреди.    

– Невозможно! – возразил Паганель. – Это  настоящий звериный вой.    

– Сейчас увидим, – сказал Гленарван.    

– И увидим с оружием в руках, – добавил майор,  беря свой карабин.    

Все выскочили из хижины. Уже наступила ночь, темная и  звездная. Узкий серп убывающей луны еще не показывался на небе. Северные и  восточные вершины тонули во мраке: еле можно было различить фантастические  силуэты ближайших утесов. Вой – вой перепуганных зверей – все усиливался. Он  несся со стороны гор, погруженных во мрак. Что там происходило? Вдруг на  плоскогорье обрушилась бешеная лавина – лавина живых существ, обезумевших от  страха. Все плоскогорье как будто заколебалось. Неслись сотни, быть может,  тысячи животных, производивших, несмотря на разреженность воздуха,  оглушительный шум. Были ли это дикие звери пампасов, или только стадо лам и  викуний? Гленарван, Мак‑Наббс, Роберт, Остин и оба матроса едва успели  броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах над ними.  Паганель, видевший ночью лучше, чем днем, и оставшийся на ногах, чтобы все  разглядеть, был мгновенно сбит с ног.    

В этот момент раздался выстрел. Это майор выпалил наугад.  Ему показалось, что какое‑то животное упало в нескольких шагах от него, а вся  стая в неудержимом порыве уже неслась с еще большим шумом по склонам,  освещенным отблеском вулкана.    

– А! Вот они! – раздался голос Паганеля.    

– Кто это «они»? – спросил Гленарван.    

– Да мои очки. Чуть было не потерял их в этой сумятице.    

– А вы не ранены?    

– Нет! Помят немножко. Не знаю только кем.    

– Вот кем, – отозвался майор, таща за собой  застреленное им животное.    

Все поспешили вернуться в хижину и при свете очага стали  рассматривать добычу Мак‑Наббса.    

Это было красивое животное, похожее на небольшого верб люда,  только без горба. У него была изящная головка, стройное тело, длинные тонкие  ноги, шелковистая светло‑кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе.    

Как только Паганель увидел его, он воскликнул:    

– Это гуанако!    

– Что это значит? – спросил Гленарван.    

– Животное, годное в пищу, – ответил Паганель.    

– И вкусное?    

– Очень вкусное. Пища, достойная богов Олимпа! Я же  знал, что у нас будет на ужин свежее мясо! Да еще какое мясо!.. Но кто же  освежует тушу?    

– Я, – сказал Вильсон.    

– Прекрасно! А я берусь зажарить мясо, – добавил  Паганель.    

– Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? –  спросил Роберт.    

– Конечно, мой мальчик, раз я француз – ведь каждый  француз в душе кулинар.    

Через пять минут Паганель уже раскладывал на раскаленных  углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал своим товарищам  аппетитное жареное «филе гуанако». Никто не стал чиниться, и все накинулись на  еду. Но, едва проглотив первый кусок, все, к великому изумлению географа,  скривились и стали отплевываться.    

– Отвратительно! – говорил один.    

– Совершенно несъедобно! – добавлял другой.    

Бедный ученый, попробовав сам своей стряпни, принужден был  сознаться, что это жареное мясо было действительно не съедобно даже для  голодных людей. Его товарищи стали под шучивать над ним, к чему, впрочем, он  отнесся очень добро душно, и подняли на смех «пищу богов». Паганель ломал себе  голову, каким образом вкусное, всеми ценимое мясо гуанако могло сделаться таким  несъедобным в его руках. Вдруг его осенила мысль…    

– Понял! – воскликнул он. – Понял, черт  побери! Я знаю теперь, в чем тут дело.    

– Быть может, это мясо слишком долго лежало? –  спокойно спросил Мак‑Наббс.    

– Нет, язвительный майор, оно слишком долго бежало. Как  я мог упустить это из виду!    

– Что вы хотите сказать, господин Паганель? –  спросил Том Остин.    

– Я хочу сказать, что мясо гуанако хорошо только тогда,  когда животное убито во время отдыха. Если же за ним долго охотились, и оно  много пробежало, мясо его становится несъедобным. И вот по отвратительному  вкусу нашего жаркого я могу заключить, что это животное, да и вообще все стадо,  примчалось издалека.    

– Вы в этом уверены? – спросил Гленарван.    

– Совершенно уверен.    

– Но какое же происшествие, какое явление природы могло  так напугать этих животных и погнать из мест, где они должны бы теперь спокойно  спать?    

– На это, дорогой Гленарван, я не могу вам ответить.  Право же, не стоит искать объяснений, а давайте лучше уснем. Я, например,  просто смертельно хочу спать. Ну как, будем спать, майор?    

– Будем спать, Паганель!    

Подбросили топлива в очаг, и каждый завернулся в свое пончо.  Вскоре раздался богатырский храп на все лады, причем громче всех выделялся в  этом стройном оркестре бас ученого – географа.    

Один Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое‑то смутное  беспокойство. Мысли его невольно возвращались к этому стаду гуанако, в  необъяснимом ужасе мчавшемуся куда‑то. Их не могли преследовать хищные звери –  на такой высоте хищников почти нет, а охотников и того меньше. Что же пробудило  в гуанако этот ужас, погнавший их к пропастям Антуко? Гленарван предчувствовал  надвигающуюся опасность.    

Однако под влиянием полудремоты мысли его приняли другое  направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками  очутится у подошвы Анд. Там по – настоящему начнутся поиски капитана Гранта, и,  быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут  освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Эти картины одна  за другой проносились в его воображении. Порой его отвлекало от них  потрескивание искр, взлетавших над очагом, или яркая вспышка пламени, освещавшая  лица его спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены хижины. Но потом  его с еще большей силой стали томить предчувствия. Он полубессознательно  прислушивался к доносившимся извне звукам, объяснить происхождение которых  среди этих пустынных вершин было трудно.    

Ему почудились вдруг отдаленные, глухие, угрожающие раскаты,  похожие на раскаты грома, но неслись они не с неба. Видимо, это была гроза,  бушевавшая где‑то по склонам гор, на несколько тысяч футов ниже. Гленарвану  захотелось убедиться в этом, и он вышел из хижины.    

Всходила луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни одного  облачка ни вверху, ни внизу. Кое‑где мелькали отблески огнедышащего вулкана  Антуко. Ни грозы, ни молний. Тысячи звезд сверкали на небе. А между тем грохот  не умолкал. Ка залось, он приближался, раскатываясь по горам. Гленарван  вернулся в хижину, охваченный еще большим беспокойством. Он ломал себе голову  над тем, что могло быть общего между этими подземными раскатами и бегством  гуанако. Уж не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было  два часа ночи. Не совсем уверенный в том, что действительно надвигается какая‑то  опасность, он не разбудил своих утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и  сам впал в тяжелую дремоту, которая длилась несколько часов.    

Вдруг ужасающий грохот поднял его на ноги. Это был  оглушительный шум, как будто по гулкой мостовой проезжали повозки с  артиллерийскими снарядами. Гленарван почувствовал, что почва уходит из‑под его  ног; хижина заколебалась, и в стенах ее появились трещины.    

– Тревога! – крикнул он.    

Едва проснувшись, путешественники были сбиты с ног и,  повалившись друг на друга, покатились вниз по крутому склону. В лучах рассвета  их глазам открылась страшная картина. Очертания гор менялись на глазах: вершины  обламывались, скалы, качаясь, исчезали, словно проваливались в какие‑то люки.  Про исходило то, что часто случалось в Андах[49]:  целый горный кряж в несколько миль шириной перемещался, катясь к равнине.    

– Землетрясение! – крикнул Паганель.    

Географ не ошибся. Это было одно из стихийных бедствий,  обычных на гористой границе Чили: в течение четырнадцати лет город Копьяпо был  дважды уничтожен, а Сантьяго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара  особенно подвержена действию подземного огня, а вулканов – клапанов молодых гор  – недостаточно для беспрепятственного выхода подземных газов. Отсюда  непрекращающиеся сотрясения, на местном наре чии – «трамблорес».    

Горное плато с семью ошеломленными, охваченными ужасом  людьми, вцепившимися в росшие кругом лишайники, катилось вниз с быстротой  курьерского поезда, то есть со скоростью пятидесяти миль в час. Нельзя было ни  задержаться, ни даже крикнуть. Расслышать друг друга было немыслимо. Подземный  гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли  делали какое‑либо общение невозможным. Кряж то спускался без толчков и тряски,  то качался, словно судно в бурном море. Он проносился мимо пропастей, в которые  сваливались каменные глыбы, выкорчевывал вековые деревья, и, подобно гигантской  косе, срезал все выступы восточного склона.    

Трудно даже представить себе всю мощь этой огромной массы, в  миллиарды тонн весом, мчащейся со все возрастающей скоростью под уклон в  пятьдесят градусов!    

    

Никто не мог определить, сколько времени длилось это  неописуемое падение. Никто не осмелился бы подумать о том, в какую бездну  предстояло этой громаде свергнуться. Никто не мог бы сказать, все ли еще живы  или кто‑нибудь уже лежит распростертый на дне пропасти. Задыхаясь от быстрого  движения, окоченевшие от ледяного ветра, ослепленные снежным вихрем, они едва  переводили дыхание, обессиленные, почти без жизненные, и только могучий  инстинкт самосохранения заставлял их цепляться за скалы.    

Вдруг толчок невероятной силы оторвал их от скользящего  острова, и они покатились по последним уступам гор. Плато, на котором они  неслись, резко остановилось.    

В течение нескольких минут никто не шевельнулся. Наконец кто‑то  поднялся. Оглушенный толчком, он все‑таки твердо держался на ногах. То был  майор. Стряхнув ослеплявшую его пыль, он осмотрелся. Вокруг него один на другом  неподвижно лежали его спутники. Майор пересчитал их и недосчитался одного. Не  хватало Роберта Гранта.    

 Глава XIV    

СПАСИТЕЛЬНЫЙ ВЫСТРЕЛ    

     

Восточный склон Анд, опускаясь длинными пологими скатами,  незаметно переходит в равнину. Здесь и остановился внезапно обломок. В этом  новом краю расстилались тучные пастбища, целыми лесами стояли отягощенные  золотистыми плодами яблони, посаженные еще во времена завоевания материка.  Казалось, путешественники очутились в уголке плодородной Нормандии. Конечно,  при иных обстоятельствах они были бы поражены таким внезапным переходом от пустыни  к оазису, от снеговых вершин к зеленым лугам, от зимы – к лету.    

Почва больше не колебалась. Землетрясение прекратилось.  Видимо, подземные силы проявляли свою разрушительную деятельность уже где‑то  дальше, ведь Анды всегда сотрясаются в каком‑нибудь месте. На этот раз  землетрясение было особенно сильным. Очертания гор резко изменились. На фоне  голубого неба вырисовывалась новая панорама вершин, гребней, пиков, и проводник  по пампасам напрасно стал бы искать на них знакомые приметы.    

Было восемь часов утра.    

Гленарван и его спутники благодаря стараниям майора мало –  помалу вернулись к жизни. Они были сильно оглушены, но и только.    

Итак, с Анд они спустились и могли бы даже приветствовать  такое передвижение, все заботы о котором взяла на себя природа, если бы не  исчез один из них, самый слабый, еще ребенок: Роберт Грант.    

Все полюбили отважного мальчика: и Паганель, особенно к нему  привязавшийся, и майор, несмотря на свою сдержанность, но больше всех –  Гленарван. Когда он узнал об исчезновении Роберта, то пришел в отчаяние. Ему  представлялось, что несчастный мальчик лежит на дне какой‑нибудь пропасти и  тщетно зовет на помощь его, своего второго отца.    

– Друзья мои, друзья мои, – говорил Гленарван, с  трудом удерживая слезы, – надо его искать, надо его найти! Не можем же мы  его так бросить! Мы должны осмотреть каждую долину, каждую пропасть. Обвяжите  меня веревкой и спустите вниз. Это моя воля, слышите! Только бы Роберт был жив!  Как без него искать его отца? И что это будет за спасение капитана Гранта, если  оно стоило жизни его сыну!    

Спутники Гленарвана молча слушали его. Чувствуя, как ему  хочется прочесть в их взгляде хотя бы тень надежды, они опускали глаза.    

– Ну что ж, – продолжал Гленарван, – вы  слышали меня. Вы молчите! Значит, у вас нет никакой надежды? Ника кой?    

Несколько минут длилось молчание. Наконец заговорил Мак‑Наббс:    

– Кто из вас, друзья мои, помнит, в какой именно момент  исчез Роберт?    

Ответа на этот вопрос не последовало.    

– Скажите, по крайней мере, возле кого был мальчик во  время спуска? – продолжал майор.    

– Возле меня, – отозвался Вильсон.    

– До каких пор ты видел его рядом? Постарайся  припомнить… Говори же!    

– Вот все, что я помню, – отозвался  Вильсон. – Минуты за две до толчка, которым кончился наш спуск, Роберт,  уцепившись за пучок лишайника, еще был рядом со мной.    

– Минуты за две? Подумай хорошенько, Вильсон. Минуты  могли показаться тебе очень длинными. Не ошибаешься ли ты?    

– Думаю, что не ошибаюсь. Да, именно так: минуты за  две, а быть может, и того меньше.    

– Пусть так. Где же был Роберт: справа или слева от  тебя? – спросил Мак‑Наббс.    

– Слева. Я еще помню, как его пончо хлестало меня по  лицу.    

– А по какую сторону от нас ты сам был?    

– Тоже слева.    

– Значит, Роберт мог исчезнуть только с этой  стороны, – проговорил майор, поворачиваясь к горам и указывая  вправо. – А судя по тому, когда исчез мальчик, он мог упасть на высоте не  более двух тысяч футов. Мы должны разделиться, обыскать по участкам всю эту  зону и найти его.    

Никто не добавил к этому ни слова. Путники взобрались на  склоны гор и начали поиски на разной высоте. Держась правее линии спуска, они  обыскивали малейшие трещины, спускались, рискуя жизнью, до дна пропастей,  местами заваленных обломками скал, и выбирались оттуда с окровавленными руками  и ногами, в изодранной одежде. В течение долгих часов вся эта часть Кордильер,  кроме нескольких совершенно недоступных плато, была обследована самым  тщательным образом, причем ни одному из этих самоотверженных людей и в голову  не пришло подумать об отдыхе. Но, увы, все поиски оказались тщетными. Видимо,  бедный мальчик нашел в горах не только смерть, но и могилу, навеки сокрытую,  как надгробной плитой, какой‑нибудь огромной скалой.    

Около часа дня Гленарван и его спутники, разбитые  усталостью, удрученные, сошлись на дне долины. Гленарван глубоко скорбел. Он  почти не мог говорить и только, вздыхая, повторял:    

– Не уйду отсюда! Не уйду!..    

Никто не возражал ему, все понимали это упорство, ставшее  навязчивой идеей.    

– Подождем, – сказал Паганель майору и Тому  Остину, – отдохнем немного и восстановим свои силы. Это необходимо,  возобновим ли мы поиски или будем продолжать путь.    

– Да, – ответил Мак‑Наббс, – останемся здесь,  раз этого хочет Эдуард. Он надеется… но на что?    

– Один бог знает, – сказал Том Остин.    

– Бедный Роберт! – Паганель вытер слезы.    

В долине кругом росло множество деревьев. Майор выбрал место  под группой высоких рожковых деревьев и распорядился разбить здесь временный  лагерь. Несколько одеял, оружие, немного сушеного мяса и риса – вот все, что  уцелело у путешественников. Речка, протекавшая поблизости, снабдила их водой,  еще мутной после обвала. Мюльреди развел на земле костер и вскоре предложил  Гленарвану подкрепиться горячим питьем. Но тот отказался и продолжал в  оцепенении лежать на своем пончо.    

Так прошел день. Настала ночь, такая же тихая и без  мятежная, как и начало предыдущей. Все улеглись, но глаз сомкнуть не могли, а  Гленарван снова отправился на поиски по склонам Кордильер. Он прислушивался,  надеясь расслышать призыв мальчика. Он поднялся высоко в горы и то слушал,  приложив ухо к земле и стараясь приглушить биение своего сердца, то с отчаянием  звал Роберта.    

Всю ночь несчастный Гленарван блуждал в горах. То Паганель,  то майор шли за ним следом, готовые поддержать его на тех скользких гребнях, у  края тех пропастей, к которым увлекала его бесполезная отвага. Но и эти  последние усилия оказались бесплодными. Напрасно выкрикивал он без конца:  «Роберт! Роберт!» – ответом ему было лишь эхо.    

Наступило утро. Друзьям Гленарвана пришлось идти за ним на  отдаленное плоскогорье и силой увести его в лагерь. Он был в невыразимом  отчаянии. Кто посмел бы заговорить с ним об уходе, кто посмел бы предложить ему  покинуть эту роковую долину? Между тем не хватало съестных припасов. Где‑то по  близости можно было встретить тех аргентинских проводников, о которых говорил  им катапац, и найти лошадей, необходимых для перехода через пампасы. Вернуться  назад было гораздо труднее, чем двигаться вперед. Кроме того, ведь было  условлено встретиться с «Дунканом» на побережье Атлантического океана. Эти  веские соображения не позволяли больше медлить: в интересах всего отряда надо  было идти дальше.    

Мак‑Наббс попытался отвлечь Гленарвана от горестных мыслей.  Долго уговаривал он своего друга, но тот, казалось, ничего не слышал и только  качал отрицательно головой. Наконец он пробормотал:    

– Выступать?    

– Да, выступать.    

– Подождем еще час.    

– Хорошо, подождем, – согласился майор.    

Час прошел, и Гленарван стал умолять, чтобы ему дали еще  час. Казалось, приговоренный к смерти молит о продлении своей жизни. Так  тянулось до полудня. Наконец Мак‑Наббс, посоветовавшись со всеми остальными,  решительно заявил, что надо отправляться, ибо от этого зависит жизнь всех  участников экспедиции.    

– Да, да, – отозвался Гленарван, – надо, надо  отправляться.    

Но проговорил он это, уже не глядя на Мак‑Наббса. Взор его  был привлечен какой‑то черной точкой высоко в небе. Вдруг его рука поднялась и  замерла.    

– Вон там, там! – крикнул Гленарван. –  Смотрите! Смотрите!    

Все устремили глаза в том направлении, куда он так  настойчиво указывал. Черная точка уже успела заметно увеличиться – это была  птица, парившая на неизмеримой высоте.    

– Это кондор, – сказал Паганель.    

– Да, кондор, – отозвался Гленарван. – Как  знать!.. Он летит сюда, снижается… Подождем…    

На что надеялся Гленарван? Уж не начал ли помрачаться его  рассудок? Что значили слова: «Как знать»?    

Паганель не ошибся: кондор делался все более и более ясно  видимым. Этот великолепный хищник, которому некогда поклонялись инки, был царем  южных Кордильер. В этих местах кондоры достигают необычайно крупных размеров.  Сила их изумительна: нередко они сталкивают в пропасть быков. Кондор  набрасывается на бродящих по равнинам овец, козлят, телят и, вцепившись в свою  жертву когтями, поднимается с ней на большую высоту [50]. Часто он парит на высоте двадцати тысяч  футов. Отсюда, недоступный ничьим взорам, этот царь поднебесья устремляет свои  глаза на землю и различает там мельчайшие предметы с зоркостью, изумляющей  естествоиспытателей.    

Что же мог увидеть кондор? Быть может, труп Роберта?    

– Как знать!.. – повторял Гленарван, не спуская  глаз с громадной птицы.    

А она приближалась, то паря в воздухе, то камнем устремляясь  вниз. Но вот меньше чем в семистах футах от земли хищник начал описывать  большие круги. Теперь кондора можно было ясно рассмотреть: ширина его могучих  распростертых крыльев превышала пятнадцать футов, и они держали его в воздухе,  почти не двигаясь, ибо большим птицам свойственно летать с величественным  спокойствием, в то время как насекомым, чтобы удержаться в воздухе, нужны  тысячи взмахов крыльев в секунду.    

Майор и Вильсон схватили свои карабины. Гленарван жестом  остановил их. Кондор описывал круги над недоступным горным плато, находившимся  приблизительно в четверти мили от наших путников. Огромная птица носилась с  головокружительной быстротой, то выпуская, то пряча свои страшные когти и  потряхивая мясистым гребнем.    

– Это там! Там!.. – крикнул Гленарван. Вдруг в  голове его мелькнула мысль.    

– Если Роберт еще жив… – воскликнул он в  ужасе. – Эта птица… Стреляйте, друзья мои, стреляйте!    

Но было уже поздно: кондор исчез за высокими выступами  скалы. Прошла какая‑нибудь секунда, показавшаяся столетием… Огромная птица  появилась снова; она летела медленнее, отягощенная грузом.    

Раздался вопль ужаса: в когтях у кондора висело и  раскачивалось безжизненное тело – тело Роберта Гранта. Хищник, держа мальчика  за платье, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он завидел  путешественников и, стремясь поскорее улететь со своей тяжелой добычей, с силой  рассекал крыльями воздух.    

– А! – крикнул Гленарван. – Пусть лучше тело  Роберта разобьется об эти скалы, чем послужит…    

Он не договорил и, схватив карабин Вильсона, стал наводить  его на кондора, но руки его дрожали, глаза заволоклись туманом, и он не мог прицелиться.    

– Позвольте мне, – сказал майор.    

И, неподвижный, спокойный, уверенный, Мак‑Наббс при целился  в кондора: тот был от него уже в трехстах футах. Но не успел майор нажать курок  своего карабина, как в глубине долины раздался выстрел; белый дымок поднялся  между двумя базальтовыми громадами – и кондор, сраженный пулей в голову,  медленно описывая круги, стал спускаться, словно на парашюте, на своих широко  распростертых крыльях. Не выпуская добычи, он мягко упал футах в десяти от  крутого берега ручья.    

– Вперед! Вперед! – крикнул Гленарван.    

И, не стараясь узнать, откуда раздался благодетельный  выстрел, он кинулся к кондору. Спутники его помчались за ним. Когда они  добежали до кондора, птица была уже мертва, а тела Роберта почти не было видно  из‑под ее широких крыльев.    

Гленарван бросился к мальчику, вырвал его из когтей кондора,  уложил на траву и приник ухом к груди безжизненного тела.    

Никогда еще из уст человеческих не исторгалось такого  радостного крика, как тот, что вырвался в этот миг у Гленарвана:    

– Он жив! Он жив еще!    

В одну минуту с Роберта сняли одежду, смочили ему лицо  свежей водой. Мальчик пошевелился, открыл глаза, посмотрел и пробормотал:    

– А, это вы, милорд… отец мой!..    

Гленарван, задыхаясь от волнения, был не в силах ответить:  опустившись на колени возле чудом спасенного мальчика, он плакал от радости.    

 Глава XV    

ИСПАНСКИЙ ЯЗЫК ЖАКА ПАГАНЕЛЯ    

     

Роберт, избавившись от одной огромной опасности, тут же  подвергся другой – пожалуй, не меньшей: его едва не задушили в объятиях. Хотя  он был еще очень слаб, ни один из его спутников не мог удержаться от того,  чтобы не прижать его к груди. Но надо полагать, что такие сердечные объятия не  гибельны для больных: по крайней мере, Роберт от них не умер.    

Но от спасенного мысли наших путешественников обратились к  спасителю, и, разумеется, майору первому пришло в голову осмотреться кругом.    

Шагах в пятидесяти от реки он увидел человека чрезвычайно  высокого роста, неподвижно стоявшего на уступе у самой подошвы горы. Он держал  длинное ружье. Этот неожиданно появившийся человек был широкоплеч, с длинными  волосами, схваченными кожаным ремешком. Рост его превышал шесть футов. Его  смуглое лицо было раскрашено: брови – красной краской, нижние веки – черной, а  лоб – белой. Он был в одежде индейцев пограничной полосы Патагонии: на нем был  великолепный плащ из шкуры гуанако, разукрашенный красным орнаментом и сшитый  жилами страуса. Под плащом виднелась еще одежда из лисьего меха. Она была  стянута поясом, у которого висел мешочек с красками для лица.    

Несмотря на пеструю раскраску, лицо этого патагонца было  величественно и говорило о его несомненном уме. В позе, пол ной достоинства, он  ожидал, что будет дальше. Глядя на эту неподвижную, внушительную фигуру, можно  было принять ее за статую хладнокровия.    

Как только майор заметил патагонца, он указал на него  Гленарвану, и тот тотчас же побежал к нему. Патагонец сделал два шага вперед.  Гленарван взял его руку и крепко пожал.    

В глазах Эдуарда, во всем его сияющем лице, светилась такая  горячая благодарность, что патагонец, конечно, не мог не понять его. Он слегка  нагнул голову и произнес несколько слов, которые остались непонятными как для  майора, так и для его кузена.    

Тогда патагонец, внимательно посмотрев на чужестранцев,  заговорил на другом языке, но, как он ни старался, его не поняли и на этот раз.  Однако во фразах, произнесенных туземцем, что‑то напомнило Гленарвану испанский  язык – он знал несколько общеупотребительных испанских слов.    

– Espanol? – спросил он.    

Патагонец кивнул головой сверху вниз – движение, имеющее  значение подтверждения у всех народов.    

– Отлично, – сказал майор, – теперь дело за  нашим другом Паганелем. Хорошо, что ему пришло в голову учить испанский язык!    

Позвали Паганеля. Он немедленно прибежал и раскланялся перед  патагонцем с чисто французской грацией, которую тот, по всей вероятности, не  смог оценить. Географу тотчас рассказали, в чем дело.    

– Чудесно! – воскликнул он.    

И, широко открывая рот, чтобы яснее выговаривать, он  проговорил:    

– Vos sois um homem de bem [51].    

Туземец, видимо, напряг слух, но ничего не ответил.    

– Он не понимает, – сказал географ.