1 2 3
ни моги, все одна могила, - вы понимаете... Так смотрите там все
левей берите, левей, направо-то ямы. В прошлом году там торговка
маслом шла и провалилась под землю, а как глубоко - я (и сам не
знаю. Никто не знает, как глубоко. Так смотрите, все левей
держитесь, все левей, тогда пройдете.
Раздается выстрел. Бейбст вздрагивает и, хромая, делает несколько
шагов.
Лот. Кто это стреляет в такую рань?
Бейбст. Кто же еще?.. Все этот парень, этот злой парень.
Лот. Какой парень?
Бейбст. Да Кааль, Вильгельм, сукин сын... Ну, погоди ж ты у меня! Я
видел, как он стрелял в жаворонков за изгородью.
Лот. Вы хромаете?
Бейбст. Еще как, не приведи господь... (Грозит кулаком в сторону
поля.) Ну, погоди ты! Погоди!..
Лот. Что такое вы сделали с ногой?
Бейбст. Я?
Лот. Да, вы.
Бейбст. Это мне сделали.
Лот. Вам больно?
Бейбст (хватаясь за ногу). Прямо точно на части рвет.
Лот. А врача у вас нет?
Бейбст. Знаете... эти врачи все как обезьяны, ничего не смыслят!
Есть у нас один доктор; вот он толковый человек.
Лот. И он помог вам?
Бейбст. Ну... Немножечко, наверно, помог. Он перевязал мне ногу,
сначала мазал ее, а потом перевязал... но не вылечил, еще не
вылечил!.. А он... да, он бедных людей жалеет... Он им лекарства
покупает и не берет с них ничего. И приходит в любое время...
Лот. Но вы, верно, ее где-то повредили?! Не всегда же вы так
хромали?
Бейбст. Нет, что вы!
Лот. Тогда я не понимаю, должна же быть причина...
Бейбст. Почем я знаю? (Снова грозит кулаком.) Ну, погоди же! Погоди
со своей трескотней.
Кааль (появляется в своем саду. В правой руке ружье, пальцы левой
руки сжаты в кулак. Кричит). Доброго утречка, господин доктор!
Лот идет к нему через двор. Между тем Густа и другая работница -
Лиза выкатывают тачки с граблями и навозными вилами. Они уходят в
поле через ворота мимо Бейбста, который кидает гневные взгляды в
сторону Кааля и делает исподтишка несколько угрожающих жестов, затем
вскидывает косу на плечо и, прихрамывая, идет за ними. Бейбст и
работницы eходят.
Лот (Каалю). Доброе утро!
Кааль. Хотите взглянуть на что-то х-хорошенькое? (Протягивает кулак
через забор.)
Лот (подходя ближе). Что это у вас?
Кааль. Отгадайте-ка! (Быстро разжимает кулак.)
Лот. Что-о-о?.. Так это правда: вы стреляете жаворонков! Да за это
безобразие, бездельник вы этакий, вы заслуживаете оплеухи. Понятно
вам?! (Поворачивается к нему спиной и идет через двор вслед за
Бейбстом и работницами. Уходит.)
Кааль (с изумленно-глупым видом смотрит на уходящего Лота, грозит
ему кулаком). Ах, с-стерва доктор! (Поворачивается и уходит вправо.)
В течение нескольких мгновений на дворе пусто. Затем из дверей дома
выходит Елена. На ней светлое летнее платье и шляпа с широкими
полями. Оглядывается вокруг, делает несколько шагов по направлению к
воротам, останавливается и выглядывает за ворота. Затем бредет через
двор направо и сворачивает на дорогу, ведущую к трактиру. На заборе
сушатся большие пачки различных сортов чая; проходя мимо, она нюхает
их. Потом она нагибает ветки плодовых деревьев и рассматривает низко
свисающие зрелые яблоки. При виде идущего от трактира к воротам Лота
она обнаруживает признаки возрастающего волнения и отступает в глубь
двора. Заметив, что голубятня еще закрыта, она идет к ней через
маленькую ведущую в сад калитку. В момент, когда Лот заговаривает с
ней, она пытается оттянуть книзу веревку, болтающуюся по ветру и
зацепившуюся за что-то.
Лот. Доброе утро, фрейлейн!
Елена. Доброе утро!.. Вот куда ветер веревку закинул.
Лот. Разрешите! (Проходит в калитку, снимает веревку и открывает
голубятню. Голуби вылетают.)
Елена. Большое спасибо!
Лот (выходит из калитки и останавливается у забора, опираясь на
него. Елена стоит по другую сторону забора. После короткой паузы).
Вы всегда так рано встаете, фрейлейн?
Елена. Именно о том же... я хотела спросить вас!
Лот. Я?.. Нет! Обычно это случается со мной после первой ночи в
чужом доме.
Елена. Почему?
Лот. Я не задумывался над этим, да и не к чему задумываться.
Елена. Ах, почему же?
Лот. Не вижу в этом никакой практической цели.
Елена. Значит, все, о чем вы думаете, или все, что вы делаете,
должно иметь практическую цель?
Лот. Совершенно верно. Иначе...
Елена. Вот этого я от вас не ожидала.
Лот. Чего именно, фрейлейн?
Елена. Именно так думала мачеха, когда третьего дня вырвала у меня
из рук "Вертера".
Лот. Это глупая книга.
Елена. Не говорите так!
Лот. Повторяю, фрейлейн. Это книга для слабых людей.
Елена. Возможно, что так.
Лот. Как попала к вам эта книга? Разве вам все в ней понятно?
Елена. Надеюсь, что да... Частично, конечно. Ее чтение так
успокаивает. (После паузы.) Если "Вертер" такая глупая книга, как вы
говорите, то, может быть, вы посоветуете мне что-нибудь лучшее?
Лот. Ну... почитайте... Знаете ли вы "Борьбу за Рим" Дана?
Елена. Нет! Но теперь я куплю эту книгу. Она служит практической
цели?
Лот. Разумной цели вообще. В ней люди нарисованы не такими, каковы
они есть, а такими, какими они должны быть. Она показывает пример.
Елена (убежденно). Это прекрасно. (После паузы.) Не скажете ли вы
мне... В газетах так много рассуждают об Ибсене и Золя. Что, это
великие художники?
Лот. Они вообще не художники, фрейлейн, они неизбежное зло. Я
человек жаждущий и жду от искусства поэзии - чистого, освежающего
напитка... Я не больной. А то, что предлагают Ибсен и Золя, - это
лекарства.
Елена (непосредственно). Ах, тогда это, может быть, нечто для меня.
Лот (до сих пор отчасти, а теперь целиком погруженный в созерцание
покрытого росой сада). Какое великолепие! Взгляните, как поднимается
солнце над вершиной горы... Как много яблок в вашем саду! Отличный
урожай!
Елена. Добрых три четверти разворуют и в этом году. Слишком велика
здесь бедность.
Лот. Вы не поверите, как сильно я люблю деревню! К сожалению, мой
хлеб растет по большей части в городе. Но теперь я хочу насладиться
деревенской жизнью. Нашему брату солнце и воздух нужны больше, чем
кому бы то ни было.
Елена (вздыхая). Нужны больше, чем... Почему?
Лот. Потому что мы ведем суровую борьбу, до конца которой не можем
дожить.
Елена. А разве мы, прочие, не ведем такой же борьбы?
Лот. Нет.
Елена. Но все же... в борьбе... участвуем и мы?!
Лот. Конечно! Но эта борьба ваша - имеет конец.
Елена. Имеет конец... Да, вы правы!.. А почему же нельзя прекратить
и ту... вашу борьбу, господин Лот?
Лот. Ваша борьба - борьба за личное благополучие. Его может
достигнуть всякий, поскольку это в человеческих возможностях. А моя
борьба - борьба за всеобщее счастье. Для того чтобы я стал счастлив,
все люди вокруг меня должны стать счастливыми. Для этого должны
исчезнуть нищета и болезни, рабство и подлость. Я, так сказать, могу
сесть за стол только последним.
Елена (убежденно). В таком случае вы очень, очень хороший человек!
Лот (немного смущен). В этом нет моей заслуги, фрейлейн; просто я
так уж создан. Впрочем, должен признаться, что борьба на благо
прогресса доставляет мне большое удовлетворение. Этот вид счастья я
ценю гораздо выше того, которым довольствуется рядовой эгоист.
Елена. Но таких людей, наверно, очень мало... Какое, должно быть,
счастье родиться таким!
Лот. Такими не родятся. Думаю, что к этому приходят благодаря
нелепости наших общественных отношений. Нужно только постигнуть
сущность этих нелепостей, понять, в чем дело! А если ты познал их и
понял, что страдаешь от них, то непременно станешь таким же, как я.
Елена. Если б я вас лучше понимала... Какие же общественные
отношения вы называете нелепыми?
Лот. А разве, например, не нелепо, что трудящийся работает в поте
лица своего и голодает, а тунеядец живет в роскоши?.. И разве не
нелепо, что за убийство в мирное время карают, а за убийство на
войне награждают? Ведь это нелепо, когда военные выказывают
презрение палачу, а сами гордо разгуливают, волоча на боку орудие
человекоубийства - шпагу или саблю. Палача, который проделал бы то
же с топором, без всяких колебаний побили бы каменьями. Нелепо
признавать государственной религией Христову веру, эту проповедь
терпения, всепрощения и любви, и при этом воспитывать целые народы
для человекоубийства. И это, заметьте, только некоторые нелепости
среди миллионов других. Нелегко бороться со всеми этими нелепостями.
Чем раньше начнешь, тем лучше.
Елена. И как только вы дошли до этого? Все это так просто, а
додуматься нелегко.
Лот. Я, вероятно, пришел своим путем: через беседы с друзьями, через
собственные раздумья. До первой нелепости я дошел еще мальчиком.
Однажды я здорово наврал и был за это сильно выпорот отцом. Вскоре я
поехал с отцом по железной дороге и заметил, что отец мой тоже лжет
и считает свою ложь чем-то вполне естественным. Мне было пять лет, а
отец сказал кондуктору, что мне нет и четырех, потому что дети до
четырехлетнего возраста пользовались бесплатным проездом. Учитель в
школе говорил мне: "Будь прилежным, будь честным, и все пойдет в
жизни хорошо". Человек этот внушал нам нелепости, и я очень скоро в
этом убедился. Мой отец был человеком прилежным, честным, отличным
работягой, но один мошенник, который до сих пор еще жив и
благоденствует, обманом отнял у него несколько тысяч талеров. Именно
к этому мошеннику, владельцу мыловаренного завода, мой отец, гонимый
нуждой, был вынужден поступить на службу.
Елена. А у нас никто не осмеливается... Да, никто не осмеливается
назвать это нелепостью. Самое большее возмущаются этим молча, в
глубине души. Но тогда тебя охватывает отчаяние.
Лот. Я вспоминаю одну нелепость, которая особенно ясно бросилась мне
в глаза. До того я верил, что убийство всегда наказывается как
преступление. Позднее мне стало ясно, что законом караются только,
так сказать, более мягкие формы убийства.
Елена. Как так?
Лот. Мой отец был мыловаром, жили мы возле самого завода. Окна наши
выходили на заводской двор. Там-то я и увидел многое. Был там
рабочий, пять лет прослуживший на заводе. Он начал вдруг сильно
худеть и кашлять... Я знал, отец рассказывал нам за столом, что
Бурмейстер - так звали рабочего - получит скоротечную чахотку, если
еще останется на мыловарне. Так сказал ему доктор... Но у этого
человека было восемь душ детей, а из-за своей болезни он не мог
найти себе другой работы. Итак, он был вынужден оставаться в
мыловарне, и принципал считал себя благодетелем за то, что не
выгонял его. Он, безусловно, являлся в собственных глазах гуманным
человеком. Однажды в августе, в послеобеденное время, когда стояла
страшная жара, я увидел, как Бурмейстер мучился с тачкой, полной
извести, которую он вез через заводской двор... Я как раз смотрел в
окно и вдруг заметил, как он остановился раз... потом еще раз и
наконец плашмя упал на камни... Я побежал туда... Пришел мой отец,
пришли другие рабочие, но он уже только хрипел, и рот его был полон
крови. Я помог внести его в дом. Он представлял собой груду вонючих
лохмотьев, пропитанных запахом извести и всевозможных химикалий.
Раньше чем мы донесли его до дому, он умер.
Елена. Ах, как это ужасно!
Лот. Через неделю мы вытащили его жену из реки, в которую стекал с
нашего завода отработанный щелок. Да, фрейлейн, когда все это
знаешь, как знаю я, тогда... поверьте... уже не находишь покоя.
Простой кусочек мыла, который ни у кого не вызывает никаких мыслей,
и чисто вымытые холеные руки способны вызвать у меня самое горькое
настроение.
Елена. Я тоже видела однажды нечто подобное. Ах! Это было ужасно,
ужасно!
Лот. Что именно?
Елена. Сына одного из рабочих принесли сюда полумертвым. Это было...
года три тому назад.
Лот. Это был несчастный случай?
Елена. Да, в медвежьей штольне.
Лот. Значит, углекоп?
Елена. Да, здесь большинство молодых людей работают в шахтах...
Второй сын этого рабочего был тоже откатчиком, и с ним тоже
случилось несчастье.
Лот. Оба насмерть?
Елена. Да, оба... В первый раз на руднике что-то оборвалось в
подъемнике, в другой раз просочился газ... У старого Бейбста есть
еще третий сын, он с пасхи тоже начинает работать.
Лот. Не может быть! И старик не возражает?
Елена. Нет, нисколько! Он только стал теперь еще угрюмее, чем
прежде. Разве вы его не видели?
Лот. Я? Когда же?
Елена. Сегодня утром он сидел вот тут в воротах.
Лот. Ах, он работает здесь на дворе?
Елена. Да, много лет.
Лот. Он хромает?
Елена. Да, и довольно сильно.
Лот. Так-так!.. А что же случилось с его ногой?
Елена. Это очень неприятная история. Вы ведь знаете господина
Кааля?.. Но я подойду к вам поближе. Его отец был, видите ли, таким
же безумным охотником. Он стрелял холостыми за спиной приходивших в
усадьбу подмастерьев, чтобы задать им страху. Он был очень
вспыльчивым, особенно, когда напивался. А Бейбст, наверно,
как-нибудь разворчался - он, знаете ли, очень любит поворчать; тогда
хозяин схватил ружье и всадил в него весь заряд. Бейбст, видите ли,
раньше служил кучером у соседа Кааля.
Лот. Куда ни глянь, везде злодеяния за злодеяниями.
Елена (почти бессвязно, волнуясь). Я тоже иногда про себя думала...
Мне было их ужасно жалко!.. Старого Бейбста и... Когда крестьяне так
глупы и грубы, как этот... как Штрекман, который заставляет своих
работников голодать и кормит своих собак пирожными... Я чувствую
себя такой глупой с тех пор, как вернулась из пансиона... Ах, в
каждой избушке свои игрушки... И у меня тоже... Но я, верно, говорю
глупости... Вам это совсем не интересно... Вы в глубине души
смеетесь надо мной.
Лот. Что вы, фрейлейн, как вы можете... С чего мне над вами...
Елена. Ну как же иначе? Вы ведь думаете: она ничуть не лучше других
здешних.
Лот. Я ни о ком не думаю дурно, фрейлейн!
Елена. Я все равно не поверю... Нет-нет!
Лот. Но, фрейлейн, неужели я дал вам повод...
Елена (почти плача). Ах, не уговаривайте! Вы нас презираете,
признайтесь же в этом... Вы ведь должны нас презирать (чужим
голосом)... и зятя и меня. Меня в первую очередь. У вас для этого
имеются все... все основания. (Поворачивается к Лоту спиной и,
спотыкаясь, идет через сад в глубину сцены.)
Лот выходит в калитку и медленно следует за Еленой.
Фрау Краузе (в вычурном утреннем туалете, с багровым лицом, кричит,
стоя в дверях дома). Горе с этими девками! Мария! М-а-а-а-рия! И это
под моей крышей? Вон отсюда всех этих девок. (Бежит через двор и
исчезает в дверях хлева.)
Из дома выходит фрау Шпиллер с вязаньем в руках. Из клети слышны
ругательства и плач.
(Кричит из хлева, выгоняя во двор плачущую работницу.) Ах ты,
потаскуха!
Работница плачет еще сильнее.
Вон отсюда! Собирай свои пожитки и убирайся!
В ворота входит Елена с покрасневшими глазами, замечает
разыгравшуюся сцену и останавливается.
Работница (завидев фрау Шпиллер, бросает скамеечку и подойник и в
ярости идет на нее). Так это вам я этим обязана? Я вам еще отплачу!!
(Убегает, всхлипывая, наверх по чердачной лестнице.)
Елена (подходит к фрау Краузе). Что она сделала?
Фрау Краузе (грубо). Не твое дело, гусыня!
Елена (взволнованно, почти плача). Нет, это и мое дело!
Фрау Шпиллер (быстро подходит). Милая фрейлейн, нельзя, чтоб такое
касалось ушей молодой девушки...
Фрау Краузе. Почему бы и нет, фрау Шпиллер? Что она, из марципана,
что ли? Эта девка лежала в постели с конюхом. Ну, теперь знаешь?
Елена (повелительным тоном). Но девушка все-таки останется у нас.
Фрау Краузе. Девка!
Елена. Хорошо! Тогда я расскажу отцу, что ты также проводишь ночи с
Вильгельмом Каалем.
Фрау Краузе (дает ей пощечину). Вот тебе на память!
Елена (смертельно бледная, но говорит еще тверже). Девушка останется
у нас, или... или я всем расскажу! Ты! С Каалем, Вильгельмом! Твоим
племянником... моим женихом... Я всем расскажу.
Фрау Краузе (теряя самообладание). А кто это видел?
Елена. Я! Сегодня утром я видела, как он выходил из твоей спальни...
(Быстро уходит в дом.)
Фрау Краузе шатается, она близка к обмороку.
Фрау Шпиллер (бежит к ней с флакончиком). Милостивая государыня!
Милостивая государыня!
Фрау Краузе. Шпиллерша... Девка... пускай... остается.
Занавес быстро падает.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Прошло несколько минут после столкновения между Еленой и мачехой во
дворе. Обстановка та же, что в первом действии.
За столом, стоящим на переднем плане слева, расположился доктор
Шиммельпфенниг и выписывает рецепт. Его широкополая шляпа, нитяные
перчатки и палка лежат на столе. Доктор небольшого роста,
коренастый, с густой черной шевелюрой и густыми усами. Черный сюртук
скроен на охотничий манер. Он одет как солидный человек, без всякой
претензии на элегантность. У него привычка почти беспрерывно
поглаживать или теребить усы - эти движения становятся все резче,
чем более он волнуется. В разговоре с Гофманом лицо его выражает
наигранное спокойствие, и только в уголках рта ложится
саркастическая складка. Жесты у него энергичные, резкие и угловатые,
но всегда естественные. По комнате в халате и ночных туфлях
расхаживает Гофман. На столе, расположенном в глубине справа, накрыт
завтрак: изящная фарфоровая посуда, печенье, графин с ромом и т. д.
Гофман. Итак, господин доктор, вы считаете, что моя жена выглядит
хорошо? Вы ею довольны?
Доктор Шиммельпфенниг. Да, она выглядит хорошо.
Гофман. Вы считаете, что все обойдется благополучно?
Доктор Шиммельпфенниг. Надеюсь.
Гофман (после паузы, нерешительно). Вот уже несколько недель,
доктор... уже несколько недель, с тех пор как я сюда приехал, - я
все собираюсь спросить у вас совета по поводу одного важного дела.
Доктор Шиммельпфенниг (он отвечал до сих пор, не отрываясь от своего
рецепта. Теперь кладет перо, встает, вручает рецепт Гофману). Так!..
Велите заказать поскорее... (Берет шляпу, перчатки и палку.) Ваша
жена жалуется на головные боли. (Посматривая на шляпу; деловитым
тоном.) Да, чтобы не забыть: попробуйте втолковать вашей жене, что,
как-никак, она отвечает за судьбу живого существа. Я уже говорил ей
о последствиях шнуровки.
Гофман. Конечно, господин доктор... Разумеется, я сделаю все от меня
зависящее, чтобы...
Доктор Шиммельпфенниг (неуклюже кланяется). Честь имею!.. (Идет,
останавливается.) Да, впрочем... Вы ведь хотели получить от меня
совет. (Бросает на Гофмана холодный взгляд.)
Гофман. Да, если бы у вас нашлась еще минута... (Не без жеманства.)
Вы помните ужасную смерть моего первенца. Вы были ее ближайшим
свидетелем. Вы, конечно, не забыли, до какого состояния я тогда
дошел... Но время... хотя этому и не принято верить... время
все-таки лечит наши чувства. Наконец-то я вознагражден... И вот мое
горячее желание, видимо, скоро исполнится. Вы понимаете меня, - я
должен сделать все. Я провел много бессонных ночей, ломая голову над
тем, что же все-таки сделать, чтобы избавить это еще не рожденное
существо от чудовищной участи его брата. Вот о чем мне хотелось с
вами...
Доктор Шиммельпфенниг (сухо и деловито). Надо разлучить
новорожденного с матерью. Это главная предпосылка нормального
развития.
Гофман. Значит, все-таки?.. Вы считаете, что надо его совсем
отделить?.. Так, чтобы он не был с ней в одном доме?..
Доктор Шиммельпфенниг. Да, если вы серьезно озабочены жизнью
ребенка, то только так. Ваше состояние позволяет вам полную свободу
действий.
Гофман. Слава богу! Я уже приобрел для них виллу с отличным парком
неподалеку от Гиршберга. Но мне хотелось бы и жену...
Доктор Шиммельпфенниг (теребит усы, уставившись в пол. После
недолгого раздумья). А жене вы купите виллу где-нибудь в другом
месте...
Гофман молча пожимает плечами.
Доктор Шиммельпфенниг. (Так же.) Не можете ли вы поручить воспитание
ребенка вашей свояченице?
Гофман. Если бы вы только знали, доктор, какие сразу возникнут
препятствия... К тому же неопытное, юное существо... Мать все-таки
мать.
Доктор Шиммельпфенниг. Я вам изложил свое мнение. Разрешите
откланяться.
Гофман (хлопотливо суетится, провожая доктора). Честь имею
кланяться! Несказанно вам благодарен...
Оба выходят в среднюю дверь. Входит Елена. Она в крайнем волнении,
всхлипывает, зажимая рот платком, и падает на кушетку, стоящую на
первом плане слева.
(Появляется снова с пачкой газет в руках.) Что тут такое?.. Что с
тобой? Ну скажи мне, пожалуйста, долго ли это будет продолжаться?..
С тех пор как я здесь, не прошло еще ни одного дня, чтобы ты не
плакала.
Елена. Ах!.. Где тебе понять?.. Если бы ты только мог понять, ты
подивился бы тому, что бывает еще время, когда я не плачу.
Гофман. Знаешь, свояченица, мне что-то ничего не ясно.
Елена. Мне тем более.
Гофман. Опять, верно, что-то случилось?
Елена (вскакивает, топает ногой). Мерзость! Мерзость! Я не могу
больше терпеть... Хватит! Я больше не позволю! Я не понимаю,
почему... я... (Ее душат рыдания.)
Гофман. Скажи мне хотя бы, в чем дело...
Елена (снова разражается слезами). Мне уже все равно! Хуже не
бывает. Иметь отцом пьянчужку, животное, от которого не защищена
даже я, его собственная дочь. Иметь мачехой развратницу, сводницу,
посредничающую между своим любовником и мной... Вся эта мерзкая
жизнь... Нет!.. Я не хочу, чтобы меня превратили в какую-то дрянь. Я
лучше уйду! Я убегу отсюда... А если вы меня не пустите, тогда...
тогда - веревка, нож, револьвер... Да, мне уже все равно!.. Я не
стану утешаться водкой, как моя сестра.
Гофман (испуганно хватает ее за руку). Ленхен!.. Прошу тебя,
молчи!.. Молчи об этом!
Елена. Все равно!.. Мне совершенно все равно!.. Мне здесь все... Мне
стыдно до глубины души... Хочется что-то знать, чем-то быть, чем-то
стать... А вместо этого что?
Гофман (не выпуская руки Елены, постепенно оттесняет ее к дивану. В
его голосе появляются мягкие, вибрирующие интонации наигранной
нежности). Ну Ленхен... Я хорошо понимаю, как много тебе приходится
здесь выносить. Ну успокойся, пожалуйста!.. Можешь мне ничего не
рассказывать. (Гладит правой рукой ее плечо, заглядывает ей в
глаза.) Я не могу видеть, когда ты плачешь. Право же!.. Это
причиняет мне боль. Не рисуй себе жизнь мрачнее, чем она есть в
самом деле... И, кроме того... Разве ты забыла, что мы оба... что мы
с тобой находимся, так сказать, в одинаковом положении?.. Я попал в
эту мужицкую среду... Ну разве я к ней подхожу? Ведь так же мало,
как и ты.
Елена (все еще в слезах). Знала бы... знала бы... моя милая мама,
что такое будет... Знала бы она это, когда велела, чтобы меня
воспитывали... воспитывали по-барски. Знала бы она... так уж лучше
оставила бы меня дома, чтобы я по крайней мере... по крайней мере не
видела ничего другого и... выросла бы я здесь... на этом болоте...
Но так...
Гофман (ласковым движением усаживает ее на диван и садится с ней
рядом. Сквозь слова утешения у него все отчетливее проступает
чувственность). Ну Ленхен!.. Ну посмотри на меня, ну успокойся, ну
утешься со мной... Я же не должен говорить тебе про твою сестру.
(Обнимает ее, говорит горячо, взволнованно.) Ах, если бы она была
такой, как ты!.. Ну, а такой, как теперь... Подумай сама, чем она
может быть для меня... разве, Ленхен, можно еще найти такого
человека, образованного человека... (говорит все тише), у которого
жена была бы поражена таким страшным недугом?.. Об этом нельзя даже
громко сказать: женщина и... водка... Ну посуди сама, разве я
счастливее, чем ты? А мой Фриц, - вспомни о нем! Ну скажи сама!
Разве мне легко жить, а?.. (Страстно.) Вот видишь: надо благодарить
судьбу за то, что она нам помогла. За то, что она свела нас друг с
другом... Мы, Ленхен, созданы друг для друга! Мы, с нашими общими
горестями, должны быть друзьями. Ну разве не так, Ленхен? (Обнимает
ее.)
Елена сидит с выражением покорности, затихшая, в напряженном
ожидании чего-то неизбежного.
(Ласково.) Ты должна принять мое предложение, ты должна уйти из
этого дома, жить у нас... Ребеночку, который родится, нужна мать...
Иди к нам, замени ему мать! (Страстно, растроганным, сентиментальным
тоном.) Ведь иначе у него не будет матери. И потом... внеси хоть
немного, ну хотя бы совсем-совсем немного света в мою жизнь. Сделай
это! Сделай, Ленхен. (Хочет положить голову на ее грудь.)
Елена (вскакивает, возмущенная. На ее лице выражаются чувства
презрения, разочарования, отвращения, ненависти). Слушай, зять!
Ты... ты... Теперь я вижу тебя насквозь. Раньше я только
догадывалась. А теперь я знаю точно.
Гофман (вне себя от изумления). Что такое?.. Елена...
единственная... в самом деле...
Елена. Теперь я твердо знаю, что ты ни капельки не лучше... Куда
там! Ты хуже, ты хуже их всех!
Гофман (встает, с наигранной холодностью). Твое поведение, знаешь
ли, весьма странно!
Елена (подходит к нему вплотную). Ты стремишься только к одной цели.
(Ему на ухо, вполголоса.) Но у тебя оружие совсем другое, чем у
отца, у мачехи и у моего почтенного жениха... Совсем другое оружие.
Рядом с тобой они все вместе взятые просто ягнята. Теперь, именно
теперь мне все сразу стало совершенно ясно.
Гофман (с притворным возмущением). Елена! Ты... ты с ума сошла, это
же чистое безумие... (Прерывает речь, ударяя себя по лбу.) Боже мой,
я, кажется, догадываюсь. Ну да, конечно! Ты сегодня... правда,
сейчас еще очень рано, но я готов держать пари, что ты сегодня...
утром уже беседовала с Альфредом Лотом.
Елена. А почему бы нам не беседовать? Это человек, перед которым мы
должны были бы сгореть от стыда, если бы говорили правду.
Гофман. Значит, я угадал!.. Так-так!.. Конечно!.. Именно!.. Тогда и
удивляться нечему. Так-так, нашел случай поиздеваться над своим
благодетелем. Конечно, к этому надо было быть всегда готовым!
Елена. Это подло, зять, - просто подло.
Гофман. Я почти того же мнения.
Елена. Он не сказал о тебе ни слова, ни одного дурного слова.
Гофман (не обращая внимания на ее слова). При таких обстоятельствах
я считаю своим прямым долгом... Да, Елена, долгом родственника... Я
должен предупредить тебя, как неопытную девушку...
Елена. Неопытную девушку?.. Не прикидывайся!
Гофман (с раздражением). Я отвечаю за то, что Лот вошел в этот дом.
Так знай же: он... он, мягко выражаясь... весьма опасный фантазер,
этот господин Лот.
Елена. В том, что ты говоришь о господине Лоте, есть что-то
нелепое... что-то смехотворно нелепое.
Гофман. Он фантазер, он мастер дурить головы не только женщинам, но
и разумным людям.
Елена. Вот видишь: еще одна нелепость! У меня в голове после
нескольких слов господина Лота наступила такая ясность...
Гофман (назидательным тоном). В том, что я тебе говорю, нет ничего
нелепого.
Елена. Чтобы понять, что такое нелепость, надо обладать ясностью
мысли, а у тебя ее нет.
Гофман (в том же тоне). Не об этом идет речь. Повторяю, это не
нелепость, а сущая правда... Я испытал его влияние на собственной
шкуре: он затуманивает тебе мозги, и ты начинаешь мечтать о братстве
народов, о свободе и равенстве и забываешь о всех бытовых и
нравственных принципах... Честное слово, мы были тогда готовы ради
этих химер перешагнуть через трупы собственных родителей, лишь бы
прийти к цели. А он, скажу я тебе, способен и сегодня так поступить.
Елена. А сколько родителей из года в год шагают через трупы своих
детей, и никто...
Гофман (прерывая ее). Вздор! Это кощунство!.. Говорю тебе,
остерегайся его, во всех отношениях... Говорю тебе совершенно
категорически... Что до моральных устоев, то у него нет даже намека
на них.
Елена. Ну вот это опять нелепо. Поверь мне, зять, стоит только
задуматься... И все сразу станет так интересно...
Гофман. Можешь говорить, что тебе угодно. Я предупредил тебя. И еще
хочу сказать совершенно доверительно, что из-за него я был тогда на
волоске от неприятной истории.
Елена. Если он опасный человек, то почему ты вчера так искренне
радовался, когда...
Гофман. Ах, господи, но я знаком с ним с юных лет! К тому же, ты
этого не знаешь, у меня были известные основания...
Елена. Основания? О чем ты это?
Гофман. Я знаю, о чем... Но если б он пришел не вчера, а сегодня и я
бы знал о нем все то, что знаю теперь...
Елена. Что же ты знаешь? Я ведь уже сказала, что он ни слова не
говорил о тебе.
Гофман. Да уж, положись только на такого! Надолго я бы ни за что его
не оставил, не приняв предварительно необходимых мер
предосторожности. Лот был и остается человеком, самое общение с
которым уже компрометирует. За ним следят власти.
Елена. Разве он совершил какое-нибудь преступление?
Гофман. Лучше не будем об этом говорить. Я могу тебя заверить:
человек, который шляется по белу свету с такими взглядами, в наше
время опаснее вора.
Елена. Хорошо, я запомню... Но только... Но только, зять, ты уж не
спрашивай меня, какого я о тебе мнения после того, что ты сказал о
господине Лоте... Слышишь?
Гофман (с холодным цинизмом). Неужели ты и впрямь полагаешь, что мне
это так важно знать? (Нажимает на кнопку звонка.) Смотри, кажется,
он идет сюда.
Входит Лот.
Ну как?.. Хорошо ли ты спал, старина?
Лот. Я спал хорошо, но мало. Скажи, пожалуйста: я видел, недавно
кто-то вышел из дома, какой-то господин?
Гофман. Вероятно, ты видел врача, который был здесь... Я ведь тебе
рассказывал... В нем такая причудливая смесь жестокости и
сентиментальности.
Елена говорит с только что вошедшим Эдуардом. Он уходит, затем
возвращается и подает чай и кофе.
Лот. Такая, как ты выразился, смесь была и у одного моего старого
университетского друга... Я готов поклясться, что это он... Некто
Шиммельпфенниг.
Гофман (садится к накрытому столу). Ну да! Совершенно верно!
Шиммельпфенниг!
Лот. Как? Неужели?
Гофман. Его так зовут.
Лот. Кого? Здешнего врача?
Гофман. Ты же сам сказал. Да, здешнего врача.
Лот. Тогда... Но это действительно странно! Это безусловно он.
Гофман. Вот видишь, чистые души находят друг друга на море и на
суше... Не обессудь, я примусь за еду. Мы как раз собирались
позавтракать. Пожалуйста, садись к столу! Надеюсь, ты еще не успел
где-нибудь позавтракать?
Лот. Нет.
Гофман. Тогда приступай. (Сидя, придвигает к столу стул для Лота.
Затем обращается к Эдуарду, который подносит чай и кофе.) Э-э,
разве... э-э... разве госпожа моя теща не выйдет к столу?
Эдуард. Барыня будут завтракать в своей комнате с фрау Шпиллер.
Гофман. Этого еще не...
Елена (поправляя сервировку на столе). Не обращай внимания. У них
свои причины.
Гофман. Вот как... Лот! Чего тебе предложить?.. Яйцо? Чаю?
Лот. Не могу ли я попросить стакан молока?
Гофман. Конечно! С удовольствием!
Елена. Эдуард! Пусть Миля надоит парного...
Гофман (чистит яйцо). Молоко... брр!.. От одной мысли о нем меня
бросает в дрожь. (Берет соль и перец.) Скажи мне, пожалуйста, Лот,
что же, собственно, привело тебя в наши края? Я совсем забыл
спросить тебя об этом.
Лот (намазывает масло на булочку). Хочу изучить здешние условия.
Гофман (бросает на него быстрый взгляд). Прости, я не понял... Какие
условия?..
Лот. Точнее говоря, я намерен изучить положение здешних углекопов.
Гофман. Ах, но оно же, в общем, отличное.
Лот. Ты думаешь?.. Это было бы очень хорошо... Да, чтобы не
позабыть: ты должен помочь мне. Ты можешь принести большую пользу
народному хозяйству, если...
Гофман. Я? Да что ты? Каким образом?
Лот. Ведь многие здешние рудники принадлежат тебе?
Гофман. Да! И что же?
Лот. Значит, ты можешь легко раздобыть для меня разрешение на осмотр
рудников. Я намерен не менее месяца ежедневно спускаться в шахты,
чтобы познакомиться с производством.
Гофман (живо). Ты хочешь потом описать все, что увидишь там внизу?
Лот. Именно! Моя работа должна быть главным образом описательной.
Гофман. Мне очень жаль, но я не имею никакого отношения к этому
делу... Ты хочешь писать только об углекопах, только о них?
Лот. Твой вопрос говорит о том, что ты плохо разбираешься в народном
хозяйстве.
Гофман (уязвленный репликой Лота). Прошу прощенья! Ты считаешь, что
я неспособен... Но почему... не понимаю, почему нельзя спросить?..
Впрочем, ничего удивительного... Всего нельзя знать.
Лот. Не волнуйся, пожалуйста! Все очень просто: если я хочу изучить
положение здешних горнорабочих, то не могу не коснуться всех
условий, которые определяют это положение.
Гофман. В такого рода сочинениях порой ужасно преувеличивают.
Лот. Я не впаду в эту ошибку.
Гофман. Это будет весьма похвально. (Он уже много раз бросал на
Елену быстрые испытующие взгляды. Теперь снова взглянул на нее,
следящую с наивным благоговением за словами Лота.) Ах! Ужасно
смешно, как такое внезапно приходит в голову? Как могут зародиться
такие мысли?
Лот. Что тебе пришло в голову?
Гофман. Да относительно тебя... Я вдруг подумал о твоей неве... Нет,
право же, просто бестактно говорить о тайнах твоего сердца при такой
юной особе.
Елена. Может быть, я лучше...
Лот. Прошу вас, фрейлейн!.. Останьтесь здесь, пожалуйста... Я давно
замечаю, куда он метит. Но в этом нет ничего опасного. (Гофману.) Ты
имеешь в виду мою помолвку?
Гофман. Раз уж ты сам догадался, - да!.. Я в самом деле вспомнил о
твоей помолвке с Анной Фабер.
Лот. Свадьба расстроилась сама собой... когда я попал в тюрьму.
Гофман. Некрасиво с ее стороны...
Лот. Но, во всяком случае, честно! В письме с отказом, которое она
мне прислала, я увидел ее истинное лицо. Если б она показала его
раньше, мы оба страдали бы меньше.
Гофман. И твое сердце никому не принадлежало с тех пор?
Лот. Нет! Никому!
Гофман. Ну уж конечно! Спасовал - дал зарок не жениться! Так же как
поклялся не пить! Что? Так? А впрочем, chacun á son goût [1].
Лот. Это не столько решение, сколько судьба. Помнится, я тебе
говорил однажды, что в отношении женитьбы я не давал никаких клятв.
Просто я боюсь, что не найдется женщины, которая мне подошла бы.
Гофман. Пышные фразы, мой милый Лот!
Лот. Нет, серьезно!.. Вероятно, с годами человек настраивается
критически и постепенно утрачивает здоровые инстинкты. Я считаю, что
инстинкт - лучшая гарантия верного выбора.
Гофман (развязным тоном). Ну, он-то еще найдется. (Смеется.) Этот
самый инстинкт.
Лот. В самом деле, что могу я предложить женщине? Я все больше и
больше сомневаюсь в том, чтобы какой-нибудь женщине хватило той
крохотной частицы моего "я", которая не посвящена моей жизненной
задаче... Да и семейные заботы отпугивают...
Гофман. Что? Что?.. Семейные заботы? Постой, старина, а на что тебе
даны голова и руки?
Лот. Даны, как видишь. Но я уже сказал тебе, что моя рабочая сила
почти вся отдана делу и будет всегда принадлежать ему. Иначе говоря,
она уже не моя. И вообще, мне пришлось бы встретиться с большими
трудностями...
Гофман. Полегче! Полегче! Просто сплошной звон стоит.
Лот. Ты думаешь, это пустозвонство?
Гофман. Честно говоря, звучит как-то пустовато! Мы хоть и женатые
люди, а тоже не бушмены. Почему это иные ведут себя так, точно им
выданы особые права свершать добрые дела на свете.
Лот. Отнюдь нет! Меньше всего я думаю об этом... Ведь вот и ты: если
б не отошел от своей жизненной задачи, то это отразилось бы на твоем
материальном благополучии.
Гофман (иронически). Выходит, и ты склоняешься к требованиям жизни?
Лот. Требованиям? Каким?
Гофман. Я думаю, что собираясь жениться ты не забыл бы узнать о
деньгах невесты.
Лот. Конечно.
Гофман. А затем пошел бы длинный список прочих требований.
Лот. Нашлись бы и прочие! Физическое и духовное здоровье невесты -
это conditio sine qua non [2].
Гофман (смеется). Здорово! Но тогда нельзя обойтись без медицинского
освидетельствования невесты... Ловкий ты парень!
Лот (по-прежнему серьезно). Да, но не забывай, что и к себе я тоже
предъявляю требования.
Гофман (все веселее). Знаю! Знаю!.. Помню, как ты специально изучал
литературу о любви, чтобы точнейшим образом установить, является ли
твое чувство к некой даме действительно любовью. Итак, повтори,
пожалуйста, каковы твои требования?
Лот. Моя жена должна была бы, например, уметь отказывать себе.
Елена. Если... если... Ах, я лучше не буду говорить... Я только
хотела сказать, что женщина вообще привыкла к самоотречению.
Лот. Господь с вами! Вы меня не поняли. Я вовсе не то разумею под
отречением. Я считаю, что она должна сама, по доброй воле, с
радостью отказаться от той части моего существа, которая принадлежит
моей жизненной задаче. Да-да, только в этом смысле. В остальном же
моя жена вправе требовать все то, что целыми тысячелетиями отнимали
у женщин.
Гофман. Те-те-те!.. Равноправие женщин!.. Поистине этот поворот темы
достоин восхищения... Теперь он в привычном русле. Фриц Лот, или
агитатор из жилетного кармана!.. Как же ты будешь теперь
формулировать свои требования? Точнее: насколько ты хочешь
эмансипировать свою жену?.. Меня, право, забавляют твои речи... В
чем проявилось бы ее равноправие: в курении сигар? в ношении брюк?
Лот. Ну, это меньше всего... Но... она должна была бы стать выше
некоторых общественных предубеждений. Если она меня действительно
любит, она должна была бы без боязни, открыто и сознательно
присоединиться к моим взглядам.
Гофман (бросив завтракать, вскакивает с места с выражением
наигранного негодования). Ну, знаешь! Это... это прямо-таки
бесстыдное требование! С такими требованиями... если ты не
откажешься... Поверь мне, ты будешь шататься бобылем до конца своих
дней.
Елена (с трудом сдерживает внутреннее волнение). Господа, прошу
прощения... Мне надо идти... У меня, зять, хозяйственные дела...
Мама заперлась у себя, а там...
Гофман. Мы тебя не задерживаем.
Елена кланяется и уходит.
(С коробкой спичек в руке направляется к ящику с сигарами, стоящему
на буфете.) Да, уж поистине!.. От таких слов просто в жар бросает...
Страшно становится. (Вынимает из ящика сигару и опускается на диван,
расположенный впереди, слева. Он срезает кончик сигары и в
продолжение своей речи держит сигару в левой руке, а кончик сигары
между пальцами правой руки.) И при всем том... все-таки забавно... А
потом: ты даже не представляешь, как полезно провести несколько дней
в деревне, вдали от дел. Если бы сегодня не этот проклятый...
Который же час? Я должен успеть еще к обеду в город... Обед я должен
дать во что бы то ни стало. Судьба делового человека!.. Знаешь, рука
руку моет. Так уж принято у нас, в среде горных инженеров и
чиновников... Ну, еще одну сигару можно выкурить со всеми
удобствами. (Подходит к плевательнице, бросает в нее кончик сигары,
возвращается на диван и закуривает.)
Лот (листает роскошно изданную книгу, лежащую на столе).
"Приключения графа Зандора".
Гофман. Эту чепуху ты найдешь здесь во всех крестьянских домах.
Лот (продолжая листать книгу). Сколько лет твоей свояченице?
Гофман. В августе отпраздновали двадцать один.
Лот. Она из-за чего-то страдает?
Гофман. Не знаю... Думаю, что нет... Она производит такое
впечатление?..
Лот. У нее скорее удрученный, чем больной вид.
Гофман. Ну да! Эта возня с мачехой...
Лот. Она, кажется, раздражительна?!
Гофман. В таких условиях... Хотел бы я видеть, кто в таких условиях
не стал бы раздражительным...
Лот. Она, вероятно, очень энергична.
Гофман. Скорее упряма.
Лот. Она душевный человек, не правда ли?
Гофман. Иногда чересчур...
Лот. Если здесь у нее такие дурные условия, то почему она не живет в
твоей семье?
Гофман. Спроси у нее - почему?.. Я ей много раз предлагал. У баб
всегда свои причуды. (Продолжая курить сигару, вынимает из кармана
записную книжку и подсчитывает в ней какие-то суммы.) Ты, надеюсь,
не обидишься на меня, если я... если я должен буду тебя покинуть?
Лот. Разумеется, нет.
Гофман. Как долго ты собираешься?..
Лот. Я скоро найду себе квартиру. А где живет Шиммельпфенниг?
Все-таки лучше пойти к нему. Он поможет в поисках жилья. Надо
надеяться, я найду что-нибудь подходящее, иначе я переночую в
ближайшей гостинице.
Гофман. Это почему? До утра ты можешь быть у нас. Правда, я сам
гость в этом доме. Не то я бы, разумеется, предложил... Ты меня
понимаешь?..
Лот. Абсолютно!..
Гофман. Но послушай... Неужели ты всерьез?..
Лот. Собираюсь ночевать в гостини...
Гофман. Вздор!.. Я вовсе не о том. Я о том, про что ты говорил
раньше. Вся история с этой твоей противной описательной работой?
Лот. Почему бы и нет?
Гофман. Признаюсь, я принял это за шутку. (Приподнимается, говорит
доверительным, полушутливым тоном.) Как? Ты в самом деле способен
подрывать здесь основы... Именно здесь, где один из твоих друзей
обрел свое счастье и твердо встал на обе ноги?
Лот. Честное слово, Гофман! Я не имел никакого представления о том,
что ты тут находишься. Если бы я знал...
Гофман (вскакивает с места, радостно возбужденный). Отлично! Очень
хорошо! Если так... Видишь, я искренне рад, что не ошибся в тебе. Ну
вот, теперь ты знаешь, что я здесь, и теперь ты, разумеется,
получишь от меня возмещение всех дорожных расходов и все такое
прочее... Да-да - и, пожалуйста, не рисуйся! Это ведь только долг
дружбы, не более!.. Узнаю моего старого доброго Лота!.. Подумай
только: ведь я в самом деле держал тебя на подозрении... Но теперь я
должен откровенно признаться, что я вовсе не такой плохой, каким
иногда прикидываюсь. Я всегда ценил тебя - тебя и твои честные,
постоянные стремления. Я готов понять все эти, к сожалению, вполне
обоснованные требования угнетенных масс... Да, ты можешь себе
посмеиваться, но я иду так далеко, что готов признать единственной в
рейхстаге партией и идеалами ту самую партию, к которой принадлежишь
ты! Но только - медленно! Медленно!.. И ничего не свергать. Все само
придет, все само наступит в свое время. Только терпение! Терпение!
Лот. Терпение, конечно, необходимо. Но это не дает нам права сидеть
сложа руки.
Гофман. Именно таково и мое мнение!.. Я вообще гораздо чаще
соглашался с тобой в мыслях, чем на словах. Это, сознаюсь, конечно,
непорядок. Я привык поступать так в общении с людьми, которым не
хочу давать заглядывать в свои карты... Да, знаешь, и в женском
вопросе... ты многое определил очень точно. (Тем временем подошел к
телефону, позвонил и говорит то в трубку, то обращаясь к Лоту.) А
моя малышка свояченица вся превратилась в слух... (В телефон.)
Франц! Через десять минут запряги лошадей... (Лоту.) Это произвело
на нее впечатление... (В телефон.) Что?.. Ах, что за глупости!.. Ну,
тогда слушайте... Запрягите быстренько вороных... (Лоту.) А почему
бы не произвести впечатления?.. (В телефон.) Батюшки! Так вы
говорите - к модистке?.. Барыня?.. Да, ну да!.. И тотчас же!.. Ну
да! Хорошо! Все! (Нажимая кнопку звонка, обращается к Лоту.)
Подожди-ка ты! Дай мне только соорудить этакую гору из монет, и
тогда, увидишь, произойдет нечто...
Входит Эдуард.
Подай мне гамаши и выходной сюртук!
Эдуард уходит.
Тогда, быть может, произойдет нечто такое, во что вы сейчас еще
неспособны поверить... Когда ты через два-три дня... Но до того ты
должен жить у нас... Иначе я приму это как вызывающее оскорбление...
(Снимает халат.) Так вот, когда ты через два-три дня соберешься в
путь, я отвезу тебя на станцию в моей коляске.
Входит Эдуард, неся сюртук и гамаши.
Гофман (которому слуга подает сюртук). Вот так! (Садится на стул.)
Теперь ботинки! (Надевает один ботинок.) С одним справился.
Лот. Ты, кажется, меня не совсем понял.
Гофман. Да? Возможно. Я так отвык от этих материй. Все больше дела
коммерческие... Эдуард! Почта еще не пришла? Подождите-ка!..
Ступайте в мою комнату! Там на бюро слева лежит рукопись в синей
папке, - отнесите ее в карету.
Эдуард уходит в дверь направо, затем возвращается и уходит в среднюю
дверь.
Лот. Мне кажется, что ты меня не понял в одном отношении.
Гофман (возится со вторым ботинком). Уф-уф!.. Ну вот! (Встает и
притопывает ногами.) Теперь все в порядке. Ничего нет неприятнее
тесной обуви... Что ты сказал?
Лот. Ты говорил о моем отъезде...
Гофман. Ну да?
Лот. Я же тебе уже сказал, что должен остаться здесь ради вполне
определенной цели.
Гофман (смущен и раздосадован). Послушай-ка!.. Ведь это же
совершенно недостойно!.. Ты, что же, не понимаешь, что, как друг, ты
должен заплатить мне...
Лот. Надеюсь, не изменой своему делу?!
Гофман (вне себя). Ну, если так... если так, то я не имею ни
малейшего основания дружески относиться к тебе. Говорю тебе, что
считаю твое поведение... мягко выражаясь... неслыханной дерзостью.
Лот (очень спокойно). Может, ты объяснишь, что дает тебе право
награждать меня подобными эпитетами?..
Гофман. И я еще должен ему объяснять? Ну, знаешь, мое терпение
истощается! Чтобы не заметить этого, надо иметь шкуру носорога! Ты
являешься сюда, пользуешься моим гостеприимством, выкладываешь мне
целую кучу затрепанных афоризмов, засоряешь мозги моей свояченице,
болтаешь о старой дружбе и прочих нежностях и потом с пренаивным
видом сообщаешь, что ты намерен состряпать описание здешних условий
и дел. Да за кого ты меня, собственно, принимаешь? Может быть, ты
полагаешь, будто мне неизвестно, что такие, с позволения сказать,
работы - это не что иное, как бесстыдные памфлеты?.. Ты хочешь
написать пасквиль, и притом именно о нашем угольном районе. Может
быть, я должен поверить, что ты не понимаешь, кому твой пасквиль
принесет самый беспощадный вред? Мне, и только мне!.. Вам надо еще
сильнее ударить по рукам, чем это делали до сих пор, - вам,
развращающим народ! Что вы творите? Вы сеете недовольство среди
углекопов, вы приучаете их требовать и требовать, вы возбуждаете их,
вы ожесточаете их, вы учите их строптивости и непослушанию, вы
сулите им золотые горы, а сами незаметно крадете из их карманов
последние несколько пфеннигов.
Лот. Итак, ты соизволил снять маску?
Гофман (грубо). А, чего там! Ты - смешная напыщенная ходячая
добродетель! Подумаешь, велика беда появиться перед тобой без
маски... Лучше возьмись за дело, работай! И брось свою глупую
болтовню! Делай что-нибудь! Найди что-нибудь. Мне такие не нужны,
которые просят взаймы двести марок. (Быстро уходит в среднюю дверь.)
Лот спокойно смотрит ему вслед, затем так же спокойно вынимает из
кармана портмоне, извлекает из него бумажку - чек Гофмана, рвет ее
на мелкие части и бросает обрывки в ящик для угля. На пороге зимнего
сада появляется Елена.
Елена (тихо). Господин Лот!
Лот (вздрагивает, оборачивается). Ах, это вы... Ну, тогда... тогда я
могу хотя бы проститься с вами.
Елена (непосредственно). Вам этого хотелось?
Лот. Да!.. Хотелось!.. Если бы вы были рядом... то, полагаю... вы
слышали бы всю эту сцену... и тогда...
Елена. Я слышала все.
Лот. Ну... а если так... то вас не удивит, что я покину этот дом
тихо и бесшумно.
Елена. Н-нет!.. Я понимаю... Может быть, вы все же смягчитесь. Мой
зять быстро отходит... Я часто...
Лот. Возможно! Но, может быть, как раз поэтому я убежден, что все,
сказанное им обо мне, - его истинное мнение... Это, конечно, его
настоящее мнение.
Елена. Вы так думаете?
Лот. Да!.. Думаю!.. Ну вот... (Подходит к ней, подает ей руку.)
Будьте счастливы! (Поворачивается, намереваясь уйти, но
останавливается.) Я не знаю! Вернее... (Спокойным, ясным взглядом
смотрит в лицо Елене.) Я знаю, знаю... с этого мгновения я знаю, что
мне нелегко уходить отсюда... и... да... ну да!
Елена. А если бы я очень попросила вас... если б я очень, очень
попросила... остаться здесь еще?..
Лот. Вы, значит, не разделяете мнений вашего зятя?
Елена. Нет!.. И я очень хотела... я обязательно хотела сказать это,
раньше... раньше чем... чем вы... уйдете...
Лот (снова берет ее за руки). Мне очень приятно.
Елена (борется с собой. Ее волнение стремительно возрастает, доводя
ее до почти бессознательного состояния. Она с трудом бормочет
слова). Я еще больше хотела вам... хотела сказать вам... Именно
вам... хотела сказать, что я вас... глубоко уважаю... и почитаю, как
никого... как никого раньше... что я вам доверяю... что я готова...
что я готова доказать... что я испытываю к тебе... к вам... (Падает
без чувств.)
Лот (подхватывает ее). Елена!
Занавес быстро падает.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Тот же усадебный двор, что и во втором действии. Время - через
четверть часа после любовного признания Елены.
Мария и Голиш, подпасок, волокут вниз по лестнице деревянный ларь.
Из дома выходит приготовившийся к отъезду Лот и медленно, в
задумчивости пересекает двор. Близ поворота, ведущего к трактиру, он
сталкивается с Гофманом, который спешит ему навстречу через ворота.
Гофман (на нем цилиндр, лайковые перчатки.). Не сердись на меня.
(Загораживает Лоту дорогу и хватает его за обе руки.) Я беру все
свои слова назад! Требуй от меня удовлетворения! Я готов на любое! Я
очень раскаиваюсь, я искренне раскаиваюсь!
Лот. Это мало поможет и тебе и мне.
Гофман. Ах, если бы ты... Ну подумай сам! Ничего уж не поделаешь. Я
же тебе говорю: совесть меня совсем замучила. Я уже почти доехал до
Яуэра и вот вернулся... Ты же видишь: вернулся потому, что серьезно
переживаю... Куда ты направляешься?
Лот. Сначала в гостиницу.
Гофман. Только не это!.. Я, право, не заслужил. Я понимаю, что тебя
все это глубоко обидело. Двумя-тремя словами такое, конечно, не
исправишь. Но, послушай, не отнимай у меня случая... не отнимай
возможности доказать тебе... Вернись... Останься хотя бы до завтра.
Или, знаешь... до моего возвращения. Я должен еще раз поговорить с
тобой не спеша... Ты же мне не откажешь?
Лот. Если это тебе так необходимо,
Гофман. Очень!.. Даю тебе слово. Мне очень важно!.. Так пойдем же!
Пойдем же! Пойдем!.. Не убегай! Идем! (Тащит Лота, который больше не
упирается, к дому.)
Оба уходят.
Служанка и подпасок тем временем погрузили ларь на тележку, Голиш
берется за лямку.
Мария (сует что-то Голишу в руку). Держи! Вот тебе.
Парень (отстраняясь). Оставь их себе.
Мария. Эх, глупый малый!
Парень. Ну, будь по-твоему. (Берет деньги и прячет их в кожаный
кошелек.)
Фрау Шпиллер (кричит из окна дома). Мария!
Мария. Чего вам еще?
Фрау Шпиллер (появляется в дверях). Барыня согласна оставить тебя,
если ты пообещаешь...
Мария. Черта лысого я ей пообещаю!.. А ну, тащи, Гош!
Фрау Шпиллер (подходит к ней вплотную). Барыня хочет прибавить тебе
денег, если ты... (Переходит на шепот.) Слушай, девка, не
расстраивайся! С ней иногда бывает, что она выходит из себя.
Мария (в ярости). Пусть подавится своими деньгами!.. (Плаксивым
тоном.) Лучше с голоду сдохну! (Догоняет Голиша, который покатил
тележку.) Нет, этого еще не хватало!.. Эй, погоди ты... (Уходит.)
Фрау Шпиллер - за ней.
Через ворота входит Баэр, по прозванию Гопля-Баэр. Это долговязый,
зобастый человек. Он бос, без шапки, в коротких потрепанных штанах.
Сохранившиеся вокруг широкой плеши волосы свисают до плеч темными,
грязными, спутанными космами. Он шагает широко, степенно, таща за
собой детскую колясочку, наполненную песком. У него безбородое,
безусое лицо. Этот крестьянский парень в возрасте лет двадцати с
лишним оставляет впечатление полной запущенности.
Баэр (странным, блеющим голосом). Пе-е-е-сок! Пе-е-е-сок! (Идет по
двору и исчезает между домом и хлевом.)
Из дома выходят Гофман и Елена. Слегка бледна, в руке у нее пустой
стакан.
Гофман (Елене). Займи его хоть немножко! Понимаешь?.. Задержи его.
Мне очень важно... Этакое уязвленное честолюбие... Ну, до
свидания!.. Не могу же я из-за этого не ехать... А как самочувствие
Марты? Ты знаешь, у меня предчувствие, что все произойдет скоро...
Впрочем, вздор! До свидания! Я очень спешу. (Кричит.) Франц! Едем
что есть духу! (Быстро уходит в ворота.)
Елена идет к насосу, накачивает стакан воды и залпом выпивает его.
Потом наливает второй и пьет до половины. Ставит стакан на насос и
медленным шагом идет в ворота, по временам оглядываясь назад.
Возвращается Баэр, молча останавливается перед входом в дом. Миля
берет у него песок. Тем временем во дворе появляется Кааль и
начинает переговариваться с фрау Шпиллер, находящейся по ту сторону
двора, неподалеку от ворот. Разговаривая, они медленно движутся по
обе стороны забора.
Фрау Шпиллер (страдающим тоном). Ах... м-м... милостивый государь,
господин Кааль! Я так часто... м-м... думала о вас... м-м... когда
фрейлейн... Ведь она... так сказать... помолвлена с вами... и вот...
м-м... Ах, в мои времена!..
Кааль (встает на скамью и укрепляет на нижней ветке дуба клетку для
синиц). К-когда же н-наконец убер-рется отсюда п-подлец д-доктор, а?
Фрау Шпиллер. Ах, господин Кааль! Мне кажется, что... м-м... не
скоро... Ах!.. Ах, господин Кааль, я, хотя, так сказать... м-м...
несколько... м-м... опустилась, но я знаю, так сказать... м-м... что
такое обхождение. Я вижу, господин Кааль... что фрейлейн... м-м...
что фрейлейн... поступает с вами дурно... Нет уж!.. М-м... этим, так
сказать, я никогда... м-м... не грешила... Моя совесть... м-м...
господин Кааль, чиста... так сказать, как белый снег.
Баэр закончил продажу песка и уходит со двора мимо Кааля.
Кааль (кричит, заметив Баэра). А, Г-гопля-Баэр! П-прыгни-ка р-разок!
Баэр делает гигантский прыжок и исчезает.
(Весело гогочет, кричит Баэру.) Эй, попрыгун! П-прыг-ни разочек!
Фрау Шпиллер. Так вот... М-М... Господин Кааль!.. Я ведь вам только
добра желаю. Вы должны обратить внимание... м-м... милостивый
государь! С фрейлейн творится... м-м... что-то неладное. И... м-м...
Кааль. Доктор - п-подлец... П-п-пошел он к с-со-бакам!..
Фрау Шпиллер (таинственным тоном). Вы бы знали только... м-м... что
это за тип. Ах, мне так жалко фрейлейн! Жена полицейского... м-м...
я думаю, у нее сведения из участка... Она говорит, что он очень...
м-м... опасный тип. Ее муж... м-м... подумайте только... имеет
поручение следить за ним.
Из дома выходит Лот, осматривается.
Вот видите, он ищет фрейлейн... м-м... Ах, как это ужасно!
Кааль. Ну, п-подожди-ка! (Уходит.)
Фрау Шпиллер направляется к дому. Проходя мимо Лота, приседает с
глубоким поклоном. Уходит в дом. Лот медленно выходит, со двора в
ворота. Между хлевом и домом появляется жена возчика - тощая,
изможденная, изголодавшаяся женщина. Под передником она несет горшок
и, пугливо озираясь, крадется с ним в сторону коровника, в котором и
скрывается. Две работницы ввозят через ворота тачки, наполненные
клевером. За ними следует Бейбст - на плече у него коса, в зубах
короткая трубка. Лиза толкает тачку к левой двери хлева, Густа - к
правой; обе работницы большими охапками носят клевер в хлев.
Лиза (выходит из хлева с пустыми руками). Эй, Густа, Мария-то ушла.
|
The script ran 0.008 seconds.
Поделиться:
