1 2 
НАДЯ. "Робинзона Крузо".
			
ЛИДА. Нам ее во время войны читали – как он пищу себе добывал, очень было злободневно.
			
НАДЯ. Что-то ты развеселилась не к добру.
			
ЛИДА. У меня такая установка: когда солнце есть и я его вижу – мне хорошо. Мне плохо, если солнце есть, а я его не вижу. (Накрыла чертеж газетой.) Здесь ничего не трогать.
			
НАДЯ. Куда?
			
ЛИДА. Договорилась с Кириллом, куда-нибудь сходим.
			
НАДЯ. Втроем, или у тебя тоже пара?
			
ЛИДА. Какая разница, втроем, впятером…
			
УХОВ. В наше время это не имело значения, теперь другое дело.
			
ЛИДА. Между прочим, дядя, я вам давно хотела сказать. Профессор Кашкин прочитал
			
его работу, от восторга ходил по потолку. Он сказал, что это будет напечатано в
			
"Докладах Академии наук". Он сказал, что Кира закрыл целый раздел.
			
УХОВ. Закрыл?
			
ЛИДА. Закрыл – значит, исчерпал. Это хорошо.
			
УХОВ. Молодчина, можно только удивляться. А какие были вывихи у мальчишки.
			
ЛИДА. Что делать, в юности часто против чего-то протестуют, стремятся во что бы
			
то ни стало утвердить свою личность. Но бывали случаи, когда именно такие вот
			
отчаянные потом приносили человечеству пользу.
			
УХОВ. Побольше бы пользы, поменьше бы странностей… Какая у него жена, ничего?
			
ЛИДА. Ничего.
			
УХОВ. Как на внешность?
			
ЛИДА. Терпимо.
			
УХОВ. Все-таки какой он оказался оперативный. Сколько же времени он с ней гулял?
			
ЛИДА. Не знаю.
			
НАДЯ. Нашли тему для разговора, надоело.
			
УХОВ. Что ты злишься? Все время готова на кого-то обидеться. Хуже всего постоянное уныние без особых на то причин. Что тебя угнетает, скажи!
			
НАДЯ. У меня пониженное давление.
			
УХОВ. Сейчас повысится. Знаешь, зачем я к тебе пришел?
			
НАДЯ. Зачем?
			
УХОВ (достает из бокового кармана пачку денег). Вот что я тебе принес. Все твои десятки, как в банке.
			
НАДЯ. Дядя Митя, я не для того вам давала, чтоб вы возвращали. Мы вам столько должны, деньгами не расплатишься.
			
УХОВ (тронут). Возьми, будет тебе на приданое. Мне много денег не нужно, с меня довольно ставки. Мне нужно только доброе отношение. Моя беда, что у меня нет собственных детей. Сначала боялся, что рано, потом боялся, что поздно, потом вопрос отпал сам собой. Так что у меня не осталось другого выхода, как полюбить вас. (Сунул деньги ей в сумку, поцеловал в щеку.) Веселей! Теперь вы встали на ноги, я хожу к вам, на вас радуюсь.
			
Звонок в дверь. Лида открыла. Это Кирилл.
			
КИРИЛЛ. Здравствуйте.
			
УХОВ. Мое почтение.
			
ЛИДА (надела пальто). Мы сразу пойдем.
			
УХОВ. Что такое? Как ты принимаешь гостя! А мы его не отпустим. Разденься, проходи. (Провел Кирилла в комнату.) Почему без жены, зачем прячешь ее от нас? В другой раз приходи с женой, а то не пустим.
			
КИРИЛЛ. Постараюсь.
			
УХОВ. Слушай, ты на каком курсе, на четвертом? И уже печатаешь труды? Силен.
			
ЛИДА. Только не захваливайте, он зазнается. Он, кажется, имеет к этому склонность.
			
НАДЯ. Пойдемте, дядя Митя.
			
УХОВ. Куда, я только что пришел!
			
ЛИДА. Надя, мы сейчас уходим.
			
НАДЯ. Сидите. Чем дрожать в парадном. Поесть захотите – в буфете.
			
УХОВ. Постой, почему в парадном, не понимаю…
			
НАДЯ. Потом поймете.
			
УХОВ. Но все-таки!
			
НАДЯ. Надоело. Надоело. (Вышла, хлопнула дверью.)
			
Ухов постоял в замешательстве, вышел за ней. Лида стоит в пальто у стены. Кирилл – в другой стороне комнаты. Они не подходят друг к другу и теперь. Между тем за окном начинает смеркаться.
			
ЛИДА. Обыкновенный осенний день. Потом забудется, как другие осенние дни… А может быть, мы сами себя обманываем. Конечно, мы друг другу нужны. Совсем не видеться мы бы, наверно, не смогли. И вот, чтобы удержать друг друга, чтобы не потерять, мы скорей говорим старое надежное слово "люблю". А это не любовь. Это, может быть, даже лучше, сильнее, но просто этому еще не придумали названия.
			
Кирилл не отвечает.
			
Ты со мной согласен?
			
КИРИЛЛ. Нет.
			
ЛИДА. Это было, конечно, ты меня любил, я знаю. Но сейчас – совсем другое.
			
Когда-нибудь мы вспомним и сами будем смеяться… Ты что-то сказал?
			
КИРИЛЛ. Нет.
			
ЛИДА. Но ты ни в чем не виноват. Тебя отсюда прогнали. Потом тебе кто-то понравился, это естественно. Ты женился. Ты же ничего не знал. Ты даже не знал, что мы еще встретимся!
			
КИРИЛЛ. Отвратительное положение. Я ненавижу вранье. Я почти никогда не врал, помнишь, в школе я попадал из-за этого в дурацкие истории. То же самое в институте. И вдруг я начал систематически врать. То есть не врать, меня никто ни о чем не спрашивает, просто вести двойную жизнь, как шпион, работающий на два государства. Мне тошно, я хочу заорать во всю глотку – я виноват, казните меня! Но что делать, я не могу откладывать это все на другую жизнь, ее не будет. Я никому ничего не могу сказать. Почему? Потому что я подонок? Нет, потому что мне жалко ее. Я вынужден слушать, как ты несешь какую-то околесицу о любви и дружбе, и не могу захохотать, потому что мне тебя тоже жалко…
			
Лида через комнату побежала к нему и обхватила руками за шею.
			
ЛИДА. Ничего, нас двое. Вдвоем это легче. Только надо все время помнить, что нас двое…
			
Они стоят обнявшись, слабо различимые в сумерках. В комнате стало совсем темно.
			
Когда свет загорелся, на сцене за накрытым столом сидят Надя, еще одна женщина, девушка с прической колдуньи и молодая подсобница со своим ухажером. Это прежние подруги, с которыми работала до окончания техникума Надя. На женщинах прозрачные шарфики ярких расцветок, на коленях они держат новые сумочки.
			
ЖЕНЩИНА. А мы думали, ты зазналась, забыла нас… Господи, сколько денег извела! Водка столичная, зачем? Московская не хуже. Правда, Федя? Шарфики – почем штука? Откуда у тебя деньги завелись, откройся?
			
НАДЯ. Выиграла.
			
ЖЕНЩИНА. Много?
			
НАДЯ. Гулять – неделю хватит.
			
ЖЕНЩИНА. Гулять. А потом?
			
НАДЯ. А потом будем думать отдельно.
			
ЖЕНЩИНА. Брось ты, все равно сложимся, отдадим.
			
НАДЯ. Молчи, мне эти деньги легко достались. Я лучше другие наживу.
			
ЖЕНЩИНА. А может, ты с горя?
			
НАДЯ. И горе есть.
			
ЖЕНЩИНА. Какое?
			
НАДЯ. Сестра. И больше не спрашивай. Давайте лучше я вам спою!
			
И я была девушкой юной,
			
Сама не припомню когда,
			
Я дочь молодого драгуна,
			
И этим родством я горда.
			
Трубили горнисты беспечно,
			
И лошади строились в ряд,
			
И мне полюбился, конечно,
			
С барсучьим султаном солдат.
			
Девочки! Как я по вас соскучилась! Единственное, на что я способна, это на дружбу. Как я могла не заходить к вам столько времени! Давайте выпьем за дружбу. Только все пьем. Это за дружбу, за встречу…
			
Выпили.
			
(Колдунье.) Похудела.
			
КОЛДУНЬЯ. В вырез проскакиваю. То одно плечо, то другое, то оба вместе.
			
НАДЯ. Много неприятностей?
			
КОЛДУНЬЯ. Много. Сегодня подсчитала: пять мелких и одна крупная.
			
НАДЯ. Какая же крупная?
			
КОЛДУНЬЯ. Что делать – глупая девушка, но она красивая. И она в первую очередь всем нравится.
			
НАДЯ. Тебя, Неля, бог не обидел. Фигура у тебя как раз идеальная.
			
ЖЕНЩИНА. Мужчина может быть худой, а женщина должна быть полная. Правда, Федя?
			
ФЕДЯ. Давно устарело, все наоборот…
			
НАДЯ. Неля, помнишь, я у тебя платье на вечер просила, а ты не дала? Я тогда ночь не спала.
			
КОЛДУНЬЯ. Помню.
			
НАДЯ. Забудь.
			
ЖЕНЩИНА. Она и сейчас не лучше. Жадничает, копит на приданое, а с ней больше двух раз все равно никто не ходит.
			
КОЛДУНЬЯ. А вам какое дело? Надя, скажи, чтобы меня не звали Колдунья, у меня имя есть.
			
НАДЯ. Не обижайте Нелю. (Поет.)
			
И первым любовным туманом
			
Меня он покрыл, как плащом,
			
Недаром он шел с барабаном
			
Пред целым драгунским полком.
			
Мундир полыхает пожаром,
			
Усы палашами торчат,
			
Недаром, недаром, недаром
			
Тебя я любила, солдат!…
			
ЖЕНЩИНА. Пой! Пой, пока в стенку не застучат… Федя, а ты что за Ниной не
			
ухаживаешь?
			
ДЕВУШКА. Он ухаживает, только незаметно.
			
НАДЯ. Товарищи, а где сейчас Огородников?
			
ЖЕНЩИНА. А, любовь не ржавеет?
			
НАДЯ. Разыграть его, что ли, по старой памяти? Телефон никто не знает?
			
ЖЕНЩИНА. Огородников все там же, в Стройуправлении. Пиши: три четверки, три семерки.
			
Надя записала, но тут же чиркнула спичкой и сожгла бумажку.
			
НАДЯ. Ладно, что было, то прошло… Вот беда, всю жизнь я сначала думала о своей сестре, потом уж – о себе. Я ради нее от всего отказалась. А теперь она выросла, завела роман с женатым человеком (Поет.)
			
Я юных годов не считала,
			
Любовь раздавая свою,
			
За рюмкой, за кружкой удалой
			
Я прежние песни пою.
			
Пока еще глотка глотает,
			
Пока еще зубы скрипят,
			
Мой голос, мой голос тебя прославляет,
			
С барсучьим султаном, солдат!
			
ФЕДОР. Перевод Маршака?
			
НАДЯ. Не знаю.
			
ЖЕНЩИНА. Головастый парень, любого затолкает.
			
ДЕВУШКА. Ладно вам захваливать.
			
ЖЕНЩИНА. Ну, ты чего, он все равно тебя не стоит.
			
НАДЯ. Ведь я чуть не стала артисткой! И сама от всего отказалась. Ради чего! Ради того, чтобы теперь моя сестра путалась с женатым человеком? Меня же совсем уже приняли в театр!
			
ЖЕНЩИНА. Наверно, учли, что ты в самодеятельности участвовала.
			
НАДЯ. Да ничего там не учитывали! Неужели не может быть, что у меня просто способности! Они мне велят: читай басню. А я ничего уже не помню, только одну статью помню. Говорят – что-нибудь, что-нибудь, давай статью. И вот я стою и читаю: "Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?…" Ну, там есть старомодные выражения. "Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины? (В сильном волнении.) Не есть ли он властелин наших чувств, готовый во всякое время и при всяких обстоятельствах волновать их, как воздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии?…" А что, если пойти к ним и сказать: возьмите меня. Мне не надо денег, я так буду работать.
			
ЖЕНЩИНА. Ну уж, даром-то.
			
НАДЯ. Прямо бы в ноги им: вы меня помните? Я понимаю, я для вас небольшое приобретение – я не так молода, у меня нет специального образования… Но ведь я ни на что не претендую! Только не гоните меня, только не отсылайте домой…
			
Прошло несколько месяцев. Надя стоит в своей комнате, поглощенная какой-то внутренней работой. Ухов сидит в углу, опершись лбом на руку, закрыв глаза.
			
НАДЯ. Доброе слово и кошке приятно.
			
УХОВ. Твоя мать неплохо пела. В этом отношении ты пошла в нее. Но она была инженер-технолог. Твой отец тоже имел музыкальные способности. Но он был инженер-строитель. Я в молодости увлекался художественной фотографией. Но я инженер. Век техники, С этим надо считаться. А это – пожалуйста! В свободное время.
			
НАДЯ. Доброе слово и кошке приятно.
			
УХОВ. Летела, летела и села.
			
НАДЯ. Большая роль или маленькая – в театре все важно одинаково.
			
УХОВ. Если одинаково, что ж они тебе большую не дали? Ведь годы идут. Ты не девочка, тебе время учить, а не учиться, что-то отдавать, а не только получать. Или ты двести лет собираешься жить, как черепаха?
			
НАДЯ. Доброе слово и кошке приятно.
			
УХОВ (с сарказмом). Доброе слово и кошке приятно!
			
НАДЯ (вкрадчиво). Доброе слово и кошке приятно.
			
УХОВ. Ты говорила с Лидой?
			
НАДЯ. Нет.
			
УХОВ. Так и будет продолжаться?
			
НАДЯ. Что вы у меня спрашиваете?
			
УХОВ. Ты не должна была пускать его в дом.
			
НАДЯ. Какая разница, где они будут встречаться.
			
УХОВ. На улице, в подворотне, где угодно, только не здесь!
			
Звонок в дверь.
			
Открой. Ромео и Джульетта пришли.
			
Надя открыла. Входит молодая женщина. Это Шура.
			
ШУРА. Здравствуйте.
			
НАДЯ. Здравствуйте.
			
ШУРА. Я жена Кирилла.
			
УХОВ. Очень хорошо. Очень кстати. Я рад. (Одевается и уходит.)
			
ШУРА. Какой странный. Вы Надежда Георгиевна, Лидина сестра, да? Я догадалась. Будем знакомы. (Пожала руку Наде, говорит быстро и очень весело.) Вдруг предложили два билета на концерт. Надо бежать, а Кирилла нет. А я знаю, что он часто заходит к вам. Я даже поинтересовалась, где вы живете. Но вижу – только напрасно побеспокоила. Если разрешите, я посижу немного, отдышусь. А то у вас лестница…
			
НАДЯ. Конечно.
			
ШУРА. Здесь ли еще билеты? Такая рассеянная, то забуду ключи, то затеряю библиотечную книгу. Тетради – это у меня неразрешимая проблема. Один раз спутала – принесла в класс чужие тетради. Я работаю учительницей в школе. Так эти тетради буквально съедают все время, ничего не остается на воспитательную работу. Знаете, сейчас растет интересное поколение! Такие крохи – а уже с юмором! Учителя – серьезные люди, а ученики – юмористы. Отсюда сколько до Невского – минут двадцать? Хотя я без него все равно не пойду. Как-то пошла в кино одна – чуть не потеряла сознание от скуки. А он меня то и дело бросает на произвол судьбы.
			
НАДЯ. А у вас веселый характер.
			
ШУРА (смеется). Знаете, есть такая легенда: Тамерлан осадил один город, послал туда гонца, потребовал мешок золота. Дали. Еще раз послал гонца. Тот возвращается ни с чем: "Жители плачут, говорят – больше ничего нет".- "Ну, если плачут, значит, еще есть". И правда, собрали еще мешок. Тогда Тамерлан спрашивает: "Как там настроение?" Гонец говорит: "Смеются, песни поют".- "Ну, раз смеются, значит, действительно ничего не осталось". (Пауза. Как бы успокоенная, гостья тронула Надю рукой.) Это шутка… Ну, что же, концерт пропал. Может быть, и к лучшему, пойду домой, засяду за тетрадки. (Встала.) Тогда до свидания. Желаю творческих успехов.
			
НАДЯ. Подождите. Видите ли, Кирилл действительно довольно часто к нам заходит. Он дружит с Лидой, еще со школьных лет…
			
ШУРА. Я знаю, я знаю. Вы не понимаете, у нас с ним такие отношения, довольно свободные. Дело в том, что я сама мало куда хожу. И было бы глупо привязывать его к своей юбке. Я не люблю об этом говорить, но дело в том, что я быстро устаю, у меня неважное сердце.
			
НАДЯ. Мне кажется, Шура, что Кирилл больше сюда ходить не будет. Он ходит, собственно, к Лиде…
			
ШУРА (быстро). Ну да, я знаю, я знаю.
			
НАДЯ. А теперь они поссорились.
			
ШУРА. Это ерунда, все ссорятся.
			
НАДЯ. Нет, мне кажется, что они серьезно поссорились.
			
ШУРА. Это правда?
			
В прихожей послышались голоса Лиды и Кирилла.
			
НАДЯ. Во всяком случае, больше он сюда приходить не будет.
			
Кирилл и Лида вошли. Шура отвела глаза в сторону, молчит. Потом заторопилась.
			
ШУРА. Не удивляйся. Мне вдруг дали два билета в Филармонию, я думаю: где ты? Прибежала сюда, перепугала Надежду Георгиевну. Но теперь мы уже все равно опоздали. Даже к лучшему, пойду домой, засяду за тетрадки. Ты посиди здесь, отдохни, я тебя не тащу. А я побежала. (Наде.) Извините за непрошеное вторжение. У вас там не трудный замок? (Ушла.)
			
НАДЯ (Кириллу). Догони ее. Она здесь стоит, на улице. Иди.
			
КИРИЛЛ. Я вернусь.
			
ЛИДА. Завтра.
			
НАДЯ. Нет.
			
ЛИДА (Кириллу). Ладно, потом.
			
Кирилл ушел.
			
НАДЯ. Больше он сюда не придет. Завтра вы распрощаетесь.
			
ЛИДА. Ни за что. В крайнем случае будет плохо нам двоим.
			
НАДЯ. Хуже будет не вам, а ей.
			
ЛИДА. Он не ей изменил. Он мне изменил. А теперь он ко мне вернулся. И все.
			
НАДЯ. Лида, так нельзя жить!
			
ЛИДА. Только так. Я пробовала жить по-вашему, у меня не получилось. Теперь я буду жить по-своему. Ты хотела прожить тихо и скромно и чтобы я тоже прожила тихо и скромно? Мы только мошки, мы ждем кормежки? Это вы прогнали Кирилла. Он ни в чем не виноват. Здесь его не поняли, тогда он с кем-то познакомился, и она его поняла. Все естественно. Мне надо было не слушать вас. Я должна была догнать его на лестнице и притащить обратно! Что делать, придется мне не послушаться тебя теперь. Я понимаю. Ты рассуждаешь здравым смыслом. Правда, не своим, а дядиным. Но, как видишь, мне это не принесло счастья. Может быть, тебе принесло? Не знаю. Когда тебя брали учиться, ты не пошла, решила, что это неблагоразумно. А теперь? Если бы тебе было двадцать лет, смазливая мордочка, можно было бы как-нибудь проехать. А если этого нет? Доброе слово и кошке приятно? Это твой идеал?
			
Надя размахнулась, темнея от злости, не глядя куда, хлестнула Лиду рукой. Лида смотрит на нее молча, потом пошла прочь, устроилась поудобнее и заплакала. Надя все стоит.
			
НАДЯ. Я виновата. Я это знаю давно. Я ничего не имею права от вас требовать. Встречайся с ним, люби его, живи как тебе лучше.
			
Лида поднялась, собирается.
			
Куда ты?
			
ЛИДА. Мне пора.
			
НАДЯ. Не уходи. Не надо сейчас, побудь дома.
			
ЛИДА. Пусти! (Освободилась, ушла.)
			
НАДЯ (постояла и с коротким стоном, словно у нее подкосились ноги, рухнула на кровать. Сжав веки, она мотает головой и повторяет все одно). Что делать? Ну что делать? Ой, ну что же делать?
			
Прошло время. Сестры помирились.
			
НАДЯ. "Это уж закон судеб-с… Что предначертано, того человек не может-с…" (Иначе.) "Это уж закон судеб-с…"
			
ЛИДА. Как ты странно говоришь. Надо твердо, уверенно! "Это уж закон судеб-с. Что предначертано, того уж человек не может-с!".
			
НАДЯ. Ты же ничего не знаешь – ни пьесу, ни роль, как ты можешь меня учить!
			
ЛИДА. Я не учу, просто мне кажется, что это нужно произнести более твердо, сама фраза требует. Благодарю бога, что сия чаша меня миновала!
			
НАДЯ (помолчала. Но когда Лида вышла отворить дверь, повторила более твердо). "Это уж закон судеб-с…"
			
Входит Колдунья.
			
КОЛДУНЬЯ. Надя, я вчера была в театре.
			
НАДЯ. Что же ты мне не сказала! Я бы тебе дала контрамарку.
			
КОЛДУНЬЯ. Ничего, я удобно сидела, купила билет.
			
НАДЯ. Понравилось, нет?
			
КОЛДУНЬЯ. Очень понравилось.
			
НАДЯ. У меня маленькая роль. Когда выходят девушки, я в сиреневом.
			
КОЛДУНЬЯ. Сначала мне показалось, что ты в красном, потом разглядела. Я боялась, что тебя не будет слышно, такой большой зал. Когда ты сказала: "Доброе слово и кошке приятно",- так хорошо, так тихо сказала,- у меня из глаз полились слезы. Действительно, доброе слово!… Ты знаешь, как ко мне относятся в общежитии. Когда тебя невзлюбят, потом трудно разубедить. Но помнишь, ты пришла к нам и сказала мне доброе слово. И ушла. Хотя у меня все и по-прежнему… А дальше, во втором действии, ты так покачала головой и говоришь: "Любовью оскорбить нельзя". Действительно, если бы тебя полюбил даже плохой человек, то ведь все равно любовью оскорбить нельзя.
			
НАДЯ. Неля, я так рада, что ты пришла. С сестрой я сейчас не общаюсь, вообще замкнулась. Наверно, потому, что мне очень не везет. Помнишь, я говорила: лишь бы взяли, я буду на все согласна. Нет, видно, человек неблагодарное животное. Вот мне уже и мало этого, вот мне уже и плохо. Я попробовала приготовить большую роль, показала – не понравилось. Попробовала другую, третью – то же самое. Может быть, со мной что-то произошло, раньше я была другая. Я помню, как я ходила по улицам, смотрела на окна и пыталась вообразить: что, если б я жила здесь? Какая бы я была? Вокруг меня уже другие люди, из окна видно другую улицу, другие дома, другие деревья, я сама другая, у меня все другое… Но это было давно. Теперь я не смотрю на окна, мне некогда. А жизнь бежит себе, каждый день новая. Танцуют по-новому, целуются по-новому… Я так рада, что ты пришла. Ты посидишь, ладно?
			
КОЛДУНЬЯ. Посижу, посижу.
			
НАДЯ. Может быть, все-таки попробовать еще одну роль, рискнуть на один глаз?…
			
(Взяла гитару.) Давно не пела. Я сама с собой не люблю петь, а дома – некому, в театре – тоже ни к чему. Вообще я замкнулась… (Поет.)
			
Оделась туманом Гренада,
			
Все дремлет вокруг,
			
Все манит к свиданью,
			
Открой же вентану, Эльвира,
			
Не медли, друг мой милый.
			
Час любви улетает напрасно!…
			
Затемнение.
			
Время покатилось дальше.
			
Воскресенье. В комнате один Ухов. Он вырезает из газеты статью, приговаривая:
			
"Слушай, Карлос! Я требую, чтоб улыбнулся ты!…"
			
Зазвонил телефон.
			
УХОВ. Да?… Ее нет дома. Что передать? (Записал на листке.)
			
Еще раз зазвонил телефон. То же самое… Пришла Надя.
			
Садись и сиди, я все сделаю сам.
			
НАДЯ. Где Лида?
			
УХОВ. Пошла к Кириллу, наряжалась тут… Нет, все-таки Шура оказалась благородным человеком. Никаких сцен, никому ничего не сказала, взяла и ушла. Куда уехала, к родителям?
			
НАДЯ. Не знаю.
			
УХОВ. Хоть и некрасиво все это получилось – ну ладно уж. Решили так решили. Они тоже достаточно помучились, хватит.
			
НАДЯ. Была на выставке детского рисунка. Все странно, смешно, необузданно… Но если вдуматься – именно то, чего мы, взрослые люди, никак не можем добиться.
			
УХОВ. Когда же теперь Лида к нему переедет?
			
НАДЯ. Не знаю.
			
УХОВ. Шут с ними, может, отметить как-то это дело? Особенно называть не надо, так, в узком кругу. Или – потом, когда вся бумажная процедура закончится?
			
НАДЯ (разглядывает рисунок). Нарисован сеятель. Голова куда-то повернута, нос крючком, извернулся, бросает невесть куда. И такая вот улыбка! Он сеет. Он рад. Он верит в будущее! Вот это искусство. Как этому научиться, не знаю…
			
УХОВ. Научишься, научишься. Отдыхай. Скоро на спектакль. То ничего не давали, а то как насели, как будто никого, кроме тебя, нет. Другие ничего не делают, а ставка в полтора раза больше. Звонили из "Огонька". Интересно, что им нужно.
			
Звонил Филиппов. Это тот Филиппов, который снимается в кино?
			
НАДЯ. Тот.
			
УХОВ. Хороший артист, хорошо играет. Звонила какая-то Маргарита. Это не Маргарита Алигер?
			
НАДЯ. Нет, просто Маргарита.
			
УХОВ. Наконец откликнулась "Смена". Ты читала?
			
НАДЯ. Читала.
			
УХОВ. Поместили неудачно, в самом углу. Но хорошо написали, как ты пришла и сказала: "Я хочу играть Лауру". Правда, они не написали, что ты не в первый раз пришла, а в десятый, но так даже лучше. Пришла и сказала… Когда я брал вас из детского дома, вы были такие крохотные, худенькие, как два солдатика в одинаковых платьицах. Мог ли я думать, что вас ждет такая судьба? Одна кончает институт, отличница, в личном плане худо ли хорошо ли – тоже как-то определилось. Другая – ну, другая просто знаменитость!… В твоей жизни все переменилось. Тебе надо о многом подумать.
			
НАДЯ. Я думаю.
			
УХОВ. Думать мало, надо действовать…
			
Входит Володя.
			
ВОЛОДЯ. Здравствуйте.
			
УХОВ (без воодушевления). А… Ну, ничего, садись.
			
Володя сел. Он и Надя в той же мизансцене, что и в прежний его приход.
			
ВОЛОДЯ. Вы меня помните?
			
НАДЯ. Помню.
			
УХОВ. Извините – я продолжу. Думать, Надя, мало, надо действовать. Был у вашего директора, был у вас в месткоме, оставил заявление, что ты нуждаешься в квартире.
			
НАДЯ. Зачем?
			
УХОВ. Сама же ты об этом не хочешь говорить?
			
НАДЯ. Не хочу.
			
УХОВ. А надо. У вас в театре есть люди, которые ничего не играют, а живут в прекрасных квартирах.
			
НАДЯ. Кто? Где? Почему это вас беспокоит?
			
УХОВ. Сказала бы спасибо, что я избавил от этих разговоров тебя.
			
НАДЯ. Я не хочу квартиру, мне не нужно квартиру.
			
УХОВ (Володе). Слышал?
			
Володя улыбнулся, покачал головой.
			
Тебе сейчас не нужно. Ну, Лида у нас переселяется, теперь комната твоя. Но ведь придет время – и ты выйдешь замуж. Или ты решила остаться старой девой? А? (Володе.) Я не прав?
			
ВОЛОДЯ (смущаясь). Разумеется.
			
УХОВ. Что же тогда? Будете ютиться в этой комнате?
			
НАДЯ. Придет время – будем думать.
			
УХОВ. Время уже пришло. Тебя будут посещать люди, может быть иностранцы. По тебе
			
будут судить, как живут советские артисты.
			
Володя застенчиво кивает головой.
			
НАДЯ. А вы что киваете? Перестаньте, ей-богу.
			
ВОЛОДЯ. Не придавайте значения.
			
УХОВ. Скромность украшает только в первый момент. А потом к тебе начинают относиться так, как ты сама себя поставила. На завистников не обращай внимания, завидовать все равно будут.
			
НАДЯ. Я прошу вас, не вмешивайтесь в мои дела.
			
ВОЛОДЯ. Надежда Георгиевна, я понимаю, что мой прошлый приход был неприличен…
			
унизителен для нас обоих.
			
УХОВ. Вспомнил. Ты извини, она сейчас спешит.
			
ВОЛОДЯ. Вы тогда посмеялись надо мной и были правы. Теперь мне хочется поговорить с вами серьезно.
			
НАДЯ. О чем?
			
ВОЛОДЯ. Вы тогда спросили, в чем дело, может быть, я так стесняюсь, неуверен в себе? Это правда, я не очень уверен в себе. Я больше всего не люблю людей самодовольных, самоуверенных. Если это в человеке есть – все, он для меня не
			
существует. Но в то же время моя неуверенность не означает, что я действительно ни на что не способен. Одним словом, если бы вы узнали меня поближе, то, может быть, вы бы даже примирились с этим недостатком… Может быть, это неуместно, что я вам все это говорю.
			
УХОВ. Прости меня, Володя, но именно неуместно. Зачем ей это знать – все твои подробности, подумай сам!
			
ВОЛОДЯ (Наде). Но у меня нет другого выхода. Едва ли вы захотите увидеть меня еще раз, так хотя бы я не буду себя ругать за то, что ничего не сказал.
			
УХОВ. Ну, все. Сказал – и довольно, ей уже пора собираться, а она даже не отдохнула. Неужели трудно понять!
			
Володя встал.
			
ВОЛОДЯ. До свиданья.
			
НАДЯ. Подождите, Володя, побудьте у нас, пожалуйста.
			
УХОВ (отошел). Ну, не знаю…
			
ВОЛОДЯ. Я понимаю, это глупо. Вы и тогда надо мной посмеялись, теперь же у вас такие успехи…
			
Пришла Лида.
			
УХОВ. Где же твой жених?
			
ЛИДА (взглянула на Володю). Что-то слишком много женихов.
			
ВОЛОДЯ (деликатно). Я пошел.
			
НАДЯ. Но вы приходите…
			
УХОВ. Ладно, ладно, как-нибудь заглянет.
			
НАДЯ. Приходите завтра.
			
ВОЛОДЯ. Я приду. (Ушел.)
			
Лида, не раздеваясь, сидит с авоськой в руках.
			
НАДЯ. Разденься.
			
ЛИДА. Я была у него дома. Я в первый раз была у него дома. Не надо было к нему ходить. Во всяком случае – не теперь. И я кое-что поняла.
			
НАДЯ. Что ты поняла?
			
ЛИДА. Знаешь, я всегда думала о Шуре только в определенной плоскости. А теперь я кое-что начала понимать.
			
НАДЯ. Что, что ты поняла?
			
ЛИДА. Только вы, дядя, не слушайте. Вы все истолкуете наоборот. Понимаешь, когда я вошла к нему в комнату и огляделась… Это комната, где живут два человека, не как в общежитии, а два дружных, два похожих, два близких человека. Двое, понимаешь? Я это почувствовала сразу. Но может быть, это мне показалось.
			
НАДЯ. Тебе показалось.
			
ЛИДА. Мы пили чай, разговаривали, а он слонялся по комнате и посматривал по углам. Как по пустой комнате, понимаешь? Я была рядом, здесь, а он слонялся по пустой комнате. Я раньше думала, что его женитьба – только лишь неприятное обстоятельство, которое осложняет наши отношения, а оказывается, это было совсем-совсем не так. У него был дом, была семья, несмотря ни на что.
			
УХОВ. А говорила, что я не пойму. А я понял.
			
ЛИДА. Что вы поняли?
			
УХОВ. Что ты стала взрослая, стала умная, теперь я могу тебя уважать.
			
ЛИДА. Все эти годы она была, эта семья, и незаметно становилась для него все нужнее, хотя он об этом даже не подозревал! А теперь он это вдруг почувствовал, хотя не сознается даже самому себе. Вот что я поняла. Тогда я сказала: "Схожу в магазин". Пошла и не вернулась. И больше я к нему не пойду. Я не могу. Пускай берет отпуск за свой счет, едет за женой и привезет ее обратно.
			
УХОВ. Виноват, ничего не понимаю. Ровным счетом ничего! Столько лет прятались по чужим парадным, вырывали минутку, чтобы встретиться, мучили себя, мучили Шуру – до чего довели человека,- уехала, не сказала ни слова, устранилась с вашей дороги, мол, будьте счастливы… Думаешь, ей было это легко? Я все время был против, ты знаешь. И вот вы добились своего. Через столько препятствий, через столько страданий, людям все равно все уже известно, люди знают все… и вот теперь – она не может. Почему? Неизвестно. Что произошло? Ничего. Кирилл – большой человек, редкий талант, не бросайся – пробросаешься! Ничего не понимаю! Сегодня у вас одно, завтра – другое. Если вы нигилисты, так уж будьте нигилисты до конца!
			
НАДЯ. Дядя, оставьте ее, она разберется сама. Мы все равно не можем жить по-вашему. Мы не умеем, у нас не получается.
			
УХОВ. Ничего, ничего, получится.
			
НАДЯ. Нет, я все-таки хочу, чтобы вы поняли. Мы ни за что не будем жить по-вашему. Это исключено. Мы никогда не будем жить по-вашему. Лучше уж совсем не жить!…
			
УХОВ. Дуры…
			
НАДЯ. Дуры…
			
УХОВ (понял, что пока им все равно ничего не втолковать). Мы еще продолжим наш разговор. (Ушел.)
			
НАДЯ. Лида, я знаю, тебе трудно. Я… уважаю тебя.
			
Лида молчит.
			
			
Занавес