1 2 3 4 5 6 7 
Веселое настроение, с которым они покупали булочки, бесследно прошло. Минуту они посидели молча. Потом Бивер сказал:
   
— Что ж, я, пожалуй, пойду.
   
— Да, бегите. Спасибо, что проводили.
   
Бивер пошел по платформе к выходу. До отхода поезда оставалось еще восемь минут. Вагон внезапно набился битком, и Бренда почувствовала, как она вымоталась.
   
— С какой стати бедному мальчику связываться со мной? — подумала она. Но он мог бы отказать и поаккуратнее.
   
— Ну как, хоть сейчас к Барнардо?[11]
   
Бренда кивнула.
   
— Шел по улице малютка, — сказала она, — и совсем, совсем пропал.
   
Она сидела, склонясь над чашкой, и безучастно помешивала хлеб с молоком. Чувствовала она себя премерзко.
   
— Весело прошел день? Она кивнула.
   
— Видела Марджори и ее гнусного пса. Кое-что купила. Обедала у Дейзи, в ее новой забегаловке. Ходила к костоправу. Только и всего.
   
— Знаешь, мне бы хотелось, чтобы ты отказалась от двойных поездок в Лондон. Ты от них очень устаешь.
   
— Кто? Я? Я в полном порядке. Просто я хочу умереть — вот и все. И ради бога, Тони, милый, только ничего не говори о постели, потому что я и пальцем пошевелить не могу…
   
На следующий день пришла телеграмма от Бивера. «Удалось отмотаться обеда 16 Вы еще свободны».
   
Она ответила: «Семь раз отмерить всегда хорошо Бренда». До сих пор они избегали называть друг друга по имени.
   
— Ты сегодня как будто в хорошем настроении, — сказал Тони.
   
— Я себя прекрасно чувствую. Я считаю, это из-за мистера Кратуэлла. Он приводит в порядок и нервы, и кровообращение, и все-все.
   III
   
— А куда мама уехала?
   
— В Лондон.
   
— А почему?
   
— Дама по имени леди Кокперс устраивает прием.
   
— Она хорошая?
   
— Маме нравится. Мне нет.
   
— А почему?
   
— Потому что она похожа на обезьяну.
   
— Вот бы на нее посмотреть. А она в клетке сидит? А хвост у нее есть? Бен видел женщину, похожую на рыбу, так у нее была не кожа, а чешуя. В цирке, в Каире. И пахло от нее, Бен говорит, как от рыбы.
   
После отъезда Бренды они пили чай вместе.
   
— Пап, а что леди Кокперс ест?
   
— Ну, орехи и разные другие штуки.
   
— Орехи и какие штуки?
   
— Самые разные орехи.
   
И на много дней образ волосатой и зловредной графини занял воображение Джона Эндрю. Она поселилась в его мире так же прочно, как умерший с перепою Одуванчик. И когда с ним заговаривали деревенские, он рассказывал им про графиню, про то, как она висит вниз головой на дереве и швыряется в прохожих ореховой скорлупой.
   
— Это ж надо про живого человека такое придумать, — говорила няня. — Что бы сказала леди Кокперс, если б услышала?
   
— Она б трещала, тараторила, хлесталась хвостом, а потом бы наловила крупных сочных блох и позабыла обо всем.
   
Бренда остановилась у Марджори. Она оделась первой и прошла к сестре.
   
— Какая прелесть, детка. Новое?
   
— С иголочки.
   
Марджори позвонила дама, к которой она была звана на обед.
   
(- Послушай, ты никак не можешь добыть Аллана сегодня вечером?
   
— Никак. У него митинг в Камберуэлле. Он, может, и к Полли не придет.
   
— Ну, а хоть какого-нибудь мужчину можешь раздобыть?
   
— Что-то никто в голову не приходит.
   
— Ничего не поделаешь, будет на одного мужчину меньше, только и всего. Никак не пойму, что такое сегодня стряслось. Я позвонила Джону Биверу, и, представляешь, даже он занят.)
   
— Видишь, — сказала Марджори, вешая трубку, — какой из-за тебя переполох. Ты перехватила единственного свободного мужчину в Лондоне.
   
— О господи, я и не подозревала…
   
Бивер прибыл без четверти девять, весьма довольный собой; одеваясь, он отказался от двух приглашений на обед; он получил десять фунтов по чеку в клубе; он заказал диванный столик у «Эспинозы». И хотя он чуть ли не первый раз в жизни приглашал даму в ресторан, ритуал он знал назубок.
   
— Надо мне разглядеть твоего мистера Бивера, — сказала Марджори. Давай заставим его снять пальто и выпить.
   
Однако, сойдя вниз, сестры слегка оробели, Бивер же ничуть не смутился. Он был весьма элегантен и выглядел гораздо старше своих лет.
   
«А он не так уж плох, этот твой мистер Бивер, — казалось говорил взгляд Марджори, — вовсе нет»; и он, видя двух этих женщин вместе, — а они обе были красивы и каждая настолько по-своему, что хотя и было очевидно, что это сестры, они могли б сойти за представительниц разных рас, — начал понимать то, что всю неделю ставило его в тупик: отчего вопреки всем своим принципам и привычкам он телеграфировал Бренде и пригласил ее на обед.
   
— Миссис Джимми Дин страшно расстроена, что не смогла вас сегодня залучить. Но я не выдала вас и не сказала чем вы занимаетесь.
   
— Передайте ей от меня горячий привет, — сказал Бивер. — Но все равно мы встретимся у Полли.
   
— Мне пора идти. Обед назначен на девять.
   
— Подожди немного, — сказала Бренда. — Они наверняка опоздают. Теперь, когда она неминуемо должна была остаться наедине с Бивером, ей совсем этого не хотелось.
   
— Нет, мне пора. Развлекайтесь, господь с вами, — Марджори почувствовала себя старшей сестрой, видя, как Бренда волнуется и робеет на пороге романа.
   
После ухода Марджори обоим стало неловко, потому что за неделю разлуки каждый в мыслях своих сблизился с другим гораздо больше, чем на то давали право их немногие встречи. Будь Бивер поопытнее, он бы прямо прошел через всю комнату к Бренде, которая сидела на ручке кресла, поцеловал бы ее, и, по всей вероятности, ему бы все сошло с рук. Но вместо этого он непринужденно заметил:
   
— Нам, пожалуй, тоже пора.
   
— Да, а куда?
   
— Я думал к Эспинозе.
   
— Отлично. Только слушайте, давайте договоримся сразу: это я вас приглашаю.
   
— Разумеется, нет… что вы.
   
— Не возражайте. Я пожилая замужняя женщина, на год старше вас, и притом довольно богатая, так что не спорьте — плачу я.
   
Бивер протестовал, пока они не сели в такси. Отчужденность никак не проходила, и Бивер уже подумывал: «Не ждет ли она, чтоб я на нее набросился?» Так что когда они попали в затор у Мраморной арки, он потянулся к ней, однако в последний момент она отстранилась. Он сказал: «Бренда, ну пожалуйста», но она отвернулась к окну и решительно потрясла головой. Потом, по-прежнему не отводя глаз от окна, протянула ему руку, и они молча просидели так, пока не доехали до ресторана.
   
Бивер был совершенно ошарашен.
   
Однако, как только они оказалась на людях, к нему вернулась былая уверенность. Эспиноза проводил их к столику справа от двери, несколько на отшибе — это был единственный столик в ресторане, за которым можно было разговаривать, не опасаясь, что тебя услышат. Бренда передала Биверу меню.
   
— Выбирайте вы. Мне очень немного, и чтоб все блюда были с крахмалом, и без протеина.
   
Что бы вы ни заказывали, счет Эспиноза, как правило, представлял одинаковый, но Бренда могла этого не знать, и, так как подразумевалось, что платит она, Бивер стеснялся заказывать явно дорогие блюда. Все же по ее настоянию они заказали шампанское, а позже графинчик ликеру для Бивера.
   
— Вы не представляете себе, как я волнуюсь. Ведь я в первый раз в жизни приглашаю на обед молодого человека.
   
Они просидели у Эспинозы, пока не подошло время ехать к Полли. Раз или два они потанцевали, но больше болтали за столиком. Взаимный интерес настолько превышал их осведомленность друг о друге, что у них не было недостатка в темах.
   
Через некоторое время Бивер сказал:
   
— Простите, я вел себя в такси как последний идиот.
   
— М-м?
   
Он перестроился:
   
— Вы не очень рассердились, когда я пытался поцеловать вас?
   
— Кто? Я? Нет, не особенно.
   
— Тогда почему же вы отвернулись?
   
— О господи, вам еще много чего надо понять.
   
— Чего?
   
— Никогда не задавайте таких вопросов. Запомните это на будущее, ладно?
   
Он надулся.
   
— Вы со мной говорите, словно я студент, пустившийся в свой первый загул.
   
— Вот как? Выходит, это загул?
   
— С моей стороны — нет. — Последовала пауза, потом Бренда сказала:
   
— Я не совсем уверена, что не сделала ошибку, пригласив вас на обед. Давайте попросим счет и поедем к Полли.
   
Счет пришлось ждать десять минут, промежуток этот надо было чем-то заполнить, и Бивер сказал, что он просит прощения.
   
— Вам следует научиться быть полюбезнее, — сказала Бренда рассудительно, — думаю, это вам под силу.
   
Когда счет в конце концов принесли, она сказала:
   
— Сколько полагается дать на чай?
   
Бивер объяснил.
   
— Вы уверены, что этого достаточно? Я дала бы вдвое больше.
   
— Ровно столько, — сказал Бивер и снова почувствовал себя старшим, чего и добивалась Бренда.
   
Когда они сели в такси, Бивер тут же понял, что ей хочется, чтоб он ее поцеловал. Но он решил — пусть она теперь попляшет под его дудку. Поэтому он отодвинулся и завел разговор о старом доме, который сносили, чтобы освободить место для квартала многоквартирных зданий.
   
— Заткнись, — сказала Бренда. — Иди ко мне.
   
Когда он поцеловал ее, она потерлась о его щеку своей, такая у нее была манера.
   
Прием у Полли был точь-в-точь таким, как она хотела, — аккуратным сколком всех лучших приемов, которые она посетила в прошлом году: тот же оркестр, тот же ужин и, самое главное, те же гости. Ее честолюбие далеко не заходило: ей не нужно было ни произвести фурор, ни устроить прием настолько необычный, чтоб о нем говорили еще много месяцев спустя, не нужны ей были ни добытые из-под земли нелюдимые знаменитости, ни диковинные иностранцы. Ей нужен был самый обыкновенный шикарный прием, и таким он и получился. Пришли практически все, кого она пригласила. Если и существовали другие труднодоступные миры, куда она не была вхожа, Полли о них не подозревала. Ей нужны были именно эти люди, и они к ней явились. И, стоя рядом с лордом Кокперсом, который ради такого случая, как примерный муж, появился на люди вместе с ней, что делал крайне редко, Полли, обозревая гостей, поздравляла себя с тем, что у нее сегодня очень мало лиц, которых она не желала видеть. В прошлые годы приглашенные с ней не церемонились и приводили с собой всех, с кем им случилось в этот день обедать, В этом году без особых усилий с ее стороны приличия не нарушались. Гости, которые хотели привести с собой друзей, с утра позвонили ей и испросили позволения, а в большинстве своем и на это не отважились. Люди, которые всего полтора года назад делали бы вид, что и не подозревают о ее существовании, теперь непрерывным потоком поднимались по ее лестнице. Она сумела встать вровень с другими замужними дамами своего круга.
   
У подножья лестницы Бренда сказала:
   
— Пожалуйста, не оставляй меня. Я, наверное, тут никого не знаю. — И Бивер снова почувствовал себя защитником и покровителем.
   
Они прошли прямо к оркестру и стали танцевать; разговаривали они мало, только здоровались со знакомыми парами. Через полчаса Бренда сказала:
   
— Теперь я вам дам передохнуть. Только смотрите не потеряйте меня.
   
Она танцевала с Джоном Грант-Мензисом и двумя-тремя старыми приятелями, и потеряла Бивера из виду, пока не наткнулась на него в баре, где он сидел в полном одиночестве. Он уже давно торчал здесь, перекидываясь одной-двумя фразами с входящими парами, но потом опять оставался в одиночестве. Он томился и злобно повторял про себя, что, не свяжись он с Брендой, он пришел бы сюда с большой компанией и все повернулось бы иначе.
   
Бренда заметила, что он не в духе, и сказала: «Пора ужинать».
   
Час был ранний, и буфет пустовал, только за несколькими столиками уединились серьезные парочки. В простенке стоял большой круглый никем не занятый стол, они сели за него.
   
— Я собираюсь еще долго-долго не вставать, вы не против? — Она хотела, чтоб он снова почувствовал себя хозяином положения, и поэтому стала расспрашивать его о парочках за другими столиками.
   
Постепенно их стол заполнялся. К ним подсаживались старые друзья Бренды, с которыми она общалась, когда начала выезжать и в первые два года брака до смерти отца Тони; мужчины слегка за тридцать, замужние женщины ее лет — одни из них не знали Бивера, другие не любили его. Стол их был явно самым веселым в комнате. Бренда подумала: «Как мой юный кавалер, должно быть, тяготится этим». Ей и в голову не пришло, что, с точки зрения Бивера, ее старые друзья самые завидные тут люди и он в восторге оттого, что его видят в такой компании.
   
— До смерти надоело? — шепнула ему она.
   
— Что ты, счастлив, как никогда.
   
— А мне надоело. Пойдем потанцуем.
   
Но оркестр отдыхал, и в танцзале не было никого, кроме серьезных парочек, которые переселились сюда, в поисках уединения, и сидели там и сям по стенам, уйдя с головой в разговоры.
   
— О господи, — сказала Бренда, — мы влипли. Вернуться к столу неудобно… похоже, нам придется ехать домой.
   
— Но еще нет и двух.
   
— Для меня это поздно. Послушайте, вам совсем не надо ехать. Оставайтесь здесь и веселитесь.
   
— Разумеется, я поеду с тобой, — сказал Бивер.
   
Ночь была холодная, ясная. Бренда дрожала, и в такси он обнял ее. Они почти не разговаривали.
   
— Уже приехали?
   
Они посидели несколько секунд неподвижно. Потом Бренда высвободилась, и Бивер открыл дверцу.
   
— К сожалению, я не могу пригласить тебя выпить. Понимаешь, я не у себя и ничего здесь не найду.
   
— Что ты, что ты.
   
— Спокойной ночи, милый. Огромное спасибо, что приглядел за мной. Боюсь, я тебе отравила весь вечер.
   
— Что ты, что ты, — сказал Бивер.
   
— Позвони мне с утра… Договорились? — Она поднесла руку к губам и повернулась к двери.
   
Еще с минуту Бивер раздумывал, стоит ли вернуться к Полли, но потом решил, что не стоит. Он был близко от дома, да и у Полли к этому времени все, должно быть, уже угомонились, так что он поехал на Сассекс-гарденз и тут же лег спать.
   
Не успел он раздеться, как внизу раздался телефонный звонок. Звонил его телефон. Он спустился по холоду на два пролета. Звонила Бренда.
   
— Милый, я уже собиралась повесить трубку. Подумала, что ты вернулся к Полли. Разве твой телефон не у постели?
   
— Нет, на первом этаже.
   
— Значит, я тебе зря позвонила?
   
— Ну не знаю. А в чем дело?
   
— Просто хотела пожелать тебе спокойной ночи.
   
— Ах да, понятно, конечно. Спокойной ночи.
   
— И ты позвонишь мне утром?
   
— Да.
   
— Рано-рано, до того, как наметишь планы?
   
— Да.
   
— Спокойной ночи, господь с тобой.
   
Бивер снова поднялся на два пролета и залез в постель.
   
— …Удрать в самый разгар веселья…
   
— Стыдно сказать, насколько это было невинно. Он даже не зашел.
   
— Этого-то как раз никто и не узнает.
   
— Он просто рассвирепел, когда я позвонила.
   
— А что он о тебе думает?
   
— Ничего не может понять… совершенно ошарашен и притосковывает.
   
— Ты что, собираешься это продолжать?
   
— Сама не знаю. — Зазвонил телефон. — Вот, наверное, он.
   
Но это был не он. Бренда пришла к Марджори, и они завтракали в постели. В это утро Марджори особенно вошла в роль старшей сестры.
   
— Правда же, Бренда, твой молодой человек — это такое убожество…
   
— Я сама все знаю. Он не бог весть что, и он сноб, и похоже, у него рыбья кровь, но мне он приглянулся, и все тут… и потом, я не уверена, что он уж совсем ужасный… он обожает свою гнусную мать… и потом он вечно без денег. По-моему, ему очень не везло в жизни. Он мне все про себя вчера рассказал. Он был раз помолвлен, но они не смогли пожениться из-за денег, а с тех пор у него не было ничего приличного… Его еще многому надо научить. Этим отчасти он мне и нравится.
   
— О господи, я вижу, ты всерьез. Зазвонил телефон.
   
— Может, на этот раз он.
   
Но знакомый голос так громко заверещал в телефон, что Бренда слышала весь разговор.
   
— Добрый день, лапочка, какие последние сплетни?
   
— А, Полли, поздравляю — прекрасный прием.
   
— Правда, старушка не подкачала? Слушай, что там у твоей сестры с Бивером?
   
— Что у них?
   
— Давно они путаются?
   
— Ты попала пальцем в небо, Полли.
   
— Да брось. Сразу видно, что у них далеко зашло. Нет, ты мне скажи, как это ему удалось. Вот что интересно. Что-то в нем наверняка есть, просто мы не замечали.
   
— Полли тебя засекла. В данный момент она оповещает весь Лондон о своих наблюдениях.
   
— Какая жалость, что и оповещать-то не о чем. Этот сопляк мне даже не позвонил… Что ж, придется оставить его в покое. Если он не опомнится, я днем уезжаю в Хеттон. Вот, может, он.
   
Но это был всего-навсего Аллан, который звонил из штаб-квартиры консерваторов извиниться, что не смог накануне приехать к Полли.
   
— Я слышал, Бренда пустилась во все тяжкие, — сказал он.
   
— Господи, — сказала Бренда, — можно подумать, молодых людей так легко соблазнить.
   
— Я тебя почти не видела вчера у Полли, — сказала миссис Бивер. — Куда ты исчез?
   
— Мы рано уехала. Бренда Ласт устала.
   
— Она прелестно выглядела. Я очень рада, что ты с ней подружился. Когда ты с ней встречаешься?
   
— Я договорился, что позвоню.
   
— Ну, так чего же ты ждешь?
   
— Да что толку, мамчик? Разве я могу себе позволить ухаживать за женщиной вроде Бренды Ласт? Позвонишь ей, она скажет, что вы делаете, придется ее куда-нибудь вести, и так каждый день. У меня денег на это нет.
   
— Знаю, сын мой. Знаю, как тебе трудно. Знаю, как ты умеешь экономить. Я должна быть благодарна, что мой сын не является ко мне с долгами. И все же, не стоит отказывать себе буквально во всем. Так ты в двадцать пять лет превратишься в старого холостяка. Я еще в тот вечер, когда Бренда пришла к нам, заметила, что ты ей нравишься.
   
— Это точно, я ей очень даже нравлюсь.
   
— Надеюсь, она решит наконец относительно квартиры. Они сейчас просто нарасхват. Мне придется присмотреть еще один дом, который можно перегородить. Ты просто не поверишь, кто их снимает: масса людей, у которых собственные дома в Лондоне… Ну, мне пора на работу. Кстати, я уезжаю на два дня. Проследи, чтоб Чэмберс как следует о тебе заботилась. Тут Сильвия Ньюпорт нашла каких-то австралийцев, которые хотят снять дом в деревне, я покажу им парочку подходящих. Ты где обедаешь?
   
— У Марго.
   
К часу, когда они возвратились домой, выгуляв Джинна, Бивер еще не звонил.
   
— Раз так, значит так, — сказала Бренда. — Я как будто даже рада.
   
Она послала Тони телеграмму, что приедет дневным поездом, и слабым голосом приказала упаковать вещи.
   
— Похоже, мне сегодня негде обедать, — сказала она.
   
— Почему б тебе не пойти к Марго? Я уверена, она будет рада.
   
— Ладно, позвони ей и спроси.
   
Так она снова встретила Бивера.
   
Он сидел довольно далеко от нее, и, пока гости не начали расходиться, им так и не пришлось поговорить.
   
— Я пытался дозвониться вам все утро, — сказал он, — но было занято.
   
— Да ладно, — сказала Бренда. — Беру тебя в киношку.
   
Позже она телеграфировала Тони: «Остаюсь Марджори день два целую вас обоих».
   IV
   
— А мама сегодня приедет?
   
— Надеюсь.
   
— Как долго она гостит у этой обезьяньей тетки. Можно, я поеду на станцию ее встречать?
   
— Конечно, поедем вместе.
   
— Она целых четыре дня не видела Громобоя. И не видела, как я прыгаю через новое препятствие, верно, пап?
   
Она приехала поездом 3.18. Тони и Джон Эндрю явились на станцию загодя. Они походили по перрону, все осмотрели, купили шоколадку в автомате.
   
Начальник станции вышел к ним поболтать.
   
— Ее милость сегодня возвращается?
   
Он был старым приятелем Тони.
   
— Я ее каждый день ждал. Сами знаете, что бывает с дамами, когда они дорвутся до Лондона.
   
— Жена Сэма Брейса уехала в Лондон, и он никак не мог ее вернуть. Пришлось самому за ней отправиться. Так она ему еще трепку задала.
   
Вскоре подошел поезд, и Бренда грациозно выпорхнула из вагона третьего класса.
   
— Пришли оба. Какие вы милые. Я этого не заслужила.
   
— Мам, а ты обезьянью тетку привезла?
   
— Что за чушь порет ребенок?
   
— Он вбил себе в голову, что у твоей подружки Полли есть хвост.
   
— Кстати говоря, меня б ничуть не удивило, если б так оно и оказалось.
   
Багаж Бренды умещался в двух крохотных чемоданчиках.
   
Шофер привязал их к багажнику, и Ласты покатили в Хеттон.
   
— Какие новости? Рассказывайте по порядку.
   
— Бен поднял жердь высоко-высоко, и мы с Громобоем вчера шесть раз прыгали, и сегодня шесть раз, и еще в прудике сдохли две рыбки, они вздулись и плавают вверх животами, и еще няня вчера обожгла чайником палец, и еще мы с папой вчера видели лису, ну, совсем рядом, она посидела, а потом убегала в лес, и еще я начал рисовать битву, но никак не могу кончить, потому что у меня краски не те, и еще серая ломовая, у которой были глисты, поправилась.
   
— Ничего особенного не произошло, — сказал Тони. — Мы по тебе скучали. И что ты делала в Лондоне так долго?
   
— Кто? Я? Я очень плохо себя вела, если говорить правду.
   
— Швырялась деньгами?
   
— Хуже. Я предавалась жуткому разврату, ухнула кучу денег и получила уйму удовольствия. Но у меня есть для тебя ужасная новость.
   
— Что такое?
   
— Нет, лучше я ее попридержу. Тебе она вовсе не понравится.
   
— Ты купила мопса.
   
— Хуже, гораздо хуже. Только я этого еще не сделала. Но сил нет, как хочу.
   
— Давай выкладывай.
   
— Тони, я нашла квартиру.
   
— Так потеряй ее, и побыстрее.
   
— Ладно, я за тебя еще возьмусь. А пока постарайся заранее не хандрить.
   
— Я и думать об этом забуду.
   
— Пап, а что такое квартира?
   
Бренда обедала в пижаме, а потом, примостившись около Тони на диване, ела сахар из его чашки.
   
— Все это, как я понимаю, означает, что ты снова заведешь разговор о квартире.
   
— Угу…
   
— Ты не подписывала никаких бумаг, скажи?
   
— Что ты, — Бренда решительно затрясла головой.
   
— Тогда еще ничего страшного, — Тони принялся набивать трубку.
   
Бренда присела на диване на корточки.
   
— Слушай, а ты не хандрил?
   
— Нет.
   
— Потому что ты квартиру представляешь себе совсем иначе, чем я. Для тебя квартира — это и лифт, и швейцар в галунах, и огромный парадный вход, и роскошный холл, из которого ведут во все стороны двери, и кухни, и буфетные, и столовые, и гостиные, и спальни для прислуги… верно. Тони?
   
— Более или менее.
   
— То-то и оно. А для меня это спальня с ванной и телефоном. Уловил разницу? Так вот, одна моя знакомая…
   
— Какая знакомая?
   
— Ты ее не знаешь… Так вот она разгородила целый дом неподалеку от Белгрейв-сквер на такие квартирки — платишь три фунта в неделю, и никаких тебе налогов и обложений, горячая вода, центральное отопление, когда нужно, можно вызвать уборщицу, что ты на это скажешь?
   
— Понятно.
   
— Теперь послушай, что я думаю. Что такое три фунта в неделю? Меньше девяти шиллингов в день. А где ты можешь остановиться с такими удобствами меньше чем за девять шиллингов? Тебе приходится ехать в клуб, а это обходится дороже, а я не могу вечно останавливаться у Марджори, ее это ужасно стесняет, ведь у нее еще пес, и ты сам всегда говоришь, когда я приезжаю вечером из Лондона, прошатавшись весь день по магазинам: «Почему ты не осталась там ночевать? — говоришь ты мне. — Зачем так выматываться». Не счесть, сколько раз ты мне это говорил. Я уверена, что мы тратим куда больше трех фунтов в неделю из-за того, что у нас нет квартиры. Знаешь что — я пожертвую мистером Кратуэллом. Идет?
   
— Тебе в самом деле так этого хочется?
   
— Угу.
   
— Видишь ли, мне надо подумать. Может, и удастся что-нибудь выкроить, но из-за этого придется отложить кое-какие усовершенствования в доме.
   
— Я этого совсем не заслужила, — сказала она, закрепляя сделку, — я всю неделю предавалась разврату.
   
Бренда пробыла в Хеттоне всего трое суток. Потом вернулась в Лондон, заявив, что ей надо заняться квартирой. Квартира, однако, не требовала пристального внимания. Предстояло решить, в какой цвет окрасить стены, и купить кое-какую меблировку. У миссис Бивер все было наготове: она предоставила Бренде на выбор кровать, ковер, туалетный столик и стул больше в комнате ничего не помещалось. Миссис Бивер пыталась продать ей набор вышивок на стены, но Бренда их отвергла, а с ними и электрогрелку, миниатюрные весы для ванной, холодильник, стоячие часы, триктрак из зеркального стекла и синтетической слоновой кости, серию французских поэтов восемнадцатого века в изящных переплетах, массажный аппарат и радиоприемник, вделанный в лакированный ящичек в стиле Регентства — все это было выставлено специально для нее в лавке в качестве «недурных идеек».
   
Миссис Бивер была не в претензии на Бренду за скромность ее приобретений, она неплохо подзаработала на квартире выше этажом, где одна канадская дама обшивала стены хромированными панелями, не считаясь с расходами.
   
Тем временем Бренда останавливалась у Марджори на условиях, которые постепенно становились унизительными.
   
— Мне не хотелось бы читать тебе мораль, — сказала Марджори как-то утром, — но я не желаю, чтоб твой мистер Бивер ошивался целыми днями в моем доме и еще называл меня Марджори.
   
— Потерпи, квартира скоро будет готова.
   
— И я повторяю и буду повторять, что ты совершаешь нелепую ошибку.
   
— Просто тебе не нравится мистер Бивер.
   
— Нет не только в этом дело. Видишь ли, я думаю, что Тони придется несладко.
   
— За Тони не беспокойся.
   
— А что, если будет скандал?..
   
— Скандала не будет.
   
— Ну не скажи. Так вот, если будет скандал, я не хочу, чтобы Аллан думал, будто я вам потакала.
   
— Я тебе не говорила таких гадостей, когда ты шилась с Робином Бизили.
   
— Между нами ничего такого и не было, — сказала Марджори.
   
Но если не считать Марджори, общественное мнение было целиком на стороне Бренды. По утрам трещали телефоны, разнося новости о ее похождениях, и даже те, кто едва был с нею знаком, взахлеб рассказывали, как видели ее накануне с Бивером в ресторане или в кино.
   
В эту осень худосочных и скудных романов сходились и расходились лишь парочки, которым это было на роду написано, и Бренда кинула кусок тем, чьим основным удовольствием в жизни было, раскинувшись поутру в постели, обсасывать такого рода новости по телефону. Обстоятельства романа Бренды имели особое очарование: целых пять лет — она была легендой, чем-то почти мистическим, плененной принцессой из волшебной сказки, и теперь, когда она явила миру подлинное лицо, это было куда увлекательней, чем смена предмета увлечения у любой осторожной жены. Самый выбор партнера сообщал этой связи нечто фантасмагорическое; Бивер — это всеобщее посмешище, был внезапно вознесен ею в сверкающую обитель небожителей. Если бы после семи лет неукоснительной супружеской верности Бренда наконец закрутила роман с Джоком Грант-Мензисом, или Робином Бизили, или любым другим хлыщом, с которым почти у всех рано или поздно был один-другой заход, это тоже было бы захватывающе интересно, но в конце концов не выходило бы за рамки привычной салонной комедии. Избрание Бивера переносило эту эскападу в глазах Полли, Дэйзи, Анджелы и всей шайки сплетниц в сферу поэзии.
   
Миссис Бивер не скрывала своего восторга: «Конечно, Джон ничего мне не говорит, но если то, что я слышу, правда, мальчику это пойдет на пользу. Конечно, он всегда нарасхват, и у него много друзей, но тут совсем другое дело. Я давно почувствовала, что ему ЧЕГО-ТО недостает, и я думаю, что именно такая очаровательная и опытная женщина, как Бренда Ласт, может ему помочь. Он оч-чень привязчив, но он такой сдержанный, что по нему никогда не догадаешься… Сказать по правде, я почувствовала что-то такое в воздухе на прошлой неделе и под благовидным предлогом уехала на несколько дней. Если б я этого не сделала, может, у них так все и кончилось бы ничем. Он такой застенчивый и скрытный, даже со мной. Я распоряжусь, чтоб шахматы тут же переделали и послали вам. Благодарю вас».
   
И первый раз в жизни Бивер почувствовал себя человеком интересным и значительным. Женщины заново приглядывались к нему, размышляя, что же они в нем проглядели, мужчины обращались с ним как с равным и даже удачливым соперником. Возможно, они и задавались вопросом: «Как это ему так повезло, но зато теперь, когда он входил в Брэтт-клуб, ему освобождали место у стойки и говорили: «Привет, старик, опрокинем по одной?»
   
Бренда звонила Тони утром и вечером. Иногда с ней разговаривали Джон Эндрю голосом пронзительным, как у Полли Кокперс; ответов ее он не слушал. На субботу и воскресенье она уехала в Хеттон, потом снова вернулась в Лондон, на этот раз в квартиру, где краска уже высохла, хотя горячую воду еще подавали с перебоями; тут все пахло новым: стены, простыни, занавески, а от новых радиаторов куда менее приятно разило раскаленным железом.
   
Вечером она, как всегда, позвонила в Хеттон.
   
— Я говорю из квартиры…
   
— Вот как…
   
— Милый, ну изобрази немножко больше энтузиазма в голосе. Здесь все так интересно.
   
— И на что это похоже?
   
— Ну, сейчас тут самые разные запахи, и ванна издает такие странные звуки, и когда поворачиваешь кран с горячей водой, раздается пыхтенье — и только, и из холодного крана капает вода, и она совсем коричневая, и дверки шкафа заклинились, и занавески не задергиваются, так что уличный фонарь всю ночь бьет в глаза… но это божественно.
   
— Да что ты.
   
— Тони, не надо. Здесь все так интересно — и входная дверь, и ключ от квартиры, и все-все… И еще мне сегодня прислали целую охапку цветов, а их тут некуда ставить, и они у меня в тазу, здесь нет ваз. Это ведь не ты прислал, нет?
   
— Да… собственно говоря, я.
   
— Милый, а я так надеялась, что… как это похоже на тебя.
   
— Ваше время истекло.
   
— Пора кончать.
   
— Когда ты вернешься?
   
— Очень скоро. Спокойной ночи, родной.
   
— Сколько можно разговаривать, — сказал Бивер. Все время, пока она разговаривала, ей приходилось заслонять телефон, который Бивер игриво угрожал разъединить.
   
— Как мило, что Тони прислал мне цветы, правда?
   
— Ну, я не в таком уж восторге от Тони.
   
— Пусть это тебя не мучит, красавец мой, потому что ты ему нисколечко не нравишься.
   
— Правда? А почему?
   
— Потому что ты никому, кроме меня, не нравишься. Заруби это себе на носу… да и я понять не могу, чем ты мне понравился.
   
Бивер с матерью уезжали на рождество к родственникам в Ирландию. Тони и Бренда встречали рождество в семейном кругу: Марджори с Алланом, мать Бренды, тетка Тони Фрэнсис и две семьи захудалых Ластов, убогих и смиренных жертв права первородства, для которых Хеттон значил так же много, как и для Тони. В детской ставили маленькую елку для Джона Эндрю, внизу, в главной зале, — большую, ее наряжали захудалые Ласты и зажигали за полчаса до чая (рядом ставили двух лакеев с мокрыми губками на шестах, чтобы тушить скрючившиеся свечи, грозящие пожаром). Подарки дарились всем слугам — в строгом соответствии с рангом, и всем гостям (чеки — для захудалых Ластов). Аллан всегда привозил огромный паштет из гусиной печенки — деликатес, к которому он питал особое пристрастие. Все объелись и в понедельник к вечеру, к раздаче подарков, впали в некоторое оцепенение; гостей обносили серебряными половниками подожженного коньяка, слышался треск разрываемых хлопушек, бумажные шляпы, комнатные фейерверки, «девизы».[12] В этом году все шло как по маслу; казалось, ничто не угрожало миру и благополучию дома. Прибыл хор и пропел рождественские гимны в галерее смолистой сосны, а потом поглощал в непомерных количествах горячий пунш и сладкое печенье. Викарий произнес неизменную рождественскую проповедь. Ту самую, которую прихожане особенно любили: «Трудно представить себе, — начал он, умильно оглядывая паству, которая кашляла в шарфы и растирала отмороженные пальцы шерстяными перчатками, — что наступило рождество. Вместо пылающих в очаге бревен и наглухо закрытых от метели окон мы видим жестоко палящее чужеземное солнце, вместо круга любимых лиц родных и близких мы видим бессмысленные взгляды покоренных, хотя и благодарных, язычников. Вместо мирного вола и вифлеемского осла, — говорил викарий, несколько запутываясь в сравнениях, — нам сопутствуют хищный тигр и экзотический верблюд, коварный шакал и величавый слон…» — и так далее. Слова эти в свое время трогали сердца многих огрубевших душой кавалеристов, и, слыша их опять, а он слышал их из года в год с тех пор, как мистер Тендрил появился у них в приходе. Тони, да и большинство его гостей воспринимали их как неотъемлемую принадлежность рождества, без которой им было б трудно обойтись. «Хищный тигр и экзотический верблюд» стали притчей во языцех в семье и часто использовались в разных играх.
   
Игры Бренда переносила тяжелее всего. Они ее никоим образом не забавляли, и она до сих пор конфузилась при виде ряженого Тони. Еще больше ее мучил страх, что недостаток энтузиазма с ее стороны обедневшие Ласты могут приписать высокомерию. Такая щепетильность — о чем она не догадывалась — была совершенно излишней, ибо родственникам мужа и в голову не приходило относиться к ней иначе как с родственной приязнью и некоторым снисхождением, ибо будучи Ластами, они считали, что имеют в Хеттоне куда больше прав, чем она. Тетка Фрэнсис, женщина пронзительного ума, быстро смекнула, в чем дело, и попыталась успокоить ее: «Дитя мое, — сказала она, — такая деликатность бессмысленна, ибо только богатые осознают ту пропасть, которая отделяет их от бедных», но неловкость не исчезала, и вечер за вечером Бренда по воле родственников высылалась из комнат, задавала вопросы и отвечала на них, участвовала в грубых шутках, выкупала фанты, рисовала картинки, писала стихи, рядилась, убегала от преследователей и сидела в шкафах. В этом году рождество пришлось на пятницу, так что праздники затянулись, и гости задержались у них с четверга до понедельника.
   
Из чувства самосохранения она запретила Биверу посылать ей подарок или письмо, потому что наперед знала; что бы он ни написал, оскорбит ее своим убожеством, но, несмотря на это, она нервничала, поджидая почту, и надеялась, что он все же ее ослушается. Она послала ему в Ирландию перстень из трех переплетенных пластин золота и платины. Она пожалела о своем выборе уже через час после того, как отправила заказ. Во вторник пришло благодарственное письмо от Бивера.
   
    
«Милая Бренда, — писал он, — большое тебе спасибо за прелестный рождественский подарок. Можешь представить, как я обрадовался, когда увидел розовую кожаную коробочку, и как удивился, когда открыл ее. Как мило, что ты прислала мне такой прелестный подарок. Большое тебе спасибо еще раз. Надеюсь, что вы хорошо проводите рождество. Здесь довольно скучно. Вчера все ездили на охоту. Я ездил только на сбор.
    
Охота была неудачная! Мама тоже здесь, она шлет тебе привет. Мы уедем отсюда завтра или послезавтра. Мама простудилась…»
   
   
Тут страница кончилась, а с ней и письмо. Бивер писал его перед обедом, а потом сунул в конверт, да так и забыл закончить. Он писал крупным почерком школьницы, с большими пробелами между строк. Бренду чуть не стошнило, когда она прочла письмо, но она все же показала его Марджори: «Мне не на что жаловаться, — сказала она. — Он никогда не делал вид, что так уж пылает. Да и подарок какой-то идиотский».
   
Тони впал во мрак из-за предстоящего визита к Анджеле. Он не любил уезжать из дому.
   
— Тебе не обязательно ехать, дорогой. Я все улажу.
   
— Нет, я поеду. Я тебя не так много видел последние три недели.
   
Всю среду они провели вдвоем. Бренда из кожи вон лезла, и Тони повеселел. На этот раз она была с ним особенно нежна и почти его не дразнила.
   
В четверг они отправились на север, в Йоркшир. Бивер уже был там. Тони наткнулся на него в первые же полчаса и поспешил наверх поделиться своим открытием с Брендой.
   
— Я тебя сейчас удивлю, — сказал он, — угадай, кого я здесь встретил?
   
— Кого?
   
— Нашего старого приятеля Бивера.
   
— Что тут удивительного?
   
— Ну, не знаю. Просто я начисто о нем забыл, а ты? Как ты думаешь, Анджеле он тоже послал телеграмму?
   
— Наверное.
   
Тони решил, что Бивер тут скучает, и изо всех сил старался быть с ним любезным. Он сказал:
   
— С тех пор, как мы виделись в последний раз, произошло много перемен. Бренда сняла квартиру в Лондоне.
   
— Я знаю.
   
— Откуда?
   
— Видите ли, ей сдала квартиру моя мать.
   
Тони был изумлен и приступился к Бренде.
   
— Ты мне не сказала, кто устраивает тебе эту квартиру. Знай я, может, я не был бы таким покладистым.
   
— Конечно, милый, именно поэтому я и не сказала.
   
Половина гостей задавалась вопросом, как попал сюда Бивер, другая половина была в курсе дела. В результате Бивер и Бренда виделись гораздо меньше, чем если б были случайными знакомыми, так что Анджела даже сказала мужу: «Наверное, мы зря его пригласили. Вот уж никогда не угадаешь».
   
Бренда не заводила разговора о незаконченном письме, но она заметила, что Бивер носит перстень и даже завел привычку, разговаривая, крутить его на пальце.
   
В канун Нового года они поехали в гости к соседям. Тони уехал рано, и Бивер с Брендой возвращались домой вместе на заднем сиденье машины. На следующее утро за завтраком Бренда сказала Тони:
   
— Я дала себе зарок под Новый год.
   
— Какой, проводить больше времени дома?
   
— Нет, нет, совсем наоборот. Послушай, Тони, это серьезно. Я, пожалуй, запишусь на курсы или что-нибудь в этом роде.
   
— Надеюсь, не к костоправу? Я думал, с этим покончено.
   
— Нет, что-нибудь вроде экономики. Видишь ли, я много думала. Я ведь сейчас, в сущности, ничем не занята. Дом управляется сам собой. Вот мне я кажется, что мне пора найти себе дело. Ты вечно говоришь, что хотел бы баллотироваться в парламент. Так вот, если б я прослушала курс лекций по экономике, я могла б тебе помогать в предвыборной кампании, речи писать и всякое такое, — словом, как Марджори помогала Аллану, когда он баллотировался от Клайда. В Лондоне, где-то при университете, читают всякие лекции для женщин. Тебе не кажется, что это неплохая идея?
   
— Во всяком случае, лучше, чем костоправ, — согласился Тони.
   
Так начался новый год.
  
  
   
    
Глава третья
    
И ТОНИ ПРИШЛОСЬ НЕСЛАДКО
   
   I
   
В Брэтт-клубе между девятью и десятью вечера нередко можно встретить мужчин в белых галстуках и фраках, которые, пребывая в явном упадке духа, ужинают обильно и изысканно. Это кавалеры, которых в последнюю минуту подвели их дамы. Минут двадцать или около того они просидели в фойе какого-нибудь ресторана, выжидательно поглядывая на вращающиеся двери и то вынимая часы, то заказывая коктейли, пока в конце концов к ним не подходил служитель с сообщением; «Просили передать, что ваша гостья прийти не сможет». И они отправлялись в Брэтт, смутно надеясь встретить друзей, но чаще находя мрачное удовлетворение в том, что в клубе пусто или что там одни незнакомые. И вот тогда они усаживались вдоль стен и объедались и упивались, угрюмо уставясь на столы красного дерева.
   
Именно по этой причине и в этом настроении где-то в середине февраля Джок Грант-Мензис явился в клуб:
   
— Есть кто-нибудь из знакомых?
   
— Сегодня очень тихо, сэр. В столовой сидит мистер Ласт.
   
Джок разыскал его в углу. Тони был в обычном пиджаке, на столе и соседнем стуле кучей лежали газеты и журналы, один из них был раскрыт перед ним. Тони уже наполовину расправился с ужином и на три четверти с бутылкой бургундского.
   
— Привет, — сказал он. — Надули тебя? Подсаживайся ко мне.
   
Джок довольно давно не видел Тони и при встрече несколько смешался, ибо он, как и прочие друзья, не раз задавался вопросом, как чувствует себя Тони и насколько он осведомлен относительно Бренды и Джона Бивера. Но как бы там ни было, он подсел к Тони.
   
— Надули тебя? — снова спросил Тони.
   
— Угадал. Теперь эта стерва еще подождет, чтоб я ее пригласил.
   
— Надо выпить. Я уже много выпил. Лучше ничего не придумаешь.
   
Они выпили остаток бургундского и заказали еще бутылку.
   
— Приехал на ночь, — сказал Тони, — остановлюсь здесь.
   
— Но ведь у тебя есть квартира, разве нет?
   
— У Бренды есть. Вдвоем там тесно… Мы раз пробовали, ничего не вышло.
   
— Что она сегодня делает?
   
— Пошла куда-то в гости. Я ее не предупредил, что приеду… глупо, конечно, но мне опостылело торчать одному в Хеттоне, вот я и подумал Хорошо бы повидать Бренду, и нагрянул нежданно-негаданно. Глупее не придумаешь. Мог бы догадаться, что она наверняка идет в гости… Она никого никогда не надувает — это у нее принцип. Вот так и получилось. Она обещала позвонить сюда попозже, если сумеет удрать.
   
Они пили и пили.
   
Говорил преимущественно Тони.
   
— Что за идея у нее заниматься экономикой, — сказал он. — Вот уж не думал, что ее хватит надолго, но она, похоже, и впрямь увлеклась… Наверное, это неплохо… Знаешь, ей, правда, особенно нечего делать в Хеттоне. Она, конечно, не признается и под страхом смерти, но, по-моему, она там временами скучала. Я об этом много думал и пришел к такому выводу.
   
Бренда, должно быть, заскучала… правда, от экономики она, по-моему, тоже когда-нибудь заскучает. Но как бы там ни было, сейчас она в прекрасном настроении. К нам в последнее время каждый уикенд наезжают гости. Хотелось бы мне, чтоб и ты как-нибудь приехал, Джок. У меня как-то не налаживается контакт с новыми друзьями Бренды.
   
— Это что? Ее знакомые с экономических курсов?
   
— Нет, просто какие-то новые знакомые. Я на них нагоняю тоску, по-моему, они меня называют «старикан». Джон слышал.
   
— Ну, в этом еще ничего обидного нет.
   
— Да, обидного нет.
   
Они прикончили вторую бутылку бургундского и перешли на портвейн. Немного погодя Тони сказал:
   
— Слушай, приезжай на следующий уикенд, а?
   
— А что? Я с удовольствием.
   
— Очень бы хотелось, чтоб ты выбрался. Я теперь почти не вижу старых друзей… У нас, конечно, будет прорва народу, но ты ведь не против, а?.. Ты парень компанейский, Джок… тебе люди не мешают… А мне они мешают, передать не могу как.
   
Они выпили еще портвейну. Тони сказал:
   
— Ванных, знаешь ли, не хватает… впрочем, что же я говорю, ты ведь раньше часто у нас бывал, сам знаешь. Не то что эти новые приятели, они считают меня занудой… Ты же не считаешь меня занудой, а?
   
— Ну что ты, старикан.
   
— Даже когда я поддал, как сегодня?.. Ванные я бы построил. Уже все было запланировано. Четыре ванные. Там один парень даже чертежи сделал, но тут как раз Бренде понадобилась квартира, так что ванные в целях экономии пришлось отложить… Слушай, вот потеха-то. Из-за этой самой экономики нам приходится экономить.
   
— Да, потеха. Давай дернем еще портвейну. Тони сказал:
   
— Ты сегодня вроде не в духе.
   
— Еще бы. Не дают мне жизни эти чертовы чушки. Избиратели засыпают письмами.
   
— А я был не в духе, совсем, можно сказать, пал духом, а теперь отошел. В таком случае лучше всего надраться как следует. Так я и сделал, и теперь снова воспрял духом… обидно как-то: приехал в Лондон, а тебя и видеть не хотят. Вот потеха, ты не в духе, потому что тебя надула твоя девица, а я потому что моя не хочет надувать.
   
— Да, потеха.
   
— А знаешь, я уже давно не в духе… много недель… совсем, можно сказать, пал духом… так как насчет коньяку?
   
— Почему бы и нет? В конце концов в жизни есть кое-что еще, кроме женщин и чушек.
   
Они дернули еще коньяку, и Джок постепенно приободрился. Вскоре к их столу подошел рассыльный.
   
— С поручением к вам от леди Бренды.
   
— Отлично, пойду поговорю с ней.
   
— Звонила не ее милость, сэр. Нам только передали поручение.
   
— Пойду поговорю с ней.
   
Он спустился в холл к телефону.
   
— Детка, — сказал он.
   
— Это мистер Ласт? У меня к вам поручение от леди Бренды.
   
— Ладно, соедините меня с ней.
   
— Она не может говорить с вами, сэр, она просила передать, что очень сожалеет, но никак не сможет сегодня с вами встретиться. Она очень устала и поехала домой спать.
   
— Передайте ей, что я хочу с ней поговорить.
   
— Извините, но это никак невозможно. Она легла спать. Она очень устала.
   
— Она устала и легла спать?
   
— Совершенно верно.
   
— Так вот, я хочу поговорить с ней.
   
— Спокойной ночи, — сказал голос.
   
— Старикан надрался, — сказал Бивер, вешая трубку.
   
— О господи, мне его ужасно жалко. Но он сам виноват, нечего сваливаться как снег на голову. Надо его проучить, чтоб больше не подкидывал таких сюрпризов.
   
— И часто с ним такое бывает?
   
— Нет, это что-то новое. Раздался телефонный звонок.
   
— Как ты думаешь, это опять он? Пожалуй, лучше мне подойти.
   
— Я хочу говорить с леди Брендой Ласт.
   
— Тони, милый, это я, Бренда.
   
— Какой-то идиот сказал, что я не могу с тобой говорить.
   
— Я поручила позвонить тебе оттуда, где я обедала. Ну как, веселишься вовсю?
   
— Тоска зеленая. Я с Джоком. Ему не дают жизни чушки. Ну как, можно нам к тебе заехать?
   
— Нет, нет, только не сейчас, милый. Я жутко устала и ложусь в постель.
   
— Ну так мы к тебе едем.
   
— Тони, а ты не пьян, самую чуточку?
   
— В драбадан. Так мы с Джоком едем к тебе.
   
— Тони, я запрещаю. Слышишь? Я не допущу, чтоб вы здесь буянили. У этого дома и так плохая репутация.
   
— Мы с Джоком смешаем его репутацию с дерьмом, когда приедем.
   
— Тони, слушай меня, пожалуйста, не приезжай сегодня. Будь хорошим мальчиком, останься в клубе. Слышишь, ну пожалуйста!
   
— Сию минуту будем. — Он повесил трубку.
   
— О господи, — сказала Бренда. — Тони на себя непохож. Позвони в Брэтт-клуб и добудь Джока. До него скорее дойдет.
   
— Я говорил с Брендой.
   
— Так я и понял.
   
— Она у себя. Я сказал, что мы заскочим к ней.
   
— Превосходно. Сто лет ее не видел. Очень уважаю Бренду.
   
— И я ее уважаю. Она молодчина.
   
— Да, молодчина, ничего не скажешь.
   
— Вас просит к телефону дама, мистер Грант-Мензис.
   
— Какая дама?
   
— Она не назвалась.
   
— Ладно. Подойду.
   
Бренда сказала:
   
— Джок, что ты сделал с моим мужем?
   
— Он выпил, только и всего.
   
— Выпил — не то слово. Он буйствует. Послушай, он грозится приехать. Я просто валюсь с ног от усталости, мне не под силу вынести его сегодня. Скажи, ты меня понял?
   
— Конечно, понял.
   
— Так ты уж, будь добр, удержи его, ладно? Ты что, тоже пьян?
   
— Самую малость.
   
— Господи, а тебе можно доверять?
   
— Сделаю все, что смогу.
   
— Звучит не очень обнадеживающе. До свиданья. Джон, тебе придется уехать. Эти буяны могут в любую минуту ворваться. У тебя есть деньги на такси? Возьми у меня в сумке мелочь.
   
— Звонила твоя дама сердца?
   
— Да.
   
— Помирился?
   
— Не совсем.
   
— Зря, всегда лучше помириться. Дернем еще коньяку или прямо закатимся к Бренде?
   
— Давай дернем еще коньяку.
   
— Джок, ты ведь воспрял духом, верно? Нельзя падать духом. Я вот не падаю. Раньше падал, а теперь нет.
   
— Нет, я не падаю духом.
   
— Тогда дернем еще коньяку и поедем к Бренде.
   
— Идет.
   
Через полчаса они сели в машину Джока.
   
— Знаешь что, на твоем месте я не сел бы за руль…
   
— Не сел бы?
   
— Ни за что. Скажут еще, что ты пьян.
   
— Кто скажет?
   
— Да тот тип, которого ты задавишь. Обязательно скажет, что ты пьян.
   
— И не ошибется.
   
— Так вот, я на твоем месте не сел бы за руль.
   
— Идти далеко.
   
— Давай возьмем такси.
   
— К черту все, я вполне могу сесть за руль.
   
— Давай вообще не поедем к Бренде.
   
— Нет, как можно не поехать, — сказал Джок, — она нас ждет.
   
— Я не могу идти пешком в такую даль. И потом, она вроде не так уж хотела нас видеть.
   
— Ей будет приятно, если мы приедем.
   
— Да, но это далеко. Пойдем лучше куда-нибудь еще. — А я хочу к Бренде, — сказал Джок, — ужасно уважаю Бренду.
   
— Она молодчина.
   
— Молодчина, что и говорить.
   
— Давай возьмем такси и поедем к Бренде.
   
На полпути Джок сказал:
   
— Давай не поедем к Бренде, Давай поедем куда-нибудь еще. Давай поедем в притон разврата.
   
— А мне все равно. Вели ему ехать в притон разврата.
   
— В притон разврата, — сказал Джок, просовывая голову в окошечко.
   
Машина развернулась и помчалась к Риджент-стрит.
   
— Можно ведь позвонить Бренде из притона.
   
— Да, надо ей позвонить. Она молодчина.
   
— Молодчина, что и говорить.
   
Машина свернула на Голден-сквер, а оттуда на Синк-стрит, сомнительной репутации райончик, населенный в основном уроженцами Азии.
   
— Знаешь, а он, по-моему, везет нас к Старушке Сотняге.
   
— Не может быть. Я думал, ее давным-давно закрыли.
   
Но вход был ярко освещен, и обшарпанный швейцар в шапчонке и обшитом галунами пальто подскочил к такси и распахнул перед ними дверцу.
   
Старушка Сотняга ни разу не была закрыта. В течение жизни целого поколения, пока, как грибы после дождя, нарождались новые клубы, с самыми разными названиями и администраторами и самыми разными поползновениями на респектабельность, безбедно проживали свой короткий и чреватый опасностями век и принимали смерть от рук полиции или кредиторов, Старушка Сотняга неколебимо противостояла всем козням врагов. Не то чтобы ее совсем не преследовали — вовсе нет. Несть числа случаям, когда отцы города хотели стереть ее с лица земли, вычеркивали из списков, отбирали лицензию, аннулировали право на земельный участок, весь персонал и сам владелец то и дело садились в тюрьму, в палате подавались запросы, создавались всевозможные комитеты, но, какие бы министры внутренних дел и полицейские комиссары ни возвеличивались, чтобы затем бесславно уйти в отставку, двери Старушки Сотняги всегда были распахнуты настежь с девяти вечера до четырех утра, и в клубе всегда было разливанное море сомнительного качества спиртного. Приветливая девица впустила Тони и Джока в замызганное здание.
   
— Не откажитесь подписаться, — попросила она, и Тони с Джоком подписали вымышленными именами бланк, гласивший:
   
    
«Я был приглашен на вечеринку с выпивкой в дом № 100 по Синк-стрит капитаном Бибриджем».
   
   
— С вас по пять шиллингов.
   
Содержание клуба обходилось недорого: никому из персонала, за исключением оркестрантов, жалованья не платили, а обслуга перебивалась как могла, обшаривая карманы пальто и обсчитывая пьяниц. Девиц пускали бесплатно, но им вменялось в обязанность следить, чтобы кавалеры раскошеливались.
   
— В последний раз, Тони, я здесь был на мальчишнике перед твоей свадьбой.
   
— Ты тогда здорово надрался.
   
— В драбадан.
   
— А знаешь, кто еще тогда здорово надрался, — Реджи.
   
Он сломал автомат с жевательной резинкой.
   
— Да, Реджи был в драбадан.
   
— Слушай, ты уже воспрял духом, больше не грустишь из-за этой девчонки?
   
— Да, воспрял.
   
— Тогда пошли вниз.
   
В зале танцевало довольно много пар. Почтенный старец залез в оркестр и пытался дирижировать.
   
— Нравится мне этот притон, — сказал Джок. — Что будем пить?
   
— Коньяк.
   
Им пришлось купить целую бутылку. Они заполнили бланк заказа винного завода Монморанси и заплатили по два фунта. На этикетке они прочли: «Самые выдержанные Ликеры, Настоящее игристое шампанское, завоз винного завода Монморанси».
   
Официант принес имбирное пиво и четыре стакана. К ним подсели две молодые девицы. Звали их Милли и Бэбз.
   
Милли сказала:
   
— Вы надолго в город?
   
Бэбз сказала:
   
— А сигарета у вас найдется?
   
Тони танцевал с Бэбз. Она сказала!
   
— Вы любите танцевать?
   
— Нет, а вы?
   
— Не особенно.
   
— В таком случае давайте посидим.
   
Официант сказал:
   
— Не купите ли лотерейный билетик — разыгрывается коробка шоколада?
   
— Нет.
   
— Купите один для меня, — сказала Бэбз.
   
Джок принялся излагать спецификацию томасовских чушек!
   
…Милли сказала:
   
— Вы женаты, правда ведь?
   
— Нет, — сказал Джок.
   
— Это сразу видать, — сказала Милли. — Ваш приятель тоже женат.
   
— Тут вы не ошиблись.
   
— Вы просто не поверите, сколько джентльменов сюда приходит поговорить о своих женах.
   
— Только не он.
   
Тони, перегнувшись через столик, рассказывал Бэбз:
   
— Понимаете, у моей жены тяга к знаниям. Сейчас она изучает экономику.
   
Бэбз сказала:
   
— Мне страсть как нравится, когда у девушки есть интересы.
   
Официант сказал:
   
— Что будете заказывать на ужин?
   
— Да что вы, мы только пообедали.
   
— А вкусненькой трески не желаете?
   
— Знаете, что я вам скажу: мне надо позвонить. Где тут телефон?