1 2 3 
   
Его оглядели с ног до головы… И отвернулись.
   
– Что же с собой не приглашаете? – жёстко спросил Иван.
   
Его опять оглядели.
   
– А что ты за князь такой? – спросил один, тучный, с большими рогами.
   
– Я князь такой, что если счас понесу вас по кочкам, то от вас клочья полетят. Стать!
   
Черти изумились… Смотрели на Ивана.
   
– Я кому сказал?! – Иван дал ногой по бутылкам. – Стать!!
   
Тучный вскочил и полез было на Ивана, но его подхватили свои и оттащили в сторону.
   
Перед Иваном появился некто изящный, среднего возраста, в очках.
   
   
– В чём дело, дружок? – заговорил он, беря Ивана под руку. – Чего мы шумим? Мм? У нас где-нибудь бо-бо? Или что? Или настроение испорчено? Что надо?
   
– Надо справку, – зло сказал Иван.
   
К ним ещё подошли черти… Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван.
   
– Продолжайте, – крикнул Изящный музыкантам и девице. – Ваня, какую справку надо? О чём?
   
– Что я – умный.
   
Черти переглянулись… Быстро и непонятно переговорили между собой.
   
– Шизо, – сказал один. – Или авантюрист.
   
– Не похоже – возразил другой. – Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо?
   
– Одну.
   
– А какую справку, Ваня? Они разные бывают… Бывает – характеристика, аттестат… Есть о наличии, есть об отсутствии, есть «в том, что», есть «так как», есть «ввиду того, что», а есть «вместе с тем, что» – разные, понимаешь? Какую именно тебе сказали принести?
   
– Что я умный.
   
– Не понимаю… Диплом, что ли?
   
– Справку.
   
– Но их сотни, справок! Есть «в связи с тем, что», есть «несмотря на то, что», есть…
   
– Понесу ведь по кочкам, – сказал Иван с угрозой. – Тошно будет. Или спою «Отче наш».
   
– Спокойно, Ваня, спокойно, – занервничал Изящный чёрт. – Зачем подымать волну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять – какую? Мы тебе сделаем…
   
– Мне липовая справка не нужна, – твёрдо сказал Иван. – мне нужна такая, какие выдаёт Мудрец.
   
Тут черти загалдели все разом.
   
– Ему нужна только такая, какие выдаёт Мудрец.
   
– О-о!..
   
– Липовая его не устраивает… Ах, какая неподкупная душа! Какой Анжелико!
   
– Какой митрополит! Он нам споёт «Отче наш». А «Сухой бы я корочкой питалась» ты нам споёшь?
   
– Ша, черти! Ша… Я хочу знать: как это он понесёт нас по кочкам? Он же берёт нас на арапа! То ж элементарный арапинизм! Что значит, что этот пошехонец понесёт нас?
   
Подошли ещё черти. Ивана окружили со всех сторон. И все глядели и размахивали руками.
   
– Он опрокинул коньяк!
   
– Это хамство! Что значит, что он понесёт нас по кочкам? Что это значит? Это шантаж?
   
– Кубок «Большого орла» ему!
   
– Тумаков ему! Тумаков!
   
Дело могло обернуться плохо: Ивана теснили.
   
– Ша, черти! Ша! – крикнул Иван. И поднял руку. – Ша, черти! Есть предложение!..
   
– Ша, братцы, – сказал Изящный чёрт. – Есть предложение. Выслушаем предложение.
   
Иван, Изящный чёрт и ещё несколько чертей отошли в сторонку и стали совещаться. Иван что-то вполголоса говорил им, посматривая в сторону стражника. И другие тоже посматривали туда же.
   
Перед стражником по-прежнему «несли вахту» певица и музыканты; девица пела теперь ироническую песенку «Разве ты мужчина!». Она пела и пританцовывала.
   
– Я не очень уверен, – сказал Изящный чёрт. – Но… А?
   
– Это надо проверить, – заговорили и другие. – Это не лишено смысла.
   
– Да, это надо проверить. Это не лишено смысла.
   
– Мы это проверим, – сказал Изящный чёрт своему помощнику. – Это не лишено смысла. Если этот номер у нас проходит, мы посылаем с Иваном нашего чёрта, и он делает так, что Мудрец принимает Ивана. К нему очень трудно попасть.
   
– Но без обмана! – сказал Иван. – Если Мудрец меня не принимает, я вот этими вот руками… беру вашего чёрта…
   
– Ша, Иван, – сказал Изящный чёрт. – Не надо лишних слов. Всё будет о'кей. Маэстро, что нужно? – спросил он своего помощника.
   
– Анкетные данные стражника, – сказал тот. – Где родился, кто родители… И ещё одна консультация Ивана.
   
– Картотека, – кратко сказал Изящный.
   
Два чёрта побежали куда-то, а Изящный обнял Ивана и стал ходить с ним туда-сюда, что-то негромко рассказывал.
   
Прибежали с данными. Один доложил:
   
– Из Сибири. Родители – крестьяне.
   
Изящный чёрт, Иван и маэстро посовещались накоротке.
   
– Да? – спросил Изящный.
   
– Как штык, – ответил Иван. – Чтоб мне сдохнуть!
   
– Маэстро?
   
– Через… две с половиной минуты – ответил маэстро, поглядев на часы.
   
– Приступайте – сказал Изящный.
   
Маэстро и с ним шестеро чертей – три мужского пола и три женского – сели неподалёку с инструментами и стали сыгрываться. Вот они сыгрались… Маэстро кивнул головой, и шестеро грянули:
   
    
     
По диким степям Забайкалья,
     
Где золото роют в горах,
     
Бродяга, судьбу проклиная,
     
Тащился с сумой на плечах.
    
   
   
Здесь надо остановить повествование и, сколь возможно, погрузиться в мир песни. Это был прекрасный мир, сердечный и грустный. Звуки песни, негромкие, но сразу какие-то мощные, чистые, ударили в самую душу. Весь шабаш отодвинулся далеко-далеко; черти, особенно те, которые пели, сделались вдруг прекрасными существами, умными, добрыми, показалось вдруг, что смысл истинного их существования не в шабаше и безобразиях, а в ином – в любви, в сострадании.
   
    
     
Бродяга к Байкалу подходит,
     
Рыбачью он лодку берёт,
     
Унылую песню заводит,
     
О родине что-то поёт.
    
   
   
Ах, как они пели! Как они, собаки, пели! Стражник прислонил копьё к воротам и, замерев, слушал песню. Глаза его наполнились слезами, он как-то даже ошалел. Может быть, даже перестал понимать, где он и зачем.
   
    
     
Бродяга Байкал переехал, –
     
Навстречу родимая мать.
     
Ой, здравствуй, ой, здравствуй, родная,
     
Здоров ли отец мой и брат?
    
   
   
Стражник подошёл к поющим, сел, склонил голову на руки и стал покачиваться взад-вперёд.
   
– М-мх… – сказал он.
   * * *
   
А в пустые ворота пошли черти.
   
А песня лилась, рвала душу, губила суету и мелочь жизни – звала на простор, на вольную волю.
   
А черти шли и шли в пустые ворота.
   
Стражнику поднесли огромную чару… Он, не раздумывая, выпил, трахнул чару о землю, уронил голову на руки и опять сказал:
   
– М-мх…
   
    
     
Отец твой давно уж в могиле,
     
Сырою землёю зарыт.
     
А брат твой давно уж в Сибири –
     
Давно кандалами гремит.
    
   
   
Стражник дал кулаком по колену, поднял голову – лицо в слезах.
   
    
     
А брат твой давно уж в Сибири –
     
Давно кандалами гремит, –
    
   
   
Пропел он страдальческим голосом.
   
– Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Дай «Камаринскую»! Пропади всё пропадом, гори всё синим огнём! Дай вина!
   
– Нельзя, мужичок, нельзя, – сказал лукавый маэстро. – Ты напьёшься и всё забудешь.
   
– Кто?! – заорал стражник. И лаппул маэстро за грудки. – Кто тут меня учить будет?! Ты, козёл? Да я тебя… в три узла завяжу, вонючка! Я вас всех понесу по кочкам!..
   
– Что они так обожают кочки? – удивился Изящный чёрт. – Один собирался нести по кочкам, другой… Какие кочки вы имеете в виду, уважаемый? – спросил он стражника.
   
– Цыть! – сказал стражник. – «Камаринскую»!
   
– «Камаринскую», – велел Изящный музыкантам.
   
– Вина! – рявкнул стражник.
   
– Вина – покорно вторил Изящный.
   
– Может, не надо? – заспорил притворяшка маэстро. – Ему же плохо будет.
   
– Нет, надо! – повысил голос Изящный чёрт. – Ему будет хорошо!
   
– Друг! – заревел стражник. – Дай я тебя поцелую!
   
– Иду! – откликнулся Изящный чёрт. – Счас мы с тобой нарежемся! Мы их всех понесём по кочкам! Мы их всех тут!..
   
Иван удивлённо смотрел на чертей, что крутились вокруг стражника, особенно изумил его Изящный чёрт.
   
– Ты-то чего раздухарился, эй? – спросил он его.
   
– Цыть! – рявкнул Изящный чёрт. – А то я тебя так понесу по кочкам, что ты…
   
– Что, что? – угрожающе переспросил Иван. И поднялся. – Кого ты понесёшь по кочкам? Ну-ка, повтори.
   
– Ты на кого это тут хвост поднимаешь? – тоже угрожающе спросил верзила-стражник Ивана. – На моего друга?! Я из тебя лангет сделаю!
   
– Опять лангет, – сказал Иван, останавливаясь. – Вот дела-то!
   
– «Камаринскую»! – раскапризничался Изящный чёрт. – Иван нам спляшет. «Камаринскую»! Ваня, давай!
   
– Пошёл к дьяволу! – обозлился Иван. – Сам давай… с другом вон.
   
– Тогда я не посылаю с тобой чёрта, – сказал Изящный чёрт. И внимательно, злобно посмотрел на Ивана. – Понял? Попадёшь ты к Мудрецу!.. Ты к нему ни-ког-да не попадёшь.
   
– Ах ты, харя ты некрещёная! – задохнулся от возмущения Иван. – Да как же это? Да нечто так можно? Где же стыд-то у тебя? Мы же договорились. Я же такой грех на душу взял – научил вас, как за ворота пройти.
   
– Последний раз спрашиваю: будешь плясать?
   
– О, проклятие!.. – застонал Иван. – Да что же это такое-то? Да за что же мне муки такие?
   
– «Камаринскую»! – велел Изящный чёрт. – «Пошехонские страдания».
   
   
Черти-музыканты заиграли «Камаринскую». И Иван пошёл, опустив руки, пошёл себе кругом, пошёл пристукивать лапоточками. Он плясал и плакал. Плакал и плясал.
   
– Эх, справочка!.. – воскликнул он зло и горько. – Дорого же ты мне достаёшься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!..
   * * *
   
И вот – канцелярия. О, канцелярия! Вот уж канцелярия так канцелярия. Иван бы тут вконец заблудился, если бы не чёрт. Чёрт пригодился как нельзя кстати. Долго ходили они по лестницам и коридорам, пока нашли приёмную Мудреца.
   
– Минуточку, – сказал чёрт, когда вошли в приёмную. – Посиди тут… Я скоро – И куда-то убежал. Иван огляделся.
   
В приёмной сидела молоденькая секретарша, похожая на библиотекаршу, только эта другого цвета, и зовут Милка. А ту – Галка. Секретарша Милка печатала на машинке и говорила сразу по двум телефонам.
   
   
– Ой, ну это же пшено! – говорила она в одну трубку и улыбалась. – Помнишь, у Моргуновых: она напялила на себя жёлтое блестящее платье, копну сена, что ли, символизировала? Да о чём тут ломать голову? О чём?
   
И тут же – в другую, строго:
   
– Его нету. Не зна… А вы не интонируйте, не интонируйте, я вам пятый раз говорю: его нету. Не знаю.
   
– Во сколько ты там был? В одиннадцать? Один к одному? Интересно… Она одна была? Она кадрилась к тебе?
   
– Слушайте, я же ска… А вы не интонируйте, не интонируйте. Не знаю.
   
Иван вспомнил: их библиотекарша, когда хочет спросить по телефону у своей подруги, у себя ли её начальник, спрашивает: «Твой бугор в яме?» И он тоже спросил Милку:
   
– А бугор когда будет в яме? – Он вдруг что-то разозлился на эту Милку.
   
Милка мельком глянула на него.
   
– Что вы хотите? – спросила она.
   
– Я спрашиваю: когда бу…
   
– По какому вопросу?
   
– Нужна справка, что…
   
– Понедельник, среда, девять тире одиннадцать.
   
– Мне… – Иван хотел сказать, что ему нужна справка до третьих петухов.
   
Милка опять отстукала:
   
– Понедельник, среда, с девяти до одиннадцати. Тупой?
   
– Это пшено, – сказал Иван. И встал и вольно прошёлся по приёмной. – Я бы даже сказал, компот. Как говорит наша Галка: «собачья радость на двух», «смесь козла с „грюндиком“». Я спрашиваю глобально: ты невеста? И сам отвечаю: невеста. Один к одному, – Иван всё больше накалялся. – Но у тебя же – посмотри на себя – у тебя же нет румянца во всю щёку. Какая же ты невеста? Ты вот спроси меня – я вечный жених – спроси: появилась у меня охота жениться на тебе? Ну-ка, спроси.
   
– Появилась охота?
   
– Нет, – твёрдо сказал Иван.
   
Милка засмеялась и захлопала в ладоши.
   
– Ой, а ещё? – попросила она. – Ещё что-нибудь. Ну, пожалуйста.
   
Иван не понял, что «ещё»?
   
– Ещё покажите что-нибудь.
   
– А-а, – догадался Иван, – ты решила, что я шут гороховый. Что я – так себе, Ванёк в лапоточках… Тупой, как ты говоришь. Так вот знай: я мудрее всех вас… глубже, народнее. Я выражаю чаяния, а вы что выражаете? Ни хрена не выражаете! Сороки. Вы пустые, как… Во мне суть есть, а в вас и этого нету. Одни танцы-шманцы на уме. А ты даже говорить толком со мной не желаешь. Я вот как осержусь, как возьму дубину!..
   
Милка опять громко засмеялась.
   
– Ой, как интересно! А ещё, а?
   
– Худо будет! – закричал Иван. – Ой, худо будет!.. Лучше вы меня не гневите, не гневите лучше!..
   
Тут в приёмную влетел чёрт и увидел, что Иван орёт на девицу.
   
– Тю, тю, тю, – испуганно затараторил чёрт и стал теснить Ивана в угол. – Чего это тут такое? Кто это нам разрешил выступать?.. А-я-я-я-яй! Отойти никуда нельзя. Предисловий начитался – пояснил он девице «выступление» Ивана. – Сиди тихо, счас нас примут. Счас он придёт… Я там договорился: нас примут в первую очередь.
   
Только чёрт сказал так, в приёмную вихрем ворвался некто маленький, беленький – сам Мудрец, как понял Иван.
   
– Чушь, чушь, чушь, – быстро сказал он на ходу. – Василиса никогда на Дону не была.
   
Чёрт почтительно склонил голову.
   
– Проходите, – сказал Мудрец, ни к кому отдельно не обращаясь. И исчез в кабинете.
   
– Пошли, – подтолкнул чёрт Ивана. – Не вздумай только вылететь со своими предисловиями… Поддакивай, и всё.
   * * *
   
Мудрец бегал по кабинету. Он, что называется, рвал и метал.
   
– Откуда?! Откуда они это взяли?! – вопрошал он кого-то и поднимал руки кверху. – Откуда?!
   
– Чего ты расстроился, батя? – спросил Иван участливо.
   
   
Мудрец остановился перед посетителями, Иваном и чёртом.
   
– Ну? – спросил он сурово и непонятно. – Облапошили Ивана?
   
– Почему вы так сразу ставите вопрос? – увёртливо заговорил чёрт. – Мы, собственно, давно хотели…
   
– Что вы? Что вам надо в монастыре? Ваша цель?
   
– Разрушение примитива, – твёрдо сказал чёрт.
   
Мудрец погрозил ему пальцем.
   
– Озоруете! А теоретически не готовы.
   
– Нет, ну серьёзно… – заулыбался чёрт на стариковскую нестрашную угрозу. – Ну тошно же смотреть. Одни рясы чего стоят!
   
– Что им, в полупендриках ваших ходить?
   
– Зачем в полупендриках? Никто к этому не призывает. Но, положа руку на сердце: неужели не ясно, что они безнадёжно отстали? Вы скажете – мода. А я скажу: да, мода! Ведь если мировые тела совершают свой круг по орбите, то они, строго говоря, не совсем его совершают…
   
– Тут, очевидно, следует говорить не о моде, – заговорил старик важно и взволнованно, – а о возможном положительном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали…
   
– Конечно! – воскликнул чёрт, глядя на Мудреца влюблёнными глазами. – Конечно, о возможном положительном влиянии.
   
– Всякое явление, – продолжал старик, – заключает в себе две функции: моторную и тормозную. Всё дело в том, какая функция в данный момент больше раздражается: моторная или тормозная. Если раздражитель извне попал на моторную функцию – всё явление подпрыгивает и продвигается вперёд, если раздражитель попал на тормозную – всё явление, что называется, съёживается и отползает в глубь себя. – Мудрец посмотрел на чёрта и на Ивана. – Обычно этого не понимают…
   
– Почему, это же так понятно, – сказал чёрт.
   
– Я всё время твержу, – продолжал Мудрец, – что необходимо учитывать наличие вот этих двух функций. Учитывайте функции, учитывайте функции! Всякое явление, если можно так выразиться, о двух головах: одна говорит «да», другая говорит «нет».
   
– Я видел явление о трёх головах… – вякнул было Иван, но на него не обратили внимания.
   
– Ударим одну голову, услышим «да»; ударим другую, услышим «нет». – Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в чёрта. – Какую ударили вы?
   
– Мы ударили, которая сказала «да», – не колеблясь, ответил чёрт.
   
Старик опустил руку.
   
– Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит «да» – крепче. Следует ожидать, что всё явление подпрыгнет и продвинется вперёд. Идите. И – с теорией, с теорией мне!.. – Старик опять погрозил пальцем чёрту. – Манкируете? Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу!
   
Чёрт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так с подкупающей улыбкой на мордочке исчез.
   
Иван же как стоял, так упал на колени перед Мудрецом.
   
– Батя, – взмолился он, – ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь…
   
– Ну?.. Встань-ка, встань – я не люблю этого. Встань, – велел Мудрец.
   
Иван встал.
   
– Ну? И как же ты их научил? – с улыбкой спросил старик.
   
– Я подсказал, чтоб они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним – он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели…
   
– Какую же они запели?
   
– «По диким степям Забайкалья».
   
Старик засмеялся.
   
– Ах, шельмы! – воскликнул он. – И хорошо запели?
   
– Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.
   
– А ты петь умеешь? – быстро спросил Мудрец.
   
– Ну, как умею?.. Так…
   
– А плясать?
   
– А зачем? – насторожился Иван.
   
– Ну-ка… – заволновался старичок, – вот чего! Поедем-ка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю – боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.
   
Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.
   
– Сообщают: вулкан «Дзидра» готов к извержению, – доложила она.
   
– Ага! – воскликнул старичок и пробежался по кабинету.
   
– Что? Толчки?
   
– Толчки. Температура в кратере… Гул.
   
– Пойдём от аналогии с беременной женщиной, – подстегнул свои мысли старичок. – Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость её – это не что иное, как температура в кратере. Есть? Гул, гул… – Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку:
   
– А что такое гул?
   
Милка не знала.
   
– Что такое гул? – Старичок нацелился в Ивана.
   
– Гул?.. – Иван засмеялся – Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец – это одно, а сделает гул Бедная Лиза – это…
   
– Вульгартеория, – прервал старичок Ивана. – Гул – это сотрясение воздуха.
   
– А знаешь, как от Ильи сотрясается! – воскликнул Иван. – Стёкла дребезжат!
   
– Распушу! – рявкнул старичок. Иван смолк. – Гул – это не только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять…
   
– Ухо-то не может воспринять, а… – не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор.
   
– Ну что, тебя распушить?
   
– Не надо, – попросил Иван. – Больше не буду.
   
– Продолжим. Все три признака великой аналогии – налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается. – Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: – Так и запишите.
   
   
Секретарша Милка так и записала. И ушла.
   
– Устаю, Ваня, дружок, – продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался. – Так устаю, что иногда кажется: всё, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… – Старичок тонко, блудливо засмеялся. – Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… чёрт-те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
   
Опять вошла секретарша Милка:
   
– Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
   
– Разбился?
   
– Разбился.
   
Старичок подумал…
   
– Запишите, – велел он. – Кот Тимофей не утерпел.
   
– Всё? – спросила секретарша.
   
– Всё. Какая по счёту резолюция на сегодня?
   
– Семьсот сорок восьмая.
   
– Перекур.
   
Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.
   
– К царевне, дружок! – воскликнул освобождённый Мудрец. – Сейчас мы её рассмешим! Мы её распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех… А?
   
– Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне ещё идти сколько.
   
– Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?
   
– Я не про тот грех… Чертей, мол, в монастырь пустили – вот грех-то.
   
Старичок значительно подумал.
   
– Чертей-то? Да – сказал он непонятно – Всё не так просто, дружок, всё, милый мой, очень и очень не просто. А кот-то… А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!
   * * *
   
Несмеяна тихо зверела от скуки.
   
Сперва она лежала просто так… Лежала, лежала и взвыла.
   
– Повешусь! – заявила она.
   
Были тут ещё какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами – загорали. И всем было страшно скучно.
   
– Повешу-усь! – закричала Несмеяна. – Не могу больше!
   
Молодые люди выключили транзисторы.
   
– Ну, пусть, – сказал один. – А что?
   
– Принеси верёвку, – попросила его.
   
Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел.
   
– А потом – стремянку? – сказал он. – А потом – крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
   
– Не надо, – сказали. – Пусть вешается – может, интересно будет.
   
Одна девица встала и принесла верёвку. А парень принёс стремянку и поставил её под крюк, на котором висела люстра.
   
– Люстру сними пока, – посоветовали.
   
– Сам снимай! – огрызнулся парень.
   
Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез на стремянку – снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось.
   
– Верёвку-то надо намылить.
   
– Да, верёвку намыливают… Где мыло?
   
Пошли искать мыло.
   
– Есть мыло?
   
– Хозяйственное… Ничего?
   
– Какая разница! Держи верёвку. Не оборвётся?
   
– Сколько в тебе, Алка? – Алка это и есть Несмеяна. – Сколько весишь?
   
– Восемьдесят.
   
– Выдержит. Намыливай.
   
Намылили верёвку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.
   
– Давай, Алка.
   
Алка-Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…
   
– Скажи последнее слово, – попросил кто-то.
   
– Ой, только не надо! – запротестовали все остальные.
   
– Не надо, Алка, не говори.
   
– Этого только не хватает!
   
– Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
   
– Ни петь, ни говорить я не собираюсь, – сказала Алка.
   
– Умница! Давай.
   
Алка надела на шею петлю… Постояла.
   
– Стремянку потом ногой толкни.
   
Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:
   
– Тоже скучно-о!.. – не то пропела она, не то заплакала. – Не смешно-о!
   
С ней согласились.
   
– Действительно…
   
– Ничего нового: было-перебыло.
   
– К тому же патология.
   
– Натурализм.
   
   
И тут-то вошли Мудрец с Иваном.
   
– Вот, изволь, – бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки, – дуреют от скуки. Ну-с, молодые, разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки – такого средства нет. Так ведь? Несмеянушка?
   
– Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать, – зло сказала Несмеяна со стремянки.
   
– А я и придумал! – воскликнул старичок весело. – Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища – и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех… Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди… А то мы… слишком уж остроумные, интеллектуальные… а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?
   
– Что ты придумал? – спросила Несмеяна.
   
– Что я придумал? Я взял и обратился к народу! – не без пафоса сказал старичок. – К народу, к народу, голубушка. Что мы споём, Ваня?
   
– Да мне как-то неловко: они нагишом все… – сказал Иван. – Пусть хоть оденутся, что ли.
   
Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно – показал, что он тоже не в восторгe от этих средневековых представлений Ивана о стыдливости.
   
– Ваня, это… Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело – петь и плясать. Верно? Балалайку!
   
Принесли балалайку.
   
Иван взял её. Потренькал, потинькал – подстроил… Вышел за дверь… И вдруг влетел в комнату – чуть не со свистом и с гиканьем – с частушкой:
   
    
     
Эх, милка моя,
     
Шевелилка моя,
     
Сама ходит шевелит…
    
   
   
– О-о!.. – застонали молодые и Несмеяна – Не надо! Ну, пожалуйста…
   
– Не надо, Ваня.
   
– Так, – сказал старичок. – На языке офеней это называется – не прохонже. Двинем резерв. Перепляс! Ваня, пли!
   
– Пошёл к чёртовой матери! – рассердился Иван. – Что я тебе, Петрушка? Ты же видишь, им не смешно! И мне тоже не смешно.
   
– А справка? – зловеще спросил старичок. – А? Справка-то… Её ведь надо заработать.
   
– Ну вот, сразу – в кусты. Как же так, батя?
   
– А как же! Мы же договорились.
   
– Но им же не смешно! Было бы хоть смешно, ей-богу, но так-то… Ну стыдно же, ну…
   
– Не мучай человека, – сказала Несмеяна старичку.
   
– Давай справку, – стал нервничать Иван. – И так проваландались сколько. Я же не успею. Первые петухи-то когда ишо пропели!.. Вот-вот вторые грянут, а до третьих надо успеть. А мне ишо идти да идти.
   
Но старичок решил всё же развеселить молодёжь. И пустился он на очень и очень постыдный выверт – решил сделать Ивана посмешищем: так охота ему стало угодить своей «царевне», так невтерпёж сделалось старому греховоднику. К тому же и досада его взяла, что никак не может рассмешить этих скучающих баранов.
   
– Справку? – спросил он с дурашливым недоумением. – Какую справку?
   
– Здрассте? – воскликнул Иван. – Я же говорил…
   
– Я забыл, повтори.
   
– Что я умный.
   
– А! – «вспомнил» старичок, всё стараясь вовлечь в нехорошую игру молодёжь тоже. – Тебе нужна справка, что ты умный. Я вспомнил. Но как же я могу дать такую справку? А?
   
– У тебя же есть печать…
   
– Да печать-то есть… Но я же не знаю: умный ты или нет. Я, допустим, дам тебе справку, что ты умный, а ты – дурак дураком. Что это будет? Это будет подлог. Я не могу пойти на это. Ответь мне прежде на три вопроса. Ответишь – дам тебе справку, не ответишь – не обессудь.
   
– Давай – с неохотой сказал Иван. – Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак.
   
– Предисловия пишут… Знаешь, кто предисловия пишет?
   
– Это что, первый вопрос?
   
– Нет, нет. Это ещё не вопрос. Это так… Вопрос вот какой; что сказал Адам, когда Бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? – Старичок искоса и лукаво поглядел на свою «царевну» и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен. – Ну? Что же сказал Адам?
   
– Не смешно – сказала Несмеяна. – Тупо. Плоско.
   
– Самодеятельность какая-то – сказали и другие. – Идиотизм. Что он сказал? «Сам сотворил, сам и живи с ней»?
   
Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил. – Очень близко!.. Очень!
   
– Мог бы и поостроумнее сказать.
   
– Минуточку… Минуточку… – суетился старичок. – Самое же интересное – как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам?
   
– А можно, я тоже задам вопрос? – в свою очередь спросил Иван. – Потом…
   
– Нет, сначала ответь: что сказал…
   
– Нет, пусть он спросит – закапризничала Несмеяна. – Спроси, Ваня.
   
– Да что он может спросить? Почём куль овса на базаре?
   
– Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня!
   
– Ну-у, это уже ребячество, – огорчился старичок. – Хорошо, спроси, Ваня.
   
– Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? – Иван, подражая старичку, нацелился в него пальцем.
   
– То есть? – опешил тот.
   
– Нет, нет, не «то есть», а почему? – заинтересовалась Несмеяна. – И почему ты это скрывал?
   
– Это уже любопытно, – заинтересовались и другие. – Лишнее ребро? Это же из ряда вон!..
   
– Так вот вся мудрость-то откуда!
   
– Ой, как интересно-о!
   
– Покажите, пожалуйста. Ну, пожалуйста!
   
Молодые люди стали окружать старичка.
   
– Ну, ну, ну, – испугался старичок, – зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли?
   
Старичка окружали всё теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дёргал за штаны – Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток.
   
– И скрывать действительно такое преимущество… Зачем же?
   
– Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!.. О, тут не очень-то их прощупаешь!
   
– Прекратите! – закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим. – Немедленно прекратите это безобразие! Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они… Иван, скажи, что ты пошутил!
   
– По-моему, я уже нащупал!.. Рубашка мешает, – вовсю шуровал один здоровенный парень. – У него тут ещё майка… Нет, тёплое бельё! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку…
   
С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем тёплом белье.
   
– Это безобразие! – кричал он. – Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения. цель и средства – всё искажено! Когда налицо отклонение от нормы!
   
Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу.
   
– А это… разве не отклонение?
   
   
– Руки прочь! – завопил старичок. – Идиоты! Придурки!.. Никакого представления, что такое смешно!.. Кретины! Лежебоки…
   
В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и тёлки стояли весьма плотно.
   
– Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра?
   
– Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!.. Да где? Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Это же… Ха-ха-ха!.. Это же… Ха-ха-ха!..
   
– Дайте ему сказать.
   
– Это примитив! Это юмор каменного века! Всё глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением… Ха-ха-ха!.. О-о-о!.. – И тут старичок пукнул, так это – по-старчески, негромко дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съёжился.
   
А с молодыми началась истерика. Теперь хохотали они, но как! – взахлёб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял её. И положил рядом с другими – хохотать. Сам же нашёл брюки старика, порылся в кармане… И нашёл. Печать. И взял её.
   
– Вы пока тут занимайтесь – сказал он – а мне пора отправляться.
   
– Зачем же ты всю-то… печать-то? – жалко спросил Мудрец – Давай, я тебе справку выдам.
   
– Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд, – Иван пошёл к двери. – Прощайте.
   
– Это вероломство, Иван, – сказал Мудрец. – Насилие.
   
– Ничего подобного, – Иван тоже стал в позу. – Насилие – это когда по зубам бьют.
   
– Я ведь наложу резолюцию! – заявил Мудрец с угрозой. – Наложу ведь – запляшете!
   
– Слабо, батя! – крикнули из компании молодых. – Клади!
   
   
– Возлюбленный мой! – заломила руки в мольбе Несмеяна. – Наложи! Колыхни атмосферу!
   
– Решение! – торжественно объявил Мудрец. – Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем – смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным.
   * * *
   
И грянула вдруг дивная, стремительная музыка… И хор. Хор, похоже, поёт и движется – приплясывают.
   
    
     Песенка чертей
     
Аллилуйя – вот,
     
Три-четыре – вот.
     
Шуры-муры.
     
Шуры-муры.
     
Аллилуйя-а!
     
Аллилуйя-а!
    
    
     
Мы возьмём с собой в поход
     
На покладистый народ –
     
Политуру.
     
Политуру.
     
Аллилуйя-а!
     
Аллилуйя-а!
    
    
     
Наше – вам
     
С кистенём;
     
Под забором,
     
Под плетнём –
     
Покультурим.
     
Покультурим.
     
Аллилуйя-а!
     
Аллилуйя-а!
    
   
   
Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э-э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся.
   
Когда наш Иван пришёл к монастырю, была глубокая ночь. Над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник-чёрт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шёл развесёлый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. А песня их далеко разносилась вокруг.
   
Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошёл ближе, он увидел: монахи стоят и подёргивают плечами в такт чёртовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько – в основном пожилые – сидели в горестных позах на земле и покачивали головами… Но вот диковина; хоть и грустно они покачивали, а всё же в такт. Да и сам Иван – постоял маленько и не заметил, как стал тоже подёргиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил.
   
Но вот визг и песнопение смолкло в монастыре – видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора… И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошёл с пьяных глаз на своё былое место.
   
– Ну-ка, брысь! – сказал он чёрту. – Ты как здесь?
   
Чёрт-стражник снисходительно улыбался.
   
– Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!
   
– Эт-то што такое?! – изумился монах. – По какому такому праву? Как ты здесь оказался?
   
– Иди проспись, потом я тебе объясню твоё право. Пшёл!
   
Монах полез было на чёрта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.
   
– Пшёл, говорят! Нальют глаза-то и лезут… Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.
   
– Ax ты, харя! – заругался монах – Ах ты, аборт козлиный!.. Ну, ладно, ладно… Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!
   
– И выражаться не положено, – строго заметил чёрт. – А то я тебя быстро определю – там будешь выражаться, сколько влезет. Обзываться он будет! Я те пообзываюсь! Иди отсюда, пока я те… Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!
   
– Агафангел! – позвали монаха. – Отойди… А то наживёшь беды. Отойди от греха.
   
Агафангел, покачиваясь, пошёл восвояси. Пошёл и загудел:
   
    
     
По диким степям Забайкалья,
     
Где золото роют в горах,
     
Бродяга, судьбу проклиная…
    
   
   
Чёрт-стражник захихикал ему в спину.
   
– Агафангел… – сказал он, смеясь. – И назовут же! Уж скорей – «Агавинус». Или просто – «Вермут».
   
– Што же это, братцы, случилось-то с вами? – спросил Иван, подсаживаясь к монахам. – Выгнали?
   
– Выгнали, – вздохнул один седобородый. – Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.
   
– Беда, беда, – тихо молвил другой. – Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.
   
– Надо терпеть, – откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. – Укрепиться и терпеть.
   
– Да что же терпеть-то?! – воскликнул Иван. – Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!
   
– Молодой ты, – урезонили его. – Потому и шумишь. Будешь постарше – не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь – вишь, сила какая!
   
– Это нам за грехи наши.
   
– За грехи, за грехи… Надо терпеть.
   
   
– Будем терпеть.
   
Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько:
   
– Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
   
– Ну, ну, ну, – стали его успокаивать. – Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты?
   
– Эх-х!.. – сокрушался Иван. И даже заплакал. – Сколько же я на душу взял… за один-то поход! Как же мне тяжко!..
   
– Ну, ну… Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
   
Тут вышел из ворот Изящный чёрт и обратился ко всем.
   
– Мужички, – сказал он, – есть халтура! Кто хочет заработать?
   
– Ну? А чего такое? – зашевелились монахи. – Чего надо-то?
   
– У вас там портреты висят… в несколько рядов…
   
– Иконы.
   
– А?
   
– Святые наши, какие портреты?
   
– Их надо переписать: они устарели.
   
Монахи опешили.
   
– И кого же заместо их писать? – тихо спросил самый старый монах.
   
– Нас.
   
Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
   
– Гром небесный, – сказал старик монах. – Вот она, кара-то.
   
– Ну? – торопил Изящный чёрт. – Есть мастера? Заплатим прилично… Всё равно ведь без дела сидите.
   
– Бей их! – закричал вдруг один монах.
   
И несколько человек вскочило… И кинулись на чёрта, но тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти н выставили вперёд пики. Монахи остановились.
   
– Какие вы всё же… грубые, – сказал им Изящный чёрт из-за частокола. – Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмёмся – И он ушёл.
   
И только он ушёл, в глубине монастыря опять грянула музыка… И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику – черти били на площади массовую чечётку. Иван взялся за голову и пошёл прочь.
   * * *
   
Шёл он по лесу, а его всё преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шёл Иван и плакал – так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел в прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошёл Медведь и тоже присел.
   
   
– Ну, сходил? – спросил он.
   
– Сходил, – откликнулся Иван. – Лучше бы не ходил…
   
– Что? Не дали справку?
   
Иван только рукой махнул, не стал говорить – больно было говорить.
   
Медведь прислушался к далёкой музыке… И всё понял без слов.
   
– Эти… – сказал он. – Всё пляшут?
   
– Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
   
– Ох, мать честная! – изумился Медведь. – Прошли?
   
– Прошли.
   
– Ну, всё, – сказал Медведь обречённо, – надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
   
Они помолчали.
   
– Слушай, – заговорил Медведь, – ты там ближе к городу… Какие условия в цирке?
   
– Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
   
– Как насчёт питания, интересно… Сколькиразовое?
   
– Шут его знает. Хочешь в цирк?
   
– Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдёшь. Куда больше?
   
– Да, – вздохнул Иван. – Дела.
   
– Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая. – Эти-то?
   
– А что же… смотреть, что ли, будут!
   
– Это уж… не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. – Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. – Ещё откажут вот… цирке-то. Собрался… Забракуют. Лёгкие как тряпка стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался… кхо, кхо, кхох… с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
   
– Там надо на задних лапах ходить, – сказал Иван.
   
– Зачем? – не понял Медведь.
   
– Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает…
   
– Да какой интерес-то?
   
– Это уж я не знаю.
   
Медведь задумался. Долго молчал.
   
– Ну и ну, – сказал.
   
– У тебя семья-то есть? – поинтересовался Иван.
   
– Где!.. – горько, с отчаянием воскликнул Михайло Иваныч. – Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. – Он ещё помолчал. И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
   
– Зачем же монастырь-то?
   
– Они же там!
   
– Нет, Михайло Иваныч… не надо. Да ты и не попадёшь туда.
   
Михайло Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
   
– Ты не пьёшь? – спросил.
   
– Нет.
   
– Зря, – зло сказал Михайло Иваныч. – Легче становится. Хошь, научу?
   
– Нет, – решительно сказал Иван. – Я пробовал – она горькая.
   
– Кто?
   
– Водка-то.
   
Михайло Иваныч оглушительно захохотал… И хлопнул Ивана по плечу.
   
– Эх, дитё ты, дитё!.. Чистое дитё, ей-богу. А то научу?
   
– Нет. – Иван поднялся с лесины. – Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.
   
– Прощай, – сказал Медведь.
   
И они разошлись в разные стороны.
   * * *
   
И пришёл Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут:
   
– Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?