1 2 3 4 
       

— Что   же это значит, Уотсон? — мрачно спросил Холмс, откладывая бумагу. —   Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть   какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это   немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который человеческий   разум до сих пор не может дать ответа.[7]      

       

      

       

 Алое кольцо      

       

I      

       

— По-моему,   миссис Уоррен, у вас нет серьезных причин беспокоиться, — сказал   Шерлок Холмс, — а мне, человеку, чье время в какой-то степени   ценно, нет смысла ввязываться в эту историю. Право же, у меня   достаточно других занятий. — И он снова взялся за свой огромный   альбом с газетными вырезками, намереваясь вклеить в него   и вписать в указатель какие-то новые материалы.      

Но   миссис Уоррен, упрямая и лукавая, как всякая женщина, твердо стояла на   своем.      

— В прошлом   году вы распутали дело одного моего жильца, — сказала она. — Мистера   Фэрдела Хоббса.      

— О да,   пустяковое дело.      

— Но   он, не переставая, говорил об этом — про вашу доброту, сэр, про то, как вы   сумели раскрыть тайну. Я вспомнила его слова теперь, когда сама брожу   в потемках и окружена тайной. Я уверена, вы найдете время, если   только захотите.      

Холмс   поддавался на лесть и, надо отдать ему справедливость, был человеком   отзывчивым. Эти две силы побудили его, вздохнув, безропотно положить на место   кисточку для клея и отодвинуться от стола вместе со своим креслом.      

— Ну   что ж, миссис Уоррен, рассказывайте. Вам не помешает, если я закурю?   Спасибо. Уотсон, — спички! Насколько я понимаю, вы обеспокоены тем,   что ваш новый жилец не выходит из своих комнат и вы никогда его не видите?   Простите, миссис Уоррен, но будь я вашим постояльцем, вы частенько не видели   бы меня неделями.      

— Вы   правы, сэр, только тут совсем другое. Мне страшно, мистер Холмс. Я не сплю   по ночам от страха. Слушать, как он ходит там взад и вперед,   с раннего утра и до позднего вечера, и никогда его не видеть —   такого мне не вынести. Мой муж нервничает, как и я, но он весь день на   службе, а мне куда деваться? Почему он прячется? Что он натворил? Кроме   служанки, я одна с ним в доме, и мои нервы больше не   выдерживают.      

Холмс   наклонился к женщине и положил ей на плечо свои длинные, тонкие   пальцы. Он, когда хотел, проявлял чуть ли не гипнотическую способность   успокаивать. Взгляд женщины утратил выражение испуга, а черты ее взбудораженного   лица обрели присущую им обыденность. Она села в указанное Холмсом кресло.      

— Если   я берусь распутать загадку, я должен знать мельчайшие   подробности, — сказал он. — Соберитесь с мыслями. Самая   незначительная деталь может оказаться самой существенной. Вы говорите, этот человек   явился десять дней назад и заплатил вам за квартиру и стол вперед за   две недели?      

— Он   спросил, какие будут мои условия, сэр. Я ответила — пятьдесят шиллингов   в неделю. На верхнем этаже у меня небольшая гостиная и спальня —   обособленная квартирка.      

— Дальше?      

— Он   сказал: «Я буду платить вам вдвое больше — пять фунтов в неделю, если вы   согласитесь на мои условия». Я женщина небогатая, сэр, мистер Уоррен   зарабатывает мало, и такие деньги для меня большое подспорье. Он тут же   достал десятифунтовый кредитный билет. «Вы будете получать столько же каждые   две недели в течение долгого времени, если согласитесь, — сказал   он, — а нет — так я с вами никаких дел больше не имею».      

— И какие   же он поставил условия?      

— Так   вот, сэр, он хотел иметь ключ от дома. В этом ничего удивительного нет.   Жильцы нередко имеют свой ключ. А также, чтоб его предоставили самому   себе, и никогда, ни при каких обстоятельствах не тревожили.      

— Но   ведь и в этом нет ничего особенного.      

— Так-то   оно так, сэр, да надо меру знать. А тут какая уж мера. Он у нас   десять дней, и ни я, ни мистер Уоррен, ни служанка ни разу его не видели.   Мы слышим, как он там ходит и ходит — ночью, утром, днем, но из дому он   выходил только в первый вечер.      

— О,   значит, в первый вечер он выходил?      

— Да,   сэр, и вернулся очень поздно — мы все уже легли спать. Он предупредил, что   придет поздно, и просил не запирать дверь на задвижку. Я слышала, как   он поднимался по лестнице, это было уже после полуночи.      

— А как   насчет еды?      

— Он   особо наказал, чтоб еду ставили на стул за его дверью после того, как он   позвонит. Когда поест, он звонит опять, и мы забираем поднос с того   же стула. А если ему надо что-нибудь еще, он оставляет клочок бумаги, на   котором написано печатными буквами.      

— Печатными   буквами?      

— Да,   сэр, карандашом. Только одно слово и ничего больше. Я принесла вам   показать, вот: МЫЛО. А вот еще: СПИЧКА. Эту записку — «ДЕЙЛИ ГАЗЕТТ» — он   положил в первое утро. Я оставляю ему эту газету на стуле каждое утро   вместе с завтраком.      

— Вот   как! — сказал Холмс, с любопытством разглядывая клочки бумаги,   протянутые ему миссис Уоррен. — Это действительно не совсем обычно.   Желание отгородиться от людей мне понятно, но зачем печатные буквы? Писать   печатными буквами — утомительное занятие. Почему он не пишет просто? Как вы это   объясните, Уотсон?      

       

      

       

— Он   хочет скрыть свой почерк?      

— Но   зачем? Что ему до того, если квартирная хозяйка получит бумажку, написанную его   рукой? Впрочем, может, вы и правы… Ну, а почему такие лаконичные   записки?      

— Понятия   не имею.      

— Это   открывает перед нами интересные возможности для умозаключений. Написано плохо   отточенным, фиолетового света карандашом весьма обычного образца. Обратите   внимание, у записки оборвали уголок после того, как она была напечатана,   недостает кусочка буквы «м» в слове «мыло». Наводит на размышления,   Уотсон, а?      

— Он   чего-то опасается?      

— Безусловно.   На бумажке, по-видимому, остался след, отпечаток пальца или что-нибудь еще, по   чему его могли бы опознать. Так вы говорите, миссис Уоррен, что человек этот   среднего роста, брюнет и носит бороду. А сколько ему лет?      

— Молодой,   сэр, не больше тридцати.      

— На   что вы еще обратили внимание?      

— Он   правильно говорил по-английски, сэр, и все-таки, судя по произношению,   я подумала, что он иностранец.      

— И он   был хорошо одет?      

— Очень   хорошо, сэр, настоящий джентльмен. Черный костюм — ничего такого, что бросалось   бы в глаза.      

— Он   не назвался?      

— Нет,   сэр.      

— Не   получал писем, и никто не навещал его?      

— Нет.      

— Но   вы или служанка, разумеется, входите по утрам в его комнату?      

— Нет,   сэр, он сам себя обслуживает.      

— Неужели!   Поистине удивительно. Ну, а какой у него был багаж?      

— Один   большой коричневый чемодан — и только.      

— М-да,   не сказал бы, что у нас много данных. Так вы говорите, что из комнаты   ничего не выносили, совсем ничего?      

Миссис   Уоррен извлекла из сумочки конверт и вытряхнула из него на стол две   использованные спички и окурок сигареты.      

— Это   было нынче утром на подносе. Я принесла, так как слышала, что даже из   мелочей вы умеете делать серьезные выводы.      

Холмс   пожал плечами.      

— Из   этого никаких серьезных выводов не сделаешь. Спичками, разумеется, зажигали   сигареты, судя по тому, что обгорел только кончик. Когда зажигают сигару или   трубку, сгорает половина спички. Э, а вот окурок действительно   представляет интерес. Вы говорите, у этого джентльмена усы и борода?      

— Да,   сэр.      

— Тогда   не понимаю. Эту сигарету, по-моему, мог курить только гладко выбритый человек.   Ведь даже ваши скромные усы, Уотсон, нельзя было бы не опалить.      

— Мундштук? —   предположил я.      

— Ни   в коем случае: примят кончик. А может быть, у вас в доме   живут два человека, миссис Уоррен?      

— Нет,   сэр. Он ест так мало, что я порой удивляюсь, как одному-то хватает.      

— Что   ж, придется ждать еще материала. В конце концов вам не на что жаловаться.   Квартирную плату вы получили, и он спокойный жилец, хотя, безусловно, не   совсем обычный. Он хорошо вам платит, а если предпочитает не показываться,   то, собственно, вас это не касается. У нас нет причин нарушать его   уединение, пока нет оснований полагать, что он скрывается от закона.   Я берусь за это дело и буду о нем помнить. Сообщите, если   произойдет что-либо новое, и рассчитывайте на мою помощь, если она понадобится.      

— В этом   деле, несомненно, есть кой-какие занятные особенности, Уотсон, — сказал он   после того, как миссис Уоррен ушла. — Оно может оказаться пустяковым —   допустим, жилец просто оригинал; возможно, однако, что оно гораздо серьезнее,   чем выглядит поначалу. Прежде всего приходит в голову, что в комнатах   миссис Уоррен живет вовсе не тот человек, который их снимал.      

— Почему   вы так думаете?      

— На   такую мысль наводит окурок, и потом, разве не было установлено, что жилец   выходил один раз и в тот же день, как снял квартиру? Он — или кто-то   другой — возвратился, когда никто в доме не мог его видеть. У нас нет   никаких доказательств, что вернувшийся — тот самый человек, который уходил.   Далее, человек, снявший комнаты, правильно говорил по-английски. Этот же пишет   печатными буквами и «спичка» вместо «спичкл». По-видимому, он нашел слово   в словаре, ведь словарь дает существительное только в единственном   числе. Краткость, возможно, ему нужна, чтобы скрыть незнание английского языка.   Да, Уотсон, у нас достаточно оснований подозревать, что тут произошла   замена.      

— Но   с какой целью?      

— Наша   задача в том и заключается, чтобы это разгадать. Один очевидный путь   к разгадке у нас, пожалуй, есть. — Он достал свой огромный   альбом, куда изо дня в день вклеивал вырезанные из лондонских газет   объявления о розыске пропавших, о месте встреч и тому   подобное. — Боже мой! — воскликнул он, листая страницы. — Какая   разноголосица стонов, криков, нытья! Какой короб необычайных происшествий!   А ведь именно из этого короба человек, изучающий необычное, может выудить   самые ценные сведения! Жилец миссис Уоррен уединился, и ему не шлют писем   из опасения, что раскроется тайна, которую так хотят сохранить. Каким же путем   сообщать ему о том, что происходит за стенами дома? Разумеется, через   газеты. По-видимому, другого способа нет, и, по счастью для нас, мы можем   ограничиться изучением одной газеты.      

Вот   вырезки из «Дейли газетт» за последние две недели. «Дама в черном боа   в Конькобежном Клубе Принса» — это пропустим. «Неужели Джимми разобьет   сердце своей матери!» — и это вряд ли имеет к нам отношение: «Если   женщина, потерявшая сознание в Брикстонском омнибусе…» — меня она не   интересует. «Душа моя тоскует по тебе…» — нытье, Уотсон, самое настоящее нытье!   А вот это подходит больше. Слушайте: «Терпение. Найду какой-нибудь верный   способ общаться. А пока этот столбец. Дж.» Напечатано через два дня после   того, как жилец поселился у миссис Уоррен. Вполне годится, верно?   Таинственный незнакомец, возможно, читает по-английски, хотя и не умеет   писать. Попытаемся снова напасть на этот след. Ну вот, так и есть — три   дня спустя. «Дело идет на лад. Терпение и благоразумие. Тучи рассеются.   Дж.» Потом — ничего целую неделю. А вот нечто более определенное. «Путь   расчищается. Если найду возможность сообщить, помни условленный код — один А,   два Б и так далее. Узнаешь вскорости. Дж.» Напечатано во вчерашней газете,   в сегодняшней — ничего. Все это весьма подходит к случаю   с жильцом миссис Уоррен. Ждать недолго, Уотсон, я уверен, что   положение прояснится.      

Мой друг   оказался прав. Утром я застал его стоящим на коврике перед камином, спиной   к огню, с улыбкой полного удовлетворения на лице.      

— Ну,   что вы теперь скажете, Уотсон! — воскликнул он и взял со стола   газету. «Высокий красный дом с белыми каменными карнизами. Четвертый этаж.   Второе окно слева. Когда стемнеет. Дж.» Это уже вполне определенно. После   завтрака мы, пожалуй, произведем небольшую разведку в окрестностях дома   миссис Уоррен… А-а, миссис Уоррен! Какие у вас новости?      

Стремительность,   с какой наша клиентка влетела в комнату, говорила о том, что   произошло что-то очень важное.      

— С меня   хватит, мистер Холмс! — вскричала она. — Надо сообщить   в полицию! Пусть укладывает чемодан и убирается. Я бы сразу   поднялась к нему и так ему и сказала бы, да подумала, что сперва   надо посоветоваться с вами. Но терпение мое кончилось, уж если дошло до   того, что избили моего старика…      

— Избили   мистера Уоррена?      

— Ну,   во всяком случае, обошлись с ним по-свински.      

— Но   кто с ним обошелся по-свински?      

— Вот   это мы и хотим узнать! Случилось это нынче утром, сэр. Мистер Уоррен   работает табельщиком у Мортона и Вейлайта на Тоттенхем-Корт-роуд.   Уходит он из дому около семи. Так вот, нынче утром, не прошел он и десяти   шагов по улице, как его нагнали двое, накинули на голову пальто и сунули   в кэб, стоявший у обочины. Целый час они возили его, потом отворили   дверь и вышвырнули. Он лежал на мостовой, обезумев от страха, и, конечно,   ему было не до того, куда девался кэб. Когда он встал, то увидел, что находится   на Хэмстед-Хит. Он приехал домой в омнибусе и теперь лежит на   кушетке, а я сразу помчалась сюда рассказать, что произошло.      

       

      

       

— Чрезвычайно   интересно, — сказал Холмс. — Не заметил ли он, как выглядели эти   люди, не слышал ли, о чем говорили?      

— Нет,   он совсем обалдел. Знает только, что подняла его будто нечистая сила   и будто нечистая сила бросила наземь. Их было не меньше, чем двое,   а может, и трое.      

— И вы   связываете нападение на вашего мужа с жильцом?      

— А как   же! Мы живем здесь пятнадцать лет, и подобного никогда не случалось.   Больше я не желаю терпеть. Деньги — это еще не все в жизни.   Я сегодня же выставлю его из своего дома.      

— Подождите   немного, миссис Уоррен. Не делайте ничего наспех. Боюсь, что случай куда более   серьезен, чем кажется на первый взгляд. Теперь ясно, что вашему жильцу грозит   какая-то опасность. Столь же ясно, что в туманном утреннем свете враги,   подстерегавшие его у двери, приняли за него вашего мужа. Обнаружив свою   ошибку, они его отпустили. Мы можем лишь гадать, как бы они поступили, если бы   не ошиблись.      

— Ну,   а мне что делать, мистер Холмс?      

— Мне   было бы весьма любопытно посмотреть на вашего жильца, миссис Уоррен.      

— Ума   не приложу, как это устроить, если не взломать дверь. Когда я оставляю   поднос и спускаюсь по лестнице, я всегда слышу, как он ее отпирает.      

— Ему   приходится уносить поднос в комнату. Разве нельзя где-нибудь спрятаться   и последить за ним?      

Хозяйка   задумалась.      

— Верно,   сэр, Напротив есть чулан. Я могла бы поставить туда зеркало, и если вы   скроетесь за дверью…      

— Великолепно! —   воскликнул Холмс. — А когда у него второй завтрак?      

— Около   часа, сэр.      

— Значит,   мы с доктором Уотсоном придем к тому времени. Всего вам хорошего,   миссис Уоррен.      

В   половине первого мы были уже у дома миссис Уоррен — высокого, узкого,   желтого кирпичного дома на Грейт-Орм-стрит, неширокой улочке   к северо-востоку от Британского музея. Он был расположен поблизости от   угла, и из него открывался вид на Хау-стрит с ее более солидными строениями.   Посмеиваясь, Холмс указал на одно из них — большой многоквартирный дом,   стоявший несколько впереди других, из тех, что невольно привлекают внимание.      

— Вот   оно, Уотсон! Высокий красный дом с белыми каменными карнизами. А вот   и окно, откуда будут подавать сигналы. Место известно, известен   и код; наша задача не окажется трудной. В том окне объявление:   «Сдается внаем». Следовательно, квартира пуста и сообщник может ею   пользоваться… Ну, как дела, миссис Уоррен?      

— Я все   для вас подготовила. Оставьте башмаки внизу, поднимайтесь, и я впущу   вас в чулан.      

Она все   устроила очень удобно. Зеркало было так поставлено, что, сидя в темноте,   мы ясно видели дверь напротив. Только мы уселись и миссис Уоррен нас   покинула, как отдаленное звяканье возвестило, что таинственный сосед позвонил.   Вскоре явилась хозяйка, поставила поднос на стул возле запертой двери и, тяжело   ступая, удалилась. Скрючившись в уголке за нашей дверью, мы устремили   взгляд на зеркало. Замерли шаги хозяйки, туг же щелкнул ключ, повернулась   дверная ручка, и две тонких руки взяли со стула поднос. Через минуту его   быстро поставили на место, и передо мною мелькнуло прекрасное смуглое личико,   с ужасом глядевшее на чуть приоткрытую дверь чулана. Потом дверь   в комнату захлопнулась, ключ в замке повернулся снова, и все   стихло. Холмс дернул меня за рукав, и мы, крадучись, спустились по лестнице.      

       

      

       

— Вечером   я приду опять, — сказал он выжидающе смотревшей на него   хозяйке. — По-моему, Уотсон, нам лучше обсудить это дело у себя дома.      

— Итак,   мое предположение подтвердилось, — начал он, удобно расположившись   в кресле. — Произошла замена. Я только не предугадал, Уотсон,   что мы встретим женщину, и женщину незаурядную.      

— Она   увидела нас.      

— Она   увидела что-то испугавшее ее. Это несомненно. В общем, ход событий   достаточно ясен, вы согласны с этим? Парочка ищет убежища в Лондоне,   спасаясь от нависшей над ними страшной угрозы. Насколько серьезна угроза, можно   судить по тому, что приняты строгие меры предосторожности. Мужчина, которому   необходимо что-то совершить, желает на это время обеспечить женщине полную безопасность.   Задача нелегкая, однако он решил ее весьма своеобразно и настолько   успешно, что присутствие женщины в доме неизвестно даже квартирной   хозяйке, которая ей носит еду. Теперь ясно, зачем нужны печатные буквы: чтобы   не видно было, что пишет женщина. Встречаться с ней мужчина не может — он   навел бы врагов на ее след. А поскольку ему нельзя с нею видеться, он   сообщал ей о себе через газету. Пока что все понятно.      

— Но   что за этим кроется?      

— Ах,   Уотсон, вы, как всегда, практичны донельзя! Что за всем этим кроется? Забавная   проблема миссис Уоррен несколько усложнилась и принимает все более   зловещий характер. Покамест мы можем с уверенностью сказать одно: это не   банальное любовное приключение. Вы заметили выражение лица женщины, когда ей   почудилась опасность? Мы слышали также о нападении на хозяина, ведь его,   несомненно, приняли за жильца. Все это, а также крайняя необходимость   сохранить тайну, говорит о том, что речь идет о жизни и смерти.   Далее, нападение на мистера Уоррена показывает, что врагам, кто бы они ни были,   неизвестно о замене квартиранта-мужчины женщиной. Это весьма любопытно   и запутанно, Уотсон.      

— А почему   бы вам не отстраниться от этого дела? Никакой выгоды оно вам не сулит.      

— Правда,   не сулит. Искусство для искусства, Уотсон. Вы ведь тоже, когда занимались врачебной   практикой, наверное, лечили не только за плату.      

— Чтобы   пополнять свое образование. Холмс.      

— Учиться   никогда не поздно, Уотсон. Образование — это цепь уроков, и самый   серьезный приходит род конец. Наш случай поучительный. Он не принесет ни денег,   ни славы, и все же хочется загадку распутать. С наступлением темноты   мы сделаем шаг вперед в наших изысканиях.      

Когда мы   снова пришли в квартиру миссис Уоррен, сумрак лондонского вечера   сгустился; унылую, однообразно серую пелену разрывали только резко очерченные   желтые квадраты окон и расплывчатые круги газовых фонарей. Выглянув из   затемненной гостиной, мы увидели еще одно тусклое пятно света, мерцавшее высоко   во мраке.      

— В той   комнате кто-то ходит, — прошептал Холмс, приблизив свое длинное   напряженное лицо к стеклу. — Да, я вижу его тень. Вот он опять.   У него в руке свеча. Теперь он смотрит в нашу сторону. Хочет   убедиться, что она наблюдает за ним. Начинает подавать сигналы. Принимайте   и вы, Уотсон, чтобы мы могли сверить наши данные. Одна вспышка, —   разумеется, А. Ну, сколько вы насчитали? Двадцать? Я тоже. Должно означать   Т. AT — вполне вразумительно! Снова Т. Это, разумеется, начало второго слова.   Получается TENTA. Кончилось. Неужели все, Уотсон? ATTENTA — бессмысленно. Нет   смысла ив том случае, если считать за три слова — AT, TEN, ТА. Началось опять!   Что же это такое? АТТЕ — как, то же самое? Странно, Уотсон, очень странно!   И опять все сначала! AT — да ведь он повторяет уже в третий раз. Три   раза — ATTENTA. Сколько же будет еще? Нет, кажется, кончил. Он отошел от окна.   Как вы это объясните, Уотсон?      

— Зашифрованное   сообщение.      

Неожиданно   Холмс хмыкнул, будто что-то сообразив.      

— И шифр   не такой уж головоломный, Уотсон. Ведь это на итальянском! «А» в конце —   обозначает, что адресовано женщине. «Берегись! Берегись! Берегись!» Что   скажете, Уотсон?      

— Полагаю,   что вы попали в точку.      

— Несомненно.   Предупреждение необычайно важное, потому и повторено трижды. Но беречься чего?   Погодите, он снова подошел к окну.      

Мы опять   увидели смутный силуэт согнувшегося человека и мелькание огонька   в окне, когда сигналы возобновились. Теперь их передавали намного быстрее,   так быстро, что трудно было уследить.      

— PERICOLO   — pericolo — а это что означает, Уотсон? Опасность? Боже милостивый! Да   это сигнал опасности. Опять начал! PERI… Вот те на, что же…      

Свет   вдруг погас, скрылся мерцающий квадрат, и четвертый этаж черной лентой   опоясал высокое здание с его рядами светящихся окон. Последний   предостерегающий сигнал внезапно оборван. Почему? Кем? Такая мысль возникла   у нас обоих одновременно. Холмс отскочил от окна.      

— Это   не шутки, Уотсон! — крикнул он. — Там происходит какая-то   дьявольщина! Почему сигналы так странно прекратились? Надо связаться со   Скотленд-Ярдом, а с другой стороны, уходить нам нельзя — время не   терпит.      

— Может,   мне сбегать за полицией?      

— Необходимо   поточнее узнать, в чем там дело. Может быть, причина совсем безобидная.   Скорее туда, Уотсон, и попытаемся разобраться сами.      

 II      

       

Когда мы   быстро шли по Хау-стрит, я оглянулся на только что покинутый нами дом.   В окошке верхнего этажа маячила тень головы — тень женщины, которая   напряженно, затаив дыхание, смотрела в ночь, ожидая возобновления   сигналов.      

Перед   зданием на Хау-стрит, склонившись над перилами и уткнув лицо в шарф,   стоял человек в длинном пальто. Он вздрогнул, когда свет фонаря   в подъезде упал на наши лица.      

— Холмс! —   вскричал он.      

— Да,   это я, Грегсон! — отозвался мой спутник, здороваясь с сыщиком из   Скотленд-Ярда. — Влюбленные встретились вновь. Что вас привело сюда?      

— Очевидно,   то же, что и вас, — сказал Грегсон, — но каким образом вы узнали   об этом деле, ума не приложу.      

— Меня   и вас привели разные нити одного и того же запутанного клубка.   Я принимал сигналы.      

— Сигналы?      

— Да,   из этого окна. Они оборвались на середине. Мы пришли выяснить, почему. Но так   как дело сейчас в верных руках, у меня нет оснований заниматься им   дальше.      

— Погодите! —   с жаром крикнул Грегсон. — Скажу вам по чести, мистер Холмс,   с вашей поддержкой я в любом деле чувствую себя увереннее. Этот   подъезд единственный в доме. Ему от нас не уйти.      

— Кому?   Кто он такой?      

— Наконец-то   перевес на нашей стороне, мистер Холмс. Придется вам с этим   согласиться. — Он сильно ударил своей тростью по тротуару, после чего   кучер извозчичьей кареты, стоявшей в конце улицы, не спеша направился   к нам с кнутом в руке. — Позвольте представить вам мистера   Холмса, — сказал ему Грегсон. — А это мистер Ливертон из   американского агентства Пинкертона.      

— Герой   тайны Лонг-Айлендской пещеры! — воскликнул Холмс. — Рад познакомиться   с вами, сэр.      

Американец,   деловитый молодой человек с острыми чертами продолговатого, гладко выбритого   лица, покраснел, услышав такую похвалу.      

— То,   что нам предстоит сейчас, — дело всей моей жизни, мистер Холмс. Если мне   удастся схватить Джорджано…      

— Что?   Джорджано из лиги «Алое кольцо»?      

— О,   у него уже европейская слава? Что ж, в Америке нам все о нем   известно. Мы знаем, что на его совести пятьдесят убийств, но пока что   у нас нет неопровержимых улик, и мы не можем его арестовать.   Я гнался за ним по пятам из Нью-Йорка и неделю слежу за ним   в Лондоне, выжидая случая схватить его за шиворот. Мы с мистером   Грегсоном выследили его — он в этом большом доме, где только один подъезд,   и ему от нас не скрыться. С тех пор, как он там, вышли трое, но,   клянусь, его в их числе не было.      

— Мистер   Холмс говорил о сигналах, — вставил Грегсон. — Я уверен,   ему, как всегда, известны такие подробности, каких мы не знаем.      

Холмс   в коротких словах разъяснил, как мы себе представляем положение дел.   Американец с досадой стиснул руки.      

— Он   узнал, что мы здесь!      

— Почему   вы так думаете?      

— А разве   не ясно? Он скрылся в доме и подает знаки соучастнику —   в Лондоне несколько человек из его банды. Потом, как вы изволили заметить,   когда он сообщал о грозящей опасности, сигналы вдруг оборвались. Что же   это означает, если не то, что он увидел нас из окна или почему-то догадался,   насколько близка опасность, и решил действовать немедля, чтобы ее   избежать? Что вы предлагаете, мистер Холмс?      

— Подняться   наверх и выяснить на месте, что там произошло.      

— Но   у нас нет ордера на его арест.      

— Этот   человек находится в пустой квартире при подозрительных   обстоятельствах, — сказал Грегсон. — Для начала достаточно. Когда мы   посадим его за решетку, Нью-Йорк, наверное, поможет нам удержать его там.   Я беру на себя ответственность за арест.      

Наши   сыщики-профессионалы, может быть, не всегда быстро шевелят мозгами, но   в храбрости им нельзя отказать. Грегсон поднимался по ступенькам, чтобы   арестовать этого матерого преступника, столь же деловито и спокойно, как   если бы шел по парадной лестнице Скотленд-Ярда. Пинкертоновский агент попытался   было обогнать его, но Грегсон весьма решительно оттеснил его назад. Лондонские   опасности — привилегия лондонской полиции.      

Дверь   квартиры слева на четвертом этаже была приоткрыта. Грегсон отворил ее. Внутри   было темно и очень тихо. Я чиркнул спичкой и зажег фонарь   сыщика. Когда огонь разгорелся, все мы ахнули в изумлении. На сосновых   досках голого пола виднелись свежие следы крови. Красные отпечатки сапог вели   в нашу сторону из внутренней комнаты, дверь в которую была закрыта.   Грегсон широко распахнул ее и поднял фонарь, горевший теперь ярким   пламенем, а мы нетерпеливо глядели из-за его спины.      

На полу   посредине пустой комнаты распростерся человек геркулесовского сложения. Черты   его смуглого, гладко выбритого лица были страшно искажены, голова с жутким   венчиком алой крови лежала на светлом паркете в растекшейся кровяной луже.   Колени его были подняты, руки раскинуты, а в могучей коричневой шее   торчала рукоятка ножа. Хоть он и был гигантом, сокрушительный удар,   видимо, свалил его, как мясник валит быка. Возле его правой руки на полу лежал   внушительный обоюдоострый кинжал с роговой рукоятью, а рядом черная   лайковая перчатка.      

       

      

       

— Боже   мой! Ведь это и есть Черный Джорджано! — вскричал американский   сыщик. — На этот раз кто-то нас опередил.      

— А вот   и свеча на окошке, мистер Холмс, — сказал Грегсон. — Но что это   вы делаете?      

Холмс   подошел к окну, зажег свечу и принялся размахивать ею перед оконным   переплетом. Потом вгляделся в темноту, погасил свечу и бросил на пол.      

— Пожалуй,   это нам поможет.      

       

      

       

Он   вернулся к обоим профессионалам, осматривавшим тело,   и в глубокой задумчивости стал рядом.      

— Вы   говорите, что пока ждали внизу, из дома вышли трое, — произнес он   наконец. — Вы разглядели их?      

— Да,   разглядел.      

— Был   ли среди них человек лет тридцати, смуглый, чернобородый, среднего роста?      

— Да,   он прошел мимо меня последним.      

— Думаю,   что это тот, кто вам нужен. Я могу его описать вам, и у нас есть   великолепный отпечаток его ноги. По-моему, этого вам хватит.      

— Не   очень-то много, мистер Холмс, чтобы найти его среди миллионов лондонцев.      

— Возможно.   Потому я и подумал, что нелишне призвать на помощь даму.      

При этих   словах мы все обернулись. В прямоугольнике двери стояла высокая красивая   женщина — таинственная квартирантка миссис Уоррен. Она медленно приблизилась,   ее бледное лицо было полно тревоги, напряженный, испуганный взгляд прикован   к темной фигуре, лежавшей на полу.      

       

      

       

— Вы   убили его! — пробормотала она. — О, Dio mio[8], вы убили его! Потом она   глубоко перевела дыхание и с радостным криком подпрыгнула. Она   кружилась по комнате, хлопала в ладоши, ее карие глаза горели восторгом   и изумлением, с губ срывались тысячи прелестных итальянских возгласов.   Ужасно и удивительно было смотреть на эту женщину, охваченную радостью при   виде такого зрелища. Вдруг она остановилась и вопрошающе взглянула на нас.      

— Но   вы! Ведь вы полиция? Вы убили Джузеппе Джорджано? Правда?      

— Мы   полиция, сударыня.      

Она   вгляделась в темные углы комнаты.      

— А где   же Дженнаро? Дженнаро Лукка, мой муж? Я Эмилия Лукка, мы оба из Нью-Йорка.   Где Дженнаро? Он только что позвал меня из этого окна, и я помчалась   со всех ног.      

— Это   я позвал, — сказал Холмс.      

— Вы!   Но как вы узнали?      

— Ваш   шифр несложен, сударыня. Вы нужны нам здесь. Я был уверен, что стоит мне   подать знак Vieni[9],   и вы обязательно придете. Прекрасная итальянка взглянула на Холмса   с благоговейным страхом.      

— Не   понимаю, откуда вам все это известно, — сказала она. — Джузеппе   Джорджано… как он… — Она замолчала, и вдруг ее лицо осветилось радостью   и гордостью. — Теперь я поняла! Мой Дженнаро! Это сделал мой   прекрасный, чудесный Дженнаро, который охранял меня от всех бед, он убил   чудовище собственной сильной рукой! О Дженнаро, какой ты замечательный!   Есть ли на свете женщина, достойная такого мужчины!      

— Так   вот, миссис Лукка, — сказал прозаичный Грегсон, положив руку на локоть   синьоры так же бесстрастно, как если бы она была хулиганом из   Ноттинг-Хилла. — Пока мне еще не совсем ясно, кто вы такая и зачем вы   здесь, но из того, что вы сказали, мне вполне ясно, что вами заинтересуются в Скотленд-Ярде.      

— Одну   минуту, Грегсон, — вмешался Холмс, — я полагаю, эта леди   и сама не прочь дать нам кое-какие сведения. Вам понятно, сударыня, что   вашего мужа арестуют и будут судить за убийство человека, который лежит   перед нами? Ваши слова могут быть использованы как доказательство его   виновности. Но если вы полагаете, что ваш муж действовал не в преступных   целях и желал бы сам, чтобы о них узнали, то, рассказав нам все, вы   очень ему поможете.      

— Теперь,   когда Джорджано мертв, нам ничего не страшно, — ответила итальянка. —   Это был дьявол, чудовище, и ни один судья в мире не накажет моего   мужа за то, что он убил его.      

— В таком   случае, — сказал Холмс, — я предлагаю запереть дверь, оставив   все, как есть, пойти вместе с этой леди к ней на квартиру   и принять решение после того, как она расскажет нам век историю.      

Через   полчаса мы все четверо сидели в маленькой гостиной синьоры Лукки, слушая   ее удивительный рассказ о зловещих событиях, развязки которых нам довелось   быть свидетелями. Она говорила, по-английски быстро и бегло, однако весьма   неправильно, и для большей ясности я несколько упорядочил ее речь.      

— Родилась   я в Посилипло, неподалеку от Неаполя, — начала она, —   я дочь Аугусто Барелли, который был там главным юристом, а одно время   и депутатом от этого округа. Дженнаро служил у моего отца,   и я влюбилась в него, ибо в него нельзя не влюбиться. Он   был беден и не имел положения в обществе, не имел ничего, кроме   красоты, силы и энергии, и отец не дал согласия на брак. Мы бежали,   поженились в Бари, продали мои драгоценности, а на вырученные деньги   уехали в Америку. Это случилось четыре года назад, и с тех пор   мы жили в Нью-Йорке.      

Сначала   судьба была к нам очень благосклонна. Дженнаро оказал услугу одному   джентльмену-итальянцу — спас его от головорезов в месте, называемом   Бовери, и таким образом приобрел влиятельного друга. Зовут его Тито   Касталотте, он главный компаньон известной фирмы «Касталотте и Замба»,   основного поставщика фруктов в Нью-Йорк. Синьор Замба много болеет,   и все дела фирмы, в которой занято более трехсот человек,   в руках нашего нового друга Касталотте. Он взял моего мужа к себе на   службу, назначил заведующим отделом и проявлял к нему расположение,   как только мог. Синьор Касталотте холост, и, мне кажется, он относился   к Дженнаро, как к родному сыну, а я и мой муж любили   его, словно он был нам отец. Мы сняли и меблировали в Бруклине небольшой   домик, и наше будущее казалось нам обеспеченным, как вдруг появилась   черная туча и вскоре заволокла все небо.      

Как-то   вечером Дженнаро возвратился с работы и привел с собой соотечественника.   Звали его Джорджано, и он тоже был из Посилиппо. Это был человек   колоссального роста, в чем вы сами могли убедиться — вы видели его труп.   У него было не только огромное тело, в нем все было фантастично,   чрезмерно и жутко. Голос его звучал в нашем домике, как гром. Когда   он говорил, там едва хватало места для его громадных размахивающих рук. Мысли,   переживания, страсти — все было преувеличенное, чудовищное. Он говорил, вернее,   орал, с таким жаром, что остальные только сидели и слушали, испуганные   могучим потоком слов. Глаза его сверкали, и он держал вас в своей   власти. Это был человек страшный и удивительный. Слава создателю, что он   мертв!      

Он стал   приходить все чаще и чаще. Но я знала, что Дженнаро, как и я, не   испытывал радости от его посещений. Мой несчастный муж сидел бледный,   равнодушный, слушая бесконечные разглагольствования насчет политики   и социальных проблем, что являлось темой разговоров нашего гостя. Дженнаро   молчал, но я, хорошо его зная, читала на его лице чувство, какого оно не выражало   никогда раньше. Сперва я подумала, что это неприязнь. Потом поняла, что   это нечто большее. То был страх, едва скрываемый, неодолимый страх. В ту   ночь — в ночь, когда я прочитала на его лице ужас, —   я обняла его и умоляла ради любви ко мне, ради всего, что дорого ему,   ничего не утаивать и рассказать мне, почему этот великан так удручает его.      

Муж   рассказал мне, и от его слов сердце мое оледенело. Мой бедный Дженнаро   в дни пылкой, одинокой юности, когда ему казалось, что весь мир против   него, и его сводили с ума несправедливости жизни, вступил   в неаполитанскую лигу «Алое кольцо» — нечто вроде старых карбонариев. Тайны   этой организации, клятвы, которые дают ее члены, ужасны, а выйти из нее,   согласно правилам, невозможно. Мы бежали в Америку, и Дженнаро думал,   что избавился от всего этого навсегда. Представьте себе его ужас, когда однажды   вечером он встретил на улице гиганта Джорджано, того самого человека, который   в Неаполе втянул его в организацию и на юге Италии заработал   себе прозвище «Смерть», ибо руки его по локоть обагрены кровью убитых! Он   приехал в Нью-Йорк, скрываясь от итальянской полиции, и уже успел   создать там отделение этой страшной лиги. Все это Дженнаро рассказал мне   и показал полученную им в тот день бумажку с нарисованным на ней   алым кольцом. Там говорилось, что в такой-то день и час состоится   собрание, на котором он должен присутствовать.      

Это   ничего хорошего не сулило, но худшее ждало нас впереди. С некоторого   времени я стала замечать, что Джорджано, придя к нам — а теперь   он приходил чуть ли не каждый вечер, — обращается только ко мне,   а если и говорит что-нибудь моему мужу, то не спускает с меня   страшного, неистового взгляда своих блестящих глаз. Однажды его тайна   обнаружилась. Я пробудила в нем то, что он называл любовью, —   любовь чудовища, дикаря. Дженнаро еще не было дома, когда он пришел. Он   придвинулся ко мне, схватил своими огромными ручищами, сжал в медвежьем   объятии и, осыпая поцелуями, умолял уйти с ним. Я отбивалась,   отчаянно крича, тут вошел Дженнаро и бросился на него. Джорджано ударил   мужа так сильно, что тот упал, потеряв сознание, а сам бежал из дома, куда   вход ему был закрыт навсегда. С того вечера он стал нашим смертельным   врагом.      

Через   несколько дней состоялось собрание. По лицу Дженнаро, когда он возвратился,   я поняла, что случилось нечто ужасное. Такой беды нельзя было себе   представить. Общество добывает средства, шантажируя богатых итальянцев   и угрожая им насилием, если они откажутся дать деньги. На этот раз они наметили   своей жертвой Касталотте, нашего друга и благодетеля. Он не испугался   угроз, а записки бандитов передал полиции. И вот решили учинить над   ним такую расправу, которая отбила бы у других охоту противиться. На   собрании постановили взорвать динамитом его дом с ним вместе. Бросили   жребий, кому выполнять это чудовищное дело. Опуская руку в мешок, Дженнаро   увидел улыбку на жестоком лице своего врага. Конечно, все было как-то   подстроено, потому что на ладони мужа оказался роковой кружок с алым   кольцом — приказ совершить убийство. Он должен был лишить жизни самого близкого   друга, — за неповиновение товарищи наказали бы его и меня тоже.   Дьявольская лига мстила отступникам или тем, кого боялась, наказывая не только   их самих, но и близких им людей, и этот ужас навис над головой моего   несчастного Дженнаро и сводил его с ума.      

Всю ночь   мы сидели, обнявшись, подбадривая друг друга перед лицом ожидающих нас бед.   Взрыв назначили на следующий вечер. В полдень мы с мужем были уже на   пути в Лондон и, конечно, предупредили нашего благодетеля об опасности   и сообщили полиции все сведения, необходимые для охраны его жизни.      

Остальное,   джентльмены, вам известно. Мы не сомневались, что нам не уйти от своих врагов,   как нельзя уйти от собственной тени. У Джорджано были и личные   причины для мести, но мы знали также, какой это неумолимый, коварный   и упорный человек. В Италии и в Америке без конца толкуют   о его страшном могуществе. А сейчас уж он, конечно, использовал бы   свои возможности. Благодаря тому, что мы опередили врагов, у нас оказалось   несколько спокойных дней, и мой любимый обеспечил мне убежище, где   я могла укрыться от опасности. Сам он хотел иметь свободу действий, чтобы   снестись с итальянской и американской полицией. Я не имею   представления, где он живет и как. Я узнавала о нем только из   заметок в газете. Однажды, выглянув в окно, я увидела двух итальянцев,   наблюдавших за домом, и поняла, что каким-то образом Джорджано обнаружил   наше пристанище. Наконец Дженнаро сообщил мне через газету, что будет   сигнализировать из определенного окна, но сигналы говорили только   о необходимости остерегаться и внезапно прервались. Теперь мне ясно:   муж знал, что Джорджано напал на его след, и, слава Богу, подготовился   к встрече с ним. А теперь, джентльмены, скажите: совершили мы   такое, что карается законом, и есть ли на свете суд, который вынес бы   обвинительный приговор Дженнаро за то, что он сделал?      

— Что   же, мистер Грегсон, — сказал американец, посмотрев на английского   агента, — не знаю, какова ваша британская точка зрения, но   в Нью-Йорке, я полагаю, подавляющее большинство выразит благодарность   мужу этой дамы.      

— Ей   придется поехать со мною к начальнику, — ответил Грегсон — Если ее   слова подтвердятся, не думаю, что ей или ее мужу что-нибудь грозит. Но, чего   я не способен уразуметь, так это каким образом в этом деле оказались   замешаны вы, мистер Холмс.      

— Образование,   Грегсон, образование! Все еще обучаюсь в университете. Кстати, сейчас еще   нет восьми часов, а в Ковент-Гардене идет опера Вагнера. Если   поторопиться, мы можем поспеть ко второму действию.[10]      

       

      

       

       

 Чертежи   Брюса-Партингтона      

       

В   предпоследнюю неделю ноября 1895 года на Лондон спустился такой густой желтый   туман, что с понедельника до четверга из окон нашей квартиры на   Бейкер-стрит невозможно было различить силуэты зданий на противоположной   стороне. В первый день Холмс приводил в порядок свой толстенный справочник,   снабжая его перекрестными ссылками и указателем. Второй и третий день   были им посвящены музыке средневековья — предмету, в недавнее время   ставшему его коньком. Но когда на четвертый день мы после завтрака, отодвинув   стулья, встали из-за стола и увидели, что за окном плывет все та же   непроглядная, бурая мгла, маслянистыми каплями оседающая на стеклах, нетерпеливая   и деятельная натура моего друга решительно отказалась влачить дольше столь   унылое существование. Досадуя на бездействие, с трудом подавляя свою   энергию, он расхаживал по комнате, кусал ногти и постукивал пальцами по   мебели, попадавшейся на пути.      

— Есть   в газетах что-либо достойное внимания? — спросил он меня.      

Я знал,   что под «достойным внимания» Холмс имеет в виду происшествия в мире   преступлений. В газетах были сообщения о революции,   о возможности войны, о предстоящей смене правительства, но все это   находилось вне сферы интересов моего компаньона. Никаких сенсаций уголовного   характера я не обнаружил — ничего, кроме обычных, незначительных нарушений   законности. Холмс издал стон и возобновил свои беспокойные блуждания.      

— Лондонский   преступник — бездарный тупица, — сказал он ворчливо, словно охотник, упустивший   добычу. — Гляньте-ка в окно, Уотсон. Видите, как вдруг возникают   и снова тонут в клубах тумана смутные фигуры? В такой день вор   или убийца может невидимкой рыскать по городу, как тигр в джунглях,   готовясь к прыжку. И только тогда… И даже тогда его увидит лишь   сама жертва.      

— Зарегистрировано   множество мелких краж, — заметил я.      

Холмс   презрительно фыркнул.      

— На   такой величественной, мрачной сцене надлежит разыгрываться более глубоким драмам, —   сказал он. — Счастье для лондонцев, что я не преступник.      

— Еще   бы! — сказал я с чувством.      

— Вообразите,   что я — любой из полусотни тех, что имеют достаточно оснований покушаться   на мою жизнь. Как вы думаете, долго бы я оставался в живых, ускользая   от собственного преследования? Неожиданный звонок, приглашение встретиться —   и все кончено. Хорошо, что не бывает туманных дней в южных странах,   где убивают, не задумываясь… Ого! Наконец-то нечто такое, что, быть может,   нарушит нестерпимое однообразие нашей жизни.      

Это   вошла горничная с телеграммой. Холмс вскрыл телеграфный бланк   и расхохотался.      

— Нет,   вы только послушайте. К нам жалует Майкрофт, мой брат!      

— И что   же тут особенного?      

— Что   особенного? Это все равно, как если бы трамвай вдруг свернул с рельсов   и покатил по проселочной дороге. Майкрофт движется по замкнутому кругу:   квартира на Пэл-Мэл, клуб «Диоген» Уайтхолл — вот его неизменный маршрут. Сюда он   заходил всей один раз. Какая катастрофа заставила его сойти с рельсов?      

— Он   не дает объяснений?      

Холмс   протянул мне телеграмму. Я прочел:      

       

«Необходимо   повидаться поводу Кадогена Уэста. Прибуду немедленно.      

Майкрофт».      

       

— Кадоген   Уэст? Я где-то слышал это имя.      

— Мне   оно ничего не говорит. Но чтобы Майкрофт вдруг выкинул такой номер… Непостижимо!   Легче планете покинуть свою орбиту. Между прочим, вам известно, кто такой   Майкрофт?      

Мне   смутно помнилось, что Холмс рассказывал что-то о своем брате в ту   пору, когда мы расследовали «Случай с переводчиком».      

— Вы,   кажется, говорили, что он занимает какой-то небольшой правительственный пост.      

Холмс   коротко рассмеялся.      

— В то   время я знал вас недостаточно близко. Приходится держать язык за зубами,   когда речь заходит о делах государственного масштаба. Да, верно. Он   состоит на службе у британского правительства. И так же верно то, что   подчас он и есть само британское правительство.      

— Но,   Холмс, помилуйте…      

— Я ожидал,   что вы удивитесь. Майкрофт получает четыреста пятьдесят фунтов в год,   занимает подчиненное положение, не обладает ни малейшим честолюбием,   отказывается от титулов и званий, и, однако, это самый незаменимый человек   во всей Англии.      

— Но   каким образом?      

— Видите   ли, у него совершенно особое амплуа, и создал его себе он сам.   Никогда доселе не было и никогда не будет подобной должности. У него   великолепный, как нельзя более четко работающий мозг, наделенный величайшей,   неслыханной способностью хранить в себе несметное количество фактов. Ту колоссальную   энергию, какую я направил на раскрытие преступлений, он поставил на службу   государству. Ему вручают заключения всех департаментов, он тот центр, та   расчетная палата, где подводится общий баланс. Остальные являются специалистами   в той или иной области, его специальность — знать все. Предположим,   какому-то министру требуются некоторые сведения касательно военного флота,   Индии, Канады и проблемы биметаллизма. Запрашивая поочередно соответствующие   департаменты, он может получить все необходимые факты, но только Майкрофт способен   тут же дать им правильное освещение и установить их взаимосвязь. Сперва   его расценивали как определенного рода удобство, кратчайший путь к цели. Постепенно   он сделал себя центральной фигурой. В его мощном мозгу все разложено по   полочкам и может быть предъявлено в любой момент. Не раз одно его   слово решало вопрос государственной политики — он живет в ней, все его   мысли тем только и поглощены. И лишь когда я иной раз обращаюсь   к нему за советом, он снисходит до того, чтобы помочь мне разобраться   в какой-либо из моих проблем, почитая это для себя гимнастикой ума. Но что   заставило сегодня Юпитера спуститься с Олимпа? Кто такой Кадоген Уэст,   и какое отношение имеет он к Майкрофту?      

— Вспомнил! —   воскликнул я и принялся рыться в ворохе газет, валявшихся на   диване. — Ну да, конечно, вот он! Кадоген Уэст — это тот молодой человек,   которого во вторник утром нашли мертвым на линии метрополитена.      

Холмс   выпрямился в кресле, весь обратившись в слух: рука его, державшая   трубку, так и застыла в воздухе, не добравшись до рта.      

— Тут,   должно быть, произошло что-то очень серьезное, Уотсон. Смерть человека,   заставившая моего брата изменить своим привычкам, не может быть заурядной. Но   какое отношение имеет к ней Майкрофт, черт возьми? Случай, насколько мне   помнится, совершенно банальный. Молодой человек, очевидно, выпал из вагона   и разбился насмерть. Ни признаков ограбления, ни особых оснований   подозревать насилие — так ведь, кажется?      

— Дознание   обнаружило много новых фактов, — ответил я.      

— Случай,   если присмотреться к нему ближе, напротив, чрезвычайно странный.      

— Судя   по действию, какое он оказал на моего брата, это, вероятно, и в самом   деле что-то из ряда вон выходящее. — Он поудобнее уселся   в кресле. — Ну-ка, Уотсон, выкладывайте факты.      

— Полное   имя молодого человека — Артур Кадоген Уэст. Двадцати семи лет от роду, холост,   младший клерк в конторе Арсенала в Вулидже.      

— На   государственной службе? Вот и звено, связывающее его с Майкрофтом!      

— В понедельник   вечером он неожиданно уехал из Вулиджа. Последней его видела мисс Вайолет Уэстбери,   его невеста: в тот вечер в половине восьмого он внезапно оставил ее   прямо на улице, в тумане. Ссоры между ними не было, и девушка ничем   не может объяснить его поведение. Следующее известие о нем принес дорожный   рабочий Мэйсон, обнаруживший его труп неподалеку от станций метрополитена   Олдгет.      

— Когда?      

— Во   вторник в шесть часов утра. Тело лежало почти у самой остановки, как   раз там, где рельсы выходят из тоннеля, слева от них, если смотреть   с запада на восток, и несколько в стороне. Череп оказался расколотым,   вероятно, во время падения из вагона. Собственно, ничего другого и нельзя   предположить, ведь труп мог попасть в тоннель только таким образом. Его не   могли притащить с какой-либо из соседних улиц: было бы совершенно   невозможно пронести его мимо контролеров. Следовательно, эта сторона дела не   вызывает сомнений.      

— Превосходно.   Да, случай отменно прост. Человек, живой или мертвый, упал или был сброшен   с поезда. Пока все ясно. Продолжайте.      

— На   линии, где нашли Кадогена Уэста, идет движение с запада на восток. Здесь   ходят и поезда метро и загородные поезда, выходящие из Уилсдена   и других пунктов. Можно с уверенностью утверждать, что молодой   человек ехал ночным поездом, но где именно он сел, выяснить не удалось.      

— Разве   нельзя было узнать по его билету?      

— Билета   у него не нашли.      

— Вот   как! Позвольте, но это очень странно! Я по собственному опыту знаю, что   пройти на платформу метро, не предъявив билета, невозможно. Значит, надо   предположить, что билет у молодого человека имелся, но кто-то его взял,   быть может, для того, чтобы скрыть место посадки. А не обронил ли он билет   в вагоне? Тоже вполне вероятно. Но самый факт отсутствия билета чрезвычайно   любопытен. Убийство с целью ограбления исключается?      

— По-видимому.   В газетах дана опись всего, что обнаружили в карманах Кадогена Уэста.   В кошельке у него было два фунта и пятнадцать шиллингов.   А также чековая книжка Вулиджского отделения одного крупного банка — по   ней и установили личность погибшего. Еще при нем нашли два билета   в бенуар театра в Вулидже на тот самый понедельник. И небольшую   пачку каких-то документов технического характера.      

Холмс   воскликнул удовлетворенно:      

— Ну,   наконец-то! Теперь все понятно. Британское правительство — Вулидж — технические   документы — брат Майкрофт. Все звенья цепи налицо. Но вот, если не ошибаюсь,   и сам Майкрофт, он нам пояснит остальное.      

       

      

       

Через   минуту мы увидели рослую, представительную фигуру Майкрофта Холмса. Дородный,   даже грузный, он казался воплощением огромной потенциальной физической силы, но   над этим массивным телом возвышалась голова с таким великолепным лбом   мыслителя, с такими проницательными, глубоко посаженными глазами цвета   стали, с таким твердо очерченным ртом и такой тонкой игрой выражения   лица, что вы тут же забывали о неуклюжем теле и отчетливо ощущали   только доминирующий над ним мощный интеллект.      

Следом   за Майкрофтом Холмсом показалась сухопарая, аскетическая фигура нашего старого   приятеля Лестрейда, сыщика из Скотленд-Ярда. Озабоченное выражение их лиц ясно   говорило, что разговор предстоит серьезный. Сыщик молча пожал нам руки.   Майкрофт Холмс стянул с себя пальто и опустился в кресло.      

— Очень   неприятная история, Шерлок, — сказал он. — Терпеть не могу ломать   свои привычки, но власти предержащие и слышать не пожелали о моем   отказе. При том конфликте, какой в настоящее время наблюдается   в Сиаме, мое отсутствие в министерстве крайне нежелательно. Но   положение напряженное, прямо-таки критическое. Никогда еще не видел   премьер-министра до такой степени расстроенным. А в адмиралтействе   все гудит, как в опрокинутом улье. Ты ознакомился с делом?      

— Именно   этим мы сейчас и занимались. Какие у Кадогена Уэста нашли документы?      

— А,   в них-то все и дело. По счастью, главное не вышло наружу, не то   пресса подняла бы шум на весь мир. Бумаги, которые этот несчастный молодой   человек держал у себя в кармане, — чертежи подводной лодки   конструкции Брюса-Партингтона.      

Произнесено   это было столь торжественно, что мы сразу поняли, какое значение придавал   Майкрофт случившемуся. Мы с моим другом ждали, что он скажет дальше.      

— Вы,   конечно, знаете о лодке Брюса-Партингтона? Я думал, всем о ней   известно.      

— Только   понаслышке.      

— Трудно   переоценить ее военное значение. Из всех государственных тайн эта охранялась особенно   ревностно. Можете поверить мне на слово: в радиусе действия лодки   Брюса-Партингтона невозможно никакое нападение с моря. За право монополии   на это изобретение два года тому назад была выплачена громадная сумма. Делалось   все, чтобы сохранить его в тайне. Чертежи чрезвычайно сложны, включают   в себя около тридцати отдельных патентов, из которых каждый является существенно   необходимым для конструкции в целом. Хранятся они в надежном сейфе   секретного отдела — в помещении, смежном с Арсеналом. На дверях   и окнах запоры, гарантирующие от грабителей. Выносить документы не разрешалось   ни под каким видом. Пожелай главный конструктор флота свериться по ним, даже   ему пришлось бы самому ехать в Вулидж. И вдруг мы находим их   в кармане мертвого мелкого чиновника, в центре города!   С политической точки зрения это просто ужасно.      

— Но   ведь вы получили чертежи обратно!      

— Да   нет же! В том-то и дело, что нет. Из сейфа похищены все десять   чертежей, а в кармане у Кадогена Уэста их оказалось только семь.   Три остальных, самые важные, исчезли — украдены, пропали. Шерлок, брось все,   забудь на время свои пустяковые полицейские ребусы. Ты должен разрешить   проблему, имеющую колоссальное международное, значение. С какой целью Уэст   взял документы? При каких обстоятельствах он умер? Как попал труп туда, где он   был найден? Где три недостающих чертежа? Как исправить содеянное зло? Найди   ответы на эти вопросы, и ты окажешь родине немаловажную услугу.      

— Почему   бы тебе самому не заняться расследованием? Твои способности к анализу не   хуже моих.      

— Возможно,   Шерлок, но ведь тут понадобится выяснять множество подробностей. Дай мне эти подробности,   и я, не вставая с кресла, вручу тебе точное заключение эксперта. Но   бегать туда и сюда, допрашивать железнодорожных служащих, лежать на   животе, глядя в лупу, — нет, уволь, это не по мне. Ты и только   ты в состоянии раскрыть это преступление. И если у тебя есть   желание увидеть свое имя в очередном списке награжденных…      

Мой друг   улыбнулся и покачал головой.      

— Я веду   игру ради удовольствия, — сказал он. — Но дело действительно не   лишено интереса, я не прочь за него взяться. Дай мне, пожалуйста, еще факты.      

— Я записал   вкратце все основное. И добавил несколько адресов — могут тебе   пригодиться. Официально ответственным за документы является известный   правительственный эксперт сэр Джеймс Уолтер, его награды, титулы и звания   занимают в справочном словаре две строки. Он поседел на государственной   службе, это настоящий английский дворянин, почетный гость в самых высокопоставленных   домах, и, главное, патриотизм его не вызывает сомнений. Он один из двоих, имеющих   ключ от сейфа. Могу еще сообщить, что в понедельник в течение всего   служебного дня документы, безусловно, были на месте, и сэр Джеймс Уолтер   уехал в Лондон около трех часов, взяв ключ от сейфа с собой. Весь тот   вечер он провел в доме адмирала Синклера на Баркли-сквер.      

— Это   проверено?      

— Да.   Его брат, полковник Валентайн Уолтер, показал, что сэр Джеймс действительно   уехал из Вулиджа, и адмирал Синклер подтвердил, что вечер понедельника он   пробыл у него. Таким образом, сэр Джеймс Уолтер в случившемся   непосредственной роли не играет.      

— У кого   хранится второй ключ?      

— У старшего   клерка конторы техника Сиднея Джонсона. Ему сорок лет, женат, пятеро детей. Человек   молчаливый, суровый. Отзывы по службе отличные. Коллеги не слишком его жалуют,   но работник он превосходный. Согласно показаниям Джонсона, засвидетельствованным   только его женой, в понедельник после службы он весь вечер был дома,   и ключ все время оставался у него на обычном месте, на цепочке от   часов.      

— Расскажи   нам о Кадогене Уэсте.      

— Служил   у нас десять лет, работал безупречно. У него репутация горячей   головы, человека несдержанного, но прямого и честного. Ничего плохого мы   о нем сказать не можем. Он числился младшим клерком, был под началом   у Сиднея Джонсона. По долгу службы он ежедневно имел дело с этими   чертежами. Кроме него, никто не имел права брать их в руки.      

— Кто   в последний раз запирал сейф?      

— Сидней   Джонсон.      

— Ну,   а кто взял документы, известно. Они найдены в кармане у младшего   клерка Кадогена Уэста. Относительно этого и раздумывать больше нечего, все   ясно.      

— Только   на первый взгляд, Шерлок. На самом деле многое остается непонятным. Прежде всего   зачем он их взял?      

— Я полагаю,   они представляют собой немалую ценность?      

— Он   мог легко получить за них несколько тысяч.      

— Ты   можешь предположить иной мотив, кроме намерения продать эти бумаги?      

— Нет.      

— В таком   случае примем это в качестве рабочей гипотезы. Итак, чертежи взял молодой   Кадоген Уэст. Проделать это он мог только с помощью поддельного ключа.      

— Нескольких   поддельных ключей. Ведь ему надо было сперва войти в здание, затем   в комнату.      

— Следовательно,   у него имелось несколько поддельных ключей. Он повез документы   в Лондон, чтобы продать военную тайну, и, несомненно, рассчитывал вернуть   оригиналы до того, как их хватятся. Приехав в Лондон с этой целью,   изменник нашел там свой конец.      

— Но   как это случилось?      

— На   обратном пути в Вулидж был убит и выброшен из вагона.      

— Олдгет,   где было найдено тело, намного дальше станции Лондонский мост, где он должен   был бы сойти, если бы действительно ехал в Вулидж.      

— Можно   представить себе сколько угодно обстоятельств, заставивших его проехать мимо   своей станции. Ну, например, он вел с кем-то разговор, закончившийся   бурной ссорой и убийством изменника. Может быть, и так: Кадоген Уэст   хотел выйти из вагона, упал на рельсы и разбился, а тот, другой,   закрыл за ним дверь. В таком густом тумане никто ничего не мог увидеть.      

— За   неимением лучших будем пока довольствоваться этими гипотезами. Но, обрати   внимание, Шерлок, сколько остается неясного. Допустим, Кадоген Уэст задумал   переправить бумаги в Лондон. Естественно далее предположить, что   у него там была назначена встреча с иностранным агентом, а для   этого ему было бы необходимо высвободить себе вечер. Вместо этого он берет два   билета в театр, отправляется туда с невестой и на полдороге   внезапно исчезает.      

— Для   отвода глаз, — сказал Лестрейд, уже давно выказывавший признаки   нетерпения.      

— Прием   весьма оригинальный. Это возражение первое. Теперь второе возражение. Предположим,   Уэст прибыл в Лондон и встретился с агентом. До наступления утра   ему надо было во что бы то ни стало успеть положить документы на место. Взял он   десять чертежей. При нем нашли только семь. Что случилось с остальными   тремя? Вряд ли он расстался бы с ними добровольно. И, далее, где деньги,   полученные за раскрытие военной тайны? Логично было бы ожидать, что в кармане   у него найдут крупную сумму.      

— По-моему,   тут все абсолютно ясно, — сказал Лестрейд.      

— Я отлично   понимаю, как все произошло. Уэст выкрал чертежи, чтобы продать их. Встретился   в Лондоне с агентом. Не сошлись в цене. Уэст отправляется домой,   агент за ним. В вагоне агент его приканчивает, забирает самые ценные из   документов, выталкивает труп из вагона. Все сходится, как, по-вашему?      

— Почему   при нем не оказалось билета?      

— По   билету можно было бы догадаться, какая из станций ближе всего   к местонахождению агента. Поэтому он и вытащил билет из кармана   убитого.      

— Браво,   Лестрейд, браво, — сказал Холмс. — В ваших рассуждениях есть   логика. Но если так, розыски можно прекратить. С одной стороны, изменник   мертв, с другой стороны, чертежи подводной лодки Брюса-Партингтона,   вероятно, уже на континенте. Что же нам остается?      

— Действовать,   Шерлок, действовать! — воскликнул Майкрофт, вскакивая   с кресла. — Интуиция подсказывает мне, что тут кроется нечто другое.   Напряги свои мыслительные способности, Шерлок. Посети место преступления,   повидай людей, замешанных в деле, — все переверни вверх дном! Еще   никогда не выпадало тебе случая оказать родине столь большую услугу.      

— Ну   что же, — сказал Холмс, пожав плечами. — Пойдемте, Уотсон. И вы,   Лестрейд, не откажите в любезности на часок-другой разделить наше   общество. Мы начнем со станции Олдгет. Всего хорошего, Майкрофт. Думаю,   к вечеру ты уже получишь от нас сообщение о ходе дела, но, предупреждаю   заранее, многого не жди.      

Час   спустя мы втроем — Холмс, Лестрейд и я — стояли с метро как раз   там, где поезд, приближаясь к остановке, выходит из тоннеля.   Сопровождавший нас краснолицый и весьма услужливый старый джентльмен   представлял в своем лице железнодорожную компанию.      

— Тело   молодого человека лежало вот здесь, — сказал он нам, указывая на место   футах в трех от рельсов. — Сверху он ниоткуда упасть не мог — видите,   всюду глухие стены. Значит, свалился с поезда, и, по всем данным, именно   с того, который проходил здесь в понедельник около полуночи.      

— В вагонах   не обнаружено никаких следов борьбы; насилия?      

— Никаких.   И билета тоже не нашли.      

— И никто   не заметил ни в одном из вагонов открытой двери?      

— Нет.      

— Сегодня   утром мы получили кое-какие новые данные, — сказал Лестрейд. —   Пассажир поезда метро, проезжавший мимо станции Олдгет в понедельник   ночью, приблизительно в 11.40, показал, что перед самой остановкой ему   почудилось, будто на пути упало что-то тяжелое. Но из-за густого тумана он ничего   не разглядел. Тогда он об этом не заявил. Но что это с мистером Холмсом?      

Глаза   моего друга были прикованы к тому месту, где рельсы, изгибаясь, выползают   из тоннеля. Станция Олдгет — узловая, и потому здесь много стрелок. На   них-то и был устремлен острый, ищущий взгляд Холмса, и на его   вдумчивом, подвижном лице я заметил так хорошо знакомое мне выражение:   плотно сжатые губы, трепещущие ноздри, сведенные в одну линию тяжелые   густые брови.      

       

      

       

— Стрелки…   — бормотал он. — Стрелки…      

— Стрелки?   Что вы хотите сказать?      

— На   этой дороге стрелок, я полагаю, не так уж много?      

— Совсем   мало.      

— Стрелки   и поворот… Нет, клянусь… Если бы это действительно было так…      

— Да   что такое, мистер. Холмс? Вам пришла в голову какая-то идея?      

— Пока   только догадки, намеки, не более. Но дело, безусловно, приобретает все больший   интерес. Поразительно, поразительно… А впрочем, почему бы и нет?..   Я нигде не заметил следов крови.      

— Их   почти и не было.      

— Но   ведь, кажется, рана на голове была очень большая?      

— Череп   раскроен, но внешние повреждения незначительны.      

— Все-таки   странно — не могло же вовсе обойтись без кровотечения! Скажите, нельзя ли мне   обследовать поезд, в котором ехал пассажир, слышавший падение чего-то   тяжелого?      

— Боюсь,   что нет, мистер Холмс. Тот поезд давно расформирован, вагоны попали   в новые составы.      

— Могу   заверить вас, мистер Холмс, что все до единого вагоны были тщательно   осмотрены, — вставил Лестрейд. — Я проследил за этим самолично.      

К явным   недостаткам моего друга следует отнести его нетерпимость в отношении   людей, не обладающих интеллектом столь же подвижным и гибким, как его   собственный.      

— Надо   полагать, — сказал он и отвернулся. — Но я, между прочим,   собирался осматривать не вагоны. Уотсон, дольше нам здесь оставаться незачем,   все, что было нужно, уже сделано. Мы не будем вас более задерживать, мистер   Лестрейд. Теперь наш путь лежит в Вулидж.      

На   станции Лондонский мост Холмс составил телеграмму и, прежде чем отправить,   показал ее мне. Текст гласил:      

       

«В   темноте забрезжил свет, но он может померкнуть. Прошу к нашему возвращению   прислать с нарочным на Бейкер-стрит полный список иностранных шпионов   и международных агентов, в настоящее время находящихся в Англии,   с подробными их адресами.      

Шерлок».      

       

— Это   может нам пригодиться, — заметил Холмс, когда мы сели в поезд,   направляющийся в Вулидж. — Мы должны быть признательны Майкрофту — он   привлек нас к расследованию дела, которое обещает быть на редкость   интересным.      

Его   живое, умное лицо все еще хранило выражение сосредоточенного внимания   и напряженной энергии, и я понял, что какой-то новый   красноречивый факт заставил его мозг работать особенно интенсивно. Представьте   себе гончую, когда она лежит на псарне, развалясь, опустив уши и хвост,   и затем ее же, бегущую по горячему следу, — точно такая перемена   произошла с Холмсом. Теперь я видел перед собой совсем другого   человека. Как не похож он был на ту вялую, развинченную фигуру в халате   мышиного цвета, всего несколько часов назад бесцельно шагавшую по комнате,   в плену у тумана!      

— Увлекательный   материал, широкое поле действия, — сказал он. — Я проявил   тупость, не сообразив сразу, какие тут открываются возможности.      

— А мне   и теперь еще ничего не ясно.      

— Конец   не ясен и мне, но у меня есть одна догадка, она может продвинуть нас   далеко вперед. Я уверен, что Кадоген Уэст был убит где-то в другом   месте, и тело его находилось не внутри, а на крыше вагона.      

— На   крыше?!      

— Невероятно,   правда? Но давайте проанализируем факты. Можно ли считать простой случайностью   то обстоятельство, что труп найден именно там, где поезд подбрасывает   и раскачивает, когда он проходит через стрелку? Не тут ли должен упасть   предмет, лежащий на крыше вагона? На предметы, находящиеся внутри вагона,   стрелка никакого действия не окажет. Либо тело действительно упало сверху, либо   это какое-то необыкновенное совпадение. Теперь обратите внимание на отсутствие   следов крови. Конечно, их и не могло оказаться на путях, если убийство   совершено в ином месте. Каждый из этих фактов подтверждает мою догадку,   а взятые вместе, они уже являются совокупностью улик.      

— А еще   билет-то! — воскликнул я.      

— Совершенно   верно. Мы не могли это объяснить. Моя гипотеза дает объяснение. Все сходится.      

— Допустим,   так. И все же мы по-прежнему далеки от раскрытия таинственных   обстоятельств смерти Уэста. Я бы сказал, дело не стало проще, оно еще   более запутывается.      

— Возможно, —   проговорил Холмс задумчиво, — возможно…      

Он умолк   и сидел, погруженный в свои мысли, до момента, когда поезд подполз   наконец к станции Вулидж. Мы сели в кэб, и Холмс извлек из   кармана оставленный ему Майкрофтом листок.      

— Нам   предстоит нанести ряд визитов, — сказал он. — Первым нашего внимания   требует, я полагаю, сэр Джеймс Уолтер.      

Дом   этого известного государственного деятеля оказался роскошной виллой — зеленые   газоны перед ним тянулись до самой Темзы. Туман начал рассеиваться, сквозь него   пробивался слабый, жидкий свет. На наш звонок вышел дворецкий.      

— Сэр   Джеймс? — переспросил он, и лицо его приняло строго торжественное   выражение. — Сэр Джеймс скончался сегодня утром, сэр.      

— Боже   ты мой! — воскликнул Холмс в изумлении. — Как, отчего он умер?      

— Быть   может, сэр, вы соблаговолите войти в дом и повидаете его брата,   полковника Валентайна?      

— Да,   вы правы, так мы и сделаем.      

Нас   провели в слабо освещенную гостиную, и минуту спустя туда вошел очень   высокий, красивый мужчина лет пятидесяти, с белокурой бородой — младший   брат покойного сэра Джеймса. Смятение в глазах, щеки, мокрые от слез, волосы   в беспорядке — все говорило о том, какой удар обрушился на семью.   Рассказывая, как это случилось, полковник с трудом выговаривал слова.      

— Все   из-за этого ужасного скандала, — сказал он. — Мой брат был человеком   высокой чести, он не мог пережить такого позора. Это его потрясло. Он всегда   гордился безупречным порядком в своем департаменте, и вдруг такой   удар…      

— Мы   надеялись получить от него некоторые пояснения, которые могли бы содействовать   раскрытию дела.      

— Уверяю   вас, то, что произошло, для него было так же непостижимо, как для вас   и для всех прочих. Он уже заявил полиции обо всем, что было ему известно.   Разумеется, он не сомневался в виновности Кадогена Уэста. Но все остальное   — полная тайна.      

— А лично   вы не могли бы еще что-либо добавить?      

— Я знаю   только то, что слышал от других и прочел в газетах. Я бы не   хотел показаться нелюбезным, мистер Холмс, но вы должны понять, мы сейчас   в большом горе, и я вынужден просить вас поскорее закончить   разговор.      

— Вот   действительно неожиданный поворот событий, — сказал мой друг, когда мы   снова сели в кэб. Бедный старик. Как же он умер — естественной смертью или   покончил с собой? Если это самоубийство, не вызвано ли оно терзаниями   совести за невыполненный перед родиной долг? Но этот вопрос мы отложим на   будущее. А теперь займемся Кадогеном Уэстом.      

Осиротелая   мать жила на окраине в маленьком доме, где царил образцовый порядок.   Старушка была совершенно убита горем и не могла ничем нам помочь, но рядом   с ней оказалась молодая девушка с очень бледным лицом — она   представилась нам как мисс Вайолет Уэстбери, невеста покойного   и последняя, кто видел его в тот роковой вечер.      

— Я ничего   не понимаю, мистер Холмс, — сказала она. — С тех пор, как стало   известно о несчастье, я не сомкнула глаз, день и ночь   я думаю, думаю, доискиваюсь правды. Артур был человеком благородным,   прямодушным, преданным своему делу, истинным патриотом. Он скорее отрубил бы   себе правую руку, чем продал доверенную ему государственную тайну. Для всех,   кто его знал, сама эта мысль недопустима, нелепа.      

— Но,   факты, мисс Уэстбери…      

— Да,   да. Я не могу их объяснить, признаюсь.      

— Не   было ли у него денежных затруднений?      

— Нет.   Потребности у него были очень скромные, а жалованье он получал   большое. У него имелись сбережения, несколько сотен фунтов, и на   Новый год мы собирались обвенчаться.      

— Вы   не замечали, чтоб он был взволнован, нервничал? Прошу вас, мисс Уэстбери,   будьте с нами абсолютно откровенны.      

Быстрый   глаз моего друга уловил какую-то перемену в девушке — она колебалась,   покраснела.      

— Да,   мне казалось, его что-то тревожит.      

— И давно   это началось?      

— С неделю   назад. Он иногда задумывался, вид у него становился озабоченным. Однажды   я стала допытываться, спросила, не случилось ли чего. Он признался, что   обеспокоен и что это касается служебных дел. «Создалось такое положение,   что даже тебе не могу о том рассказать», — ответил он мне. Больше   я ничего не могла добиться.      

Лицо   Холмса приняло очень серьезное выражение.      

— Продолжайте,   мисс Уэстбери. Даже если на первый взгляд ваши показания не в его пользу,   говорите только правду, — никогда не знаешь наперед, куда это может   привести.      

— Поверьте,   мне больше нечего сказать. Раза два я думала, что он уже готов поделиться   ею мной своими заботами. Как-то вечером разговор зашел о том, какое   необычайно важное значение имеют хранящиеся в сейфе документы, и, помню,   он добавил, что, конечно, иностранные шпионы дорого дали бы за эту военную   тайну.      

Выражение   лица Холмса стало еще серьезнее.      

— И больше   он ничего не сказал?      

— Заметил   только, что мы несколько небрежны с хранением военных документов, что изменнику   не составило бы труда до них добраться.      

— Он   начал заговаривать на такие темы только недавно?      

— Да,   лишь в последние дни.      

— Расскажите,   что произошло в тот вечер.      

— Мы   собрались идти в театр. Стоял такой густой туман, что нанимать кэб было   бессмысленно. Мы пошли пешком. Дорога наша проходила недалеко от Арсенала.   Вдруг Артур бросился от меня в сторону и скрылся в тумане.      

— Не   сказав ни слова?      

— Только   крикнул что-то, и все. Я стояла, ждала, но он не появился. Тогда   я вернулась домой. На следующее утро из департамента пришли сюда   справляться о нем. Около двенадцати часов до нас дошли ужасные вести.   Мистер Холмс, заклинаю вас: если это в ваших силах, спасите его честное   имя. Он им так дорожил!      

Холмс   печально покачал головой.      

— Ну,   Уотсон, нам пора двигаться дальше, — сказал он. — Теперь отправимся   к месту, откуда были похищены документы.      

— С самого   начала против молодого человека было много улик. После допросов их стало еще   больше, — заметил он, когда кэб тронулся. — Предстоящая женитьба —   достаточный мотив для преступления. Кадогену Уэсту, естественно, требовались   деньги. Мысль о похищении чертежей в голову ему приходила, раз он   заводил о том разговор с невестой. И чуть не сделал ее   сообщницей, уже хотел было поделиться с ней своим планом. Скверная   история.      

— Но   послушайте, Холмс, неужели репутация человека вовсе не идет в счет?   И потом, зачем было оставлять невесту одну на улице и сломя голову   кидаться воровать документы?      

— Вы   рассуждаете здраво, Уотсон. Возражение весьма существенное. Но опровергнуть обвинение   будет очень трудно.      

Мистер   Сидней Джонсон встретил нас с тем почтением, какое у всех неизменно   вызывала визитная карточка моего компаньона. Старший клерк оказался худощавым,   хмурым мужчиной среднего возраста, в очках; от пережитого потрясения он   осунулся, руки у него дрожали.      

— Неприятная   история, мистер Холмс, очень неприятная. Вы слышали о смерти шефа?      

— Мы   только что из его дома.      

— У нас   тут такая неразбериха. Глава департамента умер, Кадоген Уэст умер, бумаги похищены.   А ведь в понедельник вечером, когда мы запирали помещение, все было   в порядке — департамент как департамент. Боже мой, Боже мой!.. Подумать   страшно. Чтобы именно Уэст совершил такой поступок!      

— Вы,   значит, убеждены в его виновности?      

— Больше   подозревать некого. А я доверял ему, как самому себе!      

— В котором   часу в понедельник заперли помещение?      

— В пять   часов.      

— Где   хранились документы?      

— Вон   в том сейфе. Я их сам туда положил.      

— Сторожа   при здании не имеется?      

— Сторож   есть, но он охраняет не только наш отдел. Это старый солдат, человек абсолютно   надежный. Он ничего не видел. В тот вечер, правда, был ужасный туман,   невероятно густой.      

— Предположим,   Кадоген Уэст вздумал бы пройти в помещение не в служебное время; ему   понадобилось бы три ключа, чтобы добраться до бумаг, не так ли?      

— Именно   так. Ключ от входной двери, ключ от конторы и ключ от сейфа.      

— Ключи   имелись только у вас и у сэра Джеймса Уолтера?      

— От   помещений у меня ключей нет, только от сейфа.      

— Сэр   Джеймс отличался аккуратностью?      

— Полагаю,   что да. Знаю только, что все три ключа он носил на одном кольце. Я их   часто у него видел.      

— И это   кольцо с ключами он брал с собой, когда уезжал в Лондон?      

— Он   говорил, что они всегда при нем.      

— И вы   тоже никогда не расстаетесь со своим ключом?      

— Никогда.      

— Значит,   Уэст, если преступник действительно он, сделал вторые ключи. Но у него   никаких ключей не обнаружили. Еще один вопрос: если бы кто из сотрудников,   работающих в этом помещении, задумал продать военную тайну, не проще ли   было бы для него скопировать чертежи, чем похищать оригиналы, как это было   проделано?      

— Чтобы   скопировать их как следует, нужны большие технические познания.      

— Они,   очевидно, имелись и у сэра Джеймса и у Кадогена Уэста. Они   есть и у вас.      

— Разумеется,   но я прошу не впутывать меня в эту историю, мистер Холмс. И что   попусту гадать, как оно могло быть, когда известно, что чертежи нашлись   в кармане Уэста?      

— Но,   право, все же очень странно, что он пошел на такой риск и захватил   с собой оригиналы, когда мог преспокойно их скопировать и продать   копии.      

— Конечно,   странно, однако взяты именно оригиналы.      

— Чем   больше ищешь, тем больше вскрывается в этом деле загадочного. Недостающие   три документа все еще не найдены. Насколько я понимаю, они-то   и являются основными?      

— Да.      

— Значит   ли это, что тот, к кому эти три чертежа попали, получил возможность   построить подводную лодку Брюса-Партингтона, обойдясь без остальных семи   чертежей?      

— Я как   раз об этом и докладывал в адмиралтействе. Но сегодня я опять   просмотрел чертежи и усомнился. На одном из вернувшихся документов имеются   чертежи клапанов и автоматических затворов. Пока они там, за границей,   сами их не изобретут, они не смогут построить лодку Брюса-Партингтона. Впрочем,   обойти такое препятствие не составит особого труда.      

— Итак,   три отсутствующие чертежа — самые главные?      

— Несомненно.      

— Если   не возражаете, я произведу небольшой осмотр помещения. Больше у меня   вопросов к вам нет.      

       

      

       

Холмс   обследовал замок сейфа, обошел всю комнату и, наконец, проверил железные ставни   на окнах. Только когда мы уже очутились на газоне перед домом, интерес его   снова ожил. Под окном росло лавровое дерево, — некоторые из его веток   оказались согнуты, другие сломаны. Холмс тщательно исследовал их с помощью   лупы, осмотрел также еле приметные следы на земле. И, наконец, попросив   старшего клерка закрыть железные ставни, обратил мое внимание на то, что   створки посредине чуть-чуть не сходятся и с улицы можно разглядеть,   что делается внутри.      

— Следы,   конечно, почти исчезли, утратили свою ценность из-за трех дней промедления. Они   могут что-то означать, могут и не иметь никакого значения. Ну, Уотсон,   я думаю, с Вулиджем пока все. Улов наш здесь невелик. Посмотрим, не   добьемся ли мы большего в Лондоне.      

И,   однако, мы поймали еще кое-что в наши сети, прежде чем покинули Вулидж.   Кассир на станции, не колеблясь, заявил, что в понедельник вечером видел   Кадогена Уэста, которого хорошо знал в лицо. Молодой человек взял билет   третьего класса на поезд 8.15 до станции Лондонский мост. Уэст был один,   и кассира поразило его крайне нервное, встревоженное состояние. Он был до   такой степени взволнован, что никак не мог собрать сдачу, кассиру пришлось ему   помочь. Справившись по расписанию, мы убедились, что поезд, отходивший   в 8.15, был фактически первым поездом, каким Уэст мог уехать   в Лондон, после того как в половине восьмого оставил невесту на   улице.      

— Попробуем   восстановить события, — сказал мне Холмс, помолчав минут тридцать. —   Нет, честное слово, мы с вами еще не сталкивались с делом до такой   степени трудным. С каждым шагом натыкаешься на новый подводный камень.   И все же мы заметно продвинулись вперед.      

Результаты   допроса в Вулидже в основном говорят против Уэста, но кое-что,   замеченное нами под окном конторы, позволяет строить более благоприятную для   него гипотезу. Допустим, что к нему обратился иностранный агент. Он мог   связать Уэста такими клятвами, что тот был вынужден молчать. Но эта мысль его   занимала, на что указывают те отрывочные замечания и намеки, о которых   рассказала нам его невеста. Отлично. Предположим далее, что в то время,   как они шли в театр, он различил в тумане этого самого агента,   направляющегося к зданию Арсенала. Уэст был импульсивным молодым   человеком, действовал не задумываясь. Когда дело касалось его гражданского   долга, все остальное для него уже теряло значение. Он пошел за агентом, встал   под окном, видел, как вор похищает документы, и бросился за ним   в погоню. Таким образом, снимается вопрос, почему взяты оригиналы,   а не сняты копии, для постороннего лица сделать это было невозможно.   Видите, как будто логично.      

— Ну,   а дальше?      

— Тут   сразу возникает затруднение. Казалось бы, первое, что следовало сделать   молодому человеку, это схватить негодяя и поднять тревогу. Почему он   поступил иначе? Быть может, похититель — лицо выше его стоящее, его начальник?   Тогда поведение Уэста понятно. Или же так: вору удалось ускользнуть   в тумане, и Уэст тут же кинулся к нему домой, в Лондон,   чтобы как-то помешать, если предположить, что адрес Уэсту был известен. Во   всяком случае, только что-то чрезвычайно важное, требующее безотлагательного   решения, могло заставить его бросить девушку одну на улице. И не дать   позже знать о себе. Дальше след теряется, и до момента, когда тело   Уэста с семью чертежами в кармане оказалось на крыше вагона, получается   провал, неизвестность. Начнем теперь поиски с другого конца. Если Майкрофт   уже прислал список имен и адресов, быть может, среди них найдется тот, кто   нам нужен, и мы пустимся сразу по двум следам.      

На   Бейкер-стрит нас и в самом деле ожидал список, доставленный   специальным курьером. Холмс пробежал его глазами, перекинул мне. Я стал   читать:      

       

«Известно   множество мелких мошенников, но мало таких, кто рискнул бы пойти на столь   крупную авантюру. Достойны внимания трое: Адольф Мейер — Грейт-Джордж-стрит,   13, Вестминстер; Луи ла Ротьер — Кэмден-Мэншенз, Ноттингг Хилл; Гуго Оберштейн   — Колфилд-Гарденс, 13, Кенсингтон. Относительно последнего известно, что   в понедельник он был в Лондоне, по новому донесению — выбыл. Рад   слышать, что „в темноте забрезжил свет“. Кабинет министров с величайшим   волнением ожидает твоего заключительного доклада. Подучены указания из самых   высоких сфер. Если понадобится, вся полиция Англии к твоим услугам.      

Майкрофт».      

       

— Боюсь,   что «вся королевская конница и вся королевская рать»[11] не смогут помочь мне -в   этом деле, — сказал Холмс, улыбаясь. Он раскрыл свой большой план Лондона   и склонился над ним с живейшим интересом. — Ого! — немного   спустя воскликнул он удовлетворенно. — Кажется, нам начинает сопутствовать   удача. Знаете, Уотсон, я уже думаю, что в конце концов мы с вами   это дело осилим. — В неожиданном порыве веселья он хлопнул меня по   плечу. — Сейчас я отправляюсь всего-навсего в разведку, ничего   серьезного я предпринимать не стану, пока рядом со мной нет моего верного   компаньона и биографа. Вы оставайтесь здесь, и, весьма вероятно, через   час-другой мы увидимся снова. Если соскучитесь, вот вам стопа бумаги   и перо: принимайтесь писать о том, как мы выручили государство.      

Меня   в какой-то степени заразило его приподнятое настроение, я знал, что   без достаточных на то оснований Холмс не скинет с себя маски сдержанности.   Весь долгий ноябрьский вечер я провел в нетерпеливом ожидании моего   друга. Наконец в самом начале десятого посыльный принес мне от него такую   записку:      

       

«Обедаю   в ресторане Гольдини на Глостер-роуд, Кенсингтон. Прошу вас немедленно   прийти туда. Захватите с собой ломик, закрытый фонарь, стамеску   и револьвер.      

Ш. X.»      

       

Нечего   сказать, подходящее снаряжение предлагалось почтенному гражданину таскать   особой по темным, окутанным туманом улицам! Все указанные предметы   я старательно рассовал по карманам пальто и направился поданному   Холмсом адресу. Мой друг сидел в этом крикливо нарядном итальянском ресторане   за круглым столиком неподалеку от входа.      

— Хотите   перекусить? Нет? Тогда выпейте за компанию со мной кофе с кюрасо.   И попробуйте одну из сигар владельца заведения, они не так гнусны, как   можно было ожидать. Все с собой захватили?      

— Все.   Спрятано у меня в пальто.      

— Отлично.   Давайте в двух словах изложу вам, что я за это время проделал   и что нам предстоит делать дальше. Я думаю, Уотсон, для вас   совершенно очевидно, что труп молодого человека был положен на крышу. Мне это   стало ясно, едва я убедился, что он упал не из вагона.      

— А не   могли его бросить на крышу с какого-нибудь моста?      

— По-моему,   это невозможно. Крыши вагонов покаты, и никаких поручней или перил   нет, — он бы не удержался. Значит, можно с уверенностью сказать, что   его туда положили.      

— Но   каким образом?      

— Это   вопрос, на который нам надлежит ответить. Есть только одна правдоподобная   версия. Вам известно, что поезда метро в некоторых пунктах Вест-Энда   выходят из тоннеля наружу. Мне смутно помнится, что, проезжая там,   я иногда видел окна домов как раз у себя над головой. Теперь   представьте себе, что поезд остановился под одним из таких окон. Разве так уж   трудно положить из окна труп на крышу вагона?      

— По-моему,   это совершенно неправдоподобно.      

— Следует   вспомнить старую аксиому: когда исключаются все возможности, кроме одной, эта последняя,   сколь ни кажется она невероятной, и есть неоспоримый факт. Все другие   возможности нами исключены. Когда я выяснил, что крупный международный   шпион, только что выбывший из Лондона, проживал в одном из домов,   выходящих прямо на линию метро, я до того обрадовался, что даже удивил вас   некоторой фамильярностью поведения.      

— А,   так вот, оказывается, в чем дело!      

— Ну   да! Гуго Оберштейн, занимавший квартиру на Колфилд-Гарденс в доме   тринадцать, стал моей мишенью. Я начал со станции Глостер-роуд. Там очень,   любезный железнодорожный служащий прошелся со мной по путям, и я не   только удостоверился, что на черном ходу окна лестниц в домах по   Колфилд-Гарденс выходят прямо на линию, но и узнал еще кое-что поважнее:   именно там пути пересекаются с другой, более крупной железнодорожной   веткой, и поезда метро часто по нескольку минут стоят как раз на этом   самом месте.      

— Браво,   Холмс! Вы все-таки докопались до сути!      

— Не   совсем, Уотсон, не совсем. Мы продвигаемся вперед, но цель еще далека. Итак,   проверив заднюю стену дома номер тринадцать на Колфилд-Гарденс,   я обследовал затем его фасад и убедился в том, что птичка   действительно упорхнула. Дом большой, на верхнем этаже отдельные квартиры.   Оберштейн проживал именно там, и с ним всего лишь один лакей,   очевидно, его сообщник, которому он полностью доверял. Итак, Оберштейн   отправился на континент, чтобы сбыть с рук добычу, но это отнюдь не   бегство, — у него не было причин бояться ареста. А то, что ему   могут нанести частный визит, этому джентльмену и в голову не   приходило. Но мы с вами как раз это и проделаем.      

— А нельзя   ли получить официальный ордер на обыск, чтобы все было по закону?      

— На   основании имеющихся у нас данных — едва ли.      

— Но   что может дать нам обыск?      

— Например,   какую-нибудь корреспонденцию.      

— Холмс,   мне это не нравится.      

— Дорогой   мой, вам надо будет постоять на улице, посторожить, только и всего. Всю   противозаконную деятельность беру на себя. Сейчас не время отступать из-за   пустяков. Вспомните, что писал Майкрофт, вспомните встревоженное адмиралтейство   и кабинет министров, высокую особу, ожидающую от нас новостей. Мы обязаны   это сделать.      

Вместо   ответа я встал из-за стола.      

— Вы   правы, Холмс. Это наш долг.      

Он тоже   вскочил и пожал мне руку.      

— Я знал,   что вы не подведете в последнюю минуту, — сказал Холмс,   и в глазах его я прочел что-то очень похожее на нежность.   В следующее мгновение он был снова самим собой — уверенный, трезвый,   властный. — Туда с полмили, но спешить нам незачем, пойдемте   пешком, — продолжал он. — Не растеряйте ваше снаряжение, прошу вас.   Если вас арестуют как подозрительную личность, это весьма осложнит дело.      

Колфилд-Гарденс   — это ряд домов с ровными фасадами, с колоннами и портиками,   весьма типичный продукт середины викторианской эпохи в лондонском   Вест-Энде. В соседней квартире звенели веселые молодые голоса   и бренчало в ночной тишине пианино. Поо-видимому, там был   в разгаре детский праздник. Туман еще держался и укрывал нас своей   завесой. Холмс зажег фонарик и направил его луч на массивную входную   дверь.      

— Да,   солидно, — сказал он. — Тут, видимо, не только замок, но   и засовы. Попробуем черный ход — через дверь в подвал. В случае,   если появится какой-нибудь слишком рьяный блюститель порядка, вон там внизу   к нашим услугам великолепный темный уголок. Дайте мне руку, Уотсон, придется   лезть через ограду, а потом я помогу вам.      

Через   минуту мы были внизу у входа в подвал. Едва мы укрылись   в спасительной тени, как где-то над нами в тумане послышались шаги   полицейского. Когда их негромкий, размеренный стук затих вдали, Холмс принялся   за работу. Я видел, как он нагнулся, поднатужился, и дверь   с треском распахнулась. Мы проскользнули в темный коридор, прикрыв за   собой дверь. Холмс шел впереди по голым ступеням изогнутой лестницы. Желтый   веерок света от его фонарика упал на низкое лестничное окно.      

— Вот   оно. Должно быть, то самое.      

Холмс распахнул   раму, и в ту же минуту послышался негромкий, тягучий гул, все   нараставший и, наконец, перешедший в рев, — мимо дома в темноте   промчался поезд. Холмс провел лучом фонарика по подоконнику — он был покрыт   густым слоем сажи, выпавшей из паровозных труб. В некоторых местах она   оказалась слегка смазана.      

— Потому   что здесь лежало тело. Эге! Смотрите-ка, Уотсон, что это? Ну, конечно, следы крови. —   Он указал на темные, мутные пятна по низу рамы. — Я их заметил   и на ступенях лестницы. Картина ясна. Подождем, пока тут остановится   поезд.      

       

      

       

Ждать   пришлось недолго. Следующий состав, с таким же ревом вынырнувший из   тоннеля, постепенно замедлил ход и, скрежеща тормозами, стал под самым окном.   От подоконника до крыши вагона было не больше четырех футов. Холмс тихо   притворил раму.      

— Пока   все подтверждается, — проговорил он. — Ну, что скажете, Уотсон?      

— Гениально!   Вы превзошли самого себя.      

— Тут   я с вами не согласен. Требовалось только сообразить, что тело   находилось на крыше вагона, и это было не Бог весть какой гениальной   догадкой, а все остальное неизбежно вытекало из того факта. Если бы на   карту не были поставлены серьезные государственные интересы, вся эта история,   насколько она нам пока известна, ничего особенно значительного собой не   представляла бы. Трудности у нас, Уотсон, все еще впереди. Но, как знать,   быть может, здесь мы найдем какие-нибудь новые указания.      

Мы   поднялись по черной лестнице и очутились в квартире второго этажа.   Скупо обставленная столовая не заключала в себе ничего для нас   интересного. В спальне мы тоже ничего не обнаружили. Третья комната сулила   больше, и мой друг принялся за систематический обыск. Комната, очевидно,   служила кабинетом — повсюду валялись книги и бумаги. Быстро и ловко   Холмс выворачивал одно за другим содержимое ящиков письменного стола, полок   шкафа, но его суровое лицо не озарилось радостью успеха. Прошел час, и все   никакого результата.      

— Хитрая   лисица, замел все следы, — сказал Холмс. — Никаких улик.   Компрометирующая переписка либо увезена, либо уничтожена. Вот наш последний шанс.      

Он взял   стоявшую на письменном столе небольшую металлическую шкатулку и вскрыл ее   с помощью стамески. В ней лежало несколько свернутых в трубку   бумажных листков, покрытых цифрами и расчетами, но угадать их смысл   и значение было невозможно. Лишь повторяющиеся слова «давление воды»   и «давление на квадратный дюйм» позволяли предполагать, что все это имеет   какое-то отношение к подводной лодке. Холмс нетерпеливо отшвырнул листки   в сторону. Оставался еще конверт с какими-то газетными вырезками. Холмс   разложил их на столе, и по его загоревшимся глазам я понял, что   появилась надежда.      

— Что   это такое, Уотсон, а? Газетные объявления и, судя по шрифту и бумаге, из   «Дейли телеграф» — из верхнего угла правой полосы. Даты не указаны, но вот это,   по-видимому, первое:      

       

«Надеялся   услышать раньше. Условия приняты. Пишите подробно по адресу, указанному на   карточке.      

Пьерро».      

       

А вот   второе:      

       

«Слишком   сложно для описания. Должен иметь полный отчет. Оплата по вручении товара.      

Пьерро».      

       

И   третье: