1 2 3 4 5 6 7 
— Вы,  вероятно, сыщики из Лондона? — спросил он. Холмс взглянул  на него с беспокойством. — Почему вы так думаете?    

— Потому  что инспектор Мартин из Норвича только что проехал. Или, быть может,  вы врачи? Она еще жива. Возможно, вы еще успеете спасти ее… для  виселицы. Холмс был хмур и озабочен.    

— Мы едем  в Ридлинг-Торп-Мэнор, — сказал он, — но мы ничего  не слыхали о том, что там случилось.    

— Страшное  дело! — воскликнул начальник станции. — Они оба застрелены:  и мистер Хилтон Кьюбитт и его жена. Она выстрелила сначала  в него, потом в себя. Так рассказывают служанки. Он умер, она  при смерти. Боже, самый древний род в Норфолкском графстве! Все у нас  так уважали его!    

Не  сказав ни слова. Холмс вскочил в экипаж и в течение всего  семимильного путешествия ни разу не раскрыл рта. Не часто  случалось мне видеть его в таком мрачном расположении духа. Он и раньше,  в продолжение всей нашей поездки из Лондона, испытывал какую-то  тревогу, и я с самого начала заметил, с каким беспокойством  просматривает он утренние газеты; но теперь, когда внезапно  оправдались самые худшие его опасения, он как бы окаменел от печали.  Он сидел, откинувшись назад, погруженный в тоскливые думы.    

А между  тем мы проезжали по одной из самых любопытных местностей Англии. Все  современное население этого края ютится в редко разбросанных домишках,  но на каждом шагу над зеленой равниной вздымаются огромные  четырехугольные башни церквей, свидетельствуя о былой славе и былом  процветании старой восточной Англии.    

Наконец  за зеленым обрывом возникла лиловая полоса Немецкого моря, и кучер  кнутом указал нам на две остроконечные крыши, торчащие из-за кущи  деревьев.    

— Вот  Ридлинг-Торп-Мэиор, — сказал он. Когда мы подъехали к дому,  я заметил перед ним черный сарай, стоящий за теннисной площадкой,  и солнечные часы на пьедестале. Юркий человечек с нафабренными  усами только что проворно соскочил с высокой двуколки. Это был инспектор  Мартин из норфолкского полицейского управления. Он чрезвычайно  удивился, услыхав имя моего приятеля.    

— Позвольте,  мистер Холмс, ведь преступление было совершено в три часа утра! Каким же образом  вам удалось сразу узнать о нем в Лондоне и прибыть сюда  одновременно со мной?    

— Я предугадал  его. Я ехал, чтобы предупредить его.    

— Следовательно,  у вас есть сведения, которых мы не имеем, так как, по общему  мнению, они жили очень дружно.    

— У меня  есть только те сведения, которые я получил от пляшущих  человечков, — сказал Холмс. — Об этом я расскажу вам потом.  Я опоздал: трагедия совершилась, мне не удалось предупредить ее…  Ну что ж, пусть, в таком случае, те знания, которыми  я обладаю, помогут совершиться правосудию. Угодно ли вам произвести  следствие совместно со мною? Или вы предпочли бы, чтобы  я действовал самостоятельно?    

— Для  меня большая честь работать вместе с вами, мистер Холмс, —  с искренним чувством ответил инспектор.    

— В таком  случае, я хотел бы, не откладывая, выслушать свидетелей  и осмотреть то место, где было совершено преступление.    

Инспектор  Мартин был настолько умен, что позволил моему приятелю поступать по-своему. Сам  он ограничился тем, что внимательно следил за его работой. Местный  врач, седобородый старик, только что вышел из комнаты миссис Хилтон  Кьюбитт и сообщил, что ее положение серьезно,  но не безнадежно; однако в сознание она придет, вероятно,  не скоро, так как пуля задела мозг. На вопрос, сама ли она  в себя выстрелила или в нее выстрелил кто-нибудь другой,  он не решился дать определенный ответ. Во всяком случае, выстрел  был сделан с очень близкого расстояния. В комнате нашли всего один  револьвер; оба ствола были пусты. Мистер Хилтон Кьюбитт убит выстрелом прямо  в сердце. Можно было с одинаковой вероятностью допустить и то,  что он выстрелил сначала в нее, а потом в себя, и то,  что преступницей была именно она, так как револьвер лежал на полу  на равном расстоянии от обоих.    

— Вы трогали  убитого? — спросил Холмс.    

— Нет.  Мы только подняли и унесли леди. Мы не могли оставить ее,  раненную, на полу.    

— Давно  ли вы здесь, доктор?    

— С четырех  часов утра.    

— Был  здесь кто-нибудь, кроме вас?    

— Да,  был констебль.    

— Вы что-нибудь  здесь передвигали?    

— Ничего.    

— Вы поступили  благоразумно. Кто вызвал вас?    

— Горничная  Сондерс.    

— Она  первая подняла тревогу?    

— Она  и миссис Кинг, кухарка.    

— Где  они теперь?    

— Вероятно,  на кухне.    

— В таком  случае, начнем с того, что выслушаем их рассказ.    

Старинный  зал с высокими окнами, облицованный дубом, был превращен  в следственную камеру. Холмс уселся в большое старомодное кресло;  взор его был непреклонен, лицо сурово. Я читал в его глазах решимость  посвятить, если понадобится, всю свою жизнь тому, чтобы человек, которого ему  не удалось спасти, был хотя бы отомщен. Странное наше сборище, кроме меня,  состояло из инспектора Мартина, старого, седобородого сельского врача  и туповатого деревенского полисмена.    

Показания  обеих женщин были в высшей степени точны. Их разбудил звук выстрела;  через минуту они услышали второй выстрел. Они спали в смежных комнатах,  и миссис Кинг бросилась к Сондерс. По лестнице они спустились вместе.  Дверь кабинета была раскрыта, свеча горела на столе. Их хозяин лежал  посреди комнаты лицом вниз. Он был мертв. Возле окна корчилась его жена,  прислонясь головой к стене. Рана ее была ужасна — кровь залила  половину лица. Она дышала, но ничего не могла сказать.  В коридоре и в комнате стоял дым и пахло порохом. Окно было  закрыто на задвижку изнутри, обе женщины утверждали это с полной  уверенностью. Они сразу же вызвали доктора и полицейского. Затем,  с помощью конюха и работающего на конюшне мальчишки, они отнесли  свою раненую хозяйку в ее комнату. На ней было платье,  на ее муже — халат, надетый поверх ночной сорочки. Между мужем  и женой никогда не бывало ссор. Их все считали чрезвычайно дружными  супругами.    

     

    

     

Вот  главнейшие показания прислуги. Отвечая инспектору Мартину, обе женщины заявили,  что все двери были заперты изнутри и что никому не удалось бы  ускользнуть из дома. Отвечая Холмсу, они обе вспомнили, что почувствовали  запах пороха, как только выбежали из своих комнат во втором этаже.    

— Советую  вам обратить самое серьезное внимание на этот факт, — сказал Холмс  инспектору Мартину. — А теперь, по-моему, следует приступить  к осмотру комнаты, в которой было совершено преступление.    

Кабинет  оказался совсем маленькой комнаткой. Три стены его были заняты книжными полками,  а письменный стол стоял возле окна, выходившего в сад. Внимание наше  прежде всего было привлечено грузным телом несчастного сквайра, распростертым  на полу. Беспорядок в его одежде свидетельствовал о том, что  он был наспех поднят с постели. Пуля пронзила его сердце  и застряла в теле. Он умер мгновенно и безболезненно.  Ни на его халате, ни на его руках не удалось  обнаружить никаких следов пороха. Сельский врач утверждал, что у миссис Кьюбитт  были пятна пороха на лице, но не на руках.    

— Отсутствие  пятен на руках ничего не доказывает, а присутствие  их доказывает все, — сказал Холмс. — Если только порох случайно  не высыплется из плохо прилаженного патрона,  вы не запачкаете рук, сколько бы вы ни стреляли… Теперь  можно унести тело мистера Кьюбитта. Вам, доктор, вероятно, не удалось  отыскать пулю, которая ранила леди?    

— Для  этого пришлось бы сделать серьезную операцию. Но в револьвере  осталось еще четыре заряда. Выстрелов было два, ран — тоже две,  следовательно, установить судьбу каждой пули нетрудно.    

— Это  так только кажется, — сказал Холмс. — Будьте любезны, установите  судьбу вон той пули, которая пробила край оконной рамы.    

Он  внезапно повернулся и своим длинным, тонким пальцем показал на отверстие  в нижней перекладине оконной рамы.    

— Черт  возьми! — воскликнул инспектор. — Как вам удалось это найти? —  Я нашел, потому что искал.    

— Удивительно? —  сказал сельский врач. — Вы совершенно правы, сэр: значит, был третий  выстрел и, следовательно, был третий человек. Но кто же он такой  и куда он делся?    

— На этот  вопрос мы сейчас попробуем ответить, — сказал Шерлок Холмс. —  Если помните, инспектор Мартин, когда служанки заявили, что, выбежав  из своих комнат, они сразу почувствовали запах пороха, я вам сказал,  что на это нужно обратить внимание.    

— Помню,  сэр. Но, признаться, я не вполне уловил вашу мысль.    

— Это  является доказательством того, что и дверь и окно были раскрыты  настежь. В противном случае запах пороха не распространился бы  с такой скоростью по всему дому. Только сквозняк мог занести запах так  далеко. В этой комнате были открыты и дверь и окно,  но на очень короткое время. — Почему на короткое время?    

— Потому  что — взгляните сами — эта свеча не оплыла стеарином.    

— Верно,  верно! — вскричал инспектор. — Убедившись, что окно во время  трагедии было распахнуто, я пришел к выводу, что в этом деле был  третий участник, стоявший снаружи и выстреливший в окно. Любой  выстрел, направленный в этого третьего, мог попасть в оконную раму.  Я взглянул и действительно нашел след пули.    

— Но каким  же образом окно оказалось закрытым? — Его несомненно закрыла женщина, закрыла  инстинктивно… Но что это? А!    

На столе  кабинета лежала дамская сумочка — нарядная маленькая сумочка  из крокодиловой кожи, отделанная серебром. Холмс раскрыл сумочку  и вытряхнул на стол ее содержимое. В ней оказалось двадцать  пятидесятифунтовых кредитных билетов, перевязанных тесемкой, и больше  ничего.    

— Возьмите,  это будет фигурировать на суде, — сказал Холмс, передавая инспектору  сумочку с ее содержимым. — Теперь необходимо выяснить, кому  предназначалась третья пуля. Судя по отверстию в оконной раме, стреляли  из комнаты. Я хотел бы снова поговорить с миссис Кинг, кухаркой…  Вы сказали, миссис Кинг, что вас разбудил громкий выстрел. Вы хотели  этим сказать, что первый выстрел был громче второго?    

— Я спала,  сэр, и поэтому мне трудно судить. Выстрел показался мне очень громким,  сэр.    

— А не думаете  ли вы, что это были два выстрела, грянувшие почти одновременно?    

— Не могу  в этом разобраться, сэр.    

— Я уверен,  что так и было. Я полагаю, инспектор Мартин, что в этой комнате  мы больше ничего не узнаем. Если вы согласны последовать  за мной, отправимся в сад и посмотрим, нет ли там чего-нибудь  любопытного.    

Как раз  под окном кабинета оказалась цветочная клумба. Подойдя к ней,  мы громко вскрикнули. Цветы были вытоптаны, на мягкой земле отчетливо  отпечатались следы ног; то были крупные мужские следы с очень  длинными и острыми носками. Холмс шарил в траве и листьях, как  охотничий пес, разыскивающий раненую птицу. Вдруг он радостно вскрикнул,  нагнулся и поднял с земли маленький медный цилиндрик.    

     

    

     

— Я так  и думал! — сказал он. — Вот третья гильза. Мне кажется,  инспектор Мартин, что следствие почти кончено.    

На лице  провинциального инспектора было написано изумление: он явно восхищался  быстротой и мастерством работы Холмса. Сперва он пробовал было  отстаивать свое собственное мнение, но скоро пришел от Холмса  в такой восторг, что полностью подчинился ему.    

— Кого  вы подозреваете? — спросил он.    

— Я скажу  вам позже. В этом деле есть несколько пунктов, которые я еще  не в состоянии вам разъяснить. Я в своих открытиях зашел  уже так далеко, что будет благоразумнее, если я подожду еще немного,  а потом объясню вам все сразу.    

— Как  вам угодно, мистер Холмс, лишь бы убийца не ушел от нас.    

— У меня  нет ни малейшего намерения скрывать что-нибудь, а просто невозможно  в разгаре дела тратить время на длинные и обстоятельные  объяснения. Все нити этого преступления у меня в руках. Если даже  леди никогда не очнется, нам удастся восстановить все происшествия этой  ночи и добиться правосудия. Прежде всего я хотел бы узнать, нет ли  поблизости гостиницы под названием «Элридж».    

Слуг  подвергли перекрестному допросу, но никто из них не слыхал  о такой гостинице. Только мальчишка, работавший на конюшне, внезапно  вспомнил, что в нескольких милях отсюда, неподалеку от Ист-Рэстона,  живет фермер по фамилии Элридж.    

— Его  ферма лежит в стороне от других?    

— Далеко  от других, сэр.    

— И,  вероятно, там еще не слыхали о том, что произошло здесь сегодня  ночью?    

— Вероятно,  не слыхали, сэр.    

Холмс  задумался, и вдруг лукавая усмешка появилась у него на лице.    

— Седлай  коня, мой мальчик! — сказал он. — Я хочу попросить тебя свезти  записку на ферму Элриджа, Он вынул из кармана несколько бумажек  с пляшущими человечками. Усевшись за стол в кабинете,  он разложил их перед собой и погрузился в работу. Наконец  он вручил мальчику записку, приказал ему передать ее непосредственно  тому лицу, которому она адресована, и при этом ни в коем случае  не отвечать ни на какие вопросы. Адрес на записке мне  удалось разглядеть — он был написан неровным, неправильным почерком,  нисколько не похожим на обычный четкий почерк Холмса. Записка было  адресована мистеру Аб Слени, на ферму Элриджа, Ист-Рэстон  в Норфолке.    

— Мне  кажется, инспектор, — заметил Холмс, — что вам следует вызвать по  телеграфу конвой, так как, если мои предположения оправдаются, вам предстоит  препроводить в тюрьму графства чрезвычайно опасного преступника. Мальчик,  которого я посылаю с запиской, может заодно отправить и вашу телеграмму.  Мы вернемся в город послеобеденным поездом, Уотсон, так как сегодня вечером  мне необходимо закончить один любопытный химический анализ. А дело,  которое привело нас сюда, быстро приближается к развязке.    

Когда  мальчик с запиской ускакал, Шерлок Холмс созвал слуг. Он приказал  всякого человека, который явится в дом и выразит желание повидать  миссис Хилтон Кьюбитт, немедленно провести в гостиную, не сообщая ему  о том, что здесь произошло. Он настойчиво потребовал самого точного  исполнения этого приказания. Затем он отправился в гостиную  и прибавил, что все теперь сделается без нас, а нам остается только  сидеть и поджидать, какая дичь попадет в наши сети. Доктор удалился  к своим пациентам. С Холмсом остались лишь инспектор и я.    

— Я помогу  вам провести этот час интересно и полезно, — сказал Холмс, пододвинув  свой стул к столу и разложив перед собой множество разных бумажек  с изображением танцующих человечков. — Перед вами, друг Уотсон, мне  необходимо загладить свою вину: я так долго дразнил ваше любопытство. Для  вас же, инспектор, все это дело будет великолепным профессиональным уроком.  Прежде всего я должен рассказать вам о своих встречах с мистером  Хилтоном Кьюбиттом на Бейкер-стрит.    

И  он коротко рассказал инспектору то, что нам уже известно.    

— Вот  передо мною эти забавные рисунки, которые могли бы вызвать улыбку, если бы они  не оказались предвестниками столь страшной трагедии. Я превосходно  знаком со всеми видами тайнописи и сам являюсь автором научного  труда, в котором проанализировано сто шестьдесят различных шифров, однако  я вынужден признаться, что этот шифр для меня совершенная новость.  Цель-изобретателя этой системы заключалась, очевидно, в том, чтобы скрыть,  что эти значки являются письменами, и выдать их за детские  рисунки. Но всякий, кто догадается, что значки эти соответствуют буквам,  без особого труда разгадает их, если воспользуется обычными правилами разгадывания  шифров. Первая записка была так коротка, что дала мне возможность сделать всего  одно правдоподобное предположение, оказавшееся впоследствии правильным.  Я говорю о флагах. Флаги эти употребляются лишь для того, чтобы  отмечать концы отдельных слов. Больше ничего по первой записке  я установить не мог. Мне нужен был свежий материал. Посетив меня  во второй раз, мистер Хилтон Кьюбитт передал мне три новые записки,  из которых последняя, по всей вероятности, содержала всего одно слово, так  как в ней не было флагов. Две другие записки начинались, несомненно,  с одного и того же слова из четырех букв. Вот это слово:    

     

    

I  accepted this as a hypothesis, and noted that E was represented by…     

     

Как  видите, оно кончается той же буквой, какой и начинается. Тут меня осенила  счастливая мысль. Письма обычно начинаются с имени того, кому письмо  адресовано. Человек, писавший миссис Кьюбитт эти послания, был безусловно близко  с ней знаком. Вполне естественно, что он называет ее просто по  имени. А имя ее состоит из четырех букв и кончается той же  буквой, какой начинается: зовут ее Илей. Таким образом, я оказался  обладателем трех букв: И, Л и С.    

Итак,  в двух записках он обращается к миссис Кьюбитт по имени и,  видимо, чего-то требует от нее. Чего он может от нее требовать?  Не хочет ли он, чтобы она пришла куда-нибудь, где он мог с ней  поговорить? Я обратился ко второму слову третьей записки. Вот оно:    

     

    

Now,  in the single word I already got the two E's coming second and fourh in a word  of five letters.      

     

В нем  семь букв: третья буква и последняя — И. Я предположил, что  слово это «ПРИХОДИ», и сразу оказался обладателем еще пяти букв: П, Р, X,  О, Д. Тогда я обратился к той записке, которая состояла всего  из одного слова. Как вам известно, слово это появилось на двери  сарая, на нижней панели, в стороне от предыдущей надписи.  Я предположил, что оно является ответом и что написала его миссис  Кьюбитт. Вот оно:    

     

    

We  are now able to say that the symbols stand respectively for N, V, and R.     

     

Подставим  под него те буквы, которые нам уже известны. Получается:    

     

^И^О^Д    

     

Что же  могла миссис Кьюбитт ответить на его просьбу прийти? Внезапно  я догадался. Она ответила: «НИКОГДА».    

Теперь  я знал уже столько букв, что мог вернуться к самой первой записке.    

Если  подставить под эту надпись уже известные нам буквы, получается:    

     

Д^С^  А^ СЛНИ    

     

Предположим,  что второе слово «ЗДЕСЬ», В таком случае, последнее слово «С^ЕНИ». Это фамилия,  чрезвычайно распространенная в Америке. Коротенькое словечко из двух  букв, стоящее перед фамилией, по всей вероятности, имя. Какое же имя может  состоять из двух букв? В Америке весьма распространено имя «Аб».  Теперь остается установить только первое слово фразы; оно состоит всего  из одной буквы, и отгадать его нетрудно: это местоимение «я». Итак,  в первом послании написано: «Я ЗДЕСЬ. АБ СЛЕНИ». Ну, а теперь  у меня уже столько букв, что я без всякого труда могу прочесть  и вторую записку. В ней написано: «ИЛСИ, Я ЖИВУ У ЭЛРИДЖА».  Мне пришло в голову, что «Эл-ридж» — название дома или гостиницы,  и которой живет человек, все это написавший.    

Инспектор  Мартин и я с глубоким вниманием выслушали подробный и ясный  отчет о том, каким образом мой приятель разгадывал тайну пляшущих  человечков.    

— Что  же вы сделали дальше, сэр? — спросил инспектор.    

— Так  как имя «Аб» употребляется только в Америке и так как все дело  началось с того, что из Америки пришло письмо, у меня были все  основания предположить, что этот Аб Слени — американец. Кроме того,  я подозревал, что за всем этим кроется какое-то преступление. Мое  подозрение было вызвано тем, что миссис Кьюбитт с таким упорством скрывала  от мужа свое прошлое. Я послал телеграмму в нью-йоркское  полицейское управление мистеру Уилсону Харгриву, который не раз  пользовался моим знанием лондонского преступного мира. Я запросил его, кто  такой Аб Слени. Он мне ответил: «Самый опасный бандит в Чикаго».  В тот вечер, когда я получил этот ответ, Хилтон Кьюбитт сообщил мне  последнее послание Слени. Подставив под него уже знакомые буквы, я получил  фразу:    

     

ИЛСИ  ГО^ОВЬСЯ К С^ЕР^И    

     

Так  я узнал буквы М и Т, которые до сих пор мне не попадались.  «ИЛСИ, ГОТОВЬСЯ К СМЕРТИ»! Мерзавец от просьб перешел к угрозам,  а мне известно, что у чикагских бандитов слова не расходятся с делом.  Я сразу же отправился в Норфолк со своим другом  и помощником, доктором Уотсоном, но, к несчастью, мы прибыли  тогда, когда самое худшее уже произошло.    

— Большая  честь — совместно с вами раскрывать преступление, — сказал  инспектор мягко. — Однако, надеюсь, вы позволите мне сказать вам  несколько откровенных слов. Вы отвечаете только перед собой,  а я отвечаю перед своим начальством. Если этот Аб Слени, живущий  у Элриджа, действительно убийца и если он удерет, пока  я сижу здесь, меня ждут крупные неприятности.    

— Вам  нечего беспокоиться: он не попытается удрать.    

— Откуда  вы знаете?    

— Удрать —  это значит сознаться в своей вине.    

— В таком  случае, давайте поедем и арестуем его.    

— Я жду  его сюда с минуты на минуту.    

— Почему  вы думаете, что он придет?    

— Оттого,  что я написал ему и попросил прийти.    

— Все  это слишком опрометчиво, мистер Холмс! Неужели он придет потому, что  вы попросили его? Не легче ли предположить, что ваше письмо возбудит  в нем подозрения и он попытается скрыться?    

— Все  зависит от того, как составить письмо, — сказал Шерлок Холмс. —  Если не ошибаюсь, этот джентльмен уже идет к нам собственной персоной  вон по той дорожке.    

По  дорожке, которая вела к дому, шагал какой-то человек. Это был высокий,  красивый, смуглый мужчина в сером костюме и широкополой шляпе,  с черной жесткой бородой и крупным хищным носом. На ходу  он помахивал тростью и шагал с таким видом, словно все кругом  принадлежит ему. Наконец раздался громкий, уверенный звонок.    

— Я полагаю,  джентльмены, — спокойно сказал Холмс, — что вам следует спрятаться  за дверь. Когда имеешь дело с таким человеком, нужно принять все меры  предосторожности. Приготовьте наручники, инспектор. А разговаривать  с ним предоставьте мне.    

Целая  минута прошла в тишине — одна из тех минут, которых  не забудешь никогда. Затем дверь открылась и наш гость вступил  в комнату. В одно мгновение Холмс приставил револьвер к его лбу,  а Мартин надел наручники на его запястья.    

     

    

     

Все это  было проделано так быстро и ловко, что наш пленник оказался в неволе  прежде, чем заметил нападающих. Он переводил с одного на другого  взгляд своих блестящих черных глаз, потом горько рассмеялся:    

— Ну,  джентльмены, на этот раз вы поймали меня! Теперь уж мне от вас  не уйти… Однако меня вызывала сюда письмом миссис Хилтон Кьюбитт… Нет,  не говорите мне, что она с вами в заговоре. Неужели она помогла  вам заманить меня в эту ловушку?    

— Миссис  Хилтон Кьюбитт тяжело ранена и находятся при смерти.    

Он  громко вскрикнул, и крик его, полный горя, разнесся по всему дому.    

— Да вы с ума  сошли! — заорал он яростно. — Он ранен, а не она!  Разве у кого-нибудь хватило бы духу ранить маленькую Илей? Я угрожал  ей, да простит меня бог, но я не коснулся бы ни одного  волоса на ее прекрасной голове. Возьмите свои слова обратно —  эй, вы! Скажите, что она не ранена!    

— Она  была найдена тяжело раненной возле своего мертвого мужа.    

     

    

     

С  глубоким стоном он опустился на диван и закрыл лицо руками.  Он молчал целых пять минут. Затем открыл лицо и заговорил  с холодным спокойствием отчаяния.    

— Мне  нечего скрывать от вас, джентльмены, — сказал он.    

— Я стрелял  в него, но и он стрелял в меня, — следовательно,  это нельзя назвать убийством. Если же вы думаете, что  я в состоянии ранить ту женщину, значит, вы не знаете  ни ее, ни меня. Ни один мужчина никогда не любил  ни одной женщины так, как я любил ее. Я имел все права  на нее. Она была мне предназначена уже много лет назад. На каком  основании этот англичанин встал между нами? Я первый получил на нее  права, и я требовал только того, что мне принадлежит.    

— Она  рассталась с вами, когда узнала, кто вы такой, — сурово сказал  Холмс. — Она бежала из Америки, чтобы спрятаться от вас,  и вышла замуж в Англии за почтенного человека. Вы угрожали  ей, вы преследовали ее, вы старались заставить ее бросить мужа,  которого она любила и уважала, и бежать с вами… А вас она  боялась и ненавидела. Вы кончили тем, что убили этого благородного  человека и довели его жену до самоубийства. Вот ваши заслуги, мистер  Аб Слени, за которые вам придется держать ответ.    

— Если  Илей умрет, мне все равно, что будет со мною, — сказал американец.    

Он  разжал кулак и глянул в записку, лежавшую у него на ладони.    

— Послушайте,  мистер, — вскричат он, и глаза его недоверчиво блеснули, —  а не пытаетесь ли вы меня попросту запугать? Если леди ранена  так тяжело, кто же написал эту записку? Он швырнул записку на стол.    

— Ее написал  я, чтобы заставить вас прийти сюда.    

— Ее написали  вы? На всем земном шаре нет ни одного человека, кроме членов нашей  шайки, который знал бы тайну пляшущих человечков. Как могли вы написать  ее?    

— То,  что изобретено одним человеком, может быть понято другим, — сказал  Холмс. — Вот приближается кэб, в котором вас отправят в Норвич,  мистер Слени. Но у вас есть еще возможность немного исправить  причиненное вами зло. Известно ли вам, что миссис Хилтон Кьюбитт сама была  заподозрена в убийстве своего мужа и что только мое присутствие здесь  и добытые мною сведения спасли ее от этого обвинения?  Вы обязаны объявить на весь мир, что она ни прямо,  ни косвенно неповинна в его трагической смерти.    

— Так  я и сделаю, — сказал американец. — Я вижу, что для  меня выгоднее всего говорить чистую правду. Вам нужно знать, джентльмены, что  я познакомился с этой леди, когда она была ребенком. Наша чикагская  шайка состояла из семи человек, и отец Илей был нашим главарем. Умный  он был старик, этот Патрик! Это он изобрел буквы, которые всеми  принимались за детские каракули, пока вам не посчастливилось  подобрать к ним ключ. Илей знала о некоторых наших делах, но она  терпеть не могла нашей профессии, а так как у нее было немного  собственных, заработанных честным трудом денег, она ускользнула от нас  и уехала в Лондон. Она была помолвлена со мной и вышла бы  за меня замуж, если бы я переменил профессию, но с людьми  нашей профессии она не желала иметь ничего общего. Мне удалось напасть  на ее след только после того, как она вышла за этого англичанина.  Я написал ей, но ответа не получит. Тогда я приехал сюда и,  так как она могла не получить моих писем, я стал писать  ей на таких предметах, которые должны были попасться  ей на глаза.    

Я живу  здесь уже целый месяц. Я поселился на ферме. Комната, которую  я снял, тем хороша, что расположена в нижнем этаже, и я мог  выходить из нее по ночам, не привлекая внимания хозяев. Я изо  всех сил старался переманить Илей к себе. Я знал, что она читает мои  каракули, потому что однажды под ними она написала ответ. Наконец  я потерял терпение и начал ей угрожать. Тогда она прислала мне  письмо, в котором умоляла меня уехать, уверяя, что сердце ее будет  разбито, если ее муж попадет в какую-нибудь скандальную историю. Она  пообещала мне поговорить со мной через окно в три часа ночи, когда  муж ее будет спать, если я дам ей слово, что после этого уеду  и оставлю ее в покое.    

Разговаривая  со мной, она стала предлагать мне деньги, чтобы откупиться от меня.  Это привело меня в бешенство, я схватил ее за руку  и пытался вытащить через окно. В это мгновение прибежал ее муж  с револьвером в руке. Илей без чувств опустилась на пол,  и мы остались с ним одни лицом к лицу. Я тоже был  вооружен и поднял свой револьвер, чтобы испугать его и получить  возможность уйти. Он выстрелил и промахнулся. Я выстрелил почти  одновременно с ним, и он рухнул на пол. Я побежал  прочь через сад и услышал, как сзади захлопнули окно… Все это правда,  джентльмены, и больше я ничего об этом не слыхал, пока  ко мне не прискакал мальчишка с запиской. Прочитав записку,  я побежал сюда и попал к вам в руки…    

Тем  временем к дому подъехал кэб; в нем сидели два полисмена.    

Инспектор  Мартин встал и тронул арестованного за плечо:    

— Пора  ехать.    

— Нельзя  ли мне перед уходом повидаться с ней?    

— Нет,  она еще не очнулась… Мистер Шерлок Холмс, мне остается только надеяться,  что когда меня снова пошлют расследовать какое-нибудь крупное дело, мне опять  посчастливится работать вместе с вами.    

Мы  стояли у окна и смотрели вслед удаляющемуся кэбу. Обернувшись,  я заметил листок бумаги, оставленный преступником на столе. Это была  записка, которую послал ему Холмс.    

— Попробуйте  прочитать ее, Уотсон, — сказал он улыбаясь.    

На ней  были нарисованы вот такие пляшущие человечки:    

     

    

     

— Если  вы вспомните мои объяснения, вы увидите, что здесь написано: «ПРИХОДИ  НЕМЕДЛЕННО». Я не сомневался, что это приглашение приведет его сюда,  ибо он будет убежден, что, кроме миссис Кьюбитт, никто так писать  не умеет. Словом, мой дорогой Уотсон, этих человечков, столь долго служивших  злу, мы принудили в конце концов послужить добру… Мне кажется,  я выполнил свое обещание обогатить вашу записную книжку. Наш поезд отходит  в три сорок, и мы приедем на Бейкер-стрит как раз  к обеду.    

Еще  несколько слов в заключение. Американец Аб Слени зимней сессией суда  в Норвиче был приговорен к смерти. Но, приняв во внимание  смягчающие вину обстоятельства и доказанность того, что Хилтон Кьюбитт  выстрелил в него первым, суд заменил смертную казнь каторжными работами.  О миссис Хилтон Кьюбитт мне известно только то, что она совершенно  поправилась, что она все еще вдова и что она посвятила свою жизнь заботам  о бедных.    

 Одинокая велосипедистка    

     

The  Adventure of the Solitary Cyclist      

First  published in Collier’s Weekly, Dec. 1903, with 5 illustrations by Frederic Dorr  Steele,    

and in  the Strand Magazine, Jan. 1904, with 7 illustrations by Sidney Paget.    

     

Годы  с 1894 по 1901 были периодом очень напряженной деятельности Шерлока  Холмса. Пожалуй, ни одно трудное расследование за эти восемь лет  не обошлось без его совета. Частные расследования, в которых  он сыграл выдающуюся роль, исчисляются сотнями, причем многие из них  оказались чрезвычайно запутанными и необычными. Каков итог этих лет?  Множество блестящих побед и несколько, увы, неизбежных неудач. Поскольку  я сохранил самые подробные записи всех дел и часто сам в них  участвовал, мне, естественно, трудно решить, что же наиболее достойно опубликования.  Я последую старому моему правилу: отдавать предпочтение тем случаям,  которые представляют интерес не с точки зрения чудовищности преступления,  а с точки зрения тонкости и драматической неожиданности его  раскрытия. Вот почему мне хотелось бы описать дело мисс Вайолет Смит, одинокой  велосипедистки из Чарлингтона, и весьма интересное расследование,  неожиданно оборвавшееся трагедией. Я бы не сказал, что дело это  особенно ярко иллюстрировало удивительный дар, снискавший моему другу  заслуженную славу. Однако есть в нем некоторые особенности, благодаря  которым оно занимает выдающееся место в хронике преступлений,  из которых я черпаю материал для моих настоящих очерков.    

Вот  записная книжка 1895 года. Да, впервые мы увидели мисс Вайолет Смит  в субботу 23 апреля. Я помню, что визит ее был очень нежелателен  для Холмса: он был всецело поглощен одним сложным и загадочным  делом — преследованием, которому подвергся Джон Винсент Хартен, известный  табачный фабрикант-миллионер. Холмс любил больше всего точную, углубленную  и сосредоточенную работу мысли и терпеть не мог, когда его  отвлекали от разбираемого дела. Но надо было обладать особой  черствостью, чтобы отказаться выслушать молодую прекрасную женщину, высокую,  стройную и гордую, как королева, которая пришла к нам  на Бейкер-стрит поздно вечером, умоляя помочь ей. Холмс уверял ее, что  он занят, но это было бесполезно, ибо молодая дама, видимо, твердо  решила, что не уйдет, пока Холмс не выслушает ее, и выдворить  ее можно было разве что силой. Холмс смирился и, устало улыбаясь,  предложил прелестной посетительнице сесть и рассказать, что ее так  встревожило.    

— Уж,  конечно, не здоровье! — заключил Холмс, окинув ее быстрым  проницательным взглядом. — У такой заядлой велосипедистки плохого  здоровья быть не может!    

Та  взглянула на свои ноги: действительно, край ботинка был чуть-чуть стерт  от частого соприкосновения с педалью велосипеда.    

— Да,  я много езжу на велосипеде, мистер Холмс, и это имеет прямое  отношение к цели моего визита.    

     

    

     

Холмс  подошел к ней и взял ее за руку (наша посетительница  не носила перчаток). Он стал рассматривать ее руку так  внимательно и бесстрастно, как ученый рассматривает редкого представителя  животного или растительного мира.    

— Вы,  надеюсь, извините меня. Такова моя профессия, — сказал он, опуская  ее руку. — Я чуть не ошибся: решил было, что  вы машинистка. Но, конечно, вы занимаетесь музыкой. Уотсон, обратите  внимание на сплющенные кончики пальцев. Характерно и для пианиста  и для машинистки. Но в вашем лице есть одухотворенность. —  Холмс мягким движением повернул ее лицо к свету. — Машинисткам  она несвойственна. Сомнений нет, наша гостья занимается музыкой.    

— Да,  мистер Холмс, я учительница музыки.    

— И живете  за городом, судя по цвету лица.    

— Вы не ошиблись.  Около Фарнема на границе с Сурреем.    

— Прекрасное  место. У нас с ним связано много воспоминаний. Помните, Уотсон,  мы занимались там Арчибальдом Стенфордом, подделавшим документы? Ну,  хорошо. Расскажите нам, мисс Вайолет, что же с вами случилось недалеко  от Фарнема на границе с графством Суррей?    

Молодая  дама изложила очень ясно и точно следующее весьма странное происшествие.    

— Мой  покойный отец, мистер Холмс, Джеймс Смит был дирижером оркестра в одном  театре. Когда он умер, у нас с мамой не оказалось  ни одного близкого человека, кроме моего дяди, Ральфа Смита.  Но он уехал в Африку двадцать пять лет назад,  и мы ничего о нем по сей день не знаем. После смерти отца  мы остались совершенно без средств. И вот однажды нам сказали что  в «Таймсе» напечатано объявление о том, что нас кто-то разыскивает.  Вы можете легко представить себе наше волнение. Мы решили, что кто-то  оставил нам наследство, и тут же отправились к юристу, имя которого  сообщалось в объявлении. У юриста нам представили двух джентльменов,  мистера Каррутерса и мистера Вудли, — они жили в Южной Африке  и приехали домой погостить. Эти джентльмены сказали нам, что дядя был  их друг и что он умер в совершенной нищете несколько  месяцев назад в Иоганнесбурге. Умирая, дядя просил их найти нас  и помочь нам, если мы нуждаемся. Нам показалось странным, что дядя  Ральф, который знать нас не хотел, когда был жив, вдруг, умирая, проявил  такую заботу. Однако мистер Каррутерс объяснил, что дядя услышал о смерти  брата только перед самой своей смертью и очень беспокоился о нашей  судьбе.    

— Простите, —  сказал Холмс, — а когда произошел этот разговор?    

— В декабре  прошлого года — четыре месяца назад.    

— Прошу  вас, продолжайте.    

— Этот  мистер Вудли сразу же вызвал у меня отвращение. Он строил мне  глазки — пошлый молодой человек с одутловатым лицом, рыжими усиками  и прилизанными волосами. Он показался мне омерзительным; я была  уверена, что Сирил не одобрил бы такое знакомство.    

— Его  зовут Сирил? — сказал Холмс, улыбаясь.    

Молодая  посетительница покраснела и засмеялась.    

— Да,  мистер Холмс, его зовут Сирил Мортон. Он инженер-электрик, и, надеюсь,  мы обвенчаемся в конце лета. Господи, но как же так получилось,  что я о нем заговорила? Я только хотела сказать, что этот мистер  Вудли показался мне отвратительным, а мистер Каррутерс, который был  гораздо старше, производил скорее приятное впечатление. Темноволосый. Цвет лица  желтоватый, нездоровый. Чисто выбрит. У него хорошие манеры  и приятная улыбка. Он почти все время молчал, спросил только, какие  у нас средства остались после смерти отца, и, узнав, что нам совсем  не на что жить, предложил, чтобы я учила музыке его единственную  дочь десяти лет. Я ответила, что мне не хочется оставлять мать одну,  но он сказал, что на субботу и воскресенье я могу  ездить домой. Он будет платить мне сто гиней в год — очень,  конечно, хорошие деньги. В конце концов я согласилась  и отправилась жить в Чилтерн-Грэйндж, в шести милях  от Фарнема. Мистер Каррутерс был вдов, хозяйство вела экономка, очень почтенная  пожилая женщина — миссис Диксон. Девочка была просто прелесть. Словом, все  оборачивалось наилучшим образом. Сам мистер Каррутерс был очень мил, любил  музыку, и вечера поэтому проходили очень приятно. А каждую субботу  я уезжала домой в город.    

Первым облачком,  омрачившим мою жизнь, был приезд мистера Вудли, того самого молодого человека  с рыжими усиками. Он приехал на неделю, но эта неделя  показалась мне длиннее, чем три месяца! Он был ужасный человек, всем  грубил и всех тиранил, но хуже всего было его отношение ко мне.  Он ухаживал за мной самым настойчивым, самым пошлым образом, без  конца хвалился своим богатством, повторял, что если бы я вышла  за него замуж, то у меня были бы лучшие бриллианты  в Лондоне, и наконец, когда я объявила ему, что не желаю иметь  с ним ничего общего, он обнял меня, несмотря на мое сопротивление,  и поклялся, что не отпустит, пока я его не поцелую.  Он был страшно силен, и я не могла вырваться из его  объятий. К счастью, тут вошел мистер Каррутерс и буквально оттащил  его от меня, после чего нахал набросился на хозяина дома, сбил его  с ног и ударил по лицу. На этом пребывание мистера Вудли  в доме в качестве гостя закончилось. Мистер Каррутерс извинился  передо мной на следующий день и уверил меня, что никогда впредь  я не подвергнусь подобному унижению, — он позаботится  об этом. Действительно, мистер Вудли с тех пор исчез.    

Теперь,  мистер Холмс, я перехожу к событию, которое побудило меня обратиться  к вам за советом. Каждую субботу я езжу на станцию Фарнем  на велосипеде, чтобы успеть на поезд 12.22. Дорога  от Чилтерн-Грэйндж до станции безлюдна, а особенно она безлюдна  там, где с одной стороны Чарлингтонская пустошь,  а с другой — леса вокруг Чарлингтон-холла. Этот участок дороги  тянется больше мили, и трудно себе представить более пустынную местность.  Редко-редко встретишь телегу или одиноко бредущего крестьянина —  и так до самого Круксбери-хилла, где дорога выходит на шоссе.  Проезжая по этому месту две недели назад, я случайно оглянулась  и увидела на расстоянии примерно двух сотен ярдов от меня  велосипедиста. Это был мужчина средних лет, и я заметила у него  короткую черную бородку. Потом я оглянулась опять, но велосипедист  исчез, и я о нем забыла. Представьте мое удивление, мистер  Холмс, когда, возвращаясь назад в понедельник, я заметила опять того  же велосипедиста в том же самом месте. Мое удивление возросло еще больше,  когда та же история в точности повторилась и в следующую  субботу и затем в понедельник. Велосипедист все время держался  на почтительном расстоянии от меня, и я никак не могла  бы назвать его поведение назойливым. И все-таки в этом было что-то  странное и неприятное. Я рассказала все мистеру Каррутерсу,  он встревожился и сказал, что заказал лошадь и легкую рессорную  коляску, так что я больше не буду ездить одна по этой безлюдной  дороге.    

Лошадь  и коляску нам обещали доставить на этой неделе, но почему-то  не доставили, и сегодня утром мне пришлось опять ехать одной  на велосипеде до станции. Когда я подъезжала  к Чарлингтонской пустоши, я оглянулась — опять тот же  велосипедист. Он опять держался от меня на расстоянии,  и я не могла разглядеть его лица, но одно несомненно:  я его не знаю. На нем был темный костюм, на голове кепка.  Что касается черт его лица, то я видела ясно лишь черную бородку.  Почему-то сегодня я не была испугана. Меня охватило любопытство: кто  он и что ему нужно от меня. Я сбавила скорость.  Он сбавил скорость тоже. Я остановилась. Он остановился.  Ну хорошо же! Там, где дорога круто поворачивает, я быстро проехала  поворот, а затем круто остановилась и стала ждать. Я думала,  он вылетит из-за поворота и проскочит мимо меня, не успев  остановиться. Ничего подобного! Он так и не показался.  Я села на велосипед и поехала назад. Вот и поворот,  за ним видна добрая миля дороги, но велосипедист исчез. А ведь  дорога нигде не ответвлялась! Куда он исчез?    

     

    

     

Тут  Холмс засмеялся, потирая от удовольствия руки.    

— Да,  случай своеобразный, что и говорить, — сказал он.    

— Не могли  ли бы вы сказать мне, сколько времени прошло с того момента, как  вы проехали поворот, и до того, когда вы увидели, что  на дороге никого нет?    

— Не более  двух-трех минут.    

— Значит,  он не мог успеть за это время ни скрыться, двигаясь обратно  по дороге, ни свернуть, потому что никаких ответвлений у дороги нет.    

— Совершенно  никаких.    

— Тогда  он свернул на какую-нибудь тропинку влево или вправо.    

— Только  не на пустошь. Я бы увидела его.    

— С помощью  метода исключения мы должны сделать вывод, что велосипедист уехал  в сторону усадьбы Чарлингтон-холл, которая стоит, если не ошибаюсь,  недалеко от дороги. Что еще вы можете сказать?    

— Ничего,  мистер Холмс, кроме того, что это меня сильно взволновало,  и я поняла, что не успокоюсь, пока не разыщу вас  и не попрошу у вас совета.    

Некоторое  время Холмс молчал.    

— А где  работает тот джентльмен, с которым вы помолвлены?    

— наконец  спросил он.    

— В компании  «Мидленд электрик», в Ковентри.    

— Мог  бы он неожиданно нагрянуть к вам, не сообщив предварительно  о своем визите?    

— Что  вы, мистер Холмс! Никогда в жизни. Я достаточно хорошо его знаю!    

— Есть  у вас еще поклонники?    

— Было  несколько перед тем, как я познакомилась с Сирилом.    

— А потом?    

— Потом  этот ужасный Вудли, если, конечно, можно назвать его поклонником?    

— А кто-нибудь  еще?    

Наша  прелестная посетительница была, видимо, несколько смущена.    

— Так  кто же? — повторил Холмс.    

— Я не знаю,  может быть, это — мое воображение, но иногда мне кажется, что мистер  Каррутерс, у которого я работаю, не совсем ко мне…  равнодушен. Мы ведь проводим столько времени вместе! Я ему  аккомпанирую по вечерам. Он никогда и словом не обмолвился  ни о чем. Он настоящий джентльмен. Но вы знаете, что  любая девушка догадывается о таких вещах без слов.    

— Хм, —  Холмс нахмурился. — Чем он зарабатывает на жизнь?    

— Он богатый  человек.    

— И не держит  выезд?    

— Во всяком  случае, он вполне обеспечен. Раза два или три в неделю  он отправляется в город. Его интересуют акции южноафриканских золотых  приисков.    

— Я попрошу  вас, мисс Смит, уведомлять меня обо всех дальнейших событиях. Я теперь  очень занят, но я найду время, чтобы навести некоторые справки,  касающиеся вашего дела. А пока что, прошу вас, не предпринимайте без  моего ведома никаких шагов. До свидания, и надеюсь, что  мы услышим от вас хорошие вести.    

Посетительница  ушла.    

— Что  ж, это естественно, что у такой девушки есть поклонники, — проговорил  Холмс, пыхтя своей трубкой. — И один из них решил  ее преследовать на велосипеде на безлюдной дороге. Наверняка  ее тайный воздыхатель. Но, между прочим, Уотсон, в этом деле есть  интересные детали, наводящие на размышления.    

— Вы хотите  сказать: странно, что этот воздыхатель появляется только на одном участке  дороги.    

— Совершенно  верно. Прежде всего мы должны выяснить, кто живет в Чарлингтон-холле.  Затем надо узнать, что связывает Каррутерса и Вудли, поскольку ясно, что  люди они совершенно разные. Почему оба они начали с таким рвением  разыскивать родственников Ральфа Смита? Еще одна неясность: что это  за странный хозяин, который платит гувернантке жалованье вдвое выше  обычного и в то же время не держит лошадей, хотя живет  в шести милях от станции? Да, Уотсон, все это странно, очень странно.    

— Вы поедете  туда?    

— Нет,  дорогой Уотсон. Поедете вы. В конце концов, возможно, что это какая-нибудь  пустяковая интрижка, и я не могу ради нее прерывать важное  расследование. В понедельник рано утром поезжайте в Фарнем,  спрячьтесь недалеко от ЧарЛингтон-холла, наблюдайте и действуйте по  своему усмотрению. Затем вы должны разузнать, кто живет в этом  Чарлингтон-холле, вернуться и рассказать мне обо всем, что узнали.  А теперь, Уотсон, ни одного больше слова об этом деле, пока  у нас нет надежных фактов, которые привели бы нас к решению вопроса.    

От нашей  посетительницы мы узнали, что поезд, с которым она возвращается  в понедельник, отходит от Ватерлоо в 9 часов 50 минут.  Поэтому я отправился из дому очень рано и выехал  в 9 часов 13 минут. На станции Фарнем мне объяснили, где  находится Чарлингтон-холл, и я нашел его без труда. Ошибиться было  невозможно: по одну сторону дороги тянется пустошь, а по другую —  живая изгородь из старых тиссов, за которой начинается парк  с великолепными деревьями. Главные ворота парка сложены из замшелого  камня, и оба столба увенчаны позеленевшими дворянскими гербами. Кроме  главного входа, я заметил несколько тропинок между тиссами. Дом  не был виден с дороги, но все окружающее говорило  о заброшенности и запустении.    

Равнина  была усеяна золотыми островами цветущего дрока, который так и пылал  в лучах яркого весеннего солнца. Я спрятался за одним  из таких островков так, чтобы видеть и ворота усадьбы  и достаточно большой участок дороги в обе стороны. На дороге  не было ни души. Затем я увидел велосипедиста. Он ехал по  направлению к станции. Он был в черном костюме,  и я заметил, что у него темная бородка. Он достиг того  места, где начиналось поместье Чарлингтон, спрыгнул с велосипеда, пошел,  ведя велосипед к одной из тропинок, и скрылся за тиссами  вместе со своим велосипедом.    

Прошло  четверть часа и я увидел нашу велосипедистку — она возвращалась  со станции. Поравнявшись с усадьбой Чарлингтон, она оглянулась.  Несколько мгновений спустя велосипедист вышел из своего убежища, сел  на велосипед и последовал за ней. Нигде кругом —  от горизонта и до горизонта — не было ни души;  только две одинокие фигуры — изящная девушка, державшаяся очень прямо,  а на некотором расстоянии от нее — пригнувшийся  к самому рулю бородатый преследователь, явно замышляющий что-то. Она оглянулась  и сбавила скорость. Он тоже сбавил скорость. Она остановилась.  И он остановился, сохраняя расстояние в двести ярдов.  Ее следующее движение было смелым и неожиданным. Она повернула велосипед  и ринулась ему навстречу! Однако он выказал не меньше проворства  и помчался назад. Затем она повернула обратно и поехала дальше.  Голова у нее была гордо поднята, словно она не желала больше замечать  своего преследователя. Он тоже повернул и поехал за ней,  сохраняя ту же дистанцию, и наконец обе фигуры скрылись за поворотом.    

Я  не покинул своего убежища. И правильно сделал, ибо вскоре  я снова увидел велосипедиста — он возвращался обратно.  У ворот усадьбы он повернул и слез с велосипеда.  В течение нескольких минут я все еще мог видеть его: он стоял  под деревьями, и мне показалось, что он поправляет галстук. Затем  он вскочил на велосипед и поехал по аллее, ведущей к дому.  Я побежал к изгороди. Сквозь деревья я разглядел старое серое  здание в стиле Тюдор, ощетинившееся трубами, но так как аллея шла  через густой кустарник, велосипедиста больше не было видно.    

Так или  иначе, мне представлялось, что я неплохо поработал, и в отличном  расположении духа я вернулся в Фарнем. Местный агент по продаже  недвижимого имущества не мог дать мне никаких сведений  о Чарлингтон-холле и посоветовал обратиться к известной фирме  на Пэл-Мэл. Я зашел туда по пути домой. Представитель фирмы оказался  воплощенной любезностью. «Я хотел бы снять Чарлингтон-холл на лето?» «Нет,  к сожалению, это невозможно. Поздно. Дом сдали примерно месяц назад.  Арендовавшего этот дом зовут мистером Уильямсоном. Весьма почтенный пожилой  джентльмен». Вежливый представитель больше ничего, к сожалению, сообщить  не мог, поскольку деловые операции клиентов фирма хранит в строгой  тайне.    

Вечером  Шерлок Холмс с большим вниманием выслушал мой пространный доклад,  но отнюдь не похвалил меня, на что я, признаться, весьма  рассчитывал. Наоборот, его суровое лицо стало еще более суровым, когда  он комментировал то, что я сделал, и то, что я должен был  сделать.    

— Во-первых,  мой дорогой Уотсон, вы неудачно выбрали пункт наблюдения. Вы должны  были спрятаться за изгородью — тогда вы смогли бы увидеть  с близкого расстояния интересующее нас лицо. Вы же были от него  в нескольких стах ярдов и поэтому можете сообщить мне даже меньше,  чем мисс Смит. Она полагает, что велосипедист незнаком ей; я же, напротив,  убежден, что она знает его. Иначе зачем бы он старался держаться  от нее подальше? Вы говорите, что он низко пригнулся над рулем.  Тоже затем, чтобы скрыть лицо! Словом, вы здорово прошляпили. Этот  велосипедист скрылся в доме, и вы хотели выяснить, кто он. Для  этого вы отправились к лондонскому агенту по недвижимому имуществу!    

— А что  мне было делать? — спросил я, начиная горячиться.    

— Что?  Отправиться в ближайший кабачок! Центр всех местных сплетен. Там бы вам  сообщили имя любого обитателя дома — от хозяина до судомойки.  Уильямсон! Это ровно ничего не говорит мне. Если он пожилой человек,  то он не может быть велосипедистом, который сумел успешно  скрыться от погони этой молодой, сильной спортсменки. Что нам дала ваша  поездка? Ничего, кроме того, что наша посетительница сказала нам правду.  А я и не сомневался в этом. Как не сомневался  в том, что между велосипедистом и Чарлингтон-холлом есть связь. Это  поместье арендовано неким Уильямсоном. Что из этого следует? Решительно  ничего. Ну, ну, не расстраивайтесь. До следующей субботы мы мало  что можем сделать, а пока я сам наведу кое-какие справки.    

Утром  мы получили письмо от мисс Смит. Она коротко и точно описывала  в нем все те события, которые я видел собственными глазами.  В нем была очень важная приписка:    

     

«Я  уверена, что вы сохраните в тайне то, что я сейчас напишу: мой  хозяин сделал мне предложение, и пребывание в его доме стало для меня  затруднительным. Я убеждена, что он движим глубоким и достойным  уважения чувством. Но я помолвлена с другим. Он принял мой  отказ очень серьезно, но деликатно. И все таки, вы можете легко  представить себе, обстановка в доме стала несколько напряженной».    

     

— Кажется,  наша очаровательная клиентка попала в переделку, — сказал Холмс,  прочтя письмо. — В этом деле больше интересных особенностей  и возможных осложнений, чем я думал сначала. Пожалуй, не мешает  мне провести один день на лоне природы. Поеду-ка я сегодня  во второй половине дня и проверю на месте несколько имеющихся  у меня теорий.    

День  Холмса на лоне природы кончился неожиданно: он вернулся поздно  вечером с рассеченной губой и кровоподтеком на лбу,  не говоря уже о том, что весь его вид был таков, что, право,  Скотленд-Ярд мог бы вполне заинтересоваться им самим. Приключения,  пережитые им за день, видимо, доставили ему огромное удовольствие,  и он хохотал от души, рассказывая о них.    

— Я веду  сидячий образ жизни, и немножко размяться на свежем воздухе очень  полезно, — сказал он. — Вам известно, что я неплохо владею  старинным английским видом спорта — боксом. Это мне очень пригодилось.  Иначе все могло бы кончиться очень плохо.    

Я стал  просить его рассказать, что произошло.    

— Я нашел  тот кабачок — помните, я советовал вам начать с него —  и обиняками задал хозяину несколько вопросов. Болтливый хозяин рассказал  мне все, что меня интересовало. Оказалось, что Уильямсон, седобородый обитатель  Чарлингтон-холла, живет совершенно один, не считая, конечно, прислуги.  Есть слух, что он был священником. Однако два случая, происшедших  за время его короткого пребывания в этой усадьбе, показались мне  странными для священника, и я навел справки в церковном  управлении. Мне ответили, что действительно, священник такой есть,  но репутация у него самая дурная. Хозяин еще рассказал мне, что  к этому Уильямсону на субботу и воскресенье съезжается веселая  компания, особенно выделяется один джентльмен с рыжими усиками по имени  Вудли — он в Чарлингтон-холле завсегдатай. Только он это  произнес, дверь отворилась, и вошел мистер Вудли собственной  персоной — он пил пиво в соседней комнате и слышал весь наш  разговор. Он тут же набросился на меня. Кто я такой? Что мне  надо? Какого черта я им интересуюсь? И давай сыпать самыми  отборными ругательствами. Закончил он этот поток коротким, но сильным  ударом. Я увернулся, но не совсем удачно. Зато следующие  несколько минут были восхитительны: Вудли замахнулся второй раз, но его  предупредил мой удар прямой левой. Что касается меня, результат у вас  перед глазами. Зато мистера Вудли пришлось свезти домой в телеге. Так  закончилась моя прогулка; я должен признаться, что если не считать  огромного удовольствия, полученного мной лично, польза от моего пребывания  на границе с графством Суррей почти такая же, как от вашей  поездки!    

     

    

     

В  четверг пришло еще одно письмо от нашей клиентки.    

— Будем  надеяться, Уотсон, будем надеяться, — сказал Холмс мрачно. —  Очевидно, сети очень сложной интриги плетутся вокруг этой молодой женщины,  и наша задача — проследить за тем, чтобы никто не тронул  ее в субботу. Я думаю, Уотсон, нам придется выкроить время  и поехать с вами вместе в субботу, не то наше  интересное, хотя и незаконченное расследование может оказаться историей  с грустным концом.    

Признаюсь,  что до сих пор я не относился слишком серьезно к этому  делу. Мне оно казалось странным, причудливым, но никак не опасным.  Ничего не было удивительного, что незнакомец искал случая встретиться  с хорошенькой девушкой. Как можно считать его опасным, если у него  не хватало храбрости приблизиться к ней и он обратился  в бегство, когда она сама попыталась сделать это! Негодяй Вудли был  человек иного сорта, но после того единственного случая, о котором  она нам рассказала, он оставил ее в покое, и когда  он опять зашел к Каррутерсу, он даже не встретился  с ней. Велосипедист был, без сомнения, один из воскресных гостей  Чарлингтон-холла, о которых говорил хозяин кабачка; но кто  он такой и чего добивался, оставалось неясным. Я понял, что  за всеми этим непонятными событиями может скрываться трагедия, только  когда увидел, как Холмс, настроенный очень серьезно и решительно, уходя,  сунул в карман револьвер.    

Дождь  кончился, и утро было великолепное. Наши глаза, уставшие  от светло-серых, темно-серых и желтовато-серых тонов Лондона, впивали  краски поросшей вереском пустоши с островками цветущего дрока, ярко  горевшего на солнце. Мы шли с Холмсом по широкой песчаной  дороге, наслаждаясь утренней свежестью, веселым щебетаньем птиц и запахами  весны. Дорога пошла в гору. С гребня Круксбери-хилл мы увидели  старый, мрачный Чарлингтон-холл. Его трубы ощетинились среди старинных дубов,  и все же деревья были моложе, чем дом, который они окружали. Дорога вилась  красновато-желтой лентой между коричневой пустошью и распускающейся зеленью  леса. Холмс указал вперед на черную точку, появившуюся вдали. Коляска! Она  двигалась нам навстречу.    

     

    

     

Холмс  воскликнул с досадой:    

— Я рассчитал  время так, чтобы у нас было в запасе лишних полчаса! Но если это  ее коляска, то, значит, она спешит к более раннему поезду,  и я боюсь, Уотсон, что она проедет мимо Чарлингтона прежде, чем  мы до него доберемся.    

Дорога  пошла вниз, и коляска скрылась из виду. Мы бросились вперед.  Я начал задыхаться — вот что значит сидячий образ жизни! Холмс,  напротив, был в прекрасной форме: его поддерживал неистощимый запас  нервной энергии. Шаг его оставался все таким же быстрым и пружинистым.  В сотне ярдов от меня он вдруг остановился,  и я увидел, как он в отчаянии махнул рукой.  В то же мгновение из-за поворота показалась пустая коляска, лошади  несли во весь опор, и вожжи волочились по земле.    

— Опоздали! —  закричал Холмс, когда я подбежал к нему, тяжело дыша. — Надо же  быть таким идиотом! Не подумать о предыдущем поезде! Они похитили ее,  Уотсон, похитили! А может быть, убили! Бог знает, что произошло! Встаньте  на дороге, остановите лошадь! Вот так. Быстрей в коляску! Может, нам  еще удастся исправить последствия моей ошибки.    

Мы  вскочили в коляску. Холмс повернул лошадей, ударил кнутом,  и мы понеслись. Сразу же за поворотом нам открылась вся дорога  между Чарлингтон-холлом и пустошью. Я схватил Холмса за руку.    

— Это  он! — крикнул я, задыхаясь от волнения.    

Одинокий  велосипедист катил нам навстречу. Низко нагнувшись над рулем, он жал  на педали, словно на велосипедной гонке. Вдруг он поднял голову,  увидев нас, затормозил и соскочил с велосипеда. Его иссиня-черная  борода странно выделялась на бледном лице, и глаза горели, как  в лихорадке. Он был ошеломлен, увидев в коляске нас.    

— Эй, —  заорал он, — стойте! — Он поставил велосипед поперек  дороги. — Где вы взяли эту коляску? Остановитесь же, говорю  я вам! — завопил он, вытаскивая револьвер из бокового кармана. —  Остановитесь, или, клянусь небом, я стреляю в лошадь!    

Холмс  бросил вожжи мне на колени и выскочил из коляски.    

— Вы именно  тот человек, которого мы хотим видеть. Где мисс Вайолет Смит? — Холмс  говорил быстро и отчетливо.    

— Вот  это я и хочу спросить у вас. Вы сидите  в ее коляске, значит, должны знать, где она!    

— Коляска  неслась пустая. Мы остановили лошадь, сели в нее и помчались  на помощь молодой женщине.    

— Боже  мой! Боже мой! Что делать? — закричал незнакомец в отчаянии. —  Они схватили ее, этот подлец Вудли и бандит-священник. Быстрее, быстрее,  если вы действительно ее друг! Помогите мне, и мы спасем  ее, даже если для этого необходимо, чтобы мой труп гнил в Чарлингтонском  лесу!    

С  пистолетом в руке он побежал, не помня себя, к тропинке  между тиссами. Холмс бросился за ним, я за Холмсом, оставив  лошадь пастись у дороги.    

— Вот  где они шли, — сказал Холмс, указывая на следы ног вдоль  тропинки. — Эй, постойте-ка! Что это там в кустах?    

Молодой  человек лет восемнадцати в одежде конюха, с кожаными шнурами  и крагами, лежал навзничь, подогнув колени, на его голове зияла  глубокая рана. Он был без сознания, но жив. Я взглянул  на рану и понял, что кость не задета.    

— Это  Питер, конюх! — закричал незнакомец. — Он ее вез! Негодяи  стащили его с коляски и оглушили. Пусть он лежит. Сейчас  мы ему помочь не можем, но ее мы можем спасти  от худшей участи, которая только может выпасть на долю женщины.    

Мы  помчались по тропинке, которая вилась между деревьями. Когда мы достигли  кустов, окаймлявших дом. Холмс остановился.    

— Они  не в доме. Вот их следы. Они идут влево, у лавровых кустов!  Ну, конечно, так и есть!    

Последние  слова он сказал потому, что вдруг из-за кустов послышался пронзительный  женский крик, полный ужаса. Затем крик оборвался и на самой высокой  ноте перешел в хрип.    

— Сюда!  Сюда! Они в аллее для игры в кегли! — кричал незнакомец,  продираясь сквозь кусты. — Собаки, трусливые собаки! За мной,  джентльмены! Поздно! Поздно! Клянусь всем святым, что поздно!    

     

    

     

Кусты  неожиданно расступились, и мы очутились на прелестной лужайке.  На противоположном ее конце, под сенью могучего дуба, расположилось  необычайное трио. Наша клиентка прислонилась к дереву, видимо, теряя  сознание; рот у нее был завязан платком. Перед ней, расставив ноги, стоял  свирепого вида молодой человек с бульдожьим лицом и рыжими усами.  Одной рукой он подбоченился, в другой держал хлыст, весь его облик  выражал презрительный вызов. Между ними находился пожилой человек с седой  бородой; поверх его легкого шерстяного костюма была накинута сутана.  По-видимому, он только что совершил обряд бракосочетания, потому что положил  библию в карман как раз в ту минуту, когда мы появились.  В виде шутовского поздравления он похлопал негодяя жениха по плечу.    

— Они  обвенчаны! — мог лишь выговорить я.    

— Вперед! —  закричал наш проводник и помчался через лужайку, а Холмс  и я за ним.    

Когда  мы приблизились, молодая дама, боясь упасть, судорожно схватилась  за дерево. Уильямсон, бывший священник, поклонился нам  с издевательской вежливостью, а негодяй Вудли важно выступил вперед.  Он хохотал в восторге от своей проделки.    

— Сними  бороду, Боб, — сказал он, — я тебя сразу узнал.  Ты и твои друзья примчались как раз вовремя, для того, чтобы  я мог представить вам миссис Вудли.    

Ответ  нашего спутника был неожиданным. Он сорвал с себя бороду — она действительно  была приставной — и с яростью отшвырнул ее прочь.  Оказалось, что у него продолговатое, нездорового цвета, чисто выбритое  лицо.    

     

    

     

— Да,  я Боб Каррутерс, — сказал он, прицелившись из пистолета  в Вудли, который наступал на него, угрожающе размахивая  хлыстом. — И я сделаю все, чтобы смыть оскорбление, нанесенное  этой девушке, даже если меня за это повесят. Я сказал тебе, негодяй,  что с тобой будет, если ты не оставишь ее в покое, и,  клянусь господом богом, я сдержу свое слово!    

— Но ты опоздал,  голубчик. Она моя жена!    

— Не жена,  а вдова!    

Раздался  выстрел, и я увидел, как на жилете Вудли вдруг выступило  и расплылось кровавое пятно. Он завертелся на месте  и рухнул навзничь; смертельная бледность вдруг покрыла пятнами его  отвратительное, кирпичного цвета лицо. Старый Уильямсон, так  и не снявший сутаны, разразился при этом такими ругательствами, каких  я никогда еще не слышал, и тоже выхватил револьвер,  но Холмс опередил его, направив на него дуло своего оружия.    

— Довольно, —  резко сказал мой друг. — Бросьте револьвер! Уотсон, подберите его. Так, приставьте  к его голове. Благодарю вас. А вы, Каррутерс, дайте ваш револьвер  мне. Хватит кровопролития. Давайте, давайте его сюда!    

— Кто  вы такой?    

— Шерлок  Холмс.    

— Не может  быть!    

— Я вижу,  вам известно мое имя. Тем лучше. Я буду представлять официальную полицию  впредь до ее прибытия. Эй вы, послушайте! — закричал  он испуганному конюху, который появился на краю лужайки, под  деревьями. — Подите сюда. Возьмите вот эту записку и гоните вовсю  в Фарнем. — Он написал несколько слов на листке своего  блокнота. — Отдайте это начальнику полицейского участка. А пока вместо  него я.    

Могучий  ум Холмса и его воля теперь управляли этой трагической сценой, все  остальные участники лишь подчинялись ему. Уильямсон и Каррутерс отнесли  раненого Вудли в дом, в то время как я предложил руку  испуганной девушке. Раненого положили на кровать, и по просьбе Холмса  я осмотрел его. Я нашел Холмса в увешанной старинными гобеленами  столовой, двое арестованных сидели против него.    

— Он будет  жить, — сказал я.    

— Что? —  вскочил на ноги Каррутерс. — Я пойду наверх и прикончу его.  Не хотите ли вы сказать, что эта девушка, этот ангел будет  на всю жизнь прикована к этому чудовищу Джеку Вудли?    

— На этот  счет можете не беспокоиться, — сказал Холмс.    

— Есть  по крайней мере две причины, в силу которых она ни в коем случае  не будет его женой. Прежде всего мы поставим вопрос о том, имел  ли мистер Уильямсон право венчать.    

— Я принял  сан, — сказал старый негодяй.    

— Которого  вас потом лишили.    

— Священник  останется священником всегда.    

— Сомневаюсь.  А как насчет разрешения на заключение брака?    

— Оно  у меня в кармане.    

— В таком  случае вы достали его мошенническим образом. Как бы то ни было,  венчание по принуждению — это не венчание, а серьезное  преступление, в чем вы скоро убедитесь. Думаю, что у вас будет  по меньшей мере десять лет, чтобы обдумать это хорошенько. Что касается вас,  Каррутерс, то, право, лучше бы вы не вынимали из кармана этот  злосчастный пистолет!    

— Теперь  я вижу, что вы правы, мистер Холмс. Но поймите: я люблю эту  девушку, и я впервые узнал, что значит любить. Какие  я предпринимал предосторожности, чтобы уберечь ее! И вдруг все пошло  прахом, и она оказалась во власти самого свирепого негодяя  в Южной Африке, имя которого наводит ужас на всех от Кимберли до Иоганнесбурга.  Поверите ли, мистер Холмс? С тех пор, как эта девушка стала у меня  работать, я ни разу не отпустил ее домой одну, потому что  знал о сборищах этих негодяев. Я каждый раз садился на велосипед  и сопровождал ее. Конечно, я держался на почтительном расстоянии  и, кроме того, надевал поддельную бороду, чтобы она не узнала меня. Мисс  Смит так независима и горда, она ни за что не осталась бы  работать у меня, если бы узнала, что я всюду сопровождаю ее.    

— Почему  же вы не сказали ей об опасности?    

— Потому  что и в этом случае она бы покинула меня. Я просто не мог  этого сделать. Хотя она и не любила меня, для меня было счастьем  видеть ее в доме, слышать звук ее голоса.    

— Вот  что, — сказал я, — вы называете это любовью, мистер Каррутерс,  а по-моему, это называется эгоизмом.    

— Может  быть, вы и правы. Но разве любовь и эгоизм  не сопутствуют друг другу? Словом, я не мог допустить  и мысли, что она покинет меня. Кроме того, планы этих бандитов таковы, что  ей необходима была защита. Потом пришла телеграмма, и я понял,  что теперь они начнут действовать.    

— Какая  телеграмма?    

Каррутерс  вытащил ее из кармана.    

— Вот  она, — сказал он.    

Содержание  телеграммы было простым и коротким:    

— Хм! —  сказал Холмс. — Мне кажется, я вижу всю цепь событий и понимаю,  почему телеграмма сыграла роковую роль. Но раз уж мы все равно сидим  и ждем, может быть, вы расскажете нам, что знаете.    

Тут  старый негодяй в сутане разразился бранью.    

— Клянусь  всем святым, — заорал он, — если ты донесешь на нас, Боб  Каррутерс, то я сделаю с тобой то, что ты сделал  с Джеком Вудли! Насчет девчонки можешь приходить в телячий восторг  сколько душе угодно, это твое дело. Но если ты продашь своих друзей  этому фараону в штатском, будешь последней собакой, ясно?    

— Вашему  преосвященству незачем так волноваться, — сказал Холмс, закуривая. —  Дело и так совершенно ясно, и если я интересуюсь некоторыми  детали ми, то лишь из чистой любознательности. Впрочем, если  не хотите рассказывать, то давайте расскажу я, и тогда  вы увидите, как мало вы можете скрыть. Прежде всего, вы трое —  то есть вы, Уильямсон, вы, Каррутерс, и Вудли — приехали  из Южной Африки в надежде на…    

— Ложь  номер один! — закричал священник. — Я увидел  их в первый раз два месяца назад и никогда не был  в Африке. Скушайте на здоровье, дорогой мистер Не-суйте-нос-в-чужие-дела!    

— Да,  мы познакомились только два месяца назад, — сказал Каррутерс.    

— Хорошо,  значит, вы двое приехали из Африки. Его преосвященство — продукт  отечественного производства. В Южной Африке вы были знакомы  с Ральфом Смитом. У вас были основания предполагать, что  он не протянет долго. Вы разузнали, что наследство его должна  получить племянница. Ну как, все правильно?    

Каррутерс  кивнул, а Уильямсон опять разразился проклятиями.    

— Девушка  была ближайшей родственницей, и вы знали, что дядя не оставил завещания.    

— Он не умел  ни читать, ни писать, — сказал Каррутерс.    

— Итак,  вы приехали сюда вдвоем и разыскали девушку. Вы решили, что один  из вас женится на ней, а другой получит свою долю добычи. Роль  мужа должен был сыграть Вудли. Почему?    

— Мы разыграли  это в карты еще на пароходе. Он выиграл.    

— Понимаю.  Вы пригласили девушку к себе в качестве гувернантки, чтобы Вудли  мог ухаживать за ней. Но она быстро раскусила этого пьяного негодяя  и наотрез отказалась знать его. А тут вы полюбили девушку,  и уже поэтому вся затея должна была провалиться. Мысль о том, что она  будет принадлежать этому негодяю, была теперь невыносима для вас.    

— Невыносима,  клянусь небом, невыносима!    

— Между  вами произошла ссора. Вудли, разъяренный покинул ваш дом и принялся  осуществлять свой собственный план.    

— Сдается  мне, Уильямсон, что нам нечего сообщить этому джентльмену! — Каррутерс  горько рассмеялся. — Да, мы поссорились. Он ударил меня,  и я упал. Теперь, во всяком случае, я с ним расквитался  за это. Потом он исчез. Познакомился с этим святым отцом.  Я узнал, что они поселились в том доме у дороги.  Я чувствовал, они замышляют что-то недоброе, и не спускал  с нее глаз. Иногда я заходил к ним, чтобы разузнать  их планы. Позавчера Вудли зашел ко мне с телеграммой, извещавшей,  что Ральф Смит умер. Он спросил меня, намерен ли я участвовать  в сделке. Я сказал, что нет. Он тогда спросил, согласен ли  я жениться на ней и отдать ему долю наследства. Я сказал,  что согласен, но она этого не желает. Тогда он заявил: «Выдадим  ее за тебя замуж, а через неделю или две настроение у нее  переменится». Я сказал, что не хочу ничего делать силой. Он стал  ругаться, как последний негодяй, хотя, впрочем, он и есть последний  негодяй. Заявил, что так или иначе он своего добьется, и ушел.  В эту субботу она уезжала от меня. Я достал коляску, чтобы  садовник отвез ее на станцию, но все равно меня одолело  беспокойство, и я поехал за ней на велосипеде. Но она  уже отъехала довольно далеко, и когда я догнал коляску, было уже  поздно. Я это понял, когда в коляске вместо нее увидел вас.    

     

    

     

Холмс  встал и бросил окурок в камин.    

— Я оказался  таким тупицей, Уотсон! — сказал он. — Вы ведь мне сказали, что  велосипедист поправлял галстук, — помните, когда он шел по дорожке  к дому. Одного этого было достаточно, чтобы распутать всю эту историю. Так  или иначе, мы можем поздравить себя с весьма любопытным, можно  сказать, единственным в своем роде делом. Я вижу, что трое  полицейских идут по дорожке к дому, и я рад, что молодой конюх  бодро поспевает за ними. Таким образом, весьма возможно, что ни он,  ни наш весьма интересный жених не окажутся жертвами сегодняшних  приключений. Я думаю, Уотсон, вы должны сейчас обратить свое  профессиональное внимание на мисс Смит. Если же она оправилась,  то мы с удовольствием проводим ее домой к матери. Если  же она еще не совсем пришла в себя, скажите ей, что  мы собираемся послать телеграмму молодому электрику в Мидленд. Это будет  лучшим лекарством. Что касается вас, Каррутерс, то полагаю, вы вполне  заслужили прощение за ваше прежнее участие в этом заговоре. Вот, сэр,  моя карточка, и если мои показания могут помочь вам во время суда,  я к вашим услугам.    

Читатель,  возможно, заметил, что для меня часто бывает трудно завершить должным образом  мои очерки и сообщить те заключительные подробности, которые могут  его интересовать, — такой напряженной и бурной была наша  с Холмсом деятельность. Каждое дело являлось как бы преддверием  следующего, и как только очередная пьеса кончалась, ее действующие  лица выпадали из нашего поля зрения, ибо мы были слишком заняты,  чтобы интересоваться их судьбой. Однако в моих черновиках есть  коротенькая приписка, относящаяся к данному делу. В ней сказано, что  мисс Вайолет Смит действительно унаследовала большое состояние и сейчас  она замужем за Сирилом Мортоном, старшим партнером фирмы «Мортон и Кеннеди»,  известных инженеров-электриков из Вестминстера. Уильямсен и Вудли  предстали перед судом по обвинению в том, что насильно увезли мисс Смит  и насильно произвели обряд венчания: Уильямсон был приговорен к семи  годам, Вудли — к десяти. О судьбе Каррутерса в приписке  ничего не сказано, но я уверен, что к его выстрелу  из револьвера суд отнесся с большим снисхождением, поскольку Вудли  имел репутацию опасного негодяя, и несколько месяцев заключения вполне  удовлетворили правосудие.    

 Случай в интернате    

     

The  Adventure of the Priory School  [3]    

First  published in Collier’s Weekly, Jan. 1904, with 6 illustrations by Frederic Dorr  Steele,    

and in  the Strand Magazine, Feb. 1904, with 9 illustrations by Sidney Paget.    

     

Наша  скромная сцена на Бейкер-стрит знавала много драматических эпизодов,  но я не припомню ничего более неожиданного и ошеломляющего,  чем первое появление на ней Торникрофта Хакстейбла, магистра искусств,  доктора философии[4]  и т. д. и т. п. Визитная карточка, казавшаяся слишком  маленькой для такого груза ученых степеней, опередила его на несколько секунд;  следом за ней появился и он сам, человек рослый, солидный,  величественный — олицетворение выдержки и твердости духа. И вот,  не успела дверь закрыться за ним, как он оперся руками  о стол, медленно осел на пол и, потеряв сознание, растянулся  во весь свой могучий рост на медвежьей шкуре у нас перед  камином.    

Мы  вскочили с мест и минуту молча, удивленно смотрели на этот  внушительный обломок крушения, занесенный к нам бурей, разыгравшейся  где-то далеко, в безбрежном океане жизни. Потом Холмс быстро подсунул ему  подушку под голову, а я поднес к его губам рюмку коньяку. Полное  бледное лицо незнакомца бороздили глубокие морщины; под опухшими глазами лежали  синеватые тени; уголки приоткрытого рта были скорбно опущены; на двойном  подбородке проступала щетина. Видимо, он приехал издалека, так как  воротничок и рубашка у него загрязнились, нечесаные волосы прядями  падали на высокий, красивый лоб. Перед нами лежал человек, которого  постигла какая-то большая беда.    

     

    

     

— Что  с ним, Уотсон? — спросил Холмс.    

— Полный  упадок сил… вероятно, от голода и усталости, — ответил я, держа  пальцы на его кисти, где тоненькой, еле ощутимой ниточкой пульсировала  жизнь.    

— Обратный  проезд до Мэклтона. Это на севере Англии, — сказал Холмс, вынимая  у него из кармашка для часов железнодорожный билет. — Сейчас еще  нет двенадцати. Раненько же ему пришлось выехать!    

Припухшие  веки нашего гостя дрогнули, и его серые глаза уставились на нас  бессмысленным взглядом. Минутой позже он с трудом поднялся на ноги,  весь красный от стыда.    

— Простите  меня, мистер Холмс. Этот обморок — следствие нервного потрясения. Нет,  благодарю вас… Стакан молока с сухариком — и все пройдет. Мистер  Холмс, я приехал сюда с тем, чтобы увезти вас с собой. Мне  казалось, что никакая телеграмма не даст вам должного представления  о неотложности этого дела.    

— Когда  вы окончательно оправитесь…    

— Я чувствую  себя отлично. Просто не понимаю, что это со мной приключилось. Мистер  Холмс, я прошу вас выехать в Мэклтон первым же поездом.    

Холмс покачал  головой:    

— Мой  коллега, доктор Уотсон, подтвердит вам, что мы с ним очень заняты.  Мне уже выдан аванс на расследование пропажи документов Феррера,  а кроме того, на днях начинается слушание дела об убийстве  в Абер-гавенни. Выехать из Лондона меня может заставить только  что-нибудь сверхважное.    

— Сверхважное! —  Наш гость воздел руки. — Неужели вы не слышали о похищении  единственного сына герцога Холдернесса?    

— Герцога  Холдернесса? Бывшего министра?    

— Да,  да! Мы приложили все силы, чтобы это не попало в газеты,  но во вчерашнем «Глобусе» уже промелькнули кое-какие слухи.  Я думал, что до вас они тоже дошли.    

Холмс  протянул свою длинную, худую руку и снял с полки том  энциклопедического справочника на букву «X».    

— «Холдернесс,  шестой герцог, кавалер Ордена подвязки, член Тайного совета…» и так далее,  до бесконечности. «Барон Боверли, граф Карстон…» Боже мой, сколько  титулов! «Председатель суда графства Хэллемшир (с 1900). Женат на Эдит,  дочери сэра Чарльза Эпплдора (1888). Единственный сын и наследник лорд Солтайр.  Владелец двухсот пятидесяти тысяч акров земли. Рудники в Ланкашире  и Уэлсе. Адрес: Карлтон-хаус-террас; Холдернесс-холл, Хэллемшир; замок  Карлстон, Бангор, Узле. Лорд Адмиралтейства[5]  (1872), министр…» Словом, известный человек, пожалуй, один из самых  известных в нашей стране.    

— Один  из самых известных и, может быть, самых богатых. Насколько я знаю,  мистер Холмс, вы далеко не ремесленник в своей области  и сплошь и рядом беретесь за дело ради самого дела.  Но разрешите вам сказать, что его светлость обещает вручить чек  на пять тысяч фунтов тому, кто укажет местонахождение его сына,  и дополнительную тысячу фунтов, если ему назовут похитителя или похитителей.    

— Щедрое  вознаграждение! — сказал Холмс. — Уотсон, пожалуй,  мы с вами отправимся на север Англии вместе с доктором  Хакстейблом. А вы, доктор, выпейте молока, а потом расскажите нам,  что произошло, когда произошло, где произошло и, наконец, какое отношение имеет  к этому доктор Торникрофт Хакстейбл, директор интерната под Мэклтоном,  и почему он только через три дня после происшествия — о чем  сужу по вашему небритому подбородку — обращается ко мне, веря  в мои скромные способности.    

Наш  гость выпил стакан молока и горячо, не упуская ни одной  подробности, повел свой рассказ. Взгляд его сразу ожил, щеки порозовели.    

— Должен  вам доложить, джентльмены, что я основатель и директор  школы-интерната под Мэклтоном. «Комментарии к Горацию»[6] Хакстейбла, может быть,  напомнят вам, с кем вы имеете дело. Мой интернат для мальчиков  несомненно самое лучшее и самое привилегированное учебное заведение  в Англии. Лорд Леверстоук, граф Блэкуотер, сэр Кэткарт Соумс — вот кто  доверяет мне своих сыновей. Но вершины славы моя школа достигла три недели  назад, когда лорд Холдернесс передал мне через своего секретаря, мистера  Джеймса Уайлдера, что десятилетний лорд Солтайр, его единственный сын  и наследник, будет учиться у меня в школе. Мог ли я думать  тогда: вот прелюдия, за которой последует величайшее несчастье моей жизни!    

Лорд  Солтайр приехал первого мая, к началу летнего семестра. Этот  очаровательный мальчик очень скоро освоился с нашими порядками. Должен  заметить — и, надеюсь, никто не обвинит меня в нескромности, ибо  умалчивать об этом было бы нелепо, — мальчику жилось дома  не сладко. Ни для кого не секрет, что супружеская жизнь герцога  оставляла желать много лучшего и по взаимному согласию супруги  разъехались, причем герцогиня поселилась на юге Франции. Все это произошло  совсем недавно, а сыновние чувства мальчика, как нам стало известно, были  всецело на стороне матери. Он затосковал после ее отъезда  из Холдернесс-холла, и тогда герцог решил определить его ко мне  в интернат. Через две недели маленький лорд Солтайр совсем обжился  у нас и, судя по всему, чувствовал себя прекрасно.    

Последний  раз его видели вечером тринадцатого мая, то есть в понедельник.  Отведенная ему комната была на втором этаже, а в большой смежной  спали два других мальчика. Эти мальчики ничего не видели  и не слышали ночью, следовательно, лорд Солтайр вышел из своей  комнаты не через дверь. Окно у него было открыто, а стену  в этом месте густо увивает плющ с очень толстыми ветками. Следов  на земле мы не обнаружили, но можно не сомневаться,  что он вылез в окно.    

Беглеца  хватились во вторник, в семь часов утра. Кровать его была  не застлана. Перед уходом он успел одеться в школьную  форму — черную итонскую курточку и серые брюки. Ночью в комнату  к нему никто не входил, а если бы оттуда доносились крики или  звуки борьбы, Контер, старший из мальчиков в смежной спальне,  разумеется, услышал бы шум, так как он спит чутко.    

Как  только исчезновение лорда Солтайра было обнаружено, я созвал весь  интернат — мальчиков, учителей, слуг. И тут мы убедились, что  лорд Солтайр бежал не один. Отсутствовал Хайдеггер — преподаватель  немецкого языка. Комната Хайдеггера была в противоположном крыле второго  этажа, но тоже выходила окнами на лужайку. Кровать и у него  стояла неубранная, однако одеться как следует ему, видимо, не пришлось,  потому что его рубашка и носки валялись на полу. Он вылез  в окно и спустился вниз, цепляясь за ветки плюща, о чем  свидетельствовали следы на земле. Его велосипеда, обычно стоявшего  в небольшом сарае в конце лужайки, на месте не оказалось.    

Хайдеггер  поступил ко мне в школу два года назад с самыми лучшими  рекомендациями, но человек он был молчаливый, хмурый  и не пользовался особенной любовью ни среди школьников,  ни среди учителей.    

Сегодня  у нас четверг, и со вторника мы не узнали ничего  нового о беглеце. Разумеется, первое, что я сделал, —  я снесся с Холдернесс-холлом. Поместье герцога находится всего  в нескольких милях от школы, и у нас была надежда, что,  затосковав по дому, лорд Солтайр вернулся к отцу, но там его  не оказалось. Герцог страшно взволнован, а что касается меня, так  вы сами могли убедиться, до чего доводят человека тревога  и чувство ответственности за своего питомца. Мистер Холмс, умоляю  вас, не щадите своих сил! Это дело заслуживает того, чтобы  вы отдались ему всецело.    

     

    

     

Шерлок  Холмс внимательно выслушал рассказ злополучного директора.  Нахмуренные брови, глубокая складка между ними свидетельствовали  о том, что он не нуждается в уговорах и положит все  силы на расследование дела, которое, помимо своей серьезности, будило  в нем его всегдашнюю любовь к задачам необычным и запутанным.  Он вынул из кармана блокнот и записал в нем что-то себе для  памяти.    

— Вы совершили  большую ошибку, что не обратились ко мне сразу, — строго  проговорил мой Друг. — Это сильно осложнит расследование. Я, например,  уверен, что и лужайка и плющ на стене могли бы о многом  порассказать опытному глазу.    

— Я тут  ни при чем, мистер Холмс. Его светлость всеми силами старался избежать  огласки. Он опасался, как бы его семейные неурядицы не стали  предметом сплетен. Это ему всегда претило.    

— А местные  власти занимались расследованием бегства лорда Солтайра?    

— Да,  сэр, но — увы! — это ни к чему не привело. Сначала  мы как будто напали на след беглецов — нам сообщили, что  с нашей станции утренним поездом выехал какой-то молодой человек  и с ним мальчик. Но вчера вечером их задержали  в Ливерпуле, и ошибка сразу выяснилась. Вот тогда-то я уж совсем  отчаялся и после бессонной ночи с первым же поездом выехал  к вам.    

— Как  только полиция направилась по ложному следу, расследование дела на месте,  вероятно, велось уже не так ретиво? — Его попросту прекратили.    

— Значит,  три дня прошли впустую. Это возмутительно!    

— Да,  каюсь. Вы правы.    

— А ведь  загадку можно было распутать. Я с удовольствием возьмусь за это  дело. Скажите, вам удалось установить какую-нибудь связь между исчезнувшим  мальчиком и учителем немецкого языка?    

— Никакой  связи между ними не было.    

— Учитель  преподавал у него в классе?    

— Нет,  и, насколько мне известно, он даже ни разу с ним  не говорил.    

— Странно,  очень странно! Велосипед, у мальчика был?    

— Нет.    

— А другие  велосипеды все на месте?    

— На месте.    

— Вы в этом  уверены?    

— Совершенно  уверен.    

— Надеюсь,  вы не думаете, что немец уехал глухой ночью на велосипеде,  с мальчиком на руках?    

— Разумеется,  нет.    

— Тогда  как вы все это объясняете?    

— Может  быть, они взяли велосипед для отвода глаз, припрятали его где-нибудь,  а сами пошли пешком.    

— Может  быть. Но, согласитесь сами, это странный способ отвести глаза. Ведь  в сарае стояли и другие велосипеды?    

— Да.    

— Не лучше  ли ему было спрятать два велосипеда, если он хотел навести вас  на мысль, что они уехали, а не ушли пешком?    

— Да,  вы правы.    

— То-то  и оно. Нет, эта теория никуда не годится. Но сама по себе  пропажа велосипеда может послужить отправной точкой для дальнейшего  расследования. В конце концов, это не такая вещь, которую легко  спрятать или уничтожить. Еще один вопрос: кто-нибудь навещал мальчика накануне  его бегства?    

— Нет.    

— Может  быть, на его имя были письма?    

— Да,  одно письмо было.    

— От кого?    

— От его  отца.    

— Вы вскрываете  почту своих учеников?    

— Нет.    

— Почему  же вы думаете, что письмо пришло от его отца?    

— Конверт  был с гербом, и адрес написан угловатым почерком герцога. Кроме того,  герцог сам вспомнил, что писал сыну.    

— Когда  мальчик получал письма до этого?    

— Последние  дни на его имя ничего не было.    

— А из Франции  ему писали?    

— Ни разу.    

— Вы,  разумеется, понимаете, к чему я клоню. Либо лорда Солтайра увели силой,  либо он убежал по собственной воле. Последняя гипотеза подсказывает, что  мальчик не мог бы отважиться на такой поступок без воздействия извне.  Если к нему никто не приходил, следовательно, воздействие оказывалось  при помощи писем. Бот почему мне важно знать, кто были его корреспонденты.    

— Вряд  ли я могу тут чем-нибудь помочь вам. Насколько известно, ему писал только  отец.    

— И отцовское  письмо пришло в день побега. Какие отношения были между отцом  и сыном: хорошие, дружеские?    

— Его  светлость никого не удостаивает своей дружбы — он поглощен  важными государственными делами. Вряд ли ему доступны обычные человеческие  чувства. Но по-своему он относился к сыну неплохо.    

— Однако  сердцем мальчик был всецело на стороне матери?    

— Да.    

— Он сам  так говорил?    

— Нет.    

— Кто  же? Герцог?    

— Ну,  что вы! Конечно, нет!    

— Тогда  откуда вам это известно?    

— Мне  приходилось раз-другой беседовать с секретарем его светлости, мистером  Джеймсом Уайлдером. Он и осведомил меня по секрету о настроениях  лорда Солтайра.    

— Понятно.  Кстати, последнее письмо герцога нашли в комнате мальчика уже после  побега?    

— Нет,  он взял его с собой… Мистер Холмс, а не пора ли нам  на вокзал?    

— Сейчас  я велю вызвать кэб. Через четверть часа мы будем к вашим  услугам. Если вы собираетесь телеграфировать домой, мистер Хакстейбл,  пусть там у вас думают, что расследование все еще ведется  в Ливерпуле. Ведь, кажется, туда занесло вашу свору гончих?  А я тем временем спокойно, без помех, поработаю у самых дверей  вашей школы, и, может быть, чутье не подведет двух таких старых ищеек, как  ваш покорный слуга и Уотсон, и мы ухитримся кое-что разнюхать  на месте.    

Вечером  на нас пахнуло бодрящим холодным воздухом графства Дерби, где находилась  знаменитая школа доктора Хакстейбла. Когда мы подъехали к ней, было  уже темно. На столе в передней лежала визитная карточка. Лакей шепнул  что-то директору, и тот, взволнованный, повернулся к нам.    

— Герцог  здесь, — сказал он. — Герцог и мистер Уайлдер ждут меня  в кабинете. Пойдемте, джентльмены, я представлю вас.    

     

    

     

Я,  конечно, знал по фотографиям этого известнейшего государственного деятеля,  но он оказался совсем не таким, как на портретах.  На ковре у камина перед нами стоял изысканно одетый, величественной  осанки человек с худым, узким лицом и как-то нелепо торчащим длинным  крючковатым носом. Он был бледен, как смерть, и эту бледность  особенно подчеркивала его длинная яркорыжая борода, сквозь которую  на белом жилете поблескивала золотая цепочка от часов. Бывший министр  смотрел на нас ледяным взглядом. Рядом с ним стоял совсем еще молодой  человек небольшого роста с подвижным, нервным лицом и умными голубыми  глазами — как я догадался, его личный секретарь Уайлдер. Разговор  начал он, и начал сразу, весьма решительным и даже едким тоном:    

— Доктор  Хакстейбл, я был у вас сегодня утром, но, к сожалению, опоздал  и не мог воспрепятствовать вашей поездке в Лондон. Как мне  сказали, вы отправились туда за мистером Шерлоком Холмсом с тем,  чтобы поручить ему расследование этого дела. Его светлость удивлен, доктор Хакстейбл,  что вы решились на такой шаг, не посоветовавшись предварительно  с ним.    

— Когда  я узнал, что полицейские розыски ни к чему не привели…    

— Его  светлость далеко не убежден в этом.    

— Но,  мистер Уайлдер!..    

— Как  вам известно, доктор Хакстейбл, его светлость не хочет, чтобы это дело  получило огласку. Он предпочел бы не посвящать в него лишних  людей.    

— Это  легко исправить, — пробормотал перепуганный доктор. — Мистер Шерлок  Холмс может выехать в Лондон утренним поездом.    

— Не собираюсь,  доктор, не собираюсь! — с вежливой улыбкой сказал Холмс. —  Северный воздух так приятен и так благотворен для здоровья, что  я решил провести несколько дней здесь, на равнинах, а уж  развлекаться буду как могу. Найду ли я пристанище под вашим кровом или  в деревенской гостинице, это, разумеется, зависит только от вас.    

Несчастный  доктор был в полной растерянности, но тут ему на выручку  поспешил звучный бас рыжебородого герцога, прозвучавший точно гонг, которым  сзывают к обеду.    

— Мистер  Уайлдер прав, доктор Хакстейбл, вам следовало бы посоветоваться со мной.  Но поскольку вы посвятили мистера Холмса во все это дело,  с нашей стороны было бы неразумно отказываться от его помощи. Вам  незачем идти в деревенскую гостиницу, мистер Холмс, я буду рад  принять вас у себя в Холдернесс-холле.    

— Премного  благодарен, ваша светлость. Однако, в интересах нашего дела, пожалуй, мне  следует остаться здесь, на месте происшествия.    

— Не хочу  вас неволить, мистер Холмс. Но если вам понадобятся какие-нибудь сведения  от меня или мистера Уайлдера, мы к вашим услугам.    

— Мне,  вероятно, придется побывать в Холдернесс-холле, — сказал  Холмс. — А сейчас, сэр, я только хотел бы знать, как  вы объясняете таинственное исчезновение вашего сына.    

— Затрудняюсь  вам ответить, сэр.    

— Простите,  если я коснусь неприятной для вас темы, но без этого нельзя.  Не думаете ли вы, что тут замешана герцогиня?    

Министр  медлил с ответом.    

— Нет,  не думаю, — сказал он наконец.    

— Тогда  само собой напрашивается другое объяснение: может быть, мальчика похитили  с тем, чтобы получить за него выкуп? Таких требований не было?    

— Нет,  сэр.    

— Еще  один вопрос, ваша светлость. Мне известно, что вы писали сыну в день  его исчезновения.    

— Нет,  это было накануне.    

— Совершенно  верно. Но он получил ваше письмо именно в тот день?    

— Да.    

— Не было  ли в этом письме чего-нибудь такого, что могло взволновать его или подать  ему мысль о бегстве?    

— Разумеется,  нет, сэр!    

— Письмо  вы отправили сами?    

За  герцога раздраженно ответил секретарь:    

— Его  светлость не имеет обыкновения лично отправлять свою коореспонденцию. Это  письмо было оставлено вместе с другими на столе в кабинете,  и я все их положил в сумку для почты.    

— Вы уверены,  что среди других писем было и это?    

— Да,  я его видел.    

— Сколько  писем вы написали в тот день, ваша светлость?    

— Не то двадцать,  не то тридцать. У меня обширная переписка. Но, по-моему,  мы несколько отклонились от существа дела.    

— Нет,  почему же! — сказал Холмс.    

— Я сам  посоветовал полиции направить поиски на юг Франции, — продолжал  герцог. — Повторяю: я не думаю, чтобы герцогиня была способна  толкнуть сына па такой чудовищный поступок, но он, при его упорстве, мог  убежать к матери, тем более, если тут не обошлось без подстрекательства  и содействия этого немца. А теперь, доктор Хакстейбл, разрешите  откланяться.    

Я  чувствовал, сколько еще вопросов есть у Холмса, но герцог сразу  положил конец разговору. Утонченный аристократизм этого вельможи  не позволял ему входить в обсуждение семейных дел с посторонним  человеком, и он, видимо, боялся, что каждый новый вопрос бросит  безжалостный свет на старательно затемненные уголки его жизни.    

Сразу  после ухода герцога и мистера Уайлдера мой друг с обычным для него  рвением принялся за работу.    

Тщательный  осмотр комнаты мальчика ничего не дал, кроме окончательной уверенности  в том, что он мог убежать только через окно. В комнате  учителя-немца среди его вещей тоже не нашлось новых улик. Плющ под окном  не выдержал его тяжести, и, посветив фонариком на лужайку,  мы увидели там глубокие отпечатки каблуков. Примятая трава — вот  единственное, что свидетельствовало об этом необъяснимом ночном побеге.    

Шерлок  Холмс ушел, оставив меня одного, и вернулся только в двенадцатом часу  ночи. Он достал где-то большую карту здешних мест, разложил  ее у меня в комнате на кровати и поставил посередине  лампу. Потом закурил и стал сосредоточенно разглядывать свое приобретение,  время от времени показывая мне интересующие его пункты дымящимся янтарным  мундштуком трубки.    

     

    

     

— Это  дело захватывает меня все больше и больше, Уотсон, — говорил мой  друг. — Интересное дело, очень интересное… Но сейчас, когда  я только приступаю к нему, мне хотелось бы обратить ваше внимание  на некоторые географические детали, которые могут оказаться немаловажными  в ходе расследования. Взгляните на эту карту. Вот этот заштрихованный  квадрат — школа. Воткнем сюда булавку. Вот шоссе. Оно проходит мимо школы  с востока на запад, и ответвлений от него нет  на протяжении мили в ту и другую сторону. Если наши беглецы  шли дорогой, другого пути для них быть не могло.    

— Правильно.    

— По  счастливому стечению обстоятельств, мы можем проверить, что делалось  на шоссе той ночью. Вот здесь, где сейчас моя трубка, с двенадцати  до шести утра дежурил полисмен. Как видите, это первый перекресток  в восточной части шоссе. Полисмен ни на ми-куту  не отлучался со своего поста, и он утверждает, что непременно  заметил бы взрослого мужчину с мальчиком, если бы они там прошли.  Я говорил с ним сегодня вечером, и, по-моему, на его слова можно  положиться. Значит, эта часть шоссе исключается. Теперь посмотрим, как обстоит  дело в западной его части. Там есть гостиница «Рыжий бык», хозяйка которой  лежит больная. Она посылала за врачом в Мэклтон, но тот был  у другого больного и приехал к ней только рано утром.  В ожидании его в гостинице не спали всю ночь  и то и дело поглядывали на шоссе, не едет ли он. По  словам этих людей, мимо гостиницы никто не проходил. Если поверить им,  выходит, что и западная часть шоссе не оставляет у нас никаких  сомнений. Следовательно, беглецы избрали какой-то другой путь.    

— А велосипед? —  сказал я.    

— Да,  велосипед. Сейчас мы им займемся. Итак, продолжаем наши рассуждения.  Если беглецы не вышли на шоссе, следовательно, они отправились или  к северу, или к югу от школы, это бесспорно. Давайте взвесим оба  эти предположения. К югу от школы лежит обширное поле, разбитое  на мелкие участки; каждый отделен от другого оградой из камня.  Проехать тут на велосипеде невозможно. Следовательно, и это  предположение надо отставить. Теперь обратим наши взоры к северу. Там  мы видим рощу, называющуюся «Косой клин», а за ней,  на десять миль вглубь, простирается болотистая равнина, все более холмистая  к северу. Левее нее стоит Холдернесс-холл, до которого по шоссе  десять миль, а напрямик всего шесть. Равнина эта унылая, безлюдная. По ней  разбросано несколько маленьких скотоводческих ферм. Овцы, коровы  да болотная птица — вот единственные обитатели этих мест. Дальше, как  вы сами видите, проходит честерфилдское шоссе. Вдоль него стоят два-три  коттеджа, церковь и гостиница. Позади — холмы, высокие, обрывистые.  Я уверен, что наши поиски надо направить сюда, к северу.    

— Но велосипед! — повторил  я.    

— При  чем тут велосипед! — нетерпеливо сказал Холмс. — Хорошие  велосипедисты ездят не только по шоссейным дорогам. Равнина испещрена  тропинками, кроме того, в ту ночь ярко светила луна… Стойте! Что это?    

Тревожный  стук в дверь — и сейчас же следом за ним в комнату  к нам вошел доктор Хакстейбл. Он держал в руках голубое кепи  с белой нашивкой на козырьке.    

— Находка! —  воскликнул он. — Слава богу! Наконец-то мы напали на след нашего  мальчика! Это его кепи!    

— Где  его нашли?    

— В фургоне  у цыган, которые стояли табором на равнине. Они снялись с места  во вторник. Сегодня полиция нагрянула к ним и произвела обыск  в фургоне. Бот что было найдено.    

— Как  это к ним попало? Что они говорят?    

— Изворачиваются,  лгут. Клянутся, будто нашли кепи на равнине, во вторник утром. Нет,  эти негодяи знают, где мальчик! К счастью, их всех посадили под  замок. Страх перед законом развяжет им языки. А может быть,  не только страх, но и кошелек герцога.    

— Ну что  ж, хорошо, — сказал Холмс, когда доктор вышел из комнаты. —  Во всяком случае, это подтверждает мою теорию, что только поиски  на равнине и дадут какие-нибудь результаты. Полиция здесь ничего  не сделала, если не считать ареста цыган. Посмотрите на карту,  Уотсон. По равнине пробегает ручей. Между школой и Холдернесс-холлом  он кое-где заболочен. Погода сейчас такая засушливая, что искать следы  в других местах бесполезно, а среди болот, может быть, кое-что  и осталось. Завтра я зайду за вами пораньше,  и мы попытаемся пролить свет на эту таинственную историю.    

На  другой день, проснувшись в предрассветных сумерках, я увидел  у своей кровати высокую, худую фигуру Холмса. Он был одет и, судя по  всему, уже успел совершить прогулку.    

— Я обследовал  лужайку и сарай с велосипедами, — сказал мой друг, — потом  погулял в Косом клине. Вставайте, Уотсон, в соседней комнате подано  какао. И я попрошу вас поторопиться, потому что нам надо много  сделать за сегодняшний день.    

Лицо  у моего друга раскраснелось, глаза блестели, как у человека, которому  не терпится приняться за свою любимую работу. Это был другой  Холмс — оживленный, энергичный, совсем не похожий  на погруженного в себя бледного мечтателя с Бейкер-стрит. И,  глядя на его подтянутую, брызжущую силой фигуру, я понял, что день  нам предстоит хлопотливый.