1 2
Вот идет он лесом, идет полем; глядь – и ночь настала. Видит он – изба стоит, и попросился ночевать.
Стал старик на ночлег; хозяева его ужином накормили, а хозяйка и постель постелила прохожему человеку. Хозяин лег и уснул, а хозяйка начала пытать прохожего старика, чей он сам, да откуда идет и куда, да как до старости дожил – худо ли, хорошо ли, сытно или голодно.
Рассказал прохожий, как он прежде жил и какая у него теперь забота.
– Вот, – говорит, – несу молодому хозяину добрую весть: родила жена ему сына. А жена-то у него хоть и безрукая, зато лицом умильная, а по сердцу считать – так никого ласковее ее нету.
Хозяйка избы подивилась:
– Аль и вовсе безрукая?
– Безрукая, – сказал старик. – Слух был, брат родной отрубил ей руки, со зла, стало быть.
Хозяйка опять подивилась.
– Ишь ты ведь, – говорит, – злодеи какие бывают! А где же весть твоя? Не потеряй, гляди!
– А тут, – старик говорит, – весть: в бумаге за пазухой лежит.
Хозяйка ему:
– Ты бы, – сказывает, – в баньке попарился; умаялся небось и пропотел в дороге. Я тебе враз баньку-то истоплю.
Старик обрадовался: и то, дескать, от бани всегда польза.
Истопила баню хозяйка, снял старик одежду и пошел кости попарить. А хозяйка не от доброго сердца и не от уважения истопила баню прохожему человеку: муж-то ее приходился братом безрукой сестре, отсюда он ее и в лес увез, да не доказнил ее до смерти. Нашла хозяйка письмо в исподней рубахе старика и прочитала его; прочитавши, бросила она то письмо в печь, написала другое и положила его обратно старику. А написала она в письме, что, дескать, родила жена мужу не ребенка, а спереди вроде как поросенка, сзади собаку, а со спины он на ежа похож, и что теперь делать с ребенком, пусть муж отпишет.
Настало утро, и ушел старичок далее. А когда прошло время, идет тот самый старичок назад, идет по старой дороге. Увидела его хозяйка, которая его и прежде привечала, и зовет в избу.
Остался ночевать старик в знакомой избе. Хозяйка его и спрашивает: с чем он ко двору идет, что ему молодой-то хозяин сказал.
– А молодого хозяина я и не видел, – старик говорит, – он в бою был в тот час; а кончился бой, мне письмо от него передали, в нем и воля его сказана.
– Какая же в письме воля его сказана? – спрашивает хозяйка.
– А мне неведомо, – отвечает старик. – А читать письма я не смею.
Сказал старик и стал собираться спать ложиться: на дворе-то уже завечерело.
Хозяйка ему и говорит:
– Дай-ко, дедушка, рубаху я тебе зашью – ишь, в дороге-то как обносился.
А старик-то уж спит. Взяла его рубаху хозяйка, поглядела, а изнутри к рубахе бумага пришита – письмо. Стала она читать, что написано. Муж пишет безрукой жене, он велит ей, чтобы она берегла и жалела их дитя, а что оно безобразным родилось, так для него оно все равно дорого и мило; и о том же муж безрукой жены и батюшку своего просит, чтобы и батюшка глядел за младенцем и берег его.
– Нет, – прошептала хозяйка, – не углядит твой батюшка за младенцем.
И написала она другое письмо: пишет, будто бы муж Безручки к своему отцу, а жене ничего не пишет; пишет он, чтобы батюшка прогнал прочь со двора его жену вместе с ее сыном, не хочет он более ее знать, не желает он жить с безрукой женой, не под стать она ему, воину, а если уцелеет он на войне, то будет у него другое семейство.
Починила хозяйка стариковскую рубаху и пришила к рубахе свое письмо, как и было, а истинное письмо оставила себе.
И ушел старик.
Вот явился он к своему хозяину, свекру Безручки, и подает ему письмо.
Прочитал старый хозяин письмо и позвал Безручку.
– Здравствуй, – говорит, – хозяюшка!
А Безручка ему:
– Здравствуй, батюшка! Да какая же я при вас хозяйка? Я младшая в доме.
Задумался тут старый свекор.
– Да и я, – говорит, – не хозяин. Когда тебя караульщик привел, хотел было я тебя со двора прогнать, а ты в доме осталась. А нынче хочу я, чтобы ты всю жизнь в моем доме жила, а ты уйдешь навсегда.
И сказал ей свекор, как сын ему в письме написал.
– Со двора велел прочь тебя согнать. Видно, переменилось у него сердце к тебе.
Наутро Безручка взяла своего сына-младенца в подол, а край подола зажала в зубах и ушла со двора – ушла туда, куда все уходят, кому некуда идти: куда глаза глядят.
А свекор-старик остался один в доме! И заскучал он по внуку, заскучал по безрукой невестке. Тогда позвал он старого караульщика и велел ему отыскать Безручку со внуком и вернуть их домой. Караульщик пошел в поля и леса, долго ходил там и кликал Безручку. Да свет велик, где их найдешь, и караульщик вернулся ни с чем.
Старый садовник стал томиться и тосковать, а однажды лег спать и вовсе не проснулся – он умер во сне от своей печали.
А Безручка вышла со двора и пошла по свету куда глаза глядят. Миновала она чистое поле, захотелось ей пить. Вошла она в лес, видит – в лесу дедушка дуб растет, а неподалеку от него колодец. Наклонилась Безручка над колодцем, а как напиться не знает – вода глубоко стоит. Наклонилась Безручка пониже – может, достанет. Видит – вот она, вода. «Ну, – думает Безручка, – я хоть губы смочу». Прильнула она к воде, разжала зубы, и выпал ее ребенок из подола в колодец. Потянулась мать в колодец, вспомнила про свое калечество и заплакала. «Ах, – подумала Безручка, – зачем я на свет родилась! И горе и обиду терпеть я могу, и дитя я родила, а спасти его не могу!»
И видит она сквозь воду, как сын ее на дне колодца лежит. И видит она еще, что руки у нее выросли, потянулась тут она к сыну и схватила его. А как выхватила она ребенка из воды, как спасла его, так рук у нее опять не стало.
И пошла Безручка дальше со своим спасенным сыном. А когда стало темно, попросилась она на ночлег в одной деревне. Наутро хотела было Безручка уйти далее, да народ в той деревне добрый был, оставил он у себя безрукую мать на житье и сына ее приютил на воспитание.
Вырос сын Безручки средь доброго народа, а война, где отец его воевал, еще не окончилась. В старину ведь долго воевали.
Пришло время, и взяли сына Безручки на войну. Справила мать сына, чтобы ни в чем недостатка у него не было, и народ помог ей справить воина. Купили сыну коня, купили одежду и припасу – пусть едет. Стала мать прощаться со своим единственным сыном.
– Езжай, – говорит, – и живым ворочайся. Там и отец твой воюет. Наступила твоя пора, сынок. Враг придет – нам на свете не жить, а прогонишь врага, так и нам с тобой не разлучаться.
И уехал ее сын на войну. А мать осталась одна и затосковала о сыне. Днем она думала о нем, а ночью он ей снился. То она видела, что он побил всех врагов и к ней возвращается, то она видела, как он лежит один в поле убитый, а вороны выклевывают его глаза.
Не стерпело ее сердце, оделась Безручка в солдатское платье и ушла на войну.
Вот пришла Безручка на войну. Увидели ее солдаты, подумали, что она мужик, и сказали ей:
– Сидел бы ты дома на печке, земляк, – чего калеке на войне делать! Храбрец ты, да не к месту!
А Безручка нашла, что ей делать. Стала она утешать больных и умирающих, и, бывало, кто бы умереть должен, глядь, и не помирает при добрых словах Безручки; кто духом ослаб, так Безручка впереди него на врага идет, и оробевший воин вновь поднимает меч. Так было дело.
А однажды Безручка увидела своего сына. Он бился среди поля с неприятелями, и они падали мертвыми возле него. Трудно ему было. Вот уже пали все его товарищи, что бились рядом с ним, и остался он один. А на место павших неприятелей подходили другие, и число их не кончалось. Глядит мать, устоит ее сын или нет. Велика его сила, да и на силу есть пересилок. Видит Безручка – наседают враги тьмою, и сына она уже не видит: жив он или нет. А издали сам полководец следит за тою битвою. И он говорит своему помощнику:
– Узнай, какой это наш богатырь там бьется, чей он родом, и дай ему сейчас же подмогу.
А подмога когда еще придет! Успеет ли, нет ли. Безручка увидела вдруг, как встал ее сын с земли средь павших врагов, да в тот же час навалилась на него опять чужая, черная сила. Увидела мать – настало ее время. Воскликнула она:
– Стой, мой сын! Стой, единородный мой! – и бросилась на помощь.
Не подумала она, что рук у нее нету, только сердце ее билось в ярости к врагам и в любви к своему сыну, – и почувствовала она вновь свои руки и силу в них, будто и не отрубал их брат никогда. Подняла она вострую саблю павшего воина и стала сечь врагов, теснивших ее сына. Долго билась она, обороняя сына, и начала уже уставать, да и сын ее еле стоял и кровью обливался. Тогда пришла помощь от полководца, и новые воины посекли мечами остатних врагов, а павшие от рук Безручки и ее сына уже лежали мертвые. Сын Безручки хоть и бился возле матери, а узнать ее не мог: ему и глядеть на нее некогда было, да и поглядевши он бы не узнал ее, как его родная мать была безрукая, а у этого воина были могучие руки.
Вскорости за побитием врагов война окончилась. Тут полководец призвал к себе самых храбрых воинов: кто, дескать, откуда родом, кому сыном приходится, и пусть каждый награду получает. Призвал он и сына Безручки и спрашивает его:
– Чей ты, молодец? Кто у тебя отец с матерью? Надо бы и родителям твоим награду дать, что сына такого взрастили.
Поникнул сын Безручки.
– Нету, – говорит, – у меня батюшки, и какой он был – не помню. А рос я с малолетства один у матери, земля была нашим ложем, а небо – покровом, а добрый народ был заместо отца.
– Народ всем отцам отец, – сказал так полководец, – я сам перед ним меньшой и наградить его не могу. А матери твоей полагается награда за то, что взрастила храброго сына. Пусть она явится ко мне и получит в свои руки награду!
– А у нее рук нету, она безрукая, – сказал сын Безручки.
Поглядел тут полководец на молодого воина пристально и печально и говорит:
– Ступай, – говорит, – и приведи свою мать ко мне.
Пошел тогда сын Безручки в деревню за матерью, а деревенские люди ему сказали, что его мать тоже на войну ушла, утешать увечных и рубленых.
Вернулся он к полководцу и говорит: так и так, мол, нету матери, она при войске.
Полководец велел привести к нему всех, кто помогал исцелять раненых и умирающих, и стал награждать их за доброе дело. И когда подошла к нему безрукая женщина в простой солдатской одежде, полководец поглядел в ее лицо и узнал в ней свою жену, а Безручка увидела, что полководец этот – ее муж. Безручка хотела обнять своего мужа – целый век жила она с ним в разлуке, да вспомнила: нет у нее рук. Они у нее опять сразу отсохли, как она сына отстояла в бою. Однако не стерпела Безручка и потянулась к мужу. Его она всегда любила и не могла забыть. И в тот же миг, словно из сердца, выросли у нее руки, такие же сильные, как прежде были, и обняла она ими своего мужа. И с тех пор навсегда руки остались при ней.
Позвал отец тут сына и говорит ему:
– Здравствуй, сын мой! Я отец твой, а ты не знал меня, и я тебя не знал. Злые люди разлучили нас, да есть сила сильнее злодейства.
Глянул тут сын на отца и обрадовался, а потом глянул на мать, видит ее – а мать теперь с руками. И вспомнил он последнюю битву и того воина, который оборонял его своим мечом. Сын бросился перед матерью на колени и стал целовать ее руки, что спасли его.
И вскоре, как наступило мирное время, поехал полководец домой, к своему двору, где жил он с отцом когда-то, где увидел Безручку и полюбил ее. Взял он с собой жену и сына и поехал на покой. А по дороге заехали они к брату Безручки, потому что двор его стоял на пути.
Жена Безручкиного брата как увидела, как узнала, кто это приехал – и Безручка сама и все семейство ее, и все целые и здоровые, и все в знатности, – так повалилась со страху им в ноги и рассказала сама, без спросу, чего она сделала для погибели Безручки и ее сына-младенца.
Может, подумала она, по давности-то и помилуют.
Выслушала ее Безручка, а в ответ рассказала про свою судьбу, какую она испытала.
Поклонился брат Безручки своей сестре и сказал:
– Спасибо тебе за рассказ, а зло на посев не оставляется. Прости меня, сестра моя родимая!
В ту же ночь, тайно от своих гостей, вывел он из конюшни необъезженную кобылицу, привязал к ее хвосту скрученными вожжами свою жену, а себя привязал к жене, а потом гикнул, лошадь понесла, поволокла мужа с женой в чистое поле и там растрепала их насмерть о землю.
А Безручка с мужем и сыном ждали-пождали утром хозяина с хозяйкой, да дождались только кобылицу, что прибежала одна, без людей, из чистого поля.
Не дождались гости хозяев и уехали жить-поживать на долгие годы к своему двору. Несчастье хоть и живет на свете, да нечаянно, а счастье должно жить постоянно.
Волшебное кольцо
Жила в деревне крестьянка. При ней жил сын ее Семен, неженатый еще. Жили они бедно: спали на соломе, одежонка у них старая, латаная, и в рот им положить нечего. Жили они давно: тогда земли у крестьян было мало, а что и было, так неродящая была земля: что и посеет крестьянин, то вымерзнет, а не вымерзнет, так от засухи посохнет, а не посохнет, так вымокнет, а не вымокнет, так саранча пожрет.
Получал Семен в городе пенсию за отца – копейку в месяц.
Вот идет Семен однажды с деньгами, с копейкой, и видит: один человек надел собаке веревку на шею и удавливает ее. А собака-то всего маленькая, беленькая, щенок.
Семен к тому человеку:
– Ты пошто щенка мучаешь?
А тот ему:
– А какое тебе дело? Хошь убью, хошь нет – не твое дело.
– А ты продай мне его за копейку!
– Бери!
Отдал Семен последнюю копейку, взял щенка на руки и пошел домой.
– Нет у меня коровы, нет лошади, зато щенок есть.
Принес он щенка домой, а мать бранится:
– Глупый ты у меня! Нам самим есть нечего, а он собак покупает!
– Ничего, мама, – отвечает ей сын, – и щенок скотина: не мычит, так брешет.
Через месяц Семен снова пошел в город за пенсией. Вышла копейка прибавки, получил он две копейки.
Идет он домой, а на дороге тот же человек кошку мучает. Подбежал Семен к нему:
– Пошто ты живую тварь уродуешь?
– А тебе-то что? Чай, кошка-то моя!
– Продай ее мне!
– Купи, да кошка-то, гляди, дороже собаки.
Сторговались за две копейки.
Понес Семен кошку домой. Мать пуще прежнего забранилась на сына – и в тот день до вечера бранилась, и на другой день с утра начала браниться.
Прошел месяц. Пошел Семен опять в город за пенсией. Опять на копейку прибавка вышла: получил Семен три копейки.
Идет Семен из города, а на дороге стоит тот же человек и змею давит. Семен сразу же к нему:
– Не убивай ее, эта змея вишь какая, я и не видал такую – должно, она неядовитая. Лучше продай ее мне.
Купил он змею за все деньги, сколько было у него, за три копейки, положил ее за пазуху и пошел домой.
Змея отогрелась и говорит:
– Не жалей, Семен, что последние деньги за меня потратил. Я не простая змея, а змея Скарапея. Без тебя пришла бы мне смерть, а теперь я жива, и мой отец тебя отблагодарит.
Пришел Семен домой и выпустил змею из-за пазухи. А мать как увидела змею, так на печку залезла и даже побранить сына не может: у нее язык отнялся с испуга. Змея же Скарапея заползла под печку, свернулась там и уснула.
Вот и стали жить – собака белая да кошка серая, Семен с матерью да змея Скарапея, а всего пятеро.
Невзлюбила мать Семена Скарапею-змею: то есть ей не даст и воды не поставит, то на хвост наступит.
Говорит тогда Скарапея Семену:
– Твоя мать обижает меня. Проводи меня к моему отцу.
Поползла змея по дороге, а Семен следом пошел. Долго шел он за змеею – день и ночь. Обступили их темные дебри. Подумал Семен: куда он идет и как назад вернется?
А змея утешает его:
– Не бойся ничего, сейчас доползем, это уж змеиное царство началось, видишь? А я змеиного царя дочь, и сейчас мы увидим моего отца. А теперь слушай. Вот когда я скажу ему, как ты меня спас, он поблагодарит тебя и даст тебе много золота, а ты золота не бери, а попроси одно золотое кольцо, что у отца на пальце. Кольцо это волшебное. Отец для меня его бережет, а я хочу тебе его подарить.
Пришел Семен со змеиной царевной к Змею-царю. Змей обрадовался дочери.
Говорит он Семену:
– Спасибо тебе, Семен, спас ты мне любимую дочь! Выдал бы я ее замуж за тебя, не пожалел бы, да есть у нее сговоренный жених. Бери у меня золота сколько хочешь!
Семен золото не берет, а говорит змеиному царю:
– Дай мне кольцо с твоей руки, оно мне будет в память о твоей дочери. На нем, видишь, на твоем кольце, змеиная головка выдавлена и два зеленых камня, как глаза, горят.
Задумался змеиный царь, а потом снял кольцо с руки и отдал Семену и сказал ему потихоньку на ухо, как надо действовать кольцом, чтобы вызывать волшебную силу.
Попрощался Семен со змеиным царем и с дочерью его Скарапеей, а невдалеке тут стоял еще приемный сын змеиного царя – Аспид; так Семен и с ним попрощался.
Пришел Семен домой, к матери. А ночью, когда мать легла на покой, Семен переместил змеиное кольцо с пальца на палец, и в тот же момент явились перед ним двенадцать молодцев.
– Здравствуй, новый хозяин, – говорят. – Чего тебе надобно?
Семен им в ответ:
– А насыпать, братцы, муки амбар, да сахару, да масла немного.
– Ин ладно, – молодцы говорят.
И пропали.
Проснулся Семен наутро, видит – мать корки сухие мочит да жует их старыми зубами.
– Чего же ты, мать, теста не поставила и не охаживаешь его? Поставила бы тесто и пирогов бы напекла.
– Очнись, сынок! У нас второе лето муки и горсти нету.
– А ты наведайся, мама, в амбар – гляди, и найдешь.
– Да там и мыши с голоду подохли! Чего глядеть в пустое место? Нешто дверь пойти наглухо припереть.
Пошла мать к амбару, тронула дверь, а дверь распахнулась, и мать Семена головой в муку так и упала.
С тех пор они стали жить сытно. Половину муки Семен продал и купил на все деньги говядины, так у них и кошка с собакой каждый день котлеты ели, шерсть у них лосниться стала.
И увидел однажды Семен видение во сне. Только он задремал, видит, как живую, прекрасную девицу, а проснулся – нету ее. Затосковал Семен по ней, а где она, и сам не знает.
Переодел он змеиное кольцо с пальца на палец. И двенадцать молодцев – вот они.
– Чего прикажешь, хозяин? – спрашивают.
Семен им: так и так, говорит, видел я прекрасную девицу, а где она, не знаю, а туда-то мне и надобно.
Глядь – и очутился Семен в другом царстве, где жила та самая прекрасная девица.
Спросил он у тамошнего жителя о прекрасной девице.
– Это которая? – спросил у Семена житель.
Семен рассказал, какая была девица.
– Так она царская дочь! – сказал ему житель.
Переместил Семен кольцо и велел молодцам доставить его во дворец к царевне. Очутился он во дворце, видит он молодую царевну, и тут она еще лучше была, чем почудилась ему во сне.
Вздохнул Семен – чего будешь делать? – и опять за кольцо: вызвал молодцев и велел возвратить его домой.
Вот живет он дома, да грустно ему без царевны: и пища не естся, и брага не пьется.
Смотрит на него мать:
– Заболел ты, что ли, либо скучаешь о ком?
– Скучаю, мама, – сказал Семен и рассказал, что с ним случилось.
А мать, как услышала, испугалась:
– И что ты удумал? Да разве можно крестьянскому сыну царевну любить? Цари-то – люди ложные и лукавые, они и насмеются, и надругаются над тобой, и жизни тебя лишат, а уж дочь за тебя не выдадут! Женись-ка ты на бедной крестьянской девушке, глядишь – и счастливым будешь.
А Семен одно говорит: иди, мать, да иди – сватай за меня царевну. А мать не идет, не хочет.
Подумал тогда Семен, что ему делать, и выдумал. Взялся он за свой змеиный перстень, вызвал молодцев. Те – вот они:
– Чего надобно, хозяин?
– А надобны мне хоромы, и чтоб к утру были готовы. А для матери устройте в хоромах богатые покои и в постель ей положите пуховую перину.
Молодцы ему в ответ:
– Построим хоромы, хозяин, и перину пухом набьем!
Проснулась наутро Семенова мать, а подняться сразу не может: угрузла она в пуховой перине. Смотрит вокруг по горнице – узнать ничего не может: во сне, что ли, это иль взаправду?
Тут Семен к ней подошел и говорит:
– Здравствуй, мама!
Значит, все взаправду.
Спрашивает она:
– Откуда же у нас добро такое явилось?
А сын ей в ответ:
– Добро, мама, из добра явилось. Теперь и тебе жить покойнее будет, и мне за кого хочешь свататься можно – всем я ровня.
Подумала мать: «Ишь, сын у меня какой умелый да удалый!»
А сын ей опять за свое:
– Ступай, матушка, к царю и царевне, посватай за меня царевну.
Огляделась мать, прошлась по хоромам.
«Эко дивно стало у нас! – видит она и решила: – А схожу-ка я и вправду к царю, посватаю его дочку! Хоть и не ровня мы ему, да уж теперь нам до него недалече».
И пошла.
Приходит она в царску избу, в столовую горницу. Царь с царицей в тот час чай пили и на блюдце дули, а молодая царевна в своей девичьей горенке приданое перебирала в сундуках.
Вот царь с царицей в блюдца дуют, на Семенову мать не глядят. Из блюдец брызги летят, чай проливается на скатерть, а чай с сахаром. Царь, а чай пить не умеет!
Семенова мать и говорит:
– Чай – не вода. Чего брызгаете?
Царь глянул на нее:
– А тебе чего надоть?
Вышла мать на середину горницы, под матицу [6].
– Здравствуйте, – говорит, – царь-государь-император. У вас товар, у нас купец. А не отдадите ли вашу дочь замуж за нашего сына?
– А кто такой твой жених? Каких он родов, каких городов и какого отца сын?
Мать в ответ:
– Роду он крестьянского, деревни нездешней, а по отчеству Семен Егорович. Не слыхал такого?
Тут царица так и ахнула:
– Да что ты, сватья, с ума, что ль, сошла? Мы в женихах-то как в сору каком роемся – выбираем. Разве пойдет наша дочка за мужика?
Обиделась Семенова мать за сына:
– Это какой мужик, матушка, случится! Другой мужик – против него и десять царских сыновей ничего не стоят, а уж про девок-дочерей и говорить нечего! Таков вот и мой!
Царь придумал здесь хитрость.
– Пусть, – говорит, – твой жених от нашего избяного дворца да до вашего крыльца мост хрустальный построит. Тогда мы по такому мосту приедем женихово житье смотреть.
Вернулась Семенова мать к родному двору. В сенях ей попались навстречу собака с кошкой, гладкие стали.
Мать в сердцах прогнала их прочь. «Ишь, – подумала, – только спят да едят! Какая от них польза!»
Сказала она сыну:
– Понапрасну ходила, не согласны они.
Семен удивился:
– Неужели не согласны? За меня-то?
– А ты думал – обрадуются! А царь еще и посмеялся над нами: «Пусть, говорит, от нас до вас жених мост хрустальный построит, а мы к вам по хрусталю приедем в гости».
– Это, мама, ничто для нас!
Ночью Семен переметнул кольцо с одной руки на другую, вызвал молодцев и велел им построить к утру хрустальный мост, и чтоб мост от ихнего крыльца до царского избяного дворца поверх прошел, через все реки и овраги, и чтобы по мосту самосильная машина ходила.
С полуночи до зари повсюду окрест молотки стучали и пилы пилили.
Семен вышел утром на крыльцо, глядит – а мост уж готов, и по хрустальному мосту ходит самосильная машина.
Семен к матери:
– Ступай, мама, к царю теперь. Пусть они в гости к нам собираются, я на самосильной машине туда подкачу!
Пошла мать к царю. Только ступила она на мост, на хрусталь самый, а хрусталь скользкий, тут ветер подул на нее сзади, она присела от страху, да так и покатилась до самого царского крыльца.
Приходит она к царю:
– Вчерась была я у вас, так вы мост построить велели жениху. Поглядите в окошко – вот тебе и мост готов.
Глянул царь в окошко:
– Ишь ты! Ан правда – мост! Знать, жених-то умелец!
Надел царь золотые парчовые штаны, надел корону, кликнул царицу и вышел на крыльцо. Пошатал он перила – прочно ли стоят? Похлопал ладонями по хрустальным кирпичам – не подделка ли? Нет, мост построен по доброте.
Тут Семен на чудной самосильной машине подъехал. Отворяет он дверку в машине и говорит:
– Садитесь, царь-государь с женою-супругой, пожалуйте к нам в гости.
– Я-то с охотой, – царь говорит, – а вот жена моя как бы не оробела.
Семен к царице, а она руками машет:
– Не поеду! Страсть какая! Сронит в реку, так что тут хорошего!
Здесь явились вельможи к царю. Старший вельможа совет подает:
– Надобно, государь, проехать, пример показать. Пусть не подумают, что ты оробел.
Делать нечего. Влез царь с царицей в машину, а вельможи на запятках, на штырях повисли, за крючья уцепились.
Засвистела, зашумела, загудела, задрожала машина, в звонок зазвонила, жаром-паром запыхтела, скакнула и поехала. Ехали, всю дорогу качались – спасибо, недалеко было, всего один мост переехать.
Доехали до Семеновых хором; Семен из машины вышел, хотел царю дверку открыть, а уж вельможи вперед него поспели – волокут они из машины царя и царицу, поддувалами на них машут, в чувство их приводят, чтоб они опомнились.
Царица серчает-кричит, а царь хоть и молчит, да, видно, ей поддакивает.
– Ох, тошно! – шумит царица. – Ох, укачало, растрясло и растрепало! Ой, шут с тобой, где ты есть, жених-то? Бери девку, а мы-то обратно пешком пойдем!
А далее вышло все по желанию Семена. Выдали за него девку-царевну, и стал он жить с женою. Сперва они хорошо жили, нечего сказать.
Да случилось вот что. Пошел Семен с женою в лес гулять. Зашли они далеко, уморились, легли под дерево и задремали.
В то время проходил по лесу Аспид, приемный сын Змея-царя. Аспид увидел кольцо на пальце Семена и от зависти превратился в гадюку. Он давно хотел, чтоб это кольцо было у него, он знал его волшебную силу и просил его у Змея. Однако Змей-царь не отдал Аспиду волшебного кольца и не сказал, как им надо орудовать. Обратился Аспид в прекрасную девицу, прекраснее молодой жены Семена, разбудил Семена и позвал за собой. «Тогда и кольцо мое будет», – подумал Аспид. А Семен поглядел на незнакомую прекрасную девицу, что манила его, и сказал ей:
– Ступай, куда шла. Хоть ты и хороша, даже лучше моей жены, да жена мне милее, за тобой я не пойду.
Сказал так Семен и опять заснул.
Обратился тогда Аспид в прекрасного юношу, в молодца из молодцев. Вот разбудил он царевну, жену Семена, и красуется перед ней.
«Ой, ктой-то! – подумала царевна. – Да он лучше Семена! Вот бы мне в женихи такого, когда я девкой была!»
Приблизился Аспид к Семеновой жене и протянул ей руку. Царевна поднялась с земли, поглядела на Семена, а у него сор на лице, ноздрями он пыль раздувает.
– Ты чей? – спросила царевна у Аспида.
– А я царский сын, по прозванью Молодец из Молодцев.
– А я царская дочь!
– Пойдем со мной, я тебя не обижу!
– Пойдем, молодец! – сказала Семенова жена и подала Аспиду руку.
Аспид нашептал на ухо царевне, научил ее, что надо сделать, а царевна на все согласилась. Тогда Аспид ушел. А он научил ее вызнать у Семена действие волшебного кольца и принести ему то самое кольцо.
Вот пошла она с Семеном домой, взяла его за руку и спросила его, правда ли, что у него на пальце кольцо волшебное. И если он любит ее, пусть скажет, как это кольцо действует.
Семен, по доброте, рассказал жене про свое кольцо. «Раз жена меня любит, – подумал Семен, – пусть и о кольце моем знает, она мне зла не сделает».
И надел Семен волшебное кольцо на палец жены. Когда кольцо понадобится, его всегда можно взять обратно.
А ночью царевна переместила кольцо с одного пальца на другой, и немедля явились двенадцать молодцев:
– Мы – вот они! Чем служить тебе, новая хозяйка?
Царевна дает им наказ:
– Служите мне вот чем. Возьмите эти хоромы да и мост хрустальный и перенесите их туда, где живет Молодец из Молодцев.
Только и был женат Семен Егоров сын.
Проснулся он с матерью – ничего у них нету, одна худая изба и амбар пустой, как прежде было. И остался Семен с одной матерью, да еще кошка и собака при них, всего четверо, а есть им, считай, нечего.
Семен не вздохнул, не пожаловался. Вспомнил он, что мать ему говорила: не женись на царевне – не будет счастья. Не послушался он матери!
Поглядел Семен с горя в окошко, видит – карета едет, а в ней царь. Вышел царь из кареты как раз напротив Семенова окошка; смотрит – куда что делось: ни хором нету, ни хрустального моста, ни блеску – одна худая изба, а в окошко на царя Семен глядит.
Царь как закричит:
– А что тут такое? А где моя дочь-царевна? Ах ты, обманщик!
Семен вышел к царю, сказал ему правду, как было: что царская дочь взяла у него волшебное кольцо и обманула его.
Царь правде не поверил, а разгневался и велел посадить Семена в тюрьму, покуда он не скажет, где царская дочь.
Увели от матери сына, не стало у нее кормильца. Оголодала старуха. Кликнула она кошку и собаку и пошла побираться. Под одним окошком хлеба попросит, под другим съест. А тут захолодало, потемнело, лето состарилось, к зиме пошло.
Кошка и говорит собаке:
– Пропадем мы все. Пойдем царевну сыщем и возьмем от нее волшебное кольцо. Нас хозяин от смерти спас, теперь мы его спасем.
Собака была согласна. Она понюхала землю и побежала, а кошка за нею.
Далеко им пришлось бежать. Сказывать скоро, а идти далеко.
Бежали они, бежали, покуда не увидели хрустальный мост и Семеновы хоромы, в которых и они прежде жили.
Собака осталась снаружи, а кошка пошла в хоромы. Забралась она в спальню, где спала царевна, Семенова обманщица. Увидела кошка: царевна во рту держит волшебное кольцо, меж зубов у нее оно блестит. Боится, знать, как бы не украли.
Поймала кошка мышку, надкусила ей ухо и научила ее уму-разуму, что мышка должна сделать. Влезла мышка на кровать, неслышно прошла по царевне и стала своим хвостиком свербить у нее в носу. Царевна чихнула, ртом дыхнула, кольцо на пол упало и покатилось.
А кошка хвать кольцо – и в окно. Пока царевна проснулась, покуда она туда-сюда – кольца уж нету, а та мышка, что хвостиком у царевны в носу свербила, уж на кухне корочку грызет: она-де ни при чем.
А кошка и собака домой бегут. Они не спят, не едят – им некогда, они торопятся. Бегут они через горы, через лесные дебри, плывут через реки и чистыми полями бегут. Кошка волшебное кольцо держит под языком, рта не разевает.
Вот уже перед ними последняя река, а за рекою видна ихняя деревня, там и Семенова изба.
Собака и говорит кошке:
– Садись ко мне на спину, а я поплыву. Да смотри кольцо держи крепче в зубах, не оброни.
Поплыли они по реке, доплыли до середины. Собака говорит:
– Смотри, кошка, не говори: кольцо утопишь.
Кошка молчит. Проплыли еще немного, собака опять:
– Молчи, кошка!
А кошка и так рта не открывает. Собака снова к ней:
– Не вырони кольца-то! Молчи лучше!
Кошка и сказала:
– Да я молчу! – и уронила кольцо в реку.
Выбрались они на берег и давай драться и ругаться.
Собака визжит:
– Это ты виновата, кошка-болтушка!
А кошка в ответ:
– Нет, это ты брехунья! Зачем ты говорила, когда я молчала?
А тут рыбаки вытащили сетью рыбу на берег и стали ее потрошить. Увидели они – кошка с собакой не ладят, подумали, что голодные, и бросили им рыбьи внутренности.
Схватили кошка с собакой рыбьи внутренности, стали есть, съели немного, вдруг – хряп! – твердое попалось. Глядят – кольцо!
Оставили они еду и побежали в деревню. Пробежали мимо своей избы – нет ли там хозяина? Глядят – нету его, а мать побирается. Побежали в город, в тюрьму, где Семен был.
Взобралась кошка на тюремную ограду, ходит поверху, глядит, где Семен там, а не знает. Хочется ей помяукать, помурлыкать, да кольцо у нее под языком, боится обронить.
К вечеру выглянул Семен в тюремное окно, хотел поглядеть на белый свет. Кошка увидела Семена и по дождевой трубе, а потом по стене забралась к Семену в каземат.
Семен взял кошку на руки. «Вот, – думает, – хоть и кошка, а сердце у нее верное, помнит она меня!»
Кошка мяукнула и обронила на пол волшебное кольцо.
Поднял Семен кольцо и вызвал двенадцать молодцев. Те явились тут как тут.
– Здравствуй, дорогой старый хозяин, – говорят, – прикажи, чего тебе надобно, а мы живо исполним!
Семен им говорит:
– Перенесите откуда ни на есть мои хоромы сюда; и кто там живет, пусть в горницах будет, – я погляжу. И мост хрустальный приподнимите да сюда его уставьте, а только другим концом отверните его от царской избы и опустите в соседнюю деревню.
Все было исполнено, как приказано Семеном. Хоромы его стали на место, а в них оказалась молодая царевна с Аспидом своим. Ну, ушли они из Семеновых хором, пошли жить к отцу царевны, – куда же еще?
Аспид же как узнал, что царевна кольцо потеряла, так от злости превратился в змею-гадюку.
И не мог уже он обратиться в молодца, потому что не проходила в нем злоба на царевну. Так и остался Аспид гадюкой; он только и делал, что шипел на царевну и бранил ее. Тут отец царевны вспомнил про Семена.
– Эх, – говорит, – а ведь Семен-то хоть и простой, да добрый малый был, а вот Аспид хоть и не простого рода, да ведь гадюка!
А Семен с матерью опять в хоромах жили, и собака с кошкой при них.
Семен на самосильной машине каждый день наведывается в соседнюю деревню; по хрустальному мосту дорога туда близко стала.
Слышно еще, Семен из той деревни жену себе берет; живет там одна девушка-сирота, прекраснее той царевны, вот ее и сватает Семен.
Должно, так и будет – женится Семен на сироте, пойдут у них дети, и новая сказка начнется.
Иван Бесталанный и Елена Премудрая
Жила в одной деревне крестьянка, вдова. Жила она долго и сына своего Ивана растила. И вот настала пора – вырос Иван. Радуется мать, что он большой стал, да худо, что он у нее бесталанным вырос. И правда: всякое дело у Ивана из рук уходит, не как у людей; всякое дело ему не в пользу и впрок, а все поперек. Поедет, бывало, Иван пахать, мать ему и говорит:
– Сверху-то земля оплошала, поверху она хлебом съедена, ты ее, сынок, поглубже малость паши! Иван вспашет поле поглубже, до самой глины достанет и глину наружу обернет; посеет потом хлеб – не родится ничего, и семенам извод. Так и в другом деле: старается Иван сделать по-доброму, как лучше надо, да нет у него удачи и разума мало. А мать стара стала, ей работа непосильна. Как им жить? И жили они бедно, ничего у них не было.
Вот доели они последнюю краюшку хлеба, самую остатнюю. Мать и думает о сыне – как он будет жить, бесталанный! Нужно бы женить его: у разумной жены, гляди-ко, и неудельный муж в хозяйстве работник и даром хлеба не ест. Да кто, однако, возьмет в мужья ее бесталанного сына? Не только что красная девица, а и вдова, поди, не возьмет!
Покуда мать кручинилась так-то, Иван сидел на завалинке и ни о чем не горевал.
Глядит он – идет старичок, собою ветхий, обомшелый, и земля въелась ему в лицо, ветром нагнало.
– Сынок, – старичок говорит, – покорми меня: отощал я за дальнюю дорогу, в суме ничего не осталось.
Иван ему в ответ:
– А у нас, дедушка, крошки хлеба нету в избе. Знать бы, что ты придешь, я бы давеча сам последней краюшки не ел, тебе бы оставил. Иди, я тебя хоть умою и рубаху твою ополощу.
Истопил Иван баню, вымыл в бане прохожего старика, всю грязь с него смыл, веником попарил его, а потом и рубаху и порты его начисто ополоскал и спать в избе положил.
Вот старик отдохнул, проснулся и говорит:
– Я твое добро упомню. Коли будет тебе худо, пойди в лес. Дойдешь до места, где две дороги расстаются, увидишь там серый камень лежит, – толкни тот камень плечом и кликни: дедушка, мол, я тут и буду.
Сказал тот старик и ушел. А Ивану с матерью совсем худо стало: все поскребышки из ларя собрали, все крошки поели.
– Обожди меня, матушка, – сказал Иван. – Может, я хлеба тебе принесу.
– Да уж где тебе! – ответила мать. – Где тебе бесталанному, хлеба взять! Сам-то хоть поешь, а я уж, видно, не евши помру... Невесту бы где сыскал себе, – глядь, при жене-то, коли разумница окажется, всегда с хлебом будешь.
Вздохнул Иван и пошел в лес. Приходит он на место, где дороги расстаются, тронул камень плечом, камень и подался. Явился к Ивану тот дедушка.
– Чего тебе? – говорит. – Аль в гости пришел?
Повел дедушка Ивана в лес. Видит Иван – в лесу богатые избы стоят. Дедушка и ведет Ивана в одну избу – знать, он тут хозяин.
Велел старик кухонному молодцу да бабке стряпухе изжарить на первое дело барана. Стал хозяин угощать гостя. Поел Иван и еще просит.
– Изжарь, – говорит, – другого барана и хлеба краюху подай.
Дедушка-хозяин велел кухонному молодцу другого барана изжарить и подать ковригу пшеничного хлеба.
– Изволь, – говорит, – угощайся, сколь у тебя душа примет. Аль не сыт?
– Я-то сыт, – отвечает Иван, – благодарствую тебе, а пусть твой молодец отнесет хлеба краюшку да барана моей матушке, она не евши живет.
Старый хозяин велел кухонному молодцу снести матери Ивана две ковриги белого хлеба и целого барана. А потом и говорит:
– Отчего же вы с матерью не евши живете? Смотри, вырос ты большой, гляди – женишься, чем семейство прокормишь?
Иван ему в ответ:
– А незнамо как, дедушка! Да нету жены у меня.
– Эко горе какое! – сказал хозяин. – А отдам-ка я свою дочь тебе в замужество. Она у меня разумница, ее ума-то вам на двоих достанет.
Кликнул старик свою дочь. Вот является в горницу прекрасная девица. Такую красоту и не видел никто, и неизвестно было, что она есть на свете. Глянул на нее Иван, и сердце в нем приостановилось.
Старый отец посмотрел на дочь со строгостью и сказал ей:
– Вот тебе муж, а ты ему жена.
Прекрасная дочь только взор потупила.
– Воля ваша, батюшка.
Вот поженились они и стали жить-поживать. Живут они сыто, богато, жена Ивана домом правит, а старый хозяин редко дома бывает, он ходит по миру, премудрость там среди народа ищет, а когда найдет ее, возвращается ко двору и в книгу записывает.
А однажды старик принес волшебное круглое зеркальце. Принес он его издалече, от мастера-волшебника с холодных гор, – принес, да и спрятал.
Мать Ивана жила теперь сыта и довольна, а жила она, как прежде, в своей избе на деревне. Сын звал ее жить к себе, да мать не захотела: не по душе ей была жизнь в доме жены Ивана, у невестки.
– Боюсь я, сынок, – сказала матушка Ивану. – Ишь она, Еленушка, жена твоя, красавица писаная какая, богатая да знатная, чем ты ее заслужил? Мы-то с отцом твоим в бедности жили, а ты и вовсе без судьбы родился.
И осталась жить мать Ивана в своей старой избушке. А Иван живет и думает: вправду говорит матушка; всего будто довольно у него, и жена ласковая, слова поперек не скажет, а чувствует Иван, словно всегда холодно ему. И живет он так с молодой женой вполжитья-вполбытья, а нет чтобы вовсе хорошо.
Вот приходит однажды старик к Ивану и говорит:
– Уйду я далече, далее, чем прежде ходил, вернусь я не скоро. Возьми-ко, на тебе, ключ от меня; прежде я при себе его носил, да теперь боюсь потерять: дорога-то мне дальняя. Ты ключ береги и амбар им не отпирай. А уж пойдешь в амбар, так жену туда не веди. А коли не стерпишь и жену поведешь, так цветное платье ей не давай. Время придет, я сам ей выдам его, для нее и берегу. Гляди-ко, запомни, что я тебе сказал, а то жизнь свою в смерти потеряешь!
Сказал старик и ушел.
Прошло еще время. Иван и думает;
«А чего так! Пойду-ка я в амбар да погляжу, что там есть, а жену не поведу!»
Пошел Иван в тот амбар, что всегда взаперти стоял, открыл его, глядит – там золота много, кусками оно лежит, и камни, как жар горят, и еще добро было, которому Иван не знал имени. А в углу амбара еще чулан был либо тайное место, и дверь туда вела. Иван открыл только дверь в чулан и ступить туда не успел, как уже крикнул нечаянно:
– Еленушка, жена моя, иди сюда скорее!
В чулане там висело самоцветное женское платье; оно сияло, как ясное небо, и свет, как живой ветер, шел по нему. Иван обрадовался, что увидел такое платье; оно как раз впору будет его жене и придется ей по нраву.
Вспомнил было Иван, что старик не велел ему платье жене давать, да что с платьем станется, если он его только покажет! А Иван любил жену: где она улыбнется, там ему и счастье.
Пришла жена. Увидела она это платье и руками всплеснула.
– Ах, – говорит, – каково платье доброе!
Вот она просит у Ивана:
– Одень меня в это платье да пригладь, чтоб ладно сидело.
А Иван не велит ей в платье одеваться. Она тогда и плачет.
– Ты, – говорит, – знать, не любишь меня: доброе платье такое для жены жалеешь. Дай мне хоть руки продеть, я пощупаю, каково платье – может, не годится.
Иван велел ей:
– Продень, – говорит, – испытай, каково тебе будет.
Жена продела руки в рукава и опять к мужу:
– Не видать ничего. Вели голову в ворот сунуть. Иван велел. Она голову сунула, да и дернула платье на себя, да оболоклась вся в него. Ощупала она, что в одном кармане зеркальце лежит, вынула его и погляделась.
– Ишь, – говорит, – какая красавица, а за бесталанным мужем живет! Стать бы мне птицей, улетела бы я отсюда далеко-далеко.
Вскрикнула она высоким голосом, всплеснула руками, глядь – и нету ее. Обратилась она в голубицу и улетела из амбара далеко-далеко в синее небо, куда пожелала. Знать, платье она надела волшебное.
Загоревал тут Иван. Да чего горевать – некогда ему было. Положил он в котомку хлеба и пошел искать жену.
– Эх, – сказал он, – злодейка какая, отца ослушалась, с родительского двора без спросу ушла! Сыщу ее, научу уму-разуму!
Сказал он так, да вспомнил, что сам живет бесталанным, и заплакал.
Вот идет он путем, идет дорогой, идет тропинкой, плохо ему, горюет он по жене. Видит Иван – щука у воды лежит, совсем помирает, а в воду влезть не может.
«Гляди-ко, – думает Иван, – мне-то плохо, а ей того хуже».
Поднял он щуку и пустил ее в воду. Щука сейчас нырнула в глубину да обратно кверху, высунула голову и говорит:
– Я добро твое не забуду. Станет тебе горько – скажи только: «Щука, Щука, вспомни Ивана!»
Съел Иван кусок хлеба и пошел дальше. Идет он, идет, а время уже к ночи.
Глядит Иван и видит: коршун воробья поймал, в когтях его держит и хочет склевать.
«Эх, – смотрит Иван, – мне беда, а воробью смерть!»
Пугнул Иван коршуна, тот и выпустил из когтей воробья.
Сел воробей на ветку, сам говорит Ивану:
– Будет тебе нужда – покличь меня: «Эй, мол, воробей, вспомни мое добро!»
Заночевал Иван под деревом, а наутро пошел дальше. И уже далеко он от своего дома отошел, весь приустал и телом стал тощий, так что и одежду на себе рукой поддерживает. А идти ему было далече, и шел Иван еще целый год и полгода. Прошел он всю землю, дошел до моря, дальше идти некуда.
Спрашивает он у жителя:
– Чья тут земля, кто тут царь и царица?
Житель отвечает Ивану:
– У нас в царицах живет Елена Премудрая; она все знает – у нее книга такая есть, где все написано, и она все видит – у нее зеркало такое есть. Она и тебя сейчас видит небось.
И правда, Елена увидела Ивана в свое зеркальце. У нее была Дарья, прислужница. Вот Дарья обтерла рушником пыль с зеркальца, сама взглянула в него, сначала собой полюбовалась, а потом увидела в нем чужого мужика.
– Никак, чужой мужик идет! – сказала прислужница Елене Премудрой. – Издалека, видать, идет: худой да оплошалый весь и лапти стоптал.
Глянула в зеркальце Елена Премудрая.
– И то, – говорит, – чужой! Это муж мой явился.
Подошел Иван к царскому двору. Видит – двор тыном огорожен. А в тыне колья, а на кольях человечьи мертвые головы: только один кол пустой, ничего нету.
Спрашивает Иван у жителя – чего такое, дескать?
А житель ему:
– А это, – говорит, – женихи царицы нашей, Елены Премудрой, которые сватались к ней. Царица-то наша – ты не видал ее – красоты несказанной и по уму волшебница. Вот и сватаются к ней женихи, знатные да удалые. А ей нужен такой жених, чтобы ее перемудрил, вот какой! А кто ее не перемудрит, тех она казнит смертью. Теперь один кол остался: это тому, кто еще к ней в мужья придет.
– Да вот я к ней в мужья иду! – сказал Иван.
– Стало быть, и кол пустой тебе, – ответил житель и пошел туда, где изба его стояла.
Пришел Иван к Елене Премудрой. А Елена сидит в своей царской горнице, и платье на ней одето отцовское, в которое она самовольно в амбаре оболоклась.
– Чего тебе надобно? – спросила Елена Премудрая. – Зачем явился?
– На тебя поглядеть, – Иван ей говорит, – я по тебе скучаю.
– По мне и те вон скучали, – сказала Елена Премудрая и показала на тын за окном, где были мертвые головы.
Спросил тогда Иван:
– Аль ты не жена мне более?
– Была я тебе жена, – царица ему говорит, – да ведь я теперь не прежняя. Какой ты мне муж, бесталанный мужик! А хочешь меня в жены, так заслужи меня снова! А не заслужишь, голову с плеч долой! Вон кол пустой в тыне торчит.
– Кол пустой по мне не скучает, – сказал Иван. – Гляди, как бы ты по мне не соскучилась. Скажи: чего тебе исполнить?
Царица ему в ответ:
– А исполни, что я велю! Укройся от меня где хочешь, хоть на краю света, чтоб я тебя не нашла, а и нашла – так не узнала б. Тогда ты будешь умнее меня, и я стану твоей женой. А не сумеешь в тайности быть, угадаю я тебя, – голову потеряешь.
– Дозволь, – попросил Иван, – до утра на соломе поспать и хлеба твоего покушать, а утром я исполню твое желание.
Вот вечером постелила прислужница Дарья соломы в сенях и принесла хлеба краюшку да кувшин с квасом. Лег Иван и думает: что утром будет?
И видит он – пришла Дарья, села в сенях на крыльцо, распростерла светлое платье царицы и стала в нем штопать прореху. Штопала-штопала, зашивала-зашивала Дарья прореху, а потом и заплакала.
Спрашивает ее Иван:
– Чего ты, Дарья, плачешь?
– А как мне не плакать, – Дарья отвечает, – если завтра смерть моя будет! Велела мне царица прореху в платье зашить, а иголка не шьет его, а только распарывает: платье-то уж таково нежное, от иглы разверзается. А не зашью, казнит меня наутро царица.
– А дай-ко я шить попробую, – говорит Иван, – может, зашью, и тебе умирать не надо.
– Да как тебе платье такое дать! – Дарья говорит. – Царица сказывала: мужик ты бесталанный. Однако попробуй маленько, а я погляжу.
Сел Иван за платье, взял иглу и начал шить. Видит – и правда, не шьет игла, а рвет: платье-то легкое, словно воздух, не может в нем игла приняться. Бросил Иван иглу и стал руками каждую нить с другой нитью связывать.
Увидела Дарья и рассерчала на Ивана:
– Нету в тебе уменья! Да как же ты руками все нитки в прорехе свяжешь? Их тут тыщи великие!
– А я их с хотеньем да с терпеньем, гляди, и свяжу! – ответил Иван. – А ты иди да спать ложись, к утру-то я, гляди, и отделаюсь.
Всю ночь работал Иван. Месяц с неба светил ему, да и платье светилось само по себе, как живое, и видел он каждую его нить.
К утренней заре управился Иван. Поглядел он на свою работу: нету больше прорехи, повсюду платье теперь цельное.
Поднял он платье на руку и чувствует – стало оно словно бы тяжелым. Оглядел он платье. В одном кармане Книга лежит – в нее старик, отец Елены, записывал всю мудрость, а в другом кармане – круглое зеркальце, которое старик принес от мастера-волшебника из холодных гор. Поглядел Иван в зеркальце – видно в нем, да смутно; почитал он книгу – не понял ничего. Подумал тогда Иван: «Люди говорят, я бесталанный, – правда и есть».
Наутро пришла Дарья-прислужница, взяла она готовое платье, осмотрела его и сказала Ивану:
– Благодарствую тебе. Ты меня от смерти спас, и я твое добро упомню.
Вот встало солнце над землею, пора Ивану уходить в тайное место, где царица Елена его не отыщет. Вышел он во двор, видит – стог сена сложен стоит; залез он в сено, думал, что вовсе укрылся, а на него дворовые собаки брешут и Дарья с крыльца кричит:
– Экой бесталанный! Я и то вижу тебя, не токмо что царица! Вылезай оттуда, сено лаптями не марай!
Вылез Иван и думает: куда ему податься? Увидел – море близко. Пошел он к морю и вспомнил щуку.
– Щука, – говорит, – щука, вспомни Ивана!
Щука высунулась из воды.
– Иди, – говорит, – я тебя на дно моря упрячу!
Бросился Иван в море. Утащила его щука на дно, зарыла там в песок, а воду хвостом замутила.
Взяла Елена Премудрая свое круглое зеркальце, навела его на землю: нету Ивана; навела на небо: нету Ивана; навела на море, на воду: и там не видать Ивана, одна вода мутная. «Я-то хитра, я-то умна, – думает царица, – да и он-то не прост, Иван бесталанный!»
Открыла она отцовскую книгу мудрости и читает там: «Сильна хитрость ума, а добро сильнее хитрости, добро и тварь помнит». Прочитала царица эти слова сперва по писаному, а потом по неписаному, и книга сказала ей: лежит-де Иван в песке на дне морском; кликни щуку, вели ей Ивана со дна достать, а не то, мол, поймаю тебя, щуку, и в обед съем.
Послала царица Дарью-прислужницу, велела ей кликнуть из моря щуку, а щука пусть Ивана со дна ведет.
Явился Иван к Елене Премудрой.
– Казни меня, – сказывает, – не заслужил я тебя.
Одумалась Елена Премудрая: казнить всегда успеется, а они с Иваном не чужие друг другу, одним семейством жили.
Говорит она Ивану:
– Поди укройся сызнова. Перехитришь ли меня, нет ли, тогда и буду казнить тебя либо миловать.
Пошел Иван искать тайное место, чтобы царица его не нашла. А куда пойдешь! У царицы Елены волшебное зеркальце есть: она в него все видит, а что в зеркальце не видно, про то ей мудрая книга скажет.
Кликнул Иван:
– Эй, воробей, помнишь ли мое добро?
А воробей уже тут.
– Упади на землю, – говорит, стань зернышком!
Упал Иван на землю, стал зернышком, а воробей склевал его.
Елена Премудрая навела зеркальце на землю, на небо, на воду – нету Ивана. Все есть в зеркале, а что нужно, того нет. Осерчала премудрая Елена, бросила зеркальце об пол, и оно разбилось. Пришла тогда в горницу Дарья-прислужница, собрала в подол осколки от зеркальца и унесла их в черный угол двора.
Открыла Елена Премудрая отцовскую книгу. И читает там: «Иван в зерне, а зерно в воробье, а воробей сидит на плетне».
Велела тогда Елена Дарье позвать с плетня воробья: пусть воробей отдаст зернышко; а не то его самого коршун съест.
Пошла Дарья к воробью. Услышал Дарью воробей, испугался и выбросил из клюва зернышко. Зернышко упало на землю и обратилось в Ивана. Стал он как был.
Вот Иван является опять пред Еленой Премудрой.
– Казни меня теперь, – говорит, – видно, и правда я бесталанный, а ты премудрая.
– Завтра казню, – сказывает ему царица. – Завтрашний день я на остатний кол твою голову повешу.
Лежит вечером Иван в сенях и думает, как ему быть, когда утром надо помирать. Вспомнил он тогда свою матушку. Вспомнил, и легко ему стало – так он любил ее.
Глядит он – идет Дарья и горшок с кашей ему несет.
Поел Иван кашу. Дарья ему и говорит:
– Ты царицу-то нашу не бойся! Она не злая.
А Иван ей:
– Жена мужу не страшна. Мне бы только успеть уму-разуму ее научить.
– Ты завтра на казнь-то не спеши, – Дарья ему говорит, – а скажи, у тебя дело есть, помирать, мол, тебе нельзя: в гости матушку ждешь.
Вот наутро говорит Иван Елене Премудрой:
– Дозволь еще малость пожить: я матушку свою увидеть хочу, – может, она в гости придет.
Поглядела на него царица.
– Даром тебе жить нельзя, – говорит. – А ты утаись от меня в третий раз. Не сыщу я тебя, живи, так и быть.
Пошел Иван искать себе тайного места, а навстречу ему Дарья-прислужница.
– Обожди, – велит она, – я тебя укрою. Я твое добро помню.
Дунула она в лицо Ивана, и пропал Иван, превратился он в теплое дыхание женщины. Вдохнула Дарья втянула его себе в грудь. Пошла потом Дарья в горницу, взяла царицыну книгу со стола, стерла пыль с нее да открыла ее и дунула в нее: тотчас дыхание ее обратилось в новую заглавную букву той книги, и стал Иван буквой. Сложила Дарья книгу и вышла вон.
Пришла вскоре Елена Премудрая, открыла книгу и глядит в нее: где Иван. А книга ничего не говорит. А что скажет, непонятно царице; не стало, видно, смысла в книге. Не знала того царица, что от новой заглавной буквы все слова в книге переменились.
Захлопнула книгу Елена Премудрая и ударила ее об земь. Все буквы рассыпались из книги, а первая, заглавная буква как ударилась, так и обратилась в Ивана.
Глядит Иван на Елену Премудрую, жену свою, глядит и глаз отвести не может. Засмотрелась тут и царица на Ивана, а засмотревшись, улыбнулась ему. И стала она еще прекраснее, чем прежде была.
– А я думала, – говорит она, – муж у меня мужик бесталанный, а он и от волшебного зеркала утаился и книгу мудрости перехитрил!
Стали они жить в мире и согласии и жили так до поры до времени. Да спрашивает однажды царица у Ивана:
– А чего твоя матушка в гости к нам не идет?
Отвечает ей Иван:
– И то правда! Да ведь и батюшки твоего нету давно! Пойду-ка я наутро за матушкой да за батюшкой.
А наутро чуть свет матушка Ивана и батюшка Елены Премудрой сами в гости к своим детям пришли. Батюшка-то Елены дорогу ближнюю в ее царство знал; они коротко шли и не притомились.
Иван поклонился своей матушке, а упал.
– Худо, – говорит, – батюшка! Не соблюдал я твоего запрету. Прости меня, бесталанного!
Обнял его старик и простил.
– Спасибо тебе, – говорит, – сынок. В платье заветном прелесть была, в книге – мудрость, а в зеркальце – вся видимость мира. Думал я, собрал для дочери приданое, не хотел только дарить его до времени. Все я ей собрал, а того не положил, что в тебе было, – главного таланту. Пошел я было за ним далече, а он близко оказался. Видно, не кладется он и не дарится, а самим человеком добывается.
Заплакала тут Елена Премудрая, поцеловала Ивана, мужа своего, и попросила у него прощения.
С тех пор стали жить они славно – и Елена с Иваном и родители их – и до сей поры живут.
Финист – Ясный Сокол
Жили в деревне крестьянин с женой; было у них три дочери. Дочери выросли, а родители постарели, и вот пришло время, пришел черед – умерла у крестьянина жена. Стал крестьянин один растить своих дочерей. Все три его дочери были красивые и красотой равные, а нравом – разные.
Старый крестьянин жил в достатке и жалел своих дочерей. Захотел он было взять во двор какую ни есть старушку-бобылку, чтобы она по хозяйству заботилась. А меньшая дочь, Марьюшка, говорит отцу:
– Не надобно, батюшка, бобылку брать, я сама буду по дому заботиться.
Марья радетельная была. А старшие дочери ничего не сказали.
Стала Марьюшка вместо своей матери хозяйство по дому вести. И все-то она умеет, все у нее ладится, а что не умеет, к тому привыкает, а привыкши, тоже ладит с делом. Отец глядит и радуется, что Марьюшка у него такая умница да работящая и нравом кроткая. И из себя Марьюшка была хороша – красавица писаная, и от доброты краса ее прибавлялась. Сестры ее старшие тоже были красавицы, только им все мало казалось своей красоты, и они старались прибавить ее румянами и белилами и еще в обновки нарядиться. Сидят, бывало, две старшие сестрицы да целый день охорашиваются, а к вечеру все такие же, что и утром были. Заметят они, что день прошел, сколько румян и белил они извели, а лучше не стали, и сидят сердитые. А Марьюшка устанет к вечеру, зато знает она, что скотина накормлена, в избе прибрано, чисто, ужин она приготовила, хлеб на завтра замесила и батюшка будет ею доволен. Глянет она на сестер своими ласковыми глазами и ничего им не скажет. А старшие сестры тогда еще более сердятся. Им кажется, что Марья-то утром не такая была, а к вечеру похорошела – с чего только, они не знают.
Пришла нужда отцу на базар ехать. Он и спрашивает у дочерей:
– А что вам, детушки, купить, чем вас порадовать?
Старшая дочь говорит отцу:
– Купи мне, батюшка, полушалок, да чтоб цветы на нем большие были и золотом расписанные.
– А мне, батюшка, – средняя говорит, – тоже купи полушалок с цветами, что золотом расписанные, а посреди цветов чтоб красное было. А еще купи мне сапожки с мягкими голенищами, на высоких каблучках, чтоб они о землю топали.
Старшая дочь обиделась на среднюю, у нее было алчное сердце, и сказала отцу:
– И мне, батюшка, и мне купи сапожки с мягкими голенищами и с каблучками, чтоб они о землю топали! А еще купи мне перстень с камешком на палец – ведь я у тебя одна старшая дочь!
Отец пообещал купить подарки, какие наказали две старшие дочери, и спрашивает у младшей:
– А ты чего молчишь, Марьюшка?
– А мне, батюшка, ничего не надо. Я со двора никуда не хожу, нарядов мне не нужно.
– Неправда твоя, Марьюшка! Как я тебя без подарка оставлю? Я тебе гостинец куплю.
– И гостинца не нужно, батюшка, – говорит младшая дочь. – А купи ты мне, батюшка родимый, перышко Финиста – Ясна Сокола, коли оно дешевое будет.
Поехал отец на базар, купил он старшим дочерям подарки, какие они наказали ему, а перышка Финиста – Ясна Сокола не нашел. У всех купцов спрашивал.
«Нету, – говорили купцы, – такого товара; спросу, – говорят, – на него нету».
Не хотелось отцу обижать младшую дочь, свою работящую умницу, однако воротился он ко двору, а перышка Финиста – Ясна Сокола не купил.
А Марьюшка и не обиделась.
– Ничего, батюшка, – сказала Марьюшка, – в иной раз поедешь, тогда оно и купится, перышко мое.
Прошло время, и опять отцу нужда на базар ехать. Он и спрашивает у дочерей, что им купить в подарок: он добрый был.
Бо́льшая дочь и говорит:
– Купил ты мне, батюшка, в прежний раз сапожки, так пусть кузнецы подкуют теперь каблучки на тех сапожках серебряными подковками.
А средняя слышит старшую и говорит:
– И мне, батюшка, тоже, а то каблучки стучат, а не звенят, пусть они звенят. А чтоб гвоздики из подковок не потерялись, купи мне еще серебряный молоточек: я им гвоздики подбивать буду.
– А тебе чего купить, Марьюшка?
– А погляди, батюшка, перышко от Финиста – Ясна Сокола: будет ли, нет ли.
Поехал старик на базар. Дела свои скоро сделал и старшим дочерям подарки купил, а для младшей до самого вечера перышко искал, да нет того перышка, никто его в покупку не дает.
Вернулся отец опять без подарка для младшей дочери. Жалко ему стало Марьюшку, а Марьюшка улыбнулась отцу: она и тому рада была, что снова увидела своего родителя.
Пришло время, поехал отец опять на базар.
– Чего вам, дочки родные, в подарок купить?
Старшая подумала и сразу не придумала, чего ей надо.
– Купи мне, батюшка, чего-нибудь.
А средняя говорит:
– И мне, батюшка, купи чего-нибудь, а к чему-нибудь добавь еще что-нибудь.
– А тебе, Марьюшка?
– А мне купи ты, батюшка, одно перышко Финиста – Ясна Сокола.
Поехал старик на базар. Дела свои сделал, старшим дочерям подарки купил, а младшей ничего не купил: нету того перышка на базаре.
Едет отец домой и видит он: идет по дороге старый старик, старше его, вовсе ветхий.
– Здравствуй, дедушка!
– Здравствуй, милый. О чем у тебя кручина?
– А как ей не быть, дедушка! Наказывала мне дочь купить ей одно перышко Финиста – Ясна Сокола. Искал я ей то перышко, а его нету. А дочь-то она у меня меньшая, пуще всех мне ее жалко.
Старый старик задумался, а потом и говорит:
– Ин так и быть!
Развязал он заплечный мешок и вынул из него коробочку.
– Спрячь, – говорит, – коробочку, в ней перышко от Финиста – Ясна Сокола. Да упомни еще: есть у меня один сын; тебе дочь жалко, а мне сына. Ан не хочет мой сын жениться, а уж время ему пришло. Не хочет – неволить нельзя. И сказывает он мне: кто-де попросит у тебя это перышко, ты отдай, говорит, – это невеста моя просит.
Сказал свои слова старый старик – и вдруг нету его, исчез он неизвестно куда: был он или не был!
Остался отец Марьюшки с перышком в руках. Видит он то перышко, а оно серое, простое. А купить его нельзя было нигде. Вспомнил отец, что старый старик ему сказал, и подумал: «Видно, Марьюшке моей судьба такая выходит – не знавши, не видавши, выйти замуж неведомо за кого».
Приехал отец домой, подарил подарки старшим дочерям, а младшей отдал коробочку с серым перышком.
Нарядились старшие сестры и посмеялись над младшей.
– А ты воткни свое воробьиное перышко в волоса, да и красуйся.
Марьюшка промолчала, а когда в избе легли все спать, она положила перед собой простое, серое перышко Финиста – Ясна Сокола и стала им любоваться. А потом Марьюшка взяла перышко в свои руки, подержала его при себе, погладила и нечаянно уронила на пол.
Тотчас ударился кто-то в окно. Окно открылось, и влетел в избу Финист – Ясный Сокол. Приложился он до полу и обратился в прекрасного молодца. Закрыла Марьюшка окно и стала с молодцем разговор разговаривать. А к утру отворила Марьюшка окно, приклонился молодец до полу, обратился молодец в ясного сокола, а сокол оставил по себе простое, серое перышко и улетел в синее небо.
Три вечера привечала Марьюшка сокола. Днем он летел по поднебесью, над полями, над лесами, над горами, над морями, а к вечеру прилетал к Марьюшке и делался добрым молодцем.
На четвертый вечер старшие сестры расслышали тихий разговор Марьюшки, услышали они и чужой голос доброго молодца, а наутро спросили младшую сестру:
– С кем это ты, сестрица, ночью беседуешь?
– А я сама себе слова говорю, – ответила Марьюшка. – Подруг у меня нету, днем я в работе, говорить некогда, а вечером я беседую сама с собой.
Послушали старшие сестры младшую, да не поверили ей. Сказали они батюшке:
– Батюшка, а у Марьи-то нашей суженый есть, она по ночам с ним видится и разговор с ним разговаривает. Мы сами слыхали.
А батюшка им в ответ:
– А вы бы не слушали, – говорит. – Чего у нашей Марьюшки суженому не быть? Худого тут нету, девица она пригожая и в пору свою вышла; придет и вам черед.
– Так Марья-то не по череду суженого своего узнала, – сказала старшая дочь. – Мне бы сталось первее ее замуж выходить.
– Оно правда твоя, – рассудил батюшка. – Так судьба-то не по счету идет. Иная невеста в девках до старости лет сидит, а иная с младости всем людям мила.
Сказал так отец старшим дочерям, а сам подумал: «Иль уж слово того старого старика сбывается, что перышко мне подарил? Беды-то нету, да хороший ли человек будет суженым у Марьюшки?»
А у старших дочерей свое желание было. Как стало время на вечер, Марьюшкины сестры вынули ножи из черенков, а ножи воткнули в раму окна и вкруг него, а кроме ножей, воткнули еще туда острые иголки да осколки старого стекла. Марьюшка в то время корову в хлеву убирала и ничего не видела.
И вот, как стемнело, летит Финист – Ясный Сокол к Марьюшкиному окну. Долетел он до окна, ударился об острые ножи да об иглы и стекла, бился-бился, всю грудь изранил, а Марьюшка уморилась за день в работе, задремала она, ожидаючи Финиста – Ясна Сокола, и не слышала, как бился ее сокол в окно.
Тогда Финист сказал громко:
– Прощай, моя красная девица! Коли нужен я тебе, ты найдешь меня, хоть и далеко я буду! А прежде того, идучи ко мне, ты башмаков железных три пары износишь, трое посохов чугунных о траву подорожную сотрешь, три хлеба каменных изглодаешь.
И услышала Марьюшка сквозь дрему слова Финиста, а встать, пробудиться не могла. А утром пробудилась она, загоревало ее сердце. Посмотрела она в окно, а в окне кровь Финиста на солнце сохнет. Заплакала тогда Марьюшка. Отворила она окно иприпала лицом к месту, где была кровь Финиста-сокола. Слезы смыли кровь сокола, а сама Марьюшка словно умылась кровью суженого и стала еще краше.
Пошла Марьюшка к отцу и сказала ему:
– Не брани меня, батюшка, отпусти меня в путь-дорогу дальнюю. Жива буду – свидимся, а помру – на роду, знать, мне было написано.
Жалко было отцу отпускать неведомо куда любимую младшую дочь. А неволить ее, чтоб дома она жила, нельзя. Знал отец: любящее сердце девицы сильнее власти отца и матери. Простился он с любимой дочерью и отпустил ее.
Кузнец сделал Марьюшке три пары башмаков железных и три посоха чугунных, взяла еще Марьюшка три каменных хлеба, поклонилась она батюшке и сестрам, могилу матери навестила и отправилась в путь-дорогу искать Финиста – Ясна Сокола.
Идет Марьюшка путем-дорогою. Идет она не день, не два, не три дня, идет она долгое время. Шла она и чистым полем и темным лесом, шла и высокими горами. В полях птицы ей песни пели, темные леса ее привечали, с высоких гор она всем миром любовалась. Шла Марьюшка столько, что одну пару башмаков железных она износила, чугунный посох о дорогу истерла и каменный хлеб изглодала, а путь все не кончается, и нету нигде Финиста – Ясна Сокола.
Вздохнула тогда Марьюшка, села на землю, стала она другие железные башмаки обувать – и видит избушку в лесу. А уж ночь наступила.
Подумала Марьюшка: «Пойду в избушку людей спрошу, не видали они моего Финиста – Ясна Сокола?»
Постучалась Марьюшка в избушку. Жила в той избушке одна старуха – добрая или злая, про то Марьюшка не знала. Отворила старушка сени – стоит перед ней красная девица.
– Пусти, бабушка, ночевать!
– Входи, голубушка, гостьей будешь. А далеко ли ты идешь, молодая?
– Далеко ли, близко, сама не знаю, бабушка. А ищу я Финиста – Ясна Сокола. Не слыхала ли ты про него, бабушка?
– Как не слыхать! Я старая, давно на свете живу, я про всех слыхала! Далеко тебе идти, голубушка.
Наутро хозяйка-старуха разбудила Марьюшку и говорит ей:
– Ступай, милая, теперь к моей середней сестре. Она старше меня и ведает больше. Может, она добру тебя научит и скажет, где твой Финист живет. А чтоб ты меня, старую, не забыла, возьми-ка вот серебряное донце да золотое веретенце, станешь кудель прясти, золотая нитка потянется. Береги мой подарок, пока он дорог тебе будет, а не дорог станет – сама его подари.
Марьюшка взяла подарок, полюбовалась им и сказала хозяйке:
– Благодарствую, бабушка. А куда же мне идти, в какую сторону?
– А я тебе клубочек дам – самокат. Куда клубочек покатится, и ты ступай за ним вослед. А передохнуть задумаешь, сядешь на травку – и клубочек остановится, тебя ожидать будет.
Поклонилась Марьюшка старухе и пошла вослед за клубочком. Долго ли, коротко ли шла Марьюшка, пути она не считала, сама себя не жалела, а видит она – леса стоят темные, страшные, в полях трава растет нехлебная, колючая, горы встречаются голые, каменные, и птицы над землей не поют. Шла Марьюшка все далее, все скорее она спешила. Глядь, опять переобуваться надо: другая пара башмаков железных износилась, и посох чугунный о землю истерся, и каменный хлеб она изглодала.
Села Марьюшка переобуваться. Видит она – черный лес близко, и ночь наступает, а в лесу в одной избушке огонек зажгли в окне.
Клубочек покатился к той избушке. Пошла за ним Марьюшка и постучалась в окошко:
– Хозяева добрые, пустите ночевать!
Вышла на крыльцо избушки старуха, старее той, что прежде привечала Марьюшку.
– Куда идешь, красная девица? Кого ты ищешь на свете?
– Ищу, бабушка, Финиста – Ясна Сокола. Была я у одной старушки в лесу, ночь у нее ночевала, она про Финиста слыхала, а не ведает его. Может, сказывала, середняя ее сестра ведает.
Пустила старуха Марьюшку в избу. А наутро разбудила гостью и сказала ей:
– Далеко тебе искать Финиста будет. Ведать я про него ведала, да видать – не видала. А иди ты теперь к нашей старшей сестре, она и знать про него должна. А чтоб помнила ты обо мне, возьми от меня подарок. По радости он тебе памятью будет, а по нужде помощь окажет.
И дала хозяйка-старушка своей гостье серебряное блюдо и золотое яичко.
Попросила Марьюшка у старой хозяйки прощенья, поклонилась ей и пошла вослед клубочку.
Идет Марьюшка, а земля вокруг нее вовсе чужая стала.
Смотрит она – один лес на земле растет, а чистого поля нету. И деревья, чем далее катится клубок, все выше растут. Совсем темно стало: солнца и неба не видно.
А Марьюшка и по темноте все шла да шла, пока железные башмаки ее насквозь не истоптались, а посох о землю не истерся и покуда последний каменный хлеб она до остатней крошки не изглодала.
Огляделась Марьюшка – как ей быть? Видит она свой клубочек: лежит он под окошком у лесной избушки.
Постучала Марьюшка в окно избушки:
– Хозяева добрые, укройте меня от темной ночи!
Вышла на крыльцо древняя старушка, самая старшая сестра всех старух.
– Ступай в избу, голубка, – говорит. – Ишь, куда как далече пришла! Далее и не живет на земле никто, я крайняя. Тебе в иную сторону завтра с утра надобно путь держать. А чья же ты будешь и куда идешь?
Отвечала ей Марьюшка:
– Я нездешняя, бабушка. А ищу я Финиста – Ясна Сокола.
Поглядела старшая старуха на Марьюшку и говорит ей:
– Финиста-сокола ищешь? Знаю я, знаю его. Я давно на свете живу, уж так давно, что всех узнала, всех запомнила.
Уложила старуха Марьюшку, а наутро разбудила ее.
– Давно, – говорит, – я добра никому не делала. Одна в лесу живу, все про меня забыли, одна я всех помню. Тебе добро и сделаю: скажу тебе, где твой Финист – Ясный Сокол живет. А и отыщешь ты его, трудно тебе будет: Финист-сокол теперь женился, он со своей хозяйкой живет. Трудно тебе будет, да сердце у тебя есть, а на сердце и разум придет, а от разума и трудное легким станет.
Марьюшка сказала в ответ:
– Благодарствую тебе, бабушка, – и поклонилась ей в землю.
– Благодарствовать мне после будешь. А вот тебе подарочек – возьми от меня золотое пялечко да иголочку: ты пялечко держи, а иголочка сама вышивать будет. Ступай теперь, а что нужно будет делать тебе – пойдешь, сама узнаешь.
Клубочек далее не катился. Вышла на крыльцо старшая старуха и указала Марьюшке, в какую сторону ей надо идти.
Пошла Марьюшка, как была, босая. Подумала: «Как пойду? Земля здесь твердая, чужая, к ней привыкнуть нужно...»
Прошла она недолго времени. И видит – стоит на поляне богатый двор. А во дворе терем: крыльцо резное, оконца узорчатые. У одного оконца сидит богатая, знатная хозяйка и смотрит на Марьюшку: чего, дескать, ей надо.
Вспомнила Марьюшка: обуться ей теперь не во что и последний каменный хлеб она изглодала в дороге.
Сказала она хозяйке:
– Здравствуй, хозяюшка! Не надобно ли вам работницу за хлеб, за одежу-обужу?
– Надобно, – отвечает знатная хозяйка. – А умеешь ли ты печи топить, и воду носить, и обед стряпать?
– Я у батюшки без матушки жила – я все умею.
– А умеешь ты прясть, ткать и вышивать?
Вспомнила Марьюшка о подарках старых бабушек.
– Умею, – говорит.
– Ступай тогда, – хозяйка говорит, – на кухню людскую.
Стала Марьюшка работать и служить на чужом богатом дворе. Руки у Марьюшки честные, усердные – всякое дело ладится у ней.
Хозяйка глядит на Марьюшку да радуется: не было еще у нее такой услужливой, да доброй, да смышленой работницы; и хлеб Марьюшка ест простой, запивает его квасом, а чаю не просит. Похвалилась хозяйка своей дочери.
– Смотри, – говорит, – работница какая у нас во дворе: покорная да умелая и на лицо ласковая!
Посмотрела хозяйкина дочь на Марьюшку.
– Фу! – говорит. – Пусть она ласковая, а я зато краше ее, и я телом белее!
Вечером, как управилась с хозяйскими работами, села Марьюшка прясть. Села она на лавку, достала серебряное донце и золотое веретенце и прядет. Прядет она, из кудели нитка тянется – нитка не простая, а золотая. Прядет она, а сама глядит в серебряное донце, и чудится ей, что видит она там Финиста – Ясна Сокола: смотрит он на нее, как живой на свете. Глядит Марьюшка на него и разговаривает с ним:
– Финист мой, Финист – Ясный Сокол, зачем ты оставил меня одну, горькую, плакать по тебе? Это сестры мои, разлучницы, кровь твою пролили.
А хозяйкина дочь вошла в ту пору в людскую избу, стоит поодаль, глядит и слушает.
– О ком ты горюешь, девица? – спрашивает она. – И какая у тебя забава в руках?
Марьюшка говорит ей:
– Горюю я о Финисте – Ясном Соколе. А это я нить пряду, полотенце Финисту буду вышивать – было бы ему чем поутру белое лицо утирать.
– А продай мне свою забаву! – говорит хозяйкина дочь. – Ан Финист-то муж мой, я и сама ему нить спряду.
Посмотрела Марьюшка на хозяйкину дочь, остановила свое золотое веретенце и говорит:
– У меня забавы нету, у меня работа в руках. А серебряное донце – золотое веретенце не продается: мне добрая бабушка его подарила.
Обиделась хозяйкина дочь: не хотелось ей золотое веретенце из рук своих выпускать.
– Если не продается, – говорит, – давай тогда мену делать, я тебе тоже вещь подарю.
– Подари, – сказала Марьюшка, – дозволь мне на Финиста – Ясна Сокола хоть раз одним глазком взглянуть!
Хозяйская дочь подумала и согласилась.
– Изволь, девица, – говорит. – Давай мне твою забаву.
Взяла она у Марьюшки серебряное донце – золотое веретенце, а сама думает: «Покажу я ей Финиста не надолго, ничего с ним не станется – дам ему сонного зелья, а через это золотое веретенце мы с матушкой вовсе озолотимся!»
К ночи воротился из поднебесья Финист – Ясный Сокол; обратился он в доброго молодца и сел ужинать в семействе: теща-хозяйка да Финист с женою.
Хозяйская дочь велела позвать Марьюшку: пусть она служит за столом и на Финиста глядит, как уговор был. Марьюшка явилась, служит она за столом, кушанья подает и с Финиста глаз не сводит. А Финист сидит, словно нету его, – не узнал он Марьюшки: истомилась она путем-дорогою, идучи к нему, и от печали по нем изменилась в лице.
Отужинали хозяева, встал Финист и пошел спать в свою горницу.
Марьюшка и говорит тогда молодой хозяйке:
– Мух во дворе много летает. Пойду-ка я к Финисту в горницу, буду от него мух отгонять, чтоб спать ему не мешали.
– А пусть ее идет! – сказала старая хозяйка.
Молодая хозяйка опять здесь подумала.
– Ан нет, – говорит, – пусть обождет.
А сама пошла вслед за мужем, дала ему на ночь сонного зелья выпить в питье и воротилась. «Может, – рассудила хозяйская дочь, – у работницы еще какая забава на такую мену есть!»
– Иди теперь, – сказала она Марьюшке. – Иди, мух от Финиста отгоняй!
Пришла Марьюшка к Финисту в горницу и позабыла про мух. Видит она: спит ее сердечный друг непробудным сном.
Смотрит на него Марьюшка – не насмотрится. Наклонилась к нему близко, одним дыханьем с ним дышит, шепчет ему:
– Проснись, мой Финист – Ясный Сокол, это я к тебе пришла; я три пары башмаков железных истоптала, три посоха чугунных о дорогу истерла, три хлеба каменных изглодала!
А Финист спит непробудно, он глаз не открывает и не молвит слова в ответ.
Приходит в горницу жена Финиста – хозяйская дочь – и спрашивает:
– Отгоняла мух?
– Отгоняла, – Марьюшка говорит, – они в окно улетели.
– Ну иди спать в людскую избу.
На другой день, как поделала Марьюшка всю хозяйскую работу, взяла она серебряное блюдечко и катает по нем золотым яичком: покатает вокруг – и новое золотое яичко скатывается с блюдечка; покатает другой раз вокруг – и опять новое золотое яичко скатывается с блюдечка.
Увидела хозяйская дочь.
– Ужли, – говорит, – и такая забава есть у тебя? Продай мне ее, либо я тебе мену, какую хочешь, дам за нее.
Марьюшка говорит ей в ответ:
– Продать не могу, мне добрая бабушка это в подарок дала, и я тебе даром блюдечко с яичком отдам. На-ко, возьми!
Взяла подарок хозяйская дочь и обрадовалась:
– А может, и тебе что нужно, Марьюшка? Проси, чего хочешь.
Марьюшка и просит в ответ:
– А мне самое малое и нужно. Дозволь опять от Финиста мух отгонять, когда ты почивать его уложишь.
– Изволь, – говорит молодая хозяйка.
А сама думает: «Чего с мужем станется от поглядки чужой девицы! Да и спать он будет от зелья, глаз не откроет, а у работницы, может, еще какая забава есть!»
К ночи опять, как было, воротился Финист – Ясный Сокол из поднебесья, оборотился он в доброго молодца и сел за стол ужинать со своим семейством.
Жена Финиста позвала Марьюшку прислуживать за столом, кушанья подавать, Марьюшка кушанья подает, чашки ставит, ложки кладет, а сама глаз с Финиста не сводит. А Финист глядит и не видит ее – не узнает ее его сердце.
Опять, как было, дала хозяйская дочь своему мужу питье с сонным зельем и спать его уложила. А работницу Марьюшку послала к нему и велела ей мух отгонять.
Пришла Марьюшка к Финисту, стала звать его и плакать над ним, думала – нынче он пробудится, взглянет на нее и узнает Марьюшку. Долго звала его Марьюшка и слезы со своего лица утирала, чтоб они не упали на белое лицо Финиста и не смочили его. А Финист спал, он не пробудился и глаз своих не открыл в ответ.
На третий день Марьюшка справила всю хозяйскую работу, села на лавку в людской избе, вынула золотое пялечко и иголочку. Держит она в руках золотое пялечко, а иголочка сама по полотну вышивает.
Вышивает Марьюшка, сама приговаривает:
– Вышивайся, вышивайся, мой красный узор, вышивайся для Финиста – Ясна Сокола, было бы ему на что любоваться!
Молодая хозяйка неподалеку ходила-была; пришла она в людскую избу, увидела в руках у Марьюшки золотое пялечко и иголочку, что сама вышивает. Зашлось у нее сердце завистью и алчностью, и говорит она:
– Ой, Марьюшка, душенька, красная девица! Подари мне такую забаву, либо что хочешь в обмен возьми! Золотое веретенце есть у меня, пряжи я напряду, холстины натку, а золотого пялечка с иголочкой у меня нету – вышивать нечем. Если в обмен не хочешь отдавать, тогда продай! Я цену тебе дам!
– Нельзя! – говорит Марьюшка. – Нельзя золотое пялечко с иголочкой ни продавать, ни в обмен давать. Их мне самая добрая, самая старая бабушка даром дала. И я тебе их даром отдам.
Взяла молодая хозяйка пялечко с иголочкой, а Марьюшке ей дать нечего, она и говорит:
– Приходи, коли хочешь, от мужа моего, Финиста, мух отгонять. Прежде ты сама просилась.
– Приду уж, так и быть, – сказала Марьюшка.
После ужина молодая хозяйка сначала не хотела давать Финисту сонного зелья, а потом раздумалась и добавила того зелья в питье: «Чего ему глядеть на девицу, пусть спит!»
Пошла Марьюшка в горницу к спящему Финисту. Уже не стерпело теперь ее сердце. Припала она к его белой груди и причитает:
– Проснись-пробудись, Финист мой, Ясный мой Сокол! Я всю землю пешей прошла, к тебе идучи! Три посоха чугунных уморились ходить со мной и о землю истерлись, три пары башмаков железных ноги мои износили, три хлеба каменных я изглодала. Встань-проснись, Финист мой, Сокол! Сжалься ты надо мной!
А Финист спит, ничего не чует, и не слышит он голоса Марьюшки.
Долго Марьюшка будила Финиста, долго плакала над ним, а не проснулся Финист – крепко было зелье жены. Да упала одна горячая слеза Марьюшки на грудь Финиста, а другая слеза упала на его лицо. Одна слеза обожгла сердце Финиста, а другая открыла ему глаза, и он в ту же минуту проснулся.
– Ах, – говорит, – что меня обожгло?
– Финист мой, Ясный Сокол! – отвечает ему Марьюшка. – Пробудись ко мне, это я пришла! Долго-долго я искала тебя, железо и чугун я о землю истерла. Не стерпели они дороги к тебе, а я стерпела! Третью ночь я зову тебя, а ты спишь, ты не пробуждаешься, ты на голос мой не отвечаешь!
И тут узнал Финист – Ясный Сокол свою Марьюшку, красную девицу. И так он обрадовался ей, что от радости сперва слова молвить не мог. Прижал он Марьюшку к груди своей белой и поцеловал.
А очнувшись, привыкши, что Марьюшка с ним, он сказал ей:
– Будь ты моей сизой голубкой, моя верная красная девица!
И в ту же минуту обратился он в сокола, а Марьюшка – в голубку.
Улетели они в ночное поднебесье и всю ночь летели рядом, до самого рассвета.
А когда они летели, Марьюшка спросила:
– Сокол, сокол, а куда ты летишь, ведь жена твоя соскучится!
Финист-сокол послушал ее и ответил:
– Я к тебе лечу, красная девица. А кто мужа меняет на веретенце, на блюдечко да на иголку, той жене мужа не надо и та жена не соскучится.
– А чего же ты женился на такой жене? – спросила Марьюшка. – Воли твоей не было?
– Воля моя была, да судьбы и любви не было.
И они полетели далее рядом друг с другом.
А на рассвете опустились они на землю. Поглядела Марьюшка вокруг; видит она – дом ее родителя стоит, как прежде был. Захотела Марьюшка увидеть отца-родителя, и тут же обратилась она в красную девицу. А Финист – Ясный Сокол ударился о сыру землю и сделался перышком.
Взяла Марьюшка перышко, спрятала его к себе на грудь, за пазуху, и пришла к отцу.
– Здравствуй, дочь моя меньшая, любимая! Я думал, что тебя и на свете нету. Спасибо, что отца не забыла, домой воротилась. Где была так долго, чего домой не спешила?
– Прости меня, батюшка. Так нужно мне было.
– Что ж, нужно так нужно. Спасибо, что нужда прошла.
А случилось это на праздник, и в городе большая ярмарка открылась. Собрался наутро отец на ярмарку ехать, и старшие дочери с ним едут – подарки себе покупать.
Отец и меньшую позвал, Марьюшку.
А Марьюшка:
– Батюшка, – говорит, – я с дороги притомилась, и надеть мне на себя нечего. На ярмарке, чай, все нарядные будут.
– Я там тебя, Марьюшка, обряжу, – отвечает отец. – На ярмарке, чай, торг большой.
А старшие сестры говорят младшей:
– Надень наши уборы, у нас лишние есть.
– Ах, сестрицы, спасибо вам! – говорит Марьюшка. – Мне ваши платья не по кости! Да мне и дома хорошо.
– Ну, быть по-твоему, – говорит ей отец. – А что тебе с ярмарки привезти, какой подарок? Скажи, отца не обижай!
– Ах, батюшка, ничего мне не надобно, все у меня есть! Недаром я далеко ходила и в дороге утомилась.
Отец со старшими сестрами уехал на ярмарку. В ту же пору Марьюшка вынула свое перышко. Оно ударилось об пол и сделалось прекрасным добрым молодцем, Финистом, только еще прекраснее, чем он был прежде. Марьюшка удивилась да от счастья своего ничего не сказала. Тогда сказал ей Финист:
– Не дивись на меня, Марьюшка, это я от твоей любви таким стал.
– Я хоть и дивлюсь, – сказала Марьюшка, – да для меня ты всегда одинаков, я тебя всякого люблю.
– А где родитель твой батюшка?
– На ярмарку уехал, и сестры с ним старшие.
– А ты чего, Марьюшка моя, не поехала с ними?
– У меня Финист есть, Ясный Сокол. Мне ничего на ярмарке не надо.
– И мне ничего не надо, – сказал Финист, – да я от твоей любви богатым стал.
Обернулся Финист от Марьюшки, свистнул в окошко – сейчас явились платья, уборы и карета золотая. Нарядились они, сели в карету, кони помчали их вихрем.
Приехали они в город на ярмарку, а ярмарка только открылась, все богатые товары и яства горою лежат, а покупатели едут в дороге.
Финист купил на ярмарке все товары, все яства, что были там, велел их обозами везти в деревню к родителю Марьюшки. Одну только мазь колесную он не купил, а оставил ее на ярмарке.
Он хотел, чтобы все крестьяне, какие приедут на ярмарку, стали гостями на его свадьбе и скорее ехали к нему. А для скорой езды им мазь нужна будет.
Поехали Финист с Марьюшкой домой. Едут они быстро, лошадям воздуха от ветра не хватает.
На половине дороги увидела Марьюшка своего батюшку и старших сестер. Они еще на ярмарку ехали и не доехали. Марьюшка велела им ворочаться ко двору, на свадьбу ее с Финистом – Ясным Соколом.
А через три дня собрался в гости весь народ, что жил на сто верст в округе; обвенчался тогда Финист с Марьюшкой, и свадьба была богатая.
На той свадьбе дедушки наши и бабушки были, долго они пировали, жениха и невесту величали, с лета до зимы не разошлись бы, да настала пора убирать урожай, хлеб осыпаться начал; оттого и свадьба кончилась и на пиру гостей не осталось.
Свадьба кончилась, и свадебный пир гости позабыли, а верное любящее сердце Марьюшки навсегда запомнилось в русской земле.
|
The script ran 0.01 seconds.