1 2 3 4 
– Да,  но, вероятно, запасным.    

– То-то  мне показалось, будто я вас где-то видел. Ваша встреча  с ричмондцами – лучшая игра за весь сезон! Я стараюсь не  пропускать ни одного состязания по регби: ведь это самый мужественный вид спорта.  Однако я пригласил вас вовсе не для того, чтобы беседовать о регби.  Займёмся делами. Вот здесь, на первой странице «Таймса», расписание пароходных  рейсов. Пароход до Пары[28]  отходит в следующую среду, и если вы с профессором успеете  собраться, мы этим пароходом и поедем. Ну, что вы на это скажете?  Прекрасно, я с ним обо всём договорюсь. А как у вас обстоит со  снаряжением?    

– Об  этом позаботится моя газета.    

– Стрелять  вы умеете?    

– Примерно  как средний стрелок территориальных войск.    

– Только-то?  Боже мой! У вас, молодёжи, это считается последним делом. Все вы пчёлы без  жала. Таким своего улья не отстоять! Вот попомните моё слово: нагрянет  кто-нибудь к вам за мёдом, хороши вы тогда будете! Нет, в Южной  Америке с оружием надо обращаться умело, потому что, если наш друг профессор  не обманщик и не сумасшедший, нас ждёт там нечто весьма любопытное. Какое  у вас ружьё?    

Лорд  Рокстон подошёл к дубовому шкафу, открыл дверцу, и я увидел за ней  поблёскивающие металлом ружейные стволы, выставленные в ряд, словно  органные трубки.    

– Сейчас  посмотрим, что я могу пожертвовать вам из своего арсенала, – сказал  лорд Рокстон.    

Он стал  вынимать одно за другим великолепные ружья, открывал их, щёлкал затворами и, ласково  поглаживая, как нежная мать своих младенцев, ставил на место.    

– Вот  «бленд». Из него я уложил вон того великана. – Он взглянул на голову  белого носорога. – Будь я на десять шагов ближе, этот зверь пополнил  бы мной свою коллекцию.    

     

На  пулю вся моя надежда,    

Защита  слабому она.    

     

Надеюсь,  вы хорошо знаете Гордона? Это поэт, воспевающий коня, винтовку и тех, кто  умеет обращаться и с тем, и с другим. Вот ещё одна полезная  вещица – телескопический прицел, двойной эжектор, прекрасная наводка. Три  года назад мне пришлось выступить с этой винтовкой против перуанских работорговцев.  В тех местах меня называли бичом божиим, хотя вы не найдёте моего имени ни  в одной Синей книге. Бывают времена, голубчик, когда каждый из нас обязан  стать на защиту человеческих прав и справедливости, чтобы не потерять  уважения к самому себе. Вот почему я вёл там нечто вроде войны на  свои страх и риск. Сам её объявил, сам воевал, сам довёл её до конца. Каждая  зарубка – это убитый мною мерзавец. Смотрите, целая лестница! Самая  большая отметина сделана после того, как я пристрелил в одной из  заводей реки Путумайо Педро Лопеса – крупнейшего из работорговцев… А, вот  это вам подойдёт!    

Он вынул  из шкафа прекрасную винтовку, отделанную серебром.    

– Прицел  абсолютно точный, магазин на пять патронов. Можете смело вверить ей свою жизнь.    

Лорд  Рокстон протянул винтовку мне и закрыл шкаф.    

– Кстати, –  продолжал он, снова садясь в кресло, – что вы знаете об этом  профессоре Челленджере?    

– Я его  увидел сегодня впервые в жизни.    

– Я тоже.  Правда, странно, что мы с вами отправляемся в путешествие, полагаясь  на слова совершенно неизвестного нам человека? Он, кажется, довольно наглый  субъект и не пользуется любовью у своих собратьев по науке. Почему вы  им заинтересовались?    

Я  рассказал вкратце о событиях сегодняшнего утра. Лорд Рокстон внимательно  меня выслушал, потом принёс карту Южной Америки и разложил её на столе.    

– Челленджер  говорит правду, чистейшую правду, – серьёзно сказал он. – И я,  заметьте, утверждаю это не наобум. Южная Америка – моя любимая страна,  и если, скажем, проехать её насквозь, от Дарьенского залива до Огненной  Земли, то ничего более величественного и более пышного не найдёшь на всём  земном шаре. Эту страну мало знают, а какое её ждёт будущее, об этом никто  и не догадывается. Я изъездил Южную Америку вдоль и поперёк,  в периоды засухи побывал в тех местах, где у меня завязалась  война с работорговцами, о которой я вам уже  рассказывал. И мне действительно приходилось слышать там легенды на  подобные темы. Это всего лишь индейские предания, но за ними, безусловно,  что-то кроется. Чем ближе узнаёшь Южную Америку, друг мой, тем больше начинаешь  верить, что в этой стране всё возможно, решительно всё! Люди передвигаются  там по узким речным долинам, а за этими долинами начинается полная  неизвестность. Вот здесь, на плоскогорье Мато-Гроссо – он показал сигарой  место на карте, – или в этом углу, где сходятся границы трех государств,  меня ничто не удивит. Как сказал сегодня Челленджер, Амазонка орошает площадь  в пятьдесят тысяч квадратных миль, поросших тропическим лесом,- площадь,  почти равную всей Европе. Не покидая бразильских джунглей, мы с вами могли  бы находиться друг от друга на расстоянии, отделяющем Шотландию от  Константинополя. Человек только кое-где смог продраться сквозь эту чащу  и протоптать в ней тропинки. А что бывает в периоды дождей?  Уровень воды в Амазонке поднимается по меньшей мере на сорок футов  и превращает всё кругом в непролазную топь. В такой стране  только и следует ждать всяких чудес и тайн. И почему бы нам не  разгадать их? А помимо всего прочего, – странное лицо лорда Рокстона  озарилось довольной улыбкой, – там на каждом шагу придётся рисковать  жизнью, а мне, как спортсмену, ничего другого и не нужно.  Я точно старый мяч для гольфа – белая краска с меня давно  стёрлась, так что теперь жизнь может распоряжаться мной как угодно: царапин не  останется. А риск, милый юноша, придаёт нашему существованию особенную  остроту. Только тогда и стоит жить. Мы слишком уж изнежились, потускнели,  привыкли к благоустроенности. Нет, дайте мне винтовку в руки,  безграничный простор и необъятную ширь горизонта, и я пущусь на поиски  того, что стоит искать. Чего только я не испробовал в своей жизни:  и воевал, и участвовал в скачках, и летал на  аэроплане, – но охота на чудовищ, которые могут присниться только после  тяжёлого ужина, – это для меня совсем новое ощущение! – Он весело рассмеялся,  предвкушая то, что его ждало впереди.    

Может  быть, я слишком увлёкся описанием своего нового знакомого, но нам  предстоит провести много дней вместе, и поэтому мне хочется передать своё  первое впечатление об этом человеке со всеми особенностями его характера, речи  и мышления. Только необходимость везти в редакцию отчёт  о заседании и заставила меня покинуть общество лорда Рокстона. Когда  я уходил от него, он сидел в кресле, залитый красноватым светом  лампы, смазывал затвор своей любимой винтовки и негромко посмеивался,  раздумывая о тех приключениях, которые нам готовила судьба. И я проникся  твёрдой уверенностью, что если нас ждут опасности, то более хладнокровного  и более отважного спутника, чем лорд Рокстон, мне не найти во всей Англии.    

Как ни  утомили меня необычайные происшествия этого дня, всё же я долго сидел  с редактором отдела «Последние новости» Мак-Ардлом, разъясняя ему все  обстоятельства дела, которые он считал необходимым завтра же довести до  сведения нашего патрона, сэра Джорджа Бомонта. Мы условились, что я буду  присылать подробные отчёты обо всех своих приключениях в форме писем  к Мак-Ардлу и что они будут печататься в газете либо сразу же по  мере их получения, либо потом – в зависимости от санкции профессора  Челленджера, ибо мы ещё не знали, каковы будут условия, на которых он  согласится дать нам сведения, необходимые для путешествия в Неведомую  страну. В ответ на запрос по телефону мы не услышали от профессора ничего  другого, кроме яростных нападок на прессу, но потом он всё же сказал, что, если  его известят о дне и часе нашего отъезда, он доставит на пароход те  инструкции, которые сочтёт нужными. Наш второй запрос остался совсем без  ответа, если не считать жалобного лепета миссис Челленджер, умолявшей нас не  приставать более к её супругу, так как он и без того разгневан сверх  всякой меры. Третья попытка, сделанная в тот же день, была пресечена  оглушительным треском, и вскоре вслед за этим центральная станция уведомила  нас, что у профессора Челленджера разбита телефонная трубка. После этого  мы уже не пытались говорить с ним.    

А  теперь, мои терпеливые читатели, я прекращаю свою беседу с вами.  Отныне (если только продолжение этого рассказа когда-нибудь дойдёт до вас) вы  будете узнавать о моих дальнейших приключениях только через газету.  Я вручу редактору отчёт о событиях, послуживших толчком к одной  из самых замечательных экспедиций, которые знает мир, и если мне не  суждено будет вернуться в Англию, вы поймёте, как всё это вышло.    

Я  дописываю свой отчёт в салоне парохода «Франциск». Лоцман заберёт его  с собой и передаст на хранение мистеру Мак-Ардлу. В заключение,  пока я не захлопнул записную книжку, позвольте мне набросать ещё одну  картину – картину, которая останется со мной как последнее воспоминание  о родине.    

Поздняя  весна, промозглое, туманное утро; моросит холодный, мелкий дождь. По набережной  шагают три фигуры в глянцевитых макинтошах. Они направляются  к сходням большого парохода, на которой уже поднят синий флаг. Впереди них  носильщик везёт тележку, нагруженную чемоданами, портпледами и винтовками  в чехлах.    

Долговязый,  унылый профессор Саммерли идёт, волоча ноги и понурив голову, как человек,  горько раскаивающийся в содеянном. Лорд Джон Рокстон в охотничьем  кепи и кашне шагает бодро, и его живое, тонкое лицо сияет от счастья.  Что касается меня, то я нисколько не сомневаюсь, что всем своим видом выражаю  радость; ведь предотъездная суета и горечь прощания остались позади.    

Мы уже  совсем близко от парохода – и вдруг сзади раздаётся чей-то голос. Это  профессор Челленджер, который обещал проводить нас. Он бежит за нами, тяжело  отдуваясь, весь красный и страшно сердитый.    

– Нет,  благодарю вас, – говорит профессор. – Не имею ни малейшего желания  лезть на пароход. Мне надо сказать вам несколько слов, а это можно сделать  и здесь. Не воображайте, пожалуйста, что вы так уж меня разодолжили своей  поездкой. Мне это глубоко безразлично, и я ни в коей мере не считаю  себя обязанным вам. Истина остаётся истиной, и все те расследования,  которые вы собираетесь производить, никак на неё не повлияют и смогут лишь  разжечь страсти разных невежд. Необходимые вам сведения и мои инструкции  находятся вот в этом запечатанном конверте. Вы вскроете его лишь тогда,  когда приедете в город Манаос на Амазонке, но не раньше того дня  и часа, которые указаны на конверте. Вы меня поняли? Полагаюсь на вашу  порядочность и надеюсь, что все мои условия будут соблюдены  в точности. Мистер Мелоун, я не намерен налагать запрет на ваши  корреспонденции, поскольку целью вашего путешествия является освещение  фактической стороны дела. Требую от вас только одного: не указывайте точно,  куда вы едете, и не разрешайте опубликовывать отчёт об экспедиции до  вашего возвращения. Прощайте, сэр! Вам удалось несколько смягчить моё отношение  к той презренной профессии, представителем которой, к несчастью, являетесь  и вы сами. Прощайте, лорд Джон! Насколько мне известно, наука для  вас – книга за семью печатями. Но охотой в тех местах вы останетесь  довольны. Не сомневаюсь, что со временем в «Охотнике» появится ваша  заметка о том, как вы подстрелили диморфодона[29]. Прощайте и вы,  профессор Саммерли. Если в вас ещё не иссякли способности  к самоусовершенствованию, в чём, откровенно говоря,  я сомневаюсь, то вы вернётесь в Лондон значительно поумневшим.    

Он круто  повернулся, и минуту спустя я увидел с палубы его приземистую  фигуру, пробирающуюся сквозь толпу к поезду.    

Мы уже  вышли в Ла-Манш. Раздаётся последний звонок, оповещающий о том, что  пора сдавать письма. Сейчас мы распрощаемся с лоцманом.    

А теперь  «вперёд, корабль, плыви вперёд!» Да хранит бог всех нас – и тех, кто  остался на берегу, и тех, кто надеется на благополучное возвращение домой.    

 Глава VII    

     

     Завтра мы уходим  в неведомое    

     

Я не  стану утруждать тех, до кого дойдёт этот рассказ, описанием нашего переезда на  комфортабельном океанском пароходе, не буду говорить о неделе, проведённой  в Паре (ограничусь только благодарностью компании «Перейра-да-Пинта»,  оказавшей нам помощь при закупке снаряжения), и лишь коротко упомяну  о нашем путешествии вверх по широкой, мутной, ленивой Амазонке – путешествии,  проделанном на судне, почти не уступавшем размерами тому, на котором мы  пересекли Атлантический океан.    

После  многих дней пути наша группа высадилась в городе Манаос, за Обидосским  проходом.    

Там нам  удалось избежать весьма сомнительных прелестей местной гостиницы благодаря любезности  агента Британско-Бразильской торговой компании мистера Шортмена. Мы прожили  в его гостеприимной гасиенде[30]  до срока, указанного на конверте, который дал нам профессор Челленджер. Прежде  чем приступить к описанию неожиданных событий этого дня, мне хотелось бы несколько  подробнее обрисовать моих товарищей и тех людей, которых мы завербовали  в Южной Америке для обслуживания нашей экспедиции. Я пишу  с полной откровенностью и полагаюсь на присущий вам такт, мистер  Мак-Ардл, ибо до опубликования этот материал пройдёт через ваши руки.    

Научные  заслуги профессора Саммерли слишком хорошо известны – о них нет нужды  распространяться. Он оказался гораздо более приспособленным к такой  тяжёлой экспедиции, чем можно было предположить с первого взгляда. Его  худое, жилистое тело не знает усталости, а сухая, насмешливая  и подчас просто недружелюбная манера остаётся неизменной при любых  обстоятельствах. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он ни разу не  пожаловался на трудности, с которыми нам часто приходилось сталкиваться.  Вначале я боялся, что профессор Саммерли окажется тяжкой обузой для нас,  но, как выяснилось из дальнейшего, его выносливость ничуть не уступает моей.  Саммерли – человек жёлчный и большой скептик. Он не считает нужным  скрывать своей твёрдой уверенности, что Челленджер – шарлатан чистейшей  воды и что наша безумная, опасная затея не принесёт нам ничего, кроме  разочарования в Южной Америке и насмешек в Англии. Профессор  Саммерли не переставал твердить нам это всю дорогу от Саутгемптона до Манаоса,  корча презрительные гримасы и тряся своей жиденькой козлиной бородкой.    

Когда мы  высадились, его несколько утешило великолепие и богатство мира пернатых  и насекомых Южной Америки, ибо он предан науке всей душой. Теперь  профессор Саммерли с раннего утра носится по лесу с охотничьим ружьём  и сачком для бабочек, а вечерами препарирует добытые экземпляры. Из  присущих ему странностей отмечу всегдашнюю небрежность туалета, полное  невнимание к своей внешности, крайнюю рассеянность и пристрастие  к короткой пенковой трубке, которую он почти не вынимает изо рта.  В молодости профессор участвовал в нескольких научных экспедициях  (был, например, с Робертсоном в Австралии), и поэтому кочевая  жизнь ему не в новинку.    

У лорда  Джона Рокстона есть кое-что общее с профессором Саммерли, но, по существу,  они прямо противоположны друг другу. Хотя лорд Джон лет на двадцать моложе,  тело у него такое же поджарое и костлявое. Я, помнится, подробно  описал его внешность в той части моего повествования, которая осталась  в Лондоне. Он очень опрятен, следит за собой, одет обычно в белое,  носит высокие коричневые башмаки на шнуровке и бреется по меньшей мере раз  в день. Как почти всякий человек действия, лорд Джон немногословен  и часто задумывается, но на обращённые к нему вопросы отвечает тотчас  же и охотно принимает участие в общей беседе, сдабривая её  отрывистыми, наполовину серьёзными, наполовину шутливыми репликами. Его знание  разных стран и в особенности Южной Америки просто поражает своей широтой,  а что касается нашей экспедиции, то он всем сердцем верит в её  целесообразность, не смущаясь насмешками профессора Саммерли. Голос  у лорда Рокстона мягкий, манеры спокойные, но его его мерцающие  голубые глаза свидетельствуют о том, что обладатель этих глаз способен  приходить в бешенство и принимать беспощадные решения, а его  обычная сдержанность только подчёркивает, насколько опасен может быть этот  человек в минуты гнева. Он не любит распространяться о своих поездках  в Бразилию и Перу, и поэтому мне и в голову не приходило,  что его появление так взволнует туземцев, населяющих берега Амазонки. Эти люди  видят в нём поборника своих прав и надёжного защитника. Вокруг  подвигов Рыжеволосого Вождя, как его здесь называют, уже сложились легенды, но  с меня было достаточно и фактов, которые я мало-помалу узнавал, –  они были поразительны сами по себе.    

Так,  например, выяснилось, что несколько лет назад лорд Джон очутился на «ничьей  земле», существование которой объясняется неточностью границ между Перу,  Бразилией и Колумбией. На этом огромном пространстве в изобилии  произрастает каучуковое дерево, принёсшее туземцам, как и на Конго, не  меньше зла, чем подневольный труд на дарьенских серебряных рудниках во времена  владычества испанцев. Кучка негодяев метисов завладела всей этой областью,  вооружила тех индейцев, которые согласились оказывать им поддержку,  а остальных обратила в рабство и, грозя нечеловеческими пытками,  вынуждала рубить каучуковые деревья и сплавлять их вниз по реке  к Паре.    

Лорд  Джон Рокстон попробовал было вступиться за несчастных, но, кроме угроз  и оскорблений, ничего не добился. Тогда он по всем правилам объявил войну  главарю работорговцев, некоему Педро Лопесу, собрал беглых рабов, вооружил их  и начал военные действия, закончившиеся тем, что изверг метис погиб от его  пули, а возглавляемая им система рабства была уничтожена.    

Не  удивительно, что этот рыжеволосый человек с бархатным голосом  и непринуждёнными манерами приковал к себе всеобщее внимание на  берегах великой южноамериканской реки. Впрочем, чувства, которые он возбуждал,  были, как и следовало ожидать, разные, ибо туземцы испытывали к нему  благодарность, а их бывшие поработители – ненависть. Несколько  месяцев, проведённых в Бразилии, не прошли для лорда Рокстона без пользы:  он свободно овладел местным наречием, состоящим на одну треть из португальских  слов и на две трети из индейских.    

Я уже  упоминал, что лорд Джон Рокстон буквально бредил Южной Америкой. Он увлекался,  говоря о ней, и его увлечение было заразительно, ибо даже  у такого невежды, как я, пробудился интерес к этой стране. Как бы мне  хотелось передать прелесть его рассказов, в которых точное знание так  тесно переплеталось с игрой пылкой фантазии, что даже профессор Саммерли  внимательно слушал их и скептическая улыбка постепенно сбегала с его  худой, длинной физиономии! Лорд Джон рассказывал нам историю величественной  реки – Амазонки. Она была исследована ещё первыми завоевателями,  проплывшими по ней от одного конца материка до другого, и всё же до сих  пор скрывала много тайн за своей узкой и вечно меняющейся береговой  линией.    

– Что  там, в той стороне? – восклицал лорд Джон, показывая на север. –  Топи и непроходимые джунгли. Кто знает, что в них таится? А там,  южнее? Болотистые заросли, где ещё не ступала нога белого человека. Неведомое  окружает нас со всех сторон. Кто может знать наверное, чего следует ждать за  этой узкой прибрежной линией? Можно ли поручиться, что старик Челленджер был  неправ?    

Профессор  Саммерли расценивал такие слова как прямой вызов; упрямая усмешка снова появлялась  на его лице, он иронически покачивал головой, пускал клубы дыма из трубки  и ни единым словом не нарушал враждебного молчания.    

Но  довольно говорить о моих двух белых спутниках; их характер  и недостатки, так же как и мои собственные, выявятся из дальнейшего.  Расскажу лучше о людях, которые, возможно, будут играть немаловажную роль  в грядущих событиях.    

Начнём  с великана-негра по имени Самбо. Это чёрный геркулес, трудолюбивый, как  лошадь, и наделённый примерно таким же интеллектом. Мы наняли его  в Паре по рекомендации пароходной компании, на судах которой он научился  кое-как объясняться по-английски.    

Там же,  в Паре, мы завербовали двух метисов, которые сплавляли в город  красное дерево с верховьев Амазонки. Их звали Гомес и Мануэль. Оба  они были смуглые, бородатые и свирепые на вид, а их ловкости  и силе могла бы позавидовать и пантера. Гомес и Мануэль провели  всю свою жизнь в верхней части бассейна Амазонки, которую мы должны были  исследовать, и это обстоятельство и побудило лорда Джона взять их.  У одного из метисов, Гомеса, было ещё то достоинство, что он прекрасно говорил  по-английски. Эти люди согласились прислуживать нам – стряпать, грести  и вообще делать всё, что от них потребуется, за жалованье  в пятнадцать долларов в месяц. Кроме них, мы наняли троих боливийских  индейцев племени мойо, представители которого славятся среди других приречных  племён как искусные рыболовы и гребцы. Старшего из них мы так  и назвали – Мойо, а двое других получили имена Хосе  и Фердинанд. Итак, трое белых, двое метисов, один негр и трое  индейцев – вот состав нашей маленькой экспедиции, которая ждала  в Манаосе дальнейших инструкций, чтобы двинуться в путь  и выполнить возложенную на неё столь необычную задачу.    

Наконец  прошла томительная неделя и настал долгожданный день и час.  Представьте же себе полутёмную гостиную гасиенды Сант-Игнасио, расположенной  в двух милях от города Манаос. За спущенными шторами ослепительно сияло  отливающее медью солнце, тени от пальм чернели на свету так же чётко, как  и сами пальмы. Не было ни малейшего ветерка, в воздухе стояло  несмолкаемое жужжание насекомых, и в этот тропический многооктавный хор  входил и густой бас пчёл, и пронзительный фальцет москитов. Позади  веранды начинался небольшой, обнесённый кактусовой изгородью сад  с цветущими кустами, над которыми, искрясь на солнце, порхали большие  голубые бабочки и крохотные колибри.    

Мы  сидели за камышовым столом, а на нём лежал запечатанный конверт. На  конверте неровным почерком профессора Челленджера было нацарапано следующее:    

     

«Инструкция  лорду Джону Рокстону и его спутникам. Вскрыть в городе Манаос 15 июля  ровно в 12 часов дня».    

     

Лорд  Джон положил часы на стол рядом с собой.    

– Ещё  семь минут, – сказал он. – Старикашка весьма пунктуален.    

Профессор  Саммерли криво усмехнулся и протянул к конверту свою худую руку.    

– По-моему,  безразлично, когда вскрыть, сейчас или через семь минут, – сказал  он. – Это всё то же шарлатанство и кривляние, которыми,  к сожалению, славится автор письма.    

– Нет,  уж если играть, так по всем правилам, – возразил лорд Джон. – Парадом  командует старик Челленджер, и нас занесло сюда по его милости. С нашей  стороны будет просто неприлично, если мы не выполним его распоряжений  в точности.    

– Бог  знает что! – рассердился профессор. – Меня и в Лондоне это  возмущало, а чем дальше, тем становится всё хуже и хуже! Я не  знаю, что заключается в этом конверте, но если в нём нет совершенно  точного маршрута, я сяду на первый же пароход и постараюсь захватить  «Боливию» в Паре. В конце концов у меня найдётся работа  поважнее, чем разоблачать бредни какого-то маньяка. Ну, Рокстон, теперь уже  пора,    

– Да,  время истекло, – сказал лорд Джон. – Можете давать сигнал.    

Он  вскрыл конверт перочинным ножом, вынул оттуда сложенный пополам лист бумаги,  осторожно расправил его и положил на стол. Бумага была совершенно чистая.  Лорд Джон перевернул лист другой стороной. Там тоже ничего не было. Мы  растерянно переглядывались и молчали, но наступившую тишину вдруг прервал  презрительный смех профессора Саммерли.    

– Это  же чистосердечное признание! – воскликнул он. – Что вам ещё нужно?  Человек сам подтвердил собственное мошенничество. Нам остаётся только вернуться  домой и назвать его во всеуслышание наглым обманщиком, кем он  и является на самом деле.    

– Симпатические  чернила! – вырвалось у меня.    

– Вряд  ли, – ответил лорд Рокстон, поднимая бумагу на свет. – Нет, дорогой  юноша, незачем себя обманывать. Ручаюсь чем угодно, что на этом листке ничего  не было написано.    

– Разрешите  войти? – прогудел чей-то голос с веранды.    

Приземистая  фигура появилась в освещённом квадрате двери. Этот голос! Эта непомерная ширина  плеч! Мы дружно вскрикнули и повскакали с мест, когда перед нами  в нелепой детской соломенной шляпе с цветной ленточкой,  в парусиновых башмаках, носки которых он при каждом шаге выворачивал  в стороны, вырос сам Челленджер. Он остановился на ярком свету, засунул  руки в карманы куртки, выпятил вперёд свою роскошную ассирийскую бороду  и устремил на нас дерзкий взгляд из-под полуопущенных век.    

– Всё-таки  опоздал на несколько минут, – оказал он, вынимая из кармана часы. –  Вручая вам этот конверт, я, признаться, не рассчитывал, что вы вскроете его, так  как мною с самого начала было решено присоединиться к вам раньше  указанного часа. Виновники этой досадной задержки – болван лоцман и в  равной степени некстати подвернувшаяся мель. Боюсь, что я волей-неволей  предоставил моему коллеге профессору Саммерли прекрасный повод поиздеваться  надо мной.    

– Должен  вам заметить, сэр, – довольно строгим тоном сказал лорд Джон, – что  ваш приезд несколько облегчает создавшееся неприятное положение, так как мы уже  решили, что наша экспедиция подошла к преждевременному концу. Тем не менее  я отказываюсь понимать, что вас заставило пуститься на такие странные  шутки.    

Вместо  ответа профессор Челленджер подошёл к столу, поздоровался за руку со мной  и с лордом Джоном, отвесил оскорбительно вежливый поклон профессору  Саммерли и сел в плетёное кресло, которое скрипнуло и так  и заходило ходуном под его тяжестью.    

– У вас  всё готово, чтобы двинуться в путь? – спросил он.    

– Можно  выехать хоть завтра.    

– Так  и сделаем. Теперь вам не понадобится никаких карт, никаких указаний –  я сам буду вашим проводником, цените это! Я с самого начала решил  возглавить экспедицию, и вы убедитесь, что ни одна, даже самая подробная  карта не заменит вам моего опыта, моего руководства. Что же касается этой  невинной хитрости с конвертом, так если б я посвятил вас заранее  в свои планы, мне пришлось бы отбиваться от ваших настоятельных просьб  ехать сюда всем вместе.    

– От  меня вы бы этого не дождались, сэр! – с жаром воскликнул профессор  Саммерли. – Разве лишь если б на всём Атлантическом океане не нашлось  другого парохода!    

Челленджер  только махнул в его сторону волосатой ручищей.    

– Здравый  смысл подскажет вам, что я руководствовался правильными соображениями. Мне  нужно было сохранить за собой свободу действий, с тем чтобы появиться  здесь в ту минуту, когда моё присутствие окажется необходимым.  Этот минута наступила. Теперь ваша судьба в надёжных руках. Вы доберётесь  до места. Отныне руководить экспедицией буду я. Прошу вас закончить за сегодняшний  день все приготовления, чтобы завтра ранним утром мы могли сняться с места.  Моё время драгоценно, ваше тоже, хоть и в меньшей степени. Поэтому  предлагаю как можно скорее проделать весь путь, а в конце его  я покажу вам то, ради чего вы сюда приехали.    

Лорд  Джон Рокстон уже несколько дней назад зафрахтовал большой паровой катер  «Эсмеральда», на котором мы должны были отправиться вверх по Амазонке. Время  года не играло никакой роли при отправке нашей экспедиции, так как температура  здесь держится в пределах семидесяти пяти –  девяноста градусов и зимой и летом. Другое дело период дождей:  он длится с декабря по май, и вода в реке постепенно поднимается,  достигая сорока футов сверх обычного уровня. Амазонка выходит из берегов,  заливает огромные пространства, превращая обширный район – местное  название его Гапо – в сплошные топи, по которым если пойти пешком, то  увязнешь, а на лодке не проедешь из-за мелководья. К июню вода  начинает спадать, а в октябре или ноябре уровень её достигает низшей  точки. Отправка нашей экспедиции совпадала именно с тем периодом, когда  величественная река со всеми её притоками держится более или менее  в берегах.    

     

    

     

Течение  в Амазонке довольно медленное, так как уклон её русла не превышает восьми  дюймов на милю. Вряд ли есть на свете река, более удобная для навигации.  Преобладающие ветры здесь юго-восточные, и до границы Перу парусные суда  добираются быстро, а обратно идут вниз по течению. Что касается нашей  «Эсмеральды», то ход её благодаря прекрасной машинной части не зависел от  ленивой реки, и мы двигались с такой быстротой, точно это была не  Амазонка, а стоячий пруд.    

Первые  три дня наш катер держал курс на северо-запад, вверх по течению. Хотя устье  Амазонки находится от этих мест на расстоянии нескольких тысяч миль, она  настолько широка здесь, что с середины реки оба берега кажутся еле  заметной линией где-то у самого горизонта. На четвёртый день после нашего  отплытия из Манаоса мы свернули в один из притоков, который в устье  почти не уступал по ширине самой Амазонке, но вскоре начал быстро суживаться.  Прошло ещё два дня, и мы подошли к какому-то индейскому посёлку, где  профессор предложил нам высадиться, а «Эсмеральду» отправил обратно  в Манаос. Скоро начнутся пороги, пояснил он, и катеру тут делать  нечего. По секрету же добавил, что мы приблизились к преддверию Неведомой  страны и, следовательно, чем меньше народу будет посвящено в нашу тайну,  тем лучше. С этой же целью он взял с каждого из нас честное слово,  что мы не опубликуем и не разгласим устно точных сведений  о географическом положении того места, куда направляется экспедиция,  а всех слуг заставил торжественно поклясться в соблюдении тайны. Всё  это вынуждает меня к известной сдержанности в изложении событий,  и я предупреждаю читателей, что на тех картах или чертежах, которые, возможно,  придётся приложить к моему повествованию, будет правильно только взаимное  расположение отдельных мест, но не координаты их, и, следовательно,  пользоваться этими данными, для того чтобы проникнуть в Неведомую страну,  не рекомендуется. Чем бы ни руководствовался профессор Челленджер, столь ревностно  сохраняя свою тайну, мы не могли не повиноваться ему, ибо он действительно был  способен скорее сорвать экспедицию, чем хоть на йоту отступить от поставленных  нам условий.    

Второго  августа мы простились с «Эсмеральдой», тем самым порвав последнее звено,  связующее нас с миром. За четыре дня, которые прошли с тех пор,  профессор нанял у индейцев два больших челна, настолько лёгких (они были  сделаны из звериных шкур, натянутых на бамбуковый каркас), что в случае  необходимости мы могли бы перетаскивать их на руках. В эти челны было  погружено всё наше снаряжение, а в качестве добавочных гребцов мы наняли  ещё двух индейцев по имени Ипету и Атака, кажется, тех самых, которые  сопровождали профессора Челленджера в его первом путешествии. Оба они,  по-видимому, были вне себя от ужаса, когда им предложили снова отправиться  в те края, но в быту индейцев вождь до сих пор пользуется  патриархальной властью, и, если какая-либо сделка кажется ему выгодной, его  соплеменникам рассуждать не приходится.    

Итак,  завтра мы уходим в Неведомое. Первую свою корреспонденцию я отправлю  с попутной лодкой, и, быть может, для тех, кто интересуется нашей судьбой,  эта весточка о нас будет последней. Я посылаю её на ваше имя, дорогой  мистер Мак-Ардл, как мы и условились. Сокращайте, правьте мои письма,  словом, делайте с ними всё, что найдёте нужным, – полагаюсь на  присущий вам такт.    

Судя по  весьма уверенному виду нашего предводителя, он собирается доказать свою правоту  на деле, и я вопреки упорному скептицизму профессора Саммерли не  сомневаюсь, что мы действительно накануне величайших и поразительных  событий.    

 Глава VIII    

     

     На подступах  к новому миру    

     

Пусть  наши друзья на родине порадуются вместе с нами – мы добрались до цели  своего путешествия и теперь можем сказать, что утверждения профессора  будут проверены. Правда, на плато наша экспедиция ещё не поднималась, но оно  тут, перед нами, и при виде его даже профессор Саммерли несколько смирился  духом. Он, конечно, не допускает и мысли, что его соперник прав, но  спорить стал меньше и большей частью хранит насторожённое молчание.    

Однако  вернусь назад и продолжу свой рассказ с того места, на котором он был  прерван. Мы отсылаем обратно одного из индейцев, сильно поранившего руку,  и я отправлю письмо с ним, но дойдёт ли оно когда-нибудь по  назначению, в этом я очень сомневаюсь.    

Последняя  моя запись была сделана в тот день, когда мы собирались покинуть индейский  посёлок, к которому нас доставила «Эсмеральда». На сей раз приходится  начинать с неприятного, так как в тот вечер между двумя членами нашей  группы произошла первая серьёзная ссора, чуть было не закончившаяся трагически.  Постоянные стычки между профессорами, конечно, в счёт не идут. Я уже  писал о нашем метисе Гомесе, который говорит по-английски. Он прекрасный  работник, очень услужливый, но страдает болезненным любопытством – пороком,  свойственным большинству людей. В последний вечер перед отъездом из  посёлка Гомес, по-видимому, спрятался где-то около хижины, в которой мы  обсуждали наши планы, и стал подслушивать. Великан Самбо, преданный нам,  как собака, и к тому же ненавидящий метисов, подобно всем представителям  своей расы, схватил его и притащил в хижину. Гомес взмахнул ножом  и заколол бы негра, если б тот, обладая поистине неимоверной силой, не  ухитрился обезоружить его одной рукой. Мы отчитали их обоих, заставили  обменяться рукопожатием и надеемся, что тем дело и кончится. Что же  касается вражды между нашими двумя учёными мужами, то она не только не утихает,  но разгорается всё пуще и пуще. Челленджер, надо сознаться, ведёт себя  крайне вызывающе, а злой язык Саммерли ни в коей мере не способствует  их примирению. Вчера, например, Челленджер заявил, что он не любит гулять по  набережной Темзы – ему, видите ли, грустно смотреть на то последнее  пристанище, которое его ожидает. У профессора нет ни малейших сомнений,  что его прах будет покоиться в Вестминстерском аббатстве. Саммерли кисло  улыбнулся и сказал:    

– Насколько  мне известно, Милбенкскую тюрьму давно снесли.    

Огромное  самомнение Челленджера не позволяет ему обижаться на такие шпильки,  и поэтому он только усмехнулся в бороду и проговорил  снисходительным тоном, словно обращаясь к ребёнку:    

– Ну,  будет, будет!    

По уму  и знаниям эти два человека могут занять место в первом ряду светил  науки, но на самом деле они настоящие дети. Один – сухонький, брюзгливый,  другой – тучный, властный. Ум, воля, душа… Чем больше узнаешь жизнь, тем  яснее видишь, как часто одно не соответствует другому!    

На  следующий день после описанного происшествия мы двинулись в путь,  и эту дату можно считать началом нашей замечательной экспедиции. Всё  снаряжение прекрасно поместилось в двух челнах, а мы сами разбились  на две группы, по шести человек в каждой, причём в интересах общего  спокойствия профессоров рассадили по разным челнам. Я сел  с Челленджером, который пребывал в состоянии безмолвного экстаза  и всем своим видом излучал благостность. Но мне уже приходилось наблюдать  его в другом настроении, и я готов был каждую минуту услышать гром  среди ясного неба. С этим человеком никогда нельзя чувствовать себя  спокойным, но зато в его обществе и не соскучишься, ибо он всё время  заставляет тебя трепетать в ожидании внезапной вспышки его бурного  темперамента.    

Два дня  мы поднимались вверх по широкой реке, вода в которой была тёмная, но такая  прозрачная, что сквозь неё виднелось дно – такова половина всех притоков  Амазонки,- в других же вода мутнобелого цвета, ибо всё зависит от  местности, по которой они протекают: там, где есть растительный перегной, вода  в реках прозрачная, а в глинистой почве она замутнена. Пороги нам  встретились дважды, и оба раза мы делали обход на полмили, перетаскивая  всё своё имущество на руках. Лес по обоим берегам был вековой давности,  а через такой легче пробираться, чем сквозь густую поросль кустарника,  поэтому наша поклажа не причиняла нам особых неудобств. Мне никогда не забыть  ощущения торжественной тайны, которое я испытал в этих лесах.  Коренной горожанин не может даже представить себе таких могучих деревьев, почти  на недосягаемой для взора высоте сплетающих готические стрелы ветвей  в сплошной зелёный шатёр, сквозь который лишь кое-где, пронизывая на миг  золотом эту торжественную тьму, пробивается солнечный луч. Густой мягкий ковёр  прошлогодней листвы приглушал наши шаги. Мы шли, охваченные таким благоговением,  которое испытываешь разве только под сумрачными сводами Вестминстерского  аббатства, и даже профессор Челленджер понизил свой зычный бас до шёпота.  Будь я здесь один, мне так бы никогда и не узнать названий этих  гигантских деревьев, но наши учёные то и дело показывали нам кедры, огромные  тополя, кондори и множество других пород, благодаря обилию которых  этот континент стал для человека главным поставщиком тех даров природы, что  относятся к растительному миру, тогда как его животный мир крайне беден.    

На  тёмных стволах пламенели яркие орхидеи и поражающие своей окраской  лишайники, а когда случайный луч солнца падал на золотую алламанду,  пунцовые звёзды жаксонии или густо-синие гроздья ипомеи, казалось, что так  бывает только в сказке. Всё живое в этих дремучих лесах тянется  вверх, к свету, ибо без него – смерть. Каждый побег, даже самый  слабенький, пробивается всё выше и выше, заплетаясь вокруг своих более  сильных и более рослых собратьев. Ползучие растения достигают здесь  чудовищных размеров, а те, которым, на взгляд европейца, будто  и не положено виться, волей-неволей постигают это искусство, лишь бы  вырваться из густого мрака. Я видел, например, как обыкновенная крапива,  жасмин и даже пальма яситара оплетали стволы кедров, пробираясь  к самым их вершинам.    

Внизу,  под величественными сводами зелени, не было слышно ни шороха, ни писка, но  где-то высоко у нас над головой шло непрестанное движение. Там  в лучах солнца ютился целый мир змей, обезьян, птиц и ленивцев,  которые, вероятно, с изумлением взирали на крохотные человеческие фигурки,  пробирающиеся внизу, на самом дне этой наполненной таинственным сумраком  бездны.    

На  рассвете и при заходе солнца лесная чаща оглашалась дружным воем  обезьян-ревунов и пронзительным щебетом длиннохвостых попугаев, но  в знойные часы мы слышали лишь жужжание насекомых, напоминающее отдалённый  шум прибоя, и больше ничего… Ничто не нарушало торжественного величия этой  колоннады стволов, уходящих вершинами во тьму, которая нависала над нами.  Только раз в густой тени под деревьями неуклюже проковылял какой-то  косолапый зверь – не то муравьед, не то медведь. Это был единственный признак  того, что в лесах Амазонки живое передвигается и по земле.    

А между  тем некоторые другие признаки свидетельствовали и о присутствии человека  в этих таинственных дебрях – человека, который находился не так  далеко от нас. На третий день мы услышали какой-то странный ритмический гул, то  затихавший, то снова сотрясавший воздух своими торжественными раскатами,  и так всё утро. Когда этот гул впервые донёсся до нас, челны шли на расстоянии  нескольких ярдов один от другого. Индейцы замерли, точно превратившись в бронзовые  статуи, на их лицах был написан ужас.    

– Что  это? – спросил я.    

– Барабаны, –  небрежным тоном ответил лорд Джон. – Боевые барабаны. Мне уже приходилось  слышать их.    

– Да,  сэр, это боевые барабаны, – подтвердил метис Гомес. – Индейцы –  злой народ. Они следят за нами. Индейцы хотят убить нас.    

– Каким  это образом они ухитрились нас выследить? – спросил я, вглядываясь  в тёмную, неподвижную чащу.    

Метис  пожал плечами.    

– Индейцы –  они всё умеют. Они следят за нами. Так всегда бывает. Барабаны  переговариваются между собой. Индейцы хотят убить нас.    

К  полудню – в моей записной книжке отмечено, что это было во вторник  восьмого августа – гул по меньшей мере шести-семи барабанов окружал нас со  всех сторон. Они то учащали ритм, то замедляли. Вот где-то на востоке  послышалась чёткая, отрывистая дробь… пауза… густой гул откуда-то  с севера. Этот непрестанный рокот звучал почти как вопрос и ответ.  В нём было что-то грозное, невероятно действующее на нервы. Он сливался  в слова – те самые, которые не переставал твердить наш метис: «Убьём…  убьём…» В безмолвном лесу не было ни малейшего движения. Тёмная завеса  зелени дышала покоем и миром, присущим только природе, но из-за неё  безостановочно неслась одна и та же весть, которую слал нам  собрат-человек. «Убьём…», – говорили те, кто был на востоке.  «Убьём», – отвечали им с севера.    

Барабаны  рокотали и перешёптывались весь день, и угроза, звучавшая в их  голосах, отражалась ужасом на лицах наших цветных спутников. Даже смелый,  хвастливый метис, видимо, трусил. Зато в тот же день у меня был  случай убедиться, что Саммерли и Челленджер обладают высшим мужеством –  мужеством просвещённого ума. С такой же отвагой держался Дарвин среди  гаучосов Аргентины и Уоллес – среди малайских охотников за черепами.  Так уж положено милостивой природой: человек не может думать о двух вещах  сразу, и там, где говорит научная любознательность, соображениям личного  порядка места не остаётся.    

Оба  профессора не пропускали ни одной пролетавшей птицы, ни одного кустика на  берегу и то и дело принимались яростно спорить, не замечая  таинственного грозного рокота. Саммерли по-прежнему огрызался на Челленджера,  который по своему обыкновению гудел басом, и ни тот, ни другой не считали  нужным хотя бы одним словом обмолвиться об индейских барабанах, точно всё  это происходило в курительной комнате клуба Королевского общества на  Сент-Джеймс-стрит. Они только раз удостоили индейцев своим вниманием.    

– Каннибалы  племени миранха, а может быть, амайюака, – сказал Челленджер, ткнув  большим пальцем в сторону леса, откуда неслись барабанные раскаты.    

– Совершенно  верно, сэр, – ответил Саммерли, – и, как все здешние племена, они  принадлежат к монгольской расе, а язык у них полисинтетический.    

– Разумеется,  полисинтетический, – снисходительно согласился Челленджер. –  Насколько мне известно, других языков на этом континенте не существует.  У меня записано более сотни разных наречий. Но что касается монгольской  расы, то в этом я сомневаюсь.    

– А казалось  бы, достаточно самого поверхностного знакомства со сравнительной анатомией,  чтобы признать эту теорию правильной, – ядовито заметил Саммерли.    

Челленджер  с воинственным видом выпятил вперёд подбородок. Поля соломенной шляпы  и борода – вот всё, что предстало нашим взорам.    

– Вы  правы, сэр, поверхностное знакомство ничего другого дать не может.  Но глубокие знания заставляют приходить к иным выводам.    

Они  злобно ели друг друга глазами, а в это время по лесу еле слышным шёпотом  проносилось эхо: «Убьём, убьём… убьём…»    

Вечером  мы вывели челны на середину реки, приспособили вместо якорей тяжёлые камни  и подготовились к возможному нападению. Однако ночь прошла спокойно,  и с рассветом мы двинулись дальше под затихавшую вдали барабанную дробь.  Около трех часов дня нам преградили путь высокие пороги, тянувшиеся мили на  полторы, те самые, на которых профессор Челленджер потерпел крушение  в свою первую экспедицию.    

Сознаюсь,  что вид этих порогов подбодрил меня: это было первое, хоть и слабое  подтверждение достоверности рассказов Челленджера.    

Индейцы  перенесли сквозь густой кустарник сначала челны, потом снаряжение, а мы,  четверо белых, с винтовками в руках шли цепочкой, прикрывая их от той  опасности, которая могла нагрянуть из лесу. К вечеру наша партия  благополучно миновала пороги, поднялась миль на десять вверх по реке  и остановилась на ночлег. По моим примерным расчётам, к этому времени  Амазонка была уже по меньшей мере на сотни миль позади нас.    

Рано  утром на следующий день произошли важные события. Профессор Челленджер  с самого рассвета вглядывался в оба берега, явно чем-то  обеспокоенный. Но вот он радостно вскрикнул и показал на дерево, низко  нависшее над водой.    

– Как  по-вашему, что это? – спросил он.    

– Пальма  ассаи, конечно, – сказал Саммерли.    

– Правильно.  И эта самая пальма служила мне главной приметой. Ещё с полмили вверх  по тому берегу, и мы подойдём к скрытому в чаще протоку. Деревья  стоят там сплошной стеной, а за ними прячется тайна. Вон видите –  тёмный кустарник сменяется светло-зелёным тростником. Там среди высоких тополей  и есть потайная дверь в Неведомую страну. Сейчас вы сами во всём  убедитесь. Ну, вперёд!    

И  действительно, нам оставалось только поражаться. Подплыв к тому месту, где  начинались заросли светло-зелёного тростника, мы врезались в них, потом  ярдов сто вели оба челна, отталкиваясь от берега шестами, и наконец вышли  в тихую неглубокую речку с песчаным дном, видневшимся сквозь  прозрачную воду. Её узкие берега были одеты пышной зеленью.    

Тот, кто  не заметил бы, что вместо густого кустарника здесь растёт тростник, никогда бы  не догадался о существовании этой речки и открывающегося за ней  волшебного царства.    

Да, это  было поистине волшебное царство! Такое великолепие может нарисовать только  самая пылкая фантазия. Густые ветви сплетались у нас над головой, образуя  естественный зелёный свод, а сквозь этот живой туннель струилась  прозрачно-зелёная река. Прекрасная сама по себе, она казалась ещё чудеснее от  тех причудливых бликов, которые роняли на неё смягчённые зеленью яркие лучи  солнца. Чистая, как хрусталь, недвижная, как зеркало, зеленеющая  у берегов, как айсберг, водная гладь сверкала сквозь резную арку листвы,  подёргиваясь рябью под ударами наших вёсел. Это был путь, достойный страны  чудес, в которую он вёл.    

Теперь  индейцы никак не давали о себе знать, зато животные стали попадаться чаще,  и их доверчивость свидетельствовала о том, что они ещё не встречались  с охотником. Пушистые бархатисто-чёрные обезьянки  с ослепительно-белыми зубами и лукавыми глазками провожали нас пронзительной  трескотнёй. Иногда с тяжёлым всплеском срывался с берега в воду  кайман. Раз как-то грузный тапир выглянул из кустов и, постояв минуту, побрёл  в чащу. Потом среди деревьев мелькнуло гибкое тело крупной пумы; она  обернулась на ходу, и из-за рыжего плеча на нас сверкнули полные ненависти  зелёные глаза. Птиц здесь было множество, особенно болотных. На каждом стволе,  нависшем над водой, стайками сидели ибисы, цапли, аисты – голубые,  ярко-красные, белые, а кристально чистая вода так и кишела рыбами  всех цветов радуги.    

Мы плыли  по этому золотисто-зелёному туннелю три дня. Глядя вдаль, трудно было отличить,  где кончается зелёная вода и где начинается зелёный свод над ней. Ничто не  нарушало глубокого покоя этой реки, следов человека здесь не было.    

– Индейцев  нет. Они боятся Курупури, – сказал как-то Гомес.    

– Курупури –  это лесной дух, – пояснил лорд Джон. – Здесь этим именем называют  всё, что несёт в себе злое начало. Бедняги туземцы боятся даже заглянуть  сюда – им кажется, будто в этих местах кроется нечто страшное.    

На  третий день нам стало ясно, что с челнами надо расстаться: река  начинала быстро мелеть, они то и дело скребли днищем о песок. Под  конец мы вытащили их из воды и расположились на ночь в прибрежном  кустарнике. Утром лорд Джон и я прошли мили две лесом параллельно реке и,  убедившись, что она мелеет всё больше и больше, вернулись с этой  вестью к профессору Челленджеру, тем самым подтвердив его предположение,  что мы достигли крайней точки, дальше которой на челнах идти нельзя. Тогда мы  втащили их ещё выше на берег, спрятали в кустах и сделали на соседнем  дереве зарубку, чтобы разыскать свой тайник на обратном пути. Потом, распределив  между собой поклажу – винтовки, патроны, провизию, одеяла, палатку  и прочий скарб, – взвалили тюки на плечи и снова двинулись  в путь, последний этап которого сулил нам гораздо большие трудности, чем  начало.    

Это  выступление, к несчастью, было ознаменовано стычкой между нашими двумя  петухами. Присоединившись к нам, Челленджер сразу же взял экспедицию под  своё начало, к явному неудовольствию Саммерли. И в этот день, как  только Челленджер отдал распоряжение своему коллеге (нести анероидный барометр,  всего-навсего!),- последовал взрыв.    

– Разрешите  спросить, сэр, – с грозным спокойствием проговорил Саммерли, –  по какому праву вы командуете нами?    

Челленджер  вдруг вспыхнул и весь так и ощетинился:    

– По  праву начальника экспедиции, профессор Саммерли!    

– Вынужден  заявить, сэр, что я вас таковым не признаю.    

– Ах,  вот как! – Челленджер с поистине слоновьей грацией отвесил ему  насмешливый поклон. – Тогда, может быть, вы соблаговолите указать мне моё  место среди вас?    

– Пожалуйста,  сэр. Вы – человек, слова которого взяты под сомнение, а мы –  члены комиссии, созданной для того, чтобы проверить вас. Вы идёте со своими  судьями, сэр!    

– Боже  милостивый! – воскликнул Челленджер, садясь на перевёрнутый чёлн. –  В таком случае будьте добры следовать своей дорогой, а я не торопясь  пойду за вами. Поскольку я не возглавляю эту экспедицию, мне незачем идти  во главе её.    

Благодарение  богу, в нашей партии нашлись два здравомыслящих человека – лорд Джон  и я, – иначе сумасбродство и горячность наших учёных мужей  привели бы к тому, что мы вернулись бы в Лондон с пустыми  руками. Сколько понадобилось пререканий, уговоров, объяснений, прежде чем мы  утихомирили их! Наконец Саммерли двинулся вперёд, попыхивая трубкой  и презрительно усмехаясь, а Челленджер с ворчанием последовал за  ним. К счастью, мы ещё за несколько дней до того успели обнаружить, что  оба наших мудреца ни во что не ставят доктора Иллингворта из Эдинбурга,  и это спасло нас. В дальнейшем стоило нам только упомянуть имя  шотландского зоолога, как назревающие ссоры моментально стихали, оба профессора  заключали временный союз и дружно накидывались на своего общего соперника.    

Двигаясь  гуськом вдоль берега, мы скоро обнаружили, что река постепенно превратилась  в узкий ручей, а он, в свою очередь, затерялся в трясине,  заросшей зелёным губчатым мхом, в который наши ноги уходили по колено.  В этом месте вились густые тучи москитов и всякой другой мошкары, так  что мы с чувством облегчения ступили наконец на твёрдую землю и, сделав  большой крюк лесом, обошли эту злачную трясину, которая ещё долго напоминала  нам о себе органным гулом насекомых.    

На  второй день после того, как мы бросили челны, характер местности резко  изменился. Нам приходилось всё время идти в гору, лесная чаща заметно  редела и утрачивала свою тропическую пышность. Огромные деревья,  вскормленные илистой почвой долины Амазонки, уступили место кокосовым  и финиковым пальмам, которые стояли группами среди густого кустарника.  В сырых низинах росли пальмы с изящными ниспадающими листьями. Мы шли  почти только по компасу, и раза два между Челленджером и двумя  индейцами разгорался спор о выборе пути, причём оба раза вся наша партия  предпочла, как выразился возмущённый профессор, «довериться обманчивому инстинкту  первобытных дикарей, а не совершеннейшему продукту современной европейской  культуры». На третий день выяснилось, что мы были правы, отдав предпочтение  индейцам. Челленджер сам опознал кое-какие приметы, запомнившиеся ему  с первого путешествия, а в одном месте мы даже наткнулись на четыре  обожжённых камня – след его же лагерной стоянки.    

Подъём  всё ещё продолжался; два дня ушло на то, чтобы преодолеть усеянную валунами  гору. Растительность снова изменилась, и от прежней тропической роскоши  здесь оставались только пальмы «слоновая кость» да множество чудесных орхидей,  среди которых я научился распознавать редкостную Nuttoma Vexillaria,  розовые и пунцовые цветы великолепной катлеи и одонтоглоссум.  В расщелинах холма журчали по мелким камням ручейки, затенённые зарослями  папоротника. На ночь мы обычно располагались среди валунов на берегу  какой-нибудь заводи, где стаями носились рыбки с синевато-чёрными спинками  вроде нашей английской форели, служившие нам прекрасным блюдом на ужин.    

На  девятый день нашего пути, когда мы проделали, по моим расчётам, около ста  двадцати миль от того места, где были спрятаны челны, лес совсем измельчал  и мало-помалу перешёл в кустарник. Кусты, в свою очередь,  сменились бескрайними бамбуковыми зарослями, настолько густыми, что нам  приходилось прорубать в них дорогу ножами и индейскими томагавками.  На это у нас ушёл целый день, от семи утра до восьми вечера, всего  с двумя короткими перерывами на отдых. Трудно представить себе занятие  более однообразное и утомительное!    

Даже  в просеках мой горизонт ограничивался какими-нибудь десятью-двенадцатью  ярдами; всё остальное время я видел перед собой только спину лорда Джона  в белой парусиновой рубашке да по сторонам, почти вплотную,- жёлтую стену  бамбука. Узкие, как лезвие, лучи солнца кое-где пронизывали её; футах  в пятнадцати у нас над головой на фоне ярко-синего неба покачивались  бамбуковые метёлки. Я не знаю, какие животные населяли эту чащу, но мы не  раз слышали совсем близко от себя чью-то грузную поступь. Лорд Джон думал, что  это были гуанако или ламы. Только к ночи выбрались мы из зарослей бамбука  и, измученные за этот показавшийся нам бесконечным день, сейчас же разбили  лагерь.    

Следующее  утро застало нас уже в пути. Характер местности опять начал меняться.  Жёлтая стена бамбука чётко виднелась позади. Перед нами же расстилалась  открытая равнина, поросшая кое-где древовидными папоротниками и постепенно  поднимавшаяся к длинному гребню, который напоминал очертаниями спину кита.  Мы перевалили через него около полудня и увидели за ним долину,  а дальше снова пологий откос, мягко круглившийся на горизонте. Здесь,  у первой гряды холмов, и произошло некое событие, но насколько оно  окажется значительным, это будет видно из дальнейшего.    

Профессор  Челленджер, шагавший впереди вместе с двумя индейцами, вдруг остановился  и взволнованно замахал рукой, показывая куда-то вправо. Посмотрев  в ту сторону, мы увидели примерно в миле от нас нечто похожее на  огромную серую птицу, которая неторопливо взмахнула крыльями, низко  и плавно пронеслась над самой землёй и скрылась среди деревьев.    

– Вы  видели? – ликующим голосом крикнул Челленджер. – Саммерли, вы видели?    

Его  коллега, не отрываясь, смотрел туда, где скрылась эта странная птица.    

– Что  же это такое, по-вашему? – спросил он.    

– Как  что? Птеродактиль!    

Саммерли  презрительно расхохотался.    

– Птерочушь! –  сказал он. – Это аист, самый обыкновенный аист.    

Челленджер  лишился дара речи от бешенства. Вместо ответа он взвалил на плечи свой тюк  и зашагал дальше. Но у лорда Джона, который вскоре поравнялся со  мной, вид был куда серьёзнее обычного. Он держал в руках цейссовский  бинокль.    

– Я всё-таки  успел её разглядеть, – сказал он. – Не берусь судить, что это за  штука, но таких птиц я ещё в жизни не видывал, могу поручиться  в этом всем своим опытом охотника.    

Вот так  и обстоят наши дела. Подошли ли мы действительно к Неведомой стране,  стоим ли на подступах к Затерянному миру, о котором не перестаёт  твердить наш руководитель? По моим запискам вы знаете столько же,  сколько и я. Такие случаи больше не повторялись, никаких других важных  событий с нами не произошло.    

Итак,  мои дорогие читатели – если только когда-нибудь у меня будут  таковые, – вы поднялись вместе со мной по широкой реке, проникли сквозь  тростник в зелёный туннель, прошли по откосу среди пальм, преодолели  заросли бамбука, спустились на равнину, поросшую древовидными папоротниками.  И теперь цель нашего путешествия лежит прямо перед нами.    

Перевалив  через вторую гряду холмов, мы увидели узкую долину, густо заросшую пальмами,  а за ней длинную линию красных скал, которая запомнилась мне по рисунку  в альбоме. Сейчас я пишу, но стоит мне оторваться от письма,  и вот она у меня перед глазами: её тождество с рисунком  несомненно. Кратчайшее расстояние между ней и нашей стоянкой не превышает  семи миль, а потом она изгибается и уходит в необозримую даль.    

Челленджер,  как петух, с боевым видом расхаживает по лагерю; Саммерли хранит молчание,  но настроен по-прежнему скептически. Ещё один день, и многие из наших  сомнений разрешатся. Пока же я отправлю это письмо с Хосе, который  поранил себе руку в бамбуковых зарослях и требует, чтобы его отпустили.  Надеюсь, что письмо всё-таки попадёт по назначению. При первой же возможности  напишу ещё. К письму прилагаю приблизительный план нашего путешествия  в расчёте на то, что он поможет вам уяснить всё здесь изложенное.    

 Глава IX    

     

     Кто мог предугадать  это?    

     

Нас  постигло страшное несчастье. Кто мог предугадать это? Теперь я не вижу  конца нашим бедам. Может быть, нам суждено остаться на всю жизнь в этом  загадочном, неприступном месте. Я так потрясён случившимся, что до сих пор  не могу хорошенько разобраться в настоящем, не могу и заглянуть  вперёд, в будущее. Первое кажется моему смятенному мозгу ужасным,  второе – беспросветным, как ночь.    

Вряд ли  кто-нибудь ещё попадал в такое положение. Оно столь безвыходно, что  я даже не считаю нужным открывать вам точные координаты этой горной цепи и взывать  к друзьям о высылке спасательной партии. Если такая партия  и будет выслана, наша судьба, по всей вероятности, решится задолго до её  прибытия в Южную Америку.    

Да, мы  отрезаны от всякой помощи, всё равно как если бы нас занесло на Луну. Если же  мы выйдем с честью из этой беды, то будем обязаны спасением только самим  себе. Мои три спутника – люди незаурядные, люди замечательного ума  и непоколебимого мужества. В этом, и только в этом, вся  наша надежда. Стоит мне взглянуть на спокойные лица товарищей, и мрак  вокруг меня рассеивается. Смею думать, что внешне я держусь с таким  же спокойствием. На самом же деле меня мучают тяжкие сомнения.    

А теперь  позвольте мне изложить со всеми подробностями ход событий, который привёл нас  к катастрофе.    

В  последнем своём отчёте я писал, что мы находимся в семи милях от цепи  красных скал, опоясывающих кольцом то самое плато, о котором говорил  профессор Челленджер. Когда наша партия подошла к ним поближе, мне  показалось, что профессор даже преуменьшил их высоту, так как в некоторых  местах они достигают по крайней мере тысячи футов. Бросается в глаза также  слоистость этих скал, по-видимому, характерная для базальтовых образований.  Нечто подобное можно наблюдать в Селисберийских утёсах близ Эдинбурга.  Вершина горной цепи покрыта пышной растительностью – по краям поднимаются  кусты, а за ними высокие деревья. Живых существ здесь, очевидно, нет.    

Той  ночью мы разбили лагерь у самого подножия горной цепи, в пустынном  и мрачном месте. Красные скалы, поднимающиеся над нами, не только совершенно  отвесны, но и загибаются по краям наружу, так что о подъёме  с этой стороны нечего и думать. Невдалеке от нашего лагеря стоит высокий,  суживающийся кверху утёс. Я, кажется, уже говорил о нём раньше. Он  напоминает утолщённый церковный шпиль. Вершина его, на которой растёт высокое  дерево, приходится вровень с плато, но их разделяет расщелина. Этот утёс  и ближайшие к нему отроги горной цепи не очень высоки – на мой  взгляд, футов пятьсот-шестьсот, не больше.    

– Вот  на этом самом дереве, – сказал профессор, – сидел птеродактиль,  которого я подстрелил. Мне пришлось вскарабкаться до половины утёса.  Думаю, что хороший альпинист, такой как я, сможет подняться и на  вершину, хотя оттуда на плато всё равно не переберёшься.    

Пока  Челленджер говорил о своём птеродактиле, я приглядывался  к профессору Саммерли и впервые уловил в нём нечто новое: он  явно начинал верить своему сопернику и даже проявлял некоторые признаки  раскаяния. Язвительная усмешка исчезла с его губ, он стоял бледный  и не старался скрыть своего изумления. Челленджер тоже не преминул  заметить это и уже упивался победой.    

– Профессор  Саммерли, разумеется, думает, что, говоря о птеродактиле, я имею  в виду обыкновенного аиста, – сказал он, неуклюже пытаясь  сострить, – но этот аист лишён оперения, у него необычайно твёрдый  кожный покров, перепончатые крылья и усаженный зубами клюв.    

Челленджер  отвесил низкий поклон, ухмыльнулся, подмигнул своему коллеге, а тот не  выдержал и отошёл прочь.    

Утром  после скромного завтрака, состоявшего из кофе и маниока[31], – провизию  приходилось экономить, – мы созвали военный совет и стали обсуждать,  каким образом подняться на плато.    

Профессор  Челленджер председательствовал с необычайной торжественностью – ни  дать ни взять верховный судья.    

Представьте  себе такую картину: этот бородач в сдвинутой на затылок нелепой соломенной  шляпе восседает на камнях, надменно поглядывая на нас из-под полуопущенных век,  и медленно, с расстановкой говорит о нашем теперешнем положении  и дальнейших планах действия. Перед ним разместились мы трое: ваш покорный  слуга – загорелый, сильно окрепший на свежем воздухе, Саммерли,  с важным и по-прежнему скептическим видом попыхивающий трубкой,  и худощавый, острый, как лезвие бритвы, лорд Джон, который опирается на  винтовку, устремив на Челленджера острый взгляд. Позади нас – двое смуглых  метисов и сбившиеся в кучку индейцы, а впереди –  красноватые ребристые скалы, закрывающие нам доступ к желанной цели.    

– Вряд  ли стоит говорить, – так начал наш руководитель, – что в свой  первый приезд сюда я испробовал все способы подняться на плато,  и если уж это не удалось мне, опытному альпинисту, то другому  и подавно не удастся. Правда, у меня не было никаких альпинистских  приспособлений, но теперь я об этом позаботился и с их помощью во что  бы то ни стало доберусь до вершины утёса. Впрочем, о подъёме на главный  кряж с этой стороны пока что нечего и думать. В прошлый раз мне  пришлось торопиться: приближался период дождей, кроме того, мои запасы  подходили к концу. Всё это крайне стеснило меня во времени, и я успел  обогнуть хребет в восточном направлении миль на шесть и не нашёл  сколько-нибудь подходящего места для подъёма. Что же мы предпримем теперь?    

– По-моему,  здравый смысл подсказывает нам только один выход, – заговорил профессор Саммерли. –  Если вы обследовали хребет в восточном направлении, то теперь надо идти на  запад и посмотреть, нельзя ли подняться с той стороны.    

– Правильно, –  поддержал его лорд Джон. – Есть основания предполагать, что этот кряж не  так уж велик. Мы обойдём его вокруг и либо отыщем то, что нам нужно, либо  вернёмся к исходной точке.    

– Я уже  разъяснил нашему юному другу, – сказал Челленджер (он всегда говорил обо  мне, как о десятилетнем школьнике), – что на лёгкий подъём  рассчитывать не приходится, и по весьма простой причине: если б таковой  существовал, плато не было бы отрезано от остального мира и на нём не  создались бы условия, которые нарушают все известные нам законы выживания  видов. Тем не менее я вполне допускаю, что на склонах есть места,  доступные опытному альпинисту, но непреодолимые для тяжёлых, неповоротливых  животных. В существовании по крайней мере одного такого места  я просто уверен.    

– Что  же вам дало эту уверенность, сэр? – резко спросил его Саммерли.    

– А то,  что моему предшественнику, американцу Мепл-Уайту, каким-то образом удалось подняться  на плато. Иначе как бы он увидел то чудовище, которое зарисовано у него  в альбоме?    

– Следовательно,  вы забегаете вперёд, не дожидаясь, когда всё это будет проверено, – упрямо  возразил Саммерли. – Я признаю существование плато, потому что оно  у меня перед глазами, но есть ли на нём жизнь, этого мне ещё никто не  доказал.    

– Признаёте  ли вы что-нибудь или не признаёте, – это, сэр, совершенно неважно.  Впрочем, я рад, что наличие самого плато всё же дошло до вашего  сознания. – Челленджер поднял голову и вдруг, вскочив с места,  схватил Саммерли за шиворот и задрал ему подбородок кверху. – Ну,  сэр, – крикнул он хриплым от волнения голосом, – теперь вы убедились,  что на плато есть животный мир?    

Я уже  говорил о густой бахроме зелени, окаймлявшей края каменной гряды. Так вот,  из этих зарослей вдруг показалось какое-то чёрное блестящее существо. Оно  медленно подползло к обрыву, свесилось над ним, и тут мы разглядели,  что это огромная змея с плоской, похожей на лопату головой. С минуту  она качалась над обрывом, играя на солнце своими гладкими, словно отполированными  кольцами, потом медленно подалась назад и исчезла в кустах.    

Это  зрелище так увлекло Саммерли, что сначала он даже не пытался вырваться из лап  Челленджера. Но потом опомнился и, оттолкнув от себя своего коллегу, снова  принял достойный вид.    

– Профессор  Челленджер, – сказал он, – я был бы очень рад, если бы вы нашли  какой-нибудь другой способ привлекать внимание к своим словам, вместо того  чтобы задирать мне подбородок кверху. Такую вольность не оправдывает даже появление  весьма обыкновенного питона.    

– А всё-таки  на плато есть жизнь! – торжествующе воскликнул его коллега. –  И теперь, когда этот мой тезис получил столь наглядное подтверждение, что  оспаривать его не станут даже самые предубеждённые и тупые умы, я предлагаю  немедленно покинуть стоянку и двинуться в западном направлении на  поиски того места, откуда можно будет совершить подъём.    

Подножие  хребта было каменистое, неровное, так что мы подвигались вперёд медленно  и с большим трудом. Но неожиданная находка подбодрила нас: мы наткнулись  на следы чьей-то давней стоянки. Среди камней валялись несколько жестянок  из-под чикагских мясных консервов, сломанный нож к ним, бутылка  с этикеткой «Коньяк» и много другой обычной в таких случаях  мелочи. Скомканная рваная газета оказалась «Чикагским демократом», но от какого  она была числа, обнаружить нам не удалось.    

– Не  моё, – сказал Челленджер. – Это, должно быть, Мепл-Уайт оставил.    

Лорд  Джон внимательно разглядывал ствол высокого древовидного папоротника,  в тени которого была разбита стоянка.    

– Посмотрите-ка, –  сказал он. – По-моему, это нечто вроде указательного столба.    

К дереву  острым концом на запад была прибита щепка.    

– Совершенно  верно! – воскликнул Челленджер. – Ничего другого и быть не  может. Наш предшественник понимал, что предстоящий ему путь сопряжён  с опасностями, и оставил эту веху на тот случай, если его будут  разыскивать. Подождите, может быть, мы ещё встретим какие-нибудь другие следы.    

Он  оказался прав, но как неожиданно и страшно было то, что мы увидели!  У самого подножия хребта тянулись высокие заросли бамбука, такие же, как  те, сквозь которые нам приходилось продираться в начале нашего  путешествия. Стебли его достигали порой двадцати футов, а острые крепкие  верхушки торчали кверху, словно настоящие колья. Мы шли вдоль этих зарослей  и вдруг заметили, что там блеснуло что-то белое. Я просунул голову  между стеблями и увидел череп. В нескольких шагах от него, ближе  к краю, лежал и весь скелет.    

Индейцы  быстро расчистили ножами это место, и разыгравшаяся здесь трагедия  предстала перед нами во всех подробностях. От одежды погибшего остались одни  лохмотья, но башмаки на голых костях сохранились в целости, и по ним  можно было судить, что бывший их обладатель – европеец. Среди костей лежали  золотые часы нью-йоркской фирмы «Гудзон» и стилографическое перо на цепочке.  Тут же валялся серебряный портсигар с выгравированной на крышке надписью: «Дж. К.  от А. Э. С.» Портсигар не успел потемнеть, следовательно,  несчастный случай произошёл не так давно.    

– Кто  же это? – спросил лорд Джон. – Вот бедняга! Ни одной целой косточки  не осталось!    

– И бамбук  торчит сквозь рёбра, – сказал Саммерли. – Правда, он растёт  необычайно быстро, но всё же трудно предположить, что стебли могли вытянуться  до двадцати футов за то время, пока скелет лежит здесь.    

– Что  касается личности погибшего, – сказал Челленджер, – то на этот счёт  у меня нет никаких сомнений. До того как присоединиться к вам  в гасиенде, я навёл точные справки о Мепл-Уайте. В Паре  о нём ничего не знали. К счастью, меня навёл на след один рисунок из  его альбома. Помните, завтрак в Розариу у какого-то священника. Так  вот этого священника мне удалось разыскать, и хотя он оказался большим  спорщиком и страшно разобиделся, когда я стал ему доказывать, что  религиозные верования не устоят перед разлагающим действием современной науки,  всё же наша беседа не прошла даром. Мепл-Уайт приезжал в Розарио четыре  года назад, то есть за два года до смерти. Он был не один, с ним  путешествовал его друг, американец по имени Джеймс Колвер, который на берег не  сходил и со священником не виделся. Поэтому мы можем не сомневаться, что  перед нами останки этого самого Джеймса Колвера.    

– Ещё  меньше сомнений вызывают у меня обстоятельства его гибели, – сказал  лорд Джон. – Он упал со скалы или же был сброшен оттуда и напоролся  на бамбук. Иначе никак не объяснишь переломанные кости. Да и бамбук не мог  бы так быстро прорасти сквозь его тело.    

Мы молча  смотрели на лежавшие перед нами останки, вдумываясь в значение того, что  сказал лорд Джон Рокстон. Выступ скалы тяжким молотом нависал над бамбуковой  чащей. Американец свалился оттуда. Но сам ли он свалился? Действительно ли это  был несчастный случай? А может быть… И чём-то зловещим  и страшным повеяло на нас при мысли об этой неведомой стране.    

Не  прерывая молчания, мы двинулись дальше вдоль каменной стены, такой же отвесной  и гладкой, как те бескрайние ледяные поля Антарктики, которые, если верить  описаниям, простираются от горизонта до горизонта, высоко вздымаясь над мачтами  затерявшихся среди них судов. На протяжении первых пяти миль мы не увидели ни  единой расщелины, даже ни единой трещины в этой гряде скал. Но вдруг перед  нами блеснул луч надежды. В небольшом углублении, куда не могли попасть  струи дождя, была нарисована мелом стрела, указывающая по-прежнему на запад.    

– Опять  Мепл-Уайт, – сказал профессор Челленджер. – Он, очевидно,  предчувствовал, что по его стопам пойдут люди, достойные всяческой заботы.    

– Значит,  у него был при себе мел?    

– Ну  как же! В его дорожном мешке был целый ящик с пастельными  карандашами. Помню, я обратил внимание, что от белого карандаша остался  один огрызок.    

– Весьма  убедительное доказательство, – сказал Саммерли. – Что ж, последуем  его указаниям и пойдём дальше, на запад.    

Мы  прошли ещё пять миль и снова увидели белую стрелу на скале. В этом  месте в каменной стене появилась первая узкая расщелина. В расщелине  снова была нарисована стрела, но на этот раз она указывала куда-то вверх.    

Какой  торжественностью дышало это место! Гигантские скалы, клочок голубого неба над  ними и густая тьма, потому что свет почти не проникал сюда сквозь двойную  бахрому зелени. Мы уже несколько часов ничего не ели, утомительный путь по  камням изнурил нас, но разве можно было задерживаться здесь! Приказав индейцам  разбить лагерь, мы четверо в сопровождении двух метисов двинулись дальше,  в глубь тесного ущелья.    

У входа  оно было не больше сорока футов шириной, но потом быстро начало суживаться  и наконец упёрлось в откос, такой крутой и скользкий, что  о подъёме здесь не приходилось и думать. Наш предшественник явно имел  в виду нечто другое. Мы вернулись назад – ущелье было всего лишь  в четверть мили глубиной, – и вдруг острый глаз лорда Джона  нашёл то, что нам требовалось. Высоко, над самой головой у нас, из общего  мрака выступало ещё более тёмное пятно. Это был, несомненно, вход  в какую-то пещеру.    

На дне  ущелья лежали груды камней, и мы без труда взобрались по ним вверх. Все  наши сомнения рассеялись. Вот он, вход в пещеру, а рядом с ним  опять нарисованная мелом стрела! Значит, отсюда, с этого самого места,  Мепл-Уайт и его злополучный спутник начали подъём на плато.    

Мы были  так взволнованы, что не могли и помышлять о возвращении  в лагерь. Нам хотелось немедленно обследовать пещеру. Лорд Джон вынул из  заплечного мешка электрический фонарик, который должен был служить нам  единственным источником света, и двинулся вперёд, поводя им по сторонам.  Мы шли за ним, не отставая.    

Судя по  гладким стенам и грудам круглых камней, это углубление в скалах было  вымыто водой. Проникнуть в него нам удалось лишь поодиночке, да и то  низко пригибаясь. На протяжении первых пятидесяти ярдов пещера углублялась  прямо в толщу скал, а потом начала подниматься под углом в сорок  пять градусов. Вскоре подъём стал ещё круче, и нам пришлось карабкаться  вверх на четвереньках по мелкой осыпающейся гальке. Прошло ещё несколько минут,  и вдруг лорд Джон крикнул:    

– Дальше  хода нет!    

Столпившись  позади него, мы увидели в жёлтом свете фонаря нагромождение базальтовых обломков,  доходивших до самого потолка пещеры.    

– Обвал!    

Мы  вытащили несколько камней, но это ничему не помогло и лишь расшатало более  крупные глыбы, которые, того и гляди, могли рухнуть вниз и придавить  нас. Преодолеть такое препятствие нам было явно не под силу. Путь, которым шёл  Мепл-Уайт, больше не существовал.    

Мы были  так подавлены этим, что, не обменявшись ни словом, повернули назад  и побрели по тёмному ущелью. Но тут произошло одно событие, которое  в ряду других оказалось весьма знаменательным.    

Мы  кучкой стояли на дне ущелья, футах в сорока ниже пещеры, как вдруг мимо  нас пролетел огромный камень. Нам чудом удалось избежать смерти. С нашего  места не было видно, откуда сорвалась эта глыба, но, по словам обоих метисов,  задержавшихся у входа в пещеру, она пролетела и мимо них,  следовательно, ей неоткуда было упасть, кроме как с самой вершины. Мы  посмотрели туда, но в зелёных зарослях, окаймлявших края скал, не было  заметно ни малейшего движения. И всё же никто из нас не сомневался, что  камень был предназначен нам. Значит, на плато есть люди – люди, от которых  следует ждать всего самого худшего!    

Мы  поспешно вышли из ущелья, размышляя о том, как это неожиданное событие  может повлиять на наши планы. Положение было и без того трудное, но если  к препятствиям, которые чинит на нашем пути природа, прибавятся ещё  и злоумышления человека, тогда нам несдобровать. И всё же кто из нас  отважился бы вернуться в Лондон, не узнав, что скрывается за этой пышной  каймой зелени, раскинувшейся в какой-нибудь сотне футов над нами? Обсудив  всё это, мы решили продолжать обход плато и отыскивать другое место,  откуда можно будет подняться на его вершину. Гряда скал, значительно  снизившаяся, шла теперь уже не в западном, а в северном направлении,  и если принять пройденную нами часть за сектор окружности, то вся  окружность, видимо, была не особенно велика. В худшем случае мы могли  через несколько дней вернуться к той точке, откуда начали обход.    

Двадцать  две мили, проделанные нами за этот день, не принесли ничего нового. Кстати  сказать, анероидный барометр показывает, что, считая с того места, где  у нас были оставлены челны, мы постепенно поднялись по меньшей мере на три  тысячи футов над уровнем моря. Этим объясняются и заметные изменения  температуры и растительности. Мы почти отделались от насекомых, от этого  проклятья, которое в тропиках отравляет жизнь путешественнику. Некоторые  виды пальм ещё попадаются, древовидного папоротника по-прежнему много,  а вот высокие деревья, которыми так богат бассейн Амазонки, исчезли без  следа. Зато как приятно было встретить среди этих негостеприимных скал наш  вьюнок, страстоцвет и бегонию – цветы, напоминающие о родных  краях! Вот такая же точно красная бегония цветёт в окне одной виллы  в Стритеме… Впрочем, я, кажется, незаметно уклонился в сторону,  в область личных воспоминаний!    

В тот  вечер – я всё ещё рассказываю о первом дне похода вокруг горного  кряжа – с нами случилось то, после чего уже никто не сомневался, что  в самом недалёком будущем нас ждут чудеса.    

Дорогой  мистер Мак-Ардл! Читая эти строки, вы, может быть, впервые почувствуете, что редакция  послала меня сюда не зря и что этот материал, который можно будет  напечатать с разрешения профессора, необычайно интересен. Да я сам  осмелюсь опубликовать его лишь в том случае, если вернусь в Англию  с вещественными доказательствами, подтверждающими правоту моих слов, иначе  меня назовут новым Мюнхаузеном.    

Вы,  наверно, одного со мной мнения по этому вопросу и не захотите  рисковать репутацией «Дейли-газетт» до тех пор, пока мы не сможем достойным  образом защититься против той волны критики и скептицизма, которую  неизбежно вызовут мои статьи. Посему пусть отчёт об этом поразительном случае –  какую бы он дал сенсационную шапку для нашей старушки «Дейли»! –  лежит у вас в столе и ждёт своего часа.    

А ведь  всё произошло в одно мгновение, и след от этого события остался  только у нас в мозгу.    

Вот как  было дело. Лорд Джон подстрелил агути – небольшое животное вроде свиньи.  Половину туши мы отдали индейцам, другую жарили для себя на костре.  С наступлением темноты здесь становится прохладно, и каждый из нас  жался поближе к огню. Ночь была безлунная, но звёзды немного разрежали  темноту, нависшую над равниной. И вдруг из этой темноты, из этого ночного  мрака со свистом, напоминающим свист аэроплана, к костру ринулось сверху  какое-то существо. Перепончатые крылья на миг прикрыли нас, словно пологом,  и я успел разглядеть длинную, как у змеи, шею, свирепые, блеснувшие  красным огоньком глаза и огромный разверстый клюв, усаженный, к моему  величайшему изумлению, мелкими, ослепительно белыми зубами. Секунда –  и это существо унеслось прочь… вместе с нашим ужином. Огромная чёрная  тень футов двадцати в поперечнике взмыла к небу, чудовищные крылья на  миг погасили звёзды и скрылись за скалами, громоздившимися над нами.  Поражённые, мы молча сидели у костра, словно те герои Вергилия, на которых  напали гарпии[32].  Саммерли первый нарушил молчание.    

     

    

     

– Профессор  Челленджер, – торжественным, дрожащим от волнения голосом проговорил  он, – я должен извиниться перед вами. Я был не прав, сэр, но  надеюсь, что вы предадите прошлое забвению.    

Это было  хорошо сказано, и оба наших учёных впервые обменялись рукопожатием. Вот  что дало нам непосредственное знакомство с птеродактилем. Не жаль было  поступиться ужином ради примирения двух таких людей.    

Но если  плато и населяют доисторические животные, то их, по-видимому, не так уж  много, потому что в ближайшие три дня нам ничего такого не попалось. Всё  это время мы шли вдоль северной и восточной стен плато по голой, угнетающе  суровой местности. Сначала это была каменистая пустыня, потом унылые болота,  изобилующие дикой птицей. Эти места совершенно неприступны, и если б не  твёрдый выступ у самого подножия скал, то нам пришлось бы поворачивать  обратно.    

Сколько  раз мы уходили по пояс в жидкий кисель полутропических болот! Но что было  хуже всего – это яракаки, самые ядовитые и злые змеи Южной Америки,  которыми полны эти болота. Они полчищами выползали из зловонной топи  и кидались нам вслед. Нас спасали только винтовки, которые мы всегда держали  наготове. Я, вероятно, во веки вечные не отделаюсь от кошмарного воспоминания  об одной воронкообразной впадине в трясине, поросшей серо-зелёным  лишайником. Там было настоящее гнездо этих гадов, откосы впадины кишели ими,  и они тотчас же устремлялись в нашу сторону, ибо яракака тем  и знаменита, что стоит ей только завидеть человека, как она немедленно  кидается на него. Всех змей нельзя было перестрелять, и мы бросились  наутёк и бежали до тех пор, пока не выбились из сил. Остановившись,  я оглянулся назад и увидел, как наши страшные преследователи  извивались среди камышей, не желая прекращать погоню, и этого зрелища мне  никогда не забыть. На карте, которую мы чертим, это место так и будет  названо: Змеиное болото.    

С  восточной стороны плато скалы были уже не красного, а тёмно-шоколадного  цвета, растительность, окаймлявшая их вершины, заметно поредела, но, несмотря  на то, что общий уровень горного кряжа снизился до трехсот-четырехсот футов,  нам и здесь не удалось найти места для подъёма. Скалы, пожалуй, стали даже  ещё отвеснее, чем там, где мы начали свой обход. О совершённой  неприступности их можно судить по прилагаемому снимку, который сделан со стороны  каменистой пустыни.    

– Но  ведь дождевая вода должна как-то сбегать вниз, – сказал я, когда мы  обсуждали, что нам предпринять дальше. – Значит, на склонах не может не  быть промоин.    

– У нашего  юного друга бывают иногда проблески здравого смысла, – ответил профессор  Челленджер, похлопав меня по плечу.    

– Дождевая  вода должна куда-то деваться, – повторил я.    

– Нет,  какая у него хватка! Какой трезвый ум! Беда лишь в том, что мы воочию  убедились в отсутствии таких промоин.    

– Тогда  куда же она девается? – настаивал я.    

– Очевидно,  задерживается где-то внутри, поскольку стоков нет.    

– Значит,  в центре плато есть озеро?    

– Полагаю,  что так.    

– И,  по всей вероятности, оно образовалось на месте старого кратера, – сказал  Саммерли. – Формация этого кряжа явно вулканического происхождения. Во  всяком случае, я склонён думать, что поверхность плато имеет уклон  к центру, а там есть значительный резервуар, вода из которого стекает  каким-нибудь подземным путём в Змеиное болото.    

– Либо  испаряется, что тоже способствует сохранению должного уровня, – заметил  Челленджер, после чего оба учёных по своему обыкновению затеяли научный спор,  который для нас, непосвящённых, был поистине китайской грамотой.    

На  шестой день мы закончили обход горного кряжа и вернулись к своей  прежней стоянке у пирамидального утёса. Вернулись удручённые, так как  обход окончательно убедил нас, что даже самые ловкие и самые сильные не  смогут подняться на это плато. Ущелье, к которому вели указательные  стрелки Мепл-Уайта и которым он, по-видимому, сам воспользовался, было  теперь непроходимо.    

Что же  нам оставалось делать? Провизии и того, что мы добывали охотой, у нас  было вполне достаточно, но ведь наступит день, когда запасы надо будет  пополнить. Месяца через два начнутся дожди, и тогда в лагере не  усидишь. Эти скалы твёрже мрамора, у нас не хватит ни времени, ни сил,  чтобы высечь тропинку на такую высоту. Поэтому нет ничего удивительного, что  весь тот вечер мы мрачно поглядывали друг на друга и, наконец, не тратя лишних  слов, забрались под одеяла. Перед тем как уснуть, я полюбовался на  следующую картину: Челленджер, словно огромная жаба, сидел на корточках  у костра, подперев руками свою массивную голову, и, по-видимому, был так  погружён в размышления, что даже не отозвался на моё «спокойной ночи».    

Но утром  перед нами предстал совсем другой Челленджер. Этот Челленджер, видимо, был  в восторге от собственной персоны и всем своим существом излучал  самодовольство. За завтраком он то и дело посматривал на нас  с притворной скромностью, словно говоря: «Все ваши похвалы мною заслужены,  я это знаю, но умоляю вас, не заставляйте меня краснеть от смущения!»  Борода у него так и топорщилась, грудь была выпячена вперёд, рука  заложена за борт куртки. Таким он, вероятно, видел себя на одном из пьедесталов  Трафальгар-сквера, ещё не занятом очередным лондонским пугалом.    

– Эврика! –  крикнул наконец Челленджер, сверкнув зубами сквозь бороду. – Джентльмены,  вы можете поздравить меня, а я могу поздравить всех вас. Задача решена!    

– Вы  нашли, откуда можно подняться на плато?    

– Осмеливаюсь  так думать.    

– Откуда  же?    

Вместо  ответа Челленджер показал на пирамидальный утёс, возвышавшийся направо от нашей  стоянки. Физиономии у нас вытянулись – по крайней мере за свою  ручаюсь. Со слов Челленджера мы знали, что на этот утёс можно подняться. Но  ведь между ним и плато лежит страшная пропасть!    

– Нам  не перебраться через неё, – еле выговорил я.    

– На  вершину мы так или иначе поднимемся, – ответил он. – А там  посмотрим, может быть, я сумею вам доказать, что моя изобретательность ещё  не исчерпана до конца.    

После завтрака  мы развязали тюк, в котором наш руководитель держал все свои альпинистские  приспособления. Оттуда были извлечены железные кошки, скобы и необычайно  крепкий и лёгкий канат длиной в полтораста футов. Лорд Джон был  опытный альпинист, Саммерли тоже приходилось совершать трудные восхождения,  следовательно, из всех нас новичком в этом деле был один я. Но сила  и ретивость должны были возместить мне отсутствие опыта.    

Задача  оказалась не такой уж трудной, хотя бывали минуты, когда у меня волосы  шевелились на голове. Первая половина подъёма прошла совсем просто, но дальше  утёс становился всё круче, и последние пятьдесят футов мы подвигались,  цепляясь руками и ногами за каждый выступ, за каждую трещину  в камнях. Ни я, ни профессор Саммерли не одолели бы всего подъёма, если б  не Челленджер. Он первый добрался до вершины (странно было видеть такую  ловкость в этом грузном человеке) и привязал канат к стволу  большого дерева, которое росло там. С его помощью мы скоро вскарабкались  вверх по неровной каменной стене и очутились на небольшой, заросшей травой  площадке футов в двадцать пять в поперечнике. Это и была вершина  утёса.    

Отдышавшись  немного, я глянул назад и был поражён открывшимся передо мной видом.  Казалось, вся бразильская равнина лежала перед нами, уходя вдаль,  к голубоватой дымке, застилавшей горизонт. У самых наших ног  поднимался пологий каменистый склон, поросший кое-где древовидным папоротником,  а дальше, за седловиной холмов, отчётливо выступали жёлто-зелёные заросли  бамбука, через которые мы не так давно пробирались. Потом кусты и деревья  стали гуще и, наконец, слились в сплошную стену джунглей, тянувшуюся  покуда хватал глаз и, наверно, ещё на добрых две тысячи миль в глубь  страны.    

Я всё  ещё, как зачарованный, упивался этой волшебной панорамой, как вдруг тяжёлая  рука профессора опустилась на моё плечо.    

– Смотрите  сюда, мой юный друг, – сказал он. – Vestigia nulla retrorsum![33] Стремитесь  вперёд, к нашей славной цели!    

Я  перевёл взгляд на плато. Оно лежало на одном уровне с нами, и зелёная  кайма кустарника с редкими деревьями была так близко от утёса, что  я невольно усомнился: неужели она действительно недосягаема? На глаз эта  пропасть была не больше сорока футов шириной, но не всё ли равно – сорок  футов или четыреста? Я ухватился за ствол дерева и заглянул вниз,  в бездну. Там, на самом её дне, чернели крохотные фигурки индейцев,  смотревших на нас. Обе стены – и утёса и горного кряжа –  были совершенно отвесные.    

– Любопытная  вещь! – послышался сзади меня скрипучий голос профессора Саммерли.    

Я  оглянулся и увидел, что он с величайшим интересом разглядывает  дерево, которое удерживало меня над бездной. В этой гладкой коре  и маленьких ребристых листьях было что-то страшно знакомое.    

– Да  ведь это бук! – воскликнул я.    

– Совершенно  верно, – подтвердил Саммерли. – Наш земляк тоже попал на чужбину.    

– Не  только земляк, уважаемый сэр, но и верный союзник, если уж на то  пошло, – сказал Челленджер. – Этот бук окажется нашим спасителем.    

– Мост! –  крикнул лорд Джон. – Боже милостивый, мост!    

– Правильно,  друзья мои, мост! Недаром я вчера целый час ломал себе голову, всё  старался найти какой-нибудь выход. Если наш юный друг помнит, ему уже было  сказано однажды, что Джордж Эдуард Челленджер чувствует себя лучше всего, когда  его припирают к стенке. А вчера – вы, конечно, не станете этого  отрицать – мы все были припёрты к стенке. Но там, где интеллект  и воля действуют заодно, выход всегда найдётся. Через эту пропасть надо  перекинуть мост. Вот он, перед вами!    

Действительно,  блестящая мысль! Дерево было не меньше шестидесяти футов вышиной, и если  оно ляжет так, как надо, пропасть будет перекрыта. Готовясь к подъёму,  Челленджер захватил с собой топор. Теперь он протянул его мне.    

– У нашего  юного друга завидная мускулатура. Он лучше всех справится с этой задачей.  Тем не менее прошу вас, делайте только то, что вам будет сказано, и не  старайтесь утруждать свои мозги.    

Следуя  его указаниям, я сделал несколько зарубок на дереве с таким расчётом,  чтобы оно упало в нужном направлении. Задача оказалась нетрудной, так как  ствол его сам по себе кренился к плато. Затем я принялся за работу  всерьёз, чередуясь с лордом Джоном. Примерно через час раздался громкий  треск, дерево закачалось и рухнуло, утонув вершиной в кустах на  противоположной стороне пропасти. Ствол откатился к самому краю площадки,  и на одно страшное мгновение нам показалось, что дерево свалится вниз. Но  оно дрогнуло в нескольких дюймах от края и остановилось. Мост  в Неведомую страну был переброшен!    

Все мы,  не говоря ни слова, пожали руку профессору Челленджеру, а он снял свою  соломенную шляпу и отвесил каждому из нас глубокий поклон.    

– Мне  принадлежит честь первым ступить на землю Неведомой страны, – сказал  он. – Не сомневаюсь, что художники будущего запечатлеют этот исторический  момент на своих полотнах.    

Он уже  подошёл к краю пропасти, когда лорд Джон вдруг ухватил его за куртку.    

– Мой  дорогой друг, – сказал он, – я ни в коем случае не допущу  этого.    

– То  есть как, сэр! – Голова Челленджера откинулась назад, борода вздёрнулась  кверху.    

– Во  всём, что касается науки, я признаю ваше первенство, потому что вы учёный.  Но это по моей части, так что будьте добры слушаться меня.    

– Как  это «по вашей части», сэр?    

– У каждого  из нас есть своё ремесло, и моё ремесло солдатское. Насколько  я понимаю, мы собираемся вторгнуться в неизведанную страну, быть  может, битком набитую врагами. Немножко здравого смысла и выдержки.  Я не привык действовать очертя голову.    

Доводы  лорда Джона были настолько убедительны, что спорить с ним не приходилось.  Челленджер вскинул голову и пожал плечами.    

– Хорошо,  сэр, что же вы предлагаете?    

– Кто  знает, может быть, в этих кустах притаилось целое племя каннибалов,  которым сейчас самое время позавтракать? – сказал лорд Джон, глядя через  мост на скалы. – Вот попадём в кипящий котёл, тогда поздно будет  раздумывать. Поэтому давайте надеяться, что ничего дурного нас не ожидает, но  действовать будем на всякий случай с осмотрительностью. Мы с Мелоуном  спустимся вниз, возьмём все четыре винтовки и вернёмся обратно  с обоими метисами. Потом один из нас под прикрытием винтовок перейдёт на  ту сторону, и если всё обойдётся благополучно, тогда за ним последуют  и остальные.    

Челленджер  сел на пенёк срубленного дерева и застонал от нетерпения, но мы  с Саммерли единодушно поддержали лорда Джона, считая, что, когда дело  доходит до практики, право руководства должно принадлежать ему. Взбираться по  утёсу теперь было гораздо легче, потому что в самом трудном месте нам помогал  канат. Через час мы явились обратно с винтовками и дробовиком. Метисы  по распоряжению лорда Джона перенесли наверх мешок со съестными припасами на  тот случай, если наша первая вылазка в Неведомую страну затянется. Патроны  были у каждого при себе.    

– Ну-с,  Челленджер, если вы непременно хотите быть первым…– сказал лорд Джон, когда все  приготовления были закончены.    

– Премного  вам обязан за столь милостивое разрешение! – злобно ответил профессор, не  признающий никаких авторитетов, кроме своего собственного. – Если вы  ничего не имеете против, я воспользуюсь вашей любезностью и выступлю  в роли пионера.    

Он  перебросил топорик за спину, сел на дерево верхом и, отталкиваясь обеими  руками, быстро перебрался по стволу на ту сторону. А там стал на землю  и вскинул вверх руки.    

– Наконец-то! –  крикнул он. – Наконец-то!    

Я со  страхом следил за ним, ожидая, какую же судьбу готовит ему эта зелёная завеса.  Но кругом было тихо, только какая-то странная пёстрая птица вспорхнула  у профессора из-под ног и скрылась среди деревьев. Вторым через  пропасть перебрался Саммерли. Просто поразительно, сколько силы в этом  тщедушном теле! Он пожелал непременно захватить с собой две винтовки, так  что теперь оба профессора были вооружены. Потом наступил мой черёд.  Я старался не смотреть в разверзшуюся подо мной страшную бездну.  Саммерли протянул мне приклад винтовки, а секундой позже я уже  ухватил его за руку. Что касается лорда Джона, то он просто перешёл по  мосту – перешёл без всякой поддержки! Железные нервы у этого  человека!    

И вот мы  четверо – в волшебной стране, в Затерянном мире, куда до сих пор  проник один Мепл-Уайт! Настала минута величайшего торжества. Но кто мог  подумать, что эта минута будет для нас началом величайших бедствий? Позвольте  же мне рассказать в нескольких словах, как грянул над нами этот страшный  удар.    

Мы  отошли от края пропасти и успели футов на пятьдесят пробраться сквозь  густой кустарник, как вдруг позади раздался оглушительный грохот. Мы  инстинктивно бросились назад. Нашего моста больше не существовало! Заглянув  вниз, я увидел на самом дне пропасти путаницу ветвей и щепок –  всё, что осталось от бука. Неужели край площадки не выдержал такой тяжести  и осыпался под ней? Это была первая мысль, которая пришла нам  в голову. А потом из-за выступа пирамидального утёса медленно  показалась чья-то коричневая физиономия. Это был наш метис Гомес. Но куда  девалась его сдержанная улыбка и непроницаемость сфинкса? Лицо, смотревшее  на нас, искажала ненависть, утолённая месть зажгла сумасшедшим восторгом его  глаза.    

     

    

     

– Лорд  Рокстон! – крикнул он. – Лорд Джон Рокстон!    

– Что  нужно? – отозвался наш спутник. – Я здесь!    

До нас  донёсся взрыв хохота.    

– Да,  ты там, английская собака, и тебе оттуда не выбраться! Я ждал, долго  ждал, когда настанет мой час. Вам трудно было взбираться наверх,  а спускаться вниз будет ещё труднее. Эх, простаки! Попались  в ловушку? Все до одного попались!    

Поражённые,  мы не находили слов и молча смотрели на метиса. Большой сломанный сук, лежавший  на траве, объяснил нам, что послужило ему рычагом, когда он сбрасывал наш мост.  Его лицо исчезло в кустах, но через секунду появилось снова, ещё больше  искажённое ненавистью.    

– Мы  чуть не убили вас камнем у пещеры, – крикнул он, – но так будет  лучше! Медленная смерть страшнее. Побелеют ваши косточки, и никто не  узнает, где они покоятся, никто не придёт прикрыть их землёй. Когда будешь  издыхать, вспомни Лопеса, которого ты убил пять лет тому назад у реки  Путумайо! Я его брат, и какая бы смерть ни настигла меня, я умру  спокойно, потому что он отомщён!    

Метис  яростно погрозил нам кулаком и скрылся. Наступила тишина. Если б Гомес  утолил свою месть и тем ограничился, всё сошло бы ему с рук. Его  погубила безрассудная страсть к драматическим эффектам, свойственная всем  людям латинской расы, а Рокстон, прослывший «бичом божиим» в трех  странах Южной Америки, не позволял с собой шутить. Метис уже спускался по  противоположному склону утёса, но ему так и не удалось ступить на землю.  Лорд Джон побежал по краю плато, чтобы не терять его из виду. Грянул выстрел,  мы услышали пронзительный вопль и через секунду – глухой стук  упавшего тела. Рокстон вернулся к нам; лицо у него было окаменевшее.    

     

    

     

– Я слепец,  простофиля! – с горечью сказал он. – Моя глупость погубила вас  всех. Вольно же мне было забывать, что эти люди не прощают кровных обид, что  с ними всегда надо быть начеку!    

– Зачем  же вы пощадили другого метиса? Ведь без его помощи Гомес не справился бы  с деревом.    

– Я бы  мог покончить и с ним, да пожалел. Может, он тут ни при чём. Но пожалуй,  вы правы. Лучше было бы пристрелить и его: он, наверно, помогал Гомесу.    

Теперь,  когда истинная подоплёка этого предательства разъяснилась, мы начали  вспоминать, что поведение метиса во многом было подозрительно. Всё стало  понятно; и его упорное стремление проникнуть в планы экспедиции,  и ссора у хижины, когда Самбо помешал ему подслушать наш разговор,  и полные ненависти взгляды, которые нам частенько приходилось  перехватывать. Мы продолжали толковать обо всём этом, в то же время  стараясь освоиться с новым поворотом событий, как вдруг внимание наше привлекла  любопытная сцена, разыгравшаяся внизу, у подножия каменной гряды. Человек,  одетый в белое – очевидно, оставшийся в живых метис, – во  все лопатки бежал по равнине, будто удирая от настигающей его смерти. За ним  огромными прыжками нёсся чёрный, как смоль, великан – наш преданный негр  Самбо. У нас на глазах он нагнал беглеца, вскочил ему на спину  и обхватил его руками за шею. Они покатились по земле. Минуту спустя Самбо  поднялся на ноги, взглянул на распростёртое перед ним тело и, радостно помахав  нам руками, побежал к утёсу. Неподвижная белая фигура так и осталась  лежать посреди равнины.    

Возмездие  настигло обоих предателей, но содеянное ими было непоправимо. Мы не могли вернуться  на утёс. Когда-то нашим обиталищем был весь мир, теперь он сузился до размеров  этого плато. То и другое существовало раздельно. Вот равнина, которая  ведёт к тому месту, где у нас спрятаны челны. А там, за лиловатой  дымкой горизонта, река, обратный путь к цивилизации. Исчезло лишь  одно-единственное связующее звено. Никакой изобретательности не хватит на то,  чтобы перекинуть мост через пропасть, зияющую между нашим настоящим  и прошлым. Достаточно было одного мига – и как всё изменилось!    

И тут  я понял, из какого теста слеплены мои три товарища. Правда, вид у них  был очень серьёзный и сосредоточенный, но ничто не могло нарушить  невозмутимое спокойствие этих людей. Нам не оставалось ничего другого, как  сидеть в кустах и терпеливо поджидать Самбо. И вскоре его добродушная  чёрная физиономия выглянула из-за камней, и он стал на вершине утёса во  весь свой могучий рост.    

– Что  я теперь сделать? – крикнул Самбо. – Вы мне говорить, и я  всё буду сделать.    

Задать  такой вопрос ничего не стоило, а ответить на него было трудно. Мы знали  лишь одно: Самбо – наша единственная надёжная связь с внешним миром.  Только бы он не оставил нас!    

– Нет,  нет! – крикнул Самбо. – Я вас не оставит. Я всегда здесь.  Индейцы хотел уходить. Самбо не может удержать индейцы. Они говорят, здесь  живёт Курупури, пойдём домой. Вас нет, а Самбо один не может уговорить.  Действительно, за последнее время индейцы не скрывали, что им хочется бросить  нас и вернуться восвояси. Самбо говорил правду: удержать их теперь не было  никакой возможности.    

– Самбо!  Скажи им, пусть подождут до завтра! Тогда я пошлю с ними  письмо! – крикнул я.    

– Хорошо,  сэр! Индейцы будут ждать завтра. Самбо дал слово.    

Дел для  нашего верного негра нашлось много, и он справился со всем как нельзя  лучше. Прежде всего мы велели ему отвязать канат, обмотанный вокруг пня,  и перебросить один его конец к нам. Канат был не толще бельевой  верёвки, но очень крепкий; хотя в качестве моста он не годился, всё же  в нашем положении такая вещь была необходима. Потом Самбо привязал к своему  концу мешок со съестными припасами, уже поднятый на утёс, и мы перетащили  его к себе. Этого нам должно было хватить по крайней мере на неделю, даже  если не пополнять запасов охотой. Наконец, Самбо принёс наверх ещё два мешка,  в которых были патроны и много других вещей. Всё это мы перетащили на  канате к себе. Был уже вечер, когда наш негр в последний раз  спустился вниз, твёрдо заверив нас, что индейцы останутся до утра.    

Вот  почему почти всю эту ночь – нашу первую ночь на плато –  я просидел с фонарём, записывая то, что произошло с нами.    

Мы  расположились на ночлег у самого края обрыва и тут же поужинали,  запивая еду аполлинарисом, две бутылки которого нашлись в одном из мешков  с провизией. Отыскать воду – для нас вопрос жизни и смерти, но  я думаю, что на сегодня приключений достаточно даже для лорда Джона,  а другие и подавно не испытывают никакого желания отправиться на  разведку в Неведомую страну. Костра мы решили не разжигать и вообще  стараемся производить как можно меньше шума.    

Завтра –  вернее, сегодня, потому что я досидел до рассвета – мы совершим  первую вылазку в этот загадочный мир. Когда мне удастся продолжить свои  записи – и удастся ли? – я не знаю. Пока что индейцы всё  ещё здесь – мне видно их отсюда, и я уверен, что наш Самбо скоро  явится за письмом. Очень надеюсь, что оно попадёт по адресу.    

     

Р. S.  Чем больше я раздумываю над нашим положением, тем безотраднее оно мне  кажется. Надежды на возвращение у меня нет. Если бы у края плато  росло высокое дерево, мы могли бы перебросить через пропасть новый мост, но  ближе пятидесяти футов деревьев нет, а подтащить к обрыву такую  тяжесть нам не удастся даже вчетвером. Канат же слишком короток, на нём не  спустишься. Нет, наше положение безнадёжно, безнадёжно!    

 Глава Х    

     

     Вот они, чудеса!    

     

С нами  произошли и всё ещё происходят самые настоящие чудеса. Мои бумажные запасы  состоят из пяти потрёпанных блокнотов да кучи разрозненных листков,  а стилографический карандаш у меня всего-навсего один. Но пока рука  моя сохранит способность двигаться, я не перестану вести подробную запись  всех наших приключений и, памятуя, что мы одни из всего рода человеческого  свидетели этих чудес, поспешу описать их, пока они ещё свежи у меня  в памяти и пока нас не постигла злая участь, которой нам,  по-видимому, не избежать.    

Сможет  ли Самбо доставить мои письма к берегам Амазонки, привезу ли я их  с собой в Лондон, чудесным образом вырвавшись отсюда, попадут ли они  в руки какого-нибудь смельчака, который, быть может, доберётся до плато на  усовершенствованном моноплане, – ничего этого я не знаю, но, как бы  там ни было, меня не покидает твёрдая уверенность, что эти записи станут  классической повестью об истинных приключениях и что им суждено  бессмертие.    

На  другой же день, после того как негодяй Гомес устроил нам ловушку на плато, мы  во многом пополнили свой жизненный опыт. Впрочем, первое испытание, выпавшее  в то утро на мою долю, не внушило мне особых симпатий к месту, куда  нас занесла судьба. Я заснул только с рассветом и, проснувшись,  увидел у себя на икре что-то странное. Во время сна правая штанина  у меня немного вздёрнулась, и теперь между ней и носком на ноге  сидела большая багрово-красная виноградина. Удивлённый этим, я только дотронулся  до неё, и вдруг, к моему величайшему ужасу и отвращению,  виноградина лопнула у меня между пальцами, брызнув во все стороны кровью.  На мой крик прибежали оба профессора.    

– Чрезвычайно  любопытно! – сказал Саммерли, нагнувшись надо мной. – Громадный клещ  и, насколько мне известно, не занесённый ни в один определитель.    

– Мы  пожинаем первые плоды наших трудов, – назидательным тоном прогудел  Челленджер. – Придётся назвать его Ioxodes Maloni. Но, мой юный друг, что  значит такой пустяк, как укус клеща, по сравнению с тем, что ваше имя  будет напечатано в славных анналах зоологии! К несчастью, вы  раздавили этот великолепный экземпляр в момент его насыщения.    

– Какая  мерзость! – воскликнул я.    

В знак  протеста профессор Челленджер поднял свои мохнатые брови и успокоительно  потрепал меня по плечу.    

– Учитесь  смотреть на вещи с научной точки зрения, развивайте в себе беспристрастность  учёного, – сказал он. – Для человека с философическим складом  мышления, вроде меня, например, этот клещ с его ланцетовидным хоботком  и растягивающимся желудком является таким же прекрасным творением природы,  как, скажем, павлин или северное сияние. Мне больно слышать, что вы отзываетесь  о нём столь неодобрительно. При известном старании мы сможем раздобыть  второй такой же экземпляр, в этом я не сомневаюсь. – Я тоже  в этом не сомневаюсь, – мрачно проговорил Саммерли, – ибо этот  второй экземпляр только что залез вам за шиворот.    

Челленджер  так и подскочил на месте и, взревев, как бык, начал рвать на себе куртку  и рубашку. Мы с Саммерли так развеселились, что даже не могли помочь  ему. Наконец нам кое-как удалось обнажить могучий торс Челленджера (обхват  груди пятьдесят четыре дюйма по мерке портного) и поймать клеща, который  запутался в дебрях чёрных волос, покрывавших его грудь, и не успел  причинить ему никакого вреда. Оказалось, что кругом все кусты кишат этой  гадостью, и мы решили перенести стоянку на другое место.    

Но  сначала надо было ещё договориться с нашим верным негром, который вскоре  же появился на вершине утёса с банками какао и пачками сухарей. Всё  это было переправлено к нам, а из оставшейся внизу провизии мы велели  ему отложить себе запас месяца на два, остальное же раздать индейцам  в награду за службу и в виде залога за доставку наших писем на  Амазонку. Спустя несколько часов мы увидели, как они гуськом, каждый  с узлом на голове, потянулись по равнине той самой дорогой, которой мы  пришли сюда. Самбо устроился в нашей маленькой палатке у подножия  пирамидального утёса и остался единственным звеном, связующим нас  с внешним миром.    

Теперь  нам предстояло выработать план действий на ближайшее время. Мы перенесли  стоянку из полного клещей кустарника на небольшую поляну, окружённую со всех  сторон деревьями. Посредине поляны лежало несколько гладких больших камней, тут  же поблизости был прекрасный источник, и мы, довольные чистотой  и комфортом, принялись разрабатывать планы вторжения в неизведанную  страну. В густой листве перекликались птицы – громче всех раздавался  протяжный свист какой-то совсем незнакомой нам певуньи. Никаких других  признаков жизни мы здесь не заметили.    

Первое,  что нам надо было сделать, это составить подробный инвентарь нашего имущества,  чтобы твёрдо знать, на сколько времени можно считать себя обеспеченными.  Оказалось, что запасов у нас вполне достаточно. Мы учли всё:  и принесённое с собой и переправленное по канату негром. Но что  было важнее всего – принимая во внимание те опасности, которых нам,  вероятно, не миновать, у нас имелись все четыре винтовки, тысяча триста  патронов к ним, дробовик и около полутораста пуль среднего калибра.  Провизии нам должно было хватить на несколько недель, табака – хоть  отбавляй. Был и кое-какой научный инструмент, включая сильный телескоп  и хороший полевой бинокль. Всё это мы сложили на поляне, а в качестве  первой меры предосторожности нарезали ножами колючих веток и соорудили из  них изгородь ярдов пятнадцати в диаметре. На первое время эта площадка должна  была служить нам штаб-квартирой, убежищем в случае какого-нибудь  неожиданного нападения и складом всего имущества. Этот лагерь получил название  «Форт Челленджера».    

Мы  покончили с устройством на новом месте только к полудню, но жара не  очень нас мучила. Вообще температура и характер растительности на плато  ближе к умеренному поясу. Среди деревьев, кольцом окружавших поляну, были  бук, дуб и даже берёза. Огромный гингко, возвышавшийся над всеми своими  соседями, затенял наш форт могучими ветвями с веерообразной листвой. Под  его сенью мы и продолжали беседу, предоставив слово лорду Джону, который  принял на себя командование экспедицией в эти решительные для нас часы.    

– Пока  нас не услышат и не увидят какие-нибудь живые существа – зверь или  человек, безразлично, – мы в безопасности, – сказал он. –  Но стоит только им проведать о нашем появлении на плато, и спокойной  жизни конец. Пока что мы, кажется, не вызываем никаких подозрений. Поэтому на  первое время надо затаиться и вести разведку очень осторожно. Не мешает  исподволь присмотреться к соседям, прежде чем начинать обмен визитами.    

– Но  ведь нам надо продвигаться дальше, – неуверенно сказал я.    

– Милый  юноша, вы совершенно правы. Мы будем продвигаться в пределах, дозволенных  здравым смыслом. Заходить слишком далеко я не советую, надо делать такие  концы, чтобы в любую минуту можно было вернуться сюда, в наш форт. И,  что самое важное, ни одного выстрела, разве лишь в том случае, если от  него будет зависеть ваша жизнь.    

– Однако  вы вчера выстрелили, – сказал Саммерли.    

– Ну,  знаете ли, выбирать мне не приходилось. Да и вряд ли звук отнесло далеко  вглубь: вчера был сильный ветер со стороны плато. Кстати, как мы его назовём?  Ведь это наше дело – решать.    

Было  внесено несколько предложений, более иди менее удачных, но последнее слово  осталось за Челленджером.    

– Тут  долго думать нечего, – сказал он. – Плато будет названо в честь  пионера, который его открыл: это Страна Мепл-Уайта.    

Так мы  и назвали плато, под этим именем оно занесено на карту, составление  которой поручено мне, под этим именем, надеюсь, войдёт и в будущие атласы.    

Перед  нами лежала неотложная задача – проникнуть мирным путём в Страну  Мепл-Уайта. Мы успели убедиться собственными глазами, что в ней обитают  какие-то странные существа, а зарисовки Мепл-Уайта сулили нам появление  других, ещё более страшных чудовищ. Наконец, у нас были все основания  думать, что на плато есть и люди, о свирепости которых говорил  скелет, пропоротый бамбуком.    

Не питая  никаких надежд на спасение, мы знали, что опасности подстерегают нас на каждом  шагу, и решили принять все меры предосторожности, которые подсказывал  лорду Джону его опыт. Но разве мы могли долго задерживаться на пороге этого  таинственного мира, если нас томило желание как можно скорее проникнуть  в самое его сердце!    

Итак, мы  завалили кустами вход в лагерь и, оставив все наши запасы под защитой  колючей изгороди, медленно и с величайшей осторожностью двинулись  в Неведомое вдоль русла небольшого ручейка, который брал начало  в источнике на поляне и должен был служить нам путеводной нитью по  возвращении.    

Не успев  как следует отойти от лагеря, мы уже сразу наткнулись на первые признаки ожидающих  нас чудес. В густом лесу было много деревьев, совершенно незнакомых мне,  но наш ботаник Саммерли опознал тут цикадеи и несколько видов хвойных,  давно исчезнувших с лица земли. Пройдя лесом несколько сот ярдов, мы вышли  к месту, где ручей разливался довольно широкой заводью. По краям её рос  густой высокий тростник, который профессор Саммерли отнёс к разряду  хвощей; тут же на ветру раскачивали верхушками и древовидные папоротники.  Лорд Джон, шедший впереди, вдруг остановился и поднял руку.    

– Смотрите! –  сказал он. – Вот так след! Тут, наверно, ходил прародитель всех птиц!    

На  вязкой тине были чётко видны огромные трехпалые следы. Они вели через болото  к лесу. Мы остановились у этих чудовищных отпечатков. Если тут прошла  действительно птица – а какое животное могло оставить такие  следы? – то лапа у неё настолько больше, чем у страуса, что  размеры этого гиганта даже трудно себе представить. Лорд Джон внимательно  огляделся по сторонам и вложил два патрона в свою крупнокалиберную  винтовку.    

– Ручаюсь  честью охотника, – сказал он, – что следы совсем свежие. Это существо  прошло здесь каких-нибудь десять минут назад. Видите: вода ещё не успела  заполнить вон ту ямку, где лапа глубже погрузилась в тину. Господи боже!  А вот и след детёныша.    

И  действительно, параллельно большим следам шли такие же, но маленькие.    

– А что  вы скажете об этом? – торжествующе воскликнул профессор Саммерли,  показывая след, похожий на отпечаток пятипалой человеческой руки.    

– Вельд![34] –  крикнул Челленджер, не помня себя от восторга. – Я видел такие  отпечатки в вельдских слоях. Это существо передвигается на задних,  трехпалых, конечностях, выпрямившись во весь рост, а передними,  пятипалыми, помогает себе при ходьбе. Нет, дорогой мой Рокстон, это отнюдь не  птица!    

– Зверь?    

– Нет,  пресмыкающееся – динозавр[35].  Это он, и никто другой! Девяносто лет назад такие следы сбили с толку  одного весьма почтённого учёного из Суссекса. Но кто мог мечтать… кто мог мечтать…  что нам придётся увидеть…    

Последние  слова Челленджер договорил шёпотом, а мы так и замерли от изумления.  Следы увели нас от болота к густым зарослям кустарника. За ним, среди  деревьев, была большая прогалина, и по этой прогалине разгуливало пять  странных существ – таких мне ещё никогда не приходилось видеть. Мы  притаились за кустами и долго-долго разглядывали их.    

Как  я уже сказал, они гуляли впятером – двое взрослых и три  детёныша. Размеры их поразили нас. Даже маленькие были ростом со слона, а о  взрослых уж и говорить не приходится. Их чешуйчатая, как у ящериц,  кожа поблёскивала на солнце аспидно-чёрными переливами. Все пятеро стояли на  задних лапах, опираясь на широкие толстые хвосты, а передними, пятипалыми,  притягивали к себе зелёные ветки и обгладывали с них листья.  Чтобы у вас было полное представление об этих чудовищах, скажу, что они  напоминали гигантских, футов в двадцать высотой, кенгуру, покрытых тёмной  крокодиловой кожей.    

Я не  знаю, сколько времени мы простояли там как зачарованные, глядя на это  необычайное зрелище. Сильный ветер дул в нашу сторону, кусты служили  хорошим укрытием, следовательно, можно было не опасаться, что чудовища  обнаружат нас. Время от времени детёныши принимались неуклюже резвиться,  подпрыгивая и с глухим стуком шлёпаясь на землю. Их родители, по-видимому,  обладали неслыханной силой, ибо один из них, не дотянувшись до листьев на  верхушке довольно высокого дерева, обхватил его передними лапами  и переломил ствол пополам, как тоненькую ветку. Поступок этот свидетельствовал  одновременно о двух вещах: о сильно развитой мускулатуре  и недоразвитом мозге, так как дерево рухнуло чудовищу прямо на голову,  и оно разразилось громкими воплями. Огромные размеры явно не соответствовали  степени выносливости, дарованной ему от природы. Происшествие с деревом,  очевидно, заставило его насторожиться, потому что оно медленно побрело  в лес в сопровождении своей пары и трех гигантских детёнышей.  Некоторое время мы видели, как их аспидно-чёрные спины поблёскивали в чаще,  а головы ныряли вверх и вниз над кустарником. Потом они исчезли среди  деревьев.    

Я  посмотрел на своих товарищей. Лорд Джон стоял, держа палец на спусковом крючке,  а глаза его так и горели охотничьим азартом. Чего бы он только не дал  за то, чтобы повесить одну такую голову над камином у себя в комнате  рядом с двумя скрещёнными вёслами! И всё-таки благоразумие взяло  в нём верх, ибо он знал, что мы только в том случае сможем проникнуть  в тайны этой неведомой страны, если её обитатели не будут  и подозревать о нашем существовании.    

Оба  профессора точно онемели от радости. Забыв обо всём на свете, они  бессознательно схватились за руки и так и замерли на месте, точно  двое маленьких ребятишек, безмолвно глазеющих на какое-нибудь чудо из чудес. На  губах Челленджера играла ангельская улыбка, отчего щёки его вздулись яблочками;  жёлчная гримаса исчезла с лица Саммерли, уступив место выражению благоговейного  восторга.    

     

    

     

– Nunc  dimittis![36] –  воскликнул он наконец. – Что же скажут об этом в Англии?    

– Дорогой  мой Саммерли, по секрету могу вам сообщить, что именно будет сказано  в Англии, – ответил Челленджер. – Там скажут, что вы отъявленный  лжец и шарлатан, не имеющий никакого отношения к науке. То же самое,  что вы и вам подобные говорили обо мне.    

– А если  мы предъявим фотографические снимки?    

– Подделка,  Саммерли! Грубая подделка!    

– А если  мы предъявим вещественные доказательства?    

– А!  Вот тогда они от нас не отвертятся! Мелоун и его банда с Флит-стрит  ещё будут петь нам хвалу. Запомните! Двадцать восьмого августа мы видели  в Стране Мепл-Уайта пять живых игуанодонов[37]. Сделайте  соответствующую запись в своей книжечке, мой юный друг, и сообщите об  этом в ваш жалкий газетный листок.    

– И приготовьтесь  к тому, что редактор вас вышвырнет, – добавил лорд Джон. – На  тех широтах, где стоит Лондон, всё выглядит несколько по-иному, дорогой мой  юноша. Мало ли есть людей, которые никогда не рассказывают о своих  приключениях из боязни, что им не поверят! Кто их осудит за это! Пройдёт  месяц-другой, и нам самим всё будет казаться сном. Как вы их назвали, этих  чудовищ?    

– Игуанодоны, –  сказал Саммерли. – Отпечатки их ног найдены в гастингских[38] песчаниках,  в Кенте, в Суссексе. Они водились во множестве в южной Англии,  пока там не было недостатка в зелени, которой они питаются. А потом  условия изменились, и звери мало-помалу вымерли. Здесь, по-видимому, всё  осталось как было, потому что игуанодоны продолжают существовать до сих пор.    

– Если  мы когда-нибудь выберемся отсюда живыми, я без такой головы домой не  вернусь, – сказал лорд Джон. – Подождите, африканские охотнички, вы  ещё у меня позеленеете от зависти! Однако, друзья, не знаю, как вам,  а мне всё время кажется, что мы того и гляди наткнёмся на  какую-нибудь серьёзную неприятность.    

То же  самое ощущение грозной тайны было и у меня. В лесном сумраке таились  ужасы, и сердце невольно сжималось от страха, когда мы вглядывались  в эту густую зелёную чащу. Правда, исполинские игуанодоны были совершенно  безобидные увальни, и они не могли причинить нам особого вреда, но почём  знать, не сохранились ли в этом мире чудес другие исполины, которые таятся  сейчас в своих логовищах среди скал и кустарника и только  выжидают минуты, чтобы броситься на нас? Я имею весьма смутное  представление о доисторической жизни, но, помнится, мне как-то попала  в руки одна книга, где говорилось о зверях, для которых наши львы  и тигры были такой же лёгкой добычей, как мышь для кошки. Что, если такие  чудовища живут в лесных дебрях Страны Мепл-Уайта?    

В то  утро – наше первое утро в неизведанной стране – мы убедились,  что опасности подстерегают нас здесь на каждом шагу. Приключение это было  просто отвратительное, и мне даже неприятно говорить о нём. Если лорд  Джон прав, и прогалину, где паслись игуанодоны, мы будем вспоминать, как  сон, то болото с птеродактилями останется у нас в памяти  страшным кошмаром. Сейчас расскажу, как всё это было.    

Мы шли  по лесу очень медленно, отчасти потому, что лорд Джон в качестве  разведчика не позволял нам догонять себя, отчасти из-за обоих профессоров,  которые то и дело приходили в восторг от какого-нибудь неизвестного  им вида цветка или насекомого. Мили через три-четыре деревья вдоль правого  берега ручья поредели, и перед нами открылась ещё одна прогалина. За  густой каймой кустарника громоздились каменные глыбы – они встречаются на  плато повсюду. Мы медленно двинулись туда через кусты, доходившие нам до пояса,  и вдруг услышали где-то совсем близко звуки – не то курлыканье, не то  шипение, – сливавшиеся в невнятный гул, от которого дрожал воздух.  Лорд Джон подал нам знак остановиться и, пригибаясь на бегу, бросился  к камням. Он посмотрел поверх них, вздрогнул и, видимо, забыв о нашем  существовании, долго стоял, поглощённый открывшимся перед ним зрелищем.  Наконец, он поманил нас к себе, показывая знаками, что необходимо соблюдать  осторожность. Я понял по его виду, что за каменными глыбами скрывается  какое-то чудо, а может быть, и серьёзная опасность.    

Мы  подползли к лорду Джону и заглянули вниз. Перед нами зияла глубокая  котловина, вероятно, один из тех небольших кратеров, каких много на плато. На  дне этой котловины, ярдах в ста от того места, где мы лежали, за кромкой  камыша, поблёскивали подёрнутые зеленью стоячие лужи. Место было мрачное само  по себе, но, глядя на его обитателей, мне невольно вспомнились сцены из  седьмого круга Дантова «Ада»[39].  Здесь гнездились птеродактили – сотни и сотни птеродактилей!  Котловина так и кишела ими – детёныши ползали у воды, а их  отвратительные мамаши высиживали на отмели яйца в твёрдой желтоватой  плёнке. Вся эта копошащаяся, бьющая крыльями масса ящеров сотрясала воздух  криками и распространяла вокруг себя такое страшное зловоние, что  у нас тошнота подступила к горлу. А повыше, каждый на своём  камне, восседали огромные серые самцы, похожие на иссохшие чучела, восседали  совершенно неподвижно, как мёртвые, и только поводили налившимися кровью  глазами да изредка щёлкали клювами вслед пролетавшим стрекозам. Их гигантские перепончатые  крылья, согнутые в предплечьях, были прижаты к бокам, и от этого  в облике их мне мерещилось что-то человеческое – они напоминали  старух, кутающихся в мерзкие, цвета паутины, шали, из которых выглядывали  только хищные птичьи головы. Считая и больших, и маленьких,  в котловине было не меньше тысячи этих гнусных тварей.    

Оба  наших профессора так обрадовались возможности изучать вблизи жизнь  доисторического мира, что охотно просидели бы здесь весь день. Они показывали  нам дохлую рыбу и птиц, валявшихся среди камней и, очевидно, служивших  пищей птеродактилям, и поздравляли друг друга с тем, что внесут  наконец ясность в вопрос, почему кости этих летающих ящеров в таком  количестве встречаются в ряде мест, например, в кембриджских  песчаниках. Теперь уже не подлежит сомнению, говорили они, что птеродактили, подобно  пингвинам, жили стаями.    

В конце  концов, желая доказать коллеге какой-то свой тезис, Челленджер высунул голову  из-за камней и чуть не навлёк гибель на всех нас. Ближайший к нам  самец вдруг пронзительно зашипел, взмахнул перепончатыми двадцатифутовыми  крыльями и поднялся в воздух. Самки с детёнышами сбились  в кучу поближе к воде, а часовые один за другим взмыли  в небо. Удивительное зрелище представляли собой эти отвратительные твари,  которые сотнями парили над нами, быстро, словно ласточки, разрезая воздух крыльями.  Впрочем, мы вскоре поняли, что любование этим зрелищем к добру не  приведёт. Сначала птеродактили кружили высоко в небе, видимо, проверяя,  насколько велика опасность. Потом, постепенно сжимая круг, стали опускаться всё  ниже и ниже, наконец, сухой шелест их аспидно-чёрных крыльев достиг такой  силы, что мне невольно вспомнился Хендонский аэродром в дни состязаний.    

– Берегитесь! –  крикнул лорд Джон, хватая винтовку за дуло. – Бегите прямо к лесу,  держитесь все вместе!    

Но круг  над нами уже сомкнулся. Птеродактили почти задевали нас крыльями по лицу. Мы били  их прикладами, но удары приходились во что-то мягкое и не причиняли им  никакого вреда. И вдруг из этого аспидно-чёрного блестящего круга  высунулась длинная шея: свирепый клюв целился прямо в нас. За ним ещё  и ещё один. Саммерли вскрикнул и закрыл руками окровавленное лицо.  Я почувствовал сильный толчок в затылок и чуть не потерял  сознание от боли. Челленджер упал, я нагнулся помочь ему и повалился  на него, сражённый ещё одним ударом сзади. В ту же минуту лорд Джон  выстрелил. Я поднял голову и увидел, что один из птеродактилей бьётся  на земле с перебитым крылом, брызжет слюной из разверстого клюва  и яростно вращает выпученными, налитыми кровью глазами – сущий дьявол  с картины какого-нибудь средневекового художника! Его собратья, испуганные  звуком выстрела, взмыли кверху и стали кружить у нас над головой.    

– Теперь  спасайтесь! – крикнул лорд Джон.    

Мы  побежали напролом сквозь кустарник, но у самой опушки гарпии снова  настигли нас. Саммерли был сбит с ног, мы подняли его и бросились под  деревья. В лесу опасность миновала, потому что птеродактилям с их  огромными крыльями негде было развернуться между ветвей.    

Мы  возвращались в лагерь в довольно жалком состоянии, а они ещё  долго провожали нас, паря кругами в голубом небе на такой высоте, что  снизу их можно было принять за самых обыкновенных голубей. И лишь тогда,  когда нас скрыла лесная чаща, птеродактили прекратили погоню.    

– Необычайно  интересное и поучительное происшествие, – сказал Челленджер, обмывая  в ручье распухшее колено. – Теперь, Саммерли, мы с вами прекрасно  знаем, как ведут себя разъярённые птеродактили. Саммерли в это время  вытирал кровь, лившуюся из ссадины на лбу, а я перевязывал довольно  глубокую рану на шее. Лорд Джон отделался легче нас – чудовище только  оцарапало ему плечо и разорвало рубашку.    

– Следует  отметить, – продолжал Челленджер, – что наш юный друг получил колотую  рану, а вырвать такой клок из рубашки лорда Джона можно было только  зубами. Меня же били крыльями по голове. Таким образом, мы познакомились  с разнообразнейшими способами нападения птеродактилей.    

– Ещё  немного, и нам пришёл бы конец, – серьёзным тоном проговорил лорд  Джон. – Более гнусную смерть трудно себе представить – пасть жертвой  этих мерзких тварей! Мне очень не хотелось стрелять, но выбора не было.    

– Мы  бы не сидели сейчас у ручейка, если б не ваш выстрел, – убеждённо  проговорил я.    

– Будем  надеяться, что моя пальба делу не повредит, – сказал лорд Джон. –  В здешних лесах, наверно, часто раздаются звуки не менее громкие: то  отломится ветка, то рухнет целое дерево. Однако на сегодня сильных ощущений  хватит. Пойдёмте-ка лучше к лагерю, поищем в нашей аптечке карболки.  Кто этих гадин знает – может быть, их укусы ядовиты.    

Но  с тех пор, как стоит мир, вряд ли на долю человека выпадало столько  приключений за один день. Нас подстерегала новая неожиданность. Мы вышли по  берегу ручья на поляну и, увидев колючую изгородь, окружавшую наш форт, решили,  что на сей раз испытания наши кончились. Однако отдыхать нам не пришлось. Вход  в Форт Челленджера был завален по-прежнему, изгородь была цела, а всё  же мы сразу поняли, что в наше отсутствие здесь кто-то побывал. Непрошеный  гость не оставил на земле никаких следов, и только нависшая над лагерем  огромная ветка дерева гингко выдавала его с головой. Что же касается его  силы и дерзости, то об этом ясно говорило состояние нашего склада. Все  вещи были раскиданы по поляне, одна жестянка с мясом раздавлена –  очевидно, таким способом он пытался извлечь её содержимое. От ящика  с патронами остались одни щепки, а подле него валялась смятая  в лепёшку гильза. Смутный страх снова сжал нам сердце, и мы стали  испуганно вглядываться в густые тени под деревьями, ожидая, что оттуда  вот-вот появится нечто чудовищное.    

Какое же  облегчение мы испытали, когда услышали в эту минуту голос Самбо и, подойдя  к краю плато, увидели на вершине утёса его ухмыляющуюся физиономию!    

– Всё  хорошо, мистер Челленджер! Всё хорошо! – крикнул он. – Самбо здесь.  Не бойся! Когда позовёшь Самбо, он всегда будет здесь.    

Глядя на  честного негра и на необъятную равнину, простиравшуюся чуть ли не до  притоков Амазонки, мы вспомнили, что это всё же двадцатый век, что мы живём на  Земле, а не на какой-нибудь полной первобытного хаоса планете, куда нас  перенесло волшебной силой. Но как трудно было представить себе, что от  фиолетовой линии горизонта рукой подать до великой реки, по которой ходят  большие пароходы, что люди там толкуют о своих маленьких житейских  делишках, в то время как мы, заброшенные в первобытный мир,  к первобытным существам, можем только смотреть в ту сторону  и тосковать о мире, полном для нас стольких радостей!    

У меня  осталось ещё одно воспоминание, связанное с этим необыкновенным днём,  и на нём я закончу своё письмо. Полученные ранения явно подействовали  на нервы обоих профессоров, и они затеяли горячий спор о том,  к какому роду доисторических ящеров принадлежат наши враги –  к птеродактилям или к диморфодонам. Дело дошло до обмена колкостями.  Чтобы не слышать их перепалки, я отошёл в сторону и, сев на ствол  упавшего дерева, машинально закурил трубку. Через несколько минут передо мной  выросла фигура лорда Джона.    

– Слушайте,  Мелоун, – сказал он, – вы хорошо запомнили то место, где гнездятся  эти твари?    

– Конечно,  запомнил.    

– Нечто  вроде вулканического кратера, правда?    

– Совершенно  верно, – сказал я.    

– А какая  там почва, вы обратили внимание?    

– Одни  скалы, камни.    

– Нет,  возле самой воды, где растёт тростник?    

– Что-то  синеватое, вроде глины.    

– Вот  именно… Вулканический кратер и синяя глина.    

– А почему  это вас интересует? – спросил я.    

– Да  нет, это я так, – ответил лорд Джон и неторопливо зашагал туда,  где всё ещё раздавались голоса наших учёных спорщиков – напряжённый,  резкий тенор Саммерли и зычный бас Челленджера.    

Я,  вероятно, позабыл бы слова лорда Джона, но в ту ночь мне пришлось услышать  их от него ещё раз: «Синяя глина… синяя глина в вулканическом кратере…»  Это было последнее, что донеслось до меня сквозь дремоту, после чего,  измучившись за день, я погрузился в крепкий сон.    

 Глава XI    

     

     Я становлюсь героем дня    

     

Опасения  лорда Джона Рокстона оправдались: укусы напавших на нас чудовищ были ядовитыми.  На следующее утро после нашего первого приключения на плато у меня  и у Саммерли начались сильные боли и озноб, а у Челленджера так  распухло колено, что он едва мог ступить на больную ногу. Поэтому мы провели  весь день в лагере, стараясь по мере сил помогать лорду Джону, который  занимался укреплением колючей изгороди – нашей единственной защиты от  врагов. Помню как сейчас, меня с самого утра преследовало тогда странное  ощущение: мне всё казалось, что за нами внимательно следят, но кто  и откуда, этого я не мог сказать.    

Я не  утерпел и поделился своими опасениями с Челленджером, который не  замедлил приписать их умственному расстройству, будто бы вызванному моим  лихорадочным состоянием. Как бы там ни было, но я то и дело продолжал  озираться по сторонам, готовясь увидеть что-то и ничего не видя, кроме  тёмной груды веток, из которых была сложена наша колючая изгородь, да сумрачных  сводов зелени, венчавших стволы огромных деревьев. И всё же уверенность,  что какой-то недоброжелательный наблюдатель прячется в двух шагах от нас,  не только не покидала меня, но становилась всё сильнее и сильнее.  Я вспомнил суеверный страх индейцев перед грозным Курупури, таящимся  в лесной глуши, и уже был готов поверить, что этот злобный дух лишает  покоя тех смельчаков, которые вторгаются в тайная тайных его священной  обители.    

В эту  ночь – нашу третью ночь в Стране Мепл-Уайта – одно событие  произвело на нас очень тяжёлое впечатление и заставило лишний раз  поблагодарить лорда Джона, не пожалевшего трудов, чтобы укрепить Форт Челленджера.  Мы спали возле потухающего костра, как вдруг нас разбудил, вернее, буквально  поднял на ноги, неистовый рёв и визг. Я не знаю, с чем можно  сравнить эти крики, раздававшиеся где-то совсем рядом с нашим  лагерем, – мне не приходилось слышать ничего более страшного. Они  раздирали воздух, словно паровозный свисток, не обладая ни чистотой, ни чёткостью  этого звука. Мы зажали уши, стараясь не слышать густых вибрирующих раскатов,  полных беспредельного ужаса и муки. Нервы не выдерживали такого  напряжения. Я весь покрылся холодным потом, сердце замерло у меня  в груди. Казалось, все горести жизни, все её неисчислимые страдания –  всё, в чём она может обвинить небеса, слилось воедино в этом  страшном, мучительном крике. И, как бы аккомпанируя звенящим воплям, как бы оттеняя  их, там же рокотал чей-то прерывистый, низкий смех, чьё-то ликующее гортанное  рычание. Этот кошмарный дуэт длился минуты три-четыре; он переполошил всех  птиц, спавших на деревьях, и так же внезапно стих. Мы долго молчали,  потрясённые слышанным. Потом лорд Джон подбросил хвороста в костёр.  Красноватые отблески огня осветили напряжённые лица моих товарищей  и заиграли в листве у нас над головой.    

– Что  это было? – шёпотом спросил я.    

– Утром  узнаем, – сказал лорд Джон. – Это где-то совсем близко, не дальше той  прогалины.    

– Мы  удостоились чести подслушать издали доисторическую трагедию, разыгравшуюся  в тростниках у лагуны юрского периода, когда крупный ящер приканчивал  в тине своего более слабого собрата! – провозгласил Челленджер  с необычной даже для него торжественностью. – Да, человек много  выиграл, появившись на Земле несколько позднее. На заре мироздания ему пришлось  бы встретиться с такими чудовищами, которые не устрашились бы ни его  мужества, ни его изобретательности. Разве помогли бы ему стрелы, праща  и копьё при столкновении с теми силами, которые разгулялись сегодня  ночью? Даже современная винтовка не даст вам перевеса при встрече с таким  сильным чудовищем.    

– Тем  не менее я ставлю на моего милого дружка, – сказал лорд Джон,  поглаживая дуло своего «Экспресса». – Но не спорю, у этого страшилища  были бы немалые шансы на победу.    

Саммерли  поднял руку.    

– Тсс! –  прошептал он. – Мне что-то послышалось.    

Мёртвую  тишину нарушил глухой, мерный топот. Какое-то животное пробиралось в чаще,  осторожно ступая тяжёлыми лапами. Оно медленно обошло наш Форт  и остановилось у входа. Мы услышали его свистящее дыхание. Только  лёгкая изгородь отделяла нас от этого ночного чудища. Мы схватились за винтовки,  а лорд Джон, вытащив куст из колючей изгороди, проделал в ней нечто  вроде амбразуры.    

– Бог  мой! – шепнул он. – Я, кажется, вижу его!    

Я  заглянул в амбразуру поверх плеча лорда Джона. Да! Верно! В густой  тени под деревом виднелась тень, ещё более густая. Дикая мощь и свирепость  чувствовались в этом припавшем к земле первобытном звере. Ростом он  был не выше лошади, но его грузные контуры говорили о необычайной силе.  Только у сверхмощного организма могло быть такое дыхание –  наполненное, ровное, как у парового котла. Чудовище шевельнулось, и я  увидел его страшные, блеснувшие зелёным огнём глаза. И тут же послышался шорох –  оно медленно двинулось вперёд.    

– Сейчас  прыгнет! – сказал я и взвёл курок.    

– Не  стреляйте! – шепнул лорд Джон. – Разве можно стрелять в такую  тихую ночь? Звук отнесёт на несколько миль. Приберегите это напоследок.    

– Если  оно перемахнёт через изгородь, мы пропали, – сказал Саммерли  с нервным смешком.    

– Перемахнуть  мы ему не дадим! – крикнул лорд Джон. – Но стреляйте только  в самом крайнем случае. Может быть, я и так с ним справлюсь.  Надо попробовать.    

Трудно  представить себе более смелый поступок, чем тот, который совершил лорд Джон. Он  нагнулся над костром, выхватил из огня горящую ветку и в одно мгновение  проскользнул сквозь узкое отверстие, проделанное в изгороди. Чудовище  с грозным рычанием двинулось вперёд. Не колеблясь ни минуты, лорд Джон  быстро и легко подбежал к нему и ткнул горящей веткой  в самую его морду. Передо мной всего лишь на секунду мелькнула  отвратительная маска гигантской жабы – бородавчатая, словно изъеденная  проказой кожа и огромная пасть, вся в свежей крови. И тут же  следом в кустах послышался треск, и наш страшный гость исчез  в лесной чаще.    

– Я так  и думал, что он испугается огня, – со смехом сказал лорд Джон,  вернувшись за ограду и швырнув ветку в костёр.    

– Вы  рисковали жизнью! – хором воскликнули мы.    

– А что  мне оставалось делать? Если б это чудовище очутилось среди нас, мы бы уложили  друг друга в перестрелке. Стрелять через ограду тоже не имело смысла:  тогда оно наверняка перемахнуло бы сюда, а такая пальба выдала бы нас  с головой, и больше ничего. В общем, по-моему, мы легко отделались.  Но что это за зверь?    

Наши  учёные мужи нерешительно переглянулись.    

– Я не  берусь сколько-нибудь точно определить это существо, – сказал Саммерли,  раскуривая трубку у костра.    

– Такая  осторожность свойственна людям с истинно научным складом мышления. –  Челленджер снизошёл даже до комплиментов. – Я тоже ограничусь лишь  общим утверждением, что сегодня ночью мы столкнулись с одним из видов  плотоядного динозавра. О возможности их существования на плато вы уже от  меня слышали.    

– Ведь  о многих доисторических видах до нас не дошло никаких сведений, –  сказал Саммерли. – С нашей стороны было бы опрометчиво думать, что мы  сможем назвать каждое живое существо, которое нам встретится здесь.    

– Вы  совершенно правы. Наши возможности ограничиваются самой приблизительной классификацией.  Подождём до завтра, там будет виднее, а пока что давайте-ка лучше вернёмся  к прерванному сну.    

– Но  при условии, что один из нас останется дежурить, – решительно сказал лорд  Джон. – В такой стране шутки плохи, друзья. Впредь предлагаю  установить ночные дежурства, по два часа в смену.    

– Тогда  первым часовым буду я, мне как раз хочется докурить трубку, – сказал  профессор Саммерли.    

И  с тех пор мы никогда не ложились спать без охраны.    

Утром  причина неистовых криков, разбудивших нас, разъяснилась. Прогалина, где мы  видели игуанодонов, стала ареной настоящего побоища. Глядя на эти лужи крови  и огромные куски мяса, разбросанные по зелёной траве, можно было  предположить, что здесь полегло немало зверей, но при ближайшем рассмотрении  все эти останки оказались частью туши одного игуанодона, буквально  растерзанного на клочки другим зверем, если не более крупным, то более  свирепым, безусловно.    

Оба  профессора погрузились в научный спор, тщательно осматривая каждый кусок,  носивший на себе отметины безжалостных клыков и огромных когтей.    

– Делать  сейчас какие-либо выводы преждевременно, – сказал профессор Челленджер,  глядя на лежавший у него на коленях кусок беловатого мяса. – Судя по  некоторым данным, нападающим был тигр с саблевидными клыками[40]. Скелеты  таких тигров находят среди конгломератов в пещерах, но зверь, которого мы  видели собственными глазами, гораздо крупнее и похож скорее на пресмыкающееся.  Я лично склонён думать, что это был аллозавр.    

– Или  мегалозавр, – сказал Саммерли.    

– Может  быть. Словом, любой из крупных хищных динозавров[41]. Среди них попадаются  самые страшные чудовища, которые когда-либо оскверняли наш земной шар или  служили украшением музеев. – Челленджер захохотал над собственной  остротой. Обладая весьма примитивным чувством юмора, он радовался каждой своей  шутке, даже самой грубой.    

– Чем  меньше мы будем шуметь, тем лучше! – резко осадил его лорд Джон. –  Почём знать, кто здесь бродит поблизости? Если этот молодчик вздумает вернуться  сюда завтракать и наткнётся на нас, тогда будет не до смеха. Кстати, что  это за пятно?    

На  чешуйчатой тускло-чёрной коже игуанодона чуть повыше плеча ясно выступала  тёмная нашлёпка, похожая по цвету на асфальтовую. Никто из нас не мог  определить это пятно, хотя Саммерли вспомнил, что два дня назад он видел точно  такое же на одном из молодых игуанодонов. Челленджер сидел надутый  и хранил многозначительное молчание, выражая всем своим видом: вот знаю,  да не скажу! Лорду Джону не оставалось ничего другого, как обратиться  с тем же вопросом непосредственно к нему.    

– Если  ваша милость разрешит мне открыть рот, я буду счастлив высказать своё  мнение, – ироническим тоном начал Челленджер. – Мне впервые  в жизни приходится выслушивать такие нотации. Я не подозревал, что  без вашего разрешения нельзя даже посмеяться невиннейшей шутке.    

И только  после того, как лорд Джон принёс свои извинения нашему обидчивому другу, тот соблаговолил  сменить гнев на милость. Когда же возмущение его окончательно улеглось, он влез  на ствол упавшего дерева и обратился к нам с длинной и, как  всегда, чрезвычайно торжественной речью, точно перед ним была не наша маленькая  группа из трех человек, а тысячная аудитория, ожидающая от профессора драгоценных  сведений.    

– Что  касается вышеупомянутого пятна, – начал Челленджер, – то  я склонён присоединиться к мнению моего друга и коллеги  профессора Саммерли, который утверждает, что это асфальт. Страна Мепл-Уайта  явно вулканического происхождения, асфальт же, как известно, принадлежит  к глубинным образованиям и, несомненно, имеется здесь в жидком  состоянии, следовательно, он мог оказаться на коже игуанодонов. Впрочем, сейчас  перед нами стоит другой вопрос, гораздо более важный: каким образом здесь могут  существовать плотоядные хищники, один из которых посетил эту прогалину  и оставил на ней такие страшные следы? Мы знаем, что по своим размерам  плато не больше среднего графства у нас в Англии. На этом замкнутом  со всех сторон пространстве в течение многих веков живут некоторые виды,  давно исчезнувшие с лица земли. Казалось бы – для меня это не  подлежит сомнению, – что плотоядные животные, беспрепятственно  размножаясь, должны были бы давно уничтожить предоставленные им природой запасы  пищи и в силу этого либо умереть с голоду, либо перейти с мяса  на какой-нибудь другой корм. Как видим, ни того, ни другого не случилось.  Следовательно, остаётся предположить, что ограничение числа этих свирепых  хищников, без чего немыслимо равновесие в природе, достигается здесь  какими-то иными способами. Каковы эти способы и как они применяются –  вот одна из многих интереснейших проблем, которые ждут своего разрешения.  Я позволю себе выразить надежду, что нам ещё представится случай наблюдать  плотоядных динозавров с более короткой дистанции.    

– А я  позволю себе выразить надежду, что такого случая нам не представится, –  сказал я.    

В ответ  на это профессор поднял брови, словно школьный учитель, услыхавший неуместное  замечание озорного ученика.    

– Может  быть, профессору Саммерли угодно высказать свои соображения по этому  вопросу? – предложил он.    

И оба  они воспарили к горным высям науки, в разреженной атмосфере которых  только и можно было обсуждать такие проблемы, как связь между борьбой за  существование и понижением рождаемости при неуклонном уменьшении кормов.    

В то  утро мы отправились к востоку от ручья, чтобы не выходить опять  к болоту с птеродактилями, и нанесли небольшую часть плато на  карту. В этой стороне подлесок в чаще был такой густой, что нам  приходилось буквально продираться сквозь него.    

До сих  пор я рассказывал только об ужасах Страны Мепл-Уайта, но это несправедливо  по отношению к ней, ибо всё то утро мы бродили среди чудесных цветов,  главным образом двух оттенков – белого и жёлтого. По словам  Челленджера и Саммерли, первобытная гамма этими двумя красками  и ограничивается. Во многих местах земля была сплошь покрыта цветами,  и наши ноги по щиколотку уходили в этот великолепный мягкий ковёр,  распространявший вокруг такое сильное и сладостное благоухание, что от  него кружилась голова. Повсюду жужжали пчёлы, совсем такие же, как у нас  в Англии. Ветви деревьев низко сгибались под тяжестью плодов, отчасти  известных нам, отчасти совсем незнакомых. Мы выбирали надклеванные птицами и,  не боясь отравиться, вносили приятное разнообразие в своё меню.  В этой части джунглей всюду бежали тропы, проложенные дикими зверями,  а болотистые низины были испещрены множеством следов; среди них попадались  и следы игуанодонов. На одной из лесных прогалин паслось небольшое стадо  этих исполинов, и лорд Джон рассмотрел в бинокль, что у них тоже  есть асфальтовые пятна на теле, хотя не в тех местах, что  у растерзанного игуанодона. Как объяснить это странное явление, никто из  нас не знал.    

По пути  нам то и дело попадались мелкие животные – дикобразы, чешуйчатый  муравьед, пегий кабан с длинными, закрученными кверху клыками. Как-то раз  в просвете между деревьями мы увидели вдали зелёный склон холма, по  которому быстро взбегал какой-то крупный зверь серовато-коричневой масти. Он  промелькнул так стремительно, что мы не успели разглядеть его. Но если это был  олень, как утверждал лорд Джон, то размерами он не уступал тем гигантским  лосям, скелеты которых до сих пор ещё находят в болотах моей родной  Ирландии.    

После  загадочного посещения мы стали с опаской возвращаться к себе  в лагерь. Однако больше ничего такого не случилось. В тот вечер  у нас завязался горячий спор о планах на будущее. Изложу его подробно,  ибо он повлиял на наш дальнейший образ действий и помог нам  в несколько дней ознакомиться со Страной Мепл-Уайта гораздо лучше, чем это  можно было сделать за долгие недели.    

Прения  открыл Саммерли. Он ещё с утра был чем-то недоволен, и когда лорд  Джон заговорил о планах на завтрашний день, профессор не выдержал  и вскипел.    

– И сегодня,  и завтра, и послезавтра нам надо искать выход из этой  мышеловки, – сказал он. – Вы все ломаете себе голову, как бы  пробраться внутрь страны, а по-моему, думать надо только о том, как  бы выбраться отсюда.    

– Я просто  поражаюсь, сэр, что человек науки может пасть столь низко! – загудел  Челленджер, поглаживая свою пышную бороду. – Вы попали в страну,  полную таких соблазнов для любознательного натуралиста, равных которым нет  и не было с тех пор, как стоит мир! И вы предлагаете покинуть  этот заповедник, предлагаете нам ограничиться лишь самым поверхностным  знакомством с ним и с его обитателями! Я удивляюсь вам,  профессор Саммерли!    

– Не  забывайте, пожалуйста, – сердито заговорил тот, – что в Лондоне  меня ждёт большая группа студентов, которые оставлены на попечение моего весьма  бестолкового ассистента. У меня несколько иное положение, чем у вас,  профессор Челленджер, ибо, насколько мне известно, вам никто и никогда не  поручал такой ответственной работы, как обучение молодёжи.    

– Совершенно  верно, – согласился Челленджер. – Зачем загружать пустяками ум,  способный на творческие искания высшего порядка? По-моему, это кощунство! Вот  почему я всегда самым решительным образом отказываюсь от подобных  предложений.    

– От  каких же это? – с язвительной усмешкой осведомился Саммерли.    

Но тут  лорд Джон поспешил перевести разговор на другую тему.    

– Должен  вам сказать, – начал он, – что я считаю просто позором  возвращаться в Лондон, не ознакомившись как следует с этой страной.    

– А у  меня не хватит духа перешагнуть порог редакции и показаться на глаза  нашему старику Мак-Ардлу, – вставил я. (Вы не будете сердиться,  сэр?) – Он мне не простит, если я пренебрегу таким материалом. Но,  по-моему, эти споры излишни: ведь мы при всём желании не можем спуститься вниз.    

– Примитивный  здравый смысл в какой-то степени возмещает нашему юному другу недостаток умственного  развития, – сказал Челленджер. – Нам, разумеется, нет никакого дела  до его презренных профессиональных интересов, но что правда, то правда: мы не  можем спуститься вниз, следовательно, нечего зря тратить силы на бессмысленные  споры,    

– А по-моему,  всё, что вы задумали, будет тоже бессмысленной тратой сил, – пробурчал Саммерли,  не вынимая трубки изо рта. – Разрешите вам напомнить, что мы приехали сюда  с совершенно определённой целью, поставленной перед нами научным собранием  Лондонского зоологического института. Цель эта – проверить утверждения  профессора Челленджера. Должен сказать, что мы уже вполне можем подтвердить их  правильность. Следовательно, миссия наша выполнена. Что же касается детального  изучения плато и его обитателей, то эта огромная задача будет под силу  только большой, специально снаряжённой экспедиции. Если мы возьмёмся за это  сами, тогда кто же доставит в Англию добытые нами сведения, которые  послужат ценным вкладом в науку? Профессор Челленджер изобрёл способ  подняться на это неприступное с виду плато. Давайте же попросим его ещё  раз пустить в ход присущую ему изобретательность и вернуть нас  в тот мир, откуда мы пришли.    

Доводы  Саммерли показались мне в высшей степени разумными. Челленджер, и тот  призадумался, сообразив, что ему не удастся посрамить своих врагов, если  подтверждение его правоты не дойдёт до тех, кто сомневался в ней.    

– Проблема  спуска с плато на первый взгляд кажется неразрешимой, – сказал  он, – но я не сомневаюсь, что человеческий интеллект найдёт выход  и из этого положения. Уважаемый коллега, по-видимому, прав: нам не следует  затягивать своё пребывание в Стране Мепл-Уайта, пора подумать о том,  как вернуться домой. Однако я наотрез отказываюсь покинуть плато до тех  пор, пока мы не обследуем его и не составим хоть какой-нибудь карты.    

Профессор  Саммерли нетерпеливо фыркнул.    

– У нас  ушло уже целых два дня на разведку, – сказал он, – и это почти  ничего не дало. Мы по-прежнему не имеем никакого представления  о топографии плато. Выяснилось только одно: Страна Мепл-Уайта покрыта  густыми лесами. Но ведь на более подробное обследование потребуются месяцы!  Другое дело, если б здесь была какая-нибудь возвышенность. Однако плато имеет  уклон к центру, значит, сколько бы мы ни забирались вглубь, его общий вид  всё равно перед нами не откроется.    

И тут на  меня нашло вдохновение. Я случайно остановился взглядом на огромном  узловатом дереве гингко, простиравшем над нами свои могучие ветви. Судя по его  мощному стволу, оно должно быть выше других деревьев. Если плато действительно  поднимается по краям, то почему бы этому гиганту не послужить нам наблюдательной  вышкой для обозрения всей Страны Мепл-Уайта? Я ещё в мальчишеские  годы славился своим искусством лазать по деревьям. Мои спутники лучше меня карабкаются  по скалам, но тут им за мной не угнаться. Только бы поставить ногу на нижнюю  ветку, а всё остальное пустяки – доберусь и до вершины!    

Моя идея  была принята восторженно.    

– Наш  юный друг способен проделывать акробатические трюки, немыслимые для людей  с более массивной и в то же время более представительной  фигурой, – сказал Челленджер, и его щёки надулись двумя румяными  яблочками. – Я приветствую такое решение.    

– Юноша,  да вы просто гениальны! – воскликнул лорд Джон, хлопнув меня по  спине. – Не понимаю, как это нам раньше не пришло в голову! До захода  солнца остался какой-нибудь час, но вы ещё успеете набросать план местности,  хотя бы самый приблизительный. Лезьте туда прямо с блокнотом. Сейчас мы  подставим под дерево три ящика, один на другой, и уж я как-нибудь  подсажу вас.    

Лорд  Джон взобрался на ящики и стал осторожно помогать мне, но тут в дело вмешался  Челленджер. Он подбежал к нам и буквально подбросил меня кверху одним  движением своей мощной длани. Я ухватился за толстый сук и, перебирая  ногами по стволу, сначала подтянулся до половины туловища, а потом стал на  сук коленями. Три нижние ветки послужили мне настоящими ступеньками, другие,  потоньше, тоже облегчили подъём, и я так быстро взобрался по ним кверху,  что вскоре земля совсем скрылась у меня из глаз.    

Время от  времени случались задержки, один раз пришлось даже подниматься по лиане футов  в десять длиной, но, в общем, всё шло хорошо, и мне уже  казалось, что густой бас Челленджера скоро совсем перестанет доноситься сюда.  Но дерево было гигантской высоты; я вглядывался в зелёную листву  у себя над головой и не замечал, чтобы она начинала хоть сколько-нибудь  редеть.    

Вскоре  на моём пути встретилась ветка, на которой сидел плотный зелёный клубок –  вероятно, какое-нибудь паразитическое растение. Я вытянул шею, стараясь  заглянуть за него, и, потрясённый тем, что неожиданно предстало моим глазам,  чуть не свалился с дерева.    

На меня  смотрело чьё-то лицо – какие-нибудь два фута отделяли нас друг от друга.  Существо, которому оно принадлежало, пряталось за зелёным клубком  и высунуло из-за него голову одновременно со мной. Лицо было человеческое,  во всяком случае, более человеческое, чем у любой обезьяны. Длинное,  белёсое, всё в прыщах, приплюснутый нос, массивная нижняя челюсть, на  подбородке и скулах жёсткая щетина, совсем как бакенбарды. Чудовище  ощерило пасть и зарычало, будто изрыгая проклятия по моему адресу,  и я увидел острые, загнутые книзу собачьи клыки. Свирепые глаза под  нависшими бровями метнули на меня взгляд, полный ненависти и угрозы,  и мгновенно помертвели от беспредельного страха. Чудовище камнем ринулось  вниз. Раздался громкий треск ломающихся ветвей, рыжее, волосатое, как  у свиньи, тело на секунду мелькнуло у меня перед глазами  и исчезло в вихре взметённой листвы.    

– В чём  дело? – послышался снизу голос лорда Рокстона. – Что-нибудь  случилось?    

– Вы  видели? – крикнул я, весь дрожа от волнения и крепко держась обеими  руками за сук.    

– Слышали  какой-то шум, подумали, что вы оступились. А в чём всё-таки дело?    

Внезапное  появление этой странной человекообезьяны так взволновало меня, что я уже  хотел спуститься с дерева и рассказать о случившемся моим спутникам.  Но до вершины оставалось совсем немного, и мне было стыдно возвращаться  вниз, не выполнив взятой на себя задачи.    

Поэтому  я сделал долгую остановку, отдышался и полез дальше. Раз как-то нога  моя ступила на подгнивший сук, и я удержался только на руках, но,  в общем, подъём был нетрудный. Мало-помалу листва стала редеть,  в лицо мне пахнуло ветром, а это значило, что гингко уже поднялось  над соседними деревьями.    

Но  я лез всё выше и выше, твёрдо решив не смотреть по сторонам до тех  пор, пока не доберусь до самой вершины. Наконец ветки стали гнуться под моей  тяжестью. Тогда я выбрал надёжный развилок, уселся в нём поудобнее  и глянул вниз на изумительную панораму этой таинственной страны,  в которую нас занесла судьба.    

Солнце  уже спустилось к самой линии горизонта, но вечер был такой ясный  и тихий, что плато, раскинувшееся подо мной, виднелось от края до края.  Оно представляло собой овал длиной миль в тридцать, шириной  в двадцать и имело форму неглубокой воронки, так как поверхность его  шла под уклон к центру, где было довольно большое озеро, миль десяти  в окружности. По берегам этого прекрасного озера рос густой тростник,  сквозь зеленоватую воду кое-где проступали жёлтые песчаные отмели, отливавшие  золотом в мягких лучах солнца. На отмелях виднелось множество каких-то  чёрных предметов. Для аллигаторов они были слишком велики, для челнов –  слишком длинны. Я разглядел в бинокль, что это живые существа, но  какие, так и не догадался.    

С той  стороны плато, где был наш лагерь, лесистые склоны, изрезанные кое-где прогалинами,  тянулись миль на шесть по направлению к центральному озеру. Почти  у самых своих ног я различил прогалину игуанодонов, а дальше,  среди редеющих деревьев, виднелся проход к болоту птеродактилей. Зато по  другую сторону озера облик плато резко менялся. Там поднимались точно такие же  красноватые базальтовые скалы, какие мы видели снизу, с равнины. Эта гряда  была футов двести вышиной, и у подножия её рос лес. В нижней части  красноватых скал, немного выше земли, я разглядел в бинокль ряд  тёмных отверстий, служивших, по-видимому, входами в пещеры. У входа  в одну из них что-то белело, но что именно, мне так и не удалось  разобрать. Я бросил свою работу только после захода солнца, когда уже  ничего не было видно, и спустился к товарищам, с нетерпением  ожидавшим меня под деревом. Вот когда я стал героем дня! Этот замысел  принадлежал мне, и я сам привёл его в исполнение. Вот она, карта,  которая сбережёт нам месяц времени и избавит от необходимости блуждать  вслепую по Неведомой стране. Последовал обмен торжественными рукопожатиями. Но  прежде чем показать карту товарищам, надо было рассказать им и о моей  встрече с человекообезьяной.    

– Она  была там всё время, – сказал я.    

– Откуда  вы это знаете? – спросил лорд Джон.    

– Меня  не оставляло ощущение, что за нами следят чьи-то злобные глаза. Помните,  профессор Челленджер? Я говорил вам об этом.    

– Действительно,  нечто подобное я слышал. Наш юный друг обладает той впечатлительностью,  которая характерна для представителей кельтской расы.    

– Теория  телепатии…[42]–  начал было Саммерли, набивая трубку.    

– Это  чересчур сложная проблема, не будем её обсуждать сейчас, – решительно  прервал его Челленджер. – Скажите лучше вот что, – обратился он ко  мне с величественным видом, словно епископ, экзаменующий ученика  воскресной школы, – вы не заметили, может это существо прижать большой  палец к ладони?    

– Вот  уж чего не заметил, того не заметил.    

– Хвост  у него есть?