1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
– В какой-нибудь Эрмитаж? – подсказываю я. – Могли бы, только мне с утра уже надо быть в Москве. Вечером шоу, а днем запись ролика, пропагандирующего наркотики.
   
– Не ерничай! По-моему, очень хороший и нужный проект! – Даша укоризненно хмурится. – Как, кстати, первый день?
   
– Могла бы приехать, ты же у нас координатор!
   
– Я посмотрю сегодня в монтажной. Это правда, что вы снимаете в 645-й школе?
   
– Истина, а что?
   
– Хм... Удивительно! – Даша пригладила волосы. – У меня там, оказывается, работает знакомая... старая.
   
– Ее не Наташа случайно зовут? Историчка?
   
– Ой, как у нас загорелись глазки! – У Даши вдруг четко обозначились скулы. – Успел познакомиться? Ты не по ее части, Миркин, расслабься! Ее интересуют художники, неизвестные фотографы и сумасшедшие музыканты. Дорохова у нас девушка интеллектуальная.
   
– «Это же наш профиль!»
   
– Не твое поле, дорогой!
   
– I’m all over, baby, – напоминаю я, разозленный тем, что эта ростовская Опра Уинфри позволяет себе судить об уровне моего интеллекта.
   
– Вряд ли тебе это понравится, – раздраженно резюмирует она.
   
– Смотря как себя... Кстати, а что у нас с билетами? – Я стремительно перевожу разговор, но, кажется, Семисветова в самом деле обиделась.
   
– Спроси у своей ассистентки! – Даша достает сигарету.
   
– Ты не оставляешь мне шанса понравиться, дорогуша. Может, мне приятнее узнать от тебя. Кофе? – Я даю ей прикурить.
   
– Ты отвратительный похотливый нарцисс! – замечает она, глубоко затягиваясь.
   
– В качестве закадрового текста прошу заметить, что у героя нашей программы уже месяц не было секса. – Я беру салфетку, начинаю промокать глаза и всхлипывать.
   
– Идиот! – прыскает Даша.
   
– Но очень обаятельный, – отмечаю я из-под салфетки. – Так что с билетами?
   
– Мы летим завтра в обед, время вылета обратно можно поменять на утренние часы, если кто-то хочет попробовать себя в роли школьника.
   
– Я уже сам преподаю, видишь, даже значок об ученой степени есть! – Я тычу пальцем себе в футболку, на которой нашит круглый логотип Frankie Morello.
   
– Давно хотела тебя спросить. – Семисветова переводит взгляд с логотипа на мое запястье. – Ты эти триста восемьдесят кожаных браслетов с руки когданибудь снимаешь? Ты что, хиппи?
   
– А почему ты носишь часы на правой руке? Ты что, Путин? – парирую я.
   
– Не знаю! – Даша задумчиво поправляет на руке часы и выдает: – Кстати, что ты имел в виду, когда сказал: «в тот день, когда на тебя перестанут пялиться»?
   
– В какой день?
   
– Перестань придуриваться, как только мы сели, ты сказал...
   
– Ах да! Я имел в виду тот день, когда ты перестанешь быть звездой.
   
– Я даже думать об этом не хочу! – тихо, но достаточно внятно отвечает она. – А ты? Ты думал об этом дне?
   
«Я думаю о том, что я убил бы того, кто пишет диалоги для нашего с тобой шоу».
   
Повисает пауза, словно за нашими спинами начинают убирать свет и камеры. Гаснут «суфлеры». За столами тем временем меняется третья смена посетителей. «Video killed the radio star», – играет из колонок.
   
– Не знаешь, что сказать, Андрюша? Ты думаешь об этом дне?
   
– Я в этот день родился, – почему-то вырывается у меня. – Слушай, время пятнадцать минут шестого, мне еще к своим нужно забежать. Я прошу счет? – последнее звучит скорее утвердительно.
   
Я расплачиваюсь, мы выкуриваем еще по сигарете и намеренно затянуто, так, чтобы как можно больше зрителей смогли насладиться финалом, расцеловываемся. Я иду к лифтам, Даша идет ко дну.
   
На втором этаже попадаю в чью-то массовку. Пытаюсь ввинтиться в людской поток таким образом, чтобы руки были плотно прижаты к туловищу, но все равно даю на бегу пару автографов. Почти вырвавшись на свободу, мчусь по коридору и сталкиваюсь с внезапно выскочившими из-за угла двумя девушками.
   
– Андрей, здравствуйте! – Девушки преграждают мне проход.
   
– Привет! Извините, девушки, тороплюсь! – Я пытаюсь обежать их, но на моем пути встает третья: ультракороткая юбка, русые волосы по пояс, высокий каблук. Точнее, все это я замечаю потом. Сначала на меня надвигается грудь приблизительно четвертого размера.
   
– Ой! – вырывается у меня. – Здрасте!
   
– Привет, Андрей! – говорит она с легким украинским акцентом. – Вы меня помните? Мне задавали вопросы на улице для вашего шоу!
   
– Конечно помню! – Как же можно забыть такую грудь. – Я у тебя еще телефон забыл попросить.
   
– Так вопросы не вы мне тогда задавали! – удивляется она.
   
– Правда? Ну... я хотел попросить телефон у того, кто задавал! – спохватываюсь я.
   
– Пишите! – Она диктует цифры. – Меня зовут Олеся.
   
– Я не забыл! – Я быстро забиваю номер в память айфона. – Дай-ка я тебя сфотографирую, чтобы в контакт-листе осталось, а то у меня еще три Олеси, гримерша и редакторы.
   
Девушка с удовольствием позирует.
   
– А можно еще на память с подругами? – Она облизывает верхнюю губу.
   
– А пожалуй что и можно! – Я привычно обнимаю подруг за плечи.
   
   
Дождавшись, пока подруги скроются из вида, прислоняюсь спиной к стене, перевожу дыхание, пялюсь в потолок. Приходит эсэмэс, опять от Маши: «ya ne mogu bez tebia»... Вот объясните мне, какого черта писать латиницей, в то время когда, кажется, даже у электробритв встроен русский текстовой пакет? Ладно бы человек думал на английском и писал тебе что-то вроде «can’t breath without u», – так нет, непременно эта штампованная пошлота: «ya ne mogu». Сможешь, зайка, еще как сможешь! «Прекратиэто» – наскоро, без пробелов посылаю в ответ и отключаю у телефона звук. На секунду вспомнилась Хелен, впрочем, неважно.
   
Плетусь к кабинету Лобова, по дороге захожу в туалет, долго смотрюсь в зеркало. Лицо одновременно отражает неуместный оптимизм (горящие глаза) и дикую усталость (круги под ними), настраиваюсь на нейтральные мысли, как то: купить новый мопед, познакомиться ближе с училкой и сгонять с ней на пару дней, например... в Швецию! Почему в Швецию? Может потому, что я никогда там не был? Может потому, что перспектива отношений с историчкой туманна, и я знаю об этой женщине почти столько же, сколько о Швеции, – то есть ничего. С другой стороны, новый мопед также ни к чему. У двери Лобовского кабинета одна за другой эти идеи быстренько скукоживаются и растворяются в моей голове. Как же я не люблю это место...
   
– Он уехал, – вместо приветствия говорит Жанна, секретарь Лобова, тридцатилетняя русская красавица средней полосы и, возможно, победитель конкурса «Мисс Тула». Огромные голубые глаза, пухлый рот и навязчивый макияж, который, понятно, ни к чему не подходит. Девица глупая, забывчивая, но добрая. Отчего всеми и любима.
   
– Давно? – облегченно выдыхаю я.
   
– Если честно, после обеда не появлялся, – заговорщицки подмигивает Жанна.
   
– Он же мне встречу назначил на шесть! – Я висну на ресепшн-деск и залипаю, пытаясь изобразить томный взгляд.
   
– Он тебе бумаги просил передать. – Жанна вручает мне мятый конверт формата А4.
   
– У тебя новые туфли! – Я открываю конверт и делаю вид, что смотрю на ее ноги.
   
– Им сто лет в обед, ты такой невнимательный! – довольно прыскает Жанна.
   
– Наверное, я слишком редко здесь бываю. – Достаю сложенный вдвое лист бумаги. – Ты со мной за все время даже кофе не выпила.
   
– Ты меня не приглашал никогда. – Жанна кладет локти на стол и упирает подбородок в ладони, ни дать ни взять одна из трех девиц «под окном», ей бы еще кокошник вместо наушников айпода, – чистые сказки Пушкина. – Ты все больше по звездам телевидения специализируешься, где уж нам уж...
   
Далее не вслушиваюсь. Вероятно, очередная пошлость.
   
– Я?! Звезды, Жанночка, предпочитают мужчин более состоятельных! – Читаю бумагу, написанную прыгающим почерком Лобова, с надчеркнутыми «т».
   
– А ты, прям, весь такой бедный-несчастный, – продолжает ворковать Жанна.
   
– Типа того... – «Андрей, в среду будет единственный концерт Кейва в Питере. Свяжись с Семисветовой и ребятами из новостной группы, вся информацию по концерту Кейва у них...»
   
– Миркин, а у тебя девушка есть?
   
– Сегодня нет, – говорю я не отрываясь. «...Дедлайн по пилотным сериям “Ниже некуда” в следующий понедельник. Соинвесторы хотят увидеть презентацию проекта во вторник. До того времени проект необходимо показать мне. Как долго вы еще будете снимать?»
   
– И как долго ты собираешься в этой жизни быть один?
   
– Да у нас практически обе серии готовы!
   
– Что?!
   
– В смысле? – Я поднимаю глаза на Жанну, врубаясь, что не попал в текст этого эпизода. – Ой, прости, увяз в письме! Что ты спросила?
   
– Забудь! – Жанна недовольно надула губки.
   
– Слушай, ну не берет меня никто замуж, так в девках и останусь! – Я картинно развожу руками и чмокаю Жанну в губы.
   
– Дурак какой! – Она краснеет, пытается шлепнуть меня, но я уворачиваюсь, подношу к губам два пальца, посылаю ей поцелуй и скрываюсь за дверью.
   
– Миркин, ты конверт забыл! – несется из-за двери.
   
– Выбрось его! – отвечаю я на бегу. – Не хочу, чтобы наши отношения сломала канцелярщина!
  
  
   
    
Beautiful Ones
   
   
    
High on diesel and gasoline
    
Physco for drum machine
    
Shaking their bits to the hits
    
Drag acts, drag acts, suicides
    
In you dad’s suits you hide
    
Staining his name again...
    
Here they come
    
The beautiful ones
    
The beautiful ones
    
La-La-La-La
    
    
    Suede. Beautiful Ones
   
   
   
– Мне сегодня звонили от Эрнста, – выдержав долгую паузу, заявляю я, но, кажется, мои друзья совсем отупели. Даже такая новость их не трогает. – Нет, реально, я неделю жил шведской семьей! С ее мамой, сестрой, дочерью, мужем и кошкой. Все это время я тусовался в окружении их проблем... – Говоря это, Антон нервно теребит кислотно-желтую футболку с принтом в виде улыбающегося зуба, судорожно глотает грейпфрутовый сок и все пытается обернуться, будто за ним следят. Я думаю, каково это – жить шведской семьей, и еще о том, почему они не реагируют на Эрнста, смотрю на носок его белых кед Converse, но картинка в голове не идет дальше порнографии «12 шведок в Африке», и я ее отпускаю, сосредоточившись на его рассказе.
   
– Охуительный отпуск, – констатирует Антон, ставя стакан на стол. На его безымянном пальце матово блестит кольцо белого металла с надписью «Poisoned», и я даже не успеваю подумать, где, а главное, зачем он его купил.
   
– Какая у нее грудь? – спрашивает Ваня, не отрываясь от наушника мобильного телефона. – Да, точно, в четверг у них не получится. Хорошо, пусть сделают договор на ИП.
   
– ...Все эти чуваки, чувихи и животные жили в ее телефоне и, по ходу, не спали, трезвонил он постоянно... – продолжает Антон.
   
– Так будет всем проще. И заказчику в том числе. – Ваня на секунду прикрывает динамик «хэндс-фри». – Тоха, так какая у нее грудь?
   
– Мне сегодня в обед звонили от Эрнста, – снова пытаюсь встрять я.
   
– Ого!– непонятно на что реагирует Ваня.
   
– ...А кладя трубку, она пересказывала мне свои разговоры в деталях, будто я об этом спрашивал...
   
– Антон, какого размера у нее грудь?! – довольно громко говорю я, не понимая, кто меня больше раздражает: игнорирующий вопрос Антон, его замужняя любовница или Ваня, погруженный в свои бизнес-терки.
   
– ...Я даже не могу вспомнить, уходили ли эти персонажи, когда мы трахались. Охуительный отпуск! – меланхолично продолжает Панин, глядя прямо перед собой, словно обращаясь к пепельнице на соседнем столе.
   
– Панин, какого размера грудь у этой сучки?! – Ваня выдергивает наушник, не разъединяясь с абонентом.
   
– Блядь, ты можешь меня не сбивать?! – бахает кулаком по столу Антон.
   
– Блядь, это важно!!! – Ваня поднимает указательный палец правой руки к потолку, чем вводит Антона в ступор. Антон нервно поправляет кольцо, Ваня осматривает свой серый костюм, стряхивает крошки хлеба с лацканов, расстегивает еще одну пуговицу на белой, и без того выглядящей весьма вольно рубахе. Затем резко скручивает кисть руки, выправляя манжет, дотрагивается до запонки и застывает. На запонке розовощекую девушку в стиле pin-up сменяет поросенок с мячом в узорах Paul Smith. Потом она появляется снова...
   
Я верчу головой по сторонам, подолгу задерживая взгляд на окружающих предметах и людях. Знаете, начав работать на телевидении, я заметил за собой странность: я стал уделять гораздо больше внимания деталям. Мелочам, шероховатостям, несоответствиям в людях. В их движениях, позах, жестах, выражениях лиц. Впервые это проявилось прошлой зимой, когда я стал свидетелем падения парня с большой спортивной сумкой. Он перебегал дорогу, запрыгнул на тротуар, поскользнулся и грохнулся на снег. Потом неспешно встал, поймал ремень отлетевшей сумки, проволок ее по земле, отряхнулся и пошел дальше. Крупный план – след на снегу от ремня сумки. Еще один – медленные движения рук, отряхивающих снег. Шаг вперед, перспектива, уход из кадра, дальний план – парень, прихрамывая, идет вперед. Последний крупный план – его левая кроссовка. Несоответствие – кипельно-белая кроссовка на графитном московском снегу...
   
Иногда кажется, что мои глаза существуют отдельно от тела. Будто они все время снимают окружающий мир на видео, лишь изредка связываясь с мозгом. И то только для того, чтобы передать ему особенно удавшиеся эпизоды для чернового монтажа.
   
Вот и сейчас я наблюдаю полное несоответствие людей пространству. В интерьере типично лондонского ресторана сидят люди, кажущиеся массовкой, которая пришла из разных сериалов пообедать. Брет Андерссон поет «Beautiful Ones», а девушки здесь почти все блондинки. Почти все делают длинные паузы между бессмысленными словами и почти все одновременно поправляют серьги, кольца, браслеты, своих собачек или мобильные. И все они выглядят чересчур. Чересчур много золота, чересчур визгливые собаки, чересчур высветленные волосы, чересчур длинный маникюр. Даже их сумки – ну слишком Birkin. Кажется, только что зашедшей сюда паре настоящих проституток слегка неудобно от этой блондинистой вульгарности. Проститутки переводят взгляд с чужих платьев на свои и находят последние вполне пристойными.
   
Девушка опускает под стол свою изящную ручку, слегка поправляет ремешок на туфле, отчаянно скребет щиколотку. Крупный план: на щиколотке розовые царапины от ногтей.
   
Вперемежку с девушками сидят расхристанные чиновники без галстуков, стремящиеся выглядеть бизнесменами, и затянутые в строгую ткань итальянских портных бизнесмены, делающие вид, будто они чиновники. Впрочем, в последнее время так оно и есть. Если бизнесмены имеют дело в основном с бумагами, то чиновники – исключительно с кешем. Это лишь подчеркивают депутатско-партийные значки, не скромно оттеняют гардероб владельцев, а нагло блещут, убирая на раз скромное обаяние запонок и женских украшений Damiani, которым и оттенять-то своих хозяев теперь неудобно. Могут попросить снять...
   
Мужчина в сером костюме ставит бокал с красным вином на стол, сжимает пальцы рук в замок и поднимает большой палец правой руки вверх. Крупный план: две синие буквы «...ТЯ» на его запястье, выступающем из-под манжета голубой рубашки.
   
Вторая категория гостей – так называемая молодежь. Загорелые перекачанные парни в обтягивающих футболках и свитерках, похожие на стероидных бройлеров с фарфоровыми зубами. Эти вечно полулежат на диванных подушках везде, даже там, где подушек нет в помине, и посасывают кальянные мундштуки, которые, кажется, тоже везде таскают с собой. Для прикола. И все называют их «спортивными», хотя мне они кажутся гомиками. Их мудаковатость проявляется во всем – в том, как томно они сосут мундштуки, в том, как пытаются заставить свои лица на секунду застыть, демонстрируя внезапную потерю мысли, которой не было.
   
Парень в белой футболке путает стакан воды с мундштуком, пытается «томно пососать» стакан, обливается. Крупный план: растущее пятно на белой футболке. Еще один: испуганные и вместе с тем пустые глаза.
   
За большим столом сидят кавказцы. Все как один вольные борцы, или боксеры, или просто борцы, или просто вольные. Сломанные уши, скошенные лбы, короткая стрижка, угрюмый взгляд, лица... да лучше их и не запоминать. Одеты во что-то «понятийно» черное, не оставляющее шансов. Сидят здесь в любое время суток и «перетирают». Кажется, они совсем не разговаривают. Их челюсти все время монотонно двигаются, пережевывая то ли пищу, то ли оппонентов. Крупных планов нет. Стараюсь работать дальними, скрытой камерой.
   
И посреди всего этиго одетые тенями официанты без свойств и два бармена в черных футболках, зигзагообразных тату и серьгах. У обоих конские хвосты и ожерелья из акульих зубов. Делают вид, будто они серферы с Гавайских островов, подрабатывающие барменами, а на самом деле – студенты из Гольянова, по выходным подрабатывающие гопниками. Про одного из них «Большой город» написал что-то вроде «в его руках и стакан воды станет потрясающим мохито». Не со зла, просто эта журналистка обычно пишет про мебельные магазины, а в том выпуске она замещала колумнистку раздела «модные-места-и-те-кто-живет-в-них-нон-стоп», отпросившуюся в связи с болезнью третьего ребенка. Крупный план смазан – большой и указательный пальцы бармена, обхватившие стакан. Глубокая траурная кайма под ногтями...
   
Всем девушкам здесь «слегка за тридцать», а всем мужчинам «около сорока пяти», даже молодежи и барменам. И все посматривают на часы, будто и впрямь собираются свалить, но звучащая музыка так заезжена, словно этот компакт-диск уже пять лет играет на реверсе, чтобы не дать никому уйти. И глаза собравшихся выдают стремление достичь какую-то цель. Непременно здесь и непременно сегодня. И хотя у каждого она наверняка своя, у всех одинаково напряженный, сосредоточенный взгляд, выражающий легкое превосходство или тяжелый напряг. И все это выглядит нелепо, и непонятно, что здесь делаем мы.
   
Нам-то реально слегка за тридцать. Мы не бляди и не бизнесмены, не чиновники и не борцы, а для того чтобы быть официантами и барменами, в наших айподах играет слишком правильная музыка. Сказать по правде, у нас и цели никакой нет, равно как и желания напрягаться. Мы, как обычно, довольны жизнью, снисходительны, и нам удивительно нехорошо здесь. Ведь мы – такие молодые и успешные, ну просто Beautiful Ones...
   
   
– ...Грудь, – Антон чешет затылок. – Трешка... нет, чуть больше.
   
– Своя?
   
– Кажется... да. А что?! Какая, к черту, разница?
   
– Я думаю, ради хорошей трешки можно стерпеть и такое. – Ваня снимает пиджак и кладет его рядом с собой.
   
– А я думаю, что можно и не стерпеть! – Антон надевает солнцезащитные Ray Ban Wayfarer желтого цвета. – Почему ты не спрашиваешь, хорошо ли она трахается?
   
– Видя такую грудь, остальное можно додумать.
   
– Ты всегда был примитивным трактористом-осеменителем. За сексом не всегда разглядишь человека. – Антон снимает очки. – И что тут додумывать? А как выставлять оценки? Исходя из чего?
   
– А я думаю, мужчина, неспособный отличить силиконовую грудь от настоящей, вряд ли имеет право выставлять оценки! – бросаю я, следя за тем, как материализовавшийся из табачного дыма официант расставляет на столе тарелки с салатами.
   
– Ты вообще молчи, потерявшийся в толпе телок бесчувственный нарцисс!
   
– Мои чувства остались белой полосой в небе Скипхола, из-за тебя, между прочим! – Я тыкаю в сторону Панина вилкой.
   
– Из-за меня, между прочим, ты стал звездой. – Антон делает вид, будто щелкает меня камерой.
   
– И потерял любовь! Кстати, где это я слышал про нарцисса? Можешь отмотать «суфлер» к началу?
   
– Мы уже отсняли этот эпизод.
   
– Дашь мне видео, я досмотрю дома!
   
– Так что было с ней в постели? – Ваня отправляет в рот большой кусок курицы. – Замужние женщины обычно совершают подвиги, будто бросаются с гранатой под танк.
   
– Эта первые дни стояла неприступно, будто отступать некуда, за ней Москва! – Антон тщательно пережевывает салат, запивает водой. – Постой, а у тебя были замужние?
   
– Да. У меня жена, если ты помнишь. – Ванино лицо в этот момент выражает добродетель.
   
– Ха-ха-ха! И что? С тобой-то она себе такого не позволит. Или приятели рассказали?
   
– Да... – пытается возмутиться Ваня, но сформулировать не успевает.
   
– Семисветова... – вырывается у меня.
   
– Причем тут Семисветова?! – кривится Ваня.
   
– Она назвала меня нарциссом сегодня.
   
– Ты ее трахнул наконец?! – спрашивают они хором.
   
– Нет, а что?
   
– Мудак!
   
– Молодец!
   
– Вы определитесь, кто я! Кстати, как вы думаете, она спала с Хижняком? Это важно!
   
– Скорее нет, но будет. Это важнее, так что ты, если что, постарайся! – чарующе улыбается Антон. – Do it for your country!
   
– У меня новое безумное увлечение. – Я делаю им знак наклониться. – Я познакомился с нереальной девушкой.
   
– Кто же наша новая любовь? – подмигивает Антон.
   
– Карие глаза, шатенка, очень красивые ноги! – Я закатываю глаза.
   
– Ну? – щелкает пальцами Ваня.
   
– Короче, Дрончик! – Антон причмокивает губами.
   
– Ее зовут Наташа, – литавры, торжественная музыка, – учительница истории из школы, в которой мы социалку снимаем, – выпаливаю я.
   
– Ого! Мы наверстываем прогуленное в школе или уже в университете?
   
– Чего? – морщусь я.
   
– Секс был или нет, переводя на общепринятый. – Антон кривится. – Ты не перестаешь удивлять, чувак. Даже в наше сложное и злое время.
   
– Кстати о сексе. – Ваня широко улыбается. – В понедельник нас выебет Лобов. Антон, мы доснимем в пятницу?
   
– С пятницей как-то сложно все, – пытаюсь отмазаться я.
   
– Пятницы никогда по-настоящему не соглашались со мной, – расстроенно разводит руками Антон.
   
– Лобов никогда по-настоящему не вынимал из шкафа свою анальную дрель, – замечает Ваня.
   
– Проедем мимо бонусов? – настораживаюсь я.
   
– Нас оштрафуют? – презрительно плюет Антон и закуривает.
   
– Господи, неужели ты увидел там, внизу, мою синюю бейсболку с надписью «Yankees»? – Я молитвенно складываю руки. – Нас наконец уволят?!
   
– Не надейся! Скорее закроют проект и оставят на канале. – У Вани звонит телефон, он вставляет наушник. – Пренебрежительные взгляды коллег, клеймо лузеров. Хижняк, говорят, что-то шептал Лобову про свою тягу к продюсерству. Это я не тебе, так что там с договором?
   
– Это по-настоящему хуевые новости! – бросаюсь я на Антона. – Если ты, падла манерная, не придумаешь что-то с пятницей, – тебе пиздец!
   
– Что вы кипишитесь? У нас почти все готово! – Антон лезет в маленькую сумку цвета милитари и достает оттуда замусоленный молескин. – Все сцены. Нет только деталей...
   
– Главную героиню ты называешь деталью? – не унимаюсь я.
   
– Ну что я могу поделать, если ни одна мне не нравится? – Антон комкает салфетку. – Они фанерные какие-то...
   
– Мы тебя знакомили... – отрывается от телефона Ваня.
   
– Мы к тебе приводили... – вторю я.
   
– Мы...
   
– СТОП! ЗАТКНИТЕСЬ!!! – Антон вытягивает руку по направлению к входу. – ОНА! Там... идет по проходу...
   
– Где?! – Я оборачиваюсь в ту сторону и вижу женщину лет семидесяти, скорее всего иностранку.
   
– Зачем я повелся на твои базары про мечты о русском «калифорникейшн»?! – Ваня закрывает лицо руками.
   
– Ладно, я пошутил! – Антон возвращается к салату. – У меня финальный кастинг в четверг. Клянусь!
   
– Чем?
   
– Всем!
   
– У тебя ничего нет, кроме вертушек Pioneer, – напоминает Ваня. – Я их себе заберу.
   
– Правда, три варианта. – Антон показывает нам четыре пальца, потом спохватывается и один загибает.
   
– У нас 120 часов до сдачи материала, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
   
– Это бездна времени! – уточняет Антон.
   
Повисает пауза, во время которой я успеваю задать себе вопрос, какого черта я ввязался продюсировать этот сериал, который, скорее всего, так никто и не увидит. Тщеславие? Желание помочь Антону? Жажда денег? В самом деле, снимать две пилотные серии три месяца как-то неловко. Как-то неправильно. Рассказ о том, что в пятницу мы доснимем остаток материала, вызывает у меня не больше доверия, чем миф о Трое. Но не сваливать же теперь, в конце концов мы друзья, так? А главная героиня... Что-то подсказывало мне, что главной героиней так и останется софа в съемочном павильоне, видевшая уже некоторое количество удачных и не очень кастингов...
   
– Я объявляю загул! Бессмысленный и беспощадный! – закончив, Антон отваливается на подушки, прикусывает сигарету и смотрит на нас в ожидании реакции.
   
– Перелет по маршруту «Москва – Нью-Йорк – Лос-Анджелес» на частном, смею надеяться, самолете? С остановками в неприлично дорогих отелях, горами кокаина и шестнадцатилетними моделями? – Я ныряю в меню. – Или недельный запой в однокомнатной квартире где-то в районе Новокосино? Обшарпанные стены, скрипучий диван на кирпичах, молдавские проститутки, кто-то незнакомый варит на кухне винт. Какая программа на этот раз?
   
– Нет, я думаю, наш герой сначала высушит нам мозг, потом поедет домой, накурится и сутки будет смотреть кино, перемежая Висконти с извращенным порно. – Ваня убирает телефон в карман пиджака. – А утром он поедет к своей бабушке, обсудить увиденное. Он же человек интеллигентный.
   
– И как тебе, Антоша, главные героини? – Я надеваю на голову салфетку, изображая платок, и начинаю шамкать: – Трейси Лордс мне кажется убедительней Джульетты Мазины...
   
– ...Когда глотает, – равнодушно отвечает Антон. – Дураки дураками. В вашем возрасте могли бы быть более сопереживающими, более тонкими, что ли, по отношению к друзьям...
   
– Антон, у тебя такое лицо, – Ваня щелкает пальцами, пытаясь подобрать определение, – будто вчера сексопатолог сказал, что побороть твою преждевременную эякуляцию невозможно...
   
Антон согласно кивает, берет стакан с водой, неспешно потягивает через трубочку, потом внезапно выдергивает ее из стакана и плюет в Ваню приличным количеством воды. Ваня пытается закрыться рукой, но это не спасает. Струя воды попадает ему точно в лоб и оседает кляксами на белой рубашке. В ответ в Антона летит полупустая пачка сигарет, тканевые салфетки и зажигалка. Антон закрывается диванными подушками, подставляя под пули ноги, что еще больше выводит из себя Ваню, который, улучшив момент, засовывает себе в рот бумажную салфетку, быстро-быстро пережевывает ее, достает, комкает в снежок и швыряет точно в щель между подушками. В то место, откуда торчит нос Антона. В последний момент Антон каким-то невероятным движением ухитряется подставить локоть, и жеванный салфеточный ком ударяется в него, отскакивает, и, выписав замысловатую траекторию, засаживается в лицо официанту.
   
Дальше все происходит словно в замедленной съемке. Внезапный удар заставляет официанта сделать шаг назад, его левая нога скользит по паркету, поднос, на котором стоят друг на друге несколько тарелок с остатками пищи, накреняется, официант теряет точку опоры и буквально обрушивается на двух женщин средних лет.
   
Я смотрю, как тарелки и приборы движутся в рапиде, покрывая женщин недоеденным супом, рыбьими костями и каплями вина. Как официант оседает на пол, успевая сделать скорбное извиняющееся лицо и протянуть руку в сторону виновников этого беспредела. И он уже открывает рот, чтобы озвучить причину трагедии, но тут на пол летят бокалы и тарелки и разлетаются на куски. Антон смотрит на все это, укрывшись подушкой. Ваня, открыв рот, застыл в позе метателя камня, а женщины, воздев руки, синхронно визжат. У меня возникают сразу несколько идей, как то: вскочить и вытирать этих телок салфетками; протянуть руку, чтобы помочь подняться официанту; слегка ударить Ваню, как бы обнаруживая свои джентльменские намерения.
   
Но женщины так некрасивы и столь вульгарно одеты, официант так жалко выглядит, да и зачинщики, мои друзья, вряд ли во всем виноваты, ведь это была честная дуэль. Так что идеи разом умирают, и мне остается лишь всплеснуть руками и довольно громко заявить:
   
– Это было потрясающе!
   
Сидящие вокруг нас зачарованно досматривают финал этой сцены, женщины уже не визжят, а громко матерятся, а из колонок опять начинает играть Suede «Beautiful Ones», и в этот момент я жалею только о том, что под рукой нет камеры, уж больно красивый получается сюжет. В моей голове уже происходит монтаж и наложение звука, и я уже мысленно пишу закадровый текст, не замечая, как сбоку возникает метрдотель с лицом английского бульдога и начинает что-то выговаривать моим придуркам, а те не сговариваясь указывают пальцем в мою сторону и говорят:
   
– Это не мы, это он!
   
Крупный план. Андрей Миркин сидит, открыв рот и разведя руки в стороны. Его лицо выражает глупое восхищение и вместе с тем отчаянное непонимание, почему его так мерзко подставили...
   
Со всех сторон слышится порицающее шушуканье сидящих за столами, женщины озвучивают стоимость своих туалетов с пояснениями, где они были приобретены, метрдотель говорит что-то о посуде, испорченном диване и «оплатить по справедливости», но я настолько ошарашен поведением моих друзей, что на минуту теряю самообладание, пропускаю все это мимо ушей и довольно тихо (впоследствии окажется, что на весь зал) произношу:
   
– Нихуя себе! – и вскидываю глаза на официанта. – Ты слепой? Да я вообще в этом не участвовал! Чувак, ты хоть следишь за тем, что у тебя в зале происходит? Я буду... я напишу в книгу жалоб! – непонятно почему, но именно эту мантру опущенного обывателя услужливо подбросило сознание. В социально-культурном плане, видимо, это означало, что герой «Шинели» живет в каждом из нас.
   
Во время этих обоюдных препирательств к нам подошел директор ресторана, увел с собой женщин, обезображенных возрастом и объедками, за ними следом исчез Антон, а метрдотель, с благословения начальства, предложил нам немедленно удалиться. Мы понуро шли к выходу, стараясь не встречаться глазами с окружающими. За моей спиной сказали что-то про телевидение и про «совсем уже обурели», но во мне все так клокотало от обиды, что я предпочел не реагировать, дабы не оставлять после себя кучи трупов среди зарослей рукколы, плошек с соевым соусом и раскатанных по полу калифорнийских роллов.
   
– Как мило ужинать с друзьями! – констатировал я, когда мы вышли на улицу.
   
– Ну ладно, чего ты! – Ваня отвел глаза и двинул по направлению к кустам.
   
– В жизни с вами больше никуда не пойду! – Я закурил и стал считать про себя, чтобы успокоиться.
   
Ветер легонько прошелестел листвой, на противоположной стороне улицы припозднившийся торчок в капюшоне, почти закрывавшем лицо, метнулся из-под колес зазевавшегося бомбилы. На город оседала ночь, смешанная с туманом и выбросами выхлопных газов.
   
– Я все разрулил, – громко сказал Антон, спускаясь по ступеням. – Оставил некоторое количество иностранной валюты, так что все в порядке! Больше нас сюда не пустят!
   
– Ура! – отозвался Ваня из кустов.
   
– Ну что, чуваки, – я хлопнул в ладоши, – теперь, когда этот мелкий инцидент исчерпан, думаю, пришло время объясниться со мной, так? Сказать что-то теплое, что-то такое, что заставит меня поверить: в ваших действиях не было злого умысла, вы лишь... выразили социальный протест обществу упырей и метрдотелей.
   
– Дрончик, извини, неловко вышло! – Антон попытался обнять меня. – В конце концов, что было бы, окажись ты на месте Вани?
   
– Действительно! – Ваня оправил на себе пиджак. – Это же не я начал водой плеваться, как школьник.
   
– А нечего было на мою бабушку наезжать! – парировал Антон.
   
– Так это я, что ли... Кстати! – Ваня указал на меня пальцем.
   
– Точно, вот кто все начал! – Антон согласно кивнул.
   
– Так что без вины виноватых не бывает! – заключили обе сволочи.
   
– Вы совсем сдурели?! Вы же начали ваши разборки из-за чьих-то половых проблем!
   
– Кстати о проблемах. – Антон смотрит на часы. – Поехали на свинг-пати? Я был на прошлой неделе – это угар, чуваки!
   
– Я к жене, – извиняется Ваня.
   
– Так, с этим все ясно, как обычно дезертировал, а ты?
   
– Я? После всего, что между нами было? У меня сегодня хохлушка или хохлушки на примете. – Я похлопываю себя по карману джинсов, проверяя, на месте ли телефон.
   
– То есть ты возьмешь и вот так запросто меня бросишь? – Антон укоризненно смотрит на меня. – Бросишь человека, которого нигде, кроме свингер-клуба, не ждут?
   
– Поехали лучше ко мне, дывысь, яка гарна дивчина! – Я достаю айфон и показываю ему фотографию.
   
– Отличная! А теперь представь, что там таких не две, и даже не четыре, а?
   
– Ладно, чуваки, я откланиваюсь. – Ваня пытается сделать книксен. – Кстати, Дрон, что ты там про Эрнста говорил?
   
– Забей! – сплевываю я.
   
– Ну? – вопросительно причмокивает губами Антон.
   
– Ты же знаешь, я всегда был против групповух, общественного разврата и аморального поведения, – отвечаю я с кислой миной. – Я человек публичный...
   
   
Свернув с Маросейки, мы долго петляли по змеевидным переулкам, которыми изрезано все пространство между «Китай-городом» и «Чистыми прудами». Антон изредка притормаживал, высовывал голову в окно, сверяясь с какими-то одному ему ведомыми опознавательными знаками, чертыхался, сдавал назад, разворачивался и снова рулил.
   
– Ты дорогу точно запомнил? – интересуюсь я, открывая окно. – Может, он не на Чистых, а на Патриарших?
   
– Я же здесь недавно! Мне что Чистые, что Патриаршие... – морщится Антон. – Сам с Тамбова, к братику вот приехал...
   
– Ты в другой раз, когда от братика выходишь, отмечай обратную дорогу, как Мальчик-с-Пальчик, – продолжаю я. – Он пшено разбрасывал, а ты кидай презервативы, чтобы птицы не склевали.
   
– Я в другой раз буду на столбах твои умные мысли записывать, чтобы не заблудиться.
   
– О, тут ты сильно рискуешь: растащат! На цитаты. – Я смотрю на часы. – Тем временем, Антон, мы петляем уже полчаса, где же свингеры? У меня пропадает эрекция...
   
– Ты бы не пиздил под руку, а? – раздражается Панин. – Сам топографический кретин, а туда же!
   
– От моего кретинизма страдаю только я сам, а от твоего вынуждены страдать дру... – Договорить я не успеваю, потому что Антон резко тормозит и мне приходиться упереться рукой в панель, чтобы не вышибить лбом стекло. – Аккуратней нельзя?!
   
– В следующий раз поедешь на метро, как студент. Приехали!
   
– Господи, за что ты послал мне таких друзей?! – бормочу я, вылезая из машины. – Кстати, презервативы у тебя есть?
   
– Инвентарь выдадут на месте. – Антон изображает, как достает нож, наносит мне три удара в горло и обтирает лезвие о рукав.
   
Я картинно хватаюсь руками за горло и сползаю по стене.
   
– Хватит идиотничать, тут наверняка камеры по периметру. Еще подумают, что мы извращенцы.
   
– А разве нет? – на всякий случай уточняю я.
   
Тем временем мы подходим к неприметной двери, ведущей в полуподвальное помещение. Желание дурачиться нарастает.
   
– Антон, ты не знаешь, – я останавливаюсь как вкопанный, – там маски выдают?
   
– Какие маски, дегенерат? Омоновские?
   
– Венецианские! – Я обвожу в воздухе контур маски. – Бархатные такие, знаешь? С прорезями для глаз. Боюсь, не сумею сохранить инкогнито. Попаду под объективы папарацци в туалете и прочее!
   
– Слушай, отвали! Тоже мне, Джордж-сука-Майкл нашелся!
   
– Антоха, ну погоди! – Я обегаю его, преграждаю путь и перехожу на шепот. – Возьми меня за руку! Мне страшно! Я никогда не был в подобных местах...
   
– Миркин, я тебе сейчас в нос заеду, заебал, честное слово!
   
– Ну ладно, ладно, – сдаюсь я, – все-таки тебе следует почаще бывать в Европе. Ты стал жутким букой. Для тебя что секс, что траншеи копать – один сплошной негатив. Твое чувство юмора стремительно близится к нулю, зайка.
   
– У тебя все? – Антон останавливается перед входом и пишет эсэмэску.
   
– С вводной частью да. Теперь о практике: скажи, если мне понравится девушка, а ее уже трахает кто-то другой, что нужно сказать?
   
– Например, что тебе звонили от Эрнста! Или предложить ей работу в Останкино, – с отсутствующим видом отвечает этот гад.
   
– Я тебя серьезно спрашиваю!
   
– По ходу разберешься. – Антон нажимает на кнопку звонка, дверь щелкает, и мы заходим.
   
Спустившись по лестнице, мы попадаем в квадратное помещение с барной стойкой, диванами и тремя милыми девушками-барменами. Двое сонных охранников лениво подпирают стену напротив входа.
   
– Добрый вечер! Здравствуйте! – приветливо щебечут девушки. – Выпьете?
   
– Мы на вечеринку любителей анимационного кино, – видимо, называет пароль Антон. – Два виски с колой, пожалуйста.
   
– Пожалуйста, – девушка одаривает нас одной из тех радушных улыбок, какими славится средняя полоса России.
   
– На блядюшник похоже. – Я рассматриваю висящие на стене плазменные панели, по которым крутят последние достижения отечественной поп-музыки. Озвучивает это безобразие почему-то Lady GaGa. – Слушай, Антон, вот скажи мне, почему во всех подобных местах по телевизору крутят русскую попсу, а из колонок играет попса западная? Почему не наоборот?
   
– Если картинку мы кое-как умеем делать, то музыку – нет. Средней руки совковая евро-картинка под аккомпанемент Бритни Спирс диссонанса не вызывает. А представь, что будет, если запустить клипы Кайли Миноуг в сопровождении потрясающего вокала Жанны Фриске!
   
– Живые позавидуют мертвым? – предполагаю я. – Чего-то меня слегка мандраж бьет. А ты в порядке?
   
– Меньше нужно балаболить. – Антон ставит стакан на стойку и кидает рядом некоторое количество купюр. – Пошли!
   
– Вы знаете, куда идти? – осведомляется девушка. Из помещения два выхода – в левый и правый коридоры. Чуть помедлив, Антон улыбается и отвечает:
   
– Мы в курсе, – и уверенно чешет в левый.
   
«I’ll lick your ice-cream, and you can lick my lollipop», – бухает из колонок.
   
– Приятно, когда за тебя платят! Знаешь, я чувствую себя настоящей селебрити в такие моменты! – хихикаю я.
   
– Или девушкой селебрити.
   
Мы идем по коридору до конца и упираемся в широкие двери темного стекла.
   
– Ты уверен, что нам сюда?
   
– Исчезни! – говорит Антон и дергает дверь.
   
– Да меня и не было никогда, зайка! – пожимаю я плечами.
   
В просторной комнате полукругом расположены три вместительных дивана. Перед диванами низкие стеклянные столы. На диванах развалились шестеро мужчин от тридцати до сорока с плюсом. Играет тошнотворная подборка лирических баллад из репертуара отелей с почасовой оплатой. Мы проходим, здороваемся с присутствующими, кто-то предлагает мне стакан с водкой, который я беру на автомате, но замечаю бутылку виски на столе и ставлю стакан обратно, ловя на себе пару неодобрительных взглядов.
   
Мужчины вяло переговариваются, изредка посматривая на часы. Судя по тому, как они на нас смотрят, – мы единственные «новенькие» в этой компании.
   
– Когда телки-то будут? – интересуюсь я у Антона.
   
– Раздеваются, – Антон неуверенно пожимает плечами.
   
– А почему столы стеклянные? Здесь наркотики дают? – не унимаюсь я.
   
– Здесь просто дают, – отвечает Антон, отворачиваясь, чтобы ответить на вопрос соседа.
   
Я осматриваюсь по сторонам.
   
– Первый раз? – обращается ко мне армянин с породистым лицом. – Гарик.
   
– Угу, – киваю я, чокаясь с ним. – Андрей.
   
– Тут хорошо, – мелодично говорит он. – Все проверенные, нормальные люди. Без проблем. Это Саша. – Кивком головы он показывает на чувака, моего ровесника, одетого в узкие джинсы и белую рубашку.
   
– Привет! – машет мне Саша.
   
– Привет-привет, – улыбаюсь я. – Слушай, Гарик, а презервативы тут где?
   
– В комнатах, где раздеваются. И презервативы и смазка, не волнуйся.
   
– Окей. – Я поворачиваю голову и вижу, как Антон запрокидывает голову, смеясь шутке соседа.
   
– Ну что, пойдем? – сидящий напротив меня грузный бородатый мужик в черной футболке и джинсах, легонько стучит по часам. Из-под рукава футболки виден кельтский орнамент.
   
– Пошли-пошли! Засиделись! – обнимает бородатого за шею качок в обтягивающем свитере. – Ты телегуто починил?
   
«Байкеры наверное», – отмечаю я.
   
– Давно пора! – откликается мой сосед.
   
Собравшиеся поочередно ныряют в комнату, выходя оттуда голыми. Последними идем мы с Антоном и армянин с Сашей. В комнате только кровать и душевая кабинка. На полке над кроватью лубриканты, презервативы, фаллоимитаторы и еще какая-то ерунда для сексуальных игрищ. Армянин быстро сбрасывает пиджак и рубашку, обнажая густую поросль на теле. Мы с Антоном переглядываемся и неспешно раздеваемся.
   
– Где девки? – это скорее сигнал тревоги, чем вопрос.
   
– Сейчас придут... я думаю, – совсем неуверенно шепчет Антон.
   
– Слушай, ничего, если я сразу с твоим парнем? Или вы вместе сначала хотите? – дышит мне в ухо армянин.
   
– Чего?! – Антон моментально сереет лицом.
   
– Нет, ребят если вы хотите вместе начать, никаких проблем! – Гарик примирительно поднимает руки.
   
– Не понял! – Меня будто кипятком ошпаривает. – Что ты сказал? Чей парень?
   
– Вы такие драматичные! – пискляво откликается Саша. – Любите игрушки? Гарик может заковать вас в наручники и трахнуть своим кривым армянским хуем.
   
– У меня не кривой, – Гарик хмурится и снимает брюки.
   
– Мы, видно, дверью ошиблись, – мямлит Антон.
   
– Они классные, правда? Такие актеры милые! – Саша подходит и обнимает меня за талию. – Хочешь меня?
   
Я рубящим движением бью его по кисти.
   
– Ай! – взвизгивает Саша. – Ты что, дура? Предупреждать надо, что любишь хардкор!
   
– Так, чуваки! – Антон отступает в угол комнаты. – Спокойно! Мы реально ошиблись комнатой. Мы шли на свинг-пати с девушками, врубаетесь?
   
– Э? – удивляется армянин.
   
– Что «э»? – кажется, я краснею. – Мы ж не знали, что здесь еще пидар... в смысле геи собираются!
   
– Сам ты пидар, понял, нет?! – Армянин начинает багроветь.
   
– Спокойно, спокойно! – Я поднимаю одну руку вверх, а другой сгребаю футболку и кроссовки. – Мы сейчас ровно отскакиваем отсюда. Исчезаем, будто нас не было, окей?
   
– Он мне чуть руку не сломал! – жалуется Саша, теребя кисть.
   
– Что тут у вас за разборки? – держась за дверной проем, в комнату втягивается «байкер» с нешуточной эрекцией.
   
– Они натуралы! – Гарик тычет в нас пальцем
   
– У всех свои недостатки, – ощеривается «байкер». – Один раз – не Фредди Меркьюри, чуваки!
   
В этот момент мы с Антоном, не сговариваясь, прижимаем к груди шмотки и тараним «байкера» плечом. Он вываливается обратно, мы проносимся к двери, Антон дергает ее на себя, дверь не поддается, и он начинает испуганно озираться по сторонам. Гомики похотливо смотрят на нас, распластавшись на диванах. Я стараюсь не отмечать подробностей, чтобы не получить сексуальную травму, и наваливаюсь на дверь, которая, как оказалось, открывается наружу.
   
На бегу натягиваем на себя футболки и влезаем в кроссовки, прыгая на одной ноге.
   
– Они дальше не пойдут, – говорит Антон, пытаясь восстановить дыхание.
   
– Света боятся? Они же пидары, а не вампиры, зайка!
   
– Заткнись!
   
Девушки на ресепшн удивленно оглядывают нас:
   
– Так быстро? Вам у нас не понравилось?
   
– Нам «у них» не понравилось.
   
– А вы, ребята, не знали, куда шли? У нас же для гетеро – направо. Перейдете? – Они прыскают со смеху.
   
– Нет, спасибо. В другой раз! – отвечаю я, одергивая футболку.
   
– У вас очень... мило! – брякает Антон, и мы скипаем на улицу.
   
– Заходите еще! – звучит вслед.
   
Первые минут двадцать в машине молча слушаем музыку. Антон ведет довольно быстро, сворачивая, кажется, наугад.
   
– Извини, брат, абсдача! – наконец выдыхает он, когда машина оказывается на Чистопрудном.
   
– Ты понимаешь, – нервно жестикулирую я, – ты понимаешь, баран, что у меня теперь репутация испорчена?
   
– С какой это стати? Будто ты раньше по борделям не шлялся! Или ты переживаешь, что ударил того парня?
   
– По гей-борделям, прошу отметить! По гей-борделям – никогда. А если у них там камеры? А они наверняка есть, мудило!
   
– Дрончик, не переживай, ну я же не думал, что так получится! Я-то в прошлый раз был в другой комнате.
   
– А может, ты меня так приобщить хотел? – Я пристально смотрю на него. – Пресыщенная богемная жизнь, да, зайка?
   
– Ты не заговаривайся! – Антон делает вид, что злится.
   
– Я не заговариваюсь, я задумываюсь. – Я машу рукой с сигаретой перед лицом, отгоняя клубы дыма. – И знаешь, о чем я думаю, зайка? Я думаю о заголовках в газете «Жизнь»!
   
– «Моя бабушка читает газету “Жизнь”» – цитирует Антон «ЦАО». – Ты Ксения Собчак, что ли, чтобы за тобой папарацци охотились? Любишь ты преувеличивать!
   
– Давайте-ка поговорим о преувеличениях. – Я стучу пальцами по «торпеде». – Байкер со стоящим членом это достаточное преувеличение? Или фото, на котором нас двоих обнимает мальчик Саша, – это преувеличение? Или Гарик, блядь? Милый армянский бизнесмен Гарик!
   
– Я не слышу тебя, Миркин, я тебя не слышу! – Антон закрывает руками уши.
   
– Держись за руль, придурок! – верещу я. – лучше стать героем гей-культуры, чем некролога!
   
– «Мы плохо кончим все, какая разница с кем?» – напевает Антон.
   
– Надо было звонить хохлушкам, – досадую я.
   
– Кстати, может, еще не поздно?
   
– Кстати, – осекаюсь я, – давай остановимся на углу, за прудом! Хочется воздуха.
   
– А ты хохлушкам позвонишь? – уточняет Антон.
   
Я смотрю на него, стараясь выказать наивысшую степень презрения.
   
   
Несмотря на то, что последние дни августа стоят очень теплые, в воздухе висит ожидание осени. Она – в степенно проходящем мимо нас бомже, который кутается в рваную «аляску» и поправляет сбившуюся лямку рюкзака цвета «хаки», в обнимающихся на лавочках студентах, которые целуются так, будто всем своим видом хотят показать, насколько ненавидят приближающийся учебный год. В припозднившейся паре – ей лет двадцать семь, ему около сорока. Он обнимает ее за плечи и, чуть наклонив голову, что-то рассказывает, поглядывая по сторонам. Она несет понурый букет так, что кажется даже для цветов очевидно: роман закончился. Он больше ничего не может ей дать. У него проблемы с бизнесом, или с больными родителями, или с детьми, а на самом деле – просто закончилось лето... и жена днями вернется из отпуска. Девушка думает о том, что следовало расстаться еще в июле, а ему ее немного жаль, ведь он знал наперед, как все закончится. Но до конца августа еще неделя, и думать о том, что будет в сентябре, нет никакого желания. Будто сентября и нет в календаре...
   
Мы сидим на берегу пруда и наблюдаем, как одно за другим гаснут московские окна.
   
– Надо было сразу по твоему сценарию все делать, – говорит Антон, глядя на уголек своей сигареты.
   
– Скажи это еще раз, на восьмую камеру. Только сожаления добавь.
   
– Идиоты, честное слово, столько вариантов было, и чего меня туда понесло?! – Он щелчком отбрасывает окурок, и тот, описав дугу, падает в пруд.
   
– А потом мы сокрушаемся, почему лебеди дохнут!
   
– От плохой экологии? Людского безразличия? Ну не от окурков же! Лебеди не идиоты, чтобы окурки жрать, так?
   
– Хорошо Ваньке, – вздыхаю я. – Никаких вариантов. Дома любимая, смею надеяться, жена. Ребенок. Знаешь, я смотрел на него сегодня и думал о том, что в его лице что-то поменялось. Появилась какая-то устроенность, что ли.
   
– Мы же всегда были против этой устроенности, помнишь?
   
– Думаешь, мы были правы?
   
– Я не знаю. – Антон снова закуривает. – Ты хочешь ребенка, Миркин?
   
– Иногда мне кажется, что хочу. А ты?
   
– Я стараюсь не зарубаться на этой теме, грустно становится.
   
– Еще пару лет назад мы и мечтать не могли о том, что у нас получится. – Я откидываюсь на спину, положив руки под голову. – Только сейчас это не особенно радует.
   
– А чего у нас получилось? – Лицо Антона, подсвеченное сигаретой, в одну секунду становится осунувшимся и усталым. – Что у нас такого есть, братик?
   
Я молча пожимаю плечами.
   
«У меня есть ключи от всех дверей Москвы. А чем, товарищи, похвастаете вы?» – играет в машине «ДышДыш!».
   
У меня вибрирует телефон.
   
– Гостьи из солнечной Украины прибыли. Стоят у памятника Грибоедову, – докладываю я, прочитав эсэмэс. – Антох, давай только к тебе поедем!
   
– Все равно, – неопределенно пожимает плечами он.
   
Мы поднимаемся с травы и садимся в машину. По улице лениво ползет трамвай, за ним скорбная тонированная «девятка» и поливочная машина. Улицу переходит человек, одетый пандой. На спине панды номер телефона и название рекламируемой им лавки. Голову панды человек держит под мышкой.
   
– Как-то невесело, – гляжу я вслед удаляющемуся человеку. – Хочется чего-то...
   
– Может, по доброй традиции отпиздишь медведа?
   
– Fuck you...
  
  
   
    
Пытаюсь разобраться во внутренностях
   
   
    
Maybe, maybe it’s in clothes we wear
    
The tasteless bracelets and the dye in your hear
    
Maybe it’s our kookiness?
    
Or maybe, maybe it’s our nowhere towns
    
Our nothing places and our cellophane sounds
    
Maybe it’s our looseness?
    
    Suede. Trash
   
   
   
В шесть утра я просыпаюсь и иду на кухню. Пытаюсь разобраться во внутренностях холодильника Антона. Картонки с йогуртом, банки с остатками соусов, недоеденные куски сыра, несколько малюсеньких свертков из фольги, компакт-диск... только кроссовок не хватает. Наконец достаю полупустую бутылку минералки, делаю несколько жадных глотков. Пейзаж настроения не добавляет. Пустые бутылки, чья-то, не исключено, что моя, футболка в углу кухни, разбитый бокал... «А чего у нас получилось?» – вспоминаются слова Антона.
   
Подхожу к окну, отодвигаю занавеску и смотрю на улицу.
   
– Ты уже проснулся? – слышится сзади.
   
– Ага. Доброе утро. Пить захотел.
   
– Я тоже. – Олеся наливает чайник. – Кофе будешь?
   
– Угу.
   
– Что-то ты невеселый, Андрюша! – хлопает она дверцами кухонного шкафа.
   
– Я по утрам всегда такой, извини, – продолжаю пить воду.
   
– Слушай, а ты вот вчера говорил, что можно прийти на кастинг ведущих прогноза погоды. Это правда? Ты можешь устроить?
   
– Конечно. – Беру из стоящей на подоконнике вазы яблоко, откусываю. – Правда.
   
– А сегодня можно?
   
– Можно. У тебя трудовая книжка с собой?
   
– С собой! – звонко откликается она.
   
– Да? – Степень ее подготовки заставляет меня первый раз повернуться к ней лицом. – А санитарная?
   
– А она зачем? Я же не продавцом устраиваюсь!
   
– Нет, у нас сейчас с этим строго. – Выкидываю яблоко в мусорное ведро, открываю кран, мою руки. – Без санитарной книжки никак нельзя.
   
– Да?! – Олеся закусывает губу и садится на стул. – Што ж делать-то, она у мамы! В Донецке...
   
– Даже не знаю, но без книжки никак не могу! – Я развожу руками.
   
– Слушай, а если я днями вернусь домой, а потом приеду с книжкой? – Глаза Олеси выражают мольбу. – Можно тебе позвонить?
   
– Конечно! – Я широко улыбаюсь.
   
– Что же я такая невезучая-то? – Она хлюпает носом.
   
– Какие твои годы! – Я подхожу к Олесе, она утыкается головой мне в пояс и пытается разреветься. – Ну, хватит! Все еще впереди.
   
Через четыре часа мне нужно быть на съемках в школе. Это обнадеживает.
   
– Просто поверь, зайка, просто поверь, – повторяю я, гладя ее по голове.
   
   
Домой поехал на метро, устроил себе двадцатиминутку славы. Сфотографировался с молодежью призывного возраста и студентками старших курсов, которые пока окукливаются в подземельях имени Ленина, но уже нацеливаются на тех из нас, кто наверху. Картинно пожал руки двум мужикам в строгих костюмах колом, скроенных, похоже, из кожи таджиков. Объяснил бабушке, что «Дом-2» на самом деле не принадлежит Ксении Собчак, и та не устраивает там «дом свиданий» или что-то в этом духе. Удостоился ответного комплимента: «Я всем говорю, Андрей Малахов парень хороший, и вот, оказывается, это правда». Хотел поцеловать ее в щеку, но тут объявили «Парк культуры», и я свалил. На эскалаторе поймал на себе некоторое количество заинтересованных взглядов. Поднялся. С отвращением смешался с толпой телезрителей, залип в ее сердцевине, начал работать локтями. Вышел на улицу и двинул к дому. Телезрители двинули на работу...
   
В одиннадцать стоял под душем и ловил ртом струйки воды, моделируя встречу с историчкой. Вышел, подправил машинкой щетину, насухо вытерся, долго рассматривал свое лицо в зеркало. Медленно продвинулся на кухню, заварил кофе, сел в кресло напротив окна. Почувствовал невесомую радость спокойного одиночества. Закурил...
   
Из нирваны меня выбросил звук, который может издать только расколовшаяся о камень чугунная сковорода. Резко обернувшись, заметил лежащий на полу айфон. Подлетел сорокой – на дисплее четыре звонка от Маши и пять эсэмэс от нее же. С интервалом в минуту:
   
«ti ne mozesh byt’ takim zestokim»
   
«ya lublu tebia»
   
«znaesh, ya podumala chto 9 etaz eto dostatochno»
   
«skazi roditeliam chtobi ne xoronili v zakritom grobu, eto ne estetichno, pust luchshe kremiruut
   
– proshay((«
   
Лихорадочно набираю Машин номер. Гудок, второй, третий, девятый, десятый... Связь прерывается. Я чувствую, как крупные капли пота выступают на лбу. Перезваниваю, но Маша не отвечает. Представляю себе жуткие картины ее медленных мучений (или быстрых?), одновременно подкатывают скотские мысли, оставила ли она предсмертную записку и какой я буду иметь вид после ее обнародования. Глаза родителей. Отец, рвущийся задушить меня, сползающая по стенке мать. Канал, шушуканья по курилкам, скорее всего уйду сам, какого черта ждать лицемерного «вы же понимаете, в такой ситуации...»
   
Звоню еще раз:
   
– Да, – голосом привидения отвечает Маша.
   
– Маша! Ты... ты что сейчас делаешь?
   
– Я? – Долгая пауза. – Лежу...
   
– В ванной? Что ты... Что происходит? – Я стараюсь не срываться, но голос подводит: вскрытые вены, кровь, стекающая в воду, на глазах теряет цвет, как марганцовка в стакане. – Вены? Вытащи руки из воды, кровь начнет сворачиваться. Вызвать «скорую»?
   
– Я не в ванной. – Еще более долгая пауза. – Я на полу...
   
– Я буду через десять, нет, через пять! – верещу я. – Что ты с собой сделала?!
   
– Ничего... пока... Я не хочу жить без тебя, понимаешь?
   
– Я уже в дверях!
   
Отключаюсь, перебрасываю через плечо маленькую, похожую на жабу зеленую сумку для документов. Выбегаю из квартиры, жму все кнопки вызова лифта, потом плюю и бегу по лестнице. На улице седлаю «Веспу», выруливаю на Садовое и двигаю в сторону Таганки, играя в «пятнашки» с машинами. Сзади недовольные гудки, пропущенный красный свет, мент на перекрестке, семенящий к машине, чтобы сообщить о сумасшедшем на скутере. Ухожу дворами, через «Октябрьскую». «Веспа» рыкает, когда я заскакиваю на тротуар, чуть не сбив пешехода. Еще чуть-чуть, буквально пятьсот метров. Вынырнув из переулков на круг, чудом ухожу от «семерки», водила которой высовывается из окна практически по пояс и орет что-то насчет моей половой ориентации. Успеваю показать ему фак и свернуть на Каменщики. У Машиного подъезда сознаю, что выскочил из дома налегке. Рваные джинсы, мятая футболка, домашние сандалии Paul Smith. Довольно стильно для юга Италии, слегка не в тему для севера России...
   
Забываю закрыть мопед на цепочку, но вспоминаю об этом уже перед дверью Машкиной квартиры. Глубокий вдох, затем выдох. Рука будто продирается через гелевую массу и наконец касается кнопки звонка...
   
...Маша в халате. Лицо выглядит несколько заплаканным, но совсем не так, как должно выглядеть лицо самоубийцы.
   
– Я так испугалась! – Она бросается мне на шею.
   
«Кого? Себя?» – я не знаю, что ей сказать. Ловлю себя на мысли, что она – вторая за сегодняшний день, кого я глажу по голове. Андрей Миркин: человек, которому не все равно.
   
– Ну перестань, перестань...
   
– Я не могу без тебя, не могу! – Маша начинает всхлипывать. – Мне не хочется жить. Все как-то пусто вдруг стало, понимаешь?
   
– Прекрати, ну зачем ты так? – Смотрю в пол и отмечаю, что на ее ногах босоножки. Верить в это не хочется, но вместе с тем... Пытаюсь рассмотреть сквозь объятья ее лицо. В самом деле, макияж сделать успела. Выглядит все так лажово и неестественно, что мои руки сами собой перестают ее держать. Девочка собиралась на работу, и тут ей пришла гениальная мысль поебать мне мозги именно таким способом. Чтобы не терять даром время – накрасилась, придирчиво оглядела себя в зеркало, выбрала одежду, влезла в босоножки. А тут и герой подоспел, взлетел на крыльях любви! Успел до того, как спящую красавицу, временно сменившую прописку в хрустальном гробу на офис в стеклянном кубе башни «Федерация», кто-то разбудит! Накинула халат.
   
– Я думала, больше никогда тебя не увижу. – Она поднимает глаза, убедиться, что я все еще весь в переживаниях.
   
– Увидела, – сухо отвечаю я, сажусь на банкетку и закуриваю. – Знаешь, я боялся не успеть... На перекрестке чуть не попал в аварию. «Прощай»... Зачем ты так, а?
   
В душе поднимается волна праведного гнева. Хочется устроить скандал, высказать ей все, что я думаю. Сказать о том, как это должно быть постыдно: шантажировать человека таким способом. Напомнить о... но чувствую себя использованным презервативом. Не могу назваться самым доверчивым из ныне живущих, но и самым черствым – тоже. Спросить ее про то, как именно она хотела уйти из жизни? Вены, веревка, снотворное? Нет, снотворное не подходит, сейчас утро. Смерть – смертью, а ей же еще в офис нужно попасть! А я-то испугался, метнулся как воробей, долетел, чтобы увидеть... собирающуюся на работу женщину. И добавляет паскудства всему этому то, что девушка даже не удосужилась разыграть спектакль до конца. Мне предлагалось поверить в трагедию без декораций. И так сойдет, он мальчик впечатлительный. Хочется заплакать. Нет, хочется зарыдать. Но за меня это делает Маша. Опускается на корточки, виснет на мне и рыдает.
   
– Но все... все... все уже хорошо, – обнимаю свободной рукой. Незаметно стряхиваю пепел сигареты ей на голову. «Ты, зайка, вроде умерла. А я вроде поверил». Шепчу на ухо: – Давай выпьем кофе ...
   
   
Убедившись, что «Тойота Камри» Маши свернула за угол, даю ей еще четыре минуты на то, чтобы вернуться – забытый пропуск/кошелек/поцелуй, – закуриваю и достаю мобильный.
   
– Ну! – недовольно отвечает Караваев.
   
– Ты чего такой злой? Хижняк съемку завалил?
   
– Тебе правда интересно?
   
– Очень!
   
– Мы сегодня снимали два с половиной часа! То Хижняку дети не нравились, то свет не тот, потом он полез в сценарий...
   
– Кошмар, вот козел, как я тебя понимаю! – выдавливаю я, но тут, словно в наказание, слюна попадает не в то горло. Я захлебываюсь кашлем, роняю мобильный и начинаю приседать, чтобы восстановить дыхание. Трубка надсадно фонит голосом Дениса: – Бу-бу-бу-бубу. – Глаза наполняются слезами, я нажимаю в район солнечного сплетения, и мне наконец удается исторгнуть из себя никотиново-гайморитный комок. Поднимаю с земли телефон: – ...буду под него переделывать! Он решил, что это кино! Вы, парни, иногда напоминаете мне провинциальных комедиантов!
   
– Вот именно, – наугад отвечаю я.
   
– Что? – Пауза.
   
– Ты прав... ну, то есть я-то всегда за тебя, чего ломаться? Это Хижняк вечно козлит! – спохватываюсь.
   
– Ну да, – соглашается Денис. – Хотя ты тоже тот еще фрукт!
   
– Денис, у меня тотальная проблема, можешь мне помочь? – говорю я вкрадчиво.
   
– Нет!
   
– Погоди, ну ты хотя бы послушай!
   
– Деньги? Телки? Наркотики? Если проблемы этого рода, а у тебя бывают только такие, то не ко мне.
   
– Брат, у меня проблема с историчкой.
   
– Мы успели стать родственниками?
   
– Она уже уехала? – Я закрываю глаза, боясь услышать «да».
   
– Она? Хм... а мне-то какая разница? Я ее видел сегодня... кажется.
   
– Но мне разница ого-го какая. Помоги, Дениска! А за мной... ну ты же знаешь!
   
– Конечно знаю! Обещанья – твое второе имя. Кинешь как обычно. Отвали, мне в Останкино надо!
   
– Денис! – Я судорожно прохаживаюсь взад-вперед. – Ты можешь сейчас ее найти и поуговаривать сняться в социальной рекламе, пока я не приеду?
   
– Нахуя она нам нужна?!
   
– Ну что ты как слоненок?
   
– Как кто?
   
– Проехали, это анекдот. Я влюбился! Если сегодня ее не увижу, вилы! – Я провожу рукой по горлу, будто он меня видит. – А у меня даже ее мобильного нет. Умру, даже не позвонив, прикинь!
   
– Прикинул, только я этой херней заниматься не буду.
   
– Я тебя умоляю! Ну, хочешь... хочешь... я на колени перед тобой встану!
   
– Неа!
   
– А я встал! – Я сажусь на перила, огораживающие палисадник.
   
– Я все равно не вижу.
   
– Честно, встал! – Мимо идет мужик с сильно помятым лицом и тревожными глазами. – Ща я тебе докажу! – Достаю из кармана несколько мятых соток и ору мужику: – Мужик, э... земляк... Можно тебя на секунду?
   
– Вот мудак! – говорит трубка.
   
– Чё тебе? – оборачивается мужик.
   
– Можете моей девушке сказать, что я сейчас на коленях перед ней стою? – Я машу в воздухе купюрами. Мужик смотрит то на меня, то на купюры. Я отчаянно ему подмигиваю.
   
– Чё сказать-то? – Он неуверенно берет трубку, а другой рукой вырывает у меня три сотни. – Алё-алё! Он, в натуре, тут стоит... на коленях...
   
– Нихуя себе! – доносится из трубки мужской бас.
   
– Ага! – Мужик передает мне трубку. – Все, что ли?
   
– Ну ты, Миркин, и придурок! – ржет Денис.
   
– Пидарье, бля! – роняет мужик, поспешно засовывая бабки в карман и разворачиваясь.
   
– Ну что, теперь поверишь?
   
– Ящик виски.
   
– Так!
   
– Неделя обедов в Останкино.
   
– Хм...
   
– Два грамма гашика.
   
– Ну, ты...
   
– Никогда больше не звать меня за глаза «Кунг-фу пандой»!
   
– Так, это уже через край!
   
– Хочешь историчку?
   
– Заметано.
   
– У тебя полчаса, чтобы приехать.
   
– Тридцать пять, тут пробки.
   
– Твои проблемы.
   
– Минус «панда».
   
– Сделка не состоялась.
   
– Я уже несусь, скотина ты бесчувственная!!!
   
И снова отчаянный рык загнанной «Веспы», недовольные рыла «Рейндж Роверов» и «Лексусов» all over, таксующее хамье. Содержанки, чьи капризные носы органично сливаются с клювастыми капотами их автомобилей, норовят тебя если не трахнуть, то на худой конец задавить. Ухожу с Садового переулками на Тверские-Ямские, толкаюсь там в плотном астматическом мареве выхлопов, пока наконец пробка не высмаркивает меня на Тверскую. Мост у Белорусского поразительно пуст, видимо, сегодня «День Влюбленных-2», я выжимаю из своего несчастного ослика последний ресурс и лечу (хотя мне кажется – плетусь) к «Динамо». Дальше все свободно, а значит, этот парень, наверху, все еще видит меня.
   
– Да! – рычу я в мобильный, спрыгивая с мопеда.
   
– Она идет в жесткий отказ, – частит Денис. – При упоминании о том, что ты приедешь и объяснишь все лучше, порывается собрать сумку и свалить. Она в туалете, мне ее больше десяти минут не удержать!
   
– Поднимаюсь! – бросаю ослика у крыльца и бегу по ступенькам.
   
В кабинете разыгрывается сцена из кинофильма «Жестокий романс». Наталья Александровна в роли Ларисы Огудаловой, а Денис Караваев неубедительно изображает Вожеватого.
   
– Наталья Александровна, вы же понимаете, сыграть настоящую учительницу может только учительница!
   
– А настоящего ученика только я! – пуляю с порога.
   
– Вот и Андрей наконец приехал! – Денис заерзал на стуле. – Он сейчас вам лучше объяснит...
   
– На самом деле проблема с социальной рекламой – огромная! – придумываю я на ходу.
   
– Какая же? – Наташа поднимает на меня глаза.
   
Денис, пользуясь возникшей паузой, сваливает, оборачивается в дверях и разводит руками.
   
– Огромная! – мямлю я.
   
– Правда? – Она достает из сумочки фланелевую тряпку и протирает очки. – И в чем она заключается?
   
– Я... – засовываю руки в карманы, нервно раскачиваюсь вперед-назад. – Я в вас влюбился...
   
– Школьные комплексы? – Она убирает очки в футляр. – Однажды пойманный на собственной эрекции взгляд преподавателя истории? Или другого предмета?
   
Я не знаю, как правильно отвечать, когда тебя убивают. Я не знаю, стоит ли отвечать вообще. Нам бы с тобой сначала переспать, а потом познакомиться. Мы нашли бы много общего. А все эти полутона, намеки и недомолвки прелюдий только вредят.
   
– Андрей! – Она впервые называет меня по имени. Может ли это считаться прогрессом?
   
– Наташа...