1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
     
под полозья: 
     
             так бог захотел... 
     
Сразу двинулась глыба по скользкости 
     
их раздавливаемых тел. 
     
Жрец являлся... 
     
                С ухмылкой пакостной 
     
озирая рабов труды, 
     
волосок, умащеньями пахнущий, 
     
он выдергивал из бороды. 
     
Самолично он плетью сек 
     
и визжал: 
     
          «Переделывать, гниды!» - 
     
если вдруг проходил волосок 
     
между глыбами пирамиды. 
     
И - 
     
    наискосок 
     
в лоб или висок: 
     
«Отдохнуть часок? 
     
Хлеба хоть кусок? 
     
Жрите песок! 
     
Пейте сучий сок! 
     
Чтоб - ни волосок! 
     
Чтоб - ни волосок!» 
     
А надсмотрщики жрали, 
     
                      толстели 
     
и плетьми свою песню свистели. 
    
   
  
  
   
    
ПЕСНЯ НАДСМОТРЩИКОВ 
   
   
    
     
Мы надсмотрщики, 
     
мы - 
     
     твои ножки, 
     
                 трон. 
     
При виде нас 
     
             морщится 
     
                      брезгливо 
     
                                фараон. 
     
А что он без нас? 
     
Без наших глаз? 
     
Без наших глоток? 
     
Без наших плеток? 
     
Плетка - 
     
         лекарство, 
     
хотя она не мед. 
     
Основа государства - 
     
надсмотр, 
     
         надсмотр. 
     
Народ без назидания 
     
работать бы не смог. 
     
Основа созидания - 
     
надсмотр, 
     
         надсмотр. 
     
И воины, раскиснув, 
     
бежали бы, как сброд. 
     
Основа героизма - 
     
надсмотр, 
     
         надсмотр. 
     
Опасны, 
     
        кто задумчивы. 
     
Всех мыслящих - 
     
                к закланью. 
     
Надсмотр за душами 
     
важней, 
     
         чем над телами.
     
Вы что-то загалдели? 
     
Вы снова за нытье? 
     
Свободы захотели? 
     
А разве нет ее? 
     
(И звучат не слишком бодро 
     
голоса: 
     
        «Есть! 
     
                Есть!» - 
     
то ли есть у них свобода, 
     
то ли хочется им есть!) 
     
Мы - 
     
     надсмотрщики. 
     
Мы гуманно грубые. 
     
Мы вас бьем не до смерти,
     
для вашей пользы, глупые. 
     
Плетками 
     
          по черным 
     
спинам 
     
       рубя, 
     
внушаем: 
     
         «Почетна 
     
работа 
     
       раба». 
     
Что о свободе грезить? 
     
Имеете вы, дурни, 
     
свободу - 
     
          сколько влезет 
     
молчать, 
     
         о чем вы думаете. 
     
Мы - надсмотрщики. 
     
С нас тоже 
     
           пот ручьем. 
     
Рабы, 
     
      вы нас не можете 
     
упрекнуть 
     
          ни в чем. 
     
Мы смотрим настороженно. 
     
Мы псы - 
     
         лишь без намордников. 
     
Но ведь и мы, 
     
              надсмотрщики, - 
     
рабы других надсмотрщиков. 
     
А над рабами стонущими, - 
     
раб Амона он - 
     
надсмотрщик всех надсмотрщиков, 
     
наш бедный фараон. 
    
   
   
П и р а м и д а   п р о д о л ж а е т: 
   
    
     
Но за рабство рабы не признательны. 
     
Несознательны рабы, 
     
                     несознательны. 
     
Им не жалко надсмотрщиков, 
     
                           рабам, 
     
им не жалко фараона, 
     
                     рабам, - 
     
на себя не хватает жалости. 
     
И проходит стон по рядам, 
     
стон усталости. 
    
   
  
  
   
    
ПЕСНЯ РАБОВ 
   
   
    
     
Мы рабы... Мы рабы... Мы рабы... 
     
Как земля, наши руки грубы. 
     
Наши хижины - наши гробы. 
     
Наши спины тверды, как горбы. 
     
Мы животные. Мы для косьбы, 
     
молотьбы, а еще городьбы 
     
пирамид, - возвеличить дабы 
     
фараонов надменные лбы. 
     
Вы смеетесь во время гульбы 
     
среди женщин, вина, похвальбы, 
     
ну а раб - он таскает столбы 
     
и камней пирамидных кубы. 
     
Неужели нет сил для борьбы, 
     
чтоб когда-нибудь встать на дыбы? 
     
Неужели в глазах голытьбы - 
     
предначертанность вечной судьбы 
     
повторять: «Мы рабы... Мы рабы...»? 
    
   
   
П и р а м и д а   п р о д о л ж а е т: 
   
    
     
А потом рабы восставали, 
     
фараонам за все воздавали, 
     
их швыряли под ноги толп... 
     
А какой из этого толк? 
     
Я, 
     
   египетская пирамида, 
     
говорю тебе, 
     
             Братская ГЭС: 
     
столько в бунтах рабов перебито, 
     
но не вижу я что-то чудес. 
     
Говорят, 
     
          уничтожено рабство...
     
Не согласна: 
     
             еще мощней 
     
рабство 
     
         всех предрассудков классовых, 
     
рабство денег, 
     
                рабство вещей. 
     
Да, 
     
    цепей старомодных нет, 
     
но другие на людях цепи - 
     
цепи лживой политики, 
     
                      церкви 
     
и бумажные цепи газет. 
     
Вот живет человечек маленький. 
     
Скажем, клерк. 
     
              Собирает он марки. 
     
Он имеет свой домик в рассрочку. 
     
Он имеет жену и дочку. 
     
Он в постели начальство поносит, 
     
ну а утром доклады подносит 
     
изгибаясь, кивает: 
     
                    «Йес...» 
     
Он свободен, 
     
             Братская ГЭС! 
     
Ты жестоко его не суди. 
     
Бедный малый, 
     
              он раб семьи. 
     
Ну а вот 
     
          в президентском кресле 
     
человечек другой, 
     
                   и если, 
     
предположим, он даже не сволочь, 
     
что он сделать хорошего сможет? 
     
Ведь, как трон фараона, 
     
                        без новшеств 
     
кресло - 
     
         в рабстве у собственных ножек. 
     
Ну а ножки - 
     
             те, кто поддерживают 
     
и когда им надо, 
     
                 придерживают. 
     
Президенту надоедает, 
     
что над ним 
     
             чье-то «надо!» витает, 
     
но бороться поздно: 
     
                     в их лести 
     
кулаки увязают, 
     
                как в тесте. 
     
Президент сопит обессиленно: 
     
«Ну их к черту! 
     
                 Все опостылело...» 
     
Гаснут в нем благородные страсти... 
     
Кто он? 
     
        Раб своей собственной власти. 
     
Ты подумай, 
     
            Братская ГЭС, 
     
в скольких людях - 
     
                   забитость, 
     
                              запуганность. 
     
Люди, 
     
      где ваш хваленый прогресс? 
     
Люди, 
     
      люди, 
     
            как вы запутались!
     
Наблюдаю гранями строгими 
     
и потрескавшимися сфинксами 
     
за великими вашими стройками, 
     
за великими вашими свинствами. 
     
Вижу: 
     
      дух человеческий слаб. 
     
В человеке 
     
           нельзя 
     
                  не извериться. 
     
Человек - 
     
          по природе раб. 
     
Человек 
     
        никогда не изменится. 
     
Нет, 
     
     отказываюсь наотрез 
     
ждать чего-то... 
     
                 Прямо,
     
                        открыто 
     
говорю это, 
     
           Братская ГЭС, 
     
я, египетская пирамида. 
    
   
  
  
   
    
МОНОЛОГ БРАТСКОЙ ГЭС 
   
   
    
     
Пирамида, 
     
         я дочь России, 
     
непонятной тебе земли. 
     
Ее с детства плетьми крестили, 
     
на клочки разрывали, 
     
                     жгли. 
     
Ее душу топтали, топтали, 
     
нанося за ударом удар, 
     
печенеги, 
     
          варяги, 
     
                  татары 
     
и свои - 
     
         пострашнее татар. 
     
И лоснились у воронов перья, 
     
над костьми вырастало былье, 
     
и сложилось на свете поверье 
     
о великом терпенье ее. 
     
Прославлено терпение России. 
     
Оно до героизма доросло. 
     
Ее, как глину, на крови месили, 
     
ну, а она терпела, да и все. 
     
И бурлаку, с плечом, протертым лямкой, 
     
и пахарю, упавшему в степи, 
     
она шептала с материнской лаской 
     
извечное: «Терпи, сынок, терпи...» 
     
Могу понять, как столько лет Россия 
     
терпела голода и холода, 
     
и войн жестоких муки нелюдские, 
     
и тяжесть непосильного труда, 
     
и дармоедов, лживых до предела, 
     
и разное обманное вранье, 
     
но не могу осмыслить: как терпела 
     
она само терпение свое?! 
     
Есть немощное, жалкое терпенье. 
     
В нем полная забитость естества, 
     
в нем рабская покорность, отупенье... 
     
России суть совсем не такова. 
     
Ее терпенье - мужество пророка, 
     
который умудренно терпелив. 
     
Она терпела все... 
     
                   Но лишь до срока, 
     
как мина. 
     
          А потом 
     
                  случался 
     
                           взрыв! 
    
   
   
     П р е р в а л а   п и р а м и д а: 
   
    
     
                              Я против 
     
всяких взрывов... 
     
                  Навиделась я! 
     
Колют, 
     
       рубят, 
     
              а много ли проку? 
     
Только кровь проливается зря! 
    
   
   
Б р а т с к а я   Г ЭС   п р о д о л ж а е т: 
   
    
     
Зря? 
     
     Зову я на память прошлое, 
     
про себя повторяя вновь 
     
строки вещие: 
     
              "...Дело прочно, 
     
когда под ним струится кровь».
     
И над кранами, 
     
               эстакадами, 
     
пирамида, 
     
          к тебе сквозь мошку 
     
поднимаю ковшом экскаватора 
     
в кабаках и боярах Москву. 
     
Погляди-ка: 
     
            в ковше над зубьями 
     
золотые 
     
        торчат купола. 
     
Что случилось там? 
     
                   Что насупленно 
     
раззвонились колокола? 
    
   
  
  
   
    
КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА 
   
   
    
     
Как во стольной Москве белокаменной 
     
вор по улице бежит с булкой маковой. 
     
Не страшит его сегодня самосуд. 
     
Не до булок... 
     
               Стеньку Разина везут! 
     
Царь бутылочку мальвазии выдаивает, 
     
перед зеркалом свейским 
     
                        прыщ выдавливает, 
     
примеряет новый перстень-изумруд - 
     
и на площадь... 
     
                Стеньку Разина везут! 
     
Как за бочкой бокастой 
     
                      бочоночек, 
     
за боярыней катит боярчоночек. 
     
Леденец зубенки весело грызут. 
     
Нынче праздник! 
     
                Стеньку Разина везут! 
     
Прет купец, 
     
            треща с гороха. 
     
Мчатся вскачь два скомороха. 
     
Семенит ярыжка-плут... 
     
Стеньку Разина везут!! 
     
В струпьях все, 
     
                едва живые 
     
старцы с вервием на вые, 
     
что-то шамкая, 
     
               ползут... 
     
Стеньку Разина везут! 
     
И срамные девки тоже, 
     
под хмельком вскочив с рогожи, 
     
огурцом намазав рожи, 
     
шпарят рысью - 
     
               в ляжках зуд... 
     
Стеньку Разина везут! 
     
И под визг стрелецких жен, 
     
под плевки со всех сторон 
     
на расхристанной телеге 
     
плыл 
     
     в рубахе белой 
     
                    он.
     
Он молчал, 
     
           не утирался, 
     
весь оплеванный толпой, 
     
только горько усмехался, 
     
усмехался над собой: 
     
«Стенька, Стенька, 
     
                 ты как ветка, 
     
потерявшая листву. 
     
Как в Москву хотел ты въехать! 
     
Вот и въехал ты в Москву... 
     
Ладно, 
     
       плюйте, 
     
               плюйте,
     
                      плюйте - 
     
все же радость задарма. 
     
Вы всегда плюете, 
     
                  люди, 
     
в тех, 
     
       кто хочет вам добра. 
     
А добра мне так хотелось 
     
на персидских берегах 
     
и тогда, 
     
         когда летелось 
     
вдоль по Волге на стругах! 
     
Что я ведал? 
     
               Чьи-то очи,
     
саблю, 
     
       парус 
     
             да седло... 
     
Я был в грамоте не очень... 
     
Может, это подвело? 
     
Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы, 
     
приговаривал, 
     
              ретив: 
     
«Супротив народа вздумал! 
     
Будешь знать, как супротив!» 
     
Я держался, 
     
            глаз не прятал. 
     
Кровью харкал я в ответ:
     
«Супротив боярства - 
     
                     правда.
     
Супротив народа - 
     
                  нет.
     
От себя не отрекаюсь,
     
выбрав сам себе удел.
     
Перед вами, 
     
            люди, каюсь,
     
но не в том, 
     
             что дьяк хотел.
     
Голова моя повинна.
     
Вижу,
     
      сам себя казня:
     
я был против - 
     
               половинно,
     
надо было - 
     
            до конца.
     
Нет,
     
     не тем я, люди, грешен,
     
что бояр на башнях вешал.
     
Грешен я в глазах моих
     
тем, что мало вешал их.
     
Грешен тем, 
     
            что в мире злобства
     
был я добрый остолоп.
     
Грешен тем, 
     
            что, враг холопства,
     
сам я малость был холоп.
     
Грешен тем, 
     
            что драться думал
     
за хорошего царя.
     
Нет царей хороших, 
     
                   дурень...
     
Стенька,
     
         гибнешь ты зазря!»
     
Над Москвой колокола гудут.
     
К месту Лобному
     
                Стеньку ведут.
     
Перед Стенькой, 
     
                на ветру полоща,
     
бьется кожаный передник палача,
     
а в руках у палача 
     
                   над толпой
     
голубой топор,
     
               как Волга, голубой.
     
И плывут, серебрясь,
     
                     по топору
     
струги,
     
        струги,
     
                будто чайки поутру...
     
И сквозь рыла,
     
               ряшки,
     
                      хари
     
целовальников,
     
               менял,
     
словно блики среди хмари,
     
Стенька
     
        ЛИЦА
     
             увидал.
     
Были в ЛИЦАХ даль и высь,
     
а в глазах,
     
            угрюмо-вольных,
     
словно в малых тайных Волгах,
     
струги Стенькины неслись.
     
Стоит все терпеть бесслезно,
     
быть на дыбе,
     
              колесе,
     
если рано или поздно
     
прорастают
     
           ЛИЦА
     
                грозно
     
у безликих на лице...
     
И спокойно
     
           (не зазря он, видно, жил)
     
Стенька голову на плаху положил,
     
подбородок в край изрубленный упер
     
и затылком приказал:
     
                     «Давай, топор...»
     
Покатилась голова,
     
                    в крови горя,
     
прохрипела голова:
     
                   «Не зазря...»
     
И уже по топору не струги - 
     
струйки,
     
         струйки...
     
Что, народ, стоишь, не празднуя?
     
Шапки в небо - и пляши!
     
Но застыла площадь Красная,