1 2 3 
Фельдфебель. И если ты ее не отдашь, тебе крышка, так и знай. Где она?
   
Мамаша Кураж (горячо). Он, конечно, отдал бы ее, если иначе ему крышка. Он бы сразу сказал: да, она у меня, берите ее, вы сильнее. Он же не настолько глуп. Говори же, господин фельдфебель дает тебе возможность спастись, дурак ты этакий.
   
Швейцеркас. А если у меня ее нет?!
   
Фельдфебель. Тогда пойдем с нами. Мы развяжем тебе язык.
   
Уводят его.
   
Мамаша Кураж (кричит вдогонку). Он сказал бы. Он же не настолько глуп. И не выкручивайте ему руки! (Бежит за ними.)
   
В тот же вечер. Полковой священник и немая Катрин полощут стаканы и чистят ножи.
   
Полковой священник. Такие случаи, когда кто-то гибнет, для истории религии не новость. Напомню страсти господни. Об этом давно сложена песня. (Поет песню «Часы».)
   
    
     
Как убийца и подлец,
     
Наш господь когда-то
     
Приведен был во дворец
     
Понтия Пилата.
    
    
     
Что Исус не лиходей,
     
Не мастак на плутни,
     
Было ясного ясней
     
К часу пополудни.
    
    
     
Понтий, хитрая лиса,
     
Не нарушил правил,
     
Он Исуса в три часа
     
К Ироду отправил.
    
    
     
Божий сын побит плетьми,
     
В кровь исполосован.
     
Бессердечными людьми
     
Наш господь оплеван.
    
    
     
Он шагает тяжело
     
С ношею суровой,
     
И усталое чело
     
Жжет венец терновый.
    
    
     
В шесть он распят на кресте
     
Под насмешки черни.
     
Вся одежда на Христе —
     
Лишь венок из терний.
    
    
     
Для потехи смочен рот
     
Уксусом и желчью.
     
Дотемна резвился сброд,
     
Все сносил он молча.
    
    
     
В девять умер сын твой, бог,
     
Застонав от боли,
     
И копьем Исусу бок
     
Люди прокололи.
    
    
     
Скалы громом сметены,
     
Вместо тверди — бездна,
     
И врата отворены
     
В царствие небесно.
    
    
     
А из раны — кровь с водой…
     
Да и как не течь им?
     
Вот что сделал род людской
     
С сыном человечьим.
    
   
   
Мамаша Кураж (вбегает взволнованная). Дело идет о жизни и смерти. Но, кажется, с фельдфебелем можно договориться. Только ни в коем случае они не должны знать, что это наш Швейцеркас, а то получится что мы его укрывали. Дело только за деньгами. Где же достать денег? Иветты здесь не было? Я ее встретила. Она уже подцепила полковника, может быть, он купит ей маркитантский фургон.
   
Полковой священник. Вы в самом деле хотите его продать?
   
Мамаша Кураж. Откуда же мне достать деньги для фельдфебеля?
   
Полковой священник. А на какие средства вы будете жить?
   
Мамаша Кураж. То-то и оно.
   
Входит Иветта Потье со старым-престарым полковником.
   
Иветта (обнимает мамашу Кураж). Кураж, дорогая, вот как скоро мы увиделись снова! (Шепотом.) Он не возражает. (Громко.) Это мой близкий друг, он дает мне деловые советы. Я случайно узнала, что в силу обстоятельств вы продаете свой фургон. Я бы, пожалуй, подумала о вашем предложении.
   
Мамаша Кураж. Не продаю, а хочу отдать в залог, нельзя действовать опрометчиво, не так-то просто снова купить такой фургон в военное время.
   
Иветта (разочарованно). Ах, только в залог, а я думала — продаете. Не знаю, представит ли это для меня интерес. (Полковнику.) Как ты думаешь?
   
Полковник. Я полностью разделяю твое мнение, милая.
   
Мамаша Кураж. Да, только в залог.
   
Иветта. Я думала, вам нужны деньги.
   
Мамаша Кураж (твердо). Да, мне нужны деньги, но лучше я себе напрочь ноги стопчу в поисках человека, который даст мне под заклад денег, чем так сразу и продам фургон. Как можно, он ведь нас кормит. Не упускай случая, Иветта, кто знает, когда еще представится такая возможность и будет вдобавок добрый друг, который может дать хороший совет. Разве не так?
   
Иветта. Да, мой друг полагает, что мне нужно согласиться, но я сама не знаю. Если только в залог… ведь ты тоже считаешь, что лучше нам сразу купить?
   
Полковник. Я тоже так считаю.
   
Мамаша Кураж. Тогда тебе нужно поискать, где продается. Может, что и найдешь; если твой друг походит с тобой, скажем, неделю или две, то, пожалуй, и найдешь что-нибудь подходящее.
   
Иветта. Да, походим, поищем, я люблю ходить и искать, мы походим с тобой, Польди, ведь это же сплошное удовольствие ходить с тобой, правда? И даже если это продлится две недели! А когда бы вы вернули деньги, если бы их получили?
   
Мамаша Кураж. Через две недели, а то и через одну.
   
Иветта. Я никак не могу решиться, Польди, cheri, посоветуй, как быть. (Отводит полковника в сторону.) Я знаю, она должна продать, об этом мне беспокоиться нечего. И прапорщик, этот блондин, ты его знаешь, предлагает мне деньги в долг. Он втрескался в меня, я, говорит, ему кого-то напоминаю. Что ты мне посоветуешь?
   
Полковник. Я хочу тебя от него предостеречь. Он плохой человек. Он это использует. Я ведь обещал тебе что-нибудь купить, не правда ли, зайчик?
   
Иветта. Я не могу принять от тебя такой подарок. Но если ты считаешь, что прапорщик может это использовать… Польди, я приму это от тебя.
   
Полковник. Разумеется.
   
Иветта. Ты советуешь?
   
Полковник. Я советую.
   
Иветта (возвращаясь к Кураж). Мой друг мне советует. Пишите расписку и укажите, что по истечении двух недель фургон со всем содержимым принадлежит мне. Содержимое мы осмотрим сейчас, а двести гульденов я принесу потом. (Полковнику.) Тебе придется одному идти в лагерь, я приду позднее, я должна все как следует осмотреть, чтобы ничего не пропало из моего фургона. (Целует его. Он уходит. Она взбирается на фургон.) Ну, сапог тут немного.
   
Мамаша Кураж. Иветта, сейчас не время осматривать твой фургон, если он твой. Ты обещала мне, что поговоришь с фельдфебелем о моем Швейцеркасе, нельзя терять ни минуты, говорят, через час его будет судить полевой суд.
   
Иветта. Дай мне сосчитать только полотняные рубашки.
   
Мамаша Кураж (за юбку стаскивает ее с фургона). Ах ты, гиена безжалостная, дело идет о жизни Швейцеркаса. Смотри, ни слова о том, от кого эти деньги, притворись, будто хлопочешь за своего возлюбленного, а то мы все погибнем как его сообщники.
   
Иветта. Я велела одноглазому прийти в лесок; наверно, он уже там.
   
Полковой священник. И не нужно сразу предлагать ему все двести, остановись на ста пятидесяти, хватит и этого.
   
Мамаша Кураж. Разве это ваши деньги? Прошу вас не вмешиваться. Свою луковую похлебку вы и так получите. Беги и не торгуйся, дело идет о жизни Швейцеркаса. (Выталкивает Иветту.)
   
Полковой священник. Я не хочу вмешиваться, но на что мы будем жить? У вас на шее нетрудоспособная дочь.
   
Мамаша Кураж. Вы забыли о полковой кассе, а еще лезете в мудрецы. Уж издержки-то они ему должны простить.
   
Полковой священник. А она не подведет?
   
Мамаша Кураж. Она ведь заинтересована в том, чтобы я истратила ее две сотни, ей же достанется фургон. Зевать ей не приходится, кто знает, надолго ли хватит ее полковника. Катрин, если ты чистишь ножи, то возьми пемзу. И вы тоже не стойте, как Иисус у горы Елеонской, пошевелитесь, вымойте стаканы, а то вечером явится этак с полсотни кавалеристов, и вы опять запоете: «Ах, я не привык бегать, ах, мои ноги, во время церковной службы бегать не нужно». Я думаю, они его отпустят. Слава богу, взятки они берут. Ведь они же не звери, а люди, и на деньги падки. Продажность человеческая и милосердие божие — это одно и то же. Только на продажность мы и можем рассчитывать. До тех пор, пока она существует на свете, судьи нет-нет да будут выносить мягкие приговоры, и даже невиновного могут, глядишь, оправдать.
   
Иветта (вбегает запыхавшись). Они согласны только за двести. И медлить нельзя. Там дело делается быстро. Лучше всего мне сейчас же пойти с одноглазым к моему полковнику. Он признался, что шкатулка была у него, они зажали ему пальцы тисками. Но он бросил ее в реку, когда увидел, что за ним следят. Плакала шкатулочка. Ну что, бежать мне за деньгами к полковнику?
   
Мамаша Кураж. Шкатулки нет? Откуда же я возьму две сотни?
   
Иветта. Ах, вы думали, что возьмете их из шкатулки? Хорошо бы я влипла, нечего сказать. Можете не надеяться. Придется вам выложить денежки, если хотите спасти Швейцеркаса, или, может быть, мне плюнуть на это дело, чтобы сохранить вам ваш фургон?
   
Мамаша Кураж. На это я никак не рассчитывала. Не наседай, ты и так получишь фургон, его у меня уже нет, он семнадцать лет мне служил. Дай мне только минутку подумать, это все как снег на голову, что мне делать, две сотни я не могу дать, ты бы поторговалась. Я должна себе что-то оставить, а то ведь первый встречный столкнет меня в канаву. Пойди и скажи, что я даю сто двадцать гульденов, иначе дело не пойдет, фургон я и так уж теряю.
   
Иветта. Они не уступят. Одноглазый и так уж торопился, он все время озирается от волнения. Не лучше ли мне сразу дать им две сотни?
   
Мамаша Кураж (в отчаянье). Я не могу дать этих денег. Тридцать лет я работала. Ей уже двадцать пять, а мужа у нее еще нет. Она ведь тоже на мне. Не уговаривай меня, я знаю, что делаю. Скажи им: или сто двадцать, или дело не пойдет.
   
Иветта. Вам виднее. (Быстро уходит.)
   
Мамаша Кураж, не глядя ни на полкового священника, ни на дочь, садится рядом с Катрин и помогает ей чистить ножи.
   
Мамаша Кураж. Не разбейте стаканы, они уже не наши. Следи за тем, что делаешь, а то порежешься. Швейцеркас вернется, я отдам и двести, если понадобится. Твой брат будет с тобой. На восемьдесят гульденов мы накупим целую корзину товара и начнем все сначала. Не мытьем, так катаньем.
   
Полковой священник. Господь все обратит во благо, как говорится в Писании.
   
Мамаша Кураж. Вытирайте досуха.
   
Они молча чистят ножи. Катрин вдруг, всхлипывая, убегает за фургон.
   
Иветта (вбегает). Они не согласны. Я вас предупреждала. Одноглазый хотел тут же уйти, потому что дело пропащее. С минуты на минуту он ждет барабанного боя, а это, сказал он, значит, что приговор вынесен. Я предложила сто пятьдесят. Он и бровью не повел. Еле упросила его остаться, чтобы мне еще раз с вами поговорить.
   
Мамаша Кураж. Скажи ему, я дам две сотни. Беги.
   
Иветта убегает. Они сидят молча. Полковой священник перестал мыть стаканы.
   
Кажется, я слишком долго торговалась.
   
Издалека доносится барабанная дробь. Священник встает и уходит в глубь сцены. Мамаша Кураж не поднимается с места. Свет гаснет. Барабанный бой прекращается. Снова зажигается свет. Мамаша Кураж сидит в той же позе.
   
Иветта (появляется очень бледная). Ну, вот доторговались, фургон при вас. Он получил одиннадцать пуль, всего-навсего. Вы не стоите того, чтобы я вообще о вас заботилась. Но я кое-что разнюхала. Они не верят, что касса на самом деле в реке. Они подозревают, что она здесь и, вообще, что вы были с ним связаны. Они хотят принести его сюда: вдруг вы, увидев его, себя выдадите. Предупреждаю вас, сделайте вид, что вы его не знаете, не то все пропадете. Они идут сюда, скажу уж сразу. Увести Катрин?
   
Мамаша Кураж качает головой.
   
Она здесь? Может быть, она не слыхала насчет барабанов или не поняла?
   
Мамаша Кураж. Она знает. Приведи ее.
   
Иветта приводит Катрин, та подходит к матери. Мамаша Кураж берет ее за руку. Появляются два солдата с носилками, на которых, под простыней, что-то лежит. Рядом шагает фельдфебель. Они опускают носилки на землю.
   
Фельдфебель. Вот человек, имя которого нам неизвестно. Но для порядка имя нужно вписать в протокол. Он у тебя обедал. Взгляни-ка, может, ты его знаешь. (Поднимает простыню.) Знаешь его?
   
Мамаша Кураж качает головой.
   
Ты что ж, ни разу не видела его до того, как он у тебя обедал?
   
Мамаша Кураж качает головой.
   
Поднимите его. Бросьте его на свалку. Его никто не знает.
   
Солдаты уносят труп.
  
  
   
    
4
   
   
    
Мамаша Кураж поет «Песню о Великой капитуляции».
   
   
Перед офицерской палаткой. Мамаша Кураж ждет. Из палатки выглядывает писарь.
   
Писарь. Я вас знаю. Вы укрывали у себя лютеранского казначея. Лучше не жалуйтесь.
   
Мамаша Кураж. Нет, я буду жаловаться. Я ни в чем не виновата, а если я это так оставлю, еще подумают, что у меня совесть нечиста. Все, что у меня было в фургоне, они искромсали своими саблями и еще ни за что ни про что оштрафовали меня на пять талеров.
   
Писарь. Послушайтесь доброго совета, держите язык за зубами. У нас не так много маркитантов, и мы разрешаем вам торговать, особенно если совесть у вас нечиста и вы время от времени платите штраф.
   
Мамаша Кураж. Нет, я буду жаловаться.
   
Писарь. Дело ваше. Тогда подождите, пока господин ротмистр освободится. (Скрывается в палатке.)
   
Молодой солдат (входит, буяня). Bouque la Madonne! Где эта богомерзкая собака, ротмистр, который зажиливает мои наградные и пропивает их со своими шлюхами? Убью!
   
Пожилой солдат (вбегает вслед за ним). Замолчи. Посадят тебя!
   
Молодой солдат. Эй, выходи, воровская рожа! Я из тебя котлету сделаю. Зажимать мои наградные, чтобы я не мог даже пива выпить, после того как я один из всего эскадрона полез в реку? Нет, я этого так не оставлю. Выходи, я изрублю тебя на куски!
   
Пожилой солдат. Иосиф и Мария, человек сам себя губит.
   
Мамаша Кураж. Ему что, не дали на водку за что-то?
   
Молодой солдат. Пусти меня, а то и тебя зарублю. Заодно уж.
   
Пожилой солдат. Он спас коня полковника, и ему не дали на водку. Он еще молодой и не привык к службе.
   
Мамаша Кураж. Пусти его, он не собака, чтобы держать его на цепи. Это вполне разумное желание — получить на водку. С чего бы ему еще стараться?
   
Молодой солдат. И он еще там пьянствует! Вы все в штаны кладете, а я отличился и требую заслуженной награды!
   
Мамаша Кураж. Молодой человек, не орите на меня. У меня своих забот хватает. И вообще, поберегите свой голос. Он вам еще понадобится, когда придет ротмистр. А то ротмистр придет, а вы, глядишь, уже сорвали голос и молчите как рыба, и он не сможет вас посадить и сгноить в тюрьме. Кто орет, того хватает ненадолго, не больше, чем на полчасика. А потом его впору укладывать баиньки, до того он устает.
   
Молодой солдат. Я не устал, какой тут сон, я голоден. Хлеб вы печете из желудей и конопли, на этом вы тоже экономите. Этот бабник пропивает мои наградные, а я голоден. Убью!
   
Мамаша Кураж. Понимаю, вы голодны. В прошлом году ваш командующий велел вам шагать не по дорогам, а по полям, чтобы вытоптать хлеб, я тогда могла бы взять за пару сапог десять гульденов, если бы у кого-нибудь из вас было десять гульденов, а у меня были сапоги. Он думал, что в этом году ему не придется быть в этих местах, а вот он все еще здесь, а кругом голод. Я понимаю, что вас злость берет.
   
Мамаша Кураж. Правильно, но как долго? Как долго вы не выносите несправедливости? Час или два? Вот видите, такого вопроса вы себе не задавали, а это самое главное, ведь горько вам будет в тюрьме, если вдруг окажется, что вы уже готовы примириться с несправедливостью.
   
Молодой солдат. Не знаю, почему я вас слушаю. Bouque la Madonne, где ротмистр?
   
Мамаша Кураж. Вы слушаете меня потому, что сами знаете, что злость ваша уже поостыла, это была короткая злость, а вам нужна злость надолго. Да где ее взять?
   
Молодой солдат. Вы хотите сказать, что требовать на водку не полагается?
   
Мамаша Кураж. Напротив. Я говорю только, что злости вашей надолго не хватит, что ничего вы с такой злостью не добьетесь. А жаль. Если бы вы разозлились надолго, я бы вас еще подзадорила. Изрубите эту собаку на куски — вот что я бы тогда вам посоветовала, да куда там, вы же не станете его рубить, вы все сами чувствуете, что уже поджали хвост. И я еще окажусь в ответе за вас перед ротмистром.
   
Пожилой солдат. Сущая правда, просто дурь в голову ударила.
   
Молодой солдат. Что ж, посмотрим, изрублю его или нет. (Вынимает меч из ножен.) Когда он придет, я его изрублю.
   
Писарь (выглядывает). Господин ротмистр сейчас придет. Сесть!
   
Молодой солдат садится.
   
Мамаша Кураж. Он уже сидит. Видите, а я что говорила. Вы уже сидите. Да, они нас знают и знают, как действовать. Сесть! И мы уже сидим. А кто сидит, тот не бунтует. Лучше не вставайте, не становитесь больше в ту позу, в которой вы стояли. Передо мной можете не стесняться, я сама не лучше, какое там. Они у всех у нас отняли нашу удаль. Еще бы, если я вякну, я наврежу своей торговле. Я расскажу вам сейчас кое-что о Великой капитуляции. (Поет «Песню о Великой капитуляции».)
   
    
     
Было время — я была невинна,
     
Я на род людской глядела сверху вниз.
    
   
   
Разве можно меня с моей внешностью, с моим талантом, с моим стремлением к высшему равнять с какой-нибудь другой бедной деревенской девчонкой!
   
    
     
Я не знала, что такое половина,
     
И не знала слова «компромисс».
    
   
   
Либо все, либо ничего, во всяком случае, не первого встречного, человек сам кует свое счастье, пожалуйста, не учите меня!
   
    
     
А скворец поет:
     
Потерпи-ка с год!
     
И, затаив свои мечты,
     
Со всеми в ряд шагаешь ты.
     
Увы, приходится шагать
     
И ждать, ждать, ждать!
     
Наступит час, настанет срок!
     
Ведь человек же ты, не бог —
     
Лучше промолчать!
    
    
     
Но и год — не так уж это мало!
     
Поступиться кое-чем пришлось и мне.
    
   
   
Двое детей на шее, да цены на хлеб, нужно то, нужно другое!
   
    
     
На коленях я, глядишь, уже стояла
     
И уже лежала на спине.
    
   
   
Надо уметь ладить с людьми, рука руку моет, стену лбом не прошибешь.
   
    
     
А скворец поет:
     
Перебейся год!
     
И, затаив свои мечты,
     
Со всеми в ряд шагаешь ты.
     
Увы, приходится шагать
     
И ждать, ждать, ждать!
     
Наступит час, настанет срок!
     
Ведь человек же ты, не бог —
     
Лучше промолчать!
    
    
     
Кое-кто пытался сдвинуть горы,
     
С неба снять звезду, поймать рукою дым.
    
   
   
Сильному все нипочем, терпенье и труд все перетрут, выдержим, выдюжим.
   
    
     
Но такие убеждались очень скоро,
     
Что усилья эти не по ним.
    
   
   
По одежке протягивай ножки.
   
    
     
А скворец поет:
     
Потерпи, придет!
     
И, затаив свои мечты,
     
Со всеми в ряд шагаешь ты.
     
Увы, приходится шагать
     
И ждать, ждать, ждать!
     
Наступит час, настанет срок!
     
Ведь человек же ты, не бог —
     
Лучше промолчать!
    
   
   
(Молодому солдату.) Вот я и думаю, если тебе действительно невмоготу и злость у тебя большая, то тогда стой здесь, подняв меч, у тебя есть все основания злиться, что и говорить, но, если злость у тебя короткая, тогда лучше ступай отсюда!
   
Молодой солдат. Поцелуй меня в задницу. (Ковыляя, он покидает сцену, пожилой солдат идет за ним.)
   
Писарь (высовывает голову). Ротмистр пришел. Теперь можете жаловаться.
   
Мамаша Кураж. Я передумала. Я не буду жаловаться. (Уходит.)
  
  
   
    
5
   
   
    
Прошло два года. Война захватывает все новые пространства. Не зная отдыха, мамаша Кураж со своим фургончиком проходит Польшу, Моравию, Баварию, Италию и снова Баварию. 1631 год. Победа Тилли при Магдебурге стоит мамаше Кураж четырех офицерских сорочек.
   
   
Фургон мамаши Кураж стоит в разрушенной деревне. Издалека слабо доносится военная музыка. У стойки — два солдата, их обслуживают мамаша Кураж и Катрин. У одного солдата накинута на плечи дамская меховая шубка.
   
Мамаша Кураж. Что, платить нечем? Нет денег — нет водки. Победные марши играть они горазды, а нет чтоб солдатам жалованье выдать.
   
Солдат. Водки хочу. Я слишком поздно начал грабить. Командующий нас надул и отдал город на разграбление всего на один час. Я, говорит, не зверь; наверно, получил от города взятку.
   
Полковой священник (входит, прихрамывая). Во дворе лежат еще несколько человек. Крестьянская семья. Помогите мне кто-нибудь. Мне нужна холстина для повязок.
   
Второй солдат уходит с ним.
   
Катрин приходит в большое волнение и пытается выпросить у матери холстину для бинтов.
   
Мамаша Кураж. У меня нет ничего. Бинты я распродала в полку. Офицерские сорочки я рвать ради них не буду.
   
Полковой священник (кричит из глубины сцены). Говорю вам, мне нужна холстина.
   
Мамаша Кураж (садится на лесенку, чтобы Катрин не вошла в фургон). Не дам. Платить они не станут, у них нет ничего.
   
Полковой священник (склонившись над женщиной, которую он внес на руках). Почему вы не ушли, когда начался орудийный обстрел?
   
Крестьянка (слабым голосом). Хозяйство.
   
Мамаша Кураж. Разве эти люди что-нибудь бросят! А я так выкладывай. Нет, не дам.
   
Первый солдат. Это лютеране. С какой стати они лютеране?
   
Мамаша Кураж. Плевать им на веру. У них хозяйство пропало.
   
Второй солдат. Никакие они не лютеране. Они-то сами католики.
   
Первый солдат. Когда идет обстрел, как их рассортируешь.
   
Крестьянин (его приводит священник). Пропала моя рука.
   
Полковой священник. Где холст?
   
Все смотрят на мамашу Кураж, та не шевелится.
   
Мамаша Кураж. Не могу ничего дать. Всякие налоги, пошлины, проценты, взятки!
   
Катрин, издавая нечленораздельные гортанные звуки, поднимает с земли доску и замахивается на мать.
   
Рехнулась ты, что ли? Положи сейчас же доску, дрянь ты этакая, а то отлуплю! Не дам, не могу, я должна о себе самой подумать.
   
Полковой священник снимает ее с лесенки и сажает на землю; затем он достает сорочки и разрывает их на узкие полоски.
   
Мои сорочки! Полгульдена штука! Меня разорили!
   
Из хижины доносится жалобный детский голос.
   
Крестьянин. Там еще дитя.
   
Катрин бежит в хижину.
   
Полковой священник (крестьянке). Лежи! Без тебя уж вытащат.
   
Мамаша Кураж. Остановите ее, крыша может обвалиться.
   
Полковой священник. Я больше туда не войду.
   
Мамаша Кураж (мечется). Не разбрасывайтесь дорогим бельем!
   
Второй солдат сдерживает ее. Появляется Катрин с грудным ребенком, которого она вынесла из развалин.
   
Снова нашла себе сосунка, чтобы с ним нянчиться? Сейчас же отдай его матери, слышишь, не то мне снова придется битый час драться с тобой, пока не вырву его у тебя из рук! (Второму солдату.) Нечего глаза пялить, пойди лучше и скажи им, чтобы прекратили музыку, я и так вижу, что они победили. У меня только убытки от ваших побед.
   
Полковой священник (накладывая повязку). Кровь просачивается.
   
Катрин укачивает младенца, бормоча что-то похожее на колыбельную песню.
   
Мамаша Кураж. Смотрите на нее, она уже счастлива среди всего этого горя. Сейчас же отдай ребенка, мать уже приходит в себя. (Замечает, что первый солдат пристроился к водке и, теперь хочет удрать с бутылкой.) Пся крев! Ах ты, скотина, ты хочешь побеждать дальше? Плати!
   
Первый солдат. У меня нет ничего.
   
Мамаша Кураж (срывает с него шубку). Тогда давай шубу, она все равно краденая.
   
Полковой священник. Там под обломками еще один.
  
  
   
    
6
   
   
    
Близ города Ингольштадта в Баварии Кураж присутствует на похоронах главнокомандующего императорских войск Тили. Идут разговоры о героях войны и о длительности войны. Полковой священник сетует на то, что его способности пропадают втуне, немая Катрин получает красные туфельки.
   
   
1632 год. Внутри маркитантской палатки с питейной стойкой в задней стене. Дождь. Вдалеке — бой барабанов и траурная музыка. Полковой священник и писарь играют в шашки. Мамаша Кураж и Катрин заняты инвентаризацией.
   
Полковой священник. Сейчас похоронная процессия трогается.
   
Мамаша Кураж. Жалко главнокомандующего — двадцать две пары носков, — говорят, он погиб из-за несчастного случая. Всему виной был туман на лугу. Главнокомандующий призвал еще один полк сражаться, не боясь смерти, а потом поскакал назад, но из-за тумана ошибся в направлении: оказалось, что он поскакал не назад, а вперед, в самое пекло боя, где и попал под пулю — свечей только четыре осталось.
   
В глубине сцены свистят.
   
(Идет к стойке.) Позор, вы уклоняетесь от похорон вашего погибшего главнокомандующего! (Наполняет стаканы.)
   
Писарь. Не следовало до похорон выплачивать жалованье. Теперь они пьянствуют, вместо того чтобы идти на похороны.
   
Полковой священник (писарю). А вам не нужно идти на похороны?
   
Писарь. Я уклонился из-за дождя.
   
Мамаша Кураж. Вы — это другое дело, дождь может испортить ваш мундир. Говорят, в его честь хотели, конечно, звонить в колокол, но оказалось, что по его приказу церкви разбиты снарядами, так что бедный главнокомандующий не услышит колокольного звона, ложась в могилу. Дадут три залпа из орудий взамен, чтобы не совсем уж будничная была обстановка — семнадцать ремней.
   
Голоса у стойки. Хозяйка! Водки!
   
Мамаша Кураж. Сначала деньги! Нет, в палатку я вас с вашими грязными сапожищами не пущу! Пейте себе на улице, мало ли что дождь. (Писарю.) Я только командиров пускаю! Говорят, в последнее время у главнокомандующего были заботы. Будто во втором полку пошли беспорядки, потому что он не выдал им жалованье, а сказал, что война идет за веру и они должны воевать даром.
   
Похоронный марш. Все смотрят в глубину сцены.
   
Полковой священник. Сейчас они проходят торжественным маршем перед верховным покойником.
   
Мамаша Кураж. Мне жаль такого вот полководца или императора, он, может быть, думал, что совершает подвиг, о котором будут говорить и после его смерти и за который ему памятник поставят, например, он завоевывает весь мир, для полководца это великая цель, ничего лучшего, по его разумению, не может быть. Одним словом, он из кожи вон лезет, а потом все идет прахом из-за простонародья, которому, может быть, только и нужно, что кружку пива да небольшую компанию, а не что-то там великое. Самые прекрасные планы расстраивались из-за ничтожества тех, кто должен был их выполнять, ведь император ничего не может сделать сам, ему нужна поддержка солдат и народа, среди которого он случайно оказался, разве я не права?
   
Полковой священник (со смехом). Кураж, я во всем с вами согласен, только вот насчет солдат вы не правы. Они делают все, что в их силах. С теми солдатами, например, что сейчас пьют водку под дождем, я берусь в течение ста лет вести одну войну за другой и даже, если понадобится, две сразу, а ведь я никакой не полководец по образованию.
   
Мамаша Кураж. Значит, вы думаете, что война не кончится?
   
Полковой священник. Из-за смерти-то главнокомандующего? Не будьте ребенком. Таких найдется дюжина, в героях никогда не бывает недостатка.
   
Мамаша Кураж. Послушайте, это не просто ехидный вопрос, я думаю, закупить мне еще товару или нет, сейчас как раз можно купить по дешевке, но, если война кончится, запасы мне ни к чему.
   
Полковой священник. Я понимаю, что вы спрашиваете всерьез. Всегда встретишь людей, которые говорят: «Когда-нибудь война кончится». А я скажу: нигде не сказано, что война когда-нибудь кончится. Конечно, может наступить небольшой перерыв. Возможно, что войне нужно будет перевести дух или ей даже, так сказать, не повезет. От этого она не застрахована, ведь нет ничего совершенного в этом мире. Вероятно, и совершенной войны, такой, о которой можно сказать, что уж к ней-то не придерешься, тоже никогда не будет. Смотришь, из-за чего-нибудь непредвиденного она вдруг и застопорится, всего человек не может учесть. Скажем, какой-нибудь недосмотр, и вся музыка испорчена. Потом иди, вытягивай войну из дерьма, в котором она увязла! Но императоры, короли и папа придут ей на помощь, они не оставят ее в беде. Так что, в общем, никакие серьезные опасности ей не грозят и впереди у нее долгая жизнь.
   
Солдат (поет у стойки).
   
    
     
Хозяин, водки дай хлебнуть:
     
Солдат спешит в далекий путь,
     
За веру будем биться!
     
Двойную порцию ради праздника!
    
   
   
Мамаша Кураж. Если бы вам можно было верить…
   
Полковой священник. Судите сами! Что может помешать войне?
   
Солдат (поет).
   
    
     
Эй, баба, дай пощупать грудь!
     
В Моравию мы держим путь,
     
Нам нужно торопиться.
    
   
   
Писарь (неожиданно). А мир, как же будет с миром? Я из Богемии и хотел бы заодно вернуться домой.
   
Полковой священник. Вот как? Да, мир! Что станется с дырками, когда сыр сожрут?
   
Солдат (поет в глубине сцены).
   
    
     
Дружок, пора откозырнуть.
     
Солдат спешит в далекий путь,
     
Он верит офицеру.
     
Эй, поп, молитву не забудь.
     
Солдат спешит в далекий путь,
     
Чтоб умереть за веру.
    
   
   
Писарь. Нельзя жить без мира долго.
   
Полковой священник. Я бы сказал, что мир есть и во время войны, у войны есть свои мирные уголки. Война удовлетворяет все потребности, в том числе и мирные, об этом уж позаботились, иначе бы война долго не продержалась. Во время войны ты можешь испражняться с таким же успехом, как в самое спокойное мирное время, между двумя боями можно выпить кружку пива, и даже во время наступления можно вздремнуть, почему нет, примостившись где-нибудь в канаве. Конечно, во время атаки нельзя играть в карты, но ведь и во время пахоты среди полного мира тоже не поиграешь, зато после победы это вполне возможно. Тебе, скажем, оторвет ногу, ты сначала поднимешь крик, словно что-то случилось, а потом ты успокоишься или тебе дадут водки, в конце концов ты кое-как ковыляешь, а войне от этого горя мало. И кто мешает тебе размножаться среди всей этой резни и кровопролитья, за сараем или еще где-нибудь, ведь от этого тебя не удержишь надолго. Нет, война всегда найдет себе выход, да еще какой. Почему же ей прекращаться?
   
Катрин перестает работать и во все глаза смотрит на полкового священника.
   
Мамаша Кураж. Значит, я закуплю товару. Полагаюсь на вас.
   
Катрин вдруг бросает на землю корзинку с бутылками и выбегает из палатки.
   
Катрин! (Смеется.) Боже мой, она ведь ждет мира. Я обещала ей, что, когда наступит мир, у нее будет муж. (Бежит за ней.)
   
Писарь (вставая). Я выиграл, потому что вы разговаривали. Вам платить.
   
Мамаша Кураж (входит с Катрин). Будь умницей, война еще немного продлится, а мы еще сколотим немного денег, и мир от этого будет только лучше. Сходи-ка ты сейчас в город, тут не больше десяти минут ходьбы, и возьми товар в трактире «Золотой Лев», самое ценное ты захватишь с собой, а за остальным мы потом заедем с фургоном, я обо всем договорилась, тебя проводит господин писарь. Почти все ушли на похороны командующего, так что опасаться тебе некого. Ну, иди с богом, смотри, чтобы тебя не ограбили, думай о своем приданом!
   
Катрин накидывает на голову кусок холста и уходит с писарем.
   
Полковой священник. Вы не боитесь отпускать ее с писарем?
   
Мамаша Кураж. Она не настолько красива, чтобы кому-нибудь пришло в голову ее испортить.
   
Полковой священник. Я много раз восхищайся вашим умением вести дела и выходить из любого положения. Понимаю, почему вас назвали Кураж.
   
Мамаша Кураж. Кураж, смелость — вот что нужно бедным людям. Иначе их дело пропащее. Для того чтобы в их положении вставать по утрам, уже нужна смелость. Или чтобы перепахать поле, да еще во время войны! Одно то, что они производят на свет детей, уже говорит об их смелости, потому что впереди у них ничего нет. Они должны быть палачами друг другу и отправлять друг друга на тот свет, тогда как им хочется смотреть друг другу в глаза, для этого, конечно, нужна смелость, нужен кураж. И то, что они терпят императора и папу, это тоже доказывает их жуткую смелость, потому что за этих господ они платятся жизнью. (Садится, достает из кармана маленькую трубку и закуривает.) Вы бы накололи дров.
   
Полковой священник (с неудовольствием снимает куртку, готовясь колоть дрова). Я, собственно, наставник душ, а не дровосек.
   
Мамаша Кураж. Души у меня нет. А вот дрова мне нужны.
   
Полковой священник. Что это у вас за трубочка?
   
Мамаша Кураж. Обыкновенная трубка.
   
Полковой священник. Нет, не «обыкновенная», а вполне определенная.
   
Мамаша Кураж. Вот как?
   
Полковой священник. Это трубка повара из войска Оксеншерны.
   
Мамаша Кураж. Если знаете, зачем лицемерить и спрашивать?
   
Полковой священник. Потому что я не знал, сознательно ли вы курите именно эту трубку. Ведь могло же быть и так, что вы рылись в вещах, наткнулись на какую-то трубку и взяли ее просто по рассеянности.
   
Мамаша Кураж. А может, так оно и было?
   
Полковой священник. Нет, не так. Вы курите ее сознательно.
   
Мамаша Кураж. Ну, а если сознательно, то что?
   
Полковой священник. Кураж, я вас предостерегаю. Это мой долг. Вряд ли случится вам увидеть ее владельца, но это не беда, это ваше счастье. Он не произвел на меня впечатления положительного человека. Напротив.
   
Мамаша Кураж. Вот как? Он показался мне славным человеком.
   
Полковой священник. Ах, вот какие люди кажутся вам славными? Мне — нет. Я совсем не желаю ему зла, но славным человеком я его никак не могу назвать. Я бы скорее назвал его донжуаном, и притом изощренным. Посмотрите получше на его трубку, если вы мне не верите. Вы должны признать, что она выдает его характер.
   
Мамаша Кураж. Ничего не вижу. Старая трубка, и все.
   
Полковой священник. Он ее наполовину прокусил. Поработитель. Это трубка беспощадного поработителя, вот что вы можете по ней прочесть, если вы еще не окончательно потеряли рассудок.
   
Мамаша Кураж. Смотрите не расколите мне пенек.
   
Полковой священник. Я же вам сказал, что я по образованию не дровосек. Меня учили наставлять души, а не колоть дрова. Здесь пренебрегают моими дарованиями и способностями, заставляя меня выполнять физическую работу. Таланты, данные мне богом, вообще не проявляются. Это грех. Вы не слышали моих проповедей. Одной речью я могу привести целый полк в такое настроение, что на неприятельское войско он смотрит как на стадо баранов. Солдатам собственная их жизнь кажется старой провонявшей половой тряпкой, которую они готовы вышвырнуть при мысли о конечной победе. Бог наградил меня даром слова. Моя проповедь может ослепить вас и оглушить.
   
Мамаша Кураж. Я совсем не хочу этого. Что мне делать слепой и глухой?
   
Полковой священник. Кураж, я часто думал, не скрывается ли за вашими трезвыми речами горячее сердце. Вы ведь тоже человек, и вам нужно тепло.
   
Мамаша Кураж. Чтобы в палатке было тепло, нужно заготовить достаточно дров.
   
Полковой священник. Вы переводите разговор на другое. Серьезно, Кураж, я часто спрашиваю себя, что было бы, если бы наши отношения стали немного ближе. Ведь ураган войны так странно сплел наши судьбы.
   
Мамаша Кураж. Я думаю, что у нас и так достаточно близкие отношения. Я варю вам обед, а вы работаете, например, колете дрова.
   
Полковой священник (подходит к ней вплотную). Вы знаете, о каких близких отношениях я говорю; здесь ни при чем дрова и обед и прочие низменные потребности. Пусть заговорит ваше сердце, не заглушайте его голоса.
   
Мамаша Кураж. Не подходите ко мне с топором. Это были бы уж слишком близкие отношения.
   
Полковой священник. Не превращайте это в шутку. Я человек серьезный, я думаю, когда говорю.
   
Мамаша Кураж. Священник, будьте благоразумны. Вы мне симпатичны, я не хотела бы вас отчитывать. Единственное мое стремление — это прокормить себя и своих детей с помощью фургона. Я его не считаю своим, и мне сейчас не до личных радостей. Как раз сейчас я иду на риск, я закупаю товар, хотя главнокомандующий убит и кругом говорят о мире. Куда вы денетесь, если я разорюсь? Видите, вы сами не знаете. Наколите-ка нам дров, тогда вечером у нас будет тепло, а это уже немало по нашим временам. Что такое? (Встает.)
   
Входит Катрин, она едва дышит, у нее рана на лбу, над глазом. Она тащит кучу разных вещей, свертки, кожаные изделия, барабан и т. п.
   
Что такое, на тебя напали? На обратном пути? На нее напали на обратном пути! Наверно, это был кавалерист, который здесь нализался! Не следовало мне тебя посылать. Брось эти вещи! Ничего страшного, кость не задета. Я перевяжу рану, и через неделю все заживет. Они хуже зверей. (Перевязывает рану.)
   
Полковой священник. Я их ни в чем не упрекаю. У себя дома они не насильничали. Виноваты те, кто затеял войну, самое низкое в человеке они извлекают на поверхность.
   
Мамаша Кураж. Разве писарь не стал провожать тебя обратно? Ты порядочная девушка, вот они и не увиваются за тобой. Рана неглубокая, и следа от нее не останется. Ну вот, перевязала. Ничего, сейчас ты получишь подарок. Я кое-что тебе приберегла, сейчас увидишь. (Достает из мешка красные туфельки Иветты Потье.) Видала? Тебе они всегда нравились. Возьми их себе. Скорее надень их, чтобы я не передумала. (Помогает ей надеть туфли.) Следа не останется, а по мне, хоть бы и остался. Беда тем, кто им нравится. Те как пойдут по рукам, так и пиши пропало. Кто им не по вкусу, тем они хоть жить дают. Видала я смазливеньких, их быстро приводили в такой вид, что волк, и тот испугался бы. За каждым деревом их подстерегает опасность, у них ужасная жизнь. Вот так же и с деревьями — стройные, прямые валят на стропила, а кривые остаются и живут себе. Так что это тебе просто повезло. Ботинки еще крепкие, я их смазала жиром, перед тем как спрятать.
   
Катрин ставит туфли на землю и забирается в фургон.
   
Полковой священник. Надо надеяться, это ее не изуродует.
   
Мамаша Кураж. Шрам останется. Теперь ей нечего ждать мира.
   
Полковой священник. Вещи она не отдала.
   
Мамаша Кураж. Наверно, мне не нужно было твердить ей об этом так настойчиво. Если бы я знала, что творится у нее в голове? Один только раз она где-то пропадала всю ночь, один-единственный за все эти годы. Потом она была опять такая же, как прежде, только работала больше. Так мне и не удалось узнать, что она пережила. Я долго ломала себе голову. (Со злостью разбирает товар, принесенный Катрин.) Вот она, война! Чудный источник дохода, нечего сказать!
   
Слышны орудийные залпы.
   
Полковой священник. Сейчас опускают в могилу главнокомандующего. Это исторический момент.
   
Мамаша Кураж. Для меня это исторический момент, потому что мою дочь обезобразили. Она уже наполовину конченый человек, мужа она теперь не найдет, а она так любит детей, немая она тоже только из-за войны: когда она была совсем маленькая, один солдат чем-то набил ей рот. Швейцеркаса своего я больше не увижу, а где теперь Эйлиф, один бог ведает. Будь проклята война.
  
  
   
    
7
   
   
    
Мамаша Кураж на вершине делового успеха.
   
   
Проселочная дорога. Мамаша Кураж, Катрин и полковой священник тянут фургон, увешанный новым товаром. На шее у мамаши Кураж — связка серебряных талеров.
   
Мамаша Кураж. Вы не убедите меня, что война — это дерьмо. Верно, она уничтожает слабых, но они и в мирное время погибают. Зато своих людей она кормит лучше. (Поет.)
   
    
     
Кому в войне не хватит воли,
     
Тому победы не видать.
     
Коль торговать, не все равно ли,
     
Свинцом иль сыром торговать?
    
   
   
А какой толк отсиживаться? Кто отсиживается, тот первый и гибнет. (Поет.)
   
    
     
Иной хитрит, юлит, хлопочет,
     
Вовсю противится судьбе,
     
Себе нору он вырыть хочет —
     
Могилу роет он себе.
    
    
     
И кто спешит от шума боя
     
Укрыться, не жалея сил,
     
Тот в царстве вечного покоя
     
Пускай поймет, куда спешил.
    
   
   
Они продолжают путь.
  
  
   
    
8
   
   
    
В том же году в битве при Лютцене погибает шведский король Густав-Адольф. Мир грозит мамаше Кураж разорением. Смелый сын мамаши Кураж совершает на один подвиг больше, чем требовалось, и бесславно заканчивает свою жизнь.
   
   
Бивак. Летнее утро. Перед фургоном стоят старуха и ее сын. У сына — большой мешок с постельными принадлежностями.
   
Голос мамаши Кураж (из фургона). Неужели это такое дело, из-за которого нужно беспокоить людей ни свет ни заря?
   
Молодой человек. Мы за ночь прошли двадцать миль пешком, и нам нужно сегодня же вернуться обратно.
   
Голос мамаши Кураж. Что я буду делать с вашими перинами? У людей нет домов.
   
Молодой человек. Вы сначала посмотрите.
   
Старуха. Здесь тоже ничего не выйдет. Пошли!
   
Молодой человек. Тогда у нас не будет крыши над головой, в счет налога заберут дом. Может быть, она и заплатит три гульдена, если ты еще дашь крестик в придачу.
   
Раздается колокольный звон.
   
Послушай-ка, мать!
   
Голоса (в глубине сцены). Мир! Шведский король убит!
   
Мамаша Кураж (высовывает голову из фургона. Она еще не причесана). Что за трезвон среди недели?
   
Полковой священник (вылезает из-под фургона). Что они кричат?
   
Мамаша Кураж. Недоставало только, чтобы объявили мир, как раз когда я купила новую партию товара.
   
Полковой священник (кричит в глубину сцены). Что, правда мир?
   
Голос. Говорят, уже три недели, как подписали, а мы и не знали.
   
Полковой священник (Кураж). А с чего бы им еще звонить в колокола?
   
Голос. В городе уже полно лютеран, приехали на повозках, от них и узнали.
   
Молодой человек. Мать, слышишь, мир! Что с тобой?
   
Старуха в обмороке.
   
Мамаша Кураж (скрываясь в фургоне). Иосиф-Мария! Катрин, мир! Оденься в черное! Мы пойдем в церковь. Это наш долг перед Швейцеркасом. Неужели это правда?
   
Молодой человек. Так люди здесь говорят. Значит, мир. Ты можешь встать?
   
Старуха встает как оглушенная.
   
Теперь снова заработает моя шорная мастерская. Обещаю тебе. Все наладится. Отцу мы вернем его постель. Ты можешь идти? (Полковому священнику.) Ей стало нехорошо. Это от новостей. Она уже не верила, что наступит мир. А отец всегда говорил, что наступит. Пойдем домой.
   
Уходят.
   
Голос мамаши Кураж. Дайте ей водки!
   
Полковой священник. Они уже ушли.
   
Голос мамаши Кураж. Что сейчас там, в лагере?
   
Полковой священник. Все сбегаются. Пойду взгляну. Не надеть ли мне пасторский сюртук?
   
Голос мамаши Кураж. Сначала разузнайте все как следует, а потом уже объявляйтесь антихристом. Я рада миру, хотя я и разорена. По крайней мере, двое детей у меня выжили в войне. Теперь я увижу своего Эйлифа.
   
Полковой священник. Кто это идет сюда из лагеря? Клянусь, это повар командующего!
   
Повар (вид у него потрепанный, в руках — узелок). Кого я вижу? Его преподобие!
   
Полковой священник. Кураж, у нас гость!
   
Мамаша Кураж вылезает из фургона.
   
Повар. Я же обещал, что как только у меня будет время, я приду побеседовать. Я не забыл вашей водки, госпожа Фирлинг.
   
Мамаша Кураж. Иисусе, повар командующего? Сколько лет прошло! Где Эйлиф, мой старший?
   
Повар. Разве его еще нет здесь? Он вышел раньше меня и тоже собирался к вам.
   
Полковой священник. Я надену пасторский сюртук, погодите. (Скрывается за фургоном.)
   
Мамаша Кураж. Значит, он будет здесь с минуты на минуту. (Кричит в фургон.) Катрин, сейчас Эйлиф придет! Вынеси стаканчик водки повару, Катрин!
   
Катрин не показывается.
   
Пригладь немножко волосы, и ладно! Господин Ламб свой человек. (Сама выносит водку.) Она не хочет выходить, что ей мир. Слишком долго его пришлось ждать. Ей лоб расквасили, теперь уже почти незаметно, но ей кажется, что все на нее глаза таращат.
   
Повар. Да, война!
   
Он и мамаша Кураж садятся.
   
Мамаша Кураж. Повар, вы застали меня в беде. Я разорилась.
   
Повар. Что? Вот так незадача.
   
Мамаша Кураж. На мире я сломала себе шею. По совету священника я недавно как раз закупила товара. Теперь все разбредутся, а я буду сидеть со своим товаром.
   
Повар. Как можно слушаться священника? Если бы у меня тогда было время — католики пришли слишком быстро, — я бы вас предостерег от него. Это гнида. Так, значит, он у вас главный советчик.
   
Мамаша Кураж. Он мыл посуду и помогал тянуть фургон.
   
Повар. Это он-то — и тянуть?! Он, наверно, уже рассказал вам свои любимые анекдоты, у него грязное отношение к женщине, мне так и не удалось повлиять на него. Он не солидный человек.
   
Мамаша Кураж. А вы солидный?
   
Повар. Пусть я никто, но я человек солидный. Ваше здоровье!
   
Мамаша Кураж. Солидность — нужна она больно. У меня, слава богу, был только один солидный. Никогда мне столько не приходилось работать, а весной он продал одеяльца детей. Мою губную гармонику он находил варварской. По-моему, если вы называете себя солидным человеком, вы плохо себя рекомендуете.
   
Повар. Вы все так же остры на язык, но я вас за это ценю.
   
Мамаша Кураж. Только не говорите теперь, что вы мечтали попасться мне на язык!
   
Повар. Да, такие-то дела, мы снова сидим вместе, и мирный звон, и ваша знаменитая водка, ни у кого такой не найдешь…
   
Мамаша Кураж. От мирного звона мне сейчас мало радости. Не думаю, чтобы теперь стали платить солдатам за прошлое, вот и буду я хороша со своей знаменитой водкой. Вам разве выплатили все, что положено?
   
Повар (мнется). Не то чтобы. Поэтому мы и разбрелись. Видя такую обстановку, я подумал: что я буду здесь торчать, лучше схожу навещу друзей. И вот я сижу возле вас.
   
Мамаша Кураж. Значит, у вас ничего нет.
   
Повар. Лучше бы они перестали трезвонить. Это правда, позвонили, и хватит. Я, пожалуй, занялся бы какой-нибудь торговлей. Надоело ходить у них в поварах. Сочиняешь им обед из сапожной кожи да корешков, а потом они еще плеснут горячим супом тебе же в морду. У поваров теперь собачья жизнь. Лучше уж в строй, да черта с два, теперь ведь мир.
   
Появляется полковой священник. Он в своей прежней одежде.
   
Мы поговорим об этом после.
   
Полковой священник. Еще послужит, хотя немного и тронут молью.
   
Повар. По-моему, зря стараетесь. Места вы теперь не получите, кого вы будете теперь убеждать, что нужно честно служить и сложить голову в окопе? И вообще мне нужно будет с вами еще объясниться, поскольку вы посоветовали…[6]
   
Полковой священник (с жаром). А вам какое дело?
   
Повар. Это же бессовестно! Как вы смеете вмешиваться в чужие дела и давать никому не нужные советы?
   
Полковой священник. Кто вмешивается в чужие дела? (Мамаше Кураж.) Я не знал, что вы такая близкая приятельница этого господина и обязаны отчитываться перед ним.
   
Мамаша Кураж. Не волнуйтесь, повар высказал только свое личное мнение, а вы не можете отрицать, что ваша война — это пустой номер.
   
Полковой священник. Грешно не радоваться миру, Кураж! Вы гиена, которая рыщет по полю боя.
   
Мамаша Кураж. Кто я?
   
Повар. Вы оскорбили мою приятельницу, и вам придется иметь дело со мной.
   
Полковой священник. С вами я не желаю говорить. У вас слишком прозрачные намерения. (Мамаше Кураж.) Но когда я вижу, что вы смотрите на мир, как на старый засморканный платок, который из брезгливости берут двумя пальцами — большим и указательным, — я по-человечески возмущаюсь; ведь я же вижу, что вы не хотите мира, что вам нужна война, потому что вы на ней наживаетесь. Но не забывайте старой пословицы: «Хочешь завтракать с чертом — припасай длинную ложку!»
   
Мамаша Кураж. Я не люблю войны, и она меня не очень-то любит. Во всяком случае, я не позволю называть себя гиеной, между нами все кончено.
   
Полковой священник. Почему же вы жалуетесь на мир, когда все люди вздохнули? Из-за какого-то несчастного барахла в вашем фургоне?
   
Мамаша Кураж. Мой товар — это не барахло, он меня кормит, и до сих пор он кормил вас.
   
Полковой священник. Значит, вас кормит война! Ага!
   
Повар (священнику). Вы взрослый человек, и нечего было вам лезть со своими советами. (Кураж.) Сейчас самое лучшее поскорее сбыть хотя бы часть, пока цены еще не упали так, что дальше некуда. Одевайтесь и действуйте, нельзя терять ни минуты!
   
Мамаша Кураж. Вот это разумный совет. Кажется, я так и поступлю.
   
Полковой священник. Потому что это сказал повар!
   
Мамаша Кураж. А кто мешал вам это сказать? Он прав, самое лучшее — пойти на рынок. (Скрывается в фургоне.)
   
Повар. Очко в мою пользу, священник. Вы не находчивы. Вам нужно было сказать: «Что, разве я давал вам совет? Я же просто рассуждал о политике!» Со мной вам лучше не тягаться. Петушиные бои вашему одеянию не подобают!
   
Полковой священник. Если вы не замолчите, я убью вас, подобает это мне или не подобает.
   
Повар (стягивая с себя сапоги и разматывая портянки). Если бы вы так безбожно не опустились, вы бы легко могли теперь, когда наступил мир, получить приход. Повара не будут нужны, варить нечего, а в бога верить все еще будут, тут ничего не изменилось.
   
Полковой священник. Господин Ламб, я прошу вас не выдворять меня отсюда. С тех пор как я опустился, я стал лучше как человек. Теперь я уже не смог бы читать проповеди.
   
Входит Иветта Потье, в черном платье, очень нарядная, с тростью. Она постарела, растолстела, густо напудрена. За ней слуга.
   
Иветта. Оля-ля, привет честной компании! Не фургон ли это мамаши Кураж?
   
Полковой священник. Совершенно верно. С кем имеем удовольствие?
   
Иветта. С полковницей Штархемберг, люди добрые. Где Кураж?
   
Полковой священник (кричит в фургон). Вас хочет видеть полковница Штархемберг!
   
Голос мамаши Кураж. Сейчас выйду!
   
Иветта. Я Иветта!
   
Голос мамаши Кураж. Ах, Иветта!
   
Иветта. Я только посмотреть, как вы живете!
   
Повар в ужасе отворачивается.
   
Питер!
   
Повар. Иветта!
   
Иветта. Вот так сюрприз! Как ты сюда попал?
   
Повар. На повозке.
   
Полковой священник. Ах, вы знакомы друг с другом? И близко?
   
Иветта. Пожалуй. (Она рассматривает повара.) Какой жирный!
   
Повар. Да и ты уже не из стройненьких.
   
Иветта. Все же хорошо, что я тебя встретила, босяк. Теперь я могу тебе сказать все, что я о тебе думаю.
   
Полковой священник. Пожалуйста, скажите все-все, только подождите, пока выйдет Кураж.
   
Мамаша Кураж (выходит, нагруженная товаром). Иветта!