1 2 
Не мог он прежнее забыть...    

Хотел он благодарным быть,    

Но сердце жаркое терялось    

В его страдании немом,    

И как в тумане зыбком, в нем    

Без отголоска поглощалось!..    

Оно и в шуме, и в тиши    

Тревожит сон его души.    

     

     

XXII    

     

     

Всегда он с думою унылой    

В ее блистающих очах    

Встречает образ вечно милый.    

В ее приветливых речах    

Знакомые он слышит звуки...    

И к призраку стремятся руки;    

Он вспомнил всё – ее зовет...    

Но вдруг очнулся. Ах! несчастный,    

В какой он бездне здесь ужасной;    

Уж жизнь его не расцветет.    

Он гаснет, гаснет, увядает,    

Как цвет прекрасный на заре;    

Как пламень юный, потухает    

На освященном алтаре!!!    

     

     

ХХIII    

     

     

Не понял он ее стремленья,    

Ее печали и волненья;    

Не думал он, чтобы она    

Из жалости одной пришла,    

Взглянувши на его мученья;    

Не думал также, чтоб любовь    

Точила сердце в ней и кровь;    

И в страшном был недоуменье...    

....................    

Но в эту ночь ее он ждал...    

Настала ночь уж роковая;    

И сон от очей отгоняя,    

В пещере пленник мой лежал.    

     

 XXIV    

     

     

Поднялся ветер той порою,    

Качал во мраке дерева,    

И свист его подобен вою –    

Как воет полночью сова.    

     

Сквозь листья дождик пробирался;    

Вдали на тучах гром катался;    

Блистая, молния струёй    

Пещеру темну озаряла,    

Где пленник бедный мой лежал,    

Он весь промок и весь дрожал…    

....................    

Гроза по‑малу утихала;    

Лишь капала вода с дерев;    

Кой‑где потоки меж холмов    

Струею мутною бежали    

И в Терек с брызгами впадали.    

Черкесов в темном поле нет...    

И тучи врозь уж разбегают,    

И кой‑где звездочки мелькают;    

Проглянет скоро лунный свет.    

     

     

XXV    

     

     

И вот над ним луна златая    

На легком облаке всплыла;    

И в верх небесного стекла,    

По сводам голубым играя,    

Блестящий шар свой провела.    

Покрылись пеленой сребристой    

Холмы, леса и луг с рекой.    

Но кто печальною стопой    

Идет один тропой гористой?    

Она... с кинжалом и пилой; –    

Зачем же ей кинжал булатный?    

Ужель идет на подвиг ратный!    

Ужель идет на тайный бой!..    

Ах, нет! наполнена волнений,    

Печальных дум и размышлений,    

К пещере подошла она;    

И голос раздался известный;    

Очнулся пленник как от сна,    

И в глубине пещеры тесной    

Садятся... долго они там    

Не смели воли дать словам...    

Вдруг дева шагом осторожным    

К нему вздохнувши подошла;    

И руку взяв, с приветом нежным,    

С горячим чувством, но мятежным,    

Слова печальны начала:    

     

 XXVI    

     

     

«Ах! русский! русский! что с тобою!    

Почто ты с жалостью немою,    

Печален, хладен, молчалив,    

На мой отчаянный призыв...    

Еще имеешь в свете друга –    

Еще не всё ты потерял...    

Готова я часы досуга    

С тобой делить. Но ты сказал,    

Что любишь, русский, ты другую.    

Ее бежит за мною тень,    

И вот об чем, и ночь и день,    

Я плачу, вот об чем тоскую!..    

Забудь ее, готова я    

С тобой бежать на край вселенной!    

Забудь ее, люби меня,    

Твоей подругой неизменной...»    

Но пленник сердца своего    

Не мог открыть в тоске глубокой,    

И слезы девы черноокой    

Души не трогали его...    

«Так, русский, ты спасен! но прежде    

Скажи мне: жить иль умереть?!!    

Скажи, забыть ли о надежде?..    

Иль слезы эти утереть?»    

     

     

XXVII    

     

     

Тут вдруг поднялся он; блеснули    

Его прелестные глаза,    

И слезы крупные мелькнули    

На них как светлая роса:    

«Ах, нет! оставь восторг свой нежный,    

Спасти меня не льстись надеждой;    

Мне будет гробом эта степь;    

Не на остатках, славных, бранных,    

Но на костях моих изгнанных    

Заржавит тягостная цепь!»    

Он замолчал, она рыдала;    

Но ободрилась, тихо встала,    

Взяла пилу одной рукой,    

Кинжал другою подавала.    

И вот, под острою пилой    

Скрыпит железо; распадает    

Блистая цепь и чуть звенит.    

Она его приподымает;    

И так рыдая говорит:    

     

 XXVIII    

     

     

«Да!.. пленник... ты меня забудешь...    

Прости!.. прости же... навсегда;    

Прости! Навек!.. Как счастлив  будешь,    

Ax!.. вспомни обо мне тогда...    

Тогда!.. быть может, уж могилой    

Желанной скрыта буду я;    

Быть может... скажешь ты уныло:    

Она любила и меня!..»    

И девы бледные ланиты,    

Почти потухшие глаза,    

Смущенный лик, тоской убитый,    

Не освежит одна слеза!..    

И только рвутся вопли муки...    

Она берет его за руки    

И в поле темное спешит,    

Где чрез утесы путь лежит.    

     

     

XXIX    

     

     

Идут, идут; остановились,    

Вздохнув, назад оборотились;    

Но роковой ударил час...    

Раздался выстрел – и как раз    

Мой пленник падает. Не муку,    

Но смерть изображает взор;    

Кладет на сердце тихо руку...    

Так медленно по скату гор,    

На солнце искрами блистая,    

Спадает глыба снеговая.    

Как вместе с ним поражена,    

Без чувства падает она;    

Как будто пуля роковая    

Одним ударом, в один миг,    

Обеих вдруг сразила их.    

....................    

     

     

XXX    

     

     

Но очи русского смыкает    

Уж смерть холодною рукой;    

Он вздох последний испускает,    

И он уж там – и кровь рекой    

Застыла в жилах охладевших;    

В его руках оцепеневших    

Еще кинжал блестя лежит;    

В его всех чувствах онемевших    

Навеки жизнь уж не горит,    

Навеки радость не блестит.    

     

 XXXI    

     

     

Меж тем черкес, с улыбкой злобной,    

Выходит из глуши дерев.    

И волку хищному подобный,    

Бросает взор... стоит... без слов,    

Ногою гордой попирает    

Убитого... увидел он,    

Что тщетно потерял патрон;    

И вновь чрез горы убегает.    

     

     

XXXII    

     

     

Но вот она очнулась вдруг;    

И ищет пленника очами.    

Черкешенка! где, где твой друг...    

Его уж нет.    

Она слезами    

Не может ужас выражать,    

Не может крови омывать.    

И взор ее как бы безумный    

Порыв любви изобразил;    

Она страдала. Ветер шумный    

Свистя покров ее клубил!..    

Встает... и скорыми шагами    

Пошла с потупленной главой,    

Через поляну – за холмами    

Сокрылась вдруг в тени ночной.    

     

     

XXXIII    

     

     

Она уж к Тереку подходит;    

Увы, зачем, зачем она    

Так робко взором вкруг обводит,    

Ужасной грустию полна?..    

И долго на бегущи волны    

Она глядит. И взор безмолвный    

Блестит звездой в полночной тьме.    

Она на каменной скале:    

«О, русский! русский!!!» –  восклицает.    

Плеснули волны при луне,    

Об берег брызнули оне!..    

И дева с шумом исчезает.    

Покров лишь белый выплывает,    

Несется по глухим волнам:    

Остаток грустный и печальный    

Плывет, как саван погребальный,    

И скрылся к каменным скалам.    

     

 XXXIV    

     

     

Но кто убийца их жестокой?    

Он был с седою бородой;    

Не видя девы черноокой,    

Сокрылся он в глуши лесной.    

Увы! то был отец несчастный!    

Быть может, он ее сгубил;    

И тот свинец его опасный    

Дочь вместе с пленником убил?    

Не знает он, она сокрылась,    

И с ночи той уж не явилась.    

Черкес! где дочь твоя? глядишь,    

Но уж ее не возвратишь!!.    

     

     

XXXV    

     

     

Поутру труп оледенелый    

Нашли на пенистых брегах.    

Он хладен был, окостенелый;    

Казалось, на ее устах    

Остался голос прежней муки;    

Казалось, жалостные звуки    

Еще не смолкли на губах;    

Узнали все. Но поздно было!    

– Отец! убийца ты ее;    

Где упование твое?    

Терзайся век! живи уныло!..    

Ее уж нет. – И за тобой    

Повсюду призрак роковой.    

Кто гроб ее тебе укажет?    

Беги! ищи ее везде!!!..    

«Где дочь моя?» и отзыв скажет:    

Где?..    

     

     

 Примечания    

     

Печатается по беловому автографу – ИРЛИ, оп. 1, № 1  (переплетенная тетрадь), лл. 2–27. Там же автограф поэмы «Корсар» и титульный  лист поэмы «Черкесы» (см. примечания к поэмам «Черкесы» и «Корсар»).    

Перед текстом поэмы титульный лист («Кавказский пленник.  Сочинение М. Лермантова. Москва. 1828») и акварельный рисунок Лермонтова –  всадник на фоне горного пейзажа с пленником на аркане. Текст поэмы заключается  словом «Конец».    

Впервые опубликовано в отрывках с искажениями и опечатками в  Соч. под ред. Дудышкина (т. 2, 1860, стр. 5–12). Полностью – в Соч. под ред.  Висковатова (т. 3, 1891, стр. 133–151) с пропуском стихов «И слышен топот  табунов. Вдруг пыль взвилася над горами».    

В стихе «И в глубине пещеры тесной» нами исправлена описка:  в автографе – «темной», печатаем – «тесной».    

Датируется 1828 годом по автографу.    

В этом раннем поэтическом опыте Лермонтов (как и в  «Черкесах») сознательно подражает любимым поэтам и прежде всего Пушкину.  Характер подражания самый различный: с изменениями и вариациями повторяется  сюжет пушкинской поэмы, перефразируются, а иногда и прямо заимствуются  отдельные поэтические выражения.    

Стихи «Иль слезы эти утереть?.. Он замолчал, она рыдала» и  «Терзайся век! живи уныло!.. „Где дочь моя?“ и отзыв скажет…» по содержанию и  отдельными выражениями близки к поэме Байрона «Абидосская невеста» в переводе  И. И. Козлова (Песнь вторая, XXV и XXVII).    

Несмотря на подражательный характер поэмы, в ней достаточно  отчетливо вырисовываются оригинальные черты поэзии Лермонтова, особенно  наглядные в пейзажных зарисовках.    

Эпиграф взят из стихотворения немецкого поэта Карла‑Филиппа  Конца (1762–1827) «Das Orakel der Weisheit» (1791), причем стихи Конца  подверглись переработке. В оригинале немецкого стихотворения (Gedichte von Carl  Philipp Conz, zweiter Band, bei Heinrich Laupp,Tubingen, 1819, стр. 138)  читается:    

     

Glaube, lieb' und  hoffe!    

Hoffe, lieb' und  glaube!    

Duld' und entbehre!    

Freu' dich und  leide!    

     

Верь, люби и надейся!    

Надейся, люби и верь!    

Терпи и переноси лишения!    

Радуйся и страдай!