1 2 3 4 5 6 
   
Мальчик сидел на земле, закрыв руками голову, выглядывал из-под локтей.
   
— Как пить дать, мальчишка голоден. Пошли-ка лучше со мной в машину. У нас покормят. А то уперся как баран…
   
— У вас есть нечего. А ну, вперед.
   
— Куда это?
   
— Двигай давай.
   
— И не подумаю.
   
— Нет?
   
— Не-а.
   
— Думаешь, не убью? Ошибаешься. Но я бы предпочел взять тебя с собой. Через милю-другую отпустим на все четыре стороны. Больше нам ничего не нужно. Тебе нас не найти. Даже не узнаешь, в какую сторону мы пошли.
   
— Сказать, что я думаю?
   
— Что?
   
— Что ты в штаны быстрее наложишь.
   
Пленник разжал пальцы, ремень упал на дорогу вместе со снаряжением: фляжка, старый армейский брезентовый патронташ, кожаный футляр для ножа. Когда отец поднял взгляд от этой кучи на дороге, подонок держал в руке нож. Всего два шага — и он между ним и мальчиком.
   
— Ну и что дальше?
   
Молчание в ответ. Внушительных размеров, но оказался на удивление проворный. Нырнул, схватил ребенка, перекатился, вскочил, прижимая мальчика к груди и приставив ему нож к горлу. Отец упал на колени, повернулся в их сторону, держа револьвер двумя руками, прицелился и с расстояния в шесть футов выстрелил. Человек опрокинулся навзничь, в дырке на лбу пузырилась кровь. Мальчик лежал у него в ногах, лицо его ничего не выражало. Отец молниеносно засунул револьвер за пояс, и закинул рюкзак на плечо, и рывком схватил сына, перевернул, и поднял, и усадил себе на плечи, и кинулся бежать по дороге, придерживая мальчика за коленки. Мальчик обхватил руками его голову. Весь в крови. Немой как рыба.
   
   
В глубине леса они наткнулись на старый железный мост, по которому почти исчезнувшая с лица земли дорога пересекала высохший ручей. Его мучили приступы кашля. Откашляться не получалось, какое там — не мог продохнуть. Свернул с дороги в лес. Повернулся и стоял, переводя дух, прислушиваясь. Ничего. Спотыкаясь, проковылял еще с полмили, под конец опустился на колени, положил сына прямо в листья и пепел. Стер кровь с его лица, прижал к себе: «Все хорошо, все хорошо».
   
   
В тот долгий холодный вечер в надвигающейся темноте он услышал их только еще один раз. Притянул мальчика к себе. Кашель застрял в горле. Куртка висит на ребенке как на вешалке. Трясется от холода. Подождали, пока затихнут шаги. Пошли дальше. Наученные горьким опытом, брели в полном молчании. Настала ночь и вместе с ней — могильный холод. Мальчика всего колотило. Лунный свет не пробивает мрак, идти некуда. В рюкзаке у них было одно-единственное одеяло. Он его достал, укутал сына. Расстегнул куртку, прижал мальчика к себе. Устроились на земле. Лежали довольно долго, никак не могли согреться. Тогда он сел и сказал: «Надо идти вперед. Нельзя просто так лежать». Посмотрел по сторонам, ничего не увидел. Слова повисли в бездонной, бескрайней темноте.
   
   
Держал сына за руку, пока блуждали по лесу. Другая рука вытянута вперед. С тем же успехом мог двигаться с закрытыми глазами. Укутал мальчика в одеяло поверх куртки. Велел следить, чтобы одеяло не сползло, потом им его не найти. Мальчик просился на руки, но отец заставлял его идти. Колесили по лесу большую часть ночи. До рассвета было еще далеко, когда мальчик упал и больше не смог подняться. Завернул его в свою куртку, потом в одеяло, сел на землю, держал его в объятиях, раскачиваясь взад-вперед. Одна пуля в барабане. Не хочешь смотреть правде в лицо. Не хочешь.
   
   
Наступал день, мало чем отличающийся от ночи. При его скупом свете положил мальчика в кучу листьев на земле и сидел, разглядывая деревья. Как только развиднелось, отошел подальше и прочесал лес по периметру вокруг их временного пристанища в поисках чужих следов. Кроме их собственных, едва заметных в пепле, ничего не обнаружил. Вернулся обратно и разбудил сына: «Пора идти». Мальчик сидел сгорбившись, на лице — полное безразличие. Слипшиеся от крови волосы, грязь на щеках. «Скажи хоть слово», — умолял он сына, но тот молчал.
   
   
Шли на восток сквозь частокол мертвых деревьев. Прошли мимо остова бывшего дома, пересекли проселочную дорогу. Пустой участок посреди леса, наверное, в прошлом — стоянка полевой техники. Иногда останавливались, чтобы прислушаться. Неожиданно вышли на основную дорогу, он потянул мальчика за руку. Спрятались в придорожной канаве, как прокаженные. Опять слушали. Ни дуновения ветерка. Гробовая тишина. Немного погодя он поднялся и вышел на дорогу. Обернулся, поманил мальчика к себе:
   
— Пошли.
   
Ребенок подошел к отцу, тот указал на глубокие колеи в пепле, продавленные грузовиком. Мальчик стоял, закутавшись в одеяло, опустив глаза, и рассматривал дорогу.
   
   
Откуда ему знать, завели они мотор или нет? Устроили засаду или плюнули и ушли? Он скинул рюкзак, сел.
   
— Нужно поесть. Ты голодный?
   
Мальчик отрицательно покачал головой.
   
— Нет? Так я и думал.
   
Расстегнул рюкзак, достал пластиковую бутылку с водой. Отвернул пробку и протянул бутылку сыну. Тот припал к горлышку. Оторвался, и перевел дух, и сел на землю, скрестив ноги, и еще долго пил. Потом отдал бутылку отцу. Тот отпил немного, аккуратно завернул пробку и стал рыться в рюкзаке. Выудил банку белой фасоли. По очереди зачерпывая ложкой, все съели. Отец зашвырнул пустую банку в лес. Опять вперед.
   
   
Люди с грузовика стояли лагерем прямо на дороге. Жгли костер: обугленные ветки в расплавленном гудроне вперемешку с пеплом и костями. Он присел на корточки, вытянул руку над пепелищем. От углей поднималось слабое тепло. Распрямился, глянул на дорогу. Потом отвел мальчика в лес:
   
— Побудь здесь. Я буду недалеко и тебя услышу, если что.
   
— Я хочу с тобой. — Вот-вот заплачет.
   
— Нельзя, тебе надо подождать в лесу.
   
— Ну пожалуйста, пап.
   
— Прекрати. Делай, что я тебе говорю. Возьми револьвер.
   
— Я не хочу.
   
— Я не спрашиваю, хочешь ты или нет. Бери.
   
   
Лесом прошел туда, где оставил тележку. Нашел. Выпотрошили, и бросили, и раскидали ненужные им вещи. Осталось несколько детских игрушек и книжек. Его собственные старые ботинки и кое-какое тряпье. Поднял тележку, сложил вещички сына, выкатил тележку на дорогу. Вернулся. Пусто. Черные пятна засохшей крови на листьях. Рюкзак сына исчез. На обратном пути наткнулся на сложенные в кучу кости и куски кожи, придавленные булыжниками. Кишки в луже крови. Поковырял кости носком ботинка. Похоже, варили. Ни клочка одежды. Приближалась ночь, становилось все холоднее. Он повернулся и пошел к сыну. Встал на колени, обхватил его руками. Долго не отпускал.
   
   
Они довезли тележку до конца старой дороги и оставили ее там. Сами пошли на юг, торопясь найти место для привала до наступления темноты. Мальчик все время спотыкался от усталости, и отец посадил его на плечи и понес. К тому времени, когда добрались до моста, стало темно как в преисподней. Поставил мальчика на землю, и они на ощупь начали спускаться по насыпи. Под мостом достал зажигалку, зажег и при слабом мерцании осмотрел берег. Песок и мелкая галька, намытые ручьем. Поставил рюкзак на землю, спрятал зажигалку, обнял сына за плечи. С трудом различал его силуэт в темноте.
   
— Я хочу, чтобы ты подождал меня здесь. Я схожу за дровами. Для костра.
   
— Я один боюсь.
   
— Знаю. Я буду недалеко и услышу, если ты вдруг испугаешься или вскрикнешь. Позовешь меня — я сразу же приду.
   
— Мне ужасно страшно.
   
— Чем быстрее я уйду, тем быстрее вернусь. Разожжем костер, и ты больше не будешь бояться. Только не ложись. Ляжешь — сразу уснешь. Я стану тебя звать, ты не откликнешься, а в этой темноте попробуй тебя найти… Понимаешь?
   
Мальчик не отвечал. Отец подумал: еще немного, и его терпение иссякнет. Но потом до него дошло, что мальчик в темноте мотает головой:
   
— Я не усну. Не усну.
   
   
В кромешной темноте, вытянув перед собой руки, поднялся по насыпи и углубился в лес. Дров вокруг навалом: сухие палки, ветки, валяющиеся на земле. На ходу сбивал их ногами в одно место, и, когда получилась довольно внушительная куча, наклонился и все подобрал. Потом позвал сына. Тот ответил, по звуку его голоса он нашел дорогу к мосту. Сидели в темноте, пока он ножом рубил ветки потолще, а тонкие переламывал руками. Вытащил из кармана зажигалку, большим пальцем покрутил колесико. Бензиновая зажигалка давала слабый голубоватый огонек. Согнулся, поднес зажигалку к сложенной куче. Смотрел, как пламя поползло вверх по переплетенью сучков и веток. Подкинул еще, наклонился и осторожно раздул огонь, а потом перекладывал с места на место сучья, чтоб не прогорали слишком быстро.
   
   
Еще дважды он возвращался в лес, каждый раз принося полные охапки веток и валежника, и сбрасывал их с моста вниз. Отойдя на небольшое расстояние, увидел огонь костра. Но не встревожился — вряд ли его можно заметить. Под мостом среди камней разглядел темную заводь с неподвижной водой. По краям — толстая корка льда. Встал на мосту, скинул вниз последнюю охапку. Выдох — в свете костра видно облачко белого пара.
   
   
Уселся на песок, стал проверять содержимое рюкзака. Бинокль. Почти полная четвертьлитровая бутылка бензина. Плоскогубцы. Две ложки. Положил все рядком. Пять алюминиевых баночек со съестным. Выбрал банку сосисок и банку кукурузы, открыл армейской открывалкой, поставил банки поближе к огню. Сидели и смотрели, как тлеют и закручиваются от жара этикетки. Когда от кукурузы пошел пар, плоскогубцами вытащил банки. Сидели, склонившись, и медленно ели, мальчик то и дело клевал носом.
   
   
Потом он повел мальчика к отмели под мостом. Расколол палкой лед у края. Встали на колени, и он начал мыть сыну лицо и волосы. Вода была ледяная, и мальчик заплакал. Отошли подальше и нашли воду почище, он снова стал мыть мальчику голову. Не так тщательно, как хотелось бы, — ребенок стонал от холода. Вытер его одеялом, стоя на коленях в отблесках костра. В этом свете тень нижней решетки моста преломлялась на фоне частокола деревьев за ручьем. «Это мой сын. Я должен вымыть ему волосы, забрызганные мозгами того мерзавца. Это моя обязанность». Потом завернул его в одеяло и понес к костру.
   
   
Мальчик сидел и качался из стороны в сторону. Отец устраивал лежанку в песке: сюда — плечи, сюда — бедра; следил, чтобы не свалиться в огонь. Потом сел и, держа сына на коленях, над огнем просушивал ему волосы. Как соборование у древних. Пусть так. Восстанови в памяти образы из прошлого. Если нечего вспомнить, сам придумай новые ритуалы и неукоснительно их соблюдай.
   
   
Ночью проснулся от холода, поднялся, наломал побольше веток. Попадая на угли, они сразу же вспыхивали ярко-оранжевым пламенем. Раздул костер, добавил еще веток. Сидел, скрестив ноги, прислонившись спиной к каменной опоре моста. Здоровенные блоки известняка, один на другом, без капли цемента. Над головой — коричневая от ржавчины арматура, огромные заклепки, деревянные перекрытия и балки. Песок под ним был теплый на ощупь. Ночь за пределами освещенного костром круга — холодна как сталь. Поднялся, притащил еще сучьев из-под моста. Стоял и слушал. Мальчик спал как убитый. Присел рядом, погладил его спутанные светлые волосы. Драгоценная чаша, способная стать прибежищем Бога: «Пожалуйста, не говори мне, как такие истории обычно заканчиваются». Посмотрел в темноту над мостом: идет снег.
   
   
Веток, что он заготовил, хватило бы на час, может, чуть больше. Перетащил остатки валежника из-под моста и принялся его крушить: наступал на ветки, которые от его тяжести трескались, потом ломал их. Боялся, что шум разбудит ребенка. Нет, спит как ни в чем не бывало. Мокрые ветки шипели в огне, снег продолжал идти. Утром надо проверить, нет ли каких следов на дороге. Всякое может быть. За последний год это первое, если не считать мальчика, живое существо, с которым довелось поговорить. Мой брат. Холодный расчет, бегающие глаза. Гнилые черные зубы. С застрявшими частицами человеческой плоти. Каждое его слово — ложь. Все — сплошной обман.
   
Когда проснулся в следующий раз, снег прекратился. В мутном свете зарождающегося дня за мостом стал виден оголенный лесной массив, а на фоне снега — резкие черные силуэты деревьев. Полежал еще немного, зажав руки между коленями, встал, разжег костер посильнее, поставил подогреваться банку свеклы. Свернувшись калачиком на земле, мальчик лежал и смотрел на отца.
   
   
По всему лесу, на ветвях деревьев, в чашечках листьев, лежал свежевыпавший снег. Уже успевший посереть от пепла. Вернулись за тележкой, бросили в нее рюкзак, вышли на дорогу. Никаких следов. Постояли в полной тишине. И пошли по дороге месить серую грязь, мальчик — сбоку, руки в карманах.
   
   
Брели весь день. Мальчик не сказал ни слова. К полудню слякоть на дороге начала подсыхать, к вечеру исчезла совсем. Не останавливались. Сколько миль? Десять, двенадцать? Раньше играли с большими металлическими прокладками для труб — бросали их, как кольца, на дорогу. Когда-то нашли эти кольца в хозяйственном магазине, но теперь они пропали вместе с остальными вещами. Той ночью остановились на ночлег в ложбине. Развели огонь под скальным навесом и доели последнюю банку тушеной свинины с бобами. Он приберег ее напоследок, потому что это было любимое блюдо сына. Смотрели, как она греется в углях. Плоскогубцами вытащил банку из огня. Съели в полном молчании. Налил в банку воды, ополоснул, налил еще, дал мальчику выпить. Всё, продукты закончились.
   
— Мне бы проявить больше осторожности…
   
Мальчик ничего не сказал.
   
— Поговори со мной.
   
— Хорошо.
   
— Ты хотел узнать, как выглядят плохие люди. Теперь ты знаешь. Этот кошмар может повториться снова. Мой долг — заботиться о тебе, так предписано Богом. Я убью любого, кто вздумает тебя хоть пальцем тронуть. Понимаешь?
   
— Да.
   
Мальчик сидел, завернувшись в одеяло. Через какое-то время взглянул на отца, спросил:
   
— Мы ведь хорошие?
   
— Да, мы — хорошие.
   
— И будем хорошими?
   
— Да, всегда.
   
— Хорошо.
   
   
Утром вышли из ложбины и пошли, не сворачивая, по дороге. Когда-то давно он вырезал для мальчика дудочку из сухого тростника, теперь про нее вспомнил, достал из кармана и отдал. Мальчик молча ее взял. Сбавил шаг, немного погодя отстал, заиграл на дудочке. Что-то расплывчатое, совсем не похожее на мелодию. Или отныне это и будет считаться музыкой?! А может, он слышит последние на земле звуки музыки, вырвавшиеся из-под обломков уничтоженного мира? Оглянулся, посмотрел на сына — сама отрешенность, весь погружен в игру. Подумал, глядя на мальчика: «Вот он: печальный одинокий сиротка. Пришел в селение сообщить людям о прибытии бродячих актеров. И сам не знает, что волчья стая утащила всю труппу».
   
   
Сидел, скрестив ноги, в куче листьев на вершине холма и рассматривал в бинокль долину внизу. Налитая до краев, застывшая река. Темные кирпичные трубы фабрики. Шифер крыш. Старая деревянная водонапорная башня. Огромный бак стянут металлическими обручами. Никакого дыма, никакого движения. Опустил бинокль, сидел, смотрел. Сын спросил:
   
— Что-нибудь увидел?
   
— Ничего.
   
Передал бинокль мальчику. Тот накинул ремешок на шею, поднес бинокль к глазам, настроил. Никакого движения.
   
— Я вижу дым.
   
— Где?
   
— За теми зданиями.
   
— Какими зданиями?
   
Мальчик вернул ему бинокль. Навел резкость. Тоненькая струйка дыма.
   
— Да, теперь и я вижу.
   
— Что будем делать, пап?
   
— Думаю, неплохо бы проверить. Только надо быть очень осторожными. Если это целая коммуна, то наткнемся на баррикады. А вдруг окажутся беженцы?!
   
— Вроде нас?
   
— Ну да.
   
— Что, если они плохие?
   
— Придется рискнуть. Нужно найти что-нибудь поесть.
   
   
Тележку оставили в лесу. Пересекли железную дорогу и спустились по крутому склону сквозь заросли черного сухого плюща. Отец держал револьвер в руке. Велел мальчику не отходить. Тот молча повиновался. Продвигались по городу как саперы — прочесывали улицу за улицей. В воздухе едва ощутимый запах дыма от костра. Зашли в магазин, постояли там. Никого. Покопались в мусоре и обломках. На полу валяются ящики от столов, бумага, бесформенные коробки. Ничего полезного. Магазины давным-давно были разграблены. Стекла разбиты. Внутри ничего не разглядеть — темно. Поднялись на второй этаж по рифленым стальным ступеням эскалатора. Мальчик крепко держал отца за руку. Несколько пыльных пальто на вешалке. Искали какую-нибудь обувь. Безрезультатно. Рылись в мусоре — ничего, что могло бы пригодиться. На обратном пути снял с вешалки все пальто, вытряс, повесил себе на руку.
   
— Пошли.
   
   
Надеялся, что где-нибудь завалялась хоть корка. Увы. В супермаркете расшвыривали ногами мусор в проходах: старые коробки, бумага, неизменный пепел. Шарил по полкам в поисках витаминов. Открыл дверь морозильной камеры, из темной глубины накатила волна кислого тошнотворного смрада тления, поспешно захлопнул дверь. Стояли на улице. Смотрел на серое небо. Почти невидимый пар при выдохе. Мальчик чуть не падает от усталости. Взял его за руку.
   
— Надо дальше искать. Не сдаваться.
   
   
Ничего не нашли и в домах на окраине города. На заднем крыльце сохранились ступеньки, поднялись по ним в кухню, начали рыться в шкафчиках. Дверцы нараспашку. Баночка пищевой соды. Стоял и смотрел на нее. Проверили ящики буфета в столовой. Перешли в гостиную. На полу рулоны отклеившихся обоев, точь-в-точь древние манускрипты. Оставил мальчика сидеть на лестнице в обнимку с пальто, сам пошел на второй этаж. Все пропиталось запахом гнили и тления. В первой спальне — высохший труп на кровати, укрыт покрывалом по самую шею. Пряди истлевших волос на подушке. Взялся за края покрывала, сдернул, вытряхнул, свернул. Покопался в ящиках, заглянул в стенной шкаф. Летнее платье на металлической вешалке. Ничего. Спустился вниз. Надвигалась ночь. Взял мальчика за руку, и через парадную дверь они вышли на улицу.
   
   
На вершине холма обернулся, поглядел на город. Быстро темнело. Мрак и холод. Мальчику на плечи накинул два пальто, его из-под них совсем не стало видно.
   
— Пап, очень хочется есть.
   
— Знаю.
   
— Мы сможем найти наши вещи?
   
— Да, я помню, где мы их оставили.
   
— Что, если их кто-то найдет?
   
— Не найдут.
   
— Хорошо бы…
   
— Не найдут, не найдут. Пошли.
   
— Что это было?
   
— Я ничего не слышу.
   
— Ш-ш-ш.
   
— Ничего не слышу.
   
Прислушались. Где-то вдали — собачий лай. Повернулся, посмотрел на погружающийся во тьму город.
   
— Собака.
   
— Собака?
   
— Да.
   
— Откуда она взялась?
   
— Не знаю.
   
— Мы ведь ее не убьем, пап? Не убьем?
   
— Нет, не убьем.
   
Глянул на мальчика. Трясется под двумя пальто. Наклонился, поцеловал в мужественный лоб.
   
— Мы не тронем собаку. Я тебе обещаю.
   
   
Ночь провели в машине, припаркованной под мостом. Навалили на себя пальто и одеяла. В беззвучной тьме можно было разглядеть отдельные огоньки — пунктир электрической сети города. Правда, последние этажи небоскребов погружены в темноту. Людям приходится таскать наверх воду. Выкурить их оттуда — проще простого. Что же они едят? Одному Богу известно.
   
Сидели, завернувшись в одеяла, смотрели в окно.
   
— Кто они, пап?
   
— Не знаю.
   
   
Проснулся ночью и какое-то время лежал, прислушиваясь. Не мог вспомнить, где находится. Забавно. Вслух произнес: «Где мы?»
   
— Что, пап?
   
— Ничего, все в порядке. Ты спи.
   
— У нас ведь все будет хорошо, правда?
   
— Да, обязательно.
   
— И с нами не случится ничего плохого?
   
— Нет, конечно.
   
— Потому что мы несем огонь?
   
— Да, потому что мы несем огонь.
   
   
Утром пошел холодный дождь. Даже машине под мостом досталось: дождь лупил по крыше и плясал на дороге. Сидели в машине и смотрели на улицу сквозь мокрое стекло. Дождь стал стихать только к концу дня. Оставили одеяла и пальто на заднем сиденье и пошли на разведку. Дым костра в сыром воздухе. Собаки больше не слышно.
   
   
Нашли несколько вилок и ложек, кое-что из одежды. Фуфайку. Кусок полиэтилена, чтобы укрываться. Чувствовал, что за ними следят, но никого так и не увидел. В кладовке нашли мешок кукурузной муки, бог знает когда попорченной крысами. Просеял муку через кусок оконной сетки от насекомых, набралась пригоршня сухого помета. Развели огонь на цементном полу веранды, он слепил из муки лепешки и испек их на куске жести. Медленно ели одну за другой. Оставшиеся завернул в бумагу и убрал в рюкзак.
   
   
Мальчик сидел на ступенях веранды, как вдруг увидел: что-то мелькнуло за домом по другой стороне улицы. Лицо. Мальчишка, приблизительно его же возраста, в драповом пальто, которое ему явно велико, с подвернутыми рукавами. Вскочил, пересек дорогу, побежал к дому по асфальтовой дорожке. Никого. Взглянул на дом, сквозь сухой бурьян понесся в конец двора, к черному неподвижному ручью. Крикнул:
   
— Вернись. Я не сделаю тебе ничего плохого!
   
Стоял там и плакал, пока отец не примчался и не схватил его за руку. Прошипел:
   
— Что ты делаешь? Что ты делаешь?
   
— Папа, здесь маленький мальчик. Мальчик.
   
— Нет тут никого, никакого мальчика. Что ты себе вообразил?
   
— Есть, я видел собственными глазами.
   
— Я тебе велел не сходить с места. Забыл? Так, нам пора. Пошли.
   
— Я хочу только на него взглянуть, пап. Краешком глаза.
   
Отец взял его за руку, пошли назад, мальчик не переставая плакал и без конца оборачивался. Отец сказал:
   
— Перестань. Нам надо идти.
   
— Я хочу на него посмотреть.
   
— Не на кого здесь смотреть. Хочешь умереть? Этого хочешь?
   
— Мне все равно, — сквозь слезы прошептал мальчик. — Пусть я умру.
   
Отец остановился. Присел на корточки и обнял сына.
   
— Прости меня. Не говори так. Ты не должен так говорить.
   
   
По мокрым улицам вернулись к виадуку, забрали из машины пальто и одеяла и пошли к железнодорожной насыпи. Поднялись наверх, пересекли пути, углубились в лес. Отыскали тележку и направились к главной дороге.
   
— А если у мальчика никого нет? Что, если у него нет папы?
   
— Тут есть люди. Просто они прячутся.
   
Вывез тележку на дорогу, остановился. С трудом, но все же смог различить полустертые отпечатки колес грузовика в мокром пепле. Почудилось, что пахнет резиной. Мальчик дергал его за полу куртки:
   
— Пап…
   
— Что еще?
   
— Мне за него страшно.
   
— Я понимаю, но с ним ничего не случится.
   
— Давай вернемся за ним, пап. Найдем и возьмем с собой. Можем забрать его и собаку. Собака сумеет поймать какую-нибудь зверюшку.
   
— Не можем.
   
— А я с ним поделюсь своей едой.
   
— Перестань. Нельзя нам так делать.
   
Мальчик опять заплакал:
   
— Что же с ним будет? Что же с ним будет?
   
   
На закате уселись на перекрестке. Разложили куски карты, принялись их изучать. Он ткнул пальцем в карту: «Мы здесь. Вот в этой точке». Мальчик даже не взглянул. Отец сидел, уставившись на паутину черных и красных дорог на карте, уперев палец в то место, где они, по его предположениям, находились. Словно видел внутренним взором их собственные крохотные фигурки, бредущие по карте.
   
— Мы можем вернуться, — сказал мальчик еле слышно. — Мы недалеко ушли. Еще не поздно.
   
   
В лесу, вблизи дороги, устроились на ночь. Костер не развести — заметят, — зато на сухом месте. Съели по две кукурузных лепешки, легли спать в обнимку прямо на земле, закутавшись в одеяла и пальто. Прижал к себе мальчика, немного погодя тот перестал дрожать, уснул.
   
   
«Собака, которую он помнит, шла за нами дня два. Я пробовал подозвать ее — без толку. Из проволоки сделал петлю, хотел поймать. Остались три пули, ни одной лишней. Мальчик посмотрел вслед собаке, удаляющейся от нас по дороге, посмотрел на меня, потом опять на собаку и горько заплакал. Умолял не убивать пса, и я ему пообещал, что не трону. Мешок с костями, а не собака. На следующий день она исчезла. Вот что он вспоминает. Никаких маленьких мальчиков он не помнит».
   
   
Завернул в тряпочку горсть изюма, положил изюм в карман, в полдень уселись на сухой траве на обочине, стали есть изюм. Мальчик взглянул на отца:
   
— Это все, что у нас осталось?
   
— Да.
   
— Мы скоро умрем?
   
— Нет.
   
— Что мы будем делать?
   
— Попьем воды и пойдем дальше.
   
— Хорошо.
   
   
Вечером прочесали поле — искали место, где можно незаметно разжечь костер. Волокли за собой тележку. Надежда еле теплится: «Завтра найдем что-нибудь поесть». Ночь застала их на раскисшей от дождей дороге. Поплелись по полю к купе деревьев, чьи резкие темные очертания выделялись на фоне освещенного последним светом мира. Когда дошли, стало так темно, хоть глаз коли. Держал мальчика за руку, ногами сбивал ветки и палки в кучу. Разжег костер. Дрова сырые. Соскреб ножом кору и поставил ветки в ряд перед огнем для просушки. Расстелил на земле полиэтилен, покидал на него пальто и одеяла из тележки. Сняли грязную обувь, уселись, протянули руки к огню и сидели в тишине, храня молчание. Задумался, что бы сказать, но ничего не приходило в голову. С ним и раньше бывало такое. Не просто чувство безысходности и пустоты, нет. Ощущение, что мир сокращается до размеров ядра атома. Названия предметов медленно испаряются из памяти вслед за самими предметами. Исчезают цвета. Породы птиц. Продукты. Последними ушли в небытие названия вещей, казавшихся незыблемыми. Он и предположить не мог, что они окажутся такими хрупкими. Сколько их уже безвозвратно исчезло? Даже неизреченные вечные истины лишаются смысла. Силятся сохранить тепло, мерцают недолго и исчезают. Навсегда.
   
   
Всю ночь проспали как убитые. К утру огонь совсем погас, одно черное пятно на земле. Он надел заляпанные грязью ботинки и пошел за дровами, согревая дыханием окоченевшие руки. Собачий холод. Наверное, сейчас ноябрь. Может, даже декабрь. Костер разгорелся. Вышел на край лесопосадки, стоял, рассматривал окрестности. Мертвые поля вокруг. Сарай вдалеке.
   
   
Грунтовая дорога привела их к холму, на вершине которого когда-то стоял дом. Сгоревший много лет назад. Ржавый корпус бойлера посреди залитого черной водой подвала. Потемневшие жестяные листы с крыши, раскиданные ветром по всему полю. В сарае на дне железного ларя горстка зерен неизвестного злака. Выгребли и съели все, до последней пылинки. После этого пересекли поле и вышли на дорогу.
   
   
Шли вдоль каменной стены, за которой виднелись остатки фруктового сада. Ровные, словно по линейке, ряды корявых черных деревьев, в промежутках толстый слой упавших веток. Остановился, посмотрел на поля вокруг. Ветер с востока. Гоняет пушистый пепел по бороздам. То затихнет, то еще сильнее задует. Знакомая картина. На щетине травы — засохшие пятна крови и серые кольца кишок там, где жертву освежевали и откуда потом утащили. Дальше стена «украшена» бордюром из человеческих голов: все на одно лицо, усохшие, с дикими улыбками и крохотными глазками в провалившихся глазницах. В пергаментных ушах — золотые кольца, от каждого дуновения ветерка на черепе встают дыбом жалкие клочья волос. Зубы торчат из десен, как слепки зубных протезов. Грубые татуировки, нанесенные самодельной синькой, выгоревшие от беспощадного солнца. Пауки, мечи, мишени. Дракон. Рунические символы, искаженные цитаты. Рубцы от старых ран, кружево швов по краям. С неповрежденных черепов сдирали кожу, черепа раскрашивали и каллиграфическим почерком расписывались на лбу, а на одном, белоснежном, тонкими чернильными линиями обозначили соединения костей, словно готовили чертеж сборки. Оглянулся, посмотрел на мальчика. Стоит на самом ветру. Не отходит от тележки. Посмотрел на траву, шевелящуюся от ветра. На ряды темных искореженных деревьев. Кое-где на стене развеваются клочья одежды, все серое под стать пеплу. Напоследок еще раз прошелся вдоль стены, мимо масок, перешагнул через каменную ограду и пошел туда, где ждал его сын. Обнял мальчика за плечи:
   
— Ну, все, — сказал, — можно идти дальше.
   
   
После череды таких происшествий он научился видеть в каждом из них предзнаменование. Этот случай не стал исключением. Проснулся поутру, и повернулся под одеялом, и поглядел сквозь деревья на дорогу, в ту сторону, откуда они сами пришли. И точно, уже показались первые четверо. Одетые кто во что горазд, зато на шее у всех красные повязки. Пунцовые или оранжевые, лишь бы похоже было на красный. Положил руку на голову мальчика: «Ш-ш-ш-ш».
   
— Что это, пап?
   
— Люди на дороге. Не поднимай голову. И не смотри.
   
Так, костер совсем потух, их не выдаст. Тележку вряд ли заметят. Он вжался в землю, смотрел из-под локтя. Армия в кедах, идут строем. Вооружены трехфутовыми кусками труб в кожаной обмотке. Шнуры на запястьях. У некоторых в трубах по всей длине продернуты цепи, закрепленные на концах. Не просто трубы, а настоящие костоломы. Толпа прогромыхала мимо. Маршируют в ногу, как заведенные механические игрушки. Заросли щетиной. Сквозь ткань масок пробивается пар дыхания.
   
— Ш-ш-ш-ш, — прошептал он. — Ш-ш-ш-ш.
   
Следующая фаланга несла копья, а может, пики, украшенные лентами. В какой-то примитивной кузнице взяли крепления автомобильных рессор и перековали их на клинки. Мальчик лежал, уткнувшись лицом в сплетенные руки, охваченный ужасом. Прошли мимо в двухстах футах. От их поступи земля слегка дрожала. Громко топали. Вслед за ними двигались телеги, набитые добычей. Телеги тащили рабы, впряженные вместо лошадей, за ними — женщины, человек двенадцать или около того, некоторые — беременные. Замыкала шествие резервная группа мальчиков-катамитов, практически обнаженных несмотря на холод. В ошейниках, прикованные друг к другу. Прошли. Отец и сын лежали, слушали.
   
— Ушли, пап?
   
— Да.
   
— Ты их рассмотрел?
   
— Да.
   
— Это были плохие люди?
   
— Да, очень.
   
— Плохих много.
   
— Много, но они ушли.
   
Поднялись, отряхнулись, внимательно прислушиваясь к тишине вокруг.
   
— Куда они идут, папа?
   
— Не знаю. Кочуют. Это плохой знак.
   
— Почему это плохой знак?
   
— Плохой, и все. Не мешало бы свериться с картой.
   
   
Вытащили тележку из кустарника, отец поставил ее на колесики, сложили одеяла и пальто, вытолкали на дорогу. Постояли, глядя, как растворяется в дымке силуэт последнего кочевника потрепанной орды. Мираж в потревоженном воздухе.
   
   
Во второй половине дня опять пошел снег. Из угрюмой мути сыпались вниз серые снежинки. Потащились дальше. Сероватая грязь тонкой пленкой лежала на темной поверхности дороги. Мальчик постоянно отставал, приходилось останавливаться и его дожидаться.
   
— Не отставай.
   
— Ты слишком быстро идешь.
   
— Буду помедленнее.
   
Прошли еще.
   
— Опять молчишь.
   
— Не молчу.
   
— Хочешь остановиться?
   
— Я всегда хочу.
   
— Нам надо быть осторожнее. Мне, мне надо быть более осторожным.
   
— Знаю.
   
— Мы скоро остановимся и передохнем. Хорошо?
   
— Угу.
   
— Только найдем подходящее место.
   
— Хорошо.
   
   
Сплошной стеной падал снег. Ничего уже нельзя было разглядеть. Он опять зашелся в кашле, мальчик дрожал. Шли бок о бок, накрывшись куском полиэтилена, толкали по снегу тележку. В конце концов остановились. Ребенок дрожал не переставая.
   
— Пора остановиться.
   
— До чего же холодно!
   
— Знаю.
   
— Где мы, пап?
   
— Где мы?
   
— Ну да.
   
— Ни малейшего понятия.
   
— Ты мне скажешь, когда придет пора умирать?
   
— Не знаю. Мы не собираемся умирать.
   
   
Перевернули и оставили тележку в поле посреди зарослей осоки. Он завернул в полиэтилен пальто и одеяла. Пошли искать место для ночлега. «Держись за мою куртку, — сказал он сыну. — Ни в коем случае не отпускай». Пересекли бурьян, уткнулись в изгородь, перелезли на другую сторону, по очереди придерживая голыми руками колючую проволоку. Ледяная на ощупь, скрипит там, где прибита скрепами к столбам. Быстро темнело. Вышли к кедровнику. Деревья мертвые, черные, но кроны пока на месте — какая-никакая, а защита от снега. У корней дерева — спасительный круг черной земли и древесной трухи.
   
   
Расположились под деревом, расстелив пальто и одеяла на земле. Он укрыл мальчика, а сам принялся собирать в кучу сухие иголки. Расчистил от снега местечко поодаль от их кедра и натаскал дров: у соседних деревьев отламывал ветки и сучья и стряхивал с них снег. Огонек зажигалки мгновенно воспламенил гнилушки. С такими дровами долго не продержишься. Посмотрел на мальчика:
   
— Надо принести еще веток. Я недалеко, по соседству.
   
— Где это — по соседству?
   
— Я хотел сказать, что буду рядышком.
   
— А-а, хорошо.
   
   
А снега уже нападало прилично. С трудом ковыляя между деревьями, выдергивал торчащие из снега ветки. Когда набрал охапку и вернулся, костер успел прогореть, осталась только кучка потрескивающих угольков. Бросил ветки на угли, пошел за новыми. Такой темп — не угонишься: ветки сгорали быстрее, чем он успевал подтаскивать. В лесу быстро темнело, свет костра едва пробивал черноту ночи. Попытался ускорить шаг, но от усилия чуть не потерял сознание. Оглянулся: мальчик, увязая почти по колено в снегу, ходил между деревьями и собирал сучья.
   
   
Снег все шел и шел. То и дело он просыпался, вставал, заново разжигал костер. Развернул полиэтилен и прикрепил его одним краем к дереву, чтобы тепло не так быстро уходило. В оранжевых отблесках огня посмотрел на лицо спящего мальчика: провалившиеся щеки в грязных разводах. Попытался подавить поднимающуюся в душе звериную злобу. Бесполезно. Подумал: «Больше он не выдержит». Даже если снегопад закончится, дорога все равно останется непроходимой. Все замерло, только бесшумно валит снег да искры от костра взвиваются вверх, вспыхивают и гаснут в вечной темноте.
   
   
Сквозь дрему услышал непонятный грохот. Один раз, второй. Сел. Костер еле теплился. Прислушался. Громкий продолжительный треск ломающихся сучьев. Опять грохот. Дотянулся до мальчика, стал его трясти:
   
— Просыпайся. Надо идти.
   
Сын протер сонные глаза, спросил:
   
— Что это, пап? А?
   
— Давай, надо идти.
   
— Что это?
   
— Деревья валятся.
   
Мальчик резко привстал, начал ошеломленно озираться.
   
— Ничего страшного. Поторапливайся. Пошли.
   
   
Собрал вещи, завернул в полиэтилен. Глянул вверх. Снег попал в глаза. От костра остались одни угли, света никакого не дает, дрова на исходе, и вдобавок деревья падают со всех сторон. Мальчик приник к отцу. Отошли в сторону, он попробовал найти свободное место, но в темноте ничего не увидел, и тогда они просто расстелили на земле полиэтилен, сели, накрылись одеялами. Прижал мальчика к себе. Грохот падающих деревьев на фоне глухого шума обрушивающихся на землю снежных шапок сотрясал лес. Покрепче обнял мальчика, сказал, что все будет хорошо, что скоро все закончится. Так оно и вышло. Приглушенные расстоянием тревожные звуки замирали. Повторились пару раз. Затем — полная тишина. Сказал:
   
— Ну вот, похоже, все закончилось.
   
Вырыл яму под одним из упавших деревьев, разгребая снег голыми руками. Спрятал окоченевшие руки в рукава. Перетащили в углубление свои пожитки, легли спать. Быстро уснули, несмотря на пробирающую до костей стужу.
   
   
Поутру выбрался из укрытия. Полиэтилен провис под тяжестью снега. Встал, осмотрелся. Снегопад закончился, повсюду на снежных буграх лежат вперемешку целые деревья, ветки, сучья, только кое-где кедры остались стоять: голые стволы, без веток — резкие черные пятна на фоне блеклого серого пейзажа. Пробирался среди деревьев, искал, где снега поменьше, оставив мальчика спать под деревом — точь-в-точь зверек в зимней спячке. Снег доходил почти до колен. В поле из-под снега торчат только верхушки осоки, на проволоке изгороди остроконечные снежные наросты, от тишины звенит в ушах. Стоял, прислонившись к столбу, кашлял. Непонятно, как и где искать тележку. Подумал, что тупеет, что голова совсем не работает. «Сосредоточься! — сказал самому себе. — Думай!» Повернулся, чтобы идти обратно, и тут услышал, что мальчик его зовет.
   
— Надо идти. Здесь нельзя оставаться.
   
Мальчик угрюмо смотрел на снежные заносы.
   
— Пойдем.
   
Дошли до изгороди. Мальчик спросил:
   
— Куда мы идем?
   
— Надо найти тележку.
   
Он стоял не двигаясь, засунув руки под мышки. Отец упрашивал:
   
— Ну пойдем же. Ты должен…
   
   
С трудом пробирался по заснеженному полю. Глубокий серый снег. Снегопад только-только закончился, а пепел уже лежал повсюду тонким слоем. Заставил себя пройти еще несколько футов, оглянулся. Мальчик упал. Бросил одеяла и пальто, рванулся к сыну. Поднял. Ребенка трясло в ознобе. Обнял его.
   
— Прости меня. Прости.
   
   
Времени на поиски тележки ушло очень много. Наконец выдернул ее из сугроба, достал рюкзак, вытряхнул и спрятал в него одно из одеял. Затем сложил кучей все вещи в тележку, поднял мальчика, усадил сверху, расшнуровал и снял с него ботинки. Вытащил нож, начал вырезать из пальто портянки. Обернул портянками ноги мальчика. Использовал пальто целиком и взялся за полиэтилен. Вырезал большие квадратные куски. Вот так: нога ровно посередине, края поднять и на лодыжке обвязать лентами, вырезанными из подкладки рукавов. Получились онучи. Отошел назад. Мальчик рассматривал обновку.
   
— Теперь твоя очередь, пап.
   
Накинул на мальчика еще одно пальто, сел на полиэтилен, обмотал свои ноги на тот же манер. Встал, спрятал руки под куртку, погрел немного, засунул ботинки в рюкзак. Туда же — бинокль и игрушечный грузовик. Встряхнул полиэтилен, и сложил вместе с оставшимися одеялами, и привязал сверху на рюкзак. Закинул рюкзак на плечо, внимательно осмотрел тележку, не забыл ли чего, скомандовал: «Пошли». Мальчик в последний раз посмотрел на тележку, а потом поплелся за ним к дороге.
   
   
Он и представить себе не мог, как трудно будет идти. За час преодолели, наверно, не больше одной мили. Остановился, оглянулся, посмотрел на мальчика, спросил:
   
— Чувствую, ты решил, пришла пора умирать?
   
— Я не знаю.
   
— Мы не умрем.
   
— Хорошо.
   
— Ты мне не веришь.
   
— Не знаю.
   
— С чего ты решил, что мы скоро умрем?
   
— Не знаю.
   
— Перестань повторять «не знаю».
   
— Хорошо.
   
— Почему ты думаешь, что мы скоро умрем?
   
— У нас нечего есть.
   
— Мы что-нибудь найдем.
   
— Хорошо.
   
— Как ты думаешь, сколько люди могут прожить без еды?
   
— Не знаю.
   
— Ну, а сам ты как думаешь?
   
— Несколько дней, наверное.
   
— И что потом? Падаешь замертво?
   
— Ну да.
   
— Представь себе, нет. Это долгий процесс. У нас есть вода. Это — самое главное. Без воды долго не продержишься.
   
— Хорошо.
   
— Ты мне все равно не веришь.
   
— Не знаю.
   
Он внимательно смотрел на сына. Стоит, засунув руки в карманы широченного пальто в тонкую полоску.
   
— Думаешь, я тебе вру?
   
— Нет.
   
— Но считаешь, могу обмануть — не сказать про близкую смерть?
   
— Да.
   
— Ладно. Наверное, могу. Только мы не умираем.
   
— Хорошо.
   
   
Он часто рассматривал небо. Бывали дни, когда тучи пепла редели, и тогда на снегу появлялись еле заметные тени от стоящих вдоль дороги деревьев. Продолжали двигаться вперед. Мальчик шагал с трудом, отставал. Отец подождал его, проверил онучи, покрепче затянул завязки. Как только снег начнет таять, ноги тут же промокнут. Часто останавливались перевести дух. Сил тащить сына на руках у него не было. Примостились на рюкзаке и съели по пригоршне грязного снега. К полудню снег начал таять. Миновали сгоревший дом, от которого осталась посреди двора одна кирпичная труба. На дороге провели весь день, те немногие часы, которые можно считать днем. Прошли мили три, не больше.
   
   
Решил, что никому в голову не придет отправиться в путь по такой погоде. Как потом выяснилось, ошибался. Остановились на ночь почти на самой дороге, развели огромный костер. Он выуживал из снега ветки и бросал их в языки пламени. Шипение, пар. Не согреться. Те немногие одеяла, что у них были, тоже не могли защитить от холода. Старался не уснуть. Вздрагивал, и просыпался, и искал на ощупь револьвер. Мальчик так исхудал. Изможденное лицо, ввалившиеся глаза. Странная красота. Поднялся, и натаскал побольше веток, и бросил в костер.
   
   
Утром вышли на дорогу, остановились. На снегу — колеи. Повозка. Что-то на колесах. Шины резиновые, судя по ширине отпечатков. Следы подошв между колеями. Кто-то прошел здесь ночью. На юг. Самое позднее — на рассвете. Двигаются по ночам. Стоял и размышлял. Внимательно рассматривал отпечатки: люди прошли в пятидесяти футах от костра и даже не притормозили. Стоял и смотрел на дорогу у себя за спиной. Мальчик не спускал с отца глаз.
   
— Надо уйти с дороги.
   
— Почему, пап?
   
— Сюда идут.
   
— Плохие люди?
   
— Боюсь, что да.
   
— А может, хорошие. Может ведь?
   
Он не ответил. По старой привычке посмотрел на небо, ничего там не увидел.
   
— Что нам теперь делать, пап?
   
— Пошли.
   
— Мы можем вернуться к костру?
   
— Нет. Пойдем. Скорее всего, у нас не так много времени.
   
— Очень хочется есть.
   
— Знаю.
   
— Что будем делать?
   
— Надо переждать. Уйти с дороги.
   
— Они заметят наши следы?
   
— Да.
   
— И что же тогда делать?
   
— Не знаю.
   
— Они поймут, кто мы?
   
— Что?
   
— Ну, когда увидят наши следы. Поймут, кто мы?
   
Посмотрел на их собственные отчетливые отпечатки ног на снегу.
   
— Догадаются.
   
Остановился.
   
— Надо подумать. Пошли к костру.
   
   
Сначала он решил, что надо найти участок дороги, где снег совсем растаял, но потом сообразил, что это не поможет. Наоборот, может вызвать подозрения: следы были и внезапно исчезли. Закидали костер снегом и отошли в лес, покружили там, вернулись назад. Торопились оставить после себя лабиринт следов и уйти лесом на север, не упуская из виду дорогу.
   
   
Место, что они выбрали, находилось на возвышении, оттуда хорошо было наблюдать за дорогой и ее окрестностями. Смотри хоть вперед, хоть назад. Расстелил полиэтилен на мокром снегу, укутал мальчика в одеяла.
   
— Тебе будет холодно. Но, надеюсь, долго мы тут не задержимся.
   
Меньше чем через час на дороге показались два человека. Мужчины. Идут быстрым шагом, почти бегут. Когда пронеслись мимо, он встал поглядеть, что они будут делать. Стоило ему выпрямиться, как они остановились и один обернулся. Отец замер. Закутан в серое одеяло, так что не особенно выделяется на фоне серого пейзажа, но кто его знает… Может, уловили запах дыма. Постояли, поговорили. Пошли дальше. Он сел.
   
— Все в порядке, — сказал сыну. — Только нужно подождать. Но, думаю, все обошлось.
   
   
Уже пять дней у них крошки во рту не было. И спали мало. Обессилевшие, голодные, на окраине небольшого городишка набрели на старинную усадьбу, расположившуюся на холме над дорогой. Мальчик стоял, не отпуская его руки. Снег на асфальтированной дороге почти весь растаял. Не было его ни в полях, ни в лесу на южной стороне. Стояли перед домом. Онучи давно прохудились, ноги стыли от холода и сырости. Дом — высокий, величественный, с белыми дорическими колоннами при входе. Крытая подъездная арка сбоку. Гравийная дорога вьется по полю среди мертвой травы. Удивительно, но все оконные стекла целы.
   
— Что это за дом, пап?
   
— Ш-ш-ш, давай помолчим и послушаем.
   
Ничего подозрительного. Только ветер шелестит сухими ветками придорожного кустарника да неподалеку что-то скрипит — может, дверь, а может, ставень.
   
— Пожалуй, надо войти.
   
— Папа, давай не пойдем.
   
— Не бойся.
   
— Нам не надо туда идти.
   
— Не бойся. Надо же посмотреть.
   
   
Медленно приближались к дому по подъездной дороге. Местами снег еще не успел полностью растаять. Но и там никаких следов, снег лежит нетронутый. Высокая изгородь из сухой бирючины. Древнее птичье гнездо в самой гуще веток. Стояли перед входом, разглядывая фасад. Кирпичная кладка. Похоже, в ход пошли кирпичи, вылепленные вручную. Глину брали прямо тут же, пока рыли котлован под дом. С колонн и покореженного навеса свисают закрученные спиралью завитки краски. Фонарь на длинной цепи при входе. Пока поднимались по ступеням, мальчик не отпускал его руку. Одно из окон чуть-чуть приоткрыто, через него протянута веревка: один конец уходит в дом, другой теряется в траве. Пересекли террасу. Он крепко держал сына за руку. Когда-то по этим доскам бегали рабы, приносили в дом кушанья и напитки на серебряных подносах. Подошли к окну и заглянули внутрь.
   
— А что, если там кто-нибудь есть?
   
— Никого здесь нет.
   
— Пошли отсюда, пап.
   
— Нужно найти что-нибудь съестное. У нас нет выбора.
   
— Можем в другом месте поискать.
   
— Все будет хорошо. Пошли.
   
   
Вытащил из-за пояса револьвер, толкнул дверь. Она медленно открылась, поворачиваясь на массивных медных петлях. Стояли и слушали. Затем прошли в огромный вестибюль с выложенным мраморными плитками полом: черная, белая, черная, белая, набор домино. Широкая лестница ведет на второй этаж. На стенах топорщатся дорогие обои, все в пятнах и разводах от сырости. На потолке разбухшая от воды известка местами выпячивается, как брюхо толстяка. Желтоватая лепнина с узором из треугольников под потолком изогнулась и отошла от стен. В соседней комнате слева большой ореховый буфет. Дверцы и ящики исчезли, сохранился только остов, слишком большой, не спалить. Наверное, когда-то это была столовая. Постояли в дверном проеме. В углу комнаты бесформенной кучей навалена одежда. Не только одежда. Обувь. Ремни. Пальто. Одеяла и старые спальные мешки. У него еще будет время обо всем этом подумать. Мальчик боится — вцепился в его руку. Пересекли вестибюль, вошли в комнату на противоположной стороне, остановились. Скорее не комната, а зал с высоченным потолком. Камин, облицованный обычными кирпичами, со следами каминной доски и окантовки очага, давным-давно отодранных и пущенных в дело. Перед камином на полу разложены матрасы и постельное белье.
   
— Папа, — прошептал мальчик.
   
— Ш-ш-ш.
   
   
Холодные угли. Вокруг камина несколько закопченных горшков. Он присел на корточки, поднял один, понюхал и поставил на место. Встал, выглянул в окно: серая вытоптанная трава, серый снег. Веревка, протянутая через окно, оказалась привязанной к медному колокольчику. Колокольчик в свою очередь закреплен в самодельном деревянном зажиме, прибитом к оконной раме. Взял мальчика за руку, и они пошли по узкому темному коридору на кухню. Повсюду валяется мусор, раковина в пятнах ржавчины, запах гнили и испражнений. Прошли в соседнюю небольшую комнату, которая, вероятно, раньше служила кладовкой.
   
   
В кладовке на полу увидели то ли дверь, то ли люк, закрытый на большой замок из стальных пластин. Мальчик попросил:
   
— Пап, пойдем отсюда.
   
— Интересно, почему ее заперли.
   
Мальчик потянул его за руку, вот-вот заплачет:
   
— Пап?!
   
— Нам нечего есть.
   
— Я не голоден, пап. Ни чуточки.
   
— Нам нужен лом или что-то в этом роде.
   
   
Вышли через заднюю дверь наружу, мальчик почти висел на отце. Засунул револьвер за пояс и остановился, рассматривая двор. Вымощенная кирпичом дорожка, вдоль которой торчат бесформенные колючие кусты самшита. На кирпичные столбики кто-то водрузил старую железную борону и сверху закрепил чугунный котел литров на сто пятьдесят, который раньше использовали для вытапливания свиного сала. Под котлом — пепел кострища и обуглившиеся деревяшки. Немного в стороне — повозка на резиновых шинах. Он как будто видел и одновременно не видел эту картину. В дальнем углу двора заметил старую коптильню и сарайчик для садового инвентаря. Пошел туда, почти волоком таща за собой мальчика. В сарае перебрал инструменты в бочке, остановил свой выбор на лопате на длинном черенке. Взвесил в руке и сказал сыну:
   
— Пошли.
   
   
В кладовой отколол дерево вокруг замка, только тогда смог просунуть острый край лопаты под скобу, сильно нажал. Замок был крепко прикручен болтами к люку, выдрать его не получилось. Зато удалось приподнять крышку люка и засунуть под нее лопату. Выпрямился, достал зажигалку. Встал на конец черенка, выше приподнял край люка, наклонился и схватился за него руками…
   
— Пап, — прошептал мальчик.
   
Остановился. Сказал:
   
— Послушай меня. Прекрати истерику. Мы голодаем. Тебе непонятно?
   
Поднял крышку люка и откинул ее до упора, так что она упала на пол.
   
— Жди меня здесь.
   
— Я с тобой.
   
— А не страшно?
   
— Страшно.
   
— Ну хорошо, иди за мной, только не отставай.
   
   
Начал спускаться по грубым деревянным ступенькам. Пригнул голову, щелкнул зажигалкой, поводил ею туда-сюда, будто в знак приветствия. Холодно и сыро. Невыносимый смрад. Мальчик цеплялся сзади за его куртку. Смог разглядеть кусок каменной стены. Глиняный пол. Старый матрас в темных пятнах. Согнулся и спустился еще на одну ступеньку. Вытянул руку с зажигалкой как можно дальше. Около задней стены, загораживая руками лица, пытаясь спрятаться, сбились в кучу голые люди, мужчины и женщины. На матрасе лежит мужчина, ноги отрезаны по самые бедра, концы культи — черные и обожженные. Ужасающая вонь.
   
— Боже! — прошептал он.
   
Один за другим они повернулись к нему, щурясь с непривычки от тусклого света.
   
— Помогите, — зашептали. — Спасите нас.
   
— О боже, — сказал он. — О боже.
   
Развернулся, схватил мальчика.
   
— Скорее, — крикнул. — Скорей.
   
Выронил зажигалку. Нет времени ее искать. Толкал мальчика наверх.
   
— Помогите нам, — призывали они.
   
— Быстрей.
   
У основания лестницы появилось бородатое лицо. Моргает.
   
— Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста.
   
— Да быстрей же! Ради всего святого…
   
Протолкнул мальчика в лаз, тот вылетел в кладовую и растянулся на полу. Отец вылез, схватился за крышку, поднял и отпустил. Крышка с грохотом захлопнулась. Повернулся, чтобы поднять мальчика. Тот уже вскочил и приплясывал от страха. Разозлился:
   
— Умоляю, сейчас же перестань.
   
Но мальчик указывал на что-то в окне. Он взглянул туда и похолодел: через поле по направлению к дому шли четверо бородатых мужчин и две женщины. Схватил мальчика за руку.
   
— Боже! Бежим!
   
   
Вихрем понеслись к входной двери. Скорее, вниз, во двор! Пробежав половину подъездной дороги, свернули в поле. Оглянулся. Изгородь из бирючины частично их скрывала, но он знал — в лучшем случае в их распоряжении несколько минут. На краю поля они врезались в стену сухого тростника, выскочили на дорогу, пересекли ее и углубились в лес. Крепче сжал руку мальчика.
   
— Беги, — прошептал ему. — Надо бежать.
   
Повернулся, поискал глазами дом. Ничего не видно. Если люди свернули на подъездную дорогу, то наверняка видели, как он бежал с мальчиком среди деревьев. Сейчас решается их судьба. Сейчас решается их судьба. Бросился на землю, потянув мальчика за собой.
   
— Ш-ш-ш.
   
— Они нас не убьют, пап?
   
— Ш-ш-ш.
   
   
Лежали среди листьев и пепла. Сердца колотятся. Почувствовал приближение приступа кашля. Надо бы закрыть рот рукой, но в одну руку вцепился мертвой хваткой мальчик, а в другой — револьвер. Пришлось усилием воли подавить кашель. Не так-то просто, да еще нужно слушать, не идут ли те. Слегка приподнял голову, осторожно посмотрел по сторонам. Прошептал:
   
— Не поднимай голову.
   
— Идут сюда?
   
— Нет.
   
   
Медленно поползли по листьям в низину. Прижав к себе мальчика, лежал и слушал. С дороги долетали их голоса. Один — женский. Потом различил шорох листьев. Взял руку сына, вложил в нее револьвер.
   
— Держи.
   
Мальчик еще больше испугался. Обнял его, прижал к себе. Так лежали некоторое время. Какой худой! Сказал ему:
   
— Не бойся. Если они тебя найдут, тебе придется это сделать. Понял? Ш-ш-ш. Не плачь. Ты меня слушаешь? Ты уже все знаешь. Засовываешь в рот и направляешь вверх. Нажать на курок надо сильно и резко. Понял? Хватит реветь. Ты понимаешь, о чем я?
   
— Да, кажется.
   
— Нет, так не пойдет. Ты все понял?
   
— Да.
   
— Скажи: «Да, папа, я все понял».
   
— Да, папа, я все понял.
   
Посмотрел на мальчика: один ужас в глазах. Забрал у него револьвер.
   
— Нет, ты не понял.
   
— Я не знаю, что мне делать, папа. Не знаю, что делать. А где будешь ты?
   
— Ладно, не волнуйся.
   
— Я не знаю, что мне делать.
   
— Ш-ш-ш. Я же тут. И никогда тебя не оставлю.
   
— Обещаешь?
   
— Да. Обещаю. Я собирался побежать, попробовать отвлечь их на себя… Но не могу тебя оставить.
   
— Пап?
   
— Ш-ш-ш. Лежи, не поднимайся.
   
— Я ужасно боюсь.
   
— Ш-ш-ш.
   
   
Лежали, слушали. Сможешь это сделать? Когда наступит час? Когда придет время, времени на это не будет. Этот час уже пробил — сейчас или никогда. Прокляни Бога и умри. Что, если револьвер не выстрелит? Должен выстрелить. А если даст осечку? Сумеешь тогда разбить камнем эту, такую дорогую, голову? Неужели внутри тебя живет человек, про которого ты ничего не знаешь? А вдруг? Обхвати сына руками. Вот так. Душа не умеет лгать. Притяни к себе. Поцелуй. Быстро.
   
   
Он ждал. С маленьким блестящим револьвером в руке. Опять запершило в горле — кашель. Напрягся что было сил, стараясь загнать его внутрь. Мучительно вслушивался — ничего. Прошептал:
   
— Я никогда тебя не оставлю. Слышишь?
   
Лежал в куче листьев, держа в объятиях дрожащего ребенка. Сжимая пистолет. Не меняя позы. Весь вечер. Пока не наступила холодная беззвездная ночь. Их спасительница. Начал верить, что у них еще есть шанс. Прошептал:
   
— Надо ждать.
   
До чего же холодно! Попытался подумать, но уж слишком кружилась голова. Страшная слабость. Все эти разговоры про «побегу, отвлеку на себя…» Не может он бежать. Когда сгустилась непроницаемая темнота, развязал рюкзак, вытащил одеяла, укрыл сына. Вскоре мальчик уже спал.
   
   
Среди ночи из дома неслись душераздирающие крики. Старательно закрывал руками мальчику уши. Некоторое время спустя крики прекратились. Лежал, прислушивался. Когда продирался к дороге сквозь заросли тростника, видел короб. Что-то вроде домика с детской площадки. Догадался, что там они как раз и прячутся, следя за дорогой. Лежат в засаде, звонят в колокольчик, дают знать сообщникам, когда кто-то появляется. Задремал, внезапно проснулся. Кто-то идет? Шуршат под ногами листья? Нет, показалось. Просто ветер. Никого. Сел и посмотрел в сторону дома. Сплошная темень. Растолкал мальчика.
   
— Вставай, пора идти.
   
Мальчик ничего не ответил, но он знал, что сын проснулся. Собрал одеяла, прикрутил к рюкзаку. Прошептал:
   
— Ну пойдем. Пожалуйста.
   
   
В кромешной темноте брели по лесу. Где-то там, наверху, сквозь тучи пепла пробивается слабый свет луны, можно различить очертания деревьев. Шатались, как пьяные.
   
— Если они нас поймают, то убьют. Правда, пап?
   
— Ш-ш-ш, помолчи, пожалуйста.
   
— Ведь убьют?
   
— Ш-ш-ш. Да, убьют.
   
   
Он плохо представлял себе, в каком направлении они двигались, и опасался, что по ошибке пойдут по кругу и выйдут к дому. Попытался вспомнить: когда-то давно слышал про что-то подобное или это только байки? Будто, заблудившись, люди идут всегда в одну и ту же сторону. Кажется, не везде так. Или это зависит от того, правша ты или левша? Решил не ломать себе больше голову. Сам подумай, разве остались еще образцы для подражания?! Совсем мозги помутились! Фантомы, пребывавшие в спячке тысячи лет, начали пробуждаться. Вот это точно. Мальчик с трудом держался на ногах. Просился на руки, язык заплетался от усталости. Отец подумал-подумал и поднял сына, хотя знал, что скоро сам устанет и тащить его не сможет. Мальчик в ту же секунду уснул, уронив голову ему на плечо.
   
   
Очнулся в темноте, вокруг — лес. Лежал в куче листьев, все тело била крупная дрожь. Сел, стал на ощупь искать мальчика. Прижал руку к его костлявой груди: теплый, сердце бьется.
   
   
Проснулся, когда уже рассвело. Откинул одеяло, встал, распрямился. И чуть не упал. С трудом устоял на ногах, огляделся. Только серые деревья вокруг. Как далеко они забрались? Поднялся на пригорок, присел на корточки и стал смотреть, как наступает день. Неяркий восход, холодный обманчивый мир. Вдалеке сосновый лес или это ему только кажется? Черный, голый. Бесцветный мир колючей проволоки и траурных повязок. Вернулся, и разбудил сына, и заставил его сесть. Сонный, все время валится вперед. Сказал:
   
— Надо идти дальше. Надо идти дальше.
   
   
Тащил сына через поле, каждые пятьдесят шагов останавливаясь передохнуть. Добравшись до сосен, опустился на колени и положил его на песок, укрыл одеялами и сел, наблюдая за спящим ребенком. Похож на узника концлагеря. Кожа да кости, изможден, всего боится. Наклонился и поцеловал его. Поднялся, двинулся к опушке, затем обошел по периметру место их стоянки. Хотел убедиться, что им ничто не угрожает.
   
   
К югу, на краю поля различил очертания дома и хлева. Дорога сворачивает за деревьями, дальше — длинный, до самого дома, участок с мертвой травой по обеим сторонам. Сухой плющ на каменной стене, почтовый ящик, забор вдоль основной дороги, за ним — мертвые деревья. Холод и безмолвие. Все окутано непроницаемым туманом. Пошел назад и сел рядом с сыном. От безнадежности и отчаяния в тот раз потерял голову. Никогда так больше не делай. Что бы ни произошло.
   
   
Ребенок спит и спит, не просыпаясь. А проснется, опять напугается до смерти. Такое раньше уже случалось. Сначала подумал, что надо бы разбудить и предупредить, но решил, что в таком состоянии мальчик все равно ничего не запомнит. Он научил его скрываться в лесу не хуже фавна. Сколько еще сын проспит? В конце концов вытащил револьвер из-за пояса, положил ребенку под бок, встал и пошел.
   
   
Подобрался к хлеву со стороны холма, все время останавливаясь и прислушиваясь. Шел среди черных узловатых пней — это все, что осталось от яблоневого сада, — и сухой травы. Высокой, по колено. Стоял в дверях и слушал. Слабый свет пробивается сквозь рейки обшивки. Прошелся вдоль пыльного стойла. Стоял в центре, слушал. Ничего подозрительного. Полез на чердак по лестнице, одолевала слабость, боялся, что не доберется до верха. Подошел к высокому чердачному окну, посмотрел на расстилающиеся внизу мертвые серые квадраты полей, забор, дорогу.
   
   
На полу чердака свалены рулоны прессованного сена. Сел на корточки, насобирал пригоршню зерен, сидел, жевал. Жесткие, сухие, пыльные. Должно же в них остаться хоть что-то питательное! Встал, и подкатил два рулона к краю, и скинул вниз. Один тяжелый удар, потом второй. Пыль столбом. Вернулся к окну и стал внимательно рассматривать дом, ту его часть, что виднелась за углом хлева. Затем спустился по лестнице вниз.
   
   
Трава между домом и хлевом нетронутая. Поднялся на веранду. Москитная сетка прогнила и еле держится. Детский велосипед. Дверь на кухню открыта. Пересек веранду и остановился при входе в дом. Стены отделаны дешевыми панелями под дерево, которые от сырости разбухли, во многих местах отвалились и попадали на пол. Стол с красной пластмассовой столешницей. Подошел к холодильнику и открыл дверцу: внутри сидело что-то серо-пушистое. Захлопнул дверь. Повсюду мусор. Нашел в углу метлу, потыкал ею там, сям. Влез на кухонную стойку, пошарил рукой по пыльным полкам: так, мышеловка, какой-то пакетик. Сдул пыль. Растворимый порошок для приготовления виноградного сока. Спрятал в карман куртки.
   
   
Осмотрел весь дом — комнату за комнатой. Ничего. В ящике прикроватной тумбочки нашлась ложка. Положил в карман. Может, завалялась какая-нибудь одежда в стенном шкафу или постельное белье? Нет, ничего. Вернулся в гараж. Покопался в инвентаре. Грабли. Совок. Банка с гвоздями и болтами на полке. Резак. Повернул — лезвие ржавое — положил обратно. Подумал, опять взял. В банке из-под кофе нашел отвертку, развинтил рукоять. Внутри в специальном отделении лежали четыре новехоньких лезвия. Вытащил негодное, положил на полку, вставил новое, свинтил рукоять и положил резак в карман. И отвертку туда же.
   
   
Вышел из дома и направился в хлев. Захватил с собой кусок чистой материи, чтобы сложить туда зерна, но, когда вошел внутрь, остановился и стал слушать, как завывает ветер. Скрип железа где-то наверху, на крыше, прямо над головой. В хлеву до сих пор пахло коровами, и он стоял и размышлял о них, и вдруг его осенило — они же все вымерли. Неужели это так? Возможно, какая-нибудь корова живет себе где-нибудь, жует сено? Как такое может быть! Какое сено? Кто ее сберег? За дверью шуршал в сухой траве ветер. Вышел наружу, стоял, смотрел на сосны, в корнях которых спит сын. Пошел по саду, опять остановился. На что-то наступил. Сделал шаг назад, наклонился и раздвинул траву. Яблоко. Схватил и стал рассматривать на свету. Жесткое, коричневое, съежившееся. Вытер его тряпкой и впился зубами: сухое, почти безвкусное. И все же яблоко. Съел целиком. С косточками. Подержал хвостик между большим и указательным пальцами, а потом бросил. Начал прочесывать траву. На ногах до сих пор доморощенные онучи из кусков пальто и лохмотьев полиэтилена. Сел, все это снял, распихал тряпье по карманам и пошел босиком по рядам среди пней. Дойдя до конца сада, нашел четыре яблока, засунул их в карман, пошел обратно. Так прочесал один за другим все ряды, оставляя на траве запутанную дорожку следов. Набрал яблок столько, что с трудом мог их нести. Искал вокруг пеньков и набил полные карманы, даже капюшон куртки, и целую охапку нес, скрестив руки на груди. Высыпал кучей в дверях хлева, сел и стал заворачивать озябшие ноги в тряпье.
   
   
В кладовой рядом с кухней заметил плетеную корзину, полную стеклянных банок под закрутку. Выволок ее на середину комнаты, вытащил банки и вытряхнул из корзины пыль и землю. Внезапно остановился. Что это? Водосточная труба. Решетка для вьющихся растений. Темная змейка мертвой лозы ползет по трубе — точь-в-точь график работы компании, которой грозит банкротство. Вышел во двор и стал рассматривать дом. В окнах отражается серый, ничем не примечательный день. Труба спускалась по углу веранды. Он все еще держал корзину, наконец опустил ее на траву и опять взобрался по ступеням. Труба тянулась вдоль колонны и уходила в цементную яму. Смахнул с крышки мусор и куски прогнившей сетки. Пошел на кухню за метлой, вернулся, начисто подмел, поставил метлу в угол и поднял крышку бака. Внутри оказался поддон, в нем — месиво из серой слизи и перегнивших листьев и веточек. Вытащил поддон и поставил на пол. Под поддоном — белая галька. Отгреб камушки. Следующий слой — древесный уголь, то, что было ветками и сучьями, прошедшими через горнило пламени. Олицетворение самих деревьев, только в угле. Вернул поддон на место. В полу обнаружил позеленевшее бронзовое кольцо. Дотянулся до метлы, смел пепел. В досках обозначились линии распила. Тщательно подмел доски, опустился на колени, просунул пальцы в кольцо и откинул крышку люка. Внизу в темноте разглядел бак, наполненный водой. Чистой и сладкой. Кажется, почувствовал ее аромат. Лег на живот, сумел дотянуться пальцами до поверхности воды. Придвинулся поближе, и зачерпнул, и понюхал, и попробовал на язык, а потом выпил. Долго лежал на краю, зачерпывая пригоршнями воду, пил и пил. Ничего вкуснее этой воды в жизни не пробовал.
   
   
Пошел назад и забрал из кладовки две стеклянные банки и старый синий эмалированный ковшик. Вернулся к баку. Тщательно вытер ковшик, зачерпнул им воды и ополоснул банки. Наклонился, и опустил банку в воду, и затем вытащил — с донышка капает вода, какая прозрачная! Поднял банку к свету: одна-единственная песчинка плавно опускается на дно. Обтер край, отпил. Пил медленно, пока не опорожнил почти всю банку. Живот раздулся. Мог бы еще столько же выпить. Перелил остатки воды в другую банку и еще раз ее ополоснул, обе наполнил доверху, опустил крышку люка, и поднялся, и с набитыми яблоками карманами и банками с водой зашагал через поле в сторону сосен.
   
   
Он отсутствовал дольше, чем рассчитывал, а потому на обратном пути торопился как мог. При каждом шаге вода бултыхалась и булькала в животе. Остановился перевести дух, тронулся дальше. Добрался до рощи: мальчик так и лежал, не меняя позы, спал. Отец поставил банки на землю, и взял револьвер, и сунул его за пояс, а потом просто сидел, смотрел на спящего сына.
   
   
Всю вторую половину дня провели, сидя в ворохе одеял: ели яблоки и запивали их водой. Вытащил пакетик с сухим соком и высыпал его в банку, размешал и дал мальчику. «Какой ты, пап, молодец!» Ребенок нес вахту, пока отец спал, а вечером они обулись, пошли к хлеву и собрали оставшиеся яблоки. Наполнили свежей водой три банки, на полке в кладовке нашлись подходящие герметичные крышки. Потом он завернул банки в одно из одеял и упаковал в рюкзак. Сложил яблоки. Сверху прикрутил остальные вещи. Рюкзак на плечо, и вперед. Стояли в дверях, наблюдая, как меркнет свет на западе. Затем пошли вниз, к дороге.
   
   
Мальчик цеплялся за полу отцовской куртки. Держались поближе к краю дороги, стараясь нащупывать в темноте дорожное покрытие. Вдалеке раздавались раскаты грома, некоторое время спустя засверкали молнии. Достал из рюкзака кусок полиэтилена, но от того мало что осталось, а дождь уже зарядил. Спотыкаясь, шли бок о бок. Спрятаться от дождя негде. У каждого был капюшон на куртке, но какое там, сами куртки промокли почти насквозь и от влаги стали тяжеленными. Остановился и попытался получше растянуть полиэтилен. Мальчик дрожал как осиновый лист.
   
— Замерз? Да?
   
— Да.
   
— Если остановимся — совсем окоченеем.
   
— Я уже окоченел.
   
— Что будем делать?
   
— Мы можем здесь заночевать?
   
— Да, пожалуй. Давай остановимся здесь.
   
   
На его памяти из череды длинных ночей эта, пожалуй, самая длинная. Они расположились на мокрой земле в стороне от дороги: разложили одеяла и накрылись сверху куском полиэтилена, но которому барабанил дождь. Он обнял мальчика, немного погодя тот согрелся и уснул. Грозовые тучи, тяжело перекатываясь, уходили на север, пока не исчезли из виду, но дождь все не сдавался. Отец спал неспокойно, то и дело просыпался. В одно из его пробуждений дождь стал затихать и наконец полностью прекратился. Гадал, который час, вряд ли уже полночь. Раскашлялся, да так сильно, что разбудил мальчика. До рассвета еще далеко. То и дело приподнимался, чтобы посмотреть на восток. Наконец-то утро!
   
   
Чтобы отжать куртки, обернул их вокруг ствола невысокого деревца и туго закрутил: сначала одну, потом другую. Заставил мальчика раздеться догола, укутал его в одеяло и, пока тот трясся от холода, постарался как можно тщательнее выжать воду из его одежды. То же самое проделал со своей. Клочок земли, на котором они спали, был сухой. Там и уселись, завернувшись в одеяла, и позавтракали яблоками и водой. Вскоре опять зашагали по дороге: согнувшись, с надвинутыми на лица капюшонами, дрожа от холода в своем тряпье — вылитые нищенствующие монахи в поисках подаяния.
   
   
К вечеру просохли. Попробовал определить их местонахождение на карте, но совсем запутался. На закате стоял на взгорке и пытался сориентироваться на местности. Спустились с холма, и пошли по узкой проселочной дороге, и вышли к мосту над сухим ручьем, и сползли по откосу, и залезли под мост. Мальчик спросил:
   
— Разведем костер?
   
— У нас нет зажигалки.
   
Мальчик отвернулся.
   
— Прости. Я ее выронил. Не хотел тебе говорить.
   
— Ничего.
   
— Я найду кремень. Уже начал искать. К тому же у нас сохранилась бутылочка бензина.