1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
       

В наш век забытые, великие аскеты      

В века, цветущие посевами Христа,      

Сокрыли в склепный мрак священные   обеты      

И прославляли Смерть их строгие уста!      

       

– Монах отверженный, в своей   душе, как в склепе,      

От века я один скитаньям обречен,      

Встречая пустоту и мрак со всех   сторон;      

       

О нерадивый дух! – воспрянь,   расторгни цепи,      

Презри бессилие, унынье и позор;      

Трудись без устали, зажги любовью   взор.      

       

       

       X

   ВРАГ      

       

       

Моя весна была зловещим ураганом,      

Пронзенным кое-где сверкающим лучом;      

В саду разрушенном не быть плодам   румяным –      

В нем льет осенний дождь и не   смолкает гром.      

       

Душа исполнена осенних созерцаний;      

Лопатой, граблями я, не жалея сил,      

Спешу собрать земли размоченные   ткани,      

Где воды жадные изрыли ряд могил.      

       

О новые цветы, невиданные грезы,      

В земле размоченной и рыхлой, как   песок,      

Вам не дано впитать животворящий сок!      

       

Все внятней Времени смертельные   угрозы:      

О горе! впившись в грудь, вливая в   сердце мрак,      

Высасывая кровь, растет и крепнет   Враг.      

       

       

       XI

   НЕУДАЧА      

       

       

О если б в грудь мою проник,      

Сизиф[25], твой дух в работе   смелый,      

Я б труд свершил рукой умелой!      

Искусство – вечность, Время – миг.[26]      

       

К гробам покинутым, печальным,      

Гробниц великих бросив стан,      

Мой дух, гремя как барабан,      

Несется с маршем погребальным.      

       

Вдали от лота и лопат,      

В холодном сумраке забвенья      

Сокровищ чудных груды спят;      

       

В глухом безлюдьи льют растенья      

Томительный, как сожаленья,      

Как тайна сладкий, аромат.      

       

       

       XII

   ПРЕЖНЯЯ ЖИЗНЬ      

       

       

Я прожил много лет средь портиков   широких,      

Что в бликах солнечных торжественно   горят;      

Как в сумраке пещер базальтовых,   глубоких,      

Я полюбил бродить под сенью колоннад.      

       

Волной колышима, лазурь небес далеких      

И догорающий в моих зрачках закат,      

И полнозвучный рев и звон валов   высоких      

Одной гармонией ласкали слух и   взгляд.      

       

Я прожил много лет, покоем   восхищенный,      

Среди лазури волн и пышной красоты,      

С толпой моих рабов, нагой и   умащенной;      

       

Зной охлаждающих широких пальм листы      

Заботливо рабы над головой качали,      

Но тайных ран души, увы, не   облегчали.      

       

       

       XIII

   ЦЫГАНЕ В ПУТИ      

       

       

Пророческий народ с блестящими   зрачками      

В путь дальний тронулся, влача своих   детей      

На спинах, у сосцов отвиснувших   грудей,      

Питая алчность губ роскошными дарами;      

       

Вслед за кибитками, тяжелыми возами,      

Блестя оружием, бредет толпа мужей,      

Грустя о призраках первоначальных   дней,      

Блуждая в небесах усталыми глазами.      

       

Навстречу им сверчок, заслышав шум   шагов,      

Заводит песнь свою из чащи   запыленной;      

Кибела стелет им живой ковер цветов,      

       

Струит из скал ручей в пустыне   раскаленной,      

И тем, чей взор проник во мглу   грядущих дней,      

Готовит пышный кров средь пыли и   камней.      

       

       

       XIV

   ЧЕЛОВЕК И МОРЕ      

       

       

Свободный человек, от века полюбил      

Ты океан – двойник твоей души   мятежной;      

В разбеге вечном волн он, как и ты,   безбрежный,      

Всю бездну горьких дум чудесно   отразил.      

       

Ты рвешься ринуться туда; отваги   полн,      

Чтоб заключить простор холодных вод в   объятья,      

Развеять скорбь души под гордый ропот   волн,      

Сливая с ревом вод безумные   проклятья.      

       

Вы оба сумрачны, зловеще-молчаливы.      

Кто, человек, твои изведал глубины?      

Кто скажет, океан, куда погребены      

Твои несметные богатства, страж   ревнивый?      

       

И, бездны долгих лет сражаясь без   конца,      

Не зная жалости, пощады, угрызений,      

Вы смерти жаждете, вы жаждете   сражений,      

Два брата страшные, два вечные борца!      

       

       

       XV

   ДОН ЖУАН[27]   В АДУ      

       

       

Вот к подземной волне он, смеясь,   подступает.      

Вот бесстрашно обол свой Харону   швырнул;[28]      

Страшный нищий в лицо ему дерзко   взглянул      

И весло за веслом у него вырывает.      

       

И, отвислые груди свои обнажив,      

Словно стадо загубленных жертв, за   кормою      

Сонмы женщин мятутся, весь берег   покрыв;      

Вторят черные своды протяжному вою.      

       

Сганарелло[29] твердит об уплате   долгов,      

Дон Луис[30] указует рукой ослабелой      

Смельчака, осквернившего лоб его   белый,      

Мертвецам, что блуждают у тех   берегов.      

       

Снова тень непорочной Эльвиры[31] склонилась      

Пред изменником, полная тихой   мольбой,      

Чтобы вновь сладость первых речей   засветилась,      

Чтоб ее подарил он улыбкой одной.      

       

У руля, весь окован железной бронею,      

Исполин[32] возвышается черной   горой,      

Но, на шпагу свою опершися рукою,      

За волною следит равнодушно герой.      

       

       

       XVI

   НАКАЗАНИЕ ГОРДОСТИ[33]      

       

       

В век Теологии, когда она взросла,      

Как сеть цветущая, и землю оплела      

(Гласит предание), жил доктор   знаменитый.      

Он свет угаснувший, в бездонной тьме   сокрытый,      

На дне погибших душ чудесно вновь   зажег,      

И горний путь пред ним таинственно   пролег,      

Путь райских радостей и почестей   небесных      

В обитель чистых душ и духов   бестелесных.      

Но высота небес для гордых душ   страшна,      

И в душу гордую вселился Сатана:      

«Иисус, – вскричал мудрец, –   ты мною возвеличен,      

И мною ж будешь ты низвергнут,   обезличен:      

С твоею славою ты свой сравняешь   стыд, –      

Как вид зародыша, смешон твой станет   вид!»      

       

Вскричал – и в тот же миг сломился   дух упорный,      

И солнца светлый лик вдруг креп   задернул черный,      

И вдруг в его мозгу хаос заклокотал;      

Затих померкший храм, где некогда   блистал      

Торжественный обряд святых   великолепий;      

Теперь все тихо в нем, навек   замкнутом склепе.      

И он с тех пор везде блуждает, словно   пес;      

Не видя ничего вокруг, слепой от   слез,      

Блуждая по лугам, навек лишенный   света,      

Не отличает он в бреду зимы от лета,      

Ненужный никому и мерзостный для   всех,      

У злых детей одних будя веселый смех.      

       

       

       XVII

   КРАСОТА      

       

       

Вся, как каменная греза, я   бессмертна, я прекрасна,      

Чтоб о каменные груди ты расшибся,   человек;      

Страсть, что я внушу поэту, как   материя, безгласна      

И ничем неистребима, как материя,   вовек.      

       

Я, как сфинкс, царю в лазури, выше   всякого познанья,      

С лебединой белизною сочетаю холод   льда;      

Я недвижна, я отвергла беглых линий   трепетанье,      

Никогда не знаю смеха и не плачу   никогда!      

       

Эти позы, эти жесты у надменных   изваяний      

Мною созданы, чтоб душу вы, поэты, до   конца      

Расточили, изнемогши от упорных   созерцаний;      

       

Я колдую, я чарую мне покорные сердца      

Этим взором глаз широких, светом   вечными зеркальным,      

Где предметы отразились очертаньем   идеальным!      

       

       

       XVIII

   ИДЕАЛ      

       

       

Не вам, утонченно-изящные виньеты,      

Созданье хрупкое изнеженных веков,      

Ботфорты тощих ног, рук хрупких   кастаньеты,      

Не вам спасти мой дух, что рвется из   оков;      

       

Пусть Гаварни[34] всю жизнь поет свои   хлорозы[35]   –      

Когда б за ним их хор послушный   воспевал      

Меж вами, бледные и мертвенные розы,      

Мне не дано взрастить мой красный   идеал.      

       

Как черной пропасти, моей душе   глубокой      

Желанна навсегда, о леди Макбет, ты,      

И вы, возросшие давно, в стране   далекой      

       

Эсхила страшного преступные мечты,      

И ты, Ночь Анджело[36], что не тревожишь стана,      

Сосцы роскошные отдав устам Титана[37]!      

       

       

       XIX

   ВЕЛИКАНША      

       

       

В века, когда, горя огнем, Природы   грудь      

Детей чудовищных рождала сонм   несчетный,      

Жить с великаншею я стал бы,   беззаботный,      

И к ней, как страстный кот к ногам   царевны, льнуть.      

       

Я б созерцал восторг ее забав   ужасных,      

Ее расцветший дух, ее возросший стан,      

В ее немых глазах блуждающий туман      

И пламя темное восторгов   сладострастных.      

       

Я стал бы бешено карабкаться по ней,      

Взбираться на ее громадные колени;      

Когда же в жалящей истоме летних дней      

       

Она ложилась бы в полях под властью   лени,      

Я мирно стал бы спать в тени ее   грудей,      

Как у подошвы гор спят хижины   селений.      

       

       

       XX

   МАСКА      

 Эрнесту   Кристофу[38],   ваятелю      

       

       АЛЛЕГОРИЧЕСКАЯ СТАТУЯ   ВО ВКУСЕ РЕНЕССАНСА      

       

Вот чудо грации, Флоренции созданье;      

В него восторженно вперяй покорный   взор;      

В изгибах мускулов и в складок   очертанье –      

Избыток Прелести и Мощи, двух сестер;      

Обожествленная резцом волшебным глыба      

Предстала Женщиной, могуча и нежна,      

Для ложа пышного царицей создана;      

Ее лобзания пленить равно могли бы      

И принца и жреца на ложе нег и сна.      

С усмешкой тонкою, с улыбкой   вожделенной,      

Где бродит гордости сверкающий   экстаз,      

Победоносная, она глядит на нас –      

И бледный лик ее, презреньем   вдохновленный,      

Со всех сторон живит и обрамляет газ.      

«Страсть призвала меня, меня Любовь   венчает!»      

В ней все – величие, и все прекрасно   в ней;      

Пред чарами ее, волнуясь, цепеней!      

Но чудо страшное нежданно взор   встречает:      

Вдруг тело женщины, где чары   божества,      

Где обещает все восторг и изумленье –      

О чудо мерзкое, позор богохуленья! –      

Венчает страшная, двойная голова!      

Ее прекрасный лик с гримасою красивой   –      

Лишь маска внешняя, обманчивый наряд,      

И настоящий лик сквозь этот облик   лживый      

Бросает яростно неотразимый взгляд.      

О Красота! клянусь, – река твоих   рыданий,      

Бурля, вливается в больную грудь мою;      

Меня пьянит поток обманов и   страданий,      

Я из твоих очей струи забвенья пью!      

       

– О чем ее печаль? Пред ней все   страны света      

Повержены во прах; увы, какое зло      

Ее, великую, насквозь пронзить могло –      

Ее, чья грудь крепка, сильна, как   грудь атлета?      

       

– Ее печаль о том, что многие   года      

Ей было жить дано, что жить ей должно   ныне,      

Но, что всего страшней, во мгле ее   уныний,      

Как нам, ей суждено жить завтра, жить   всегда!      

       

       

       XXI

   ГИМН КРАСОТЕ      

       

       

Скажи, откуда ты приходишь, Красота?      

Твой взор – лазурь небес иль   порожденье ада?      

Ты, как вино, пьянишь прильнувшие   уста,      

Равно ты радости и козни сеять рада.      

       

Заря и гаснущий закат в твоих глазах,      

Ты аромат струишь, как будто вечер   бурный;      

Героем отрок стал, великий пал во   прах,      

Упившись губ твоих чарующею урной.      

       

Прислал ли ад тебя, иль звездные   края?      

Твой Демон, словно пес, с тобою   неотступно;      

Всегда таинственна, безмолвна власть   твоя,      

И все в тебе – восторг, и все в тебе   преступно!      

       

С усмешкой гордою идешь по трупам ты,      

Алмазы ужаса струят свой блеск   жестокий,      

Ты носишь с гордостью преступные   мечты      

На животе своем, как звонкие брелоки.      

       

Вот мотылек, тобой мгновенно   ослеплен,      

Летит к тебе – горит, тебя   благословляя;      

Любовник трепетный, с возлюбленной   сплетен,      

Как с гробом бледный труп, сливается,   сгнивая.      

       

Будь ты дитя небес иль порожденье   ада,      

Будь ты чудовище иль чистая мечта,      

В тебе безвестная, ужасная отрада!      

Ты отверзаешь нам к безбрежности   врата.      

       

Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль   Сирена?      

Не все ль равно: лишь ты, царица   Красота,      

Освобождаешь мир от тягостного плена,      

Шлешь благовония и звуки и цвета!      

       

       

       XXII

   ЭКЗОТИЧЕСКИЙ АРОМАТ[39]      

       

       

Когда, смежив глаза, на грудь твою   склоненный,      

Твой знойный аромат впиваю жадно я,      

Мне снова грезятся блаженные края:      

Вот – монотонными лучами ослепленный,      

       

Спит остров, в полусон лениво   погруженный, –      

Дерев причудливо сплетенная семья,      

Где крепнет строй мужей, избыток сил   струя,      

Где взоры смелых жен я вижу,   изумленный.      

       

Мой дух уносит твой волшебный аромат      

Туда, где мачт леса валов колышет   ряд,      

Изнемогающий от качки беспокойной,      

       

Где тамаринд[40] струит далеко запах   свой,      

Где он разносится пьянящею волной      

И сочетается с напевом песни   стройной.      

       

       

       XXIII

   ШЕВЕЛЮРА      

       

       

О, завитое в пышные букли руно!      

Аромат, отягченный волною истомы,      

Напояет альков, где тепло и темно;      

Я мечты пробуждаю от сладостной   дремы,      

Как платок надушенный взбивая руно!..      

       

Нега Азии томной и Африки зной,      

Мир далекий, отшедший, о лес   благовонный,      

Возникает над черной твоей глубиной!      

Я парю, ароматом твоим опьяненный,      

Как другие сердца музыкальной волной!      

       

Я лечу в те края, где от зноя   безмолвны      

Люди, полные соков, где жгут небеса;      

Пусть меня унесут эти косы, как   волны!      

Я в тебе, море черное, грезами   полный,      

Вижу длинные мачты, огни, паруса;      

       

Там свой дух напою я прохладной   волною      

Ароматов, напевов и ярких цветов;      

Там скользят корабли золотою стезею,      

Раскрывая объятья для радостных снов,      

Отдаваясь небесному, вечному зною.      

       

Я склонюсь опьяненной, влюбленной   главой      

К волнам черного моря, где скрыто   другое,      

Убаюканный качкою береговой;      

В лень обильную сердце вернется   больное,      

В колыхание нег, в благовонный покой!      

       

Вы лазурны, как свод   высоко-округленный,      

Вы – шатер далеко протянувшейся мглы;      

На пушистых концах пряди с прядью   сплетенной      

Жадно пьет, словно влагу, мой дух   опьяненный      

Запах муска, кокоса и жаркой смолы.      

       

В эти косы тяжелые буду я вечно      

Рассыпать бриллиантов сверкающий   свет,      

Чтоб, ответив на каждый порыв   быстротечный,      

Ты была как оазис в степи   бесконечной,      

Чтобы волны былого поили мой бред.      

       

       

       XXIV      

       

       

Тебя, как свод ночной, безумно я   люблю,      

Тебя, великую молчальницу мою!      

Ты – урна горести; ты сердце   услаждаешь,      

Когда насмешливо меня вдруг   покидаешь,      

И недоступнее мне кажется в тот миг      

Бездонная лазурь, краса ночей моих!      

       

Я как на приступ рвусь тогда к тебе,   бессильный,      

Ползу, как клуб червей, почуя труп   могильный.      

Как ты, холодная, желанна мне!   Поверь, –      

Неумолимая, как беспощадный зверь!      

       

       

       XXV      

       

       

Ожесточенная от скуки злых оков,      

Ты всю вселенную вместила б в свой   альков;      

Отточенных зубов влекома хищной   жаждой,      

Ты жертву новую на день готовишь   каждый.      

Твои глаза блестят, как в праздничные   дни      

На окнах лавочек зажженные огни;      

Их блеск – заемный блеск, их власть   всегда случайна,      

Их красота – тебе неведомая тайна!      

       

Машина мертвая, ты жажду утолишь      

Лишь кровью мировой, но мир лишь ты   целишь;      

Скажи, ужель тебе неведом стыд, ужели      

Красоты в зеркалах твои не   побледнели?      

Иль зла бездонности не видит мудрый   взгляд,      

И, ужаснувшись, ты не пятишься назад?      

Или таинственным намереньем Природы      

Твои, о женщина, благословятся роды,      

И от тебя в наш мир, прославив   грешный род –      

Кощунство высшее! – сам гений   снизойдет!      

       

       

       XXVI

   SED NON SATIATA[41]      

       

       

О странный идол мой, чьи кудри –   сумрак ночи;      

Сливая дым сигар и муска аромат,      

Бедром эбеновым ты мой чаруешь   взгляд,      

Саванны Фауст ты, дочь черной   полуночи!      

       

Душе желаннее, чем опиум, мрак ночи,      

Губ милых эликсир, любви смертельный   яд;      

Пусть караваны грез сзовет твой   властный взгляд,      

Пусть напоят тоску твои цистерны-очи.      

       

О демон яростный! Зрачками черных   глаз      

Не изливай мне в грудь своих огней   без меры!      

Мне не дано обнять, как Стиксу,   девять раз[42]      

       

Тебя, развратница, смирить твой пыл   Мегеры[43],      

Безумье дерзкое бесстрашно обретать      

И Прозерпиною[44] на ложе адском стать!      

       

       

       XXVII      

       

       

Когда она идет, роняя блеск огней      

Одеждой радужной, сбегающей волнами,      

Вдруг вспоминается мне пляска длинных   змей      

На остриях жезлов, протянутых   волхвами.      

       

Как горькие пески, как небеса степей,      

Всегда бесчувственны к страданьям и   прекрасны,      

Как сочетанья волн в безбрежности   морей,      

Ее движения всегда равно бесстрастны!      

       

В ней всюду тайный смысл, и все так   странно в ней;      

Ее граненых глаз роскошны минералы,