1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
Углубимся еще немного в давно прошедшие  времена, поищем еще каких‑нибудь фактов в летописях природы.    

Эта летопись говорит нам красноречивым  языком, что прежде, чем появились зубастые птицы, и во время их существования,  в классе рептилий происходило сильное брожение.[130] Организм рептилий, как‑то недовольный теми  формами, в которые вылился он в течение формаций каменноугольной и пермской,  стал вырабатывать себе новые формы. Это стремление выразилось происхождением  разных классов рептилий, возникающих вновь во время формации триасовой и  преимущественно юрской и меловой, которые были также свидетелями жизни зубастых  птиц. В течение этих формаций появились классы Enaliosauriae, представителем  которых служит фантастический плезиозавр; появился класс  Ichtyopterygiae, – колоссальный ихтиозавр; появился класс Dinosaurii,  многие члены которого заслуживают внимания нашей темы, что стали ходить на двух  задних ногах; эти Dinosaurii служили как бы предвестниками птиц.[131]    

В эту же эпоху появились представители  Pterosauria, летающие ящерицы, уже очень близкие к Archaeopteryx.    

У принадлежащего сюда Pterodactylus’a,  мы не находим только перьев, – а то его смело можно было бы поставить  рядом с Archaeopteryx’ом. В течение этих же вышеназванных формаций произошли и  классы крокодилов и черепах.    

Результатом такой чрезвычайной,  лихорадочной деятельности, происходившей в классе рептилий в течение триасовой,  юрской и меловой формаций, явилось множество форм более или менее отличающихся  от характерных пресмыкающихся, но не все из них дошли до нас даже в виде  окаменелых остатков. Только истинные ящерицы, крокодилы да черепахи дожили до  современной эпохи. Все остальные группы погибли в конце меловой формации.    

В эту‑то революционную эпоху, когда  класс рептилий делал огромные усилия выработать себе новые формы существования,  появилась группа зубастых птиц, которую постигла также участь, какую пришлось  изведать многим из вышеперечисленных групп. Как Dinosaurii Ichtyopterygiae,  Enaliosaurii, Pterosaurii, так и Odontornithes все вымерли к концу меловой  эпохи.    

Зная все это, видя приближение всех  этих форм друг к другу, не должны ли мы и группу зубастых птиц рассматривать  как ветвь обширного класса пресмыкающихся, отделившуюся в течение юрской и  меловой формации? Эта группа через Pterosaurii и Dinosaurii действительно  соединяется с истинными рептилиями. Особенности, которыми отличаются эти птицы,  появились не неожиданно; мы видим динозавров, ходящих подобно птицам только на  задних ногах; видим птерозаврисв, подобно птицам пользующихся своими передними  конечностями, как крыльями; только одни перья зубастых птиц представляют  явление новое, у рептилий невиданное. Но эти перья происходят, как нам  известно, из зачатков имеющих вид чешуи и не существенно отличаются от  последней. Зубастые птицы не более отличаются от птерозавров, чем эти последние  от черепах или ящериц. В свою очередь, они, несомненно, близко родственны  истинным птицам и таким образом непрерывно соединяют их с рептилиями,  постепенно сглаживая те черты, которые так резко отличают ныне живущих  представителей классов птиц и рептилий.    

Но прежде чем выскажем окончательное  суждение о значении всего вышеизложенного, обратимся еще к ряду фактов, которые  должны доказать нам, что выведенный выше закон появления животных, по порядку  их постепенного усовершенствования, имеет значение не только в общих чертах, но  и в деталях, управляя постепенным появлением родов животных.    

Между млекопитающими существуют группы,  которые в современной нам природе отличаются довольно резко. Таковы копытные  непарноперстые (Perissodactyla)[132] и  пятипалые млекопитающие. Различие их выражено особенно резко в скелете  конечностей и в устройстве зубов.[133] Благодаря  исследованиям вышеупомянутого американского ученого Марша, мы ознакомились  теперь с рядом форм, составляющих совершенно постепенный переход от пятипалых  млекопитающих к однопалым.[134]    

Как теперь известно, самая древняя  форма, связующая обе группы млекопитающих, это Eohippus – маленькое  млекопитающее, величиною с лисицу. Коренные зубы этого животного имели  срезанный венчик, вооруженный складками эмали, как у однокопытных; ложно‑коренные  зубы представляли большое сходство с ложнокоренными зубами хищных. Локтевая  кость вполне развитая, не сросшаяся с лучевою. На передних ногах находились  четыре вполне развитых пальца, пятый же (большой) палец представлялся лишь в  виде маленькой косточки, спрятанной под кожей и имеющей значение кости пястья.  На задних ногах находилось три пальца. Последний сустав пальцев на всех ногах  расширенный, в виде копыта. По устройству своих передних ног и коренных зубов  Eohippus стоит на границе непарноперстых и пятипалых млекопитающих. У этого  Eohippus’а только что начинают появляться те особенности, которые так резко  характеризуют однокопытных.    

Кроме только что описанной формы,  найдена была Маршем другая, которую он назвал Orohippus. У этого животного,  которое было лишь очень немного крупнее, чем Eohippus, задний ложнокоренной зуб  принял такую же форму, как истиннокоренные, т. е. получил срезанный  венчик, вооруженный складками эмали. Упомянутый выше зачаток большого пальца у  Orohippus исчез совершенно, так что передняя конечность несет четыре пальца.  Лучевая и локтевая кость так же свободны, как у предыдущей формы.    

Затем была открыта третья форма,  Mesohippus, достигавшая величины барана и выработавшая себе еще некоторые  особенности, сильнее прежних приближающие ее к современным однокопытным. У  Mesohippus’а мы находим на передних ногах только три пальца, от четвертого  осталась маленькая косточка (пястье), не имеющая никакой функции, спрятанная  под кожей, как будто не успевшая уничтожиться. На задних ногах имеется тоже  только три пальца. Локтевая кость укорочена и приросла к лучевой. Род  Miohippus, близко сходный с Mesohippus, у которого остаток четвертого пальца  почти совершенно исчез. Тем же Маршем найдено было млекопитающее того же ряда,  названное им Ptorohippus, величиной с осла. На ногах этого животного находятся  три пальца, но эти пальцы уже не одинаковой длины. Только средний из них,  наибольший, опирался на землю при хождении животного. Два боковых пальца  тонкие, укороченные и не достигающие земли, не играющие, таким образом, никакой  роли при движении, становились ненужными. Но тем не менее у Ptorohippus эти  боковые пальцы имели совершенно нормальное строение, состояли каждый из трех  суставов, последний из числа которых нес на себе копыто, так же как у всех  преждеупомянутых животных.    

Последняя переходная ступень, ведущая к  нашей современной лошади, был Piohippus, также найденный Маршем; у него боковые  пальцы уже уничтожились, так что ноги несут только по одному пальцу, но кости  пястья обоих исчезнувших пальцев сохранились вполне. За Ptorohippus следует уже  современная лошадь.    

Этот ряд фактов показывает нам, как  постепенно вырабатывалась однопалая лошадь, с ее характерным устройством ног,  из низших, пятипалых млекопитающих.    

Но этот ряд фактов еще сам по себе мог  бы показаться малодоказательным. Для полного торжества этой мысли, которая  вытекает из всего вышесказанного, мысли о происхождении животных друг от друга,  мало существования ряда постепенных переходных форм; мало такого ряда  анатомических фактов. Нужен еще ряд фактов геологических. Нужно доказать, что  все вышеописанные формы появлялись на земле последовательно, одна за другой, и  именно в вышеуказанном порядке, в каком они связуют группы рассматриваемых  животных. К великому торжеству идеи о происхождении животных через постепенное  превращение, мы видим, действительно, именно такое полное и совершенное  совпадение фактов анатомических с геологическими; мы видим, что, действительно,  вышеописанные формы появлялись последовательно одна за другой, и именно в том  порядке, в каком у них выражается постепенное усиление характерных особенностей  современной лошади.    

     

 Млекопитающие    

Общий очерк    

     

‑    

     

Еще недавно класс млекопитающих считали вполне определенной  группой позвоночных животных. Характерными признаками этого класса считали  молочные железы, служащие для первоначального вскармливания детенышей, и  волосяной покров тела.[135] Однако  оба эти признака не могут быть названы существенными, так как, например, у  китов волосами покрыта только верхняя челюсть[136], да и то лишь в зародышном состоянии, а, с  другой стороны, у однопроходных млекопитающих не развиваются настоящие млечные  железы, и они вскармливают детенышей молокообразной питательной жидкостью,  выделяемой трубчатыми железами без сосков. Тем не менее оба указанные признака  являются весьма важными для характеристики млекопитающих. Единственный признак,  которым млекопитающие действительно отличаются от всех других классов  позвоночных, составляет полная грудобрюшная преграда,[137] отделяющая грудную полость от брюшной; что  же касается рождения живых детенышей, то оно свойственно не всем млекопитающим,  так как однопроходные, подобно птицам и рептилиям, откладывают яйца.    

     

Скелет у всех млекопитающих построен  довольно однообразно. Позвоночный столб резко разграничен на пять отделов:  шейный, грудной, поясничный, крестцовый и хвостовой; только у китообразных,  которые не имеют задних конечностей, крестца нет. Шейный отдел почти всегда  состоит из семи позвонков[138],  причем длина шеи не имеет никакого значения: у жирафы шея состоит из стольких  же позвонков, как у крота, свиньи и медведя. Грудной отдел столба состоит из  10–24 позвонков, поясничный из 2–9, крестцовый из 1–9, и только в хвостовом  отделе встречаются сильные вариации от 4 (у некоторых обезьян и у человека) до  46.    

Зачаточные ребра имеются иногда и на  других позвонках, но настоящие ребра сочленяются лишь с грудными позвонками и,  соединяясь спереди грудною костью, образуют грудную клетку.[139] Череп у всех млекопитающих состоит из одних  и тех же костей, которые и сочетаются между собою довольно однообразно,  соединяясь посредством швов.    

Плечевой пояс состоит из двух лопаток и  двух ключиц, хотя последних у некоторых млекопитающих совсем нет (напр., у  копытных[140]), у других ключицы не  вполне развиваются или заменяются связками, как, напр., у грызунов и некоторых  хищных.    

Таз состоит из 3 пар костей: подвздошных,  лобковых и седалищных, которые плотно срастаются между собой[141]; у китообразных настоящего таза нет, и о  нем напоминает лишь пара маленьких косточек.    

Передние конечности в большинстве случаев,  наравне с задними, служат у млекопитающих для передвижения по земле, но могут  приспособляться и к другому назначению. Так, напр., у тюленей и моржей они  превращены в ласты, у китообразных – в плавники, у летучих мышей приспособлены  к летанию, наконец, у человека и обезьян – к хватанию. Плечевая кость  обыкновенно сильно укорочена. Локтевая развита слабее лучевой и служит для  сочленения кисти с плечом. У обезьян и человека лучевая кость сочленена  подвижно и делает возможным вращательные движения кисти. Кисть передней  конечности состоит из запястья, пясти и пальцев, развитых в различной степени.  Запястье состоит из 7 костей, расположенных в два ряда, иногда некоторые  косточки между собой сливаются. Число костей, из которых состоит пясть,  различно, соответственно числу пальцев, которых у млекопитающих бывает не больше  пяти, но часто менее.[142] Первый  палец, считая с внутренней стороны, так наз. большой, состоит из двух, а все  остальные из трех суставов; только у китообразных число суставов увеличено.  Уменьшение числа пальцев начинается с исчезновения большого; у парнокопытных  развивается лишь два средних, а крайние не доразвиваются или совсем исчезают; у  непарнокопытных более всех других развивается третий палец, а у однокопытных  остается только он один.    

В задних конечностях бедренная кость,  которая у человека является самой длинной, у большинства млекопитающих бывает  короче голени; из двух костей последней большая берцовая получает преобладающее  развитие, между тем как малая берцовая часто совсем исчезает. У некоторых  лазящих млекопитающих большая берцовая кость отчасти вращается вокруг малой,  подобно лучевой у человека. Предплюсна, как и запястье, состоит из нескольких  мелких костей, из которых пяточная снабжена выдающимся назад отростком, к  которому прикрепляется ахиллесово сухожилие; некоторые кости предплюсны иногда  сливаются между собой. Кости плюсны и пальцы задних конечностей обыкновенно  соответствуют запястью и пальцам передних конечностей, но относительная длина  их весьма различна. Одни млекопитающие при хождении касаются земли всей стопой  задних ног и всей костью передних; другие ходят лишь на пальцах, тогда как  кости плюсны и пальцев приподняты над землей и вытянуты.    

Наружный покров почти у всех  млекопитающих составляет шерсть, лишь у немногих нет этого покрова, как, напр.,  у слонов, бегемотов и китообразных. У некоторых шерсть состоит из волос двух  сортов: густых, мягких и более коротких, составляющих пух или подшерсток, и  более длинных, толстых, составляющих собственно шерсть.[143] У некоторых млекопитающих (у ящера) покров  состоит из роговых чешуи, налегающих друг на друга, которые могут  приподниматься ощетиниваться[144].  На концах пальцев у млекопитающих образуются роговые выросты когти, или  пластинчатые попокровы – копыта[145].  Кроме того, у многих млекопитающих имеются особые роговые образования, как,  напр., рога[146],  покрывающие особые костные выросты черепа, небные пластинки, так наз. «китовый  ус» и др. У броненосцев покров состоит из костяных пластинок, составляющих  панцирь.    

В коже млекопитающих развиваются железы  двух родов, потовые и сальные. Первые состоят из цилиндрических трубочек,  нижний конец которых лежит в соединительно‑тканном слое кожи и свернут здесь в  клубочек, а выводной канал с противоположной стороны открывается наружу.  Сальные железы имеют мешковидную или гроздевидную форму. Оба рода желез в  различных частях тела видоизменяются различным образом и выделяют иногда  специальные пахучие вещества. Молочные железы также следует отнести к железам  кожи[147]; каждая молочная железа  состоит из скученной массы отдельных кожных желез, которые и по своему  строению, и по способу образования своего отделения сходны с сальными. Лишь у  однопроходных (утконоса и эхидны) молочные железы построены по типу трубчатых  желез и, следовательно, сходны с потовыми железами, а не с сальными.    

Грудобрюшная преграда, или диафрагма,  составляет характерный анатомический признак млекопитающих. Она представляет  собою мускулистую перегородку, которая вполне отделяет грудную полость от  брюшной, прикрепляясь к позвоночному столбу, ребрам и грудной кости. Диафрагма  играет важную роль в процессе дыхания.    

Зубы есть у всех млекопитающих, кроме  однопроходных, некоторых китообразных, ящера и муравьеда. У китообразных и у  однопроходных зубы развиваются лишь в зародышевой стадии, а затем выпадают. Они  сидят всегда в ячейках челюстных костей. Различают четыре рода зубов: резцы,  клыки, ложнокоренные[148] и  истинные коренные. Зубы в каждой челюсти обыкновенно соответствуют промежуткам  в другой челюсти. Для обозначения числа зубов, что имеет значение для  систематики, употребляют особую формулу, имеющую вид дроби, в которой над  чертой обозначаются число зубов каждого рода в половине верхней челюсти, а под  чертой в половине нижней челюсти. Так, напр., зубная формула человека и обезьян  Старого Света изображается 2.1.2.3. 2.1.2.3., т. е. резцов 2/3, клыков  1/1, ложнокоренных 2/2, истинногоренных 3/3.[149] У  большинства млекопитающих происходит смена первоначальных, так называемых,  зубов на постоянные. Величина, форма и строение зубов вполне соответствует роду  пищи животных. Скелет млекопитающих приводится в движение мускулами, или мышцами,[150] которые в обыденной жизни  называются мясом. Мускулы находятся в полном соответствии с особенностями  скелета и образом жизни животного, поэтому не все мускулы одинаково развиты у  различных млекопитающих, а иногда некоторые мускулы даже и совсем отсутствуют.  Те млекопитающие, которые лазают, копают, хватают и вообще производят  конечностями значительную работу, обладают сильными грудными мускулами; у  бегающих сильно развиты мускулы бедра и голени; у некоторых хвостовые мускулы  развиты особенно сильно, так как они пользуются хвостом, как пятой конечностью.    

Органы пищеварения хотя и сходны в  основных чертах у всех млекопитающих, но значительно отличаются в частностях.  Рот всегда снабжен более или менее мясистыми губами, в которых сильно развито  чувство осязания. Между губами, щеками и челюстями у некоторых млекопитающих  образуются боковые мешковидные выступы, так наз. защечные мешки.[151] Язык у некоторых сильно  развит и служит не только органом осязания и вкуса, но помогает также и  проглатыванию пищи. Поверхность его бывает или гладкая, или покрыта мягкими  сосочками, а у семейства кошачьих – роговыми шипами. Глотка продолжается  пищеводом, который непосредственно расширяется в желудок. Последний всегда  имеет более или менее тонкие стенки и бывает или простой, или сложный,  состоящий из нескольких отделений. Наиболее сложно устройство желудка у  жвачных, у которых пища, уже побывав в двух отделах желудка, отрыгивается,  пережевывается и снова отправляется в третье отделение желудка, где начинает  перевариваться. У млекопитающих имеется несколько придаточных органов  пищеварения, каковы: печень, слюнные железы,[152] поджелудочная  железа. Кишки разделяются на несколько отделов.    

Органы дыхания у млекопитающих состоят  из гортани и легких. Гортань отличается присутствием трех хрящей; щитовидного,  перстневидного и черпаловидного; кроме того, отверстие гортани прикрывается  надгортанным хрящем. У всех млекопитающих, кроме китообразных, в полости  гортани имеются голосовые связки, которых различаются две пары. Дыхательное  горло делится на две бронхи. Легкие обыкновенно разделены на лопасти.[153]    

Сердце[154] сплошной перегородкой разделено на два  отдела, из которых каждый также разделяется на две части, так что сердце вполне  четырехкамерное. Сердце заключено в так называемую околосердечную сумку.  Сосудистая система построена одинаково у всех млекопитающих с незначительными  отклонениями. Артерии имеют упругие стенки, вены снабжены внутри клапанами.    

Головной мозг у большинства млекопитающих  сильно развит, в особенности передний, или большой, мозг и мозжечок. Между  полушариями большого мозга и мозжечка существует целая система поперечных  связок.[155] Относительное развитие  большого мозга соответствует степени совершенства организации животных. У  низших млекопитающих полушария большого мозга только лишь отчасти прикрывают  остальные отделы. У хищных и копытных большой мозг доходит сверху до мозжечка,  а у обезьян и человека прикрывает и мозжечок. Поверхность полушарий большого  мозга у низших млекопитающих совершенно гладкая, у остальных неровная, со множеством  выпуклостей и извилин, разделенных более или менее глубокими бороздами.    

Органы чувств очень сходны по своему  строению у всех млекопитающих. Главным органом осязания служат губы, а также  конец носа, который у некоторых млекопитающих вытянут в хобот. Орган обоняния у  млекопитающих развит более, чем у каких‑либо других животных. Вертикальной  перегородкой носовая полость разделяется на две половины, открывающиеся спереди  наружу, а сзади – в глотку. Боковые стенки носовой полости образуют множество  небольших ячеек (лабиринт). Разветвление обонятельного нерва заканчивается в  слизистой оболочке, выстилающей полость носа. Наружные носовые отверстия –  ноздри – могут расширяться или съеживаться особыми мускулами. У водных  животных, как, напр., у тюленя, они могут совсем закрываться. Устройство  внутреннего уха очень сложно. Для ориентирования в пространстве имеются три  полукружных канала, которые расположены в трех взаимноперпендикулярных  плоскостях. Форма и величина наружного уха очень различны. У некоторых наружная  раковина совсем отсутствует.    

Органы зрения очень совершенны;  мигательная перепонка существует не у всех млекопитающих; а веки, наоборот,  хорошо развиты и снабжены ресницами. У крота глаза сверху прикрыты кожей.    

Мелкопитающие обладают в высокой  степени совершенства способностью передвижения: они ходят, бегают, прыгают,  лазают, летают, плавают и ныряют. Однако, по отношению к подвижности,  млекопитающие сильно уступают птицам.[156] Лишь  немногие млекопитающие любят бесцельные движения взад и вперед ради удовольствия,  которые так свойственны большинству птиц. Они имеют более серьезный нрав и  избегают бесполезного напряжения сил. Иное мы видим у птиц. У них двигаться  значит жить и жить значит двигаться. Птица всегда готова порхать, парить в  высоте или бегать. Ее маленькое сердце бьется быстрее, ее кровь быстрее  движется по сосудам, ее тело кажется более гибким и стройным, чем у  млекопитающих, которые по большей части лишь тогда чувствуют себя вполне  счастливыми, когда, по возможности, удобнее улягутся и могут спать или дремать.    

Многие млекопитающие способны очень  быстро двигаться.[157] Так,  напр., хорошая скаковая лошадь на расстоянии нескольких километров может бежать  около 15 метров в секунду; большей быстроты не встречается ни у одного  надземного животного, но сравнительно с быстротою птичьего полета она  представляется ничтожной; даже тяжелолетящая ворона может успешно состязаться в  быстроте со скаковой лошадью. Почтовые голуби летят со скоростью от 15 до 23 метров в секунду и с такой быстротой могут лететь в течение многих часов. Что же сказать о  наилучших летунах: соколах, фрегатах, ласточках, которые движутся несравненно  быстрее курьерского поезда?!    

Большинство млекопитающих ходит на  четырех ногах, но есть и двуногие, каковы тушканчики и кенгуру. Впрочем, ни  одно животное, кроме человека, не ходит по земле с прямо стоящим туловищем: что  же касается кенгуру, то они ходят в сущности на трех конечностях, так как  длинный мускулистый хвост исполняет то же назначение, как и ноги.    

Прыганье[158] млекопитающих происходит различным образом  или с помощью толчка двух задних лап, или всех четырех, но главная роль  принадлежит все‑таки задним ногам. Впрочем, сила прыжка у млекопитающих весьма  незначительна, сравнительно с их величиной, и в этом отношении их далеко  превосходят многие низшие животные.    

Очень замечательно и разнообразно  лазанье млекопитающих, из которых многие всю жизнь проводят на деревьях. Не  только все четыре конечности, но также и хвост принимает в этом большое участие  и часто служит органом прикрепления и привешивания тела; в особенности развита  эта способность хвоста у обезьян Нового Света. У многих млекопитающих органом  лазания являются также когти, которые позволяют им очень быстро карабкаться по  деревьям и скалам. Замечательно, что и копытные животные умеют очень хорошо  лазать по крутизнам, даже неуклюжие великаны, каковы: слон, носорог, бегемот,  буйвол, – с большой ловкостью могут взбираться по страшно крутым,  головоломным горным тропинкам; но самыми артистическими акробатами являются,  без сомнения, обезьяны.    

Летание млекопитающих в сущности есть  только жалкая пародия на полет птиц; даже наиболее приспособленные к этому роду  передвижения летучие мыши далеко уступают пернатым летунам; что же касается летяг  и летучих сумчатых, то они пользуются своими кожистыми крыльями лишь как  парашютом, облегчающим им падение, но неспособны лететь вверх или по прямой  линии.    

Гораздо более приспособлены  млекопитающие к передвижению в другой стихии – в воде. Способность плавать и  нырять дарована очень многим млекопитающим не только настоящим водным, но и  наземным. Совершенно неспособны держаться на воде только очень немногие из  млекопитающих, как, напр., человекообразные обезьяны и павианы.[159] Приспособления для  плавания встречаются у млекопитающих самые разнообразные. Ноги, одетые в копыта,  представляют очень несовершенный орган плавания, тем не менее между копытными  животными встречаются и настоящие водные, как, напр., бегемот, который почти  всю жизнь проводит в воде. У настоящих водных животных появляются более  совершенные приспособления для плавания, в виде перепонок, соединяющих пальцы.    

Тюлени стоят посредине между животными,  снабженными лапами, и настоящими рыбообразными млекопитающими. Ласты их, в  сущности, те же плавники, так как пальцы их покрыты кожей, соединяющей их, и  снаружи остаются видными только когти. У китов и этот признак отсутствует:  пальцы тесно и неподвижно связаны между собой посредством хрящевой ткани;  задние конечности отсутствуют, а хвост расширяется горизонтально и образует  плавник; таким образом, является нечто среднее между млекопитающим и рыбой.  Такое различие по форме и расположению органов изменяет и движение. Копытные и  животные, имеющие лапы, при плавании ударяют ими вниз, как бы ходят по воде, и  таким образом подвигаются вперед; ластоногие и рыбообразные передвигаются с  помощью ластов, которыми работают, как веслами. Животные, у которых лапы  снабжены плавательными перепонками, складывают их, занося ногу вперед, и  расширяют при обратном движении. Быстрота плавания у некоторых животных бывает  поразительная. Большие киты плывут по 18–25 километров в час, что составляет  около 7 метров в секунду, а дельфины могут плавать еще быстрее и шутя обгоняют  самый быстроходный пароход.    

Деятельность внутренних органов, как,  напр., кровообращения и пищеварения, совершается у млекопитающих медленнее, чем  у птиц, сердце работает не так быстро, и, соответственно этому, температура  крови несколько ниже, чем у птиц. Обмен воздуха в легких совершается  значительно медленнее, в особенности у водных млекопитающих, которые вследствие  этого могут очень долго оставаться под водой. Кит может оставаться под водой  минут 40, кашалоты, в случае надобности, могут пробыть даже более часа.    

Поразительно замедление дыхания,  которое происходит у животных во время зимней спячки. Так, напр., сурок, который  в бодрствующем состоянии в течение двух дней совершает 72 000 дыхательных  движений, во время спячки, за 6 месяцев, дышит лишь 71 000 раз и,  следовательно, потребляет за все это время лишь 1/90 часть того количества  воздуха, которое потребно ему в бодрствующем состоянии.[160]    

Способность голоса в смысле силы и  разнообразия развита у млекопитающих гораздо меньше, чем у птиц. Нет ни одного  млекопитающего, голос которого может быть назван музыкальным и приятным, у  громадного же большинства он очень неблагозвучен.[161]    

«Всемогущая любовь, – говорит  Брем, – одаряет птицу чарующими тонами, которые возбуждают восторг в наших  сердцах; напротив, из горла млекопитающего та же любовь извлекает раздирающие  уши звуки. Как велика разница между песнью любви соловья и кошки! У последней  каждый тон изуродован и искажен, каждый естественный звук превращен в  мучительные, раздирающие ухо диссонансы; у соловья же дыхание становится чудным  пением, а пение это – прекраснейшей любовной поэмой в звуках и тонах».    

Пищеварительный аппарат у млекопитающих  построен очень совершенно, но самый процесс пищеварения совершается гораздо  медленнее, чем у птиц; во время зимней спячки пищеварение может прерываться на  целые месяцы.    

Итак, в телесной организации, по  крайней мере в некоторых отношениях, млекопитающие уступают птицам, но душевные  их способности[162] –  безусловно, наивысшие из всех животных.    

Деятельность органов чувств, которая у  животных является единственным проявлением душевной, способности, у рыб,  пресмыкающихся и земноводных сравнительно ничтожна, довольно ограничена также и  у птиц, и только у класса млекопитающих все внешние чувства достигают  наибольшего развития. У млекопитающих обнаруживается уже всесторонность в  развитии чувств, которая у человека достигает полного развития, и поэтому млекопитающие  по справедливости стоят во главе всего животного царства.    

Осязание[163] очень хорошо развито у млекопитающих.  Огромный кит, при незначительном прикосновении к его коже, тотчас же ныряет;  слон сейчас же замечает муху, которая сядет на его толстую, по‑видимому,  совершенно нечувствительную кожу, но все эти животные даже и приблизительно не  могут сравняться в этом отношении с человеком. Даже копытные животные обладают  чувством осязания в ногах, несмотря на свои толстые роговые копыта.  Осязательная способность, между прочим, развита у млекопитающих в усах. Кошка,  крыса или мышь постоянно пользуются усами для ощупывания предмета в то время,  когда, по‑видимому, обнюхивают его.    

Чувство вкуса[164] в настоящем своем виде существует только у  млекопитающих и сосредоточивается в языке. Жесткий язык верблюда, который не  повреждается даже острыми колючками мимоз, прекрасно чувствует вкус соли, точно  также слон с наслаждением лижет сладости и испытывает приятное ощущение, когда  его грубый язык придет в соприкосновение со спиртными напитками.    

Обоняние[165] у большинства млекопитающих очень сильно  развито. Собака безошибочно различает чутьем среди тысячи других человеческих  следов – следы своего господина, оставленные несколько часов тому назад, или  следует за дичью, которая прошла известным путем, благодаря вполне сознаваемому  ею запаху, причем запах этот ею отличается от сотни других запахов,  существующих на том же месте. Что запах этот не может быть силен, явствует из  того, что он происходит от газа, выделившегося от мгновенного прикосновения  сапога или ноги животного к почве. Ясно представить себе эту степень чутья  прямо невозможно. Северный олень чует человека даже на расстоянии 500 шагов,  африканский слон тотчас же чует старые следы человека, оставленные за несколько  часов в открытой местности, в степи, заросшей кустарником. Замечательно, что  все животные, обладающие хорошим обонянием, имеют влажные носы. Нос кошки уже  гораздо суше, чем нос собаки, нос обезьяны еще суше, чем нос кошки; нос  человека, в свою очередь, суше, чем нос обезьяны. Постепенно убывающая  способность обоняния у этих млекопитающих стоит в полном согласии с влажностью  органа обоняния. Интересен тот факт, что благоухания, приятно щекочущие  малочувствительные носы, для всех животных с тонким обонянием оказываются  неприятными: собака с таким же отвращением отворачивается от одеколона, как и  от сероводородного газа. Лишь животные с плохим обонянием любят сильные запахи  и приходят в неистовство от них, как кошка – от валериана; животные с хорошим  чутьем тщательно избегают всех газов, возбуждающих нервы, боятся их даже, так  как сильные запахи причиняют им вероятно, боль, что случается, впрочем, нередко  и с людьми, стоящими на низкой ступени образования, так называемыми дикарями.    

Превосходит ли у млекопитающих чувство  слуха чувство обоняния, или наоборот вопрос спорный. Бесспорно, однако, что  чувство слуха достигает у млекопитающих такого развития, как ни в каком другом  классе животных. Чувство слуха, правда, довольно сильно развито уже у ниже  стоящих классов животного царства, однако, оно нигде не развито в такой  степени, как в двух высших классах; самое совершенное ухо птицы всегда стоит  гораздо ниже, чем ухо млекопитающего. Что птицы отлично слышат, вытекает уже из  их музыкальных дарований: они развлекают и одушевляют друг друга своими  прекрасными песнями, и ухо их довольно чутко ко всяким звукам. Но замечательно,  что лучшие певуны между ними обладают наименее развитым ухом, между тем как для  всех птиц с тонким слухом, каковы, напр., все совы, пение певчих птиц кажется  очень неприятным. Почти то же замечается и у млекопитающих. Здесь уже наружное,  а еще более внутреннее строение уха показывают степень совершенства слуха; но  эта способность может доходить до такой высокой степени развития и сделаться  столь тонким, что звуки, кажущиеся благозвучными более тупым или привычным  ушам, становятся для чуткого животного резкими и неприятными.    

У человека чувство слуха, в смысле  способности различать слабые звуки, как и чувство обоняния, развито хуже, чем у  млекопитающих[166],  но это нисколько не вредит его господствующему положению среди природы:  равномерное развитие всех чувств все‑таки значительно возвышает его над всеми  животными.    

Способность слышать у млекопитающих  весьма различна. Ни одно из них не может считаться совсем глухим, но  действительно тонким слухом обладают лишь немногие.    

Об остроте слуха[167] млекопитающих трудно судить. Мы знаем, что  очень многие млекопитающие в состоянии различать шум, который мы не замечаем,  но как далеко простирается эта способность и эта разница с воспринятием  слухового аппарата человека, нам неизвестно. Кошка и сова слышат шум, который  производит бегущая мышь, но мы не можем определить, на каком расстоянии они  могут еще отличать тихие шаги от шороха ветра. Ушан[168] слышит, вероятно, шум от полета маленьких  бабочек, который для нас совершенно неуловим; степная лисица различает по слуху  даже на порядочном расстоянии ползание жука по песку: очень улавливает шум  шагов охотника, по‑видимому, даже на расстоянии полутораста метров. Но все эти  данные лишь приблизительны и не могут быть проверены точным измерением.    

Чувство зрения[169] не достигает у млекопитающих такой остроты,  как обоняние и слух, и в этом птицы сильно превосходят их. Можно предполагать,  что из дневных млекопитающих едва ли какое превосходит человека остротою  зрения. Известно, что многие из них даже вблизи не скоро сумеют распознать  врага, в особенности, если он стоит неподвижно. Ночные млекопитающие обладают  самым острым зрением и, бесспорно, превосходят в этом человека. У ночных  животных зрачок имеет различную форму днем и ночью. Обыкновенный дневной свет  кажется для них слишком ярким, невыносимым для глаз, поэтому зрачок суживается  и превращается в тонкую линию, между тем как по мере наступления темноты все  расширяется и, наконец, становится совершенно круглым. Таким образом  регулируется количество световых лучей, падающих на сетчатую оболочку.    

Млекопитающие обладают памятью,  некоторой долей рассудительности и чувствительности. Они обладают способностью  различать предметы, имеют представление о времени, месте, о цветах и звуках:  умеют узнавать и припоминать прежде виденное, наблюдают и до некоторой степени  даже рассуждают. Путем наблюдения они составляют себе известную опытность,  которой прекрасно имеют пользоваться: они распознают опасность и придумывают  иногда даже очень остроумные способы, чтобы их избегнуть. Животные эти  проявляют симпатии или антипатии к различным лицам.    

Совокупность душевных способностей  млекопитающего составляет его характер. Животное может быть мужественным или  трусливым, честным или вороватым, прямодушным или коварным и хитрым, доверчивым  или подозрительным, миролюбивым или задорным, веселым, жизнерадостным и  беззаботным или печальным, угрюмым, общительным или необщительным и проч., и  проч. Подобных черт характера того или другого млекопитающего животного можно  насчитать очень много.[170]    

Характер животных складывается в очень  значительной степени в зависимости от условий воспитания. При тех или иных  условиях высокоорганизованное животное может стать «образованным» и  «благовоспитанным» – или грубым, «невежественным». Наилучшим воспитателем  животных является, конечно, человек, который сумел воспитать многочисленные  породы домашних животных, характер которых сильно отличается от их некультурных  родичей.    

Большинство млекопитающих живет обществами  различной величины[171],  но не такими громадными, в какие скопляются иногда птицы. В стаде всегда есть  вожак, которому все члены его подчиняются: в большинстве случаев, во главе  стада становится старый опытный самец, который добивается этой чести не без  труда, после упорных битв со всеми соперниками. Вожак принимает на себя заботу  о безопасности всего стада и защищает слабых членов его. В виде исключения, у  жвачных животных вожаком стада иногда является старая бездетная самка.    

Питаются эти животные или растительными  веществами, или другими животными, а есть и такие, которые питаются самой  разнообразной пищей, как растительной, так и животной.    

Соответственно этому весьма  разнообразны способы хватания пищи и ее принятие. В большинстве случаев пища  схватывается ртом: у других животных есть специальные органы хватания – хобот у  слона, руки у обезьян и др.    

Сравнительно с птицами, млекопитающие  едят немного, так как и жизненная энергия у них проявляется сравнительно  меньше. Особенно сильно понижается жизнедеятельность у некоторых млекопитающих  во время спячки, когда соответственно этому понижается и температура их тела.    

Жизнь млекопитающих более однообразна,  чем у птиц, свободных обитателей воздушной стихии. Большинство проводит свой  день между сном и едой, добывание которой поглощает все их внимание.    

Забота о потомстве лежит главным  образом на самках, которые в большинстве случаев одни добывают пропитание  детенышам, охраняют их, нередко с поразительным самопожертвованием, и заботятся  об их первоначальном воспитании, а еще раньше устраивают логовище и стараются  обставить его с возможным комфортом.    

У ехидны яйца помещаются в особую  складку кожи на брюхе самки, где они и находятся до окончания развития. Подобно  этому сумчатые помещают в свою сумку новорожденных детенышей, где те кормятся  молоком и вынашиваются до тех пор, пока станут настолько взрослыми, что могут  сами о себе заботиться. Степень развития детенышей при появлении на свет весьма  различна. У всех хищников они рождаются слепыми и совершенно беспомощными, у  других отрядов детеныши появляются гораздо более развитыми, так что через  короткое время способны следовать за своею матерью.    

Отношение самцов к детенышам по большей  части безразлично, иногда даже враждебное, так что мать старается тщательно  скрывать своих детей от отца, который, при случае, даже пожирает их. Гораздо  реже встречается у млекопитающих заботливость отца о своем потомстве.    

Продолжительность жизни у млекопитающих  весьма различна, но сравнительно с их величиной вообще невелика: тридцатилетнего  возраста достигают лишь очень немногие.[172]    

Млекопитающие, безусловно, самые  полезные из всех животных. Они не только доставляют человеку мясо, шерсть,  кожу, кости (клыки моржей и слонов) и др. продукты, но, что еще более важно,  получив от человека соответственное воспитание, служат ему, исполняя самые  разнообразные работы, и отдают в его распоряжение не только свою мускульную  силу, но также свои острые чувства и дарованные природою таланты. Собака  считается даже лучшим другом человека.    

Млекопитающие распространены по всему  свету: по всем морям и океанам, по всем материкам и частям света и по всем  более значительным островам. Только океанические острова, которые никогда не  были в связи с материками, не населены млекопитающими, за исключением летучих  мышей. Однако области распространения определенных видов млекопитающих не очень  обширны; даже водные млекопитающие обитают лишь в определенных областях моря,  вблизи берегов той или другой страны.    

Вышеуказанные зоогеографические области  установлены, главным образом, на основании распределения на земле млекопитающих  животных; из них каждая характеризуется ей одной свойственными млекопитающими.    

Палеарктической области[173] свойственны из обезьян  бесхвостая мартышка, несколько родов настоящих кротов, хорек и барсук, некоторые  лани и антилопы, мускусная кабарга; характерны, но не исключительно этой  области свойственны быки, овцы, козы, медведи и др.    

Эфиопская область[174] – родина гориллы и шимпанзе, многих  полуобезьян, жирафы, бегемота, разных видов зебры, множества видов антилоп:  исключительно этой области свойственны капский муравьед, прыгунчики. Медведей и  оленей здесь совсем нет.    

Индийская область характеризуется  орангутангом, гиббоном, королевским тигром, индийским слоном и двуцветным  тапиром: лори, летающий маки, несколько видов виверр и антилоп, особый вид  носорога также составляют характерных обитателей этой области.[175]    

Австралийская область наиболее резко  отличается по составу фауны от всех остальных. Здесь – родина самых низших  млекопитающих – однопроходных и сумчатых. Кроме них, в этой области нет никаких  местных млекопитающих. Переходную полосу между двумя последними областями,  граница которых проходит между островами Боли и Ломбок, между Борнео и  Целебесом, между Филиппинскими и Молуккскими, составляет остров Целебес. Здесь,  кроме представителей обеих этих областей, водятся совершенно своеобразные  млекопитающие, которые не встречаются больше нигде. Это – бабирусса, вид  буйвола, и одна обезьяна. Новая Зеландия имеет своих характерных животных (один  вид крысы и выдру).[176]    

Неоарктическая область во многих сходна  с палеарктической; здесь есть очень много видов, общих обеим областям (рыси,  волки, лисицы, олени, бобры и др.), а другие хотя и отличаются, но незначительно.  Характерными животными являются несколько видов кротов (звездорыл), вонючка,  еноты, вилорогая антилопа, опоссум и др. Ежей и свиней нет.    

Неотропическая область обособлена от  неоарктической и от других почти так же резко, как и Австралийская область, но  гораздо богаче ее видами. Характерными животными являются неполнозубые,  сумчатые и грызуны: из них специально местные – несколько пород цепкохвостых  обезьян, вампиры, носухи, пекари, ламы, ленивцы, броненосцы, муравьеды,  шиншиль, агути, несколько видов двуутробок; овец, быков, антилоп совсем нет;  вместо свиней, слонов, носорогов Старого Света – пекари и тапиры.    

Число всех живущих в настоящее время  видов млекопитающих достигает более 2000, которые распределяются неравномерно  по странам света: в Азии около 350, в Америке – 400, в Африке – 240, в Европе –  150 и в Австралии – 140.[177]    

     

Класс млекопитающих разделяется на 3 естественных группы,  называемых подклассами: 1) последовые, 2) сумчатые и 3) однопроходные.[178]    

I подкласс последовые  (Placentalia). Зародыш  соединяется со стенками матки при помощи особой связи (плаценты), устанавливающей  питание плода кровью матери. Этот подкласс – самый обширный и разделяется на  следующие 13 отрядов: 1) обезьяны, 2) полуобезьяны, 3) рукокрылые, 4) хищные,  5) ластоногие, 6) насекомоядные, 7) грызуны, 8) неполнозубые, 9) хоботные, 10)  непарнокопытные, 11) парнокопытные, 12) сирены и 13) китообразные. Первые 8  отрядов соединяются в одну группу когтевых млекопитающих; 9‑11 отряды образуют  группу копытных и 2 последние (12 и 13) называются иногда рыбообразными  млекопитающими. Все отряды последовых содержат по несколько семейств, большей  частью богатых родами и видами (перечисление их будет сделано в тексте).    

II подкласс сумчатые  (Marsupialia). Детеныши  рождаются очень малоразвитыми и помещаются в складку кожи на брюхе матери,  называемую сумкой, которую поддерживают специальные косточки. Зародыш не  вступает в связь со стенками матки. Сюда относятся 6 семейств: 1) прыгающие  сумчатые, 2) лазающие сум., 3) вомбатовые, 4) сумчатые барсуки, 5) хищные сум.,  6) двуутробки.    

III подкласс однопроходные  (Monatremata). По своей  организации отчасти сходны с птицами и, подобно им, откладывают яйца. Сюда  относятся только 2 небольших семейства: 1 сем. Ехидны (Echidnidae), содержит 2  рода: иглистые ехидны (Echidna), 2) шерстистые ехидны (Praechidna). 2 сем.  Утконосы (Ornithorhinchidae), 1 род – утконос (Ornithorhinchchus).    

 Отряд I Обезьяны[179] (Pitheci)    

     

Из всех народов древности только жители Индии да египтяне,  насколько нам известно, симпатизировали обезьянам. Древние египтяне высекали их  изображения из прочного камня и часто придавали своим богам внешний вид  обезьян; древние же индусы точно так же, как и их нынешние потомки строили для  обезьян целые храмы. Римляне держали их в своих домах для удовольствия или  изучали по их трупам внутреннее строение человеческого тела; часто они  заставляли также обезьян выходить на арену цирка для борьбы с дикими зверями.  Впрочем, гордые граждане Древнего Рима никогда не приравнивали обезьян к себе,  считая их вполне зверями. Иначе смотрят на дело арабы; они видят в обезьянах  проклятых Аллахом существ, вечно обреченных носить в себе образ дьявола, в  соединении с внешностью человека. Мы, европейцы, видим в этих животных скорее  каррикатуру человека, а не существа, родственные нам по устройству тела; более  привлекательными нам кажутся те обезьяны, которые наименее похожи на людей;  наоборот, те, у которых сходство с человеком выступает довольно резко, кажутся  нам антипатичными. Наше нерасположение к этим существам основывается сколько на  внешнем виде их, столько же и на душевных их свойствах.[180] Нас одинаково поражает и сходство обезьян с  человеком, и отличие их от нас. В образе человека мы видим полную гармонию,  которая у обезьян часто превращается в отвратительное уродство. При одном  взгляде на обезьяну бросается в глаза разница между ней и человеком, хотя она и  не так велика, и скорее может считаться только условным предрассудком. Во  всяком случае было бы совершенно неправильно считать всех вообще обезьян  уродливыми существами, и между ними есть красивые, как есть и некрасивые. Но  это бывает и с людьми: ведь не видим же мы в эскимосе, бушмене или австралийце  образец красоты!    

Величина обезьян очень различна: некоторые из них, напр.,  горилла, достигают роста человека, другие, как, напр., игрунка, не более белки.  Точно также разнообразна и внешность их. По внешности их можно разделить на три  группы: человекообразные, собакоподобные и векшеподобные. Это сравнение как  нельзя лучше характеризует их фигуру. Конечности обезьян иногда короткие,  мускулистые, а иногда – тонкие и длинные; у большинства – есть длинный хвост, у  других он короток; а есть и совершенно бесхвостые обезьяны. Точно также  замечается разнообразие и в волосяном покрове, который у одних обезьян – жидкий  и короткий, у других густой и длинный, в виде, настоящего меха. Цвет шерсти –  обыкновенно темный, но у многих обезьян есть на теле ярко окрашенные места:  наконец, встречаются почти совершенно белые обезьяны – альбиносы (их особенно  почитают в «стране Белого Слона» Сиаме).    

При всем, однако, разнообразии внешнего вида обезьян,  внутреннее строение их тела довольно однообразно. Их скелет, но форме костей,  довольно похож на человеческий костяк; мало отличаются от человеческих и зубы,  по числу и строению. У некоторых видов, особенно у мартышек и павианов,  замечаются так называемые защечные мешки, т. е. особые расширения  внутренних стенок рта, соединенных с ротовой полостью особым отверстием и  служащих обыкновенно обезьяне для временного сохранения пищи. Человекообразные  и обезьяны Нового Света совершенно лишены этих «мешков».    

     

По устройству конечностей[181], приспособленных для  хватания, обезьян называют четырехрукими, так как у них большой палец может  быть противопоставлен остальным пальцам, как на руке человека[182]. Однако и это – не общий признак: у игрунок  такое устройство пальцев замечается только на задних конечностях. Кроме того, и  у всех вообще обезьян существует все‑таки некоторая разница между строением  кисти руки и ступни, так что правильнее было бы назвать обезьян двурукими. В  этом да и еще кой в чем они, несомненно, походят на человека. Зато существуют и  резкие различия этих животных от человека: прежде всего, их туловище покрыто  шерстью, передние конечности несоразмерны с телом длинны, а задние тонки и не  имеют икр: затем, седалищные наросты, признак общий почти всех обезьян, у  многих длинный хвост, а главное – строение головы, с выдающейся, отодвинутой  назад мордой, незначительный объем черепа и тонкие, втянутые внутрь  губы, – все это резко отличает обезьян от человека.    

     

Что касается душевных свойств обезьян, то, рядом с  безусловно несимпатичными чертами, у них встречаются и симпатичные. С одной  стороны, бесспорно, эти животные коварны, злы, раздражительны, мстительны,  сварливы, с другой – понятливы, веселы, ласковы, доверчивы к человеку,  общежительны, сострадательны к слабейшим себя, мужественны при встрече с  врагами и замечательно чадолюбивы. Однако умственное развитие их вовсе не так  сильно превосходит развитие прочих млекопитающих, как обыкновенно думают.  Правда, обезьяны очень переимчивы и легко выучиваются различным штукам, которые  собака усваивает с трудом; но зато они при исполнении заученного далеко не  обнаруживают того удовольствия и сообразительности, какие замечаются в той же  собаке. Впрочем, нельзя упускать из виду того обстоятельства, что человек  приручал собаку в течение целых тысячелетий; за это время природные способности  ее могли совершенно измениться; обезьяны же никогда не были очень близки к  человеку.    

Все‑таки отказать в уме обезьянам нельзя.[183] Напротив, скорее следует причислить их к  числу самых умных животных. Они одарены прекрасной памятью и умеют пользоваться  своим опытом; их проницательность и хитрость видны в их замечательном уменьи  притворяться и скрывать свои зловредные намерения, а также в уменьи ловко  избегать опасности. Далее, они способны сильно привязываться к тем лицам,  которые делают им добро; обнаруживают большую любовь к детям и товарищам,  попавшим в беду: обезьяны стараются, при бегстве, унести не только своих  раненых, но и убитых. Словом, присутствие у них ума – несомненно.    

Впрочем, при всем их уме, их нетрудно обмануть; для этого  стоит только возбудить у них страсть. Тогда, увлекаясь желанием во что бы то ни  стало удовлетворить ее, они не замечают грубых ловушек и обыкновенно попадают  впросак.    

Будучи очень чувствительны к холоду, обезьяны обитают только  в жарких странах, хотя, впрочем, некоторые павианы, поднимаясь в горных странах  на значительную высоту, переносят там довольно низкую температуру. Каждая часть  света имеет свои, так сказать, специальные породы обезьян; только один вид  живет одновременно и в Африке, и в Азии; в Австралии обезьян совсем нет, а в  Европе встречается только один вид, да и то в небольшом числе экземпляров, он  живет на Гибралтарской скале.[184]    

     

В местах своего обычного обитания  обезьяны встречаются от 35 ю.ш. до 37 с.ш. (шир. Японии) в Старом Свете и с 29  ю.ш. только до 28 с.ш. в Америке. В обоих этих полосах обычным местом их  обитания являются леса, и только небольшое число видов предпочитает скалистые  горные местности.    

     

Обезьяны, бесспорно, одни из самых живых и подвижных  млекопитающих. Выйдя на добычу, они ни на минуту не остаются в покое, а вечно  что‑нибудь рассматривают, хватают, срывают, обнюхивают и откусывают, чтобы  затем съесть это или бросить. Едят они, можно сказать, все съедобное, но  главное их пищу составляют: плоды, луковицы, клубни, корни, семена, орехи,  листья и сочные стебли; едят они и насекомых, и яйца, а также птенцов птиц. Но  больше всего, кажется, достается от них полям и садам; недаром арабы Восточного  Судана говорят: «Мы сеем, а обезьяны пожинают». И действительно, эти создания  являются страшным врагом земледельца и садовода, причем не столько съедят,  сколько напортят. От этих грабителей ничто не может защитить: ни задвижки, ни  заборы, – они искусно отодвигают первые и перелезают через вторые,  производя полное разрушение на поле и в саду.    

Хозяин приходит в отчаяние от их грабежей; для постороннего  же наблюдателя зрелище, представленное набегом этих ловких, увертливых  животных, кажется весьма забавным: они гоняются взапуски друг с другом, скачут,  кувыркаются, со смешным, сосредоточенным вниманием разглядывают все блестящее,  что им попадется.    

Их ловкость, обнаруживаемая в искусстве лазанья, превосходит  всякое вероятие. Это – настоящие акробаты, за исключением разве больших пород и  павианов, довольно‑таки неуклюжих. Им ни по чем прыжки в 3–4 саж. С высоты  дерева они прыгают на ветку, лежащую на 5 саж. ниже. При этом ветка, конечно,  сначала сильно наклоняется, но затем снова выпрямляется, давая этим обезьяне  толчок вверх, – и она, как стрела, пронизывает воздух, действуя ногами и  хвостом, как рулем. Упав с дерева, обезьяна всегда сумеет схватиться за первую  попавшуюся ей ветку и снова полезет вверх; впрочем, ей и упасть на землю ничего  не значит.    

Чего нельзя схватить руками, обезьяны хватают задними  конечностями, а американские обезьяны – хвостом; хвост у этих животных есть  пятая, можно сказать, самая важная конечность: на нем они качаются, при помощи  его достают пищу из расщелин, поднимаются вверх; даже ночью они спят, охвативши  хвостом сиденье.    

Ловкость и проворство обезьян заметны только при лазаний; на  земле же большинство их кажутся очень неуклюжими. Лучше других ходят мартышки,  цепкохвостые обезьяны Нового Света и игрунки, особенно первые, за которыми  трудно угнаться и хорошей собаке. Что же касается крупных обезьян, то походка  их очень тяжела и уже совсем не похожа на человеческую. Мы обыкновенно при  ходьбе ступаем на землю всей ступней, обезьяны же опираются на согнутые пальцы  передних конечностей и неуклюже подбрасывают туловище вперед, выкидывая задние  конечности между передними. Движение это напоминает походку человека на  костылях. Да и так‑то они ходят недолго и при первом случае, напр.,  преследования, опускаются на четвереньки.    

Некоторые виды их превосходно плавают, напр., мартышки,  другие же, как павианы и ревуны, легко тонут и потому боятся воды. Однажды в  Америке нашли семью еле живых ревунов на дереве, которое во время наводнения  наполовину погрузилось в воду; обезьяны даже не пытались спастись по воде на  другие деревья, хотя те были от них на расстоянии каких‑нибудь шести‑десяти  шагов.    

Некоторые наблюдатели уверяют, будто не умеющие плавать  обезьяны устраивают для переправы через ручьи живой мост, цепляясь друг за  друга хвостом и руками. Но это – чистый вымысел.    

Что касается общественной жизни обезьян, то на ней следует  остановиться, так как большинство этих животных живет стаями. Каждая стая, под  руководством опытного и сильнейшего самца, выбирает обыкновенно район для  поселения, большей частью поблизости от жилья человека, так как тогда недалеко  и пастбище для обезьян – сады, бахчи и поля, до которых они такие охотники.  Опытный вожак, избираемый, конечно, не подачей голосов, а при помощи своих же  зубов и кулаков, которыми он смиряет всех непокорных, постоянно заботится о  безопасности своих подданных и потому суетится больше всех: он всюду озирается,  ничему не доверяет и оттого всегда успеет вовремя заметить грозящую опасность.  В случае же последней, вожак немедленно издает предупреждающий крик, состоящий  из ряда отрывистых, дрожащих, негармоничных звуков, – и вся стая  обращается в поспешное бегство; матери сзывают детенышей, которые мгновенно  прицепляются к ним, и спешат со своими драгоценными ношами к ближайшему дереву  или скале. Только когда успокаивается вожак, стая вновь собирается и  возвращается обратно.    

Уже из этого крика вожака видно, что обезьяны могут издавать  звуки для выражения своих чувств. Некоторые же наблюдатели идут дальше,  доказывая, что обезьяны владеют настоящим языком, как и люди, но, конечно,  гораздо менее развитым.[185]    

     * * *    

     

«С детства у меня сложилось  убеждение, – говорит он, – что все породы животных имеют свой язык,  при помощи которого могут разговаривать друг с другом, и я только удивлялся,  почему никто и никогда не пытался изучить этот язык». Наблюдения Гарнера в  зверинцах разных американских городов еще более укрепили его в этой мысли.  «Прислушиваясь к звукам, которыми обменивались между собой обезьяны, я  вдохновился убеждением, – говорит он дальше, – что могу выучиться  им». Затруднение состояло лишь в том, как записать звуки обезьян, чтобы лучше  изучать их. Но тут на помощь смелому ученому явилось драгоценное изобретение  XIX века, фонограф, легко устранявший эту помеху.    

Средство было немедленно испытано.  «Отделив на некоторое время двух обезьян, живших в одной клетке, –  рассказывает Гарнер, – я посадил их в отдельные помещения, так что они не  могли ни видеть, ни слышать одна другую. Затем я установил фонограф близ клетки  самки обезьяны и различными средствами заставил ее произносить разнообразные  звуки, которые и записывались на цилиндре фонографа. После этого аппарат был  помещен у клетки самца, и передача повторяла ему записанные звуки самки, причем  поведение его тщательно наблюдалось. Очевидно, что самец признал звуки самки и  вдруг начал искать обращавшуюся к нему таинственную подругу. Нельзя описать его  недоумения от такого странного для нею явления. Знакомый голос подруги  заставлял его приближаться, но писк, выхоливший из трубы фонографа, являлся для  него непостижимым. Самец следил за звуками, несмотря на то, что они выходили из  трубы: он подходил к ней, но, не находя там подруги, опускал руку по плечо в  трубу, затем вынимал ее и снова смотрел в отверстие трубы. Выражение лица его  было, действительно, испытующим».    

Удостоверившись таким образом в полной  пригодности фонографа, Гарнер принялся тщательно записывать звуки, испускаемые  обезьянами при разных обстоятельствах жизни, затем старался воспроизводить их  сам, пока окончательно не усвоил их. После этого неутомимый исследователь  проверил усвоенное им в беседах с обезьянами разных пород.    

«Возвратившись в Чикаго, – пишет  он, – я сначала посетил небольшую обезьяну – капуцина, запись звуков  которой была главным образом изучена мной. Поместившись возле се клетки, я  произнес звук, который перевел, как означающий «молоко», и из многих дальнейших  опытов заключил, что этот звук понимается ею, как «корм» вообще, это мнение,  несколько изменившееся во время позднейших опытов, вселило во мне уверенность,  что подобные звуки употребляются для обозначения более обширных понятий.    

Получивши звук или два, я расширил поле  действий и начал, уже в качестве знатока языка обезьян капуцинов, пробовать  свои знания на прочих породах, с которыми мне приходилось иметь дело.    

В Чарльстоуне у одного господина был красивый  экземпляр из рода цебусь, которого звали Джекс. Естественно, что он дичился  посторонних, но при моем первом обращении к нему на свойственном ему языке он,  казалось, смотрел на меня благосклонно, и скоро стал есть из моих рук, позволяя  мне ласкать его через прутья клетки. Он глядел на меня с очевидным любопытством  и неизменно отвечал на звук, который я произносил на его языке. При третьем  моем посещении я решился попробовать на нем действие особого звука «тревоги»,  или «нападения», перенятого мною от одного из экземпляров этой породы, звук,  который не могу выразить буквами. Как только обезьяна начала есть из моих рук,  я издал эту особенную пронзительную ноту, и она мгновенно вспрыгнула на самую  высокую жердь своей клетки, отсюда бросилась в свое место отдыха и снова с  быстротой выскочила оттуда, почти обезумев от страха».    

Мало‑помалу, расширяя свои познания  «обезьяньего языка», Гарнер составил целый словарь языка, наших четвероруких  друзей. При этом было принято в соображение, что интересы животных касаются  весьма ограниченного числа предметов. Добыть себе пищу и избежать надвигающейся  опасности – вот в чем состоят главнейшие заботы всякого животного. Поэтому  нисколько не удивительно, что звук «у», который на языке обезьян обозначает  «пищу». в то же время обозначает и всякое приятное ощущение, вообще дружеский  привет и др. Звук «у» произносится обезьянами полнотонно и напоминает звук  флейты. Наоборот, желая предупредить о большой опасности, обезьяны резко и  пронзительно произносят звук «и». Звуков «э» и «о» проф. Гарнеру вовсе не  удалось подслушать, а от согласных на языке обезьян имеются лишь весьма  незначительные следы.    

«Слово «у», но несколько иначе (нашими  буквами мы не можем это выразить) означает у обезьян «дай». Произнося слово  «у», мне несколько раз удалось заставлять обезьян приносить из клетки мяч,  палку и проч. Разница в ударении может быть изображена только при помощи  фонографа».    

В дальнейшем изложении проф. Гарнер  касается некоторого сходства, существующего между языком обезьян и языком человека.  По мнению английского ученого, обезьяна произносит звук произвольно, хорошо  обдумав и членораздельно. Звук обращен всегда к определенному индивидууму.  Поведение обезьян показывает, что в их сознании имеется ясное представление о  том, что они желают передать при помощи звуков. Они ожидают ответа, а если  ответа не последует, то несколько раз подряд повторяют данный звук. Обыкновенно  они смотрят в глаза тому, с которым говорят. Обезьяны произносят звуки вовсе не  для препровождения времени и не тогда, когда они одни, а только в тех случаях,  когда поблизости находится человек или обезьяна. Они понимают звуки других  обезьян и отвечают тем же самым звуком; отлично понимают они звуки и тогда,  если звуки исходят от человека, фонографа или других механических  приспособлений. Для какого‑нибудь понятия все обезьяны употребляют, в общем,  один и тот же звук. Различные звуки сопровождаются различными жестами и имеют  различные последствия при одних и тех же обстоятельствах. Обезьяны произносят  звуки голосовыми органами и видоизменяют их зубами, языком и губами, т. е.  таким же способом, как и человек.    

Чем более развита общественная жизнь у  какой‑нибудь породы обезьян, тем совершеннее их язык. В некоторых случаях звуки  произносятся шепотом, что опять‑таки говорит в пользу того, что обезьяны  произносят звуки вполне сознательно.    

     

Обезьяны – довольно живучи: чтобы убить их[186], нужно попасть пулею в голову или туловище;  впрочем, достаточно и выстрела крупной дробью. Однако с некоторыми крупными  видами нужно выдержать тяжелую борьбу, напр., с гориллой или орангутангом,  чтобы доканать их, так как обезьяны так мужественны, что даже маленькие  мартышки, будучи рассержены или загнаны, с яростью кидаются прямо на врага.  Особенно горячо защищаются самки, спасая своих детенышей. В бою с врагом  обезьяны пускают в ход и руки, и зубы: они бьют, царапают, кусают. Однако  рассказы о том, что будто бы они защищаются еще и древесными сучками или  камнями, нужно отнести к области фантазии. По всей вероятности, утверждающие  это наблюдатели описывали не то, что видели, приняв за сознательные удары со  стороны животных случайно падающие с дерева, при их движении, сухие ветки или  камни, падающие со скал.    

Обезьяны родят по одному детенышу[187], редко двух: детеныш этот очень некрасив:  конечности его кажутся вдвое длиннее, чем у взрослых, а лицо до того покрыто  морщинами, словно перед вами старик. Однако мать питает самую нежную любовь к  этому уроду: то лизнет, то ищет у него насекомых, то держит перед собой, словно  желая насладиться его видом, то качает, словно баюкая. Детеныш скоро научается  вешаться матери на грудь, обнимая передними конечностями шею, а задними бока: в  этом положении он нисколько не мешает матери бегать и лазать, а сам может в это  время спокойно сосать. Более взрослые детеныши вскакивают на плечи и спину  родителей. Подросши немного, маленькая обезьянка начинает шалить и играть с  другими, себе подобными, но под строгим присмотром маменьки. При малейшей  опасности та бросается к своему детищу и особенными звуками приглашает его  вскочить себе на грудь. Непослушание наказывается щипками, пинками, а иногда и  пощечинами. В неволе обезьяна делится с детенышем последним куском пищи и так  нежно ухаживает за ним, что нельзя не быть тронутым. Если же он умрет, мать  часто следует, от тоски, за ним в могилу. Сироту‑обезьянку часто усыновляет  другая самка той же породы и любит его не менее, чем собственных детей. В  отношении же приемышей других пород наблюдается странное явление: мачехи  ухаживают за ними, ласкают, чистят, но есть не дают, отнимая без зазрения  совести их пищу. То же приходилось наблюдать у ручных павианов, которые брали  себе в приемыши щенят и котят.    

     

Время возмужалости обезьян в точности  неизвестно.[188] У  мартышек и мелких американских обезьян оно наступает, вероятно, на четвертом  или пятом году жизни, у павианов на 9‑13 году, а у больших, человекообразных  обезьян еще позднее; по крайней мере, выпадение молочных зубов у них бывает  почти в таком же возрасте, как и у человека. На свободе обезьяны, кажется, мало  подвержены болезням: по крайней мере, никто не слышал об эпизоотиях у них.  Неизвестно также, насколько велика продолжительность их жизни; следует,  впрочем, думать, что гориллы, оранги и шимпанзе живут не меньше людей.    

У нас, в Европе, обезьянам живется  плохо; большей частью они умирают от чахотки легких. Вид больной обезьяны очень  жалок. Бедное животное, раньше такое веселое и подвижное, теперь сидит  спокойно, смотря умоляющим, почти человеческим взглядом на ухаживающих за ним,  и чем ближе к смерти, тем делается покорнее и тише; оно благодарно за каждую  мелочь, охотно принимает лекарства, соглашается даже, не защищаясь, на  хирургические операции. Достойно внимания, что у нас, в Европе, даже у здоровых  обезьян всегда болит хвост: он покрывается язвами, наступает воспаление,  гангрена, и суставы хвоста отпадают один за другим.    

Содержать в неволе обезьяну нетрудно;  она ест все то же, что и человек. Но едва ли вообще стоит держать‑то этих  животных; их недостатки и проказы перевешивают ту пользу, какую они могут  принести. К тому же они и не отличаются особенной понятливостью, и хотя  обезьяна легко научается известным фокусам, но зато легко и забывает их.    

Что касается диких обезьян, то и они  приносят человеку больше вреда, чем пользы. Правда, мясо некоторых видов идет в  пищу, а шкуры – на мех и кожаные изделия, но эта польза ничтожна в сравнении с  огромны вредом, какой наносят обезьяны хозяевам полей, плантаций и садов, и  потому нужно только удивляться индусам, считающим этих животных за священные  существа, за которыми нужно ухаживать, точно они и в самом деле полубоги; эти  вороватые существа не заслуживают такой чести.    

     

Отряд обезьян (Pitheci) разделяется обыкновенно на три  семейства:[189] Узконосых[190]  (Catarrhini),  или обезьян Старого Света, Широконосых  (Platyrrhini), или обезьян  Нового Света, и Игрунковых  (Arctopitheci).    

Представители первого семейства, по устройству ноздрей и  зубов, более других обезьян походят на человека, но у них на верхней челюсти,  между клыком и соседним резцом, есть промежуток, где помещается выдающаяся  часть нижнего клыка. Далее, все узконосые обезьяны не имеют цепкого хвоста.  Семейство это разделяется на 2 группы: 1) Человекообразные   (Anthropomorpha), похожие на человека по внешнему виду (особенно по форме лица  и расположению глаз и ушей), и 2) Собакообразные  (Cynopithecini), с  мордой собаки. Кроме того, первые опираются на землю наружным краем ступни, а  вторые – всей ступней; у первых нет ни хвоста, ни защечных мешков, у вторых –  есть и то, и другое, да притом имеются еще седалищные наросты на туловище,  редко встречающиеся у человекообразных обезьян.    

Человекообразные обезьяны  имеют туловище в роде человеческого,  но передние конечности их длиннее, а задние – короче, чем у человека. Тело их  покрыто длинной тонкой шерстью, но лицо и пальцы – голые. Зубы похожи на  человеческие, но клыки у старых самцов не уступают по остроте и величине  клыками хищных зверей. Живут эти обезьяны в Старом Свете, именно в Азии и  Африке. Все семейство заключает четыре рода: Горилла  (Gorilla), Шимпанзе   (Simia), Орангутанг  (Pithecus) и Гиббон[191]  (Hylobates), заключающих в себе  несколько видов.[192]    

Горилла[193]   (Troglodytes gorilla, Gorilla gina), самая крупная из человекообразных обезьян,  открыта только в 1847 году американским миссионером Соважем на берегах реки  Габона.    

В зрелом возрасте горилла достигает значительных  размеров, – так, напр., превосходный экземпляр, привезенный в Париж с  берегов Габона доктором Франкэ, имеет не менее 1,67 м высоты. Ее  колоссальное туловище не имеет, так сказать, талии, так как крайние ребра почти  соприкасаются с тазом; все оно, кроме части рук, покрыто шерстью, которая  обыкновенно стирается на спине от привычки животного спать, прислонясь к стволу  дерева. Обыкновенно горилла черного цвета, хотя иногда имеет сероватую или  коричневатую окраску шерсти. Дю‑Шалью, проживший в Габоне долгое время, в  описании своих путешествий посвятил много страниц этому четверорукому гиганту.[194]    

«Горилла, – говорит он, – живет в самых  недоступных и уединенных частях Западной Африки, между реками Дангер и Габон,  от 1 до 15‑го градуса широты. Она предпочитает чащи леса и утесистые горы в  соседстве с водой. Но она вовсе не живет стадами, подчиненными вожаку, как  рассказывали о ней; не строит хижин, не опирается на посох при ходьбе, не  подстерегает путешественников и не уносит женщин в свои логовища. Она питается  исключительно молодыми побегами, зернами, плодами и орехами, которые легко  раскалывает своими могучими челюстями. Это животное очень прожорливо, поэтому  ему приходится часто переменять место, чтобы отыскать себе пищу. Живет горилла  почти постоянно на земле, так как большая тяжесть ее тела мешает ей карабкаться  по деревьям; только самки со своими малютками забираются иногда на первые ветви  деревьев. Обыкновенно самец, самка и их дети живут вместе. Однако часто старые  самцы уединяются в чащу леса, а молодые, несравненно более общительные  животные, бродят партиями по 5 и 6 штук.    

В случаях крайней опасности, горилла бесстрашно устремляется  на врага. Она делает ужасающие гримасы, сверкнет глазами, бьет себя в грудь[195], которая гудит, как  барабан, испускает вой, похожий на отдаленные раскаты грома, а волосы на ее  голове топорщатся как султан. Если она ранена не смертельно, то бросается на  охотника и почти всегда убивает его одним ударом ноги в живот».    

Тот же путешественник так описывает встречу с одной из этих  огромных обезьян.    

«В кустарнике что‑то зашевелилось, и передо мной внезапно  явился огромный самец‑горилла; в чаще он шел на четвереньках, но, завидев нас,  поднялся и смело взглянул нам в лицо. Стоял он шагах в двенадцати от нас, и я  никогда не забуду этого зрелища. Царь африканских лесов казался привидением.  Громадное тело, почти шести футов вышиною, держалось прямо; могучая грудь,  большие сильные руки, сверкающие серые глаза и дьявольское выражение лица были  страшны: нас он, видимо, не боялся. Он стоял и бил себя в грудь могучими  кулаками, и удары эти раздавались, как звуки большого металлического барабана,  так горилла обыкновенно вызывает своих противников на бой… Он страшно ревел.  Рев его, совершенно особенный, наводит ужас и страшнее всех звуков, раздающихся  в африканских лесах; он начинается резким лаем, похожим на лай большой собаки,  и переходит в глубокие раскаты, напоминающие раскаты грома. Не видя гориллу, но  слыша его рев, я несколько раз ошибался, принимая его за грозу.    

Мы стояли неподвижно, ожидая нападения. Увидев это, чудовище  еще страшнее засверкало глазами; волосяной гребень на лбу его начал подниматься  и опускаться, длинные клыки оскалились, – и вновь загремел грозный рев. В  это мгновение горилла походил на адское видение, на одно из тех отвратительных  существ – полулюдей и полузверей, которых старинные живописцы любили изображать  на картинах ада. Чудовище сделало несколько шагов вперед, остановилось, издало  свой ужасный вой, потом приблизилось еще немного, снова остановилось и начало  яростно бить себя в грудь. Таким образом, оно было от нас всего в шести шагах,  когда я, наконец, выстрелил… Со страшным, человеческим стоном, в котором,  однако, слышалось и что‑то звериное, оно повалилось лицом на землю. Несколько  минут его тело конвульсивно подергивалось, затем все стихло, – смерть  сделала свое дело. Мне оставалось лишь исследовать огромный труп; оказалось,  что тело имело 5 футов 8 дюймов длины; развитие ручных и грудных мускулов  свидетельствовало о необычайной силе животного».    

В неволе горилла проявляет ничем не укротимую дикость: она  кусает и царапает всех, кто к ней приближается, и умирает от бешенства, если ей  не удается освободиться. Дю‑Шалью думал, что молодых обезьян будет легче  приучить, чем взрослых. Однажды туземцы доставили ему гориллу 2 или 3 лет,  которую они захватили, убив ее мать. Она была 0,81 м высотой, с сероватою  шерстью. Пищи она не принимала, на четвертый день вырвалась из клетки и  забилась под кровать путешественника. Вскоре затем снова вырвалась и убежала в  соседний лес. Пойманная, она через несколько дней умерла в бешенстве. Вторая  попытка была также неудачна: горилла, отправленная в 1859 г. Лондонскому Зоологическому Обществу, умерла, не достигнув берегов Англии. Экземпляр,  купленный Фалькенштейном на берегу Лоанго и проданный им в 1876 г. Берлинскому аквариуму за 50 тысяч франков, был первой гориллой, привезенной живою в  Европу. Во время своего прибытия она весила от 14 до 18 килограммов и имела почти 65 сантиметров в вышину.[196]    

Некоторые писатели, напр. Дюро‑де‑Ламалль, утверждают, что  еще древние знали гориллу. В самом деле, известно, что знаменитый мореплаватель  Ганнон был отправлен кареагенянами для основания колоний в Западной Африке с 60  кораблями и 30 тысячами экипажа; предприятие не вполне удалось, – он  должен был вернуться на родину; и вот, в отчете о своем путешествии, который  сохранился до нашего времени, Ганнон говорит, что пройдя мимо страны, реки  которой текли пламенем (лавой?), он достиг залива «Южного рога». В глубине  этого залива был остров с озером, а на озере – еще остров, переполненный дикими  людьми. «Там было очень много мохнатых женщин, которых наши переводчики  называли гориллами. Мы гнались за ними, но мужчин нам не удалось захватить, так  как они были очень ловки в лазаньи по самым крутым утесам и бросались в нас  камнями: мы поймали только трех женщин, которые кусались и царапались. Мы  принуждены были их убить. Мы содрали с них шкуры и привезли в Кареаген, так как  мы дальше уже не плыли; живых нам привезти не удалось». Ганноп положил свое  официальное донесение в храм Сатурна, а шкуры горилл в храм Юноны‑Астарты, где  они оставались до взятия Кареагена. т. е. в течение 345 лет, от 510 до 146 г. до Р. X.    

Ясно, прежде всего, что гориллы, упоминаемые Ганноном, не  были женщинами: кареагеняне были народ настолько цивилизованный, что не стал бы  снимать кожу с убитых врагов и вешать ее, как трофей, в храмах. Ганнон говорит  далее, что «дикие люди» были покрыты волосами. Это дает повод думать, что дело  идет о какой‑то породе обезьян. Вопрос только в том, о какой? Предполагают, что  это были именно гориллы.    

Напротив, другая человекообразная обезьяна, шимпанзе,  живущая там же, где и горилла, была, несомненно, известна с давнего времени и  появилась в Европе еще в XVII в.    

Шимпанзе[197]   (Troglodytes niger, Simia Troglodytes) – значительно меньше гориллы, не  выше 1,55 м, даже в зрелом возрасте. Вид у нее также менее зверский; зубы  меньше и короче: нос не такой крупный; руки короче, и конечности не такой  грубой формы, как у гориллы. Кроме того, животное при ходьбе опирается не на  ладонь, как другие четвероногие, а на верхнюю поверхность пальцев. За исключением  лица, обнаженного, но украшенного бакенбардами, и вполне гладкой внутренней  части рук и ног, все тело животного покрыто длинными грубыми волосами, черными  сначала, а с течением времени получающими коричневатый или сероватый оттенок.    

Верхняя и Нижняя Гвинея являются настоящею родиною шимпанзе.  Эти животные живут в больших лесах, близ берегов моря и рек, поодиночке и  парами, как говорит Дю‑Шалью, или, как говорят другие путешественники, стадами  более или менее многочисленными, под предводительством старого вожака,  обязанного заботиться об общем благе.[198] Когда  их преследуют, они бросаются на деревья, издавая звуки, похожие на лай, но,  несмотря на свою силу, не вступают в бой с охотником, если они только не  доведены до крайности. В последнем случае они защищаются ударами рук и зубами.  Все‑таки им и в голову не приходит мысль вооружиться палками и таким образом  отражать нападение противника.    

Мы уже упомянули, что шимпанзе стали появляться в Европе еще  с XVII в., и почти все столичные зоологические сады имели их. К сожалению,  шимпанзе не всегда хорошо переносят европейский климат и скоро умирают. Тем не  менее натуралистам удалось произвести массу наблюдений, свидетельствующих о  несомненной смышленности этих четвероруких.    

Капитан Гранпрэ рассказывает, напр., что одна самка на  корабле, отправлявшемся в Америку, умела растопить печь, когда температура была  достаточно высока для варения, обращалась, как настоящий матрос, с якорем и  парусами. Бросс рассказывает, что шимпанзе, привезенные в Европу, ели всё,  умели обращаться с ножами, ложками и вилками, пили вино и водку из стаканов,  охотно подчинялись диете при лечении и пр. У Бюффона был один шимпанзе, который  привык ходить почти постоянно прямо и держался с большим достоинством. Он  повиновался малейшему знаку своего господина, подавал руку дамам, садился за  стол, развертывал салфетку, откупоривал бутылки и потчивал соседей, вообще вел  себя очень благовоспитанно. К несчастью, в конце года он умер от чахотки. В  1876 году такое же интеллигентное животное жило в парижском Ботаническом саду.  Его звали Беттиной. Оно было очень привязано к своему сторожу и при малейшей  неприятности искало утешения в его объятиях. Вело себя оно, как послушное дитя;  ему только никоим образом не удавалось принять вертикального положения.    

С этой обезьяной, по моему мнению, нельзя так обращаться,  как с простым животным. Несмотря на все странности, проявляемые ею, в ее  поведении так много человеческого, что почти забываешь, животное ли видишь пред  собой.[199] Тело его, как у  животного, но разум стоит на одном уровне с дикарями. Было бы ошибочно  приписывать поступки и уловки этого развитого существа единственно безотчетному  подражанию. Правда, шимпанзе иногда и подражает поступкам других, но это делает  она так же, как делает ребенок, подражая взрослым. Шимпанзе позволяет себя  обучать, прилежно учится, и если бы его рука была послушна и годна, подобно  человеческой, то он бы многому научился. Он же делает столько, сколько может  сделать. По крайней мере, все поступки его совершаются с полным сознанием и  обсуждением. Шимпанзе выказывает интерес к предметам, которые не имеют никакого  отношения к потребностям его природы.    

С этим мнением многих ученых вполне согласуются наблюдения,  произведенные в зоологическом саду, в Штутгарте, над двумя шимпанзе, которые  отличаются выдающимся умом. Они садятся но человечески, едят из посуды, умеют  держать себя и всем интересуются, простирая свою любознательность даже до  искусства писать. Когда им показали бумагу и карандаш, они сейчас же поняли их  назначение и принялись с серьезною миною покрывать данные им листы своими  иероглифами.[200]    

Вообще, подводя итог всем наблюдениям над шимпанзе, невольно  вспоминаешь поверье, издавна существующее у западноафриканских дикарей, что эти  животные когда‑то были тоже членами человеческой семьи, но за дурные поступки  были изгнаны из общества людей и постепенно дошли до нынешнего состояния.    

Третий представитель человекообразных обезьян, орангутанг[201]  (Pithecus  satyrus) – тоже очень известное животное. Уже древний мир знал его. Плиний  говорит, что «в горах Индии ворочаются сатиры, животные очень злые, с лицом  человека, передвигающиеся то на двух, то на четырех лапах, что бегают они очень  быстро, и захватить в плен можно только больных и очень старых».    

В XVII веке голландский врач Тульпиус описал оранга под  именем Satyrus indicus. «Это животное, – говорит Тульпиус, – ростом с  трехлетнего ребенка, обладает силою шестилетнею; спина ею покрыта черными  волосами».    

После него другой медик, Бонциус, описал оранга с полною  точностью. Он говорит, что сам несколько раз видел «лесных людей». «Ходят они  довольно часто на задних ногах, и движения их совершенно похожи на  человеческие. Особенно удивительна была одна самка. Она стыдилась, когда ее  рассматривали незнакомые люди, и не только лицо, но и все свои голые части прикрывала  руками: она вздыхала, плакала и до того поступала по‑человечески, что ей не  доставало только дара слова, чтобы быть вполне человеком». К сожалению,  путешественники позднейшего времени, с целью придать более пикантности своим  рассказам, извратили описания упомянутых ученых, так что только в последнее  время удалось вполне выяснить хотя бы главные, существенные черты организации  орангутанга.    

Это животное, известное также под именем ронга, существенно  отличается от гориллы и шимпанзе: поэтому натуралисты с полным нравом выделяют  этот род под именем Satyrus. Действительно, руки оранга сравнительно очень  длинны и спускаются до уровня лодыжек: голова более конической формы; лоб выше;  орбиты более продолговаты; уши менее выдаются; грудная клетка составлена из 12  пар ребер вместо 13, благодаря чему повыше газа образуется небольшое утончение  в виде талии. Кроме того, у оранга запястье состоит из 9 костей, в то время как  у человека, гориллы и шимпанзе оно состоит только из 8; пястные кости и суставы  пальцев дугообразно согнуты, что дает возможность этой обезьяне сильнее  хвататься за ветви. Эта особенность еще более заметна в строении нижних  конечностей: подошва ноги у оранга очень выгнута.    

Но размеры орангутанга не так велики, как думают иногда.  Уоллес определяет их так: высота 1,27 м, с вытянутыми руками 2,40 м,  и 1,10 м вокруг талии.[202] Лицо  и руки оранга, как гориллы и шимпанзе, обнажены, глаза маленькие, нос  приплюснут, нижняя челюсть значительно выдается вперед, губы припухлы; кожа шеи  вся в складках: она прикрывает горловые мешки, которые по воле животного могут  сильно раздуваться. Руки оранга очень длинны, с вытянутыми пальцами,  снабженными плоскими ногтями: как и все тело, они покрыты длинною рыжеватою  шерстью, местами переходящею в черноватый оттенок. Волоса на спине и груди  значительно реже, чем на боках и вокруг щек, где они образуют густую бороду.    

Орангутанг живет по островам Зондского архипелага, где  туземцы и дали ему настоящее название, означающее в переводе «лесной человек».  По их воззрениям, эти обезьяны настоящие люди и могли бы хорошо говорить, если  бы захотели, но не делают этого из боязни, как бы не заставили их работать.  Любимым местопребыванием этой обезьяны служат чащи огромных лесов, где она  почти не сходит на землю с деревьев. Она почти всю свою жизнь перебирается с  дерева на дерево, собирая себе пищу из плодов, листьев и почек.    

Однако на свободе оранга удалось наблюдать очень немногим  путешественникам (между прочим, Уоллесу, доставившему нам подробные сведения о  них), зато пленные обезьяны неоднократно доставляли неистощимый источник для  наблюдений, которые и показали, что орангуганг по своим умственным способностям  стоит едва ли не выше прочих обезьян. Постараемся доказать это примерами.    

Самка оранга, принадлежавшая голландцу Восмерну, отличалась  добродушием и никогда не выказывала злобы. Когда ее посадили на цепь, она  пришла в отчаяние, стала бросаться на пол, жалобно кричала и рвала свои одеяла.  Обыкновенно она ходила, подобно прочим обезьянам, на четвереньках, но могла  хорошо ходить и прямо. Однажды ей дали полную свободу: она тотчас влезла на  стропила и лазила по ним с такою ловкостью, что четверо людей должны были  гоняться за нею целый час; во время этой прогулки она успела достать где‑то  плохо лежавшую бутылку малаги, откупорила ее, вино выпила, а бутылку поставила  на место. После питья обыкновенно она утирала рукой губы, как это делают люди,  и даже умела употреблять зубочистку. Перед тем, как ложиться спать, она долго  поправляла сено, на котором спала, тщательно вытрясала его, клала особую связку  вместо подушки и закутывалась в одеяло. Раз при ней отперли ключом замок ее  цепи: она с большим вниманием наблюдала за этой процедурой, потом взяла  щепочку, всунула ее в замочную скважину и принялась вертеть но все стороны.  Кода ей дали котенка, она схватила его и стала обнюхивать, причем котенок  оцарапал ее копями; тогда она бросила Ваську и не хотела больше знать его.  Пальцы руки этой обезьяны отличались замечательной силой и в то же время  ловкостью: она так искусно умела таскать ими разные вещи из карманов  посетителей, что те решительно не могли уследить за ней; развязывать самые  запутанные узлы было для нее одним из любимых занятий, и она нередко старалась  развязать башмаки у подходивших к ней знакомых ее хозяина. Задние руки ее были  так же ловки, как и передние, и она очень часто пускала их в дело, когда нужно  было что‑нибудь достать…[203]    

Другой ручной орангутанг, о котором рассказывает Джеффрис,  отличался своей чистоплотностью: он часто мыл в своей клетке пол мокрой тряпкой  и выметал из нее сор; он же имел привычку ежедневно умывать лицо и руки.    

Третий представитель этой породы обезьян, известный по  описанию знаменитого Кювье, был привезен в Европу десяти месяцев и прожил во  Франции около полугода. Во время морского переезда он особенно подружился с  одним из офицеров и каждый обед просиживал на спинке его стула. По приезде в  Испанию офицер этот высадился с корабля, и место его в столовой было занято  другим. Не заметив этого сначала, обезьяна, но обыкновению, влезла на спинку  стула, по когда заметила, что ее друга нет, отказалась от пищи, бросилась на  пол и в отчаянии стала биться головою, испуская жалобные крики. По приезде во  Францию, орангутанг этот сначала жил в Мальмезоне, у императрицы Жозефины где  занимал особую комнату. Чтобы выйти из последней, он взбирался на стоявший  поблизости стул, повертывал ручку и отворял дверь. Однажды стул отодвинули,  чтобы обезьяна не могла выйти; но орангутанг тотчас придвинул его к двери,  вскочил на сиденье и открыл дверь. За обедом этот орангутанг умел пользоваться  ложкой и пить из стакана. Раз, поставив стакан на стол, обезьяна заметила, что  он стоит криво и готов упасть: она тотчас же прогнула руку и поставила его как  следует. Пообедав, умное животное обыкновенно накидывало себе на плечи одеяло и  отправлялось на постель. Незнакомых этот орангутанг не любил, но с знакомыми  был очень кроток и нередко целовал их; рассерженный же пускал в дело кулаки.  Любимцами его были двое котят, с которыми он постоянно играл и которые нередко  больно царапали его: он несколько раз осматривал их лапы и старался пальцами  вырвать когти, но, не успев в этом, предпочитал переносить боль, чем расстаться  с котятами.    

Еще любопытные были привычки орангутанга, наблюдавшегося  одним немецким путешественником но время переезда в Германию. Боби, так звали  этого понго, – отличался замечательной силой и ловкостью и с искусством  первоклассного фокусника лазил по снастям. Разгрызть кокосовый орех, скорлупа  которого с трудом поддавалась даже гонору, для него было пустячным делом.  Вообще Боби был большим лакомкой и пускал в ход всевозможные хитрости, чтобы  пробраться в кухню и там стянуть что‑нибудь: мясо, муку, сало и т. п. По  вторникам и пятницам, в восемь часов, он аккуратно являлся в матросскую  столовую, потому что в эти дни матросам давалось саго с сахаром и корицей. В  два часа ежедневно Боби являлся в общую столовую к обеду, причем во все время  обеда держал себя очень скромно, чистоплотно и аккуратно. Спиртные напитки он  очень любил, что и было причиной его смерти. Однажды, лежа в постели. Боби заметил,  что кельнер укладывает бутылки с ромом и некоторые из них не убрал. Ночью  хозяин обезьяны вдруг услышал в каюте шорох, как будто кто возился с бутылками,  и, открыв глаза, при мерцании ночника действительно увидел темную фигуру,  возившуюся с бутылками, – то был Боби, который стоял, держа у рта почти  опорожненную бутылку. Оказалось, что пьяница осмотрел все бутылки и, найдя  среди пустых одну полную, осторожно раскупорил ее. Через десять минут после  того спирт начал действовать: Боби вдруг оживился, стал прыгать но столам и  стульям, уморительно шатался из стороны в сторону и, наконец, упал мертвецки  пьяный. К сожалению, эта выпивка не прошла ему даром: у него открылся сильный  тиф[204]. Во время болезни он вел  себя кротко и послушно, покорно принимал все лекарства и сам протягивал руку,  чтобы у него пощупали пульс. Взгляд его был при этом так трогателен, что, глядя  на него, его хозяин не мог удержаться от слез. Несмотря на лечение, силы умного  животного с каждым днем слабели, и на четырнадцатый день после начала болезни  Боби скончался.[205]    

Последний представитель человекообразных обезьян гиббон[206]  (Hylobates),  отличается несоразмерно длинными руками. Гиббоны, которых насчитывают до 7  видов, населяют по преимуществу Ост‑Индию и ближайшие из Больших Зондских  островов. Тонкое, довольно стройное тело их, значительной величины (но не  больше 1 метра), покрыто густым мягким мехом, черного, бурого или соломенно‑желтого  цвета. Голова мала и яйцевидной формы: лицо – походит на человечье. Благодаря  своим необычайно длинным рукам гиббоны ходят но земле очень плохо. Их хождение  есть жалкое ковыляние на задних ногах, тяжеловесное переваливание тела, которое  удерживается в равновесии лини, вытянутыми руками; зато лазание и прыгание по  ветвям представляет у этих животных легкое и ловкое движение; для этого  движения нет, по‑видимому, и границ; оно как бы не зависит от законов тяжести.[207] Гиббоны на земле  медленны, неуклюжи, неловки, короче, – они чужие на земле: на ветвях же  они представляют прямую противоположность всему этому: это – настоящие птицы в  образе обезьян. Если горилла – Геркулес между обезьянами, то гиббонов можно  сравнить с легким Меркурием; недаром же один из них (лар, или белорукий гиббон[208]) назван в память  возлюбленной последнего, прекрасной, но болтливой наяды Лары, которая своим  неугомонным языком возбудила гнев Юпитера, но красотою добилась любви Меркурия  и благодаря этому избежала ада.    

Наблюдение гиббонов на свободе представляет свои трудности,  так как почти все они избегают человека. Живуч они большей частью большими стадами,  под предводительством одного вожака.[209] Если  их застать врасплох на земле, то можно поймать, так как, или от испуга, или  чувствуя свою слабость, они не решаются бежать. Трусость – их характерная  черта. Как бы ни было многочисленно стадо, оно всегда покидает раненого  товарища. Матери, однако, схватывают детенышей, пытаются бежать, падают иногда  вместе с ним вниз, испускают затем громкий горестный крик и, с раздутым  гортанным мешком и расставленными руками, с угрозой загораживают дорогу врагу.  Материнская любовь гиббонов проявляется, впрочем, не только в опасности, но и  при всяком случае. Некоторым путешественникам приходилось иногда наблюдать  интересное зрелище, как матери приносили своих малюток к воде, мыли их,  несмотря на их крик, затем тщательно вытирали их и сушили и вообще так  заботились об их чистоте, что такого ухода можно пожелать и некоторым  человеческим детям.    

Относительно душевных способностей гиббонов мнения  наблюдателей различны. Дювосель, наблюдавший одного гиббона, вида сиаманг[210], очень дурно отзывается о  нем. По его словам, это существо, лишенное всяких способностей и занимающее, по  степени развития ума, одно из последних мест в царстве животных. Напротив,  другие наблюдатели придавали тем же гиббонам много человеческих черт. У О.  Форбста был молодой сиаманг (вывезенный с Суматры, где они только и водятся),  который имел очень умное выражение лица. «Он очень скоро приручился и стал  приятным товарищем. Изящно и вежливо брал он своими нежными, заостренными на  концах пальцами то, что предлагали ему. Чтобы пить, он не прикладывал губ к  сосуду, а подносил воду ко рту, черпая горстью. Он был очень мил, когда нежно и  ласково обвивал мне шею своими длинными руками и прикладывал голову к моей  груди, издавая довольное ворчание. Каждый вечер он гулял со мною, опираясь на  мою руку. При этом фигура его имела очень оригинальный и забавный вид, когда,  рядом со мною, он торопливо шагал, прямо держась на своих немного кривых ногах  и странным образом размахивая над головой свободной рукой, чтобы удержаться в  равновесии».    

Другой наблюдатель, Гарлан, имевший гиббона‑хулока[211] (углечерную обезьяну с  Индокитая), говорит следующее. «На мой зов он приходил, садился около меня на  стул, чтобы позавтракать вместе со мною, и брал с тарелки яйца или крыло  курицы, не пачкая скатерти. Он пил также кофе, шоколад, молоко, чай и  т. п., и хотя обыкновенно он пил, погружая в жидкость руку, но, чувствуя  сильную жажду, брал сосуд обеими руками и пил из него, как люди. Его любимыми  кушаньями были: вареный рис, размоченный в молоке хлеб, бананы, апельсины,  сахар и т. п. Бананы он очень любил, но охотно ел и насекомых, отыскивал в  доме пауков и ловко ловил правой рукой мух. Подобно индусам, избегающим мяса из  религиозных побуждений, этот гиббон, по‑видимому, тоже питал к нему  отвращение».    

     

Гиббоны образуют довольно обширный род  человекообразных обезьян, до 7 видов, из которых наиболее известны  вышеупомянутые сиаманг, лар, хулок, затем унко и ваувау.    

Сиаманг[212]  (Hylobates Syndactylus),  суматрский гиббон, у которого указательный палец задних конечностей срастается  с средним, является самой большой из длинноруких обезьян, но руки его  относительно короче, чем у других видов. «Если представить его, – говорит  Дювосель без шерсти, то вид его был бы безобразен, так как его низкий лоб так  недоразвит, что остаются одни надбровные дуги, глаза сидят глубоко в впадинах,  нос кажется широким и плоским, ноздри – очень велики, как и рот. Присоедините  сюда большой голый гортанный мешок[213] сиаманга,  который свешивается в виде грязного, отвислого зоба и надувается при крике,  кривые конечности, обращенные внутрь, недоразвитый подбородок, и придется  сознаться, что, действительно, эта обезьяна не из красивых. Но густой, длинный,  мягкий мех ее черного цвета и красно‑бурые брови несколько скрашивают это  безобразие».    

Хулок (H. hulock), или  углечерная обезьяна, из Индокитая (высотою около 3 фут.), без гортанного мешка и со свободными пальцами задних конечностей. На черном мехе ею резко  выделяется белая перевязка на лбу.    

Лар , или белорукий гиббон   (H. lar), распространенный главным образом на пол. Малакка, приблизительно  такой же величины, как хулок, черно‑серого цвета с красно‑бурыми ягодицами,  светлого цвета руками и ногами и черным, обрамленным белыми волосами лицом.    

Унко (H. raffiesii) похож на  хулока по цвету, но отличается величиной и цветом меха, кроме того, у него 14  пар ребер. Лицо и мех его черные, спина и паха – красно‑бурые, брови, щеки и  челюсти у самца белые, у самок серые, водится на Суматре[214].    

Ваувау[215]  (H. variegatus) водится также на  Суматре, кроме того, на Малакке. Лицо его голое, голубовато‑черное: мех большею  частью черный и только на заду окрашен в смесь белою и красноватою цвета. Это,  пожалуй, самый ловкий и искусный акробат между гиббонами; для него ничего не  значит прыгнуть на 6–7 сажен; он словно летает с ветки на ветку, до того быстры  его движения. Характерен его крик «вау‑вау», который он издает в радостном  настроении. Это вид гиббона ведет себя в неволе очень мило, относясь дружелюбно  ко всем, кто ему нравится. Так, по крайней мере, вела себя в неволе одна самка  ваувау.    

     

Но вообще‑то гиббонов редко приходится видеть в неволе, даже  и на их родине: они не могут выносить лишения свободы, страстно стремятся в  родные чащи лесов и умирают от тоски по родине.[216]    

В заключении упомянем, что тип человекообразной обезьяны  существовал на земной поверхности уже в третичную эпоху. Pliopithecus, открытый  Лартэ в холме Сансан, устройством зубов походит на гиббона. Также Dryopithecus  Сен‑Гадена и Oreopithecus с горы Монте‑Бамболи должны быть отнесены к высшим  обезьянам. Однако и эти обезьяны не могут считаться ближайшими предками людей.    

Вторая группа  узконосых обезьян[217] собаковидные (Cynopithecini)  заключает в себе несколько родов, из которых остановимся на следующих:  Semnopithecus (мартышки), Nasalis (носачи[218]),  Colobus (толстотелые), Cercopithecus (мартышки[219]), Macacus (макаки), Inuus (маготы) и  Cynocephalus (собакоголовые, или павианы).    

Тонкотелые обезьяны[220] ,  как показывает само название, представляют тонких, стройных животных, с тонкими  конечностями и длинным хвостом; голова у них – небольшая, с голым лицом и  небольшими защечными мешками. Распространены эти обезьяны по Южной Азии и  Индийскому архипелагу[221].    

В Индустане повсюду, за исключением горных местностей, особенно  распространен один вид тонкотелых, хульман , или хануман[222],  священная  обезьяна индусов (Semnopithecus entellus). Это – небольшое животное, в 2 фута высоты, но с хвостом, снабженным на конце кистью, хвостом, превышающим длину всего тела.  Покрытое желтовато‑белым мехом, с черным хохлом, надвинутым на лицо, в виде капюшона,  оно производит довольно комичное впечатление, еще более усиливаемое черными,  словно опаленными кистями и ступнями. Присутствие черного цвета в шерсти  хульмана правоверные брамины объясняют тем, что когда‑то, по преданию, он украл  для людей из сада мифического великана, Равана, ценные плоды манго, за что его  и приговорили было к сожжению заживо. Однако хульман погасил огонь, только  обжегши лицо и руки, которые так и остались черными. Эти и другие похождения  хульмана заставили индусов отнести эту обезьяну в ряд священных животных, даже  живых богов. Почтительные поклонники строят для них целые храмы, где ухаживают  и холят, как древние египтяне за своим Анисом священным быком. Из того же  благоговейного потения бедные люди терпеливо сносят все проказы и грабежи,  какие заблагорассудится сделать хульмапам в их садах и плантациях. Мало того,  они или хитростью, или силою, смотря по обстоятельствам, не допускают белым  охотникам стрелять по священным животным, и велико было их отчаяние, когда, в  1867 году, правительство, по просьбе английских колонистов, издало приказ  избить обезьян, опустошавших окрестности Кишнагура! Бедняги просили, молили,  негодовали против насилия, но ничего не могли поделать, и 500 хульманов  поплатились за свою страсть к чужим садам.    

Между тем, если бы оставить в стороне страсть к воровству  хульманов, воспитанную, конечно, веками, то ими можно залюбоваться: до того  живы и проворны их движения. Говорят, что любимым жилищем им служит священная  смоковница. Под тем же деревом свивают будто бы гнезда и ядовитые змеи, с  которыми хульманы находятся в постоянной вражде. Рассказывают, – но этому  не следует доверять, что обезьяна, найдя спящую змею, хватает ее за шею,  спускается вместе с нею на землю и до тех пор колотит ее головою о камни, пока  та не околеет. Тогда будто бы торжествующая обезьяна бросает убитого врага  своим детенышам на потеху. Уверяют также, что на священных обезьян совсем не  действуют некоторые растительные яды, напр., стрихнин.    

Любовь хульмана к своим детям в высшей степени трогательна.  Дювоселю случилось однажды подстрелить одну самку. Бедное животное как раз  несло на себе детеныша; получив рану, она собрала все свои силы и повесила его  на ближайшую ветвь дерева, а сама упала вниз мертвой. Эта трогательная сцена  произвела неизгладимое впечатление на охотника.[223]    

     

Гораздо красивее другой вид тонкотелых  обезьян – буденг[224]   (S. maurus), черная обезьяна, распространенная на Яве, вместе с рыжею  разновидностью – лутунгом. Буденг – почти 5 фут. длины, причем более половины его составляет хвост. Черная блестящая шерсть, шелковистая на спине и бархатистая  на конечностях, особенно своеобразная шапка волос, украшающая голову – придают  этой обезьяне очень красивый вид. Но нрав у него – серьезный, и потому яванцы  мало держат его в своих домах, предпочитая более податливого в этом отношении  лутунга. Во многих местах Явы буденг пользуется особым почтением со стороны  туземцев, и они часто устраивают на лесных полянах кормление этих обезьян  маисом. В других местах, напротив, за ними охотятся из‑за меха, идущего на  чепраки и военные украшения у яванцев.    

В неволе буденги ведут себя очень тихо,  чем и пользуются обыкновенно более задорные их товарищи. Особенно оригинально  вели себя буденги по отношению к двум черным павианам, постоянно мучившим их в  течение всей ночи (днем их разделяли обыкновенно). Буденги сидели, тесно  прижавшись друг к другу. Задорные павианы вспрыгивали тогда на бедняг, садились  на них верхом, щипали, тянули за хвост, наконец, силой растаскивали их, а те  под кулаками «черных дьяволов» только жалобно вскрикивали и тем еще более  усиливали наглость павианов.    

До чего беззащитны буденги, показывает  и другой случай. В Амстердаме одного буденга поселили вместе с мартышками и  макаками. Сожители по клетке едва достигали половины его роста, и тем не менее  несчастный яванец и здесь терпел мучения и издевательства. Особенно комично  было наблюдать, как маленькая мартышка, едва достигшая года, управляла буденгом  при помощи щипков, пощечин и ударов, и тот покорно сносил все это.    

От настоящих тонкотелых обезьян ныне  отделяют один вид, легко отличаемый от других по своему длинному носу: это – носатая  обезьяна , или кахау[225]   (Nasalis larvatus), живущая на Борнео. Ее крючкообразный, подвижный, как хобот,  нос с большими ноздрями придаст ей комичный вид, который еще более  увеличивается от пестрой окраски ее меха: на темени, затылке и плечах шерсть –  ярко‑буро‑красная, на спине и отчасти боках – бледно‑желтая с темно‑бурыми  волнистыми полосками, у корня хвоста – серовато‑белая: верхняя половина  конечностей – желтовато‑красная, нижняя, как и хвост, пепельно‑серая, голые  внутренние поверхности рук серовато‑черные. Но тело (до 21/2 фут.) стройное,  снабженное почти одинаковой с ним длины хвостом: защечных мешков нет. О жизни  кахау на воле мало сведений; известно только, что эти обезьяны живут большею  частью на деревьях, не большими стаями, а по 2–3 штуки, что они очень ловки и  хорошо прыгают и лазают, поднимая часто вой, сходный со словом «кахау», отчего  и получили свое название. Туземцы‑даяки охотятся за ними ради их мяса, которое,  говорят, очень вкусно. Неволю они переносят очень плохо, кажутся печальными,  хиреют и скоро умирают.    

Американскими родичами тонкотелых  азиатских обезьян являются толстотелые обезьяны[226]  (род Colobus), отличающиеся  своеобразной окраской, красивыми гривами, а в анатомическом отношении  присутствием на передних конечностях, кроме 4 развитых пальцев, зачатка  большого пальца. Тело их все еще стройно, морда коротка, хвост длинный,  конечности почти равные между собой по длине, тонки, защечных мешков нет.    

На первом месте среди толстотелых  обезьян следует поставить гверецу[227],  фонгес  абиссинцев (Colobus guereza[228]),  на взгляд, самую красивую из всех обезьян. Тело ее, длиною около 2 ф. 2 д.,  покрыто бархатисто‑черной шерстью, и на этом фоне красиво выделяются белые  части: полоска на лбу, виски, подбородок, горло и мягкая тонкая грива но бокам  тела, а также пушистый конец длинною (2 ф. 2 д.) хвоста. Это животное  встречается во всей Абиссинии, начиная с 13° с.ш., чаще всего на высоте  2–3 тыс. м над уровнем моря и живет небольшими стадами в 10–15 шт. на  деревьях, вблизи горных ручьев. Один вид можжевельника (Juniperus procera),  который, в противоположность нашим видам, достигает таких громадных размеров,  что наши ели и сосны показались бы карликами в сравнении с ним, по‑видимому,  благодаря своим вкусным ягодам; они питаются также почками, листьями, плодами,  насекомыми и т. п. и никогда не нападают на плантации.    

Там, где гверецу не преследуют, она, но  словам Гейглина, не пуглива и мужественно лает и пищит, согнув по‑кошачьи свою  спину на того, кто потревожил ее. Преследуемая, она является во всей своей  красе: легко и смело прыгает она с ветви на ветвь или с высоты на 7 саж. вниз,  а белый плащ обвивает ее тело, подобно бурнусу араба, летящего на своем  скакуне. Прежде абиссинцы отделывали гривами гверец свои бегемотовые щиты и  потому сильно преследовали бедных животных. Но теперь мода на такие щиты  прошла, и животное оставили в покое. Туземцы мало приручают гверец, а в Европу  они и совсем почему‑то не попадают.    

На противоположном, западном берегу  Африки, а также на соседнем с ним о‑ве Фернандо‑По водятся два других вида  толстотелых обезьян. Это, – во‑первых, медведеобразная обезьяна[229]  (C. ursinus) с  белым хвостом и шапкой клочковатых, желтоватого с черным цвета волос на голове,  и во‑вторых, сатана  (C. satanas), вся черная. Образ жизни их мало  изучен. Впрочем, говорят, что медведеобразная обезьяна по образу жизни сходна с  гверецой, отличаясь от нее только в мелочах.    

     

Род мартышек  (Cercopithecus), так обыкновенных везде  в зверинцах, водится в тропических странах Африки, в сырых лесах[230], но берегам рек и морей,  там, где водятся и попугаи. Их несколько видов, но все они отличаются стройным,  красивым телом, одетым в довольно яркую, иногда пеструю шубу, с длинным хвостом  без кисти. Тонкие конечности, короткие руки с очень длинным большим пальцем,  большие защечные мешки, которые натуго набиваются плодами, и значительные  седалищные наросты – характерные признаки этой живой, веселой породы обезьян.    

Весело глядеть на стаю этих жизнерадостных животных, когда  они резвятся в лесу: их суетня, грабежи, задорные крики, гримасы и удивительные  акробатические упражнения способны, кажется, рассмешить мертвого. В этой  обезьяне удивительно соединены: бесконечное легкомыслие и забавная серьезность.    

«В общем, – говорит Пехуель‑Леше, – мартышки ведут  себя на свободе так же, как и у нас, в зоологических садах, но некоторые черты  их характера яснее высказываются на родине. Для наблюдения особенно удобны леса  Западной Африки. Приближение стада, – продолжает тот же  наблюдатель, – уже издали заметно по шелесту зеленых ветвей, треску сучков  и легкому ворчанью. Каждая стая, состоящая, вероятно, из одной, сильно  размножившейся семьи, держится отдельно от других, под предводительством  старого и опытного самца, который идет обыкновенно впереди, постоянно  подозрительно оглядываясь кругом и время от времени издавая различные звуки то  для призыва, то для предупреждения своих спутников.[231] Один характерный звук, представляющий нечто  среднее между чавканьем и лаем и напоминающий иногда звук раскупориваемой  бутылки шампанского, выражает, вероятно, полное довольство, так как его издают  мартышки вечером, иногда после заката солнца, когда сытое и усталое стадо  тесной кучей, почесывая друг друга и задумчиво взирая вперед, словно любуясь  открывающейся картиной, располагается где‑нибудь на дереве на ночлег.    

Если убить вожака, то вся стая, охваченная испугом, приходит  в страшное смятение: с криком бросаются обезьяны туда и сюда, скачут от ствола  приютившего их дерева к концам ветвей, потом – обратно и, если их приют стоит  одиноко, так что с него нельзя перепрыгнуть на другое дерево, то большими  прыжками скачут вниз, в кусты, пользуясь при этом длинным хвостом, словно  рулем. Все это происходит среди невообразимой свалки, но зато и быстро  прекращается, и через минуту мартышки исчезают из вида.    

Эти «мародеры полей» не боятся и воды; напротив, часто  замечали, как они на берегу моря, во время отлива, ловят крабов или ищут  раковин, отряхиваясь от попадающих капель воды. Негры единогласно утверждали,  что мартышки – отличные пловцы; целые стаи их переплывают иногда широкие реки.[232]    

Но интереснее всего наблюдать, когда такая стая отправляется  на грабеж.[233]    

Шайка отправляется к засеянному полю, под предводительством  своего вожака, причем за большими тащатся и маленькие, зацепившись своими  хвостами за хвосты матерей и держась у них под брюхом. Сначала шайка идет  осторожно, стараясь шаг за шагом следовать за своим вожаком и попадая даже на  то же дерево, на ту же ветку, где тот прошел. Но вот вожак влезает на самую  верхушку дерева и оттуда обозревает местность. Если все обстоит благополучно,  он успокаивает товарищей особым мурлыканьем, в противном же случае издает  короткий крик, – и стадо в одну минуту кидается в поспешное бегство. Когда  же опасности не предвидится, мартышки спускаются в поле, – и начинается  грабеж. Обезьяны жадно наскоро срывают несколько початков кукурузы и колосьев  дурро, вылущают их и набивают зернами свои защечные мешки. Сделав эти запасы,  грабители становятся разборчивее: сломив теперь початок, мартышка прежде  понюхает его, поглядит и часто, найдя, очевидно, негодным, бросает, чтобы  приняться за другой. И так истребляется все поле: мародеры не унесут с собой и  сотой доли того, что испортили.    

Между делом родители отпускают своих малышей порезвиться на  свободе, впрочем, все время не спуская с них глаз, чтобы при малейшей опасности  спасти свое сокровище.    

Набив свои кладовые во рту и потом набрав в руки сколько  можно, стадо спокойно удаляется. В случае же опасности все разбегаются стремглав  по соседним деревьям. Вожак большими прыжками летит впереди, как бы указывая  дорогу и особыми криками оповещая стадо, как нужно бежать, скоро или тихо.  Убедившись, наконец, что опасность миновала, вожак снова занимает на дереве  обсервационный пункт и сзывает стадо. Тогда все мартышки принимаются очищать  свои шкуры от засевших в них во время бегства колючек и шипов. Эту услугу  оказывают обыкновенно каждая друг другу; при этом, кстати, изгоняются и  паразитные насекомые, исчезающие между зубами услужливого друга.    

Возмущенные грабительством мартышек, туземцы стараются  отгонять их от своих полей посредством заклинаний и охотно истребляют их всеми  средствами. Но увертливые создания не так‑то легко поддаются им. Случается,  правда, что коварно раскинутая с приманкой сеть и опутает пару‑другую мартышек.  Но ведь это, ничто в сравнении со всей массой их, населяющей известную  местность. Больше помогает огнестрельное оружие, тем более, что эти обезьяны  безбоязненно подпускают к себе человека. Но стрелять их страшно тяжело.    

Мне случилось застрелить одну мартышку, и с тех пор я дал  слово более не убивать их: пораженная пулей, она молча стала вытирать,  совершенно по‑человечески, рукою кровь, которая текла из раны. Мне стало жаль  ее, и чтобы скорее прикончить ее страдания, я поспешил прирезать ее ножом. С  тех пор образ умирающей обезьяны всюду преследовал меня: мне казалось, что я  убил человека.    

От хищных зверей мартышки мало страдают; их спасает  проворство. Разве только леопарду удается иногда поймать какое‑нибудь зазевавшееся  животное. От хищных же птиц они защищаются сообща.    

Однажды хохлатый орлан (Spizaetos occipitalis), бесспорно,  один из самых смелых хищников их отечества, бросился на молодую мартышку и  хотел унести. Но та, заорав во все горло, уцепилась всеми четырьмя конечностями  за ветку, так что ее и не оторвать. Между тем вопль ее всполошил все  стадо, – и десятки товарок с гримасами и криками бросились на птицу.  Последняя едва успела вырваться из рук разъяренных врагов, все‑таки  поплатившись многими перьями со спины и хвоста.    

Наоборот, пресмыкающиеся, особенно змеи, наводят на мартышек  панический ужас. Как известно, змеи часто прячутся в дуплах, но там же  находятся птичьи гнезда с яйцами и птенцами, до которых мартышки большие  охотницы. И вот, нашедши такое гнездо, мартышка сначала исследует его, нет ли  поблизости змеи. Заглянув в дупло, она внимательно прислушивается и, если там  не слышно ничего подозрительного, медленно и осторожно опускает вглубь лапу,  все время опасаясь, не покажется ли оттуда голова страшной для нее змеи.    

Что касается душевных качеств мартышек, то, насколько они  проявляются в неволе, эти животные представляют большой интерес для  наблюдателя. Они – хитры, рассудительны, склонны к воровству, но в то же время  обнаруживают большую доброту, сострадание к несчастным и нежную любовь.    

Во время моего пребывания на Голубом Ниле туземцы продали  мне 5 только что пойманных мартышек. Я привязал их к борту судна. Они печально  сидели кучкой, закрыв лицо руками и время от времени издавая заунывные звуки,  словно совещались между собою о бегстве. На следующее утро четверо из них,  действительно, бежали, развязав, по‑видимому, друг другу веревки; пятый же  товарищ, сидевший в стороне, был, видимо, забыт ими и оставлен в плену.    

Пленник, после нескольких попыток освободиться, скоро свыкся  с неволей и стал принимать пищу. К людям он относился сердито, но нежное сердце  его видимо жаждало привязанности, и Коко, – как мы прозвали его, –  обратил ее на птицу калао (Buceros), которую мы везли из его далекой родины.  Вероятно, его подкупило добродушие птицы. Оба животных скоро так подружились,  что все время проводили вместе, причем обезьянка пресерьезно искала в перьях  своего друга паразитных насекомых. Дружба продолжалась и в Хартуме, но здесь  калао околела. Скучающий Коко, получивший уже тогда свободу, хотел было тогда  обратить свою благосклонность на гулявших по двору кошек, но те встретили его  пощечинами, а раз даже сильно потрепали. Наконец, ему попалась одна обезьянка,  мать которой была убита. При виде сироты обрадованный Коко чуть не задушил ее в  своих объятиях: он прижимал ее к себе, любовно воркуя, и немедленно принялся за  чистку шкурки сиротки. Затем последовали новые объятия, и скоро Коко привязался  к сироте, словно родная мать; он приходил в ярость, когда у него отнимали  обезьянку, и потом долго ходил печальный. К несчастью, его приемыш через  несколько недель умер. Отчаяние Коко не имело границ. Он брал своего мертвого  любимца на руки, ласкал и гладил его, нежно мурлыча, но видя, что обезьянка  остается неподвижной, разражался жалобными воплями, надрывавшими душу. Мы были  глубоко тронуты. Наконец, я велел отнять труп обезьянки и забросить его за  забор. Тогда Коко, как безумный, кинулся за ним, принес его обратно и снова  стал ласкать. После этого мы зарыли труп, но через полчаса исчез и Коко.    

Горе родной матери по умершему детенышу бывает у мартышек  так сильно, что она умирает от тоски.[234]    

Испытал и я капризы, и воровские наклонности мартышек.  Особенно памятна мне в этом отношении одна, привезенная мною на родину. Она  начала с того, что привела мою мать в полное отчаяние, бросившись за  курами, – и ничто потом не могло отучить ее от этого занятия.  Гассан, – так звали нашу обезьянку, – скоро изучил расположение всего  дома, начиная от чердака и кончая кладовыми, и таскал все, что ни попадалось,  особенно любил он куриные яйца и сливки. Первое мать как‑то заметила и побила  его; на другой день он принес ей с уморительными ужимками целое яйцо, положил  его перед ней, помурлыкал и убежал. Что касается до сливок или молока, то  вороватая обезьяна сначала выпивала их на месте, в кладовой, но когда это  заметили, стала хитрить: брала крынку молока и, утащив куда‑нибудь, выпивала на  свободе, а посуду бросала и разбивала. Когда же и за это побили ее, Гассан стал  приносить матери целые крынки из‑под молока, но пустые, что немало забавляло  ее.    

С людьми Гассан был любезен, но сохранил свою независимость  и часто, хотя отвечал на зов, но не трогался с места, а когда его хватали  силой, кусался или притворялся больным, даже умирающим. Из животных же он больше  всего сошелся с самкой павиана, также привезенной мной домой. Она няньчила его,  беседуя разнообразными горловыми звуками, гуляла с ним. Гассан платил ей полной  взаимностью и послушанием, делясь с другом каждым лакомым кусочком. Однако, как  только Гассан не хотел делиться, отношения их сейчас же менялись: павиан  бросался на беднягу, как лютый зверь, силой раскрывал ему рот и вытаскивал пищу  из защечных мешков, да вдобавок еще и колотил жертву своего насилия.    

К несчастью, вторая холодная зима в Германии прекратила эту  своеобразную дружбу: бедный Гассан зачах и скончался, всеми оплакиваемый в  доме».[235]    

Пехуель‑Леше рассказывает о своей ручной мартышке следующее:  «Она свободно бегала по дому и саду, резвилась, охотилась за бабочками и  кузнечиками, сопровождала нас на прогулку, подобно собачке, а во время пути  любила забавляться с встречавшимися людьми, пугая их притворными нападениями. С  маленькими собачками она охотно возилась, больших же собак избегала, а если те  нападали на нее, бесстрашно кидалась на них, теребила, кусала, царапала и этим  приводила тех в такой ужас, что они убегали.    

Однако она стесняла нас своей привычкой пачкать в комнатах,  от чего никак нельзя было отучить ее. В других случаях она скоро научилась по  первому приказанию влезать в клетку, запирала за собой дверцу и забиралась в  свою корзинку. Из игрушек она любила мячики, куклы, пробки. Эти игрушки  прятались ею в укромные уголки, а что поменьше, наполняло ее защечные мешки.  Скоро моя жена, заметив это, стала каждый вечер опоражнивать эти своеобразные  кладовые. Обезьянка сначала противилась, но потом беспрекословно возвращала  свои сокровища. Ненужные вещи, вроде гвоздей, горошин, пробок и пр. оставлялись  ей (нужно заметить, что набивание защечных мешков полезно для здоровья  обезьян). Охотно рассматривала она и книжки с картинками, последовательно  перелистывая их, причем узнавала всех знакомых ей животных и все пыталась  первое время съесть изображенных там бабочек и кузнечиков.    

Питалась она тем же, чем и мы, но бутербродов и молока не  любила, зато чувствовала страшное пристрастие к луку и хлебу с горчицей, хотя,  съедая их, и корчила каждый раз страшные гримасы. Табак возбуждал в ней  страшное отвращение, вино же, пиво и фрукты очень нравились ей. Удивительно,  что яиц она не ела и птичьих гнезд не разоряла; напротив, жила в ладу с  синицами и мухоловками, гнездившимися у нас на балконе.    

Встав поутру со своей постельки, Муйдо, – как мы  прозвали нашего любимца, – бежал к спиртовой лампочке, чтобы не пропустить  момента, когда зажигали ее. Зажженная спичка отдавалась ему, и он тушил ее,  вертя между пальцами и ударяя по ней. Потом, с большим вниманием наблюдая  кипение воды и горение пламени, он грелся. Когда его причесывали щеткой, ему  очень нравилось. Напротив, мытье водой лица, а особенно купанье – не мог  выносить.    

Что касается людей, то к одним обезьяна чувствовала полную  антипатию, не обращала на них внимания, сердилась и кусалась, когда те брали ее  к себе; к другим же, наоборот, чувствовала большую симпатию; особенно любила  возиться и шалить с детьми, причем не было случая, чтобы хоть раз оцарапала  ребенка. Но больше всего привязалась обезьянка к моей жене. Когда та захворала,  Муйдо очень грустил и по целым часам сидел у запертых дверей ее комнаты,  жалобно прося пустить его. Когда же, спустя несколько недель, его пустили туда,  он быстро вскочил на кровать больной, стал ласкаться, тихонько мурлыча, и нежно  обнимать ее…[236]    

К несчастью, покидая на время Европу, мы принуждены были  оставить его у одних знакомых, которых он знал и любил. Но те почему‑то  передали обезьянку другим людям. Последние же стали дразнить и мучить его, и  мы, возвратившись домой, не узнали своего любимца: он стал злым,  раздражительным и недоверчивым. Продолжительный и внимательный уход несколько  смягчил его нрав, но исправить его уже было невозможно. Впрочем, когда у нас  родился ребенок, то Муйдо опять превратился в веселого, милого забавника и по  целым часам любовно возился с ним, когда тот стал ползать. Однако скоро он стал  обнаруживать при этом такую ревность к ребенку, что того не могла брать на руки  ни няня, ни даже моя жена; только я один мог ласкать, в его присутствии,  ребенка. Это скоро оказалось очень неприятным, и обезьянку, хотя и с большим  сожалением, удалили…»    

     

Из многих видов мартышек отметим  следующие:[237] 1) зеленая обезьяна  , или обуланж , а также ниснас арабов (Cercopithecas sabaeus), до  11/2; арш. длины, причем хвост занимает половину; верхняя часть тела покрыта  светло‑зелеными полосами, конечности и хвост – пепельно‑серые, бакенбарды  беловатые, лицо светло‑бурое, морда, нос и брови черные; на западе Африки  встречается близкий вид, может быть, только разновидность ее, C. griseoviridis;  2) Диана , или бородатая матрышка  (C. diana), маленькое стройное  животное, которое легко узнать по длинным бакенам и бороде; тело ее большей частью  темно‑серое, спина пурпурно‑коричневая, а нижние части тела – белые; 3) Мона   (C. mona), похожая на диану, но каштаново‑бурого цвета с желтовато‑белой  грудью, без бороды. Длина ее – около 2 ф., хвост несколько больше; 4) Муйдо   (C. cephus), живущая в Леанго, а также в Нижней Гвинее, голуболицая мартышка с  роскошным мехом оливково‑зеленого цвета с золотистым отливом; лицо – голубое,  цвета кобальта; борода – ярко‑желтая, хвост ржаво‑красный. Вообще, это наиболее  ярко и красиво окрашенная обезьяна. Любимое место обитания – болотистые  прибрежные леса. Описание нравов мартышек, приведенное нами выше, относится  главным образом к голуболицей мартышке; 5) Гусар[238]  (C. ruber), красная  восточноафриканская обезьяна, в противоположность предыдущим видам, одна из скучнейших  и неприветливых мартышек. По росту она наполовину или на треть больше  предыдущих, название получила от ржаво‑красного, иногда золотисто‑красного  цвета шерсти на спине; лицо у нее черное, бакенбарды – белые, нижняя часть тела  также белая. Водится по преимуществу в степных местностях. Нрав у нее  неуживчивый: гусар во всех видит своих врагов, все ему надоедает, и самые  невинные шутки принимаются за обиду. Простой взгляд сердит его, а хохот  приводит в страшную ярость. В виду такого характера его что‑то не видать в  неволе.    

6) Мангаб ,[239] или черномазая  обезьяна  (C. fuliginosus) – некоторыми учеными выделяется в особый  род, вследствие своих сильно выдающихся надглазных дуг. Туловище его достигает  длины 2 ф. 2 д., хвост несколько меньше: сверху эта обезьяна черного цвета,  снизу серого. Водится в Западной Африке; здесь же встречается и другая, похожая  на нее обезьяна (C. albigena), которую Пехуель‑Леше описывает так:  «Мбукумбуку, – как называют его туземцы берега Лоанго, – живет в  больших лесах группами в 2–3 штуки. Она не так подвижна, как другие мартышки,  но также ловко лазает по деревьям, быстро бегает по земле и отлично плавает.  Название свое получила от звука, который издается самцом…»    

На нашем дворе жила ручная черномазая  обезьяна, красивый самец, прозванный нами Арапомь; она обладала большими  способностями, значительно развившимися от воспитания. У нее замечалось четыре  сложных звука, которыми она выражала свои желания; особенно правильно издавала  она два звука: один выражал желание пищи, другой издавался, когда выражалось  желание устранить какое‑нибудь препятствие с помощью людей. Между тем все  другие наши обезьяны, за исключением горилл, никогда не кричали, чтобы позвать  отсутствующих людей. Арапка был очень привязчив, но зато умел и ненавидеть:  тогда он с быстротою молнии кидался на своего неприятеля, рвал у него платье,  бил по щекам и больно кусался. Ловкостью он отличался изумительной: он умел  развязывать сложный узел веревки, к которой был привязан, притом старался  распутать непременно тот узел, которым веревка прикреплялась к его телу, чтобы  она не волочилась за ним. Если же она где‑нибудь запутывалась, Арапка  внимательно рассматривал ее, и почти всегда ему удавалось распутать ее. Смешнее  всего было на него смотреть, когда он старался разгадать что‑либо непонятное  для него, напр., когда мы производили астрономические наблюдения. Тогда он  садился около нас на землю, ящик или бочку, принимая положение человека, о чем‑нибудь  серьезно размышляющего; подперев рукой подбородок или приложив указательный  палец на губы и тихо мурлыча, он неустанно, с полным вниманием следил за нашей  работой. Про ловкость и акробатическое искусство я уже не говорю: они снискали  нашему Арапке общее расположение.    

     

Под именем макаков  (Macacus) известна не очень  многочисленная группа обезьян, живущих в Юго‑Восточной Азии.[240] Все они отличаются приземистым  телосложением, не очень длинными конечностями, снабженными на больших пальцах  плоскими ногтями (на прочих пальцах ногти в виде черепицы крыши), большими  защечными мешками и большими седалищными мозолями. Хвост бывает разной длины: у  одних видов очень большой, у других – почти вовсе незаметный. Морда мало  выдается вперед, зато нос – выдающийся. Сближенные ноздри довольно малы. Волосы  на голове у некоторых пород разделены как бы пробором, у некоторых почти голый  череп украшен на темени пучком волос в роде хохла.    

Наиболее известен из макаков – яванский макак[241] , или моньет   яванцев (Macacus cynomolgus), небольшое созданьице с телом в полтора фута и  такой же длины хвостом, распространенное по всей Юго‑Восточной Азии. Цвет  шерсти – довольно неопределенный: на верхней части тела оливково‑бурый с  черным, на нижней – светло‑серый; кисти, ступни и хвост черные. Пищу его  составляют как плоды всевозможных деревьев, так и крабы и моллюски; поэтому стада  макаков можно встретить и в лесу, и на берегу моря.    

Путешественник Юнгхунь пишет: «Мы проходили через одну  яванскую деревню, около которой находился небольшой фиговый лес, окруженный садами  и полями. На полянке в лесу поставили несколько стульев. Придя сюда,  сопровождавшие нас яванцы стали бить в кусок бамбукового ствола; в лесу  зашумело, – и через несколько минут на полянке стали появляться серые  обезьяны, большие и маленькие. Всего набралось штук до 100. Явившись на  площадку, они, видимо, никого не боялись и были до того ручные, что брали из  наших рук рис и пизаг, припасенные нами для угощения. Два очень больших  бородатых самца особенно отличались своею смелостью, но в то же время  бесцеремонно колотили и кусали попадавшихся им навстречу товарищей, да и между  собою они, видимо, были не в ладах. Покормивши обезьян, мы возвратились в  деревню, а обезьяны убежали в лес. Кто положил начало этому оригинальному  обычаю кормления макак, – яванцы не могли объяснить…»    

Похожий и по внешнему виду, и по характеру на мартышек,  яванский макак также, подобно им, обыкновенен в наших зверинцах и также забавен  и ловок, как мартышки. В зверинцах и цирках часто учат его разным  акробатическим штукам. Содержание его в неволе – не затруднительно, так как  макак ест то же, что и человек, начиная с простого хлеба: молоко, говядину,  спиртные напитки… Не откажется и от зеленой ветки какого‑нибудь дерева. Но чем  разнообразнее его пища, тем он становится разборчивее; впрочем, при нужде он и  опять возвращается к простому столу.    

Что касается характера, то, подобно мартышкам, макаки  способны на нежную привязанность как к человеку, так и к животным, только  непостояннее их: сегодня добродушный и веселый, через минуту макак становится  злым и сердитым. Впрочем, мягким обращением его всегда не трудно усмирить.    

Другой макак, бундер  (Macacus rhesus)[242] считается у индусов  священным животным, подобно хульману. Туземцы не только не охотятся за ним, но  открывают настеж перед ним свои дома и, по словам кап. Джонсона, оставляют на  своих полях одну десятую часть жатвы; обезьяны спускаются с гор и забирают эту  подать. Так поступают жители Бока. Вблизи же Биндрабуна, т. е.  «обезьяньего леса», по словам того же Джонсона, существует более сотни садов,  где специально разводят для бундеров любимые их плоды. Нечего и говорить, что в  таких местах вороватость обезьян и страсть к грабежу превосходит всякое  вероятие, – и они становятся невыносимо наглы.    

Однажды жена одного важного английского чиновника, леди  Баркер, давала в Симле парадный обед. Стол был уже совершенно накрыт и украшен  цветами. Ожидали гостей, и хозяйка пошла переодеться. Слуги же, вместо того  чтобы охранять комнаты, куда‑то скрылись. Представьте же себе удивление  хозяйки, когда она возвратилась в столовую: обширная комната была занята  гостями, да только не теми, которых она ожидала; в столовой хозяйничала целая  стая бундеров, влезших из соседнего сада через открытые окна. Можно себе  представить гнев почтенной леди при виде ее ограбленного стола!    

Те же бундеры сыграли с леди Баркер и другую шутку. У нее была  маленькая собачка Фюри, не ладившая с обезьянами, и вот, в один прекрасный день  одна из обезьян схватила собачку и, несмотря на ее жалобный вой, утащила на  вершину дерева, откуда, помучив вдоволь, со всей силы швырнула вниз. Бедная  Фюри тут же околела, а обезьяны, видимо, радовались своему мщению.    

Рассказывают, как один хитрый англичанин, два года терпевший  большие убытки от грабежа бундерами его плантаций, придумал следующий  оригинальный способ избавиться от врагов. Загнав одну стаю обезьян на одиноко  стоящее дерево, он срубил его и поймал множество детенышей, которых и взял себе  в дом. А там им была ранее изготовлена смесь из сахара, меда и рвотного камня.  Этою смесью и вымазали маленьких обезьянок, затем выпустили. Испуганные  родители, потерявшие уже надежду видеть в целости своих детей, конечно,  обрадовались и немедленно принялись за их чистку. Лизнув раз‑другой шкурки, они  замурлыкали от удовольствия: мазь, испачкавшая их детенышей, понравилась.  Однако, увы! – удовольствие их скоро сменилось страшным страданием, когда  начал действовать рвотный камень. С тех пор бундеры никогда более не решались  приблизиться к жилищу коварного белого.    

Родствен макакам магот[243],  единственная обезьяна, встречающаяся в Европе на свободе. Магот (Innus  ecaudatus), известный также под названием турецкой, варварской, или  обыкновенной обезьяны; представляет из себя стройное животное с длинными  тонкими конечностями. Морщинистое лицо его, украшенное густыми бакенбардами,  уши, ноги и руки – телесного цвета, шерсть красновато‑оливковая, в старости –  черная; нижняя часть тела – более светлого, желтовато‑серого цвета. Длина тела  – фута полтора.    

     

Родиной той обезьянки являются северные  страны Африки – Алжир, Тунис и Марокко, где они водятся большими стадами в  гористых местностях. Умный и хитрый, проворный и сильный, он при случае отлично  умеет защищаться своими зубами. При сильном возбуждении он громко щелкает  зубами, при сильном же испуге издает громкий, короткий крик. Щелканием зубов, а  также гримасами он выражает и желание, и радость, и досаду, и отвращение.  Говорят, что, подобно павианам, он пожирает насекомых и червей, для чего  постоянно перекатывает камни. Пойманная добыча поднимается с земли, тщательно  осматривается и, наконец, с одобрительной мимикой отправляется в рот. Утверждают,  что маготы не брезгуют и скорпионами, которым предварительно вырывают жало.    

На Гибралтаре, единственном месте  Европы, маготы живут с незапамятных времен; по крайней мере, еще мавры, владевшие  Пиренейским полуостровом до покорения его испанцами, уже хорошо знали их. Но  они показываются редко, отчего их не всегда можно видеть; кроме того, по своей  нежной натуре они боятся всякого изменения погоды и прячутся за скалы. Между  тем это – очень живые создания. Питаются они плодами и листьями разных  древесных пород, но предпочитают сладкие корни растущей там в изобилии  карликовой пальмы. Для разнообразия же едят жуков и других насекомых. Число  маготов очень невелико, несмотря на то, что они находятся под покровительством  англичан и их никто не смеет преследовать, так что обезьянки свободно  разгуливают по укреплениям, греются на солнце у пушек, лазают через брустверы.  На запрос, посланный одному из офицеров английского гарнизона в Гибралтаре, был  получен от капитана Шифарда следующий ответ: «Трудно определить с точностью, –  пишет он 18 марта 1889 г., – количество находящихся на лицо обезьян.  Вчера только я видел их в числе 12, но прошлым летом мне приходилось встречать  их штук по 25, и я думаю, что теперь их всего штук 30. В это время года их  можно не часто видеть, так как корму и воды не всегда вдоволь на верху скалы, и  в летнюю жару недостаток пищи заставляет их спускаться ниже; тогда они  причиняют садам серьезный вред. Около июня или июля прошлого года у обезьян  было не менее 6 детенышей. Взрослые самцы довольно велики и достигают 3 фут. длины, самки же тоньше и слабее. Самый сильный самец держится в стороне от стада».    

Эти новейшие наблюдения показывают, что  еще преждевременно опасаться, как думают некоторые, совершенного уничтожения  единственной, дико живущей в Европе породы обезьян.    

     

Самый крупный и вместе непривлекательный представитель  собакоголовых обезьян – павиан[244]   (Cynocephalus), распространенный в гористых местностях (а отчасти в лесах)  Африки, Аравии и Индии. Кроме того, павианы едва ли не единственные обезьяны,  которые могут жить на высоте 3–4 тыс. футов выше океана, доходя даже до  снеговой линии. Пищу их составляют преимущественно луковицы, корни, клубни,  ягоды и мелкие животные, вроде кур, хотя в Вост. Африке павианы нападают даже  на мелких антилоп. Подобно прочим обезьянам, это – величайшие грабители полей и  садов, настоящие бичи местного населения.    

Несимпатичной, даже отталкивающей наружности их вполне  соответствует и их характер. «Все павианы, – говорит Шейтлин, – более  или менее злы, свирепы, бесстыдны и коварны; взгляд их лукавый, душа – злобная.  Зато они гораздо понятливее и умнее многих мелких обезьян. Особенно ярко  проявляется у них свойственная всем вообще обезьянам способность к подражанию,  так что они могли бы сделаться совсем похожими на людей, но никогда не  достигают этого. Защищаются они упорно и с большим мужеством. В молодости  павианы способны к приручению, но в старости, когда их ум и чувства  притупляются, дурная натура берет свое: они опять становятся непослушными,  царапаются, кусаются. Говорят, что на свободе они и умнее, и развитие, в неволе  же – более кротки и понятливы. Это семейство, – заканчивает Шейтлин свою  характеристику, – называют собакоголовыми, но хорошо бы было к собачьей  голове прибавить им и собачий нрав!»    

Нельзя не согласиться с приведенными словами. Правда, и у  павианов есть хорошие качества, – они привязаны друг к другу, любят своих  детенышей, а также кормящего их человека, – но безнравственность и  порочность их совершенно затушевывают хорошие черты. Коварство у них соединяется  с взрывами страшного, беспричинного гнева: одного неосторожного слова или  насмешливой улыбки достаточно, чтобы привести их в бешенство, – и тогда  павиан забывает даже того, кого любит.    

Человека эти обезьяны обыкновенно избегают, но, в случае  крайности, вступают в отчаянный бой с ним, также как с собаками, леопардами и  даже львами. Боятся они только ядовитых змей, зато скорпионов пожирают с  удовольствием, предварительно вырвав жало.    

В сказаниях жителей Аравии павианы играют важную роль. Среди  арабов распространено следующее предание. У берегов Красного моря был город  Айла, населенный евреями. Последние однажды вздумали заняться в субботу рыбной  ловлей и, осквернив таким образом день Господен, оскорбили Аллаха. Тщетно  некоторые благочестивые люди противились этому грешному делу, их не  послушались. Тогда праведники покинули город. Три дня спустя они вернулись и,  найдя ворота запертыми, перелезли через стену. Там их ждало необычайное  зрелище: вместо людей, весь город был полон павианами. Некоторые из обезьян подходили  к пришельцам и, ласкаясь, грустно посматривали на них. Тогда праведникам пришла  в голову мысль, не бывшие ли родственники перед ними. Послышались вопросы:  «Скажи мне, павиан, не ты ли мой племянник Ибрагим или Ахмед или Муза?» И, к  удивлению, павианы стали кивать головами в знак утверждения. Так, –  прибавляет легенда, – и стало известно, что Аллах в гневе своем превратил  нечестивцев в отвратительных обезьян.    

Весьма многочисленный род павианов (Cynocephalus) заключает  в себе несколько видов, как‑то: бабуин  (Cynocephalus babuin), чакма   (C. porcarius), сфинкс (C. sphinx), гамадрил  (C. hamadryas), мандрил   (C. mormon), дрил (C. leucophaeus), черный павиан  (C. niger), гелада   (C. gelada), бородатая обезьяна  (C. silenus)[245].    

Мне удалось близко познакомиться, – к сожалению, только  в неволе, – с бабуином, на которого похожи по внешности чакма  и сфинкс  . Гладкий, ровный мех его сверху – зеленовато‑желто‑оливковый, внизу – светлее,  на щеках – желтовато‑бурый. Лицо и уши черновато‑серого цвета, верхние веки –  беловатые, руки – буровато‑серые, глаза – светло‑коричневые. Средний рост  самцов около 2 футов, при общей длине в 21/4 арш., третью часть которой  занимает относительно тонкий хвост. Чакма – значительно больше, неуклюжее и  темнее; сфинкс – меньше и приземистее, но сильнее. На лице последнего резко  бросается в глаза утолщение скул; мех его – красновато‑бурый, с зеленоватым  оттенком. Образ жизни и нрав этих трех видов представляют очень много общего.    

Бабуины  распространены в Абиссинии, Кордофане и  Средней Африке, где встречаются большими стадами на маисовых и просяных полях,  которым они приносят сильный вред. Они очень смелы и хитры. Как только сторожа  прогонят их, выждут их ухода и опять принимаются за грабеж. Не боятся они и  охотников; впрочем, от ружейного дула держатся на почтительном расстоянии.  Раненые животные уводятся своими товарищами. Вожаки зорко следят за малейшею  опасностью, охраняя покой стада.[246] Несмотря  на свой неуклюжий вид, это очень ловкие животные, смело взбирающиеся на  величайшие деревья. По природе они храбры, но при встрече с европейцами  чувствуют страх и, дотронувшись, мгновенно отскакивают с громким криком.  Характерно также их волнение перед грозою или ливнем. В неволе бабуины скоро  приручаются и остаются преданными своему хозяину, при чем самки добродушнее  самцов, склонных к коварству.    

Первый бабуин, живший у меня, привык ко мне в три дня и  отлично исполнял обязанности сторожа, огрызаясь и бешено набрасываясь на всех незнакомых  ему лиц. В гневе он поднимал хвост, становился на ноги, подпираясь одной рукой,  а другой сердито стуча по земле, как рассерженный человек стучит о стол; только  при этом Перро, – как звали нашу обезьяну, – не сжимал кулаков. Глаза  его сверкали и искрились; он испускал пронзительный крик и бешено нападал на  своего противника. Случалось, впрочем, что он принимал самый кроткий вид,  протягивая с мольбой руки к тому человеку, которому хотел нанести вред. Но  стоило тому протянуть руку, как Перро злобно кусал ее.[247]    

Когда услуги его были не нужны, Перро сидел на заборе, свесив  хвост и защищая циновкою голову от солнца. Между тем на дворе его длинный  шевелящийся хвост соблазнял гулявших по двору страусов, – и какая‑нибудь  из этих птиц, считая его, вероятно, приманкой, клевала его. Тогда Перро,  сбросив с себя циновку, вмиг хватал страуса за голову и тряс, что было мочи.  Часто случалось, что он целую четверть часа после не мог успокоиться. Не  удивительно, что он видеть потом не мог равнодушно страусов.    

К молодым животным наш бабуин чувствовал нежную  привязанность. Однажды, во время нашего пребывания в Египте, ему удалось  стащить на глазах суки ее щенка. Тщетно собака бросалась на него, Перро не  выпустил добычи. Щенок, видимо, пришелся ему по душе: он целыми часами возился  с ним, лазал по заборам, по деревьям, оставляя его на этих опасных местах.  Привязанность его к щенку была вполне искренна, но это не мешало, впрочем,  съедать то, что приносили собачке; жадный Перро даже заботливо отстранял своего  голодного питомца, пока сам пожирал его пищу. Когда я приказал возвратить щенка  матери, Перро несколько дней сильно дулся на меня.    

Во время моего вторичного пребывания в Восточном Судане у  меня жило несколько павианов, которых мы научили разным фокусам, даже верховой  езде на осле. На спину этого терпеливого животного они усаживались втроем‑вчетвером.  И комичную же картину представляли из себя эти всадники! Первый павиан нежно  обнимал руками шею осла, ногами же судорожно вцеплялся в шерсть его, второй –  обнимал руками первого, ногами же точно также вцеплялся в осла; также поступали  и остальные.    

Все наши павианы пристрастились к пиву из дурро и часто  напивались до пьяна; пили они и красное вино, от водки же отказывались. Но раз  мы силой влили им в рот по стаканчику водки. Обезьяны совершенно захмелели,  стали корчить рожи, стали наглы, бесстыдны, одним словом, представляли самую  отвратительную каррикатуру грубого, пьяного человека.    

На другой день у бедных животных ужасно болела голова с  похмелья; они делали страшные гримасы и, хватаясь за голову руками, испускали  жалобные стоны. Похмелье так мучило их, что они отказывались от пищи, а от  вина, которое обыкновенно с удовольствием пили, отворачивались с отвращением.    

Все эти павианы были по природе храбрые животные и не раз  обращали в бегство собак; даже жившая у нас ручная львица не внушала им страха.  Тем забавнее было видеть непреодолимый страх их пред гадами и пресмыкающимися.  Вид самой безвредной ящерицы или лягушки приводил их в ужас и обращал в дикое  бегство. Тем не менее они не могли удержаться от жгучего желания взглянуть на  страшное животное. Сколько раз я приносил им в жестяных коробках ядовитых змей!  Они отлично знали, что заключалось в них, тем не менее постоянно с любопытством  заглядывали в коробку, чтобы сейчас же в ужасе отскочить назад.[248]    

Одного из этих павианов я привез домой, в Германию, и он  своими шалостями доводил, что называется, до белого каления нашу дворовую  собаку. Когда та, удобно растянувшись на зеленой траве, предавалась отдыху,  Атила, – как звали павиана, – тихонько подкравшись, хватал ее за  хвост и вдруг дергал со всей силы. Собака бешено вскакивала и бросалась на  врага. Но тот, спокойно выждав приближение противника, перескакивал через него  и снова хватал за хвост. Понятно, что собака окончательно выходила из себя, но  ничего не помогало, и дело кончалось обыкновенно тем, что, поджав хвост, она  убегала с жалобным воем от злорадствовавшего павиана.    

Атила любил приемышей; между ними была и мартышка Гассан, о  которой я говорил выше, как он обижал маленькую обезьянку, вытаскивая из ее рта  пищу. Не довольствуясь, однако, одним любимцем, Атила крал везде, где только  мог, щенят и котят и подолгу возился с ними. Однажды такой приемыш – котенок –  оцарапал его. Атила внимательно осмотрел лапы любимца и, отыскавши когти,  причинившие ему боль, без церемонии откусил их.    

Обществом людей он очень дорожил, предпочитая, однако,  мужчин женщинам, которым он всячески досаждал. Догадливость его доходила до  того, что он умел отворять и затворять двери, открывал шкатулки и обворовывал  дочиста, а, живя зимою в хлеву, снимал двери с петель, выпускал коз и свиней и  позволял себе другие проказы. Ел он все съедобное, в особенности картофель, и,  что удивительно, очень любил табак и табачный дым.    

Привязанность его ко мне была безгранична: я мог делать с  ним, что хотел, даже, случалось, наказывал его, а он сердился на других, напр.,  на присутствовавших в это время в комнате, вероятно, считая их виновниками  своего наказания.    

Когда Гассан умер, он сильно горевал и я, боясь за его  участь, продал его в зверинец, где ему нашлась подходящая компания.    

Из других представителей рода павианов следует упомянуть еще  о гамадриле  (Cynocephalus hamadrias),[249] живущем в горах Абиссинии и Южной Нубии,  поблизости воды и растительности, еще лучше – полей. Эти оригинальные павианы,  достигающие в длину до 11/2 арш., причем только 8 дюйм. приходится на хвост, украшены длинной мантией, длина волос которой доходит до 10–12 дюймов.  Рано утром, в хорошую погоду, стадо гамадрилов медленно и спокойно отправляется  вдоль отвесных скал, причем то сорвут растение, корень которого употребляется  ими в пищу, то свернут с места камень, чтобы достать из‑под него улиток или  насекомых. К вечеру, нагулявшись и вволю насытившись, стадо направляется на  ночлег, поблизости какого‑нибудь поля.    

Однажды мне пришлось увидеть стадо гамадрилов на гребне  кряжа, довольно круто спускавшегося в обе стороны. Мне уже издалека бросились в  глаза высокие фигуры старых самцов, но я принял их за обломки скал, на которых  эти животные так похожи. Но отрывистый, громкий лай, который можно передать  звуком «кук», сразу разубедил меня. Павианы повернули ко мне головы. Только  детеныши продолжали беззаботно резвиться, да несколько самок не бросали своего  любимого занятия – «искания» в шерсти самца. Но вот бывшие с нами борзые собаки  с громким лаем бросились вперед. Тогда обезьяны поднялись на ноги, одна за  другой двинулись вдоль хребта и скоро исчезли из наших глаз. Однако, обогнув  долину, мы снова увидели их на узком карнизе скалы; просто невероятно было, как  только они держались. Вспугнутое нашими выстрелами, все стадо принялось мычать,  лаять и кричать ужасным образом, затем опять снялось с места. Однако при новом  изгибе долины мы еще раз встретили его; павианы только что начали подниматься  на противолежащие горы. Собаки кинулись на них. Тогда мы увидели редкое  зрелище: при виде врагов, старые самцы, уже поднявшиеся было на гору, поспешно  спустились вниз и стали громко рычать, раззевая свои страшные пасти, сердито  колотя руками о землю и кидая на собак такие свирепые взгляды, что наши  отважные животные с ужасом отступили. Однако мы успели снова науськать их; но  гамадрилы почти все уже поднялись вверх, только один полугодовалый детеныш  замешкался что‑то. Собаки кинулись к нему; тот с пронзительным криком бросился  на обломок скалы. Мы уже думали овладеть им. Но случилось другое. Величественно  и гордо, не обращая на нас никакого внимания, один из самых сильных самцов  спустился прямо к собакам и навел на тех прямо панический страх своими  блестящими глазами, затем подошел к детенышу, обласкал его и, взяв на руки,  направился обратно мимо собак, – и те были так сконфужены, что  беспрепятственно пропустили его. Этот мужественный подвиг вселил и в нас такое  уважение к гамадрилам, что мы не пытались даже разрядить по ним своих ружей.    

На следующих охотах мне удалось еще лучше изучить этих  обезьян, и не раз я удивлялся их необыкновенной живучести: если не удавалось  попасть пулей в голову или грудь, они постоянно убегали; выстрелы же дробью не  производили на них никакого действия.    

Мандрил  (Cynocephalus mormon)[250] представляет, без сомнения, безобразнейшую  из обезьян, а в старости делается и совсем отвратительным во всех отношениях.  Неуклюжее, но сильное тело его, снабженное безобразной головой с страшными  зубами, покрыто жесткой шерстью едва ли не всех цветов радуги: верхние части  темно‑бурого цвета с оливковым оттенком; на груди – желтые волосы, на брюхе –  белые, на боках – бурые; борода – ярко‑лимонная; руки и уши – черные, нос и  окружающие части лица – ярко‑красные; наросты на щеках – василькового цвета с  черными бороздками, зад – ярко‑красный, а седалищные мозоли – красные и  голубые. Старые самцы достигают длины до 11/2 арш., хвост – всего 3 см. Родственный дриль (C. leucophaeus), немного меньше ростом, покрыт сверху оливково‑бурой  шерстью, а снизу и по бокам – беловатой. Бакенбарды его желтоватые, лицо –  черное, руки и ноги – медно‑красные, седалищные мозоли – красные. Оба вида  водятся на Гвинейском берегу Африки, но о жизни их мало известно. Рассказывают  только, со слов туземцев, что эти обезьяны, не ограничиваясь истреблением хлеба  на полях, грабят и деревни, причем будто бы обижают женщин и детей. Туземцы,  говорят, боятся мандрилов более льва и не решаются выходить против них  поодиночке.    

Однако в неволе молоденький мандрил является милым,  шаловливым зверьком, одаренным большой живостью, хотя и бесстыдным… Впрочем,  все это скоро изменяется, и гнусная натура мандрила проявляется во всей  полноте. «Гнев других обезьян, – выражается один англичанин, –  сравнительно с яростью мандрила, все равно, что легкий ветерок пред ужасным  тропическим ураганом, все уничтожающим на своем пути».    

     

Черный , или хохлатый павиан   (Cynopithecus niger)[251] отличается  от прочих собакоголовых коротким хвостом и короткой, широкой, плоской мордой, с  хохлом наверху. Все тело его покрыто длинной мягкой шерстью черного цвета.  Величина – 2 ф., 2 д., а хвост немного больше 1 д. Родина его о. Целебес, где  он водится на покрытых лесами горах, на высоте 1300 м, большими стаями; часто приходится слышать их неприятный крик, похожий на лай собак. С  неволею этот павиан свыкается легко и часто забавляет зрителей своими  шалостями; по отношению к другим, более мелким животным, он отличается  властолюбием и не прочь помучить их, если только те смирны и покорны. Но  мартышки, несмотря на свою величину, никогда не поддаются ему, ловко  увертываясь от его рук.    

     

Великан между павианами и, так сказать, лев между  обезьянами, по крайней мере, по виду это – гелада  абиссинцев (C.  gelada)[252], с светло‑бурой гривой,  спускающейся с головы на спину; на груди – белые и черные полосы. Сходен с ним,  но, может быть, составляет отдельный вид – токуро‑зиндшеро , черного  цвета, с ярко‑красной грудью.    

Пищу гелад составляют луковицы, которые они выкапывают из  земли, орхидные, лилии, злаки, а также насекомые, черви и пр. Они нападают  также и на поля, но, по уверению абиссинцев, только в отсутствие сторожа. Живут  гелады огромными стадами, иногда в несколько сот голов. С живущими в той же  Абиссинии другими обезьянами гелады ведут ожесточенные драки.    

Гейглин оставил нам прекрасное описание образа жизни гелады  – токуро‑зиндшеро . «Как только, – говорит он, – после  холодной ночи, солнце покажется над вершинами гор, гелады эти покидают свои  ущелья, где они ночевали, тесно прижавшись друг к другу. Медленно, под  руководством старого самца, поднимаются они на освещенную солнцем площадку и здесь  отогреваются, подремывая на ярких лучах солнца. Самцы от скуки зевают, широко  раскрывая рот, трут себе глаза и ворчат, когда порыв ветра приведет в  беспорядок рыжеватые концы длинной гривы, в которую они прячутся, как в меховой  воротник… Но вот общество оживляется, и стадо приходит в движение. По узкому  выступу оно спускается в долину, все время внимательно осматриваясь. Наконец,  все на месте. Старшие начинают искать пищу, матери чистят своих детей, а  молодежь предается веселым играм… Но вот отрывистый лай караульщиков дает знать  об опасности. Мгновенно все стадо группируется около своего предводителя;  матери заботливо приближаются к своим детенышам, – и все общество не спеша  направляется куда‑нибудь на неприступную скалу, время от времени оглядываясь назад.  Я пробовал было травить их собаками; те легко догоняли обезьян, но в драку  вступать не решались, когда павианы принимали угрожающий вид, скаля свои  страшные зубы… Часа в 4 пополудни они спускаются к водопою и здесь подходят к  домашним животным и даже людям на несколько шагов. С наступлением темноты  гелады обратно идут к ночлегу. Главные их враги – орлы, ягнятники и леопарды…»    

     

Гораздо красивее – силен  (C.  silenus), бородатая обезьяна с львиным хвостом[253]. Длинная шерсть на верхней части тела –  блестящего черного цвета, борода – белая; длина с хвостом – аршина 11/2.  Водится она на о. Цейлон и на Малабарском берегу Индии, но об образе жизни ее  мало известно. Силен питается почками и листьями и приносит большой вред садам,  но малабарцы очень любят его за серьезный нрав и понятливость. «Белобородая  обезьяна, – говорит Гейдт, – очень похожа на старого индейца с  большой седой бородой. Живет она в лесах и отличается от других обезьян веселым  нравом. Она может употреблять даже стеклянную посуду, не разбивая ее, хорошо  знает, когда провинилась, а когда ее бьют, у ней показываются слезы на глазах».    

Другой писатель уверяет, что в  присутствие силена другие обезьяны ведут себя прилично, сознавая его превосходство  над собой. По моему мнению, он также производит впечатление рассудительного  существа, полного чувства собственного достоинства. Действия его рассчитаны,  движения обдуманы. Большею частью он сидит, погруженный в раздумье, хотя его  возбужденный взгляд ясно показывает, что он замечает все кругом. По натуре – силен,  добродушен, зато в редкие минуты гнева делается страшным: глаза его,  обыкновенно спокойные, сверкают тогда необыкновенным блеском, лицо принимает  злобное выражение, и вся фигура говорит, что он вот‑вот кинется в схватку. Но  обыкновенно это – очень спокойная обезьяна, и потому в обезьяньем театре ее  заставляют играть роль, какая вполне подходит к нему.    

     

Семейство широконосых,  или обезьян Нового Света  (Platyrrhini) резко отличается от рассмотренных нами животных уже по внешнему  виду. Тело их худощаво и снабжено в большинстве случаев цепким хвостом; большой  палец передних конечностей не может быть противопоставлен другим пальцам, как  этот же палец на задних конечностях; ногти – плоские; вместо 32 зубов – 36; ни  защечных мешков, ни седалищных мозолей нет; морда не выдающаяся; носовая  перемычка широкая; окраска шерсти никогда не бывает так пестра, как у обезьян  Старого Света. По характеру широконосые обезьяны также отличаются от узконосых:  они ленивее, скучнее и тупоумнее, хотя в то же время добродушнее и безвреднее.  Отечество их – Южная Америка, начиная с 29° сев. ш. до 25° южн. ш. Широконосые[254] делятся на 2  подсемейства: 1) цепкохвостые (Cebidae), у которых хвост является хорошо  развитым хватательным органом, как бы пятою рукою, и 2) мягкохвостые   (Rithecidae), снабженные слабодействующим, мягким, пушистым хвостом. К первому  подсемейству принадлежат роды: ревун  (Mycetes), цепкие (Ateles),  сапажу  (Cebus); во втором подсемействе рассмотрим роды: лисьехвостые  , или саки (Pithecia), прыгуны  (Callithrix), саймиры   (Chrisotrix) и ночные (Nуctipithecus).    

На первом месте среди всех цепкохвостых следует поставить  ревунов[255] (Mycetes). Это  обыкновенно плотные, с высокой, пирамидальной головой и выдающейся мордой  небольшие обезьяны, покрытые густой шерстью, которая, удлиняясь на подбородке,  принимает форму бороды. Типическим признаком их служит также пузыревидно‑вздутая  подъязычная кость и длинный цепкий хвост. Любимым их местопребыванием являются  пустые, высокие и сырые леса Южной Америки.    

Ревунов два вида. Акуат , или рыжий ревун  (M.  seniculus) отличается рыжевато‑бурою шерстью, имеющей посреди спины золотисто‑желтый  цвет; волосы короткие, жесткие, без подшерстка. Длиною он – 4 фута 5 д., из которых около половины приходится на долю хвоста; самка меньше ростом и темнее. Другой  вид, карайя , или черный ревун  (M. niger),[256] покрыт черной и более длинной шерстью;  только у самки она желтовата на брюхе. Величина почти та же. Первый вид  распространен по всей восточной половине Ю. Америки, второй – преимущественно в  Парагвае.    

Оба вида недаром получили название ревунов. «По приезде  моем, – говорит Шомбургке, – мне часто приходилось слышать при  восходе и закате солнца ужасный рев этих животных, доносившийся из дремучего  леса. Однако выследить их долго не удавалось, Наконец, однажды утром, после  продолжительных поисков, я наткнулся на целое общество их. Оно сидело на  высоком дереве и задавало такой ужасный концерт, что издали казалось, будто все  лесные звери вступили тут в смертельный бой: звуки напоминали то хрюканье  свиньи, то рев ягуара, бросающегося на добычу, то страшное рычанье этого  хищника, когда он чует врагов. Впрочем, это страшное общество способно было  вызвать и улыбку у самого мрачного ипохондрика, если бы он видел, с каким  серьезным выражением бородатые певуны смотрели друг на друга. Мне передавали,  что у каждого стада есть свой запевала, который отличается от всего хора,  состоящего из одних басов, своим высоким, пронзительным голосом…»[257]    

Жизнь ревунов – довольно однообразна. Днем они рассаживаются  по высоким деревьям, на ночь же спускаются на более низкие деревья и,  спрятавшись в их густой листве, предаются сну.[258] Даже во время процесса питания движения их  ленивы: медленно перелезают они с ветки на ветку, неторопливо срывая листья и  почки и еще неторопливее поднося их ко рту, а насытившись, усаживаются,  скорчившись на каком‑нибудь суку, точно дремлющие дряхлые старики. Что делает  один, то в точности повторяют и остальные. «Поистине удивительно, –  говорит А. Гумбольдт, – до чего однообразны движения этих обезьян: каждый  раз, когда нужно перейти на другое дерево, самец, идущий во главе стада,  вешается за хвост и, повиснув таким образом на ветке, раскачивается до тех пор,  пока не ухватится за ближайшую ветку соседнего дерева, – и все стадо в  точности и в том же месте проделывает такие же движения».    

Что замечательно у этих животных, так это их цепкий хвост,  на котором они могут свободно висеть целыми часами, даже мертвые. Ревун  пользуется этой «пятой рукой» при каждом движении: двигаясь вперед по какой‑нибудь  ветви, он до тех пор не выпускает ее из рук, пока его хвост не нащупает  надежной точки опоры и не обовьется вокруг нее 2–3 раза. Слезая с дерева, он  также держится хвостом за ветку, которую собирается покинуть, пока не найдет  руками новой точки опоры, а, влезая на дерево, держится хвостом за нижнюю  ветку, пока руками и ногами не ухватится за верхнюю. По‑видимому – хвост у него  сильнее рук.    

Привыкнув к лазанью по деревьям, ревуны редко спускаются на  землю и то только тогда, когда им нельзя напиться, свесившись с дерева. Воды  они страшно боятся и плавать не умеют.    

Любимое их занятие – концерты. «Вот стадо избрало себе  исполинскую смоковницу, – рассказывает Гумбольдт, – густая листва ее  защищает ревунов от солнца, а мощные горизонтальные ветви как нельзя лучше  приспособлены для прогулок. Глава семьи избирает себе одну из ветвей, прочие  располагаются поблизости, – и он, поджав хвост, начинает медленно, с  важностью прогуливаться взад и вперед. Вскоре начинается его рев, сначала  тихий, отрывистый, словно певец пробует силу своих легких; затем понемногу  звуки растут, усиливаются и, наконец, сливаются в непрерывный рев. В это  мгновение остальные, до сих пор бывшие молчаливыми слушателями, с  воодушевлением подхватывают, присоединяя свои голоса к голосу запевалы, –  и в тихом лесу около 10 секунд слышится ужасный концерт, Затем постепенно все  затихают, оканчивая рев такими же отрывистыми звуками, какими начали, только не  так продолжительными».    

О рыжем ревуне , населяющем леса Гвианы, Капплер  говорит: «Он живет небольшими стадами, состоящими не более как из 10 штук,  среди которых находится вожак, старый самец, управляющий отвратительным  концертом. Каждый раз, когда мне случалось близко наблюдать этих животных, на  вершине дерева оказывался вожак. Время от времени он испускал ужасно хриплый  крик вроде «роху! роху!» и, повторив его 5–6 раз, поднимал неимоверно громкий  рев, к которому присоединялись и остальные ревуны. Рев был такой, что можно  было опасаться оглохнуть… Трудно объяснить, что заставляет ревуна кричать. В  колониях думают, что он ревет при наступлении прилива, но это предположение  ошибочно, так как обезьяны эти кричат во всякое время дня. Весьма вероятно, что  причиной рева являются какие‑нибудь особенные явления в атмосфере… Ревун ленив  и угрюм; он прыгает только тогда, когда его преследуют, обыкновенно же лазает  медленно. Будучи пойман молодым, он скоро привыкает к человеку и домашним  животным, но угрюмость не покидает его. Если человек, к которому он привязан,  на время удалится от него, он начинает издавать хриплые звуки, в высшей степени  неприятные. Неприятен также и запах, который имеют ревуны и по которому легко  узнать в лесу о близости их».    

Ленивый, неповоротливый ревун не любит без нужды покидать  приютившее его дерево и потому совсем не грабит плантации или бахчей. Напротив,  он сам служит предметом охоты, так как и мех его в большом ходу в Америке, и  мясо считается очень вкусным даже европейцами, не только индейцами.    

Самка ревуна мечет в год по одному детенышу[259] (от конца мая до начала августа), который,  как и у обезьян Старого Света, первые недели висит на брюхе матери, уцепившись  за нее руками и ногами, потом переходит на спину. Это – такое же скучное  создание, как и взрослый ревун, только, благодаря большой выдающейся гортани,  пожалуй, еще безобразнее. Тем не менее мать любит этого уродца и даже будучи  смертельно ранена, не покидает его; впрочем, индейцы уверяют, что она довольно  равнодушна к нему.    

Другой род, Ateles – цепкие обезьяны  справедливо  получили за свою оригинальную фигуру название паукообразных. Действительно,  голова у них маленькая, конечности необычайно длинные, тело худое, лицо  безбородое, Отечеством их служит Южная Америка до 25° ю. ш., а местопребыванием  – вершины самых высоких деревьев; живут стадами в 10–12 штук, иногда же –  парами. Виды их мало отличаются друг от друга.    

     

В Гвиане живут два вида: коата  (Ateles paniscus)[260] и  маримонда , или ару  (A. beelzebuth). Первый – наиболее крупный  представитель своего рода, до 4 ф. 5 д., из обезьян заменяет чамек (A.  pentadactylus), около 2 ф. длины, с 2 фут. хвостом. Покрыт длинной черной шерстью и вместо большого пальца имеет короткий отросток. В Бразилии же  представителем паукообразных обезьян является мирики (A. hypoxanthus), немного  больше ростом чамека, покрыт густой, волнистой шерстью чалаго, которых более  половины приходится на хвост. Покрыт грубой черной, слегка рыжеватой шерстью.  Нрава добродушною.    

В Квито, Панаме и Перу вышеназванный  иногда – беловато‑серо‑желтого цвета. Но самая красивая из всего рода, бесспорно,  золотолобая обезьяна  (A. Bartletii), открытая младшим Бартлетом в Перу  и названная в честь его. Густой длинный и мягкий мех ее наверху – черный, на  нижней части тела – буровато‑желтый; на лбу – золотисто‑желтая полоса,  бакенбарды – белые; нижняя сторона тела и хвоста, внутренняя поверхностей и  наружняя сторона голеней задних ног буровато‑желтые, немного светлее, нежели  полоска на лбу, и местами испещрены отдельными черными полосами. Все голые  части лица и рук – черно‑бурые. Что же касается размеров тела, то, по‑видимому,  они близки к размерам тела других видов того же рода.    

     

С жизнью цепкохвостых обезьян на свободе нас познакомили  Гумбольдт, Макс‑Вид и Шомбург. В Гвиане они встречаются лишь в низко лежащих  лесах, небольшими стадами в 6 штук. Они отлично лазают по деревьям, причем им  много помогает хвост; иногда случается видеть целое общество их, свесившееся на  хвостах. На ровном месте походка их неровная, колеблющаяся; они как бы хромают.  Находя вдоволь пищи в девственных местах, эти обезьяны не наносят ущерба полям,  тем не менее их усердно преследуют частью из‑за шкуры, частью из‑за мяса.  Тихий, по сравнению с ревунами, но все же довольно громкий голос выдает  охотникам присутствие обезьян, которые, заметив своего врага, обращаются в  бегство, с боязливой поспешностью протягивая вперед длинные конечности,  хватаясь за ветки хвостом и таким образом быстро передвигаясь.    

Коата, по словам Капплера, встречается только на возвышенных  местах. Почти голое, узкое, красноватое лицо ее очень похоже на лицо старой  индианки… Деятельным орудием хватания является у нее хвост, которым она  пользуется, как рукой, и опирается на него при ходьбе и лазаний. На деревьях  часто нельзя различить, где у нее ноги, где хвост; этих животных совершенно  правильно прозвали паукообразными, так как они, вися между ветвями, очень  похожи на громадных пауков. Питается коата исключительно растениями и никогда  не ест несекомых. В неволе она быстро становится ручной, но менее забавна, чем  капуцины. При этом замечено, что она, подобно гиббонам, пьет воду, черпая  рукой.    

Штейнен, описывая одно индийское поселение, говорит: «Часть  скалы была занята шумным стадом животных. Коаты, большие черные обезьяны, с  возрастающим беспокойством наблюдали за чужестранцами: с быстротой молнии  бросилась одна из них на крышу дома, становилась на задние конечности, подняв  хвост в виде вопросительного знака до самой головы, держа на плече толстую  дубину, и протестовала, горячо размахивая другой рукой, ворчанием, быстрым  щелканьем зубов, угрожающим лаем и гоготаньем против необычайного  посещения, – она не знала, как лучше выразить свое неудовольствие по  случаю нашей дерзости». Эту обезьяну купили, назвав Юруна, и она сопровождала  экспедицию в дальнейшем плавании по реке. «Моя Юруна, – продолжает  Штейнен, – посмирела от умеренного употребления плетки. Она сидит на  привязи на краю лодки, ухватившись за что‑нибудь хвостом и делая вид, что  гребет. Довольно долго она с силой размахивает по воздуху обеими руками с самым  деловым видом, то прижимая к груди воображаемые весла, то снова занося их. Если  я мешаю ей, она с удивлением поворачивается ко мне своим старообразным лицом и,  оскалив зубы, одним прыжком переносится на другой край лодки, где и продолжает  прежнее занятие. По временам она нагибается к реке и черпает воду рукою».  Однако за Юруной недолго пришлось наблюдать: она развязала веревку и убежала.    

Вместо нее была куплена у индейцев другая коата, Суя, как  прозвали ее, всего 2‑х месяцев. Это был страшный черный чертенок, на  морщинистом, старческом лице которого виднелись огромные усы и самые наглые  обезьяньи глаза. Она тоже пьет воду, черпая ее рукою; лазает, прыгает без  устали по тенту, а по вечерам ужасно кричит, если я не возьму ее к себе в  гамак».    

Один английский моряк привлекательно описывает бывшую у него  коату, по названию Салли, кроткое веселое животное и, в противоположность  другим обезьянам, глубоко честное. «Салли, – говорит он, – никогда  ничего не похищала, кроме разве какого‑нибудь плода или куска пирожного. Ела  она, как благовоспитанное существо, и никогда ничего не брала с чужих тарелок  за общим столом. Пищу ее составляли, главным образом, растительные вещества,  плоды и белый хлеб, но по временам ее угощали и курицей.    

Однажды офицеры корабля обильно накормили Салли миндалем,  изюмом, разными фруктами и маринованными оливками. Обезьяну стала мучить после  этого сильная жажда. Когда стали разносить водку с водой, Салли сунула морду в  один из бокалов и почти опорожнила его, к большому удовольствию офицеров.  Бедная обезьяна сильно страдала после этого целую ночь и потом не могла  выносить и запаха водки. Даже сохраненные в водке вишни, составлявшие раньше  для нее лакомство, теперь опротивели ей.    

Холод она переносила хорошо, по‑видимому, хотя и чувствовала  озноб, особенно, когда корабль оказался вблизи берегов Ньюфаундленда. Однако и  тут она нашла себе хорошее место. На корабле была выстроена для двух  ньюфаундлендов конура, устланная соломой, – и вот Салли, заползши сюда,  укладывалась тут, дружелюбно обняв руками обеих собак. Последние сделались ее  лучшими любимцами».    

     

Наконец, к цепкохвостым относятся и мохнатые  обезьяны  (Logothrix), названные так по своему меху, мягкому и волнистому.  Они обитают в Перу, по берегам Америки и Ориноко. Голова у них большая,  круглая, с маленькими ушами; ноги и руки – пятипалые. Эти обезьяны добродушны,  питаются плодами и издают негромкий глухой вой. Из мохнатых известен пока один  вид – барригудо , или аспидная обезьяна  (Logothrix Humboldtii),  по величине почти равная ревуну. Мягкие волосы удлиннены на хвосте, бедрах,  плечах и брюхе, а на груди образуют настоящую гриву. Общий цвет – аспидно‑черный,  отчего обезьяна и получила свое название.    

«Если общество этих обезьян, –  говорит известный путешественник Чуди, – избрало себе место для отдыха, то  сейчас же раздается их однообразный, полуподавленный, глухой вой, который,  однако, не так неприятен и надоедлив, как крик ревунов. Большая часть обезьян  удобно рассаживается по ветвям, греясь на солнце, другие срывают плоды, третьи  играют и ссорятся. Вообще, по нашим наблюдениям, характер этих обезьян далеко  не такой мирный, как описывает Гумбольдт; напротив, мы нашли, что они более  злы, дерзки и бесстыдны, чем все другие виды американских обезьян. Часто они  так нахальны, что далеко преследуют индейцев, проносящих плоды со своих  плантаций, и нередко бросают в них ветками и плодами, так что тем приходится  защищаться каменьями. Лазает барригудо медленнее, чем коата, и, повиснув на  хвосте, долго раскачивается прежде, чем попадет на другую ветку. Подстреленный,  он судорожно хватается хвостом за ветку и, бывало, уже мертвый висит на ней  целыми днями. На земле барригудо не пытается бежать, а, прислонившись к стволу  дерева, яростно защищается зубами и руками. Очень часто при этом обезьяна  издает резкий крик, на который сбегаются на помощь другие обезьяны. Но скоро  слышится другой крик, короткий и более глухой, крик агонии – и все стадо,  идущее на помощь, бросается в поспешное бегство. Мясо барригудо имеет  неприятный вкус, но индейцам, по‑видимому, очень нравится».    

«В неволе, – прибавляет Бэтс  («Натуралист на Ла‑Плате»), – аспидная обезьяна отличается серьезным  нравом; она кротка и доверчива, как вообще все цепкохвостые. Благодаря этим  качествам ее охотно покупают любители животных; ей недостает, однако, живучести  настоящих цепкохвостых, и она редко выдерживает путешествие вниз по барригудо в  Европу: тем более я был обрадован, увидев его живым.    

«Мне никогда не приходилось видеть  более привлекательной обезьяны среди всех цепкохвостых. Когда я вошел к ней в  клетку, она осторожно подошла ко мне, вопросительно поглядывая и как бы желая  знать, что я за человек, затем полезла ко мне на руки и, положив голову на  грудь ко мне, с видимым удовольствием позволила себя ласкать… Все  привлекательные стороны цепких обезьян, их привязчивость и покорность  проявлялись и у нее, но в большей степени. К жившим вместе с нею мартышкам и  сапажу она относилась благожелательно и благодушно сносила их выходки, но  относилась к ним, как к существам низшим: во мне же, человеке, видела существо  высшее и стала играть роль избалованного ребенка… Движения ее были серьезны,  обдуманны и размеренны…» К пище барригудо не особенно требователен и добродушно  смотрит, как нахальные соседи воруют у него; по‑видимому, эта миролюбивая  обезьяна нисколько даже не сердится на своих жадных товарищей.    

     

Четвертый род цепкохвостых обезьян – сапажу  (Cebus),  отличаются тем, что хвост у них, хотя и может обвиваться вокруг древесных  ветвей, но не служит органом хватания; кроме того, он со всех сторон покрыт  волосами, тогда как у ревунов он обнажен на конце с нижней стороны. Сапажу –  довольно пропорциональны; темянная часть их головы округлена; руки – средней  длины; мех – густой и короткий.    

По характеру – это настоящие мартышки Нового Света, живые,  шаловливые, любопытные и капризные. Голос их, довольно плаксивый, обыкновенно,  при малейшем возбуждении, превращается в отвратительный визг. Живут они на  деревьях в Бразилии, где соединяются в многочисленные общества. Из американских  обезьян это – наиболее обычное у нас, в Европе, в зверинцах, животное, особенно  один вид – капуцин, или кайя («обитатель леса», – на языке индейцев‑гуаранов).    

Капуцина  (C. capucinus) следует считать наиболее  крупным представителем из всех сапажу, так как длина тела доходит до 1 ф. 6 дюйм., а хвост – до 1 ф. 2 д. Отличительный признак его – голый уже с ранней молодости, морщинистый  лоб светлого мясного цвета; мех вообще темно‑бурый, но бакенбарды, горло, грудь  и брюхо – светло‑бурые. Капуцин водится на деревьях, небольшими семьями в 7‑10  членов; наблюдать его трудно, так как он пуглив и робок.    

«Однажды, – рассказывает Ренггер, – мое внимание  привлекли приятные тоны, похожие на звуки флейты, и я увидел старого самца,  который, пугливо озираясь, приближался на верху деревьев, в сопровождении  дюжины других обезьян, из которых три самки тащили на спине или под мышкой  детенышей. Вдруг одна из обезьян, заметив вблизи померанцевое дерево со зрелыми  плодами, издала несколько звуков и перепрыгнула на него. За ней последовали и  остальные, и все стадо занялось срыванием и поеданием сладких плодов.  Обыкновенно каждая садилась на ветку, обвив ее хвостом, клала померанец между  ногами и старалась пальцами отделить кожицу. Если это не сразу удавалось, то  обезьяна с недовольным видом и ворча колотила плодом по дереву, пока не  лопалась кожица; затем, содрав последнюю, она жадно подлизывала стекающий сок,  а потом съедала и мякоть. Более взрослые старались при этом отнять добычу у  более слабых, и дело доходило до потасовки. Некоторые, поднимая засохшую кору  дерева, искали там насекомых».    

Самки заботливо ухаживают за своими детенышами, отыскивают у  них несекомых, наблюдают за ними, ограждают от нападения других обезьян и пр.    

Эта обезьяна очень чувствительна к холоду и сырости, и  потому привезенные в более северные страны, часто заболевают чахоткой, а также  подвержены насморку и кашлю. Воды она не любит и плавать не умеет.    

Звуки, издаваемые ею, довольно разнообразны: от скуки она  издает звук, похожий на звук флейты; при требовании чего‑нибудь стонет, в  удивлении и смущении издает полусвистящие тоны, а в гневе несколько раз кричит  грубым и глубоким голосом: «ху, ху!» В страхе или от боли она пищит, при радостном  же возбуждении – хихикает. Наконец, она может даже смеяться, правда без звука,  и плакать, но слезы ее только наполняют глаза, а не текут по щекам.    

Взятый молодым, капуцин скоро привыкает к своему хозяину,  охотно играет с ним, при свидании обнаруживает бурную радость, словом,  становится полудомашним животным. Бывает также, что капуцины привязываются и к  домашним животным, если воспитываются вместе с ними. Так, в Парагвае их нередко  воспитывают вместе со щенками, которые служат им верховыми лошадьми, – и  обезьяна всегда защищает и любит своего щенка.    

     

Близка к капуцину живущая в Коста‑Рике белоплечая  обезьяна  (C. hypoleucus), у которой передняя сторона головы и туловища  покрыта белой или бело‑желтой шерстью. Далее известны: 1) чалая обезьяна   (C. olivaceus) из Гвианы, несколько большого роста. Лицо и лоб ее покрыты  густыми длинными волосами; тело – бледно‑оливко‑бурого цвета разных оттенков, и  2) белобородая обезьяна  (C. leucogenys) из Бразилии, с хохлом над  бровями и длинным шелковисто‑черным мехом; бакенбарды – светло‑желтые. Но  вообще эти виды сапажу еще не твердо установлены.    

Более резко выражены отличия в двух  следующих видах апелле  и фавне .    

Апелла , или бурая  крючкохвостка , также белый сапажу  (C. apella), живет в Гвиане и  отличается коротким и толстым туловищем и конечностями; окраска шерсти так  разнообразна, что не поддается описанию. Но вообще цвет ее темно‑бурый,  переходящий в черный. На лице эта шерсть образует пушистую бороду. Величиной  эта обезьяна с капуцина.    

Белый сапажу очень пуглив и по  малейшему поводу поспешно обращается в бегство. Голос у него своеобразный,  похожий на звук флейты. Питается он плодами, яйцами птиц и, вероятно, птенцами;  листьев и насекомых не ест. В неволе быстро ручнеет. Наблюдения за свободной  жизнью этих обезьян представляют много интересного.    

«Притаившись за деревом, пишет  Шомбургк, – мы поджидали стадо обезьян. Перед нами скоро появился  передовой отряд, за ним – главные силы, а там и арергард. Но тут я не выдержал  и разразился хохотом, обратившим все стадо в отчаянное бегство. Да и кто не  рассмеялся бы, видя этих проворных животных, торопливо перебегавших с ветки на  ветку, слыша визг, пение и свист младших членов стада и подмечая злобные  взгляды, какие они кидали на старших, кусавших и бивших их, как только они  мешали тем идти; наблюдая не по летам умные взгляды детенышей, буквально  приклеенных к спинам матерей?!. Гримасничая и ворча, мимо меня быстро пробежало  уже 400–500 апелл, как я расхохотался. Тогда, как бы пораженные громом,  обезьяны на мгновение остановились, пристально взглянули на нас и, наконец, с  пронзительными криками в несколько прыжков буквально пронеслись над нами».    

При этом путешественнику привелось быть  свидетелем трогательной сцены; как одна самка бросилась к покинутому в суматохе  детенышу и, несмотря на выстрелы, пыталась убежать с ним. Самоотверженная мать  была застрелена.    

За свою кротость и добродушие апелла  пользуется любовью гвианских туземцев, и они часто приручают ее, иногда  доставая еще слабыми детенышами и отдавая на выкормку своим женщинам. Часто  привозится эта обезьянка и к нам, в Европу, где появляется не только в  зверинцах, но и со странствующими шарманщиками. Неволю она переносит хорошо, но  не очень приятна: довольно угрюма, неопрятна и часто визжит.    

Фавн , мико, или рогатая крючкохвостка,  рогатый сапажу  (C. fatuellus) водится в восточных областях Бразилии.  Размером она с капуцина, а, по словам принца Вида, с большого кота. Характерен  для нее двойной хохоль (в 4 ст.) черных глянцевитых волос на голове; шерсть на  спине – черная, переходящая на других частях тела в бурую. По словам Гензеля,  это самое быстрое и умное из всех созданий Южно‑Бразильских лесов. Они живут  большими стадами в 30–40 штук, которые занимаются грабежом маисовых полей. Но,  воруя, эти обезьяны постоянно держатся настороже и, чуть что, сейчас обращаются  в бегство. В Бразилии охотятся за фавнами из‑за их мяса, которое считается у  индейцев лакомым блюдом. Охотники подманивают обезьян, подражая их свисту.    

     

Второе подсемейство обезьян Нового Света носит название мягкохвостых   (Pithecidae); сюда относятся небольшие обезьяны с мягкими, пушистыми, не  цепкими, к концу утончающимися хвостами. Этот признак особенно резко выражен у лисьехвостых  обезьян , или саки (Pithecia), неуклюжих, коренастых созданий с  более или менее длинной бородой. Отличительным признаком от прочих американских  обезьян служит еще устройство зубов: очень большие трехгранные клыки отделены  промежутком от тесно сидящих, остроконечных и наклонных вперед резцов.  Немногочисленные виды саки живут в северной части Южной Америки, в сухих и  высоких лесах. По Чуди, это – ночные животные, начинающие свою деятельность с  закатом солнца, но Шомбургк не соглашается с этим. По его мнению, саки – вовсе  не ночные животные. «Везде, где по берегам растет густой лес, – говорит он, –  я встречал целые стада миловидных саки. Длинные волосы, разделенные пробором,  пышная борода и бакенбарды, пушистый, похожий на лисий, хвост, умный взгляд –  придают этим зверькам чрезвычайно приятный и вместе комичный вид… Я застрелил  было самца и самку, но вскоре почти раскаялся в своем выстреле, когда услышал  жалобный, за душу хватающий крик раненого самца. Этот жалобный крик похож на  стон страдающего ребенка».    

В больших лесах верховьев Амазонки и Ориноко водится  преимущественно самый обыкновенный вид этого рода, жидовский , или чертов  саки  (P. Satanas), куксио  индейцев, величиною в 55 см и таким же хвостом. Черная шерсть его всегда тщательно расчесана. «Ни один щеголь в мире  не мог бы держать своих волос в большем порядке, чем это красивое животное!» –  говорит Капплер. Хотя, по уверению Гумбольдта, чертов саки дик и раздражителен,  но находится в подчинении у цепкохвостых родичей, часто сгоняющих его с  деревьев. Отличительный признак этого саки – густая, длинная черная борода.    

     

Другой вид – белоголовый саки   (P. leucocephala) водится неподалеку от Амазонки и в Гвинее по кустарникам. Он  также черного цвета, но передняя часть головы и бакенбарды – светлые. Кроме  того, лицо окаймлено ржаво‑красными волосами. Они встречаются обществами в 6‑10  шт. и кажутся на вид довольно ленивы. Питаются, по словам Лаборда, ягодами,  плодами и медом.    

В неволе эти виды злы и раздражительны,  так что их мало держат. Гораздо добродушнее – мохнатый саки  (P.  hirsuta), достигающий почти 11/2 арш. длины, половина которой приходится на  хвост. Мех его, похожий на мех медведя, – черный с серыми крапинками, а на  голове – орехового, на груди – красно‑бурого оттенка. Мохнатые саки, живущие в  лесах Бразилии между Амазонкой и Pio Herpo, собираются большими стаями. Они  очень пугливы и осторожны. В неволе сильно привязываются к своему хозяину. «У  одного моего знакомого, – говорит Бэтс, – жил такой саки; мне не  случалось видеть обезьяны, более привязанной к своему хозяину, чем это  миловидное, трусливое и молчаливое создание. Легко допустить, что страстный и  живой капуцин по своему уму и понятливости, а апелла по своей игривости и  чувствительности стоят выше всех обезьян Нового Света, но задумчивый и  печальный саки превосходит всех своей привязанностью к человеку. Впрочем, у  него не было недостатка и в сообразительности. Однажды утром хозяин ее вышел из  дому, не взяв ее с собой против обыкновения. Она, соскучившись по нему,  направилась прямо ко мне, так как знала, что он часто бывал у меня, но пошла не  по улице, а кратчайшим путем. Однако, не найдя хозяина у меня, обезьяна с  выражением разочарования села ко мне на стол и стала терпеливо поджидать своего  господина. Тот скоро пришел, и сияющая обезьяна взобралась на свое обычное  место (на его плечи)».    

     

К близким родичам только что указанных животных нужно  отнести и короткохвостых обезьян  (Brachyurus), у которых короткий, как  бы обрубленный хвост и негустые бакенбарды. Туловище их приземисто; пальцы  конечностей вооружены узкими, длинными ногтями; толстая морда окружена  отдельными пучками щетинистых волос. Водятся они также на севере Южной Америки,  но образ их жизни мало известен. Мы знаем только, что они живут небольшими  стаями по берегам рек и во время своего странствования издают неприятные звуки.  Гумбольдт первый описал обезьяну, носящую у туземцев разные названия, какайяо   и др. (B. melanocephalus). Она немного больше 2 фут. длины, из которой 1/2 фута составляет хвост. Несколько косматая шерсть ее блестящего светло‑коричневого  цвета.    

     

Другой вид – краснолицый саки ,  или уакари туземцев (W. calvus) отличается от него еще более коротким  хвостом, более длинной шерстью на спине и более светлой окраской шерсти. Лицо  ярко‑красное с желтыми бровями и красновато‑желтыми глазами. Уакари живут  небольшими группами в лесах, залитых водой; движения их быстры и ловки, хотя  они никогда не перепрыгивают, а предпочитают перебегать по веткам. Индейцы  ловят их, стреляя в них стрелами, слабо отравленными ядом кураре. Когда раненое  животное упадет без чувств, они приводят его в себя, дав ему щепотку соли, как  противоядие. Но взрослые уакари, пойманные таким образом, навсегда остаются  угрюмыми и грустными и отвергают всякую ласку. Неволю переносят плохо, так что  даже в Рио‑Жанейро редко удается довезти их живыми. Более жизнеспособны и  веселы обезьянки, пойманные очень молодыми.    

Более привязчивы, кротки и доверчивы прыгуны   (Callithrix), стройные обезьянки с тонкими конечностями и тонким мягким  хвостом, круглой головой с безбородым лицом, живыми глазами и большими ушами.  Они живут небольшими стадами в тихих лесах Ю. Америки и отличаются сильным,  звучным голосом. Их преследуют ради вкусного мяса.    

Благодаря наблюдениям принца Вуда и А.  Гумбольдта, нам известны два вида этих обезьян – Сагассу  (C. personata)  и вдовушка  (C. lugens). Первая покрыта большей частью бледно‑серовато‑бурой  шерстью, переходящей на голове в черно‑бурую, у второй – шерсть блестящая  черная, лицо беловато‑голубое. Оба вида представляются большую редкость в наших  зоологических садах.    

     

В качестве переходной ступени между цепкохвостыми  и мягкохвостыми   можно назвать саймири  (Chrysothrix), стройные созданьица с тонкими  конечностями, большой продолговатой головой, высоким лбом, большими глазами и  большими ушами. Шерсть – жидкая. Из видов саймири наиболее известен саймири  – мертвая голова  (C. sciurea), миловидная обезьянка в 1 фут длины, с хвостом фута в 11/2, с черной, иногда серой мягкой шерстью, грациозная и веселая.  Родина ее – Гвиана, где она водится большими стадами по берегам рек, иногда  вместе с капуцинами. Несмотря на свое страшное название, саймири – очень  пуглива; лазает и прыгает превосходно. В минуты испуга на ее глазах  показываются слезы. «Если, – говорит Гумбольдт, – выставить клетку с  несколькими саймири на дождь и при этом температура упадет на 2–3°, они  обвивают друг другу шею хвостами и сплетаются руками и ногами, чтобы взаимно  согреться. Индейцы рассказывают, что в лесах нередко можно встретить целую кучу  в 10–12 таких обезьян, которые отчаянно кричат, так как каждая, находящаяся с  наружной стороны клубка, старается проникнуть в ее центр, где теплее». В неволе  саймири жалуется и визжит по самому незначительному поводу, но в общем –  довольно доброго нрава; если поймать его молодым, он быстро становится ручным и  тогда забавляет хозяина своей резвостью.    

Наконец, последний и, пожалуй, самый оригинальный род  обезьян Нового Света, семейства широконосых, представляет ночная обезьяна   (Nyctipithecus), образующая переход от собственно обезьян к точно таким же  ночным и во многих отношениях сходным с ней полуобезьянам, или лемурам. У нее  маленькая голова с совиными глазами, рыльце широкое, отверстия ноздрей обращены  вниз, уши маленькие. Длинное тело покрыто мягкими волосами, пушистый хвост  длиннее тела.    

     

Из видов наиболее известен один – марикина   (N. trivirgatus), длиной в 1 ф. 2 д. и 3/4 арш. хвостом. Шерсть серо‑бурая, с  ржавым оттенком; вдоль спины – светлая желтовато‑бурая полоса, на темени 3  продольных черных полосы; живет в восточной части Ю. Америки; жизнь ее мало  известна. Днем марикина спит и, если ее вынести на свет, жалобно кричит: зато,  с наступлением вечера, зрачки ее раширяются, глаза блестят, как у кошек и сов,  и она устремляется на поиски пищи. При этом движения ее легки, хотя и не  особенно грациозны, так как задние конечности длиннее передних. Но лазает она  искусно и ловко перепрыгивает с дерева на дерево. Относительно жизни ее в  неволе, мнения наблюдателей различны: одни называют ее сонным и равнодушным  животным, другие, – наоборот, видят в ней и живость, и ум. Вероятно,  характер ее много зависит от возраста, в котором марикина попала в неволю. В  Европе она представляет редкость.    

Бывшая у меня марикина днем была,  действительно, сонная, ночью же делалась очень ловкой, веселой и  привлекательной в своих движениях. Однако привязанности ее к кому‑либо из людей  не замечалось: она была одинаково ласкова или, лучше сказать, равнодушна ко  всем. Ела она по‑белочьи, держа пищу в передних лапах. Когда ей однажды  принесли живую птицу, она мгновенно схватила ее и, быстро откусив голову, стала  поспешно ощипывать, потом съела мозг, затем – внутренности, ноги же  отбрасывала… Однако, охотно питаясь мясом, она не отказывалась и от другой пищи  ела кашу рисовую, булку в молоке и плоды.    

     

Третье семейство – игрунковые  (Arctopitheci) резко  отличаются от вышеописанных обезьян узкими ногтями на всех пальцах, за исключением  больших пальцев ног, где – широкие, плоские ногти. Кроме того, голова у них –  округленная, с плоским лицом, глаза – маленькие, но зато большие уши короткие  конечности, длинный пушистый хвост и шелковистая шерсть. Большие пальцы на  передних конечностях не могут быть противопоставлены остальным, как на задних  конечностях. Во рту, подобно обезьянам Старого Света, 32 зуба, причем два  верхних резца больше двух крайних, а нижние резцы удлинены и имеют  долотообразную или цилиндрическую форму. Клыки отличаются величиной и толщиной.    

Игрунковые населяют леса и кустарники Бразилии, Перу,  Гвианы, доходя до Мексики, где, впрочем, встречается только 2 вида их.  Местопребыванием их служат преимущественно пустынные, незаселенные еще  человеком места. По образу жизни и нравам он напоминают белок; они не сидят на  задних лапах, как другие обезьяны, а опускаются на все четыре или же лежат,  вытянувшись на животе и свесив свой хвост. Подобно белкам же, они быстро  влезают прямо вверх по стволу, но прыгать не любят и часто падают с дерева.  Наконец, и пищу они подносят ко рту совершенно как белки.    

Приютом их на ночь служат дупла деревьев; проведя здесь  ночь, они уже рано утром начинают рыскать по лесу в поисках за пищей, проявляя  при этом, подобно белкам, то же беспокойство, ту же подвижность и пугливость.  Головка их ни на минуту не остается в покое; темные глазки то и дело перебегают  с одного предмета на другой… Нрав их – непостоянный, вспыльчивый; понятливость  – слабая. Словом, это, кажется, наименее развитые в умственном отношении  обезьяны.    

Пищу игрунков составляют разные плоды, семена, листья и  цветы; не брезгают они и насекомыми, науками, а при случае нападают и на  маленьких позвоночных, являясь более плотоядными, чем другие обезьяны. Но,  преследуя маленьких созданий, они часто сами становятся добычей более крупных,  нежели они, животных, особенно хищных птиц, орлов и соколов. Преследует их и  человек, хоть мясо их хуже мяса других обезьян, да и мех редко идет в дело. По‑видимому,  единственной целью охоты является приручение, которому игрунки легко поддаются.    

Правда, в неволе они обнаруживают сильную боязливость и  недоверие, но ласковое обращение, при известной настойчивости, скоро  преодолевает их, и обезьянка скоро приучается смотреть на своего хозяина, как  на доброго друга. Привыкают они и к домашним животным человека. Но все‑таки в  неволе они хиреют и скоро мрут. Впрочем, причину их сильной смертности нельзя  не видеть в несоответствии даваемой им в неволе пищи тому питанию, которого они  держатся на свободе. Это – насколько растениеядное, настолько же и плотоядное  животное, а его кормят в неволе только сладкими плодами. Между тем им  необходимо давать и насекомых или, взамен их, мяса и яиц.    

При надлежащем уходе игрунки живут в неволе по 6–8 лет и  даже размножаются. В зоологическом саду Франкфурта их держат летом на открытом  воздухе и только на зиму переводят в отапливаемое помещение; но в зверинцах они  переносят и большие невзгоды, Рейхенбах передает, что однажды, в очень суровую  зиму, ему прислали из зверинца одну игрунку – уистити для приготовления чучела.  «Обезьянка замерзла до окоченения, но скоро ожила в тепле, причем прежде всего  стала подергивать ногами, потом стала слабо дышать и через 2 часа совершенно  оправилась». Этот факт доказывает, что игрунки и в этом отношении походят на  грызунов.    

     

Из видов, принадлежащих к семейству  игрунковых, наиболее известны: унстити обыкновенная  (Hapale jacchus), темная  унстити  (H. penicillata) и серебристая обезьяна  (H. argentata). Из  них чаще всего в Европу привозят первую, которая хорошо переносит неволю и даже  размножается, только родители часто загрызают своих детенышей.    

Обыкновенная унстити – среднего роста, 10 дюйм. длины, с хвостом около 1 ф., покрыта длинной мягкой шерстью, цвет которой состоит из смеси  черного, белого и ржаво‑черного. Темно‑бурая голова украшена на ушах белыми  пучками; лицо – темного телесного цвета. Темная унстити отличается от нее,  кроме цвета шерсти, крупным пятном на лбу и лицом, покрытым короткими волосами  – белого цвета. В неволе уистити ручнеет, но к чужим относится недоверчиво,  часто выражая свое недовольство особым свистом. Однако, они привыкают не только  к людям, но и животным, напр., кошкам, с которыми любят спать вместе.    

Реже встречается (даже и в Америке  только вблизи Каметы), но гораздо красивее серебристая обезьянка , всего  6–8 дюйм. с 10 дюйм. хвостом. Длинная, шелковистая шерсть ее серебристо‑белого  цвета, хвост матово‑черный, а почти голое лицо – мясного цвета.    

К группе вышеуказанных обезьян  относится и карликовая игрунка , действительно, самая малая из всех  американских обезьян (всего 6 дюйм. с такой же длины хвостом). Шерсть ее сверху  и по бокам глинисто‑желтого цвета с черными полосами, лапки красновато‑желтые;  водится на Амазонке в Бразилии. О жизни ее ничего не известно.    

Совершенно отдельную группу составляют  так называемые львиные игрунки , с голым лицом и ушами, тонким хвостом,  иногда с пучком на конце, и более или менее длинной гривой, придающей этим  обезьянам сходство со львом. Типичный представитель этой группы собственно львиная  игрунка  (Hapale leonina), небольшое (в 8 д.) животное оливково‑бурого  цвета. Лицо, руки и ноги – черные. «Это – одно из самых красивых и изящных  животных, какого только я видел, – говорит Гумбольдт. – Игрунка  живого, веселого нрава, хоть, подобно почти всем маленьким животным, лукава и  вспыльчива. Если ее рассердить, то у нее надувается шея, грива приподнимается и  сходство этого зверька с африканским «царем пустынь» делается очень заметно».  Бэтс, со своей стороны, подтверждает живой нрав игрунки и ее ласковое  обращение, а Жоффруа замечает, что эта обезьянка узнает предметы, изображенные  на раскрашенных рисунках: она боится изображения кошки и пытается схватить  нарисованных жуков и кузнечиков. Живых львиных игрунок очень редко можно  увидеть в Европе.    

У торговцев под именем львиной игрунки  идет другой, сходных вид – розалия , или марикина  (H. rosalia),  немного более львиной игрунки (10 дюйм. с хвостом в 1 ф.). Лицо у нее голое,  буровато‑мясного цвета; руки и ноги желтовато‑бурые; грива темно‑бурая, а тело  покрыто шерстью отчасти темно‑оранжевого, отчасти – красновато‑желтого цвета с  золотистым отливом. Место обитания его ограничивается, кажется, лесами  восточной части Ю. Америки, между 22° и 23° ю.ш. Питается она плодами и  насекомыми. В неволе, как все игрунковые, она очень пуглива и недоверчива,  раздражительна и вспыльчива; она узнает хозяина, но никогда не привязывается к  нему, как другие обезьяны. Между собой марикины живут очень дружно, не  выказывая эгоизма, свойственного другим обезьянам.    

От настоящих львиных обезьян выделяют безгривых  тамаринов , у которых, кроме того, большой хвост и большие, перепончатые,  голые ушные раковины. Из этой группы известен пока один пинче  (H.  oedipus), 7 дюйм. длины с хвостом в 1 ф. 4 д.; шерсть – землисто‑бурого цвета;  лицо, черное с веселыми светло‑бурыми глазами, ярко выдается из‑под белой шапки  волос на голове и приобретает особенное выражение вследствие сросшихся бровей и  узкой бороды, окружающей рот. Родина северо‑западные страны Ю. Америки. По  образу жизни пинче мало отличается от других игрунок: также боязлива и сердита  и также трудно привязывается к известному человеку. Голос ее поразительно похож  на птичий: начинается с высоких, похожих на флейту трелей «ди, ди, ди», затем,  понижаясь, переходит в «дре, дере, де» и оканчивается коротким «гак, гак, гек»…    

     

 Отряд II Полуобезьяны,  или лемуры (Prosimii)    

     

Большинство прежних естествоиспытателей видели в животных, к  обозрению которых мы переходим теперь, настоящих обезьян и потому соединяли их  с последними в один отряд: мы же, наоборот, выделяем полуобезьян в  самостоятельный отряд, так как у этих животных очень мало сходства с обезьянами  и по строению тела, и по устройству зубов. Даже название четыреруких,  применяемое обыкновенно к обезьянам, скорее подходит к лемурам, потому что  различие между руками и ногами у них менее заметно выражено, нежели у обезьян.  По нашему мнению, на лемуров нужно смотреть, как на переходную ступень от  обезьян к сумчатым или как на потомков каких‑то неизвестных теперь животных,  родственных двуутробкам; во всяком случае относить их к обезьянам никоим  образом нельзя.    

     

Дать общую характеристику полуобезьян  не легко: и величина тела, и строение туловища и конечностей, и устройство  зубов, и скелет у этих животных очень разнообразны. Величина тела колеблется  между размерами большой кошки и крысы. У большинства видов туловище тонкое, у  некоторых даже очень сухощавое; у иных голова своей вытянутой в длину мордой  напоминает собак или лисиц, у других похожа на голову сони, летяги или даже  совы.    

Задние конечности большей частью заметно  длиннее передних и отличаются вообще значительными размерами. Ступни у одних  видов относительно коротки, у других, наоборот, отличаются длиной. Величина  хвоста также бывает разнообразна: у многих лемуров он длиннее туловища, у  других переходит в почти незаметный отросток; у некоторых он густо порос  шерстью, у других – почти голый. Большие глаза, приспособленные к зрению в  темноте, хорошо развитые ушные раковины, иногда перепончатые, иногда покрытые  шерстью, и мягкий, густой, волнистый мех, лишь в виде исключения заменяемый у  некоторых полуобезьян жесткими волосами, характеризуют лемуровых как сумеречных  или ночных животных. Зубы у этих животных, в смысле их расположения, формы и  числа, представляют большее разнообразие, нежели у обезьян. Череп отличается  сильным округлением затылка, короткими, но узкими лицевыми костями и большими  глазными впадинами, сближенными одна с другой, с выдающимися кругом их костями.  Однако глазные впадины не представляют собой вполне законченных стенок, а  соединены отверстием с височной впадиной.    

Местом жительства полуобезьян служит  Африка, главным образом – Мадагаскар с соседними островами, затем – Индия и  Зондские острова, где они населяют густые леса. Здесь, на деревьях,  полуобезьяны и проводят свое время, сходя на землю только в случае крайности, а  многие и никогда не бывают на земле. Некоторые полуобезьяны отличаются  необычайной ловкостью и живостью своих движений в ветвях, у других же –  движения тихие, обдуманные, осторожные. Некоторые проявляют свою деятельность  иногда и днем, большинство же – только с наступлением ночи, а утром погружаются  в крепкий сон. Различного рода плоды, почки и молодые листья составляют пищу  одних, насекомые, небольшие позвоночные, наряду с некоторыми растительными  веществами, служат средством для питания других. В неволе как те, так и другие  полуобезьяны привыкают ко всякой пище. Эти животные не приносят заметного  вреда, однако от них не видно и заметной пользы. Тем не менее туземцы считают  одних полуобезьян за существа священные и неприкосновенные, других же – за  опасные и могущие принести вред человеку, и потому нередко препятствуют  любознательным исследователям охотиться за полуобезьянами, стараясь даже  отклонить их от наблюдений за этими животными. В этом обстоятельстве и нужно  видеть причину, почему в зоологические сады поступают редко даже такие виды,  которые живут многочисленными стадами на воле. Между тем поймать полуобезьян  живыми не особенно трудно, да и уход за ними очень прост. Большинство видов  переносят неволю несравненно лучше обезьян и даже, при хорошем уходе,  размножаются в клетках. Соответственно с духовными способностями различных  видов полуобезьян, те из них, которые отличаются живостью нрава, легко  привыкают к ухаживающим за ними людям, даже научаются оказывать им известные  услуги; напротив, сонные и угрюмые ночные полуобезьяны только в редких случаях  выказывают признательность за заботливый уход.    

     

Полуобезьян разделяют на 3 семейства: к первому, наиболее  многочисленному, принадлежат собственно лемуры  (сем. Lemuridae), два  других – сем. Tarsidae (долгопяты ) и сем. Leptodactyla (руконожек  ) – имеют всего по 1 виду.    

Лемурами римляне называли души умерших, из которых добрые  охраняли семью и дом, в виде Ларов, а злые, в виде блуждающих и злобных  привидений, беспокоили бедных смертных. Современная же наука разумеет под этим  названием хотя также ночных бродяг, но вовсе не бестелесных, а животных с  плотью и кровью, имеющих более или менее красивую наружность. Настоящие лемуры  представляют, так сказать, ядро всего отряда, которым мы теперь занимаемся,  отдельное семейство, распадающееся на несколько родов и видов. Что касается  характеристики лемуров, то к этому семейству относятся все только что  сообщенные нами признаки животных всего отряда, так как оба остальные семейства  полуобезьян существенно отличаются от собственно лемуров только по зубам,  строению рук и ног, а также и по шерсти.    

     

Главной областью обитания лемуров  служит остров Мадагаскар и соседние с ним острова; кроме того, они попадаются с  Африки, распространяясь по всей средней полосе этой части света, от восточного  до западного берега, и только немногие виды живут в Индии и на Зондских  островах. Но все без исключения виды семейства лемуров живут в лесах,  предпочитая непроницаемые, богатые плодами и насекомыми девственные леса остальным.  Близости людей они хоть прямо и не избегают, но и не ищут. Будучи в большей или  меньшей степени ночными животными, лемуры, подобно всем вообще членам своего  отряда, забираются днем в самые темные места леса или в дупла деревьев и спят  там, скорчившись или обнявшись. Позы их при этом в высшей степени своеобразны:  они или сидят на задних лапах, крепко уцепившись руками за сук и низко опустив  голову между притянутыми передними конечностями и обвив хвостом голову и плечи;  или же свертываются попарно, обвив друг друга хвостами так тесно, что образуют  собой шар: если потревожить такой меховой клубок, то внезапно из него  высовываются две головы, которые большими, удивленными глазами смотрят на  неприятных нарушителей их покоя.    

Сон лемуров очень чуток. Большую часть  их будит даже жужжанье мимо летящей мухи и шорох ползущего жука: уши их тогда  приподнимаются, большие глаза сонно оглядываются по сторонам, но только на одно  мгновение, так как эти животные чрезвычайно боятся дневного света. Целый день  их совсем не видно, и только с наступлением сумерек начинается их деятельность.  Они тогда сразу оживляются, чистят и приглаживают мех, издавая при этом  довольно громкие и неприятные звуки, и отправляются затем на добычу по своим  воздушным охотничьим угодьям. Тогда начинается своеобразная у каждого  отдельного вида лемуров жизнь.    

Большинство видов издает крик, который  может наполнить новичка ужасом, так как он напоминает рев опаснейших хищных  зверей, напр., льва. Этот резкий рев обозначает, кажется, у лемуров, как и у  некоторых других животных, начало их ночной деятельности; они обходят после  этого пространства, намеченные ими для охоты или скорее для пастбища с такими  подвижностью, ловкостью и проворством, которых никак нельзя было ожидать при  виде их сонливости в течение дня. Тогда они, может быть, еще превосходят  обезьян в искусстве лазанья, прыганья и кривлянья.    

Полную противоположность этим  составляют другие представители семейства лемуровых: украдкой, неслышными  шагами, медленно крадутся они с ветки на ветку; их большие круглые глаза  светятся в сумерках, подобно огненным шарам, их движения так тихи и обдуманны,  что даже чуткое ухо не уловит ни одного звука, который бы указывал на  присутствие живого существа. Горе беззаботно спящей птичке, на которую упадет  этот огненный взгляд! Ни один индеец не прокрадывается тише по военной  тропе, – никакой кровожадный дикарь не приближается к врагу с более  страшным намерением, чем лемур лори к своей спящей добыче. Без всякого шума,  почти без видимого движения переставляет он одну ногу за другой и все более и  более приближается, пока не достигнет своей жертвы. Затем он с той же  осторожностью и тишиной поднимает одну руку и тихо протягивает ее, пока почти  не прикоснется к спящей. Наконец, следует движение, настолько быстрое, что глаз  едва может уловить его, и прежде, чем сонная птица догадается о присутствии  своего страшного врага, она уже задушена и растерзана. Ни с чем нельзя сравнить  той жадности, с какой, по‑видимому, безобидное четырерукое пожирает только что  убитое животное! Погибнут, подобно спящей птице, и птенцы, и яйца, если только  лори откроет их.    

Все сюда относящиеся виды осторожны и  медленно, но уверенно лазают по деревьям. Прежде чем выпустить одну ветку, они всегда  удостоверятся, будет ли другая для них надежной опорой.    

Всем им необходима постоянная и  довольно высокая температура; холод делает их вялыми и больными.    

Духовные способности у них  незначительны; только немногие из них составляют счастливое исключение в этом  отношении. Все они робки, трусливы, хотя храбро защищаются, когда их ловят.  Привыкнув к людям, они делаются до известной степени доверчивыми, ведут себя  кротко, миролюбиво и добродушно, но редко теряют свою пугливость. Некоторые  виды лемуров, довольно, впрочем, легко мирятся с потерей своей свободы и с  подчинением человеку, которому приучаются даже оказывать известные услуги,  напр., на охоте за другими зверями. Бесхвостые же виды, наоборот, и в неволе  остаются верными своему неподвижному и унылому характеру, сердятся, когда их  беспокоят, и едва научаются отличать ухаживающего за ними от других людей, к  которым относятся с большим или меньшим недоверием.    

     

Наиболее рослые и развитые из всех лемуров – индри  (Lichanotus), называемая мадагассами бабакото.  Наиболее известный из  двух, до сих пор найденных видов индри  Lichanotus brevicaudatus  достигает длины 2 фут. 91/2 д., из которых менее 1 дюйма (2,5 см) надо отнести к хвосту. Средней величины голова имеет острую морду, маленькие  глаза и такие же уши, почти совершенно спрятанные в шерсти. Все тело, передние  и задние конечности, отличающиеся сильным развитием большого пальца, покрыты  густым мягким мехом. Лоб, темя, горло, крестцовая область, хвост, нижняя  сторона бедер, пятки и бока белого цвета; уши, затылок, плечи, предплечье и  руки – черного, нижняя часть спины и голени – бурого, передняя часть задних  конечностей – темно‑бурого.    

Соннера, познакомивший нас с бабакото, рассказывает, что  представители этого вида, подобно своим сородичам, двигаются ловко и проворно,  чрезвычайно быстро прыгают с дерева на дерево, во время еды сидят на задних  лапах, как векши; пищу, состоящую преимущественно из плодов, подносят ко рту  руками. Голос бабакото похож на крик плачущего ребенка. Характер у него  кроткий, добродушный, почему бабакото легко приручается. В южных частях  Мадагаскара туземцы воспитывают этих полуобезьян и дрессируют к охоте, как  собак.    

«В некоторых местностях Мадагаскара, – рассказывает  Поллен, – бабакото приучают к охоте за птицами. Говорят, что при этом он  оказывает такие же услуги, как хорошая собака. Хоть он питается преимущественно  плодами, но не пренебрегает и маленькими птичками, которых умеет очень ловко  ловить, чтобы полакомиться их мозгом».    

     

Насколько известно, бабакото и вообще  ни одного индри до сих пор не привозили в Европу живыми. Это тем более странно,  что бабакото давно уже сделался на Мадагаскаре домашним животным, и содержание  его в неволе не представляет никаких затруднений.    

     

Другой род нашего семейства, белее богатый видами, носить  название маки , – название звукоподражательное крику принадлежащих  сюда животных. Научное же наименование этого рода – Lemur. Почти от всех своих  родичей маки отличаются продолговатой мордой с умеренной величины глазами,  средней длины и часто мохнатыми ушами, хорошо развитыми конечностями почти  одинаковой длины. Руки и ноги на верхней стороне слабо покрыты волосами; хвост  имеет длину больше туловища. Мех маки – мягкий, тонкий, пушистый.    

     

Наиболее известный из маки – вари   (Lemur varius), отличающийся мехом, покрытым белыми и черными пятнами. У разных  экземпляров окраска довольно разнообразна, у одного преобладает черный цвет, у  другого – белый. Вари – один из крупнейших маки, ростом с большую кошку.  Впрочем, и другие виды мало уступают ему в этом отношении. Другой вид, катта   (L. catta), отличается красотой формы и длинным хвостом, покрытым белыми и  черными кольцами. Преобладающая окраска его плотного, мягкого и волнистого меха  – серая, переходящая то в пепельно‑серую, то в ржаво‑красную. Морда, уши и  брюхо беловатого цвета, оконечность морды и окружность глаз – черного.  Остальные виды, часто попадающие в зоологические сады, – Монгоц   (L. mongoz), и Черный маки  (L.macaco). Последний замечателен тем, что  самец окрашен в чистый черный цвет, тогда как самка – в ржаво‑красный, который  бывает то светлее, то темнее. Ввиду этого самку долго принимали за отдельный  вид.    

     

Только благодаря превосходным наблюдениям Поллена мы имеем  обстоятельные сведения о жизни маки на свободе. Все виды этого рода живут в  лесах Мадагаскара и соседних островах. Днем они держатся в густой чаще, ночью  же с громким криком быстро двигаются за добычей. Они живут стадами по 6‑12 штук  в девственных лесах острова, питаясь преимущественно дикими финиками, и любят  странствовать из одной части леса в другую. Их нужно наблюдать как днем, так и  ночью. Едва зайдет солнце, как можно услышать их жалобный крик, который издает  разом все стадо. Движения маки необыкновенно легки, ловки и быстры: кажется,  они как бы летают по вершинам деревьев, делая с одной ветви на другую прыжки  поразительной длины. Преследуемые собаками, маки убегают на самую верхушку  деревьев и здесь устремляют свои глаза на врага, с ворчаньем и рычаньем махая  хвостом. Увидев охотника, они поспешно убегают в глубину леса.    

По своим духовным качествам маки не выделяются из среды  своих родичей, но их характер приятен. Обыкновенно они тихи и миролюбивы;  только некоторые из них отличаются дикостью и часто кусаются.    

Некоторые виды часто попадают в Европу и живут в неволе  долго. Примером этому может служить один вари, живший в Париже 19 лет. В  большинстве случаев они скоро делаются ручными и послушными. Содержание их  очень легко, так как они быстро привыкают ко всякой пище. Пищу они обыкновенно  схватывают передними конечностями и затем подносят ко рту, но иногда берут ее  прямо ртом. Когда они довольны, то тихо мурлычат, а перед сном таким  мурлыканьем убаюкивают себя.    

Бюффон имел самца‑маки, который своими быстрыми, ловкими и  красивыми движениями радовал его, хоть и часто докучал своей нечистоплотностью  и своими выходками. Он необыкновенно боялся холода и сырости, почему зимой  держался всегда вблизи огня и, чтобы лучше согреться, становился часто на  задние лапы.    

     

Маки, живший долго в Париже, также  любил огонь и всегда садился перед камином. Бедное зябкое южное животное  подносило близко к огню не только свои лапы, но и морду, так что не раз  обжигало себе усы. Этот маки был очень чистоплотен, имел на всем теле блестящую  шерсть и заботливо остерегался испачкать свой мех. Кроме того, он отличался  живостью, был подвижен и любознателен. Он все рассматривал, но при этом и  бросал тотчас, рвал и ломал. Ко всем лицам, которые его ласкали, он относился  дружелюбно и даже к незнакомым вскакивал на колени.    

     

Между тем как все маки, по крайней мере, в известное время,  обнаруживают большую деятельность и подвижность, лори (Stenops) отличаются противоположными  качествами. Они являются до некоторой степени в своем отряде ленивцами, почему  их и называют еще «ленивыми обезьянами».    

     

Под этим именем разумеют маленьких,  красивых полуобезьян с тонким, бесхвостым телом, большой кругловатой головой и  тонкими стройными конечностями, из которых задняя пара несколько длиннее  передней. Морда острая, но короткая; очень большие глаза сближены между собой;  покрытые волосами уши средней величины. На руках указательный палец значительно  укорочен, четвертый удлинен, а мизинец снабжен острым и длинным когтем.    

Немногие виды этого рода населяют Индию  и соседние с ней острова; но их жизнь на свободе почти еще совершенно  неизвестна нам. В Южной Азии они заменяют своих подвижных сородичей (маки),  однако только по строению тела, но не по характеру.    

     

В высшей степени милым представителем этого рода является тонкий  лори  (Stenops gracilis), маленький зверек, ростом едва с белку (только 25 см длины!), с тонким телом, большеглазый, с остренькой мордочкой, тонкими конечностями и длинным,  похожим на плюш, мехом, окраска которого сверху рыжевато‑серого и желтовато‑бурого  цвета и снизу сероватого или бледно‑желтоватого. Вокруг глаз орехово‑бурого  цвета мех темнее и тем более резко выделяется от светлой верхней стороны морды.    

Это милое создание, прозванное туземцами тевангу и уна  хапполава, живет в лесах низменности Южной Индии, начиная от Годавари, и на  Цейлоне. В течение дня оно спит в дуплах деревьев и появляется лишь вечером.  Жизни его на свободе еще никто не наблюдал, хотя уже давно ходят рассказы о  ней.    

К моему величайшему удивлению и радости, я нашел живого  тонкого лори у одного содержателя зверинца. Это нежное существо четыре года  перед этим попало в Европу вместе с тремя другими и было продано названному  лицу одним из наших крупных торговцев, причем превосходно выдержало не только  переезд в Европу, но и неволю в более холодной стране. Я приобрел зверька за  дорогую плату, чтобы дать срисовать его живым и быть в состоянии наблюдать его,  и окружил его самым заботливым уходом.    

Днем тонкий лори лежит или, правильнее говоря, висит на  перекладине своей клетки и спит, причем внешний мир и его деятельность  нисколько не тревожат его; после же наступления сумерек он выпрямляется,  вытягивает и разминает еще в полусне свои длинные тонкие конечности и начинает  затем медленно и неслышно шагать по перекладине своей клетки или вверх и вниз  по перекладинам решетки. На жерди или ветке он движется с замечательной  ловкостью, но при каждом шаге удостоверяется в безопасности новой точки опоры,  почему часто растопыривает свои ноги сверх всякой меры и ими, как и руками,  ощупывает пространство впереди себя, если ему приходится перейти с одной ветви  на другую. Наиболее подвижной частью его тела является голова, которую тонкий  лори умеет поворачивать внезапно и с быстротой молнии, между тем как руками он  редко производит такие быстрые движения. Его глаза светятся в полумраке  буквально как раскаленные угли и производят в высшей степени своеобразное  впечатление, так как они расположены весьма близко один от другого и разделены  лишь белым пятном.    

В состоянии раздражения тонкий лори издает резкое храпение,  напоминающее большею частью голос хомяка, но значительно слабее. Этим он  проявляет высшую степень своего гнева.    

Раздражительность его, впрочем, незначительна, так что его  трудно вывести из состояния покоя и равнодушия. Легкое поглаживание, кажется,  нравится ему. Если ему тихонько чесать голову, то он закрывает глаза.    

Главная пища его состоит из размоченного в молоке белого  хлеба. Овощей он почти совершенно избегает, точно так же мяса и яиц. На живых  птиц он также не обнаруживал желания броситься. Наоборот, насекомых, особенно  мучных червей, он ест чрезвычайно охотно, но слишком неловок или ленив, чтобы  брать их самому, и только тогда хватает их прямо ртом, если сторож поднесет к  самой его морде лакомый кусок.    

Толстый лори, Шарминди билли , или «стыдливая  кошка », индейцев (Stenops tardigradus) известен несколько более, вероятно,  потому, что он распространеннее и более по численности, нежели его тонкий  тезка. Западной границей области его распространения надо считать  приблизительно низовья Брамапутры. На Гималях его не находили, зато в Ассаме и  всех странах, лежащих к югу и юго‑востоку оттуда, равно как на островах  Суматре, Яве и Борнео он очень часто встречается. Ростом он больше и плотнее  тонкого лори и обнаруживает различные уклонения в величине и в окраске,  которые, кажется, непостоянны. Преобладающий цвет на верхней стороне более  светлый или более темный, пепельно – или серебристо‑белый, часто с красноватым  оттенком, который книзу бледнеет. Вдоль спины тянется полоса более или менее  густого каштаново‑бурого цвета, которая оканчивается на темени или переходит  здесь в широкое, доходящее иногда до ушей пятно, или продолжается в виде двух  полос к глазам или четырех полос к глазам и ушам. Глаза всегда окружены бурыми  кольцами, даже в том случае, если никакие полосы не украшают морду животного.  Голые части носа и пятки мясного цвета. Длина тела достигает 32–37 см.,  хвоста – от 1,5 см. до 2 см. Толстый лори, очень трудно наблюдаемый  обитатель лесов, живет семьями, которые днем спят в дуплах деревьев, а с  наступлением сумерек пробуждаются и отправляются на поиски пищи. На свободе  европейцам едва удавалось видеть это животное.    

В неволе лори смирны, терпеливы и унылы. Целый день они  спят, скорчившись и опираясь головой о свои сложенные руки. Один из них был  сначала привязан веревкой и несколько раз поднимал ее с печальными ужимками,  как будто жаловался на свои оковы. Но избавиться от них он и не пробовал. В  первое время он пытался укусить своего сторожа, но несколько легких наказаний  прекратили эти вспышки его гнева. Когда его гладили, тогда он брал ласкающую  его руку, прижимал к своей груди и обращал полуоткрытые глаза на своего  воспитателя. С наступлением ночи он оживлялся. Сначала он протирал себе глаза,  как проснувшийся человек, потом осматривался и начинал бродить, причем искусно  передвигался по натянутым для него веревкам. Он очень охотно ел плоды и молоко,  но особенно лаком был до птиц и насекомых. Если ему указывали на такую добычу,  то он старался приблизиться к ней осторожными шагами, часто переходя через всю  комнату, точь‑в‑точь как человек, крадущийся на цыпочках, чтобы застать другого  врасплох. Приблизившись к своей жертве на расстояние около 1 фута, он останавливался, приподнимался, подвигался еще ближе, тихонько протягивал руки и, наконец,  с быстротой молнии бросался на свою добычу и душил ее в несколько мгновений.    

     

До сих пор я видел и наблюдал только  двух живых толстых лори; одного из них в зоологическом саду в Амстердаме и то  днем. Однако он оказался совсем не так добродушен, как я ожидал, после  вышеприведенных рассказов. Был ли он расстроен причиненным ему нами  беспокойством или вообще был очень раздражителен, но только он, очевидно, был в  высшей степени раздражен причиненной ему неприятностью. Наш амстердамский  пленник фыркал весьма выразительно и обнаруживал свои чувства, стараясь укусить  беспокоящую его руку сторожа, что он неоднократно делал и раньше. На этот раз  эта месть не удалась ему, и, в досаде на это, он медленно пятился назад. Все  это он проделывал таким образом, что я был поражен, несмотря на прекрасное  изображение, которое Гарвей дал уже 30 лет назад. Устремив на нас свои большие  глаза, зверек медленно отступал шаг за шагом и притом двигался вверх по столбу,  едва уклоняющемуся от вертикального положения. При известных обстоятельствах,  следовательно, он лазает снизу вверх, с головою, обращенною книзу. Насколько  мне известно, этого не делает никакое другое животное. Дойдя до развилины, он  остановился и остался неподвижным в этом положении, чем много облегчил работу  рисовальщика. В общем же он оказался далеко не таким интересным, как его  описывали.    

     

К наилучше известным нам полуобезьянам принадлежат главным  образом ушастые маки , или галаго , Otolocnus, с жизнью и нравами  которых нас познакомили уже старые путешественники. Главную роль у этих  животных играет слух соответственно с их большими кожистыми ушами, которые  напоминают уши некоторых летучих мышей. Тело галаго можно назвать скорее  плотным, чем тонким, но, благодаря густому меху, оно кажется толще, чем оно  есть в действительности. Относительно большая голова отличается, кроме  необычайно развитых голых ушей, большими, сближенными между собою глазами.  Передние и задние конечности средней длины, руки и ноги хорошо развиты.  Указательный палец и второй палец ноги, а у некоторых также средние пальцы рук  и ног снабжены когтем, все остальные – ногтем.    

Все галаго, обитатели Африки и некоторых из ее западных и  восточных островов, в отличие от маки, должны быть названы хищниками,  питающимися плодами только между прочим. Для описания их я повторю здесь то,  что я говорил по рассказам Керстена и на основании собственных наблюдений в  книге о путешествии фон дер Деккена. «Галаго – ночные животные в собственном  смысле этого слова, существа, для которых луна служит солнцем, создания, для  которых половина дня проходит бесследно, более сонливые, чем сони; они часами  лежат, свернувшись в клубок, в каком‑нибудь укромном месте, а если им помешают  отыскать такой уголок, то стараются защититься от ненавистного им солнечного  света, боязливо пряча голову и даже складывают уши, чтобы предохранить себя от  всякого шума. Если какая‑нибудь причина насильно пробудит их от глубокого сна,  то они сначала вперяют глаза вдаль, как во сне, затем мало‑помалу приходят в  себя и угрожающими действиями показывают, как им неприятно пробуждение.  Совершенно другими оказываются те же животные после захода солнца. Только что  сумрак надвинется на лес, ушастые маки пробуждаются, быть может вследствие  чувствительной для них вечерней прохлады, разгибают свернутые над головою  хвосты, открывают глаза и раскрывают кожистые уши, которые были свернуты или,  правильнее говоря, смяты в виде крышки, хорошо запирающей слуховой аппарат,  чистятся, облизываются и затем покидают свои логовища, чтобы бродить, подобно  привидениям. Галаго ведут хищнический образ жизни в полном смысле этого слова,  причем ненасытная жажда крови соединяется у них с необыкновенной для  четыреруких жестокостью. Одаренный всеми качествами жирных животных,  дальнозоркий, как рысь, чуткий, как летучая мышь, обладающий тонким обонянием  лисицы, не особенно умный, но хитрый галаго соединяет в себе проворство  обезьяны и сони. Совмещая необыкновенную смелость с осторожностью, он является  действительно одним из страшнейших врагов мелких животных, чем существенно  отличается от большинства своих родичей по отряду».    

В этих словах заключается почти все, что известно до сих пор  о жизни на свободе ушастых маки; более подробные сведения приобрести нелегко,  так как наблюдения за жизнью и нравами этих животных в ночное время  представляют большие затруднения.    

Среди немногих открытых до сих пор видов ушастых маки, из  которых самый крупный почти равен взрослому кролику, а самый мелкий едва  превышает величиной мышь, мы знаем, между прочим, обыкновенного галаго   (Otolicnus galago), красивое создание, величиной с белку. Его короткий, но  плотный и мягкий, как шелк, мех булано‑серого цвета сверху, на голове и спине  слабо‑рыжеватого, а на внутренней стороне конечностей, также как на брюшке,  желтовато‑белого. Подобную же окраску имеют щеки и продольная полоска,  начинающаяся между глазами и доходящая до конца носа. Уши мясного цвета, глаза  бурого.    

Родиной галаго является большая часть Африки. Адансон открыл  его в лесах на реках Сенегамбии, а позднейшие путешественники наблюдали на юге  Африки и в Судане.    

Здесь и я неоднократно находил его, но всегда лишь к западу  от Белого Нила, именно в Кордофане. Туземцам он хорошо известен под именем  тендж. Они верят, что он был сначала обыкновенной обезьяной и так опустился,  лишь благодаря своей сонливости. Мы встречали тенджа лишь в мимозовых лесах.  Обыкновенно находили парочку. Животные спали, сидя на толстых ветвях у самого  ствола, но тотчас же пробуждались, заслышав наши шаги. Когда мы спугивали их,  то днем быстро и ловко начинали лазать по ветвям, но никогда не обращались в  бегство, а всегда скоро снова усаживались спокойно и доверчиво на ветвях,  прислушиваясь и присматриваясь к нам сквозь густую листву. Они умели очень  искусно пробираться между многочисленными острыми шипами мимоз, а также делать  большие прыжки с одного дерева на другое. Ночью, как нам говорили, они быстро,  но бесшумно занимаются охотой за насекомыми или, по крайней мере, собиранием  плодов, причем глаза их горят, как «пылающий огонь».    

Говорят, что эти животные легко попадаются в силки и что  днем люди, умеющие хорошо лазать по деревьям, могут даже схватить их рукой.  Ловцу нужно только крепко трясти сук, на котором сидит тендж; тогда последний,  из боязни упасть, крепко цепляется за него и позволяет себя схватить. Я думаю,  что этот способ ловли удобен, так как сам часто с успехом применял его при  ловле белок.    

Купец Бакль, путешествовавший по Сенегамбии в начале XIX  века, получил парочку галаго от одного негра, поймавшего их в лесах из акаций,  доставляющих аравийскую камедь. Галаго там называли «камедными животными» и  уверяли, что они охотно поедали смолу мимоз. Пойманная пара подтверждала на  деле это указание, однако предпочитала насекомых всякой другой пище. Своим  поведением эти галаго напоминали столько же маки, как и летучих мышей. Их  подвижность, живость и, особенно, сила прыжков приводили в удивление всех  путешественников. Но самым замечательным оставалось движение их ушей. Желая  спать, они могли их совершенно закрывать. Сначала уши морщатся и укорачиваются  у основания, затем верхушка уха загибается внутрь, так что уха почти не видно.  Но при малейшем шуме верхний край снова развертывается, и вся раковина  растягивается и становится гладкой. Совершенно таким же образом поступают некоторые  летучие мыши, чтобы притупить свой чрезвычайно тонкий слух и быть в состоянии  спокойно спать среди дневного шума.    

Живущий на острове Занзибаре ушастый маки , комба  суагелов  (Otolicnus agisymbanus), превосходит по величине галаго: длина  его тела достигает 20–30, длина хвоста 22–25 см. Преобладающий цвет меха  желтовато – или буровато‑серый. Хвост при основании рыжий, а задней части черно‑бурый.  Большие, почти голые уши пепельно‑серого цвета. На Занзибаре, по словам  Керстена, применяют очень простое средство, чтобы поймать комба. Его ловят, не  охотясь за ним; его губит страсть к лакомству. Несмотря на свою жажду теплой  крови высших позвоночных, комба не пренебрегает и сладкими лакомствами,  напротив, он обнаруживает к ним такое пристрастие, подобное которому можно  встретить еще у обезьяны и у некоторых грызунов.    

«Когда приготовляют пальмовое вино, – рассказывает  названный путешественник, – нередко наш ушастый маки является непрошеным  гостем на заманчивый для него пир и пьет сладкий напиток, который совершенно  отуманивает его. Дело в том, что чудная жидкость, вытекающая из верхушки  пальмы, оказывается не только сладкой, но и опьяняющей, и тем в большей  степени, чем дольше она находилась в соприкосновении с воздухом. Опьяневший  комба теряет сознание, падает с безопасной для него верхушки дерева на землю и  остается лежать, побежденный тяжелым опьянением. Здесь наутро его находит негр,  посланный собирать вытекающее пальмовое вино, поднимает с земли недвижимого,  спящего зверька, прячет его сначала в простую клетку или привязывает веревкой,  обвитой вокруг туловища, потом приносит в город, где предлагает на продажу  европейцам, охотникам до таких животных.    

«С течением времени зверек отплачивает хорошими услугами за  посвящаемые ему заботы. В том помещении, где находится комба, не может спокойно  жить мышь; в комнате или на корабле, где он обитает, он неутомимо преследует  надоедливых больших тараканов. Мы с удовольствием вспоминаем одно наблюдение,  сделанное во время скучного морского переезда. Множество населявших наше судно  тараканов делали необходимым время от времени осматривать наши сундуки с  платьем. Вонь от паразитов, поразившая нас при открывании сундуков, привлекла  внимание нашего ручного ушастого маки. Несмотря на неудобное для него время  дня, он стал с большим вниманием исследовать содержимое сундука и очень скоро  доказал нам, что очень хорошо знал, зачем пришел; теперь ему было много дела,  чтобы управиться с обеспокоенным нами войском тараканов. С удивительной  ловкостью бросался он с быстротой молнии то в одну, то в другую сторону,  схватывая тут взрослого таракана, там – куколку; в то время как одна рука его  держала у рта схваченную и поедаемую добычу, другая была занята ловлей новой  дичи. Так он присматривался, прислушивался, хлопотал и чавкал, пока мы не  окончили нашу работу».    

     

Заканчивая обзор сем. лемуров, нужно  еще упомянуть о след. родах: 1) полумаки  (Hapalemur), 2) кошачьи  маки  (Chirogaleus), 3) Потто  (Perodicticus), 4) медвежий маки   (Arctocebus). Из полумаков известен один вид, серый полумаки  (Н. griseus),  длиной в 60 см, причем хвост – 35; оливково‑буроватого цвета, с  куницеобразным телом; живет в бамбуковых зарослях Мадагаскара. Близко к нему  стоит живущий там же валуви  (Chirogaleus furciter), такой же величины,  светло‑буровато‑серого цвета; любит мед. Потто и медвежий маки отличаются  недоразвитыми хвостами. Кроме того, у первого недоразвитый, но еще ясно  заметный указательный палец без когтя; у второго же этот палец – только в виде  бородавки. Размеры первого – 35 см, второго – 25. Оба водятся в З. Афр.  Образ жизни их еще мало известен.    

     

Большая, круглая, плотно сидящая на плечах голова с  настоящей лягушечьей мордой, короткие передние и длинные задние конечности и  более длинный, чем тело, хвост, затем – весьма странно устроенные зубы, похожие  на зубы насекомоядных хищников, – таковы главнейшие внутренние признаки  одной полуобезьяны, которая уже с давнего времени считалась представителем  особого рода, а в недавнее время с полным правом возвышена до главы особого  семейства. Соответственно необыкновенно удлиненным ступням, этому семейству  дали название долгопятов  (Tarsidae); но это замечательно смирное  животное долго еще считалось то за тушканчика, то за сумчатое, то за лемура.    

Так как до сих пор известен один точно определенный вид,  или, самое большее, два вида, то его признаки относятся и до всего семейства.    

Маки‑домовой , или долгопят‑пугало  (Tarsius  spectrum), достигает длины 40 см, из которых 23–24 см относятся к  хвосту. Мех у него серо‑бурый, уши голые, необыкновенно большие глаза,  относительно самые громадные во всем классе млекопитающих. На концах пальцев  подушкообразные утолщения, как у древесных лягушек. Маки‑домовой живет на  Малайских островах в лесах, одиноко и не встречаясь в большом количестве.  Туземцы считают его за волшебного зверя и при встрече с ним испытывают большой  страх.    

Ягор сообщает следующее об имевшихся у него в неволе двух  маки‑домовых: «В Локвилокуне и Бетаньене мне удалось приобрести двух маки‑домовых.  Это – крайне нежные, редкие зверьки. Мой пленник должен был сначала поголодать,  так как он избегал растительной пищи, зато поедал с большим удовольствием живых  кузнечиков. Выглядел он крайне смешно, когда его кормили днем; стоя прямо и  опираясь на тонкие ноги и голый хвост, он поворачивал во все стороны свою  голову с двумя огромными желтыми глазами, как ворочается на шарообразном  сочленении потайной фонарь, стоящий на трехногой подставке. Ему не вдруг  удавалось направить глаза на предлагаемый предмет, заметив же наконец его,  зверек быстро протягивал обе свои лапки в стороны и несколько назад, как  ребенок, который рад чему‑либо, быстро хватал свою добычу руками и мордой и  медленно съедал ее. Днем этот маки был сонлив, близорук и сердит, если его  тревожили; но когда дневной свет ослабевал, он пробуждался, и зрачок его  расширялся. Ночью он двигался быстро и живо, бесшумными скачками, охотнее всего  вбок. Пленник быстро стал ручным, но, к сожалению, умер через несколько дней;  точно так же и второе животное я мог сохранить лишь на короткое время.    

Ай‑ай . Сто с лишком лет тому назад путешественник  Соннера получил с западного берега Мадагаскара пару крайне странных зверьков, о  существовании которых никто до того времени ничего не знал. Даже на  противоположном берегу острова они были совершенно неизвестны. По крайней мере,  жившие там мадагаскарцы уверяли нашего естествоиспытателя, что оба животных,  которых он имел живыми, были первые, каких они видели. При виде их они громко  вскрикивали, выражая свое удивление, и Соннера назвал открытое им животное по  этому возгласу – ай‑ай.    

     

До новейшего времени ай‑ай, привезенный  в Европу Соннера, был единственным известным, и появившееся в 1782 г. описание было единственным источником сведений о жизни этого редкого животного. Затем  следующее сообщение стало известным ученому миру в 1844 г., благодаря Де‑Кастелю. «Этому путешественнику удалось достать молодого живого ай‑ай, и  он решил подарить его Парижскому ботаническому саду. К несчастью, животное  умерло, не достигнув Европы; но шкура его и скелет поступили в парижский сад, и  этим было доказано, что последнее животное и ай‑ай Соннера принадлежали к  одному и тому же виду. До начала шестидесятых годов эти два экземпляра  оставались единственными известными. Только в 1862 г. Лондонское Зоологическое общество получило радостное известие, что две руконожки, как  между тем назвали это странное существо, пойманы на Мадагаскаре и уже  отправлены в Зоологический сад в Реджент‑Парке. Один из этих экземпляров  благополучно прибыл в Европу живым, другой по крайней мере в спирту. Несколько  позднее последовало еще несколько экземпляров, из которых три были приобретены  Берлинским музеем.    

Только теперь зоологи могли несомненно  установить родственные отношения ай‑ай и отвести ему подобающее место в системе  животных.    

     

По исследованиям Оуэна и Петерса, ай‑ай , или руконожка   (Chiromys madascariensis), образует не только особый род, но и особое семейство  в отряде полуобезьян.    

     

Я мог только короткое время наблюдать  руконожку, которая несколько лет жила в Лондоне. К сожалению, свободного  времени у меня было так мало, что я мог посвятить животному только один вечер.  Но и этот один вечер показал мне, что описание Соннера нуждается не только в  дополнении, но и в исправлении. Я хочу поэтому кратко изложить здесь мои  ограниченные наблюдения и все, что я расспросил у сторожей.    

     

Животное не имеет значительного сходства буквально ни с  каким другим млекопитающим. В некотором отношении оно напоминает галаго; однако  едва ли какому исследователю придет в голову соединить его с последним в одно  семейство. Толстая широкая голова с большими ушами, благодаря которым первая  кажется еще шире, маленькие, выпуклые, неподвижные, но горящие глаза с гораздо  меньшим зрачком, чем у ночной обезьяны, морда, имеющая действительно известное  сходство с клювом попугая, значительная длина тела и длинный хвост, который,  как и все тело, покрыт редкими, но длинными, жесткими, почти щетинистыми  волосами, и, наконец, замечательные руки, средний палец которых имеет вид  засохшего, – все эти признаки, взятые вместе, придают всему ай‑ай что‑то  настолько своеобразное, что невольно ломаешь себе голову в бесплодном старании  найти этому животному родственное существо.    

Для зоолога, который видит это странное существо живым перед  собой, не может подлежать никакому сомнению, что он имеет дело с настоящим  ночным животным. Ай‑ай боится света более, чем какое другое известное мне  млекопитающее. Ночную обезьяну можно, по крайней мере, разбудить, она ощупывает  вокруг себя, удивленно смотрит на мир, освещенный дневным светом, с участием  прислушивается к жужжанию летящего мимо насекомого, даже чистится и лижется;  напротив, ай‑ай, если днем и удастся после большого труда разбудить, кажется,  совершенно не осознает ничего. Машинально тащится он назад в свое темное место,  свертывается клубком и закрывает морду густым хвостом, которым он окружает  голову, как обручем. В каждом его движении, в каждом действии проявляется  беспримерная вялость и безучастность. Лишь когда наступит темная ночь, спустя  долгое время после сумерек, он пробуждается и выползает из своего темного  логовища, видимо, все еще боясь, чтобы какой‑нибудь луч света не осветил его.  Свет свечки, который нисколько не пугает других ночных животных, обращает его в  бегство.    

Если наблюдения Соннера правильны, то, очевидно, ему  пришлось иметь дело с особенно благодушной руконожкой. Та же, которую я видел,  была вовсе не кротка; напротив, очень раздражительна и зла. Если к ней  приближались, то она фыркала, как кошка; если ей протягивали руку, то она,  издавая те же звуки, яростно бросалась на нее, пытаясь схватить ее обеими  лапами.    

Единственная пища, которую употребляют ай‑ай, состоит из  свежего молока с подмешанным в него вареньем и растертым яичным желтком.  Маленького блюдца этого корма хватает на целый день. Во время еды ай‑ай  пользуется обеими руками, бросая ими жидкую пищу себе в рот. Мясной пищи он до сих  пор упорно избегает; пытались ли приучить его к другой пище – не знаю.    

К этим наблюдениям, написанным в 1863 г., я хочу прибавить данные, позднее (1868 г.) обнародованные Поленом, так как они  существенно пополняют сведения о жизни ай‑ай на свободе. «Это животное, столь  замечательное в научном отношении, – говорит наш сотоварищ, – живет  предпочтительно в бамбуковых лесах внутри большого острова. Питается оно  сердцевиной бамбукового дерева или сахарного тростника, а также жуками и их  личинками. Чтобы достать себе пищу, состоит ли она из сердцевины бамбукового  или сахарного тростника или из насекомых, оно прогрызает своими сильными  резцами отверстие в стволе растений, запускает туда свои тонкие пальцы и  вытаскивает оттуда растительные вещества или насекомых. Насколько сонливым оно  кажется днем, настолько живо движется ночью. Начиная с восхода солнца, оно  спит, скрывая голову между ногами и еще закутывая ее длинным хвостом. С  наступлением ночи оно пробуждается от своего сонного состояния, лазает вверх и  вниз по деревьям и прыгает с ловкостью маки с ветки на ветку, тщательно  исследуя при этом отверстия, щели и дупла старых деревьев и стараясь найти себе  добычу; но еще до начала утренней зари оно уходит в глубь леса. Его крик,  громкое хрюканье, можно часто слышать в течение ночи».    

 Отряд III Рукокрылые  (Chiroptera)    

     

Еще до заката солнца начинается своеобразная деятельность  животных, принадлежащих к одной из замечательнейших групп млекопитающих. Из  всех щелей, скважин и дырок выползает мрачная, темная масса летучих мышей,  которые днем боязливо прятались, как бы не смея показываться при солнечном  свете, а теперь готовятся к ночному полету. Чем больше сгущаются сумерки, тем  больше становится число этих созданий. С наступлением ночи все они пробуждаются  и начинают свою воздушную жизнь.    

Германия лежит на границе области распространения летучих  мышей, и в ней водятся только мелкие, нежные, слабые виды их. На юге же дело  обстоит иначе. Чем более мы приближаемся к жаркому поясу, тем больше становится  число рукокрылых, тем разнообразнее оказываются их представители. Юг – родина  большинства этих животных.    

     

Уже в Италии, Греции и Испании мы  замечаем значительное число летучих мышей. Там, с наступлением вечера, они  выползают не сотнями, а тысячами из своих убежищ и наполняют воздух своим  шумом. Из каждого дома, из всякого старого полуразвалившегося здания, из каждой  расщелины скалы вылезают они, подобно большому войску, совершающему свое  выступление, и уже во время сумерек весь горизонт буквально заполняется ими. Но  еще поразительнее число рукокрылых, замечаемое в жарких странах! Весьма  привлекательно и поучительно провести вечер перед воротами какого‑нибудь  большого города на Востоке. Стаи летучих мышей, пробуждающихся вечером,  буквально затемняют там воздух. Скоро теряешь им счет, так как отовсюду  виднеются темные существа, прорезывающие воздух. Они живут и движутся везде:  кишат между деревьями в садах, рощах и лесах, пролетают над полями на большей  или меньшей высоте, проносятся над городскими улицами, дворами и даже влетают в  комнаты. Сотни их приходят и заменяются новыми. Вы постоянно окружены  колеблющимся роем их.    

     

Рукокрылые обращают на себя внимание преимущественно внешним  видом. Они имеют вообще сильное телосложение, короткую шею и толстую,  продолговатую голову с большой ротовой щелью. По общему строению они имеют  больше всего сходства с обезьянами и, подобно им, имеют два грудных сосца; но  во всем 3 остальном они значительно разнятся от обезьян. Передние конечности их  превращены в органы летания и потому необыкновенно увеличены, тогда как  туловище имеет самую незначительную величину. От этого они кажутся большими, в  действительности же принадлежат к самым маленьким млекопитающим.    

     

Внутренние части их тела представляют  много замечательного. Их скелет состоит из довольно тонких, но крепких костей,  но последние не заключают в себе наполненных воздухом пространств, как у птиц.  Строение руки также своеобразное. Плечо, предплечье и пальцы рук чрезвычайно  удлинены, в особенности последние три пальца, превосходящие по длине плечевую  часть руки. Благодаря этому, пальцы являются настолько превосходно  приспособленными к расширению натянутой между ними летательной перепонки,  насколько негодными для других целей. Только большой палец, не принимающий  участия в летании, имеет еще сходство с пальцами других млекопитающих:  обыкновенно он состоит из двух «уставов, короток и снабжен острым когтем,  благодаря которому может заменять животному руку при лазании. Бедренная кость  значительно короче и слабее плечевой, и все вообще кости ноги значительно  слабее развиты соответствующих костей руки. Нога имеет довольно правильное  строение: на ступне находятся пять пальцев с когтями. Но и она имеет свою  особенность: от пятки выступает имеющаяся только у одних летучих мышей кость,  шпора, которая служит для натягивания летательной перепонки между хвостом и  ногой. Таким образом строение скелета рукокрылых напоминает, с одной стороны,  птиц, с другой – допотопных летучих ящериц. Из мускулов заслуживают упоминания  необыкновенно сильные грудные мускулы; кроме того, еще один мускул, совершенно  отсутствующий у других млекопитающих и приросший одним концом к черепу, а  другим – к руке. Назначение этого мускула – помогать расправлять крыло. Зубы  имеют сходство с зубами насекомоядных; все роды зубов находятся у рукокрылых в  замкнутых рядах, но число и форма их весьма разнообразны, чем и различаются  роды их.    

     

Из всех признаков рукокрылых наиболее замечательно развитие  кожи, так как оно обусловливает не только форму всего тела, но и выражение лица  и служит причиной того, что многие летучие мыши имеют положительно чудовищный  вид. Широко раскрытая пасть также весьма способствует тому, что выражение их  лица весьма своеобразно. Но что всего более придает их лицу отталкивающее и  безобразное выражение (по крайней мере, по мнению большинства), так это  накожные образования на ушах и на носу.    

«Ни в какой другой группе животных, – говорит  Блазиус, – нельзя указать на такое развитие кожной системы. Это  обнаруживается в образовании ушей и носа, а также и летательной перепонки. Уши  у всех видов имеют значительную величину. У некоторых видов по длине они  превышают все тело, а в ширину оба уха иногда разрастаются до того, что  обращаются в одну большую сплошную ушную раковину. У многих видов места,  соседние с ноздрями и носовым гребнем, странным образом принимают участие в  этом разрастании кожи, почему получаются физиономии, не имеющие себе подобных.  Но не только в развитие летательной перепонки, а и всех прочих кожных  образовании ушей и носа сказываются особенности летучих мышей, по которым они  резко отличаются от остальных животных и которыми, несомненно, обусловлены их  движения и образ жизни».    

     

Замечательную особенность представляет  летательная перепонка рукокрылых: недавно в ней открыли очень эластичный или,  скорее, сократимый слой кожи. Летательная перепонка остается постоянно жирной  вследствие смазывания ее маслянистой жидкостью, выделяемой железами. Так же  своеобразно строение волос у рукокрылых: под микроскопом волосы их можно  отличить от волос других животных по особенным, винтовым оборотам. Цель  последних – лучше сохранять теплоту.    

     

Внешние чувства у рукокрылых превосходно развиты, но не  одинаково у различных родов и видов. Отдельные органы чувств отличаются крайне  своеобразными придатками и оригинальными утолщениями.    

     

Чувство вкуса, по всей вероятности,  стоит у них на самой низкой ступени, но и его нельзя считать совершенно  отсутствующим, как можно заключить по свойствам языка и обилию нервов в нем.  Притом были произведены опыты, доказывающие тонкость вкуса, а именно: если  спящим и даже наполовину окоченелым летучим мышам влить в открытый рот каплю  воды, они сейчас же проглатывают ее; но если им дать водки, чернил или другой  невкусной жидкости, то все это будет выплюнуто. Не менее развиты у них глаза.  Сравнительно с величиной тела их можно назвать маленькими, но зрачок способен к  значительному расширению. У некоторых видов имеются особенно маленькие глаза,  притом так скрытые, по уверениям Коха, в густых волосах лица, что никоим  образом не могут соответствовать целям зрения. Этих животных с маленькими  глазами видят иногда летающими уже днем, тогда как настоящие ночные рукокрылые  имеют большие открытые глаза. Но глаз может и бездействовать, и животное не  потерпит от этого заметного ущерба. Чувство зрения подкрепляется, главным  образом, обонянием, слухом и осязанием. Много раз делали опыты ослепления  летучих мышей, заклеивая им глаза английским пластырем; и тем не менее,  несмотря на свою слепоту, они летали по комнате так же искусно, как и прежде, и  великолепно умели избегать всяких препятствий, напр., многих, протянутых по  различным направлениям в комнате, нитей. Чувство осязания, кажется, особенно  развито в летательной перепонке; по крайней мере, это вытекает из всех  наблюдений. Но еще более развитыми, чем это чувство, оказываются обоняние и слух.  Нос у всех настоящих летучих мышей является в высшей степени совершенным  органом. Ноздри, сами по себе очень открытые, при посредстве особых мускулов  могут то расширяться, то сужаться или совсем закрываться.    

Ухо, такое же совершенное, как и нос,  состоит из очень большой, часто достигающей угла рта, ушной раковины,  снабженной особыми лопастями и вырезками и чрезвычайно подвижной. Кроме того, к  нему принадлежит еще большая ушная крышка, род различным образом устроенного  клапана, служащая для запирания уха при шуме и тонах более сильных, чем те,  какие летучая мышь может вынести, и избавляющая ее от мучительных ощущений; тот  же придаток, в случае нужды, делает животное способным воспринимать самый  слабый звук. Несомненно, что летучая мышь слышит полет насекомого уже на  значительном расстоянии и главным образом руководствуется слухом при своем  полете. Если отрезать листовидные придатки или ушные клапаны, то все рукокрылые  начинают летать неправильно и везде натыкаются на препятствия.    

     

Духовные способности летучих мышей вовсе не так ничтожны,  как можно было бы предполагать, и не соответствуют выражению их лиц,  указывающему на духовную бедность. Мозг у них большой и имеет извилины. Это уже  указывает, что их способности не могут быть ничтожными. Все рукокрылые отличаются  хорошей памятью, а иные – даже известной сообразительностью.    

Коленати рассказывает, напр., что одна летучая мышь, охотясь  в липовой аллее за бабочками, щадила самку, заметив, что она привлекала многих  самцов, которых рукокрылое могло ловить одного за другим. Напрасно пытались  ловить летучих мышей, вздевая на уды бабочек: животные приближаются, исследуют  висящее насекомое, но скоро замечают тонкий конский волос, к которому  прикреплена удочка, и оставляют все нетронутым, хотя бы они и нуждались в корме.  Что при хорошем обращении летучие мыши делаются ручными и преданными своему  господину, это доказано наблюдениями многих ученых и любителей природы.  Некоторые исследователи приучали этих животных брать пищу из рук или доставать  ее из стаканов, причем рукокрылые исполняли это, раз поняв, в чем дело.    

Мой брат имел ушана, которого он так приручил, что тот  следовал за ним по всем комнатам и, как только он предлагал ему муху, мгновенно  садился к нему на руку и поедал добычу. Большие рукокрылые в неволе очень милы,  делаются чрезвычайно ручными и оказываются очень понятливыми.    

     

«С формой летательной перепонки, –  говорит Блазиус, – связана способность летать и характер полета. Кто  наблюдал летучих мышей на свободе, тот должен признать поразительное  соответствие указанного отношения с быстротой и ловкостью полета отдельных  видов. Наибольшей ловкостью и быстротой полета между немецкими видами  отличается обыкновенный кожан. Иногда еще до солнечного заката можно видеть его  летающим высоко вместе с ласточками; наблюдать его быстрые и смелые повороты;  этот вид обладает относительно самыми стройными и длинными крыльями, более чем  в три раза превышающими по длине его ширину. К ним примыкают все те виды,  крылья которых устроены подобным же образом. Все они летают быстро и высоко,  делая разнообразнейшие, часто внезапные повороты, и так уверены в своих  движениях, что не боятся бури и непогоды. Крыло у них на лету описывает острый  угол и только при внезапных поворотах он становится больше, и таким образом  самый быстрый и разнообразный полет происходит при легких, менее напряженных,  движениях крыльев».    

Наименьшей летательной способностью  обладают виды, принадлежащие к родам Vespertilio и Rhinolophus. Они имеют сравнительно  с остальными более широкие и короткие крылья, длина которых превосходит ширину  большей частью лишь в два с половиной раза. Крылья этих видов описывают  большой, чаще всего тупой угол. Полет их размашистый, медленный и неуверенный.  Обыкновенно такие летучие мыши летают по прямому направлению по улицам и  аллеям, невысоко, без быстрых поворотов и боковых движений, некоторые только в  нескольких дюймах от поверхности земли или воды.    

Нетрудно по высоте полета, роду  движений и величине животного отличить на лету всякий вид, и нельзя ошибиться,  если по устройству крыла судить о летательной способности.    

Вообще полет всех рукокрылых не может  долго продолжаться и бывает прерывистый. Он совершается непрекращающимся  движением рук. Птица может парить, а летучая мышь только летает. Ее полет  облегчается телосложением. Сильные грудные мускулы, легкая и сплюснутая нижняя  часть туловища, руки, превосходящие своей длиной в три раза длину тела,  натянутая между пальцами и всеми частями конечностей, лишенная перьев  летательная перепонка – все это обусловливает летание, но парить в воздухе  летучая мышь не может, так как в костях у нее нет воздуха, а в теле нет  имеющихся у птиц воздушных мешков, главным же образом потому, что рукокрылые не  имеют перьев ни в крыльях, ни в хвосте. Их полет есть ряд беспрерывных взмахов  по воздуху, почему им нельзя скользить на лету или прорезывать воздух без  движения крыльев.    

Чтобы легче было развернуть для своего  полета летательную перепонку, все рукокрылые во время отдыха прицепляются  когтями задних конечностей к какому‑нибудь возвышенному предмету и свешиваются  головой вниз.    

С земли подняться рукокрылым нелегко,  но они помогают себе тем, что, расширив сначала руки и летательную перепонку и  подобрав под себя ноги, несколько выпрямляют свое тело, делают один или  несколько скачков вверх и затем сильными взмахами крыльев поднимаются на  воздух. Если им удалось это, то они продолжают свой полет довольно быстро. Как  утомительно для них летание, всего лучше видно из того, что летучие мыши часто  после самого непродолжительного летания подвешиваются для отдыха к сучьям деревьев,  выступам стен и т. п. и, только отдохнув немного, продолжают свой полет.  Ни одна летучая мышь не в состоянии была бы летать непрерывно, подобно, напр.,  ласточке; вот почему большие зимние передвижения, какие предпринимают птицы,  для них невозможны.    

Впрочем, передние конечности рукокрылых  служат не только для летания, а и для ползания по земле. Походка у всех видов  хотя и не так тиха, как можно бы было предположить заранее, но все же является  жалким ковыляньем. Животные при этом притягивают под себя ноги, приподнимают  при этом движении заднюю часть тела и этим толкают все тело вперед, так как  кисть руки, а именно когти большого пальца у них служат только опорой передней  части тела. Некоторые виды рукокрылых, бегают, однако, почти так же быстро, как  крысы или другие домашние грызуны.    

     

Все рукокрылые днем спят, а ночью бодрствуют. Большинство из  них показывается только при наступлении сумерек и еще задолго до восхода солнца  удаляется в свои убежища. Некоторые виды, однако, появляются гораздо раньше, а иные  уже между 3 и 5 часами пополудни весело носятся в воздухе, несмотря на яркий  солнечный свет.    

Каждый вид имеет свои особые места для охоты: в лесах,  садах, аллеях и улицах, над медленно текущими или стоячими водами и т. п.,  реже в открытом поле, на том простом основании, что здесь им не за кем  охотиться. В более богатых странах юга они живут вблизи маисовых или рисовых  полей, потому что последние скрывают массу насекомых, доставляющих им хорошую  добычу. Обыкновенно они облетают маленький участок шагов в 1000 в поперечнике.  Более крупные виды посещают большие районы, быть может требующие для осмотра  ими около получаса времени; о крупных южных видах, так называемых летающих  собаках , известно, что они сразу летят на протяжении многих миль,  перелетая с одного острова на другой, удаленный от первого на несколько миль.  Днем все рукокрылые прячутся в различных местах; в Германии по селам, в  дуплистых деревьях, пустых домах, реже в расщелинах утесов и в пещерах. В  тропических странах многие виды висят открыто на ветвях деревьев, если эти  ветви образуют густой покров. Это же наблюдается кое‑где и в Германии, но реже.  Большинство же летучих мышей повсюду любит прятаться, иные под корой деревьев и  в дуплах, другие – под крышами между дранью и черепицами, наконец, большая  часть в пещерах скал, в отверстиях стен, под сводами обрушившихся или мало  посещаемых зданий, в глубоких колодцах, штольнях, шахтах и тому подобных  местах.    

Летучие мыши вообще общительны, но некоторые отдельные виды  ненавидят и даже пожирают друг друга. Так, напр., вампиры  нападают на  ушанов и сосут у них кровь.    

Пищу летучих мышей составляют плоды, насекомые, иногда даже  другие позвоночные животные и кровь, которую они высасывают из более крупных  животных. Живущие в Европе рукокрылые, собственно настоящие летучие мыши  , нападают только на насекомых, а именно: ночных бабочек, жуков, мух и комаров.  Аппетит у них необычайный: крупнейшие из них свободно съедают дюжину майских  жуков, более мелкие – целую тьму мух и все‑таки не чувствуют себя сытыми. Чем  живее их движение, тем более они нуждаются в пище и по этой причине являются  для нас чрезвычайно полезными животными, заслуживающими наивозможной пощады…  Этого нельзя сказать о рукокрылых, сосущих кровь, которые иногда могут быть  очень вредными, а также о тех видах, которые, питаясь плодами, уничтожают  целыми фруктовые плантации, напр., виноградники.    

Заслуживает внимания наблюдение, сделанное Гейглином:  летучие мыши Африки ради продовольствия сопутствуют стадам. «В земле  богосов, – замечает этот исследователь, – ведется очень большое  скотоводство, и стада, находя для себя в более отдаленных местностях лучшие  луга и больше питьевой воды, часто по целым месяцам не возвращаются к жилищам  своих хозяев. При нашем прибытии в Ксерен, все стада рогатого скота, сопровождаемые  мириадами мух, везде им сопутствовавших, паслись в глубоких долинах Барки, где  летучие мыши попадаются крайне редко. Около конца времени дождей в ближайших  окрестностях собрались почти на месяц все стада, принадлежащие здешним богосам,  и одновременно с ними появились насекомоядные сумеречные и ночные летучие мыши  в невероятном количестве; с уходом последнего стада и они опять бесследно  исчезли. В ночь с 30 сентября на 1 октября мы расположились лагерем на  возвышенности, находившейся в трех часах езды южнее Кеерена, вблизи участков,  предназначавшихся для загона рогатого скота. Так как в это время стада  находились в других частях их, то мы заметили только одну или двух летучих  мышей в столь благоприятной для этих животных местности. Через один день стада  вернулись на упомянутые места, и уже в тот же самый вечер летучие мыши снова  появились в значительном числе».    

После этого мне не кажется более невероятным предположение,  что и среди европейских летучих мышей есть более, чем мы принимаем,  странствующих видов, хотя такие странствования совершаются и в более  ограниченных пределах, чем у птиц.    

     

Тепло – необходимое условие для жизни  летучих мышей и не только потому, что оно нужно для насекомых, которыми они  питаются, но и оттого, что рукокрылые и сами по себе боятся холода. Конечно,  присутствие большого количества рукокрылых в теплых широтах находится в тесной  зависимости от богатства этих мест насекомыми, но тепло и само по себе крайне  необходимо для развития этих животных. Большинство видов во время дурной погоды,  дождя или ветра остается в своих убежищах; иные летают, впрочем, и во время  холодных вечеров, но лишь на короткое время, возвращаясь по возможности скорее  в свои логовища. Здесь, конечно, играет большую роль и то обстоятельство, что в  ненастные вечера им бесполезно летать, так как насекомые также прячутся и так  как сильный ветер чрезвычайно затрудняет их полет, причем только длиннокрылые  виды могут оказывать сопротивление сильным порывам ветра.    

     

С наступлением холодов все летучие мыши, живущие в умеренных  странах, погружаются в более или менее глубокую зимнюю спячку. Для этого каждый  вид отыскивает себе уголок, по возможности защищенный от влияния непогоды:  пещеры, погреба, теплые крыши, чердаки вблизи труб и тому подобные места. Здесь  рукокрылые собираются обществами, часто в несколько сотен, подвешиваясь за что‑нибудь  задними конечностями и сбившись плотно друг к другу, иногда разные виды  вперемежку, разумеется только с теми, с которыми они всегда находились в  дружественных отношениях. Крайне редко собираются вместе виды, жившие раньше в  открытой вражде. Температура их крови падает вместе с температурой внешнего  воздуха, нередко до 4, даже, говорят, до 1 градуса Реомюра, тогда как в  обыкновенное время температура крови у них имеет 243/4° по Реомюру, и, наконец,  они окоченевают. Но если внешняя температура настолько низка, что их еще мало  охладевшая кровь не может ее выносить, то летучие мыши пробуждаются и начинают  двигаться. Нередко они замерзают, особенно если, поймав их, выставить на  сильный холод. Пока холодно, окоченевшие рукокрылые висят спокойно, но в более  теплые зимние дни они начинают шевелиться и некоторые виды иногда летают среди  дождя и снега. Все рукокрылые носят при себе своих детенышей, даже во время  полета, и притом в течение довольно продолжительного времени, даже тогда, когда  маленькие животные уже сами могут прекрасно летать и по временам покидают грудь  родителей. Последнее случалось, по моим наблюдениям, с теми летучими мышами,  которых я находил подвешенными на деревьях в девственных лесах Африки.  Приблизительно в 5–6 недель детеныши становятся взрослыми.    

     

Отталкивающая наружность и ночной образ  жизни летучих мышей с древнейших времен давали богатую пищу суеверию и привлекали  на безобидных животных до последнего времени нарекания и отвращение толпы. Мы  не будем разбирать многочисленных басен, между которыми некоторые, как,  например, пристрастие летучих мышей к салу и к волосам на голове человека, и  теперь находят себе веру, наоборот, подтвердим здесь самым убедительным образом  о тех правах на пощаду и справедливые отношения, которые летучие мыши должны  иметь в глазах каждого образованного человека. Все встречающиеся в Германии  виды рукокрылых приносят исключительно пользу, истребляя благодаря своей  прожорливости массу вредных насекомых. Вред от немногих видов, поедающих  фрукты, не так уже значителен, а рукокрылые, сосущие кровь, вовсе не так  опасны, как думали раньше. Вследствие этого можно рассматривать весь отряд как  весьма полезного члена в цепи существ.    

Число палеонтологических летучих мышей,  о которых мы имеем сведения, крайне незначительно. В янтаре находили волосы  летучих мышей, а в некоторых известняках – окаменелые остатки костей  рукокрылых. Среди живущих теперь рукокрылых известно около 300 различных видов,  из которых на Европу приходится около 35. Чрезвычайно большое разнообразие  форм, несмотря на сходство в общем, делает деление и определение рукокрылых  весьма затруднительным даже для специалиста.    

     

Первый, главный отдел образует семейство летучих собак  , или плодоядных летучих мышей  (Pteropina). Все рукокрылые,  принадлежащие к этой группе, населяют исключительно теплые страны Старого  Света, а именно: Южную Азию с ее островами, Среднюю и Южную Африку, Австралию и  Океанию. Вследствие их величины уже с древних времен на них смотрели, как на  настоящих чудовищ. Этих безобидных и добродушных животных считали  отвратительными гарпиями и ужасными вампирами; среди них искали тех мрачных  существ, которые садились на спящих людей и высасывали у них кровь из сердца.    

Плодоядные летучие собаки имеют внешний вид почти летучих  мышей, но значительно большую величину и добродушную голову, напоминающую собак  или лисиц, вследствие чего их и назвали летучими собаками , или лисицами  . Летательная перепонка, а также строение передних конечностей и ног такие же,  как и у других летучих мышей; кроме большого пальца, и указательный снабжен  когтеобразным ногтем. На носу нет нароста и уши не имеют клапанов. По этим  признакам они легко отличаются от остальных летучих мышей.    

Летучие собаки живут всего охотнее в темных лесах и  покрывают днем деревья в бесчисленном количестве, подвешиваясь рядами к сучьям  и закутав крыльями голову и туловище. В дуплистых деревьях также находят их и  притом иногда массами в несколько сот. В темных девственных лесах иногда они  летают и днем, но настоящая жизнь для них, как и для всех рукокрылых,  начинается только с наступлением сумерек. Благодаря своему острому зрению и  тонкому обонянию, они безошибочно находят деревья с сочными и зрелыми плодами;  к ним они подлетают поодиночке, но скоро слетаются большими стаями и способны  совершенно оголить такое дерево.    

Днем они очень боязливы и при первом случае обращаются в  бегство, стараясь улететь. Летают сильно и быстро, но невысоко. В неволе скоро  ручнеют. Туземцы охотятся за ними из‑за мяса, похожего, даже по мнению Гааке,  на мясо кролика или курицы, или из‑за меха.    

Собственно летучие собаки  (Pteropus) похожи на собак  по морде, но без хвоста. Уши довольно длинные, голые и заостренные; летательная  перепонка весьма развита. Наибольший из всех видов этого рода – калонг,  летающая собака  (P. edulis), длиной до 1 ф. 4 д.; размах крыльев до 5 фут. Окраска спины темно‑бурая, на брюхе ржаво‑черная, голова – рыже‑красная, летательная перепонка  – коричневая. Живет на Яве, Суматре, Банде и Тиморе, в лесах, увешивая днем  ветви капока и дурьена. Питается плодами, особенно смоквами и манго, не  отказываясь, однако, от насекомых, а при случае – и от мелких позвоночных,  напр., рыбешек. За калонгами охотятся ради их вкусного мяса, причем охотник  старается целиться в крыло, как наиболее чувствительное место калонга: раненный  в крыло, он уже не может летать и беспомощно падает на землю.    

     

Летучую собаку, которую я сам изучал в  неволе, можно назвать летучей лисицей  (P. Edwardsi), у индусов же она  известна под названием бадула , или вургабула : она меньше калонга   (всего в 1 ф. длины). Морда и голые уши ее – черные, на теле же замечается  странное сочетание бурых, коричневых, красноватых и серых тонов. Это животное  широко распространено в Южной Азии, начиная от Бирмы к западу, и доходит до  Мадагаскара. Встречается, подобно калонгу, целыми стаями, усеивающими днем  деревья. На о‑ве Цейлоне любимым местом их пребывания служит ботанический сад  Перадения вблизи Кэнди. Здесь, по словам Геккеля, они целыми кучами увешивают  баньяны. «Несколько метких выстрелов, – говорит этот наблюдатель, –  свалило около полудюжины животных на землю, причем вся стая (несколько сот  штук) поднялась и с громким криком полетела прочь. Некоторые из упавших  животных, которые не были ранены смертельно, отчаянно защищались своими зубами  и когтями… Полет летучих лисиц очень отличается от полета наших летучих мышей,  походя более на полет ворон. С особенным удовольствием пьют они сладкое  пальмовое вино, и в сосудах, которые сингалезцы вешают для собирания его высоко  на вершины пальм, утром нередко находили пьяных животных…»    

Мясо летучих собак считается туземцами  очень вкусным, и ради него они усердно охотятся за этими животными, большей  частью при помощи сетей. К неволе летучие собаки привыкают довольно быстро и  легко уживаются в европейском климате.    

В течение дня это животное обыкновенно  висит на одной ноге, то на правой, то на левой. При этом свободная нога  кладется на живот, голова опускается на грудь, отклоняясь немного в сторону, и  только заостренные уши несколько выдаются вниз. Приняв такое положение, летучая  собака закрывает себя крыльями, как плащом, ограждая тем от внешнего мира все  органы чувств, кроме ушей, чтобы уловить угрожающий опасностью шум. По временам  сон прерывается, если животному нужно совершить какое‑нибудь неотложное дело  или почистить летательную перепонку, смазать ее жиром, растянуть… С  наступлением темноты они пробуждаются к своей обычной деятельности: их темные  глаза весело смотрят тогда вдаль, все члены обнаруживают потребность к движению,  и животные начинают ползать по клетке…    

Между собой летучие собаки живут  довольно дружно и вместе пьют и едят из одной чашки, но, когда они незнакомы  еще друг другу, между ними часто происходят кровопролитные битвы.    

К летучим собакам близко подходит и  другой род, живущий в Африке, ночные крыланы  (Cynonycteris), отличаясь,  впрочем, присутствием короткого хвоста и большим пальцем, соединенным  летательной перепонкой с прочими пальцами. К этому роду относятся: 1) водящийся  по Белому и Голубому Нилу пальмовый крылан  (C. stramineus); стройное  животное, 8‑10 д. в длину. «Массивная голова его, – говорит  Гейтлин, – с бульдогообразными складчатыми губами и большими глазами,  походит на собаку: мех его впереди шеи блестящего оранжево‑желтого цвета, выше  – желтого или серовато‑белого, ниже – черного». Водится на эфиопской веерной  пальме; 2) Нильский крылан  (C. aegyptiacus), распространенный по всему  Египту и Нубии, размером еще меньше (6 д. длины); короткий мягкий мех его  сверху светло‑бурого цвета, внизу светлее; 3) золотошейный крылан  (C.  collaris), с бледно‑желтым мехом и красивой, золотисто‑желтой полосой на шее у  самцов; ростом немного меньше предыдущего; к неволе привыкает лучше летучей  лисицы.