1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
Хранил,  должно быть, как припас лечебный.    

     

А с ним  болтала Батская ткачиха,    

На  иноходце восседая лихо;    

Но и  развязностью не скрыть греха -    

Она была  порядочно глуха.    

В тканье  была большая мастерица -    

Ткачихам  гентским в пору подивиться. [57]    

Благотворить  ей нравилось, но в храм    

Пред ней  протиснись кто-нибудь из дам,    

Вмиг  забывала, в яростной гордыне,    

О  благодушии и благостыне.    

Платков  на голову могла навесить,    

К обедне  снаряжаясь, сразу десять,    

И все из  шелка иль из полотна;    

Чулки  носила красные она    

И  башмачки из мягкого сафьяна.    

Лицом  бойка, пригожа и румяна,    

Жена  завидная она была    

И  пятерых мужей пережила,    

Гурьбы  дружков девичьих не считая    

(Вокруг  нее их увивалась стая).    

В Булонь  и в Бари, в Кельн, в Сантьяго, в Рим    

И трижды  в град святой – Иерусалим -    

Ходила  на поклон святым мощам,    

Чтобы  утешиться от горя там.    

Она  носила чистую косынку;    

Большая  шляпа, формой что корзинка,    

Была  парадна, как и весь наряд.    

Дорожный  плащ обтягивал ей зад.    

На  башмачках она носила шпоры,    

Любила  шутки, смех и разговоры    

И знала  все приманки и коварства    

И от  любви надежные лекарства.    

Священник  ехал с нами приходской, [58]    

Он добр  был, беден, изнурен нуждой.    

Его  богатство – мысли и дела,    

Направленные  против лжи и зла.    

Он  человек был умный и ученый,    

Борьбой  житейской, знаньем закаленный.    

Он  прихожан Евангелью учил    

И  праведной, простою жизнью жил.    

Был  добродушен, кроток и прилежен    

И чистою  душою безмятежен.    

Он  нехотя проклятью предавал    

Того,  кто десятину забывал    

Внести  на храм и на дела прихода.    

Зато он  сам из скудного дохода    

Готов  был неимущих наделять,    

Хотя б  пришлось при этом голодать.    

Воздержан  в пище был, неприхотлив,    

В  несчастье тверд и долготерпелив.    

Пусть  буря, град, любая непогода    

Свирепствует,  он в дальний край прихода    

Пешком  на ферму бедную идет,    

Когда  больной иль страждущий зовет.    

Примером  пастве жизнь его была:    

В ней  перед проповедью шли дела.    

Ведь  если золота коснулась ржа,    

Как тут  железо чистым удержать?    

К чему  вещать слова евангелиста,    

Коль  пастырь вшив, а овцы стада чисты?    

Он не  держал прихода на оброке,    

Не мог  овец, коснеющих в пороке,    

Попу-стяжателю  на откуп сдать,    

А самому  в храм лондонский сбежать:    

Там  панихиды петь, служить молебны,    

Приход  добыть себе гильдейский, хлебный.    

Он  оставался с паствою своей,    

Чтоб не  ворвался волк в овчарню к ней.    

Был  пастырь добрый, а не поп наемный;    

Благочестивый,  ласковый и скромный,    

Он  грешных прихожан не презирал    

И  наставленье им преподавал    

Не  жесткое, надменное, пустое,    

А  кроткое, понятное, простое.    

Благим  примером направлял их в небо    

И не давал  им камня вместо хлеба.    

Но коль  лукавил грешник закоснелый,    

Он  обличал его в глаза и смело    

Епитимью  на лордов налагал.    

Я  лучшего священника не знал.    

Не ждал  он почестей с наградой купно    

И  совестью не хвастал неподкупной;    

Он слову  божью и святым делам    

Учил, но  прежде следовал им сам.    

     

С ним  ехал Пахарь – был ему он брат. [59]    

Терпеньем,  трудолюбием богат,    

За век  свой вывез в поле он навоза    

Телег  немало; зноя иль мороза    

Он не  боялся, скромен был и тих    

И  заповедей слушался святых,    

Будь от  того хоть прибыль, хоть убыток,    

Был рад  соседа накормить досыта,    

Вдовице  брался землю запахать:    

Он  ближнему старался помогать.    

И  десятину нес трудом иль платой,    

Хотя  имел достаток небогатый.    

Его  штаны кругом в заплатах были.    

На  заморенной ехал он кобыле. [60]    

     

И  Мельник ехал с ними – ражий малый,    

Костистый,  узловатый и бывалый.    

В  кулачных схватках всех он побеждал    

И приз  всегда – барана – получал. [61]    

Был  крепок он и коренаст, плечом    

Мог  ставню высадить, вломиться в дом.    

Лишь  подзадорь – и, разъярясь, как зверь,    

Сшибить  он с петель мог любую дверь.    

Лопатой  борода его росла    

И рыжая,  что лисий мех, была.    

А на  носу, из самой середины,    

На  бородавке вырос пук щетины    

Такого  цвета, как в ушах свиньи;    

Чернели  ноздри, будто полыньи;    

Дыханьем  грудь натужно раздувалась,    

И пасть,  как устье печки, разевалась.    

Он  бабник, балагур был и вояка,    

Кощун,  охальник, яростный гуляка.    

Он слыл  отчаянным лгуном и вором:    

В мешок  муки умел подсыпать сора    

И за  помол тройную плату взять.    

Но  мельник честный – где его сыскать?    

Взял в  путь он меч и щит для обороны;    

В плаще  был белом с синим капюшоном.    

Он на  волынке громко заиграл,    

Когда  поутру город покидал.    

     

Был  рядом с ним, удачливый во всем,    

Судейского  подворья Эконом. [62]    

На всех  базарах был он знаменит:    

Наличными  берет он иль в кредит -    

Всегда  так ловко бирки он сочтет, [63]    

Что  сливки снимет и свое возьмет.    

Не знак  ли это благости господней,    

Что сей  невежда богу был угодней    

Ученых  тех, которых опекал    

И за чей  счет карман свой набивал?    

В его  подворье тридцать клерков жили,    

И хоть  меж них законоведы были,    

И даже  было среди них с десяток    

Голов,  достойных ограждать достаток    

Знатнейшего  во всей стране вельможи,    

Который  без долгов свой век бы прожил    

Под их  опекой вкрадчивой, бесшумной    

(Будь  только он не вовсе полоумный), -    

Мог  эконом любого околпачить,    

Хоть  научились люд они дурачить.    

     

Тщедушный  ехал рядом Мажордом. [64]    

Он щеки  брил, а волосы кругом    

Лежали  скобкою, был лоб подстрижен,    

Как у  священника, лишь чуть пониже.    

Он желт,  и сух, и сморщен был, как мощи,    

А ноги  длинные, что палки, тощи.    

Так  овцам счет умел вести он, акрам    

И так  подчистить свой амбар иль закром,    

Что  сборщики все оставались с носом.    

Он мог  решать сложнейшие вопросы:    

Какой  погоды ждать? И в дождь иль в зной    

С земли  возможен урожай какой?    

Хозяйский  скот, коровни и овчарни,    

Конюшни,  птичник, огород, свинарни    

У  мажордома под началом были.    

Вилланов  [65] сотни  у него служили.    

Он  никогда не попадал впросак.    

Пастух  ли, староста, слуга ль, батрак -    

Всех  видел он насквозь, любые плутни    

Мог  разгадать, лентяи все и трутни    

Его  страшились пуще злой чумы:    

За  недоимки не избыть тюрьмы,    

В уплату  ж все имущество возьмет,    

В своем  отчете дыры тем заткнет.    

Он сад  развел и двор обнес свой тыном,    

В  усадьбе пышной жил он господином.    

Милорда  своего он был богаче.    

Да и  могло ли быть оно иначе?    

Умел  украсть, умел и поживиться,    

К  хозяину умильно подольститься,    

И лорда  деньги лорду он ссужал.    

За что  подарки тут же получал.    

А  впрочем, ревностный он был работник    

И в  молодости преизрядный плотник.    

Коня он  взял за стать и резвый ход,    

Конь  серый в яблоках, а кличка: «Скотт». [66]    

Жил в  Норфолке почтенный мажордом,    

Под  Болдсуэллом, коль слышали о нем.    

Хоть  ржав был меч, но, как пристало тану, [67]    

Его  носил он; синюю сутану,    

Как  рясу, подобрал, в седле согнулся    

И до  конца в хвосте у нас тянулся.    

     

Церковного  суда был Пристав с нами. [68]    

Как  старый Вакх, обилен телесами,    

Он  угреват был, глазки – словно щелки.    

И валик  жиру на багровой холке.    

Распутен  и драчлив, как воробей,    

Пугал он  красной рожею детей.    

И весь в  парше был, весь был шелудивый;    

А с  бороды его, с косматой гривы    

Ни  ртуть, ни щелок, ни бура, ни сера    

Не  выжгли бы налета грязи серой,    

Не  скрыли бы чесночную отрыжку    

И не  свели бы из-под носа шишку.    

Чеснок и  лук он заливал вином    

И пьяным  басом грохотал, как гром.    

Напившись,  он ревел в своей гордыне,    

Что  изъясняется-де по-латыни.    

А фраз  латинских разве три иль две    

В его  тупой застряли голове    

Из  формул тех, что много лет подряд    

В суде  при нем твердили и твердят    

(Так имя  Вальтер повторяет бойко    

Хозяином  обученная сойка).    

А вот  спроси его и, кроме дури,    

Одно услышишь: «Questio quid juris?» [69]    

Прожженный  был игрок он и гуляка,    

Лихой  добытчик, дерзкий забияка.    

За  кварту эля он бы разрешил    

Блудить  пройдохе, хоть бы тот грешил    

Напропалую,  с простака ж он шкуру    

Сдирал,  чтоб рот не разевал тот сдуру.    

Найдя  себе приятеля по нраву,    

Его учил  церковному он праву:    

Как отлучением  пренебрегать,    

Коль в  кошельке не думаешь скрывать    

Свои  деньжонки. «Каждому понятно.    

Что рай  никто не обретет бесплатно.    

И ты  себя напрасно, друг, не мучь.    

Скрыт от  викариева [70]  рая ключ    

В твоей  мошне». Он в этом ошибался:    

Насколько  б человек ни заблуждался,    

Но хоть  кого на верный путь направит    

Викарьев  посох иль «Significavit». [71]    

Знал  молодежь во всем он диоцезе [72]    

И  грешникам бывал не раз полезен:    

Им в  затруднениях давал совет.    

Был на  челе его венок надет    

Огромный, –  словно с вывески пивной. [73]    

В руках  не щит был – каравай ржаной.    

     

С ним  Продавец был индульгенций папских,    

Он  приставу давно был предан рабски.    

Чтобы  его получше принимали,    

Он взял  патент от братства Ронсеваля. [74]    

Теперь,  с товаром воротясь из Рима,    

Он,  нежной страстью к приставу томимый,    

Все  распевал: «Как сладко нам вдвоем!» -    

Своим  козлиным, жидким тенорком,    

И друг  его могучим вторил басом,    

Мог  голос зычный спорить с трубным гласом.    

Льняных  волос безжизненные пряди    

Ложились  плоско на плечи, а сзади    

Косичками  казались, капюшон    

Из  щегольства давно припрятал он    

И ехал  то совсем простоволосый,    

То  шапкой плешь прикрыв, развеяв косы    

По новой  моде – встречным напоказ.    

В тулью  был вшит Нерукотворный Спас.    

Он  индульгенций короб, с пылу с жару,    

Из Рима  вез по шиллингу за пару.    

Глаза  его, как заячьи, блестели.    

Растительности  не было на теле,    

А щеки  гладкие желты, как мыло.    

Казалось,  мерин он или кобыла,    

И хоть  как будто хвастать тут и нечем -    

Об этом  сам он блеял по-овечьи.    

Но что  касается святого дела -    

Соперников  не знал, скажу я смело.    

Такой  искусник был, такой был хват!    

В своем  мешке хранил чудесный плат    

Пречистой  девы и клочок холстины    

От  савана преславныя кончины.    

Еще был  крест в цветных камнях-стекляшках,    

Была в  мешке и поросячья ляжка, [75]    

С их  помощью, обманщик и нахал,    

В три  дня он денег больше собирал,    

Чем  пастырь деревенский за полгода    

Мог  наскрести с голодного прихода;    

И, если  должное ему воздать, -    

Умел с  амвона петь он, поучать.    

Умел и  речь держать пред бедным людом,    

Когда по  церкви с кружкой шел иль с блюдом.    

Он знал,  что проповедью, поученьем    

Народ  склонить нетрудно к приношеньям.    

И на  амвоне, не жалея сил,    

Он во  всю мочь акафист голосил.    

     

Теперь,  когда я рассказал вам кратко,    

Не  соблюдая должного порядка,    

Про их  наряд, и званье, и причину    

Того,  что мы смешались не по чину,    

Расположась  просторно и привольно    

В  таверне, возле старой колокольни, -    

Пора  сказать, как время провели    

Мы в  этот вечер, как мы в путь пошли    

И чем  досуг в дороге заполняли.    

Чтоб в  озорстве меня не упрекали,    

Вас  попрошу я не винить меня    

За то,  что в точности припомню я    

Все речи  вольные и прибаутки.    

Я это  делаю не ради шутки:    

Ведь  знаю я, что, взявшись рассказать    

Чужой  рассказ, не надо выпускать    

Ни слова  из того, что ты запомнил,    

Будь те  слова пространны иль нескромны,    

Иначе  все неправдой извратишь,    

Быль в  небылицу тотчас обратишь,    

И брату  не давай при том пощады:    

Рассказывай  о всех поступках кряду.    

Спаситель  путь указывал нам верный:    

Он прямо  обличал, и нет в том скверны.    

Кто  сомневается, пускай прочтет,    

Как  говорил Платон на этот счет:    

Велел он  слову действиям быть братом.    

Коль не  сумел в сем сборище богатом,    

Где  знать и чернь, и господа и слуги,    

Всем  должное воздать я по заслуге, -    

Что ж,  видно, было это не под силу, Ума, уменья, значит, не хватило.    

     

Трактирщик  наш, приветливо их встретив,    

За ужин  усадил и, чтоб согреть их,    

Сготовил  снедь и доброе вино    

На стол  поставил, и текло оно    

Весь  вечер за веселым разговором,    

Шутливой  песней, дружелюбным спором.    

Хозяин  наш [76]  – осанкой молодецкой    

С ним не  сравнялся б виндзорский дворецкий -    

Был  статен, вежлив и во всяком деле    

Сноровист,  весел и речист. Блестели    

Его  глаза и речь была смела.    

И только  что мы все из-за стола    

Успели  встать и заплатить за ужин,    

Как он  сказал, смеясь, что хоть не нужен    

Наш тост  ответный, но он даст совет,    

Который  помогал от многих бед,    

Первей  всего от скуки: «Вас всегда,    

Друзья  почтенные и господа, -    

Так  молвил он, – я видеть рад сердечно:    

Такой  веселой и такой беспечной    

Беседы я  давно уж не слыхал,    

И целый  год мой дом не принимал    

Таких  веселых и простых гостей,    

У  радости я не хочу в хвосте    

Плестись  и ваши милости делить -    

Я мысль  одну хочу вам подарить.    

Идете в  Кентербери вы к мощам,    

И  благость божия воздастся вам.    

Но вижу,  что – на отдыхе ль, в дороге ль -    

Не  будете вы чопорны и строги:    

Свой дух  рассказом будете бодрить,    

Кому  веселость может повредить?    

Коль с  рожей постной едет путник бедный,    

Вот это  плохо, это даже вредно.    

Но вы,  друзья, послушавши меня,    

По  вечерам, слезаючи с коня,    

Свежи и  веселы и не усталы    

Пребудете, –  тоски как не бывало.    

Так  соглашайтесь! Если ж не удастся    

Мой  замысел, пусть гром с небес раздастся    

И прах  отца из гроба пусть встает,    

Меня ж  земля пусть тотчас же пожрет».    

Недолго  мы и в этот раз чинились,    

И  выслушать его все согласились.    

«Друзья, –  сказал он, – мой совет примите,    

Меня ж  не очень рьяно вы хулите,    

Хоть он,  быть может, незамысловат,    

Я думаю,  что каждый был бы рад    

В пути  соседей сказкой позабавить,    

Иль  вспомнить быль, иль доблести прославить.    

Пусть  два рассказа каждый подберет,    

А два  других вдобавок припасет,    

Чтоб  рассказать их нам в пути обратном.    

Кто  лучше всех полезное с приятным    

Соединит  – того мы угостим,    

Когда,  воздав хвалу мощам святым,    

Ко мне  воротимся. На общий счет    

Устроим  пир мы. Я же в свой черед    

Свою  веселость с вашей разделить    

Готов  охотно, чтобы рассудить,    

Кому из  вас награда подобает.    

Не надо  платы мне. Кто ж не признает    

Решенья  моего, расходы тот    

Поездки  всей пусть на себя берет.    

Коль  подчиниться моему приказу    

Согласны  вы, так говорите сразу,    

И к утру  я в дорогу соберусь».    

Мы рады  были всей затеи груз    

Ему  доверить, принесли присягу,    

Что без  него не сделаем ни шагу.    

Его же  обязали быть судьей    

И  предоставить дом просторный свой,    

Чтоб  победителя в нем угостить,    

А плату  самому определить.    

Без  возражений это порешив,    

Опять мы  выпили и, отложив    

На утро  сборы, улеглися спать.    

А  поутру, чуть стало рассветать,    

Хозяин  встал, и, поддавая пару,    

Нас  кукареканьем он сбил в отару.    

Гурьбой,  верхом, с волынкой вместо флага,    

Мы  поплелись чуть побыстрей, чем шагом.    

Но вот  хозяин придержал коня.    

«Друзья, –  вскричал, – послушайте меня:    

Когда  согласна утреня с вечерней,    

Тому из  вас, кто слово держит верно,    

Пора  начать и нам служить примером,    

А  увильнет – тогда приму я меры.    

И пусть  не пить мне эля и вина,    

Коль не  заплатит он за все сполна!    

Потянем  жребий, на кого падет    

Рассказывать,  тот первый пусть начнет.    

Почтенный  рыцарь, тянете вы первый;    

Мать  аббатиса, бросьте четок перлы;    

Вам,  господин студент, пора забыть    

Застенчивость  и перестать зубрить.    

Сюда, ко  мне, пусть каждый тянет жребий».    

И,  видно, было суждено на небе    

Иль тут  судьею нашим решено,    

Но  только все мы дружно, заодно    

Судьбы  разумной встретили решенье,    

Чтоб  рыцарь выдумку иль приключенье    

По  жребью первым тут же рассказал.    

Когда  тот жребий рыцарь увидал,    

Решению  судьбы он покорился    

И  рассказать нам повесть согласился:    

«Коль  рок велит мне, – он сказал, – начать,    

То  помоги мне, пресвятая мать.    

Не будем  прерывать, друзья, дорогу.    

Держитесь  ближе, я же понемногу    

Рассказывать  вам буду той порой».    

Мы  тронулись, и вот рассказ он свой    

Неторопливо  начал и смиренно,    

С  веселостью и важностью почтенной.    

     Тут конец пролога в  книге и начало первого рассказа, а именно рассказа Рыцаря    

 Рассказ Рыцаря    

Здесь начинается  рассказ рыцаря    

     

    

     

Предания  давно минувших дней    

Нам  говорят, что некогда Тезей    

Афинами  единовластно правил,    

Что он  себя победами прославил,    

Которым  равных не было дотоле,    

И  подчинил своей могучей воле    

Немало  крупных и богатых стран.    

Он  покорил и славный женский стан, [77]    

Что  Скифией когда-то назывался,    

С  отважной королевой обвенчался,    

Прекрасной  Ипполитой, и с сестрой    

Эмилией  повез ее домой.    

Под  музыку и радостные клики    

В Афины  герцог двинулся великий;    

Делило с  ним победы торжество    

Все  воинство блестящее его.    

Когда б  я мог без счета тратить время,    

Я б  рассказал с подробностями всеми,    

Как  амазонок победил Тезей    

Коварством  и отвагою своей,    

Как  разыгралось главное сраженье,    

Приведшее  наездниц к пораженью,    

Как  осажден был Ипполитин град    

Афинским  храбрым воинством и взят,    

Как  свадьбу их отпраздновали в храме,    

Украшенном  огнями и цветами.    

Но это  все оставлю в стороне:    

Идти за  плугом долго нужно мне,    

А он  волами тощими влечется;    

Вам  рассказать мне много остается,    

Я не  хотел бы помешать другим    

Успеть с  рассказом выступить своим.    

Посмотрим,  ужин ждет кого из нас!    

Итак,  продолжу прерванный рассказ.    

Когда  мной упомянутый герой    

Стоял  почти под городской стеной    

В  слепящем блеске торжества и славы,    

Он увидал,  что перед ним заставой    

Вдруг  вырос ряд одетых в траур дам,    

Склонивших  головы к его стопам.    

Все, на  коленях стоя, к паре пара,    

Рыдали  так отчаянно и яро,    

Что  можно утверждать: никто на свете    

Не  слышал воплей горестней, чем эти.    

Рыдая и  судьбу свою кляня,    

Они  схватили под уздцы коня.    

«Что  означает в праздничный сей миг, -    

Спросил  Тезей, – ваш исступленный крик?    

Ужель из  зависти внести отраву    

В мою  победную хотите славу?    

Иль  кто-нибудь нанес обиду вам?    

Скажите  мне, и я ему воздам.    

Зачем вы  в платье черное одеты?»    

Тут  старшая в толпе несчастной этой,    

Издав  предсмертному подобный стон,    

Которым  каждый был бы поражен,    

Сказала:  «Господин, себе по праву    

Победой  ты стяжал и честь и славу,    

И нам  нельзя завидовать тебе;