1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Следующие кадры запечатлели Сьюзен в ванне, полной пены, барахтающуюся на дне, словно лягушонок. На голове большая купальная шапочка. Точка съемки теперь была ниже, а фокус хуже: видимо, снимал кто-то из братьев. Сцена заканчивалась беззвучным криком Сьюзен в сторону камеры. Шапочка сползает на глаза, но девочка не может ее поправить, потому что закрывает руками свою грудку.
   
Эта мысль пришлась по вкусу старшему Лидсу. И вот он крадется в душ, где купается миссис Лидс. Шторка душа дернулась и медленно поползла в сторону, словно занавес в школьном театре. Оттуда показалась рука миссис Лидс, сжимающая большую губку. Все исчезает в мыльной пене. Фильм заканчивался изображением работающего телевизора и наплывом на спящего Лидса — он храпел в том самом кресле, где сейчас сидел Грэм.
   
Грэм долго не мог оторвать взгляд от яркого квадрата света на пустом экране. Семья Лидсов ему понравилась. Он пожалел, что побывал в морге. Ему пришло в голову, что маньяку, пробравшемуся в дом той страшной ночью, Лидсы тоже понравились. Но видно, мертвые Лидсы нравились ему еще больше.
   
   
Грэм чувствовал, что голова уже не соображает. Поплавав в бассейне отеля, пока у него не начало сводить ноги, он вышел из воды, думая одновременно о бокале мартини с джином «Тэнкрей» и губах Молли.
   
Мартини он приготовил сам в пластмассовом стаканчике и позвонил Молли.
   
— Привет, красавица.
   
— Привет, милый. Ты откуда?
   
— Из ночлежки в Атланте.
   
— Ведешь себя хорошо?
   
— Прекрасно. Умираю от скуки.
   
— Я тоже.
   
— Хочу тебя.
   
— Я тоже.
   
— Расскажи, как ты там без меня?
   
— Ну, поругалась сегодня с миссис Хольпер. Она хотела вернуть мне платье с огромным пятном от виски на заднице. Не иначе в гости надевала.
   
— Ну а ты что сказала?
   
— Сказала, что не продавала ей платье в таком виде.
   
— А она?
   
— Разоралась, что раньше мы не отказывались принимать товар обратно, поэтому она здесь и покупала, хотя кроме нас ей есть куда пойти.
   
— А ты?
   
— Я ответила, что очень огорчена, потому что Уилл разговаривает со мной по телефону как последний осел.
   
— Понятно…
   
— У Вилли все нормально. Сейчас охраняет черепашьи яйца, которые раскопали собаки. Лучше расскажи, чем ты там занимаешься.
   
— Читаю отчеты. Питаюсь всякой дрянью.
   
— Ломаешь голову целыми днями. Да?
   
— Так точно.
   
— Я могу помочь?
   
— Понимаешь, Молли, никак не могу ни за что зацепиться. Не хватает информации. Вернее, информации навалом, просто я в ней пока никак не разберусь.
   
— Сколько ты еще пробудешь в Атланте? Не подумай, я не собираюсь просить тебя побыстрее возвращаться домой. Просто хочу знать.
   
— Понятия не имею. По крайней мере еще несколько дней. Я так скучаю по тебе.
   
— Я тоже. Я тебя хочу.
   
— О боже, боюсь, я этого не выдержу. Давай не будем.
   
— Не будем что?
   
— Говорить об этом.
   
— Ладно, но думать-то об этом хоть можно?
   
— Конечно.
   
— У нас новая собака.
   
— О господи!
   
— Что-то среднее между бассетом и пекинесом.
   
— Замечательно.
   
— С большущими яйцами.
   
— Меня не интересует, какие у него яйца.
   
— Прямо по земле волочатся. Когда он бежит, ему приходится их втягивать.
   
— Он не может их втягивать.
   
— Может. Ты ничего не понимаешь.
   
— Понимаю.
   
— А ты свои можешь втягивать?
   
— Я так и знал, что мы к этому придем.
   
— Ну так как с яйцами-то?
   
— Ну, если уж тебе так интересно, то один раз втягивал.
   
— Когда же?
   
— В молодости. Когда пришлось быстро перепрыгивать через забор из колючей проволоки.
   
— Зачем?
   
— Да я нес арбуз с чужого огорода.
   
— Ты что, удирал? От кого?
   
— От одного знакомого свинопаса. Он услышал, как залаяли собаки, и выскочил из дому в трусах и с двустволкой. К счастью, споткнулся и дал мне фору.
   
— Он стрелял в тебя?
   
— Тогда я думал, что да. Хотя этот звук могла произвести и моя задница. С перепугу. Так что я до сих пор не знаю, кто из нас стрелял.
   
— Ты перепрыгнул через забор?
   
— Запросто.
   
— Ясно. Преступные наклонности с детства.
   
— Нет у меня никаких преступных наклонностей.
   
— Ну конечно нет. Да, слушай, я тут задумала покрасить кухню. Какой тебе нравится цвет? Уилл! Я спрашиваю: какой тебе нравится цвет? Эй, ты меня слышишь?
   
— Да-да, желтый. Давай покрасим в желтый.
   
— Нет, желтый мне не нравится. На желтом фоне я по утрам буду выглядеть зеленой.
   
— Ну, тогда голубой.
   
— Голубой слишком холодный.
   
— Черт возьми, по мне, так хоть цвет детской неожиданности… Хотя нет, знаешь, я скоро, наверное, вернусь, мы пойдем с тобой в магазин и там выберем все на месте. А может, еще и новые дверные ручки купим.
   
— Ладно, купим. Сама не знаю, зачем я несу всю эту чушь. Ведь совсем другое хотела сказать. Я люблю тебя, скучаю по тебе. Ты делаешь нужное дело. Тебе трудно, я знаю. Но я здесь, и я буду ждать тебя, когда бы ты ни вернулся, или приеду к тебе куда угодно и когда угодно. Вот что я хотела сказать тебе.
   
— Милая. Милая моя Молли. Наверное, уже пора спать.
   
— Хорошо.
   
— Спокойной ночи.
   
Грэм лег, положил руки под голову и вспомнил обеды, которые они готовили вместе с Молли. Крабы, соленый бриз вперемешку с вином. Его проклятием были эти «разборки» про себя. И сейчас у него в голове снова всплыла беседа с Молли. Как он огрызнулся на нее за безобидное, в сущности, замечание по поводу его «преступных наклонностей». Болван.
   
Странно, что могла найти в нем Молли.
   
Грэм позвонил в управление и попросил передать Спрингфилду, что хотел бы с утра подключиться к работе местной полиции. Больше делать ему было нечего.
   
Джин помог уснуть.
  
  
   
    
6
   
   
На письменном столе Спрингфилда лежали копии записей всех телефонных звонков по делу Лидсов. Когда во вторник в половине восьмого утра он вошел в свой кабинет, их было уже шестьдесят три. К самому важному была прикреплена красная бумажка.
   
В нем сообщалось, что полиция Бирмингема отыскала кота, похороненного в коробке из-под обуви за гаражом Джейкоби. Кот был укутан в кухонное полотенце, с цветочком между лапами. На крышке коробки детской рукой нацарапана кличка. Ошейника не было. Коробка перевязана веревкой, завязанной на бантик.
   
Бирмингемский судмедэксперт определил, что кота задушили. Он специально побрил его, но колотой раны не обнаружил.
   
Спрингфилд постукивал дужками очков по зубам.
   
Могилку нашли по мягкой почве, не потребовалось никаких проб на содержание метана, просто копнули лопатой. Грэм снова оказался прав.
   
Начальник следственного отдела лизнул указательный палец и перелистал остальные записи. В большинстве из них говорилось о подозрительных машинах, которые проезжали недалеко от места преступления в течение прошедшей недели. Описания, как правило, сводились к типу и цвету машины. В четырех случаях жителям города звонили неизвестные и угрожали, что сделают с ними то же, что и с Лидсами.
   
Запись звонка Хойта Льюиса лежала в середине стопки.
   
Спрингфилд позвонил дежурному:
   
— Слушай, что это за заявление контролера по поводу некоего Парсонса?
   
— Ночью мы связались с коммунальной службой, чтобы узнать, направляли ли они своих людей в тот переулок, — доложил дежурный. — Они перезвонят утром.
   
— Пошлите кого-нибудь к ним немедленно, — распорядился Спрингфилд. — Свяжитесь также с санитарной и эксплуатационной службами. Позвоните мне прямо в машину.
   
Он набрал номер Грэма в гостинице:
   
— Уилл, через десять минут ждите меня у входа в отель. Прокатимся кое-куда.
   
Без четверти восемь Спрингфилд остановил машину в конце переулка и вместе с Грэмом зашагал по продавленной колесами колее. Несмотря на раннее время, солнце уже припекало.
   
— Вам бы следовало надеть что-нибудь на голову, — посочувствовал Спрингфилд.
   
На нем самом была щеголеватая шляпа из соломки, которую он надвинул на самые глаза.
   
Ограда из металлической сетки позади дома Лидсов была увита виноградной лозой. Они остановились у столба, на котором висел счетчик.
   
— Если он проходил по переулку, то с этого места мог видеть всю заднюю часть дома, — заметил Спрингфилд.
   
Прошло всего пять дней, а участок Лидсов начал приобретать запущенный вид. На газоне пробивался дикий лук. Во дворе валялись сорванные ветром ветки. Грэму вдруг захотелось собрать их. Казалось, дом погрузился в глубокий сон. Веранда выглядела полосатой из-за длинных теней деревьев. Стоя в переулке рядом со Спрингфилдом, Грэм попытался представить, как он заглядывает в заднее окно и открывает дверь на веранду. Однако сейчас, при солнечном свете, представить себе проникновение убийцы в дом было трудно. Он перевел взгляд на детские качели, едва раскачивающиеся на легком ветру.
   
— А вот, кажется, и Парсонс, — сказал Спрингфилд.
   
Несмотря на ранний час, Парсонс уже ковырялся на клумбе во дворе. Его участок находился через два дома от владений Лидсов. Спрингфилд и Грэм подошли к задней калитке и остановились у мусорных контейнеров, крышки которых были прикованы цепями к забору. Спрингфилд померил высоту крепления счетчика при помощи рулетки.
   
На всех соседей Лидсов у Спрингфилда были составлены справки. Поэтому он знал, что Парсонса досрочно отправили на пенсию из-за «прогрессирующей рассеянности» по решению администрации почты, где он служил. Записи Спрингфилда содержали также и сплетни. Так, соседи утверждали, что жена Парсонса почему-то часто подолгу гостит у своей сестры в Мейконе, а сын никогда не звонит ему.
   
— Мистер Парсонс! — крикнул Спрингфилд.
   
Парсонс прислонил к стене вилы и подошел к забору. Его сандалии и белые носки были испачканы землей. Розовое лицо блестело.
   
«Атеросклероз», — определил Грэм.
   
— Да?
   
— Мистер Парсонс, не могли бы вы уделить нам несколько минут? Мы надеемся на вашу помощь, — начал Спрингфилд.
   
— Вы из электрокомпании?
   
— Нет, меня зовут Спрингфилд, мы из полиции.
   
— А, значит, по поводу убийства. Я уже говорил полицейским, мы с женой были в Мейконе…
   
— Я знаю, мистер Парсонс. Мы хотели бы узнать кое-что о вашем электросчетчике. Вы…
   
— Если этот… контролер заявил вам, что я совершил что-нибудь противозаконное, то…
   
— Нет-нет, мистер Парсонс, нас интересует, видели ли вы незнакомца, снимавшего показания с вашего счетчика на прошлой неделе.
   
— Нет.
   
— Вы уверены? По-моему, вы сами говорили Хойту Льюису, что кто-то крутился возле вашего счетчика.
   
— Говорил. Давно пора его проверить. Ничего, я это так не оставлю. Я еще в Комиссию по коммунальному обслуживанию позвоню.
   
— Конечно, сэр. Уверен, там разберутся. Так кого вы видели у вашего счетчика?
   
— Как кого? Сотрудника электрокомпании Джорджии.
   
— Откуда вы знаете, что это был сотрудник?
   
— Ну, он выглядел как контролер счетчиков.
   
— Как он был одет?
   
— Да так же, как все они, по-моему. Ну, коричневый комбинезон, кепка.
   
— Вы рассмотрели его лицо?
   
— Да не помню я уже. Я увидел его, когда выглянул из окна в кухне. Хотел поговорить с ним, но мне нужно было сначала одеться, а когда я вышел из дому, его уже не было.
   
— У него был грузовик?
   
— Да вроде нет. А что случилось? Почему вы спрашиваете?
   
— Мы проверяем всех, кто находился вблизи места преступления на прошлой неделе. Это очень важно, мистер Парсонс. Постарайтесь вспомнить.
   
— Стало быть, вы все же по поводу убийства. Поймали уже кого-нибудь?
   
— Нет.
   
— Конечно. Вчера вечером я смотрел в окно на улицу, и за целых пятнадцать минут не проехало ни одной патрульной машины. Это просто кошмар, что случилось с Лидсами. Моя жена до сих пор не может прийти в себя. Интересно, кто же теперь купит их дом? Пару дней назад я видел, как тут два негра его осматривали. Знаете, мне несколько раз приходилось беседовать с Лидсами по поводу их детей, они казались довольно порядочными людьми. Конечно, он не стал ничего делать с газоном, как я ему советовал. Министерство сельского хозяйства издает чудесные книжечки о борьбе с сорняками на газонах. Я потом их опускал ему в почтовый ящик. Честно скажу, когда он косил газон, от запаха дикого лука дышать было невозможно.
   
Спрингфилд начал терять терпение.
   
— Мистер Парсонс, когда точно вы видели этого парня в переулке?
   
— Не помню, надо подумать.
   
— Вы что, не можете вспомнить время суток? Утро? День? Вечер?
   
— Я знаю, из чего состоят сутки, можете не перечислять. Кажется, днем это было. Я не помню.
   
Спрингфилд потер рукой шею.
   
— Вы меня простите, мистер Парсонс, но мне необходимо узнать точное время. Не будете ли вы так любезны проводить нас на кухню и показать то место, откуда вы его видели?
   
— Предъявите ваши удостоверения. Оба.
   
В доме царили чистота и порядок. И спертый воздух. Чистота. Чистота. Доведенный до отчаяния порядок престарелой пары, которая осознает, как постепенно теряет прозрачность их жизнь.
   
Грэм пожалел, что зашел в дом. Он был уверен, что в ящиках лежит полированное столовое серебро с неотмытым яичным желтком между зубцами вилок.
   
«Ну ладно. Пора браться за дело».
   
Из окна над кухонной раковиной был хорошо виден весь задний двор.
   
— Отсюда. Удовлетворены? — спросил Парсонс. — Да видно отсюда счетчик, видно. А с контролером я не разговаривал. И не помню, как он выглядел. Если это все, то простите, у меня много работы.
   
В разговор вмешался Грэм:
   
— Вы сказали, что пошли одеваться, а когда вернулись, его уже не было. Значит, вы были раздеты?
   
— Да.
   
— Днем? Вам что, нездоровилось, мистер Парсонс?
   
— Все, что я делаю в своем доме, это мое дело. Захочу, буду, как индеец, в перьях ходить. И вообще, почему вы торчите здесь, вместо того чтобы ловить убийцу? Здесь что, попрохладнее?
   
— Я понимаю, мистер Парсонс, вы сейчас на пенсии, поэтому вам необязательно одеваться каждый день. Вы вообще, наверное, редко одеваетесь дома, верно?
   
У Парсонса даже вены вздулись на висках от таких слов.
   
— То, что я на пенсии, вовсе не значит, что я не одеваюсь и бездельничаю целыми днями. Мне стало жарко, я зашел в дом и принял душ. Я работал. Мульчировал.[4] И между прочим, к полудню уже всю дневную норму заканчивал, а это побольше, чем вы сделаете за день.
   
— Чем, вы говорите, занимались?
   
— Мульчировал.
   
— Когда это было?
   
— В пятницу. В прошлую пятницу. Мне как раз привезли целую кучу навоза в то утро, и я… я все перетаскал до обеда. Можете проверить в Садоводческом центре. Они вам скажут, сколько там было.
   
— Итак, вам стало жарко, вы зашли в дом и приняли душ. А что вы делали на кухне?
   
— Готовил себе чай со льдом.
   
— А, так вы брали лед из морозилки. Но ведь холодильник вон там, довольно далеко от окна.
   
Сбитый с толку, Парсонс перевел взгляд с окна на холодильник. Глаза стали безжизненными, словно у рыбы на рынке к концу дня. Но внезапно они победоносно вспыхнули. Он подошел к столу сбоку раковины.
   
— Когда я увидел его, я как раз стоял вот здесь и доставал снизу сахарин. Так-то. Теперь все? Еще вопросы будут?
   
— Наверное, это был Хойт Льюис, — сказал Грэм.
   
— Я тоже так думаю, — ответил Спрингфилд.
   
— Не Льюис это был! Не Льюис!
   
Глаза Парсонса слезились.
   
— Откуда вы знаете? — пожал плечами Спрингфилд. — Это вполне мог быть Хойт Льюис, просто вы подумали…
   
— Да Льюис весь черный от загара. У него седые жирные волосы и редкие бакенбарды, словно выщипанные. — Парсонс повысил голос и затараторил так быстро, что его с трудом можно было понять: — Вот откуда я знаю. Говорю вам, не Льюис это был. Этот был бледнее, и волосы светлые. Он еще повернулся, чтобы что-то записать себе в блокнот, и я разглядел волосы сзади. Точно, блондин. А на шее волосы под скобку подстрижены.
   
Спрингфилд слушал его со скучающим видом.
   
— Лица его, конечно, не видели? — спросил он скептическим тоном.
   
— Не помню. По-моему, у него были усы. А может, не было…
   
— Как у Льюиса?
   
— У Льюиса нет усов.
   
— Ах да. А как он смотрел показания счетчика? Может, голову задирал или нагибался?
   
— Да нет, просто стоял.
   
— Узнали бы его, если бы снова увидели?
   
— Нет.
   
— Какого он примерно возраста?
   
— Не старый. Больше ничего не знаю.
   
— А собаки Лидсов вы поблизости не видели?
   
— Нет.
   
— Мистер Парсонс, я понял, что был не прав, — улыбнулся Спрингфилд. — Вы нам очень помогли. Если не возражаете, я пришлю вам нашего художника, и если вы позволите ему присесть тут у окна, то, может быть, он сможет нарисовать, как выглядел этот человек. Это наверняка был не Льюис.
   
— Не хватало еще, чтобы мое имя появилось в газетах.
   
— Можете не беспокоиться, не появится.
   
Парсонс пошел провожать их до калитки.
   
— Вы столько труда вложили в этот участок, мистер Парсонс, — заметил Спрингфилд, проходя мимо клумб. — Ваши цветы — да на конкурс бы!
   
Парсонс не ответил. Его красное лицо подергивалось, глаза слезились. Стоя в своих мешковатых шортах и стоптанных сандалиях, он молча смотрел на удаляющихся полицейских. Когда они отошли достаточно далеко, старик схватился за вилы и принялся яростно разбрасывать навоз прямо на траву и цветы.
   
   
Машину Спрингфилда вызвали на связь. Ни одна из коммунальных служб города не посылала своих людей в переулок накануне убийства. Спрингфилд передал описание, сделанное Парсонсом, и отдал распоряжения для художника.
   
— Скажите, чтобы он нарисовал сначала столб и счетчик, а от этого уже плясал дальше. И пусть будет помягче со свидетелем. Наш художник не очень-то любит выезжать на дом, — пояснил он Грэму, пробираясь на своем «форде» по запруженной машинами улице. — Ему больше по душе работать на глазах у юных секретарш, чтобы свидетель переминался с ноги на ногу и робко заглядывал ему через плечо. Но полицейский участок не совсем подходящее место для спокойного разговора со свидетелем, которого не хочешь пугать до полусмерти. Как только рисунок будет готов — сразу же пойдем с ним по всему району, из дома в дом. Знаете, Уилл, я как та старая гончая, чувствую, что мы только что взяли след. Запах еще очень легкий, но уже есть, а? Как вы думаете? Все же мы раскрутили этого старого черта. Теперь главное — не упустить ниточку.
   
— Если человек в переулке был тем, кого мы ищем, то это пока самая главная зацепка, — согласился Грэм.
   
После визита к Парсонсу на душе у него было муторно.
   
— Правильно. Значит, он не просто выходит из автобуса и вслепую бежит туда, куда указывает ему его поганый хрен, а действует по плану. Он на сутки задерживается в городе, планирует все на день-два вперед. У него есть своя тактика. Разведка места преступления, убийство домашнего животного, а затем всей семьи. Но что это за тактика и почему именно так, черт возьми? — Спрингфилд умолк и взглянул на Грэма. — Да, это, мне кажется, уже по вашей части.
   
— Что ж, если все так, похоже, он мой клиент.
   
— Я знаю, вы работали и раньше по таким делам. Когда я спросил вас насчет Лектера, вам не хотелось затрагивать эту тему. Но мне все же необходимо поговорить с вами об этом.
   
— Хорошо.
   
— На его счету девять жертв, так?
   
— Девять умерли. Двое выжили.
   
— И что с ними сейчас?
   
— Один до сих пор в реанимации в больнице Балтимора, другой — в частной психиатрической лечебнице в Денвере.
   
— Но что заставило убийцу заниматься подобными делами? Он что, сумасшедший?
   
Грэм посмотрел в окно на спешащих куда-то пешеходов. Голос его сделался бесстрастным, как будто он диктовал письмо.
   
— Он стал заниматься этим, потому что ему нравилось этим заниматься. Но доктор Лектер не сумасшедший, по крайней мере не такой, какими мы их обычно себе представляем. Он совершал страшные убийства, потому что получал от этого удовольствие. Но когда ему нужно, он ведет себя как нормальный человек.
   
— А что говорят психиатры? Что с ним такое?
   
— Они называют его социопатом, потому что не могут найти более подходящего слова. У него действительно есть некоторые признаки социопата. Например, полное отсутствие угрызений совести или чувства вины. А главный признак — садизм по отношению к животным, проявившийся в детстве.
   
Спрингфилд выматерился.
   
— Но у него отсутствуют все остальные признаки социопатии, — продолжал Грэм. — Бродягой он не был, в конфликт с законом не вступал. Не хитрит по мелочам, как большинство социопатов. Он восприимчив ко всему, что его окружает. Так что до сих пор непонятно, как его называть. Энцефалограмма показала некоторые отклонения, но по ним трудно сделать определенные выводы.
   
— А как бы вы сами его назвали? — спросил Спрингфилд.
   
Грэм задумался.
   
— Ну, для себя как вы его называете?
   
— Чудовище. Я сравниваю его с теми существами, которые рождаются время от времени: в роддоме их кормят, держат в тепле, но не подключают систему жизнедеятельности, и они умирают. Так вот, Лектер такой же, как они, только с виду нормальный.
   
— Я знаю нескольких офицеров полиции в Балтиморе и спрашивал их, каким образом вам удалось поймать этого Лектера. Они сказали, что не знают. Так как вы это сделали? Как вы на него вышли?
   
— Случайное стечение обстоятельств, — пожал плечами Грэм. — Шестой по счету человек был убит в своей собственной мастерской. У него там стоял деревообрабатывающий станок, инструменты всякие, там же он держал и свои охотничьи принадлежности. Он был подвешен на крюках, вбитых в стену, и буквально изрезан, изрублен, разодран на части. В теле торчали стрелы. Его раны что-то мне напомнили, но я никак не мог понять, что именно.
   
— И что, пришлось ждать следующих убийств?
   
— Да, и Лектер зачастил — всего за девять дней три новые жертвы… Так вот, у шестого было два старых шрама на бедре. Патологоанатом не поленился съездить в местную больницу и установил, что этот человек пять лет назад во время охоты с луком, напившись, упал с дерева и проткнул ногу стрелой. Запись сделана хирургом, но первую помощь ему оказал Лектер — он как раз дежурил в травмпункте. Он расписался в журнале приемного отделения. Времени с тех пор прошло, конечно, много, но я подумал, что Лектер сможет припомнить, не было ли в той ране от стрелы чего-нибудь подозрительного. Поэтому я отправился к нему поговорить. Нам больше не за что было зацепиться. У него к тому времени была своя практика. Психиатрический кабинет, обставленный антиквариатом. Когда я спросил его об этом случае, он сказал, что плохо его помнит — только то, что этого беднягу приволок в больницу его приятель, и все. Но что-то меня насторожило. То ли он говорил как-то не так, то ли что-то подозрительное было в самом его кабинете. Мы с Крофордом долго ломали голову. Проверили по картотеке, но Лектер там не значился. Я уж сам хотел покопаться в его кабинете, но не смог получить ордер — не было оснований для обыска. Тогда я снова пошел к нему. Было воскресенье, но он принимал без выходных. В здании было пусто, за исключением нескольких человек у него в приемной. Он пригласил меня сразу же. Мы беседовали, и он сделал мне любезное предложение — помочь в поисках убийцы, и тут я увидел книги по медицине на полке у него над головой и сразу понял, что это ОН. Я снова взглянул на него, и, наверное, выражение лица у меня изменилось. Теперь я знал его тайну, и он понял это. Хотя я еще не был так уж уверен, что это именно он. Мне нужно было собраться с мыслями. Я что-то промямлил и вышел из кабинета. В холле был телефон. Нельзя было его вспугнуть, тем более не имея поддержки, и я позвонил в полицию. Но он вышел через другую дверь и, разувшись, в одних носках, подкрался сзади. Я даже не услышал, как он подошел. Только почувствовал его дыхание, ну а потом… дальше вы знаете.
   
— Так как же вы все-таки догадались?
   
— Я понял это только через неделю, уже когда лежал в больнице. Мне помогла иллюстрация «Ранения человека», она встречается почти во всех старых книгах по медицине, каких у Лектера была целая полка. Я видел ее, когда проходил курс судебной медицины, который вел один патологоанатом в Университете Джорджа Вашингтона. Так вот, оказалось, что поза и раны той шестой жертвы очень походили на «Ранения человека».
   
— «Ранения человека», говорите? И это все, что у вас было?
   
— Ну да. Просто случайность, что я когда-то уже видел этот рисунок. Повезло.
   
— Ничего себе, повезло.
   
— Слушайте, если вы мне не верите, так какого черта я все это рассказываю!
   
— Ну ладно, ладно, не кипятитесь.
   
— Простите. И тем не менее все так и было.
   
— Ну ладно, — сказал Спрингфилд. — Спасибо, что рассказали. Мне нужно знать такие вещи.
   
   
Описание человека в переулке, сделанное Парсонсом, и информация о задушенном коте и раненой собаке указывали на возможную тактику убийцы: предположительно он проводил разведку под видом контролера электрической компании и, прежде чем убить всю семью, расправлялся с домашними животными.
   
И сразу же встал вопрос: стоит ли предавать огласке данную версию?
   
С одной стороны, население будет настороже. Возможно, кто-то сообщит что-нибудь новое. А с другой — убийца тоже, наверное, следит за новостями.
   
В следующий раз он может действовать по-иному.
   
Полиция склонялась к мнению, что все эти скудные сведения должны быть сохранены в тайне. Однако следовало разослать ветеринарам и обществам охраны животных по всему юго-восточному побережью предписания с просьбой немедленно сообщать обо всех случаях жестокого обращения с животными.
   
Но население не будет предупреждено об опасности. Полиция в этой ситуации чувствовала определенный моральный дискомфорт.
   
Проконсультировались с доктором Аланом Блумом из Чикаго. Он подтвердил, что если убийца прочтет в газетах о ходе следствия, то, скорее всего, изменит тактику. В то же время доктор Блум высказал предположение, что, несмотря на риск, маньяк вряд ли перестанет нападать на домашних животных. Психиатр предупредил полицию, что у них в запасе лишь двадцать пять дней. Следующее полнолуние — 25 августа.
   
Утром 31 июля, через три часа после того, как Парсонс дал описание преступника, состоялся телефонный разговор между полицейскими управлениями Бирмингема, Атланты и Крофордом, который находился в Вашингтоне. Они приняли решение разослать письма ветеринарам, рисунок художника в течение трех дней показать во всех близлежащих к месту преступления домах, а затем передать предупреждение через средства массовой информации.
   
За эти три дня Грэм и полицейские Атланты буквально отполировали ногами тротуары, показывая рисунок всем живущим в районе дома Лидсов. Портрет был весьма схематичный, но они надеялись, что хоть кто-нибудь поможет его дополнить.
   
Копия, которую носил с собой Грэм, замахрилась по углам. Ночью он отсыпался у себя в номере, посыпав тальком натертые ноги. Вопросы, на которые никак не находились ответы, выстраивались у него в голове причудливыми голограммами. Он испытывал чувство, которое обычно возникало у него перед тем, как рождалась идея. Но идея так и не приходила.
   
Тем временем в Атланте произошли четыре несчастных случая, один со смертельным исходом. Главы семей открыли огонь по припозднившимся родственникам. Стали чаще звонить по поводу бродяг, замеченных поблизости. Столы в полицейском управлении были завалены грудой заявлений и протоколов с бесполезной информацией. Отчаяние наступало со всех сторон, словно чума.
   
К концу третьего дня из Вашингтона вернулся Крофорд. Он заглянул к Грэму как раз в тот момент, когда тот, сидя на кровати, стягивал с затекших ног мокрые от пота носки.
   
— Ну что, тяжко приходится?
   
— Бери завтра утром рисунок и сам узнаешь, — буркнул Грэм.
   
— Не стоит, вечером это все уже будет в газетах. Ты что, целый день ходил пешком?
   
— Да, понимаешь, там между домами заборы понаставлены. На машине хрен проедешь.
   
— Честно говоря, я и не надеялся, что из этого выйдет что-нибудь путное, — признался Крофорд.
   
— Чем же мне было заниматься, черт возьми?
   
— Тем, что у тебя лучше всего получается, вот чем. — Крофорд поднялся, чтобы уйти. — Иногда я тоже сам себе ищу работу. Особенно после того, как пить бросил. Ты, я вижу, тоже.
   
Грэм разозлился. Крофорд был прав.
   
У Грэма была привычка все откладывать на потом. И он знал за собой этот грех. Давным-давно, когда он учился в школе, он компенсировал этот недостаток скоростью исполнения. Но сейчас он был не в школе.
   
Кое-что Грэм мог предпринять прямо сейчас — уже не первый день об этом думал. Но он мог ждать до тех пор, пока обстоятельства не заставят его сделать все в последние дни перед полнолунием.
   
Ему нужно было выслушать чужое мнение. Посмотреть на вещи другими глазами. Постараться восстановить то особое состояние, исчезнувшее за годы тихой и счастливой жизни с Молли.
   
Уверенность, что этого избежать не удастся, неумолимо росла. Грэм чувствовал себя человеком, взбирающимся все выше и выше в крохотном вагончике американских горок. Вот вагончик замер на головокружительной высоте, и, перед тем как соскользнуть вниз, Грэм сказал вслух:
   
— Придется повидаться с Лектером.
   
Он не почувствовал, как инстинктивно схватился при этом за живот.
  
  
   
    
7
   
   
Доктор Фредерик Чилтон, директор Чесапикской больницы для невменяемых преступников, вышел из-за стола, чтобы поздороваться с Уиллом Грэмом.
   
— Доктор Блум позвонил мне вчера, мистер Грэм. Вас, наверное, следует называть «доктор Грэм»?
   
— Я не доктор.
   
— Мне было приятно услышать доктора Блума, ведь мы знаем друг друга целую вечность. Присаживайтесь, пожалуйста.
   
— Мы надеемся на вашу помощь, доктор Чилтон.
   
— Честно говоря, я иногда чувствую себя скорее секретарем Лектера, нежели врачом, под чьим контролем он находится, — заметил Чилтон. — Он получает обширную почту. По-моему, в научных кругах считается особым шиком завязать с ним переписку. Я собственными глазами видел, что его письма даже висят в рамочках на стенах факультетов психиатрии. Одно время мне казалось, что каждый аспирант, специализирующийся по психиатрии, жаждет побеседовать с ним. И я всегда рад помочь вам и доктору Блуму.
   
— Мне нужно поговорить с доктором Лектером, желательно наедине, — сказал Грэм. — После сегодняшней встречи мне, вероятно, понадобится увидеть его еще раз или позвонить ему по телефону.
   
Чилтон кивнул.
   
— Начнем с того, что доктор Лектер останется в своей камере. Это единственное место, где его можно держать без смирительной рубашки. Одна из стен его камеры представляет собой двойной барьер, отделяющий ее от коридора. Я распоряжусь поставить там стул и ширму, если хотите. Должен попросить вас не передавать ему никаких предметов, кроме листов бумаги без скрепок. Никаких скоросшивателей, ручек или карандашей. У него есть фломастеры.
   
— Мне, возможно, придется показать ему кое-какие материалы, чтобы дать стимул к разговору.
   
— Вы можете показывать ему что угодно, если это написано или нарисовано на мягкой бумаге. Документы можно передавать, положив их на лоток для передачи пищи. Не передавайте ничего руками и не принимайте от него ничего, что он будет протягивать вам через барьер. Он может вернуть вам бумаги, положив на тот же лоток. Я настаиваю на этом. Доктор Блум и мистер Крофорд заверили меня, что вы будете подчиняться моим требованиям.
   
— Хорошо, — сказал Грэм и приподнялся на стуле.
   
— Понимаю, вам не терпится, мистер Грэм, но я хочу вначале рассказать вам одну историю, весьма поучительную. Наши меры предосторожности могут показаться вам излишними. Но доктор Лектер действительно очень опасен и дьявольски хитер. Целый год после того, как его сюда поместили, он вел себя просто идеально и даже был контактен во время психотерапии. И как результат — это было еще при старом директоре, — меры безопасности по отношению к нему слегка ослабили. Восьмого июля тысяча девятьсот семьдесят шестого года после обеда он пожаловался на боль в груди. В смотровом кабинете его освободили от смирительной рубашки, чтобы сделать электрокардиограмму. Один из сопровождавших его санитаров вышел покурить, а другой на секунду отвернулся… Слава богу, сестра оказалась сильной и смогла увернуться. Один глаз ей удалось спасти. Этот момент может показаться вам любопытным.
   
Чилтон вытащил из ящика кардиограмму и, развернув ее на столе, начал водить по линии указательным пальцем.
   
— Смотрите, здесь он просто лежит на смотровом столе. Пульс семьдесят два. Здесь он хватает медсестру за голову и тянет ее вниз, к себе. Вот тут к нему подбежал санитар. Кстати, Лектер и не сопротивлялся, но санитар все же вывихнул ему руку. Видите? Странная вещь. Его пульс ни разу не превысил восьмидесяти пяти. Даже когда он вырывал ей язык.
   
Лицо Грэма оставалось бесстрастным. Он откинулся на стуле и сцепил руки у подбородка. Ладони у него были сухие.
   
— Знаете, когда Лектера только привезли, мы подумали, что нам представилась возможность изучить социопата в классически чистом виде, — продолжал Чилтон. — Так редко удается заполучить их живыми. У Лектера ясный, восприимчивый ум, он занимался психиатрией… и в то же время он изощренный убийца, на совести которого столько жертв. Он показался нам контактным, и мы подумали, что с его помощью мы проникнем в тайны этого вида психического отклонения. Как Беймон изучал процесс пищеварения, вскрыв желудок святому Мартину. Но даже сейчас мы вряд ли понимаем Лектера лучше, чем в первые дни его пребывания у нас. Вам когда-нибудь приходилось с ним разговаривать?
   
— Нет. Только видел его, когда… В основном я видел его в суде. Доктор Блум показывал мне статьи Лектера в научных журналах.
   
— А он-то вас хорошо знает. Много о вас думает.
   
— Вы с ним беседовали?
   
— Да, двенадцать раз. Он полностью закрыт для изучения. Слишком искушен в психодиагностике, тестировать его бесполезно. Расколоть его пытались и Эдвардс, и Фабре, и даже сам доктор Блум. У меня есть их записи. Для них он тоже остался загадкой. По нему незаметно, когда он что-нибудь скрывает, а когда знает больше, чем говорит. Находясь в изоляции, он опубликовал блестящие статьи в ведущих психиатрических журналах. Но ни одна из них не помогает понять его самого. Мне кажется, он боится, что если мы разгадаем его, то больше никто не будет интересоваться его персоной и всю оставшуюся жизнь ему придется провести в полном забвении.
   
Чилтон умолк. Когда-то давно он научился рассматривать своего собеседника боковым зрением и поэтому был уверен, что Грэм не заметит, что он наблюдает за ним.
   
— По нашему единодушному мнению, единственный человек, который действительно понял поведение Ганнибала Лектера, — вы, мистер Грэм. Не могли бы вы нас, так сказать, просветить?
   
— Нет, — отрезал Грэм.
   
— Тут у нас многие интересуются одним вопросом: вот вы расследовали убийства, совершенные доктором Лектером, поняли их стиль. Вы смогли воссоздать его фантазии? Помогло ли это вам разоблачить его?
   
Грэм не ответил.
   
— Нам, знаете ли, катастрофически не хватает материалов по этому вопросу. Была одна-единственная статья в журнале «Патопсихология». Может, побеседуете с моими подчиненными, ну не в этот раз, конечно. Доктор Блум меня строго предупредил, чтобы вам не мешали. Но может быть, в следующий раз?
   
Доктор Чилтон нередко чувствовал враждебность к своей персоне. Он ощутил ее и на этот раз.
   
Грэм поднялся.
   
— Благодарю вас, доктор. А теперь я хотел бы увидеть Лектера.
   
   
Стальная дверь отделения строгого режима закрылась. Снаружи щелкнул засов.
   
Грэм знал, что утром Лектер просыпается поздно. Он окинул взглядом все помещение, но не смог заглянуть в камеру Лектера, а лишь заметил, что там царит полумрак.
   
Грэму хотелось застать Лектера спящим. Ему нужно было время, чтобы собраться. Если он почувствует, что безумие Лектера проникает в его мозг, то ему придется всеми силами защищаться от этого.
   
Чтобы заглушить звук шагов, Грэм пошел за санитаром, толкающим перед собой тележку с бельем. Доктора Лектера так просто не проведешь.
   
Грэм остановился недалеко от входа в камеру, его перегораживали стальные решетки. За ними, на расстоянии немногим больше вытянутой руки, от пола до потолка и от стены до стены была натянута прочная нейлоновая сеть.
   
По ту сторону заграждений Грэм разглядел намертво прикрепленные к полу стол и стул. Стол был завален книгами в мягких обложках, журналами и письмами. Он подошел к решеткам и положил на них руки, затем поспешно убрал их.
   
Доктор Лектер спал на кровати, положив голову на прислоненную к стене подушку. На груди покоился открытый «Большой кулинарный словарь» Александра Дюма.
   
В течение нескольких секунд Грэм молча разглядывал Лектера. Тот вдруг открыл глаза и произнес:
   
— Тот же самый лосьон после бритья, которым вы пользовались во время суда.
   
— Я получаю его в подарок на каждое Рождество.
   
Грэм почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы. Он потер шею ладонью.
   
— Кстати, о Рождестве, — вспомнил Лектер. — Вы получили мою открытку?
   
— Да. Спасибо.
   
Рождественская открытка Лектера была переправлена Грэму криминалистической лабораторией ФБР из Вашингтона. Грэм пошел на задний двор, сжег ее и тщательно вымыл руки, прежде чем дотронуться до Молли.
   
Лектер встал с кровати и подошел к столу. Невысокий изящный человек. Очень аккуратный.
   
— Может, присядете, Уилл? В стенном шкафу, дальше по коридору, вроде держат складные стулья. По крайней мере, судя по звуку, их достают откуда-то оттуда.
   
— Сейчас санитар принесет.
   
Стоя, Лектер ждал, пока Грэм сядет.
   
— Как там Стюарт?
   
— Прекрасно.
   
Стюарт ушел в отставку, увидев подвал доктора Лектера. Сейчас он работал управляющим в мотеле. Но Грэм решил не говорить этого. Вряд ли Стюарт обрадуется, получив послание от доктора Лектера.
   
— Как жаль, что он оказался таким эмоционально неустойчивым. По-моему, его ждала блестящая карьера. А у вас никогда не возникало никаких проблем, Уилл?
   
— Нет.
   
— Действительно, откуда им взяться.
   
Грэму показалось, что Лектер видит его насквозь. Его пронзительный взгляд был мучительно неприятен, как назойливый зуд, раздражающий мозг.
   
— Я рад, что вы пришли. Сколько уже прошло, года три, кажется? Обычно меня посещают только профессионалы. Ничего из себя не представляющие психиатры из клиник да пытливые горе-доктора психологии с периферии — тугодумы, вымучивающие из себя статейки из страха лишиться места в своих забытых богом колледжах.
   
— Доктор Блум показывал мне вашу статью об особенностях садизма у хирургов в «Журнале клинической психиатрии».
   
— Ну и?..
   
— Любопытно. Даже для меня, дилетанта.
   
— Для дилетанта… Дилетанта. Интересный термин, — задумчиво сказал Лектер. — Сколько тут перебывало ученых мужей. Сколько приходило так называемых экспертов, всеми правдами и неправдами пробившихся к государственной кормушке. Если вы дилетант, то кто же тогда специалист? Разве не вы поймали меня тогда, а, Уилл? Вы хоть сами-то знаете, как это у вас получилось?
   
— Вы знакомились с материалами дела. Там все написано.
   
— Нет там ничего. Вы знаете, как вам это удалось, Уилл?
   
— Все в материалах следствия. Да и какое сейчас это имеет значение?
   
— Конечно. Для меня уже не имеет.
   
— Мне нужна ваша помощь, доктор Лектер.
   
— Я так и думал.
   
— Это по поводу Атланты и Бирмингема.
   
— Слушаю.
   
— Вы ведь, конечно, читали об этом.
   
— Я читал об этом в газетах, правда, не смог сделать вырезки. Мне не разрешают держать здесь ножницы. Угрожают, что отберут книги. Мне бы не хотелось, чтобы подумали, будто я снова замышляю что-нибудь ужасное. — Он рассмеялся, обнажая ровные белые зубы. — Вам хочется знать, как он выбирает жертвы?
   
— Я подумал, у вас могут быть какие-то предположения. Мне бы хотелось их услышать.
   
— С какой стати?
   
Грэм предвидел этот вопрос. Такая причина, как стремление прервать цепь убийств, явно не могла воодушевить Лектера.
   
— У нас есть что вам предложить, — сказал Грэм. — Материалы исследований, видеофильмы по психиатрии, даже киноролик. Я переговорю с администрацией больницы.
   
— А, с Чилтоном. Ну да, вы ведь должны были встретиться с ним, когда пришли. Отвратительный тип, правда? Обратили внимание, как неумело он пытается заглянуть к вам внутрь — словно подросток, который впервые лезет под юбку? Рассматривает вас исподтишка. Заметили, да? Хотите — верьте, хотите — нет, но он пытался прогнать меня через ТАТ.[5] Меня! Сидел тут с непроницаемым лицом, не мог дождаться, когда я дойду до Эм-эф-тринадцать. Ха-ха. О, простите, забыл, что вы не относитесь к клану посвященных. Речь идет о рисунке — женщина на кровати и на переднем плане мужчина. Он ждал, что, интерпретируя эту ситуацию, я буду скрывать возникшие у меня сексуальные ассоциации. Я просто рассмеялся ему в лицо. А он надулся как индюк и объявил всем, что я избежал тюрьмы лишь благодаря синдрому Ганзера, — не будем вдаваться в психиатрию. Все это очень скучно.
   
— Вы получите доступ к фильмотеке Американской медицинской ассоциации.
   
— Я все равно не получу того, что меня интересует.
   
— Откуда такая уверенность?
   
— Мне достаточно и моих книг.
   
— Я познакомлю вас со всеми материалами этого дела. Но есть еще одна причина, по которой вы не откажетесь.
   
— Да? И какая же?
   
— Я полагаю, вам было бы любопытно проверить, кто умнее — вы или тот, кого я ищу.
   
— По вашей логике, вы умнее меня, поскольку вы меня поймали!..
   
— Нет, я знаю, что не умнее вас.
   
— Тогда как же вы меня поймали, Уилл?
   
— Вам кое-что мешало.
   
— Что же?
   
— Страсть. К тому же вы душевнобольной.
   
— А вы неплохо загорели, Уилл.
   
Грэм промолчал.
   
— И руки у вас огрубели. Они больше не похожи на руки полицейского. А ваш лосьон как будто выбирал ребенок. Там парусник на этикетке, да?
   
Доктор Лектер редко держит голову прямо. Задав вопрос, он наклоняет голову то вправо, то влево; его пытливый взгляд вкручивается в лицо собеседника, словно штопор в пробку. Снова наступила пауза. Наконец Лектер произнес:
   
— Не рассчитывайте уговорить меня, играя на моем тщеславии.
   
— Я и не рассчитываю вас уговорить. Вы или согласитесь мне помочь, или откажетесь. Кстати, над этой проблемой работает сейчас доктор Блум, а это лучший…
   
— Дело у вас с собой?
   
— С собой.
   
— А снимки?
   
— И снимки.
   
— Хорошо, оставьте. Посмотрю на досуге.
   
— Нет.
   
— Вы умеете мечтать, Уилл?
   
— До свидания, доктор Лектер.
   
— Что же вы не пригрозили книги отобрать?
   
Грэм повернулся, чтобы уйти.
   
— Ну ладно, давайте досье. Я скажу вам, что думаю.
   
Папку пришлось буквально втискивать в лоток для передачи пищи, хотя она содержала далеко не все материалы дела. Лектер потянул его к себе.
   
— Сначала идет краткое изложение. Вы можете прочесть его прямо сейчас.
   
— Не возражаете, если я поработаю один? Дайте мне час.
   
Грэм ждал, сидя на видавшем виды продавленном диванчике в мрачноватой, служившей для отдыха медперсонала комнате. То и дело заходили санитары перехватить чашечку кофе. Но он не разговаривал с ними. В каком-то оцепенении он переводил взгляд с одного предмета на другой, с радостью убеждаясь, что они не плывут у него перед глазами. Дважды ему пришлось выйти в туалет.
   
Через час санитар снова впустил Грэма в отделение строгого режима.
   
Лектер с отрешенным видом сидел за своим столиком. Грэм знал, что почти все это время Лектер рассматривал снимки.
   
— Ну что я могу сказать… Он очень стеснителен, этот наш мальчик. Я бы с удовольствием встретился с ним. А вам не приходило в голову, что он урод? Или считает себя таковым?
   
— Зеркала?
   
— Именно. Вы заметили, в обоих случаях он вдребезги разбил все зеркала. Только ли ради нескольких осколков? Кстати, их он использует не только в качестве… гм… режущих инструментов. Они вставлены так, чтобы он мог видеть свое отражение. В глаза Джейкоби и… как ее? Как звали вторую?
   
— Миссис Лидс.
   
— Именно.
   
— Интересно, — пробормотал Грэм.
   
— Перестаньте. Вы не могли не догадаться об этом сами.
   
— Да, я действительно об этом думал.
   
— А сюда пришли просто взглянуть на меня? Восстановить, так сказать, нюх? Без меня не получается?
   
— Мне хотелось бы узнать ваше мнение.
   
— У меня его пока нет.
   
— Я подожду.
   
— Могу я оставить дело у себя?
   
— Я еще не решил, — медленно сказал Грэм.
   
— Кстати, почему нет описания участков? У вас здесь есть фотографии фасадов, планы этажей и комнат, в которых произошли убийства, и почти ничего нет об участках вокруг домов. Что они собой представляли?
   
— Большие участки, огорожены заборами, кое-где живые изгороди. А что?
   
— А то, мой дорогой Уилл, что если этот наш странник находится в особых отношениях с луной, то он, видимо, выходит из дома и смотрит на нее. Перед тем как привести себя в порядок, ну вы понимаете. Вы когда-нибудь видели кровь в лунном свете, Уилл? Она выглядит абсолютно черной. Хотя, конечно, сохраняет свой естественный блеск. Чтобы так развлекаться, да еще в чем мать родила, нужно быть уверенным, что соседи не увидят. Соседей нужно уважать… хм.
   
— Вы считаете, что при выборе жертв огражденный участок является для него одним из необходимых условий?
   
— Конечно. А эти жертвы не последние. Позвольте мне оставить у себя дело, Уилл. Я поработаю с ним, изучу. Если есть еще какие-нибудь материалы, я хотел бы взглянуть и на них. Вы можете позвонить мне. В тех редких случаях, когда звонит мой адвокат, мне приносят телефон сюда. Раньше его голос просто пускали через интерком и, конечно, нас слушали все, кому не лень. Вы не дадите мне номер своего домашнего телефона?
   
— Нет.
   
— Знаете, как вам удалось поймать меня, Уилл?
   
— До свидания, доктор Лектер. Вы можете звонить по номеру, записанному на обложке дела. Мне все передадут.
   
Грэм пошел по коридору.
   
— Знаете, почему вы поймали меня?
   
Грэм уже исчез из виду и быстро шагал к стальной двери.
   
— Вы поймали меня, потому что мы с вами одинаковые!
   
Это были последние слова Лектера, которые услышал Грэм, — его голос остался за стальной дверью.
   
Опустив голову, никого не замечая, Грэм брел как сомнамбула, боясь только одного — проснуться. В висках гулко стучала кровь, словно удары крыльев большой птицы. От стальной клетки до выхода — рукой подать. Три коридора, пять дверей отделяют доктора Лектера от внешнего мира. В вестибюле Грэму вдруг почудилось, что Лектер вышел вместе с ним. Остановившись у выхода, он огляделся, удостоверяясь, что рядом никого нет.
   
Из машины, стоящей по другую сторону улицы, Фредди Лаундс просунул в окно телеобъектив и сделал великолепный снимок. Грэм в профиль у входа в здание с гранитной доской, на которой красовалась надпись: «Чесапикская больница для невменяемых преступников».
   
Перед публикацией редакторы «Тэтлер» обрезали фотографию, оставив лицо Грэма и два последних слова из названия.
  
  
   
    
8
   
   
После ухода Грэма доктор Ганнибал Лектер лег на кровать и погасил свет. Прошло несколько часов.
   
Сначала он наслаждался фактурой ткани наволочки, на которой лежали его сцепленные за головой руки… затем кончиком языка скользнул по нежнейшей плоти — внутренней стороне щеки.
   
Потом он перешел на запахи. Появились фантазии. Один запах он действительно чувствовал, другие — воображал. Раковину посыпали хлоркой — сперма. В конце коридора начали раздавать острое мясо — затвердевшая от пота рубашка цвета хаки. Грэм не захотел давать ему свой домашний телефон — горький зеленый запах размятого лопуха.
   
Лектер сел на кровати. А Грэм мог быть и повежливее. В памяти возник теплый латунный запах электрических часов.
   
Лектер несколько раз моргнул. Его брови поползли вверх. Он включил свет и написал записку Чилтону с просьбой принести ему телефон, чтобы он мог позвонить своему адвокату.
   
По закону Лектер имел право разговаривать с адвокатом наедине. Он не злоупотреблял этим. Поскольку Чилтон не позволял ему выходить к телефону, аппарат приносили прямо в камеру.
   
Вот и сейчас два охранника приволокли его, раскручивая на ходу длинный шнур, подключенный к розетке около их стола. Один открыл дверь ключом. Другой держал наготове баллончик со слезоточивым газом.
   
— Отойдите в глубину камеры, доктор Лектер. Лицом к стене. Если вы повернетесь или попытаетесь подойти к барьеру раньше, чем услышите щелчок замка, я выпущу газ вам в лицо. Все понятно?
   
— Да, вполне, — кивнул Лектер. — Спасибо, что принесли телефон.
   
Номер пришлось набирать, просунув руку сквозь нейлоновую сетку. В справочной Чикаго ему дали телефонные номера факультета психиатрии Чикагского университета и кабинета доктора Алана Блума. Он позвонил на коммутатор факультета психиатрии.
   
— Я хотел бы поговорить с доктором Аланом Блумом.
   
— Не знаю, на месте ли он сегодня, но сейчас соединю вас.
   
— Секундочку. У меня совсем вылетело из головы имя его секретаря.
   
— Линда Кинг. Сейчас я вас соединю.
   
Раздалось восемь гудков, прежде чем трубку наконец подняли.
   
— Слушаю вас.
   
— Это вы, Линда?
   
— Линда не работает по субботам.
   
Доктор Лектер на это и рассчитывал.
   
— Быть может, вы мне поможете, если вас не затруднит. Это Боб Грир из издательства «Блейн энд Эдвардс паблишинг». Доктор Блум просил меня переслать экземпляр книги «Психиатр и закон» Уиллу Грэму, и Линда должна была отправить мне его адрес и номер телефона, но, видно, забыла.
   
— Дело в том, что я всего лишь аспирантка, она будет в поне…
   
— Понимаете, тогда придется связаться с доктором Блумом, но мне страшно не хотелось бы беспокоить его, ведь он поручил все это Линде, и как-то неудобно подводить ее. Милочка, все эти данные обязательно там где-то поблизости, в картотеке. Я на вашей свадьбе спляшу, если вы меня выручите.
   
— У Линды нет картотеки.
   
— Может, у нее там телефонная книжка лежит?
   
— Да, тут есть книжка.
   
— Будьте так добры, отыщите мне этого Грэма, и я от вас отстану.
   
— Как, вы сказали, его зовут?
   
— Грэм… Уилл Грэм.
   
— Подождите минутку… Ага, вот нашла. Домашний телефон 305 JL5-7002.
   
— Но я бы хотел отправить ему книгу по почте.
   
— Здесь адреса нет.
   
— А что там есть?
   
— Так, Федеральное бюро расследований, Пенсильвания-авеню, десять, Вашингтон, округ Колумбия… ага, и почтовый ящик три тысячи шестьсот восемьдесят, Марафон, Флорида.
   
— Замечательно, вы просто ангел.
   
— Рада была помочь.
   
Лектер почувствовал себя намного лучше. Теперь он сможет как-нибудь порадовать Грэма телефонным звонком, и если тот не станет вести себя повежливее, то придется позвонить в аптеку и по старой дружбе заказать для него калоприемник с дренажной трубкой.
  
  
   
    
9
   
   
А в тысяче с лишним километрах на юго-запад, в Сент-Луисе, в кафетерии кинофабрики «Гейтуэй филм лабораториз» Фрэнсис Долархайд ждал, когда поджарится его бифштекс. Образцы предлагаемых закусок на витрине были покрыты прозрачной пленкой. Он стоял у кассового аппарата и потягивал кофе из бумажного стаканчика.
   
Молодая рыжеволосая женщина в белом халате вошла в кафетерий и принялась внимательно разглядывать автомат для продажи карамелек, покусывая губы. Несколько раз она оглядывалась на Фрэнсиса Долархайда, стоящего к ней спиной. Наконец она подошла к нему и тихим голосом произнесла:
   
— Мистер Долархайд.
   
Долархайд обернулся. На нем были защитные очки с красными стеклами, которые он не снимал, даже выходя из проявочной. Она уставилась ему на переносицу.
   
— Мы не могли бы присесть с вами на минутку? Мне нужно вам кое-что сказать.
   
— В чем дело, Эйлин?
   
— Я… я хотела извиниться. Понимаете, Боб был сильно пьян и… ну, в общем, строил из себя шута. Он не имел в виду ничего такого. Прошу вас, давайте присядем. Ну пожалуйста. Больше минуты я вас не задержу.
   
— Угу.
   
Долархайд не сказал «сядем», потому что плохо произносил звук «с».
   
Они сели. Эйлин нервно теребила в руках салфетку.
   
— Все так хорошо веселились на той вечеринке, и мы были так рады, что вы заглянули, — начала она. — Честно, рады и… приятно удивлены. Вы ведь знаете Боба, он постоянно всех копирует. Ему бы по радио выступать. Он стал имитировать акценты, рассказал пару анекдотов, представляете, как настоящий негр. Когда он копировал ваш голос, у него и в мыслях не было вас обидеть. Он был слишком пьян, чтобы понимать, кто находится в комнате.
   
— Все так хохотали, но потом… больше не хохотали.
   
Долархайд избегал слова «перестали» из-за звука «с».
   
— Это только позже до Боба дошло, что он натворил.
   
— Но тем не менее он продолжал.
   
— Да, — произнесла она. — Я потом спрашивала его. Он сказал, что не имел в виду ничего дурного, а когда сообразил, в чем дело, то решил, что если сейчас остановится, тогда уж точно все подумают на вас. Вы сами видели, как он покраснел.
   
— Он предложил мне подыграть ему.
   
— Он обнял вас и просто хотел похлопать по плечу. Чтобы вы улыбнулись и все превратилось в шутку.
   
— Я ее уже оценил, Эйлин.
   
— Бобу ужасно неловко.
   
— Ну, я не хотел бы, чтобы ему было неловко. Не хотел бы. Передайте ему это от меня. На его работе это никак не… Его положение на нашем предприятии будет прежним. Черт, будь у меня его талант, я бы такие чуде… номера откалывал. — Долархайд изо всех сил старался избегать звука «с». — Вот организуем какую-нибудь вечеринку, там он увидит мое отношение к этому.
   
— Спасибо, мистер Долархайд. Конечно, он номера дай боже откалывает, но вообще-то он парень чуткий. Даже чувствительный какой-то.
   
— Это уж точно. Я думаю, даже нежный!
   
Голос Долархайда был приглушен; садясь, он всегда прикрывал рот кулаком, уперев его в основание носа.
   
— Простите?
   
— Я говорю, общение с вами идет ему на пользу.
   
— Да. Думаю, что да. Он теперь почти совсем не пьет, только по выходным. Потому что как только приходит суббота, сразу же начинает названивать его жена. Когда я с ней разговариваю, он корчит смешные рожи, но, по-моему, очень расстраивается. Женщины всегда это чувствуют. — Она коснулась его запястья и, несмотря на то что Долархайд был в темных очках, заметила, как что-то промелькнуло в его глазах. — Не принимайте все это близко к сердцу, мистер Долархайд. Я рада, что мы смогли поговорить.
   
— Я тоже, Эйлин.
   
Долархайд посмотрел ей вслед. На одной ноге, выше икры, виднелся засос. Он подумал, что вряд ли симпатичен Эйлин, да и всем остальным тоже.
   
В огромном проявочном цехе было прохладно и пахло химическими реактивами. Фрэнсис Долархайд проверил раствор в проявочном резервуаре А. Первостепенное значение имели температура и насыщенность раствора. Ежечасно через него проходили сотни метров любительских фильмов, присланных со всей страны. Долархайд отвечал за всю цепочку операций проявления пленки, вплоть до просушки. Много раз в течение дня он вынимал пленки из проявочных резервуаров и просматривал их кадр за кадром. В огромной темной комнате было тихо и спокойно. Долархайд пресекал болтовню подчиненных на рабочем месте, общаясь с ними главным образом жестами.
   
Вечерняя смена закончилась, но он остался в проявочной, чтобы обработать и смонтировать свой собственный фильм.
   
   
Долархайд вернулся домой около десяти вечера. Он жил один в огромном доме, доставшемся ему от бабушки. Дом стоял в самом конце дороги, идущей через яблоневый сад к северу от Сент-Чарльза, что по другую сторону реки Миссури, если ехать из Сент-Луиса. За бесхозным садом никто не следил. Сухие, скрюченные деревья торчали среди молодых яблонек. Сейчас, в конце июля, над садом стоял запах прелых яблок. Днем множество пчел жужжало над деревьями. Ближайшие соседи жили в восьмистах метрах.
   
Возвращаясь, Долархайд всегда делал обход дома: несколько лет назад кто-то пытался залезть к нему. Он зажег свет во всех комнатах и осмотрелся. Пусть грабитель думает, что он не один. Одежда бабушки и дедушки все еще висела в стенных шкафах, на туалетном столике лежали бабушкины расчески со спутанными волосами. Ее зубы покоились в стакане на прикроватной тумбочке. Вода из стакана уже давно испарилась. Бабушка умерла десять лет назад.
   
(Распорядитель на похоронах попросил его тогда: «Мистер Долархайд, не могли бы вы принести мне зубы вашей бабушки?» «Заколачивайте крышку», — ответил он.)
   
Убедившись, что в доме никого нет, Долархайд поднялся наверх, где долго принимал душ и мыл голову.
   
Затем облачился в кимоно из искусственного шелка и улегся на узкую кровать в комнате, которую ему отвели, когда он был еще ребенком. Фен у него был старый, еще бабушкин, со шлангом и колпаком. Он надел его и, пока волосы сушились, пролистал новый журнал мод. Некоторые фотографии носили явный отпечаток ненависти и жестокости.
   
Он почувствовал возбуждение. Повернув металлический абажур настольной лампы, он направил свет на репродукцию, висевшую на стене возле кровати. «Большой красный дракон и жена, облеченная в солнце» Уильяма Блейка.[6] Когда-то картина ошеломила его с первого взгляда. Никогда раньше он не видел ничего, что так соответствовало бы образам, жившим внутри его. Казалось, Блейк заглянул через ухо в его сознание и увидел там Красного Дракона. Поначалу Долархайда не отпускал страх, когда он представлял, как его мысленные образы, светясь, выплывают у него из ушей. А вдруг их увидят в темноте проявочной? А вдруг они засветят пленки? Он заткнул уши ватными шариками. Потом, боясь, что простая вата может загореться, он попробовал использовать комочки металлической ваты. Но уши стали кровоточить. Тогда он отрезал немного асбестовой ткани с гладильной доски, скатал небольшие шарики-затычки.
   
Долгое время в жизни Долархайда ничего, кроме Красного Дракона, не было. Сейчас у него появилось кое-что еще: он стал ощущать начало эрекции.
   
Сегодня он хотел насладиться этим не спеша, но, увы, он не мог больше ждать.
   
Он быстро задернул тяжелые шторы на окнах комнаты в нижнем этаже. Повесил экран, установил проектор. Дедушка поставил в этой комнате откидное кресло, несмотря на протесты бабушки. (Она потом повесила на спинку какую-то вышитую накидку.) Теперь Долархайд на него нарадоваться не мог: кресло было очень удобное.
   
Он погасил свет, откинул спинку кресла, и скоро фантазии увлекли его прочь из этой темной комнаты. Закрепленная на потолке светоустановка, вращаясь, отбрасывала разноцветные блики на стены, пол и его кожу. Он представил себя летящим в ракете. За выпуклым стеклом кабины мелькали звезды. Закрыв глаза, он, казалось, ощущал, как яркие пятна света двигаются по его телу, а когда открывал их — разноцветные блики превращались в огни далеких городов, окружающих его со всех сторон. Не было больше ни верха, ни низа. Разогреваясь, светоустановка начинала вращаться быстрее, рисуя на мебели угловатые линии, проливаясь на стены метеоритным дождем. Долархайд представлял себя кометой, летящей через созвездие Рака.
   
Но одно место в комнате было укрыто от света. За светоустановкой он укрепил кусок картона так, чтобы блики не падали на киноэкран.
   
Когда-нибудь, но не сейчас, для усиления эффекта он попробует покурить травку.
   
Долархайд включил проектор. На экране вспыхнул яркий прямоугольник света. Промелькнуло несколько черных полос, крестов и точек, и вот уже серый скотч-терьер навострил уши и понесся к двери кухни, пытаясь схватить зубами поводок.
   
Следующие кадры показывают, как собака бежит по тротуару, пытаясь на бегу куснуть себя за бок.
   
На кухню заходит миссис Лидс с пакетами зелени. Она смеется и проводит рукой по волосам. Сзади гурьбой вваливаются дети…
   
Следующие кадры сняты в спальне самого Долархайда. Освещение плохое. Он стоит обнаженный перед репродукцией «Большого красного дракона». На нем «боевые очки» — плотно прилегающая пластмассовая маска, как у хоккеистов. У него эрекция, он усиливает ее рукой.
   
Вот он приближается к камере, имитируя движения восточного танцора, изображение теряет резкость, рука регулирует фокусное расстояние, и лицо заполняет весь экран. Изображение на экране подпрыгивает и вдруг неожиданно замирает. Крупным планом его рот — обезображенный задранной верхней губой, просунутым между зубами языком — и закатившийся глаз. И снова рот заполняет весь экран, излом оскала, губы смыкаются на объективе, и изображение гаснет.
   
Трудности при съемке следующей части были очевидны.
   
Камера прыгает в руках, нерезкое пятно света приобретает очертания кровати и корчащегося на ней мистера Лидса, Прикрывая глаза от света, миссис Лидс садится на постели, поворачивается к мужу и протягивает к нему руки, затем пытается перекатиться на край кровати и встать, но ноги запутываются в покрывале. Камера дергается в руках, и на экране появляется потолок, его лепнина крутится, как велосипедные спицы, потом изображение меняется, становится более устойчивым. Женщина лежит навзничь на матраце, по ночной рубашке расплывается темное пятно. Рядом ее муж с дико вытаращенными глазами сжимает рукой горло. Экран на секунду гаснет, затем в месте монтажной склейки промелькнула галочка, поставленная на пустом кадре.
   
Теперь камера устойчиво стоит на штативе. Все они уже мертвы и рассажены по местам: двое детей — у стены лицом к кровати, третий — в углу, лицом к камере, мистер и миссис Лидс — в постели, укрытые одеялом. Мистер Лидс прислонен к спинке кровати, веревка, стягивающая грудь, не видна, голова свесилась набок.
   
Слева в кадре появляется Долархайд, двигаясь как индонезийский танцор. Он весь перепачкан кровью, на нем нет ничего, кроме маски и резиновых перчаток. Он гримасничает и прыгает среди трупов. Затем подходит к дальней стороне кровати, где лежит миссис Лидс, сдергивает одеяло и замирает в позе Христа, принимающего плат от Вероники.
   
Сейчас, сидя в гостиной бабушкиного дома, Долархайд весь покрылся потом. Он то и дело высовывает язык, шрам на верхней губе влажен, он постанывает, не давая ослабнуть возбуждению.
   
Но, даже находясь на самой вершине блаженства, ему немного неприятно смотреть последнюю сцену, где он, утратив всю грацию и элегантность движения, подобно свинье, роющей землю рылом, мельтешит задницей перед самой камерой. Никаких драматических пауз, никакого чувства ритма и пика наивысшего возбуждения, одна лишь животная страсть.
   
И все-таки замечательно получилось. Смотреть фильм — одно наслаждение. Хотя наяву все, конечно, намного сильнее.
   
Долархайд увидел в фильме два упущения. Первое — нет сцены смерти Лидсов, и второе — его собственное действо в конце оставляло желать лучшего. Куда подевались величие и достоинство, присущие Красному Дракону?
   
Ничего, это не последний фильм в его жизни. Набравшись опыта, он сможет добиться настоящего актерского мастерства даже в самых интимных сценах.
   
Он все преодолеет. Ведь это труд всей его жизни, величественное творение, которое будет жить в веках. Скоро поступят фильмы о семейных пикниках 4 июля,[7] и он подберет себе новый актерский состав. Конец лета всегда приносил уйму хлопот: люди тысячами возвращались из отпусков. Да еще День благодарения подбросит работенки.
   
Каждый день семьи со всей страны присылали ему заявки на участие в его фильмах.
  
  
   
    
10
   
   
В салоне самолета, следующего рейсом Вашингтон — Бирмингем, было много свободных мест. Грэм расположился у иллюминатора, соседнее кресло оставалось пустым.
   
Он отказался от предложенного стюардессой неаппетитного сандвича и разложил на откидном столике материалы следствия по делу об убийстве семьи Джейкоби. Он заранее выписал данные, которые были общими для Джейкоби и Лидсов.
   
Обеим парам было под сорок. И те и другие имели детей — двух мальчиков и девочку. У Эдварда Джейкоби был еще один сын, от первого брака, который в день гибели семьи находился в общежитии при колледже.
   
Родители имели высшее образование, жили в двухэтажных домах в богатых районах. И миссис Джейкоби, и миссис Лидс были весьма привлекательны. Семьи пользовались одинаковыми кредитными карточками и выписывали одни и те же популярные журналы.