1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
      
     
     28
     
      
       
Коня! Коня! Гонимый бурей снова,
       
Хотя кругом покой и тишина,
       
Назло дразнящим призракам былого
       
Он ищет не любовниц, не вина,
       
Но многие края и племена
       
Изведает беглец неугомонный,
       
Пока не станет цель ему ясна,
       
Пока, остывший, жизнью умудренный,
       
Он мира не найдет под кровлей благосклонной.
      
     
     29
     
      
       
Однако вот и Мафра.[37] Здесь, бывало,
       
Жил королевы лузитанской двор.
       
Сменялись мессы блеском карнавала,
       
Церковным хором — пиршественный хор.
       
Всегда с монахом у вельможи спор.
       
Но эта Вавилонская блудница
       
Такой дворец воздвигла среди гор,
       
Что всем хотелось только веселиться,
       
Простить ей казни, кровь — и в роскоши забыться.
      
     
     30
     
      
       
Изгибы романтических холмов,
       
Как сад сплошной — долины с свежей тенью,
       
(Когда б народ хоть здесь не знал оков!)
       
Все манит взор, все дышит сладкой ленью.
       
Но Чайльд спешит отдаться вновь движенью,
       
Несносному для тех, кто дорожит
       
Уютным креслом и домашней сенью,
       
О, воздух горный, где бальзам разлит!
       
О, жизнь, которой чужд обрюзгший сибарит!
      
     
     31
     
      
       
Холмы все реже, местность все ровней,
       
Бедней поля, и зелень уж другая.
       
И вот открылась даль пустых степей,
       
И кажется, им нет конца и края.
       
Пред ним земля Испании нагая,
       
Где и пастух привык владеть клинком,
       
Бесценные стада оберегая.
       
В соседстве с необузданным врагом
       
Испанец должен быть солдатом иль рабом.[38]
      
     
     32
     
      
       
Но там, где Португалию встречает
       
Испания, граница не видна.
       
Соперниц там ни даль не разделяет,
       
Ни вздыбленной Сиерры[39] крутизна,
       
Не плещет Тахо сильная волна
       
Перед царицей стран заокеанских,
       
Не высится Китайская стена,
       
Нет горной цепи вроде скал гигантских
       
На рубеже земель французских и испанских.
      
     
     33
     
      
       
Лишь ручеек бежит невозмутим,
       
Хоть с двух сторон — враждебные державы.
       
На посох опершись, стоит над ним
       
Пастух испанский — гордый, величавый,
       
Глядит на небо, на ручей, на травы —
       
И не робеет между двух врагов.
       
Он изучил своих соседей нравы,
       
Он знает, что испанец не таков,
       
Как португальский раб, подлейший из рабов.
      
     
     34
     
      
       
Но вот, едва рубеж вы перешли,
       
Пред вами волны темной Гвадианы,[40]
       
Не раз воспетой в песнях той земли,
       
Бурлят и ропщут, гневом обуянны.
       
Двух вер враждебных там кипели станы,[41]
       
Там сильный пал в неистовой резне,
       
Там брали верх то шлемы, то тюрбаны,
       
Роскошный мавр и мних в простой броне
       
Все обретали смерть в багровой глубине.
      
     
     35
     
      
       
Романтики воскресшая страна,
       
Испания, где блеск твоей державы?
       
Где крест, которым ты была сильна,
       
Когда предатель мстил за слезы Кавы,[42]
       
И трупы готов нес поток кровавый?
       
Твой стяг царям навязывал закон,
       
Он обуздал разбойничьи оравы,
       
И полумесяц пал, крестом сражен,[43]
       
И плыл над Африкой вой мавританских жен.
      
     
     36
     
      
       
Теперь лишь в песнях отзвук тех побед,
       
Лишь в песнях вечность обрели герои,
       
Столпы разбиты, летописей нет,
       
Но помнит песнь величие былое.
       
Взгляни с небес на поприще земное,
       
О, Гордость! Рухнет бронза и гранит,
       
И только песнь верней, чем все иное,
       
Когда историк лжет, а льстец забыт,
       
Твое бессмертие в народе сохранит.
      
     
     37
     
      
       
К оружию, испанцы![44] Мщенье, мщенье!
       
Дух Реконкисты правнуков зовет.
       
Пусть не копье подъемлет он в сраженье,
       
Плюмажем красным туч не достает, —
       
Но, свистом пуль означив свой полет,
       
Ощерив жерла пушек роковые,
       
Сквозь дым и пламень кличет он: вперед!
       
Иль зов его слабей, чем в дни былые,
       
Когда он вдохновлял сынов Андалусии?
      
     
     38
     
      
       
И слышу звон металла и копыт[45]
       
И крики битвы в зареве багряном,
       
То ваша кровь чужую сталь поит,
       
То ваши братья сражены тираном.
       
Войска его идут тройным тараном,
       
Грохочут залпы на высотах гор,
       
И нет конца увечиям и ранам.
       
Летит на тризну Смерть во весь опор,
       
И ярый бог войны приветствует раздор.
      
     
     39
     
      
       
Он встал, гигант, как будто в скалы врос,
       
В ужасной длани молния зажата,
       
Копна кроваво-рыжая волос
       
Черна на красном пламени заката.
       
Глаза — навыкат. Гибнет все, что свято,
       
От их огня. У ног его припав
       
И брата поднимая против брата,
       
Ждет Разрушенье битвы трех держав,
       
Чьей кровью жаждет бог потешить лютый нрав.
      
     
     40
     
      
       
Великолепно зрелище сраженья
       
(Когда ваш друг в него не вовлечен).
       
О, сколько блеска, грома и движенья!
       
Цветные шарфы, пестрый шелк знамен.
       
Сверкает хищно сталь со всех сторон,
       
Несутся псы, добычу настигая.
       
Не всем триумф, но всем — веселый гон,
       
Всем будет рада Мать-земля сырая.
       
И шествует Война, трофеи собирая.
      
     
     41
     
      
       
Три знамени взывают к небесам,
       
Три языка воздвигли спор ужасный.
       
Француз, испанец, бритт сразились там, —
       
Враг, жертва и союзник тот опасный,
       
В чью помощь верить — право, труд напрасный.
       
У Талаверы, смерть ища в бою
       
(Как будто ей мы дома не подвластны!),
       
Сошлись они, чтоб кровь пролить свою,
       
Дать жирный тук полям и пищу воронью.
      
     
     42
     
      
       
И здесь им тлеть, глупцам, прельщенным славой
       
И славы удостоенным в гробах,
       
О, бред! Орудья алчности кровавой —
       
Их тысячи тиран бросает в прах,
       
Свой воздвигая трон на черепах, —
       
Спроси зачем — во имя сновиденья!
       
Он царствует, пока внушает страх,
       
Но станет сам добычей смрадной тленья,
       
И тесный гроб ему заменит все владенья.
      
     
     43
     
      
       
О, поле скорбной славы, Альбуера![46]
       
Среди равнин, где шпорит Чайльд коня,
       
Кто знал, что завтра зла свершится мера,
       
Что на заре твой сон прервет резня.
       
Мир мертвым! В память гибельного дня
       
Им слезы горя, им венец героя!
       
Так славьтесь же, в преданиях звеня,
       
Пока, могилы новым жертвам роя,
       
Их сонмы новый вождь не кинет в ужас боя.
      
     
     44
     
      
       
Но хватит о любовниках войны!
       
Была их гибель данью славословью.
       
Чтобы один прославлен был, должны
       
Мильоны пасть, насытив землю кровью.
       
Отчизна да спасется их любовью!
       
Цель благородна. А живи они,
       
Покорствуя других богов условью,
       
Могли б на плахе, в ссоре кончить дни
       
Позором для друзей, отчизны и родни.
      
     
     45
     
      
       
И вот Севилью[47] видит пилигрим.
       
Еще блистает буйной красотою
       
Свободный город, но уже над ним
       
Насилье кружит. Огненной пятою
       
Войдет тиран, предаст его разбою
       
И грабежу. О, если б смертный мог
       
Бороться с неизбежною судьбою!
       
Не пала б Троя, Тир[48] не изнемог,
       
Добро не гибло бы, не властвовал порок.
      
     
     46
     
      
       
Но, близящихся бед не сознавая,
       
Еще Севилья пляшет и поет,
       
Веселая, беспечная, живая.
       
Тут патриотам их страна не в счет!
       
Воркуют лютни, барабан не бьет,
       
Над всем царит веселье молодое,
       
Разврат свершает поздний свой обход,
       
И Преступленье крадется ночное
       
Вдоль стен, дряхлеющих в торжественном покое.
      
     
     47
     
      
       
Не то крестьянин. С бледною женой
       
Он тужит днем, ночей не спит в печали.
       
Их виноградник вытоптан войной,
       
В селе давно фанданго не плясали.
       
Звезда любви восходит, но едва ли
       
Раздастся дробь веселых кастаньет.
       
Цари, цари! Когда б вы только знали
       
Простое счастье! Смолк бы гром побед,
       
Не стал бы трубный зов предвестьем стольких бед.
      
     
     48
     
      
       
Какою ныне песней оживляет
       
Погонщик мулов долгий переход?
       
Любовь ли, старину ли прославляет,
       
Как славил их, когда не знал забот?
       
Нет, он теперь «Viva el Rev»[49] поет,
       
Но вдруг, Годоя[50] вспомнив, хмурит брови
       
И Карла рогоносного клянет,
       
А с ним его Луизу,[51] в чьем алькове
       
Измена родилась, алкающая крови.
      
     
     49
     
      
       
Среди равнины голой, на скале
       
Чернеют стены мавританских башен,
       
Следы копыт на раненой земле,
       
Печать огня на черном лике пашен.
       
Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен,
       
Андалусийский селянин встречал,[52]
       
Здесь кровью гостя был не раз окрашен
       
Его клинок, когда на гребнях скал
       
Драконьи логова он дерзко штурмовал.
      
     
     50
     
      
       
Здесь, не надев на шляпу ленты красной,[53]
       
Не смеет появиться пешеход.
       
Когда ж дерзнет, раскается несчастный,
       
То будет знак, что он не патриот.
       
А нож остер, он мимо не скользнет.
       
О Франция, давно бы ты дрожала,
       
Когда б имел хоть ружья здесь народ,
       
Когда б от взмаха гневного кишкала
       
Тупели тесаки и пушка умолкала.
      
     
     51
     
      
       
С нагих высот Морены[54] в хмурый дол
       
Стволы орудий смотрят, выжидая.
       
Там бастион, тут ямы, частокол,
       
Там ров с водой, а там скала крутая
       
С десятком глаз внимательных вдоль края,
       
Там часовой с опущенным штыком,
       
Глядят бойницы, дулами сверкая,
       
Фитиль зажжен, и конь под чепраком,
       
И ядра горками уложены кругом.
      
     
     52
     
      
       
Заглянем в день грядущий: кто привык
       
Ниспровергать одним движеньем троны,
       
Свой жезл подняв, задумался на миг, —
       
Лишь краткий миг он медлил, изумленный.
       
Но вскоре вновь он двинет легионы,
       
Он — Бич Земли! — на Западе воскрес.
       
Испания! Ты узришь гнев Беллоны,
       
И грифы галла ринутся с небес,
       
Чтоб кинуть тысячи сынов твоих в Гадес.
      
     
     53
     
      
       
Ужель вам смерть судьба определила,
       
О юноши, Испании сыны!
       
Ужель одно: покорность иль могила,
       
Тирана смерть иль гибель всей страны?
       
Вы стать подножьем деспота должны!
       
Где бог? Иль он не видит вас, герои,
       
Иль стоны жертв на небе не слышны?
       
Иль тщетно все: искусство боевое,
       
Кровь, доблесть, юный жар, честь, мужество стальное!
      
     
     54
     
      
       
Не оттого ль, для битв покинув дом,
       
Гитару дочь Испании презрела,
       
Повесила на иву под окном
       
И с песней, в жажде доблестного дела,
       
На брань с мужами рядом полетела.[55]
       
Та, кто, иголкой палец уколов
       
Или заслышав крик совы, бледнела,
       
По грудам мертвых тел, под звон штыков,
       
Идет Минервой там, где дрогнуть Марс готов.
      
     
     55
     
      
       
Ты слушаешь, и ты пленен, но, боже!
       
Когда б ты знал, какой была она
       
В кругу семьи, в саду иль в темной ложе!
       
Как водопад, волос ее волна,
       
Бездонна глаз лучистых глубина,
       
Прелестен смех, живой и нестесненный, —
       
И слово меркнет, кисть посрамлена,
       
Но вспомни Сарагосы бастионы,
       
Где веселил ей кровь мертвящий взгляд Горгоны.
      
     
     56
     
      
       
Любимый ранен — слез она не льет,
       
Пал капитан — она ведет дружину,
       
Свои бегут — она кричит: вперед!
       
И натиск новый смел врагов лавину.
       
Кто облегчит сраженному кончину?
       
Кто отомстит, коль лучший воин пал?
       
Кто мужеством одушевит мужчину?
       
Все, все она! Когда надменный галл
       
Пред женщинами столь позорно отступал?
      
     
     57
     
      
       
Но нет в испанках крови амазонок,
       
Для чар любви там дева создана.
       
Хоть в грозный час — еще полуребенок —
       
С мужчиной рядом в бой идет она,
       
В самом ожесточении нежна.
       
Голубка в роли львицы разъяренной,
       
И тверже, но и женственней она
       
И благородней в прелести врожденной,
       
Чем наши сплетницы с их пошлостью салонной.
      
     
     58
     
      
       
Амур отметил пальчиком своим
       
Ей подбородок нежный и чеканный,
       
И поцелуй, что свил гнездо над ним,
       
С горячих губ готов слететь нежданный.
       
— Смелей! — он шепчет. — Миг настал желанный,
       
Она твоя, пусть недостоин ты!
       
Сам Феб ей дал загар ее румяный.
       
Забудь близ этой яркой красоты
       
Жен бледных Севера бесцветные черты!
      
     
     59
     
      
       
В краях, не раз прославленных на лире,
       
В гаремах стран, где медлит мой рассказ,
       
Где славит жен и циник, злейший в мире,
       
Хоть издали, хоть прячут их от нас,
       
Чтоб ветерок не сдул их с мужних глаз,
       
Среди красавиц томного Востока
       
Испанку вспомни — и поймешь тотчас,
       
Кто жжет сильней мгновенным блеском ока,
       
Кто ангел доброты и гурия Пророка.
      
     
     60
     
      
       
О ты, Парнас! Ты мне сияешь въяве,
       
Не сновиденьем беглым, не мечтой,
       
Но здесь, во всей тысячелетней славе,
       
Запечатленный дикой красотой,
       
На этой почве древней и святой.
       
Так я ли, твой паломник, о могучий,
       
Тебя хоть краткой не почту хвалой:
       
О, пусть услышу отклик твой певучий
       
И муза крыльями взмахнет над снежной кручей.
      
     
     61
     
      
       
Как часто мне являлся ты во сне!
       
Я слышал звуки древних песнопений,
       
И час настал, и ты открылся мне.
       
Я трепещу, и клонятся колени,
       
Передо мной — певцов великих тени,
       
И стыдно мне за слабый голос мой.
       
О, где найти слова для восхвалений?
       
И, бледный, умиленный и немой,
       
Я тихо радуюсь: Парнас передо мной![56]
      
     
     62
     
      
       
Сколь многие тебя в восторге пели,
       
Ни разу не видав твоих красот.
       
Не посетив страны твоей, — так мне ли
       
Сдержать порыв, когда душа поет!
       
Пусть Аполлон покинул древний грот,
       
Где муз был трон, там ныне их гробница, —
       
Но некий дух прекрасный здесь живет,
       
Он в тишине лесов твоих таится,
       
И вздохи ветру шлет, и в глубь озер глядится,
      
     
     63
     
      
       
Так! Чтоб воздать хвалу тебе, Парнас,
       
Души невольным движимый порывом,
       
Прервал я об Испании рассказ,
       
О той стране, что новым стала дивом,
       
Родная всем сердцам вольнолюбивым, —
       
Вернемся к ней. И если не венок
       
(Да не сочтут меня глупцом хвастливым),
       
От лавра Дафны хоть один листок
       
Позволь мне унести — бессмертия залог.
      
     
     64
     
      
       
Прощай! Нигде средь этих древних гор,
       
Ни даже в дни Эллады золотые,
       
Когда гремел еще дельфийский хор,
       
Звучали гимны пифии святые, —
       
Верь, не являлись девы молодые
       
Прекрасней тех, что дивно расцвели
       
Средь пылких нег в садах Андалусии, —
       
О, если б мир им боги принесли,
       
Хоть горький мир твоей, о Греция, земли![57]
      
     
     65
     
      
       
Горда Севилья роскошью и славой,
       
Прекрасны в ней минувшего черты,
       
И все ж ты лучше, Кадикс многоглавый,
       
Хоть похвалы едва ль достоин ты.
       
Но чьей порок не соблазнял мечты,
       
Кто не блуждал его тропой опасной,
       
Пока блистали юности цветы?
       
Вампир с улыбкой херувима ясной,
       
Для каждого иной, для всех равно прекрасный!
      
     
     66
     
      
       
Пафос погиб, когда царица нег
       
Сама пред силой Времени склонилась,
       
И на другой, но столь же знойный брег
       
За нею Наслажденье удалилось.
       
Та, кто измен любовных не стыдилась,
       
Осталась верной лишь родным волнам,
       
За эти стены белые укрылась,
       
И в честь Киприды не единый храм,
       
Но сотни алтарей жрецы воздвигли там.
      
     
     67
     
      
       
С утра до ночи, с ночи до утра
       
Здесь праздный люд на улицах толпится,
       
Плащи, мантильи, шляпы, веера,
       
Гирлянды роз — весь город веселится.
       
Повсюду смех и праздничные лица,
       
Умеренность на стыд обречена.
       
Приехал — можешь с трезвостью проститься!
       
Здесь царство песни, пляски и вина
       
И, верите, любовь с молитвою дружна.
      
     
     68
     
      
       
Пришла суббота — отдых и покой!
       
Но христианам не до сладкой лени.
       
Ведь завтра будет праздник, и какой!
       
Все на корриду кинутся, к арене,
       
Где пикадора, весь в кровавой пене,
       
Встречает бык, от бешенства слепой.
       
Прыжок! Удар! Конь рухнул на колени,
       
Кишки наружу. Хохот, свист и вой!
       
А женщины? Как все — поглощены борьбой!
      
     
     69
     
      
       
И день седьмой ведет заря в тумане,
       
Пустеет Лондон в этот день святой.
       
Принарядясь, идут гулять мещане,
       
Выходит смывший грязь мастеровой
       
В неделю рая на воздух полевой.
       
По всем предместьям катит и грохочет
       
Карет, ландо, двуколок шумных рой,
       
И конь, устав, уже идти не хочет,
       
А пеший грубиян глумится и хохочет.
      
     
     70
     
      
       
Один с утра на Темзу поспешил,
       
Другой пешком поплелся на заставу,
       
Тех манит Хайгет или Ричмонд-Хилл,
       
А этот в Вер повел друзей ораву.
       
По сердцу всяк найдет себе забаву, —
       
Тем невтерпеж почтить священный Рог,[58]
       
А тем попить и погулять на славу,
       
И, смотришь, пляшут, не жалея ног,
       
С полночи до утра — и тянут эль и грог.
      
     
     71
     
      
       
Безумны все, о Кадикс, но тобою
       
Побит рекорд. На башне девять бьет,
       
И тотчас, внемля колокола бою,