1 2 3 4 5 6 7 8 9 
    
Он показывает пальцем этот жест на моем лице.
    
— Но потом возвращаться на Землю запрещается, — сурово говорит он. — Запрещается!
   
   
    
     
13. Энциклопедия
    
    
В 1974 году философ и психолог Анатолий Рапапорт из университета Торонто сформулировал идею, согласно которой наиболее эффективным способом поведения в отношении другого человека являются: 1) сотрудничество; 2) взаимоуважение; 3) прощение. Другими словами, когда человек, или структура, или группа встречают другого человека, структуру или группу, они заинтересованы в том, чтобы предложить альянс, затем согласно правилу взаимоуважения дать другому то, что получил от него. Если другой помогает, ему тоже помогают, если другой агрессивен, он получает в ответ такую же агрессию. Затем необходимо простить и вновь предложить сотрудничество.
    
В 1979 году математик Роберт Аксельрод организовал турнир между автономными компьютерными программами, способными вести себя как живые люди. Единственное требование: каждая программа должна быть снабжена стандартным коммуникационным обеспечением, подпрограммой, позволяющей общаться с соседями.
    
Аксельрод получил четырнадцать дискет с программами своих ученых коллег, заинтересовавшихся соревнованием. У каждой программы были различные законы поведения (у самых простых код поведения умещался в две строчки, у самых сложных — в сотню строк). Целью было набрать как можно больше пунктов. У некоторых программ правилом было как можно скорее эксплуатировать другого, украсть его пункты, а потом сменить партнера. Другие пытались выкрутиться сами, сохраняя свои пункты, избегая контактов со всеми, кто мог их обокрасть. Были и такие правила: «Если другой враждебен, его надо предупредить, чтобы он прекратил это, а потом наказать». Или: «Сотрудничать, а потом неожиданно предать».
    
Каждая программа была 200 раз противопоставлена каждому из конкурентов.
    
Всех победила программа Анатолия Рапапорта, оборудованная правилом поведения СВП (сотрудничество, взаимоуважение, прощение).
    
Более того. Программа СВП, помещенная наугад среди других программ, вначале проигрывала агрессивным программам, но в итоге побеждала и даже становилась «заразной», если ей давали достаточно времени. Соседние программы, видя, что она наиболее эффективна, в конце концов начинали применять тот же подход.
    
Так что в долговременной перспективе правило СВП является наиболее рентабельным. Каждый может это проверить на собственном опыте. Это значит, что нужно забыть все неприятности, которые вам причиняет коллега по работе или конкурент, и продолжать предлагать ему работать совместно, как будто ничего не произошло. Со временем этот метод обязательно окупается. И это не вежливость, это в ваших собственных интересах. Что и было подтверждено с помощью компьютера.
    
     Эдмонд Уэллс.
     «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4
    
   
   
    
     
14. Зародыш Жака. 2 месяца до рождения
    
    
Смотри-ка, как странно… Я плаваю. Я в мешке, наполненном матовой жидкостью. Моя мать? Несомненно.
    
Я вспоминаю свое предыдущее существование. Я был американским индейцем. По вечерам я рассказывал истории. Потом пришли белые люди. Они меня убили. Повесили.
    
Теперь я снова вернусь в мир. Но где? В какой стране, в какой эпохе, кто мои родители? Мне тоскливо.
    
Наверху что-то говорят. Это, наверное, моя новая мать. Что она говорит? Я удивляюсь, что так хорошо ее понимаю. Мама говорит обо мне. Она говорит, что назовет меня Жак. Она говорит, что ночью я толкаюсь ногами и она видит кончики моих пальцев на своем животе. Ага! Ей это нравится? Очень хорошо, ну-ка, побрыкаюсь.
    
Она говорит, что хочет попробовать аптономию.
    
— Что это такое, аптономия? — спрашивает ее подруга.
    
— Техника, позволяющая отцу участвовать в беременности. Он кладет обе руки на живот жены и благодаря этому контакту сообщает зародышу о присутствии другого человека, внимательного к нему.
    
Это правда. Еще вчера я почувствовал эти руки. Значит, есть не только мама, но и папа.
    
Мама объясняет, что я, маленький Жак, прекрасно узнаю руки отца и тут же укладываюсь в них, как только он их положит на ее живот.
    
Я дергаю за пуповину. Мне здесь скучно. Я спрашиваю себя, как там, наверху?
   
   
    
     
15. Зародыш Венеры. 2 месяца до рождения
    
    
Значит, я существую.
    
Это странно. Я знаю, что я всего лишь зародыш, и, однако, я что-то чувствую. Не снаружи. Рядом со мной.
    
Мне тесно, а я этого не выношу. Меня раздражает, что мое тело не может двигаться. Я пытаюсь изо всех сил определить, что мне мешает, и вдруг обнаруживаю, что рядом со мной находится мой брат-близнец.
    
У меня есть брат-близнец!
    
Я догадываюсь, что мы соединены с мамой нашими пуповинами, но, кроме того, о чудо, мы соединены между собой. Значит, мы можем общаться.
    
— Ты кто?
    
— А ты кто?
    
— Я маленькая девочка в животе матери.
    
— А я маленький мальчик.
    
— Я очень рада, что не одна. Я всегда думала, что жизнь зародыша — это одиночество.
    
— Хочешь, я расскажу тебе о себе?
    
— Конечно.
    
— В моей прошлой жизни я покончил с собой. Мне, правда, оставалось еще мотать срок, поэтому меня отправили сюда, чтобы завершить свою карму. А ты?
    
— Я раньше был старым китайцем, богатым и могущественным мандарином. У меня была куча женщин и слуг.
    
Я шевелюсь. От этих воспоминаний мне хочется повернуться и вытянуться.
    
— Я тебе мешаю?
    
— Действительно, немного тесно. Я тебе, наверное, тоже мешаю.
    
— Мне все равно, сестренка. Я предпочитаю быть в тесноте, но в хорошей компании, чем одному в этом мраке.
   
   
    
     
16. Зародыш Игоря. 2 месяца до рождения
    
    
Значит, я существую.
    
Я ничего не вижу. Все вокруг оранжево-красное. И я слышу звуки. Биение сердца. Пищеварение. Голос мамы. Она говорит вещи, которых я не понимаю.
    
— Я-не-хочу-оставлять-этого-ребенка.
    
Абракадабра.
    
Я повторяю много раз эти звуки, пока до меня не доходит их старинное значение, которое позволяет понять их смысл.
    
Голос мужчины. Это, должно быть, папа.
    
— Ты просто дура. Ты уже дала ему имя, Игорь. С того момента, как вещи называют, они начинают существовать.
    
— Сперва я его хотела, а теперь больше не хочу.
    
— А я тебе говорю, что уже слишком поздно. Раньше надо было думать. Теперь ни один врач тебе аборт не сделает.
    
— Никогда не поздно. У нас нет бабок, чтобы растить ребенка. Надо от него избавиться немедленно.
    
Хохот.
    
— Ты просто скотина! — кричит мать.
    
— А я тебя уверяю, что ты его полюбишь, — настаивает отец.
    
Она всхлипывает.
    
— Я чувствую, как будто у меня в животе опухоль, которая растет и грызет меня изнутри. Мне противно.
    
Покашливание.
    
— Да делай что хочешь! — кричит отец. — Надоели мне твои оханья. Я ухожу. Ухожу от тебя. Выкручивайся как хочешь.
    
Хлопает дверь. Мать плачет, потом завывает.
    
Проходит какое-то время. И потом вдруг я получаю целую серию ударов кулаком. Папа ушел. Значит, это мать сама себя бьет по животу.
    
На помощь!
    
Она меня не убьет. Я пытаюсь отомстить серией жалких пинков ногами. Легко нападать на маленького, особенно когда он в ловушке и не может убежать.
   
   
    
     
17. Энциклопедия
    
    
Аптономия. В конце Второй мировой войны голландский медик Франц Вельдман, которому удалось выжить в концентрационном лагере, решил, что в мире все плохо потому, что детей недостаточно любят с самого раннего возраста.
    
Он заметил, что отцы, занятые преимущественно работой или войной, редко беспокоятся о своих отпрысках до того, как они станут подростками. Он начал искать способ, как заинтересовать отца, начиная с самого раннего возраста ребенка и даже с периода беременности. Как это сделать? С помощью накладывания рук на живот будущей матери. Он изобрел аптономию, от греческого hapto — касаться, и nomos — закон.
    
Закон прикосновения.
    
Посредством нежного прикосновения к коже матери отец может сообщить о своем присутствии ребенку и завязать первые узы с ним. Опыты показали, что, действительно, зародыш очень часто различает среди многих прикосновений те, которые принадлежат его отцу. Самые способные отцы могут даже заставлять ребенка кувыркаться в животе от одной руки к другой.
    
Создавая на самом раннем этапе треугольник «мать — отец — ребенок», аптономия усиливает ответственность отца. Кроме того, мать чувствует себя менее одинокой в процессе беременности. Она разделяет свой опыт с отцом и может рассказать ему, что чувствует, когда руки супруга ложатся на нее и ребенка.
    
Аптономия, конечно, не является панацеей для счастливого детства, но она, очевидно, открывает новые пути к большей привязанности друг к другу и матери, и отца, и ребенка. Еще в Древнем Риме был обычай окружать будущую мать кумами (от cum mater — компаньонка матери). Однако очевидно, что лучшим компаньоном матери в период беременности является отец ребенка.
    
     Эдмонд Уэллс.
     «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4
    
   
   
    
     
18. Идеи Рауля
    
    
Я наблюдаю за своими «яйцами».
    
Родители Жака используют аптономию. Хорошие условия развития.
    
Игоря бьют. Очень плохие условия развития.
    
К моему великому удивлению, у Венеры есть брат-близнец. Я не знаю, хорошо это или плохо.
    
— Мы здесь теряем время. Станем самими собой. Откроем скрытое от нас. Отодвинем границы познанного, — говорит мне Рауль, который вернулся сразу после того, как Эдмонд Уэллс исчез.
    
Мои сферы продолжают медленно вращаться передо мной. Я указываю на них движением подбородка.
    
— Я не буду их держать при себе постоянно. Как мне от них избавиться?
    
Рауль показывает, что достаточно повернуть руки ладонями вниз, и «яйца» покинут меня и улетят. Они тут же устремляются на северо-восток, как маленькие телеуправляемые самолетики.
    
— Куда они?
    
— Куда-то в горы.
    
Я поворачиваю руки ладонями вверх, и три сферы немедленно появляются из-за горизонта и автоматически располагаются у меня в руках. Я начинаю понимать систему. Рауль раздражается.
    
— Кончай развлекаться. Мне нужна твоя помощь, Мишель. Вспомни наш лозунг времен танатонавтов: «Все дальше и дальше к неизведанному».
    
Я поднимаю голову к неправдоподобному небу.
    
— Нет больше ничего неизведанного. Только ответственность по отношению к нашим зародышам.
    
Рауль приглашает полететь на восток. Мы изменили место наблюдения, но неизвестность не исчезла. Мы не знаем, что находится над миром ангелов. Мы достигли восточной границы их территории.
    
— Что ты хочешь сделать?
    
Кивком головы он указывает на Изумрудную дверь.
    
— Ты прекрасно знаешь, что мы войдем в эту дверь, когда спасем человеческую душу, — говорю я.
    
Длинные пальцы Рауля шевелятся в воздухе:
    
— Ты, значит, еще ничего не понял? Все наши клиенты — кретины, и они никогда не эволюционируют.
   
   
    
     
19. Зародыш Жака. 1 месяц до рождения
    
    
Я нервничаю. Как только я начинаю шевелиться внутри матери, я запутываюсь в пуповине. Она обвивается вокруг моей шеи, и тогда я снова переживаю весь ужас того момента, когда меня повесили. Я впадаю в панику, затем застываю. Перестав двигаться, мне как-то удается высвободиться.
   
   
    
     
20. Зародыш Венеры. 1 месяц до рождения
    
    
Жидкость в утробе становится горькой. Что происходит?
    
— Эгей! близнец! Есть проблема. Ты спишь?
    
Близнец отвечает не сразу.
    
— Я чувствую себя усталым, очень усталым… У меня такое ощущение, что я становлюсь пустым изнутри.
    
Я стараюсь понять, что происходит, потому что я-то питаюсь вкусной пищей. Это жидкость, полная ума, сахара и нежности. Я подскакиваю:
    
— Я пожираю твою энергию!
    
— Наверное, это так, — шепчет он. — Мне знаком этот феномен.
    
Он говорит с трудом.
    
— Мы переливающиеся близнецы. Я это знаю, потому что в предыдущей жизни я был акушером-гинекологом. У меня остались кое-какие воспоминания.
    
— Объясни.
    
— Так вот, между нами есть связь, маленькая трубочка, связывающая нас независимо от матери. Это просто тоненькая вена, но ее достаточно, чтобы между нами происходил обмен жидкостями. Поэтому мы так хорошо ладим друг с другом. Но, несмотря на это, один из двоих, в данном случае ты, не может удержаться, чтобы не высасывать все из другого. Если только нас не вытащат отсюда в ближайшие дни, ты меня полностью выпьешь.
    
Я содрогаюсь:
    
— И…
    
— И я умру.
    
Он устало замолкает, но я настаиваю:
    
— А они там, снаружи, в курсе?
    
— Они, возможно, знают про близнецов, но не знают, что ты мной питаешься. Они нам даже дали вчера имена. Ты спала, а я все слышал. Тебя назовут Венерой, а меня Джорджем. Здравствуй, Венера!
    
— Э-э… здравствуй, Джордж!
    
В бешенстве я пытаюсь барабанить.
    
— Эй там, наверху, снаружи, сделайте что-нибудь! Начинайте роды! Джордж умирает!
    
Я топаю изо всех сил ногами. Он меня успокаивает:
    
— Оставь. Слишком поздно. Я буду продолжать жить через тебя. Я буду всегда здесь, в тебе, моя Венера.
   
   
    
     
21. Зародыш Игоря. 1 месяц до рождения
    
    
Я дремлю, слегка прикрыв глаза. Мать плачет. Она говорит сама с собой и пьет много водки. Она напилась, и я тоже немного пьяный. Я думаю, она хочет меня отравить. Но мое тело привыкает и вырабатывает способы сопротивляться этому. Я переношу алкоголь.
    
Мамаша, тебе не удастся так просто со мной справиться. Я хочу родиться. Мое рождение будет моей местью.
    
Вдруг я чувствую страшный удар. Я падаю ничком. У меня разбито лицо. Что происходит? Я слышу, как она бормочет: «Я тебя достану, достану… Ты сдохнешь, я добьюсь этого».
    
Снова удар.
    
Я пытаюсь понять, что происходит снаружи, и, кажется, догадываюсь. Она падает животом на пол, чтобы меня раздавить!
    
Я сжимаюсь. Она наконец перестает.
    
Я жду следующей атаки. На что еще у меня есть право? На вязальную спицу? Держись крепче, Игорь. Держись. Снаружи сейчас так хорошо…
   
   
    
     
22. Загадка «седьмых»
    
    
Рауль подводит меня к старой даме-ангелу, которую я узнаю по фотографиям из газет: мать Тереза.
    
— На Земле она просто излучала великодушие. Святая из святых. Ну и что, у нее уже четвертая серия клиентов, а она так ничего и не может сделать. Так что если уж мать Тереза не может стать 7, то точно никто не может.
    
Старушка, действительно, кажется растерянной, глядя на свои сферы, и постоянно издает негромкие восклицания, как будто действительно ошпарилась вареными яйцами, доставая их из кастрюли.
    
— Эдмонд Уэллс сказал мне, что в жизни мы сталкиваемся только с теми проблемами, которые готовы разрешить.
    
Рауль строит презрительную мину.
    
— Думаешь, ты все понял? У нас нет даже достаточно разума, чтобы оценить свое невежество.
    
— В Желтом мире знания я получил ответы на вопросы, которые задавал себе, когда был смертным. Эдмонд Уэллс научил меня, что смысл эволюции сознания заключен в секрете форм индийских цифр. Вот и все, что нужно понять.
    
— Ты считаешь? Раньше мы были танатонавтами, духовными людьми. Мы были 5. Теперь мы ангелы, 6. На следующем этапе мы должны стать 7. Однако что такое 7?
    
— 7 — это существо, набравшее семьсот пунктов, — выпаливаю я наудачу.
    
Я чувствую, что, если бы не был нематериальным, Рауль стал бы трясти меня как грушу.
    
— А конкретно, что такое 7? Суперангел? Другая сущность? По-моему, если ты посмотришь на разницу между бедными 5 и нами, 6, есть о чем задуматься по поводу того, кем могут быть эти 7.
    
Несмотря на всю разгоряченность моего друга, я остаюсь подозрительным. Он принимает мечтательный вид.
    
— Это должно быть грандиозно, стать 7. Я почитал кое-что. Над ангелами, как пишут, находятся херувимы и серафимы. Там стоит вопрос о господстве, о тронах. Я, однако, думаю, что над ангелами очень даже могли бы быть…
    
Он переходит на шепот, как бы боясь быть услышанным:
    
— Боги.
    
Я узнаю старого друга, всегда любившего выдвигать самые безумные идеи.
    
— А почему ты говоришь о «богах», а не о «боге»?
    
Видно, он долго размышлял над этим вопросом.
    
— На иврите бог называется «EL», а в текстах он нем, однако, пишут «ELOHIM», а это множественная форма.
    
Мы как будто ходим, переступая ногами над псевдоповерхностью, словно мы на Земле.
    
— Ты говорил об этом с другими ангелами? Что они думают?
    
— В этом вопросе ангелы не очень отличаются от смертных. Половина верит в Бога. Треть атеисты, в него не верят. Еще четверть агностики, как и мы, и признают, что не знают, существует Бог или нет.
    
— Половина, треть и четверть, это немного больше одного целого.
    
— Нормально. Есть такие, у кого две точки зрения, — говорит мой друг.
    
Он повторяет по пунктам:
    
— 4: люди, 5: мудрецы, 6: ангелы, 7: боги. Логично, правда?
    
Я не отвечаю сразу. Смертным ничего не известно о существовании или несуществовании Бога, у них нет никаких доказательств, так что им лучше оставаться в этом вопросе скромными.
    
Для Мишеля Пэнсона, которым я был, позиция честного человека заключалась в агностицизме, от agnostos — не уверен. По-моему, агностицизм прекрасно подходит к знаменитому пари Блеза Паскаля, считавшего, что лучше рассчитывать на существование Бога. На Земле я считал, что есть один шанс из двух, что за смертью следует другая жизнь, один шанс из двух, что ангелы существуют, один шанс из двух, что есть Рай. Приключения танатонавтов показали, что я не ошибался. В настоящий момент я не считаю необходимым увеличивать или уменьшать шансы существования Бога. Для меня Бог — это гипотеза с пятидесятипроцентной вероятностью.
    
Рауль продолжает:
    
— Здесь говорят, что «сверху» поступила директива: больше никаких чудес, мессий, пророков, новых религий. У кого же может быть столько власти и видения времени, чтобы принять подобное решение, если не у Бога или богов?
    
Рауль доволен произведенным эффектом. Он видит, что я поражен. Значит, моя следующая миссия — стать богом? Я даже не осмеливаюсь об этом подумать.
    
— Эта дверь ведет на Олимп, я в этом уверен, — чеканит Рауль Разорбак, указывая на Изумрудную дверь.
    
— Ну ладно. Мне нужно на Землю, присутствовать при рождении моих клиентов, — говорю я.
    
— Я с тобой.
    
Вот еще новость.
    
— Ты хочешь со мной на Землю?
    
— Да, — говорит он. — Давно я там не был. Если точно, с тех пор, как в последний раз отпечатки пальцев оставил.
    
— Ты прекрасно знаешь, что, кроме этих моментов, на Землю возвращаться запрещается.
    
Рауль делает двойное сальто, чтобы показать, что хочет размяться, летая на длинные дистанции.
    
— Запрещается запрещать. Двинули, Мишель, я был и остаюсь бунтарем.
    
Он останавливается передо мной и, сделав самое ангельское выражение лица, рассказывает по памяти отрывок из «Энциклопедии относительного и абсолютного знания» Эдмонда Уэллса, том 4, который выучил наизусть.
   
   
    
     
23. Энциклопедия
    
    
Трансгрессор. Обществу нужны трансгрессоры. Оно устанавливает законы для того, чтобы их нарушали. Если все будут уважать установленные правила и подчиняться нормам: нормальное школьное образование, нормальная работа, нормальное гражданство, нормальное потребление, то все общество станет «нормальным» и окажется в застое.
    
Как только трансгрессоров обнаруживают, их немедленно выдают и изгоняют. Однако чем больше развивается общество, тем больше оно само начинает выделять яд, который заставляет его вырабатывать антитела. Таким образом, оно учится перепрыгивать все более высокие препятствия.
    
Хотя они и необходимы, трансгрессоры всегда приносятся в жертву. На них нападают, их освистывают, чтобы позже другие, «переходные по отношению к нормальным», которых можно назвать псевдотрансгрессорами, смогли воспроизвести те же трансгрессии, но на этот раз смягченные, пережеванные, закодированные, обезвреженные. Это им достаются лавры изобретателей трансгрессии.
    
Но не нужно обманываться. Даже если знаменитыми становятся псевдотрансгрессоры, их единственный талант заключается в том, что они первыми заметили истинных трансгрессоров. А истинные всегда будут забыты и умрут в убеждении, что были не поняты и опередили свое время.
    
     Эдмонд Уэллс.
     «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4
    
   
   
    
     
24. Полет на землю
    
    
Мы проходим через синюю Сапфировую дверь.
    
Осторожно, чтобы не заметили архангелы, добираемся до Стикса и движемся вдоль него. Мы пересекаем семь территорий континента мертвых, выходим из центрального конуса, погружаемся в темный космос и летим к Земле. Будучи ангелом, летишь еще быстрее, чем мертвый. Мне кажется, что я лечу со скоростью, близкой к скорости света. Вскоре мы начинаем различать вдалеке родную планету. Мы входим в атмосферу одновременно с маленькими метеоритами, которые сгорают в ней и которые люди называют падающими звездами.
    
Мы пролетаем мимо самолета, из которого выпрыгивают парашютисты — любители свободного падения. Рауль располагается перед одним из смертных, который его, конечно, не видит, и развлекается тем, что вдвое опережает его по скорости падения. Я прошу его прекратить эти ребячества. У меня вот-вот одно из яиц проклюнется.
    
Мы приземляемся где-то в Тосканской долине.
    
Ностальгия. Мы испытываем чувство, которое должны были испытывать первые астронавты, возвращающиеся домой из полета. Только теперь наш «дом» больше не «здесь, внизу», а «там, наверху». У меня такое ощущение, что я стал сам у себя чужим.
    
Рауль подает знак, что нельзя больше терять ни минуты. Нужно скорее отправляться в госпиталь Перпиньяна, где меня ждет первый клиент: Жак Немро.
   
   
    
     
25. Рождение Жака
    
    
Значит, я рождаюсь.
    
Сперва я вижу слепящий свет в конце туннеля.
    
Меня толкают. Меня тянут.
    
Я вспоминаю предыдущую жизнь. Я был индейцем, которого повесили золотоискатели. Моей последней мыслью было: «Нельзя меня убивать вот так, с ногами над землей». Они меня повесили. Я задохнулся. Я задыхаюсь.
    
    
Быстро. Рауль говорит, чтобы я поспешил. Он объясняет, что нужно дать ему «поцелуй ангела».
    
    
Образы последней битвы отпечатываются в моем мозгу. Наши стрелы против их пуль. Наши луки против их ружей. Лагерь в огне. Меня ловят. Мои косички отрезают и надевают на шею петлю.
    
    
Жак еще в шоке от своей смерти. Он слишком нервный. Я шепчу ему: «Тсс, забудь свое прошлое». Рауль велит мне сделать ему отметку ангелов. Как это сделать? Он говорит, что нужно нажать указательным пальцем надо ртом, как если бы я хотел заставить его замолчать.
    
Я нажимаю пальцем ему под носом и делаю ямочку под крошечными ноздрями.
    
    
Жак успокаивается.
    
    
Не понимаю, что только что произошло. Чье-то присутствие? Я все забыл о прошлой жизни. Я знаю, что должен был что-то вспомнить, но не знаю что. Впрочем, была ли у меня предыдущая жизнь? Нет, я так не думаю.
    
Значит, я рождаюсь.
    
Меня тащат к свету. Я слышу крики.
    
Моя мама.
    
Я слышу строгий голос:
    
— Толкайте, мадам. Давайте толкайте маленькими толчками. Имитируйте дыхание собаки.
    
Моя мама начинает стонать.
    
Другой голос:
    
— Это длится уже несколько часов. Ребенок плохо выходит. Нужно сделать кесарево сечение.
    
— Нет, нет, — говорит мама. — Оставьте меня. Я смогу сама.
    
    
Снова толчки. Я чувствую вокруг себя увлекающие меня волны. Я продвигаюсь в темном ущелье из плоти. Скольжу ногами к ослепительному свету. Пальцы ног оказываются в ледяной зоне. Я хочу спрятаться в тепло, но руки в резиновых перчатках хватают меня и тащат на холод.
    
Мои ноги теперь все снаружи, потом мои ягодицы, потом живот. Меня снова тянут. Только руки и голова еще защищены. Остальное тело дрожит. Снова тянут, но я уперся подбородком и не сдаюсь.
    
— Ничего не получится, он не выходит, — говорит акушер.
    
— Нет, нет, — стонет мать.
    
— Нужен небольшой надрез, — советует голос.
    
— Это необходимо? — спрашивает мать обеспокоенно.
    
— Мы рискуем повредить ему голову, если будет продолжать тянуть, — отвечают ей.
    
Я остаюсь какое-то время телом наружу, головой внутрь. Рядом с подбородком появляется лезвие. Разрез, и давление вокруг ослабевает. Рывком меня тянут последний раз за ноги, и на этот раз голова проходит.
    
Я открываю глаза. От света звенит в голове. Я тут же зажмуриваюсь.
    
Меня хватают. Я не успеваю понять, что происходит. Меня держат за ноги головой вниз. Ай, ай, ай! Мне надоело такое обращение. Я кричу от ярости. Они тоже кричат.
    
Вот оно, мое рождение, я о нем буду вспоминать! Я кричу что есть мочи. Это им, кажется, нравится. Они смеются. Надо мной? Охваченный сомнениями, я плачу. Они продолжают смеяться. Передают меня из рук в руки. Эй! Я все-таки не игрушка! Кто-то теребит мой орган и говорит:
    
— Это мальчик.
    
    
Говоря объективно, с точки зрения ангела, он довольно уродлив…
    
Рауль рассматривает новорожденного и закатывается от хохота, как в прежние времена.
    
— И правда, какой он страшный.
    
— Думаешь, со временем это образуется?
    
Доктор объявляет, что мой клиент весит три килограмма и триста граммов. Рауль хлопает меня по спине, как если бы этот подвиг совершил я.
    
— Все новорожденные немного сморщенные, когда появляются на свет. А если их щипцами вытаскивают, и того хуже. Они как гофрированные.
    
    
Я родился.
    
— Какой хорошенький, — поздравляют друг друга голоса, которых я еще не понимаю.
    
Все на этой планете орут. Они что, шепотом говорить не умеют? Слишком много света, потоков воздуха, шума, запахов. Это место мне совсем не нравится. Я хочу вернуться назад. Но меня никто не спрашивает. Они обсуждают что-то, кажущееся им очень важным.
    
— И как вы назовете вашего мальчика?
    
— Жаком.
    
Кутерьма продолжается. К моему дрожащему телу приближаются ножницы. На помощь! Они отрезают пуповину, и от этого становится очень холодно.
   
   
    
     
26. Рождение Венеры
    
    
Я вспоминаю о предыдущем существовании. Я был богатым и могущественным китайским негоциантом. Я путешествовал в палантине с моими слугами. На нас напали разбойники. Они все отняли, а потом заставили меня копать собственную могилу и столкнули туда. Я умолял их оставить мне хотя бы жизнь, если не деньги. Они бросили мне одну из служанок. «Держи, оставляем тебе поразвлечься». Потом они засыпали нас землей. У меня глаза были забиты землей. Служанка задохнулась первой, и я чувствовал, как жизнь покидает ее тело. Я пытался выбраться наружу, копая руками землю, но я был слишком толстым, чтобы освободиться. Слишком много изысканных блюд…
    
Я задыхаюсь. Я не выношу этого ужасного плена. Открываю глаза. Когда я был китайским негоциантом, я умер в черном пространстве. Я вновь открываю глаза в пространстве красноватого цвета. Я все еще в заточении. И рядом со мной опять труп!
    
Это Джордж, мой брат-близнец, которого я убила, сама того не желая.
    
Я задыхаюсь, я хочу выбраться отсюда. Воздух, дайте воздуха! Я брыкаюсь. Сегодня мое тело не такое тяжелое. Я колочу руками и ногами, бьюсь изо всех сил. Наверняка есть кто-нибудь, кто может помочь мне выбраться отсюда.
    
    
Вот мы у изголовья Венеры.
    
Что-то в ее сознании не в порядке. Я пытаюсь проникнуть в сознание младенца и вижу, что мне это не удается. Здесь находится граница нашей работы. Мы не можем читать мысли клиентов.
    
Должно быть, ее мучают воспоминания о прошлом. Я тороплюсь поставить ей отпечаток, но она возбуждена, движется не переставая, и мне никак не удается это сделать.
    
— У нее приступ клаустрофобии, — говорит Рауль.
    
— Уже?
    
— Конечно. Иногда воспоминание о предыдущей смерти оставляет последствия. Она не может оставаться в замкнутом пространстве. Сейчас не время ставить отпечаток. Скорее, надо что-то делать.
    
— Я передаю интуицию необходимости кесарева сечения акушеру.
    
    
Свет! Наконец-то свобода! Чьи-то руки вызволяют меня из тюрьмы, но что-то за меня держится.
    
Это труп Джорджа! Он душит меня, как будто не хочет никогда со мной расставаться. Какой ужас! Я умер мужчиной с трупом женщины в руках, и я рождаюсь женщиной, прикрепленной к останкам мужчины.
    
Медсестры вынуждены маленькими щипцами разжимать один за другим пальцы Джорджа, чтобы освободить меня.
    
    
— Тсс, забудь прошлое.
    
Как только ее тело попало на воздух, я поставил отметку ангелов надо ртом. Врачи были слишком заняты, высвобождая ее от Джорджа, и не смотрели на мордочку Венеры. Иначе они заметили бы, как у нее под носом вдруг образовалась маленькая ямка.
   
   
    
     
27. Рождение Игоря
    
    
Значит, я рождаюсь.
    
Я вспоминаю, что был астронавтом. Вспоминаю свое отчаяние.
    
    
Мы теперь рядом с Игорем. Он тоже нервничает. Вспоминает предыдущую жизнь и пережитые травмы. Я прихожу на помощь и сразу ставлю ему отметку ангелов. «Тсс, забудь прошлое». Он не хочет успокаиваться. Я нажимаю сильнее, и тем хуже, если ямочка у него будет глубже. Он наконец немного успокаивается.
    
    
Мать упала в обморок на улице. С тех пор как она прекратила обращать внимание на симптомы, этого следовало ожидать. Тошнота. Головокружение. Каждый раз в наказание меня били. Как будто я виноват!
    
На этот раз у нее отошли воды, и я оказался в полной сухости, плюс ко всему она без сознания.
    
Ее подобрали прохожие. Они стали кричать, потом кто-то сказал, что женщина, должно быть, беременна. Другой сказал, что ее нужно срочно отвезти в больницу.
    
— Мне уже лучше, — сказала мать, придя в себя, — я просто напилась и потеряла сознание.
    
К счастью, они ей не поверили.
    
Заведение находится далеко. Машина едет быстро. Я это чувствую по ухабам.
    
— Дышите медленно, — советует женский голос.
    
— Да ничего страшного, отвезите меня домой, — повторяет мать.
    
Я начинаю задыхаться внутри. Я умру, и тогда она победит. Начинаются схватки. Время пришло. Супруги-автомобилисты, а я понимаю, что это супруги, потому что женский и мужской голоса пересекаются, теряют самообладание. Машина мчится еще быстрее. Толчки усиливаются, и схватки тоже. Я принимаю позицию.
    
ДАВАЙТЕ. Я ГОТОВ.
    
— Я не знаю, что нужно делать, — со вздохом говорит мужчина своей подруге. — Я никогда не принимал роды, я пекарь.
    
Тогда представь, что ты вынимаешь хлеб из печи, придурок!
    
— Он умрет, он умрет, — хнычет мужчина.
    
Но моего мнения не учли. Несмотря на мою ненавистную родительницу и этих двоих, которые ничего не могут сделать, я хочу жить и я буду жить.
    
А вот и выход.
    
Я высовываю наружу голову. Это сложнее всего. Я открываю глаза и ничего не вижу. Все как в тумане.
    
— Заверни его в свою куртку, — велит женщина.
    
Ну что ж, самое главное сделано. Я родился. Остальное должно быть проще.
    
    
— Я думал, мы никогда не сможем этого сделать. Не знал, что роды могут быть таким сложным делом.
    
— Все забывается, — успокаивает Рауль. — Теперь видишь, мы правильно сделали, что отправились вместе. Вдвоем было легче влиять на других автомобилистов и избежать аварии.
    
— Они довольно трогательные…
    
— Ты спятил… да это же монстры, да-а! И кошмар только начинается. Теперь ты узнаешь самое худшее.
    
— Что же?
    
Рауль принимает удрученный вид.
    
СВОБОДНЫЙ ВЫБОР! Свободный выбор человека, это его право решать, что сделать со своей жизнью. И значит, право ошибаться. Право вызывать несчастья. Не отдавать отчета ни в чем и никому. Не брать на себя ответственность. И они не стесняются. Ах, пожалуйста, берегись этих страшных слов: «свободный выбор».
   
   
    
     
28. Энциклопедия
    
    
Беременность. Вынашивание человека должно продолжаться восемнадцать месяцев, чтобы быть завершенным. Однако по истечении девяти месяцев необходимо, чтобы он вышел из материнского тела, поскольку его голова уже слишком велика, и, если подождать еще, она станет чересчур большой, чтобы пройти через таз матери. Как если бы неверно подобрали снаряд к пушке.
    
Значит, зародыш покидает живот матери, не сформировавшись окончательно. Следствием этого является необходимость продолжить девять месяцев жизни внутри матери девятью месяцами вне ее.
    
В этот очень ответственный период выращивание младенца должно сопровождаться постоянным присутствием матери. Родители должны создать ему воображаемый живот, в котором новорожденный чувствовал бы себя тем более защищенным, любимым, желанным, что он еще полностью не родился.
    
Через девять месяцев после появления на свет происходит то, что называют «трауром по младенцу», когда ребенок осознает, что между ним и внешним миром существует разница. С этого времени он начинает узнавать себя в зеркале как что-то отличное от окружения. Это и будет его подлинным рождением.
    
     Эдмонд Уэллс.
     «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4
    
   
   
    
     
29. Управление клиентами
    
    
Эдмонд Уэллс ждет меня за Сапфировой дверью. Он слегка передергивается при виде Рауля, поняв, что этот необычный ангел сопровождал меня на Землю. Но поскольку он не его непосредственный ангел-инструктор, Уэллс остается осторожным.
    
— Ну как прошли крестины? — спрашивает он как ни в чем не бывало.
    
— Без проблем!
    
Эдмонд Уэллс предлагает отправиться в юго-западную зону. Вокруг нас другие ангелы беседуют друг с другом, резвясь, как парочки ласточек. Мой наставник раскидывает руки и делает резкий поворот влево, я следую за ним.
    
— Пришло время научить тебя твоей непосредственной работе.
    
Он выбирает спокойное местечко в горах, и мы приземляемся.
    
— Ты должен направлять своих клиентов по правильному пути. У каждого они свои. Для каждого это конкретные и отличные одна от другой цели, и с каждой жизнью они стремятся совершенствоваться в этом направлении. Ты, однако, ничего не знаешь об этих задачах. Ты, конечно, можешь догадаться о них по их поведению, однако единственным объективным критерием их эволюции остается подсчет пунктов на Страшном Суде. Тот, кто выбрал правильный путь, будет от жизни к жизни увеличивать свое количество пунктов. Не забудь, набрав 600 пунктов, клиент выходит из игры.
    
— Как я могу им помочь?
    
Он берет мои руки в свои, поворачивает их ладонями вверх, и появляются три светящихся шара. Отблески от трех сферических экранов играют на наших прозрачных лицах.
    
— У тебя есть пять рычагов управления: 1) интуиция; 2) сны; 3) знаки; 4) медиумы; 5) кошки.
    
Я запоминаю. Он продолжает:
    
— Интуиция. С ее помощью ты направляешь клиента к тому, что он должен сделать, но это указание доходит до него таким притупленным, что оно ему едва понятно.
    
— А сны?
    
— Совершенно очевидно, что нам хотелось бы с помощью снов донести до них решения их проблем. Однако у нас нет на это права. Мы должны использовать свойственную сновидениям речь, в которую нужно вставлять необходимые указания в символической форме. Например, если твоему клиенту угрожает опасность, покажи ему во сне, что у него выпадают зубы или волосы. Со снами проблема в том, что либо они их забывают, проснувшись, либо понимают не так, как надо. Чтобы добиться нужного результата, нужно иногда продолжать много ночей подряд показывать разные символические истории, всегда сохраняя главное информационное ядро. Талант ангела и заключается в том, чтобы быть хорошим режиссером снов. У каждого клиента свой понятийный аппарат, который необходимо правильно использовать. Именно поэтому все книги, в которых говорится об общей символике снов, не соответствуют действительности.
    
Он поглаживает яйцо Венеры.
    
— А знаки?
    
— Они действуют примерно так же, как интуиция. Речь идет о прямом вмешательстве, но оно не всегда срабатывает. Раньше люди принимали решение, наблюдая за полетом птиц или разглядывая куриные потроха. Для нас так было легче. Теперь мы сами должны придумывать знаки. Лающая собака говорит о том, что в эту сторону не надо идти. Или дверь, которая не открывается на ржавых петлях.
    
— Медиумы?
    
— Их нужно использовать очень экономно. Медиумы — это люди, получившие способность слышать голоса ангелов. Но есть два подводных камня. Во-первых, иногда они нас неправильно понимают. Во-вторых, с помощью своего дара они порой оказывают давление на того, кто их слушает. Так что использовать их нужно лишь в крайних случаях.
    
— Ну… а кошки?
    
— В большинстве своем кошки немного медиумы. Их преимущество перед людьми в том, что благодаря своим способностям они не получают ни власти, ни денег. А главный недостаток в том, что они не говорят и не могут поэтому предупредить напрямую.
    
Я погружаюсь в раздумья. Средства, которыми я располагаю, кажутся мне довольно скромными для борьбы со свободным выбором.
    
— А есть другие рычаги?
    
Эдмонд Уэллс поглаживает шар Игоря.
    
— Имеющиеся пять рычагов при правильном использовании позволяют достичь очень хороших результатов.
    
Я потягиваюсь.
    
— Отлично, всегда мечтал руководить людьми. Настоящие мужчины, настоящая женщина — это гораздо интереснее, чем видеоигра типа «сохраните своего героя живым во враждебном окружении».
    
— Осторожно. Ты не имеешь права делать все, что попало. У тебя по отношению к клиентам огромная обязанность. Ты должен выполнять их желания. И это значит абсолютно все желания.
    
— Даже те, которые противоречат их интересам?
    
— В этом и заключается огромная привилегия их пятидесятипроцентного свободного выбора. Тебе запрещено к нему прикасаться. Ты должен уважать даже их самые нелепые желания.
    
Рауль был прав. Наш враг — не дьявол или какое-нибудь злое божество. Наш враг — это свободный выбор людей.
   
   
    
     
30. Жак. 1 год
    
    
Я живу жизнью ребенка.
    
Мне не нравится, когда родители хватают меня под руки. Мне нравится, когда меня берут под ягодицы и я могу сидеть у них на руках.
    
Папа часто подбрасывает меня в воздух. Я могу разбиться о потолок. От этого мне страшно. Почему папы считают, что нужно подбрасывать детей в воздух?
    
Меня все тревожит. Мне хочется спрятаться под покрывало, и чтобы меня оставили в покое.
    
Мне представили девочку и сказали, что она моя сестра. Она, по-видимому, рада меня видеть, потому что постоянно сует мне в рот разные вещи и говорит: «Давай, малыш, надо есть». Она засовывает меня в коляску своей куклы и бегает по квартире, крича: «Малыш испачкался! Ему нужно в ванную и глаза шампунем вымыть!»
    
Это не единственная девочка, которая считает себя моей сестрой. Есть и другие, присутствие которых мне интересно, но потенциально опасно. Одни меня чмокают, другие дергают за волосы. Одни мне дают соску, а другие шлепают.
    
Я обнаружил, что в семье есть еще и кошка. По-моему, это самое спокойное создание в доме. Шерсть у нее такая же мягкая, как у моих плюшевых мишек, и она издает мурлыкающие звуки, которые мне очень нравятся.
    
Сестры пытаются научить меня ходить. Я уже упал один раз, и воспоминание о синяках заставляет меня опасаться новых попыток. Стоячее положение меня беспокоит. На четырех конечностях падать не так страшно.
    
Кроме кошки, другими успокаивающими вещами в доме являются горшок и телевизор. Когда я сижу на горшке, меня никто не беспокоит. А в телевизоре все постоянно движется, и к тому же он мурлычет, как кошка.
    
По телевизору постоянно показывают истории. Я люблю истории. Они помогают забыть о моих тревогах.
   
   
    
     
31. Венера. 1 год
    
    
Я вся покрыта поцелуями и вниманием. Мама не устает повторять, что я самая красивая девочка в мире. Я видела себя в зеркале и действительно я восхитительна. У меня длинные черные волосы, кожа цвета меда и нежная как шелк, а глаза светло-зеленые. В отличие от других детей, я родилась даже не сморщенной. Как объяснила мама, это потому, что я сама вышла прямо у нее из живота, ей даже не нужно было меня выталкивать.
    
Кроме того, мне представили пожилого господина, маминого папу. Они называют его «папочка», и папочка досаждает мне мокрыми поцелуями. Ненавижу мокрые поцелуи. Он меня совсем не любит, если делает такие гадкие вещи.
    
Вечером я требую, чтобы у кровати зажгли ночник, чтобы не быть в темноте. А то мне кажется, что под матрасом спрятался кто-то злой, и он схватит меня за ноги.
    
Не выношу, когда меня заворачивают в покрывало. Мне хочется, чтобы ноги всегда были на воздухе. А если нет, то меня это раздражает, очень раздражает. К тому же, если вдруг появится монстр из-под кровати, я не успею убежать.
    
Я совсем не ем. Я могу есть только мягкое и сладкое. Я люблю все красивое, приятное, сладкое.
   
   
    
     
32. Игорь. 1 год
    
    
Нужно пережить мою мать.
    
Я убегаю от нее из ванной, где она хочет меня утопить. Я ускользаю от нее в кровати, где она хочет задушить меня подушкой.
    
Я умею ускользать.
    
Я знаю, как предотвращать угрозы.
    
Я умею просыпаться ночью при малейшем свете.
    
Я умею, благодаря тонкому чутью, узнавать, когда она возникнет позади меня.
    
Я умею быть ловким и быстрым.
    
Я быстро учусь ходить.
    
Чтобы лучше убегать.
   
   
    
     
33. Энциклопедия
    
    
Материнский инстинкт. Многие думают, что материнская любовь — это естественное и автоматическое человеческое чувство. Нет ничего более ложного. До конца девятнадцатого века большинство женщин, принадлежащих к западной буржуазии, отдавали ребенка кормилице и больше им не занимались.
    
Крестьянки были не намного внимательнее. Они очень крепко пеленали детей, а потом подвешивали поближе к печной трубе, чтобы им было не холодно.
    
Поскольку уровень детской смертности был очень высоким, родители были фаталистами, зная, что у их ребенка лишь один шанс из двух дожить до подросткового возраста.
    
Лишь в начале двадцатого века правительства поняли экономический, социальный и военный интерес этого пресловутого материнского инстинкта. В частности, во времена сокращения численности населения начали понимать, что это происходит из-за того, что многие дети недоедают, с ними плохо обращаются, их бьют. В перспективе последствия могли быть очень тяжелыми для будущего страны. Стали уделять больше внимания информированию людей, профилактике, и понемногу прогресс медицины в области детских заболеваний позволил родителям вкладывать все больше привязанности в своих детей без боязни их преждевременно потерять. На повестку дня был выдвинут «материнский инстинкт».
    
Постепенно появился новый рынок: памперсы, соски, детские горшки, искусственное молоко, игрушки. По всему миру распространился миф про Деда Мороза.
    
С помощью массированной рекламы детская промышленность создала образ ответственной матери, и счастье ребенка стало современным идеалом.
    
Как это ни парадоксально, но именно в тот момент, когда материнская любовь проявляется и расцветает, становясь единственным неоспоримым чувством в глазах общественности, дети, став взрослыми, постоянно упрекают своих матерей в недостаточном внимании к ним в детстве. А позднее они выплескивают у психоаналитика свои горечи и обиды по отношению к родительнице.
    
     Эдмонд Уэллс.
     «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4
    
   
   
    
     
34. Верхний мир
    
    
Благодаря своим сферам я наблюдаю за клиентами под всеми возможными углами, как если бы в моем распоряжении было двадцать видеокамер. Достаточно лишь подумать, и я получаю панорамный вид, крупный план, общий и сверхобщий планы. Камеры вращаются по моему желанию вокруг клиентов, чтобы лучше показать и второстепенных персонажей, и массовку, и окружающую обстановку. Я управляю не только камерами и углами съемки, но и освещением. Я могу видеть моих героев в полной темноте, четко различать их под проливным дождем. Я могу проникнуть в их тело и видеть, как бьется их сердце, как переваривает пищу их желудок. Только их мысли скрыты от меня.
    
Рауль не разделяет моего энтузиазма.
    
— Вначале меня это тоже возбуждало. Но в конце концов я понял всю свою беспомощность.
    
Он смотрит на сферу Игоря.
    
— Хм, не очень-то приятно все это.
    
Я вздыхаю.
    
— Я беспокоюсь за Игоря. Мать его убьет в конце концов.
    
— Мать ненавидит своего ребенка… — растягивает слова Рауль. — Тебе это ничего не напоминает?
    
Я думаю, но ничего не могу вспомнить.
    
— Феликс, — выдыхает он.
    
Я подпрыгиваю. Феликс Кербоз, наш первый танатонавт! Его тоже ненавидела собственная мать. Я начинаю лихорадочно исследовать карму Игоря и узнаю, что, действительно, мой русский клиент — это реинкарнация нашего бывшего компаньона по танатонавигации.
    
— Как это может быть?
    
Рауль Разорбак пожимает плечами.
    
— В то время термин «танатонавт» еще не был широко распространен, и ангельский трибунал классифицировал Феликса как «астронавта».
    
Я вспоминаю этого простоватого паренька, который испытывал на себе опасные медикаменты ради сокращения тюремного срока. В обмен на амнистию он вызвался добровольцем в танатонавигаторский полет. Таким образом он стал первым, кто побывал на континенте мертвых и вернулся обратно. Я нахожу, однако, несколько суровым, что, имев в предыдущей жизни ненавидевшую его мать, он получил в новой еще худшую родительницу.
    
Рауль утверждает, что это нормально. Если какая-нибудь проблема не была решена в предыдущей жизни, она автоматически переносится в следующую.
    
— Поскольку душе Феликса Кербоза не удалось ни понять свою мать, ни подняться над ней, она попробует сделать это в новой жизни Игоря Чехова.
    
Наверняка это «седьмые», или «боги», кто так решил. Если ему снова не удастся решить проблему со своей матерью, какую же чудовищную родительницу ему дадут в следующей жизни?
    
Я морщу лоб.
    
— Я не представляю себе мать хуже, чем у Игоря…
    
Рауль Разорбак хохочет.
    
— Ну тогда доверься «людям сверху». У них богатое воображение, особенно когда нужно придумать новые испытания для человека. Будущее воплощение Игоря-Феликса вполне вероятно получит замечательную мать, которая задушит его своей ревнивой любовью.
    
— Да это просто какое-то кармическое зверство!
    
Физиономия моего друга вытягивается, а пальцы сжимаются и разжимаются.
    
— Вижу, ты начинаешь понимать. Все происходит так, как будто там, наверху, они решили долбить наших клиентов по башке до тех пор, пока те не начнут реагировать. Они считают, что лишь на дне бассейна человек в состоянии оттолкнуться и всплыть на поверхность. Я не знаю, кто эти «боги», но я отнюдь не уверен в том, что они хотят добра человечеству.
    
— Что же тогда можно сделать, чтобы ему помочь?
    
Рауль Разорбак сжимает кулаки.
    
— Увы, немного! Мы лишь пехотинцы в армии световых существ. Мы находимся на передовой и первыми увидим катастрофу, но решения принимаются офицерами и стратегами в тылу… И мы не знаем, что ими движет.
    
Внезапно я ощущаю полную беспомощность. Рауль яростно трясет меня.
    
— Именно поэтому мы должны любой ценой узнать, кто эти офицеры и что ими движет, кто эти «седьмые», эти «боги», которые используют нас — ангелов и их — смертных.
    
Впервые, может быть, из-за неприятностей Игоря, я прислушиваюсь к аргументам моего дерзкого друга. Однако я еще не чувствую себя готовым к тому, чтобы нарушить законы страны ангелов.
   
   
    
     
35. Ребенок Жак. 2 года
    
    
Сегодня родителей нет дома, а няня пошла покурить и поговорить по телефону на балкон. Путь свободен. Курс на кухню. Это замечательное место, которое мне всегда хотелось получше узнать. Там много лампочек, которые мигают. Есть белые, красные и даже зеленые. Там вдыхаешь аромат теплого сахара и молока, запахи горячего шоколада и копченостей. В эти дни я постоянно принюхиваюсь. Кроме того, я стал специалистом по лазанию.
    
Ну-ка, что это там наверху?
    
К счастью, у плиты стоит стул. Если на него забраться, я до нее дотянусь.
    
    
Жак может вот-вот обжечься, если потянет за ручку кастрюлю, в которой кипит вода для лапши. Его надо спасать. Я включаю пять рычагов.
    
Интуиция.
    
Пытаюсь проникнуть в сознание няни. «Ребенок, ребенок в опасности на кухне!»
    
Но разговор с дружком по телефону ее слишком занимает.
    
Я пытаюсь проникнуть в сознание маленького Жака, но этот череп прочен, как сейф, который невозможно взломать.
    
Знаки.
    
Воробьи слетаются на карниз и чирикают, чтобы отвлечь мальчугана. Занятый своей кастрюлей, он их не видит и не слышит.
    
Медиумы. Поблизости ни одного нет.
    
Что же делать?
    
    
Эта ручка слишком далеко. Нужно еще дальше вытянуть руку. Я все-таки схвачу эту длинную палку там наверху и посмотрю, почему она дымит и издает шум.
    
    
Кошки.
    
Остается кошка.
    
К счастью, в доме есть кошка! Я подключаюсь к ее сознанию. Я немедленно узнаю много вещей о ней. Во-первых, это она и зовут ее Мона Лиза. Удивительно, если сознание людей нам недоступно, то у кошки оно совершенно открыто. «Нужно спасти маленького мальчика!» — говорю я ей. Проблема в том, что Мона Лиза, наверняка уловив мое требование, совсем не спешит его выполнять. Она родилась в этом доме и никогда из него не выходила. Из-за того, что она целыми днями сидит перед телевизором, она стала жирной. Она соглашается встать лишь три раза в день, чтобы нажраться разваренной лапши и химических крокетов, которые обожает.
    
Она никогда не охотилась, никогда не дралась, она даже никогда не гуляла на улице.
    
Она все время оставалась в теплой квартире, уставившись в телевизор. У Моны Лизы есть любимые программы. Больше всего она любит игры, в которых участникам задают вопросы типа: «Как называется столица Берега Слоновой Кости?».
    
Эта кошка обожает, когда человек ошибается или чуть-чуть не добирает до джэк-пота. Горечи людей утверждают ее в идее, что кошкой быть лучше.
    
Она полностью доверяет хозяевам. Нет, это еще сильнее, она считает их не своими хозяевами, а своими… подданными. Невероятно! Это животное уверено, что миром правят кошки, которые манипулируют этими большими двуногими поставщиками ее благосостояния.
    
Я приказываю:
    
«Шевелись, иди и спаси маленького мальчика».
    
Она и глазом не ведет.
    
«Я слишком занята, — отвечает наглая тварь. — Ты разве не видишь, что я смотрю телевизор?»
    
Я еще глубже погружаюсь в сознание Моны Лизы.
    
«Если ты не поднимешься, мальчик умрет».
    
Она продолжает спокойно умываться.
    
«А мне все равно. Они других сделают. К тому же все эти детишки в доме, это уж слишком. Столько шума, беготни! И они все делают нам больно, дергая за усы. Я не люблю маленьких людей».
    
Как заставить эту кошку спасти ребенка?
    
«Слушай, кошка, если ты сейчас же не поспешишь спасать маленького Жака, я нашлю помехи на телевизионную антенну».
    
Я не знаю, способен ли я на это, но главное в том, что она поверила. Судя по всему, ее охватили сомнения. Я читаю в ее сознании воспоминания о помехах из-за грозы, когда экран был как будто покрыт снегом. А еще хуже были поломки и забастовки, которые ее очень раздосадовали.
    
    
— Ой, здравствуй, кошка. Ты первый раз пришла потереться о меня. Какая ты хорошая, как приятно гладить твою шерсть! Я лучше буду играть с тобой, а не с этой палкой наверху.
   
   
    
     
36. Ребенок Венера. 2 года
    
    
Вчера я долго сидела перед зеркалом. Я делала гримасы, но даже когда я гримасничаю, я себе нравлюсь.
    
Родители надели на меня мягкие розовые памперсы. Они говорят, что это для того, чтобы я делала в них «пипи» и «кака». Не знаю, о чем они говорят. Я спрашиваю «что пипи?», и мама мне показывает. Я рассматриваю желтую жидкость. Я ее нюхаю. Мне противно. Как из такого красивого тела, как у меня, может вытекать жидкость, которая так плохо пахнет? Я злюсь. Это так несправедливо. И потом, как унизительно носить эти памперсы!
    
Кажется, все люди без исключения делают «пипи» и «кака». По крайней мере, так говорят папа с мамой, но я им не верю. Наверняка есть такие, кто избавлен от этого бедствия.
    
У меня болит голова.
    
У меня часто бывают головные боли.
    
Произошло что-то очень важное, но я забыла, что именно. Я знаю, что пока это не вспомню, у меня будет болеть голова.
   
   
    
     
37. Ребенок Игорь. 2 года
    
    
Мать хочет меня убить.
    
Вчера она закрыла меня одного в комнате с распахнутым окном. Ледяной ветер пробирал меня до костей, но я выработал способность сопротивляться холоду. Я выдержал. В любом случае выбора у меня нет. Я знаю, что, если заболею, она меня лечить не станет.
    
«Я издеваюсь над тобой, мамаша. Я все еще живой. И если только ты не наберешься смелости воткнуть мне нож в живот, извини, но я буду жить».
    
Она меня не слушает. Валяется на кровати, водки нажралась.
   
   
    
     
38. Изумрудная дверь
    
    
Мы с Раулем ищем другой путь в мир «седьмых». Летим на восток, поднимаемся к вершине горы и пытаемся взлететь выше, но невидимая преграда нас останавливает.
    
— Я же тебе говорил, мир ангелов — это тюрьма, — мрачно бормочет Рауль.
    
Как бы случайно, перед нами возникает Эдмонд Уэллс.
    
— Хо-хо! Что это вы тут замышляете?
    
— Хватит с нас этой работы. Эта задача невыполнима, — резко говорит Рауль, демонстративно уперев кулаки в бока.
    
Эдмонд Уэллс понимает, что дело серьезное.
    
— А ты что думаешь, Мишель?
    
Рауль отвечает за меня:
    
— Его яйца еще не успели проклюнуться, а уже протухли. «Они» подсунули ему какого-то неумелого и угрюмого Жака, какую-то самовлюбленную Венеру и какого-то Игоря, которого мать прикончить хочет. Хороши подарочки!
    
Эдмонд Уэллс не удостаивает моего друга даже взглядом.
    
— Я обращаюсь к Мишелю. Что ты думаешь, Мишель?
    
Я не знаю, что ответить. Мой инструктор настаивает: