1 2 3 4 5 6 7 8 9 
      
По сусеку не метён,
      
На сметане не мешен.
      
Я под кустиком рос,
      
Весь колючками оброс,
      
Я кругом нехорош,
      
Как меня ты возьмёшь?
      
Я от дедушки ушёл,
      
Я от бабушки ушёл,
      
Я от Волка ушёл,
      
От Медведя ушёл,
      
От тебя, Лиса, не хитро уйти!
     
    
    
И только было покатился по дорожке — Лиса его тихонечко, одними коготками толк в канаву! Колобок — плюх! — в воду. Мигом развернулся, заработал лапками — поплыл. Тут все и увидели, что это совсем не Колобок, а настоящий лесной ёж.
   
   
    
     
Росянка — комариная смерть
    
    
Летел Комар над прудом и трубил:
    
     
      
Я — Комарище —
      
Жигать мастершце.
      
Носом востёр,
      
Зол и хитёр,
      
Все меня боятся:
      
За всех умею взяться,
      
Зверя и птицы
      
Крови напиться.
      
Недруги ищут
      
Меня, Комарищу,
      
А я удал:
      
Жиг! — и умчал.
     
    
    
Никому меня, Комара, не словить!
    
Услыхала его Стрекоза и говорит:
    
— Не хвались, Комар, храбростью да ловкостью. В лесу дремучем на болоте топучем живёт Росянка — Комариная Смерть. Изловит тебя, кровопийцу, Росянка.
    
— А вот не изловит! — говорит Комар.
    
Затрубил и полетел в лес.
    
Прилетел в лес дремучий — видит: сидит на сосне Копалуха. Перо у Копалухи плотное, ноги жёсткие, нос костяной. Поди подступись к ней!
    
А Комар сел ей на бровь, — где пёрышек нет, изловчился — жиг её в бровь!
    
Сорвалась Копалуха с сосны, заклохтала, загремела крыльями по лесу!
    
А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся — летит, трубит:
    
— Не словила меня, Комара, Копалуха!
    
Летит по лесу дремучему, видит: в кустах Грибник пробирается, суковатым батожком подпирается, картузом от мошки отбивается. На теле у Грибника рубаха, на ногах — штаны, а внизу — сапоги. Поди подступись к нему!
    
Комар сел ему на нос, — где на коже нет одёжи, — изловчился — жиг его в нос!
    
Вскрикнул Грибник, замахал батожком, грибы выронил. А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся — летит, трубит:
    
— Не словил меня, Комара, Грибник!
    
Летит по лесу дремучему, видит: из чащи Сохатый прёт, бородой трясёт, рогами дерева задевает, ногами бурелом сокрушает. Всё тело Сохатого длинной шерстью поросло, а рога да копыта костяные. Поди-ка к нему подступись!
    
А Комар подлетел, на веко ему — где шерсть коротка — сел — жиг в глаз!
    
Взревел Сохатый, рогом дерево с корнем вырвал, копытами землю взрыл.
    
А Комар увернулся, в сторону метнулся, повыше поднялся — летит, трубит:
    
— Не словил меня, Комара, Сохатый!
    
Летел-летел, глядит: среди леса дремучего болото топучее. Никого на болоте нет, только мох кругом, а во мху малая Травинка растёт.
    
Спустился Комар на болото, сел на Травинку.
    
Спрашивает Травинку:
    
— Уж не ты ли Росянка — Комариная Смерть?
    
Отвечает Травинка сладким голоском:
    
— Погляди, Комар, на мои цветочки.
    
Поглядел Комар на цветочки. Белые цветочки в зелёных колокольчиках. Солнце за тучку — цветочки в колокольчики. Солнце из тучки — и цветочки выглянут.
    
Говорит Комар Травинке:
    
— Хороши у тебя цветочки! А не видала ты Росянки — Комариной Смерти?
    
Говорит Травинка сладким-пресладким голоском:
    
— Погляди, Комар, на мой колосок…
    
Поглядел Комар на колосок.
    
Колосок прямой, зелёный, стройненький. Говорит Комар Травинке:
    
— Ничего себе колосок. А не слыхала ты про Росянку — Комариную Смерть?
    
Говорит Травинка приторным голоском:
    
— Погляди, Комар, на мои листочки!
    
Поглядел Комар на листочки. Круглые листочки лежат на земле, по краям их частые булавочки, на булавочках медвяная роса капельками.
    
Как увидел Комар те капельки — сразу пить захотел. Слетел на листок, опустил в каплю носок, стал росу медвяную пить.
    
Летела мимо Стрекоза, увидала Комара на листке и говорит:
    
— Попался Комар Росянке!
    
Хотел Комар крыльями взмахнуть — крылья к листку пристали; хотел ногами шагнуть — ноги увязли; хотел нос вытащить — нос прилип!
    
Изогнулись гибкие булавочки, вонзились в комариное тело, прижали Комара к листку — и выпила Росянка комариную кровь, как пил Комар кровь звериную, птичью и человечью.
    
Тут Комару и смерть пришла.
    
А Росянка и по сей день на болоте живёт и других комаров к себе ждёт.
   
   
    
     
Мастера без топора
    
    
Загадали мне загадку: «Без рук, без топорёнка построена избёнка». Что такое?
    
Оказывается, — птичье гнездо.
    
Поглядел я — верно! Вот сорочье гнездо, как из брёвен, всё из сучьев сложено; пол глиной вымазан, соломкой устлан; посередине вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора Сорока никогда и в лапках не держала.
    
Крепко тут пожалел я птицу: трудно, ох как трудно, поди, им, горемычным, свои жилища без рук, без топорёнка строить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить?
    
Рук им не приделаешь.
    
А вот топор… Топорёнок для них достать можно.
    
Достал я топорёнок, побежал в сад.
    
Глядь — Козодой-Полуночник на земле между кочек сидит. Я к нему:
    
— Козодой, Козодой, трудно тебе гнёзда вить без рук, без топорёнка?
    
— А я и не вью гнёзда! — говорит Козодой. — Глянь, где яйца высиживаю.
    
Вспорхнул Козодой, — а под ним ямка между кочек. А в ямке два красивых мраморных яичка лежат.
    
«Ну, — думаю про себя, — этому ни рук, ни топорёнка не надо. Сумел и без них устроиться».
    
Побежал дальше.
    
Выбежал на речку. Глядь — там по веткам, по кусточкам Ремез-Синичка скачет, тоненьким своим носиком с ивы пух собирает.
    
— На что тебе пух, Ремез? — спрашиваю.
    
— Гнездо из него делаю, — говорит. — Гнездо у меня пуховое, мягкое, — что твоя варежка.
    
«Ну, — думаю про себя, — этому топорёнок тоже ни к чему — пух собирать…»
    
Побежал дальше.
    
Прибежал к дому. Глядь — над коньком Ласточка-Касаточка хлопочет — гнёздышко лепит. Носиком глинку приминает, носиком её на речке колупает, носиком носит.
    
«Ну, — думаю, — и тут мой топорёнок ни при чём. И показывать его не стоит».
    
Побежал дальше.
    
Прибежал в рощу. Глядь — там на ёлке Певчего Дрозда гнездо. Загляденье, что за гнёздышко! Снаружи всё зелёным мхом украшено, внутри — как чашечка гладкое.
    
— Ты как такое себе гнёздышко смастерил? — спрашиваю. — Чем его внутри так хорошо отделал?
    
— Лапками да носом мастерил, — отвечает Певчий Дрозд. — Внутри всё цементом обмазал — из древесной трухи со слюнкой со своей.
    
«Ну, — думаю, — опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают».
    
И слышу: «Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» — из лесу.
    
Я туда. А там Дятел.
    
Сидит на берёзе и плотничает, дупло себе делает — детей выводить.
    
Я к нему:
    
— Дятел, Дятел, стой носом тукать! Давно, поди, голова разболелась. Гляди, какой я тебе инструмент принёс: настоящий топорёнок!
    
Поглядел Дятел на топорёнок и говорит:
    
— Спасибо, только мне твой инструмент ни к чему. Мне и так плотничать ладно: лапками держусь, на хвост обопрусь, пополам согнусь, головой размахнусь — носом ка-ак стукну! Только щепки летят да труха!
    
Смутил меня Дятел: птицы-то, видно, все мастера без топора.
    
Тут увидел я гнездо Орла. Большущая куча толстых сучьев на самой высокой сосне в лесу.
    
«Вот, — думаю, — кому топор-то нужен: сучья рубить!»
    
Подбежал к той сосне, кричу:
    
— Орёл, Орёл! А я тебе топорёнок принёс!
    
Разнял Орёл крылья и клекочет:
    
— Вот спасибо, парнишка! Кинь свой топорёнок в кучу. Я сучков на него ещё навалю — прочная будет постройка, доброе гнездо.
   
   
    
     
Красная горка
    
    
Чик был молодой красноголовый воробей. Когда ему исполнился год от рождения, он женился на Чирике и решил зажить своим домиком.
    
— Чик, — сказала Чирика на воробьином языке, — Чик, а где же мы устроим себе гнездо? Ведь все дупла в нашем саду уже заняты.
    
— Эка штука! — ответил Чик, тоже, конечно, по-воробьиному. — Ну, выгоним соседей из дому и займём их дупло.
    
Он очень любил драться и обрадовался такому удобному случаю показать Чирике свою удаль. И, раньше чем робкая Чирика успела его остановить, он сорвался с ветки и помчался к большой рябине с дуплом. Там жил его сосед — такой же молодой воробей, как Чик.
    
Хозяина около дома не было.
    
«Заберусь в дупло, — решил Чик, — а когда прилетит хозяин, буду кричать, что он хочет отбить у меня дом. Слетятся старики — и вот зададим соседу!»
    
Он и забыл совсем, что сосед женат и жена его уже пятый день мастерит гнездо в дупле.
    
Только Чик просунул в дырку голову, — рраз! — кто-то больно щёлкнул его по носу. Пискнул Чик и отскочил от дупла. А сзади уже мчался на него сосед. С криком сшиблись они в воздухе, упали на землю, сцепились и покатились в канаву.
    
Чик дрался на славу, и соседу его приходилось уже плохо. Но на шум драки со всего сада слетелись старики воробьи. Они сейчас же разобрали, кто прав, кто виноват, и задали Чику такую встрёпку, что он не помнил, как и вырвался от них.
    
В себя пришёл Чик в каких-то кустах, где прежде ему никогда не случалось бывать. Все косточки у него ныли.
    
Рядом с ним сидела перепуганная Чирика.
    
— Чик! — сказала она так грустно, что он, верно бы, расплакался, если б только воробьи умели плакать. — Чик, мы теперь никогда больше не вернёмся в родной сад! Где мы выведем теперь детей?
    
Чик и сам понимал, что ему нельзя больше попадаться на глаза старикам воробьям: они забьют его насмерть. Всё-таки он не хотел показать Чирике, что трусит. Поправил клювом свои растрёпанные пёрышки, немножно отдышался и сказал беспечно:
    
— Эка штука! Найдём себе другое место, ещё получше.
    
И они отправились куда глаза глядят — искать себе новое место для житья.
    
Только вылетели они из кустов, как очутились на берегу весёлой голубой реки. За рекой поднималась высокая-высокая гора из красной глины и песка. Под самой вершиной обрыва виднелось множество дырок и норок. У больших дырок сидели парочками галки и рыжие соколки-пустельги; из маленьких норок то и дело вылетали быстрые ласточки-береговушки. Целая стая их лёгкой тучкой носилась над обрывом.
    
— Смотри, как у них весело! — сказала Чирика. — Давай и мы устроим себе гнездо на Красной горке.
    
Чик с опаской поглядел на соколков и галок. Он думал: «Хорошо береговушкам: они сами копают себе норки в песке. А мне чужое гнездо отбивать?» И снова у него заныли сразу все косточки.
    
— Нет, — сказал он, — тут мне не нравится: такой шум, прямо оглохнуть можно.
    
И они полетели дальше.
    
Дальше была роща, а за рощей — домик с дощатым сараем.
    
Чик и Чирика опустились на крышу сарая. Чик сразу заметил, что тут нет ни воробьёв, ни ласточек.
    
— Вот где житьё-то! — радостно сказал он Чирике. — Гляди, сколько разбросано по двору зерна и крошек. Мы будем тут одни и никого к себе не пустим.
    
— Чш! — шикнула Чирика. — Смотри, какое страшилище там, на крыльце.
    
И правда: на крыльце спал толстый Рыжий Кот.
    
— Эка штука! — храбро сказал Чик. — Что он нам сделает? Гляди, вот как я его сейчас!..
    
Он слетел с крыши и так стремительно понёсся на Кота, что Чирика даже вскрикнула.
    
Но Чик ловко подхватил у Кота из-под носа хлебную крошку и — раз-раз! — опять уже был на крыше.
    
Кот даже не шевельнулся, только приоткрыл один глаз и зорко поглядел на забияку.
    
— Видела? — хвастал Чик. — А ты боишься!
    
Чирика не стала с ним спорить, и оба принялись искать удобное место для гнезда.
    
Выбрали широкую щель под крышей сарая. Сюда принялись они таскать сначала солому, потом конский волос, пух и перья.
    
Не прошло и недели, как Чирика положила в гнездо первое яичко — маленькое, всё в розовато-бурых пестринках. Чик был так рад ему, что сложил даже песенку в честь своей жены и себя самого:
    
     
      
Чирик, Чик-чик,
      
Чирик, Чик-чик,
      
Чики-чики-чики-чики,
      
Чики, Чик, Чирик!
     
    
    
Песенка эта решительно ничего не значила, зато её так удобно было распевать, прыгая по забору.
    
Когда в гнезде стало шесть яичек, Чирика села их высиживать.
    
Чик полетел собирать для неё червячков и мух, потому что теперь её надо было кормить нежной пищей. Он замешкался немного, и Чирике захотелось поглядеть, где он.
    
Только она высунула нос из щели, как с крыши протянулась за ней рыжая лапа с растопыренными когтями. Рванулась Чирика — и целый пучок перьев оставила в когтях у Кота. Ещё чуть-чуть — и была бы её песенка спета.
    
Кот проводил её глазами, запустил в щель лапу и выволок разом всё гнездо — целый ком соломы, перьев и пуха. Напрасно кричала Чирика, напрасно подоспевший Чик смело кидался на Кота, — никто не пришёл им на помощь. Рыжий разбойник преспокойно съел все шесть их драгоценных яичек. Ветер поднял пустое лёгкое гнездо и скинул его с крыши на землю.
    
В тот же день воробьи навсегда покинули сарай и переселились в рощу, подальше от Рыжего Кота.
    
В роще им скоро посчастливилось найти свободное дупло. Они снова принялись таскать солому и целую неделю трудились, строили гнездо.
    
В соседях у них жили толстоклювый Зяблик с Зяблихой, пёстрый Мухолов с Мухоловкой и франтоватый Щегол со Щеглихой. У каждой пары был свой дом, пищи хватало всем, но Чик успел уже подраться с соседями — просто так, чтобы показать им, какой он храбрый и сильный.
    
Только Зяблик оказался посильней его и хорошо потрепал забияку. Тогда Чик стал осторожней. Он уже не лез в драку, а только топорщил перья и задиристо чирикал, когда мимо пролетал кто-нибудь из соседей. За это соседи на него не сердились: они и сами любили похвастать перед другими своей силой и удалью.
    
Жили спокойно, пока вдруг не стряслась беда.
    
Первый поднял тревогу Зяблик. Он жил дальше других от воробьёв, но Чик услышал его громкое тревожное: рюм-пиньк-пиньк! рюм-пиньк-пиньк!
    
— Скорей, скорей! — крикнул Чик Чирике. — Слышишь: Зяблик запинькал — опасность!
    
И правда: кто-то страшный к ним приближался. После Зяблика закричал Щегол, а там и Пёстрый Мухолов. Мухолов жил всего за четыре дерева от воробьёв. Если уж он увидел врага, значит, враг был совсем близко.
    
Чирика вылетела из дупла и села на ветку рядом с Чиком. Соседи предупредили их об опасности, и они приготовились встретить её лицом к лицу.
    
В кустах мелькнула пушистая рыжая шерсть, и лютый враг их — Кот — вышел на открытое место. Он видел, что соседи уже выдали его воробьям и ему теперь не поймать Чирику в гнезде. Он злился.
    
Вдруг кончик его хвоста зашевелился в траве, глаза прищурились: Кот увидел дупло. Что же, ведь с полдюжины воробьиных яиц — неплохой завтрак! И Кот облизнулся. Он вскарабкался на дерево и запустил в дупло лапу.
    
Чик и Чирика подняли крик на всю рощу. Но и тут никто не пришёл к ним на помощь. Соседи сидели по своим местам и громко кричали от страха. Каждая пара боялась за свой дом.
    
Кот зацепил когтями гнездо и вытащил его из дупла.
    
Но в этот раз он пришёл слишком рано: яиц в гнезде не оказалось, сколько он ни искал.
    
Тогда он кинул гнездо и сам спустился на землю. Воробьи провожали его криком.
    
У самых кустов Кот остановился и обернулся к ним с таким видом, точно хотел сказать:
    
«Погодите, миленькие, погодите! Никуда вы от меня не денетесь! Устраивайте себе новое гнездо, где хотите, выводите птенцов, а я приду и слопаю их, да и вас заодно».
    
И он так грозно фыркнул, что Чирика вздрогнула от страха.
    
Кот ушёл, а Чик с Чирикой остались горевать у разорённого гнезда.
    
Наконец Чирика сказала:
    
— Чик, ведь через несколько дней у меня непременно будет новое яичко. Летим скорей, найдём себе местечко где-нибудь за рекой. Там уж Кот не достанет нас.
    
Она и не знала, что через реку есть мост и что Кот частенько хаживает по этому мосту. Чик этого тоже не знал.
    
— Летим, — согласился он.
    
И они полетели.
    
Скоро очутились они под самой Красной горкой.
    
— К нам, к нам летите! — кричали им береговушки на своём, на ласточкином, языке. — У нас на Красной горке житьё дружное, весёлое.
    
— Да, — крикнул им Чик, — а сами драться будете!
    
— Зачем нам драться? — отвечали береговушки. — У нас над рекой мошек на всех хватает, у нас на Красной горке пустых норок много — выбирай любую.
    
— А пустельги? А галки? — не унимался Чик.
    
— Пустельги ловят себе в полях кузнечиков и мышей. Нас они не трогают. Мы все в дружбе.
    
И Чирика сказала:
    
— Летали мы с тобой, Чик, летали, а краше этого места не видели. Давай тут жить.
    
— Что ж, — сдался Чик, — раз норки у них есть свободные и драться никто не будет, можно попробовать.
    
Подлетели они к горе, и верно: ни пустельги их не тронули, ни галки.
    
Стали норку себе по вкусу выбирать: чтобы и не очень глубокая была, и вход пошире. Нашлись такие две рядом.
    
В одной они гнездо выстроили, и Чирика высиживать села, в другой Чик ночевал.
    
У береговушек, у галок, у соколков — у всех давно уже вывелись птенцы. Одна Чирика терпеливо сидела в тёмной своей норке. Чик с утра до ночи таскал ей туда пищу.
    
Прошло две недели. Рыжий Кот не показывался. Воробьи уж и забыли о нём.
    
Чик с нетерпением ждал птенцов. Каждый раз, как притаскивал он Чирике червяка или муху, он спрашивал её:
    
— Тукают?
    
— Нет ещё, не тукают.
    
— А скоро будут?
    
— Скоро, скоро, — терпеливо отвечала Чирика.
    
Однажды утром Чирика позвала его из норки:
    
— Лети скорей: один тукнул!
    
Чик сейчас же примчался в гнездо. Тут он услышал, как в одном яйце птенчик чуть слышно тукал в скорлупу слабым клювиком. Чирика осторожно помогла ему: надломить скорлупку в разных местах.
    
Прошло несколько минут, и птенчик показался из яйца — крошечный, голый, слепой. На тоненькой-тоненькой шейке моталась большая голая голова.
    
— Да какой он смешной! — удивился Чик.
    
— Совсем не смешной! — обиделась Чирика. — Очень хорошенький птенчик. А тебе нечего тут делать, бери вот скорлупки да закинь их куда-нибудь подальше от гнезда.
    
Пока Чик относил скорлупки, выклевался второй птенчик и начал постукивать третий.
    
Вот тут-то и началась тревога на Красной горке.
    
Из своей норки воробьи услышали, как пронзительно вдруг закричали ласточки.
    
Чик выскочил наружу и сейчас же вернулся с известием, что Рыжий Кот карабкается по обрыву.
    
— Он видел меня! — кричал Чик. — Он сейчас будет здесь и вытащит нас вместе с птенцами.
    
Скорей, скорей летим прочь отсюда!
    
— Нет, — грустно ответила Чирика. — Никуда я не полечу от маленьких моих птенчиков. Пусть будет, что будет.
    
И сколько ни звал Чик, она и с места не тронулась.
    
Тогда Чик вылетел из норки и стал, как сумасшедший, кидаться на Кота. А Кот лез и лез по обрыву. Тучей вились над ним ласточки, с криком летели на выручку к ним галки и пустельги.
    
Кот быстро вскарабкался наверх и уцепился лапой за край норки. Теперь ему оставалось только просунуть другую лапу за гнездом и вытащить его вместе с Чирикой, птенцами и яйцами.
    
Но в эту минуту одна пустельга клюнула его в хвост, другая — в голову, а две галки ударили в спину.
    
Кот зашипел от боли, повернулся и хотел схватить птиц передними лапами. Но птицы увернулись, и он кубарем покатился вниз. Ему не за что было уцепиться: песок сыпался вместе с ним, и чем дальше, тем скорей, чем дальше, тем скорей.
    
Птицам стало уже не видно, где Кот; с обрыва неслось только облако красной пыли. Плюх! — и облако остановилось над водой.
    
Когда оно рассеялось, птицы увидели мокрую кошачью голову посредине реки. Сзади на крыльях поспевал Чик и клевал Кота в затылок.
    
Кот переплыл реку и выбрался на берег. Чик и тут от него не отстал. Кот был так напуган, что не посмел схватить его, задрал мокрый хзост и галопом помчался домой.
    
С той поры ни разу не видели на Красной горке Рыжего Кота.
    
Чирика спокойно вывела шестерых птенцов, а немного погодя и ещё шестерых, и все они остались жить в свободных ласточкиных гнёздах.
    
А Чик перестал задирать соседей и крепко подружился с ласточками.
    
    
   
   
    
     
Приключения муравьишки
    
    
Залез Муравей на берёзу. Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.
    
Муравьишка сел на листок и думает:
    
«Отдохну немножко — и вниз».
    
У муравьёв ведь строго: только солнышко на закат — все домой бегут. Сядет солнце, — муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.
    
Солнце уже к лесу спускалось.
    
Муравей сидит на листке и думает:
    
«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».
    
А листок был плохой: жёлтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.
    
Несётся листок через лес, через реку, через деревню.
    
Летит Муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха.
    
Занёс ветер листок на луг за деревней, да там и бросил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.
    
Лежит и думает:
    
«Пропала моя головушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров — сразу бы добежал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».
    
Смотрит Муравей: рядом Гусеница-Землемер лежит. Червяк червяком, только спереди — ножки и сзади — ножки.
    
Муравьишка говорит Землемеру:
    
— Землемер, Землемер, снеси меня домой!
    
У меня ножки болят.
    
— А кусаться не будешь?
    
— Кусаться не буду.
    
— Ну садись, подвезу.
    
Муравьишка вскарабкался на спинку к Землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лёг на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нём росту, и опять в дугу скрючился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз головой, то вверх.
    
— Не могу больше! — кричит. — Стой! А то укушу!
    
Остановился Землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез, еле отдышался. Огляделся, видит: луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу Паук-Сенокосец шагает: ноги, как ходули, между ног голова качается.
    
— Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.
    
— Ну что ж, садись, подвезу.
    
Пришлось Муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться Пауку на спину: коленки у Сенокосца торчат выше спины.
    
Начал Паук свои ходули переставлять — одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у Муравьишки замелькали. А идёт Паук не быстро, брюхом по земле чиркает. Надоела Муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он Паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку.
    
Остановился Паук.
    
— Слезай, — говорит. — Вот Жужелица бежит, она резвей меня.
    
Слез Муравьишка.
    
— Жужелка, Жужелка, снеси меня домой!
    
У меня ножки болят.
    
— Садись, прокачу.
    
Только успел Муравьишка вскарабкаться Жужелице на спину, она как пустится бежать! Ноги у неё ровные, как у коня.
    
Бежит шестиногий конь, бежит, не трясёт, будто по воздуху летит.
    
Вмиг домчались до картофельного поля.
    
— А теперь слезай, — говорит Жужелица. — Не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.
    
Пришлось слезть.
    
Картофельная ботва для Муравьишки — лес густой. Тут и со здоровыми ногами — целый день бежать. А солнце уже низко.
    
Вдруг слышит Муравьишка: пищит кто-то:
    
— А ну, Муравей, полезай ко мне на спину, поскачем.
    
Обернулся Муравьишка — стоит рядом Жучок-Блошачок, чуть от земли видно.
    
— Да ты маленький! Тебе меня не поднять.
    
— А ты-то большой! Лезь, говорю.
    
Кое-как уместился Муравей на спине у Блошака. Только-только ножки поставил.
    
— Влез?
    
— Ну влез.
    
— А влез, так держись.
    
Большачок подобрал под себя толстые задние ножки, — а они у него, как пружинки складные, — да щёлк! — распрямил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! — на другой. Щёлк! — на третьей.
    
Так весь огород и отщёлкал до самого забора.
    
Муравьишка спрашивает:
    
— А через забор можешь?
    
— Через забор не могу: высок очень. Ты Кузнечика попроси: он может.
    
— Кузнечик, Кузнечик, снеси меня домой!
    
У меня ножки болят.
    
— Садись на загривок.
    
Сел Муравьишка Кузнечику на загривок. Кузнечик сложил свои длинные задние ноги пополам, потом разом выпрямил их и подскочил высоко в воздух, как Блошачок. Но тут с треском развернулись у него за спиной крылья, перенесли Кузнечика через забор и тихонько опустились на землю.
    
— Стоп! — сказал Кузнечик. — Приехали.
    
Муравьишка глядит вперёд, а там река: год ней плыви — не переплывёшь.
    
А солнце ещё ниже.
    
Кузнечик говорит:
    
— Через реку и мне не перескочить: очень уж широкая. Стой-ка, я Водомерку кликну: будет тебе перевозчик.
    
Затрещал по-своему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.
    
Подбежала. Нет, не лодочка, а Водомерка-Клоп.
    
— Водомер, Водомер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
    
— Ладно, садись, перевезу.
    
Сел Муравьишка. Водомер подпрыгнул и зашагал по воде, как посуху. А солнце уж совсем низко.
    
— Миленький, шибче! — просит Муравьишка. — Меня домой не пустят.
    
— Можно и пошибче, — говорит Водомер.
    
Да как припустит! Оттолкнётся, оттолкнётся ножками и катит-скользит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.
    
— А по земле не можешь? — спрашивает Муравьишка.
    
— По земле мне трудно, ноги не скользят. Да и гляди-ка: впереди-то лес. Ищи себе другого коня.
    
Посмотрел Муравьишка вперёд и видит: стоит над рекой лес высокий, до самого неба. И солнце за ним уже скрылось. Нет, не попасть Муравьишке домой!
    
— Гляди, — говорит Водомер, — вот тебе и конь ползёт.
    
Видит Муравьишка: ползёт мимо Майский Хрущ — тяжёлый жук, неуклюжий жук. Разве на таком коне далеко ускачешь? Всё-таки послушался Водомера.
    
— Хрущ, Хрущ, снеси меня домой. У меня ножки болят.
    
— А ты где живёшь?
    
— В муравейнике за лесом.
    
— Далеконько… Ну что с тобой делать? Садись, довезу.
    
Полез Муравьишка по жёсткому жучьему боку.
    
— Сел, что ли?
    
— Сел.
    
— А куда сел?
    
— На спину.
    
— Эх, глупый! Полезай на голову.
    
Влез Муравьишка Жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: разломил Жук спину надвое, два жёстких крыла приподнял. Крылья у Жука точно два перевёрнутые корыта, а из-под них другие крылышки лезут, разворачиваются: тоненькие, прозрачные, шире и длиннее верхних.
    
Стал Жук пыхтеть, надуваться: «Уф, уф, уф!» Будто мотор заводит.
    
— Дяденька, — просит Муравьишка, — поскорей! Миленький, поживей!
    
Не отвечает Жук, только пыхтит:
    
— Уф, уф, уф!
    
Вдруг затрепетали тонкие крылышки, заработали.
    
— Жжж! Тук-тук-тук!.. — поднялся Хрущ на воздух. Как пробку, выкинуло его ветром вверх — выше леса.
    
Муравьишка сверху видит: солнышко уже краем землю зацепило.
    
Как помчал Хрущ — у Муравьишки даже дух захватило.
    
— Жжж! Тук-тук-тук! — несётся Жук, буравит воздух, как пуля.
    
Мелькнул под ним лес — и пропал.
    
А вот и берёза знакомая, и муравейник под ней.
    
Над самой вершиной берёзы выключил Жук мотор и — шлёп! — сел на сук.
    
— Дяденька, миленький! — взмолился Муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.
    
Сложил Жук тонкие крылышки вдоль спины. Сверху жёсткими корытцами прикрыл. Кончики тонких крыльев аккуратно под корытца убрал.
    
Подумал и говорит:
    
— А уж как тебе вниз спуститься — не знаю.
    
Я на муравейник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, кусаетесь. Добирайся сам, как знаешь.
    
Глянул Муравьишка вниз, а там под самой берёзой его дом родной.
    
Глянул на солнышко: солнышко уже по пояс в землю ушло. Глянул вокруг себя: сучья да листья, листья да сучья.
    
Не попасть Муравьишке домой, хоть вниз головой бросайся!
    
Вдруг видит: рядом на листке Гусеница-Листовёртка сидит, шёлковую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.
    
— Гусеница, Гусеница, спусти меня домой! Последняя мне минуточка осталась, — не пустят меня домой ночевать.
    
— Отстань! Видишь, дело делаю: пряжу пряду.
    
— Все меня жалели, никто не гнал, ты первая!
    
Не удержался Муравьишка, кинулся на неё, да как куснёт!
    
С перепугу Гусеница лапки поджала, да кувырк с листа — и полетела вниз.
    
А Муравьишка на ней висит — крепко вцепился. Только недолго они падали: что-то их сверху — дёрг!
    
И закачались они оба на шёлковой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.
    
Качается Муравьишка на Листовёртке, как на качелях. А ниточка всё длинней, длинней, длинней делается: выматывается у Листовёртки из брюшка, тянется, не рвётся.
    
Муравьишка с Листовёрткой всё ниже, ниже, ниже опускаются. А внизу, в муравейнике, муравьи хлопочут, спешат, входы-выходы закрывают.
    
Все закрыли — один, последний, вход остался. Муравьишка с Гусеницы кувырк — и домой!
    
Тут и солнышко зашло.
   
   
    
     
Как Лис Ежа Перехитрил
    
    
Жил в лесу Лис. Хитрый-прехитрый — всех проведёт и обманет. Уж на что Ёж мастер защищаться. На нём тулуп — куда как хорош, — Ежа и руками не возьмёшь. А Лис схитрил и взял.
    * * *
    
Вот идёт Ёж по лесу, похрюкивает, ножками-коротышками по корешкам постукивает.
    
Лис на него.
    
Ёж брык! — и стал шариком. Поди-ка, сунься к нему, — кругом колючки.
    
Лис обошёл его кругом, вздохнул и говорит:
    
— Ну, раз ты теперь шарик, надо тебя покатать.
    
И лапой — осторожно, одними когтями, — покатил его по земле.
    
Ёж — тук-тук-тук-фык! — сердится. А сделать ничего не может: развернись только — разом Лис зубами схватит!
    
— Катись, катись, шарик, — Лис говорит.
    
И вкатил его на горку.
    
Ёж — тук-тук-тук-фык-фык! — сердится, а сделать ничего не может.
    
— Катись, шарик, под горку, — Лис говорит.
    
И столкнул его вниз.
    
А внизу под горкой яма была. А в яме-то — вода.
    
Ёж — тук-тук-тук, фык-фык-фык! — да бух в яму!
    
Тут уж, хочешь не хочешь, пришлось ему развернуться и к берегу вплавь пуститься.
    
А Лис уж тут как тут — и хвать его из-под низу за пузечко!
    
Только Ежа и видели.
   
   
    
     
Хитрый Лис и умная Уточка
    
    
    
    
Осень. Хитрый Лис думает:
    
«Утки в отлёт собрались. Дай-ка схожу на речку — утятинкой раздобудусь».
    
Подкрался из-за куста, видит: правда, целая стая уток у берега. Одна Уточка стоит под самым кустом, лапкой перья в крыле перебирает.
    
Лис хвать её за крыло!
    
Со всех силёнок рванулась Уточка. Оставила перья у Лиса в зубах.
    
«Ах ты!.. — Лис думает. — Вырвалась как…»
    
Стая всполошилась, поднялась на крыло и улетела.
    
А эта Уточка не могла с ней: крыло сломано, перья вырваны. Она спряталась в камышах, подальше от берега.
    
Ушёл Лис ни с чем.
    * * *
    
Зима. Хитрый Лис думает:
    
«Замёрзло озеро. Теперь Уточка моя, никуда от меня не денется: по снегу куда ни пойдёт, — наследит, — по следу её и найду».
    
Пришёл на речку, — верно: лапки с перепонками наследили на снегу у берега. А сама Уточка под тем же кустом сидит, распушилась вся.
    
Тут ключ из-под земли бьёт, не даёт льду намёрзнуть, — тёплая полынья, и пар от неё идёт.
    
Кинулся Лис на Уточку, а Уточка — нырк от него! — и ушла под лёд.
    
«Ах ты!.. — Лис думает. — Утопилась ведь…»
    
Ушёл ни с чем.
    * * *
    
Весна. Хитрый Лис думает: «Тает лёд на речке. Пойду мёрзлой утятинкой полакомлюсь».
    
Пришёл, а Уточка плавает под кустом, — жива, здоровёхонька!
    
Она тогда нырнула под лёд и выскочила в полынью, — под другим берегом: там тоже ключ был.
    
Так всю зиму и прожила.
    
«Ах ты!.. — Лис думает. — Стой же, сейчас за тобой в воду кинусь…»
    
— Зря, зря, зря! — закрякала Уточка.
    
Порх с воды и улетела.
    
За зиму-то у неё крыло зажило и новые пёрышки отросли.
   
   
    
     
Теремок
    
    
Стоял в лесу дуб. Толстый-претолстый, старый-престарый.
    
Прилетел Дятел пёстрый, шапка красная, нос вострый.
    
По стволу скок-поскок, носом стук-постук — выстукал, выслушал и давай дырку долбить. Долбил-долбил, долбил-долбил — выдолбил глубокое дупло. Лето в нём пожил, детей вывел и улетел.
    
Миновала зима, опять лето пришло.
    
Узнал про то дупло Скворец. Прилетел. Видит — дуб, в дубу — дырка. Чем Скворцу не теремок?
    
Спрашивает:
    
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
    
Никто из дупла не отвечает, пустой стоит терем.
    
Натаскал Скворец в дупло сена да соломы, стал в дупле жить, детей выводить.
    
Год живёт, другой живёт — сохнет старый дуб, крошится; больше дупло, шире дыра.
    
На третий год узнал про то дупло желтоглазый Сыч.
    
Прилетел. Видит — дуб, в дубу — дырка с кошачью голову. Спрашивает:
    
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
    
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, теперь я живу — Скворец, первый в роще певец. А ты кто?
    
— Я Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. Ночью прилечу — цоп! — и проглочу. Ступай-ка из терема вон, пока цел!
    
Испугался Скворец Сыча, улетел.
    
Ничего не натаскал Сыч, стал так в дупле жить: на своих пёрышках.
    
Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
    
На третий год узнала про то дупло Белка. Прискакала. Видит — дуб, в дубу — дырка с собачью голову. Спрашивает:
    
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
    
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, теперь я живу — Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. А ты кто?
    
— Я Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Ступай из терема вон, пока цел!
    
Испугался Сыч Белки, улетел.
    
Натаскала Белка моху, стала в дупле жить.
    
Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
    
На третий год узнала про то дупло Куница. Прибежала, видит — дуб, в дубу — дыра с человечью голову. Спрашивает:
    
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
    
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, теперь я живу — Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. А ты кто?
    
— Я Куница — всех мелких зверей убийца. Я страшней Хоря, со мной не спорь зря. Ступай-ка из терема вон, пока цела.
    
Испугалась Белка Куницы, ускакала.
    
Ничего не натаскала Куница, стала так в дупле жить: на своей шёрстке.
    
Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
    
На третий год узнали про то дупло пчёлы. Прилетели. Видят — дуб, в дубу — дыра с лошадиную голову. Кружат, жужжат, спрашивают:
    
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
    
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь к нему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, теперь я живу — Куница — всех мелких зверей убийца. А вы кто?
    
— Мы пчелиный рой — друг за дружку горой. Кружим, жужжим, жалим, грозим большим и малым. Ступай-ка из терема вон, пока цела!
    
Испугалась Куница пчёл, убежала.
    
Натаскали пчёлы воску, стали в дупле жить. Год живут, другой живут — крошится старый дуб, шире дупло.
    
На третий год узнал про то дупло Медведь. Пришёл. Видит — дуб, в дубу — дырища в целое окнище. Спрашивает:
    
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
    
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, жила Куница — всех малых зверей убийца, теперь мы живём — пчелиный рой — друг за дружку горой. А ты кто?
    
— А я Медведь, Мишка, вашему терему крышка! Влез на дуб, просунул голову в дупло, да как нажал!
    
Дуб-то пополам и расселся, а из него — считай-ка сколько лет копилось:
    
шерсти,
    
. да сена,
    
. . да воску,
    
. . . да моху,
    
. . . . да пуху,
    
. . . . . да перьев,
    
. . . . . . да пыли —
    
. . . . . . . да пх-х-х!..
    
Теремка-то и не стало.
   
   
    
     
Кукушонок
    
    
    
    
Кукушка сидела на берёзе среди рощи.
    
Вокруг неё то и дело мелькали крылья. Птицы хлопотливо сновали между деревьями, высматривали уютные уголки, таскали пёрышки, мох, траву.
    
Скоро должны были появиться на свет маленькие птенчики. Птицы заботились о них. Они спешили — вили, строили, лепили.
    
А у Кукушки была своя забота. Она ведь не умеет ни гнёзд вить, ни птенцов воспитывать. Она сидела и думала:
    
«Вот посижу здесь и погляжу на птиц. Кто лучше всех себе гнездо выстроит, той и подкину своё яйцо».
    
И Кукушка следила за птицами, спрятавшись в густой листве. Птицы не замечали её.
    
Трясогузка, Конёк и Пеночка выстроили себе гнёзда на земле. Они так хорошо спрятали их в траве, что даже в двух шагах нельзя было заметить гнезда.
    
Кукушка подумала:
    
«Эти гнёзда ловко спрятаны! Да вдруг придёт Корова, нечаянно наступит на гнездо и раздавит моего птенца. Не подкину своего яйца ни Трясогузке, ни Коньку, ни Пеночке».
    
И стала высматривать новые гнёзда.
    
Соловей и Славка свили гнёзда в кустах.
    
Кукушке понравились их гнёзда. Да тут прилетела вороватая Сойка с голубыми перьями на крыльях. Все птицы кинулись к ней и старались прогнать её от своих гнёзд.
    
Кукушка подумала:
    
«Сойка всякое гнездо разыщет, даже гнёзда Соловья и Славки. И утащит моего птенчика. Куда же мне подбросить своё яйцо?»
    
Тут на глаза Кукушке попалась маленькая Мухоловка-Пеструшка. Она вылетела из дупла старой липы и полетела помогать птицам прогонять Сойку.
    
«Вот отличное гнездо для моего птенца! — подумала Кукушка. — В дупле его Корова не раздавит и Сойка не достанет. Подкину своё яйцо Пеструшке!»
    
Пока Пеструшка гонялась за Сойкой, Кукушка слетела с берёзы и снесла яйцо прямо на землю. Потом схватила его в клюв, подлетела к липе, просунула голову в дупло и осторожно опустила яйцо в Пеструшкино гнездо.
    
Кукушка была очень рада, что пристроила, наконец, своего птенца в надёжное место.
    
«Вот какая я ловкая! — думала она улетая. — Не всякая Кукушка догадается подкинуть своё яйцо Пеструшке в дупло».
    
Птицы прогнали Сойку из рощи, и Пеструшка вернулась в своё дупло. Она и не заметила, что в гнезде прибавилось одно лишнее яйцо. Новое яйцо было почти такое же маленькое, как любое из её четырёх яиц. Ей надо бы пересчитать их, но маленькая Пеструшка не умела считать даже до трёх. Она спокойно уселась высиживать птенцов.
    
Высиживать пришлось долго, целые две недели. Но Пеструшка не скучала.
    
Она любила сидеть в своём дупле. Дупло было не широкое, не глубокое, но очень уютное. Пеструшке больше всего нравилось, что вход в него был совсем узенький. Она сама с трудом в него пролезала. Зато она была спокойна, что никто не заберётся в её гнездо, когда она будет улетать за кормом для своих птенцов.
    
Когда Пеструшке хотелось есть, она звала своего мужа — пёстрого Мухолова. Мухолов прилетал и садился на её место. Он терпеливо дожидался, пока Пеструшка досыта наестся бабочек, комаров и мух. А когда она возвращалась, он взлетал на ветку, как раз против дупла, и весело распевал:
    
— Тц! Крути, крути! Крути, крути! — При этом он быстро крутил своим прямым чёрным хвостом и потряхивал пёстрыми крылышками.
    
Коротенькая была у него песня, но Пеструшка слушала её всегда с удовольствием.
    
Наконец Пеструшка почувствовала, будто кто-то шевелится под ней! Это был первый птенчик — голый, слепой. Он барахтался среди скорлупок яйца. Пеструшка сейчас же унесла скорлупки из гнезда.
    
Скоро появились на свет ещё три птенчика. Теперь Пеструшке и Мухолову прибавилось хлопот. Надо было кормить четырёх и высиживать пятое яйцо.
    
Так прошло несколько дней. Четыре птенчика подросли и покрылись пушком.
    
Тут только вышел из яйца пятый птенец. У него была очень толстая голова, большущий рот, покрытые кожицей глаза навыкате. И весь он был какой-то жилистый, нескладный.
    
Мухолов сказал:
    
— Не нравится мне что-то этот уродец. Давай выкинем его из гнезда!
    
— Что ты! Что ты! — испугалась Пеструшка. — Не виноват же он, что таким родился.
    
С этой минуты у Мухолова и Пеструшки не стало отдыха. До ночи таскали птенцам корм и убирали за ними в гнезде. Всех больше ел пятый птенец.
    
А на третий день случилось несчастье.
    
Мухолов и Пеструшка улетели за кормом. А когда прилетели, увидели двух своих пушистых птенчиков на земле под липой. Они ударились головой о корень и разбились насмерть.
    
Но как они могли выпасть из дупла?
    
Пеструшке и Мухолову некогда было горевать и раздумывать. Оставшиеся птенцы громко кричали от голода. Всех громче кричал уродец.
    
Пеструшка и Мухолов по очереди сунули ему в рот принесённый корм. И опять улетели.