1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
— А вы себя еще не знаете?
   
— Конечно знаю. И я так себе нравлюсь, что хочу провести с собой остаток дней.
   
Он улыбнулся:
   
— Или по крайней мере еще пятнадцать минут.
   
Я посмотрела на часы.
   
— У нас же еще сорок пять минут осталось.
   
— Вы уйдете раньше. Как всегда.
   
Я сглотнула.
   
— И что?
   
— И ничего. Просто сказал. Привести примеры?
   
Он снова что-то набрал на компе, прежде чем я успела ответить.
   
— Обед на Рождество у родителей. Вы ушли до того, как подали десерт. А годом раньше и вовсе не дождались основного блюда. Тогда вы поставили рекорд.
   
— Меня ждали в гостях.
   
— Да, и оттуда вы тоже ушли раньше.
   
У меня чуть челюсть не отвисла.
   
— Никто и не заметил!
   
— А вот тут вы ошибаетесь. Кое-кто заметил.
   
— И кто же такой сметливый?
   
— Внимательный, — поправил он и застучал по клавишам.
   
Я едва было не начала нервно ерзать на стуле, но удержалась, чтобы не доставлять ему удовольствия. Вместо этого я спокойно откинулась назад и равнодушно оглядела унылый офис, притворяясь, что мне все равно. Но раз я притворяюсь, значит, мне не все равно.
   
Наконец он остановился.
   
Я повернулась к нему, он улыбнулся и тут же снова забарабанил по клавишам.
   
— Это становится скучно.
   
— Я вас утомляю?
   
— Честно говоря, да.
   
— Значит, теперь вы знаете, каково приходится мне. — Он бросил печатать и объявил: — Мелани.
   
Моя лучшая подруга.
   
— Что Мелани?
   
— Затаила обиду, когда вы так рано ушли.
   
— Чушь какая. И вообще, кто так говорит — «затаила обиду».
   
— Цитирую. «Ну хоть бы раз она осталась до конца». Конец цитаты.
   
Мне было досадно это слышать, я была уверена, что сто раз оставалась до конца.
   
— На ее двадцать первый день рождения.
   
— Было — что?
   
— Было то, что вы не ушли раньше времени с ее вечеринки. Вы тогда вообще никуда не ушли, а провели всю ночь на диване.
   
Шлеп-шлеп-шлеп по клавишам.
   
— С ее двоюродным братом.
   
Шлеп.
   
— С Бобби.
   
Я застонала.
   
— Ей на это было наплевать.
   
Шлеп-шлеп-шлеп.
   
— Цитирую. «Как она могла так со мной поступить, в мой день рождения? Здесь бабушка с дедушкой, и все теперь знают. Я обиделась». Конец цитаты.
   
— Она мне ничего не сказала.
   
Он только пожал плечами.
   
— Почему мы вообще об этом говорим? Что, это так важно?
   
— Именно.
   
Шлеп-шлеп-шлеп.
   
— «Зря она ушла так рано. Мам, не огорчайся. Хочешь, я как-нибудь поговорю с ней?» Это ваш брат Райли.
   
— Да, я догадалась.
   
— «Не надо, милый. Я уверена, что ей необходимо было туда пойти». Конец цитаты. Вчера вы ушли с обеда у родителей на тридцать две минуты раньше и не самым вежливым образом.
   
— Вчера был особый случай.
   
— Почему?
   
— Потому что они меня предали.
   
— Как?
   
— Подписали бумаги на аудит моей жизни.
   
Он улыбнулся:
   
— Да, это хорошая аналогия. Но не сделай они этого, вы бы сейчас тут со мной не сидели.
   
— Угу. Так все замечательно вышло.
   
Молчание.
   
— Значит, суть в том, что я рано ухожу с обедов и вечеринок. И вы позвали меня об этом поговорить. Ну тогда ничего страшного, с этим я могу справиться и объяснить в каждом конкретном случае, почему и куда я так торопилась. Похоже, нам удастся разобраться быстрее, чем я думала.
   
Он расхохотался:
   
— Черт возьми, нет. Я просто зашел с этой стороны.
   
Он посмотрел на часы.
   
— У нас маловато времени, больше мы ничего сегодня не успеем обсудить. Договоримся насчет следующего раза?
   
— Еще полчаса осталось.
   
— Не больше пяти минут, исходя из вашей обычной манеры смываться.
   
— Тогда давайте живее.
   
— О'кей. Итак, чем вы занимаетесь?
   
— В каком смысле? Сижу тут с вами, время зря трачу, вот чем я занимаюсь.
   
Больше он в свои записи заглядывать не стал, обошелся и без них.
   
— Каждый день вы встаете в семь утра, а в субботу и воскресенье в час.
   
— Ну и что?
   
— Вы съедаете диетический батончик мюсли, потом пьете кофе в «Старбакс» на углу вашего дома, покупаете газету и едете на работу — либо на машине, либо на метро — и отгадываете кроссворд. В офисе вы оказываетесь в девять-полдесятого, но раньше десяти к делу не приступаете. В одиннадцать у вас дополнительный перерыв, на кофе и сигарету, хотя вообще-то вы не курите. Но считаете, что это несправедливо — давать курильщикам дополнительный перерыв. В час ланч. И до двух вы сидите в буфете, одна за столиком, и разгадываете кроссворд. С ланча вы всегда опаздываете. С половины третьего вы снова трудитесь и, в отличие от утренних часов, делаете все старательно, а порой даже блестяще. В шесть заканчиваете.
   
— Зачем рассказывать мне то, что я и так отлично знаю?
   
Я старалась говорить равнодушно, но, по правде говоря, мне было неприятно. Неприятно, что все мои мелкие секреты кто-то старательно записывал, заносил в компьютер, чтобы какой-нибудь долбаный зануда мог это читать, сидя в офисе, когда устанет раскладывать пасьянс.
   
— Каждый день после работы вы ходите в тренажерный зал. На беговую дорожку вам отведено двадцать минут, но вы всегда бегаете семнадцать. Потом еще полчаса занимаетесь гимнастикой. Иногда ужинаете где-нибудь с друзьями, но вам не терпится домой, и вы всегда уходите первой. Ложитесь в кровать, отгадываете кроссворд. В семь утра вы встаете.
   
Он помолчал.
   
— Улавливаете мысль?
   
— Я люблю разгадывать кроссворды? И что? Не пойму, чего вы добиваетесь.
   
Он молча, не мигая смотрел мне в лицо.
   
— Ничего. Вопрос в том, чего добиваетесь вы?
   
Я проглотила большой колючий ком в горле.
   
— Ну, это слишком глобальная тема.
   
— Нет, вопрос как вопрос. О'кей, почему бы не сказать проще. Вот как все произойдет. Вы уйдете отсюда через полчаса, строго вовремя. Затем постараетесь забыть все, о чем мы здесь говорили. И это у вас получится. Я буду низведен до уровня мелкого раздражающего зануды, на которого вы зря потратили полвоскресенья, и вы будете жить точь-в-точь как и жили.
   
Он умолк. Я ждала, что он скажет что-нибудь еще, но он молчал. Я растерялась. Не может же он и вправду так думать. Потом до меня дошло.
   
— Это ложь.
   
— Почему? Если в итоге все сходится, значит, не ложь.
   
Нет, я не хочу задавать этот вопрос. Но должна.
   
— А что… в итоге?
   
— В итоге вы будете такая же одинокая, унылая и несчастная, как до встречи со мной, но вам станет еще хуже, потому что вы будете это осознавать. Каждый день и каждый миг.
   
И тут я встала, схватила сумку и ушла. Ровно на полчаса раньше, как он и предсказывал.
  
  
   
    
Глава шестая
   
   
Силчестеры не плачут. Так сказал мне отец, когда в пять лет я упала с велика — от него впервые открутили боковые колесики. Я ехала по гравиевой подъездной дорожке, а он шел поодаль и руководил. Мне хотелось, чтобы он был рядом, но я не сказала об этом, ведь тогда он во мне разочаруется. Я знала это уже в пять лет. Нет, я не поранилась, но сильно испугалась, когда мне в коленку впились острые камешки, а ноги запутались в велосипеде. Инстинктивно я протянула руки к отцу, но мне пришлось подняться самой, а он ограничился четкими указаниями. До сих пор помню его слова: «Отодвинь велосипед в сторону. Теперь вставай и прекрати свои вопли. Вставай, Люси». Я встала и скрючилась так, будто пострадавшую ногу придется ампутировать, пока мне не было велено выпрямиться. Я хотела, чтобы он обнял и утешил меня, но знала, что это проявление слабости, которое уронит меня в его глазах. Он так устроен, и это я понимала всегда. Уже в пять лет. Я плакала очень редко, с детства отучилась. Только когда ушел Блейк и вот сегодня, когда моя Жизнь напомнил мне о нем.
   
   
Под конец все произошло очень быстро. Пять лет мы были вместе. Жили весело, насыщенно и со вкусом. Мы иногда говорили о свадьбе, о браке и, хотя еще не были к этому окончательно готовы, оба понимали, что когда-нибудь это случится. Когда мы повзрослеем.
   
Но в процессе взросления я его потеряла. Где-то по дороге. Не сразу, не в один день, а постепенно. Он исчезал потихоньку, отдаляясь все больше и больше. То есть физически он присутствовал, мы все время были вместе, но я чувствовала, что он куда-то уходит, даже если сидит в соседнем кресле. А потом он попросил меня его выслушать. И у нас состоялась дружеская беседа. Но до того у нас был очень важный разговор.
   
Он только что подписал контракт на новое тревел-шоу и начал ездить один, без меня. Подозреваю, что это была пробная попытка, этакая дегустация вольной жизни, а может, и нечто большее. Может, он искал что-то, чего ему не хватало в нашей бывшей пекарне. Сейчас мне иногда кажется, что он встречался с другими девушками, но никаких реальных поводов, кроме моей паранойи, для таких мыслей нет. Он съездил в Финляндию и вернулся оттуда другим человеком, как будто побывал на Луне или пережил духовное откровение. Безостановочно говорил о мире, тишине и покое, о полном своем единении со всеми тамошними гребаными пространствами и их обитателями, способными выжить при минус сорока. Твердил, что я даже представить себе не могу, даже приблизительно вообразить, как там волшебно. Я говорила, что могу. Что я способна осознать, что такое покой, первозданность и полное слияние с природой. И я на самом деле способна. Я не совсем так это тогда выразила, и глаза мои не заблистали ярко-голубым светом, точно в них отразились высокие небеса с райскими вратами, но я правда понимала его чувства.
   
— Люси, ты не понимаешь, поверь мне, ты не понимаешь.
   
— Что значит ты не понимаешь? Чем я так отличаюсь от всех остальных, что не способна понять, что значит гребаное слияние с природой? Совсем, знаешь ли, не обязательно ехать в Катманду, чтобы обрести внутренний покой, некоторые способны на это прямо здесь, в городе. В пенной ванне. С книгой. И стаканом вина.
   
А потом состоялась дружеская беседа. Потом, но не сразу, а через несколько дней или даже недель. Короче, спустя какое-то время. И за это время я поняла: он считает, что мы разные люди и я не способна оценить, какой он содержательный и глубокий. Прежде такого никогда не было. Я всегда знала, что мы разные, но не думала, что и он это знает. Ерунда вроде, а если подумать, то это и есть самое главное. Я путешествовала, чтобы увидеть новые места, а он — чтобы открыть что-то новое в себе. Догадываюсь, что человеку, собирающему себя по частям, трудно находиться рядом с тем, кто и так обладает внутренней целостностью.
   
Да, так возвращаясь к дружеской беседе. Блейк предложил мне тогда сделать очень глупую вещь, и я согласилась, о чем теперь жалею денно и нощно. Не знаю, как я могла согласиться. Конечно, я была подавлена. До такой степени, что обратилась к религии — к религии Силчестеров, поклоняющихся многоликому «Что-скажут-люди». Блейк предложил мне говорить всем, что это я от него ушла. Он думал, что так мне будет проще. Сейчас, в здравом уме, я не могу понять, почему я на это клюнула. Но факт остается фактом.
   
В каком-то смысле это и впрямь мне помогло, придало сил в разговорах с родителями и с друзьями. Я могла сказать: «У нас не сложилось, пришлось мне уйти от него». И после этого никто уже не задавал лишних вопросов. А если бы я сказала, что он от меня ушел, то на меня обрушился бы поток сочувствия, все стали бы толковать ситуацию с позиций защиты меня, бедной, прикидывать, что я могла сделать не так, нет ли тут и моей вины, боялись бы мне сказать, что видели его с новой девушкой и прочее, и прочее. В общем, на первый взгляд это была хорошая идея. Но только на первый. Я не могла сказать о нем ни единого слова осуждения, ведь в ответ все хором заявляли, что ему, бедолаге, сейчас очень тяжело. Друзья, не боясь задеть мои чувства, все время так или иначе упоминают о нем, а я должна делать вид, что меня это ничуть не интересует. Я не могу показать, что мне больно, пожаловаться и дать волю чувствам. Меня опутали толстые, крепкие нити лжи.
   
Я вынуждена держать в себе этот большой секрет, этот комок боли, из-за чего я то впадаю в ярость, то начинаю страшно себя жалеть. И поскольку не могу ни с кем об этом поговорить и никто поэтому не может мне помочь, мне очень одиноко в моем засекреченном мире.
   
Когда я вылетела со своей отличной, высокооплачиваемой работы, я никому не могла рассказать о том, почему это произошло: мне пришлось бы признаться, что до этого я врала. И я сказала, что сама уволилась, а эта ложь потянула за собой другие, и они множились, переплетались… и в итоге все сошлось, важен результат.
   
Вот и все, что я готова, как он говорит, «осознать», потому что в итоге я вполне счастлива и довольна тем, как устроена моя жизнь.
   
Если бы Жизнь встретился со мной два года назад, я бы с ним согласилась. Тогда мне казалось, что я падаю в пропасть, но теперь нет, теперь ни за что. Я сверзилась с огромной высоты и приземлилась на свое место. Кому-то, возможно, мое положение кажется ненадежным и шатким. Но мне очень уютно, удобно и хорошо. Все у меня отлично.
   
   
В вестибюле кошмарного здания никого не было, Американ-Пай куда-то ушла. Я оставила на стойке шоколадку, которую принесла для нее. Воздушный «Милки Вей», она ведь сказала по телефону, что любит такой.
   
И вышла на улицу, стараясь поскорее забыть мелкого раздражающего зануду, на которого зря потратила полвоскресенья. Не получалось. Этот зануда был олицетворением моей жизни, и я не могла так сразу забыть о нем. Мне не на что было отвлечься, не на что переключиться: ни одной машины — уехать отсюда, ни компа — отправить имейл, ни факса — послать сообщение, ни родственника — позвонить, ни друга — все ему рассказать. И я ощутила легкую тревогу. Жизнь только что сказал, что я буду одинока и несчастна. Не знаю, что человек должен сделать, получив такую информацию, правда не знаю. Этого он мне не сказал. Мне хотелось одного — доказать обратное. Так человек, которому сообщили, что он болен, отказывается в это поверить, если никаких симптомов, подтверждающих диагноз, у него пока нет.
   
Я увидела кафе на углу, и решение пришло само. Я люблю кофе, и меня радуют приятные мелочи жизни, они поднимают настроение. В кафе я буду не одна, а кофе меня порадует. Не одинокая и не несчастная — вот так-то.
   
Там было много народу, но я углядела свободный столик. Пробралась к нему, села и заказала чашку кофе. Вокруг громко, оживленно болтали, и это было кстати, потому что отвлекало от собственных мыслей. Нечего мне задумываться попусту. Все у меня прекрасно, просто супер. Я свободная женщина, у меня есть работа, я всем довольна, и мне хочется развеяться. Как угодно, лишь бы не думать. Дверь в кафе открылась, звякнул колокольчик, и многие автоматически обернулись посмотреть, кто вошел. После чего правильные парни вернулись к своим разговорам, а все прочие продолжали глупо таращиться, потому что в кафе вошел самый красивый мужчина, какого я видела в жизни. Он оглядел зал и направился в мою сторону.
   
— Привет. — Запредельный красавец улыбнулся и положил руки на спинку свободного стула. — Вы одна?
   
— Простите?
   
— Здесь свободно? Все места заняты, вы не возражаете, если я присоединюсь к вам?
   
На самом деле позади меня было свободное место, но я не стала ему на это указывать. У него было красивое мужественное лицо, удивительно пропорциональное, благородный нос, четко очерченный рот, волевой подбородок. Я подумала о том, почему моя семья решила обратиться к моей Жизни. Почему, черт возьми, Жизнь решил, что мы должны встретиться, ведь на свете столько по-настоящему несчастных людей и мой случай вовсе не катастрофический. Я выкарабкалась, я в порядке. Не боюсь знакомиться с новыми людьми. Не цепляюсь за прошлое. Почему они думают, что мне плохо?
   
— Конечно, садитесь, — сказала я, осушила одним глотком свою чашку и встала. — Столик ваш, я как раз ухожу, встречаюсь со своим бойфрендом.
   
Красавец, кажется, был несколько разочарован, но пробормотал что-то вежливое.
   
О'кей, я соврала.
   
Но пройдет всего несколько часов, и в итоге все сойдется.
  
  
   
    
Глава седьмая
   
   
«Сегодня мы встали в половине пятого. — Он слегка задыхается, капли пота стекают по смуглым от загара щекам и исчезают в небрежной щетине на подбородке. — Дорога от хостела до Мачу-Пикчу занимает около полутора часов, и нам посоветовали выйти пораньше, чтобы добраться из Винай-Вайна сюда, к Потерянному городу инков, до восхода солнца».
   
На темно-синей футболке, плотно обтягивающей бицепсы, влажные пятна — на груди, на спине и под мышками. Он в бежевых походных шортах и армейских ботинках. Загорелый, мускулистый, улыбчивый.
   
Камера дала дальний план, я нажала на паузу. Мистер Пэн вспрыгнул ко мне на диван.
   
— Привет, Мэри.
   
Он замурлыкал.
   
— Сегодня он идет Тропой инков. Мы должны были сделать это вместе. Посмотрим, с кем он это делает теперь…
   
Я внимательно изучила девушек на заднем плане. Ее там не было, и я снова нажала на воспроизведение.
   
«Как видите, тропа идет по горному склону, затем теряется в окутанном туманом лесу и выходит к почти вертикальному подъему. Пятьдесят крутых ступеней вверх, и мы у Инти-Пунку, что означает Врата Солнца».
   
Ближний план — он тяжело дышит, улыбается, камера дает панораму, снова наезд на него, на его ботинки, рюкзак, затылок, затем опять на пейзаж, потом на его солнечные очки, в которых отражается этот пейзаж. Все вещи новые, ни одной купленной мною.
   
«Вот мы и на месте. — Он смотрит прямо в объектив, весело сверкая белозубой улыбкой. Переводит взгляд вдаль, снимает очки и чуть прищуривается. — Вот это да!»
   
Я остановила запись. Долго вглядывалась в его лицо и улыбалась. Я знала, это его искренняя реакция, а не переснятый двадцать раз постановочный кадр. Он ничего не изображает, ему на самом деле там безумно хорошо, и странным образом я ощутила, что переживаю его восторг вместе с ним. Как это бывало раньше, в прежние годы.
   
Ладно, посмотрим дальше. Камера дала панораму, и я увидела то, что видел он.
   
«Вот он, Мачу-Пикчу во всей своей красе. Фантастическое зрелище. Прекрасное».
   
Он поворачивает голову, камера следует за ним. Так, какие-то люди. Я нажала на паузу. Девушка, еще девушка… нет, ее там нету.
   
В следующем эпизоде он уже сменил футболку, вытер пот, больше не задыхался и выглядел свежим и отдохнувшим. Он перешел к заключительной части передачи, вкратце рассказал еще раз про все путешествие и процитировал Роя М. Гудмана: «Помните, что счастье — это сама дорога, а не то, куда она приведет». Потом улыбнулся… господи, его улыбка, глаза, волосы, его руки — я помню, как они обнимали меня, когда он засыпал рядом со мной, когда мы вместе мылись в душе, помню, как он готовил мне еду, гладил меня. Его сильные нежные руки. Которые меня оттолкнули.
   
«Хорошо бы мы были здесь вместе». — Он подмигнул, и все, пошли титры.
   
— Хорошо бы, — прошептала я и проглотила сухой комок в горле. У меня противно заныло в животе и больно сжалось сердце, я не хотела, чтобы он исчезал, я бы посмотрела на него еще. Спазм прошел, и я пустила титры по новой. Да, она есть в списке участников проекта. Тогда я взяла лэптоп и посмотрела на «Фейсбуке» ее статус. Свободна.
   
Знаю, я психопатка, но еще я знаю, что почти всегда моя паранойя оправдывается, и это вовсе не паранойя, а внутреннее чутье, которое очень редко меня обманывает. Однако прошло уже почти три года, а они, судя по всему, не вместе. Мне даже неизвестно, как часто они общаются по работе и чем она, ассистент режиссера, занимается. Я плохо себе представляю, как снимают телешоу, но, когда он поехал на студию подписывать контракт, я была с ним. Нас познакомили со съемочной группой, и она была там, и я кое-что ощутила тогда. Ощутила ее интерес к нему. А когда мы расстались, мои ощущения окрепли, причем настолько, что это уже граничит с манией. Но я ничего не могу с собой поделать. Ее зовут Дженна. Гиена по имени Дженна. И всякий раз, как я слышу это имя, я вспоминаю о ней и проникаюсь ненавистью к ее ни в чем не повинной тезке. Она из Австралии, и я ненавижу всех, кто из Австралии. Дикость какая-то, Австралия мне всегда очень нравилась, а эту Дженну я совершенно не знаю, но я создала из нее врага, и все в ней мне отвратительно, до последней мелочи.
   
Чтобы совсем себя доконать, я представила, как они принялись заниматься сексом на вершине горы, стоило оператору выключить камеру. Интересно, с кем он проводит ночи в своей маленькой палатке, в забитых туристами хостелах и отельчиках? Его работа предполагает тесное общение с людьми, с женщинами, с чертовой Дженной. По ночам она пробирается к нему в палатку, раздевается догола и, как он не пытается обуздать свои желания, они берут верх, потому что он мужчина, он покоритель гор, и жизнь на природе подстегивает его естество. Каждый раз, как я вижу его на экране, я представляю себе их вместе. И все же какие обязанности у помощника режиссера? Я посмотрела в Интернете и выяснила, что помощники бывают разные — одни работают в офисе, другие мотаются по съемкам. Это принципиальное отличие — либо их дорожки пересекаются редко, либо она постоянно околачивается рядом. Заодно я посмотрела про других женщин из съемочной группы и решила, что кроме Дженны-австралогиены никто из них не может его заинтересовать.
   
Звонок мобильника вернул меня к реальности. Опять Райли. Со вчерашнего дня от него уже девять пропущенных звонков и два от мамы. Силчестеры никого не игнорируют, не закатывают трагедии и не поднимают шум. Поэтому я еще вчера отослала им обоим сообщения, что я вне зоны действия и позвоню сразу как смогу Я не злилась на них, ведь они волновались обо мне и хотели хоть как-то помочь, но у меня не было сил на пустую болтовню. Мне было горько и странно, что они решили, будто я дошла до точки и помогать мне надо втихаря, за моей спиной, а не сказали все прямо. Я всегда старалась не обременять их своими проблемами, даже Райли. На семейных сборищах он выступает в роли моего сообщника, но это не значит, что он мой лучший друг. Он мой брат, а есть вещи, которые братья не должны или не хотят знать.
   
Я не ответила на звонок, но тут же послала ему вежливое сообщение — я сейчас у друзей, отзвоню позже. Он немедленно прислал ответ: «Тогда ты не выкл. ТВ, стою за дверью».
   
Я вскочила, Мистер Пэн тоже, но за мной не пошел. Он поспешил в ванную и приготовился защищать меня из-под прикрытия, то есть корзины для белья.
   
— Райли? — Я подошла к двери.
   
— Да.
   
Я вздохнула.
   
— Я не могу тебя впустить.
   
— О'кей. А ты можешь сама выйти?
   
Я чуть-чуть приоткрыла дверь, чтобы он не смог заглянуть внутрь, и проскользнула в щелку. Он, конечно, попытался заглянуть, но я захлопнула дверь.
   
— У тебя гости?
   
— Да. Разгоряченный голый мужик лежит в кровати и ждет, когда же я вернусь.
   
— Люси. — Он скривился.
   
— Я пошутила.
   
— Так там никого нет?
   
— Есть.
   
Я не соврала. Там был Мистер Пэн.
   
— Извини. А там… там, ну ты понимаешь?
   
— Жизнь? Нет, я встречалась с ним в офисе, с утра.
   
— С ним?
   
— Да.
   
— Странно.
   
— Угу.
   
— Как все прошло?
   
— Отлично. Он был очень любезен. Ему просто надо было кое-что уточнить. Мы славно поболтали, и, скорее всего, больше нам нет нужды встречаться.
   
— Правда?
   
— Да, и нечего так удивляться, — отрезала я.
   
— О'кей, — он переступил с ноги на ногу, — значит, все нормально.
   
— Да. Он вообще не очень понял, зачем нам надо было пересекаться.
   
— Правда?
   
— Ну да. Это типа водительского теста на алкоголь.
   
— В смысле?
   
— Полицейские же наугад проверяют, не всех водителей подряд, а по случайности. А это тест на жизнь, и по случайности выбор пал на меня.
   
— A-а, о'кей.
   
Повисло молчание.
   
— Да, я вот зачем приехал. Нашел по случайности, — он вынул руку из-за спины, и я увидела свои туфли, — ищу по всему королевству, кому они придутся впору.
   
Я улыбнулась.
   
— Вы позволите?
   
Он опустился на одно колено, приподнял мою ногу, заметил, что я в разных носках, и с большим трудом удержался от комментариев. Снял носок и надел мне туфлю.
   
— Подошла! — Он смешно спародировал изумление.
   
— И отныне мы будем жить долго и инцестуально?
   
Он нахмурился, прислонился к дверному косяку и уставился на меня.
   
— Ты чего?
   
— Ничего.
   
— Ну говори, Райли. Ты же не из-за туфель сюда приехал.
   
— Ничего, — повторил он. — Просто… я тут недавно общался с одним парнем из «Квин и Даунинг», где ты раньше работала, и он рассказал мне кое-что…
   
Райли внимательно наблюдал за мной. Я попыталась изобразить, что смущена, чтобы он не понял, что я испугана, и он дал задний ход.
   
— Как бы то ни было, он, видимо, ошибся. — Райли прочистил горло.
   
— Кто это был? — спокойно осведомилась я.
   
— Гэвин Лиседел.
   
Я закатила глаза.
   
— Да он же законченная сплетница. (На самом деле очень достойный человек.) Я знаю, что он рассказывает про меня всякие небылицы. Не переживай, что бы он ни сказал, это полное вранье. Говорят, он уже много лет изменяет своей жене с мужиками, так что сам понимаешь…
   
Насколько я знаю, Гэвин счастливо живет с женой. Я только что в одну секунду испортила человеку безупречную репутацию. Плевать, он испортил мою, хоть она никогда и не была безупречной, да и сказал он скорее всего правду. Мне стало мерзко, и я быстро добавила:
   
— Но вообще-то все к нему хорошо относятся, и он прекрасно знает свое дело.
   
Райли кивнул. Мне не удалось убедить его до конца, но настроение у него улучшилось.
   
— Я все вспоминаю, как ты сказала, что отец не из тех, кого вскормили грудью.
   
Он рассмеялся, потом откинул голову назад и расхохотался уже во все горло.
   
Я не удержалась и тоже хихикнула.
   
— Как думаешь, почему она его не кормила? Переживала, что сиськи обвиснут и сморщатся?
   
Он потряс головой, точно сама мысль об этом была ему противна.
   
Дверь напротив открылась, и оттуда выглянула сильно смущенная соседка.
   
— Привет, Люси, извините, ради бога, но если бы вы чуть-чуть потише… ой, здрасте. — Она заметила Райли.
   
— Это вы извините, — Райли развел руками, — все, я уже ухожу.
   
— Мне так неловко, но у меня там… — Она многозначительно указала себе за спину, в квартиру, и ничего не добавила. — Вы так похожи. Вы брат Люси?
   
— Верно. Райли.
   
Он протянул ей руку, и они поздоровались. Ну и дела. Я-то даже не помню, как ее зовут. Она представилась, когда мы познакомились, и я в ту же секунду забыла ее имя, а потом было неудобно переспрашивать, поэтому я всегда обращаюсь к ней абстрактно: привет, здрасте, добрый день. Сильно подозреваю, что ее зовут Руфь, но твердой уверенности у меня нет, так что лучше не рисковать.
   
— Клэр.
   
Ах вот оно что.
   
— Привет, Клэр.
   
Райли по привычке наградил ее восхищенно-заинтересованным взглядом, из тех, что сражают девушек наповал: нежным, но твердым, «вы-можете-мне доверять» взглядом. На меня бы это подействовало, но Клэр не поддалась его чарам, отринула все его немые намеки и быстренько распрощалась.
   
— Теряешь навык.
   
— Ничего страшного, со всеми случается.
   
Он опять посерьезнел.
   
— Что еще, Райли?
   
— Ничего, все о'кей…
   
И пошел к лифту.
   
— Спасибо за туфли, — ласково поблагодарила я.
   
Он не обернулся, только отсалютовал мне и был таков. Я не успела войти к себе, как соседняя дверь открылась, высунулась… опять забыла, как бишь ее, и торопливо выпалила:
   
— Если вам вдруг захочется попить кофе, приходите. Без всяких предупреждений, просто приходите, я всегда дома.
   
— Ладно, о'кей.
   
Я как-то растерялась. Мы познакомились больше года назад, и, не считая недавнего разговора в лифте, это была самая длинная речь, которую кто-то из нас произнес. Раньше она никогда со мной не заговаривала. Наверное, так истосковалась по общению, сидя все время дома, что готова с кем угодно поболтать, даже со мной.
   
— Спасибо. Э-э… и вы заходите.
   
Больше я ничего не смогла придумать и закрыла за собой дверь.
   
Но только я совершенно не хотела, чтобы она пришла пить кофе, и не хотела, чтобы сюда приходил Райли. Он никогда здесь не был, и никто из моих родных не был. И из друзей. Это мое пространство.
   
Но даже мне уже режет взгляд этот жуткий бардак. Ковер правда надо почистить. И лучше я сделаю это своими силами, не беспокоя домовладельца, а то он заметит прожженные пятна и потребует возместить ущерб. Я отыскала на ковре номер, записанный маркером, взяла телефон и поскорей, пока не передумала, позвонила. Происходит нечто поистине монументальное — я делаю то, что надо сделать. Тяжкий груз, который я таким образом на себя взвалила, с каждым следующим шагом давил на меня все сильнее. Когда я услышала сигнал соединения, мне захотелось бросить трубку. Это не просто звонок, это хлопоты, которые мне ни к чему. Придется брать на работе день за свой счет, ждать какого-то типа, который, разумеется, опоздает на несколько часов, и к тому же показать ему все мои позорные темные пятна, которые надо удалить. Как унизительно. На том конце раздавались долгие гудки, потом что-то клацнуло, как будто сейчас мне наконец ответят, но вместо этого пошли гудки другой тональности. Я как раз решила отключиться, когда мужской голос сказал:
   
— Алло?
   
Там, где он находился, было шумно. Как в пабе. Мне пришлось отодвинуть трубку подальше от уха.
   
— Простите, одну минуту, — прокричал голос, и мне захотелось прокричать в ответ, что все о'кей, я случайно набрала не тот номер. Во-первых, я передумала — не хочу никаких посторонних у себя дома, во-вторых, я действительно начала думать, что номер не тот. Чтобы это проверить, я попыталась найти карточку, которую мне всучила Американ-Пай. В любом случае, он меня не слышал, потому что, видимо, продирался к выходу сквозь толпу народа.
   
— Одну минуту, — снова крикнул он мне.
   
— Да все в порядке, — я тоже невольно начала орать, — я просто…
   
Но он уже не слышал. Потом в трубке стало тихо, потом я услышала звук торопливых шагов, отдаленный смех и наконец:
   
— Алло? Вы еще здесь?
   
Я откинулась на спинку дивана.
   
— Да, здрасте.
   
— Прошу прощения, что так долго. С кем я говорю?
   
— М-м, на самом деле, похоже, вы зря прикладывали столько сил, чтобы меня услышать. Думаю, я ошиблась номером.
   
— Вот тебе и на. — Он засмеялся.
   
— Угу. Извините уж.
   
Я перелезла через диванную спинку и оказалась на кухне. Заглянула в холодильник. Поесть, как всегда, нечего.
   
Он помолчал, потом чиркнула спичка, и я услышала, как он затянулся сигаретой.
   
— Простите, дурная привычка. Моя сестра говорит, если б я бросил курить, то нашел бы себе девушку.
   
— А я на работе притворяюсь, что курю. Чтоб уйти на перерыв.
   
Неужели я сказала это вслух?
   
— И что будет, если они узнают?
   
— А я затягиваюсь, когда рядом кто-то есть.
   
Он засмеялся:
   
— Вы на многое готовы, чтобы оторваться от работы.
   
— Я готова на все, чтобы оторваться.
   
— Например, поболтать по неправильному номеру?
   
— Вроде того.
   
— Скажете, как вас зовут, или это означает порвать с приличиями? И нарушить правила общения по неправильному номеру?
   
— Ничто не мешает мне назвать совершенно незнакомому человеку свое имя. Гертруда.
   
— Чудесное имя, Гертруда. — Я слышала, что он улыбается.
   
— Что ж, благодарю.
   
— А я Джузеппе.
   
— Рада познакомиться, Джузеппе. Как поживает Пиноккио?
   
— Врет с три короба и хвастает, что никому не позволит водить себя за нос.
   
— Он всегда был такой.
   
Тут я поняла, что хотя это куда более приятный разговор, чем с моим отцом, но пора закругляться.
   
— Что ж, думаю, мне пора отпустить вас обратно в паб.
   
— Знаете, здесь сегодня выступает группа «Аслан».
   
— Они мне нравятся.
   
— Мы на Викар-стрит, приходите.
   
— Кто «мы»?
   
— Мы с Томом.
   
— Я бы пришла, конечно, только вот мы с Томом поругались, и будет неудобно, если я вдруг заявлюсь.
   
— Даже если он извинится?
   
— Поверьте, он ни за что не извинится.
   
— Том вообще в каждой бочке затычка, не обращайте внимания. У меня есть лишний билет, я его оставлю у бармена для вас.
   
Надо же, какая дружелюбная готовность к общению.
   
— А если я беззубая замужняя старуха, у меня десять детей и бельмо на глазу?
   
— Господи, так вы женщина?
   
Я засмеялась.
   
— Ну что, придете?
   
— Вы всем, кто ошибся номером, предлагаете встретиться?
   
— Некоторым.
   
— Кто-нибудь соглашался?
   
— Одна. Теперь у меня есть беззубая замужняя старуха с десятью детьми и бельмом на глазу.
   
— Они поют «Положись на меня»?
   
— Нет, только собираются. Кроме шуток, вам нравится эта песня?
   
— Угу.
   
Я открыла холодильник. Цыпленок под соусом карри или мясная запеканка с картофелем? Цыпленок на неделю просроченный, запеканка будет просрочена завтра. Я попыталась вилкой отколупать целлофановую упаковку. Цыпленок примерз накрепко.
   
— Вы их когда-нибудь слышали вживую?
   
— Нет, но это значится в списке моих первоочередных дел.
   
— И что еще в списке?
   
— Пообедать.
   
— Высокая цель, уважаю. Скажете, как вас на самом деле зовут?
   
— He-а. А вы?
   
— Дон.
   
— Дон… а дальше?
   
— Локвуд.
   
Сердце у меня подпрыгнуло, и по спине побежали мурашки. Мистер Пэн почуял, что что-то не так, и вскочил, готовый защищать меня или сам спрятаться.
   
— Эй, вы еще там?
   
— Вы сказали — Дон Локвуд? — с трудом выговорила я.
   
— Да, а что?
   
Я судорожно глотнула воздуху:
   
— Вы шутите?
   
— Вовсе нет. Урожденный Дон Локвуд. Ладно, вру. На самом деле меня сначала назвали Джасинта, но потом обнаружилось, что я мальчик. Сейчас-то уж никто не перепутает, уверяю вас. А что, это все-таки правильный номер?
   
Я расхаживала по кухне, начисто забыв о цыпленке карри. Я не верю в знаки судьбы, потому что не понимаю, что они значат, но это просто невероятное, сногсшибательное совпадение.
   
— Дон Локвуд… так зовут персонажа Джина Келли в «Поющих под дождем».
   
— Понятно.
   
— Да.
   
— А вы поклонница Джина Келли и/или этого фильма. Замечательная новость.
   
— Главное, свежая, — рассмеялась я. — Только не рассказывайте, будто вам никогда раньше не говорили, что вас зовут, как героя этой картины.
   
— Уверяю вас, ни один человек младше восьмидесяти пяти лет мне об этом никогда не говорил.
   
— Даже те, кто ошибся номером?
   
— Даже они.
   
— А вам сколько? — Я вдруг испугалась, что ему пятнадцать и полиция уже едет ко мне.
   
— Тридцать пять и три четверти.
   
— Ни за что не поверю, что за все тридцать пять и три четверти вам об этом ни разу не сказали.
   
— Это потому, что большинство моих знакомых, в отличие от вас, младше ста лет.
   
— До того, как мне стукнет сто, еще по крайней мере две недели.
   
— Ага. Понятно. Тридцать? Сорок? Пятьдесят?
   
— Тридцать.
   
— Это вершина, дальше только вниз, поверьте мне.
   
Он умолк, и я умолкла, непринужденность ушла, мы были два посторонних человека, разговаривавшие по ошибке, и оба хотели повесить трубку.
   
— Приятно было поболтать, Дон. Спасибо, что предложили мне билет.
   
— Пока, беззубая замужняя старуха, — сказал он, и мы рассмеялись.
   
Я положила трубку и поймала свое отражение в зеркале в ванной. Я была похожа на маму — улыбка освещала мое лицо. Она быстро потускнела, когда я поняла, что просто потрепалась с незнакомым типом по телефону. Возможно, они правы, возможно, я что-то упускаю. Я рано легла спать, а в полпервого меня разбудил звонок, перепугав напрочь. На экране высветился незнакомый номер, и я не стала отвечать. Дождалась, когда телефон умолкнет, и снова легла. Через три секунды телефон зазвонил снова. Я ответила, надеясь, что это не плохие новости. Все, что я услышала, были крики, вопли и шум. Я отодвинула телефон от уха, различила музыку, потом пение, потом узнала песню.
   
    
     
Если думаешь, что жизнь — пустая трата времени
     
И что время твое впустую прожито,
     
То спустись на землю, оглянись вокруг.
     
Что тут: скверная ситуация
     
Или всенародная демонстрация,
     
И куда бы нам от них лучше спрятаться?
    
   
   
Я откинулась на подушку и дослушала до конца. Песня кончилась, и я подождала, что он что-нибудь скажет. Но тут началась следующая, и он отключился.
   
Улыбаясь, я послала ему сообщение: «Спасибо».
   
Он сразу же написал: «Одним делом меньше в вашем списке. Бай».
   
Долго-долго я смотрела на эти слова, а потом сохранила номер в телефоне. Дон Локвуд. Мне доставляло удовольствие видеть эти слова.
  
  
   
    
Глава восьмая
   
   
Неделю спустя я проснулась в семь утра в самом что ни на есть вонючем настроении. Именно так, это точное определение. Разумеется, я не проспала целую неделю, просто ничего особо примечательного за эти дни не случилось. Я поняла, что у меня паршивое настроение, как только открыла глаза и обнаружила, что все вокруг провоняло креветочным салатом, который я забыла на столе. Мне стало омерзительно до мозга костей, как иногда пробирает холод — до самого нутра, и ничем не можешь согреться. Кроме того, я физически ощущала присутствие очередного письма. Я знала, что конверт лежит на прожженном ковролине, еще до того, как его увидела. Письмо пришло совсем недавно, раз кот не успел на него пописать. Оно валялось поверх маленьких, розоватых от креветочного салата отпечатков лап. Салат Мистер Пэн опрокинул на пол, а потом вляпался в него и натоптал где только можно.
   
С тех пор как мы виделись с Жизнью в прошлое воскресенье, письма приходили каждый день. Я упорно их игнорировала, и этот понедельник не станет исключением. Идя в ванную, я нарочно наступила на конверт — как ребенок, который наказывает свои игрушки, чтобы самоутвердиться. Мистер Пэн, должно быть, понял, что натворил, и почуял мое вонючее настроение, а потому держался от меня подальше. Я приняла душ, сняла платье с карниза и быстро привела себя в порядок. Покормила кота завтраком, выбросила письмо и пошла на работу.
   
— Доброе утро, Люси. — Соседка открыла дверь, едва я вышла за порог.
   
Следит она, что ли, за мной? Не будь я уверена в обратном, так заподозрила бы, что она караулит меня под дверью.
   
— Доброе утро.
   
Я попыталась отыскать в памяти ее имя, но ничего, кроме обрывков злобных мыслей, там не обнаружила. И отвернулась, чтобы запереть дверь.
   
— Люси, можно вас попросить об одолжении?
   
Голос ее дрожал. Я немедленно повернулась обратно. Глаза у нее были красные и опухшие, как будто она всю ночь плакала. Я смягчилась, дурное настроение временно отступило.
   
— Вы бы не могли оставить это внизу у консьержа? Я вызвала курьера, но они отказываются подниматься в квартиры, — а он спит, я не могу спуститься…
   
— Разумеется, без проблем.
   
Я взяла у нее спортивную сумку.
   
Глаза она вытерла, но голос ее выдавал — еле слышно пробормотав «спасибо», она смешалась и умолкла.
   
— У вас все в порядке?
   
— Да, спасибо… просто… м-м…
   
Она всячески пыталась взять себя в руки, выпрямилась и прочистила горло, но глаза опять наполнились слезами, и с этим она ничего не могла поделать.
   
— Маму вчера увезли в больницу. Похоже, у нее неважно обстоят дела.
   
— Очень вам сочувствую.
   
Она небрежно махнула рукой, пытаясь скрыть тревогу и успокоиться.
   
— Я там собрала кое-какие вещи, которые могут ей понадобиться. Ну, что обычно в больницу передают тем, кто… — Она не договорила.
   
— Вас к ней не пускают?
   
— Нет-нет, пускают, но я не могу к ней поехать, потому что… — Она прислушалась, спит ли младенец.
   
— Ох.
   
Я знала, что должна сказать дальше, но не была уверена, что хочу это сказать и что это вообще будет правильно. И все-таки нерешительно предложила:
   
— Если хотите, я могу посидеть с… — черт, не знаю, мальчик у нее или девочка, — с ребенком.
   
— Его зовут Конор. — Она опять откашлялась. — Спасибо огромное, но я так боюсь его оставлять с кем-нибудь.
   
— Прекрасно вас понимаю, — горячо поддержала я. — Не беспокойтесь, я передам сумку консьержу.
   
Она снова еле слышно поблагодарила меня. Я уже вошла в лифт, когда она вдруг громко сказала мне вслед:
   
— Люси, если я все же передумаю, если мне совершенно необходимо будет уйти, как я могу с вами связаться?
   
— Э-э, ну, вы можете меня дождаться, я прихожу около восьми… Или, — я ужасно не хотела давать ей свой мобильный, потому что тогда она постоянно будет мне досаждать, — или связаться со мной по имейлу.
   
И посмотрела на встревоженное лицо, с надеждой обращенное ко мне. Ее мать, возможно, при смерти, а я ей предлагаю связаться со мной по почте.
   
— А можете мне позвонить.
   
Мне показалось, или она слегка расправила плечи? Я дала ей номер своего мобильного и поскорей отчалила. Выпила чашку капучино в «Старбакс» на углу дома, купила газету и пожертвовала возможностью встретить в метро шустрого бродягу, поехав на работу на Себастиане. Мне опять нужно наведаться в автосервис, и я даже думать боюсь, какой они выставят счет.
   
На входе в наше офисное здание я предъявила удостоверение. Компания «Мантика» расположена в пригороде, в новом промышленном районе, и здешняя архитектура более всего напоминает внеземной космодром. Десять лет назад компания построила в Ирландии свой завод и в целях повышения производительности сосредоточила все офисные помещения поблизости от него, полагая, что это очень разумный ход. С тех пор благодаря неземным ценам за аренду прибыли неуклонно падают и из тысячи двухсот сотрудников сотню уже уволили. Специфическая ирония заключается в том, что по-гречески «мантика» означает «искусство предвидеть будущее», но никто по этому поводу почему-то не веселится. Сейчас дела вроде бы наладились, и руководство заверяет нас, что мы можем быть совершенно спокойны, однако почти все нервничают, памятуя о тех ста уволенных. После них осталось множество свободных мест, и, хоть нам искренне жаль ушедших, мы с радостью воспользовались теми столами и стульями, которые показались нами более удобными.
   
Я страшно удивлялась, что не подпала под сокращение одной из первых. Я перевожу инструкции по эксплуатации товара, и на сегодня нас шестеро в отделе по переводу. Кому-то может показаться, что дело это — мы выпускаем инструкции на немецком, французском, испанском, голландском и итальянском — совсем несложное, да так оно и есть, одна беда, я не знаю испанского. То есть я знаю его немножко, совсем чуть-чуть, а потому передаю эту часть работы своей знакомой, которая испанский знает блестяще, недаром она родом из Мадрида. Ее мои просьбы, похоже, не слишком обременяют, а мне это стоит бутылку потина, которую я презентую ей на Рождество. В свое время я год проработала в Милане, потом год в Германии, а в Париже защитила диплом на факультете бизнеса. Чтобы выучить голландский, я ходила на вечерние курсы, а с будущей «наемной сотрудницей» познакомилась в Мадриде на предсвадебном девичнике своей подруги. И хотя я не стала юристом, как Райли, и не занялась медициной, как Филипп, подозреваю, что отец немного гордился моими успехами в университете и тем, что я знаю несколько языков. Впрочем, если и гордился, то лишь до тех пор, пока я не перешла на эту работу. И зачатки его уважения ко мне улетучились в один миг.
   
Первой, кого я встретила в офисе, была Длинноносая Сука, которую родители окрестили Луизой. Ради приличия буду называть ее просто Длинноносая. Работает она администратором, через год у нее свадьба — великое событие, к которому она начала готовиться с той минуты, как стала оплодотворенной яйцеклеткой. Когда Рыбьей Морды нет поблизости, Длинноносая изучает журналы и выдирает оттуда картинки, чтобы выбрать подходящие декорации для Главного Дня Жизни. Не могу сказать, что у меня идеальный вкус, но смею надеяться, что я не лишена его вовсе, и меня раздражает ее беспрерывная пошлая болтовня о нарядах и косметике, выбор которых никак не зависит от того, за кого она выйдет замуж. Она бесконечно расспрашивает всех и каждого, как прошел их «особый день». К информации она относится не как сорока, но как пиранья, хищно пожирая каждое произнесенное собеседником слово. Разговоры с ней походят на интервью, и я понимаю, что вопросы она задает не из интереса к моей жизни и даже не из любопытства, а чтобы узнать нечто полезное. Когда ей не нравится то, что она слышит, она сразу воротит длинный нос в сторону, а когда нравится, внимательно дослушивает до конца и потом скоренько бежит за свой стол, чтобы задокументировать новые сведения. Я терпеть ее не могу, и ее футболки в обтяжку с идиотскими надписями, и жирные складки на животе раздражают меня день ото дня все больше. Именно мелочи способны вызвать сильнейшую неприязнь к человеку, хотя, когда Блейк ушел, я особенно тосковала по тем вещам, которые прежде меня так раздражали, например, что он скрипит зубами во сне.
   
Сегодня она напялила блейзер поверх очередной тесной футболки. На груди у нее портрет Шекспира, а надпись гласит: «В уме нечутком не место шуткам».[3] Сомневаюсь, что она удосужилась ее хотя бы прочитать.
   
— Доброе утро, Люси.
   
— Привет, Луиза. — Я улыбнулась ей и подождала сегодняшнего вопроса номер один.
   
— Вы были в Египте?
   
Мы были там с Блейком. Все по полной программе: ездили на верблюдах по Сахаре, любовались пирамидами, купались в Красном море и плавали на круизном корабле по Нилу. Но Длинноносая спрашивала из чисто практического интереса, а вовсе не для того, чтобы разделить мои чудесные воспоминания.
   
— К сожалению, нет.
   
Физиономия ее поскучнела. Я отправилась прямиком к своему столу, выбросила в корзину стаканчик из-под капучино, повесила плащ и пошла налить себе еще кофе. Обнаружилось, что весь отдел сгрудился на крошечной кухне.
   
— У вас тут конспиративная сходка?
   
— Доброе утро, принцесса, — расплылся в улыбочке Грэм Гулькин Хрен. — Кофе?
   
— Спасибо, я себе сделаю.
   
Я проскользнула мимо него, чтобы включить чайник. Он облокотился о стойку и слегка прогнулся вперед, чтобы я задела то, что он выпятил. Я подумала, не заехать ли ему туда коленкой. Грэм наш офисный бабник, он посмотрел все серии «Безумцев» и теперь мечтает завести интрижку на работе. Он женат, у него есть дети. Волосы он зачесывает назад и укладывает гелем, так что получается сальный вихор. Гулькин Хрен надеется, что это делает его похожим на сериальных безумцев, работающих на роскошной Мэдисон-авеню в процветающем рекламном агентстве. Он так обильно поливает себя после бритья какой-то приторной дрянью, что всегда заранее знаешь о его приближении — в воздухе распространяется нестерпимая вонь. Его вкрадчивые комплименты ни секунды меня не радуют, и порадовать, мне кажется, они могут только ту женщину, которая мечтает провести ночь со скунсом Пепе ле Пью — тем, что из мультика. В его оправдание надо сказать, что когда-то он был вполне привлекателен, но семейная жизнь с женщиной, которую он выбрал себе в спутницы жизни, убила в нем все проблески обаяния.
   
Я налила в чайник воды.
   
— Вы слышали? — Мэри Мышь прошелестела это, как всегда, децибелом ниже, чем говорят нормальные люди. Глаза у нее вдвое больше головы, поразительное явление природы. А носик и ротик — как две малюсенькие пимпочки, отсюда и прозвище.
   
— Слышала — что?
   
— Так-так, перестаньте, нечего пугать Люси, она только войти успела, — это Квентин Дергунчик.
   
Он моргает обоими глазами каждые двадцать секунд, а на совещаниях или когда выступает перед большим количеством народа, чаще. Славный тип, немного занудный, но у нас хорошие отношения. Он отвечает за всякие схемы и таблицы, так что мы с ним много общаемся по работе.
   
— Сегодня будет собрание у Эдны в кабинете. — Личико у Мыши ничего не выражало, а глазищи метались, как перепуганные грызуны.
   
— Кто вам сказал?
   
— Луиза узнала от Брайана из отдела маркетинга. Во всех отделах сегодня собрания.
   
— А какой это Брайан? Мерфи или Келли? — спросил Стив Сосиска.
   
С его прозвищем все просто. Стив, милашка, исключительно напоминает сосиску.
   
— Да какая разница? — Мышь вылупила на него глаза.
   
— Брайен Мерфи пишется через е, а Брайан Келли через а. — Я прекрасно знала, что она не это имела в виду.
   
Я поняла, что Гулькин Хрен беззвучно смеется, потому что он выдохнул свои смешки мне в затылок, и мне это было приятно. Насчет посмеяться я законченная шлюха, готова с кем угодно.
   
— Да нет, я имею в виду, какая разница, кто ей сказал? — неуверенно пояснила Мышь.
   
— Большая. Брайен Мерфи брехло, а Брайан Келли нет, — ответил Гулькин Хрен.
   
— Сколько я мог заметить, они оба достойные люди, — уважительно заявил Дергунчик.
   
Дверь открылась, придавив Мышь в угол, и в переполненную кухню втиснулась Длинноносая.
   
— Чего это вы здесь?
   
— Луиза, кто вам сказал про собрание — Брайен Мерфи или Брайан Келли?
   
— А что? Какая разница?
   
— Просто Брайан Келли полное брехло. — Я нарочно все перепутала.
   
Гулькин Хрен снова усмехнулся, единственный, кто это заметил.
   
— А Брайен Мерфи наоборот, вовсе даже не брехло, — вставила Мышь. — Так кто вам сказал?
   
— Брайен Мерфи — это такой с рыжими патлами, — спросила Длинноносая, — или с лысиной?
   
Я закатила глаза, поскорее сделала себе кофе и пробралась к выходу.
   
— Брехло он или с патлами, а окорачивать его надо в любом случае, — сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь.
   
Никто мне и не ответил. Каждый размышлял о том, чем конкретно ему грозит предстоящее собрание.
   
— Я уверен, что все обойдется, — сказал Дергунчик. — Не будем тревожиться понапрасну.
   
Но они уже встревожились, и я вернулась за свой стол, чтобы отгадать кроссворд, оставив их переживать без меня.
   
    
Нечто банальное, неоригинальное, неостроумное.
   
   
Я огляделась по сторонам.
   
    
Пошлость.
   
   
Услышав, что кто-то вошел, я прикрыла кроссворд бумагами и сделала вид, что старательно перевожу новую инструкцию. Мимо меня прошкандыбала Рыбья Морда, оставив за собой шлейф ароматов: новой кожаной сумки, косметики и чего-то съестного. Эдна Ларсон руководит нашим отделом, и она очень похожа на рыбу. У нее высоченный лоб, потому что линия волос проходит в опасной близости от макушки, глаза навыкате, скулы торчат, а поскольку она, дабы это скрыть, обильно их припудривает, они торчат еще больше.
   
Рыбья Морда прошла в свой кабинет, и я ждала, раздвинутся ли жалюзи. Не раздвинулись. Я оглянулась и увидела, что все ждут того же.
   
Время шло, ни на какое собрание нас не звали, и мы поняли, что жизнь продолжается и все это были беспочвенные слухи — что вызвало небольшие дебаты, кому из двоих Брайанов можно доверять, а кому нет.
   
Утро покатилось своим чередом. Я отправилась на перерыв, покурить на пожарной лестнице, чтобы не тащиться на улицу, и пришлось мне курить на самом деле, потому что Грэм увязался за мной. Я отклонила оба его приглашения — пообедать и поужинать с ним, и, поняв, что я не готова к серьезным отношениям, он предложил мне просто трахнуться, каковое предложение я тоже отвергла.
   
Потом час посидела с Дергунчиком над инструкцией к новой супер-пупер кухонной плите, которую ни один из нас не сможет купить, даже если сдаст в ломбард всю бытовую технику, какая есть дома.
   
Эдна по-прежнему не раздвигала жалюзи, и Луиза глаз с них не сводила, даже когда говорила по телефону.
   
— Это, должно быть, личное.
   
— Что — это?
   
— Эдна, наверное, какие-то личные вопросы решает.
   
— Угу. Или танцует голая под саундтрек к фильму «Свободные» со своего айпода, — предположила я, и Гулькин Хрен мечтательно воззрился на жалюзи, обдумывая новые варианты.
   
У Луизы на столе зазвонил телефон, и она сперва бойко что-то зачирикала в трубку, но быстро помрачнела, и мы поняли, что случилось нечто неприятное. Все перестали работать и смотрели на нее. Она медленно положила трубку и обвела нас взглядом.
   
— Все отделы уже провели собрания. Брайан Келли уволен.
   
Воцарилось немое молчание.
   
— Вот что бывает с теми, кто болтает лишнее, — спокойно заметила я.
   
Никто, кроме Грэма, не оценил шутку. Спать я с ним не собираюсь, но чувство юмора у него есть, и за это я ему симпатизирую.
   
— Это Брайен Мерфи болтает лишнее, — недовольно возразила Луиза.
   
Я поплотнее закрыла рот.
   
— А кто звонил? — спросил Сосиска.
   
— Брайен Мерфи, — ответила Луиза.
   
И тут мы все принялись хохотать, потому что удержаться было невозможно. Смех объединил людей в этой трудной для них ситуации. Я говорю «для них», потому что меня все это не волновало, я ничего не боялась и не переживала. Выходное пособие они выплатят довольно внушительное, ведь если меня уволят, то по сокращению штатов, а не так, как на прошлой работе.
   
И тут наконец дверь в кабинет Эдны открылась, и она выглянула к нам. Глаза красные, веки опухли и тоже покраснели.
   
Она посмотрела на нас так, точно собиралась сказать последнее прости, и я попыталась понять, что же я чувствую. Ничего не чувствую, мне все глубоко безразлично. Эдна откашлялась и сказала:
   
— Стив, зайдите ко мне, пожалуйста.
   
Мы с тревогой наблюдали, как он встал и пошел к ней в кабинет. Никто больше не смеялся.
   
После разговора с Эдной Стив начал собирать свои вещи. Это было тяжелое зрелище. Напоминало расставание с бывшим возлюбленным. Он медленно, со слезами на глазах складывал их в коробку: фото своей семьи, игрушечный баскетбольный мяч и кольцо, кофейную кружку с надписью «Стив пьет черный кофе, сахара одну ложку», пластиковый контейнер для лазаньи, которую жена давала ему с собой на работу.
   
А потом, пожав руку Дергунчику и мне, после того как Грэм похлопал его по спине, обняла Мэри и поцеловала в щеку Луиза, он ушел. Остался пустой стол, будто его здесь никогда и не было. И мы молча погрузились в работу.
   
Эдна так и не открыла свои жалюзи, а я больше не уходила покурить, отчасти из уважения к Стиву, отчасти потому, что обычно я именно у него стреляла сигареты. Интересно, однако, как долго они продержатся, прежде чем кто-нибудь сообразит, что стол Стива очень удобно стоит рядом с окном.
   
Я, как обычно, сделала перерыв на обед, использовав это время, чтобы отогнать Себастиана в автосервис. Там мне вручили еще одно письмо от Жизни, и в офис я вернулась в самом мерзком настроении.
   
Села за свой стол и выругалась на чем свет стоит.
   
— Что случилось? — Грэма явно позабавило мое витиеватое проклятие.
   
— Кто это сюда положил? — Я подняла руку и потрясла конвертом. — Кто положил мне это на стул?
   
Все молчали. Я посмотрела на ресепшн, но Луиза только пожала плечами:
   
— Мы все ходили обедать, так что никто не видел, но у меня тоже есть письмо. Для вас. — Она подошла и отдала мне его.
   
— Ой, и у меня, — пискнула Мэри.
   
— Возьмите, — Дергунчик передал мне конверт, — на столе у себя нашел.
   
— Я хотел вам попозже вручить, — с намеком произнес Грэм, доставая письмо из кармана.
   
— А что там? — спросила Луиза.
   
— Это частное письмо.
   
— Какая бумага классная. Приятная на ощупь. Может, приглашение?
   
— Слишком дорогая для приглашений, — отрезала я.
   
Луиза вернулась за стойку, потеряв ко мне интерес.
   
Включая письмо, которое я нашла дома, и то, что мне передали в гараже, он отправил их шесть штук за день.
   
Дождавшись, когда по комнате поплывет обычный рабочий бубнеж, я набрала номер, указанный в письме. Думала, что мне ответит Американ-Пай, но ошиблась. Он ответил сам.
   
Даже не дожидаясь, что я поздороваюсь, с ходу спросил:
   
— Мне удалось наконец привлечь ваше внимание?
   
— Да, удалось. — Я пыталась сдержаться.
   
— Прошла неделя, — сказал он, — а от вас никаких известий.
   
— Я была занята.
   
— Чем именно?
   
— Просто своими делами, господи, неужели я должна подробно отчитываться?
   
Он молчал.
   
— Ну, хорошо. — Надеюсь, он помрет от скуки. — В понедельник я встала и пошла на работу. Отогнала машину в ремонт. Ужинала с подругой. Легла спать. Во вторник пошла на работу, забрала машину, пришла домой, легла спать. В среду — на работу, домой, в кровать. В четверг — на работу, в супермаркет, домой, на заупокойную службу, спать. В пятницу — пошла на работу, потом поехала к брату и все выходные сидела с его детьми. В воскресенье вернулась домой, посмотрела «Американец в Париже» и в сотый раз пожалела, что у Мило Робертс и Джерри Маллигана не сложилось. Сегодня утром я встала и пришла на работу. Теперь вы довольны?
   
— Захватывающе… Думаете, я оставлю вас в покое, если вы и дальше станете жить как механический робот?
   
— Я не живу как робот, но, как бы то ни было, вы явно не собираетесь оставить меня в покое. Напротив, вы разрушаете мой покой. Сегодня автомеханик Кейт передал мне ваше письмо, которое он вскрыл. Так вот, он очень недвусмысленно дал мне понять, что секс с ним — как раз то, что мне нужно. Большое вам спасибо.
   
— Я пытаюсь помочь вам начать встречаться с мужчинами.
   
— Мне не нужна помощь, чтобы встречаться с мужчинами.
   
— Ну, тогда удерживать их при себе.
   
Это был удар ниже пояса, и даже он не мог этого не понимать.
   
Я вздохнула:
   
— Послушайте, я не думаю, что вся эта затея, в смысле наше с вами общение, сработает. Может, кому-то это полезно, только не мне. Мне правда нравится, как я живу, нравится, что никто не стоит у меня над душой, так что самое разумное будет каждому из нас пойти своей дорогой.
   
Я была собой горда — как твердо, решительно я это ему высказала. Меня послушать, так я хочу обособиться от себя, но, как ни странно это звучит, именно этого я и пытаюсь добиться. Я хочу порвать с собой.
   
Он опять промолчал.
   
— К тому же мы явно не в восторге друг от друга. Нам нелегко даже рядом находиться. Серьезно, давайте спокойно разойдемся.
   
Он по-прежнему ничего не говорил.
   
— Алло, вы еще здесь?
   
— Вроде того.
   
— Я не должна с работы звонить по личным делам, так что мне пора.
   
— Люси, вы любите бейсбол?
   
О господи.
   
— Нет, я в нем абсолютно не разбираюсь.
   
— Знаете, что такое крученый бросок?
   
— Угу. Парни, у которых мяч, бросают его парням с битами.
   
— Лаконично, как всегда. Если точнее, это подача, при которой мяч, вращаясь, летит по дуге, и очень трудно рассчитать его траекторию.
   
— Коварный прием.
   
— Точно. Он сбивает бэтсмена с толку.
   
— Ну ничего, Робин его всегда спасает. Думаю, они справятся.
   
— Вы не воспринимаете меня всерьез.
   
— А вы говорите со мной про американский спорт, в котором я ничего не смыслю, и не хотите понять, что я на работе, и я уже всерьез беспокоюсь, не повредились ли вы умом.
   
— Я собираюсь сделать такую подачу, — сказал он просто, но игриво.
   
— Подачу… — Я нервно огляделась. — Вы что, здесь?
   
Он не ответил.
   
— Алло! Алло!
   
Моя Жизнь положил трубку. Хорошо бы он вообще на все положил.
   
В этот момент дверь в кабинет Эдны снова открылась. Глаза у нее уже были нормальные, но выглядела она устало.