1 2 3 4 5 
Подобный ход мыслей продолжался чуть больше четырех часов. Ближе к вечеру я пошел в церковь, поставил свечку и дал новый обет — на этот раз с соблюдением священного ритуала — найти Эстер. Мари права: я уже взрослый человек, так что можно перестать себя обманывать, притворяясь, что все это меня не интересует. Да, я уважаю ее решение уйти, но ведь та самая женщина, которая так помогала мне в созидании моей жизни, теперь эту самую жизнь едва не уничтожила. Эстер всегда отличалась отвагой — так почему же она сбежала по-воровски, ночью, ничего не объяснив, не поглядев мне в глаза?! Да, мы прожили на свете достаточно, чтобы совершать поступки и отвечать за их последствия, — поведение моей жены (поправка: бывшей жены) не вяжется со всем тем, что я знаю о ней. И я должен знать, почему не вяжется.
   
   ***
   
   
До спектакля оставалась еще неделя — целая вечность. За эти дни я согласился на интервью, которые никогда не дал бы раньше, написал несколько статей в газету, занимался йогой, медитировал, прочел две книги: одну о русском художнике, а другую — о преступлении в Непале, сочинил два предисловия и по просьбе издателей дал четыре отзыва на рукописи: раньше я неизменно отказывался это делать.
   
И все равно — свободного времени оставалось слишком много, так что я решил погасить кое-какие ссуды, полученные в Банке Услуг: принимал приглашения на обеды, проводил «встречи с читателями» в школах, где учились дети моих друзей, побывал в гольф-клубе, раздавал автографы в книжном магазине моего приятеля на авеню Сюффран (плакат, извещавший об этом событии, провисел в витрине три дня, но пришло всего человек двадцать). Моя секретарша сказала, что давно не видела меня таким деятельным и активным, а я ответил: «Моя книга — в списке бестселлеров, и это побуждает меня работать больше».
   
И только двух вещей я, как и раньше, не делал в эту неделю — не читал рукописей (адвокаты посоветовали мне немедленно отправлять их по почте обратно, чтобы меня никто потом не смог обвинить в плагиате). Да и вообще я не понимаю, зачем присылать рукописи мне — я ведь не издатель.
   
Чего еще я не сделал? Не стал искать в географическом атласе Казахстан, хоть и знал: чтобы завоевать доверие Михаила, надо бы побольше узнать о его корнях.
   
   ***
   
   
Публика терпеливо ждала, когда откроются двери, ведущие в гостиную, расположенную в задней части ресторана. А в ресторане этом не было ничего от прелести баров на Сен-Жермен-де-Пре или от кафе, где сразу подают маленький стаканчик воды, где сидят хорошо одетые люди с правильной речью. Ничего от элегантности театральных фойе, ничего от магии спектаклей, идущих в маленьких бистро, где артисты выкладываются по полной программе в надежде, что случайно оказавшийся среди посетителей знаменитый импресарио одобрит их работу и пригласит выступать в каком-нибудь культурном центре.
   
Честно говоря, я недоумевал, как это удалось заполнить зал — ни в одном журнале, посвященном парижским развлечениям и, как принято говорить, событиям культурной жизни, я не нашел упоминания об этом спектакле.
   
   ***
   
   
В ожидании начала разговорился с хозяином: оказывается, он намерен в ближайшем будущем превратить в зрительный зал все помещение.
   
— Публики становится больше с каждой неделей, — говорит он. — Поначалу я пошел на это по просьбе одной журналистки, которая взамен обещала упомянуть мой ресторан в своем репортаже. Согласился, потому что по четвергам зал все равно пустует. А теперь зрители перед началом заказывают ужин, и четверг сделался самым прибыльным днем. Я боюсь теперь только одного — как бы все это не оказалось сектой. Знаете, на этот счет законы очень строги.
   
Еще бы мне не знать! Находились люди, уверявшие, будто мои книги связаны с очень опасным направлением мысли, с проповедью некоего вероучения, которое плохо сочетается с общепринятыми ценностями. Франция, столь либерально относящаяся ко всему на свете, впадает в настоящую паранойю, когда дело доходит до религии. Недавно был опубликован пространный доклад о том, как группы злоумышленников «промывают мозги» неосторожным людям. Можно подумать, что люди, которые сами выбирают себе школу и университет, марку зубной пасты и автомобиля, жен, мужей, фильмы, любовниц, в вопросах веры вот так просто позволят манипулировать собой!
   
— А как становится известно об этих представлениях? — спрашиваю я.
   
— Понятия не имею. Если бы знал, использовал это для рекламы своего ресторана, — отвечает хозяин и добавляет, чтобы развеять у посетителя — а Бог его знает, кто он такой, — последние сомнения:
   
— Но могу гарантировать, что это никакая не секта. Это артисты.
   
   ***
   
   
Дверь открывается, и многочисленная публика, предварительно опустив пять евро в маленькую корзину у входа, проникает в зал. Там, на импровизированной сцене, бесстрастно и невозмутимо стоят двое юношей и две девушки в широких белых юбках. Кроме этих четверых, я замечаю мужчину постарше с барабаном-атабаке в руках и женщину с огромным бронзовым подносом: при малейшем ее движении металлическая бахрома издает звук, напоминающий шум дождя.
   
В одном из юношей я узнаю Михаила, хотя теперь это совсем не тот человек, которого я встретил неделю назад: глаза его устремлены в неведомую даль и блестят как-то по-особенному.
   
Рассаживается публика — это молодые люди, одетые так, что, если повстречаешь их на улице, решишь, что они употребляют тяжелые наркотики. Люди средних лет — чиновники или менеджеры — с женами. Двое-трое детей лет по девять-десять, которых, наверное, привели родители. Несколько стариков, которым, надо полагать, нелегко было добраться сюда, потому что ближайшая станция метро находится в пяти кварталах.
   
Все пьют, курят, разговаривают в полный голос, словно на сцене никого нет. Разговор с каждой минутой становится все оживленней и громче, слышатся взрывы хохота, атмосфера делается праздничной и радостной. Секта? Ну, разве что сообщество курящих. Я жадно всматриваюсь в лица присутствующих, и каждая женщина в зале кажется мне Эстер, но стоит лишь приблизиться, как я убеждаюсь — нет, не она. Более того — вообще ничего общего с моей женой. (Почему я все никак не привыкну говорить — с «моей бывшей женой»?)
   
Спрашиваю элегантную даму, что тут происходит. Она смотрит на меня как на непосвященного, как на человека, которого следует приобщить к тайнам бытия.
   
— Любовные истории, — отвечает она. — Истории и энергия.
   
Истории и энергия. Лучше не допытываться, хотя женщина производит впечатление вполне здравомыслящего человека. Надо спросить кого-нибудь еще, а лучше вообще держать язык за зубами — сам постепенно пойму что к чему. Мой сосед с улыбкой обращается ко мне:
   
— Читал ваши книги. Мне понятно, почему вы здесь. На мгновение меня охватывает испуг: неужели он знает об отношениях моей жены — моей бывшей жены — с Михаилом? Об отношениях Эстер с одним из тех, кто стоит на сцене?
   
— Такой писатель, как вы, не может не знать Тенгри. Они имеют прямое отношение к тому, кто называется «воин света».
   
— Разумеется, — облегченно вздыхаю я. А про себя думаю: «Впервые слышу».
   
Спустя двадцать минут, когда в зале стало нечем дышать от табачного дыма, послышался металлический звон. Голоса стихли, как по волшебству, и раскованная вольная обстановка сменилась почти религиозной сосредоточенностью — на сцене и в зале воцарилась тишина, хотя в смежной комнате, где помещался ресторан, было по-прежнему шумно.
   
Михаил — он, казалось, впал в транс и не сводил глаз с какой-то невидимой точки — начал:
   
— В монгольском мифе о сотворении мира говорится:
   
    
     
Появился степной волк пепельно-синей масти,
     
Его удел был небом предначертан,
     
Супругой его стала косуля.
     
Голос его был по-женски высок, но звучен и тверд.
    
   
   
— Так начинается еще одна любовная история. Степной волк со своей отвагой и силой — и косуля, изящная, нежная, наделенная даром предчувствия. Хищник и добыча встречаются. По всем законам природы один должен уничтожить другую, однако в любви нет добра и зла, нет созидания и разрушения. Есть лишь движение. И любовь изменяет законы природы.
   
Он сделал знак, и четверо на сцене закружились вокруг своей оси.
   
— Там, откуда я родом, степной волк — женственное животное. Он способен охотиться, потому что развил свой инстинкт, однако в то же время — чувствителен и робок. Он не использует грубую силу, но действует хитроумно, просчитывая на много ходов вперед. Он отважен и осторожен. Он стремителен. Только что лежал он в полной расслабленности — и через долю секунды уже кидается на свою жертву.
   
«А косуля?» — подумал я по давней привычке придумывать истории. Михаил, однако, тоже обладал известным навыком и потому ответил на мой так и не прозвучавший вопрос:
   
— А косуля обладает чертами самца — она тоже стремительна и она чувствует землю. Эти двое странствуют в своих символических мирах, это — две встретившиеся невозможности, и поскольку они одолели барьер своей природы, то могут покорить и возможный мир. И, если верить монгольскому мифу, из столкновения двух разных пород рождается любовь. В противоречиях она крепнет и набирает силу. В сшибке и превращении она сохраняется.
   
У нас — своя жизнь. Мир дорого заплатил за то, чтобы стать таким, как сейчас, и пусть он не идеален, но в нем можно жить. И все же кое-чего не хватает — всегда ведь чего-нибудь да не хватает? — и вот потому-то мы собрались здесь сегодня вечером: для того, чтобы каждый из нас помог другому хоть немного осознать смысл его существования. Мы будем рассказывать истории, лишенные на первый взгляд смысла, и собирать факты, не вписывающиеся в общую манеру восприятия действительности, для того чтобы если не нам, так нашим детям или внукам открылся иной путь.
   
Данте, создавая свою «Божественную комедию», писал:
   
    
     
«Я видел — в этой глуби сокровенной
     
Любовь как в книгу некую сплела
     
То, что разлистано по всей вселенной:
     
Суть и случайность, связь и их дела,
     
Все — слитое столь дивно для сознанья,
     
Что речь моя как сумерки светла».
    
   
   
Мир станет истинным, когда человек научится любить, а до тех пор мы будем жить, пребывая в убеждении, будто знаем, что такое любовь, однако страшась увидеть ее такой, какова она есть на самом деле.
   
Любовь — это дикая сила. Когда мы пытаемся обуздать ее, она нас уничтожает. Когда мы пытаемся поработить ее, она обращает нас в своих невольников. Когда мы пытаемся постичь ее, она приводит нас в смятение мыслей и чувств.
   
И сила эта пребывает на свете ради того, чтобы дарить нам радость, чтобы Бог и ближний стали ближе, и все же в наши дни мы любим так, что за минуту душевного мира расплачиваемся часом тоски.
   
Михаил помолчал. Снова звякнула металлическая бахрома.
   
— И, как всегда по четвергам, мы не будем рассказывать истории о любви. Давайте сегодня расскажем о нелюбви. Давайте взглянем на поверхность — и увидим тогда, что таится в глубине, в том слое, где находятся наши ценности, наши обычаи. Пробурим этот слой и окажемся там. Кто начнет?
   
Поднялось несколько рук. Михаил сделал знак девушке, в жилах которой явно текла арабская кровь. Она повернулась к мужчине, одиноко сидевшему в другом конце зала:
   
— Тебе случалось испытывать бессилие?
   
Раздался общий смех. Однако мужчина ушел от прямого ответа:
   
— Ты задаешь этот вопрос потому, что твой возлюбленный — импотент?
   
И эта реплика была встречена смехом. Я снова подумал, что попал на радение новой секты — никогда, впрочем, не предполагал, что на подобных сборищах люди пьют, курят и задают бестактные вопросы насчет сексуальной жизни своего ближнего.
   
— Нет, — недрогнувшим голосом произнесла девушка. — Нет, он не импотент, но порой оказывается несостоятелен. А я знаю, что если бы ты воспринял мой вопрос всерьез, то ответ был бы: «Да, случалось». Это случается со всеми мужчинами, независимо от того, в какой стране они живут, к какой цивилизации принадлежат, как сильно они любят свою партнершу и насколько она привлекательна. Это случается с каждым — и порой тем чаще, чем сильней вожделеешь. Это — в порядке вещей.
   
Да, это — в порядке вещей. Именно так сказал мне психиатр, у которого я как-то проконсультировался, решив, что со мной — что-то не то.
   
Она продолжала:
   
— Стало быть, рассказанная нам история выглядит следующим образом: каждый мужчина в определенных обстоятельствах стремится иметь эрекцию. А если она не возникает, он считает себя импотентом, а женщина убеждается, что недостаточно хороша, чтобы привлечь его. Тема эта — настоящее табу, и мужчина никогда ни с кем не обсуждает ее. Он произносит знаменитую фразу: «Со мной такое — впервые». Он стыдится себя и чаще всего отдаляется от женщины, с которой у него возникла бы полнейшая сексуальная гармония, если бы он позволил себе предпринять вторую, третью, четвертую попытку. Если бы он больше верил в доброе отношение со стороны своих друзей, если бы говорил правду, то узнал бы: он не единственный, с кем случилось такое. Если бы он больше верил в любовь своей избранницы, то не испытывал бы унижения.
   
Раздаются аплодисменты. Многие — и мужчины, и женщины — снова закуривают, явно испытывая облегчение.
   
Михаил кивает господину, по виду похожему на высокопоставленного сотрудника многонациональной корпорации.
   
— Я — адвокат и специализируюсь на бракоразводных процессах, причем имеющих литигиозную основу...
   
— Какую-какую? — переспрашивают его.
   
— То есть таких, в которых одна из сторон не дает согласия на расторжение брака, — произносит адвокат, явно досадуя на то, что его перебили, и недоумевая, как можно не знать столь общеупотребительный термин.
   
— Продолжайте, — говорит Михаил, и я никогда бы не подумал, что его голос способен звучать так властно.
   
— И вот сегодня я получил доклад из лондонской компании «Хьюмен энд Лигал Рисос», где сказано:
   
А. Две трети служащих любой фирмы состоят друг с другом в неслужебных отношениях. Можете себе представить?! Если в конторе работают трое, это значит, что двое из них рано или поздно будут иметь те или иные сексуальные контакты.
   
Б. 10% по этой причине увольняются, у 40% эти отношения длятся более трех месяцев, а в некоторых сферах, чья специфика такова, что работники много времени должны проводить вне дома, по крайней мере восемь из десяти вступают друг с другом в близкие отношения. Ведь это просто невероятно!
   
— Со статистикой не поспоришь! — замечает один из молодых людей, которых по виду можно принять за опасных бандитов. — Как же не верить статистике?! Получается, что моя мать изменяла моему отцу, и это вина не ее, а статистики!
   
Слышится смех, закуриваются новые сигареты, во всем ощущается облегчение — словно бы зрители услышали такое, чего всегда боялись услышать, и это освободило их от угнетавшей их тоски. Я думаю об Эстер и Михаиле: среди тех, кто по работе должен много времени проводить вне дома, в связь вступают восемь из каждых десяти.
   
Вспоминаю себя и случаи, когда подобное происходило и со мной. Что ж, статистика не врет — значит, мы не одни такие.
   
Рассказывают и другие истории — о ревности, о брошенных супругах, о депрессиях, — но я слушаю вполуха. Вернулся и во всей красе предстал передо мной Заир — я нахожусь в одной комнате с человеком, который отнял у меня Эстер, хоть на несколько мгновений мне и показалось, будто я присутствую на сеансах групповой терапии. Сосед — тот самый, что узнал меня, — спрашивает, нравится ли мне это. Я рад хоть на мгновение отвлечься от Заира:
   
— Мне непонятна цель этого сборища. Похоже на «Анонимных Алкоголиков» или что-то в этом роде.
   
— Но ведь все, что вы слышали, существует в действительности, не так ли?
   
— Очень может быть. И все же — какова цель?
   
— Цель — не самое главное на подобных вечерах. Это всего лишь способ не чувствовать себя одиноким. Пересказывая нашу жизнь прилюдно и публично, мы в конце концов приходим к выводу, что большинство людей сталкивается с теми же проблемами.
   
— Каков же практический результат?
   
— Если мы сумеем избыть одиночество, то обретем силы понять, в какой точке мы сбились с пути, и сменить настроение. Но, как я уже сказал, это — всего лишь пауза между тем, что говорил мальчик в начале, и обретением энергии.
   
— Кого вы называете мальчиком?
   
Наш разговор прерывается металлическим звоном. На этот раз слово берет человек с барабаном-атабаке.
   
— Осмысление завершено. Разум должен уступить место ритуалу, выплеску чувств, который все венчает и все преобразует. В тех, кто сегодня здесь впервые, этот танец разовьет способность воспринимать Любовь. Любовь — это то единственное, что обостряет ум, будит творческую фантазию, то, что очищает нас и освобождает.
   
Люди гасят сигареты, смолкает звяканье бокалов. Странная тишина вновь окутывает зал, и одна из девушек на сцене читает краткую молитву:
   
— Госпожа, мы будем танцевать в Твою честь. Пусть наш танец поднимет нас ввысь.
   
«Госпожа»? Я не ослышался?
   
Да нет. Не «Господь», а «Госпожа».
   
Вторая девушка зажигает четыре свечи в подсвечниках, свет в зале гаснет. Четыре фигуры в белом спускаются со сцены, смешиваются со зрителями. Почти полчаса второй юноша глухим утробным голосом тянул на одной ноте странный напев, который, однако же, как ни странно, заставил меня хоть ненадолго позабыть о Заире и расслабиться. Меня даже стало клонить в сон. И дети, которые до этого сновали по залу, притихли и устремили пристальный взгляд на сцену. Часть зрителей полуприкрыла глаза, другая уставилась в пол, третья — в точности, как Михаил перед началом, — куда-то в пространство.
   
Когда юноша замолчал, зазвучали ударные инструменты — барабаны и поднос с «бахромой», — и ритм был очень похож на тот, который сопровождает африканские религиозные церемонии.
   
Одетые в белое фигуры кружились на месте, и зрители, несмотря на то что зал был переполнен, расступались, чтобы широкие юбки без помехи плескались в воздухе. Ритм ускорился, четверо кружились все быстрей, издавали звуки на неведомом мне языке — словно напрямую разговаривали с ангелами или с той, кто была названа Госпожой.
   
Мой сосед поднялся и тоже начал танцевать, бормоча невнятные слова. Десять-двенадцать человек последовали его примеру, а прочие смотрели на них с почтительным восхищением.
   
   ***
   
   
Не знаю, сколько длился этот танец, но ритм удивительно совпадал с ударами моего сердца, и я испытывал почти неодолимое желание двигаться, говорить всякий вздор — и лишь самоконтроль вместе с опасением показаться смешным не дал мне закружиться вокруг собственной оси. И с небывалой прежде отчетливостью видел я перед собой своего Заира — Эстер улыбалась мне и просила, чтобы восславил «Госпожу».
   
Я изо всех сил противился тому, чтобы принять участие в этом неведомом ритуале. Старался сосредоточиться на своей цели — ведь я пришел сюда, чтобы поговорить с Михаилом, чтобы он отвел меня к моему Заиру, — но вскоре почувствовал, что больше не могу сидеть неподвижно. Поднялся со стула, но едва лишь, одолевая стеснение и скованность, сделал первые па, как музыка оборвалась.
   
В зале, где тускло горели четыре свечи, слышалось тяжелое дыхание запыхавшихся людей, но вот оно выровнялось, зажегся свет — и показалось, будто все стало как обычно. Я видел, как стаканы наполнились пивом, вином, водой, как дети вновь принялись бегать по залу, и люди принялись разговаривать, словно ничего — совершенно ничего — особенного не происходило минуту назад.
   
— Наша встреча подходит к концу, — произнесла та девушка, которая зажигала свечи. — Последняя история — за Альмой.
   
Альмой оказалась женщина, державшая бронзовый поднос. По ее выговору можно было понять, что она — с Востока.
   
— У одного человека был буйвол с могучими рогами. Вот бы сесть между ними, думал человек, мне казалось бы тогда, что я сижу на троне. И вот однажды, когда буйвол на что-то отвлекся, человек подскочил к нему и исполнил свое желание. В тот же миг буйвол поднялся и далеко отшвырнул человека.
   
Увидев это, жена его заплакала.
   
«Не плачь, — сказал он ей. — Мне больно, однако я осуществил свое желание».
   
Публика потянулась к выходу. Я спросил своего соседа о его ощущениях.
   
— Сами знаете. Вы же пишете об этом в своих книгах. Я не знал, однако слукавил:
   
— Может быть, и знаю. Но хочу убедиться.
   
Он поглядел на меня так, словно внезапно усомнился, что я — тот самый писатель, чьи книги он читал, и лишь потом ответил:
   
— Я вступил в контакт с энергией Вселенной. Бог прошел через мою душу.
   
И вышел, чтобы не объяснять произнесенных им слов.
   
В пустом зале остались лишь четверо актеров, двое музыкантов и я. Женщины отправились в туалетную комнату — наверное, переодеваться. Мужчины снимали свои белые одеяния прямо здесь. Потом они спрятали канделябры и свои инструменты в два больших чемодана.
   
Человек постарше, который во время представления играл на барабане, стал считать деньги, раскладывая их на равные кучки. Мне показалось, что Михаил только теперь заметил мое присутствие.
   
— Я ждал, что вы придете.
   
— И, должно быть, знаете причину.
   
— Пропустив через свое тело божественную энергию, я знаю все. Знаю, как начинаются войны, как зарождается любовь. Знаю, почему мужчина отыскивает женщину, которую любит.
   
Я чувствую, что вновь иду по лезвию ножа. Если он знает, что меня привел сюда Заир, он не может не сознавать, что его отношения с Эстер — под угрозой.
   
— Поговорим как мужчина с мужчиной? Как мужчины, которые оспаривают нечто ценное?
   
Я вижу, что он колеблется. И продолжаю:
   
— Я знаю, что больно ударюсь, вроде того человека, что хотел усесться между рогами буйвола. Но знаю, что заслуживаю этого. Заслуживаю из-за той боли, которую причинял, пусть и неосознанно. Не верю, что Эстер оставила бы меня, если бы я уважал ее любовь.
   
— Вы ничего не понимаете, — произнес Михаил.
   
От этой фразы я впадаю в бешенство. Как смеет этот юнец говорить взрослому, пожившему, испытанному жизнью человеку, что тот ничего не понимает?! Однако надо взять себя в руки, вытерпеть унижение, сделать все, что будет необходимо, ибо я не могу больше жить в окружении призраков, порожденных моим воображением, не могу допустить, чтобы Заир по-прежнему властвовал над всей моей вселенной.
   
— Может быть, я и в самом деле ничего не понимаю. Именно потому я здесь. Для того, чтобы понять. Чтобы через понимание освободиться от того, что произошло.
   
— Раньше вы понимали все, а потом вдруг перестали — по крайней мере так сказала мне Эстер. Для вас, как и для каждого мужа, пришел момент, когда жена стала восприниматься как часть обстановки или утвари.
   
Меня так и подмывает сказать: «Пусть бы она мне об этом и сказала. Пусть бы дала возможность исправить ошибку, а не променяла меня на юнца двадцати с чем-то лет, который очень скоро начнет поступать в точности, как поступал я». Однако произношу я совсем не эти слова:
   
— Я не верю, что это так. Вы прочли мою книгу, вы пришли в магазин, где я раздавал автографы, потому что знали, что я чувствую, и хотели успокоить меня. Сердце мое — в клочьях. Случалось ли вам слышать о Заире?
   
— Я — мусульманин. Это понятие мне известно.
   
— Так вот, Эстер занимает все пространство моей жизни. Я думал, что освобожусь от ее присутствия, если опишу все, что чувствую. Теперь для моей любви слова почти не нужны, но ни о чем другом я думать не могу. Прошу вас — я сделаю все, что вы захотите, но только объясните мне, почему она предпочла исчезнуть. Вы сами только что сказали — я ничего не понимаю.
   
Это было довольно тяжко — просить любовника моей жены, чтобы помог мне постичь произошедшее. Если бы Михаил не появился неделю назад в магазине, где я подписывал экземпляры своей книги, может, и было бы достаточно той минуты в соборе Витории, когда я принял свою любовь, когда я решил написать «Время раздирать и время сшивать». Судьба, однако, распорядилась иначе — и хватило всего лишь надежды на новую встречу с Эстер, чтобы нарушить шаткое равновесие.
   
— Давайте поужинаем вместе, — сказал Михаил после долгой паузы. — Вы и в самом деле ничего не понимаете. Но прошедшая сегодня через мое тело будет великодушна к тебе.
   
Мы условливаемся о встрече назавтра. На обратном пути я вспоминаю разговор с Эстер — месяца за три до ее исчезновения.
   
Мы тогда говорили о божественной энергии, проходящей через человеческое тело.
   
   ***
   
   
— У них и в самом деле теперь другие глаза. Да, в них по-прежнему — страх смерти, но, помимо и поверх страха, — готовность к самопожертвованию. Их жизнь обрела смысл, потому что им теперь есть за что отдавать ее.
   
— Ты говоришь о солдатах?
   
— О них. И — еще об одном. Это так ужасно, что я не могу его принять, но и притвориться, будто не вижу, — тоже не могу. Война — это ритуал. Ритуал крови, но также и любви.
   
— Ты с ума сошла.
   
— Возможно. Я знавала своих коллег — военных корреспондентов: они ездят из страны в страну, словно обыденность смерти сделалась частью их жизни. Они ничего не боятся, они встречают опасность как солдаты. И это все — ради новостей? Не верю. Они просто уже не могут обойтись без ощущения опасности, без духа приключения, без впрыска адреналина. Один из них — семейный человек, отец троих детей — объяснил мне, что лучше всего он чувствует себя на поле сражения, хотя обожает свою семью и часами готов говорить о жене и детях.
   
— Для меня это непостижимо. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, Эстер, но считаю: этот опыт не пойдет тебе на пользу.
   
— На пользу мне не пойдет жизнь без цели и смысла. А на войне каждый знает, что участвует в чем-то очень важном...
   
— Присутствует при историческом моменте?
   
— Да нет, этого недостаточно, чтобы рисковать жизнью. Он возвращается к своей истинной человеческой сути.
   
— Война?
   
— Нет. Любовь.
   
— И ты останешься с ними?
   
— Думаю, что да.
   
— Скажи своим шефам в агентстве, что с тебя хватит.
   
— Не смогу. Это как наркотик. На войне моя жизнь обретает смысл. Там бывает негде вымыться, ешь из солдатского котла, спишь не больше трех часов, а потом просыпаешься от пальбы, там в любую минуту кто-то может бросить гранату... но все это обостряет ощущение жизни. Понимаешь? Ты ежеминутно, ежесекундно ощущаешь, что живешь. Там нет места печали, унынию, сомнениям — ничему нет места, кроме огромной любви к жизни. Ты следишь за моей мыслью?
   
— Очень внимательно.
   
— Там, в бою, в средоточии скверны... на тебя как будто нисходит божественный свет. Тебе бывает страшно, но — не в бою, а до или после. А когда гремят выстрелы, ты видишь человека на пределе его возможностей — он способен и на героический, и на самый бесчеловечный поступок. Под градом пуль он вынесет раненого товарища, но не пощадит никого, кто окажется на линии огня, — ни женщину, ни ребенка. Люди, честно жившие в своих маленьких провинциальных городках, где никогда ничего не происходит, вламываются в музеи, крушат вещи, пережившие века, воруют то, что им совершенно не нужно. Запечатлевают на фотоснимках свои зверства и гордятся ими вместо того, чтобы стыдиться и утаивать их. Это безумный мир. А люди, которые в мирной жизни обманывали и предавали, на войне усваивают дух товарищества, чувствуют себя частью единого целого и оказываются неспособны на бесчестный поступок. Короче говоря, на войне все действует с точностью до наоборот.
   
— И, судя по твоим словам, война помогла тебе ответить на вопрос, который Ганс задавал Фрицу в токийском баре?
   
— Помогла. Ответ заключен в словах иезуита Тейяра де Шардена, который сказал: «Мы уже подчинили себе энергию ветра, морей, солнца. Но день, когда человек овладеет энергией любви, по значению не уступит открытию огня».
   
— И ты поняла все это, побывав на войне?
   
— Не знаю. Но я видела, что, как ни странно, человек на войне счастлив. Мир для него обретает смысл. Я уже говорила тебе: абсолютная власть или самопожертвование придают значение его жизни. Он получает возможность любить без оглядки, без границ, ибо ему нечего терять. Смертельно раненый солдат никогда не скажет врачу: «Спаси меня!» Обычно его последние слова: «Скажите жене и сыну, что я люблю их». В такой отчаянный момент они говорят о любви!
   
— Выходит, что человек находит смысл жизни только на войне?
   
— Но мы всегда на войне. Мы ведем постоянную борьбу со смертью, хоть и знаем, что в итоге победа останется за ней. Просто в «вооруженных конфликтах» это предстает более наглядно, но и в мирной, повседневной жизни происходит то же самое. Постоянно чувствовать себя несчастным — непозволительная роскошь.
   
— И чего же ты хочешь от меня?
   
— Помощи. А помощь — не в том, чтобы сказать: «Подай заявление об увольнении», ибо это только усилит мою душевную смуту. Мы должны найти способ сделать так, чтобы эта чистая, абсолютная любовь прошла через наше тело и распространилась вокруг. Единственный человек, который сумел меня понять, — это мой переводчик: у него случаются настоящие озарения насчет этой энергии, но он, мне кажется, не вполне от мира сего.
   
— Уж не о Господней ли любви ты говоришь?
   
— Если человек способен любить своего партнера, не ставя ему условий, не навязывая ограничений, то этим он выражает свою любовь к Богу. Проявляя любовь к Богу, он полюбит своего ближнего. Если полюбит своего ближнего, то будет любить себя. Если будет любить самого себя, все станет на свои места. Изменится ход Истории. Ее не изменят ни политика, ни завоевания, ни теории, ни войны, ибо это всего лишь повторение одного и того же, — того, что мы видим от начала времен. История изменится, когда мы сумеем использовать энергию любви, как используем энергию ветра, моря, атома.
   
— И ты полагаешь, что мы с тобой сумеем спасти мир?
   
— Я полагаю, что не только мы с тобой думаем в этом направлении. Так ты поможешь мне?
   
— Да, разумеется, только скажи, что я должен делать.
   
— Этого-то как раз я и не знаю!
   
   ***
   
   
Симпатичная пиццерия, куда я регулярно захаживал еще с тех пор, как впервые попал в Париж, ныне стала частью моей биографии: именно в этом заведении я решил отметить вручение мне ордена Наук и Искусств, которого удостоило меня французское Министерство культуры, — хотя многие сочли, что для такого торжественного случая лучше подошел бы ресторан подороже и поизысканней. Однако хозяин пиццерии Роберто был для меня чем-то вроде талисмана — всякий раз, как я приходил к нему, в моей жизни происходило что-то хорошее.
   
— Я бы мог начать с общих фраз, рассказывая о том, какой успех имеет моя книга «Время раздирать и время сшивать», или о том, какие противоречивые чувства обуревали меня во время вашего представления.
   
— Это никакое не представление, — поправил Михаил. — Это — встреча. Мы рассказываем истории и танцуем ради Энергии Любви.
   
— Я бы мог начать с чего угодно, чтобы дать вам время освоиться. Но ведь мы оба знаем, что свело нас за одним столом.
   
— Не «что», а «кто». Ваша жена, — произнес Михаил с вызывающим видом, свойственным людям его возраста: сейчас он не напоминал робеющего любителя автографов или духовного лидера на «встрече».
   
— Ошибка. Моя бывшая жена. И я обращаюсь к вам с просьбой — мне нужно увидеться с ней. Пусть она сама, глядя мне в глаза, объяснит, что побудило ее уйти. Только так я смогу отделаться от моего Заира. В противном случае я буду круглые сутки, днем и ночью думать об этом, в тысячный раз осмысляя эту историю, пытаясь определить, когда же именно я допустил ошибку и наши с ней пути стали расходиться.
   
Михаил засмеялся.
   
— Прекрасная мысль — переосмыслить историю. Именно так и происходят все перемены в мире.
   
— Весьма вероятно, но давайте оставим философские дискуссии. Уверен, что у вас, как у каждого молодого человека, есть точный рецепт усовершенствования мира. Но, как и каждый молодой человек, вы станете старше, достигнете моих лет и тогда поймете, что перемены даются нелегко. Впрочем, сейчас об этом говорить бесполезно... Итак, вы можете выполнить мою просьбу?
   
— Сначала позвольте спросить — она простилась с вами?
   
— Нет.
   
— Сказала, что уходит?
   
— Ничего она не сказала. Вы и сами это знаете.
   
— И вы считаете, что такая женщина, как Эстер, способна была оставить мужа, с которым прожила больше десяти лет, вот так, ничего не объяснив, не поглядев ему в глаза?
   
— Именно это и не дает мне покоя. Но что вы имеете в виду?
   
Наш разговор прерван появлением Роберто. Михаил заказывает себе неаполитанскую пиццу, я прошу хозяина принести мне что-нибудь по своему вкусу — не тот сейчас момент, чтобы терзаться сомнениями: что бы такое мне выбрать на обед? А вот бутылка красного вина требуется безотлагательно и как можно быстрее. Роберто спрашивает, какого именно, я что-то бормочу в ответ, и он понимает, что должен удалиться, принимать все решения сам, ни о чем меня больше не спрашивать, позволив мне сосредоточиться на разговоре с моим юным сотрапезником.
   
Через тридцать секунд подают вино. Я наполняю стаканы.
   
— Что она делает?
   
— Вам непременно надо это знать? Отвратительная манера отвечать вопросом на вопрос.
   
— Непременно.
   
— Ткет ковры. И дает уроки французского.
   
Ковры! Моя жена (моя бывшая жена, пора бы привыкнуть!), у которой денег было столько, сколько нужно, которая окончила университет и говорит на четырех языках, теперь вынуждена зарабатывать поденщиной?! Но мне приходится сдерживаться: нельзя задеть мужскую гордость Михаила, хотя это позор — не суметь обеспечить женщину!
   
— Я прошу вас понять, что происходит со мной вот уже больше года. Вашим с Эстер отношениям ничего не грозит. Мне нужно всего два часа. Или час.
   
Михаил, похоже, смакует мои слова.
   
— Вы забыли ответить на мой вопрос, — говорит он с улыбкой. — Итак, я повторяю: неужели вы считаете, что такая женщина, как Эстер, способна была оставить мужа, даже не попрощавшись и не объяснив, почему уходит?
   
— Нет, не считаю.
   
— Ну так зачем же все эти слова: «Она меня бросила...», «Вашим отношениям ничего не угрожает...»?
   
Он смутил меня. И одновременно пробудил во мне надежду — хоть и сам не знаю на что.
   
— Иными словами?..
   
— Вот именно. Я говорю, что она вас не бросила. И меня не оставила. Она всего лишь исчезла — на какое-то время или навсегда. И мы оба должны уважать ее решение.
   
Словно каким-то светом озарилась эта пиццерия, которая всегда пробуждает во мне отрадные воспоминания. Мне отчаянно хочется поверить словам этого юноши — всеобъемлющий и вездесущий Заир пульсирует вокруг меня.
   
— И вам известно, где она?
   
— Разумеется. Однако, если она не хочет отзываться, я обязан уважать ее волю, хотя мне самому ужасно не хватает Эстер. Поймите, я и сам в растерянности: то ли она удовлетворена тем, что встретила Пожирающую Любовь, то ли ждет, что один из нас пойдет ей навстречу. Может быть, она встретит нового мужчину, может быть, удалится от мира. Если вы решитесь встретиться с ней, я не смогу вам помешать. Однако думаю, что в этом случае вам предстоит найти не только ее плоть, но и душу.
   
Мне хочется смеяться от радости. Мне хочется обнять Михаила. Или задушить его — чувства сменяют друг друга с быстротой неимоверной.
   
— Вы с ней...
   
— Хотите знать, спал ли я с ней? Ей это было не нужно. Я нашел в ней товарища, которого давно искал, человека, который помог мне начать исполнение возложенного на меня поручения, ангела, который отворил мне двери, указал дороги и тропы, а по ним с Божьей помощью я сумею снова принести на Землю энергию любви. Она разделила со мной бремя этой миссии. А чтобы вы успокоились, скажу, что у меня есть возлюбленная — это та белокурая девушка, что стояла на сцене. Ее зовут Лукреция, она итальянка.
   
— Это правда?
   
— Именем Божественной Энергии клянусь, что говорю правду.
   
Михаил вытащил из кармана кусочек темной ткани.
   
— Видите? На самом деле он зеленый, а кажется черным потому, что на нем запеклась кровь. Какой-то солдат в какой-то стране мира попросил ее перед смертью разорвать его рубашку на несколько кусков и раздать их тем, кому может быть внятен смысл такого послания. У вас есть кусочек?
   
— Эстер ни словом об этом не обмолвилась.
   
— Когда она встречает того, кто должен принять послание, то передает и толику крови этого солдата.
   
— Что же это за послание?
   
— Если она не вручила вам лоскутик, то я вряд ли имею право распространяться об этом, хоть Эстер и не просила меня хранить молчание.
   
— А у кого еще он есть?
   
— У всех, кто стоял вчера на сцене. Мы вместе — благодаря Эстер.
   
Надо было действовать осторожно — не вспугнуть, не встревожить. Установить с ним контакт. Внести вклад в Банк Услуг. Расспросить Михаила, кто он, чем занимался, разузнать о его стране — ведь он рассказывал о ней с такой гордостью. Выведать, правду ли он говорил или скрывал свои истинные намерения. Убедиться, поддерживает ли он связь с Эстер или тоже потерял ее из виду. Да, конечно, он — из далеких краев, и там, наверное, другие ценности, однако я не сомневался, что Банк Услуг исправно функционирует в любой точке земного шара, ибо для этого учреждения границ не существует.
   
С одной стороны, мне хотелось верить словам Михаила. С другой — слишком много перестрадал я, слишком сильно кровоточило мое сердце, когда тысячу и одну ночь подряд ждал я, что вот сейчас повернется ключ в замке, войдет Эстер, молча, не говоря ни слова, приляжет рядом. Я поклялся самому себе: если это произойдет — я ни о чем ее не спрошу, только поцелую, скажу «Доброй ночи, любовь моя», а наутро мы проснемся обнявшись, словно всего этого кошмара никогда и не было.
   
Роберто подает пиццу. У этого человека — шестое чувство: он появляется в ту самую минуту, когда мне надо выиграть время и подумать.
   
Поворачиваюсь к Михаилу. Успокойся, заставь свое сердце не колотиться так, иначе получишь инфаркт. Выпиваю целый стакан вина. Он следует моему примеру.
   
Ему-то чего волноваться?
   
— Я верю вам. Давайте поговорим.
   
— Вы попросите меня отвести вас к Эстер.
   
Он разгадал мою игру, и мне приходится начинать заново:
   
— Да, попрошу. Я попытаюсь уговорить вас. Сделаю все возможное, чтобы добиться этого. Но я не тороплюсь: у нас с вами впереди — целая пицца. Расскажите мне о себе.
   
Заметно, что он с усилием сдерживает дрожь в руках:
   
— В этом мире у меня есть поручение. Покуда мне еще не удалось выполнить его. Однако у меня в запасе еще много дней.
   
— И, быть может, я сумею помочь вам.
   
— Сумеете. Каждый способен помочь мне, стоит лишь способствовать тому, чтобы Энергия Любви распространилась по свету.
   
— Я могу сделать большее.
   
И замолкаю, чтобы он не подумал, будто я собираюсь попыткой подкупа проверить его верность. Осторожно! Как можно более осторожно! Вероятно, он говорил правду, но не исключено, что лгал, пытаясь воспользоваться моими страданиями в собственных интересах.
   
— Я знаю лишь одну энергию любви, — продолжаю я. — Она возникает по отношению к женщине, которая ушла от меня... вернее сказать — отдалилась и теперь ждет меня. Если сумею вернуть ее, я стану счастливым человеком. И мир будет лучше, потому что одна душа обретет счастье.
   
Михаил обводит взглядом потолок и стол, и я не нарушаю бесконечно затянувшееся молчание.
   
— Слышу Голос, — произносит он, не решаясь взглянуть мне в глаза.
   
У меня есть огромное преимущество: в своих книгах я затрагиваю темы духовности и потому знаю, что всегда могу войти в контакт с людьми, наделенными тем или иным даром. Дар может быть истинным и настоящим, а может быть выдумкой. И одни люди пытаются им воспользоваться, а другие лишь испытывают меня. Но я на своем веку повидал столько удивительного, что теперь у меня нет ни малейших сомнений — чудеса случаются, все на свете возможно, а человек начинает снова овладевать позабытым было искусством применять свою внутреннюю силу.
   
Вот разве что сейчас — не лучшее время говорить об этом. Сейчас меня интересует только Заир. Мне нужно, чтобы Заир вновь стал зваться Эстер.
   
— Михаил...
   
— На самом деле я не Михаил, а Олег.
   
— Олег...
   
— Когда я принял решение возродиться для новой жизни, то выбрал себе имя архангела с огненным мечом, пролагающего путь для того, чтобы «воины света» — так, кажется, вы называете их? — могли встретиться. Таково мое предназначение.
   
— И мое.
   
— Разве вы больше не хотите говорить об Эстер?
   
Не может быть! Он вновь переводит разговор на интересующую меня тему?
   
— Мне как-то не по себе... — взгляд его становится блуждающим, отсутствующим. — Я не хочу говорить о себе. Голос...
   
Происходит что-то странное, очень странное. Как далеко способен он зайти в своем намерении произвести на меня впечатление? Неужели он, как многие до него, попросит, чтобы я написал книгу о его жизни и его даре?
   
Увидев перед собой ясную цель, я готов на все ради достижения ее — и в конце концов, не об этом ли я говорю в своих книгах? Разве можно предать их? Вот и сейчас передо мной цель — еще раз взглянуть в глаза Заира. Михаил предоставил мне новые сведения: он не любовник Эстер, она меня не бросила, и ее возвращение — лишь вопрос времени. Но совершенно не исключено, что наша встреча в пиццерии — это фарс: молодой человек, не слишком преуспевший в жизни, использует чужие страдания в своих интересах.
   
Я снова залпом выпиваю стакан вина — и Михаил тоже.
   
«Будь благоразумен», — твердит мне инстинкт.
   
— Да, я хочу говорить об Эстер. Но и о вас мне хочется узнать побольше.
   
— Ничего подобного. Вы хотите обольстить меня, заставить делать то, к чему я — в принципе — готов и сам. Страдание, которое вы испытываете, застит ваш взгляд: вы считаете, что я могу лгать, желая извлечь для себя выгоду из этой ситуации.
   
Михаил будто читает мои мысли, но говорит при этом громче, чем требуют правила хорошего тона. С соседних столиков на нас оборачиваются.
   
— Вы хотите произвести на меня впечатление, а того не знаете, что ваши книги предопределили мою жизнь и что написанное в них очень многому научило меня. Ваша боль ослепила вас, лишила ваш разум остроты. Вы одержимы одним. Заир не дает вам покоя. Я принял ваше предложение встретиться не потому, что меня тронула ваша любовь к Эстер — я не уверен, что это именно любовь, а не уязвленная гордыня. Меня привела сюда...
   
Голос звучит все громче, взор блуждает. Михаил явно не владеет собой.
   
— Свет... Свет...
   
— Что с вами?
   
— Меня привела сюда ее любовь к вам.
   
— Вам нехорошо?
   
Роберто замечает — что-то не то. Он с улыбкой подходит к столу, кладет руку на плечо юноши:
   
— Ну, вижу, пицца мне сегодня совсем не удалась. Я и денег с вас не возьму. Идите, раз не нравится.
   
Что же, это выход. Мы можем встать, уйти из ресторана, избежать прискорбного зрелища того, как человек изображает, будто обуян бесами, — изображает лишь для того, чтобы произвести на меня впечатление или смутить. Впрочем, я уверен — это нечто более серьезное, нежели простое представление.
   
— Чувствуете дуновение?
   
В этот миг я понял, что он не притворяется, напротив — с трудом сдерживает себя, впадая в панику, не сравнимую с той, которую испытывал я.
   
— Огни, огни! Появляются огни! Ради Бога, уведите меня отсюда!
   
Крупная дрожь стала сотрясать его тело. Теперь уже ничего нельзя было скрыть — люди за соседними столами начали подниматься.
   
— В Казахста...
   
Он не договорил. Оттолкнул стол — полетели в разные стороны бокалы, тарелки, приборы. Лицо стало неузнаваемым, глаза завращались в орбитах, он весь дрожал. Голова так резко откинулась назад, что я услышал хруст позвонков. Человек, сидевший рядом, вскочил на стол. Роберто успел подхватить Михаила раньше, чем он упал, и сунуть ему в рот ложку.
   
Все это продолжалось несколько мгновений, показавшихся мне вечностью. Я представил себе, как сладострастно опишут бульварные журнальчики эту сенсацию: знаменитый писатель, наиболее вероятный кандидат — что бы там ни говорили критики — на престижную литературную премию, устроил спиритический сеанс в пиццерии, и все для того, чтобы привлечь внимание к своей новой книге. Фантазия моя разыгралась не на шутку: потом проведают, что медиум — это тот самый человек, с которым бежала жена писателя. И все начнется сначала, но на этот раз у меня не хватит ни мужества, ни энергии вынести это достойно.
   
Можно не сомневаться, что за соседними столами есть люди, узнавшие меня, но кто из них окажется моим другом и промолчит о случившемся?!
   
Дрожь, сотрясавшая тело Михаила, унялась, он стих. Роберто, придерживая его за плечи, усадил на стул. Сосед пощупал ему пульс, приоткрыл веко, потом повернулся ко мне:
   
— Похоже, такое с ним случалось и раньше. Вы давно его знаете?
   
— Они часто приходят сюда, — заявил Роберто, видя, что я нем и недвижим. — Но такое произошло впервые, хотя подобные случаи бывали в моем заведении.
   
— Чувствуется навык, — ответил посетитель. — Вы не запаниковали.
   
Эта реплика относилась ко мне, потому что я, наверное, сильно побледнел. Он вернулся за свой стол, а Роберто попытался успокоить меня:
   
— Это врач одной очень знаменитой актрисы. Думаю, помощь нужнее сейчас вам, чем вашему гостю.
   
Михаил — или Олег, или как там еще звали этого человека — пришел в себя. Огляделся по сторонам и улыбнулся не без смущения:
   
— Извините. Я пытался овладеть собой, да не сумел...
   
Роберто вновь пришел мне на помощь:
   
— Ничего страшного. У нашего писателя хватит денег заплатить за перебитые тарелки. — И повернулся ко мне:
   
— Эпилептический припадок, только и всего.
   
Мы покинули ресторан. Михаил немедленно сел в такси.
   
— Но мы не договорили! Куда вы?
   
— Мне сейчас не до того. А где найти меня, вы знаете.
   
   ***
   
   
Есть мир мечты и мир действительности.
   
В мире мечты Михаил говорил правду, и вся история представала лишь трудным моментом моей жизни, недоразумением, без которых не обходится никакая любовь. Эстер терпеливо ждала меня, надеясь, что я определю, где была допущена ошибка в наших отношениях, приду к ней, попрошу прощения и мы возобновим нашу совместную жизнь.
   
В мире мечты мы с Михаилом после спокойного разговора выходили из пиццерии, садились в такси, звонили в некую дверь, за которой моя бывшая жена (или теперь как раз не «бывшая»?) ткала коврики, давала уроки французского, проводила одинокие ночи, как и я, прислушиваясь, не раздастся ли звонок, не войдет ли супруг с букетом цветов и не отвезет ли ее выпить шоколаду в отель на Елисейских полях.
   
В реальном мире каждая встреча с Михаилом происходила в напряжении, ибо я боялся повторения того, что было в пиццерии. В реальном мире все это было вымыслом, игрой воображения — он и сам понятия не имел, где обитает Эстер. В реальном мире я в 11:45 стоял на Восточном вокзале и встречал прибывающий из Страсбурга поезд, на котором должен был приехать крупный американский актер и режиссер, решивший снять фильм по мотивам одной из моих книг.
   
До сих пор на все предложения такого рода я неизменно отвечал: «Это мне не интересно», считая, что каждый, кто прочел книгу, мысленно экранизирует ее сам — сам видит внешность персонажей, слышит их голоса. Сам выстраивает антураж и даже ощущает запахи. Именно поэтому читатель, посмотрев фильм, в основе которого лежит понравившийся ему роман, непременно почувствует себя обманутым, обязательно скажет: «Нет, книжка лучше».
   
Но на этот раз мой литературный агент оказалась очень настойчива. Она утверждала, что американец созвучен нам по духу и потому создаст нечто принципиально отличное от того, что нам предлагали раньше. Встречу назначили два месяца назад — сегодня вечером мы должны были поужинать, обсудить детали и убедиться в том, что мы с ним воспринимаем мир схожим образом.
   
Однако за последние две недели мой распорядок изменился. Сегодня был четверг, и я должен идти в армянский ресторан, чтобы предпринять еще одну попытку контакта с юным эпилептиком, который, хоть и твердил, что слышит голоса, был единственным, кто знал местонахождение Эстер. Я счел, что это — знак свыше, решил отказаться от продажи прав на экранизацию и попытался отменить встречу. Но американец проявил упорство: заявил, что ему все равно — ужин ли в четверг или обед в пятницу, ибо «перспектива провести вечер в Париже одному никого не может огорчить». Возразить на это мне было нечего.
   
В мире мечты Эстер все еще была моей спутницей, и ее любовь придавала мне сил идти вперед и раздвигать границы своих возможностей.
   
В реальном мире эта женщина стала моим наваждением. Она высасывала из меня всю энергию, она заполняла собой все пространство, заставляя меня предпринимать неимоверные усилия, чтобы продолжать жить, работать, встречаться с людьми, давать интервью.
   
Как же так получилось, что прошло два года, а я так и не сумел забыть ее? Невыносимо думать о случившемся, перебирать варианты, пытаться убежать, смириться, писать книгу, заниматься йогой и благотворительностью, встречаться с друзьями, заводить романы, ходить в ресторан, в кино (избегая, разумеется, экранизаций и выбирая фильмы, поставленные по оригинальным сценариям), в театр или на футбол. И все равно — Заир неизменно одолеет, никуда не денется, не позволит думать ни о чем, кроме: «Как я хочу, чтобы ты была со мной!»
   
...Гляжу на часы — до прибытия поезда оставалось еще четверть часа. В мире мечты Михаил — мой союзник, в реальном же мире не существует никаких доказательств того, что это так, за исключением моего неимоверного желания поверить в искренность его слов. В реальном мире он вполне может оказаться замаскировавшимся врагом.
   
Я вновь ищу ответ на неизменно возникающий вопрос: почему же она ничего мне не сказала? Быть может, это и есть пресловутый вопрос Ганса? Быть может, Эстер решила, что должна спасти мир — не о том ли шла речь в нашем тогдашнем разговоре о любви и войне? — и «готовила» меня к тому, чтобы я сопровождал ее на этом пути?
   
Я не свожу глаз с рельсов. Мы с Эстер тоже двигаемся параллельно друг другу и никогда больше не пересечемся. Две судьбы, которые... Рельсы.
   
Далеко ли они друг от друга?
   
Чтобы отделаться от Заира, я спрашиваю об этом кого-то из железнодорожников, оказавшихся на платформе.
   
— 143,5 см или 4 фута и 8,5 дюйма, — отвечает он. Судя по виду, он в ладу со своей совестью, гордится своей профессией и опровергает «idee fixe» Эстер — о том, что на самом дне души у каждого из нас таится глубокая печаль.
   
Но ответ он мне дает совершенно бессмысленный — 143,5 см или 4 фута и 8,5 дюйма.
   
Бред какой-то. Почему не полтора метра? Или не пять футов? Должна быть какая-нибудь круглая цифра, которую легко запомнить вагоностроителям и железнодорожникам.
   
— А почему? — настырно осведомляюсь я.
   
— Потому что таково расстояние между колесами.
   
— Но ведь расстояние между колесами зависит от ширины колеи?
   
— Вы считаете, что я обязан знать все о поездах, потому лишь, что работаю на вокзале? Как есть, так есть.
   
Он уже не похож на всем довольного счастливца, которому нравится его работа: на первый вопрос он ответить сумел, но не более того. Я извинился, и в ожидании поезда не сводил глаз с рельсов, интуитивно чувствуя — они хотят мне что-то сказать.
   
Как это ни странно, они словно рассказывали историю моего супружества — да и не только моего.
   
   ***
   
   
Приехавший американец оказался — при всей своей известности — симпатичней, чем я ожидал. Я отвез его в мой любимый отель и вернулся домой. Там к своему удивлению я застал Мари — она объяснила, что из-за погодных условий съемки откладываются на неделю.
   
— Сегодня — четверг. Я думала, ты пойдешь в ресторан.
   
— Хочешь со мной?
   
— Хочу. Или тебе лучше будет одному?
   
— Лучше одному.
   
— Нет! Я пойду с тобой! Не родился еще мужчина, который будет направлять мои шаги.
   
— А ты знаешь, что ширина железнодорожной колеи — 143,5 см? Почему?
   
— Можно поискать ответ в Интернете. А это важно?
   
— Очень.
   
— Ну хорошо, оставим пока ширину колеи. Кое-кто из моих приятелей оказался твоим горячим поклонником. Они считают, что человек, который мог написать «Время раздирать и время сшивать», или историю пастуха, или о паломничестве по пути Сантьяго, должен быть настоящим мудрецом и знать ответы на все вопросы.
   
— Что, как ты знаешь, не вполне соответствует истине.
   
— А что есть истина? Как же ты доносишь до своих читателей смысл того, что находится за гранью твоего понимания?
   
— А это не за гранью моего понимания. Все, о чем я пишу, составляет часть моей души, все это — уроки, которые я усваивал на протяжении всей жизни и которые пытаюсь применить к себе самому. Я — читатель своих собственных книг. Они показывают мне такое, что я уже знал, но не сознавал, что знаю.
   
— А читатель?
   
— Полагаю, с ним происходит то же, что и со мной. Книга — да и не только книга, это может быть все что угодно: фильм, музыка, сад, панорама гор — что-то выявляет у нас в душе. А выявить — это значит сдернуть с чего-то уже существующего покрывало и вновь набросить его. Согласись, что это не то же самое, что пытаться толковать секреты того, как лучше жить.
   
Ты ведь знаешь, сейчас я страдаю от любви. Это страдание может быть лишь спуском в ад — а может стать и откровением. Лишь в ту пору, когда я писал «Время раздирать и время сшивать», мне открылась во всей полноте моя способность любить. Я познал ее, покуда выстукивал на машинке слова и фразы.
   
— А духовная сторона? То, что присутствует на каждой странице любой твоей книги?
   
— Пожалуй, мне начинает нравиться твое намерение пойти сегодня в армянский ресторан. Ибо там ты откроешь, вернее, осознаешь, три важные вещи.
   
Первое: в тот миг, когда люди решаются всерьез решить какую-нибудь проблему, оказывается, что они готовы к этому гораздо лучше, нежели полагали.
   
Второе: вся наша энергия, вся наша мудрость идут из одного и того же неведомого источника, который принято называть Богом. И с тех пор, как я вступил на свое, громко говоря, поприще, я пытался почитать эту энергию, я делал все, чтобы не утратить с ней контакт, чтобы следовать ее знакам и знамениям. Я старался учиться, когда делал что-либо, а не когда задумывал сделать это.
   
И наконец, третье: человек в скорбях своих не одинок — всегда найдется тот, кто мыслит, радуется или горюет схожим образом, и это дает нам силы достойно ответить на бросаемый нам вызов.
   
— Сюда входит и несчастная любовь?
   
— Сюда входит все. Страдаешь — прими страдание, ибо оно не исчезнет потому лишь, что ты делаешь вид, будто его не существует. Радуешься — прими радость, даже если ты боишься, что когда-нибудь она исчезнет. Одни способны воспринимать жизнь лишь через самоотречение и самопожертвование. А другие чувствуют себя частью человечества, лишь когда думают, что «счастливы». А почему ты спросила?
   
— Потому что влюблена и боюсь страдания.
   
— А ты не бойся. Единственный способ избежать несчастной любви — не любить вовсе.
   
— Я знаю — Эстер присутствует здесь. Ты ничего не рассказал мне о встрече в пиццерии, кроме того, что у этого юноши начался припадок. Это — дурной знак для меня. А для тебя, наверное, хороший.
   
— Отчего же? И для меня это — дурное предзнаменование.
   
— Знаешь, о чем хочу спросить тебя? Хотела бы знать, любишь ли ты меня так же сильно, как я люблю тебя. Хочу спросить, да не решаюсь. Почему у меня всегда складываются такие изломанные отношения с моими возлюбленными? Сама знаю — потому что сама себя заставляю быть чувственной, умной, исключительной, фантастичной... Усилие соблазна заставляет меня давать самое лучшее из того, что у меня есть, и это мне помогает. Помимо всего прочего, мне очень трудно ужиться и с самой собой. И я не знаю, удачен ли этот выбор.
   
— Тебя интересует, способен ли я еще любить некую женщину, несмотря на то, что она бросила меня без объяснения причин?
   
— Я прочла твою книгу. Способен.
   
— Ты хочешь спросить, способен ли я, несмотря на мою любовь к Эстер, любить и тебя тоже?
   
— Я не решаюсь задать этот вопрос, ибо ответ может непоправимо испортить мне жизнь.
   
— Ты хочешь знать, способно ли наше сердце выдержать любовь не к одному человеку, а, скажем, к двоим сразу?
   
— Поскольку этот вопрос не так прям, как предыдущий, скажу: «Да, хочу».
   
— Думаю, что способно. Если только предмет нашей любви не...
   
— ...становится Заиром. Но я так просто тебя не отдам. Дело того стоит. Мужчина, который может любить женщину так, как ты любил — или любишь — Эстер, вызывает уважение и желание побороться за него. А теперь, чтобы доказать тебе, как сильно я хочу быть с тобой рядом, как много ты значишь для меня, какое важное место ты занимаешь в моей жизни, я выполню твою просьбу, хоть это и полная чушь. Я узнаю, почему расстояние между рельсами составляет 4 фута и 8,5 дюйма.
   
   ***
   
   
Хозяин армянского ресторана в точности исполнил свое намерение, о котором толковал мне, — теперь представление шло не в задней комнате. Зрительным залом стал весь ресторан. Мари с любопытством оглядывала публику, время от времени вслух удивляясь тому, какая она разношерстная.
   
— Еще и детей с собой взяли! Абсурд какой-то!
   
— Может быть, им не с кем их оставить.
   
Ровно в девять часов на сцене появилось шестеро — двое музыкантов в восточных одеяниях и четверо давешних молодых людей в белом. Официанты сейчас же прекратили разносить заказы; посетители замолчали.
   
— В монгольском мифе о сотворении мира, — начал Михаил, и, как и в прошлый раз, голос его звучал иначе, чем в обыденной жизни, — косуля и степной волк встречаются. Если такое случается в действительности, волк убивает и пожирает косулю. Но в мифе два эти столь различных по своей природе существа понимают, что нуждаются друг в друге: качества, которыми обладает один и обделен другой, помогают им выжить во враждебном мире. И ради этого они должны быть вместе. Но прежде всего им надо научиться любви. А чтобы любить, надо отказаться от своей сути — иначе им никогда не ужиться. Со временем степной волк начинает соглашаться с тем, что его инстинкт, направленный лишь на выживание, теперь послужит более высокой цели — поискам существа, вместе с которым он перестроит мир.
   
Михаил помолчал.
   
— Когда мы танцуем, то вращаемся вокруг той самой Энергии, что восходит к Госпоже и возвращается к нам, обретя всю Ее силу, — в точности так же, как вода испаряется, превращается в облако и проливается на нас дождем. Круговорот воды в природе. А я расскажу вам о круговороте любви. Однажды некий крестьянин постучал в двери монастыря. Когда брат-ключарь отворил, крестьянин протянул ему гроздь великолепного винограда.
   
— Дорогой брат-ключарь, вот лучшие плоды моего виноградника. Это мой подарок.
   
— Спасибо. Немедля отнесу их настоятелю. Он будет рад.
   
— Нет! Я принес их в дар тебе.
   
— Мне? Я недостоин такого дивного творения природы.
   
— Ты отворял мне дверь всякий раз, как я стучался. Когда засуха сгубила урожай, ты ежедневно давал мне ломоть хлеба и стакан вина. Я хочу, чтобы эти грозди даровали тебе толику любви солнца, красоты дождя и совершенного Богом чуда.
   
Брат-ключарь положил гроздь перед собой и все утро любовался виноградом — тот и в самом деле был хорош. И потому все же решил преподнести его настоятелю, чьи мудрые слова неизменно придавали ему бодрости и силы.
   
Настоятель остался очень доволен виноградом, но, вспомнив, что есть в его обители больной монах, подумал:
   
«Отдам-ка я эту гроздь ему. Как знать, может быть, это развеселит его».
   
Но недолго пробыл виноград и в келье больного монаха, ибо он рассудил так: «Брат-повар заботится обо мне, старается накормить повкуснее. Уверен, что виноград доставит ему радость». И когда повар принес ему обед, больной отдал виноград ему со словами: «Это — тебе. Ты постоянно имеешь дело с дарами природы, тебе ли не знать, как обойтись с этим божественным творением».
   
Брат-повар был поражен красотой грозди и позвал своего помощника полюбоваться ягодами — столь совершенными, что оценить их в полной мере мог бы только брат-ризничий, отвечавший за хранение Святого Причастия и слывший в обители настоящим праведником.
   
Брат-ризничий в свою очередь подарил гроздь юному послушнику, дабы тот смог понять, что рука Творца чувствуется и в мельчайших деталях Творения. Послушник же, получив виноград, ощутил, как сердце его наполняется Господней Славой, потому что никогда до сих пор не видел он такой прекрасной грозди. Тут вспомнились ему первый приход в обитель и человек, отворивший ему дверь, — именно благодаря этому принадлежит он теперь к сообществу людей, знающих истинную цену чудесам.
   
И вот перед наступлением ночи отнес послушник гроздь брату-ключарю и сказал:
   
— Кушай на здоровье. Ведь ты большую часть времени проводишь тут в одиночестве — с виноградом будет веселей.
   
Брат-ключарь понял тогда, что дивная гроздь и в самом деле предназначена была ему, насладился вкусом каждой ягоды и уснул счастливым. Так замкнулся круг — круг счастья и радости, неизменно возникающий у каждого, кто соприкасается с Энергией Любви.
   
   ***
   
   
Девушка по имени Альма встряхнула свой бронзовый поднос.
   
— Как и всегда по четвергам, мы будем рассказывать истории о любви и слушать истории о нелюбви. Увидим, что лежит на поверхности, а потом постепенно поймем, что кроется в глубине — наши обычаи, наши ценности. А когда нам удастся пробить этот слой, то обретем и возможность найти самих себя. Кто начнет?
   
Поднялось несколько рук, в том числе — к большому удивлению Мари — и моя. В зале стало шумно, люди задвигались на стульях. Михаил сделал знак высокой красивой голубоглазой женщине.
   
   ***
   
   
— На прошлой неделе я была в гостях у моего друга, который живет один в горах, неподалеку от границы. Он — из тех, кто обожает все радости жизни, и не раз утверждал, будто вся мудрость, которой он, по общему мнению, обладает, заключается в том, чтобы сполна проживать каждое мгновение бытия.
   
Мужу мое намерение не понравилось — он знал, что я собираюсь навестить человека, чье любимое занятие — охотиться на птиц и соблазнять женщин. Однако мне требовалось поговорить с ним, потому что он один мог бы помочь мне справиться с кризисом, который я переживала. Муж предлагал мне пойти к психоаналитику или отправиться в путешествие, мы спорили, ссорились, и, несмотря на все препоны, я все же настояла на своем. Друг встретил меня в аэропорту, вечером за ужином мы поговорили, выпили, еще поговорили, и я пошла спать. Наутро проснулась, мы немного погуляли по округе, и он отвез меня в аэропорт.
   
А по возвращении домой начались вопросы. Он был один? Один. И никакой женщины при нем? Никакой. И вы пили? Пили. Отчего же ты не рассказываешь, как все было? Я и рассказываю. И вы были наедине в доме с окнами на горные вершины, какой романтический антураж, не правда ли? Правда. И ничего, кроме разговоров? Ничего. И ты думаешь, я поверю? А почему бы тебе не поверить? Потому что это противно природе человеческой — если мужчина и женщина вместе пьют, если говорят о сокровенном, то непременно окажутся в одной постели.
   
И я согласна с ним. Это противоречит всему, к чему мы привыкли и что усвоили. И мой муж никогда не поверит мне, хотя сказала ему чистую правду. И с тех пор наша жизнь сделалась настоящим кошмаром. Я знаю, это пройдет, но мне досадно, потому что мы страдаем и мучаемся впустую, из-за расхожих представлений о том, что мужчина и женщина, симпатизирующие друг другу, окажутся в постели, как только обстоятельства позволят.
   
Раздались аплодисменты. Вспыхнули огоньки сигарет. Зазвенели бутылки и бокалы.
   
— Что это? — вполголоса спросила Мари. — Сеанс групповой терапии для супружеских пар?
   
— Это часть «встречи». Никто не утверждает, что прав, никто не признается в своих ошибках, — здесь просто рассказывают истории.
   
— А почему слушатели при этом ведут себя так неуважительно — пьют и курят?
   
— Чтобы чувствовать себя легче. А «легче» — значит, «проще». А если так проще, то почему бы не поступить именно так?
   
— Легче? Проще? Среди незнакомых людей, которые могут завтра же рассказать эту историю мужу?
   
Поднялся еще один посетитель, и я не успел сказать Мари, что это не имеет никакого значения — все здесь собрались для того, чтобы говорить о нелюбви, рядящейся в личину любви.
   
— Я — муж той дамы, которая рассказала вам эту историю, — сказал этот человек, который по крайней мере лет на двадцать был старше этой белокурой красотки. — И все это — чистая правда. Однако существует такое, чего моя жена не знала, а я не решался обнародовать. Итак, слушайте:
   
«Когда она уехала в горы, я никак не мог заснуть и начал во всех подробностях представлять себе, что же там происходит. Вот она приезжает, входит в дом, где горит камин, снимает жакет, потом джемпер, а лифчика она не носит, и груди ее отчетливо вырисовываются под тонкой блузкой.
   
Она делает вид, будто не замечает его взгляда. Говорит, что принесет из кухни еще одну бутылку шампанского. На ней узкие, в обтяжку, джинсы, и, медленно идя к дверям, она, даже не оборачиваясь, знает, что он провожает ее глазами. Возвращается, и разговор, который они ведут, касается вещей интимных и заставляет их чувствовать себя соучастниками. Но вот вопрос, ради которого она отправилась в путь, решен. Звонит мобильный телефон — это я осведомляюсь, все ли у нее в порядке. Приблизившись к хозяину, она дает ему послушать — а я нежен и обходителен, потому что понимаю: скандалить поздно, лучше уж притвориться, что я все принимаю как должное, желаю ей приятно провести время в горах, ведь уже назавтра ей предстоит возвращение в Париж, дети, дом, покупки и прочее.
   
Даю отбой, сознавая, что он слышал наш разговор. А хозяин и гостья, прежде сидевшие на разных диванах, оказываются рядом.
   
А я в этот миг поднимаюсь, иду в детскую, где спят мои сыновья, потом долго стою у окна, глядя на Париж, и знаете ли, что я замечаю? Меня возбуждает, и сильно возбуждает, мысль о том, что моя жена, быть может, в эту самую минуту целуется с другим, отдается ему.
   
Мне отвратительны мои ощущения, они мне кажутся невероятными. И на следующий день я завожу об этом речь с двумя приятелями — не ссылаясь, разумеется, на свой собственный пример, я спрашиваю, не бывало ли так, что, перехватив на какой-нибудь вечеринке похотливый мужской взгляд, обращенный к их женам, они получали яркую эротическую реакцию? Оба уходят от прямого ответа — это табу. Но оба признаются, что, когда мужчины вожделеют к твоей жене, — это прекрасно. Значит, это тайная фантазия, запрятанная глубоко в душе каждого мужчины? Не знаю. Целую неделю наша супружеская жизнь была настоящим адом, ибо я не понимал сути своих ощущений. И это непонимание заставляло меня винить жену в том, что это она своими действиями нарушила равновесие моего мира».
   
На этот раз никто не зааплодировал, но очень многие закурили. Видно было, что эта тема даже здесь остается запретной.
   
Я поднял руку, в то же время спрашивая себя, согласен ли я с господином, только что окончившим свой рассказ. Да, согласен! В моем воображении возникали подобные картины с участием Эстер и солдат, но даже себе самому я не решался в этом признаться.
   
Михаил взглянул в мою сторону и кивнул мне.
   
Не знаю, как сумел я подняться, взглянуть на публику, явно шокированную историей мужа, который возбуждается, представляя свою жену в объятиях другого. Никто не обратил на меня особенного внимания, и это помогло мне начать:
   
— Прошу прощения за то, что говорить буду не столь прямо, как оба моих предшественника. Но, поверьте, мне тоже есть что сказать. Сегодня мне случилось быть на вокзале, и я узнал, что рельсы отстоят друг от друга на 143,5 см, или 4 фута и 8,5 дюйма. Почему такие странные цифры? Я попросил мою подругу выяснить это, и вот вам результат:
   
«Потому что когда стали строить первые железнодорожные вагоны, использовались те же инструменты, что и при изготовлении карет.
   
А почему у карет было такое расстояние между колесами? Потому что в старину такова была ширина дороги, и иначе карете было бы не проехать.
   
А кто решил, что ширина дороги должна быть именно такой? И тут нам придется обратиться к весьма далекому прошлому — так решили римляне, первыми ставшие прокладывать и мостить дороги. Ибо свои боевые колесницы они запрягали парой, а если поставить рядом, бок о бок, двух тогдашних лошадей, то займут они как раз 143,5 см.
   
И таким вот образом оказывается, что ширину железнодорожной колеи, по которым мчатся наши современнейшие поезда, определили древние римляне. И когда иммигранты начали строить железные дороги в Соединенных Штатах, они не спрашивали, не лучше ли будет изменить ширину, а оставили все как было. Это даже повлияло на конструкцию аэробусов: американские инженеры считали, что баки для горючего должны быть вместительнее, однако изготовляли самолеты в штате Юта, а перевозить должны были во Флориду по железной дороге, стало быть, следовало учесть ширину тоннелей. В результате американцам пришлось примириться с размером, который римляне сочли в свое время идеальным».
   
Вы спросите: «Какое отношение все это имеет к супружеству?»
   
Я помолчал. Кое-кого из публики рассуждения о рельсах не интересовали, и они начали переговариваться между собой. Другие слушали меня с чрезвычайным вниманием — и среди них были Михаил и Мари.
   
— Самое прямое. И к супружеству, и к двум историям, которые вы только что выслушали. На данном этапе нашей цивилизации некто появился и сказал, что, вступив в брак, двое людей до конца дней своих словно примерзают друг к другу. Следуя издавна установленной модели, они будут двигаться по жизни на одном и том же расстоянии друг от друга, как рельсы кладут. Может прийти необходимость немного отдалиться или, наоборот, сильнее сблизиться, но нет, нельзя, это против правил! Правила гласят: «Будьте благоразумны, думайте о будущем, помните о детях! Вам не позволено меняться, вы должны быть как рельсы — на равном расстоянии друг от друга и в начале перегона, и на середине пути, и в пункте назначения. Не позволяйте любви принимать иные формы, усиливаться в начале, ослабевать в середине, ибо это слишком рискованно!
   
И пусть уже схлынуло первоначальное упоение, и накал уже не тот, однако извольте сохранять прежнюю дистанцию, прежнюю прочность отношений, прежнюю, я бы сказал, функциональность. Вы служите тому, чтобы поезд под названием «Сохранение вида» двигался в будущее, и дети ваши будут счастливы в том лишь случае, если вы всегда будете в 143,5 см дистанции друг от друга — не ближе, не дальше. Если вас не устраивает неизменность, вспомните о детях, которых вы привели в этот мир.
   
Подумайте о своих соседях. Покажите, что счастливы, что по воскресеньям едите шурраско [4], что смотрите телевизор, что не чураетесь членов своей общины. Думайте про общество — появляйтесь там с таким видом, чтобы все подумали, что у вас с женой не бывает ссор. Не смотрите по сторонам, кто-нибудь может перехватить ваш взгляд, а это — искушение, а оно может означать развод, нервный срыв, депрессию.
   
Улыбайтесь, когда вас фотографируют. А фотографии развесьте у себя в гостиной — пусть все видят. Следите за весом, занимайтесь спортом — прежде всего занимайтесь спортом, он поможет вам сохраниться в замороженном виде. Когда и это перестанет действовать, решитесь на пластическую операцию. Только никогда не забывайте — в некий час эти правила были установлены, и их должно соблюдать. Кем установлены? Да не важно, никогда не задавайте подобных вопросов, правила будут действовать во веки веков, даже если вы с ними не согласны.
   
Сажусь на место. Кое-кто восторженно аплодирует, кое-кто остается безразличен, а я не знаю, не слишком ли далеко зашел. В устремленном на меня взгляде Мари восхищение перемешано с удивлением.
   
Девушка на сцене встряхивает поднос.
   
Говорю Мари, что выйду покурить, а она пусть посидит.
   
— Сейчас будет танец в честь любви — «Госпожи».
   
— Ты можешь курить здесь.
   
— Мне надо побыть одному.
   
   ***
   
   
Хоть и начало весны, а холодно. Но меня потянуло на чистый воздух. Зачем я рассказал эту историю? Ведь наши отношения с Эстер были совсем не похожи на рельсы — неизменно идущие параллельно друг другу, не сближающиеся и не удаляющиеся друг от друга. У нас были взлеты и падения, то один, то другой грозил уйти навсегда — и все-таки мы оставались вместе.
   
А два года назад — перестали.
   
Или же мы оставались вместе до той минуты, когда Эстер пожелала узнать, почему она несчастлива.
   
Ох, не надо задавать себе этот вопрос — он несет в себе губительный вирус, способный все уничтожить. Спросишь об этом — непременно заинтересуешься тем, а что же дарует нам счастье. Если то, что делает нас счастливыми, отличается от того, чем мы живем, придется либо круто менять жизнь, либо стать еще более несчастными.
   
Вот и я теперь оказался в таком положении: у меня есть подруга — настоящая личность, у меня есть стронувшаяся с мертвой точки работа, и есть реальная возможность того, что со временем все вновь придет в равновесие. Лучше бы смириться. Принять то, что посылает мне судьба, не следовать примеру Эстер, не обращать внимания на то, что читаю я в глазах людей, вспоминать слова Мари, создать рядом с нею мое новое бытие.
   
Нет, я должен гнать от себя такие мысли! Если я буду совершать именно те поступки, которых ждут от меня люди, я попаду к ним в рабство. Чтобы избежать этого, потребуются неимоверные усилия, ибо всегда хочется кого-то обрадовать, и в первую очередь — самого себя. А если сделаю так, то потеряю уже не только Эстер, но и Мари, и мою работу, мое будущее, уважение к себе и ко всему тому, что я сказал и написал.
   
   ***
   
   
Я вернулся в зал, когда публика начинала расходиться. Появился уже переодевшийся Михаил.
   
— То, что произошло в ресторане...
   
— ...не должно вас беспокоить. Пойдемте побродим по берегам Сены.
   
Мари, угадав мою невысказанную просьбу, сказала, что сегодня ей надо лечь пораньше. Я попросил подвезти нас на такси к мосту, расположенному как раз напротив Эйфелевой башни, — оттуда я смогу добраться до дому пешком. Хотел было спросить, где живет Михаил, но подумал, что это может быть истолковано как попытка убедиться собственными глазами в том, что Эстер там нет.
   
По дороге Мари настойчиво расспрашивала Михаила, что же такое эти «встречи», а он отвечал одно и то же — способ восстановить любовь. Воспользовавшись случаем, он добавил, что ему понравилась моя история о рельсах.
   
— Именно от этого и погибает любовь. От того, что мы стремимся установить незыблемые правила, согласно которым она и должна проявляться.
   
— А когда это было? — осведомилась Мари.
   
— Не знаю. Знаю только, что можно вернуть Энергию Любви. Я знаю это потому, что, когда танцую или когда слышу Голос, Любовь говорит со мной.
   
Мари не поняла насчет голоса, но тут машина подъехала к мосту. Мы с Михаилом вышли и зашагали в холодную парижскую ночь.
   
   ***
   
   
— Понимаю, что напугал вас... Самое опасное — если западет язык, тогда может наступить удушье. Хозяин пиццерии знал, как следует поступать в таких случаях, из чего я заключаю, что подобное уже бывало в его заведении. Это не такая уж редкость. Однако он поставил мне не правильный диагноз — я не страдаю эпилепсией. Это был контакт с Энергией.
   
«Страдаешь, страдаешь», — мысленно возразил я, однако вслух не произнес ни слова. Надо было контролировать ситуацию — меня и без того удивило, как легко на этот раз он согласился встретиться со мной.
   
— Вы мне нужны, — сказал Михаил. — Мне нужно, чтобы вы написали о том, как важна любовь.
   
— Все знают, как важна любовь. Об этом написаны едва ли не все книги на свете.
   
— Хорошо, я выражусь иначе: мне нужно, чтобы вы написали о новом Возрождении.
   
— А что это такое?
   
— Нечто, подобное тому явлению, которое возникло в Италии в XV-XVI веках, когда гении вроде Эразма, Леонардо или Микеланджело перестали ограничивать себя настоящим, отринули гнет условностей своего времени и обратились к прошлому. Что-то похожее происходит и сейчас — мы воскрешаем язык магии и алхимии, идею Матери-Богини и обретаем свободу делать то, во что верим, а не то, чего требуют церковь или государство. Как во Флоренции 1500-х годов, мы обнаруживаем, что прошлое содержит ответы на вопросы, которые задает будущее. Вспомните свой недавний рассказ — в каких только сферах не поступаем мы в соответствии с некими шаблонами, хоть и не понимаем их смысл? Люди читают ваши книги, и неужели же вы не возьметесь за эту тему?
   
— Я никогда не пишу по заказу и на заданную тему, — отвечал я, вдруг припомнив, что должен поддерживать самоуважение. — Если предмет меня интересует, если он находит отзвук в моей душе, если корабль под названием «Слово» доставит меня к одному из этих островов, тогда, может быть, я и напишу. Но к тому, что я разыскиваю Эстер, это не имеет никакого отношения.
   
— Знаю и не ставлю вам условия. Всего лишь предлагаю то, что кажется мне важным.
   
— Эстер что-нибудь говорила вам о Банке Услуг?
   
— Говорила. Но речь не о Банке Услуг, а о поручении, которое я не могу выполнить один.
   
— Поручение — это то, что вы делаете в армянском ресторане?
   
— Это — лишь часть. По пятницам мы работаем с нищими. По средам — с новыми кочевниками.
   
Что еще за «новые кочевники»? Нет, лучше не спрашивать: Михаил был сейчас не похож ни на того надменного субъекта в пиццерии, ни на осененного благодатью пророка из армянского ресторана, ни на застенчивого любителя автографов — нормальный, обычный человек, приятель, с которым можно скоротать вечерок, обсуждая мировые проблемы.
   
— Я могу написать лишь о том, что по-настоящему трогает мне душу, — настаивал я.
   
— Хотите пойти со мной и поговорить с нищими?
   
Я вспомнил рассказы Эстер и фальшивую скорбь в глазах тех, несчастней кого нет на свете.
   
— Я должен подумать.
   
Мы уже приближались к Лувру, но Михаил остановился, облокотился на парапет набережной, и какое-то время мы смотрели на проплывающие по Сене корабли — их прожектора слепили нам глаза.
   
— Видите, что они делают, — сказал я, чувствуя необходимость продолжить разговор, потому что боялся: Михаилу станет скучно, и он захочет уйти домой. — Они рассматривают то, что освещают прожекторы. Вернутся домой — скажут, что повидали Париж. Завтра они должны посмотреть Мону Лизу — скажут, что побывали в Лувре. Они не знают Парижа и они не были в Лувре — они прокатились на пароходике по Сене и посмотрели одну картину — одну-единственную. В чем разница между порнофильмом и актом любви? Такая же, как между экскурсией по городу и попыткой понять, что происходит в нем, побывать в барах, побродить по улицам, которые не значатся в путеводителях, потеряться и — обрести самого себя.
   
— Меня восхищает ваша выдержка. Говорите о пароходиках на Сене и выбираете удобный момент, чтобы задать мне вопрос, ради которого и встретились со мной. Не стесняйтесь — прямо спрашивайте обо всем, что бы вам хотелось узнать.
   
В голосе его я не почувствовал никакой агрессивности и потому решился:
   
— Где Эстер?
   
— В физическом плане — очень далеко отсюда, в Центральной Азии. В плане духовном — совсем рядом: меня днем и ночью сопровождает ее улыбка, я ни на миг не забываю о ее словах, полных восторженной веры. Это ведь она привезла сюда меня — мне шел двадцать первый год, я был нищим юнцом, у меня не было будущего. Односельчане считали меня то ли слабоумным, то ли больным, то ли колдуном, заключившим сделку с дьяволом, а городские — просто деревенщиной, приехавшим искать работу.
   
Когда-нибудь я расскажу вам о себе поподробней, а пока ограничусь вот чем — я говорил по-английски и начал работать переводчиком Эстер. Мы были на границе той страны, куда она стремилась попасть: американцы строили там военные базы, готовясь к вторжению в Афганистан. Визу получить было невозможно, и я помог Эстер нелегально перейти границу — провел ее горными тропами. Мы провели вместе неделю, и она заставила меня поверить, что я — не один, что она меня понимает.
   
Я спрашивал, почему ее занесло так далеко от дома. Вначале она давала уклончивые ответы, но потом наконец рассказала то, что должна была рассказать, — она ищет место, где таится счастье. А я поведал ей о своем предназначении — добиться того, чтобы Энергия Любви вновь распространилась по миру. По сути дела, оба мы с ней искали одно и то же.
   
Эстер отправилась во французское посольство и добилась того, что мне выдали визу как переводчику с казахского, хотя у меня на родине все говорят только по-русски. Я обосновался здесь, в Париже. С Эстер мы виделись каждый раз, как она возвращалась из своих командировок за границу, и еще дважды побывали в Казахстане: ее необыкновенно интересовала культура тенгри — в ней она надеялась получить ответы на все, что ее волновало.
   
Мне хотелось спросить, что такое «культура тенгри», но с этим вопросом можно было и подождать. Михаил продолжил свой рассказ, и в глазах его я узнал свою собственную тоску по Эстер:
   
— Мы начали работать здесь, в Париже: это она придумала собирать людей раз в неделю. «Как бы ни строились человеческие взаимоотношения, — твердила она, — самое главное в них — это разговор, и как раз этого люди в наше время лишены: теперь не принято сесть, послушать других, высказаться самому. Люди ходят в театр и в кино, смотрят телевизор, слушают радио, читают книги, но почти не разговаривают друг с другом. Если мы хотим изменить мир, нам следует вернуться в те времена, когда воины собирались вокруг костра и по очереди рассказывали истории».
   
Я вспомнил слова Эстер — все самое главное в нашей с ней жизни родилось из долгих диалогов за столиком в баре, на улицах, на аллеях парка.
   
— Мне принадлежит идея собираться по четвергам — так предписывает обычай, в котором я был воспитан. А Эстер предложила время от времени выходить по ночам в Париж: она говорила, что одни лишь нищие не притворяются, что счастливы, — наоборот, прикидываются несчастными.
   
Она дала мне прочесть ваши книги. И я понял, что вы — хоть, может, и бессознательно — рисуете себе в воображении тот же мир, что и мы с ней. Я понял, что не одинок, хотя Голос слышится мне одному. Мало-помалу, по мере того как люди стали посещать наши «встречи», я обрел уверенность в том, что смогу выполнить данное мне поручение, помочь Энергии вернуться — пусть даже для этого придется и нам вернуться в прошлое, к той минуте, когда она исчезла или скрылась.
   
— Почему Эстер оставила меня?
   
Мой вопрос слегка раздосадовал Михаила.
   
— Потому что она любит вас. Сегодня вы приводили в пример рельсы — так вот, она не хочет, чтобы ее жизнь неизменно оставалась параллельна вашей. Она не следует правилам, и, думаю, вы — тоже. Надеюсь, вы понимаете, что и я остро ощущаю ее отсутствие.
   
— И значит...
   
— И значит, если вы хотите найти Эстер, я могу сказать, где она находится. У меня уже однажды возникало это побуждение, но Голос тогда сказал, что время еще не пришло, что никто не смеет тревожить Эстер в ее встрече с Энергией Любви. Я не мог ослушаться Голоса — Голос защищает нас — меня, вас, Эстер.
   
— И когда же настанет это время?
   
— Может быть, завтра, может быть, через год, а может, и никогда не настанет. И в этом случае нам придется повиноваться. Ибо Голос — это и есть Энергия, и потому она сводит людей вместе лишь в ту минуту, когда они по-настоящему готовы к этому. Но мы-то все равно неизменно форсируем ситуацию — а в итоге слышим то, чего ни за что на свете не хотели бы слышать: «Уходи». Тот, кто не прислушивается к Голосу, кто приходит слишком рано или чересчур поздно, никогда не обретет желанное.
   
— Лучше услыхать «Уходи», чем сутками напролет пребывать с Заиром. Если Эстер произнесет это слово, она перестанет быть моей навязчивой идеей, а станет просто женщиной, которая живет и думает иначе, нежели я.
   
— Заир исчезнет, зато появится огромная потеря. Если мужчине и женщине удается проявить Энергию, они помогают всем мужчинам и женщинам на свете.
   
— Вы меня пугаете. Я люблю ее. Вы это знаете и сказали минуту назад, что и она меня еще любит. Я не знаю, что значит «быть готовым», и не могу жить, исполняя или обманывая чьи-то ожидания — даже если это ожидания Эстер.
   
— Насколько я мог понять из наших с нею бесед, в какой-то миг вы потеряли себя. Мир стал вращаться вокруг вас — исключительно вокруг вас.
   
— Не правда. Эстер была вольна создать собственный путь. Она решила стать военной корреспонденткой, хотя я возражал. Она сочла нужным искать причину того, почему люди несчастны, как я ни доказывал ей, что это непостижимо. Неужели она хочет, чтобы я стал рельсом, который лежит параллельно другому рельсу на каком-то дурацком расстоянии от него, а расстояние это определили древние римляне?
   
— Нет, не хочет. Скорее — наоборот.
   
Михаил снова зашагал по набережной, а я последовал за ним.
   
— Вы верите, что я слышу Голос?
   
— По правде говоря, сам не знаю. Но раз уж мы оказались здесь, хочу вам кое-что показать.
   
— Все думают, что я страдаю эпилептическими припадками. И пусть думают: мне так проще. Но этот Голос слышится мне с детства, с того дня, как я увидел женщину.
   
— Какую женщину?
   
— Потом расскажу.
   
— На каждый мой вопрос вы отвечаете: «Потом расскажу».
   
— Голос что-то говорит мне. Я знаю, что вы встревожены или напуганы. В пиццерии, почувствовав порыв горячего ветра, увидев свет, я понял — это признаки моей связи с Властью. И связь эта поможет нам обоим.
   
Если вы сочтете, что все это не более чем бред молодого эпилептика, который хочет сыграть, так сказать, на чувствах знаменитого писателя, я завтра же вручу вам карту, где будет отмечено местопребывание Эстер. И вы сможете отправиться за ней. Но Голос говорит мне что-то...
   
— Можно ли узнать, что именно, или вы потом расскажете?
   
— Не потом, но и не сию минуту: я еще неясно различаю смысл послания.
   
— Тем не менее вы обещаете дать мне адрес Эстер?
   
— Обещаю. Именем Божественной Энергии Любви — обещаю вам это. Так что вы собирались мне показать?
   
Я указал на позолоченное изваяние девушки верхом на коне.
   
— Вот это. Она тоже слышала голоса. Покуда люди с уважением относились к тому, что она говорила, все шло хорошо. Когда же они начали сомневаться, ветер победы подул в другую сторону.
   
Жанна д'Арк, Орлеанская Дева, героиня Столетней войны. Ей не было восемнадцати, когда король поручил ей командовать французскими войсками, потому что... потому что она слышала голоса, и эти голоса подсказывали ей наилучший план действий для того, чтобы разбить англичан. Два года спустя ее обвинили в том, что она ведьма, и приговорили к сожжению на костре. В одной из книг я использовал протокол ее допроса, датированный 24 февраля 1431 года:
   
Будучи спрошена доктором Жаном Бопером, слышала ли она голоса, отвечала: «Слышала трижды, вчера и сегодня. Когда звонили к заутрене и потом, когда звонили «Аве-Марию»...
   
На вопрос, звучал ли голос в помещении, отвечала, что не знает, но была разбужена им.
   
Она спросила голос, что должно ей делать, и голос велел ей встать с кровати и сложить ладони. Епископу же, который ее допрашивал, сказала: «Вы считаете себя моим судьей. Но будьте очень осторожны в отношении того, что собираетесь делать, ибо я — посланница Господа и вам грозит опасность. Голос открыл мне то, что я должна передать королю, но не вам. Голос, который я слышу (и уже давно), исходит от Бога, и я сильней опасаюсь противоречить ему, нежели вам».
   
— Вы, надеюсь, не намекаете, что я...
   
— Перевоплотившаяся Жанна д'Арк? Нет. Она погибла в 19, а вам уже 25. Она навела порядок во французском войске, а вы, судя по тому, что я услышал, и своей-то жизнью распорядиться не можете.
   
Мы снова присели у стены, окаймлявшей Сену.
   
— Я верю в знамения, — настойчиво произнес я. — И — в предначертанное. Верю, что каждый из нас ежедневно получает возможность узнавать, какое решение окажется наилучшим. Верю, что в какой-то миг сплоховал и утерял связь с женщиной, которую люблю. А сейчас я хочу лишь, чтобы круг замкнулся, а потому мне нужна карта. Я отправлюсь к Эстер.
   
Михаил глядит на меня. В эту минуту он, похоже, вновь впадает в транс — как тогда, в ресторане. Неужели у него сейчас начнется припадок? И что мне тогда с ним делать глубокой ночью, в безлюдном месте?
   
— Я обретаю силу — зримую и почти физически ощутимую... Я могу управлять ею, но не могу подчинить ее себе.
   
— Не лучшее время мы выбрали для таких разговоров. Я устал, да и вы тоже. Желательно было бы получить карту.
   
— Голос... Слышу Голос... Я вручу вам карту завтра днем. Куда принести?