1 2 3 4 
   
Андреа. Еще бы! Это доказано. 
   
Козимо. Правда?.. Хотел бы я знать, почему они меня вообще не пускают к старику. Вчера он еще был за ужином. 
   
Андреа. Вы, кажется, не верите, а? 
   
Козимо. Напротив, конечно, верю. 
   
Андреа (внезапно показывая на модель, которую держит Козимо). Отдай-ка. Ты ведь даже этого не понимаешь. 
   
Козимо. Зачем тебе сразу две? 
   
Андреа. Отдавай! Это не игрушка для мальчишек. 
   
Козимо. Я готов тебе отдать, но ты должен быть повежливее, вот что. 
   
Андреа. Ты дурак! "Повежливее"! Еще чего, ишь ты. Давай живо, не то влетит. 
   
Козимо. Руки прочь, слышишь! 
   
Они начинают драться, схватываются, катаются по полу. 
   
Андреа. Я тебе покажу, как обращаться с моделью. Сдавайся! 
   
Козимо. Вот теперь она сломалась. Ты вывернешь мне руку. 
   
Андреа. А вот мы увидим, кто прав, кто неправ. Говори, что она вертится, а не то нащелкаю по лбу. 
   
Козимо. Никогда! Ах ты, рыжий! Вот я тебя научу вежливости. 
   
Андреа. Кто рыжий? Я рыжий? 
   
Они молча продолжают драться. Внизу входят Галилей и несколько профессоров 
   
университета; за ними Федерцони. 
   
Маршал двора. Господа! Легкое недомогание воспрепятствовало воспитателю его высочества господину Сури сопровождать его высочество. 
   
Теолог. Надеюсь, ничего опасного? 
   
Маршал двора. Нисколько. 
   
Галилей (разочарованно). Значит, его высочества не будет? 
   
Маршал двора. Его высочество наверху. Прошу господ не медлить. Двор так жаждет поскорее узнать мнение просвещенного университета о необычайном приборе господина Галилея и чудесных новых созвездиях. 
   
Они подымаются наверх. Мальчики, лежа на полу, притихли. Они услыхали 
   
движение внизу. 
   
Козимо. Они уже здесь. Пусти меня. 
   
Профессора (поднимаясь по лестнице). Нет-нет, все в полном порядке. 
   
- Медицинский факультет считает, что эти заболевания в старом городе нельзя считать чумой. Это исключено. Миазмы должны замерзать при такой температуре, как сейчас. 
   
- Самое худшее в таких случаях паника. 
   
- Не что иное, как обычные для этого времени года простуды. 
   
- Всякое подозрение исключено. 
   
- Все в полном порядке. (Приветствует герцога.) 
   
Галилей. Ваше высочество, я счастлив, что мне позволено в вашем присутствии познакомить этих господ с некоторыми новинками. 
   
Козимо церемонно раскланивается со всеми, в том числе и с Андреа. 
   
Теолог (увидев на полу сломанную модель системы Птолемея). Здесь, кажется, что-то сломалось. 
   
Козимо быстро наклоняется и вежливо передает модель Андреа. Тем 
   
временем Галилей незаметно убирает вторую модель. 
   
Галилей (стоя у телескопа). Как вашему высочеству несомненно известно, мы, астрономы, за последнее время столкнулись с большими трудностями в наших расчетах. Мы используем для них очень старую систему, которая хотя и соответствует философским воззрениям, но, к сожалению, видимо, не соответствует фактам. Согласно этой старой системе - системе Птолемея предполагается, что движения звезд очень сложны. Так, например, планета Венера движется якобы так. (Рисует на доске эпициклический путь Венеры в соответствии с гипотезой Птолемея.) Однако, принимая за действительность такие затруднительные движения, мы оказываемся не в состоянии рассчитать заранее положение небесных тел. Мы их не находим там, где им следовало бы быть по нашим вычислениям. А к тому же еще имеются и такие движения звезд и планет, которые вообще невозможно объяснить по системе Птолемея. Именно такие движения осуществляют вокруг планеты Юпитер те новые маленькие звезды, которые я обнаружил. Угодно ли будет господам начать с наблюдений над спутниками Юпитера - звездами Медичи? 
   
Андреа (указывая на табурет перед телескопом). Пожалуйста, садитесь вот сюда. 
   
Философ. Благодарю, дитя мое! Я опасаюсь, однако, что все это не так просто. Господин Галилей, прежде чем мы используем вашу знаменитую трубу, мы просили бы вас доставить нам удовольствие провести диспут. Тема: могут ли существовать такие планеты? 
   
Математик. Вот именно, диспут по всей форме. 
   
Галилей. Я полагаю, вы просто поглядите в трубу и убедитесь. 
   
Андрея. Садитесь, пожалуйста, сюда. 
   
Математик. Разумеется, разумеется. Вам, конечно, известно, что, согласно воззрениям древних, невозможно существование таких звезд, кои кружились бы вокруг какого-либо иного центра, кроме Земли, и так же невозможны звезды, кои не имели бы на небе твердой опоры? 
   
Галилей. Да. 
   
Философ. Независимо от вопроса о возможности существования таких звезд, которую господин математик (кланяется математику), видимо, полагает сомнительной, я хотел бы со всею скромностью задать другой вопрос в качестве философа: нужны ли такие звезды? Aristotelis divini universum... {Вселенная божественного Аристотеля (лат.).}. 
   
Галилей. Не лучше ли нам продолжать на обиходном языке? Мой коллега, господин Федерцони, не знает латыни. 
   
Философ. Так ли это важно, чтобы он понимал нас? 
   
Галилей. Да. 
   
Философ. Простите, но я полагал - он у вас шлифует линзы. 
   
Андреа. Господин Федерцони шлифовальщик линз и ученый. 
   
Философ. Благодарю, дитя мое. Если господин Федерцони настаивает на этом... 
   
Галилей. Я настаиваю на этом. 
   
Философ. Что ж, аргументация утратит блеск, но мы у вас в доме... Итак, картина вселенной, начертанная божественным Аристотелем, с ее мистически-музыкальными сферами и кристаллическими сводами, с круговращениями небесных тел и косоугольным склонением солнечного пути, с тайнами таблиц спутников и богатством звездного каталога южного полушария, с ее пронизанным светом строением небесного шара - является зданием, наделенным такой стройностью и красотой, что мы не должны были бы дерзать нарушить эту гармонию. 
   
Галилей. А что, если ваше высочество увидели бы через эту трубу все эти столь же невозможные, сколь ненужные звезды? 
   
Математик. Тогда возник бы соблазн возразить, что ваша труба, ежели она показывает то, чего не может быть, является не очень надежной трубой. 
   
Галилей. Что вы хотите сказать? 
   
Математик. Было бы более целесообразно, господин Галилей, если бы вы привели нам те основания, которые побуждают вас допустить, что в наивысшей сфере неизменного неба могут обретаться созвездия, движущиеся в свободном взвешенном состоянии. 
   
Философ. Основания, господин Галилей, основания! 
   
Галилей. Основания? Но ведь один взгляд на сами звезды и на заметки о моих наблюдениях показывает, что это именно так. Сударь, диспут -становится беспредметным. 
   
Математик. Если бы не опасаться, что вы еще больше взволнуетесь, можно было бы сказать, что не все, что видно в вашей трубе, действительно существует в небесах. Это могут быть и совершенно различные явления. 
   
Философ. Более вежливо выразить это невозможно. 
   
Федерцони. Вы думаете, что мы нарисовали звезды Медичи на линзе? 
   
Галилей. Вы обвиняете меня в обмане? 
   
Философ. Что вы! Да как же мы дерзнули бы? В присутствии его высочества! 
   
Математик. Ваш прибор, как бы его ни назвать - вашим детищем или вашим питомцем, - этот прибор сделан, конечно, очень ловко. 
   
Философ. Мы совершенно убеждены, господин Галилей, что ни вы и никто иной не осмелился бы назвать светлейшим именем властительного дома такие звезды, чье существование не было бы выше всяких сомнений. 
   
Все низко кланяются великому герцогу. 
   
Козимо (оглядываясь на придворных дам). Что-нибудь не в порядке с моими звездами? 
   
Пожилая придворная дама (великому герцогу). Со звездами вашего высочества все в порядке. Господа только сомневаются в том, действительно ли они существуют. 
   
Пауза. 
   
Молодая придворная дама. А говорят, что через этот прибор можно увидеть даже, какая шерсть у Большой Медведицы. 
   
Федерцони. Да, а также пенки на Млечном пути. 
   
Галилей. Что же, господа поглядят все-таки или нет? 
   
Философ. Конечно, конечно. 
   
Математик. Конечно. 
   
Пауза. Внезапно Андреа поворачивается и, напряженно выпрямившись, идет 
   
через всю комнату. Его мать перехватывает его. 
   
Госпожа Сарти. Что с тобой? 
   
Андреа. Они дураки! (Вырывается и убегает.) 
   
Философ. Дитя, достойное сожаления. 
   
Маршал двора. Ваше высочество, господа, осмелюсь напомнить, что через три четверти часа начинается придворный бал. 
   
Математик. К чему нам разыгрывать комедию? Рано или поздно, но господину Галилею придется примириться с фактами. Его спутники Юпитера должны были бы пробить твердь сферы. Ведь это же очень просто. 
   
Федерцони. Вам покажется это удивительным, но никаких сфер не существует. 
   
Философ. В любом учебнике вы можете прочесть, милейший, что они существуют. 
   
Федерцони. Значит, нужны новые учебники. 
   
Философ. Ваше высочество, мой уважаемый коллега и я опираемся на авторитет не кого-либо, а самого божественного Аристотеля. 
   
Галилей (почти заискивающе). Господа, вера в авторитет Аристотеля это одно дело, а факты, которые можно осязать собственными руками, это другое дело. Вы говорите, что, согласно Аристотелю, там, наверху, имеются кристаллические сферы и что движения такого рода невозможны, потому что могли бы их пробить. Но что, если вы сами убедитесь, что это движение происходит? Может быть, это докажет вам, что вообще нет кристаллических сфер. Господа, со всем смирением прошу вас: доверьтесь собственным глазам. 
   
Математик. Любезный Галилей, время от времени я читаю Аристотеля, хоть вам это, вероятно, кажется старомодным, и можете не сомневаться, что при этом я доверяю своим глазам. 
   
Галилей. Я привык уже к тому, что господа всех факультетов перед лицом фактов закрывают глаза и делают вид, что ничего не случилось. Я показываю свои заметки, и вы ухмыляетесь, я предоставляю в ваше распоряжение подзорную трубу, чтобы вы сами убедились, а мне приводят цитаты из Аристотеля. Ведь у него же не было подзорной трубы! 
   
Математик. Да, уж конечно, не было. 
   
Философ (величественно). Если здесь будут втаптывать в грязь Аристотеля, чей авторитет признавала не только вся наука древности, но и великие отцы церкви, то я, во всяком случае, полагаю излишним продолжать диспут. Бесцельный спор я отвергаю. Довольно. 
   
Галилей. Истина - дитя времени, а не авторитета. Наше невежество бесконечно. Уменьшим его хоть на крошку! К чему еще теперь стараться быть умниками, когда мы наконец можем стать немного менее глупыми? Мне досталось несказанное счастье заполучить в руки новый прибор, с помощью которого можно немного ближе, очень немного, но все же ближе увидеть кусочек вселенной. Используйте же его. 
   
Философ. Ваше высочество, дамы и господа, я могу только вопрошать себя, к чему все это поведет? 
   
Галилей. Полагал бы, что мы, ученые, не должны спрашивать, куда может повести истина. 
   
Философ (яростно). Гоподин Галилей, истина может завести куда угодно! 
   
Галилей. Ваше высочество! В эти ночи по всей Италии подзорные трубы направляются на небо. Спутники Юпитера не понижают цены на молоко. Но их никто никогда не видел, и все же они существуют. Из этого простые люди делают свои выводы: значит, еще многое можно обнаружить, если только пошире открыть глаза! Они ждут от вас подтверждения истины! Вся Италия насторожилась сейчас. Но ее тревожат не пути далеких звезд, а весть о том, что начали колебаться учения, которые считались незыблемыми, - ведь каждый знает, что их существует слишком уж много. Право же, господа, не будем защищать поколебленные учения! 
   
Федерцони. Вы, как учителя, должны были бы сами их потрясать. 
   
Философ. Я желал бы, чтобы ваш мастер не вторгался со своими советами в научный диспут. 
   
Галилей. Ваше высочество! Работая в большом арсенале Венеции, я ежедневно сталкивался с чертежниками, строителями, инструментальщиками. Эти люди указали мне немало новых путей. Не обладая книжными знаниями, эти люди доверяют свидетельствам своих пяти чувств. Чаще всего не страшась того, куда они их поведут. 
   
Философ. Ого! 
   
Галилей. Это очень похоже на мореплавателей, которые сто лет тому назад покинули наши берега, не зная, к каким новым берегам доплывут и доплывут ли вообще. Видимо, сегодня ту высокую любознательность, которая создала подлинную славу Древней Греции, можно обнаружить на корабельных верфях. 
   
Философ. После всего, что мы здесь услышали, я более не сомневаюсь, что господин Галилей найдет поклонников на корабельных верфях. 
   
Маршал двора. Ваше высочество, к величайшему огорчению, я вынужден заметить, что это чрезвычайно поучительное собеседование несколько затянулось. Его высочество еще должен немного отдохнуть перед придворным балом. 
   
По его знаку великий герцог кланяется Галилею. Придворные торопятся уйти. 
   
Госпожа Сарти (становится перед великим герцогом, заграждая ему путь, и предлагает блюдо с печеньем). Пожалуйста, кренделек, ваше высочество! 
   
Пожилая придворная дама уводит великого герцога. 
   
Галилей (бежит следом). Но, право же, вам достаточно было только поглядеть в прибор! 
   
Маршал двора. Его высочество не преминет запросить по поводу ваших утверждений мнение величайшего из ныне живущих астрономов господина патера Кристофера Клавиуса - главного астронома папской коллегии в Риме. 
   
V 
   
Не устрашенный даже чумой, Галилей продолжает свои исследования 
   
А 
   
Раннее утро. Галилей у телескопа просматривает записи. Входит Вирджиния 
   
с дорожной сумкой. 
   
Галилей. Вирджиния! Что-нибудь случилось? 
   
Вирджиния. Монастырь закрыли, нам пришлось немедленно уехать. В Арчетри пять случаев чумы. 
   
Галилей (кричит). Сарти! 
   
Вирджиния. Рыночную улицу здесь перегородили уже с ночи. В старом городе, говорят, двое умерли, а трое умирают в больнице. 
   
Галилей. Опять они все скрывали до самой последней минуты. 
   
Госпожа Сарти (входит). Что ты здесь делаешь? 
   
Вирджиния. Чума. 
   
Госпожа Сарти. Боже мой! Я сейчас же уложу вещи. (Садится.) 
   
Галилей. Не укладывайте ничего. Возьмите Вирджинию и Андреа. Я только захвачу мои записи. (Поспешно бежит к своему столу и торопливо собирает в кучу бумаги.) 
   
Вбегает Андреа. Госпожа Сарти накидывает на него плащ, собирает немного 
   
постельного белья и еды. Входит лакей великого герцога. 
   
Лакей. Его высочество ввиду свирепствующей болезни покинул город, отправившись в Болонью. Однако он настоял на том, чтобы господину Галилею также была предложена возможность отбыть в безопасное место. Карета будет через две минуты у ваших дверей. 
   
Госпожа Сарти (Вирджинии и Андреа). Выходите и садитесь в карету. Вот возьмите это с собой. 
   
Андpea. Но почему же? Если ты не скажешь почему, я не пойду. 
   
Госпожа Сарти. Чума пришла, мой мальчик. 
   
Вирджиния. Мы подождем отца. 
   
Госпожа Сарти. Господин Галилей, вы готовы? 
   
Галилей (заворачивая телескоп в скатерть). Усадите Вирджинию и Андреа в карету. Я сейчас приду. 
   
Вирджиния. Нет, мы не пойдем без тебя. Ты никогда не кончишь, если начнешь еще укладывать свои книги. 
   
Госпожа Сарти. Карета подъехала. 
   
Галилей. Будь благоразумна, Вирджиния. Если вы не сядете в карету, кучер уедет. А с чумой шутки плохи. 
   
Вирджиния (вырываясь от госпожи Сарти, которая уводит ее и Андреа). Помогите ему с книгами, а то он не придет. 
   
Госпожа Сарти (кричит снизу). Господин Галилей! Карета уезжает. Кучер не хочет ждать. 
   
Галилей (на лестнице). Сарти, я думаю, что мне уезжать не следует. Тут все в таком беспорядке. Видите ли, трехмесячные записи можно просто выбросить, если я не продолжу их еще одну-две ночи. А чума теперь везде. 
   
Госпожа Сарти. Господин Галилей! Немедленно спускайся. Ты с ума сошел! 
   
Галилей. Увезите Вирджинию и Андреа. Я догоню вас. 
   
Госпожа Сарти. Но уже через час никого отсюда не выпустят. Ты обязан ехать! (Прислушивается.) Карета уезжает. Я должна ее задержать. (Уходит.) 
   
Галилей ходит по комнате взад и вперед. Госпожа Сарти возвращается очень 
   
бледная, без узла. 
   
Галилей. Ну чего вы стоите? Ведь карета может уехать! Там дети! 
   
Госпожа Сарти. Они уже уехали. Вирджинию пришлось удержать силой. О детях позаботятся в Болонье. А кто вам будет подавать обед? 
   
Галилей. Ты сумасшедшая. Оставаться в городе ради стряпни. (Берет свои записи.) Не думайте, что я безумец, Сарти. Я не могу оставить на произвол судьбы эти наблюдения. У меня сильные враги, и я должен собрать доказательства для некоторых утверждений. 
   
Госпожа Сарти. Вам незачем оправдываться. Но это все-таки неразумно. 
   
Б 
   
Перед домом Галилея во Флоренции. Выходит Галилей, глядит вдоль улицы. 
   
Проходят две монахини. 
   
Галилей. Не скажете ли вы мне, сестры, где можно купить молока? Сегодня утром молочница не приходила, а моя экономка ушла. 
   
Первая монахиня. Лавки открыты еще только в нижней части города. 
   
Вторая монахиня. Вы вышли из этого дома? 
   
Галилей кивает. 
   
Это та самая улица. 
   
Монахини крестятся, бормочут молитву и убегают. Проходит мужчина. 
   
Галилей (обращаясь к нему). Не вы ли пекарь, который приносит нам хлеб? 
   
Мужчина кивает. 
   
Не видали ли вы моей экономки? Она ушла, должно быть, вчера вечером. Сегодня утром ее уже не было дома. 
   
Мужчина качает головой. В доме напротив раскрывается окно, выглядывает 
   
женщина. 
   
Женщина (кричит). Бегите! У них там чума! 
   
Мужчина испуганно убегает. 
   
Галилей. Вы знаете что-нибудь о моей экономке? 
   
Женщина. Ваша экономка свалилась на улице. 
   
Она, наверно, знала уже, что больна. Потому и ушла. Такая бессовестность! (Захлопывает окно.) 
   
На улице появляются дети; увидев Галилея, с криком убегают. Галилей 
   
поворачивается. Вбегают два солдата в железных панцирях. 
   
Первый солдат. Сейчас же войди в дом! 
   
Своими длинными копьями они вталкивают Галилея в дом. Запирают снаружи 
   
ворота. 
   
Галилей (у окна). Можете вы сказать мне, что случилось с этой женщиной? 
   
Солдаты. Таких стаскивают на свалку. 
   
Женщина (снова появляется в окне). Там вся улица теперь зачумлена. Почему вы ее не заграждаете? 
   
Солдаты протягивают веревку поперек улицы. 
   
Но зачем же здесь? Так и к нам в дом никто не войдет! У нас же все здоровы. Стойте, стойте! Да послушайте же! Ведь мой муж в городе, он теперь не сможет попасть к нам. Звери вы! Звери! 
   
Слышны ее рыдания и крики. Солдаты уходят. У другого окна появляется 
   
старуха. 
   
Галилей. Вон там, кажется, пожар. 
   
Старуха. А теперь не тушат, если есть подозрение, что в доме чума. Каждый думает только о чуме. 
   
Галилей. Как это похоже на них! В этом вся их система управления. Они отрубают нас, как больную ветку смоковницы, которая больше не может плодоносить. 
   
Старуха. Напрасно вы так говорите. Они просто беспомощны. 
   
Галилей. Вы одна в доме? 
   
Старуха. Да. Мой сын прислал мне записку. Он, слава богу, еще вчера вечером узнал о том, что рядом с нами кто-то умер, и потому уже не вернулся домой. За эту ночь в нашем квартале заболело одиннадцать человек. 
   
Галилей. Я не могу себе простить, что вовремя не отправил мою экономку. У меня-то срочная работа, но ей незачем было оставаться. 
   
Старуха. Но ведь Мы и не Можем уйти отсюда. Кто нас примет? Вам нечего винить себя. Я видела ее. Она ушла сегодня утром, около семи часов. Она была больна, потому что, увидев меня, когда я выходила из двери забрать хлеб, далеко обошла меня. Она, должно быть, не хотела, чтобы ваш дом отгородили. Но они все равно все узнают. 
   
Слышен шум и треск. 
   
Галилей. Что это такое? 
   
Старуха. Это они шумят, чтобы прогнать тучи, в которых сидят зародыши чумы. 
   
Галилей громко смеется. 
   
Вы еще можете смеяться! 
   
Мужчина спускается по улице, видит, что она перегорожена веревкой. 
   
Галилей. Эй! Здесь перегородили и заперли, а в доме нечего есть. 
   
Мужчина убегает. 
   
Но не дадите же вы людям умереть с голоду... Эй! Эй! 
   
Старуха. Может быть, они принесут что-нибудь. Если нет, то я вам поставлю кувшин молока у дверей, если вы не боитесь, но только ночью. 
   
Галилей. Эй! Эй! Должны же нас услышать! 
   
Внезапно у веревки появляется Андреа. У него заплаканное лицо. 
   
Андреа! Как ты попал сюда? 
   
Андреа. Я был здесь уже утром, стучал, но вы не открыли. Люди мне сказали, что... 
   
Галилей. Разве ты не уехал? 
   
Андреа. Да, уехал, но по дороге мне удалось выскочить. Вирджинию повезли дальше. Можно мне войти? 
   
Старуха. Нет, нельзя. Ты должен пойти в монастырь Урсулинок. Может быть, твоя мать там. 
   
Андреа. Я был там. Но меня к ней не пустили. Она очень больна. 
   
Галилей. Ты шел издалека? Ведь уже три дня, как ты уехал... 
   
Андреа. Да, пришлось так долго идти. Не сердитесь. Они меня поймали один раз. 
   
Галилей (беспомощно). Ну теперь не плачь. Видишь ли, я за это время кое-что опять нашел. Хочешь, я тебе расскажу? 
   
Андреа кивает всхлипывая. 
   
Только слушай внимательно, а то не поймешь. Помнишь, я показывал тебе планету Венера? Не слушай ты этот шум, это ничего не значит. Так ты помнишь? И знаешь, что я увидел? Она совсем такая же, как Луна. Я наблюдал ее в виде половины диска и в виде серпа. Что скажешь на это? Я смогу показать тебе это с помощью шара и свечи. Это доказывает, что и у этой планеты нет собственного свечения. И она вертится вокруг Солнца просто по кругу, разве это не удивительно? 
   
Андреа (плача). Конечно, и это факт! 
   
Галилей (тихо). Я не удерживал ее. 
   
Андреа молчит. 
   
Но, конечно, если бы я не остался, этого не произошло бы. 
   
Андреа. А теперь они должны вам поверить? 
   
Галилей. Теперь я собрал все доказательства. Знаешь, когда здесь все кончится, я поеду в Рим и покажу им. 
   
По улице спускаются двое мужчин, их лица закутаны. Они несут длинные шесты и бадейки. С помощью шеста они передают хлеб в окна старухи и Галилея. 
   
Старуха. Там, в доме напротив, женщина с тремя детьми. Положите и ей. 
   
Галилей. Но мне пить нечего. В доме нет воды. 
   
Мужчины пожимают плечами. 
   
Вы завтра опять придете? 
   
Первый (приглушенным голосом, так как нижняя часть лица повязана платком). А кто знает сегодня, что будет завтра? 
   
Галилей. Не смогли бы вы, когда придете, передать мне таким же образом одну книжку, которая нужна мне для работы? 
   
Второй (глухо смеется). Нашел время для книжек. Радуйся, что хлеб получаешь. 
   
Галилей. Но вот этот мальчик, мой ученик, передаст вам ее для меня. Это книга с картами и расчетами времени, за которое проходит свою орбиту Меркурий. Андреа, я свою куда-то засунул. Не достанешь ли ты мне такую же в школе? 
   
Мужчины уходят. 
   
Андреа. Непременно. Я принесу ее, господин Галилей. (Уходит.) 
   
Галилей отходит от окна. Из дома напротив выходит старуха и ставит кувшин 
   
у дверей Галилея. 
   
VI 
   
1616 год. "Коллегиум Романум" - исследовательский институт Ватикана 
   
подтверждает открытие Галилея 
   
Не часто услышишь о диве таком, 
   
Чтоб учитель назвался учеником. 
   
Великий Клавиус - божий раб 
   
Признал, что Галилей был прав. 
   
Зал "Коллегиума" в Риме. Группами расположились высокие духовные сановники, монахи, ученые. В стороне одинокий Галилей. Царит величайшая 
   
непринужденность. Еще до начала действия слышен мощный хохот. 
   
Толстый прелат (держась за живот от смеха). О глупость! О глупость! Хотел бы я, чтобы мне назвали хоть одно утверждение, которому бы не поверили! 
   
Ученый. Например, что вы, монсиньор, испытываете непреодолимое отвращение к еде. 
   
Прелат. Поверят! Поверят! Не верят только разумному. Сомневаются в том, что существует дьявол. Но вот в то, что Земля вертится, как щепка в сточной канаве, в это верят. Святая простота! 
   
Монах (кривляясь). У меня кружится голова. Земля вертится слишком быстро. Позвольте мне опереться на вас, -профессор. (Делает вид, что шатается, и хватается за одного из ученых.) 
   
Первый ученый (подражая ему). Да, она сегодня опять совершенно пьяна, старуха Земля. (Хватается за другого ученого.) 
   
Монах. Держитесь, держитесь! Мы скатываемся. Держитесь же! 
   
Второй ученый. Венера совсем скособочилась. Я вижу только половину ее задницы. Караул! 
   
Все сбиваются в кучу, хохоча; ведут себя так, словно они на палубе корабля 
   
и пытаются удержаться, чтоб их не стряхнуло. 
   
Второй монах. Только бы нас не бросило на Луну! Братья, ведь там горы с отвратительно острыми вершинами! 
   
Первый ученый. А ты отталкивайся от них ногой. 
   
Первый монах. Не смотрите вниз! Я страдаю головокружением. Меня мутит. 
   
Прелат (нарочно громко, в сторону Галилея). Мутит? Не может быть! Кто осмелится мутить воду в "Коллегиуме Романум"?! 
   
Взрыв хохота. Из двери в глубине сцены выходят два астронома "Коллегиума". 
   
Наступает тишина. 
   
Первый монах. Неужели вы все еще исследуете? Ведь это же скандал! 
   
Первый астрой ом (гневно). Мы-то ничего не исследуем. 
   
Второй астроном. К чему все это приведет? Не понимаю Клавиуса! Что было бы, если бы стали принимать за чистую монету все, что утверждалось в течение последних пятидесяти лет! В тысяча пятьсот семьдесят втором году в наивысшей восьмой сфере - сфере неподвижных звезд - загорелась новая звезда, более яркая и крупная, чем все соседние с ней звезды. Но не прошло и полутора лет, как она вновь исчезла, канула в небытие. Так что ж, теперь нам следует спрашивать, как обстоит дело с вечностью и неизменностью неба? 
   
Философ. Если им позволить, они разрушат все наше звездное небо. 
   
Первый астроном. До чего мы дойдем? Пять лет спустя датчанин Тихо Браге определил путь кометы. Этот путь начинался над Луной и пробивал одну за другой все сферические опоры - материальные носители подвижных небесных тел! Комета не встречала никакого сопротивления, не испытывала никаких отклонений света. Что ж, значит, мы должны были бы спросить: где сферы? 
   
Философ. Это исключено! И как только может сам Кристофер Клавиус, величайший астроном Италии и церкви, вообще даже рассматривать нечто подобное? 
   
Прелат. Позор! 
   
Первый астроном. И тем не менее он исследует! Он сидит там и глазеет в эту дьявольскую трубу! 
   
Второй астроном. Principiis obsta! {Нарушены принципы! (лат.).} Все началось с того, что мы уже давно стали вычислять долготу солнечного года, дни солнечных и лунных затмений и положение небесных тел по таблицам этого Коперника, а он - еретик. 
   
Первый монах. А я спрашиваю, что лучше? Увидеть лунное затмение на три дня позже, чем предсказано в календаре, или навеки погубить душу? 
   
Очень тощий монах (выходит на авансцену, держа в руках раскрытую Библию, фанатически тычет пальцем в страницу). Что сказано здесь, в писании? "Стой, солнце, над Гаваоном и луна - над долиною Ахалонскою". Как же может Солнце остановиться, если оно вообще не движется, как утверждают эти еретики? Разве писание лжет? 
   
Второй астроном. Есть явления, которые нам, астрономам, трудно объяснить, но разве человек должен все понимать? 
   
Оба астронома уходят. 
   
Очень тощий монах. Родину человечества они приравнивают к блуждающей звезде. Людей, животных, растения, целые страны они погружают на тачку, которую гоняют по кругу в пустых небесах. Для них больше нет ни Земли, ни неба. Нет Земли потому, что она только небесное тело, и нет неба потому, что оно состоит из многих земель. И, значит, нет уже различия между верхом и низом, между вечным и бренным. Что мы бренны, мы это знаем. Но они говорят нам теперь, что и небо тоже бренно. Сказано было и записано так: есть Солнце, есть Луна, есть звезды, а мы живем на Земле. А теперь, по-ихнему, и Земля - это звезда. Нет ничего, кроме звезд! Мы еще доживем до того, что они скажут: мет различия между человеком и животным, человек тоже только животное; нет ничего, кроме животных! 
   
Первый ученый (Галилею). Вы что-то бросили на пол, господин Галилей. 
   
Галилей (все это время играл камнем, который достал из кармана, и наконец уронил его на пол. Наклоняется, чтобы поднять его). На потолок, монсиньор, я бросил его на потолок. 
   
Толстый прелат (оборачиваясь). Какое бесстыдство! 
   
Входит очень старый кардинал, опираясь на монаха. Перед ним почтительно 
   
расступаются. 
   
Кардинал. Они все еще там? Неужели они действительно не могут побыстрее управиться с такой мелочью? Клавиус-то должен ведь разбираться в своей астрономии! Я слышал, что этот господин Галилей перемещает человечество из центра вселенной куда-то на край. Следовательно, он, совершенно очевидно, враг человеческого рода. И как с таковым с ним и следует поступать. Человек - венец творения; это известно каждому ребенку. Человек самое совершенное и самое любимое творение господа. Разве стал бы господь помещать такое дивное творение, плод таких чудотворных усилий на какую-то мелкую, побочную и все время куда-то убегающую звездочку? Стал бы он посылать своего, сына куда попало! И как могут быть люди настолько развращены, чтобы верить этим жалким рабам своих расчетных таблиц? Какое божье творение допустит это? 
   
Прелат (вполголоса). Этот господин здесь присутствует. 
   
Кардинал (Галилею). Вот как, значит, это вы? Я уже не слишком хорошо вижу, но все же я замечаю, что вы очень похожи на того человека - как там его звали? - которого мы в свое время сожгли. 
   
Монах. Вашему преосвященству не следует волноваться. Врач... 
   
Кардинал (отталкивает его, Галилею). Вы пытаетесь унизить Землю, хотя вы на ней живете и все от нее получаете. Вы гадите в свое гнездо. Но уж я ни в коем случае не допущу этого. (Отталкивает монаха и начинает гордо расхаживать взад и вперед.) Я не какое-то существо на какой-то звездочке, которая короткое время где-то там вертится. Я ступаю по твердой земле, я шагаю уверенно, Земля неподвижна, она - средоточие вселенной, я нахожусь в этом средоточии, и взор творца почиет на мне, и только на мне. Вокруг меня вращаются закрепленные на кристаллических сферах неподвижные звезды и могучее Солнце, созданное для того, чтобы освещать все, что есть в моем мире. А также и меня, чтобы господь меня видел. И так явственно и неопровержимо все сосредоточено вокруг меня, вокруг человека, ибо человек это плод господнего усилия, творение, обретающееся в центре мироздания, образ и подобие божье, непреходящее и... (Шатается, теряет сознание.) 
   
В это мгновение растворяется дверь в глубине сцены; во главе группы астрономов выходит великий Клавиус. Он проходит быстро и молча, не оглядываясь по сторонам, через зал и уже у выхода говорит, обращаясь к 
   
одному из монахов. 
   
Клавиус. Все правильно! (Уходит, сопровождаемый астрономами.) 
   
Дверь в глубине сцены остается открытой. Мертвая тишина. Старик кардинал 
   
приходит в себя. 
   
Кардинал. Что такое? Решение уже вынесено? 
   
Никто не осмеливается сказать ему. 
   
Монах. Вашему преосвященству нужно проследовать домой. 
   
Старику помогают выйти. Все в смятении покидают зал. Маленький монах из 
   
комиссии Клавиуса останавливается возле Галилея. 
   
Маленький монах (шепотом). Господин Галилей, патер Клавиус, перед тем как уйти, сказал: пусть теперь теологи позаботятся о том, чтобы снова вправить небесные круги. Итак, победа ваша. (Идет к выходу.) 
   
Галилей (пытаясь задержать его). Моя? Нет! Это победа разума! 
   
Маленький монах уходят, Галилей тоже направляется к выходу. Из дверей ему навстречу выходит высокий монах - кардинал-инквизитор. Его сопровождает один из астрономов. Галилей кланяется и, прежде чем выйти, шепотом 
   
спрашивает что-то у одного из привратников. 
   
Привратник (отвечает шепотом). Его преосвященство кардинал-инквизитор. 
   
Астроном провожает кардинала-инквизитора к телескопу. 
   
VII 
   
Но инквизиция налагает запрет на учение Коперника (5 марта 1616 года) 
   
Когда Галилей приехал в Рим, 
   
Кардинальский дворец распахнулся пред ним, 
   
Ему сласти несли, подливали вино 
   
И просили исполнить желание одно. 
   
Дом кардинала Беллармина в Риме. Бал в разгаре. В вестибюле два монаха-писца 
   
сидят за шахматами и ведут записи о гостях. Входят Галилей, его дочь Вирджиния, ее жених Людовико Mарсили; их встречает 
   
рукоплесканиями небольшая группа мужчин и дам в масках. 
   
Вирджиния. Я буду танцевать только с тобой, Людовико. 
   
Людовико. У тебя пряжка на плече расстегнулась. 
   
Галилей. 
   
Сместившийся слегка платок нагрудный 
   
Не поправляй так тщательно, Таисия! 
   
Иной беспорядок случайный позволит 
   
Скрытые прелести вдруг подглядеть. 
   
Так в людном, огнями сияющем зале 
   
Можно мечтать о таинственном парке, 
   
Где темная тень ожиданий полна. 
   
Вирджиния. Послушай мое сердце. 
   
Галилей (кладет ей руку на сердце). Бьется. 
   
Вирджиния. Я хочу быть красивой. 
   
Галилей. Да-да, будь красива. Не то они опять усомнятся, что она вертится. 
   
Людовико. Да она же вовсе не вертится. 
   
Галилей смеется. 
   
Весь Рим говорит только о вас. Но с сегодняшнего вечера, сударь, будут говорить о вашей дочери. 
   
Галилей. Говорят, что нетрудно быть красивым в Риме весной. Тут даже и я могу уподобиться располневшему Адонису. (Писцам.) Я должен здесь подождать господина кардинала. (Дочери и Людовико.) Идите веселитесь. 
   
Вирджиния (не успев еще войти в бальный зал, возвращается, подбегает к отцу). Отец, парикмахер на Виз дель Трионфо принял меня вне очереди, заставил четырех дам ожидать. Ему известно твое имя. (Уходит.) 
   
Галилей (писцам). А почему вы играете в шахматы еще по-старому? Тесно! Тесно! Теперь везде играют так, что большие фигуры могут проходить по всей доске. Ладья так (показывает), слон так, а ферзь и так и эдак. Теперь есть простор и можно строить планы. 
   
Первый писец. Это, знаете ли, не соответствует нашему малому жалованью. Мы можем ходить только так! (Делает короткий ход.) 
   
Галилей. Напротив, милейший, напротив. Кто живет на широкую ногу, тому и обувь дают пошире. Нельзя отставать от времени. Не все же плавать только вдоль берегов. Когда-нибудь надо и в открытое море выйти. 
   
По сцене проходит очень старый кардинал в сопровождении монаха. Он замечает Галилея, но проходит мимо него, потом нерешительно поворачивается и кланяется. Галилей садится. Из бального зала слышен хор мальчиков, поющих 
   
начало известного стихотворения Лоренцо Медичи о бренности жизни: 
   
"Зрел я умиравшие розы на кустах, 
   
Лепестки завядшие опадали в прах, 
   
Созерцая это, понял я с тех пор, 
   
Сколь бесплодно тщетен юности задор". 
   
Да, Рим... Большое нынче празднество, не правда ли? 
   
Первый писец. Первый карнавал после чумы. Здесь представлены сегодня все лучшие семьи Италии: Орсини, Виллани, Нукколи, Сольданьери, Кане, Лекки, Эстензи, Коломбини... 
   
Второй писец (прерывает). Их преосвященства кардиналы Беллармин и Барберини. 
   
Входят кардинал Беллармин в маске ягненка и кардинал Барберини в маске 
   
голубя. Маски они держат на палочках перед собой. 
   
Барберини (вытянув указательный палец к лицу Галилея). "Восходит солнце, и заходит солнце и спешит к месту своему". Так говорит Соломон, а что говорит Галилей? 
   
Галилей. Когда я был вот таким (показывает рукой) малышом, ваше преосвященство, я однажды стоял на палубе корабля и кричал: берег уходит! Теперь я знаю: берег был неподвижен, а уходил корабль. 
   
Барберини. Хитро, хитро. Тому, что ты видишь, Беллармин, а именно тому, что вращается звездное небо, не нужно верить, - вспомним о корабле и береге. А верить нужно тому, чего нельзя видеть, тому, что вертится Земля. Хитро. Однако его луны Юпитера - это твердые орешки для наших астрономов. Да, Беллармин, к сожалению, и я тоже когда-то занимался немного астрономией. Это прилипчиво, как чесотка. 
   
Беллармин. Будем идти в ногу со временем, Барберини. Если звездные карты, основанные на некоей новой гипотезе, облегчают нашим мореплавателям их странствия, пусть они пользуются этими картами. Нам только не нравятся те учения, которые опровергают священное писание. (Приветливо машет кому-то в бальном зале.) 
   
Галилей. Писание гласит: "Кто удерживает у себя хлеб, того клянет народ". Притчи Соломоновы. 
   
Барберини. "Мудрый таит свое знание". Притчи Соломоновы. 
   
Галилей. "Где есть волы, там и стойла грязны. Но много прибыли. - от силы вола". 
   
Барберини. "Кто держит в узде свой разум, лучше того, кто завоевал город". 
   
Галилей. "У кого сломлен дух, у того иссохнет плоть". (Пауза.) "Разве не громко вопиет истина?" 
   
Барберини. "Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?" Добро пожаловать в Рим, друг Галилей. А вы знаете, как возник Рим? Предание гласит, что двух крошек-мальчиков приютила волчица и вскормила их своим молоком. С той поры все дети должны за свое молоко платить волчице. Но зато волчица заботится о всяческих утехах - земных и небесных, начиная от бесед с моим ученым другом Беллармином и кончая тремя или четырьмя дамами, которые имеют международную известность. Позвольте, я покажу их вам. 
   
Барберини ведет Галилея к бальному залу, тот упирается. 
   
Не хотите? Он упрям и хочет вести серьезную беседу. Ладно! А не кажется ли вам, друг мой Галилей, что вы, астрономы, просто хотите сделать свою науку более удобной? (Ведет Галилея опять на авансцену.) Вы мыслите кругами или эллипсами, мыслите в понятиях равномерных скоростей и простых движений, которые под силу вашим мозгам. А что, если бы господь повелел своим небесным телам двигаться так? (Описывает пальцем в воздухе сложную кривую с переменной скоростью.) Что было бы тогда со всеми вашими вычислениями? 
   
Галилей. Ваше преосвященство, если бы господь так сконструировал мир (повторяет движение Барберини), то он сконструировал бы и наши мозги тоже так (повтоояет то же движение), чтобы именно эти пути познавались как простейшие. Я верю в разум. 
   
Барберини. А я считаю разум несостоятельным. (Указывая на Галилея.) Он молчит. Он слишком вежлив, чтобы сказать, что считает несостоятельным мой разум. (Смеется, возвращается к балюстраде.) 
   
Беллармин. Друг мой, разум ограничен; мы видим вокруг только ложь, преступления и слабость. Где же истина? 
   
Галилей (гневно). Я верю в разум. 
   
Барберини (писцам). Не записывайте ничего, это научное собеседование друзей. 
   
Беллармин. Подумайте на мгновение о том, сколько стоило труда и напряжения мысли отцам церкви и многим после них, чтобы внести хоть немного смысла в этот мир; а разве он не отвратителен? Подумайте о жестокости тех помещиков Кампаньи, в чьих имениях хлещут бичами полуголых крестьян, подумайте и о глупости этих несчастных, целующих ноги своим насильникам, 
   
Галилей. Это позор! На пути сюда я видел... 
   
Беллармин. Ответственность за все явления, которые мы не можем понять, - ведь жизнь состоит из них, - мы переложили на некое высшее существо. Мы говорим, что все это имеет определенную цель, что все это происходит согласно великому плану. Нельзя сказать, что так обеспечивается полное умиротворение, но вот теперь вы обвиняете верховное существо в том, что оно даже не понимает толком, как движутся небесные тела, и только вы это поняли. Разве это разумно? 
   
Галилей (готовится дать объяснение). Я верующий сын церкви... 
   
Барберини. Нет, это просто ужасно! Он хочет нам с самым простодушным видом доказать, что бог наделал грубейших ошибок в астрономии. Что ж, по-вашему, господь недостаточно внимательно изучал астрономию перед тем, как создал священное писание? Дорогой друг... 
   
Беллармин. А вам не кажется более вероятным, что создатель все же лучше разбирается в созданном, чем одно из его созданий? 
   
Галилей. Однако, господа, в конце концов, человек может ошибиться не только в суждениях о движении звезд, но и в толковании Библии. 
   
Беллармин. О том, как понимать Библию, предоставим уж судить теологам святой церкви, не правда ли? 
   
Галилей молчит. 
   
Вот видите, теперь вы молчите. (Делает знак писцам.) Господин Галилей, святейший совет постановил сегодня ночью, что учение Коперника о том, что Солнце неподвижно и служит центром вселенной, а Земля не центр вселенной и движется, является безумным, нелепым и еретическим. Мне поручено призвать вас отказаться от этих взглядов. (Первому писцу.) Повторите. 
   
Писец. Его преосвященство, кардинал Беллармин, обращается к упомянутому Галилео Галилею: святейший совет постановил сегодня ночью, что учение Коперника о том, что Солнце неподвижно и служит центром вселенной, а Земля не центр вселенной и движется, является безумным, нелепым и еретическим. Мне поручено призвать вас отказаться от этих взглядов. 
   
Галилей. Что это значит? 
   
Из зала доносится новая строфа песни, исполняемой хором мальчиков. 
   
"Пока не кончилась весна, 
   
Сорвите розу, вот она!" 
   
Барберини жестом просит Галилея молчать, пока звучит пение. Они 
   
прислушиваются. 
   
Но как же тогда факты? Я понял так, что астрономы римской коллегии признали правильными те записи, которые я представил... 
   
Беллармин. Да, и с выражением глубочайшего удовлетворения, в самой почетной для вас форме... 
   
Галилей. Но спутники Юпитера, но фазы Венеры... 
   
Беллармин. Святая конгрегация приняла свое решение, не учитывая эти подробности. 
   
Галилей. Значит, всякие дальнейшие научные исследования... 
   
Беллармин. ...полностью обеспечены, господин Галилей. В соответствии с учением церкви, которое гласит, что мы не можем познать, но вправе исследовать. (Опять приветствует кого-то в зале.) Вам предоставляется право использовать и это учение как математическую гипотезу. Наука является законной и весьма любимой дочерью церкви, господин Галилей. Никто из нас не считает всерьез, что вы намерены подорвать доверие к церкви. 
   
Галилей (гневно). Доверие иссякает, когда им слишком злоупотребляют. 
   
Барберини. Вот как? (Громко смеясь, хлопает Галилея по плечу, потом пристально смотрит на него и говорит почти дружелюбно.) Не выплескивайте вместе с водой из ванны младенца, друг мой Галилей. Ведь и мы этого не делаем. Вы нужны нам больше, чем мы вам. 
   
Беллармии (берет под руку Галилея). Мне не. терпится представить величайшего математика Италии комиссару святейшего совета, он чрезвычайно высоко ценит вас. 
   
Барберини (подхватывая вторую руку Галилея). После чего он снова превратится в агнца. И вам было бы лучше прийти сюда ряженым, переодетым в почтенного доктора схоластики, дорогой друг. Мне, например, моя сегодняшняя маска позволяет некоторую свободу. В таком виде я могу даже бормотать: если бы не было бога, то следовало бы его выдумать. Итак, наденем опять наши маски. А вот у бедного Галилея вовсе нет маски. 
   
Кардинал Беллармин и кардинал Барберини уводят Галилея, взяв его под руки. 
   
Первый писец. Ты записал последнюю фразу? 
   
Второй писец. Еще пишу. 
   
Оба усердно пишут. 
   
У тебя записано, как он сказал, что верит в разум? 
   
Входит кардинал-инквизитор. 
   
Кардинал-инквизитор. Беседа состоялась? 
   
Первый писец (автоматически). Сперва пришел господин Галилей со своей дочерью. Она сегодня обручилась с господином... 
   
Кардинал-инквизитор жестом прерывает его. 
   
Господин Галилей потом объяснял нам новый вид шахматной игры, по которому, вопреки всем правилам, можно передвигать фигуры через всю доску. 
   
Кардинал-инквизитор (опять прерывает его жестом). Протокол! 
   
Первый писец передает ему листы. Кардинал-инквизитор садится и просматривает их. Через сцену проходят две молодые дамы в масках, они приседают перед 
   
кардиналом-инквизитором. 
   
Первая дама. Кто это? 
   
Вторая дама. Кардинал-инквизитор. 
   
Обе, хихикая, уходят. Входит Вирджиния, оглядывается, разыскивает кого-то. 
   
Кардинал-инквизитор (из своего угла). Итак, дочь моя? 
   
Вирджиния (вздрагивает, так как не сразу увидела его). О, ваше преосвященство! 
   
Кардинал-инквизитор, не вставая, протягивает ей правую руку; она подходит, 
   
становится на колени и целует его перстень. 
   
Кардинал-инквизитор. Великолепнейший вечер. Позвольте мне поздравить вас с обручением. Ваш жених из знатной семьи. Вы останетесь у нас в Риме? 
   
Вирджиния. Пока еще нет, ваше преосвященство. Нужно так много приготовить к свадьбе. 
   
Кардинал-инквизитор. Значит, вы последуете за отцом во Флоренцию. Рад этому. Могу себе представить, как вы нужны отцу. Жить в доме с одной лишь математикой неуютно, не правда ли? А существо из плоти и крови в таком доме значит очень много. Ведь так легко затеряться великому человеку в столь обширных звездных мирах. 
   
Вирджиния (взволнованно). Вы так добры, ваше преосвященство. Право же, я почти ничего не понимаю во всем этом. 
   
Кардинал-инквизитор. Неужто? (Смеется). В доме рыбака не едят рыбы, не так ли? Это, вероятно, очень позабавит вашего батюшку, дитя мое, когда он узнает, что все, что вам известно о звездных мирах, вы услыхали от меня. (Перелистывает протокол.) Я прочел здесь, что наши обновители, главой которых, как признано всеми, является ваш отец - великий человек, один из величайших, - считают современные понятия о значении нашей милой Земли несколько преувеличенными. Со времен Птолемея, великого мудреца древности, и до сегодняшнего дня считалось, что вся вселенная, весь кристаллический шар, в середине которого покоится Земля, имеет поперечник примерно в двадцать тысяч раз больше поперечника Земли. Это очень большая величина, но, оказывается, она слишком мала, совсем-совсем мала для обновителей. Если им поверить, то все это пространство невообразимо расширяется, и расстояние от Земли до Солнца, которое всегда казалось нам очень значительным, теперь окажется столь ничтожно малым в сравнении с тем расстоянием, которое отделяет нашу бедную Землю от неподвижных звезд, закрепленных на самой внешней кристаллической сфере, что его даже не стоит принимать в расчет при вычислениях. Ну кто после этого еще осмелится говорить, что наши обновители не живут на широкую ногу. 
   
Вирджиния смеется; кардинал-инквизитор смеется тоже. 
   
Действительно, некоторых господ из святейшего совета недавно чуть не оскорбила такая картина вселенной, по сравнению с которой та. что существует сейчас, оказывается очень маленькой картиной. Настолько маленькой, что ее можно было бы повесить на очаровательную шейку некоей юной девицы. Эти господа опасаются, что в столь чудовищно огромных пространствах может легко затеряться любой прелат и даже кардинал. Всемогущий бог мог бы не заметить даже самого папу. Да, это забавно, но я рад, что вы, милое дитя, и в дальнейшем будете находиться при вашем великом отце, которого мы все так бесконечно ценим. Я пытаюсь вспомнить, не знаю ли я вашего исповедника... 
   
Вирджиния. Отец Христофор из монастыря святой Урсулы. 
   
Кардинал-инквизитор. Да-да, я рад, что вы будете сопровождать вашего отца. Вы будете нужны ему. Вы, наверно, даже не можете себе представить, насколько нужны. Но это будет так. Вы молоды, вы полны жизни, вся из плоти и крови. А величие не всегда легко вынести тем, кого господь наделил величием, не всегда. Никто из смертных не велик настолько, чтобы его нельзя было помянуть в молитве. Однако я вас задерживаю, милое дитя, и могу возбудить ревность вашего жениха, а может быть, и вашего отца тем, что рассказал вам кое-что о звездах, что к тому же, быть может, устарело. Идите скорее танцевать и не забудьте передать от меня привет отцу Христофору. 
   
Вирджиния низко кланяется и быстро уходит. 
   
VIII 
   
Разговор 
   
Запретил ту науку святейший престол, 
   
Но монах молодой к Галилею пришел, 
   
Из нищей деревни, крестьянский сын, 
   
Хотел он науку познать до глубин, 
   
В науку хотел, в науку хотел. 
   
Дворец флорентийского посла в Риме. Галилей беседует с маленьким монахом, тем самым, который после заседания "Коллегиума" шепотом сообщил ему мнение 
   
папского астронома. 
   
Галилей. Говорите, говорите! Одежда, которую вы носите, дает вам право говорить все что хотите. 
   
Маленький монах. Я изучал математику, господин Галилей, 
   
Галилей. Это имело бы смысл, если бы побудило вас признать, что время от времени дважды два бывает равно четырем. 
   
Маленький монах. Господин Галилей, уже три ночи я не могу заснуть. Я не знал, как примирить этот декрет, который я прочел, со спутниками Юпитера, которые я наблюдал. Но сегодня я решил отслужить утреннюю мессу и пойти к вам. 
   
Галилей. Чтобы сообщить мне, что спутников Юпитера не существует. 
   
Маленький монах. Нет. Мне удалось постичь мудрость декрета. Он открыл мне опасности, которые таятся для человечества в слишком безудержном исследовании, и я решил отказаться от занятий астрономией. И, кроме того, я считаю очень важным изложить вам те соображения, которые могут побудить и астронома отказаться от дальнейшей разработки известного учения. 
   
Галилей. Смею сказать, что мне эти соображения известны. 
   
Маленький монах. Я понимаю горечь ваших слов. Вы думаете о тех чрезвычайных средствах поддержания власти, которыми располагает церковь. 
   
Галилей. Скажите прямо - орудия пытки. 
   
Маленький монах. Но я хочу говорить о другом. Позвольте мне рассказать о себе. Я из крестьянской семьи, вырос в Кампанье. Мои родные - простые люди. Они знают все о масличном дереве, но, кроме этого, почти ничего не знают. Наблюдая фазы Венеры, я думал о своих родителях. Вместе с моей сестрой они сидят у очага, едят створоженное молоко. Над ними перекладины потолка, почерневшие от дыма нескольких столетий, в их старых натруженных руках маленькие ложки. Им живется плохо, но даже в несчастьях для них скрыт определенный порядок. Это порядок неизменных круговоротов во всем: и в том, когда подметают пол в доме, и в смене времен года в масличных садах, и в уплате налогов. Все беды, которые обрушиваются на них, тоже как-то закономерны. Спина моего отца все больше сгибается, но не сразу, а постепенно, с каждой новой весной, после новой работы в поле. И так же чередовались роды, которые сделали мою мать почти бесполым существом, - они следовали с определенными промежутками. Все свои силы - силы, необходимые для того, чтобы, обливаясь потом, таскать корзины по каменистым тропам, рожать детей и даже просто есть, они черпали из ощущения постоянства и необходимости. Из того ощущения, которое возбуждали в них уже сама земля, и деревья, ежегодно зеленеющие вновь, и маленькая церковка, и воскресные чтения Библии. Их уверили в том, что на них обращен взор божества - пытливый и заботливый взор, - что весь мир вокруг создан как театр для того, чтобы они - действующие лица - могли достойно сыграть свои большие и малые роли. Что сказали бы они, если б узнали от меня, что живут на крохотном каменном комочке, который непрерывно вращается в пустом пространстве и движется вокруг другой звезды, и что сам по себе этот комочек лишь одна из многих звезд, и к тому же довольно незначительная. К чему после этого терпение, покорность в нужде? На что пригодно священное писание, которое все объяснило и обосновало необходимость пота, терпения, голода, покорности, а теперь вдруг оказалось полным ошибок? И вот я вижу, как в их взглядах мелькает испуг, они опускают ложки на плиту очага; я вижу, что они чувствуют себя преданными, обманутыми. Значит, ничей взор не обращен на нас, говорят они. Значит, мы сами должны заботиться о себе, мы, невежественные, старые, истощенные. Значит, никто не придумал для нас иной роли, кроме этой земной, жалкой, на этой вот ничтожной звездочке, к тому же совершенно несамостоятельной, вокруг которой ничто не вращается? Нет никакого смысла в нашей нужде; голодать - это значит просто не есть, - это не испытание сил; трудиться - это значит просто гнуть спину и таскать тяжести, в этом нет подвига. Понимаете ли вы теперь, почему я в декрете святой конгрегации обнаружил благородное материнское сострадание, великую душевную доброту? 
   
Галилей. Душевную доброту! Вероятно, вы рассуждаете так: ничего нет, вино выпито, их губы пересохли, пусть же они целуют сутану! А почему нет ничего? Почему порядок в нашей стране - это порядок пустых закромов? Почему необходимость у нас - это необходимость работать до изнеможения? Среди цветущих виноградников, у нолей колосящейся пшеницы! Ваши крестьяне в Кампанье оплачивают войны, которые ведет наместник милосердного Христа в Испании и в Германии. Зачем он помещает Землю в центре мироздания? Да затем, чтобы престол святого Петра мог стоять в центре Земли! В этом-то и все дело! Вы правы, речь идет не о планетах, а о крестьянах Кампаньи. И не говорите мне о красоте явлений, позлащенных древностью. Знаете ли вы, как создается жемчуг в раковине Margaritifera? Эта устрица смертельно заболевает, когда в нее проникает какое-нибудь чужеродное тело, например песчинка. Она замыкает эту песчинку в шарик из слизи. Она сама едва не погибает при этом. К черту жемчуг, я предпочитаю здоровых устриц. Добродетели вовсе не сопряжены с нищетой, мой милый. Если бы ваши родные были состоятельны и счастливы, они могли бы развить в себе добродетели, возникающие в благосостоянии и от счастья. А теперь эти добродетели истощенных бедняков вырастают на истощенных нивах, и я отвергаю их. Сударь, мои новые водяные насосы могут творить больше чудес, чем вся ваша сверхчеловеческая болтовня. "Плодитесь и размножайтесь", ибо ваши поля бесплодны и войны сокращают вашу численность. Неужели я должен лгать вашим родным? 
   
Маленький монах (очень взволнован). Наивысшие соображения должны побудить нас молчать, ведь речь идет о душевном покое несчастных! 
   
Галилей. Показать вам часы работы Бенвенуто Челлини, которые сегодня утром привез сюда кучер кардинала Беллармина? Дорогой мой, в награду за то, что я не потревожу душевного покоя, скажем, ваших близких, власти дарят мне то самое вино, которое изготовляют ваши родные в поте лица своего, созданного, как известно, по образу и подобию божьему. Если бы я согласился молчать, то поступил бы так, уж конечно, не из высших, а из очень низменных побуждений, чтобы жить в довольстве, не знать преследований и прочего. 
   
Маленький монах. Господин Галилей, я священник. 
   
Галилей. Но и физик тоже. И вы видели, что у Венеры есть.фазы. Погляди-ка туда! (Показывая в окно.) Видишь там миленького Приапа над ручьем у лаврового дерева? Бог садов, птиц и воров, двухтысячелетний похабный крестьянский идол! Он меньше лгал. Впрочем, ладно, оставим это, я тоже сын церкви. Но знаете ли вы восьмую сатиру Горация? В эти дни я опять перечитываю его; он иногда помогает сохранить душевное равновесие. (Берет небольшую книжку.) Вот что у него говорит именно Приап, маленькая статуя в Эсквилинских садах. Начинается так: 
   
"Я был стволом смоковницы бесплодной, 
   
Когда однажды плотник, размышляя, 
   
Что вытесать: скамью или Приапа, 
   
Решил сомненье, вырезавши бога..." 
   
Как вы полагаете, позволил бы Гораций запретить упоминание о скамье и заменить ее в стихах словом "стол"? Сударь, мое чувство прекрасного не допускает, чтобы фазы Венеры отсутствовали в моей картине мироздания. Мы не можем изобретать механизмы для выкачивания воды из рек, если нельзя изучать величайший механизм, который у нас перед глазами, - механизм звездного неба. Сумма углов треугольника не может быть изменена согласно потребностям церковных властей. Пути летящих тел я не могу вычислять так, чтобы эти расчеты заодно объясняли и полеты ведьм верхом на метле. 
   
Маленький монах. А не думаете ли вы, что истина - если это истина выйдет наружу и без нас? 
   
Галилей. Нет, нет и нет! Наружу выходит ровно столько истины, сколько мы выводим. Победа разума может быть только победой разумных. Вот вы уже описываете крестьян из Кампаньи так, словно они мох на своих лачугах! Кто станет предполагать, что сумма углов треугольника может противоречить потребностям этих крестьян? Но если они не придут в движение и не научатся думать, то им не помогут и самые лучшие оросительные устройства. К чертям! Я насмотрелся на божественное терпение ваших родных, но где ж их божественный гнев? 
   
Маленький монах. Они устали! 
   
Галилей (бросает ему связку рукописей). Ты физик, сын мой? Здесь рассмотрены причины приливов и отливов, движущих океан. Но ты не должен читать этого. Слышишь? Ах, ты уже читаешь. Значит, ты физик? 
   
Маленький монах погружается в бумаги. 
   
Яблоко с древа познания! Он уже вгрызается в него. Он проклят навеки и все же должен сглодать его, злосчастный обжора! Иногда я думаю, что согласился бы, чтобы меня заперли в подземной тюрьме, на десять сажен под землей, куда не проникал бы и луч света, если бы только взамен я мог узнать, что же такое свет. И самое страшное: все, что я знаю, я должен поведать другим. Как влюбленный, как пьяный, как предатель. Это, конечно, порок, и он грозит бедой. Как долго еще я смогу кричать обо всем, что знаю, только в печную трубу, - вот в чем вопрос. 
   
Маленький монах (указывает на страницу). Не могу понять этого места. 
   
Галилей. Я объясню тебе, я объясню тебе. 
   
IX 
   
После восьмилетнего молчания Галилей узнает, что новым папой стал ученый; ободренный этим известием, Галилей начинает новые исследования в запретной 
   
области. Солнечные пятна 
   
Хранил он истину за семью замками, 
   
Держал язык за стиснутыми зубами; 
   
Молчал он восемь постылых лет, 
   
Но, разгневавшись, выпустил истину в свет. 
   
Дом Галилея во Флоренции. Ученики Галилея - Федерцони, маленький монах и Андреа Сарти, который стал уже юношей, - собрались на экспериментальные занятия. Галилей стоя читает книгу. Внизу Вирджиния и госпожа Сарти шьют 
   
белье для приданого. 
   
Вирджиния. Шитье приданого - это веселое шитье. Вот это скатерть для стола больших приемов. Людовико любит гостей. Но шить нужно очень хорошо. Его мать видит каждый стежок. Она не согласна с книгами отца. Так же как отец Христофор. 
   
Госпожа Сарти. Вот уже много лет, как он не написал ни одной книги. 
   
Вирджиния. Я думаю, он понял, что заблуждался. В Риме одно высокое духовное лицо многое объяснило мне по астрономии. Расстояния слишком велики. 
   
Андреа (пишет на доске). "Четверг, после полудня. Плавающие тела". Опять лед, лохань с водой, весы, железная игла, Аристотель. (Приносит перечисленные предметы.) 
   
Остальные читают книги. 
   
Входит Филиппо Муциус, ученый средних лет. Он чем-то расстроен. 
   
Муциус. Не можете ли вы сказать господину Галилею, что он должен меня принять? Он осуждает меня, не выслушав. 
   
Госпожа Сарти. Но ведь он не хочет вас принимать. 
   
Муциус. Господь наградит вас, если вы его упросите. Я должен с ним поговорить. 
   
Вирджиния (идет к лестнице). Отец! 
   
Галилей. Что такое? 
   
Вирджиния. Господин Муциус! 
   
Галилей (резко повернулся, идет к лестнице, за ним ученики). Что вам угодно? 
   
Муциус. Господин Галилей, я прошу вас разрешить мне объяснить вам те места в моей книге, в которых, как может показаться, я осудил учение Коперника о вращении Земли. У меня... 
   
Галилей. Что вы собираетесь объяснять? У вас все в полном соответствии с декретом святой конгрегации от тысяча шестьсот шестнадцатого года. Следовательно, вы вполне правы. И хотя вы изучали здесь математику, но это не позволяет нам требовать от вас, чтоб вы утверждали, будто дважды два равно четырем. Вы имеете полное право утверждать, что этот камень (вынимает из кармана камешек и бросает его с лестницы на пол) только что взлетел вверх, на крышу. 
   
Муциус. Господин Галилей, я... 
   
Галилей. Не вздумайте говорить о трудностях! Я не позволил даже чуме помешать моим наблюдениям. 
   
Муциус. Господин Галилей, чума еще не самое худшее. 
   
Галилей. Я говорю вам: тот, кто не знает истины, только глуп. Но кто ее знает и называет ложью, тот преступник. Уходите из моего дома. 
   
Муциус (беззвучно). Вы правы. (Уходит.) 
   
Галилей возвращается в кабинет. 
   
Федерцони. К сожалению, это так. Он мелкий человек и вообще ничего бы не значил, если бы не был вашим учеником. Но теперь они там, конечно, говорят: вот он слыхал все то, чему учит Галилей, и сам признает, что все это ложь. 
   
Госпожа Сарти. Мне жаль этого господина. 
   
Вирджиния. Отец его так любил. 
   
Госпожа Сарти. Я хочу поговорить с тобой о свадьбе, Вирджиния. Ты еще так молода, и матери у тебя нет, а твой отец кладет в воду кусочки льда. Во всяком случае, не советую тебе спрашивать его ни о чем, относящемся к свадьбе. Он стал бы целую неделю говорить самые ужасные вещи, к тому же за столом, в присутствии молодых людей. Ведь у него нет и никогда не было стыда ни на грош. Но и я не думаю о таких вещах, а просто о том, как получится в будущем. Знать я ничего не могу, я необразованная женщина. Но в такое серьезное дело нельзя пускаться вслепую. Я думаю, ты должна пойти к настоящему астроному в университет, чтобы он составил тебе гороскоп, и тогда ты будешь знать что к чему. Почему ты смеешься? 
   
Вирджиния. Да потому, что я уже была там. 
   
Госпожа Сарти (с жадным любопытством). И что он сказал? 
   
Вирджиния. В течение трех месяцев я должна остерегаться, так как Солнце находится под знаком Козерога, но потом расположение звезд будет благоприятным для меня, и тогда тучи разойдутся. Если я не буду упускать из виду Юпитер, я могу предпринимать любое путешествие, так как я сама Козерог. 
   
Госпожа Сарти. А Людовико? 
   
Вирджиния. А он - Лев. (Немного помолчав.) Говорят, это значит, что он чувственный. 
   
Пауза. 
   
Знакомые шаги. Это ректор, господин Гаффоне. 
   
Входит Гаффоне - ректор университета. 
   
Гаффоне. Я только принес книгу, которая, может быть, заинтересует вашего батюшку, пожалуйста, ради бога, не тревожьте господина Галилея. Право же, мне всегда кажется, что каждая минута, которую крадут у этого великого человека, украдена у Италии. Я осторожненько вложу книгу в ваши ручки и ухожу. На цыпочках. (Уходит.) 
   
Вирджиния передает книгу Федерцони. 
   
Галилей. О чем это? 
   
Федерцони. Не знаю. (Читает по складам.) "De maculis in sole...". 
   
Андреа. О солнечных пятнах. Еще одна! 
   
Федерцони с досадой передает ему книгу. 
   
Слушайте, какое посвящение! "Величайшему из ныне живущих авторитетов физики Галилео Галилею". 
   
Галилей опять углубился в книгу. 
   
Я прочел трактат о солнечных пятнах голландца Фабрициуса. Он предполагает, что это скопления звезд, которые движутся между Землей и Солнцем. 
   
Маленький монах. Разве это не сомнительно, господин Галилей? 
   
Галилей молчит. 
   
Андреа. В Париже и в Праге полагают, что это испарения Солнца. 
   
Федерцони. Гм.