1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
     
— Спросите лучше у Нее.
     
— Если мы не можем их использовать, зачем их тащить? И к тому же я нигде не вижу боеприпасов.
     
— Боеприпасов уйма. Попозже мы будем в… в другом месте… Там можно пользоваться огнестрельным оружием. Если мы до этого доживем. Я просто показывал вам, что у нас есть. Что вам нравится из разрешенного оружия? Вы стреляете из лука?
     
— Не знаю. Покажи как.
     
Он хотел было что-то сказать, потом пожал плечами и выбрал один из луков, натянул кожаную защитную перчатку на левую руку, выбрал стрелу.
     
— Вон то дерево, — сказал он, — с белым камнем у корня. Я постараюсь попасть примерно на высоте человеческого сердца.
     
Он натянул тетиву, поднял, выгнул и выпустил стрелу, все одним плавным движением.
     
Стрела дрожала в стволе дерева футах в четырех от земли.
     
Руфо оскалился:
     
— Хотите попробовать так же?
     
Я не ответил. Я знал, что не смогу, разве что случайно. У меня однажды был собственный лук, подарок на день рождения. Не часто я из него попадал, да и стрелы вскоре все потерялись. Тем не менее я устроил спектакль по выбору лука и остановился на самом длинном и тяжелом.
     
Руфо хмыкнул извиняющимся тоном.
     
— Если мне позволят заметить, этот будет довольно трудно натянуть — для начинающего.
     
Я натянул тетиву.
     
— Найди мне крагу.
     
Крага пришлась мне впору, как будто для меня была сделана; может, и была. Я выбрал стрелу под стать луку, едва на нее взглянув: они все казались прямыми и точными. У меня и не теплилось надежды попасть в это чертово дерево; оно было ярдов за 50 и не больше фута толщиной. Намерение у меня было нацелиться немного повыше по стволу и возложить надежды на то, что такой тяжелый лук даст мне сравнительно плоскую траекторию. В основном мне хотелось наложить стрелу, натянуть и выпустить все одним движением, как сделал Руфо — ВЫГЛЯДЕТЬ, как Робин Гуд, хотя я им и не был.
     
Но когда я поднял и согнул лук, почувствовал его мощь, во мне поднялась волна ликования — эта игрушка была по мне! Мы подходили друг другу.
     
Я выпустил стрелу не раздумывая.
     
Она с глухим стуком вонзилась в дерево на расстоянии ладони от его стрелы.
     
— Отличный выстрел! — откликнулась Стар.
     
Руфо смотрел на дерево и хлопал глазами, потом укоризненно глянул на Стар. Она послала ему взгляд, полный высокомерия.
     
— Ничего подобного, — заявила она. — Ты знаешь, что я бы этого не сделала. Это было честное состязание… и почетное для вас обоих.
     
Руфо задумчиво рассматривал меня.
     
     
— Хм. Вы не против заключить небольшое пари — ставки на ваш выбор, — что вы сможете повторить это?
     
— Не буду я спорить, — сказал я. — Я слабак.
     
Однако я взял другую стрелу и наложил ее. Мне понравился этот лук, мне нравилось даже, как тетива звенькает о кожу на моем предплечье; я хотел испытать его еще разок, почувствовать себя соединенным с ним.
     
Я отпустил тетиву.
     
Третья стрела выросла из точки между двумя первыми, но ближе к его.
     
— Приличный лук, — сказал я. — Я его беру. Принеси стрелы.
     
Руфо потрусил прочь, не сказав ни слова. Я спустил тетиву с лука, потом стал осматривать ножевой товар. Была у меня надежда, что мне никогда больше не придется выпускать стрелы; не может же игрок надеяться вытащить удачную взятку при каждой сдаче — моя следующая стрела могла запросто повергнуть назад, как бумеранг.
     
Слишком уж обильное было разнообразие острых лезвий: от двуручного меча, годною для рубки деревьев, до кинжальчика, созданного для чулка дамы. Но я перепробовал и прикинул на руку их все… и нашел среди них клинок, который подошел мне так, как Артуру подошел его Экскалибур.
     
Таких, как он, я никогда прежде не видывал, так что не знаю, как его назвать. Сабля, наверное, поскольку лезвие было чуть изогнуто и острое по краю, как бритва, и на довольно большом протяжении острое с другой стороны. Острие у одной сабли было так же смертоносно, как у рапиры, а изгиб был недостаточно крут, чтобы ее нельзя было использовать для выпадов и встречных ударов так же, как для рубки в стиле топора мясника. Защитная чашка была в форме колокола, загибающегося назад, вокруг суставов, в полукорзину, но обрезанная достаточно, чтобы провести полное мулинэ с любой защитной позиции.
     
Центр тяжести был в forte, не больше двух дюймов от чаши, однако лезвие было такое тяжелое, что можно было им перерубить кость. Это была такая сабля, что невольно возникало ощущение, что она — продолжение собственного тела.
     
Рукоятка сверху была настоящей акульей кожи, обработанная под мою руку. На лезвии был вытравлен девиз, но он был так погребен во всяких завитушках, что я не стал тратить время на его расшифровку. Эта подружка была моей, мы были созданы друг для друга! Я засунул ее в ножны и пристегнул портупею прямо к поясу (я хотел чувствовать ее при себе); в своем воображении я уже был Капитаном Джоном Картером, Джеддаком из Джеддаков,[33] и Гасконцем с тремя его друзьями вместе взятыми.
     
— Вы не будете одеваться, милорд Оскар? — спросила Стар.
     
— А? О, конечно, — я просто пробовал, подходит ли мне размер. Но разве Руфо захватил мою одежду?
     
— Захватил, Руфо?
     
— Его одежду? Не хочет ли он те шмотки, в которые он одевался в Ницце!
     
— А что плохого в том, чтобы носить Leder hosen и рубашку “алоа”? — возмутился я.
     
— Что? О, абсолютно ничего, милорд Оскар, — поспешно ответил Руфо. — Живи и давай жить другим, это я всегда говорил. Я однажды знал человека, который носил… неважно что. Позвольте показать вам, что я для вас приготовил.
     
Я мог выбрать что угодно — от плаща из пластика до бронированного панциря. Последний произвел на меня угнетающее впечатление, потому что его присутствие означало, что он может понадобиться. За исключением армейской каски, других доспехов я никогда не носил, носить не хотел, как носить — не знал и не испытывал желания общаться с той грубой компанией, которая делала желательной такую форму защиты.
     
И к тому же поблизости не было видно лошади, першерона, к примеру, или клайдесдейла, а себя я представить не мог путешествующим в одной из этих железок. Я шел бы медленно, как на костылях, гремел, как подземка, и загорелся бы, как внутри телефонной будки. Таким способом хорошо сгонять потом десять фунтов за пять миль… Одни только простеганные подштанники, которые одеваются под эту скобяную продукцию, были бы слишком для той прекрасной погоды; а сталь сверху превратила бы меня в ходячую печку и сделала бы меня слишком уязвимым и неуклюжим, чтобы я смог даже отбиться от прокола в водительских правах.
     
— Стар, вы сказали, что… — я не закончил. Она уже оделась, и лишнего на ней не было. Дорожные сапожки из мягкой кожи не г. скорее котурны, — коричневое трико и что-то зеленое, короткое сверху, наполовину куртку, наполовину платье фигуристки. Сверху все это покрывалось бойкого вида шапчонкой, а весь костюм в целом придавал ей вид водевильной пародии на стюардессу, нарядную, привлекательную, здоровую и сексуальную.
     
Или Девы Марианны, поскольку она добавила лук с двойным изгибом — размером вполовину моего, колчан и кинжал.
     
— Вы, — сказал я, — похожи на то, из-за чего поднялся бунт.
     
Она показала ямочки и присела в реверансе. (Стар никогда не притворялась. Она знала, что она женщина, знала, что хорошо выглядит, и это ей нравилось).
     
— Вы недавно что-то говорили, — продолжил я, — насчет того, что пока мне оружие не понадобится. А есть причины, по которым мне стоит надеть один из этих скафандров? У них не слишком удобный вид.
     
— Я не жду сегодня особенно больших опасностей, — медленно сказала она. — Но это не такое место, где можно вызвать полицию. Решать, что вам нужно, должны вы.
     
— Но ведь, черт возьми, Принцесса, вы это место знаете, а я нет. Мне нужен совет.
     
Она не ответила. Я обернулся к Руфо. Он внимательно изучал верхушку дерева. Я сказал:
     
— Руфо, оденься.
     
Он поднял брови:
     
— Милорд Оскар?
     
— Schnell! Vite, vite! Катись.
     
— Ладно.
     
Оделся он быстро, в костюм, который был мужским вариантом того, что выбрала Сгар, с шортами вместо трико.
     
— Подбери себе оружие, — сказал я и начал одеваться, как он, только я намеревался надеть сапоги. Однако под руку мне попалась пара этих котурнов, с виду моего размера, ну я их и примерил. Они прилегли мне к ногам, как перчатки, да все равно мои подошвы так затвердели за месяц ходьбы босиком на Л’иль дю Леван, что твердая обувь мне была не нужна.
     
Они были не такие уж средневековые, как казались с виду; спереди они застегивались на молнию, а внутри стояла метка: “Fabrique en France”.
     
Папаша Руфо взял лук, из которого он стрелял, выбрал саблю и добавил кинжал. Я выбрал вместо кинжала золингеновский охотничий нож. Я посмотрел с вожделением на армейский пистолет 45-го калибра, но не стал его трогать. Если у “них”, кто бы они ни были, действует местный закон Салливана,[34] я готов подыграть этой шутке.
     
Стар велела Руфо упаковывать багаж, потом присела на корточки на песчаном берегу ручья и начертила схематичную карту — курс на юг, постепенно понижаясь и придерживаясь ручья, только иногда срезая углы, пока не дойдем до Поющих Вод. Там станем на ночевку.
     
Я все вбил себе в голову.
     
— Ясно. Меня надо о чем-нибудь предупредить? Мы стреляем первыми? Или ждем, пока нас начнут бомбить?
     
— Я ничего не ожидаю сегодня. О, тут есть хищник раза в три больше льва. Но он ужасный трус; на движущегося человека не нападает.
     
— Вот это, приятель, мне по сердцу. Ладно, тогда мы будем все время двигаться.
     
— Если мы все же увидим людей — я этого не ожидаю, — было бы неплохо наложить на лук стрелу… но не поднимать лука, пока вы не почувствуете необходимости. Но я не указываю вам, Оскар, что делать; решать должны вы. Руфо тоже не выпустит ни стрелы, если не увидит, что вы готовитесь это сделать.
     
Руфо закончил укладываться.
     
— О’кей, пошли, — сказал я.
     
Мы тронулись. Черный ящичек Руфо приобрел теперь вид ранца, и я не стал ломать голову над тем, как он мог тащить пару тонн на плечах. Может, у него антигравитационное устройство типа “Бак Роджерса”. Кровь китайских носильщиков-кули. Черная магия. Черт, да один этот сундук из тика не смог бы поместиться в такую заплечную упаковку в соотношении 30 к 1, уж не говоря про арсенал и прочие мелочи.
     
Не стоит удивляться, почему я не расспрашиваю Стар о том, где мы, почему мы здесь, как мы сюда попали, что мы собираемся делать, и о подробностях тех опасностей, встреча с которыми ждала меня. Слушайте, ребята, когда вам снится самый роскошный сон в вашей жизни и вы как раз подходите к самому интересному, останавливаетесь ли вы, чтобы сказать себе, что оказаться вместе с вами в сене именно этой девочки логически невозможно — и тем самым разбудить себя? Логически рассуждая, я ЗНАЛ, что все случившееся с тех пор, как я прочитал то глупое объявление, было невозможно.
     
Поэтому я отбросил логику.
     
Логика — ненадежная штука, друзья. “Логика” доказывала, что аэропланы не смогут летать, и что водородные бомбы не сработают, и что камни с неба не падают. Логика — это способ утверждать, будто то, что не случилось вчера, не случится и завтра.
     
Нынешнее положение мое мне нравилось. Я не хотел просыпаться ни в постели, ни в палате психушки. И уж совсем я не хотел проснуться все еще в джунглях, может быть, со все еще свежей раной на лице и в ожидании вертолета. Может, коричневый братик завершил свою работу надо мной и послал меня в Валгаллу. Ну ладно, Валгалла мне понравилась.
     
Я шел впереди мерным шагом; по бедру меня похлопывала чудесная сабля; девушка намного чудеснее ее шагала рядом со мной в ногу; позади нас потел раб-крепостной-слуга-некто, выполняя роли носильщика и “глаза на затылке”. Пели птицы, пейзажи кругом были созданы мастером ландшафтной архитектуры, воздух пах приятно и здорово. Если бы мне больше ни разу не пришлось увертываться от такси или смотреть на заголовки статей, я был бы не против.
     
Большой лук вызывал неудобство — впрочем, как и М-1.[35]
     
Маленький лук Стар висел у нее за спиной, от плеча до бедра. Я так попробовал, но он все время за что-нибудь цеплялся. К тому же тогда я нервничал из-за того, что в таком положении он не готов к стрельбе. А она признала, что в луке может возникнуть нужда. Поэтому я снял его и понес в левой руке, натянутый и приготовленный.
     
На утреннем переходе у нас была одна тревога. Я услыхал, как тетива Руфо сказала “тванг”, обернулся уже с изготовленным луком и наложенной стрелой, прежде чем разглядел, что происходит.
     
Или, вернее, произошло. Птица, похожая на рябчика, не больше. Руфо снял ее с ветки, точно в шею. Я отметил про себя больше не соревноваться с ним в стрельбе из лука и просить потренировать меня в тонкостях.
     
Он чмокнул губами и ухмыльнулся.
     
— Ужин!
     
Всю следующую милю он на ходу щипал ее, потом привесил ее на пояс.
     
Мы остановились перекусить около часу дня, в красивом месте, которое, как заверила меня Стар, было защищено, и Руфо открыл свой ящик до размеров чемодана и подал нам ленч: холодные вырезки, рассыпчатый провансальский сыр, французский хлеб с корочкой, груши и две бутылки Шабли. После ленча Стар предложила устроить сиесту. Мысль выглядела заманчиво; я наелся от души и разделил с птицами только крошки, но я был удивлен.
     
— Разве нам не нужно спешить?
     
— Вам нужен урок языка, Оскар.
     
Надо подсказать средней школе в Понс де Леон лучший способ изучать языки. В лучезарный полдень вы ложитесь на мягкую траву у посмеивающегося ручья, и самая прекрасная женщина любого из миров наклоняется над вами и смотрит вам в глаза. Она начинает тихо говорить на языке, которого вы не понимаете.
     
Спустя некоторое время ее большие глаза становятся еще больше, и больше… и больше… и вы тонете в них.
     
Потом, спустя вечность, Руфо говорит:
     
— Эрбас, Оскар, ’т книла вуурсит.
     
— Ладно, — ответил я, — я и так встаю. Нечего меня торопить.
     
Это последнее слово, которое я собираюсь записать на языке, который не подходит к нашему алфавиту. У меня было еще несколько уроков, и о них я тоже упоминать не буду, и с того времени мы говорили на этой тарабарщине, кроме тех случаев, когда мне приходилось затыкать дыры вопросами по-английски. Это язык, богатый бранью и словами при занятиях любовью, и богаче, чем английский, в некоторых технических вопросах — но с удивительными проблемами в нем. Нет, например, слова, означающего “юрист”.
     
Примерно за час до захода солнца мы подошли к Поющим Водам.
     
Весь день мы путешествовали по высокому, поросшему лесом плато. Ручей, в котором мы ловили форель, впитал в себя другие ручейки и был уже порядочный речкой. Ниже нас, в том месте, до которого мы еще не дошли, он устремился с высоких утесов суперйоселитским водопадом. Здесь, где мы остановились лагерем, вода промыла выемку в плато, образовав каскады, прежде чем устремиться в этот прыжок.
     
“Каскады” — слово слабое. Вверх по течению или вниз, куда ни посмотри, были видны водопады — от больших, в 30 или 50 футов высотой, до маленьких, на которые могла бы запрыгнуть мышь, и всех промежуточных размеров. Они струились террасами и лестницами. Вода была то гладкой, зеленой от отражающейся в ней пышной листвы, то белой, как взбитые сливки, там, где она бурлила в сплошной пене.
     
Водопады были слышны. Крохотные водопады звенели серебряными сопрано, большие рычали в бассо профун (до).[36] На покрытом травой лугу, где мы разбили лагерь, это звучало как несмолкаемый хорал; среди этого шума надо было кричать, чтобы быть услышанными.
     
Кольридж бывал там в одном из своих наркотических видений:[37]
     
      
       
И были здесь леса, древние, как холмы,
       
Хранившие в себе солнечные пятачки зелени.
       
Но ах! Вон то глубокое романтическое ущелье, которое
       
Рассекает зеленый холм поперек его кедровых зарослей…
       
Дикое место! Настолько святое и заколдованное.
       
Насколько могло быть под ущербной луной место, где
       
Обитает женщина, оплакивающая своего демона — возлюбленного!
       
Из этой бездны, кипя в бесконечном шуме…
      
     
     
Кольридж наверняка прошел по этому маршруту и дошел до Поющих Вод. Не стоит удивляться, что он чувствовал желание убить то “лицо из Порлока”, которое вторгалось в лучшее его видение. Когда я буду умирать, положите меня у Поющих Вод, и пусть они будут последним, что я увижу и услышу.
     
Мы остановились на покрытой травой террасе, влекущей, как обещание, и нежной, как поцелуй, и я помог Руфо распаковываться. Я хотел узнать, как он проделывает свой фокус с ящиком. Не понял. Каждая сторона открывалась так же естественно и просто, как когда раскладываешь гладильную доску, а потом, когда она складывалась, это было опять естественно и понятно.
     
Сначала мы рубили палатку для Стар — конструкция явно не армейского снаряжения; это был изящный шатер из расшитого шелка, а в ковер, который мы расстелили в качестве пола, наверняка ушли жизни примерно трех поколений бухарских умельцев. Руфо сказал мне:
     
— Вам нужна палатка, Оскар?
     
Я взглянул вверх на небо и потом на не совсем еще скрывшееся солнце. Воздух был теплым, как парное молоко, и я не мог представить себе, что пойдет дождь. Не люблю я находиться в палатке, если есть хоть малейшая угроза внезапного нападения.
     
— А ты собираешься воспользоваться палаткой?
     
— Я? О нет! Но у Нее палатка должна быть всегда. Потом, почти наверняка, она решит спать снаружи на траве.
     
— Палатка мне не понадобится.
     
(Прикинем-ка, спит ли “рыцарь” у порога спальни своей дамы с оружием под боком? В этикете таких дел я не был искушен; их ни разу не поминали в “Общественных науках”).
     
Тут она вернулась и сказала Руфо:
     
— Защищено. Все преграды были на месте.
     
— Подзаряжены? — обеспокоился тот.
     
Она щипнула его за ухо.
     
— Я не выжила из ума. — Она добавила: — Мыло, Руфо. И пойдем со мной, Оскар; это работа Руфо.
     
Руфо откопал из массы скарба кусок “Люкса” и отдал ей, затем оценивающе оглядел меня и вручил мне пачку “Лайф боя”.
     
Поющие воды — лучшая ванна на свете, с бесконечным разнообразием процедур. Стоячие пруды размерами от ножной ванны до таких, в которых можно плавать, зитц-ванны, щекочущие кожу, начиная от тихой струйки до бьющих под естественным напором потоков, которые могут напрочь выколотить мозги, если стоять под ними слишком долго.
     
Можно выбрать любую температуру. Выше каскада, где мы остановились, в главный поток вливался источник, а у основания каскада бил ледяно-холодным ключом неприметный родник. Не нужно возиться с краном, двинься просто туда или сюда к приятной тебе температуре — или шагай вниз по течению, где температура становится нежно-теплой, как поцелуй матери.
     
Мы немного поиграли; Стар визжала и хохотала, когда я на нее брызгал, и отвечала на это, окуная меня в воду. Мы оба резвились, как дети; я чувствовал себя ребенком, она ребенком смотрелась, а играла она сильно, давая почувствовать под бархатом кожи стальные мускулы.
     
Потом я достал мыло, и мы помылись. Когда она начала мыть шампунем волосы, я подошел к ней сзади и помог. Она мне позволила, ей нужна была помощь, чтобы справиться со своей львиной гривой, раз в шесть больше тех. которыми украшает себя в наши дни большинство девчат.
     
Это было бы крайне благоприятным моментом (Руфо был занят и не торчал на глазах) обхватить ее и сжать в объятиях, потом прямиком проследовать к остальному. К тому же я не уверен, что она проявила бы хотя бы символический протест; она поддержала бы меня с полной охотой.
     
Черт, да я ЗНАЮ, что она не выразила бы “символического” протеста. Она бы поставила меня на место или холодным словом, или затрещиной в ухо — или вступила бы в игру.
     
Я не мог этого сделать. Я не мог даже НАЧАТЬ.
     
Не знаю почему. Мои намерения по отношению к Стар совершали колебания от благородных до неблагородных и обратно, но с того момента, когда мой взгляд впервые упал на нее, всегда были практическими. Нет, позвольте мне выразить это так: намерения мои всегда были явно неблагородными, но с полной готовностью превратить их в благородные, попозже, как только мы смогли бы откопать мирового судью.
     
Все же я не мог и пальцем ее тронуть за исключением помощи ей в смывании мыла с волос.
     
Пока я этому дивился, погрузив обе руки в тяжелые светлые волосы и раздумывая, что же удерживает меня от того, чтобы обнять руками эту стройно-сильную талию всего в нескольких дюймах от меня, я услышал пронзительный свист и свое имя — мое новое имя. Я оглянулся.
     
Руфо, одетый только в собственную непривлекательную кожу и с полотенцем через плечо, стоял на берегу футах в десяти и пытался перекрыть рев вод, чтобы привлечь мое внимание.
     
Я перебрался немного поближе к нему.
     
— Ну-ка, еще разок, — не то чтобы прорычал я.
     
Он сказал:
     
— Вы хотите побриться? Или вы отращиваете бороду?
     
Когда я обдумывал, предпринять мне преступное нападение или нет, я с неловкостью сознавал, что на щеках моих пророс кактус, и неловкость эта помогла мне удержаться. “Жиллет”, “Аква Вельва”, “Бирма Шейв” и другие заставили затюканного американца-мужчину, а именно меня, стать робким в попытках совращения и (или) изнасилования в случае, так как он не был свежеоструган. У меня была двухдневная щетина.
     
— У меня нет бритвы, — отозвался я.
     
Он ответил, подняв опасную бритву.
     
Стар придвинулась и встала рядом. Она подняла руку и потрогала мой подбородок большим и указательным пальцами.
     
— Вы были бы великолепны с бородой, — сказала она. — Может быть, в стиле Ван Дейка с издевательскими мустангос.[38]
     
Я тоже так думал, раз так думала она. К тому же так большая часть шрама была бы прикрыта.
     
— Как вы скажете, Принцесса.
     
— Но я бы предпочла, чтобы вы остались таким, каким я вас впервые увидела. Руфо — хороший цирюльник. — Она повернулась к нему. — Руку, Руфо. И мое полотенце.
     
Стар не спеша отправилась к лагерю, вытирая себя насухо — я был бы рад помочь, если бы меня попросили. Руфо устало сказал:
     
— Почему вы не настояли на своем? Она говорит: побрить вас, так что теперь я должен брить — и принимать собственную ваг ну в спешке, чтобы не заставлять Ее ждать,
     
— Если у тебя есть зеркало, я сам это сделаю.
     
— Пользовались когда-нибудь опасной бритвой?
     
— Нет, но могу научиться.
     
— Вы бы перерезали себе глотку, а Ей это не понравилось бы. Вот сюда, на откос, где я могу стоять в теплой воде. Нет, нет! Не садитесь на него, ложитесь так, чтобы голова была на краю. Я не могу брить человека, который сидит.
     
Он начал наносить мне пену на подбородок.
     
— Знаете почему? Я научился брить на трупах — вот почему, прихорашивая их, чтобы их любимые могли ими гордиться. Не шевелитесь! Вы чуть не потеряли ухо. Мне нравится брить трупы, пожаловаться они не могут, предложений не строят, не огрызаются — и никогда не шевелятся. Лучшая моя работа за все время. А возьмем, к примеру, работу…
     
Он перестал брить и, держа лезвие у моего кадыка, стал перечислять свои заботы.
     
— Дают мне выходные по субботам? Черта с два, у меня даже в воскресенье выходного нет! А посмотрите на рабочее время! Да вот я тут только что на днях прочел, что какая-то компания в Нью-Йорке — вы бывали в Нью-Йорке?
     
— Я бывал в Нью-Йорке. Да убери свою гильотину от моего горла, когда так размахиваешь руками.
     
— Если вы все время говорите, вы обязательно иногда хоть немного да порежетесь. Так эта компания подписала контракт на двадцатипятичасовую неделю. Неделю! Хотел бы я ограничиться 25-часовым ДНЕМ. Знаете, сколько времени я работаю без перерыва, вплоть до этой минуты?
     
Я сказал, что нет.
     
— Вот вы опять разговариваете. Больше 70 часов, чтоб мне провалиться! А за что? За славу? Какая слава я куче выбеленных костей? За богатство? Оскар, я говорю вам по правде: я обрядил больше покойников, чем наложниц у султана, и всем без всяких исключений было абсолютно плевать на то, украшены пни рубинами размером с ваш нос и вдвое его краснее… или лохмотьями. Какая польза от богатства покойнику? Скажите мне, Оскар, как мужчина мужчине, пока Она не слышит: почему вы позволили. Ей уговорить вас на это?
     
— Мне это пока что нравится.
     
Он презрительно фыркнул.
     
— Так сказал человек, пролетающий мимо 50-го этажа Эмпайр стейт билдинг.[39] Но все равно его ждал тротуар. Впрочем, как бы то ни было, — мрачно прибавил он, — пою вы не разделаетесь с Игли, проблемы нет. Если бы у меня был инструмент, я бы мог здорово закрыть этот шрам, все говорили бы: “Правда, он как живой?”
     
— Не стоит об этом думать. Ей этот шрам нравится.
     
(Черт возьми, он и меня этим заразил!)
     
— С Нее станется. К чему я пытаюсь привыкнуть, так это к тому, что если идти Дорогой Славы, то на пути попадается все больше препятствий. Но я — то нипочем не собирался идти этой дорогой. В моем представлении хорошей жизнью было бы тихое спокойное заведение, единственное в городке, с набором гробов в любую цену и с такой разницей между себестоимостью и ценой товара, которая, давала бы некоторую свободу действий, чтобы проявить щедрость к понесшим утрату. Продажа в рассрочку для тех, у кого хватает разума, чтобы спланировать все заранее, — потому что все мы смертны, Оскар, все мы смертны, и здравомыслящему человеку не мешает посидеть по-приятельски со стаканом пивка и согласовать свои планы с пользующейся хорошей репутацией фирмой, которой он может доверять.
     
Он тихонько склонился ко мне.
     
— Знаете, милорд Оскар….. если мы когда-нибудь чудом выйдем из всего этого живыми, вы могли бы замолвить за меня доброе словечко перед Ней. Пусть Она поймет, что я слишком стар для Дороги Славы. Я бы мог многое сделать, чтобы остаток ваших дней прошел в удобстве и радости… если вы по-товарищески ко мне отнесетесь.
     
— Разве мы не пожали на этом друг другу руки?
     
— Ах да, верно ведь. — Он вздохнул. — Один за всех и все за одного, — и пан или пропал. Вы готовы.
     
Когда мы вернулись, было еще светло и Стар была в шатре — и моя одежда была уже разложена. Я начал было возражать, когда разглядел ее, но Руфо твердо ответил:
     
— Она сказала “неофициально”, а это значит смокинг.
     
Я одолел все, даже запонки (которые оказались изумительно большими черными жемчужинами), а сам смокинг был или сшит на меня, или был куплен в готовом виде кем-то, кто знал мой рост, вес, объем плеч и талии. На ярлыке у воротника значилось: “Инглиш Хоус, Копенгаген”.
     
Но галстук меня убил. Я с ним бился, пока не подвернулся Руфо, он уложил меня на землю (я не стал спрашивать зачем) и одним духом завязал его.
     
— Вам нужны ваши часы, Оскар?
     
— Мои часы? — Насколько мне было известно, они остались в кабинете доктора в Ницце. — Они у тебя?
     
— Да, сэр. Я захватил все ваши вещи, кроме вашей — его передернуло — одежды.
     
Он преувеличивал. Здесь было все, не только содержимое моих карманов, но и содержимое моего ящика из сейфов “Америкэн Экспресс”: деньги, паспорт, удостоверение et cetera.[40] Даже те билеты Тотализатора из Аллеи Менял.
     
Я начал было спрашивать, как он проник внутрь моего сейфа, но решил, что не стоит. Ключ у него был, и все могло быть сделано просто, с помощью фальшивой доверенности. Или непросто, как его волшебный черный ящик. Я поблагодарил его, и он вернулся к своей стряпне.
     
Я хотел выбросить этот мусор, все, кроме денег и паспорта. Но в таком прекрасном месте, как Поющие Воды, сорить невозможно. На моей портупее был кожаный кошель; я запихал туда все, даже часы, которые остановились.
     
Руфо поставил перед изящным шатром Стар столик и подвесил лампу на дереве над ним, а на столе расставил свечи. Темнота опустилась раньше, чем она вышла… и остановилась. Я, наконец, догадался, что она ждет моей руки. Я провел ее к месту и усадил, а Руфо усадил меня. Он был одет в сливового цвета униформу ливрейного лакея.
     
Ожидание Стар того стоило; она была одета в зеленое платье, которое недавно предлагала продемонстрировать мне. До сих пор не УВЕРЕН, что она воспользовалась косметикой, но выглядела она уже не как полная сил Ундина, которая окунала меня в воду час тому назад. У нее был такой вид, словно ее нужно держать под стеклом. У нее был вид Элизы Дулитл на балу.
     
Звучала мелодия “Ужина в Рио”, вплетаясь в звучание Поющих Вод.
     
Белое вино к рыбе, розовое вино с дичью, красное вино и жаркое — Стар болтала, улыбалась, сыпала остротами. Однажды Руфо, наклонившись ко мне, чтобы обслужить, прошептал:
     
— Приговоренные ели с аппетитом.
     
Я уголком губ велел ему убираться к черту.
     
Шампанское к сладкому, и Руфо торжественно представил бутылку на мое одобрение. Я кивнул. Что бы он сделал, если бы я отверг ее? Предложил другую марку? “Наполеон” с кофе. И сигареты.
     
О сигаретах я думал целый день. Это были “Бенсон энд Хеджес” № 5… а я курил эту французскую черноту, чтобы экономить деньги.
     
Пока мы курили, Стар поблагодарила Руфо за ужин, и он должным образом принял ее комплименты, а я поддержал их. Так и не знаю, кто приготовил тот пир гедониста. Большую часть сделал Руфо, но в трудных местах могла поработать Стар, пока меня брили.
     
Спустя некоторое неспешно-счастливое время, сидя за кофе с коньяком при потушенном верхнем свете, когда всего одна свеча отражалась в ее драгоценностях и освещала ее лицо, Стар слегка отодвинулась от стола, и я быстро встал и проводил ее к шатру. Она остановилась у входа.
     
— Милорд Оскар…
     
Итак, я поцеловал ее и вошел за ней внутрь…
     
Черта лысого вошел! Дьявол, я был так загипнотизирован, что склонился над ее рукой и поцеловал ее. Этим все и кончилось.
     
Мне не осталось ничего, кроме как выбраться из этой заимствованной у обезьян одежды, вернуть ее Руфо и получить от него одеяло. Он выбрал себе место для сна с одной стороны шатра, так что я подыскал место с другой и растянулся. Было все еще так приятно тепло, что даже одеяло не требовалось.
     
Но сон ко мне не шел. Говоря по правде, у меня привычка, как у наркомана, привычка хуже, чем марихуана, хоть и не такая дорогая, как героин. Я могу ее перебороть и заснуть невзирая на нее — но тут еще мешало то, что я в шатре Стар на фоне света видел силуэт, который больше не был обременен платьем.
     
Дело в том, что я читатель поневоле. “Гоулд медал ориджинэл”[41] центов за тридцать пять прямехонько уложит меня спать. Или Перри Мейсон. Но я скорее примусь за объявления в старой “Пари-Матч”, в которую заворачиввли селедку, чем обойдусь без чтения.
     
Я встал и обошел шатер.
     
— Пест! Руфо.
     
— Да, милорд. — Он быстро оказался на ногах, в руке кинжал.
     
— Слушай, в этой дыре есть что-нибудь почитать?
     
— Какого сорта что-нибудь?
     
— Что-нибудь, просто что-нибудь. Слова, поставленные по порядку.
     
— Минутку.
     
На какое-то время он исчез, копаясь с фонариком в своем плацдарме мусорных куч. Потом вернулся и протянул мне книгу и маленькую походную лампу. Я поблагодарил его, вернулся на место и улегся.
     
Это была интересная книга, написанная Альбертусом Магнусом[42] и, очевидно, украденная из Британского музея. Альберт предлагал длиннейший список рецептов для осуществления немыслимых дел: как укрощать штормы и летать над облаками, как одолеть врагов, как заставить женщину быть вам верной…
     
Вот этот последний рецепт: “Ежели хочешь, абы женщина была ни сладострастной ни вое желала бы мужчин, возьми потаенные члены от Вуолка, и волосы, кои растут на щеках, либо бровях иного, такоже и волосы, каковые есть под бородой его, и спал все это, и дай ей этого испить когда не ведает, и не возжаждет она никакого мужчину”.
     
“Вуолку” это, должно быть, было бы неприятно. Если я был бы той женщиной, мне бы тоже было неприятно; рецепт, судя по слуху, тошнотворная смесь. Но это точная формула, со всеми особенностями оригинала, так что если вам приходится туго держать ее в узде, а под руку подвернется “Вуолк”, попробуйте. Сообщите мне результаты. Почтой а к, лично.
     
Там было несколько рецептов, чтобы заставить полюбить вас женщину, которая вас не любит, но “Вуолк” намного опережал другие ингредиенты по простоте. Вскоре я отложил книгу, погасил свет и стал смотреть на движущийся силуэт на шелковом экране; Стар расчесывала волосы.
     
Потом мне надоело терзать себя, и я стал смотреть на звезды. Никогда я не знал звезд Южного полушария: в таком влажном месте, как Юго-Восточная Азия, звезды видны редко, а человеку с шишкой направления они вовсе не нужны.
     
Но это южное небо было великолепно.
     
Я глядел на какую-то очень яркую звезду или планету (у нее, казалось, виден был диск), как вдруг до меня дошло, что она перемещается.
     
Я сел.
     
— Эй, Стар!
     
Она отозвалась:
     
— Да, Оскар?
     
— Подите посмотрите! Спутник. БОЛЬШОЙ спутник!
     
— Иду. — Свет в ее шатре погас, она быстро очутилась возле. меня, так же, как и добрый старый попе Руфо, зевавший и почесывавший ребра.
     
— Где, милорд? — спросила Стар.
     
Я показал.
     
— Вон, прямо! Если подумать, то это, может, и не спутник; может, это один из нашей серии “Эхо”. Страх какой большой и яркий.
     
Она взглянула на меня и отвела глаза. Руфо ничего не говорил. Я поглядел вверх еще немного, глянул на нее. Она смотрела на меня, а не в небо. Я посмотрел снова, понаблюдал, как оно движется на фоне звезд.
     
— Стар, — сказал я — это не спутник. И не шар из “Эхо”. Это луна. Настоящая луна.
     
— Да, милорд Оскар.
     
— И значит это не Земля.
     
— Это правда.
     
— Хм… — я еще раз поглядел на маленькую луну, так быстро движущуюся среди звезд с запада на восток.
     
Стар тихо сказала:
     
— Вы не боитесь, мой герой?
     
— Чего?
     
— Очутиться в незнакомом мире.
     
— Кажется, довольно симпатичный мир.
     
— Так оно и есть, — согласилась она, — во многом.
     
— Мне он нравится, — согласился я. — Но, может, пора мне узнать о нем побольше. Где мы? Сколько световых лет или чего там еще, в Каком направлении?
     
Она вздохнула.
     
— Я постараюсь. Но это будет нелегко: вы не изучали метафизической геометрии — как и многого другого. Представьте себе страницы книги… — Я все еще держал под рукой ту поваренную книгу Альберта Великого; она взяла ее. — Одна страница может быть очень похожей на другую. Или быть совсем непохожей. Одна страница может быть настолько близка к другой, что соприкасается с ней во всех точках — и все же не имеет ничего общего с противоположной страницей. Мы так же близки к Земле — прямо сейчас, — как две соседние страницы в книге. И тем не менее мы так далеко, что в световых годах это не выразить.
     
— Слушайте, — сказал я, — можно обойтись и без словесных выкрутас. Я частенько смотрел “Зону сумерек”.[43] Вы имеете в виду другое измерение. Так я это усек.
     
Она казалась озабоченной.
     
— Что-то в этой мысли есть, но…
     
Руфо вмешался:
     
— И еще есть Игли утром.
     
— Да, — согласился я. — Если мы должны толковать с Игли поутру, наверное, нам лучше немного поспать. Извините. Между прочим, а КТО же такой Игли?
     
— Сами увидите, — сказал Руфо.
     
Я глянул на ту летящую луну.
     
— Вне всякого сомнения. Ладно, прошу меня извинить за то, что обеспокоил вас всех из-за глупой ошибки. Спокойной ночи, ребята.
     
Забрался я снова в свои спальные шелка, как взаправдашный герой (сплошь мускулы и никаких гонад, как правило). Ну, и они тоже упаковались. Она больше не включала света, так что мне не на что было смотреть, кроме летящих лун Барсума. Я попал прямо на страницы книги.
     
Что ж, я надеялся, что она будет удачной, и что писателю моя жизнь пригодится еще во множестве продолжений. Для героя все тут складывалось недурно, по крайней мере, вплоть до этой главы. Менее чем в 20 футах от меня спала, укутавшись в свои спальные шелка, Дея Торис.[44]
     
Я всерьез задумался, не подползти ли мне к откидному клапану ее шатра и прошептать ей, что мне хотелось бы задать ей несколько вопросов о метафизической геометрии и прочих материях. Любовных заклятьях, может. А может быть, просто сказать ей, что снаружи холодно, и попроситься войти?
     
Но я так не сделал. Добрый старый и верный Руфо лежал свернувшись тут же с другой стороны шатра, а у него была странная привычка просыпаться мгновенно и с кинжалом в руке. К ТОМУ ЖЕ ему нравится брить трупы. Как я уже сказал, если есть выбор, я предпочитаю быть трусом.
     
Я стал смотреть на летящие луны Барсума и незаметно уснул.
    
    
     
      
ГЛАВА VI
     
     
ПОЮЩИЕ птицы лучше, чем будильники, а Барсум никогда не был гак прекрасен. Я довольно потянулся, и почуял запах кофе, и подумал, не успею ли я наскоро выкупаться перед завтраком. Наступил еще один прекрасный день, голубой и яркий, солнце только что взошло, и я был не прочь шлепнуть несколько драконов, пока не подоспел завтрак. Только, конечно, маленьких.
     
Я подавил зевок и перекатился на ноги. Чудного павильона уже не было, а черный ящик был в основном упакован; он был не больше рояля. Стар стояла на коленях перед костром, поторапливая тот самый кофе. В это утро она стала пещерной женщиной, одевшись в шкуру, которая, хоть и красивая, была не красивее ее собственной. Из оцелота, наверное. Или от Дюрона.
     
— Приветик, Принцесса, — сказал я. — Что на завтрак? А где ваш шеф?
     
— Завтрак позже, — сказала она. — Сейчас вам только чашка кофе, слишком горячего и слишком черного — лучше, чтобы вы были в плохом настроении. Руфо заводит беседу с Игли.
     
Она подала мне кофе в бумажном стаканчике.
     
Я отхлебнул полчашки, обжег себе рот и выплюнул гущу. Кофе бывает пяти сортов: Кофе, Ява, Ямайка, Яд и Растворитель Углерода… Эта дрянь была не лучше четвертой степени.
     
Тут я застыл, потому что на глаза мне попался Руфо. И компания, пребольшая компания. У края нашей террасы кто-то разгрузил Ноев Ковчег. Тут было все, от аардварков[45] до ящеров, большинство с длинными желтыми зубами.
     
Руфо стоял лицом к этому пикету, на десять футов ближе к нам, напротив особенно большого и неуклюжего гражданина. Тут как раз бумажный стаканчик разошелся, и кипяток обжег мне пальцы.
     
— Хотите еще? — спросила Стар.
     
Я подул на пальцы.
     
— Нет, спасибо. Это и есть Игли?
     
— Вот тот, в середине, которого дразнит Руфо. Остальные пришли просто посмотреть, на, них можно не обращать внимания.
     
— У некоторых из них голодный вид.
     
— Те, кто покрупнее, в основном травоядные, как демон Кювье. Вон те львы-переростки могут нас съесть — если Игли выиграет спор. Но только потом. Все дело в Игли.
     
Я повнимательнее пригляделся к Игли. Он походил на потомка из Данди, сплошь челюсти и никакого лба; в нем соединились наименее приятные черты гигантов и людоедов из “Книги Красной Магии”. Мне лично эта книга никогда особенно не нравилась.
     
Он смутно походил на человека, если взять это понятие в широком смысле. Он был на пару футов повыше меня и перевешивал меня фунтов на 300–400; но я куда красивее. Волосы на нем росли кустиками, как на упавшей духом лужайке, но с первого взгляда было ясно, что он никогда не пользовался дезодорантом для мужественных мужчин. На буграх его мускулов выступали узлы, а ногти на ногах не знали ножниц.
     
— Стар, — сказал я, — в чем причина нашего с ним спора?
     
— Вы должны убить его, милорд.
     
— Не могли бы мы договориться о мирном сосуществовании? Взаимное доверие, культурный обмен и так далее?
     
Она покачала головой.
     
— Он недостаточно развит для этого. Он находится здесь, чтобы удержать нас от спуска в долину, — или он умрет, или умрем мы.
     
Я глубоко вздохнул.
     
— Принцесса, я принял решение. Человек, который всегда подчиняется закону, глупее даже того, кто нарушает его при всяком случае. Сейчас не время волноваться о соблюдении местного закона Салливана. Мне нужны огнемет, базука, несколько гранат и самая лучшая пушка из вашего арсенала. Можете показать мне, как их откопать?
     
Она пошевелила костер.
     
— Герой мой, — сказала она медленно. — Мне искренне жаль, но это не так просто. Вы не заметили, когда мы курили прошлой ночью, что Руфо зажег наши сигареты от свечей? Не пользуясь ничем, вплоть до карманной зажигалки?
     
— Хм… нет. Я об этом не думал.
     
— Это правило против огнестрельного оружия и взрывчатых веществ — не закон, какие действуют у вас на Земле. Оно больше, чем закон; здесь этими вещами пользоваться невозможно. Иначе бы они давно были применены против нас.
     
— Вы имеете в виду — они не сработают?
     
— Они не будут действовать. Может быть, тут подходит слово “колдовство”.
     
— Стар, поглядите на меня. Возможно, вы и верите в колдовство. Я — нет. И я готов поставить семь к двум, что автоматы тоже не верят. Я готов проверить это. Вы поможете мне распаковаться?
     
Впервые она казалась по-настоящему расстроенной.
     
— О, милорд, молю вас, не надо!
     
— Почему не надо?
     
— Даже попытка окончилась бы катастрофой. Верите ли вы тому, что я знаю больше вас о трудностях, опасностях и законах этого мира9 Поверите ли вы мне, когда я скажу, что не желаю вашей смерти, что, и это святая правда, моя собственная жизнь и безопасность зависят от вашей? Пожалуйста!
     
Невозможно не поверить Стар, когда она ставит вопрос ребром. Я задумчиво сказал:
     
— Наверное, вы правы — иначе тот тип таскал бы с собой шестидюймовую мортиру в качестве личного оружия. Э, Стар, у меня появилась идейка получше. Почему бы нам не смотаться обратно, откуда мы пришли, и не устроиться в том местечке, где мы ловили рыбу? Через пять лет у нас будет симпатичная маленькая ферма. Дет через десять, когда разойдется молва, у нас появится и симпатичный маленький мотель, с плавательным бассейном без условностей и лужайкой для гольфа.
     
Она чуть заметно улыбнулась.
     
— Милорд Оскар, возврата нет.
     
— Почему нет? Я могу найти то место с закрытыми глазами.
     
— Но нас найдут Они. Не Игли, а другие, подобные ему, будут посланы, чтобы загнать и убить нас.
     
Я снова вздохнул.
     
— Как скажете. Ходят слухи, что мотели в стороне от главных дорог — все равно мертвое дело. В той коллекции где-то есть боевой топор. Может, я смогу оттяпать ему ноги раньше, чем он меня заметит.
     
Она снова покачала головой. Я сказал:
     
— А теперь в чем дело? Я что, должен биться с ним, стоя одной ногой в ведре? Мне показалось, что годится вое, что режет или колет — все, что я делаю собственными мускулами?
     
— Так оно и есть, милорд. Но это не даст результатов.
     
— Почему же нет?
     
— Игли убить невозможно. Понимаете, он, вообще-то говоря, не живое существо. Он — конструкция, созданная неуязвимой именно с этой целью. Мечи, или ножи, или даже топоры не поражают его; они отскакивают. Я это видела.
     
— Вы хотите сказать, он — робот?
     
— Если вы подразумеваете рычаги, колесики и печатные схемы — то нет. Вернее было бы назвать Голем. Порода Игли — это подражание жизни. — Стар добавила: — В некоторых отношениях лучше, чем жизнь, поскольку нет никакого способа, насколько мне известно, убить его. Но одновременно и хуже, ибо Игли не очень сообразителен и уравновешен. У него очень много тщеславия и мало здравого смысла. Руфо сейчас на это и нажимает, подогревая его до кондиции, выводя его из себя до того, что он не сможет ясно мыслить.
     
— Правда? Н-да! Надо мне не забыть отблагодарить Руфо за это от всей души и даже больше, наверное. Ну, Принцесса, так что вы мне сейчас прикажете делать?
     
Она развела руками так, как будто все было очевидно.
     
— Когда вы приготовитесь, я сниму защиту — и вы убьете его.
     
— Но вы только что сказали… — я не стал продолжать. Когда распустили французский Иностранный Легион, для нас, романтиков, осталось очень мало тепленьких местечек. С этим мог бы справиться Умбопа. Несомненно — Конан. Или Ястреб Карс. Или даже Дон Кихот, потому что штука эта была размером как раз с ветряную мельницу.
     
— Ладно, Принцесса, давайте займемся делом. Ничего, если я поплюю себе на руки? Или и это не по правилам?
     
Она улыбнулась одними губами и очень серьезно сказала:
     
— Милорд Оскар, мы все поплюем себе на руки; мы с Руфо будем сражаться рука об руку с вами. Или мы победим… или все мы умрем.
     
Мы пошли присоединиться к Руфо. Он показывал Игли ослиные уши и орал:
     
— Кто твой отец, Игли? Мать твоя была мусорной урной, а вот кто твой отец? Глядите на него. У него пупа нет! Ха-а!
     
Игли парировал:
     
— А ТВОЯ мать гавкает. Твоя сестра дает зеленые марки! — но, как мне показалось, довольно слабо. Было ясно, что замечание насчет пупов задело его за живое — пупа у него не было. Что ж полагаю, это только естественно.
     
Все вышеприведенное — это не совсем то, что сказал каждый из них, за исключением замечания насчет пупа. Мне бы хотелось передать этот разговор в оригинале, потому что на их языке оскорбление — это высокое искусство, по меньшей мере равное поэзии. По сути дела, воплощением литературного изящества служит обращение (принародное) к своему врагу в какой-нибудь трудной стихотворной форме, скажем, сестине, так, чтобы каждое слово источало яд.
     
Руфо восторженно закудахтал:
     
— Сделай сам. Игли! Ткни себя пальцем в живот и сделай себе пуп. Тебя оставили снаружи на дожде, а ты сбежал. Тебя забыли доделать. Разве эта штука называется НОСОМ?
     
Он вполголоса обратился ко мне по-английски:
     
— Каким он вам нужен, босс? Сырым? Или хорошо пропеченным?
     
— Не давай ему отвлекаться, пока я не изучу положение. Он английский не понимает?
     
— Ни слова.
     
— Хорошо. Насколько я могу к нему подобраться, не опасаясь что он меня сцапает?
     
— Насколько хотите, пока не снята защита. Но, босс, вообще-то я не должен вам советовать, но когда мы примемся за дело, смотрите, чтобы он вас не заграбастал.
     
— Постараюсь.
     
— Будьте осторожны. — Руфо повернул голову и прокричал: — Йа-а! Игли ест то, что наковырял из носу. — И добавил мне: — Она хороший доктор, лучший, но все равно будьте осторожны.
     
— Буду. — Я шагнул ближе к невидимому барьеру и поднял голову поглядеть на это создание. Он воззрился на меня сверху вниз и издал ворчащий звук, а я показал ему нос и послал сочный, со смаком “привет из Бруклина”.[46] Я стоял от него с подветренной стороны, и мне показалось, что он не мылся лет 30–40; запах от него был хуже, чем в раздевалке на стадионе после первого тайма.
     
У меня проклюнулось зернышко мысли.
     
— Стар, этот херувим умеет плавать?
     
Она удивилась.
     
— Честное слово, не знаю.
     
— Может, его забыли на это запрограммировать. Как насчет тебя, Руфо?
     
Руфо самодовольно ответствовал:
     
— Проверьте меня, только проверьте. Я мог бы поучить даже рыб. Игли! Расскажи-ка нам, почему тебя отказалась целовать свинья!
     
Стар может плавать, как тюлень. Мой стиль плавания больше похож на паром, но я добираюсь, куда надо.
     
— Стар, может, эту штуку и нельзя убить, но она дышит. У нее есть хоть какой-то кислородный обмен, даже если она работает на керосине. Если немного подержать его голову под водой — сколько нужно — готов поклясться, что его мотор заглохнет.
     
У нее расширились глаза.
     
— Милорд Оскар… рыцарь мой… я в вас не ошиблась.
     
— Для этого придется изрядно потрудиться. Играл когда-нибудь в водное поло, Руфо?
     
— Я его изобрел.
     
— Надеюсь, что это правда. Я в него играл — однажды. Как и поездка на шесте,[47] это интересное ощущение, но хватает одного раза.
     
— Руфо, ты не мог бы заманить нашего приятеля поближе к берегу? Я так понимаю, что заграждение следует вдоль этой линии мохнатых и пернатых друзей? Если это так, то мы можем увлечь его почти вон к тому обрывчику с глубоким омутом под ним — помните, Стар, где вы “топили” меня в первый раз?
     
— Это нетрудно, — сказал Руфо. — Мы двинемся, и он пойдет следом.
     
— Я бы хотел, чтобы он бежал. Стар, сколько вам понадобится, чтобы отключить ваш забор?
     
— Я могу снять защиту мгновенно, милорд.
     
— Ладно, значит, план такой. Руфо, я хочу, чтобы ты вынудил Игли преследовать тебя во всю его прыть, а ты удирай и бега к тому обрыву. Стар, когда Руфо это сделает, вырубайте барьер — снимайте защиту — мгновенно. Не ждите, пока я об этом скажу. Руфо, ты ныряешь и гребешь во весь дух; не дай ему себя схватить. Коли нам повезет, если Игли не будет двигаться быстро, при его размерах и неуклюжести он тоже полетит в воду, хочет он того или нет. Я буду бежать неподалеку, рядом с вами и немного позади. Если Игли сумеет нажать на тормоза, я шарахну его нижним захватом и скину в воду. Потом мы все играем в водное поло.
     
— Я никогда не видела водного поло, — с сомнением сказала Стар.
     
— Судей все равно не будет. Все, что имеется в виду на этот раз, — это что мы, все трое, наваливаемся на него в воде, окунаем его голову под воду и удерживаем ее так — и помогаем друг другу, чтобы он не запихнул под воду наши головы. Каким бы здоровым он ни был, если Только он не лучше нас плавает, он будет в жутко невыгодном положении. Мы продолжаем это делать, покуда он не обмякнет и так не останется, ни в коем случае не позволять ему сделать вдоха. Потом, для верности, мы нагрузим его камнями. — умрет он в самом деле или нет, не будет иметь значения. Вопросы есть?
     
Руфо оскалился ухмылкой гаргойли.
     
     
— Это, кажется, будет забавно!
     
Оба этих пессимиста, казалось, думали, что план работает, так что мы решили начать. Руфо выкрикнул такое насчет личных привычек Игли, чего не напечатала бы даже “Олимпия Пресс”, потом предложил Игли догнать его, назвав в качестве приза невероятную похабщину.
     
Громоздкому Игли потребовалось много времени, чтобы разогнать свою тушу, но когда он наконец набрал скорость, то оказался быстрее, чем Руфо, оставив позади себя хвост из испуганных птиц и животных. Я бегаю неплохо, но и мне стоило большого труда сохранить дистанцию до гиганта, сбоку и на несколько шагов сзади: я надеялся, что Стар не снимет защиту, если окажется, что Игли сумеет схватить Руфо на земле.
     
Стар, однако, все же сняла защиту как раз в тот момент, когда Руфо резко отвернул от барьера; а Руфо достиг берега и выполнил отличный прыжок в воду с разбега, без замедления, точно по плану.
     
Все остальное пошло вкривь и вкось.
     
Мне думается, Игли был слишком глуп, чтобы сразу усечь, что барьер снят. Он пробежал еще несколько шагов после того, как Руфо сделал угол влево, потом повернул-таки налево довольно резко. Но при этом он потерял скорость и ему не составило труда остановиться на сухой земле.
     
Я подсек его ныряющим захватом, низким вне всяких правил, и все-таки он упал — но не перевалился в воду. Внезапно мне достались полные объятия сопротивляющегося и очень вонючего голема.
     
Но мне на помощь тут же подоспела дикая кошка, а вскоре и Руфо, роняя капли с одежды, прибавил свой голос.
     
Однако положение наше стало похоже на пат, да такой, в котором со временем мы были обречены на проигрыш. Игли весил больше всех нас вместе взятых и состоял, казалось, из одних мускулов, да вони, да когтей и зубов. Мы страдали от синяков, ушибов и ранений — и не причиняли Игли никакого вреда. То есть он вопил, как в телефильме ужасов, каждый раз, когда один из нас выкручивал ему ухо или выворачивал палец, но серьезных травм мы ему не нанесли, он нас определенно забивал. Затащить такую массу в воду было явно невозможно.
     
Я вступил в борьбу, обхватив его руками за колени, и в таком положении по необходимости и оставался, пока мог, в то время как Стар пыталась овладеть одной его рукой, а Руфо другой. Но положение все время менялось; Игли извивался, как гремучая со сломанным хребтом и всякий раз высвобождал то руку, то ногу, норовя оцарапать или укусить. Из-за этого мы постоянно перемещались; внезапно оказалось, что я вцепился в одну из его мозолистых ног, пытаясь отломать ее напрочь, и гляжу в его открытый рот, широкий, как медвежий капкан, и еще менее привлекательный. Ему не мешало бы почистить зубы.
     
Тут я пихнул большой палец его ноги ему же в рот.
     
Игли заверещал, потому что я стал пихать ногу дальше, и вскоре орать ему уже было нечем. Я заталкивал ногу, не останавливаясь.
     
Когда он проглотил собственную ногу до колена, он ухитрился вырвать у Стар правую руку и ухватился за свою исчезающую ногу. Я успел схватить запястье.
     
— Помогите мне, — гаркнул я Стар, — ТОЛКАЙТЕ!
     
Она поняла, в чем дело, и принялась пихать вместе со мной. Рука вошла в его рот до локтя, а нога протолкнулась еще дальше, на порядочную часть бедра. К тому времени Руфо уже работал с нами и просунул левую руку Игли мимо щеки прямо в челюсти. Игли уже сопротивлялся не так сильно, вероятно, из-за нехватки воздуха, поэтому для того чтобы просунуть пальцы его ноги ему в рот, потребовалась только решительность действий: Руфо оттягивал его волосатые ноздри, я давил коленом на подбородок, а Стар толкала.
     
Мы без передышки скармливали его ему же в рот, продвигали по дюйму за раз и не ослабляли нажима. Он все еще дергался и пытался высвободиться, когда мы закатали его вплоть до таза, а его вонючие подмышки уже почти исчезли.
     
Похоже было на катание снежного кома, только наоборот: чем больше мы толкали, тем меньше он становился, и тем шире растягивался его рот — гнуснейшее зрелище из тех, что мне доводилось видеть. Скоро он скатался до размеров пляжного мяча… потом футбольного… а потом баскетбольного, а я катал его между ладонями и, не переставая, жал изо всех сил.
     
…Мяч для гольфа, теннисный шарик, горошина… и вот не осталось ничего, кроме какой-то жирной грязи на моих ладонях.
     
Руфо глубоко вздохнул.
     
— Надеюсь, это его научит не совать пальцев в рот при воспитанных людях. Кто готов завтракать?
     
— Я хочу сначала помыть руки, — сказал я.
     
Мы все выкупались, изведя уйму мыла, потом Стар обработала наши раны и дала Руфо перевязать свои по ее указаниям. Руфо прав; Стар — самый лучший медик. Мазь, которую она использовала, не щипала, порезы зажили, гибкие повязки, которые она наложила на них, не нуждались в смене и со временем отпадали без воспалений и шрамов. Руфо страдал от очень серьезного укуса — центов на сорок мяса пропало из его левой ягодицы. Но когда Стар закончила лечение, он мог садиться и вроде бы не испытывал неудобства.
     
Руфо накормил нас маленькими золотыми блинчиками, большими немецкими сосисками, сочащимися жиром, и напоил несколькими галлонами ХОРОШЕГО кофе. Был уже почти полдень, прежде чем Стар вновь сняла защиту, и мы направились к спуску с обрыва.
    
    
     
      
ГЛАВА VII
     
     
СПУСК в долину Невии рядом с великим водопадом достигает тысячи футов и более чем крут; над краем нависает утес, и приходится спускаться на веревке да еще медленно вращаться, как паук. Не советую такого никому; это вызывает головокружение, и я чуть было не расстался со своими замечательными блинчиками.
     
Вид сверху изумительный. Со стороны виден водопад; вода летит в воздухе, не задевая утеса и падая так далеко, что успевает укрыться туманом брызг прежде, чем ударится о дно. Потом, оборачиваясь, упираешься взглядом в насупленный утес. Потом долгое обозрение долины, такой пышной, зеленой и прекрасной, что в ее существование с трудом верится — болота и лес у подножия утеса, на несколько миль подальше на среднем плане возделанные поля, потом в далекой дали, туманная у основания, но с явно видными вершинами, могучая гряда покрытых снегом гор.
     
Стар набросала для меня план долины.
     
— Сначала мы пробиваем себе путь через болото. После этого дорога становится легче. Нам останется только смотреть в оба за кровавыми коршунами, потому что мы выйдем на кирпичную дорогу, очень удобную.
     
— Дорогу, вымощенную желтым кирпичом? — спросил я.
     
— Да. Такая у них глина. Это что-нибудь означает?
     
— Да, наверное, нет. Только бы не сделать из этого привычки. А потом что?
     
— Потом мы переночуем в одной семье, тамошнего помещика. Люди хорошие, они вам понравятся.
     
— А вот потом дорога станет хуже, — добавил Руфо.
     
— Руфо, не накликай беду, — остановила его Стар. — Уж ты, пожалуйста, воздержись от комментариев и позволь Оскару разбираться со своими задачами самому, когда он будет решать их на свежую голову, смотреть незатуманенными глазами и без волнения. Ты знаешь кого-нибудь еще, кто смог бы справиться с Игли?
     
— Ну, если вы так ставите вопрос… нет.
     
— Именно так я его и ставлю. Сегодня мы спим со всеми удобствами. Разве этого мало? Тебе это будет не менее приятно, чем остальным.
     
— Вам тоже.
     
— А когда я пропускала случай насладиться чем-нибудь приятным? Придержи язык. Итак, Оскар, у подножья утесов живут Рогатые Призраки — их обойти не удастся, они увидят, как мы спускаемся. Если нам повезет, мы не должны встретить никого из Шайки Холодных Вод; они прячутся подальше, в туманах. Но если нам не повезет и мы встретим обоих, нам может повезти, если они передерутся друг с другом и дадут нам возможность улизнуть. Тропка через болото опасна; вам лучше заучить этот набросок на память. Надежная почва только там, где растут желтые маленькие цветы; неважно, насколько твердым и сухим выглядит место. Но, как вы можете видеть, даже если осмотрительно следовать по безопасным местам, тут столько ответвлений и тупиков, что мы могли бы проблуждать весь день и быть захваченными тьмой — и остаться тут навек.
     
Вот так я и оказался первым на спуске, ибо внизу неминуемо ждали нас Рогатые Призраки. Моя привилегия. Разве я не Герой? Разве не я заставил Игли съесть самого себя?
     
Однако хотел бы я, чтобы Рогатые Призраки в самом деле были призраками. Они оказались двуногими животными, всеядными. Едят лее, что угодно, включая друг друга, а особенно — путешественников. От живота и выше, как мне их описали, они очень похожи на Минотавра; а от сего места и ниже — это косолапые сатиры. Верхние их конечности напоминали короткие руки, только кисти были не настоящие — без больших пальцев.
     
Но вот рога их! Рога у них были как у быков, “техасских длиннорогих”, только торчали вверх и вперед.
     
Есть, однако, хороший способ превратить Рогатого Призрака в престо призрака. В его черепе, как раз между рогами, есть мягкое место, как родничок у ребенка. Поскольку это зверье нападает, нагнув голову, пытаясь проткнуть жертву, это единственное уязвимое место, которое можно достать. Все, что нужно, — это встать, где стоишь, и не дергаться, прицелиться в эту единственную точку — и попасть в нее.
     
В общем, задача моя была проста. Спуститься первым, перебить их сколько нужно, чтобы обеспечить Стар надежное место для приземления, потом стоять изо всех сил на ее защите, пока не спустится Руфо. После этого мы были вольны прорубить путь себе к безопасности сквозь болото. Если к сабантую не присоединится Шайка Холодных Вод…
     
Я постарался переменить положение в петле, на которой меня спускали, — у меня онемела левая нога — и посмотрел вниз. В сотне футов уже собрался комитет по встрече.
     
Вид у него был как у грядки спаржи. Штыки по фронту.
     
Я дал сигнал прекратить снижение. Высоко вверху Руфо закрепил веревку; я висел, раскачиваясь в воздухе, и пытался думать. Если бы они по моей команде опустили меня прямиком в эту толпу, я мог бы проткнуть одного — двух — прежде чем наколют меня. А может, и ни одного., Единственно несомненным было то, что я был бы мертв задолго до того, как друзья мои смогли бы ко мне присоединиться.
     
С другой стороны, кроме вышеупомянутого “родничка” между рогами, у всех этих тварей имеется мягкое брюхо, словно предназначенное доя стрел. Если бы Руфо немного спустил меня…
     
Я подал ему сигнал. Опускаться я начал медленна, немножко неравномерно, и он чуть не пропустил мой сигнал снова остановиться. Мне пришлось подобрать ноги; некоторые из этих малышей фыркали, скакали и толкали друг друга, чтобы обеспечить себе лучшую возможность пропороть меня. Какой-то Нижинский среди них все же ухитрился царапнуть подошву моего левого котурна, от чего я до самого подбородка покрылся гусиной кожей.
     
Под воздействием такого мощного стимула я на руках подтянулся вверх на веревке достаточно высоко для того, чтобы устроить в петле ноги вместо седалища. Я стоял в петле, уцепившись за веревку и переступая попеременно с одной ноги на другую, чтобы прогнать онемение. Потом я снял с плеча лук ч изготовил его. Такой трюк был бы достоин профессионального акробата — а вот пробовал ли кто натянуть лук и выпустить стрелу, стоя в лямке на конце веревки длиной в тысячу футов и держась за эту веревку одной рукой?
     
Таким способом теряются стрелы. Я потерял три и чуть не потерял себя самого.
     
Я попытался застегнуть вокруг веревки свой ремень, из-за чего повис вниз головой и потерял свою робингудовскую шапчонку и еще несколько стрел. Этот номер понравился моей публике; они зааплодировали, как мне показалось, так что на “бис” я попробовал передвинуть ремень на грудь, дабы повиснуть более-менее вертикально — а может, и выпустить стрелу — другую.
     
Пока что все, чего я смог добиться, это привлечь зрителей (“Мама, посмотри, как смешно!”) и самому раскачаться взад-вперед, как маятнику.
     
Как бы ни было плохо последнее, именно оно подало мне мысль. Я стал увеличивать размах колебаний, раскачивая веревку, как качели на ярмарке. Это оказалось долгим делом, и понадобилось время, чтобы приноровиться к нему, так как период колебаний маятника, грузом которого был я, превосходил минуту — а пытаться поторопить маятник не имеет смысла. Работать надо вместе с ним, а не против. В душе я надеялся, что мои друзья видят происходящее достаточно ясно, чтобы догадаться, что я делаю, и не напортачить.
     
После непомерно долгого времени я раскачивался вперед и назад по плоской длине футов в сто, очень быстро пролетая над головами своей публики в нижней точке колебаний, а в крайних их точках замедляясь до остановки. Сначала мои бодливые головы пытались бегать за мной, но устали от этого и расположились примерно посередине и стали наблюдать, поворачивая головы вслед за моими движениями, как болельщики на теннисном турнире, в замедленном темпе.
     
Однако всегда отыщется какой-нибудь проклятый новатор. Моим замыслом было спрыгнуть на землю в конце этой дуги, там, где она вплотную подходила к утесу, и встать там в оборону к стене. Почва там была повыше, мне бы не пришлось далеко лететь. Но один из этих рогатых уродов понял мой план и рысцой отправился к тому концу махов. За ним последовало еще двое или трое.
     
Это решило дело: мне приходилось прыгать на другом конце. Однако молодой Архимед разгадал и это. Он оставил своих дружков у выступа утеса и потрусил за мной. Я вырвался вперед в нижней точки колебаний — но замедлил движение, и он догнал меня задолго до того, как я достиг мертвой точки в конце. Ему надо было преодолеть всего сотню футов секунд за тридцать — прогулочный шаг. Он был подо мной, когда я туда добрался.
     
Положение улучшиться не могло; я резко высвободил ноги, повис на одной руке, вытащил саблю во время своего слишком медленного перемещения и спрыгнул, невзирая ни на что. Моей мыслью было пронзить то уязвимое место в его башке, прежде чем ноги мои коснутся земли.
     
Вместо этого я промахнулся, промахнулся и он, я сшиб его с ног и растянулся вслед за ним, затем перекатился на ноги и перебежал к ближайшему выступу утеса, ткнув этого гения саблей в желудок прямо на бегу.
     
Этот паршивый удар спас меня. Его друзья и родичи остановились поспорить о том, кому достанутся лучшие ребра, прежде чем группа их двинулась в моем направлении. Это дало мне время утвердиться на куче осыпи у подножья утеса, где я мог поиграть в “Царя горы”, вернуть в ножны саблю и наложить стрелу.
     
Я не стал ждать, пока они на меня кинутся. Я просто выждал, пока они окажутся достаточно близко для того, чтобы не промахнуться, прицелиться меж ключиц старому быку, который вел их (если только у них бывают ключицы), и выпустил стрелу со всей мощью этого тяжелого лука.
     
Она прошла насквозь и вонзилась в бежавшего позади вожака.
     
Это привело еще к одной ссоре относительно стоимости мяса. Их съели с зубами и костями. Если бы они объединили усилия, я бы достался им за один натиск, когда еще только прицеливался. А вместо этого они остановились подкрепиться.
     
Я глянул вверх. Высоко надо мной крошечным паучком на паутине виднелась Стар; она быстро увеличивалась в размерах. Я боком, по-крабьи, двинулся вдоль скалы, пока не оказался напротив точки, в сорока футах от утеса, где она должна была достичь земли.
     
Когда она спустилась до высоты футов в 50, она дала знак Руфо прекратить спуск, вытащила свою шпагу и отдала мне салют.
     
— Великолепно, мой Герой!
     
У нас у всех было холодное оружие. Стар выбрала дуэльную шпагу с 34-дюймовым лезвием — оружие великовато для женщины, но Стар женщина нестандартная. Еще она набила кармашки своего пояса медицинским снаряжением — зловещий признак, если бы я это тогда заметил, но я не заметил.
     
Я обнаружил саблю и отсалютовал ей. Меня еще не беспокоили, хотя некоторые, уже подзакусив или не найдя себе места, слонялись поблизости и приглядывались ко мне. Потом я снова спрятал саблю в ножны и наложил стрелу.
     
— Начинайте раскачиваться, Стар, прямо ко мне. Пусть Руфо опустит вас немного пониже.
     
Она вернула шпагу в ножны и дала знак Руфо. Он стал медленно опускать ее, пока она не очутилась примерно в девяти футах от земли; тут она дала знак остановиться.
     
— А теперь качайтесь! — выкрикнул я.
     
Кровожадные туземцы уже забыли меня; они наблюдали за Стар, кроме тех, что все еще были занят, доедая братца Эбби или дядюшку Джона.
     
— Хорошо, — откликнулась она. — Но у меня есть моток бечевки. Вы сможем ее поймать?
     
— О!
     
Прекрасная умница посмотрела на мои маневры и догадалась, что будет нужно.
     
— Погодите минутку! Я отвлеку их внимание.
     
Я протянул руку через плечо, ощупью пересчитал стрелы — семь. А отправлялся я с двадцатью да использовал одну; остальные были разбросаны и потеряны.
     
Я одним духом послал три штуки — вправо, влево и вперед, выбрав цели так далеко, как только отважился, целясь в середину и рассчитывая, что мой чудесный лук сам пошлет свои стрелы прямо и метко. Конечно, толпа рванулась за свежей дичью, как за подачкой правительства.
     
— Давай!
     
Десять секунд спустя я поймал ее в объятия и снял дань в виде мгновенного поцелуя.
     
Десять минут спустя тем же манером очутился внизу и Руфо, ценою моих трех стрел и двух стрел Стар, размером поменьше. Ему пришлось опускать себя самому, сидя в петле и сжимая свободный конец веревки под мышками; без нашей помощи он был бы как сидящая утка. Как только он выпутался из веревки, он стал сдергивать ее с утеса и свертывать в бухту.
     
— Брось, — резко сказала Стар, — времени нет, и чтоб тащить, она слишком тяжела.
     
— Я ее упакую.
     
— Нет.
     
— Хорошая же веревка, — настаивал Руфо, — пригодится.
     
— Тебе пригодится только саван, если мы не успеем пройти Сквозь болото до сумерек. — Стар повернулась ко мне: — Как пойдем, милорд?
     
Я огляделся. Несколько чудаков еще болталось поблизости, впереди нас и чуть левее, очевидно, не решаясь подойти ближе. Справа от нас и выше туча водяной пыли у подножья водопадов ткала в воздухе радужное кружево. Ярдах в трехстах перед рами было место, где нам надлежало войти в лес, а сразу за ним начиналось болото.
     
Мы спустились с подножья плотным клином, я на острие, Руфо и Стар следуя по бокам, все с изготовленными луками. Я велел им обнажить шпаги, если хоть один Рогатый Призрак приблизится на 50 футов.
     
Этого не случилось. Один идиот пошел прямо на нас в одиночку, и Руфо сковырнул его стрелой футах в ста. Когда мы поравнялись с трупом, Руфо вытащил кинжал.
     
— Оставь это! — сказала Стар.
     
Она казалась чем-то раздраженной.
     
— Я просто хотел достать самородки и отдать их Оскару.
     
— И сделать так, чтобы нас всех перебили. Если Оскару нужны самородки, он их получит.
     
— Что за самородки? — спросил я, не останавливаясь.
     
— Золото, босс. У этих жмуриков глотки, как у цыплят. И единственное, что они глотают для пищеварения, — это золото. Старики дают, наверное, фунтов двадцать — тридцать.
     
Я присвистнул.
     
— Золото здесь широко распространено, — объяснила Стар. — У подножья водопадов ею полно намыто за века. Из-за него возникают стычки между Призраками и Шайкой Холодных Вод, потому что у Призраков развит этот их странный аппетит, и по временам они отваживаются проникнуть в воду для его удовлетворения.
     
— Я еще не видал никого из Шайки Холодных Вод, — заметил я.
     
— Молите Бога, чтоб и не увидеть, — ответил Руфо.
     
— Вот вам и еще одна причина забраться поглубже в болото, — добавила Стар, — Шайка в него не суется, и даже призраки далеко не заходят. Хоть у них и плоские ступни, но и их может засосать.
     
— В самом болоте есть что-нибудь опасное?
     
— Сколько угодно, — заверил меня Руфо. — Так что смотрите, ступайте только по желтым цветам.
     
— За своими ногами лучше присматривай. Если та карта не ошибается, мы не заблудимся. Как выглядят члены Шайки Холодных Вод?
     
Руфо задумчиво сказал:
     
— Видали утопленника недельной давности?
     
Я решил не продолжать расспросы.
     
Перед тем как войти в лес, я заставил своих закинуть луки за плечи и вытащить шпаги. Как только мы вступили под сень деревьев, на нас набросились. Я имею в виду Рогатых Призраков, а не Шайку Холодных Вод. Засада со всех сторон, не знаю, сколько уж их было. Руфо убил четырех или пятерых. Стар, по крайней мере, двоих, а я скакал вокруг, принимая воинственный вид и стараясь уцелеть. Нам пришлось перелезать через тела, чтобы двигаться дальше, считать их было бы слишком долго.
     
Мы двинулись дальше в болото, следуя за маленькими золотыми цветочками-следопытами да за изгибами и поворотами карты у меня в голове. Примерно через полчаса мы вышли на полянку размером с гараж на две машины. Стар слабо сказала:
     
— Хватит, отошли порядочно.
     
Пока мы шли, она все время прижимала руку к боку, но до сих пор не соглашалась останавливаться, хотя кровь проступила на ее тунике и запачкала всю левую штанину ее трико.
     
Она разрешила Руфо обработать себя первой, пока я охранял вход на полянку. Я чувствовал облегчение от того, что помочь меня не попросили, ибо когда мы осторожно сняли ее жакетик, я почувствовал себя дурно, увидев, как. сильно ее зацепило, — а она ни разу не пикнула. Это золотое тело — и ранено!
     
Я чувствовал себя позорно провалившимся в роли странствующего рыцаря.
     
Но она снова приободрилась, как только Руфо выполнил ее указания. Она начала лечить Руфо, затем меня — у каждого набралось с полдюжины ран, но в сравнении с такой тяжелой, которую получила она, наши казались царапинами.
     
Как только она подлатала меня, она спросила:
     
— Милорд Оскар, сколько нам еще предстоит выбираться из болота?
     
Я проследил в уме весь путь.
     
— Дорога не становится хуже?
     
— Даже немного лучше.
     
— Не больше часа.
     
— Хорошо. Не одевайте больше грязной одежды. Руфо, распакуйся немножко, чтобы нам достать чистую одежду и стрел про запас. Нам, Оскар, они понадобятся против кровавых коршунов, как только мы выйдем из-под защиты деревьев.
     
Маленький черный ящик занял собой чуть не всю полянку, прежде чем раскрылся достаточно для того, чтобы Руфо достал одежду и добрался до арсенала. Однако в чистой одежде и при полном колчане я почувствовал себя другим человеком, особенно после того, как Руфо выкопал пол-литра коньяка и мы раздавили его на троих, по булькам. Стар пополнила свое медицинское снаряжение, потом я помог Руфо сложить багаж.
     
Может, у Руфо закружилась голова от коньяка, выпитого натощак. А возможно, от потери крови. Могло это быть простым невезением в виде незамеченного участка скользкой грязи. Он держал ящик в руках, собираясь, закрыв его в последний раз, сложить его до размеров ранца, как вдруг поскользнулся, резко выпрямился, и ящик полетел из его рук прямиком в шоколадно-коричневое озерцо.
     
Он был далеко за пределами досягаемости. Я заорал:
     
— Руфо, скидывай пояс!
     
Я схватился за пряжку своего.
     
— Нет, нет! — заорал Руфо. — Назад! Спасайтесь!
     
Один угол ящика было еще видно. Я знал, что мог бы достать его, если б надел спасательную веревку, даже если бы озеро оказалось бездонным. Так я и сказал, весьма сердито.
     
— Нет, Оскар! — торопливо сказала Стар. — Он прав. Мы уходим. И быстро.
     
Ну мы и пошли — я впереди, Стар по моим следам, Руфо — чуть не наступая ей на пятки.
     
Мы прошли ярдов сто, когда вдруг сзади нас извергся вулкан грязи. Шума немного, просто басовый гул и легкое землетрясение, потом пролился очень грязный дождь. Стар перестала торопиться и спокойно сказала:
     
— Ну вот и все.
     
Руфо сказал:
     
— Все напитки в нем оставались!
     
— Это-то меня не волнует, — откликнулась Стар. — Спиртного хватает везде. Но там были мои новые платья, Оскар, и красивые. Я хотела, чтобы вы их увидели; я их покупала с расчетом на ваш вкус.
     
Я не отозвался. Я думал об огнемете, и М-1, и паре ящиков боеприпасов. И, само собой, о спиртном.
     
— Вы слышите меня, милорд? — повторила она. — Я хотела надеть их для вас.
     
— Принцесса, — ответил я, — лучшая ваша одежда всегда с вами.
     
Я услышал счастливый смешок, который у нее появляется вместе с ямочками.
     
— Уверена, вы часто говорили это и раньше. И без сомнения, с большим успехом.
     
Мы выбрались из болота задолго до темноты и вскоре наткнулись на дорогу из кирпича. Кровавые коршуны не составили для нас проблемы. Это такие смертоносные существа, что если послать стрелу в направлении одного из их пике, коршун сворачивает в сторону и хватает ее в полете, загоняя ее самому себе прямо в глотку. Нам обычно удавалось получить стрелы назад.
     
Вскоре после того, как мы вышли на дорогу, мы оказались среди вспаханных полей, а скоро и стая кровавых коршунов сильно поредела. Как раз на закате солнца мы разглядели надворные строения и огни поместья, где, как сказала Стар, нам предстояло провести ночь.
    
    
     
      
ГЛАВА VIII
     
     
МИЛОРДУ Дорал’т Джьак Дорали следовало бы быть техасцем. Я не хочу сказать, что доральца можно спутать с техасцем, но в нем была та же широта души типа: “Ты платил за обед, я плачу за кадиллаки[48]”. Особняк его был размером с цирк “шапито” и роскошным, как обед в день Благодарения, богатый, пышный, сплошь в чудесной резьбе и выложенный драгоценными камнями. Однако вид у него был неприлизанный, обжитой, и если не смотреть, куда ставишь ноги, то мигом наступишь на детскую игрушку на широкой длинной лестнице и кончишь сломанной ключицей. Везде под ногами путались дети и собаки, самые молодые из которых еще не были воспитаны и приучены к житью в доме. Доральца это не волновало. Ничто не волновало доральца, он наслаждался жизнью.
     
Мы шли сквозь его поля, миля за милей, богатые, как лучшая пахотная земля Айовы. Зим здесь не бывало. Стар сказала мне, что на них получают 4 урожая в год. Время было уже позднее, и все, что мы видели время от времени — это одинокого работника, не считая повозки, встреченной нами на дороге. Мне показалось, что ее тянут две пары лошадей. Я ошибся — упряжка состояла всего из одной пары, у них было но восемь ног. Вся Невианская долина такая: обыденное смешано с дико необычным. Люди были людьми, собаки собаками — а лошади не были похожи на лошадей. Как Алиса, борющаяся с Фламинго: каждый раз, когда мне казалось, что я одержал победу, понимание выскальзывало у меня из рук.
     
Человек, правивший этими конными сороконожками, уставился на нас во все глаза, но не потому, что мы были одеты не по-ихнему: он был одет, как я. Он уставился на Стар, как сделал бы всякий. Люди, работавшие в полях, были по преимуществу одеты в некое подобие лавы-лавы. Этот костюм, простой кусок ткани, обернутый вокруг тела и перевязанный у талии, служит на Невии эквивалентом комбинезонов или джинсов как для женщин, так и для мужчин; то, во что были одеты мы, приравнивалось к Серому Фланелевому Костюму или стандартной повседневной одежде женщин. Праздничный или официальный костюм — это совсем другое дело.
     
Вступив в пределы поместья, мы собрали за собой изрядный шлейф детей и собак. Один пацан побежал вперед, и, когда мы подошли к широкой террасе перед главным зданием, милорд Дорал собственной персоной вышел встречать нас из громадных парадных дверей. Я не распознал в нем хозяина поместья; он был одет в один из коротких саронгов, бос и с непокрытой головой. Волосы у него были густые, с сединой, внушительная борода, и по виду он смахивал на американского генерала Гранта.
     
     
Стар помахала рукой и закричала:
     
— Джок! Эй, Джоко! (По-настоящему-то его звали “Джьак”, но мне послышалось “Джок”, Джоком он и остался.)
     
Дорал воззрился на нас, потом рванулся вперед, как танк:
     
— Эттибу! Хвала твоим прекрасным голубым глазам! Хвала твоему маленькому упругому заду! Почему ты не дала мне знать? (Мне тут приходится немного приглаживать, потому что невианские выражения не параллельны нашим. Попытайтесь дословно перевести некоторые французские выражения и поймете, что я хочу сказать. Доралец вовсе не был вульгарен; он вежливо, галантно и церемонно поприветствовал старого и глубокоуважаемого Друга).
     
Он сжал Стар в объятиях, приподнял от земли, поцеловал в обе щеки и в губы, укусил за ухо, потом поставил на землю, обхватив одной рукой поясницу.
     
— Игры и празднества! Три месяца отдыха! Скачки и схватки каждый день, оргии каждую ночь! Награды сильнейшим, красивейшим, острейшим на язык…
     
Стар остановила его: