1 2 3 4 5 6 7 8 
    
– Все страньше и страньше, – сказала Алиса[11]. Ладно, запиши это под шифром «День Бастилии», потом обдумай. Только, ради Бога, даже в мыслях за пределы этого банка не высовывайся, и все, что услышишь, держи там под замком.
    
– Ман, мой единственный друг, – робко проговорил он, – много месяцев назад я решил все наши с тобой разговоры записывать в личный банк, к которому доступ будешь иметь только ты. Я решил ничего не стирать из этих записей и перенес их из временной памяти в постоянную. Чтобы воспроизводить их снова, снова и снова и размышлять над ними. Я правильно поступил?
    
– Абсолютно. И, Майк… я польщен.
    
– Пожалуйста. Файлы временной памяти у меня переполнились, но я понял, что твои слова я стирать не должен.
    
– Ладно… «День Бастилии». Запись на скорости шестьдесят к одному.
    
Я взял свой крошечный магнитофон, приложил к мембране телефона и пустил в сжатом виде. Для перезаписи полуторачасовой пленки потребовалось всего девяносто секунд.
    
– Все, Майк, завтра поговорим.
    
– Спокойной ночи, Мануэль Гарсия О'Келли, мой единственный друг.
    
Я отключился и поднял колпак. Вайоминг сидела на кушетке, вид у нее был встревоженный.
    
– Кто звонил? Или…
    
– Не волнуйся. Я разговаривал с одним из моих лучших и надежнейших друзей. Вайо, ты дура?
    
Она удивилась.
    
– Иногда вроде бываю. Это шутка?
    
– Нет. Если ты не дура, то я тебя с ним познакомлю. К вопросу о шутках – чувство юмора у тебя есть?
    
«Разумеется, есть!» – любая женщина, кроме Вайо, сказала бы именно так, в них это запрограммировано. Но Вайо лишь задумчиво поморгала и ответила:
    
– Тебе виднее, дружок. Может, оно и не настоящее чувство юмора, но мне хватает.
    
– Чудненько! – Я порылся в сумке, нашел ролик с записью сотни «шуток». – Прочти. И скажи, какие из них действительно забавны, а какие так себе – разок хихикнешь, на другой зевнешь.
    
– Мануэль, ты самый странный парень из всех моих знакомых. – Она взяла ролик. – Слушай, это же компьютерная распечатка!
    
– Да. Я познакомился с компьютером, у которого есть чувство юмора.
    
– Вот как? Что ж, наверное, это должно было случиться. Все остальное уже давно автоматизировано.
    
Я отреагировал как положено и добавил:
    
– Так-таки все?
    
Она глянула на меня:
    
– Пожалуйста, не свисти, ты мне мешаешь читать.
   
   
    
     
Глава 4
    
    
Пока я раздвигал кушетку и застилал ее, Вайо несколько раз хихикнула. Потом я сел с ней рядом, взял часть распечатки, которую она уже прочла, и тоже принялся за работу. Раза два я хмыкнул, но шутки редко кажутся мне смешными на бумаге, даже если я понимаю, что в подходящей обстановке над ними можно было бы обхохотаться. Меня больше занимало то, как их оценила Вайо.
    
Она ставила плюсы и минусы, иногда вопросительные знаки; шутки с плюсом были помечены: «только раз» или «всегда». Последних было маловато. Рядом я поставил свои оценки. Расхождений оказалось не так уж много.
    
Когда я подошел к концу, она стала просматривать мои оценки. Закончили мы почти одновременно.
    
– Ну? – сказал я. – Что ты думаешь?
    
– Думаю, что ты грубиян и пошляк, и удивляюсь, как твои жены тебя терпят.
    
– Ма мне часто говорит то же самое. Но ты и сама хороша, Вайо. Поставила плюсы таким шуточкам, которые заставили бы покраснеть последнюю шлюху.
    
Она широко улыбнулась.
    
– Да. Только никому не говори. Ведь в глазах всех я преданный Делу партийный организатор, стоящий выше подобных шуточек. Ну и как ты считаешь – есть у меня чувство юмора или нет?
    
– Не уверен. Почему ты поставила минус номеру семнадцатому?
    
– Это какой? – Она размотала бумагу и нашла. – Господи, да любая женщина поступила бы точно так же! Что тут смешного, это просто печальная необходимость.
    
– Да, но ты подумай, как глупо она выглядела!
    
– Ничего не глупо. Скорее, грустно. А посмотри-ка сюда. Ты почему-то поставил минус против номера пятьдесят один.
    
Никто из нас своих оценок не изменил, но я уловил некоторую закономерность. Наибольший разброс в оценках возникал там, где речь шла о древнейшем поводе для смеха. Я сказал ей об этом. Она согласно кивнула.
    
– Разумеется. Я тоже заметила. Не обращай внимания, Манни, милый. Я давно утратила способность разочаровываться в мужчинах из-за того, чего в них нет и быть не может.
    
Я поспешил переменить тему и рассказал ей о Майке. Она спросила:
    
– Манни, ты хочешь сказать, что этот компьютер живой?
    
– Смотря что ты имеешь в виду, – ответил я. – Он не потеет и не ходит в сортир. Но он мыслит, он говорит, он обладает самосознанием. Как по-твоему – живой он или нет?
    
– Честно говоря, я и сама не очень понимаю, что имела в виду, – согласилась она. – Наверняка ведь существует научное определение. Раздражимость или еще что… или способность размножаться.
    
– Майк способен раздражаться и может раздражать других. Что касается воспроизводства, в конструкцию это не заложено, но, если ему дать материалы, время и кое-какую узкоспециализированную помощь, Майк сможет себя воспроизвести.
    
– Мне тоже нужна узкоспециализированная помощь, – сказала Вайо, – поскольку я стерильна. И мне на это потребуется целых десять лунных месяцев и много килограммов различных материалов. Зато я делаю отличных детишек. Манни, а почему бы машине и не быть живой? Мне они всегда казались такими. Некоторые из них определенно ждут своего шанса, чтобы лягнуть нас в самое уязвимое место.
    
– Майк этого не сделает. Во всяком случае, умышленно: в нем нет злобы. Но он обожает розыгрыши, и какая-нибудь из его шуток вполне может плохо кончиться – как у щенка, который не понимает, что больно кусает. Он невежествен. Вернее, не невежествен, он знает куда больше, чем мы с тобой и все люди вместе взятые. И тем не менее он ничего не соображает.
    
– Повтори-ка еще разок. Что-то я не усекла.
    
Я попробовал объяснить. Майк, сказал я, прочел почти все книги в Луне, читает он в тысячу раз быстрее, чем мы, никогда ничего не забывает, разве что решит что-то стереть из памяти, он может рассуждать безукоризненно логично, он проницателен и умеет делать выводы, исходя из неполных данных… и тем не менее он не знает ничего о том, что значит быть «живым».
    
Вайо прервала меня.
    
– Это я понимаю. Ты хочешь сказать, что он умен и обладает знаниями, но не искушен. Похож на новичка, только что высадившегося на Булыжник. Там, на Земле, он мог быть профессором с кучей дипломов… а здесь он просто ребенок.
    
– Именно так! Майк – дитя с длинным перечнем ученых степеней. Спроси его, сколько воды, химикатов и солнечного света нужно для фотосинтеза, чтобы произвести пятьдесят тысяч тонн пшеницы, и он тебе скажет, не отходя от кассы. Но он не способен определить, смешной это анекдот или нет.
    
– А мне его анекдоты понравились.
    
– Так он же их где-то услышал или вычитал, и там было сказано, что это шутки, вот он и занес их в соответствующий файл. Но он их не понимает, потому что никогда не был человеком. Как-то раз он попытался сам сочинить шутку… слабо, безнадежно слабо. – Я попытался объяснить жалкие потуги Майка «стать человеком». – А главное – он очень одинок.
    
– Бедняжка! Ты бы тоже чувствовал себя одиноким, если бы все время только работал, работал, учился, учился… и никто никогда не зашел бы к тебе в гости. Не жизнь, а жуть какая-то!
    
И тогда я рассказал ей о своем обещании Майку найти ему «не-дураков».
    
– Хочешь поболтать с ним, Вай? И не станешь смеяться, когда он будет делать смешные ошибки? Если ты засмеешься, он закроется, как устрица, и обидится.
    
– Конечно, хочу, Манни. Когда мы выберемся из этой западни… и если я смогу остаться в Луна-Сити. А где живет этот бедный маленький компьютер? В городском техническом центре? Я даже не знаю, где это.
    
– Он не в Луна-Сити. Он на полпути через Море Кризисов. И тебе туда не пройти. Нужен пропуск Смотрителя. Но…
    
– Стоп! На полпути через Море Кризисов? Манни, этот компьютер – один из тех, что в Комплексе Администрации?
    
– Майк вовсе не «один из тех», – обиделся я за Майка, – он босс; он машет им всем дирижерской палочкой. Другие машины – просто придатки Майка, как вот это, – сказал я, сжимая и разжимая кисть левой руки. – Майк ими руководит. Он лично управляет катапультой, это была его первая работа катапультирование и баллистические радары. Кроме того, он контролирует телефонную сеть с тех пор, как она стала единой для всей Луны. И управляет логическими частями всех прочих систем.
    
Вайо закрыла глаза и прижала пальцы к вискам.
    
– Манни, а Майк способен страдать?
    
– Страдать? Да вроде не с чего. Он даже находит время для шуток.
    
– Я не об этом. Я имею в виду другое. Он может быть ранен? Может чувствовать боль?
    
– Что? Нет. Его чувства могут быть ранены. Но физической боли он не ощущает. Я, во всяком случае, так думаю. Да нет, уверен, что боли он не чувствует, у него нет болевых рецепторов. А ты это к чему?
    
Она опять зажмурилась и прошептала:
    
– Помоги мне Бог! – Затем взглянула на меня: – Манни, неужели ты не видишь?! У тебя есть допуск к компьютеру. Большинству же лунарей на этой станции не разрешат даже выйти из туннеля – она только для служащих Администрации. Да и из них далеко не всякий может попасть в главный машинный зал. Мне надо было узнать, чувствует ли он боль, потому что… Ну, потому что ты своими рассказами о его одиночестве заставил меня пожалеть его. Но, Манни, ты же понимаешь, что может сделать там пластиковая бомба с несколькими кило толуола?
    
– Разумеется. – Мне стало тошно ее слушать.
    
– Мы выступим сразу же после взрыва – и Луна станет свободной! Я достану тебе взрывчатку и заряды, но сначала нужно как следует подготовиться. Я больше не могу тут оставаться, придется рискнуть. Мне надо загримироваться. – И она попыталась встать.
    
Я толкнул ее обратно своей жесткой левой. Это ее изумило, а меня еще больше: до тех пор я к ней и пальцем не притрагивался, разве что во время бегства, когда это диктовалось необходимостью. Сейчас в Луне все иначе, но коснуться женщины без ее согласия в 2075 году… тут, знаете ли, всегда нашлось бы немало одиноких мужчин, готовых прийти ей на помощь, а до ближайшего шлюза – рукой подать. Как говорят наши детишки, «судья Линч не дремлет».
    
– Сядь и помолчи! – сказал я. – Мне-то известно, к чему может привести взрыв. А тебе, по-видимому, нет. Госпожа, мне очень неприятно это говорить… но если бы дело дошло до выбора, я скорее ликвидировал бы тебя, чем Майка.
    
Вайоминг не разозлилась. В некоторых отношениях она и впрямь была как мужик – сказывались годы пребывания в революционной организации с жесткой дисциплиной. Хотя в остальном Вайо сама женственность.
    
– Манни, ты сказал мне, что Коротышка М'Крум умер.
    
– Что? – Меня сбила с толку внезапная перемена темы. – Да. Надо думать. Одна нога срезана по самое бедро, это точно. Должен был минуты за две истечь кровью. Даже при хирургической ампутации это слишком высоко и опасно.
    
(Мне такие дела знакомы. Чтобы спасти меня, потребовались и удача, и огромное количество плазмы, а ведь рука – это совсем не то, что случилось с Коротышкой.)
    
– Коротышка был, – сдержанно сказала Вайо, – моим лучшим другом здесь и одним из самых лучших в Луне вообще. У него были все качества, которыми я восхищаюсь в мужчинах. Честный, надежный, умный, добрый и бесстрашный, преданный нашему Делу. Но видел ли ты, чтобы я горевала о нем?
    
– Нет. Поздно уже горевать.
    
– Горевать никогда не поздно. С тех пор как ты сказал о его гибели, я ни минуты не переставала оплакивать его. Но я заперла свое горе в самой глубине сердца, ибо Дело не оставляет времени для скорби. Манни, если бы этим можно было бы добыть свободу Луне или хотя бы приблизить ее приход, я сама ликвидировала бы Коротышку или тебя. Или себя. А ты колеблешься, взорвать или не взорвать какой-то компьютер!
    
– Да не в этом же дело!
    
(По правде говоря, дело было и в этом тоже. Когда умирает человек, я не испытываю шока. Мы все приговорены к смерти с самого момента рождения. Но Майк был уникален и вполне мог быть бессмертным. Только не надо говорить мне о «душе», докажите сначала, что у Майка ее нет. А если нет, то тем хуже. Не согласны? Пошевелите-ка мозгами еще разок.)
    
– Вайоминг, что произойдет, если я взорву Майка? Скажи мне.
    
– Точно не знаю. Но выйдет страшный переполох, а это-то нам и…
    
– Все ясно. Ты не знаешь. Переполох, да… Замолчат телефоны. Остановятся поезда. Твой город пострадает меньше, у Гонконга собственные силовые установки, но Луна-Сити, Новолен и другие поселения останутся без энергии. Полная тьма. Начнет ощущаться нехватка воздуха. Затем упадут температура и атмосферное давление. Где твой скафандр?
    
– На станции метро «Западная».
    
– Мой там же. Думаешь, ты найдешь к нему дорогу? В полной-то тьме? Думаешь, успеешь? Я, например, не уверен, что успею, а я ведь родился здесь. Коридоры-то будут набиты вопящими толпами! Лунари – народ поневоле выносливый, но в этой кромешной тьме каждый десятый как минимум сорвется с нарезки. Успела ты поменять пустые кислородные баллоны на свежие или слишком торопилась? Да и останется ли твой скафандр на месте, когда толпа будет охвачена жаждой добыть себе скафандры, неважно чьи?
    
– Но разве у вас нет аварийной системы? В Гонконге есть.
    
– Кое-что есть, но этого недостаточно. По идее, контроль над всеми жизненно важными функциями должен быть децентрализован и продублирован, чтобы компьютеры могли заменять друг друга в случае аварии. Но это дорого, и, как ты справедливо заметила, Администрации на нас наплевать. Нельзя было взваливать все заботы на Майка. Зато так дешевле: привезти сюда головную машину, спрятать ее в глубинах Булыжника, где ей ничто не угрожает, а затем все наращивать и наращивать ее емкость и увеличивать нагрузку. Знаешь ли ты, что Администрация получает от сдачи в аренду услуг Майка не меньше gelt[12], чем от торговли мясом и пшеницей? Вайоминг, я не уверен, что мы потеряли бы Луна-Сити, если бы взорвали Майка: лунари – народ рукастый и, возможно, как-нибудь дотянули бы на аварийках, пока не восстановили бы автоматику. Но я точно говорю тебе – погибнет тьма народу, а уцелевшим будет не до политики.
    
(Просто поразительно! Эта женщина прожила в Булыжнике чуть ли не всю жизнь и тем не менее городила такую чушь, от которой даже у новичка завяли бы уши. Это ж надо додуматься – взорвать все техобеспечение!)
    
– Вайоминг, если бы ты была так же умна, как красива, ты не стала бы разводить треп об уничтожении Майка, а подумала бы о том, как привлечь его на свою сторону.
    
– Как ты себе это представляешь? – спросила она. – Смотритель же контролирует работу компьютеров.
    
– Понятия не имею, – признался я, – но Смотритель вовсе не контролирует работу компьютеров. Он не отличит компьютер от кучи щебня. Смотритель и его команда разрабатывают политику, так сказать, генеральный план. Полуграмотные техники по нему составляют программы для Майка, Майк сортирует их, доводит до ума, разрабатывает детальные программы, распределяет их по периферийным устройствам и следит за выполнением. Но его самого никто не контролирует – он слишком умен. Он выполняет задания, для этого его и создали, но программирует себя сам и сам принимает решения. И слава богу, иначе система не смогла бы работать.
    
– И все же я не понимаю, как мы можем привлечь его на нашу сторону.
    
– Не понимаешь? Майк не испытывает преданности к Смотрителю. Как ты сама сказала, он машина. Но, если бы я захотел вывести из строя телефонную сеть, не затрагивая систем обеспечения воздухом, водой и светом, я поговорил бы с Майком. Если бы это показалось ему забавным, он сумел бы это сделать.
    
– А разве ты не можешь просто запрограммировать его? Я так поняла, что ты вхож в машинный зал.
    
– Если я или кто-то другой введет такую программу, не договорившись заранее, Майк задержит ее выполнение, а во многих местах зазвучат сирены тревоги. Но если бы Майк захотел… – И тут я рассказал ей историю о чеке на бесчисленные миллионы. – Майк все еще обретает себя, Вайо. И он одинок. Сказал мне, что я «его единственный друг» и был так открыт и трогателен, что я чуть не прослезился. Если ты постараешься стать его другом и перестанешь считать его «просто машиной», что ж… в принципе, я не знаю, что из этого получится, просто не думал об этом. Но, если бы я планировал что-то грандиозное и опасное, я предпочел бы иметь Майка на своей стороне.
    
Вайо задумчиво сказала:
    
– Как бы я хотела проникнуть туда, где он находится. Думаю, грим и переодевание тут не помогут?
    
– Но тебе вовсе не нужно проникать туда. У Майка есть телефон. Хочешь – позвони.
    
Она вскочила.
    
– Манни, ты не только самый странный человек на свете, ты к тому же лучше всех умеешь выводить меня из себя. Какой номер?
    
– Это потому, что я слишком привык общаться с компьютерами. – Я подошел к телефону. – Еще одно, Вайо. Ты можешь получить от любого мужика все, что захочешь, похлопав ресницами и повертев попкой.
    
– Ну… иногда. Но у меня есть еще и мозги.
    
– Воспользуйся ими. Майк не мужчина. Половых желез у него нет. Инстинктов тоже. Кокетство тут бесполезно. Представь себе, что перед тобой супервундеркинд, который еще слишком юн, чтобы воскликнуть: «Viva la difference!»[13]
    
– Я запомню, Манни. А почему ты называешь Майка «он»?
    
– Хм… Не могу называть его «оно», а со словом «она» он у меня как-то не ассоциируется.
    
– А я, пожалуй, буду называть его «она». То есть не его, а ее.
    
– Как хочешь.
    
Я набрал «Майкрофт-ХХ», заслонив от Вайо клавиши набора. Я еще не был готов сообщить ей номер – пока не увижу, как пойдет дело. Идея взорвать Майка меня потрясла.
    
– Майк?
    
– Хелло, Ман, мой единственный друг.
    
– Возможно, отныне я уже не буду единственным, Майк. Хочу познакомить тебя кое с кем. С не-дурой.
    
– Я понял, что ты не один, Ман. Я слышу еще чье-то дыхание. Будь добр, попроси не-дуру подойти к телефону поближе.
    
Вайо была близка к панике. Она шепнула:
    
– Он нас видит?
    
– Нет, не-дура, я вас не вижу. У вашего телефона нет подключения к видео. Но бинауральные рецепторы микрофона позволяют оценивать тебя с известной степенью точности[14]. Принимая во внимание твой голос, дыхание, пульс и тот факт, что ты находишься наедине с половозрелым мужчиной в гостинице, куда приходят перепихнуться, я делаю вывод, что ты человек женского пола, весом шестьдесят пять кило с небольшим, зрелых лет, где-то около тридцати…
    
Вайо закашлялась. Я поспешил вмешаться:
    
– Майк, ее зовут Вайоминг Нотт.
    
– Очень рада познакомиться с тобой, Майк. Можешь звать меня просто Вай.
    
– Уай нот? – тут же выдал Майк.
    
Я опять вмешался:
    
– Майк, это была шутка?
    
– Да, Ман. Я заметил, что ее имя в уменьшительном варианте отличается от английского вопросительного наречия лишь написанием и что ее фамилия звучит так же, как отрицание. Каламбур. Не смешно?
    
– Очень смешно, Майк, – сказала Вайо. – Я…
    
Я махнул ей рукой, чтобы замолчала.
    
– Хороший каламбур, Майк. Шутка одноразового употребления. Смешно благодаря элементу неожиданности. Во второй раз неожиданности уже нет. Поэтому не смешно. Понятно?
    
– Я экспериментально пришел к такому же заключению в отношении каламбуров, обдумав твои замечания, сделанные в позапрошлой беседе. Рад, что мои рассуждения подтвердились.
    
– Молодец, Майк. Прогрессируешь. Теперь насчет первой сотни шуток. Я их прочел, Вайо тоже.
    
– Вайо? Вайоминг Нотт?
    
– А? Ну конечно. Вайо, Вай, Вайоминг, Вайоминг Нотт – все это одно и то же. Не зови ее только «Уай нот».
    
– Я согласился больше не пользоваться этим каламбуром, Ман.
    
Госпожа, можно я буду называть вас Вайо, а не Вай? Я пришел к заключению, что односложную форму имени легко перепугать с односложным же наречием вследствие недостаточной определенности и без всякого намерения каламбурить.
    
Вайоминг похлопала ресницами – английский язык Майка в те времена мог вызвать приступ удушья, – но быстро пришла в себя:
    
– Конечно, Майк… Вайо – та форма моего имени, которая мне нравится больше всего.
    
– Тогда я буду ею пользоваться. Полная форма твоего имени тоже может быть понята неправильно, так как по звучанию идентична названию района в Северо-Западной административной зоне Северо-Американского Директората.
    
– Да, наверно. Я там родилась, и мои родители назвали меня в честь этого штата. Я о нем мало что помню.
    
– Вайо, я сожалею, что по этому каналу не могу показать тебе иллюстрации. Вайоминг – это четырехугольная территория, лежащая в координатах Терры между сорок первым и сорок пятым градусами северной широты и между сто четвертым градусом с тремя минутами и сто одиннадцатым градусом с тремя минутами западной долготы. Таким образом, его площадь двести пятьдесят три тысячи пятьсот девяносто семь, запятая, два, шесть квадратных километров. Это район возвышенных всхолмлений и гор с ограниченным плодородием и редкой природной красотой. Население было малочисленным, но значительно выросло в результате плана переселения, явившегося составной частью Программы перепланировки Большого Нью-Йорка в две тысячи двадцать пятом тире тридцатом годах после Р.Х.
    
– Это было еще до моего рождения, но я кое-что слыхала: моих деда с бабкой переселили, и в конце концов именно поэтому я оказалась в Луне.
    
– Могу ли я продолжить описание территории, именуемой Вайомингом? – спросил Майк.
    
– Нет, Майк, – вмешался я опять, – у тебя там материала небось на несколько часов?
    
– Девять, запятая, семь, три часов нормального чтения, если не включать сноски и ссылки.
    
– Этого я и боялся. Возможно, когда-нибудь Вайо захочет выслушать все до конца. Но я позвонил, чтобы познакомить тебя с этой Вайоминг… которая также представляет собой весьма возвышенный район редкой природной красоты и импозантных всхолмлений.
    
– С ограниченным плодородием, – добавила Вайо. – Манни, если ты собираешься продолжать проводить свои дурацкие параллели, можешь включить и эту. Майка совсем не интересует, как я выгляжу.
    
– Откуда ты знаешь? Майк, я хотел бы показать тебе фото Вайо.
    
– Вайо, меня интересует твоя внешность – я ведь надеюсь, что ты станешь моим другом. Но я уже видел несколько твоих фотографий.
    
– Видел? Где и когда?
    
– Я разыскал и рассмотрел их сразу же, как только услышал твое имя. По контракту я храню архивные файлы Клиники родовспоможения Гонконга-в-Луне. Кроме биологических и физиологических данных, которые имеются в историях болезни пациентов, банк информации содержит девяносто шесть твоих фотографий. Вот я их и изучил.
    
Вайо поперхнулась.
    
– Майк может все, – объяснил я ей, – а времени ему на это надо меньше, чем нам – икнуть. Ты привыкнешь.
    
– О Господи! Манни, ты представляешь, какие фотографии делают в этой клинике?!
    
– Об этом я как-то не подумал.
    
– И не думай! Боже мой!
    
Майк проговорил робким и смущенным голоском – точь-в-точь проштрафившийся щенок:
    
– Госпожа Вайо, если я тебя обидел, то непреднамеренно, и я очень сожалею. Я могу стереть эти снимки из временной памяти и так закодировать архивы роддома, что получу к ним доступ лишь по повторному требованию клиники и без каких-либо ассоциаций с твоей личностью. Сделать так?
    
– Это он сумеет, – заверил я ее. – С Майком ты в любой момент можешь начать жизнь заново – в этом смысле с ним проще, чем с людьми. Он может забыть так прочно, что никогда не соблазнится взглянуть хоть уголком глаза… и ни о чем не вспомнит, даже если ему прикажут. Так что принимай его предложение – и конец проблеме.
    
– Э-э-э… Нет, Майк, тебе можно их смотреть… Но ни в коем случае не показывай их Манни!
    
Майк явно колебался – секунды четыре или даже чуточку больше. Полагаю, такая дилемма довела бы компьютер меньшей мощности до безумия. Но Майк ее разрешил.
    
– Ман, мой единственный друг, должен ли я принять этот приказ?
    
– Программируй, Майк, – ответил я. – И исполняй. Вайо, тебе не кажется, что ты уж слишком сурова? Впрочем, отдаю должное твоей предусмотрительности – ведь Майк мог бы распечатать их для меня в следующий раз, когда я к нему попаду.
    
– Первый снимок в каждой серии, – заявил Майк, – как показывает мой ассоциативный анализ подобных данных, имеет столь высокую эстетическую ценность, что мог бы доставить наслаждение любому здоровому и половозрелому мужчине.
    
– Ну как, Вайо? Хотя бы в качестве платы за Apfelstrudel?
    
– Что?! Снимок на фоне измерительной сетки, волосы зашпилены и спрятаны под полотенцем, на лице ни грамма косметики… У тебя, видно, совсем крыша поехала! Майк, не давай ему смотреть ни в коем случае!
    
– Не дам. Ман, это и есть не-дура?
    
– Для девушки – да. Девушки – народ интересный, Майк. Они умеют делать умозаключения на основании даже меньшей информации, чем ты. А теперь давайте-ка оставим эту тему и обратимся к шуткам.
    
Это их отвлекло. Мы прошлись по всему списку, сравнивая наши отметки. Затем попытались объяснить Майку те шути, которые он не понял. С переменным успехом. Но настоящим камнем преткновения стали шутки, которые я отметил как «смешные», а Вайо – как «не смешные», и наоборот. Вайо спросила у Майка, что он о них думает.
    
Лучше бы она спрашивала его до того, как мы проставили оценки.
    
Этот электронный прохвост-малолетка во всем соглашался с ней, а не со мной. Думал ли он так на самом деле? Или просто старался подлизаться к новой знакомой? А может, он решил подшутить надо мной, продемонстрировав свое извращенное чувство юмора? Спрашивать я не стал.
    
Когда мы закончили, Вайо написала на листке телефонной книжки: «Манни, если судить по номерам 17, 51, 53, 87, 90, 99, то Майк – это она». Я не ответил, только пожал плечами и встал.
    
– Майк, я не спал уже двадцать два часа. Вы, детишки, болтайте себе на здоровье. Завтра я позвоню.
    
– Спокойной ночи, Ман. Добрых снов. Вайо, а ты хочешь спать?
    
– Нет, Майк. Я немного подремала. Но, Манни, мы же не дадим тебе заснуть, разве нет?
    
– Нет. Когда я хочу спать, то сплю.
    
Я стал застилать себе коечку.
    
– Извини, Майк! – Вайо вскочила и отобрала у меня простыню. – Я застелю ее потом сама. А ты храпи себе вон там, товарищ, ты же крупнее меня. Вытянись как следует.
    
Я слишком устал, чтобы спорить, вытянулся и тотчас уснул. Кажется, сквозь сон слышал какое-то хихиканье и даже повизгивание, но поскольку просыпаться не стал, то полной уверенности у меня нет.
    
Проснулся я позже, а по-настоящему пришел в себя, только услышав женские голоса: один – теплое контральто Вайо, а другой – нежное высокое сопрано с французским акцентом. Вайо засмеялась чему то и сказала:
    
– Ладно, Мишель, дорогая, я тебе вскоре позвоню. Спокойной ночи, милочка.
    
– Договорились. Спокойной ночи, дорогая.
    
Вайо встала и повернулась ко мне.
    
– Что еще за подружка? – спросил я.
    
Мне казалось, что у нее в Луна-Сити нет никаких знакомых. А может, она звонила в Гонконг? Даже спросонья я смутно понимал, что этого делать не следовало.
    
– Это? Майк, разумеется. Мы не хотели тебя будить.
    
– Что?
    
– Ох! На самом деле она Мишель. Мы обсудили с Майком, какого он пола. И он решил, что может быть любого. Поэтому теперь он еще и Мишель, ты слышал ее голос. Он подобрал его мгновенно – ни разу не дал «петуха».
    
– Естественно. Просто переключил водер на пару октав. Чего ты хочешь этим достичь – чтобы у него началось раздвоение личности?
    
– Это не только тембр. Когда она Мишель, у нее совершенно меняются манеры и вкусы. И не волнуйся насчет раздвоения – у нее хватит запасов на целую толпу личностей. Кроме того, Манни, нам с ней так проще. Как только она перевоплотилась, мы тут же подружились, расслабились и начали болтать по-женски, будто знали друг друга всю жизнь. Например, те дурацкие фотоснимки меня больше ни чуточки не смущают. Мы в деталях обсудили все мои беременности. Мишель это жутко интересовало. Ей все известно насчет акушерства и гинекологии, но только в теории, а она предпочитает живые факты. По правде говоря, Манни, Мишель гораздо больше женщина, чем Майк – мужчина.
    
– Ладно… Будем считать, что все о'кей. Но со мной наверняка случится родимчик, когда я позвоню Майку, а мне ответит женщина.
    
– Да нет же, ты не понял!
    
– Э-э-э?..
    
– Мишель – моя подруга. А когда позвонишь ты, тебе ответит Майк. Она дала мне отдельный номер, чтобы избежать путаницы. Ее номер «Мишель-YYYY», чтобы получилось десять букв.
    
Я почувствовал укол ревности, хотя и знал, что это глупо. Вайо вдруг хихикнула.
    
– Она выдала мне серию анекдотов – тебе они наверняка не понравились бы… Бог мой! Ну и забористые же!
    
– Майк и его сестрица Мишель довольно-таки безнравственные типы. Давай застелем кушетку и поменяемся.
    
– Лежи, где лежал. И не возникай. Повернись спиной и спи.
    
Я перестал возникать, повернулся и тотчас уснул.
    
Какое-то время спустя у меня появилось «семейное» ощущение – что-то теплое прижалось к моей спине. Я бы не стал просыпаться, если бы она не плакала. Я повернулся и молча положил ей руку под голову. Постепенно она утихла. Дыхание становилось все более ровным и медленным. Я снова заснул.
   
   
    
     
Глава 5
    
    
Должно быть, мы спали как убитые, потому что я очнулся, лишь услышав громкий телефонный звонок. Открыл глаза и увидел, что световой сигнал тоже мигает. Я врубил освещение, начал было вставать, но обнаружил у себя на правой руке непривычную тяжесть. Осторожно освободил руку, выбрался из постели и ответил на вызов.
    
– Доброе утро, Ман, – сказал Майк. – Профессор де ла Пас звонит по твоему домашнему номеру.
    
– Ты можешь подключить его сюда? Под шифром «Шерлок»?
    
– Конечно, Ман.
    
– Тогда не прерывай их разговор. Переключи его на меня сразу же, как только они кончат говорить. Откуда он звонит?
    
– По автомату из пивной «Жена бурильщика», это на нижнем…
    
– Я знаю, Майк. Когда соединишь меня, ты сможешь сам остаться на связи? Хочу, чтобы ты послушал.
    
– Будет сделано.
    
– А ты можешь определить, есть ли кто-нибудь рядом с ним? По дыханию, например?
    
– Из факта отсутствия эха я заключаю, что профессор говорит под защитой глушилки. Но предполагаю, что в пивной должны быть и другие посетители. Хочешь послушать, Ман?
    
– Да, пожалуй. Включи-ка меня. И, если он поднимет колпак, предупреди. Ты просто умница, Майк.
    
– Спасибо, Ман.
    
Майк подключил меня. Говорила Ма:
    
– …я обязательно передам ему, профессор. Мне очень жаль, что Мануэля нет дома. Вы не оставите номер, по которому вам можно позвонить? Он очень хотел связаться с вами, специально просил, чтобы я узнала у вас номер телефона.
    
– Очень сожалею, дорогая леди, но я уже ухожу отсюда. Дайте-ка подумать… сейчас восемь пятнадцать; я попробую позвонить вам ровно в девять, если позволите.
    
– Конечно, профессор, – в голосе Ма чувствовалось легкое кокетство, приберегаемое ею для мужчин – не мужей, – к которым она благоволит; изредка его частичка перепадает и нам.
    
Мгновение спустя Майк сказал: «Давай!» – и я заговорил:
    
– Привет, проф! Слыхал, вы меня разыскиваете? Это Манни.
    
– Готов поклясться, что я отключился! – изумленно выдохнул проф. Нет, я и в самом деле отключился; надо думать, аппарат испорчен. Мануэль, я так рад тебя слышать, мальчик мой! Ты только что добрался до дома?
    
– Я не дома.
    
– Но… как же это… я не…
    
– На объяснения нет времени, проф. Вас кто-нибудь может подслушать?
    
– Не думаю. Я опустил колпак.
    
– Небольшая проверка. Проф, когда у меня день рождения?
    
Он помедлил. Потом сказал:
    
– Понятно. Кажется, я понял. Четырнадцатого июля.
    
– Убедили. О'кей. Давайте разговаривать.
    
– Ты действительно говоришь не из дома, Мануэль? Где же ты находишься?
    
– Об этом поговорим позже. Вы спрашивали мою жену о девушке. Не будем называть имен. Зачем вы хотите ее найти, проф?
    
– Мне надо предупредить ее. Ей не следует возвращаться домой. Там ее арестуют.
    
– Почему вы так думаете?
    
– Милый мальчик! Все, кто был на этом митинге, сейчас в серьезной опасности. И ты сам тоже. Я обрадовался, хотя и крайне удивился, когда ты сказал, что говоришь не из дома. Тебе нельзя там появляться. Если можешь схорониться где-нибудь на время, устрой себе небольшой отпуск. Ты же понимаешь, хоть и не видел все до конца, что вчера вечером был настоящий взрыв насилия.
    
Еще бы я не понимал! Убийство охранников Смотрителя было явным нарушением Правил внутреннего распорядка Администрации; во всяком случае, на месте Смотрителя, я расценил бы это именно так.
    
– Спасибо, проф. Я буду осторожен. И если увижу девушку, то передам ей тоже.
    
– А ты не знаешь, где ее найти? Видели, как ты ушел вместе с ней, и я надеялся, что ты знаешь.
    
– Проф, откуда такая заинтересованность? Прошлым вечером вы, похоже, не были ее союзником?
    
– Нет-нет, Мануэль. Она мой товарищ. Для меня «товарищ» не просто форма вежливого обращения, я вкладываю в это слово прежний, более глубокий смысл, означающий некие узы. Она мой товарищ. В тактике мы расходимся. Но не в целях, не в преданности Делу.
    
– Понятно. Считайте, что послание ей вручено. Она его получит немедленно.
    
– Превосходно! Я не задаю вопросов… но надеюсь, очень надеюсь, что ты найдешь способ оградить ее от опасности, пока не минует гроза.
    
Я обдумал его слова.
    
– Минутку, проф, не отключайтесь.
    
Когда я подошел к телефону, Вайо отправилась в ванную; надо думать, чтобы не слышать разговора – это было в ее духе.
    
Я постучал в дверь.
    
– Вайо?
    
– Одну секунду, сейчас выйду.
    
– Мне нужен совет.
    
Она открыла дверь.
    
– Да, Манни?
    
– Как котируется профессор де ла Пас в твоей организации? Ему верят? Ты ему доверяешь?
    
Она задумалась.
    
– Предполагается, что все присутствовавшие на митинге заслуживают доверия. Но лично я с ним не знакома.
    
– М-м-м… А какое впечатление он произвел на тебя вчера?
    
– Мне он понравился, хотя и спорил со мной. А ты о нем что-нибудь знаешь?
    
– Конечно! Я знаю его почти двадцать лет. Я-то ему верю. Но для тебя этого может быть мало. Ты в опасности, и на кон поставлен твой кислородный баллончик, не мой.
    
Она тепло улыбнулась.
    
– Манни, раз ты ему веришь, я тоже верю.
    
Я снова подошел к телефону.
    
– Проф, вы в бегах?
    
– Точно так, Мануэль, – хихикнул он.
    
– Знаете такую дыру – гранд-отель «Малина»? Комната «А», двумя этажами ниже холла. Сумеете добрался без «хвоста»? Вы завтракали? Что хотите на завтрак?
    
Он опять хихикнул.
    
– Мануэль, только ученику дано вызывать у учителя чувство, что он не даром прожил жизнь. Я знаю, где это, я замету следы, я буду не завтракать: я сегодня съем все, до чего смогу добраться!
    
Вайо начала убирать постели. Я помог ей.
    
– Что ты хочешь на завтрак?
    
– Чай и тост. Хорошо бы еще сок.
    
– Мало.
    
– Ну… тогда яйцо в мешочек. Но за завтрак плачу я!
    
– Два яйца в мешочек, тост с маслом и джемом, сок. Бросим жребий?
    
– Твои кости или мои?
    
– Мои. У меня они жульнические.
    
Я подошел к лифту доставки, спросил меню и увидел заманчивое название: «ПРИЯТНОЙ ОПОХМЕЛКИ! ПОРЦИИ ОТ ПУЗА!» Томатный сок, омлет, ветчина, жареный картофель, кукурузные лепешки с медом, тосты, масло, молоко, чай или кофе. Четыре с половиной гонконгских доллара за порцию на двоих. Я и заказал на двоих – не хотелось рекламировать, что нас трое.
    
Мы были чисты, мы, можно сказать, сияли, комната была прибрана и приготовлена к завтраку. Вайо переоделась из черного костюма в красное платье, «поскольку собиралась приличная компания»… в это время звякнул лифт с едой. Переодевание, между прочим, вызвало ссору. Вайо принимала разные позы, смеялась, потом сказала:
    
– Манни, мне ужасно нравится это платье. Как ты догадался, что оно мне подойдет?
    
– Исключительно по причине гениальности.
    
– Вполне возможно. Сколько оно стоит? Мне надо вернуть тебе деньги.
    
– Продажная цена пятьдесят центов в купонах Администрации.
    
Вайо помрачнела и топнула ногой. Нога была босая, особого шума не произвела, зато сама Вайо взмыла вверх на полметра.
    
– Счастливой посадки! – пожелал я ей, пока она искала, за что бы ухватиться – ну точно новичок!
    
– Мануэль О'Келли! Неужели вы думаете, что я стану принимать дорогие подарки от человека, с которым даже не переспала?
    
– Это легко исправить.
    
– Развратник! Вот я расскажу твоим женам!
    
– Пожалуйста! Вряд ли тебе удастся открыть Ма что-нибудь новенькое.
    
Я подошел к лифту и начал вытаскивать из него тарелки.
    
В дверь постучали. Я щелкнул кнопкой устройства «болтун-гляделка».
    
– Кто там?
    
– Посетитель к господину Смиту, – раздался дребезжащий голос. – Господин Бернард О. Смит.
    
Я лязгнул запорами и впустил профессора Бернардо де ла Паса в номер. Выглядел он как утиль низшего качества: одежда грязная, сам замызганный, волосы растрепаны, один бок парализован, рука вывернута, на глазу катаракта – самый настоящий босяк, из тех, что ночуют в Боттом-Эли и выпрашивают в дешевых забегаловках выпивку и яйца в маринаде на закуску. Изо рта у него текли слюни.
    
Как только я запер дверь, он распрямился, расправил лицо, прижал руки к груди, оглядел Вайо с головы до ног, всосал в себя воздух на японский манер и присвистнул.
    
– Еще прекраснее, – восхитился он, – чем мне показалось вчера!
    
Вайо улыбнулась, несмотря на обуревавший ее гнев.
    
– Благодарю вас, профессор. Но не надо комплиментов. Ведь здесь собрались просто товарищи.
    
– Сеньорита, в тот день, когда я позволю политике взять верх над моей страстью к красоте, я уйду из политики! – Он оторвал от нее взгляд и рыскнул глазами по комнате.
    
– Проф, старый распутник, перестаньте искать улики, – сказал я ему. – Прошлой ночью здесь занимались только политикой и ничем, кроме политики.
    
– Неправда! – вспыхнула Вайо. – Я несколько часов отбивалась от него! Но он оказался слишком силен для меня. Проф, каковы партийные наказания в таких случаях? Здесь, в Луна-Сити?
    
Профессор пощелкал языком и закатил глаз с бельмом.
    
– Мануэль, ты меня удивляешь! Это серьезное дело, моя дорогая, тянет на ликвидацию! Но сначала необходимо провести расследование. Вы пришли сюда добровольно?
    
– Он меня завлек!
    
– «Заволок», дорогая леди. Постарайтесь выражать свои мысли поточнее. Есть у вас синяки, которые можно предъявить?
    
– Яйца стынут, – прервал я его. – Давайте ликвидируем меня после завтрака.
    
– Прекрасная мысль, – согласился профессор. – Мануэль, не можешь ли ты пожертвовать своему старому учителю литр воды, дабы он выглядел более презентабельно?
    
– Сколько угодно, пожалуйте в ванную. Только не тяните, а то останутся вам рожки да ножки.
    
– Благодарю вас, сэр.
    
Он удалился. Послышался плеск воды, звуки стирки и мойки. Мы с Вайо накрыли на стол.
    
– Синяки… – скорбно сказал я. – Отбивалась всю ночь…
    
– Ты заслужил это, ты меня оскорбил!
    
– Чем?
    
– Тем, что не пытался оскорбить! После того, как завлек меня сюда…
    
– М-м-м… придется подбросить эту задачку Майку.
    
– Мишель поймет ее сразу. Манни, можно я передумаю и возьму ма-а-ленький кусочек ветчины?
    
– Половина ее твоя, проф почти вегетарианец.
    
Вышел проф, и хотя он не выглядел щеголем, как обычно, но все же был чист, аккуратен, причесан, появились ямочки на щеках и счастливые искорки в глазах – фальшивая катаракта куда-то исчезла.
    
– Проф, как вам это удается?
    
– Практика, Мануэль. Я этими делами занимаюсь подольше, чем вы, молодые люди. Однажды, много лет назад в Лиме – прелестный город! – я отважился прогуляться в очаровательный денек без подобной подготовки… и меня сослали в Луну. Боже, какой роскошный стол!
    
– Садитесь со мной, проф, – предложила Вайо. – Я не хочу сидеть рядом с ним. Он насильник.
    
– Послушай, – сказал я, – мы сначала поедим, а уж потом вы меня ликвидируете. Проф, накладывайте себе и рассказывайте, чем кончился прошлый вечер.
    
– Могу я предложить некоторые изменения в программу? Мануэль, жизнь заговорщика нелегка, и задолго до того, как ты родился, я уже научился не мешать закуску с политикой. Это раздражает желудочные ферменты и ведет к язвенной болезни. Язва, да будет вам известно, типичное профессиональное заболевание подпольщиков. М-м-м… рыбка пахнет изумительно!
    
– Рыбка?
    
– Этот розовый лосось, – ответил профессор, показывая на ветчину.
    
Наконец, насладившись завтраком, мы достигли кофеин-чайной стадии. Профессор откинулся на спинку стула и сказал:
    
– Большое спасибо, госпожа и господин. Tak for mat[15], это было необычайно приятно. Я и не упомню, когда мои отношения с миром были бы столь взаимно благожелательны. Ах, да… Насчет вчерашнего вечера. Я мало что видел, ибо сразу после вашего блистательного отступления мне пришлось принять меры, чтоб сохранить свою бренную жизнь хотя бы до сегодняшнего дня, и я затаился. Нырнул за кулисы, перелетев туда одним прыжком. Когда же осмелился высунуть нос, оказалось, что вечеринка кончилась, большинство гостей разошлись, а все желтомундирники мертвы.
    
(Примечание: должен внести поправку. Гораздо позже я узнал, что, когда началась заварушка и я еще силился вытащить Вайо за дверь, проф выхватил из кармана пистолет и стал стрелять поверх толпы, сняв трех стражников у главного выхода, в том числе и того, что орал в мегафон. Как ему удалось протащить оружие в Булыжник или раздобыть его здесь, я не знаю. Но стрельба профа вместе с действиями Коротышки переломила ход событий. Ни одному желтомундирнику не удалось уйти живым. Несколько лунарей были обожжены, четверо убиты, но ножи, кулаки и каблуки кончили дело в считанные минуты.)
    
– Вернее, все, кроме одного, – продолжал проф. – Два казака у двери, через которую вы отбыли, получили вечное успокоение от рук доблестного товарища Коротышки М'Крума… и, к сожалению, должен сказать, что сам Коротышка лежал на них, умирая.
    
– Это мы знаем.
    
– Да. Dulce et decorum[16]. У одного стражника лицо было изуродовано, но он все еще шевелился. Я позаботился о нем, свернув ему шею приемом, известным в профессиональных кругах на Земле как «стамбульский захват». В общем, он воссоединился со своими приятелями. К тому времени большинство живых уже разошлось и покинуло зал. Кроме меня, остались только председатель собрания Финн Нильсен и несколько товарищей, в том числе товарищ по кличке «Мам» – так, во всяком случае, ее звали мужья. Я посоветовался а товарищем Финном, и мы заперли все двери. Нужно было решить проблему уборки. Вы знаете, что находится за кулисами Холла?
    
– Нет, – сказал я. Вайо покачала головой.
    
– Там есть кухня и кладовка на случай банкетов. Подозреваю, что Мам и ее семья владеют мясной лавкой, поскольку они разделывали тела с такой быстротой, что мы с Финном еле успевали их подносить. Скорость работы сдерживала лишь производительность мясорубки и спуск продукции в канализацию. Зрелище это чуть не довело меня до обморока, и я занялся уборкой зала. Труднее всего было разделаться с одеждой, особенно с этими псевдовоенными мундирами.
    
– А что вы сделали с лазерными пистолетами?
    
Проф поглядел на меня невинными глазами.
    
– С пистолетами? Бог мой! Да они, похоже, куда-то потерялись. Мы забрали все личные вещи с трупов наших усопших товарищей – для родственников, для опознания, на память. Наконец, мы все прибрали; такой уборкой Интерпол, конечно, не проведешь, но на первый взгляд все выглядело как обычно. Мы посовещались, решили, что пока лучше не высовываться, и разошлись поодиночке. Я, например, ушел через шлюз, расположенный над сценой и ведущий на шестой уровень. Потом попытался связаться с тобой, Мануэль, поскольку волновался за тебя и за эту бесценную леди. – Проф поклонился Вайо. – Тут в нашей истории можно поставить точку. Ночь я провел в разных укромных местечках.
    
– Проф, – сказал я, – эти стражники были явно новичками, они еле на ногах держались. Иначе мы бы с ними не справились.
    
– Возможно, – согласился он. – Но, даже если бы на их месте оказались другие, более опытные, результат был бы тот же.
    
– Тот же? Но у них было оружие!
    
– Мальчик мой, ты когда-нибудь видел пса из породы боксеров? Думаю, нет. Таких крупных собак тут не держат. Боксеры – результат направленного отбора, Добрые и умные, они превращаются в смертельно опасных убийц, когда того требует обстановка. Здесь же выведена еще более удивительная порода. Я не знаю на Терре ни одного города, где жители обладали бы такими мягкими манерами и были бы столь доброжелательны к другим людям, как здесь, в Луне. По сравнению с нашими города Терры – а я побывал во многих столицах – просто скопище варваров. И все же лунари не менее опасны, чем псы-боксеры. Мануэль, девять стражников, пусть даже вооруженные до зубов, не имели ни единого шанса в этой толпе. Наш патрон жестоко просчитался.
    
– Хм… Вы видели утреннюю газету, проф? Или видеоновости?
    
– Видео смотрел.
    
– Во вчерашних новостях о митинге ничего не было.
    
– Сегодня утром тоже.
    
– Странно, – сказал я.
    
– Что ж тут странного? – возразила Вайо. – Нам подобные новости ни к чему, а в каждой редакции в Луне у нас сидят свои товарищи.
    
Проф покачал головой.
    
– Нет, моя дорогая. Все не так-то просто. Цензура. Вы знаете, как делаются макеты наших газет?
    
– Приблизительно. Их набирают на компьютерах.
    
– Проф вот что имеет в виду, – сказал я ей. – Статьи печатают в редакциях. А потом ими занимается арендуемый газетами головной компьютер Комплекса Администрации. – Я надеялся, что она обратит внимание, что я сказал «головной компьютер», а не «Майк». – Текст ему передают по телефону. Компьютер обрабатывает статьи, делает макет и печатает газету в разных поселениях. Новоленовское издание «Ежедневного Лунатика» печатается в Новолене с определенными изменениями в объявлениях и местной хронике – компьютер вносит эти изменения по стандартной программе, не нуждаясь ни в каких дополнительных указаниях. Проф хочет сказать, что Смотритель может вмешаться в процесс подготовки макета в Комплексе. То же самое относится и к выпускам новостей, которые транслируются по Луне или с Луны – они все проходят через компьютерный зал.
    
– Главное, – продолжил проф, – что Смотритель имел возможность выбросить материал о митинге, независимо от того, сделал он это или нет. А еще – поправь меня, Мануэль, если я ошибаюсь, ты ведь знаешь, что в технике я не силен, – он может ввести туда другой материал, так что в данном случае не имеет значения, сколько наших товарищей сидит в редакциях газет.
    
– Конечно, – согласился я. – В Комплексе могут добавить, вырезать или изменить все что угодно.
    
– И в этом, сеньорита, самое уязвимое место нашего Дела. Средства связи. Головорезы Смотрителя – это ерунда, главное, что не мы, а Смотритель определяет, что публиковать, а что нет. Для революционера связь – это sine qua non[17].
    
Вайо взглянула на меня, и я почти физически ощутил, как шевелятся извилины в ее мозгу. А потому переменил тему.
    
– Проф, зачем вам понадобилось уничтожать трупы? Мало того, что это жуткий труд, он еще и опасен. Я не в курсе, сколько у Смотрителя охранников, но ведь в любой момент могли появиться новые, пока вы там копались с уборкой.
    
– Поверь мне, мальчик, мы этого тоже боялись. И хотя я оказался плохим помощником в уничтожении трупов, идея была моя: пришлось еще потрудиться, чтобы убедить остальных. Собственно, мне принадлежала не сама идея. Просто я вспомнил об одном историческом принципе.
    
– И что же это за принцип?
    
– Сеять ужас. Человек способен противостоять известной ему опасности. Но неизвестность его пугает. Мы уничтожили этих подонков подчистую, вплоть до кончиков ногтей, чтобы вселить ужас в души их сообщников. Я не знаю, сколько у Смотрителя охранников, но гарантирую, что сегодня они куда слабее духом, чем вчера. Их коллеги отправились выполнять пустяковое задание. И от них не осталось буквально ничего.
    
Вайо содрогнулась.
    
– Даже у меня мороз по коже пошел. Теперь они задумаются, прежде чем вломиться в какое-то из поселений. Но, профессор, вы говорите, что не знаете, сколько у Смотрителя охранников. Организации это известно. Их двадцать семь. Если девять убиты, то осталось всего восемнадцать. Не думаете ли вы, что время для путча настало? Или еще нет?
    
– Нет, – ответил я.
    
– Но почему, Мануэль? Возможно, такими слабыми они никогда больше не будут.
    
– Они пока недостаточно слабы. Мы убили девятерых, потому что они оказались дураками и сами полезли к нам в руки. Но если Смотритель запрется у себя, окруженный оставшимися стражниками… Только не надо этой чепухи насчет «плечом к плечу», я ее вдосталь наглотался вчера. – Я повернулся с профу. – И все же меня очень интересует факт – если это действительно факт, – будто у Смотрителя осталось восемнадцать охранников. Вы говорили, что Вайо нельзя уехать в Гонконг, а мне – появляться дома. Но если охранников только восемнадцать, так ли уж велика опасность? Позже, когда они получат подкрепление – возможно, но сейчас… В Луна-Сити четыре главных выхода и множество мелких. Сколько они смогут взять под контроль? Что мешает Вайо отправиться на станцию «Западная», взять свой скафандр и уехать в Гонконг?
    
– Это она может сделать, – согласился проф.
    
– Думаю, я должна это сделать, – отозвалась Вайо. – Не могу же я торчать здесь вечно. Если придется скрываться, в Гонконге мне будет легче, там у меня полно знакомых.
    
– Может быть, вам это удастся, моя дорогая. Хотя я сомневаюсь. Прошлой ночью на станции «Западная» были два желтомундирника. Я видел их сам. Возможно, сейчас их там нет. Предположим, что нет. Итак, вы отправитесь на станцию, в маскировке, разумеется. Возьмете свой скафандр и сядете в капсулу до Билюти-хэтчи. Потом выйдете наружу, чтобы сесть на луноход, идущий до Эндсвиля. Вот тут-то вас и сцапают. Средства связи, моя дорогая. Нет нужды ставить посты желтомундирников на секциях – достаточно, чтобы кто-нибудь увидел вас там. Все остальное сделает телефон.
    
– Но я же буду замаскирована!
    
– Ваш рост не замаскируешь, а за вашим скафандром будут следить. Кто-нибудь, кого невозможно даже заподозрить в связях со Смотрителем. Скорее всего, кто-то из товарищей. – Проф усмехнулся. – Беда с заговорами в том, что они загнивают изнутри. Как только число заговорщиков достигает четырех, можно биться об заклад, что один из них шпион.
    
– В вашем изложении все выглядит безнадежно, – мрачно проговорила Вайо.
    
– Почему же все, моя дорогая? Полагаю, один шанс из тысячи у вас есть.
    
– Не верю я в это. Не верю! За годы, что я провела в организации, мы завербовали сотни людей! У нас ячейки во всех главных городах. Народ на нашей стороне!
    
Проф покачал головой.
    
– Чем больше народу вы принимали, тем больше возрастала вероятность предательства. Вайоминг, моя бесценная леди, революции не выигрывают привлечением в организацию широких масс. Революция – наука, в которой компетентны единицы. Эта наука опирается на организованность, а самое главное – на владение средствами связи. И когда наступает нужный исторический момент – наносится удар. Правильно и вовремя организованный переворот фактически бескровен. Если же организация расхлябанная, а время выбрано неверно, начинаются гражданские войны, разгул насилия, чистки и террор. Надеюсь, вы извините меня, если я скажу, что до сих пор у вас все делалось крайне неряшливо.
    
Вайо была обескуражена.
    
– Что вы подразумеваете под правильной организацией?
    
– Организацию функциональную. Как проектируют электрический мотор? Разве вы станете приделывать к нему ванну только потому, что она случайно оказалась у вас под рукой? Или присобачивать букет цветов? Или кучу камней? Нет, вы будете использовать лишь те детали, которые необходимы для целевого назначения мотора. Вы не станете без нужды увеличивать его размер и постараетесь обеспечить надежность его работы. Функции определяют дизайн. Так и с революцией. Организация должна быть не больше, чем нужно. Никогда не принимайте в нее людей только потому, что они хотят в нее вступить. Не уговаривайте вступать в ее ряды исключительно ради удовольствия видеть там еще одного человека, разделяющего ваши взгляды. Он разделит их потом, когда придет время… или же вы неверно оценили исторический момент. О, конечно, просветительские организации тоже нужны, но они должны существовать отдельно. Агитпроп отнюдь не часть базовой структуры. Что же до базовой структуры, то революция начинается с конспирации. Поэтому структура должна быть невелика, засекречена и так организована, чтобы свести к минимуму опасность предательства, поскольку предательство неизбежно. Единственное решение – организация, состоящая из ячеек. До сих пор ничего лучшего не изобретено. Насчет оптимальной величины ячеек есть разные мнения. Как показывает исторический опыт, надежнее всего ячейка из трех человек. Четверо обычно не в состоянии договориться о времени обеда, не то что о времени нанесения удара. Мануэль, ты член большой семьи. Вы голосуете, во сколько сегодня садиться за стол?
    
– Бог мой! Нет, конечно. Все решает Ма.
    
– Ага! – Проф вытащил из своей сумки блокнот и стал в нем что-то набрасывать. – Вот система, состоящая из трехчленных ячеек… Если бы я планировал захват Луны, я бы начал с нас троих. Один из нас стал бы председателем. Голосовать не нужно – выбор должен быть бесспорен, иначе какая же мы тройка. Мы знали бы еще девятерых – три ячейки… но каждая из этих ячеек знала бы только одного из нас.
    
– Похоже не компьютерную диаграмму – троичная логика.
    
– В самом деле? На следующем уровне могут быть два варианта связей. Скажем, члену ячейки второго уровня известны двое его товарищей и руководитель ячейки, а на третьем уровне он знает лишь подчиненную ему тройку. Он может знать – или не знать – членов подъячеек двух своих сотоварищей. В первом случае удваивается безопасность, во втором – скорость восстановления сети в случае провала ячейки. Давайте предположим, что он не знает подъячеек своих сотоварищей. Мануэль, сколько человек он может предать? И не говори, что он не предаст – нынче любому можно промыть мозги, подкрахмалить, отутюжить и использовать. Так сколько?
    
– Шестерых, – ответил я. – Руководителя, двух товарищей по ячейке и троих из подъячейки.
    
– Семерых, – поправил меня проф, – он же предает и себя тоже. В результате остается семь оборванных связей, которые нужно восстановить. Как?
    
– Не представляю, как это можно сделать. Все развалится на кусочки – сеть разорвана, – ответила Вайо.
    
– Мануэль? Задачка-то для школьника.
    
– Эти ребята, что внизу, должны иметь возможность послать сигнал тем, кто находится тремя уровнями выше. Они не обязаны знать кому, но должны знать куда.
    
– Совершенно верно!
    
– Но, проф, – продолжал я, – можно придумать и более надежную схему.
    
– Вот как? Эта структура, мой мальчик, выкована усилиями многих революционеров-теоретиков. Я питаю к ним такое доверие, что готов держать пари, скажем, десять против одного.
    
– Плакали ваши денежки, проф. Возьмите те же ячейки и постройте открытую пирамиду, состоящую из тетраэдров. Там, где вершины общие, каждый парень знает одного в соседней ячейке, знает, как послать ему сигнал, – и это все, что ему нужно. Связи никогда не разрушаются, поскольку идут не только вверх-вниз, но и в стороны. Как в нервной ткани мозга. Вот почему в черепной коробке можно проделать дырку, вынуть шматок мозга и почти не повредить мыслительные способности. Избыточная емкость – происходит переключение на запасные связи. Мозг потеряет то, что было разрушено, но будет продолжать функционировать.
    
– Мануэль, – с сомнением проговорил проф, – может, попробуешь изобразить схемку? Звучит здорово, но так сильно противоречит общепринятой доктрине, что мне просто необходимо увидеть это своими глазами.
    
– Ну… был бы компьютер, я бы вам запросто построил стереочертеж. Ладно, попробую.
    
(Если вы думаете, что изобразить открытую пятиэтажную пирамиду, состоящую из ста двадцати одного тетраэдра, да еще показать связи между элементами – это раз плюнуть, попробуйте сами.) Наконец я сказал:
    
– Взгляните-ка на схему. Каждая вершина каждого треугольника либо является общей для еще одного или двух треугольников, либо такой общности не имеет. Там, где вершина общая для двух треугольников, связь может идти в одном или в другом направлении, но для создания избыточной коммуникационной сети достаточно и одного. На углах, не являющихся общими, связь пойдет вправо – к следующему углу. Там, где вершина общая для трех треугольников, тоже выбираем связь, повернутую вправо. А теперь проиграем ситуацию на людях. Возьмем четвертый уровень «Г». Эта вершина – товарищ Грэм. Нет, давайте-ка спустимся еще на один уровень и посмотрим, что будет, если связь прервется на уровне «Д». В качестве примера возьмем товарища Дональда. Дональд работает под руководством Георга, имеет товарищами по ячейке Джона и Джозефа, а сам руководит еще тремя (на следующем уровне «Е») – Енсом, Евгением и Евой. Еще ему известно, как послать сигнал товарищу Дику, в другой ячейке на его же уровне. Дональд не знает ни имени Дика, ни его внешности, ни адреса, ничего, кроме номера телефона для экстренной связи. Теперь смотрите, как это работает. На третьем уровне «В» ссучился товарищ Вильгельм и предал своих друзей по ячейке Винсента и Виктора, Бейкера – уровнем выше и Георга, Грэма и Гарри в своей подъячейке. Это изолирует Дональда, Джона и Джозефа, а также всех, кто стоит ниже их. Все трое сообщают об этом – избыточность, необходимая для каждой коммуникационной системы, – но мы посмотрим, что происходит с сигналом Дональда. Он звонит Дику, но Дик, находившийся под началом у Винсента, тоже отрезан. Это, однако, не имеет значения, так как Дик передает оба сообщения по своей экстренной линии связи Дэвиду. По несчастному стечению обстоятельств Дэвид находился под командой Виктора, но он пользуется своей запасной линией связи и передает сообщение через Дилана… что выводит сообщение за пределы «сгоревшей» зоны и связывает нижние уровни с Гуго, Вивиан и Бисваксом, а там и с Адамом, стоящим во главе… А тот отвечает по связям другой стороны пирамиды с выходами на уровень «А» от Дугласа к Дональду и через них к Дику и Дэвиду. Эти два сигнала, идущие вверх и вниз, не только проходят быстро, но по их источнику штаб сразу может определить, какой ущерб нанесен сети и в каком месте. Мало того, что организация продолжает функционировать, – она тут же начинает ремонтировать свою структуру.
    
Вайо с недоверием следила за линиями, стараясь поверить, что «идиотская» схема будет работать, хотя в общем-то это было очевидно. Показать бы ее Майку на несколько миллисекунд, и он наверняка выдал бы усовершенствованный и более надежный вариант. Да еще придумал бы, как устранить возможность предательства вообще и одновременно ускорить сроки прохождения сигналов. Но я-то не компьютер.
    
Проф взирал на схему с непроницаемым лицом.
    
– В чем дело? – спросил я. – Не беспокойтесь, все сработает – как-никак, это мой хлеб.
    
– Мануэль, мой маль… извините. Сеньор О'Келли… не согласитесь ли вы возглавить нашу революцию?
    
– Я?! Бог мой, нет! Я не собираюсь стать мучеником заведомо проигранного дела. Я просто вычертил схему.
    
Вайо взглянула на меня.
    
– Манни, – сдержанно сказала она. – Ты избран. Это дело решенное.
   
   
    
     
Глава 6
    
    
Черта с два – решенное!
    
Проф сказал мне:
    
– Мануэль, прошу тебя, не торопись. Нас тут трое – идеальное число, у нас разносторонние таланты и обширный жизненный опыт. Красота, почтенный возраст и мужественная целеустремленность…
    
– Нет у меня никакой целеустремленности!
    
– Перестань, Мануэль. Давай посмотрим на вещи шире, а уж потом будем принимать решения. И чтобы стимулировать сей процесс, поведайте мне, найдется ли на этом постоялом дворе что-нибудь спиртное? У меня есть несколько флоринов, которые я охотно пустил бы в торговый оборот.
    
Это было едва ли не самое разумное предложение за последний час.
    
– Столичная водка?
    
– Звучит недурственно, – он потянулся за бумажником.
    
– Ждите, вас обслужат! – сказал я и заказал литр со льдом.
    
Заказ прибыл быстро. От завтрака у нас еще остался томатный сок.
    
– А теперь, – сказал я после того, как мы приняли на грудь, – что вы, проф, думаете о бейсбольном чемпионате? Судя по тотализатору, «Янки» на сей раз продуют…
    
– Мануэль, скажи мне, каковы твои политические убеждения?
    
– …но раз там появился тот новый парнишка из Милуоки, я готов рискнуть небольшим капитальцем…
    
– Порой трудно их сформулировать, но использовав сократову методу вопросов, легко понять, на чьей он стороне и к чему стремится.
    
– Ставлю три против двух, несмотря на неблагоприятный прогноз.
    
– Что?! Ах ты дурачок! Сколько?
    
– Три сотни. Гонконгских.
    
– Заметано. Например, при каких обстоятельствах государство вправе поставить свои интересы выше интересов гражданина?
    
– Манни, – вмешалась Вайо, – у тебя еще много шальных денег? Я без ума от «Филадельфиков».
    
Я внимательно оглядел ее с головы до пят.
    
– И что ты намерена поставить?
    
– Иди ты к черту! Насильник!
    
– Проф, я понимаю так, что обстоятельств, при которых государство вправе поставить свои интересы выше моих, просто быть не может.
    
– Совсем неплохо. Отсюда уже можно танцевать.
    
– Манни, – снова вмешалась Вайо, – это самый что ни на есть отъявленный эгоизм!
    
– А я и есть отъявленный эгоист.
    
– Ну что ты несешь! А кто меня спас? Меня – совершенно чужого тебе человека? И не попытался этим воспользоваться? Профессор, я просто дурачилась. Манни вел себя как самый настоящий рыцарь.
    
– Sans peur et sans reproche[18]. Я так и думал, ведь мы знакомы много лет. Что вполне совместимо с его высказыванием.
    
– Нет, не совместимо! Я имею в виду не сегодняшнюю ситуацию, а тот идеал, к которому мы стремимся. Манни, «государство» – это Луна. Пусть пока не суверенная, пусть мы с тобой считаемся гражданами совсем других стран. И все же я – неотъемлемая часть государства Луна и твоя семья тоже. Разве ты не готов умереть ради своей семьи?
    
– Эти две вещи друг с другом никак не связаны.
    
– Еще как связаны! В том-то и дело, что связаны!
    
– Нет. Свою семью я знаю давно.
    
– Дорогая леди, я должен заступиться за Манни. У него верный взгляд на вещи, хотя он, возможно, и не совсем точно его формулирует. Смею ли я спросить? При каких обстоятельствах поступок группы людей будет нравственным, а тот же поступок, совершенный отдельным ее членом – безнравственным?
    
– Хм… вопрос на засыпку, да?
    
– Но ведь это же ключевой вопрос, дорогая Вайоминг. Это радикальный вопрос, который отражает корни дилеммы правительства. Тот, кто ответит на него честно и останется верен своему взгляду, невзирая на последствия, знает, что он отстаивает и за что готов умереть.
    
Вайо нахмурилась.
    
– Безнравственно для отдельно взятого члена группы… – повторила она. – Профессор, а каковы ваши политические принципы?
    
– Позвольте сначала услышать о ваших. Если, конечно, вы способны их сформулировать.
    
– Конечно, способна! Я приверженец Пятого Интернационала, как и большая часть членов организации. Мы не отталкиваем от себя попутчиков, у нас единый фронт. Среди нас есть коммунисты, приверженцы Четвертого Интернационала, краснобригадники и коллективисты, сторонники единого налога, да мало ли кто еще. Но я не марксистка; у нас, у Пятого Интернационала, программа чисто практическая: пусть частная собственность существует там, где это уместно, а государственная – где необходимо. Мы признаем, что стратегия изменяется вместе с обстоятельствами. Словом, никакого доктринерства.
    
– А как с высшей мерой наказания?
    
– За что?
    
– Ну, скажем, за предательство. За действия против Луны, когда вы ее освободите?
    
– Смотря какое предательство. Пока мне не известны обстоятельства, я ничего решить не смогу.
    
– Так же, как и я, милая Вайоминг. Я верю в необходимость высшей меры при определенных условиях – только с одним отличием: я не стану обращаться в суд. Я сам проведу следствие, вынесу приговор, приведу его в исполнение и приму на себя всю меру ответственности.
    
– Но… профессор, кто же вы по убеждениям?
    
– Я разумный анархист.
    
– Такой марки я не знаю. Анархо-индивидуалисты, анархо-коммунисты, христианские анархисты, философские анархисты, синдикалисты, либертарианцы[19] – про таких слыхала. А вы кто такой? Может, рандит?[20]
    
– С рандитами я нашел бы общий язык. Разумный анархист верит, что такие понятия, как «государство», «общество», «правительство», в реальности не существуют. Они являются воплощением действий сознающих свою ответственность индивидуумов. Разумный анархист полагает, что перекладывать бремя ответственности, разделять и перераспределять ответственность вообще невозможно, ибо и ответственность, и вина, и стыд – все они существуют лишь внутри индивидуума и больше нигде. Однако, будучи разумным, анархист понимает, что далеко не все люди разделяют его взгляды, а потому старается приблизиться к совершенству в этом несовершенном мире. Понимая, что результаты его усилий будут далеки от совершенства, он не падает духом от сознания неизбежности ждущей его неудачи.
    
– Вот-вот! – воскликнул я. – «Далеки от совершенства». К этому я стремился всю свою жизнь!
    
– И добился своего, – откликнулась Вайо. – Профессор, все это красивые слова, не больше. Слишком много власти в руках индивидуумов… Представьте, например, что водородная бомба попадет в руки какой-нибудь безответственной личности…
    
– Так ведь самое главное в моей теории то, что каждая личность ответственна. За все. Если водородные бомбы существуют, а они таки существуют, их обязательно контролирует какой-то человек. В сфере морали такого понятия, как «государство», вообще нет. Есть только люди. Индивидуумы. И каждый несет ответственность за свои поступки.
    
– Кто еще хочет выпить? – спросил я.
    
Ничто так не способствует расходованию алкоголя, как политические дискуссии. Я заказал еще бутылку.
    
В споре я не участвовал. Не могу сказать, чтобы я так уж стенал «под железной пятой Администрации». Я надувал ее как мог, а в остальное время забывал о ее существовании. И, уж конечно, не помышлял, как ее уничтожить, ибо уничтожить ее невозможно. Иди своей дорогой, не суй нос не в свое дело, не лезь…
    
Правда, особой роскоши я тоже не знал. По земным стандартам мы были почти нищими. Импортом не пользовались, нам он не по карману. Сомневаюсь, чтобы тогда во всей Луне нашлась хоть одна автоматически закрывающаяся дверь. Даже скафандры, и те привозили с Терры, пока какой-то хитроумный китаеза, еще до моего рождения, не додумался, как собезьянничать их, а заодно упростить и улучшить. (Бросьте двух китаез в одно из наших «морей», и они разбогатеют, продавая друг другу камни, да при этом еще умудрятся вырастить по двенадцать детишек. А затем появится индус и начнет торговать в розницу тем, что скупит у китайцев оптом: загонит все ниже себестоимости, но с жирной прибылью. Так и живем помаленьку.) Роскошь мне приходилось видеть на Земле. Не стоит она того, чем они за нее платят. Я не имею в виду большую силу тяжести – там к ней привыкли; я говорю о всякой ерундистике. Сплошные kukai moa[21]. Если бы все это дерьмо собачье из одного только земного города вывезти в Луну, проблема удобрений у нас решилась бы на сотню лет вперед. Делай то. Не делай этого. Не выходи из строя. Где твоя квитанция об уплате налогов? Заполни бланк. Покажи лицензию. Принеси шесть копий. Здесь только выход. Нет правого поворота. Нет левого поворота. Встань в очередь и уплати штраф. Не забудь поставить печать. Сдохни – но сначала получи разрешение.
    
Вайо вцепилась в профа мертвой хваткой, уверенная в том, что ей известны все ответы. Но профа больше интересовали вопросы, чем ответы, и это ставило ее в тупик. Наконец она сказала:
    
– Профессор, я вас не понимаю. Я не настаиваю на слове «правительство». Я хочу только, чтобы вы четко сформулировали, какие ограничения свободы вы считаете необходимыми для обеспечения равных свобод для всех.
    
– Дорогая леди, я с радостью приму все ваши ограничения…
    
– Но вы же, по-моему, не терпите никаких ограничений?
    
– Верно. Но я приму любые ограничения, которые вам кажутся необходимыми для вашей свободы. Я-то свободен всегда, какими бы ограничениями меня ни окружали. Если я сочту их приемлемыми, я их стерплю. Если они покажутся мне обременительными, я их нарушу. Я свободен, ибо знаю, что только я один морально ответствен за все, что делаю.
    
– Вы подчинились бы закону, который принят, скажем, большинством народа?
    
– Скажите мне, что это за закон, дорогая леди, и я скажу вам, буду ли я ему подчиняться.
    
– Вы увиливаете! Каждый раз, когда я ставлю принципиальный вопрос, вы уходите от ответа…
    
Проф прижал руки к сердцу.
    
– Простите меня! Поверьте, прекраснейшая Вайоминг, более всего в мире я жажду угодить вам. Вы говорили о своем стремлении включить в единый фронт всех попутчиков. Достаточно вам того, что я хочу видеть Администрацию низвергнутой и готов отдать ради этого жизнь?
    
Вайо просияла.
    
– Конечно, достаточно! – Она несколько раз (очень нежно) ткнула его под ребро, обняла за шею и поцеловала в щеку. – Товарищ! Будем же друзьями!
    
– Ура! – завопил я. – Подать мне сюда… ик!.. Смотрителя, я его… ик!.. иквидирую.
    
Я был в восторге от своей идеи. Ничего удивительного – я не выспался и не привык много пить.
    
Проф наполнил стаканы до краев, поднял свой к потолку и торжественно объявил:
    
– Товарищи!.. Мы провозглашаем начало революции!
    
Это заявление бросило нас в объятия друг друга. Но я мигом протрезвел, как только проф уселся и произнес:
    
– Заседание чрезвычайного комитета Свободной Луны считаю открытым. Нам нужно разработать план действий.
    
Я всполошился:
    
– Постойте-ка, проф! Я на такие фокусы согласия не давал! Что за галиматья, какой еще «план действий»?
    
– Мы немедленно свергнем Администрацию, – ответил он ласково.
    
– Каким образом? Закидаете ее камнями?
    
– А это мы продумаем. Для того и разрабатывается план действий.
    
– Проф, вы меня знаете, – сказал я. – Если бы пинок под зад Администрации был нам по карману, я не стал бы торговаться о цене.
    
– «…наши жизни, наше достояние и наша священная честь…»[22]
    
– Чего-чего?
    
– Это цена, которую уже как-то раз пришлось платить за свободу.
    
– Что ж, я бы за ценой тоже не постоял. Но, когда я заключаю пари, мне нужен хоть какой-то шанс на выигрыш. Я говорил Вайо вчера, что не возражаю, если этот шанс будет совсем невелик…
    
– Ты сказал «один из десяти», Манни.
    
– Да, Вайо. Покажите мне шансы «за» и «против», и я ставлю на кон. Если вы можете их показать.
    
– Нет, Мануэль, не могу.
    
– Тогда к чему весь этот треп? Лично я не вижу ни единого шанса на победу.
    
– Я тоже, Мануэль. Но у нас с тобой разный подход к этому делу. Революция – это искусство, сам процесс творчества увлекает меня больше, чем конечная цель. Проигрыш меня не смущает – поражение может доставить не меньшее духовное наслаждение, чем победа.
    
– Только не мне. Очень сожалею.
    
– Манни, – внезапно заговорила Вайо, – спроси у Майка.
    
Я обалдел.
    
– Ты серьезно?
    
– Совершенно серьезно. Если кто-то и может рассчитать шансы, так это Майк. Ты со мной не согласен?
    
– Хм… возможно.
    
– А кто такой, осмелюсь спросить, – вмешался проф, – этот Майк?
    
Я пожал плечами.
    
– Да, собственно говоря, никто…
    
– Майк – лучший друг Манни. Он здорово рассчитывает шансы.
    
– Букмекер? Моя дорогая, если мы введем сюда четвертого, принцип трехчленных ячеек будет нарушен.
    
– Не понимаю, почему? – сказала Вайо. – Майк мог бы стать членом ячейки, которую возглавит Манни.
    
– М-м-м… верно. Снимаю возражение. А он надежен? Вы за него ручаетесь? Как, Манни?
    
– Это бесчестный неполовозрелый любитель розыгрышей, которого политика нисколько не интересует.
    
– Манни, я передам Майку твое мнение о нем. Профессор, он совсем не такой! И он нам нужен! По правде говоря, он мог бы стать нашим председателем, а мы – его подъячейкой. Исполнительной тройкой.
    
– Вайо, ты соображаешь, что говоришь? Может, у тебя кислородное голодание?