1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
Душа трубчатого червя была маленькой и незамысловатой. Греховные намерения его не занимали. Он никогда не домогался жены живущего по соседству полипа. Никогда не играл в азартные игры и не употреблял крепкие спиртные напитки. Никогда не задавался вопросами типа: «Зачем я здесь?», поскольку понятия не имел ни о «здесь», ни о каком-то там «я».
   
Тем не менее острейшее лезвие косы что-то освободило, и это что-то, ныне свободное, быстро скрылось в волнах.
   
Смерть аккуратно убрал инструмент и поднялся с колен. Все хорошо, все функционирует нормально, и…
   
…Нет, не нормально.
   
Подобно опытнейшим инженерам, которые по чуть-чуть изменившемуся звуку машины способны выявить неисправный подшипник (причем намного раньше самых чувствительных приборов), Смерть уловил в симфонии мира фальшивую нотку. Одна-единственная нота среди миллиардов ей подобных, но она тем более была заметна, словно крошечный камешек в огромном ботинке.
   
Его палец поднялся и начертил в морских водах некий прямоугольник. На мгновение возник синий силуэт двери, Смерть шагнул через порог и исчез.
   
Червячки даже не заметили его ухода. Если уж на то пошло, не заметили они и его появления. Они ничего не замечали. Никогда.
   
   
По замерзающим, затянутым туманом улицам громыхала телега. Возница ссутулился на козлах, изображая из себя огромный живой коричневый тулуп.
   
Внезапно из туманных клубов выскочила некая фигура и через мгновение оказалась рядом с возницей.
   
– Привет, – поздоровалась фигура. – Меня зовут Чайчай. А тебя?
   
– Эй, эй, а ну слазь! Мне, не дозволяется подво…
   
Дернув вожжи, возница остановил телегу. Нож Чайчая с легкостью преодолел четыре слоя одежды, и при этом острие клинка лишь самую малость царапнуло кожу.
   
– Что-что ты сказал? – переспросил Чайчай, широко улыбаясь.
   
– Э… слушай, если ты грабитель, так ничего ценного у меня нет, всего-навсего несколько мешков с…
   
– Неужели? – удивился Чайчай, и лицо его озабоченно нахмурилось. – Ну да мы проверим. Так как тебя зовут, милостивый государь?
   
– Эрни. Э… Эрни. Да, Эрни.
   
– Залезайте, господа, – бросил Чайчай куда-то в сторону. – И познакомьтесь с моим другом Эрни. Сегодня он будет нас возить.
   
Эрни заметил, как из тумана появились еще с полдюжины людей, которые поспешно вскарабкались на телегу. Однако оборачиваться, чтобы разглядеть их повнимательнее, он не стал – легкое покалывание в области почек недвусмысленно намекало на то, что любопытство не пойдет на пользу его служебной карьере. Правда, самым краешком глаза он все-таки рассмотрел, что один из неизвестных, больше похожий на ожившую гору, тащил на своем плече какой-то длинный рулон материи. Рулон шевелился и приглушенно постанывал.
   
– Все, Эрни, все, кончай дрожать. Просто подвези нас до места, и мы распрощаемся, – сказал Чайчай, когда повозка снова загрохотала по булыжной мостовой.
   
– Но куда? Куда везти-то?
   
– Пока прямо. Первая остановка на Саторской площади, рядом со вторым фонтаном.
   
Нож исчез, и Эрни наконец задышал нормально, по-человечески, не через уши.
   
– Э…
   
– Ну, в чем дело? О, да ты весь напряжен. Знаешь, почаще делай массаж плеч и шеи. Мне лично очень помогает.
   
– Вообще-то, мне не разрешается никого подвозить. Чарли такой нагоняй мне устроит, если узнает…
   
– Вот об этом тебе совсем не стоит беспокоиться, – успокоил его Чайчай, похлопав по спине. – Ты сейчас среди друзей!
   
– А на что нам девчонка-то сдалась? – раздался чей-то голос сзади.
   
– Девочек обижать нельзя, – пророкотал еще чей-то голос. – Так мама говорила. Только плохие мальчишки обижают девочек…
   
– Банджо, тише ты!
   
– Но мама…
   
– Тс-с! Эрни совсем не обязательно знать о наших проблемах, – сказал Чайчай, не сводя глаз с возницы. – Правда, Эрни?
   
– А? Что? Да туговат я на ухо, – пробормотал Эрни, который в некоторых случаях умел соображать очень быстро. – И вижу плохо. Очень. А лиц вообще не помню. Плохая память? Ха! Да кому вы говорите! Вот иногда я разговариваю с людьми, как сейчас с вами, потом они сходят, а я ну ничегошеньки не помню. Ни сколько их было, ни что они несли, ни о какой-то там девчонке… – В голосе возницы начали прорываться истерически-визгливые нотки. – Ха! Я даже имя свое порой забываю, так вот!
   
– Но тебя ведь зовут Эрни, правильно? – спросил Чайчай и в очередной раз широко улыбнулся. – А, уже приехали. И похоже, здесь что-то происходит.
   
Откуда-то спереди донеслись звуки драки, потом мимо пробежали два тролля в масках, за которыми по пятам гнались трое стражников. На телегу никто даже внимания не обратил.
   
– Я слышал, банда Де Бриза собиралась сегодня брать сейф Пакли, – раздалось за спиной Эрни.
   
– Похоже, господин Браун не сможет к нам присоединиться, – сказал другой голос и хихикнул.
   
– Не уверен в этом, господин Белолиций. Совсем не уверен, – раздался еще один голос, на этот раз донесшийся со стороны фонтана. – Не примешь ли мой саквояж? Осторожнее, он тяжелый. – Голос был тонким и приятным. Обладатель подобного голоса, как правило, хранит деньги в бумажнике и тщательно пересчитывает сдачу, невольно подумал Эрни – и тут же постарался забыть о собственных измышлениях.
   
– Так, Эрни, едем дальше, – велел Чайчай. – Вокруг Университета.
   
Повозка тронулась, а тонкий и приятный голос произнес:
   
– Основное правило: берешь деньги и тихонечко удаляешься. Правда?
   
В ответ раздалось общее согласное бормотание.
   
– Такое нужно впитывать с молоком матери.
   
– Ну, ты-то многое впитал от своей мамочки, господин Белолиций.
   
– Не смей ничего говорить о нашей маме! – Голос был похож на маленькое землетрясение.
   
– Это же господин Браун, Банджо. Ну все, все, успокаивайся.
   
– Он не должен ничего говорить о нашей маме!
   
– Хорошо! Хорошо! Привет, Банджо… Где-то у меня была конфетка… Куда же она запропастилась? А, вот. На, кушай. О да, ваша маменька дело знала туго. Тихо войти, не торопиться, взять то, зачем пришла, и уйти по-умному. Не торчать на месте, не пересчитывать добычу и не твердить друг другу, какие умные и храбрые парни тут собрались…
   
– Абсолютно согласен, господин Браун. Судя по всему, дела у тебя идут хорошо.
   
Телега громыхая приближалась к противоположному концу площади.
   
– Неплохо, господин Кошачий Глаз, неплохо. Близится страшдество, а это всегда расходы. Приходится крутиться. Так о чем там я? Ах да. Хватать и бежать – о нет, это не для меня. Возьми немножко и тихо удались. И одевайся поприличнее. Вот мой девиз. Прилично одевайся и степенно удаляйся. Почти стихи получились. Только не бежать. Ни в коем случае. Бегущий человек всегда привлекает внимание, а стражники похожи на тех же собак. Они бегут за бегущим. Нет, уйди медленно, немножко выжди за углом, пока суматоха не уляжется, затем поворачивай и иди обратно. Это их ставит в тупик. Тебе даже дорогу уступают. «Добрый вечер, офицеры», – говоришь ты и направляешься домой пить чай.
   
– Понял, понял, главное тут – спокойствие. Если нервишек хватит. И ты выйдешь чистеньким из любого, ну, этого самого…
   
– Прежде всего, господин Персик, ты никуда не вляпаешься.
   
«Опытный волк учит щенят уличной жизни. Настоящий класс виден издалека», – подумал Эрни (и опять-таки приложил все усилия, чтобы немедленно забыть услышанное).
   
– Кстати, Банджо, что у тебя с губами?
   
– Он потерял зуб, господин Браун, – сказал кто-то и хихикнул.
   
– Потерял жуб, господин Браун, – громыхал Банджо.
   
– Следи за дорогой, Эрни, – напомнил сзади Чайчай. – Неприятности нам сейчас ни к чему…
   
Улица, проходящая рядом с громадой Незримого Университета, была пустынной. В этом районе были еще несколько улиц, но в окрестных домах никто не жил. И что-то случилось со звуком. Анк-Морпорк словно бы перенесся куда-то далеко-далеко, его вечный шум как будто остался за невидимой толстой стеной. Этого района Анк-Морпорка сторонились. Тут располагалась громада Незримого Университета, насквозь пропитавшаяся волшебством, вследствие чего весь район носил название Колдунного Квартала.
   
– Проклятые волшебники… – машинально пробормотал Эрни.
   
– Прошу прощения? – переспросил Чайчай.
   
– Мой прадедушка рассказывал, у нас тут когда-то был дом. Низкий уровень магии, безопасно для вашего здоровья! Черта с два! Самим-то волшебникам что? У них есть всякие защитные заклинания. Да и как уследишь за магией-то? Она ж постоянно утекает…
   
– Ну, насколько я знаю, в особо опасных случаях вывешивали предупреждения. До сих пор так бывает, – ответил ему кто-то сзади.
   
– Эти предупреждения только и годятся что на растопку. Предупреждения в Анк-Морпорке? Ха! – фыркнул еще кто-то.
   
– Они ж там постоянно… – продолжал Эрни. – Раскопают какое-нибудь старое заклинание – и ну его испытывать. Что оно делает? Взрывает? Превращает? Морковку выращивает? Или все вместе? Одним богам ведомо, что получится. Прадедушка рассказывал: проснешься утром, а у тебя чердак с подвалом местами поменялись. Причем это было еще не самое страшное, – мрачно закончил он.
   
– Во-во, а я слышал, бывало такое: идешь по улице и вдруг видишь… ты идешь навстречу! – поддержали его сзади. – Или проснулся утром, на улицу выглянул, а солнце уже заходит: снова спать пора…
   
– Собака часто таскала в дом всякую гадость, – словоохотливо сообщил Эрни. – Прадедушка говорил: вся семья сразу сигала за диван, если собака являлась с чем-нибудь этаким в зубах. Что угодно могла притащить: сломанную волшебную палочку, из которой зеленый дым валит, или какую-нибудь остывшую шаровую молнию, которая вдруг как зашипит… А если кошка начинала с чем-нибудь играть, уверяю вас, лучше было не рассматривать, с чем она там играет.
   
Эрни сердито подернул поводья, почти позабыв о своем нынешнем крайне затруднительном положении, – так захватила его передававшаяся из поколения в поколение классовая ненависть.
   
– И что нам говорят, спрашивается? Старые книги с заклинаниями и всякие отслужившие свое волшебные штуковины глубоко зарываются, а заклинания перерабатываются… Ага, только как-то мало в этом утешения, когда твоя картошка начинает гулять по полю. Мой прадедушка однажды отправился к самому главному волшебнику жаловаться, и знаете, что ему там заявили? – Эрни откашлялся и заговорил приглушенным гнусавым голоском, которым, по его мнению, говорили все образованные люди: – «Ну да, сейчас возможны временные неудобства, но вы загляните лет этак через пятьдесят тысяч…» Проклятые волшебники!
   
Лошадь свернула за угол.
   
Это был тупик. Полуразрушенные дома с разбитыми стеклами и отсутствующими, видимо украденными, дверями клонились друг к другу словно в поисках поддержки.
   
– А я слышал, тут все скоро снесут, вычистят, и люди вернутся, – сказал кто-то.
   
– Ага, как же, – фыркнул Эрни и сплюнул. Упав на землю, плевок быстренько юркнул в ближайшее подвальное окошко. – Теперь сюда только чокнутые лазают. Что-то вынюхивают, ищут…
   
– Останови-ка вон у той стены, – ласково перебил его Чайчай. – Насколько мне известно, ориентироваться нужно на засохшее дерево, рядом с ним еще старая мусорная куча. Найти проход сложно, но можно. А вот сам процесс… Надеюсь, ты нам поможешь?
   
– Э-э… я не могу вас туда перевезти, – с запинкой откликнулся Эрни. – Подвезти – одно, а перевезти…
   
Чайчай с грустью вздохнул.
   
– А ведь мы так хорошо ладили. Послушай, Эрни, ты перевезешь нас на ту сторону, иначе, поверь, мне очень жаль… но придется тебя убить. А ты такой приятный человек. Добросовестный. Тулуп, кстати, тебе идет.
   
– Но если я перевезу вас туда…
   
– Да, и что тогда? – уточнил Чайчай. – Ты потеряешь работу? Невелика потеря. Ведь в обратном случае ты потеряешь жизнь. Видишь, мы очень печемся о твоем благополучии. Умоляю, не отказывай нам.
   
– Но я… – опять было принялся возражать Эрни и запнулся.
   
Мозги у него потихоньку начинали закипать. Паренек вел себя очень вежливо, предупредительно, по-дружески, но то, что он говорил, совсем не вязалось с его обликом. Тон не соответствовал содержанию.
   
– Да и в чем ты, спрашивается, виноват? – продолжал Чайчай. – Тебя же принудили, верно? Приставили нож к горлу, как тут откажешь…
   
– Ну, если мы говорим о принуждении… – пробормотал Эрни.
   
Похоже, выхода у него и вправду не было.
   
Лошадь остановилась и с многозначительным видом оглянулась на своего хозяина: «Ну, что ты там медлишь? Забыл, куда ехать?»
   
Порывшись в кармане тулупа, Эрни выудил оттуда крошечную жестянку, похожую на табакерку, и открыл ее. Внутри оказалась светящаяся пыль.
   
– И что с этим нужно сделать? – с интересом спросил Чайчай.
   
– О, нужно просто взять щепотку, бросить ее в воздух – раздастся звон и откроется путь, прозрачное место, так сказать.
   
– Значит… никаких специальных знаний тут не требуется?
   
– Э… нет, нужно только бросить порошок на стену, и раздастся звон, – повторил Эрни.
   
– Правда? А можно попробовать? – Чайчай взял из его безвольной руки жестянку и бросил щепотку пыли в воздух прямо перед лошадью. На мгновение пыль зависла в воздухе, затем образовала узкую светящуюся арку. Она заискрилась, а потом раздался… Звон.
   
– Ой! – воскликнул кто-то сзади. – Красиво-то как, правда, Дэйви?!
   
– Правда, правда.
   
– Какие искорки…
   
– А потом нужно проехать туда? – спросил Чайчай.
   
– Да, – подтвердил Эрни. – Только быстро. Путь недолго остается открытым.
   
Чайчай положил жестянку себе в карман.
   
– Большое спасибо, Эрни. Я очень, очень тебе благодарен.
   
Он взмахнул другой рукой. Блеснул металл. Возница изумленно мигнул и свалился с телеги на землю. Тишина сзади наполнилась ужасом с легкими оттенками восхищения.
   
– Терпеть не могу зануд, – весело произнес Чайчай, поднимая вожжи.
   
   
Пошел снег. Он падал на лежащее тело Эрни, а также на… вернее, сквозь несколько зависших в воздухе серых одеяний.
   
В одеяниях, казалось, никого и ничего не было. Капюшоны тоже были пусты. Как будто их владельцы находились совсем в иной точке пространства.
   
«Итак, – произнесло одно из одеяний. – Честно говоря, мы поражены».
   
«Несомненно, – согласилось другое. – Никогда бы не подумали, что туда можно проникнуть вот так».
   
«Этот человек наделен богатым воображением», – сказало третее.
   
«А ведь мы, – ответило первое (или второе? впрочем, какая разница: одеяния ничем не отличались друг от друга), – мы обладаем такой властью, и всё ж…»
   
«О да, – произнесло второе (или третье). – Ход мысли этих созданий поражает. Своего рода… нелогичная логика».
   
«Дети… И как до такого можно было додуматься? Но сегодня – дети, завтра – весь мир».
   
«Дайте мне ребенка, которому еще не исполнилось семи, и он мой навек», – возвестило одно из одеяний.
   
Воцарилась жутковатая пауза.
   
Эти существа, действующие как одно целое и называющие себя Аудиторами, не верили ни во что, за исключением, быть может, бессмертия. А еще они твердо знали: чтобы обрести бессмертие, следует всеми возможными способами избегать жизни. Личность – вот начало конца. Ведь всякая личность когда-то начинается и где-то заканчивается. Ход их размышлений был следующим: по сравнению с бесконечностью вселенной любая жизнь невообразимо коротка: какой-то миг – и ее уже нет. Разумеется, данная логика была несколько ущербной, но всякий раз Аудиторы осознавали это слишком поздно. Между тем они старательно избегали любых комментариев, действий или переживаний, которые могли бы их разделить…
   
«Ты, кажется, использовал местоимение „мне“?» – уточнило одно из одеяний.
   
«Да, да, но мы же цитировали, – торопливо заговорило второе. – Так выразился какой-то известный религиозный деятель. Об образовании детей. Разумеется, он говорил о себе, но лично я никогда бы так не сказал, ведь… вот проклятье…»
   
Одеяния исчезли, оставив после себя крошечное облачко дыма.
   
«Пусть это послужит нам уроком», – сказало одно из оставшихся.
   
И тут же на месте исчезнувшего коллеги возник еще один совершенно неотличимый от других плащ.
   
«О да, – сказал вновь появившийся. – И кажется, что…»
   
Внезапно он замолчал. Сквозь падающий снег к ним приближался некий темный силуэт.
   
«Это – он».
   
Одеяния поспешно исчезли, вернее, не просто исчезли: они истончались и растягивались, пока окончательно не растворились в воздухе.
   
   
Темная фигура остановилась возле лежащего на земле возницы и протянула ему руку.
   
– ТЕБЕ ПОМОЧЬ ВСТАТЬ?
   
Эрни с благодарностью посмотрел на незнакомца.
   
– Э-э… да, да, спасибо. – Чуть покачнувшись, он поднялся. – Ух, какие у тебя холодные пальцы, господин!
   
– ИЗВИНИ.
   
– Почему он так обошелся со мной? Я ведь делал все, что он говорил. Он же мог убить меня!
   
Эрни достал из потайного кармана тулупа странно прозрачную фляжку.
   
– В такие холодные ночи я без вот этой подружки, – он постучал по фляжке, – даже за порог не выхожу. Очень бодрит, снова живым себя чувствуешь.
   
– НЕУЖЕЛИ? – отсутствующе произнес Смерть, оглядываясь по сторонам и шумно втягивая воздух.
   
– Ну и как мне теперь объясняться? – пробормотал Эрни и сделал большой глоток.
   
– ЧТО-ЧТО, ПРОСТИ? ПОНИМАЮ, ЭТО ОЧЕНЬ ГРУБО С МОЕЙ СТОРОНЫ, НО Я ПРОСЛУШАЛ.
   
– Да я так, жалуюсь… Что я людям-то скажу? Какие-то подлецы угнали мою телегу… Нет, меня точно уволят. Интересно, какие еще неприятности меня ждут…
   
– Э… ГМ. ЭРНЕСТ, У МЕНЯ ДЛЯ ТЕБЯ ЕСТЬ ХОРОШИЕ НОВОСТИ. ОДНАКО, ЕСЛИ ПОДУМАТЬ, ЕСТЬ И ПЛОХИЕ.
   
Эрни внимательно все выслушал, бросая недоверчивые взгляды на лежащий у ног труп. Странно, изнутри он казался себе куда больше… Впрочем, у Эрни хватило ума не спорить. Когда определенные вещи сообщает тебе скелет семи футов ростом да еще с косой в костлявой руке, тут особо не поспоришь.
   
– Стало быть, я умер? – наконец заключил он.
   
– ПРАВИЛЬНО.
   
– Гм… а священнослужители утверждают… ну, это… когда умираешь, будто бы открывается дверь, а на другой ее стороне… в общем, там такое… Страшное всякое…
   
Смерть посмотрел на его обеспокоенное, полупрозрачное лицо.
   
– ДВЕРЬ?
   
– Ага.
   
– СТРАШНОЕ ВСЯКОЕ?
   
– Ага.
   
– Я БЫ ТАК СКАЗАЛ: ТУТ ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ ЛИЧНЫХ ПРЕДПОЧТЕНИЙ.
   
   
Улица опустела, и на ней осталась валяться лишь пустая оболочка усопшего Эрни. Однако немного спустя в воздухе опять возникли серые силуэты.
   
«Честно говоря, в последнее время он совсем обнахалился», – покачало капюшоном одно из одеяний.
   
«Он что-то заподозрил, – сказало другое. – Вы заметили? Как будто почувствовал наше присутствие. Оглядывался, искал нас. Он… начал проявлять участие».
   
«Да, но… вся прелесть нашего плана в том, – откликнулось третье, – что он ничего не сможет сделать».
   
«Он способен проникнуть куда угодно», – возразило первое одеяние.
   
«А вот это не совсем так», – ответило второе.
   
И с неописуемым самодовольством силуэты опять растворились в воздухе.
   
Снег падал все сильнее и сильнее.
   
   
Это была ночь перед страшдеством. В саду спали птички, и рыбы благополучно спали в прудах, ведь была зима.
   
А вот мышка за печкой не спала (вообще-то, никакой печки не было, а был камин, но ведь это не важно – правда?).
   
Она исследовала совсем не праздничного вида мышеловку. Которую, однако, поскольку надвигался праздник, зарядили жареной свиной корочкой. Запах сводил мышку с ума, и теперь, когда все вроде бы отправились спать, она решила рискнуть.
   
Признаться честно, мышь и не подозревала, что перед ней мышеловка. Мышиное племя так и не усвоило пользу передачи информации от одного представителя вида другому. Мышат не водили к знаменитым мышеловкам, чтобы сказать: «Вот, смотрите, именно здесь скончался ваш дядя Артур». Поэтому ход мышиных мыслей был прямым и незатейливым: «Эй, какая вкуснятина! На дощечке с проволочкой».
   
Стремительное движение – и челюсти сомкнулись на кусочке свинины.
   
Вернее, прошли сквозь.
   
«Упс…», – подумала мышка, обернувшись на то, что лежало под проволочной скобой.
   
А потом она подняла взгляд на фигуру в черном, проявившуюся на фоне плинтуса.
   
– Писк? – спросила она.
   
– ПИСК, – кивнул Смерть Крыс. А что тут еще можно было сказать? Проделав необходимый ритуал, Смерть Крыс с интересом огляделся. В процессе исполнения своих крайне важных обязанностей, сопровождая мышей и крыс в страну Сыра Обетованного, где он только не оказывался: и на сеновалах, и в темных подвалах, и внутри кошек. Но это место было совсем другим.
   
Во-первых, оно было богато украшенным. С книжных полок свисали пучки плюща и омелы. Стены были увешаны яркими гирляндами – такое редко увидишь в мышиных норах и даже внутри самых ухоженных кошек.
   
Смерть Крыс прыгнул на стул, а оттуда – на стол, вернее, в бокал с янтарной жидкостью, который тут же упал и разбился. Лужа залила четыре репки и начала впитываться в лежащую рядом записку, написанную достаточно корявым почерком на розовой бумаге. Записка гласила:
   
«Дарагой Санта-Хрякус,
   
На страждество я хатела бы барабан и кукалку и мышку и Жуткую Камеру пыток Амнеакской Инквезицыи с Завадной Дыбой и Пачти Настаящей Кровью, Каторую Вы Можыте Использавать снова и снова. Она прадается в магазине игрушек на Кароткой улице всево за 5,99. Я вила себя харашо и пригатовила тебе бокал хереса и репки для Долбиллы, Клыкача, Рывуна и Мордана. Надеюсь ты пралезешь в нашу труб хоть мой друк Уильям и гаварит что на самам деле ты это не ты а мой папа.
   
Заранее большое спасиба,
   
Вирджиния Пруд».
   
Смерть Крыс отгрыз кусочек пирога со свининой – таков был порядок, ведь как ни крути, а он являлся воплощением смерти мелких грызунов и потому должен был вести себя надлежащим образом. По той же причине он усладил желудок кусочком репки – фигурально выражаясь, разумеется, поскольку у скелетов, даже у таких маленьких и в черных мантиях, желудок отсутствует как класс.
   
После чего Смерть Крыс спрыгнул со стола и побежал, оставляя пахнущие хересом отпечатки лапок, к росшему в углу комнаты дереву в горшке. На самом деле это было никакое не дерево, а большая голая ветвь дуба, но она была настолько густо увита остролистом и омелой, что так и сверкала в свете свечей.
   
Также на дубовой ветви висели блестящие украшения, разноцветные ленты и маленькие мешочки с шоколадными монетками.
   
Смерть Крыс взглянул на свое сильно искаженное отражение в одном из шаров, а потом поднял взгляд на каминную доску.
   
Одним прыжком он взлетел на камин и неторопливо прошелся вдоль расставленных там открыток. Его серые усики презрительно подергивались, когда он читал такой, например, текст: «Жылаю Радасти и Веселья в Свячельник и На Пратяжении Всего Следущего Года». На паре открыток изображался толстый весельчак с большим мешком. Еще на одной тот же самый весельчак горделиво восседал в санях, запряженных четверкой огромных кабанов.
   
Смерть Крыс понюхал вязанный чулок, который свисал с полки, почти доставая до каминной решетки. Огонь в камине уже превратился в несколько мрачно мерцающих угольков.
   
Смерть Крыс ощущал какое-то напряжение в воздухе, чувствовал, что очень скоро это место станет некой сценой, на которой разыграются некие, гм, сценки. Словно бы образовалась какая-то дыра, которую срочно следовало заткнуть пробкой…
   
Послышался далекий шорох. Из каминной трубы посыпалась сажа.
   
Смерть Крыс кивнул.
   
Шорох стал громче, потом последовал момент тишины, а затем раздался громкий лязг, когда нечто большое вывалилось из трубы и сбило набор декоративных каминных приборов.
   
Наконец фигура в большом красном балахоне распуталась, поднялась на ноги и заковыляла через комнату, потирая ушибленное кочергой бедро. Смерть Крыс внимательно наблюдал за вновьприбывшим.
   
Приблизившись к столу, фигура прочла записку. Послышался едва слышный стон – или это Смерти Крыс показалось?
   
Репки скрылись в кармане, за ними, к вящей досаде Смерти Крыс, последовал и пирог со свининой. Налицо было злостное нарушение всяких традиций: пирог полагалось съесть на месте.
   
Фигура еще раз пробежала глазами намокшую записку и направилась обратно к камину. Смерть Крыс поспешно юркнул за открытку с надписью «Паздравляем-Паздравляем, Счастья-Радасти Жылаем!».
   
Рука в красной рукавице сняла чулок. Послышалось шуршание, и вскоре чулок был водружен наместо, только теперь выглядел более толстым, а на торчащей оттуда коробке виднелась надпись: «Фигурки Жертв В Комплект Не Входят. Для детей в возрасте 3-8 лет».
   
Лица щедрого дарителя не было видно. Из-под большого капюшона торчала только длинная белая борода.
   
Убедившись, что чулок держится, фигура сделала шаг назад и достала из кармана бумажный листок. Подняла его к капюшону, словно бы внимательно изучая. Второй рукой ткнула в камин, в черные следы на коврике, в пустой бокал, затем в чулок. После чего еще ближе поднесла листок к капюшону, как будто пытаясь разобрать мелкий шрифт.
   
– АГА, – наконец изрекла она. – Э-Э… ХО. ХО. ХО.
   
И, пригнувшись, нырнула обратно в камин. Некоторое время она шумно возилась там, но в конце концов остроносые башмаки, очевидно, нашли опору и фигура исчезла.
   
Смерть Крыс вдруг поймал себя на том, что в потрясенном волнении грызет рукоять своей крошечной косы.
   
– ПИСК?
   
   
Он спрыгнул на едва теплые угли и принялся быстро карабкаться вверх по каминной трубе, причем так разогнался, что, вылетев наружу, несколько секунд дрыгал лапками в воздухе, прежде чем упасть на покрытую снегом крышу.
   
Рядом с водосточным желобом в воздухе висели сани.
   
Фигура в красном плаще как раз пыталась залезть на них.
   
– ВОТ ЕЩЕ ОДИН ПИРОГ, – сказала фигура, обращаясь к кому-то невидимому из-за целой горы мешков.
   
– А горчица? – вопросили мешки. – К таким пирогам полагается горчица.
   
– ГОРЧИЦЫ, ПО-МОЕМУ, НЕ БЫЛО.
   
– Ну и ладно. Так тоже вкусно.
   
– А МОЖЕТ, НУ ЕГО?…
   
– Как это «ну его»?! Хороший пирог, чуточку погрызенный с краю, так ведь можно отломать…
   
– Я ИМЕЮ В ВИДУ СИТУАЦИЮ. МОЖЕТ, НАМ ВСЕ ЭТО БРОСИТЬ? ЗНАЕШЬ, В БОЛЬШИНСТВЕ ПИСЕМ… ОНИ НЕ ВЕРЯТ. ПРОСТО ПРИТВОРЯЮТСЯ, ЧТО ВЕРЯТ. ТАК, НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ[8]. БОЮСЬ, МЫ НИЧЕГО НЕ СМОЖЕМ СДЕЛАТЬ. СЛИШКОМ УЖ БЫСТРО РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ РЕАКЦИЯ. ПРИЧЕМ ИЗМЕНЯЕТСЯ ДАЖЕ ПРОШЛОЕ.
   
– По-моему, ты, хозяин, несколько преувеличиваешь, – с набитым ртом откликнулись мешки. – Все не так смертельно.
   
– А ПО-МОЕМУ, ВСЕ ИМЕННО ТАК.
   
– Я хотел сказать, перспективой полного и окончательного поражения нас не испугаешь.
   
– ГМ, ДА? НУ, ХОРОШО. ПОЛАГАЮ, НАМ ПОРА. – Фигура взяла в руки вожжи. – НО, ДОЛБИЛА! НО, КЛЫКАЧ! НО, РЫВУН. НО, МОРДАН! ПОЕХАЛИ!
   
Четыре запряженных в сани огромных кабана даже не пошевелились.
   
– ПОЧЕМУ ОНИ НЕ СЛУШАЮТСЯ? – недоумевающе вопросила фигура.
   
– Понятия не имею, хозяин, – ответили мешки.
   
– С ЛОШАДЬМИ У МЕНЯ ЛУЧШЕ ПОЛУЧАЕТСЯ.
   
– Может, попробовать: «Но, мои свинки»?
   
– НО, МОИ СВИНКИ! – Некоторое время царила тишина.
   
– НЕТ, КАЖЕТСЯ, ДО НИХ НЕ ДОХОДИТ. – Послышался неразборчивый шепот.
   
– ПРАВДА? ДУМАЕШЬ, ПОДЕЙСТВУЕТ?
   
– Будь я свиньей, хозяин, на меня бы точно подействовало.
   
– ХОРОШО.
   
Фигура снова встряхнула поводьями.
   
– ВКУСНЫЕ! ЯБЛОКИ!
   
Ноги кабанов мгновенно пришли в движение. В воздухе возник серебряный луч, удаляющийся в сторону горизонта. Стронувшись с места, сани почти мгновенно превратились в точку, а потом и вовсе исчезли.
   
   
– ПИСК?
   
Смерть Крыс пробежал по снегу, спустился по водосточной трубе и приземлился на крышу сарая.
   
Здесь сидел ворон и с безутешным видом что-то разглядывал.
   
– ПИСК!
   
– Нет, ты только посмотри, – риторически произнес ворон и ткнул когтистой лапой в сторону птичьей кормушки. – Чего только не положили в эти сеточки! И половинку кокосового ореха, и кусочек бекона, и горсть арахиса! И эти существа считают себя божьим даром для дикой природы? Ха! А где глазные яблоки? Где потроха? Ау! Нету. Самая умная птица умеренных широт встречает холодный прием только потому, что не умеет висеть вниз головой и миленько щебетать. Взять, к примеру, малиновок. Что за сварливые, мелочные создания! Все время дерутся, только и умеют, что чирикать, а от хлебных крошек уже клювы воротят. В то время как я могу цитировать стихотворения, знаю массу смешных фраз…
   
– ПИСК!
   
– Да? Что?
   
Смерть Крыс указал на крышу, на небо и взволнованно запрыгал. Ворон развернул один глаз верх.
   
– А, да. Он, – кивнул ворон. – Всегда появляется в это время года. Наверное, дальний родственник малиновок, которые, кстати…
   
– ПИСК! ПИ-И-ИСК! – Смерть Крыс изобразил фигуру, упавшую в камин и ходившую по комнате. – ПИСК! И-ИСК ИСК ИСК. ПИСК «ХИСК-ХИСК-ХИСК»! ИСК ИСК ПИСК!
   
– Переусердствовал, ожидая Санта-Хрякуса, да? Накушался коньячного масла?
   
– ПИСК?
   
Глаза ворона завращались.
   
– Послушай, Смерть – это Смерть, а не работа на полставки, понял? Ты не можешь устроиться в свое свободное время мыть окна или подстригать людям лужайки.
   
– ПИСК!
   
– Ну хорошо.
   
Ворон немного присел, чтобы крошечная фигурка смогла забраться к нему на спину, потом взмахнул крыльями и взлетел.
   
– Конечно, оккультные фигуры частенько съезжают с катушек, – сказал он, поднимаясь над садом в озаренное лунным светом небо. – Взять, к примеру, Лихо…
   
– ПИСК.
   
– Что ты, что ты, я ни в коем случае не провожу никаких параллелей…
   
   
Сьюзен терпеть не могла «Заупокой», но, когда бремя нормальности становилось особо нестерпимым, она шла именно туда. Запах, выпивка и клиентура этого трактира оставляли желать лучшего, и все же в «Заупокое» был один большой плюс. Здесь не обращали внимания. Никто. Ни на что. Свячельник традиционно предполагалось проводить в кругу родных и близких, но некоторые местные завсегдатаи выглядели так, что у них вполне могли быть не семьи, а выводки или, допустим, стаи. А кое-кто, похоже, и вовсе сожрал своих родственников, ну, или по крайней мере чьих-либо еще родственников.
   
В «Заупокое» пили умертвия. И когда у трактирщика, которого звали Игорь, заказывали «Кровавую Мэри»… в общем, вы получали то, что заказывали.
   
Завсегдатаи не задавали вопросов – и не только потому, что многие вместо связной речи изъяснялись рычанием. Просто никому не хотелось знать ответы. Каждый в «Заупокое» пил в одиночестве, даже если сидел в группе. Или, скажем, в стае.
   
Несмотря на криво развешанные страшдественские украшения, призванные создать некий уют и ощущение праздника, «Заупокой» так и не превратился в семейное заведение[9].
   
Именно воспоминаний о семье так хотелось избежать Сьюзен.
   
Сейчас ей в этом помогал джин с тоником. В «Заупокое», если, конечно, вам не было все равно, следовало заказывать прозрачные напитки, потому что у Игоря иногда возникали очень странные идеи по поводу того, что можно надеть на кончик трубочки для коктейля. Если вы видели что-то круглое и зеленое, оставалось только надеяться, что это оливка.
   
Она почувствовала за ухом чье-то горячее дыхание. Рядом с ней на стуле устроился страшила.
   
– И что же здесь делает нормальная девочка? – прохрипел страшила, окутывая ее облаком алкогольных паров и несвежего дыхания. – Решила, что это круто – прийти сюда в черном платье и потусоваться с потерянными мальчиками? Или мрак опять вошел в моду, а?
   
Она немного отодвинула свой стул. Страшила усмехнулся.
   
– Хочешь поиметь страшилу под своей кроваткой?
   
– Перестань, Шлимазель! – сказал Игорь, продолжая протирать стакан.
   
– А чего она сюда приперлась? – прохрипел страшила, хватая Сьюзен за руку огромной волосатой лапищей. – Может, ей хочется…
   
– Я повторять не буду, Шлимазель, – предупредил Игорь.
   
Сьюзен повернулась к страшиле.
   
Игорю не было видно ее лица, но страшила явно что-то увидел. И отпрянул так быстро, что свалился со стула.
   
Когда девушка заговорила, это были не просто слова, но высеченное в камне утверждение, гласящее, каковым будет будущее.
   
– УХОДИ И ПЕРЕСТАНЬ НАДОЕДАТЬ МНЕ.
   
Затем Сьюзен повернулась и несколько виновато улыбнулась Игорю. Страшила, быстро выбравшись из обломков стула, вприпрыжку ускакал к двери.
   
Сьюзен почувствовала, что посетители отвели глаза и вернулись к своим прежним занятиям или разговорам. В «Заупокое» и не такое могло сойти с рук.
   
Игорь поставил стакан на стойку и поглядел на окно. Оно было неожиданно большим для питейного заведения, успех которого зависел от поддержания внутри темноты. Впрочем, некоторые завсегдатаи прибывали сюда по воздуху.
   
Как раз сейчас кто-то стучал в стекло.
   
Прихрамывая, Игорь выбрался из-за стойки и открыл окно.
   
Сьюзен посмотрела вверх.
   
– О нет… – В трактир влетел громадный ворон, и с его спины Смерть Крыс спрыгнул на стойку прямо перед Сьюзен.
   
– ПИСК ПИСК ИИСК! ИИСК! ПИСК ИСК ИСК «ХИСК-ХИСК-ХИСК». ПИ…
   
– Убирайся, – сказала Сьюзен холодно. – Мне совсем не интересно. Ты просто плод моего воображения.
   
Ворон опустился на край большой чаши, стоявшей за стойкой.
   
– Великолепно, – прокаркал он.
   
– ПИСК!
   
– Это что? – спросил ворон, счищая что-то с кончика клюва. – Лук? Какая гадость!
   
– Вы, оба, давайте, кыш! Валите отсюда! – откликнулась Сьюзен.
   
– Крыса говорит, твой дедушка совсем свихнулся, – сообщил ворон. – Начал разыгрывать из себя Санта-Хрякуса.
   
– Послушайте, я не… Что?
   
– Красный плащ, длинная борода…
   
– «ХИСК-ХИСК-ХИСК»!
   
– …Твердит «Хо-хо-хо», разъезжает в санях, запряженных четверкой кабанов, все такое…
   
– Кабанов? А где Бинки?
   
– Понятия не имею. Конечно, такое иногда случается, я говорил крысе, эти оккультные сущности, они ведь…
   
Сьюзен закрыла уши руками – скорее в качестве эффектного жеста, а не для того, чтобы не слышать дальнейшего.
   
– Я ничего не хочу знать! У меня нет дедушки! Да, да, это факт. Неоспоримый. Дедушки нет. Надо держаться фактов…
   
Смерть Крыс что-то долго пищал.
   
– Крыса говорит, ты должна его помнить. Он высокий, не слишком упитанный, носит косу…
   
– Пшел! И забери с собой эту крысу!
   
Она взмахнула рукой и, к своему стыду и ужасу, сбила маленький скелет в балахоне прямо в пепельницу.
   
– ПИСК?
   
Ворон подцепил скелетик клювом и собрался было взлететь, но тот вдруг выхватил свою крошечную косу.
   
– И-ИСК ИСК ПИСК!
   
– Он говорит, ты еще пожалеешь.
   
Ворон взмахнул крыльями и вылетел в ночь. Игорь, не говоря ни слова, закрыл окно.
   
– Они были ненастоящие, – поспешила заверить его Сьюзен. – Ну, то есть… ворон, скорее всего, был настоящим, но эта крыса… Не стоило ему с ней связываться.
   
– Потому что она ненастоящая, – понятливо кивнул Игорь.
   
– Вот именно! – с облегчением подтвердила Сьюзен. – Впрочем, ты, наверное, их и не видел.
   
– Ага, – откликнулся Игорь. – Ничего не видел.
   
– Сколько я должна? – спросила Сьюзен. Игорь долго считал пальцы.
   
– Доллар за напитки, – наконец сообщил он. – И пять пенсов за то, что ворон, которого здесь не было, поклевал пикули.
   
   
Это была ночь перед страшдеством.
   
В ванной аркканцлера Модо вытер руки тряпкой и с гордостью оглядел результаты своего труда. Белоснежный фаянс, медь и бронза, сверкающие в лучах лампы.
   
Его немного беспокоило то, что он не все успел проверить, но господин Чудакулли сказал, что проверит сам, когда будет пользоваться, а Модо никогда не спорил с начальством. На то оно и начальство, чтобы лучше знать. Подобное положение вполне устраивало Модо. Он не вмешивался в вопросы времени и пространства, а начальство, в свою очередь, не лезло с советами к нему в теплицы. Такие отношения он называл сотрудничеством.
   
Особенно тщательно он надраил полы. Господин Чудакулли настоял на этом.
   
– Грибной гномик, ну надо ж такое придумать! – фыркнул он, в последний раз проводя тряпкой по крану. – Что за воображение у этих господ…
   
Где-то далеко, неслышный для всех, раздался некий шум, за которым последовал звон серебряных бубенцов.
   
«Динь-динь-динь».
   
– Вот черт! – выругался кто-то, упав в сугроб. Не совсем подходящее выражение для самого начала жизни.
   
   
А в ночном небе сквозь пространство и время летели сани, даже не подозревая о только что зародившейся и рассерженно отряхивающейся от снега новой жизни.
   
– ЭТА БОРОДА МЕНЯ РАЗДРАЖАЕТ.
   
– А зачем тебе понадобилась борода? – раздался голос из-за мешков. – Ты же сам сколько раз говорил: люди видят только то, что хотят увидеть.
   
– НО НЕ ДЕТИ. ОНИ ЗАЧАСТУЮ ВИДЯТ ТО, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ НА САМОМ ДЕЛЕ.
   
– По крайней мере, хозяин, борода создает настроение. Держит в роли, так сказать.
   
– НУ А СПУСКАТЬСЯ ПО ТРУБЕ? КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ? Я МОГ БЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ СТЕНУ.
   
– Проходить сквозь стены не совсем правильно, – возразил голос из-за мешков.
   
– МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ.
   
– А положено по трубе. И борода, кстати, тоже положена.
   
Из-за мешков высунулась голова, которая, казалось, принадлежала самому древнему и непривлекательному эльфу во всей вселенной. Не спасало даже то, что ее венчала причудливая зеленая шапочка с бубенчиком.
   
Древний эльф помахал скрюченной рукой, в которой была зажата толстая пачка писем, написанных, как правило, карандашом на цветных листках. А еще на листках изображались кролики и плюшевые медвежата.
   
– Вряд ли эти бедняжки стали бы писать письма тому, что проходит сквозь стены, – сказала голова. – Кроме того, не мешало бы еще поработать над «Хо-хо-хо».
   
– ХО. ХО. ХО.
   
– Нет-нет-нет! – воскликнул Альберт. – Не хочу ни на что намекать, хозяин, но в этом восклицании должно быть больше жизни. Смех должен быть заразительным. Это… это нужно произносить так, словно писаешь ты чистым бренди, а ходишь по-большому рождественским пудингом, прошу прощения за мой клатчский.
   
– ПРАВДА? НО ОТКУДА ТЫ ВСЕ ЗНАЕШЬ?
   
– Когда-то я был молодым, сэр. Каждый год как послушный мальчик вешал на камин свой чулок. Чтобы там оказались игрушки. Впрочем, тогда в нем появлялись лишь сосиски да кровяная колбаса, если очень повезет. Но еще в чулке я всегда находил леденцовую свинку. Ночь перед страшдеством считается неудачной, хозяин, если ты не нажрешься как свинья. Примета такая.
   
Смерть посмотрел на мешки. Это был странный, но очевидный факт: из мешков, в которых Санта-Хрякус переносил игрушки, всегда торчали плюшевый мишка, игрушечный солдатик в форме настолько яркой, что от нее рябило бы в глазах даже на дискотеке, барабан и красно-белый леденец – независимо от того, что бы там ни содержалось на самом деле. А действительное содержание оказывалось намного безвкуснее и стоило, как правило, пять долларов и девяносто девять пенсов.
   
Смерть загодя исследовал пару мешков. В частности, там он обнаружил: Настоящего Агатового Ниндзю со Страшно-Смертельным Захватом и фигурку капитана Моркоу, Образцово-Ночного Стражника Анк-Морпорка С Полным Боекомплектом. Причем один меч капитана Моркоу стоил столько же, сколько старая добрая деревянная кукла.
   
Игрушки для девочек производили не менее гнетущее впечатление. Казалось, каждой девочке хотелось получить в подарок лошадку. И почти все животные улыбались. Лошади, как считал Смерть, не должны улыбаться. Если лошадь улыбается, значит, она замышляет что-то скверное.
   
Он вздохнул.
   
Кроме того, ему приходилось решать, кто из детей вел себя хорошо, а кто – плохо. Вот раньше в этом не возникало необходимости. Хорошие, плохие – итог всегда был одним и тем же.
   
И тем не менее существовали правила. Иначе ничего не получится.
   
Кабаны подлетели к очередной трубе.
   
– Прибыли, – сказал Альберт. – Джеймс Цузл, восемь лет.
   
– ДА, ДА, ПОМНЮ ТАКОГО. В СВОЕМ ПИСЬМЕ ОН НАПИСАЛ СЛЕДУЮЩЕЕ: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ВЕДЬ ВСЕМ ИЗВЕСТНО, ТЫ – ЭТО ПАПА». НУ КОНЕЧНО, – сказал Смерть с нескрываемым сарказмом. – НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЕГО ДРАЖАЙШИЙ ПАПЕНЬКА ТОЛЬКО И МЕЧТАЕТ О ТОМ, КАК БЫ ОБОДРАТЬ ВСЕ ЛОКТИ В ДВЕНАДЦАТИФУТОВОЙ УЗКОЙ И ГРЯЗНОЙ КАМИННОЙ ТРУБЕ. ОСТАВЛЮ-КА Я ПОБОЛЬШЕ САЖИ НА ТАМОШНЕМ КОВРЕ.
   
– Правильно, сэр. Отличная идея. Кстати говоря, пора спускаться.
   
– А ЕСЛИ Я НИЧЕГО ЕМУ НЕ ПОДАРЮ В КАЧЕСТВЕ НАКАЗАНИЯ ЗА НЕВЕРИЕ?
   
– Да, но что это докажет? – Смерть вздохнул.
   
– ПОЛАГАЮ, ТЫ ПРАВ.
   
– Список проверил?
   
– ДА. ДВАЖДЫ. НАДЕЮСЬ, ЭТОГО ДОСТАТОЧНО?
   
– Определенно.
   
– ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕ ВИЖУ В ЭТОМ НИКАКОГО СМЫСЛА. НАПРИМЕР, КАК Я МОГУ ОПРЕДЕЛИТЬ, ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО ОН СЕБЯ ВЕЛ?
   
– Ну… не знаю… наверное, надо посмотреть, аккуратно ли он повесил одежду и всякое такое…
   
– А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ХОРОШО, Я ДОЛЖЕН ПОДАРИТЬ ЕМУ КЛАТЧСКУЮ БОЕВУЮ КОЛЕСНИЦУ С НАСТОЯЩИМИ ВРАЩАЮЩИМИСЯ ЛЕЗВИЯМИ?
   
– Да.
   
– А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ПЛОХО? – Альберт задумчиво почесал за ухом.
   
– Когда я был маленьким, те дети, что вели себя плохо, вместо подарка получали мешок костей. Как это ни поразительно, но к концу года все детишки начинали вести себя как пай-мальчики. Или девочки.
   
– НИЧЕГО СЕБЕ. А СЕЙЧАС? – Альберт поднес пакет к уху и пошуршал им.
   
– Похоже на носки, – сообщил он.
   
– НОСКИ?
   
– Или шерстяную жилетку.
   
– ТАК ЕМУ И НАДО. ЕСЛИ Я ВПРАВЕ ВЫСКАЗЫВАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ…
   
Альберт посмотрел на заснеженные крыши и вздохнул. Как все нелепо. Он помогал, потому что, ну… Смерть все-таки его хозяин. Что тут еще скажешь? Если бы у его хозяина было сердце, оно находилось бы на нужном месте. Однако ж…
   
– Хозяин, ты уверен, что нам нужно этим всем заниматься?
   
Уже наполовину забравшись в трубу, Смерть повернулся.
   
– А ТЫ МОЖЕШЬ ПРЕДЛОЖИТЬ ЛУЧШУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ?
   
Альберт промолчал.
   
И правда, кто-то же должен всем этим заниматься!
   
   
На улице снова появились медведи.
   
Но Сьюзен игнорировала их и даже не пыталась обходить трещины в мостовой.
   
Медведи просто стояли, слегка изумленные и полупрозрачные, и видеть их могла только Сьюзен. Ну, и еще дети. Новости о Сьюзен быстро разносились по городу. Медведи уже слышали о кочерге. Казалось, всем своим видом они всячески пытались продемонстрировать: «Орешки и ягодки. Мы пришли только за этим. Большие острые зубы? Какие большие остр…. Ах эти! Так они ж только для того, чтобы щелкать орешки. А ягодки – ух, какими опасными бывают ягодки!»
   
Когда она вернулась домой, городские часы как раз пробили шесть. У нее был собственный ключ. Словно она не была какой-то там служанкой.
   
Нельзя быть герцогиней и служанкой. Но гувернанткой быть можно. Таковы правила игры. Не важно, кто ты есть, но важно другое: как именно ты проводила свое время до того, как поступить подобно всякой порядочной девушке – читай: «выйти замуж». Ну а все, что было до, – это так, игра, невинные забавы.
   
Гетры-старшие испытывали перед ней благоговейный трепет. Ведь она была дочерью герцога, а господин Гетра – всего-навсего известной фигурой в оптовой сапожно-башмачной торговле. Госпожа Гетра только и мечтала о том, как бы попасть в высшее общество, – в настоящий момент она штудировала всевозможные труды по этикету очень надеясь, что это поможет достижению цели. Она относилась к Сьюзен с некой озабоченной предупредительностью, которой, как она считала, достоин всякий, кто с молоком матери впитывал разницу между вилкой для салатов и вилкой для десертов.
   
Правда, Сьюзен еще не приходилось слышать о ком-либо, кто добился бы признания в высшем обществе благодаря хорошему знанию этикета. Все знатные вельможи, которых ей доводилось встречать в доме отца, большей частью ели руками, а любимой их фразой было: «Да бросай на пол, собаки все равно подберут».
   
Когда же госпожа Гетра робко спросила ее, как следует обращаться к двоюродному брату королевы, Сьюзен, не задумываясь, ответила: «Ну, обычно мы называли его просто Джейми» – и госпожа Гетра тут же отбыла в свою комнату, сославшись на головную боль.
   
Что же касается господина Гетры, то он, встретив Сьюзен в коридоре, лишь кивал и никогда ни о чем не спрашивал. Он твердо знал, какое место занимает в обувной торговле, был весьма этим удовлетворен и не пытался влезть, так сказать, в чужие башмаки.
   
К тому времени, как Сьюзен вернулась, Гавейн и Твила (о, такие имена способны дать только очень, очень любящие родители) уже лежали в постельках. Причем отправились туда по собственному желанию. В определенном возрасте люди свято верят в то, что, если пораньше лечь спать, завтра наступит быстрее.
   
Она решила прибраться в детской, приготовиться к утру и начала уже подбирать разбросанные детьми игрушки, как вдруг кто-то легонько постучал в окно.
   
Сьюзен посмотрела в темноту, потом открыла раму. За окном шел снег.
   
Летом из этой комнаты были видны красивые ветви вишневого дерева, которые в зимней темноте превратились в серые тонкие линии, на которые неспешно оседал снег.
   
– Кто там? – окликнула Сьюзен.
   
Кто-то бодро скакал по скованным холодом веткам.
   
– Чирик-чирик, неплохо получается, а?
   
– О нет, опять ты…
   
– А ты хотела увидеть миленькую маленькую малиновку? Послушай, твой дед…
   
– Убирайся!
   
Сьюзен закрыла окно и задернула шторы. Повернувшись к окну спиной, она попыталась сосредоточиться на комнате. Это помогало думать о… нормальных вещах.
   
В комнате стояло страшдественское дерево, правда небольшое, намного меньшее, чем в гостиной. Сьюзен помогала Гавейну и Твиле делать для него бумажные игрушки. Да. Точно. Именно об этом и будем думать.
   
Вот бумажные гирлянды. А вот веточки остролиста, не использованные в гостиной, поскольку на них мало ягод. Но проблема была успешно решена, и теперь, украшенные яркими глиняными ягодками, они торчали со всех полок.
   
Два чулка висели у камина, над невысокой решеткой. А еще были рисунки Твилы, на которых изображались покрытые кляксами синие небеса, ядовито-зеленая трава и красные дома с четырьмя квадратными окнами. Все правильно. Это самые что ни на есть…
   
…Нормальные вещи.
   
Стоя по стойке «смирно», она смотрела и смотрела, а непослушные пальцы выбивали барабанную дробь на пенале с карандашами.
   
Внезапно дверь распахнулась. Сьюзен оторвалась от созерцания и увидела державшуюся за дверную ручку Твилу. Волосы девочки были взъерошены.
   
– Сьюзен, чудовище снова залезло под мою кровать…
   
Сьюзен перестала барабанить пальцами.
   
– …Я слышу, как оно там шевелится… – Сьюзен тяжело вздохнула.
   
– Хорошо, Твила. Я сейчас.
   
Девочка кивнула, вернулась в свою комнату и с расстояния запрыгнула на кровать, чтобы когтистые лапы ее не схватили.
   
С металлическим звоном Сьюзен сняла кочергу, висевшую на бронзовой стойке, на которой также обитали щипцы и небольшая лопатка.
   
Еще раз вздохнула. Нормальность – это то, что ты сам творишь.
   
Зайдя в спальню, Сьюзен склонилась над постелькой, как будто хотела поправить на Твиле одеяло, но ее рука вдруг скользнула вниз, ухватила чью-то спутанную шерсть и сильно дернула.
   
Страшила вылетел из-под кровати, как пробка, и, даже не успев понять, что произошло, оказался притиснутым к стене с заломленной за спину лапой. Наконец ему удалось повернуть морду – чтобы увидеть всего в нескольких дюймах глаза Сьюзен.
   
Гавейн радостно запрыгал на своей кроватке.
   
– Прикрикни на него! Прикрикни! – просил он.
   
– Пожалуйста, не надо на меня кричать! – взмолился страшила.
   
– Тресни кочергой по башке!
   
– Только не кочергой! Только не кочергой!
   
– Это ведь ты, да? – спросила Сьюзен. – По-моему, мы сегодня уже встречались…
   
– Кочергой, Сьюзен, кочергой! – настаивал Гавейн.
   
– Нет, нет, только не кочергой!
   
– Ты что, недавно в городе? – шепотом уточнила Сьюзен.
   
– Ага, – ответил страшила и непонимающе нахмурился. – Но почему ты меня видишь?
   
– Тогда вот тебе мое дружеское предупреждение. Подарок на страшдество, понял?
   
Страшила попытался пошевелиться.
   
– И это ты называешь дружеским предупреждением?
   
– Хочешь попробовать недружеское? – Сьюзен сильнее заломила ему лапу.
   
– Нет, нет. Дружеское меня очень даже устраивает!
   
– Этот дом под запретом – усек?
   
– Ты что, ведьма? – простонал страшила.
   
– Я просто… кое-кто. Итак, ты здесь больше не появишься, верно? А то в следующий раз накрою одеялом.
   
– О нет!
   
– О да. И я это серьезно. Мы накроем твою голову одеялом.
   
– О нет!
   
– На нем вышиты пушистые кролики…
   
– Не-ет!
   
– Тогда проваливай.
   
Страшила, чуть не падая, заторопился к двери.
   
– Нельзя же так… – бормотал он. – Ты не должна нас видеть, ты же не мертва и с волшебством никак не связана, это нечестно…
   
– Попробуй дом номер девятнадцать, – сказала ему вслед Сьюзен, немного смягчившись. – Тамошняя гувернантка не верит в существование страшил.
   
– Правда? – с некоторой надеждой спросило чудовище.
   
– Хотя она верит в алгебру.
   
– О! Здорово.
   
И страшила широко улыбнулся. В доме, где никто из взрослых не верит в твое существование, можно устроить такое…
   
– Тогда я пойду, – махнул лапой страшила. – Э-э… счастливого страшдества.
   
– Возможно, – кивнула Сьюзен, провожая его взглядом.
   
– В прошлом месяце было веселее, – пробормотал Гавейн, забираясь обратно под одеяло. – Помнишь того, которому ты пинков надавала, ну, прямо в верхнюю часть штанов…
   
– Засыпайте оба, – оборвала мальчика Сьюзен.
   
– А наша прошлая няня говорила, что чем раньше ты заснешь, тем быстрее придет Санта-Хрякус, – заметила Твила.
   
– Ага, – согласилась Сьюзен. – Уж и не знаю, к счастью или к сожалению.
   
Они не поняли ее последнего замечания. Она и сама не поняла, почему с ее губ сорвалась подобная фраза, однако Сьюзен привыкла доверять своим чувствам.
   
Она им доверяла – и ненавидела их. Ох уж эти ее предчувствия… Они способны разрушить всю жизнь. Но этот «дар» был у нее с самого рождения.
   
Дети снова улеглись спать. Она тихонько притворила дверь и вернулась в детскую.
   
Что-то изменилось.
   
Сьюзен посмотрела на чулки. Висят как висели. Зашуршала бумажная гирлянда.
   
Она перевела взгляд на страшдественское дерево. Оно было обернуто мишурой и украшено криво приклеенными игрушками. А на самой макушка сидела кукла, похожая на…
   
Сьюзен скрестила руки, воззрилась на потолок и нарочито тяжело вздохнула.
   
– Опять ты? – спросила она.
   
– ПИСК!
   
– Ты, ты, кто ж еще. Звездочка на косе еще не делает тебя миленьким страшдественским ангелочком.
   
Смерть Крыс виновато повесил голову.
   
– ПИСК!
   
– Ты в самом деле думал, я тебя не узнаю?
   
– ПИСК!
   
– Слезай немедленно!
   
– ПИСК!
   
– Кстати, куда ты девал настоящего ангелочка?
   
– Запихнул под подушку кресла, – раздался голос с противоположного конца комнаты, где высился буфет. Затем что-то щелкнуло и тот же голос прокаркал: – Ну надо же, какие твердые глазные яблоки!
   
Сьюзен стремительно пересекла комнату и дернула чашку так резко, что ворон потерял равновесие и упал на спину.
   
– Это грецкие орехи! – рявкнула она, и орехи раскатились по полу. – А не глазные яблоки! И это детская! А не закусочная для воронов! Мы, видишь ли, как-то не рассчитывали, что к нам сюда залетит подкрепиться ворон! И вообще, в мире полным-полно маленьких круглых предметов, которые не являются глазными яблоками! Все понял?
   
Ворон закатил глаза.
   
– Значит, о кусочке теплой печени не стоит даже спрашивать…
   
– Закрой клюв! Итак, я хочу, чтобы вы оба немедленно убрались отсюда! Не знаю, как вы сюда проникли…
   
– А закон запрещает спускаться по трубе в канун страшдества?
   
– …Но я хочу, чтобы вы ушли из моей жизни навсегда! Понятно?
   
– Крыса сказала, что тебя следует предупредить, – угрюмо произнес ворон. – Хоть ты и чокнутая. Лично я не хотел сюда лететь, у городских ворот издох осел, а теперь мне достанутся только копыта…
   
– Я вас предупредила?
   
Снова это чувство. Изменение климата сознания, чувство осязаемости времени…
   
Смерть Крыс кивнул.
   
Откуда-то сверху донесся шорох. Из трубы посыпались хлопья сажи.
   
– ПИСК, – очень-очень тихо сказал Смерть Крыс.
   
Сьюзен охватило новое чувство – так рыба чувствует новый прилив, поток пресной воды, впадающий в море. В мир рекой лилось время.
   
Она посмотрела на часы. Половина шестого.
   
Ворон почесал клюв.
   
– Крыса говорит… крыса предупреждает: будь осторожна…
   
   
Другие тоже не сидели без дела в этот знаменательный канун страшдества. Песочный человек бродил от кровати к кровати со своим мешочком. Дед Мороз рисовал ледяные узоры на окнах[10].
   
А какое-то сгорбленное существо тащилось по канализационной трубе, увязая в хлюпкой грязи и вполголоса ругаясь.
   
Существо было одето в заляпанный грязью черный костюмчик, а на голове у него красовалась шляпа, которую в разных частях множественной вселенной называли «котелком», «дерби» или «ну-та-в-которой-ты-смахиваешь-на-идиота». Шляпа была глубоко нахлобучена на уши, и в связи с тем, что вышеупомянутые уши были остроконечными и торчали в стороны, хозяин шляпы и ушей больше походил на некую зловредную крыльчатую гайку.
   
Данное существо было гномом по форме и феей, вернее, феем по профессии. Феи – это не обязательно волшебницы и не обязательно крошечные полупрозрачные легкомысленные особы. Зачастую фея (или, как в данном случае, фей) – это профессия. Самые крошечные из фей и вовсе не видны глазу[11]. Фея – это всего лишь сверхъестественное существо, призванное что-либо уносить или, как в случае карабкавшегося по канализационной трубе создания, что-либо приносить.
   
О да, точнее не скажешь. Кто-то должен был этим заниматься, и данный гномик подходил идеально.
   
О да…
   
   
Дерни был обеспокоен. Он не являлся приверженцем насилия, а за последние дни насилия было так много… Если, конечно, тут существовало понятие дня. Эти люди… казалось, они только и думали о том, как бы сделать что-нибудь плохое ближнему своему, без этого их жизнь была скучной и неинтересной. На Дерни они обращали не больше внимания, чем лев – на какого-нибудь муравья, и все же Дерни чувствовал себя неуютно.
   
Хотя, конечно, неуютнее всего он чувствовал себя рядом с Чайчаем. Даже этот грубиян по прозвищу Сетка относился к Дерни если не с уважением, то с осторожностью, а человек-монстр Банджо вообще ходил за ним по пятам, как щенок.
   
Как раз сейчас верзила наблюдал за ним.
   
Банджо Белолиций очень напоминал Ронни Дженкса – хулигана, который только и делал, что травил Дерни в пансионе мамаши Вымблерстон. Ронни не был учеником. Он был внуком или племянником содержательницы, что позволяло ему шататься без дела по всему пансиону и бить любого мальчика, который был меньше, слабее или умнее его, а это более или менее означало, что он мог выбирать из всего мира. В данных обстоятельствах особенно несправедливым казалось то, что он всегда выбирал Дерни.
   
Дерни не испытывал ненависти к Ронни. Он слишком его боялся. Поэтому очень хотел стать его другом. О, как он об этом мечтал. Ведь в таком случае, возможно – всего-навсего «возможно»! – он будет реже получать по шее и нормально съедать свой завтрак, а не выбрасывать его в отхожее место. Причем день считался удачным, если в отхожем месте оказывался завтрак, а не сам Дерни.
   
Ну а потом, несмотря на все усилия Ронни, Дерни повзрослел и поступил в Университет. Периодически мать посвящала его в подробности карьеры Ронни (как и многие матери, она полагала, что мальчики были добрыми друзьями, раз вместе учились в школе). Ронни Дженкс женился на девушке по имени Энджи[12] и теперь заведовал фруктовой лавкой. По мнению Дерни, наказание явно не соответствовало преступлению.
   
Банджо даже дышал похоже (дыхание ведь очень сложный процесс, интеллектуальный и требующий значительных умственных ресурсов). У Ронни всегда была заложена одна ноздря и постоянно открыт рот. Он выглядел так, словно питался невидимым планктоном.
   
Дерни попробовал сосредоточиться на выполнении работы и не замечать прерывистого бульканья за спиной. Изменение тональности заставило его поднять голову.
   
– Поразительно, – изумленно промолвил Чайчай. – Как легко у тебя все получается.
   
Нервно улыбнувшись, Дерни откинулся на спинку стула.
   
– Гм… думаю, теперь все в порядке, – сказал он. – Просто кое-что нарушилось, когда мы складывали… – Он никак не мог заставить себя произнести это слово, старался даже не смотреть в сторону кучи. А звуки, какие были звуки! – Ну, их…
   
– И нам больше не придется повторять заклинание? – спросил Чайчай.
   
– Нет, теперь оно будет действовать вечно. Чем проще заклинание, тем лучше. Это даже не заклинание, а некое изменение, которое происходит при помощи… При помощи…
   
Он проглотил застрявший в горле комок.
   
– Гм, я тут подумал… – снова начал он. – Раз я тут больше не нужен… Гм…
   
– У господина Брауна возникли сложности с замками на верхнем этаже, – перебил его Чайчай. – Помнишь, нам не удалось открыть дверь? Ты ведь наверняка захочешь помочь ему.
   
Дерни побледнел.
   
– Но я же не взломщик…
   
– Похоже, замки волшебные.
   
«Я не слишком-то хорошо управляюсь с волшебными замками», – хотел было возразить Дерни, но прикусил язык. Он уже понял: если Чайчай хочет, чтобы ты что-то сделал, а ты этого не умеешь – наилучшим (и единственным) выходом будет как можно скорее обрести недостающие умения. Дерни не был дураком. Он видел, как окружающие реагируют на указания Чайчая, а эти окружающие занимались таким вещами, которые Дерни только снились[13].
   
Увидев спускающегося по лестнице Среднего Дэйва, Дерни даже обрадовался. Это многое говорит о воздействии взгляда Чайчая, если человек чувствует облегчение при виде такого громилы, как Средний Дэйв.
   
– Мы обнаружили еще одного стражника, сэр. На шестом этаже. Он там прятался.
   
Чайчай быстро встал.
   
– Ну надо же. Надеюсь, он не пытался геройствовать?
   
– О нет, он перепуган до чертиков. Отпустим его?
   
– Отпустим? – переспросил Чайчай. – В этом что-то есть. Можно, к примеру, попросить Банджо отпустить его, высунув из окна повыше. Я сейчас поднимусь. Идем, господин Волшебник.
   
Дерни неохотно последовал за Чайчаем вверх по лестнице.
   
Башня («Если вообще можно назвать данное строение башней», – думал Дерни, привыкший к странной архитектуре Незримого Университета, которая сейчас казалась очень даже нормальной) представляла собой полую трубу. Не менее четырех спиральных лестниц вели наверх, перекрещиваясь на площадках и иногда проходя одна сквозь другую в нарушение всех признанных законов физики. Любой выпускник Незримого Университета лишь пожал бы плечами, но Дерни до выпуска было еще очень далеко. Также взгляд привлекало полное отсутствие теней. На тени, как правило, не обращаешь внимания – на то, как они очерчивают предметы, придают текстуру миру, – пока они вдруг не пропадают. Белый мрамор (да, предположим, что это мрамор), казалось, светился изнутри. Даже если лучи странного солнца и пробивались сквозь окна, то вместо настоящих, честных теней появлялись лишь едва различимые серые пятна. Казалось, башня всеми путями избегала темноты.
   
Это было страшно. Хотя присутствовал еще целый ряд неприятных моментов – например, когда ты, миновав сложную площадку, шел вверх, на самом деле шагая вниз по обратной стороне лестницы, а далекий пол, вдруг оказавшись у тебя над головой, становился потолком. Когда происходило нечто подобное, все закрывали глаза. Все, кроме Чайчая. Чайчай, напротив, прыгал через ступени и смеялся, как ребенок, заполучивший новую игрушку.
   
Наконец они поднялись на верхнюю площадку и вошли в коридор. «Предприниматели» толпились у закрытой двери.
   
– Он там забаррикадировался, – сообщил Сетка.
   
Чайчай постучал в дверь.
   
– Эй, там! – крикнул он. – Выходи. Даю слово, что тебе ничего не будет.
   
– Не выйду!
   
Чайчай сделал пару шагов назад.