1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
– Пожалуй.
    
– Пошлите корабль в Калькутту с распоряжением скупать опиум – столько, сколько сможете – через два месяца после того, как он туда прибудет. Если моя информация неверна, у вас останется достаточно времени, чтобы отменить это распоряжение.
    
– Это тебе Ван сказал?
    
– Только о наместнике. Все остальное я додумала сама. Я хотела расплатиться с вами.
    
– Ты мне ничего не должна.
    
– Вас никогда не пороли кнутом.
    
– Почему ты не прислала ко мне кого-нибудь с тайным посланием? Зачем понадобилось приводить меня сюда? Чтобы я увидел тебя вот такой? Затем ты заставила меня пройти через весь этот... весь этот ужас?
    
– Я хотела все рассказать вам. Сама. Я хотела, чтобы кто-то другой, кроме меня, знал, какая я на самом деле. Вы единственный человек, которому я доверяю.
    
– Ты сошла с ума. Тебя нужно было бы запереть под замок.
    
– И все потому, что мне нравится спать с китайцами?
    
– Крест Господень! Да ты что, не понимаешь, кем ты стала?
    
– Понимаю. Позором Англии. – Ее лицо исказила злоба, оно сразу постарело, стало жестче. – Вы, мужчины, можете делать все, что только захотите, а нам, женщинам, оказывается, нельзя. Бог ты мой, да как бы я могла лечь в постель с европейцем? Первое, что он сделал бы, выйдя отсюда, это побежал рассказывать остальным о своем приключении и опозорил бы меня перед всем светом. А так никто не страдает. За исключением, может быть, меня, но это случилось очень давно.
    
– Что случилось? О чем ты?
    
– Вам следует раз и навсегда усвоить одну истину, Тай-Пэн. Женщине нужны мужчины так же, как и мужчине нужны женщины. Почему мы должны довольствоваться одним только мужем? С какой стати?
    
– Как долго продолжается все это?
    
– С тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Не кажитесь таким потрясенным! Сколько лег было Мэй-мэй, когда вы купили ее?
    
– Это совсем другое дело.
    
– Для мужчин это всегда другое дело. – Мэри присела к столу перед зеркалом и принялась расчесывать волосы. – Брок тайно договаривается с испанцами в Маниле насчет урожая сахара. Он предложил Карлосу де Сильвера десять процентов за монопольную торговлю.
    
Струан почувствовал, как в нем заклокотала ярость. Если Броку удастся этот его трюк с сахаром, он приберет к рукам всю торговлю на Филиппинах.
    
– Откуда ты знаешь?
    
– Его компрадор Шэ-Цин сказал мне.
    
– Он тоже один из твоих... клиентов?
    
– Да.
    
– Ты хочешь сообщить мне еще что-нибудь?
    
– Того, что я сказала, уже достаточно, чтобы вы смогли заработать сто тысяч серебром.
    
– Значит это все?
    
– Да.
    
Струан поднялся с кресла.
    
– Что вы намерены делать?
    
– Рассказать обо всем твоему брату. Тебя лучше отправить в Англию.
    
– Позвольте мне жить своей собственной жизнью, Тай-Пэн. Мне нравится то, что я делаю, и я никогда не стану иной. Ни один европеец, кроме Горацио и вот теперь вас, не знает, что я говорю на кантонском и мандаринском наречиях. Даже из китайцев лишь немногим известно об этом. И только вы знаете обо мне всю правду. Я обещаю, что буду вам очень-очень полезна.
    
– Ты отправляешься домой, подальше от Азии.
    
– Азия – мой дом. – Морщины прорезали ее лоб, ему показалось, что взгляд ее смягчился. – Ну, пожалуйста, оставьте все, как есть. Ведь ничего не изменилось. Третьего дня вы повстречались со мной на улице, и вы были добры и обходительны. Я по-прежнему все та же Мэри.
    
– Нет, уже не та. Ты считаешь, что все это, – он обвел взглядом комнату, – ничего не значит?
    
– В каждом из нас живут сразу несколько людей, часто очень разных. Сейчас вы видите перед собой одну Мэри, но и та, другая девушка – милое, доверчивое, невинное ничтожество, которое ведет пустые разговоры и обожает ходить в церковь, играть на клавесине, петь и вышивать, – это тоже я. Я не знаю, как это получается, но это правда. Вот вы, Тай-Пэн Струан – дьявол, контрабандист, принц, убийца, муж, развратник, святой и еще целая сотня других людей. Который из них настоящий вы?
    
– Я ничего не скажу Горацио. Ты можешь просто уехать домой. Деньги я тебе дам.
    
– У меня достаточно денег, чтобы оплатить собственный проезд, Тай-Пэн. Я получаю много подарков. Мне принадлежит этот дом и еще соседний. И я уеду, когда сочту нужным, и тем способом, который выберу сама. Пожалуйста, предоставьте меня моему йоссу, Тай-Пэн. Я – это я, и не в ваших силах изменить тут что-либо. Когда-то вы могли бы помочь мне... Нет, это тоже не честно. Никто не смог бы мне помочь. Мне нравится то, что я делаю. Я клянусь вам, что никогда не стану другой. Я останусь тем, что я есть. Либо тайно, и никто не будет знать об этом, кроме вас и меня, либо открыто. Так зачем же причинять боль другим? Зачем причинять боль Горацио?
    
Струан посмотрел на нее сверху вниз. Он понимал, что она говорит серьезно.
    
– Ты представляешь себе всю опасность своего положения?
    
– Да.
    
– Вообрази на минуту, что у тебя будет ребенок.
    
– Опасность придает жизни остроту, Тай-Пэн. – Она постаралась проникнуть взглядом в самую глубину его души, и ее голубые глаза потемнели. – Только об одном я жалею, пригласив вас сюда. Теперь я никогда не смогу принадлежать вам. А я бы очень хотела этого.
    
Струан предоставил Мэри ее собственной судьбе. Она имела право устраивать свою жизнь так, как ей хотелось, и публичное обличение ничего бы здесь не поправило. Хуже того, оно погубило бы ее верного, преданного брата.
    
Сведения, полученные от нее, он использовал с огромной выгодой. Благодаря Мэри «Благородный Дом» добился почти полной монополии на торговлю опиумом в течение целого года и с лихвой вернул себе ту долю – двенадцать тысяч ящиков, которая пошла на выкуп за жизнь поселенцев. То, что Мэри сообщила ему о Броке, тоже оказалось правдой, и Брока удалось остановить. Струан открыл на имя Мэри секретный счет в Англии и стал переводить на него часть получаемой им прибыли. Она поблагодарила его за это, но никогда не проявляла интереса к этим деньгам – казалось, они для нее не существовали. Время от времени Мэри передавала ему новую информацию. Но так ни разу и не заговорила о том, как началась ее двойная жизнь и что послужило тому причиной. Господи всевидящий и милосердный, думал он, я никогда не научусь понимать людей...
    
Сейчас на берегу он пытался представить себе, что сделает Горацио, когда узнает обо всем этом. Мэри не сможет долго сохранять свою вторую жизнь в тайне – рано или поздно, но она неизбежно сделает ошибку.
    
– Что-нибудь случилось, мистер Струан? – спросил Горацио.
    
– Ничего, дружок. Я просто задумался.
    
– У вас есть корабль, который отплывает сегодня или завтра?
    
– Что?
    
– Отплывает в Макао, – рассмеялся Горацио. – Чтобы забрать Мэри в Макао.
    
– Ах, да. Мэри. – Струан собрался с мыслями. – Завтра, по всей вероятности. Я дам вам знать.
    
Он стал проталкиваться сквозь толпу коммерсантов, направляясь к Роббу, который стоял у одного из с голов и смотрел в море.
    
– Что дальше, мистер Струан? – выкрикнул Скиннер.
    
– А?
    
– Остров наш. Что теперь предпримет «Благородный Дом»?
    
– Будет строиться, конечно. Кто успеет построиться первым, выгадает больше всех, мистер Скиннер. – Струан добродушно кивнул и двинулся дальше. Интересно, подумал он, что сказали бы другие торговцы – даже Робб, – если бы узнали, что «Ориентл Тайме» принадлежит ему и Скиннер находится у него на жаловании.
    
– Ты не ешь, Робб?
    
– Позже, Дирк. Времени достаточно.
    
– Чай?
    
– Спасибо.
    
К ним присоединился Купер и поднял свой бокал.
    
– За «Струанову Дурь»?
    
– Если это действительно так, Джефф, – заметил Струан, – вы окажетесь в одной помойной яме вместе с нами.
    
– Ага, – добавил Робб. – И помойка окажется не из дешевых, если дом Струанов будет иметь к ней какое-то отношение.
    
– Н-да, что-что, а делать дела красиво «Благородный Дом» умеет! Отличное виски, бренди, шампанское. И венецианское стекло, – Купер щелкнул ногтем по своему бокалу, и тот издал высокий чистый звук. – Великолепно.
    
– Сделано в Бирмингеме. Там только что изобрели новый способ изготовления стекла. Одна фабрика уже производит по тысяче бокалов за неделю. Не пройдет и года, как таких фабрик появится целая дюжина. – Струан на мгновение замолчал. – Я готов доставить в Бостон любое заказанное вами количество Десять американских центов за бокал.
    
Купер осмотрел бокал более внимательно.
    
– Десять тысяч. По шесть центов.
    
– Десять центов. Брок сдерет с вас двенадцать.
    
– Пятнадцать тысяч по семь центов.
    
– Идет – с гарантированным заказом за тридцать тысяч по той же цене в течение года, начиная с сегодняшнего дня, и гарантией, что вы будете покупать только у «Струана и компании».
    
– Идет – если вы перевезете груз хлопка из Нового Орлеана в Ливерпуль на том же корабле.
    
– Сколько тонн?
    
– Триста. На обычных условиях.
    
– Идет – если вы выступите нашими агентами по закупке чая в Кантоне в этом сезоне, В случае необходимости. Купер сразу насторожился:
    
– Но ведь война окончилась. Зачем вам может понадобиться посредник?
    
– Вы согласны?
    
Мозг Купера в этот момент напоминал муравейник. Договор Чуэн-пи безотлагательно открывал Кантон для торговли. На днях все они возвращались туда, чтобы опять разместиться в поселении. Они вернутся в свои фактории – или хонги, как назывались на Востоке дома, где располагались их конторы, – и останутся там, как всегда, до мая, потому что в мае заканчивался торговый сезон. Но сказать, что «Благородному Дому» сейчас понадобится посредник в Кантоне, было бы такой же глупостью, как заявить, будто Соединенным Штатам Америки нужна королевская фамилия.
    
– Так вы согласны, Джефф?
    
– Да. Вы ожидаете новой войны?
    
– Жизнь – лишь бесконечная череда проблем, а? Не об этом ли пытался сказать сегодня Вольфганг.
    
– Не знаю.
    
– Как скоро будет готов ваш новый корабль? – вдруг спросил Струан.
    
Купер прищурился:
    
– Откуда вы узнали о нем? Это секрет для всех, кроме правления нашей компании. Робб рассмеялся.
    
– Наше дело все знать, Джефф. Этот корабль может оказаться слишком серьезным конкурентом. Если он поплывет так, как, по расчетам Дирка, должен поплыть, мы, возможно, перекупим его, чтобы он не достался вам. Или построим четыре таких же.
    
– С каких это пор британцы стали покупать американские корабли? – нахмурился Купер.
    
– О, мы не собираемся их покупать, Джефф, – сказал Струан. – У нас уже есть копии чертежей. Строить мы будем там, где всегда строили. В Глазго. На вашем месте я бы скосил мачты еще на градус и добавил по брам-стеньге на грот и бизань. Как вы его назовете?
    
– «Независимость».
    
– Тогда мы назовем свой «Независимым Облаком». Если он будет этого достоин.
    
– Мы вытесним вас со всех морей. Мы уже дважды побили вас на суше, а теперь нанесем удар по вашему самому чувствительному месту. Мы отнимем у вас вашу торговлю.
    
– Надежд на это у вас столько же, сколько у грешников в аду. – Струан заметил, что Тиллман уходит. Его голос сразу стал жестким. – И вообще никаких, пока половина вашей страны живет за счет рабства.
    
– Придет время, и все изменится. Но начали работорговлю англичане.
    
– Ее начали подонки.
    
Да, а сумасшедшие продолжают их дело, с горечью подумал Купер, вспомнив яростные споры, которые постоянно вспыхивали у него с партнером во время частных бесед: у Тиллмана была своя плантация, и он торговая рабами. Как Уилл может быть настолько слепым?
    
– Каких-нибудь восемь лет назад вы все еще занимались этим делом.
    
– Струаны никогда не торговали живым товаром, клянусь Господом. И клянусь всем, что свято, я разметаю по волнам любой корабль, который поймаю за этим занятием. Будь то в британских водах или где угодно. Мы первые сказали всему миру: рабство вне закона. Да поможет нам Господь, пришлось ждать до 1833 года, чтобы эти слова перестали быть просто словами. Но теперь дело сделано. Поэтому запомните, любой корабль!
    
– Тогда почему бы вам не сделать еще кое-что для торжества справедливости. Используйте свое влияние, чтобы нам разрешили покупать опиум у этой трижды проклятой Ост-Индской Компании, черт бы ее побрал. С какой стати на аукционы не допускают никого, кроме британских купцов? Почему нас вынуждают покупать низкокачественный опиум в Турции, когда в Бенгалии его предостаточно для всех нас?
    
– Вы прекрасно знаете, что я сделал больше, чем можно было от меня требовать, чтобы сокрушить Компанию. Пора и вам раскошелиться, приятель. Вложите деньги. Начните тормошить людей в Вашингтоне. Подтолкните брата вашего компаньона. Он ведь, кажется, сенатор от Алабамы? Или он слишком занят, присматривая за четверкой подлецов-охотников на черных пташек и за парой «рынков» в Мобиле?
    
– Вам известно мое отношение к этому, клянусь честью, – раздраженно бросил Купер. – Откройте нам доступ на опиум ные распродажи, и мы развернемся так, что вам негде будет приткнуться. Если уж говорить откровенно, по-моему, вы просто боитесь конкурировать на равных. Иначе зачем вам держать в силе Навигационные Акты? Зачем издавать особый закон, запрещающий любым кораблям, кроме английских, доставлять груз в Англию? По какому праву вы монополизируете крупнейший потребительский рынок в мире?
    
– Уж никак не по Божественному праву, приятель, – резко ответил Струан, – которое, похоже, безраздельно царит в американском образе мыслей и в американской внешней политике.
    
– Кое в чем правы все-таки мы, а не вы. Давайте соперничать честно. Чертовы тарифы! Свободная торговля и свободные моря – вот это правильно!
    
– Здесь «Струан и компания» с вами. Вы что, газет не читаете? К вашему сведению, мы ежегодно покупаем десять тысяч голосов, чтобы поддержать шестерых членов парламента, которые проголосуют за свободную торговлю. Мы делаем все, что в наших силах.
    
– Один человек – один голос. Мы голоса не покупаем.
    
– Что ж, у вас своя система, у нас – своя. И вот что я вам еще скажу. Британцы были против американских войн. Обеих. А также против этих выродков из Ганноверской династии. Не вы эти войны выиграли, а мы их проиграли. И проиграли с радостью. Почему мы должны сражаться с кровными братьями? Но если наши островитяне когда-нибудь решат воевать со Штатами, берегитесь, клянусь Господом. Потому что тогда вам конец.
    
– У меня, похоже, созрел тост, – объявил Робб.
    
Американец и шотландец с трудом оторвали глаза друг от друга и уставились на него. К их изумлению, он наполнил три бокала.
    
– Ты не будешь пить, Робб, – сказал Струан, и его голос прозвучал как удар плети.
    
– Буду. В первый раз на Гонконге. В последний раз в жизни. – Робб протянул им бокалы. Это золотисто-коричневое виски изготовляли специально для «Благородного Дома» в Лох Таннох, откуда они были родом. Робб отчаянно нуждался в глотке спиртного, он мог бы сейчас выпить целый бочонок.
    
– Ты поклялся на Библии!
    
– Знаю. Но пить воду под тост принесет нам несчастье. А этот тост важен. – Рука Робба дрожала, когда он поднял бокал. – Я пью за наше будущее. За «Независимость» и «Независимое Облако». За свободные моря. За свободу от любых тиранов.
    
Он отхлебнул, задержал обжигающую жидкость во рту, чувствуя, как все у него внутри сжалось, требуя этот глоток.
    
Потом сплюнул, не проглотив ни капли, и выплеснул остатки виски из бокала на камни.
    
– Если я еще хоть раз захочу сделать это, выбей бокал у меня из рук. – Чувствуя невыносимую дурноту, Робб повернулся и зашагал прочь от берега.
    
– Для этого требуется больше сил, чем есть у меня, – покачал головой Купер.
    
– Робб, должно быть, сошел с ума, если решился так дразнить дьявола.
    
Шесть лет назад Робб начал напиваться до бесчувствия, до белой горячки. Годом раньше Сара приехала в Макао из Шотландии и привезла с собой детей. Некоторое время все шло прекрасно, но потом она узнала о китайской любовнице Робба, Мин Су, с которой он жил уже много лет, и об их дочери. Струан помнил ярость Сары и боль в глазах Робба, и ему было жаль обоих. Им давно следовало бы развестись, подумал он, проклиная закон, согласно которому развод можно было получить только актом парламента. В конце концов Сара согласилась простить Робба, но только при условии, что он Богом поклянется немедленно избавиться от любовницы, которую обожал, и их дочери. Ненавидя себя, Робб дал согласие. Он тайком передал Мин Су четыре тысячи серебряных тэйлов, и она с дочерью уехала из Макао. Он больше никогда не видел их, и не слышал о них. Но Сара, хотя и смягчилась, так и не смогла забыть прекрасной молодой женщины и ее ребенка и продолжала сыпать соль на незаживающую рану. Робб начал пить. Вскоре алкоголь завладел им целиком, и он не трезвел месяцами кряду. Затем как-то раз он исчез. После долгих поисков Струан отыскал его в одном из вонючих винных погребов Макао, притащил домой, привел в чувство. Потом вложил ему в руку пистолет.
    
– Застрелись сейчас же или поклянись Всевышним, что больше не притронешься к спиртному. Это яд для тебя, Робб. Ты беспробудно пьешь уже почти целый год. Подумай о детях. Несчастные ребятишки боятся тебя как огня, да и как им тебя не бояться. А я – я устал вытаскивать тебя из сточных канав. Посмотри, во что ты превратился, Робб! Ну, давай, посмотри!
    
Струан заставил его взглянуть на себя в зеркало. Робб дал клятву, и после этого Струан отправил его на месяц в море, распорядившись, чтобы ему не давали ни капли спиртного. Робб тогда чуть не умер. Пришло время, он опять стал самим собой, поблагодарил брата, вернулся к Саре и попытался помириться с ней. Но мира между ними быть уже не могло – как и любви. Бедный Робб, думал Струан. Да, и бедная Сара. Ужасно, когда муж и жена живут вот так...
    
– Какого дьявола, зачем Робби понадобилось это делать?
    
– Думаю, он хотел предотвратить ссору, – сказал Купер. – Я уже начинал злиться. Мне очень жаль.
    
– Не извиняйтесь, Джефф. Это все моя вина. Ну, – добавил Струан, – пусть мужество Робби не пропадет даром, а? Его тост?
    
Они молча выпили. Бражничающие торговцы и матросы разбрелись по всему берегу.
    
– Эй, Тай-Пэн! И ты, чертов колонист! Идите-ка сюда! Это был Квэнс, сидевший рядом с флагштоком. Он помахал им и прокричал вновь:
    
– Черт возьми, вы идете или нет!
    
Старик взял понюшку табаку, чихнул два раза и неторопливо обмахнул грудь платком с французскими кружевами. – Ради Бога, сэр, – обратился он к Струану, глядя на него поверх своих очков без оправы, – как, дьявол меня забери, может человек работать в таком бедламе? Это все вы и ваши проклятые бутылки!
    
– Вы попробовали коньяк, мистер Квэнс?
    
– Напиток безупречен, мой дорогой друг. Как грудки мисс Тиллман. – Он снял картину с мольберта и поднял ее над головой: – Ну, что скажете?
    
– О Шевон Тиллман?
    
– О картине! Клянусь всеми пузырями бурды из молока с пивом, как вы можете помышлять о заде записной красотки, когда перед вами шедевр? – Квэнс взял еще понюшку, поперхнулся, хлебнул из оловянной кружки с «наполеоном» и чихнул.
    
На картине акварелью была запечатлена сегодняшняя церемония. Тонко. Верно. И чуть-чуть сверх того. Без труда можно было разглядеть Брока и Маусса. Глессинг тоже был там с постановлением в руках.
    
– Что ж, картина хороша, мистер Квэнс, – сказал Струан.
    
– Пятьдесят гиней.
    
– Я купил у вас одну на прошлой неделе.
    
– Двадцать гиней.
    
– Не пойдет.
    
– Пятьдесят гиней, и я напишу вас зачитывающим постановление.
    
– Нет.
    
– Мистер Купер. Шедевр. За двадцать гиней.
    
– Не считая Тай-Пэна и Робба, у меня самая большая коллекция Квэнса на всем Дальнем Востоке.
    
– Черт возьми, джентльмены, я должен где-нибудь раздобыть хоть какие-то деньги.
    
– Продай ее Броку. Его тут прекрасно видно, – посоветовал ему Струан.
    
– Чума на вашего Брока! – Квэнс сделал очень большой глоток из кружки и пожаловался хриплым голосом: – Он отказался покупать, черт бы его побрал! – Он яростно потыкал в картину кистью, и Брок исчез. – Клянусь Создателем, с какой стати я должен дарить ему бессмертие! И на вас обоих мне тоже плевать. Я пошлю ее в Королевскую Академию. На вашем следующем корабле, Тай-Пэн.
    
– А кто оплатит фрахт? И страховку?
    
– Я оплачу, мой мальчик.
    
– Чем это, интересно?
    
Квэнс задумчиво разглядывал свое творение Он чувствовал, что даже в старости он по-прежнему сможет писать и достигать новых высот, его талант живописца не потускнеет.
    
– Так чем же, мистер Квэнс?
    
Квэнс надменно махнул рукой Струану:
    
– Деньгами. Серебром. Медью Долларами. Наличными!
    
– Вам кто-то открыл новый кредит, мистер Квэнс?
    
Но Квэнс ему не ответил. Он продолжал молча восхищаться картиной, зная, что подцепил рыбку на крючок и она уже не сорвется.
    
– Ну же, Аристотель, кто это? – настаивал Струан.
    
Квэнс сделал очередной глоток, взял еще табаку И чихнул. Потом прошептал с заговорщицким видом – Присядьте. – Он оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. – Секрет – Поднял картину. – Двадцать гиней?
    
– Хорошо, – согласился Струан. – Но смотри, твой секрет должен стоить этих денег.
    
– А, Тай-Пэн, вы истинный князь среди нас. Хотите табаку?
    
– Не тяни, выкладывай!
    
– Похоже, что некая леди пребывает в полном от себя восхищении. Когда смотрится в зеркало. Без одежды. Я получил заказ написать ее в таком виде.
    
– Господи всеблагой и всемогущий! Кто?!
    
– Вы оба ее очень хорошо знаете. – Тут Квэнс добавил с притворной грустью: – Я поклялся не выдавать ее имени. Но ее попка силой моей кисти будет принадлежать грядущему. Она великолепна. – Очередной глоток из кружки. – Я... э-э... видите ли, настоял на том, чтобы ознакомиться с натурой. Целиком. Прежде чем согласился принять заказ. – Он поцеловал сведенные в щепоть кончики пальцев. – Божественна, джентльмены, прост божественна! А какая грудь! Боже милостивый, у меня едва не сделался приступ ипохондрии. – Еще один глоток бренди.
    
– Нам-то ты можешь сказать. Ну, кто это?
    
– Первое правило при адюльтере и при работе с обнаженной натурой – никогда не разглашай имени женщины. – Квэнс с сожалением прикончил содержимое кружки. – Но среди вас не найдется ни одного, кто не заплатил бы тысячи гиней, чтобы стать обладателем этого портрета. – Он поднялся на ноги, благодушно рыгнул, обмахнул платком сюртук, закрыл коробку с красками и поднял мольберт, бесконечно довольный собой. – Что ж, на эту неделю с работой закончено. Я зайду к вашему компрадору за тридцатью гинеями.
    
– Двадцать гиней, – отрезал Струан.
    
– Оригинал Квэнса с самым знаменательным днем в истории Востока, – презрительно покачал головой художник, – за сумму, которой едва хватит на бочонок «наполеона». – Он вернулся на свой баркас и сплясал джигу среди хора приветственных голосов, встретивших его.
    
– Господь вседержитель, но кто же? – произнес Купер после минутной паузы.
    
– Должна быть Шевон, – сказал Струан с коротким смешком. – Как раз такая затея, которая пришлась бы по душе этой юной леди.
    
– Никогда. Признаю, она взбалмошное создание, но не настолько же. – Купер бросил тревожный взгляд в сторону плавучего склада компании «Купер и Тиллман», где жила Шевон Тиллман. Она была племянницей его компаньона и приехала в Азию год назад из Вашингтона. За это время она стала первой красавицей в этой части света. В свои девятнадцать лет она была обворожительна, смела и представляла собой блестящую партию, но ни одному мужчине пока не удалось залучить ее – ни в постель, ни под венец. Ей сделали предложение все холостые мужчины Азии, включая Купера. Ему, как и всем остальным, она отказала и в то же время не отказала... держала на привязи, как вообще всех своих поклонников. Однако Купер не расстраивался, он знал, что рано или поздно Шевон будет его женой. В Азию под опеку Уилфа Тиллмана ее отправил отец, сенатор штат а Алабама. Он надеялся, что его дочь понравится Куперу, а Купер – ей, и их союз еще более упрочит семейный бизнес. Купер влюбился в нее без памяти, едва лишь увидел.
    
– Вот и прекрасно, тогда мы немедленно объявим о помолвке, – в восторге предложил Тиллман, узнав об этом.
    
– Нет, Уилф. Давай не будем спешить. Пусть она попривыкнет к Азии, да и ко мне тоже.
    
Поворачиваясь к Струану, Купер улыбнулся про себя. Такая дикая кошечка стоит того, чтобы ее подождать.
    
– Наверное, это одна из «юных леди» миссис Фортерингилл.
    
– Что ж, ее крольчата на все способны.
    
– Ну, конечно. Вот только они не стали бы платить Аристотелю за это.
    
– Деньги могла бы дать сама Старая Кобыла. Дело от этого только выиграет.
    
– «Дело» и без того процветает. У нее сейчас лучшая клиентура во всей Азии. Ты можешь представить себе эту Каргу дающей деньги Аристотелю? – Купер нетерпеливо подергал себя за бакенбарды, – Максимум, на что она может пойти, это расплатиться с ним натурой. А может быть, он просто шутит с нами?
    
– Квэнс шутит над кем угодно и над чем угодно. Но над своим искусством – никогда.
    
– Кто-нибудь из португалок?
    
– Исключено. Если она замужем, муж разнесет ей голову из пистолета. Если она вдова... хм, что ж, тогда всей католической церкви лежать в руинах. – Резкие черты его лица сложились в усмешку. – Я использую все возможности «Благородного Дома», чтобы выяснить, о ком он тогда говорил. Ставлю двадцать гиней, что узнаю это первым!
    
– Идет. Если выиграю, я забираю вот эту картину.
    
– Черт побери, теперь, когда Брока на ней нет, она мне самому начала нравиться.
    
– Тогда сделаем так: победитель получает картину, и мы попросим Аристотеля вписать в нее проигравшего.
    
– Идет. – Они скрепили сделку рукопожатием. Внезапно раздался пушечный выстрел, и они посмотрели в сторону моря. В восточной части пролива появился корабль. Он словно летел над водой. Его прямые паруса – фок, грот, марсели, брамсели, бом-брамсели надувались кверху, выпирая прямоугольными куполами из-под врезавшихся в них бык-горденей и рифов; натянутые, как струна, снасти пели на разгоняющемся ветру. Клипер с косыми мачтами шел крутым бакштагом, так что брызги летели через планширь с подветренной стороны и волна из-под кормы взлетала вверх, а над пеной, отмечавшей его путь – белоснежной на бирюзовом фоне океана – морские чайки выкликали свое приветствие.
    
Опять громыхнула пушка, и с подветренного борта отделилось облачко дыма. «Юнион Джек» развевался на корме, «Лев и Дракон» – на бизани. Те из присутствующих на берегу, кто выиграли свои ставки, восторженно приветствовали корабль, потому что огромные суммы ставились на то, чей клипер первым дойдет домой и чей первым вернется.
    
– Мистер Маккей! – крикнул Струан, но боцман и сам уже спешил к нему с двойным телескопом.
    
– На три дня раньше срока – рекордное время, сэр-р, – объявил боцман Маккей, улыбаясь беззубым ртом. – Ох, сэр, вы только гляньте, как летит. Это обойдется Броку в бочонок серебра! – Он заторопился назад.
    
Клипер Струана «Грозовое Облако» вырвался из пролива и теперь, когда ему не нужно было лавировать, пошел прямо по ветру, быстро набирая скорость.
    
Струан приложил короткий сдвоенный телескоп к глазам и поймал в фокус условные флажки, которые искал. Послание гласило: «Кризис не разрешен. Новый договор с Оттоманской империей против Франции Разговоры о войне». Затем Струан осмотрел корабль, краска свежая, снасти не провисли, пушки на месте. И в углу фор-бом-брамселя он увидел небольшую черную метку – это был условный сигнал, который использовался только в крайних случаях и означал «Важные депеши на борту». Он опустил бинокль и предложил его Куперу:
    
– Не хотите взглянуть?
    
– Благодарю.
    
– Это называется бинокуляры или бинокль – «два глаза». Резкость наводится вот этим винтом в центре, – пояснил Струан. – Сделан для меня по специальному заказу.
    
Купер посмотрел в бинокль и увидел кодовые флажки. Он знал, что сейчас весь флот пытается разгадать, что они означают. Каждая компания тратила немало времени и денег, чтобы заполучить ключ к шифру «Благородного Дома». Бинокль оказался мощнее обычной подзорной трубы.
    
– Где я могу раздобыть партию этих штук?
    
– Сто гиней за бинокль. Год на поставку. Хочешь – соглашайся, не хочешь – твое дело, с горечью подумал Купер, хорошо знавший эту интонацию.
    
– Идет.
    
В этот момент были подняты новые флажки, и Купер вернул бинокль Струану.
    
Второе послание содержало только одно слово: «Зенит» – это был особый код внутри основного шифра.
    
– На вашем месте, – казал Струан, – я бы избавился от хлопка, закупленного вами в этом году. И побыстрее.
    
– Почему?
    
Струан пожал плечами.
    
– Просто пытаюсь оказать небольшую услугу. Извините, мне пора.
    
Он зашагал навстречу Роббу, направлявшемуся к ним вместе с боцманом. Купер смотрел ему вслед. Что же кроется за этими чертовыми флажками, спрашивал он себя. И что он имел в виду, говоря о нашем хлопке? И почему, черт побери, до сих пор еще не прибыл пакетбот с почтой?
    
Вот это и делает торговлю таким захватывающим делом.
    
Ты покупаешь и продаешь для рынка, который откроется через четыре месяца, зная только цены рынка, закрывшегося четыре месяца назад. Один просчет, и тебя ждут унылые стены долговой ямы. Тонко рассчитанный риск, который себя оправдал, и ты можешь удалиться на покой и навеки забыть про Восток. Купер почувствовал, как в кишечнике поднялась и покатилась вверх волна боли. Эта боль никогда не отпускала его и уже давно стала для большинства торговцев неотъемлемой частью жизни на Востоке.
    
Так что же крылось за предостережением Струана... дружеская подсказка или намеренный обман?
    
Капитан Глессинг, стоя рядом с Горацио, провожал глазами «Грозовое Облако». В его взгляде сквозила зависть. Корабль являл собой достойный приз, и, поскольку он был первым в этом году кораблем, вернувшимся из Англии с заходом в Калькутту, его трюмы сейчас буквально ломились от опиума. Глессинг тоже мучился вопросом, что означают флажки. И почему на фор-бом-брамселе появился черный квадрат.
    
– Прекрасный корабль. – заметил Горацио.
    
– Да, корабль замечательный.
    
– Даже если это пират? – с иронией спросил Горацио.
    
– Пиратом его делают владельцы и груз в трюмах. Корабль есть корабль, а это один из самых статных молодцов, когда-либо служивших человеку, – сухо ответил Глессинг. Остроумие Горацио его не позабавило. – Кстати, раз уж речь зашла о кораблях, – сказал он, стараясь, чтобы приглашение не прозвучало нарочито. – Не согласитесь ли вы и мисс Синклер отужинать со мной сегодня? Я бы хотел показать вам свой фрегат.
    
– Это очень любезно с вашей стороны, Джордж. Я с удовольствием принимаю приглашение. И Мэри, я полагаю, будет в восторге. Она еще ни разу не поднималась на борт фрегата.
    
Может быть, сегодня, сказал себе Глессинг, мне представится возможность выяснить, как Мэри ко мне относится.
    
– Я пришлю за вами баркас. Три склянки – последняя полувахта – вас устроят?
    
– Давайте уж тогда встретимся, когда пробьет восемь склянок, – небрежно заметил Горацио, желая показать, что он знаком с морской терминологией: три склянки в эту вахту означали половину восьмого, тогда как восемь склянок отбивали в восемь часов ровно.
    
– Очень хорошо, – кивнул Глессинг. – Мисс Синклер будет первой женщиной, которую я принимаю на борту.
    
Господи, подумал Горацио, а ведь Глессинг, похоже, испытывает к Мэри нечто большее, чем мимолетный интерес.
    
Ну конечно! Приглашение предназначалось для нее, а вовсе не для меня. Какое нахальство! Как этот напыщенный осел смеет надеяться, что Мэри хоть на секунду может подумать о нем как о возможном спутнике жизни. Или что я позволю ей выйти замуж так рано!
    
Стук мушкета, упавшего на камни, заставил их обернуться. Один из морских пехотинцев потерял сознание и ничком лежал на берегу.
    
– Какого дьявола, что с ним такое? – раздраженно спросил Глессинг.
    
Главный старшина корабельной полиции перевернул молодого солдата.
    
– Не могу знать, сэр. Это Норден, сэр. Он уже давно как бы не в себе, недель этак несколько. Наверное, у него лихорадка.
    
– Хорошо, оставьте его, где лежит. Соберите матросов. Морская пехота – к лодкам! Когда все поднимутся на борт, вы вернетесь и заберете его.
    
– Есть, сэр-р.
    
Старшина подобрал мушкет Нордена, перебросил его одному из пехотинцев и увел людей к лодкам.
    
Когда они отошли на достаточное расстояние, Норден, который лишь притворялся, скользнул в тень ближайших валунов и спрятался там. Господи Иисусе, ниспошли мне спасение и обереги, пока я не доберусь до Тай-Пэна, истово молился он. У меня больше никогда не будет такой возможности, как сейчас. Защити меня, благословенный Боже, и помоги добраться до него, прежде чем они вернутся за мной.
    
Брок стоял на юте своего корабля и смотрел на флажки в подзорную трубу. Шесть месяцев назад ему удалось получить ключ к шифру Струанов, и он смог прочесть первое послание. Теперь он ломал голову над тем, что это еще за «Зенит»? Что может значить эта чертовщина? И что есть такого важного и срочного в договоре с турками, что капитан решился вот так, в открытую, передать это сообщение, пусть даже и зашифрованное, вместо того чтобы тайно доложить о нем Струану, когда тот прибудет на борт? Может быть, они узнали, что я разгадал их шифр? Может быть, они специально подсовывают мне эту информацию, а «Зенит» означает для них, что это сообщение – фальшивка. «Кризис» и «война» должны означать, что цена на чай и шелка поднимется. И, видимо, на хлопок тоже. Наверное, стоит начать скупать и то, и другое, и третье. Если только все это правда. Да, и, возможно, угодить прямо в капкан, который расставил для меня Струан. Где, черт побери, болтается «Седая Ведьма»? На этот раз ее обставили – это никуда не годится. Дьявол забери Горта! Его нерасторопность обошлась мне в тысячу гиней.
    
Горт был его старшим сыном и капитаном «Седой Ведьмы». Сыном, которым можно было гордиться. Рослый, как отец, такой же суровый и могучий, и вдобавок ко всему превосходный моряк, знавший все тонкости морского дела. Да, такой сын сумеет продолжить начатое тобой, с гордостью думал он, он достоин того, чтобы через год-другой стать Тай-Пэном. Брок молча помолился за безопасность Горта, потом опять стал проклинать его за то, что тот пропустил «Грозовое Облако» вперед.
    
Он перевел подзорную трубу на берег, туда, где стояли, беседуя, Струан и Робб, и пожалел, что не может слышать их разговора.
    
– Извините меня, мистер Брок. – Это был Нагрек Тум, капитан «Белой Ведьмы» – крупный, крепко сбитый уроженец острова Мэн с огромными руками и лицом цвета мореного дуба.
    
– Да, Нагрек?
    
– По флоту ходят слухи... Я не очень-то им верю, но с другой стороны, кто знает – дыма без огня не бывает. По этим слухам, военный флот вот-вот получит распоряжение положить конец контрабанде опиума. И наши корабли можно будет захватить как пиратские.
    
– Да, такое не часто услышишь, – презрительно усмехнулся Брок.
    
– Я поначалу тоже смеялся, мистер Брок. Пока не услышал, что приказ будет оглашен сегодня, когда пробьет четыре склянки. И что Струан уговорил Лонгстаффа предоставить нам отсрочку на шесть дней, чтобы мы могли продать имеющиеся у нас запасы.
    
– Ты уверен? – Брок едва успел переварить эту поразительную новость, как со стороны трапа послышался шум. На палубу тяжело ступила Элиза Брок, крупная женщина с толстыми руками и силой здорового мужчины. Ее поседевшие волосы были убраны в неплотный пучок на затылке. Следом за нею на палубе показались две их дочери – Элизабет и Тесс.
    
– Доброе утро, мистер Брок, – приветствовала Лиза своего супруга, твердо встав на палубе и сложив руки на огромной труди. – Прекрасный денек, право слово.
    
– Где вы были, душа моя? Здравствуй, Тесс. Привет, Лиллибет, милая, – заговорил Тайлер Брок. Он обожал своих дочерей, и это чувство сейчас целиком заполнило его.
    
Элизабет Брок, шести лет, с коричневыми кудряшками, подбежала к отцу, сделала книксен, едва не упав при этом, потом вскочила к нему на руки и, обняв, крепко прижалась. Он рассмеялся.
    
– Мы навещали миссис Блэр, – ответила Лиза. – Бедняжка, ей совсем худо.
    
– Она потеряет младенца?
    
– С Божьей помощью, нет. Доброе утро, Нагрек.
    
– Доброе утро, мадам, – поклонился Тум, отводя глаза от Тесс, которая стояла у фальшборта и смотрела в сторону острова. Тесс Брок, высокой девушке с красивой фигурой, которую подчеркивала туго перетянутая по моде того времени талия, было шестнадцать. Слишком резкие черты лица не позволяли назвать ее очаровательной. Но это лицо, говорившее о сильной натуре, все дышало жизнью, и потому ее находили привлекательной. И очень желанной.
    
– Я распоряжусь насчет еды. – Лиза заметила, как Нагрек смотрел на Тесс. Девочка выросла, подумала она, пора бы ее уже помолвить. Но уж, конечно, не с Нагреком Тумом, клянусь Господом. – Пойдем-ка вниз, Тесс. Сама, сама давай, Лиллибет, – добавила она, когда Элизабет потянулась к ней, просясь на руки.
    
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, мамочка. Ну вот пожалуйста-пожалуйста!
    
– Надо ходить своими ножками, девочка моя. – С этими словами Лиза подхватила крошку огромными ручищами и понесла вниз. Тесс направилась к трапу следом за ней, улыбнувшись отцу и застенчиво кивнув Нагреку.
    
– Ты уверен насчет Струана и Лонгстаффа? – повторил Брок свой вопрос.
    
– Да, – ответил Нагрек, с усилием прогоняя образ девушки из разгоряченных воображением мыслей. – Стоит вложить золотую гинею в руку человека, как у него сразу отрастают длинные уши. У меня есть свой человек на флагмане.
    
– Но Струан никогда на это не согласится. Он просто не сможет. Такой приказ пустит его по миру вместе со всеми нами.
    
– Ну, как бы там ни было, разговор на эту тему состоялся. Сегодня утром.
    
– О чем они еще говорили, Нагрек?
    
– Парень больше ничего не слышал.
    
– Тогда все это вранье. Опять какой-нибудь дьявольский трюк Струана.
    
– Да. Но какой?
    
Брок перебрал в уме несколько вариантов.
    
– Пошли людей на лорки. Опиум, весь до последнего ящика, перевезти на берег. Тем временем передай кошелек с двадцатью гинеями нашему человеку на «Китайском Облаке». Скажи ему, получит еще столько же, если разузнает, что за всем этим кроется. Только будь осторожен. Мы не можем себе позволить потерять его.
    
– Да уж, если Струан его когда-нибудь поймает, пришлет нам его язык в подарок.
    
– Вместе с головой. Ставлю пятьдесят гиней, что и у Струана есть здесь соглядатай.
    
– Ставлю сотню, что вы ошибаетесь, – горячо возразил ему Тум. – Я доверяю каждому из своей команды!
    
– Тогда моли Бога, чтобы я не поймал его живым раньше тебя, Нагрек.
    
    
– Но зачем им понадобилось поднимать «Зенит»? – недоумевал Робб. – Разумеется, мы и так немедленно прибудем на борт.
    
– Вот уж не знаю, – пожал плечами Струан. «Зенит» означало «Владельцу срочно прибыть на борт». Он нахмурясь посмотрел на «Грозовое Облако». Боцман Маккей терпеливо ждал их на пляже, отойдя подальше, чтобы не слышать, о чем они говорят.
    
– Отправляйся на корабль, Робб. Передай Исааку мои поздравления и скажи, чтобы он немедленно прибыл на берег. Ты проводишь его в долину.
    
– Зачем?
    
– Слишком много ушей на борту. Все это может оказаться важным. – Затем он крикнул: – Боцман Маккей!
    
– Да, слушаю, сэр. – Маккей заторопился к нему.
    
– Доставьте мистера Струана на «Грозовое Облако». Затем отправляйтесь на мой корабль. Захватите палатку, кровать и мои вещи. Я сегодня ночую на берегу.
    
– Есть, так точно, сэр-р! Прошу прощения, сэр, – вдруг добавил боцман, переминаясь с ноги на ногу. – Есть тут один парень. Рамсей. Он служит на фрегате Ее Величества «Русалка», это корабль Глессинга. Рамсей доводятся родственниками нам, Маккеям. Первый помощник отчего-то взъелся на бедолагу. Тридцать плетей вчера и еще больше осталось на завтра. Его силком завербовали в Глазго.
    
– Ну? – нетерпеливо бросил Струан.
    
– Я слышал, сэр, – осторожно проговорил боцман, – что он подыскивает укромное место, где ему можно было бы бросить якорь.
    
– Кровь Христова, вы что, совсем из ума выжили? Мы не берем дезертиров на наши суда. Если мы возьмем на борт хоть одного, зная, кто он такой, у нас могут просто-напросто отобрать корабль – и будут правы!
    
– Это верно. Только капитан Глессинг вроде бы как ваш друг. Вот я и подумал, может быть, у вас получится выкупить его, – торопливо добавил Маккей. – Мои призовые деньги могли бы помочь, сэр. Он славный парень, и он все равно сбежит с корабля, если впереди не будет просвета.
    
– Я подумаю об этом.
    
– Спасибо вам, сэр-р. – Боцман отдал честь и быстро ретировался.
    
– Робб, если бы ты был Тай-Пэном, что бы ты сделал?
    
– Люди, завербованные во флот насильно, всегда опасны, и доверять им нельзя, – тут же ответил Робб. – Поэтому я никогда не стал бы его выкупать. И теперь я стал бы присматривать за Маккеем. Возможно, Маккей уже человек Брока и делает все это по его указке. Я бы устроил ему проверку. Выбрал бы посредников – скажем, Маккея как часть такой проверки и кого-нибудь из его врагов – и водил бы Рамсея за нос, ни в коем случае не доверяя его информации.
    
– Ты рассказал сейчас то, что сделал бы я, – заметил Струан, и глаза его весело блеснули. – А я спрашивал, что стал бы делать ты.
    
– Я не Тай-Пэн, и это не моя забота. Если бы я им был, я бы все равно не стал тебе ничего говорить. Или, может быть, и сказал бы, а потом сделал все наоборот. Чтобы проверить тебя. – Робб был рад, что время от времени мог ненавидеть своего брата. Это потом только усиливало его любовь к нему.
    
– Чего ты боишься, Робб?
    
– На этот вопрос я отвечу тебе через год. – Робб зашагал следом за боцманом.
    
Некоторое время Струан размышлял о своем брате и о будущем «Благородного Дома», потом он поднял бутылку бренди и двинулся вдоль расщелины в скалах по направлению к долине.
    
Ряды пирующих коммерсантов редели, некоторые уже шли к своим баркасам. Другие еще продолжали есть и пить; время от времени раздавались взрывы хохота над теми, кто, выписывая ногами восьмерки, пытался станцевать рил[8].
    
– Сэр!
    
Струан остановился и удивленно посмотрел на молодого морского пехотинца:
    
– Да?
    
– Мне нужна ваша помощь, сэр. Отчаянно нужна, – проговорил Норден. Его глаза лихорадочно блестели, лицо посерело от волнения.
    
– Какая помощь? – Струан мрачно поглядывал на штык, висевший у солдата на поясе.
    
– Я болен. У меня женская болезнь. Вы можете помочь. Дайте мне лекарство, сэр. Все, что угодно; я сделаю все, что угодно.
    
– Я не врач, приятель, – ответил Струан, чувствуя, как зашевелились волосы у него на затылке. – Как ты оказался здесь, разве ты не должен быть около своей лодки?
    
– У вас ведь было то же самое, сэр. Но вы нашли лекарство. Мне нужно только лекарство. Я сделаю все, что угодно. – Голос Нордена стал похож на карканье, на губах заблестели хлопья пены.
    
– Я никогда не болел этим, парень. – Струан краем глаза заметил, что главный старшина корабельной полиции направился к ним, выкрикнув что-то, что прозвучало как имя. – Тебе лучше вернуться к своей лодке. Тебя ждут.
    
– Лекарство. Скажите мне, как выздороветь. Я не нищий, я скопил денег, сэр. – Норден вытащил грязную, завязанную узлом тряпку и с гордостью протянул ее Струану; по его лицу катились капли пота. – Я бережлив, здесь у меня... здесь у меня пять полных шиллингов и четыре пенса, сэр. И это все, что у меня есть на свете, сэр, а потом еще есть жалованье, двадцать шиллингов в месяц – я отдам их вам. Вы можете забрать их все, сэр, клянусь благословенным Господом нашим Иисусом Христом, сэр.
    
– Я никогда не болел женской болезнью, парень. Никогда, – повторил Струан. Сердце его сжалось при воспоминании о детских годах, когда богатством для него были пенни, шиллинги и полушиллинги, а не десятки тысяч серебряных тэйлов. И он вновь пережил неизбывный ужас своей юности – безденежье, безнадежность, бесприютность, голод, холод и раздутые животы детей. Господи милосердный, я могу забыть, какп голодал сам, но я не в состоянии забыть детей, их крики и голодный плач, разносимые колючим ветром из выгребной ямы на улице.
    
– Я сделаю для вас все, понимаете, все, сэр. Вот. Я могу заплатить. Я не хочу ничего получать задаром. Вот, возьмите, сэр.
    
Старшина быстрым шагом приближался к ним.
    
– Норден! – зло выкрикнул он. – Клянусь Господом, ты получишь пятьдесят плетей за нарушение строя!
    
– Тебя зовут Норден?
    
– Так точно, сэр. Берт Норден. Пожалуйста. Мне ничего не нужно, кроме лекарства. Помогите мне, сэр. Вот. Возьмите деньги. Они все ваши, и я еще достану. Именем Христа заклинаю, помогите мне!
    
– Норден! – опять прокричал старшина, покраснев от гнева; ему оставалась до них еще сотня шагов. – Немедленно ко мне, ублюдок ты чертов, или ты оглох?!
    
– Пожалуйста, сэр, – умолял Норден с растущим отчаянием. – Я слышал, вас вылечили язычники. Вы купили лекарство у язычников!
    
– Значит тебе сказали неправду. Я не знаю ни о каком китайском лекарстве. Лекарства нет. Никакого. Тебе лучше вернуться к своей лодке.
    
– Да нет же, конечно, лекарство есть! – взвизгнул Норден. Он выхватил штык из ножен. – И вы скажете мне, где достать его, или я распорю вам брюхо!
    
Старшина, похолодев от ужаса, бросился к ним бегом.
    
– Норден!
    
Несколько человек на пляже изумленно обернулись... Купер, Горацио и еще кто-то. Все трое сорвались с места и побежали к ним.
    
В этот миг в голове Нордена словно оборвалось что-то, и он, мыча и брызжа пеной, ринулся на Струана и яростно полоснул штыком. Но Струан неуловимым движением ушел в сторону и хладнокровно ждал, что тот станет делать дальше, зная, что может убить Нордена в любую минуту.
    
Нордену показалось, что его со всех сторон окружили дьяволы огромного роста, все на одно лицо, но он никак не может дотянуться ни до одного из них. Он почувствовал, как воздух рванулся у него из легких, берег с размаху врезался ему в лицо, и он словно завис над землей в агонии, но почему-то не ощущая боли. Потом наступила тьма.
    
Старшина скатился со спины Нордена, и его кулак метнулся вниз еще раз. Он схватил Нордена за мундир, потряс его как тряпичную куклу и опять швырнул на гальку.
    
– Какой дьявол в него вселился? – пробормотал он, поднимаясь на ноги. Его лицо еще искажала гримаса гнева. – С вами все в порядке, мистер Струан?
    
– Да.
    
Подбежал Купер, Горацио и с ними еще несколько торговцев.
    
– Что случилось?
    
Струан осторожно перевернул Нордена ногой.
    
– Несчастный глупец. У него женская болезнь.
    
– О Господи! – с омерзением воскликнул старшина.
    
– Лучше отойдите от него, Тай-Пэн, – предупредил Купер. – Если вы вдохнете его запах, можете заразиться.
    
– Бедняга думал, что у меня тоже когда-то была эта болезнь и чго я вылечился. Клянусь крестом Господним, если бы я знал лекарство от этой заразы, я был бы самым богатым человеком на свете.
    
– Я прикажу заковать эту свинью в железо, мистер Струан, – сказал старшина. – Капитан Глессинг заставит его пожалеть, что он родился на свет.
    
– Пусть просто принесут лопату, – ответил Струан. – Он мертв.
    
Наступившее молчание нарушил Купер.
    
– Первый день и первая кровь. Плохой йосс.
    
– Китайцы думают иначе, – рассеянно заметил побледневший Горацио. – Теперь его дух будет охранять это место.
    
– Плохой это знак или хороший, но бедолага действительно умер, – качнул головой Струан. Ему никто не ответил.
    
– Да помилует Господь его душу, – произнес он, повернулся и зашагал вдоль берега на запад к скалистому гребню, который спускался с горного массива и почти упирался в море. Дурные предчувствия обуревали его. Он пил свежий, чистый воздух, вдыхал запах соленых брызг. Это был плохой йосс, говорил он себе. Очень плохой.
    
Приближаясь к гребню, он почувствовал, что тревога его усиливается, а когда он наконец очутился внизу, в долине, где будет построен город – он сам выбрал это место, – Струан в третий раз ощутил, как его со всех сторон окружает глухая стена ненависти.
    
– Господи, ты Боже мой, – сказал он вслух, – да что это со мной творится? – Впервые в жизни он испытывал такой ужас. Стараясь подчинить его своей воле, он, прищурившись, посмотрел на круглый холм, где будет стоять его Большой Дом, и в этот миг вдруг понял, почему остров принял его так враждебно. Он громко рассмеялся. – О, будь я на твоем месте, Остров, я бы тоже возненавидел меня. Тебе просто не по нраву мой план! Что ж, Остров, а ведь план хорош, клянусь Всевышним. Хорош, ты слышишь? Китаю нужен большой мир, и большому миру нужен Китай И ты – ют ключ, который отомкнет нам его ворота. Ты понял это, как понял это я. И я добьюсь своего, и ты мне поможешь!
    
Прекрати, сказал он себе, ты разговариваешь как сумасшедший. Ну конечно, а что еще могут о тебе подумать, объяви ты всем, что тайная цель, которую ты преследуешь, состоит отнюдь не в том, чтобы разбогатеть на торговле и навсегда уехать отсюда. А в том, чтобы использовать эти богатства и власть и открыть Китай всему миру и в первую очередь – британской культуре и британскому закону, с тем чтобы каждая сторона могла учиться у другой и развиваться дальше ко благу обеих. Да. Воистину мечта безумца.
    
Но он был убежден, что Китай может предложить миру нечто особенное, неповторимое. Что это было, он пока даже не представлял. Может быть, когда-нибудь ему суждено это узнать.
    
– И нам самим есть что предложить, – продолжал размышлять вслух Струан, – если только ты захочешь принять это. И если наш дар не запачкается, переходя из рук в руки. На счастье или на горе, но ты теперь британская земля. Мы будем лелеять тебя, сделаем центром всей Азии, а это значит – центром всего мира. Я торжественно посвящаю «Благородный Дом» этой задаче. Если ты повернешься к нам спиной – останешься тем, что ты есть сейчас – пустым, безжизненным осколком голой осклизлой скалы – и ты умрешь. И если «Благородный Дом» отступит когда-нибудь от назначенной ему цели, уничтожь его, я благословляю тебя на это.
    
Он взошел на круглый холм и, достав из ножен кинжал, срезал две длинные ветки. Расщепив одну и воткнув ее в землю, он вставил другую в прорезь, так что получился грубый крест. Струан плеснул на него бренди и поджег.
    
Те на кораблях, кому была видна долина и кто заметил дым и пламя, потянулись за подзорными трубами. Они увидели горящий крест, Тай-Пэна подле него и суеверно содрогнулись, гадая, что за сатанинский обряд он там затеял. Шотландцы знали, что сжигание креста издревле являлось сигналом сбора для всех людей клана и для сородичей из родственных кланов, призывом к ним встать под крест на великую битву. И поднимать горящий крест мог только вождь. По древнему обычаю, будучи однажды воздвигнут где-либо, горящий крест обязывал клан защищать эту землю, пока останется жив хотя бы один человек из клана.
   
   
    
     
Глава 2
    
    
– Добро пожаловать на борт, Робб, – приветствовал младшего Струана капитан Исаак Перри. – Чаю?
    
– Спасибо, Исаак. – Робб благодарно опустился в глубокое морское кресло, вдыхая резкий запах пропитавшейся солью кожи, и приготовился ждать, ибо никто на свете не мог заставить Перри торопиться, даже сам Тай-Пэн.
    
Перри налил чай в фарфоровые чашки.
    
Он был худощав, но при этом невероятно силен. В каштановых волосах переплетались и седые, и темные пряди, придавая им сходство со старой пенькой. Седеющая борода и шрам на лице завершали портрет капитана. Перри распространял вокруг себя запах просмоленной пеньки и соленых брызг.
    
– Как прошло плаванье? – поинтересовался Робб.
    
– Отлично.
    
Находясь в капитанской каюте, Робб, как всегда, испытывал безмерное счастье. Каюта была просторная и роскошно обставленная, как и вообще все жилые помещения на корабле. Мебель для клипера изготовлялась из красного дерева, металлические части – из латуни и меди. На паруса шел холст только самого высокого качества, веревки были всегда новые. Пушки в идеальном состоянии. Лучший порох. Тай-Пэн неизменно следил за тем, чтобы офицеры – и матросы – его флота имели лучшие каюты, получали лучшее питание и свою долю в прибыли; и на борту всегда находился врач. Наказание плетью было запрещено. За трусость или неповиновение и для матросов, и для офицеров существовало только одно наказание – их высаживали на берег в ближайшем порту и уже никогда не принимали обратно. Поэтому и для тех, и для других считалось большой удачей попасть на корабль Струана, и ни на одном из его судов никогда не пустовала ни одна койка.
    
Тай-Пэн навсегда запомнил свои первые корабли, жизнь на полубаке и наказания плетью. И тех, кто приказывал его пороть. Некоторые из них умерли прежде, чем он сумел их разыскать. Тех, кого он нашел, он разорил. Не тронул только Брока. Робб не знал, почему его брат пощадил Брока. Всякий раз, думая об этом, он внутренне содрогался, ибо понимал, что каковы бы ни были причины, побудившие Струана так поступить, однажды наступит день расплаты.
    
Перри добавил в чай ложку сахара и сгущенное молоко. Он протянул Роббу его чашку и сел за рабочий стол красного дерева, внимательно посматривая на младшего Струана из-под нависших бровей своими глубоко посаженными глазами.
    
– Мистер Струан в добром здравии?
    
– Как всегда. Ты ожидал найти его больным?
    
– Нет.
    
В дверь каюты постучали.
    
– Войдите!
    
Дверь открылась, и Робб, изумленно открыв рот, уставился на молодого человека, стоявшего на пороге.
    
– Господь вседержитель, Кулум, мальчик мой, откуда ты взялся? – Он взволнованно вскочил на ноги, опрокинув чашку. – Вот уж действительно «очень важные депеши на борту» – и, конечно же, «Зенит»!
    
Кулум Струан вошел в каюту и закрыл за собой дверь. Робб по-отечески обнял его и только тут заметил его бледность и впалые щеки.
    
– Что с тобой, дружище? – встревоженно спросил он.
    
– Мне уже гораздо лучше, благодарю вас, дядя, – ответил Кулум едва слышно.
    
– Лучше после чего, малыш?
    
– После чумы, бенгальской чумы, – ответил Кулум, словно удивившись вопросу.
    
Робб рывком повернулся к Перри:
    
– У тебя на борту чума? Ради Создателя, почему же ты не поднял «Желтого Джека»?
    
– Разумеется, у меня на борту нет никакой чумы! Чума была в Шотландии, с тех пор уже прошли месяцы. – Перри вдруг замолчал. – «Багряное Облако»! Они что, еще не прибыли?
    
– Опаздывают на четыре недели. Ни слова, ни весточки – ничего. Что произошло? Ну же, рассказывай. Перри посмотрел на Кулума:
    
– Мне рассказать ему обо всем, Кулум, сынок, или ты все расскажешь сам?
    
– Где отец? – спросил Кулум у Робба.
    
– На берегу. Он ждет вас на берегу. В долине. Ради всего святого, что случилось, Кулум?
    
– Чума пришла в Глазго в июне, – тупо глядя в пол, начал Кулум. – Говорят, ее опять привезли на корабле. Из Бенгалии. Сначала Сазерленд, потом Эдинбург, потом докатилось и до нас в Глазго. Мама умерла, Иэн, Лечи, бабушка... Винифред так слаба, что долго не протянет. Дедушка присматривает за ней. – Он беспомощно шевельнул рукой и опустился на подлокотник кресла. – Бабушка умерла. Тетя Ютиния, все малыши и ее муж. Десять, двадцать тысяч человек умерли за два месяца. Потом, в сентябре, чума пропала. Просто так, взяла и кончилась.
    
– Родди? Что с Родди? Мой сын мертв? – спросил Робб дрожащим голосом, и его лицо исказилось от боли...
    
– Нет, дядя. С Родди все хорошо. Болезнь его даже не коснулась.
    
– Ты уверен, Кулум, уверен? Мой сын здоров?
    
– Да. Я видел его накануне отъезда. Очень немногие из его школы заболели.
    
– Слава Богу! – Робб содрогнулся, вспомнив первую волну чумы, которая, возникнув неведомо откуда, прокатилась по Европе десять лет назад. Пятьдесят тысяч смертей в одной только Англии. Миллион – в Европе. Тысячи в Нью-Йорке и Новом Орлеане. Некоторые называли эту болезнь каким-то новым именем – холера.
    
– Твоя мать умерла? – переспросил Робб, словно не веря. – Йэн, Лечи, бабушка?
    
– Да. И тетя Сьюзан, и кузина Клер, и тетушка Ютиния, кузен Дональд, и маленький Стюарт, и...
    
Он умолк, и в каюте настала жуткая тишина.
    
– Когда я пришел в Глазго, – нервно заговорил Перри, – ну, наш Кулум был совсем один. Я не знал, что и делать. Решил вот, что будет лучше взять его с собой. Мы отплыли на месяц позже «Багряного Облака».
    
– Ты поступил правильно, Исаак. – Робб услышал свои слова как бы со стороны, словно их произнес кто-то другой. Как он сможет сказать обо всем Дирку? – Ну что же, мне, видно, пора возвращаться. Я дам вам знать, когда можно будет сойти на берег. Пока вам лучше оставаться на корабле.
    
– Нет, – громко сказал Кулум. Слово возникло откуда-то из глубины него, будто он разговаривал с самим собой. – Нет. Я поеду на берег первым. Один. Так будет лучше. Я увижусь с отцом наедине. Я должен сказать ему. Я поеду на берег один. – Он поднялся и, тихо ступая, прошел к двери; корабль размеренно покачивался, был слышен мягкий плеск волн о борт. Кулум вышел. Потом он вспомнил о чем-то и вернулся в каюту. – Я заберу депеши, – тихо сказал он своим высоким голосом. – Он захочет прочитать депеши.
    
Когда баркас отчалил от «Грозового Облака», Струан находился на круглом холме, где будет стоять его Большой Дом. Как только он увидел на баркасе своего старшего сына, сердце его перевернулось.
    
– Кулу-у-м! – покатился с вершины холма его ликующий крик. Он сорвал с себя сюртук и бешено закрутил им над головой, как человек, проживший шесть долгих лет на необитаемом острове, при виде первого корабля. – Кулуу-у-м! – Он бросился вниз, не разбирая дороги, напролом через колючие заросли шиповника, не обращая внимания на царапины, забыв о тропинке, которая вела с берега через гребень к рыбацкой деревушке и пиратским стоянкам в южной части острова. Забыв обо всем на свете, кроме того, что сегодня, в первый день, здесь, с ним, его дорогой сын. Быстрее! Теперь он бежал вдоль берега, задыхаясь от радости.
    
На баркасе Кулум заметил его первым.
    
– Вон туда. Высадите меня вон там – Он указал рукой на ближайшее место на берегу.
    
Боцман Маккей круто заложил руль.
    
– Навались, ребята! – крикнул он матросам. Все они уже знали о страшном известии; сейчас эта новость перелетала с корабля на корабль, неся с собой щемящее чувство тревоги за близких. У многих имелись родственники между Сазерлендом и Глазго, и в Лондоне жили семьи большинства остальных.
    
Кулум встал и прыгнул через борт в мелкую воду.
    
– Оставьте нас. – Помогая себе руками, он двинулся к берегу.
    
Струан забежал в полосу прибоя, торопясь навстречу сыну, и здесь увидел слезы на его лице и прокричал:
    
– Кулум, мальчик мой!
    
Кулум остановился на мгновение и беспомощно опустил руки, утонув в бездонной радости отца. Потом он бросился вперед, вздымая ногами тучи брызг, и наконец, задыхаясь, упал в спасительные объятия. И тут весь ужас последних месяцев прорвался наружу, как лопнувший нарыв, и он зарыдал, прижавшись к отцу изо всех сил, и тогда Струан на руках отнес его на берег, покачивая как младенца и приговаривая: «Кулум, сынок» и «Ну, полно, полно...», и «О, дитя мое», а Кулум бормотал сквозь слезы: «Мы умерли... мы все умерли... Мама, Йэн, Лечи, бабушка, тетя, кузина Клер... мы все умерли, отец. Остались только я и Винифред, да и она сейчас, наверное, тоже умерла». Он повторял имена снова и снова, и каждое, как нож, вонзалось в сердце Струана.
    
Выплакавшись, Кулум заснул, обретя наконец покой в сильных и теплых объятиях отца. Сон его был глубок, и никакие сновидения не мучали его – впервые с тех пор, как началась эпидемия. Юноша проспал остаток этого дня, всю ночь и часть следующего, и все это время Струан держал сына на коленях, мягко его покачивая.
    
Струан не замечал течения времени. Иногда к нему приходили жена и деги – Рональда, Йэн, Лечи, Винифред – они садились рядом, и он разговаривал с ними. Иногда они уходили прочь, и он звал их – тихо, чтобы не потревожить сон Кулума, – и тогда они возвращались. Иногда он напевал тихие колыбельные песенки, с которыми Рональда обычно укладывала детей спать. Или гаэльские прибаутки своей матери, да еще те, что слышал от Катерины, своей второй матери. Иногда душу его окутывал туман, и он ничего не видел. Проснувшись, Кулум почувствовал умиротворение.
    
– Здравствуй, отец.
    
– С тобой все в порядке, сынок?
    
– Да, теперь все хорошо. – Кулум поднялся на ноги.
    
На пляже в тени скалы было холодно, но, выйдя на солнце, он начал согреваться. Флот неподвижно стоял на якоре в бухте, посыльные суда сновали между кораблями. Самих кораблей стало меньше.
    
– Это там будет стоять Большой Дом? – спросил Кулум, показывая рукой на круглый холм.
    
– Да. Там мы смогли бы жить с осени и до весны. В этот период здесь славно, хороший климат.
    
– Как называется эта долина?
    
– У нее пока нет названия. – Струан встал и подошел к сыну, преодолевая боль, разлившуюся по плечам и спине.
    
– У нее обязательно должно быть название.
    
– Маленькая Карен – твоя кузина Карен, младшая из дочерей Робба – хочет назвать ее Счастливой Долиной. Мы были бы счастливы здесь. – Голос его налился свинцом. – Они сильно страдали?
    
– Да.
    
– Ты расскажешь мне об этом?
    
– Не сейчас.
    
– Крошка Винифред, она умерла до того, как ты уехал?
    
– Нет. Но она была очень слаба. Доктора сказали, что при таком состоянии... доктора просто пожали плечами и ушли.
    
– А дедушка?
    
– Чума его даже не коснулась. Он примчался к нам быстрее ветра, когда услышал про болезнь, потом взял к себе Винифред. Я отправился жить к тете Ютинии, чтобы помогать им. Но я им не помог.
    
Струан стоял лицом к гавани, не видя ее.
    
– Ты сказал дяде Роббу?
    
– Да. Да, кажется, сказал.
    
– Бедный Робб. Мне лучше поторопиться на корабль. – Струан нагнулся и поднял конверты с депешами, наполовину присыпанные песком. Конверты были не распечатаны. Он отряхнул их от песка.
    
– Прости, – сказал Кулум, – я забыл отдать их тебе.
    
– Да нет, дружок. Ты мне их отдал. – Струан увидел направляющийся к берегу баркас. На корме сидел Исаак Перри.
    
– Доброе утро, мистер Струан. – осторожно заговорил Перри. – Сожалею по поводу вашей утраты.
    
– Как там Робб?
    
Перри не ответил. Он спрыгнул на берег и рявкнул матросам: «Пошевеливайтесь!», и Струан, преодолевая онемение своего разорванного в клочья мозга, спросил себя, почему Перри вдруг стал бояться его. Он не знал никаких причин для такого страха. Абсолютно ни одной.
    
Матросы вынесли на берег стол, скамьи, пищу, чай, бренди и одежду.
    
– Пошевеливайтесь! – раздраженно повторил Перри. – И станьте на рейде. Убирайтесь отсюда ко всем чертям и становитесь на рейд!
    
Гребцы быстро столкнули баркас на воду, вывели его за полосу прибоя, где и бросили якорь, радуясь возможности убраться подальше от тяжелой руки капитана.
    
Струан помог Кулуму переодеться во все сухое, потом надел чистую рубашку с оборками и теплый бушлат. Перри помог ему стянуть промокшие сапоги.
    
– Спасибо, – сказал Струан.
    
– Болит? – спросил Кулум, увидев его покалеченную ногу.
    
– Нет.
    
– Касательно мистера Робба, сэр, – начал Перри. – После того, как Кулум отправился сюда, он потребовал себе бутылку. Я сказал ему нет, но он ничего не хотел слушать. Вы отдали распоряжение, – запинаясь продолжал он, – так что каюта слегка пострадала, но бутылку я у него забрал. Когда он пришел в себя, он не стал сердиться. Я доставил его на «Китайское Облако» и передал на руки жене.
    
– Ты поступил правильно, Исаак. Благодарю тебя. – Струан положил Кулуму на тарелку его завтрак: говяжье рагу, клецки, холодного цыпленка, картофель, галеты, и налил себе оловянную кружку горячего сладкого чая.
    
– Его превосходительство шлет свои соболезнования. Он выразил желание повидаться с вами в любое удобное для вас время.
    
Струан провел рукой по лицу и ощутил ладонью колючую щетину. Интересно, задумался он, почему я чувствую себя грязным всякий раз, когда не побреюсь или не почищу зубы.
    
– Ваша бритва лежит вон там, – сказал Перри, показывая на маленький столик, поставленный сбоку. Он предвидел, что Струану, вероятно, захочется привести себя в порядок. Ему было известно, что чистоплотность стала для Тай-Пэна почти манией. – Я привез горячую воду.
    
– Спасибо. – Струан намочил в горячей воде полотенце и протер им лицо и голову. Затем намылил лицо и быстро и умело побрился без зеркала. Далее он окунул маленькую щетку в кружку с чаем и начал энергично чистить зубы.
    
Должно быть, еще одно языческое суеверие, с отвращением подумал Перри. Зубы стареют, гниют и выпадают – всегда так было и ничего с этим поделать нельзя.
    
Струан ополоснул рот чаем и сплюнул. Он вымыл кружку свежим чаем, вновь наполнил ее и с удовольствием выпил. Среди его бритвенных принадлежностей имелся флакончик одеколона, он вылил несколько капель себе на ладонь и протер лицо.
    
Почувствовав себя освеженным, он сел к столу. Кулум едва притронулся к пище.
    
– Тебе нужно поесть, дружок.
    
– Спасибо, я не голоден.
    
– Все равно поешь. – Ветер растрепал золотисто-рыжие волосы Струана – шотландец носил их длинными и не подвивал, – он рукой отбросил их назад. – Моя палатка установлена, Исаак?
    
– Конечно. Вы отдали распоряжение. Она стоит на холме над флагштоком.
    
– Передай Чен Шеню от моего имени, пусть он отправляется в Макао и купит там мед и сырые яйца. И пусть достанет китайских трав, которыми лечат расстройство желудка и последствия бенгальской чумы.
    
– Я хорошо себя чувствую, отец, спасибо, – слабо запротестовал Кулум. – И не нуждаюсь ни в каких отварах, приготовленных языческими ведьмами.
    
– Они не ведьмы и не колдуны в нашем понимании этих слов, сынок. И они китайцы, а не язычники. Их травы много раз спасали мне жизнь. Восток – это не Европа.
    
– Не стоит беспокоиться обо мне, отец.
    
– Нет, стоит. Восток не место для слабых и хилых. Исаак, отправь в Макао с Чен Шенем «Китайское Облако», и если корабль не обернется за рекордное время, капитан Орлов и все офицеры будут списаны на берег. Верни сюда баркас.
    
– Может быть, Кулуму лучше отправиться вместе с нами в Макао, мистер Струан?
    
– Он останется здесь под моим присмотром, пока я не решу, что он здоров.
    
– В Макао за ним будет хороший уход. У нас на корабле не...
    
– Черт побери, Исаак, ты будешь наконец делать то, что тебе приказывают? Давай сюда баркас!
    
Лицо Перри тут же превратилось в каменную маску, и он прокричал команду своим матросам.
    
Струан сел посередине баркаса, посадив Кулума рядом, Перри устроился позади них.
    
– К флагману! – приказал Струан. Он по привычке проверил положение своих кораблей, потом потянул носом воздух и посмотрел на облака, стараясь определить, какая будет погода. Море было спокойно. Но что-то подсказывало ему, что надвигается буря.
    
По пути к флагману Струан вскрыл депеши. Доход от продажи чая в прошлом году – хорошо. Плаванье Перри оказалось прибыльным – хорошо. Копия коносамента «Багрового Облака», которую Перри привез из Калькутты, – плохо... потеряно опиума на двести тысяч фунтов стерлингов. Благодарение Богу, клипер был застрахован, хотя это не вернет ни людей, ни времени, которое уйдет на строительство нового корабля. Груз опиума являлся контрабандой и поэтому при страховании не учитывался. Годовой прибыли как не бывало Что же все-таки с ним случилось? Шторм или пиратство? Шторм, скорее всего. Если только они не наскочили на испанского, французского или американского – или английского, что ж, почему нет? – капера, которых было полным-полно в этих водах. Наконец он сломал сургучную печать на письме от своего банкира. Струан пробежал письмо глазами, и у него вырвалось громкое проклятие.
    
– Что случилось? – испуганно спросил Кулум.
    
– Так, старая рана разболелась. Ничего, пустяки, скоро пройдет. – Струан притворился, что занялся следующей депешей, но сам внутри бушевал от ярости, повторяя про себя прочитанное Господь Бог и все его ангелы! «Мы с сожалением извещаем вас. что совершенно непреднамеренно и на очень короткий срок мы превысили кредит, чем воспользовались злобные конкуренты, организовав широкое наступление на наш банк. Вследствие чего мы не можем долее держать двери открытыми. Совет директоров пришел к заключению, что мы в состоянии выплатить шесть пенсов за фунт. Имею честь, сэр, оставаться вашим покорнейшим слугой...» А у нас их бумаг без малого на миллион Двадцать пять тысяч за миллион, и это при том, что у нас почти на миллион долгов. Мы банкроты. Господь вседержитель, ведь я же предупреждал Робба не помещать все деньги в один банк. Разве можно было это делать, когда в Англии спекулируют все и вся и когда банк имеет право выпускать ценных бумаг на любую сумму, какая ему заблагорассудится.
    
– Но этот банк надежен, – сказал ему тогда Робб, – а нам нужно иметь капитал одним куском, чтобы иметь возможность предложить его в качестве дополнительного обеспечения. – И Робб пустился в подробные объяснения сложной финансовой махинации с испанскими, французскими и немецкими акциями, а также акциями национального внутреннего займа, которая в итоге должна была обеспечить торговому дому «Струан и компания» стабильное финансовое положение на международном уровне, открыть ему поистине неограниченный кредит для строительства новых кораблей, в которых нуждался Струан, и дать «Благородному Дому» особые привилегии на прибыльных рынках Германии, Франции и Испании.
    
– Ну хорошо, Робб, – согласился он тогда, так и не поняв до конца всех тонкостей этого плана, но веря в правильность того, о чем говорил его брат.
    
И вот теперь нам конец. Мы – банкроты.
    
Боже милостивый!
    
Он был еще слишком по грясен случившимся, чтобы начать искать выход Сейчас он мог размышлять лишь о величии Нового Века. О его сложности. О его невероятных скоростях. У Англии новая королева, Виктория – первый популярный в народе монарх за многие столетия. И ее муж Альберт – правда, о нем он еще ничего толком не знал, какой-то чертов иностранец из Сакс-Кобургов. Но парламент теперь стал действенной силой, в нем наконец воцарился порядок, а это был большой шаг вперед. Двадцать шесть лет мирной жизни, и ни одной большой войны на горизонте – неслыханное в веках достижение. Дьявол Бонапарт, слава Богу, на том свете, неистовая Франция надежно закупорена, и Британия впервые безраздельно правит миром. С рабством покончено восемь лег назад. Каналы как новый способ перевозки, платные дороги с необыкновенно ровной и долговечной поверхностью, фабрики, ткацкие станки, промышленность и массовое производство, железо и уголь, акционерные общества – вот лишь некоторые из множества нововведений, появившихся за последние десять лет. А ведь есть еще и пенсовая почта – первая дешевая почта на свете, и первая в мире полиция, и «магнетизм» – какого бы дьявола ни означало это слово, – и паровой молот, и первый Фабричный Акт, и парламент, наконец-то вырванный из рук кучки богатых аристократов-землевладельцев, так что теперь – даже поверить трудно – любой англичанин, имеющий дом с годовым доходом в двадцать фунтов, действительно мог участвовать в выборах и даже стать премьер-министром. А Промышленная Революция с ее невероятным размахом, сделавшая Британию фантастически богатой, и эти богатства начинают теперь распространяться за пределы страны. Новые идеи о государственном управлении, о взаимоотношениях правительств и народов, опрокидывающие вековые барьеры Все британское, все новое. А взять этот локомотив!
    
– Да, вот уж изобретение, которое потрясет весь мир, – пробормотал он.
    
– О чем ты говоришь, отец? – спросил Кулум. Струан пришел в себя.
    
– Я просто вспомнил нашу поездку на поезде, – сказал он первое, что пришло в голову.
    
– Вы ездили на поезде, сэр? – заинтересовался Маккей. – На что это похоже? А когда это было?
    
– Мы были пассажирами первого рейса машины Стефенсона, которую он назвал «Ракета». Мне в тот год исполнилось двенадцать, – ответил Кулум.
    
– Нет, парень, одиннадцать, – поправил его Струан – Это было в 1830. Одиннадцать лет назад. Первый рейс «Ракеты» с первым пассажирским поездом в мире. От Манчестера до Ливерпуля. День пути для дилижанса, а мы проделали все путешествие за полтора часа. – Струан вновь задумался о судьбе «Благородного Дома». Он вспомнил о своих инструкциях Роббу занять столько денег, сколько удастся, чтобы сделать корнер на опиуме. Так, прикинем... возможно, нам удастся заработать на этом пятьдесят, его тысяч фунтов. Да, но ведь это капля в море по сравнению с тем, что нам нужно. Три миллиона, которые нам должны за украденный опиум! Да, только нам их не получить, пока договор не будет ратифицирован – это от шести до девяти месяцев, а ближайший срок платежей по траттам через четыре недели!
    
Где взять наличные? Положение у нас пока хорошее, вернее, не положение, а репутация. Вот только шакалы щелкают зубами у самых пяток. Во-первых, Брок. Потом «Купер и Тиллман». Интересно, это Брок начал наступление на банк? Или его щенок Морган? У Броков достанет на это и денег и влияния. Нам нужны наличные. Или огромный долгосрочный кредит. Кредит, опирающийся на реальные деньги, а не на пустые бумажки. Мы банкроты. По крайней мере, мы банкроты, если наши кредиторы насядут на нас через месяц.
    
Он почувствовал на своей руке ладонь сына.
    
– Что ты сказал, мой мальчик? Ты говорил «Ракета»? Кулума сильно встревожили бледность Струана и пронзительный свет, струившийся из его глаз.
    
– Флагман. Мы прибыли.
    
Кулум поднялся вслед за отцом на палубу Он никогда раньше не бывал на военном корабле, не говоря уже о линкоре. Трехмачтовый корабль «Титан» флота Ее Величества был одним из самых мощных судов того времени. Его семьдесят четыре пушки располагались на трех пушечных палубах. Однако на Кулума эта громадина не произвела никакого впечатления. Корабли его не интересовали, а море он ненавидел. Он боялся его неистового нрава, безбрежные просторы и таящиеся в них опасности пугали его, и он не умел плавать. Его всегда удивляло, как это отец мог любить море.
    
Я так мало знаю о своем отце, подумал он. Что ж, ничего странного тут нет. За всю жизнь я видел его лишь несколько раз, последний – шесть лет назад Он совсем не изменился за это время. Зато изменился я сам. Теперь я твердо знаю, чему хочу посвятить свою жизнь. И сейчас, когда я один... Мне нравится быть одному, и вместе с тем одиночество так мучительно.
    
Следуя за отцом, Кулум спустился по трапу на главную пушечную палубу. Низкий потолок заставил их пригнуться, когда они направились в кормовую часть к каюте, которую охранял часовой Внутри корабль пропах порохом, смолой, пенькой и потом.
    
– Добрый вечер, сэр, – приветствовал Струана морской пехотинец, направив на него свой мушкет, как предписывала инструкция. – Начальник караула!
    
Начальник караула в алом мундире с начищенными до ослепительного блеска пуговицами вышел из караульного помещения. Этот человек был тяжел и тверд, как пушечное ядро, и имел такую же круглую голову.
    
– Добрый день, мистер Струан. Одну минуту, сэр-р. – Он почтительно постучал в дубовую дверь каюты. Оттуда донеслось: «Войдите», и он вошел, прикрыв за собой дверь.
    
Струан достал сигару и предложил ее Кулуму:
    
– Ты уже куришь, мальчик мой?
    
– Да. Спасибо, отец.
    
Струан раскурил сигару для Кулума и еше одну для себя. Выпустив длинную струю дыма, он прислонился спиной к одной из двенадцашфутовых пушек Ядра, каждое в шестьдесят фунтов весом, были уложены рядом в аккуратные пирамиды – всегда наготове.
    
Дверь каюты открылась. На пороге появился Лонгстафф, изящный, щегольски одетый мужчина с высоким лбом и темными глазами Его черные волосы были завиты по последней моде, густые бачки топорщились. Часовой взял мушкет на караул, начальник караула вернулся в свою каюту.
    
– Привет, Дирк, дружище. Как вы себя чувствуете? Я был так опечален, узнав о вашем горе. – Лонгстафф нервно подал Струану руку, потом улыбнулся Кулуму и протянул руку еще раз: – Вы, должно быть, Кулум. Я Уильям Лонгстафф. Мне искренне жаль, что вы прибыли к нам при таких ужасных обстоятельствах.
    
– Благодарю вас, ваше превосходительство, – ответил Кулум, пораженный тем, что капитан-суперинтендант торговли оказался так молод.
    
– Вы не обидитесь, если придется чуть-чуть подождать, Дирк? У меня сейчас встреча с адмиралом и всеми капитанами. Я закончу через несколько минут, – добавил Лонгстафф с легким зевком. – Мне о многом нужно поговорить с вами Если у вас есть настроение.
    
– Да.
    
Лонгстафф встревоженно взглянул на золотые, украшенные драгоценными камнями карманные часы, которые свисали с его парчового жилета:
    
– Почти одиннадцать! Похоже, мне никогда не будет хватать времени. Не хотите ли пройти в кают-компанию?
    
– Нет. Мы подождем здесь.
    
– Как вам будет угодно. – Лонгстафф быстро вернулся в каюту и захлопнул дверь.
    
– Он очень молод для полномочного представителя Короны, не так ли?
    
– И да, и нет. Ему тридцать шесть. Империи создаются молодыми, Кулум. Это разрушают их старики.
    
– Он совсем не похож на англичанина. Он кто, валлиец?
    
– Ею мать испанка. – Что, видимо, объясняет его природную жестокость, подумал про себя Струан. – Она была графиней. Его отец служил дипломатом при испанском дворе. Это был один из тех браков, которые называют «породистыми». Его семья связана по какой-то линии с графами Тот.
    
Если ты не родился аристократом, с горечью подумал Кулум, как бы умен ты ни был, у тебя нет ни одного шанса пробиться наверх. Ни одного. Пока не произойдет революция.
    
– Дела в Aнглии очень плохи, – сказал он отцу.
    
– Как так. дружок?
    
– Богатые слишком богаты, а бедные слишком бедны. Люди ринулись в города в поисках работы. Людей много – рабочих мест мало, поэтому наниматели платят все меньше и меньше. Народ голодает. Лидеры чартистов по-прежнему в тюрьме.
    
– Вот и хорошо. Этих смутьянов вообще следовало бы повесить или хотя бы выслать из страны.
    
– Ты не одобряешь Хартии, отец? – Кулум сразу насторожился. «Народная хартия» была написана более трех лет назад и с тех пор являлась символом свободы, объединяющим всех недовольных британцев. Хартия требовала права голоса для каждого совершеннолетнего мужчины, отмены имущественного ценза для членов парламента и выплаты им жалованья, уравнения избирательных округов, тайного голосования и ежегодного проведения сессий.
    
– Я одобряю ее как документ, содержащий справедливые требования. Но не одобряю самих чартистов и их лидеров. Я считаю, что в Хартии много в основе своей правильных идей, но попали они в плохие руки.
    
– А что плохого в том, чтобы агитировать за реформу? Парламент должен решиться на все эти изменения.
    
– Агитировать – да. Говорить, спорить, писать петиции. Но не подстрекать к насилию и не устраивать революций. Правительство поступило совершенно правильно, когда покончило с беспорядками в Уэльсе и Мидленде. Клянусь Господом, неповиновение – это не выход. Ходят слухи, что чартисты так и не усвоили преподанного им урока, что они скупают оружие и собираются на тайные сходки. Клянусь Богом, их следует растоптать раз и навсегда.
    
– Хартию растоптать не удастся. Слишком многим она нужна, и эти люди готовы умереть за нее.
    
– Что ж, тогда смертей будет очень и очень много, мой мальчик. Чартисты должны запастись терпением.
    
– Ты просто не представляешь, отец, во что теперь превратилась жизнь на Британских островах. Ты так долго пробыл здесь. Терпение нелегко дается тем, у кого живот подвело от голода.
    
– Здесь, в Китае, то же самое. Везде в мире ты увидишь одно и то же. Но бунт, неповиновение – это не британский путь.
    
Скоро он будет им, мрачно подумал Кулум, если для британцев ничего не изменится в самом близком будущем. Он пожалел, что оставил Глазго и уехал на Восток. Глазго был центром шотландских чартистов, а он возглавлял группу студентов, которые тайно поклялись отдавать свой труд – а если понадобится, и жизни – движению сторонников Хартии.
    
Дверь каюты вновь распахнулась, и часовой замер. Из каюты вышел адмирал, массивный человек с каменным лицом; было видно, что он сильно не в духе. Сопровождаемый своими капитанами, он направился к трапу. Большинство капитанов были молоды, хотя попадались среди них и седовласые старики. Все были в морских мундирах и треуголках, их сабли позвякивали на ходу.
    
Капитан Глессинг вышел последним. Он остановился перед Струаном:
    
– Позвольте выразить вам мои соболезнования, мистер Струан. Какое страшное невезение!