1 2 
– Что,  жену убил? – сказал он, смеясь. – Ну и ладно, поделом ей! Зачем не  берегла мужнино добро! Только, пожалуй, приятель, тебе придется на время уехать  из наших краев, а то заметят добрые соседи, что она пропала, поднимут шум,  начнутся всякие разговоры... Не оберешься хлопот. Тебе, верно, деньги нужны?    

– Да, –  сказал Петер, – и на этот раз побольше. Ведь до Америки далеко.    

– Ну,  за деньгами дело не станет, – сказал Михель и повел Петера к себе в дом.    

Он  открыл сундук, стоявший в углу, вытащил несколько больших свертков золотых  монет и, разложив их на столе, стал пересчитывать.    

Петер  стоял рядом и ссыпал в мешок сосчитанные монеты.    

– А  какой ты все-таки ловкий обманщик, Михель! – сказал он, хитро поглядев на  великана. – Ведь я было совсем поверил, что ты вынул мое сердце и положил  вместо него камень.    

– То  есть как это так? – сказал Михель и даже раскрыл рот от удивления. –  Ты сомневаешься в том, что у тебя каменное сердце? Что же, оно у тебя бьется,  замирает? Или, может быть, ты чувствуешь страх, горе, раскаяние?    

– Да,  немного, – сказал Петер. – Я прекрасно понимаю, приятель, что ты его  попросту заморозил, и теперь оно понемногу оттаивает... Да и как ты мог, не  причинив мне ни малейшего вреда, вынуть у меня сердце и заменить его каменным?  Для этого надо быть настоящим волшебником!..    

– Но  уверяю тебя, – закричал Михель, – что я это сделал! Вместо сердца у  тебя самый настоящий камень, а настоящее твое сердце лежит в стеклянной банке,  рядом с сердцем Иезекиила Толстого. Если хочешь, можешь посмотреть сам.    

Петер  засмеялся.    

– Есть  на что смотреть! – сказал он небрежно. – Когда я путешествовал по  чужим странам, я видел много диковин и почище твоих. Сердца, которые лежат у  тебя в стеклянных банках, сделаны из воска. Мне случалось видеть даже восковых  людей, не то что сердца! Нет, что там ни говори, а колдовать ты не умеешь!..    

Михель  встал и с грохотом отбросил стул.    

– Иди  сюда! – крикнул он, распахивая дверь в соседнюю комнату. – Смотри,  что тут написано! Вот здесь – на этой банке! “Сердце Петера Мунка”! Приложи ухо  к стеклу – послушай, как оно бьется. Разве восковое может так биться и  трепетать?    

– Конечно,  может. Восковые люди на ярмарках ходят и говорят. У них внутри есть какая-то  пружинка...    

– Пружинка?  А вот ты у меня сейчас узнаешь, что это за пружинка! Дурак! Не умеет отличить  восковое сердце от своего собственного!..    

Михель  сорвал с Петера камзол, вытащил у него из груди камень и, не говоря ни слова,  показал его Петеру. Потом он вытащил из банки сердце, подышал на него и  осторожно положил туда, где ему и следовало быть.    

В груди  у Петера стало горячо, весело, и кровь быстрей побежала по жилам.    

Он  невольно приложил руку к сердцу, слушая его радостный стук.    

Михель  поглядел на него с торжеством.    

– Ну,  кто был прав? – спросил он.    

– Ты, –  сказал Петер. – Вот уж не думал, признаться, что ты такой колдун.    

– То-то  же!.. – ответил Михель, самодовольно ухмыляясь. – Ну, теперь давай –  я положу его на место.    

– Оно  и так на месте! – сказал Петер спокойно. – На этот раз ты остался в  дураках, господин Михель, хоть ты и великий колдун. Я больше не отдам тебе  моего сердца.    

– Оно  уже не твое! – закричал Михель. – Я купил его. Отдавай сейчас же мое  сердце, жалкий воришка, а не то я раздавлю тебя на месте!    

И, стиснув  свой огромный кулак, он занес его над Петером. Но Петер даже головы не нагнул.  Он поглядел Михелю прямо в глаза и твердо сказал:    

– Не  отдам!    

Должно  быть, Михель не ожидал такого ответа. Он отшатнулся от Петера, словно споткнулся  на бегу. А сердца в банках застучали так громко, как стучат в мастерской часы,  вынутые из своих оправ и футляров.    

Михель  обвел их своим холодным, мертвящим взглядом – и они сразу притихли.    

Тогда он  перевел взгляд на Петера и сказал тихо:    

– Вот  ты какой! Ну полно, полно, нечего корчить из себя храбреца. Уж кто-кто, а я-то  знаю твое сердце, в руках держал... Жалкое сердечко – мягкое, слабенькое...  Дрожит небось со страху... Давай-ка его сюда, в банке ему будет спокойнее.    

– Не  дам! – еще громче сказал Петер.    

– Посмотрим!    

И вдруг  на том месте, где только что стоял Михель, появилась огромная скользкая зеленовато-бурая  змея. В одно мгновение она обвилась кольцами вокруг Петера и, сдавив его грудь,  словно железным обручем, заглянула ему в глаза холодными глазами Михеля.    

– Отдаш-ш-шь? –  прошипела змея.    

– Не  отдам! – сказал Петер.    

В ту же  секунду кольца, сжимавшие его, распались, змея исчезла, а из-под змеи дымными  языками вырвалось пламя и со всех сторон окружило Петера.    

Огненные  языки лизали его одежду, руки, лицо...    

– Отдашь,  отдашь?.. – шумело пламя.    

– Нет! –  сказал Петер.    

Он почти  задохнулся от нестерпимого жара и серного дыма, но сердце его было твердо.    

Пламя  сникло, и потоки воды, бурля и бушуя, обрушились на Петера со всех сторон.    

В шуме  воды слышались те же слова, что и в шипенье змеи, и в свисте пламени: “Отдашь?  Отдашь?”    

С каждой  минутой вода подымалась всё выше и выше. Вот уже она подступила к самому горлу  Петера...    

– Отдашь?    

– Не  отдам! – сказал Петер.    

Сердце  его было твёрже каменного.    

Вода  пенистым гребнем встала перед его глазами, и он чуть было не захлебнулся.    

Но тут  какая-то невидимая сила подхватила Петера, подняла над водой и вынесла из  ущелья.    

Он и  очнуться не успел, как уже стоял по ту сторону канавы, которая разделяла  владения Михеля-Великана и Стеклянного Человечка.    

Но  Михель-Великан еще не сдался. Вдогонку Петеру он послал бурю.    

Как  подкошенные травы, валились столетние сосны и ели. Молнии раскалывали небо и падали  на землю, словно огненные стрелы. Одна упала справа от Петера, в двух шагах от  него, другая – слева, еще ближе.    

Петер  невольно закрыл глаза и ухватился за ствол дерева.    

– Грози,  грози! – крикнул он, с трудом переводя дух. – Сердце мое у меня, и я  его тебе не отдам!    

И вдруг  всё разом стихло. Петер поднял голову и открыл глаза.    

Михель  неподвижно стоял у границы своих владений. Руки у него опустились, ноги словно  вросли в землю. Видно было, что волшебная сила покинула его. Это был уже не  прежний великан, повелевающий землей, водой, огнем и воздухом, а дряхлый,  сгорбленный, изъеденный годами старик в ветхой одежде плотогона. Он оперся на  свой багор, как на костыль, вобрал голову в плечи, съежился...    

С каждой  минутой на глазах у Петера Михель становился всё меньше и меньше. Вот он стал  тише воды, ниже травы и наконец совсем прижался к земле. Только по шелесту и  колебанию стебельков можно было заметить, как он уполз червяком в свое логово.    

...Петер  еще долго смотрел ему вслед, а потом медленно побрел на вершину горы к старой  ели.    

Сердце у  него в груди билось, радуясь тому, что оно опять может биться.    

Но чем  дальше он шел, тем печальнее становилось у него на душе. Он вспомнил все, что с  ним случилось за эти годы, – вспомнил старуху мать, которая приходила к  нему за жалким подаянием, вспомнил бедняков, которых травил собаками, вспомнил  Лизбет... И горькие слезы покатились у него из глаз.    

Когда он  подошел к старой ели, Стеклянный Человечек сидел на мшистой кочке под ветвями и  курил свою трубочку.    

Он  посмотрел на Петера ясными, прозрачными, как стекло, глазами и сказал:    

– О  чем ты плачешь, угольщик Мунк? Разве ты не рад, что в груди у тебя опять бьется  живое сердце?    

– Ах,  оно не бьется, оно разрывается на части, – сказал Петер. – Лучше бы  мне не жить на свете, чем помнить, как я жил до сих пор. Матушка никогда не  простит меня, а у бедной Лизбет я даже не могу попросить прощения. Лучше убейте  меня, господин Стеклянный Человечек, – по крайней мере, этой постыдной  жизни наступит конец. Вот оно, мое последнее желание!    

– Хорошо, –  сказал Стеклянный Человечек. – Если ты этого хочешь, пусть будет  по-твоему. Сейчас я принесу топор.    

Он  неторопливо выколотил трубочку и спрятал ее в карман. Потом встал и, приподняв  мохнатые колючие ветви, исчез где-то за елью.    

А Петер,  плача, опустился на траву. О жизни он нисколько не жалел и терпеливо ждал своей  последней минуты.    

И вот за  спиной у него раздался легкий шорох.    

“Идет! –  подумал Петер. – Сейчас всему конец!” И, закрыв лицо руками, он еще ниже  склонил голову.    

– Петер  Мунк! – услышал он голос Стеклянного Человечка, тонкий и звонкий, как хрусталь. –  Петер Мунк! Оглянись вокруг в последний раз.    

Петер  поднял голову и невольно вскрикнул. Перед ним стояли его мать и жена.    

– Лизбет,  ты жива! – закричал Петер, задыхаясь от радости. – Матушка! И вы  тут!.. Как мне вымолить у вас прощенье?!    

– Они  уже простили тебя, Петер, – сказал Стеклянный Человечек. – Да,  простили, потому что ты раскаялся от всего сердца. А ведь оно у тебя теперь не  каменное. Воротись домой и будь по-прежнему угольщиком. Если ты станешь уважать  свое ремесло, то и люди будут уважать тебя, и всякий с радостью пожмет твою  почерневшую от угля, но чистую руку, даже если у тебя не будет бочек с золотом.    

С этими  словами Стеклянный Человечек исчез. А Петер с женой и матерью пошел домой.    

От  богатой усадьбы господина Петера Мунка не осталось и следа. Во время последней  бури молния ударила прямо в дом и сожгла его дотла. Но Петер нисколько не жалел  о своем потерянном богатстве.    

До  старой отцовской хижины было недалеко, и он весело зашагал туда, вспоминая то  славное время, когда был беспечным и веселым угольщиком...    

Как же  удивился он, когда увидел вместо бедной, покривившейся хижины новый красивый  домик. В палисаднике цвели цветы, на окошках белели накрахмаленные занавески, а  внутри все было так прибрано, словно кто-то поджидал хозяев. В печке весело  потрескивал огонь, стол был накрыт, а на полках вдоль стен переливалась всеми  цветами радуги разноцветная стеклянная посуда.    

– Это  всё подарил нам Стеклянный Человечек! – воскликнул Петер.    

И  началась новая жизнь в новом домике. С утра до вечера Петер работал у своих  угольных ям и возвращался домой усталый, но веселый – он знал, что дома его  ждут с радостью и нетерпением.    

За  карточным столом и перед трактирной стойкой его больше никогда не видели. Но  свои воскресные вечера он проводил теперь веселее, чем раньше. Двери его дома  были широко открыты для гостей, и соседи охотно заходили в дом угольщика Мунка,  потому что их встречали хозяйки, гостеприимные и приветливые, и хозяин,  добродушный, всегда готовый порадоваться с приятелем его радости или помочь ему  в беде.    

А через  год в новом домике произошло большое событие: у Петера и Лизбет родился сын,  маленький Петер Мунк.    

– Кого  ты хочешь позвать в крестные отцы? – спросила у Петера старуха мать.    

Петер  ничего не ответил. Он смыл угольную пыль с лица и рук, надел праздничный  кафтан, взял праздничную шляпу и пошел на Еловую гору.    

Возле  знакомой старой ели он остановился и, низко кланяясь, произнес заветные слова:    

     

– Под косматой елью.    

В темном подземелье...    

     

Он ни  разу не сбился, ничего не забыл и сказал все слова, как надо, по порядку, от  первого до последнего. Но Стеклянный Человечек не показывался.    

– Господин  Стеклянный Человечек! – закричал Петер. – Мне ничего не надо от вас,  я ни о чем не прошу и пришел сюда только для того, чтобы позвать вас в крестные  отцы к моему новорожденному сыночку!.. Слышите вы меня. господин Стеклянный  Человечек?..    

Но  кругом всё было тихо. Стеклянный Человечек не отозвался и тут.    

Только  легкий ветер пробежал по верхушкам елей и сбросил к ногам Петера несколько шишек.    

– Ну  что ж. возьму на память хоть эти еловые шишки, если уж хозяин Еловой горы не  хочет больше показываться, – сказал сам себе Петер и, поклонившись на  прощание больший ели, пошел домой.    

Вечером  старая матушка Мунк, убирая в шкаф праздничный кафтан сына, заметила, что  карманы его чем-то набиты. Она вывернула их и оттуда выпало несколько больших  еловых шишек.    

Ударившись  об пол, шишки рассыпались, и все их чешуйки превратились в новенькие блестящие  талеры, среди которых не оказалось ни одного фальшивого.    

Это был  подарок Стеклянного Человечка маленькому Петеру Мунку.    

Еще  много лет в мире и согласии прожила на свете семья угольщика Мунка. Маленький Петер  вырос, большой Петер состарился.    

И когда  молодежь окружала старика и просила его рассказать что-нибудь о прошлых днях,  он рассказывал им эту историю и всегда кончал ее так:    

– Знал  я на своем веку и богатство и бедность. Беден я был, когда был богат, богат –  когда беден. Были у меня раньше каменные палаты, да зато и сердце в моей груди  было каменное. А теперь у меня только домик с печью – да зато сердце человечье.