1 2 3 4 5 
Мул, которого взяли с собою Аринин и Сабитов, оказался с  ленцой, вследствие чего стрелки постоянно от нас отставали. Из-за этого мы с  Дерсу должны были часто останавливаться и поджидать их. На одном из привалов мы  условились с ними, что в тех местах, где тропы будут разделяться, мы будем  ставить сигналы. Они укажут им направление, которого надо держаться. Стрелки  остались поправлять седловку, а мы пошли дальше.    

Река Сакхома около устья шириною 6-8 и глубиною не более 1-1  1/2 метра. Немного выше того места, где она соединяется с рекой Горелой, долина  суживается. С правой стороны подымаются высокие горы, поросшие густым смешанным  лесом, а слева тянутся размытые террасы с лиственным редколесьем.    

Здесь тропы первый раз разделились: одна пошла вверх по  реке, другая куда-то вправо. Надо было поставить условленный сигнал. Дерсу взял  палочку, застругал её и воткнул в землю; рядом с ней он воткнул прутик, согнул  его и надломленный конец направил в ту сторону, куда надо идти. Установив  сигналы, мы отправились дальше в уверенности, что стрелки поймут наши знаки и  пойдут как следует. Пройдя километра два, мы остановились. Не помню, мне что-то  понадобилось во вьюках. Мы стали ждать стрелков, но не дождались и пошли назад,  к ним навстречу. Минут через двадцать мы были у места разветвления троп. С  первого лее взгляда стало ясно, что стрелки не заметили нашего сигнала и пошли  по другой дороге. Дерсу начал ругаться.    

— Какой народ! — говорил он в сердцах. — Так  ходи, головой качай, всё равно как дети. Глаза есть — посмотри нету. Такие люди  в сопках живи не могу — скоро пропади.    

Его удивляло не то, что Аринин и Сабитов ошиблись. Это не  беда! Но как они, идя по тропе и видя, что на ней нет следов, всё-таки  продолжают идти вперёд. Мало того, они столкнули оструганную палочку. Он  усмотрел, что сигнал был опрокинут не копытом мула, а ногою человека.    

Однако разговором дела не поправишь. Я взял своё ружьё и два  раза выстрелил в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный  выстрел. Тогда я выстрелил ещё два раза. После этого мы развели огонь и стали  ждать.    

Через полчаса стрелки возвратились. Они оправдывались тем,  что Дерсу поставил такие маленькие сигналы, что их легко было не заметить.  Гольд не возражал и не спорил. Он понял, что то, что ясно для него, совершенно  неясно для других.    

Напившись чаю, мы опять пошли вперёд. Уходя, я велел людям  внимательно смотреть под ноги, чтобы не повторить ошибки. Часа через два мы  достигли того места, где в Сакхому с правой стороны впадает река Угрюмая.    

Тут тропы опять разделились. Первая ведёт на перевал к реке  Илимо (приток Такемы), а по второй нам следовало идти, чтобы попасть в истоки  реки Горелой. Дерсу снял котомку и стал таскать бурелом.    

Рано делать бивак, — сказал я ему. — Пойдём  дальше.    

— Моя дрова таскай нету. Моя дорога закрывай, —  ответил он серьёзным тоном.    

Тогда я понял его. Стрелки бросили ему укор в том, что  оставляемые им сигналы незаметны. Теперь он решил устроить такую преграду, чтобы  они упёрлись в неё и остановились. Меня это очень рассмешило. Дерсу навалил на  тропе множество бурелома, нарубил кустов, подрубил и согнул соседние деревья —  словом, создал целую баррикаду. Завал этот подействовал. Натолкнувшись на него,  Сабитов и Аринин осмотрелись и пошли как следует.    

Река Угрюмая течёт в широтном направлении. Узкая долина её  покрыта густым хвойно-смешанным лесом. Следы разрушительного действия воды  видны на каждом шагу. Лежащие на земле деревья, занесённые галькою и песком,  служат запрудами, пока какое-нибудь новое большое наводнение не перенесёт их в  другое место.    

По дороге мы несколько раз видели козуль. Я стрелял и убил  одну из них. В сумерки мы дошли до верховьев реки и стали биваком.    

Вечером Дерсу особым способом жарил козулятину. Он выкопал в  земле яму размером 40 сантиметров в кубе и в ней развёл большой огонь. Когда  стенки ямы достаточно прогрелись, жар из ямы был вынут. После этого гольд взял  кусок мяса, завернул его в листья подбела (Petasites palmata) и опустил в яму.  Сверху он прикрыл её плоским камнем, на котором снова развёл большой огонь на  полтора часа. Приготовленное таким образом мясо было удивительно вкусно. Ни в  одном первоклассном ресторане не сумели бы так хорошо его зажарить: снаружи  козулятина покрылась красновато-бурой плёнкой, но внутри была сочная. С той  поры при каждом удобном случае мы жарили мясо именно таким способом.    

Отсюда на другой день стрелки Аринин и Сабитов с мулом пошли  обратно, а мы с Дерсу продолжали маршрут дальше.    

В верховьях река Угрюмая разбивается на две речки,  расходящиеся под углом градусов в тридцать. Мы пошли влево и стали взбираться  на хребет, который здесь описывает большую дугу, охватывая со всех сторон  истоки реки Горелой (река Угрюмая огибает его с запада). С этих гор берут  начало и другие реки. На запад течёт река Сяо-Кунчи (приток Такемы), на юг —  один из притоков реки Билимбее, на юго-восток — Конор. Если стоять лицом вверх  по реке Горелой, а спиною к морю, то вершины, составляющие упомянутый горный  хребет, располагаются справа налево в следующем порядке: гора Голиаф (960),  Туманная (970), Шпиц (940), Шанц (1000), Дромадер (1060), Облачная (980) и  Алмазная (900 метров). Последняя состоит из крупнозернистого кварцевого  порфира. Здесь в жилах часто находили грузы горного хрусталя. Это обстоятельство,  вероятно, и послужило поводом для того, чтобы окрестить её Алмазной горой.    

— Все окрестные сопки обезлесены пожарами; дожди смыли  всю землю и оголили старые осыпи, среди которых кое-где сохранились одинокие  скалы с весьма причудливыми очертаниями. Одни из них похожи на людей, другие —  на колонны, третьи — на наковальни и т.д.    

Мы с Дерсу прошли вдоль по хребту. Отсюда сверху было видно  далеко во все стороны. На юге, в глубоком распадке, светлой змейкой извивалась  какая-то река; на западе в синеве тумана высилась высокая гряда Сихотэ-Алиня;  на севере тоже тянулись горные хребты; на восток они шли уступами, а дальше за  ними виднелось тёмно-синее море. Картина была величественная и суровая.    

Когда начало смеркаться, мы немного спустились с гребня хребта  в сторону реки Горелой. После недавних дождей ручьи были полны водою. Очень  скоро мы нашли удобное место и расположились биваком высоко над уровнем моря.    

С утра день был облачный, но к вечеру небо очистилось.  Золотисто-розовые лучи заходящего солнца некоторое время скользили по склонам  гор и взбирались всё выше и выше. Потом они оставили скалы и стали играть с  облаками на небе; потом угасло и это явление: вечерняя заря стала медленно  замирать. Дромадер, Шанц и Алмазная гора резко вырисовывались на светлом фоне  неба и казались теперь ещё сумрачнее и выше. По мере того как пропадал свет  солнца на небе, по земле разливался другой, бледно-голубой свет луны. Тени  стали резче и темнее. Кругом пала обильная роса.    

Ночь обещала быть холодной, и потому мы постарались собрать  побольше дров, благо в них здесь не было недостатка.    

Лёжа у костра, я любовался звёздами. Дерсу сидел против меня  и прислушивался к ночным звукам. Он понимал эти звуки, понимал, что бормочет  ручей и о чём шепчется ветер с засохшей травою.    

Мы разговаривали: говорили о небе, о луне, о звёздах. Мне  интересно было узнать, как объясняет все небесные явления человек, проведший  всю жизнь среди природы, ум которого не был заполнен книжными аксиомами.    

Оказалось, что он никогда не задумывался над тем, что такое  небо, что такое звезды. Объяснял он все удивительно просто. Звезда-звезда и  есть; луна — каждый её видел, значит и описывать нечего; небо — синее днём,  тёмное ночью и пасмурное во время ненастья. Дерсу удивился, что я расспрашиваю  его о таких вещах, которые хорошо известны всякому ребёнку.    

— Кругом люди понимай. Разве тебе, капитан, посмотри  нету? — спрашивал он меня, в свою очередь.    

Я так увлёкся созерцанием звёздного неба, что совершенно  забыл о том, где я нахожусь. Вдруг голос Дерсу вывел меня из задумчивости.    

— Посмотри, капитан, — сказал он, — эта  маленькая уикта (звезда).    

Я долго не мог разобраться, на какое светило он указывал, и  наконец после разъяснений понял, что он говорил про Полярную звезду.    

— Это самый главный люди, — продолжал  гольд. — Его всегда один место стоит, а кругом его все уикта ходят.    

В это время яркая падающая звезда черкнула по небу.    

Что это такое, Дерсу? Как ты думаешь? — спросил я его.    

— Одна уикта упала.    

Я думал, что он свяжет это явление с рождением или со  смертью человека, даст ему религиозную окраску. Ничего подобного. Явление  простое: одна звезда упала.    

— Люди говорят, — добавил он, — там, где  упала звезда, надо искать женьшень.    

Для образованного человека это явление сложное: осколок  астероида, случайно вошедший в сферу земного притяжения, раскалившийся от  трения о воздух, горящий за счёт кислорода воздуха, метеорное железо,  космическая пыль… Падение их на Землю в течение многих веков должно влиять на  объём, вес и плотность Земли, а всякое малейшее изменение в этом направлении  влечёт изменение в движении её и рефлектирует на движение других планет и т. д.    

Я очнулся от своих дум. Костёр угасал. Дерсу сидел, опустив  голову на грудь, и дремал. Я подбросил дров в огонь и стал устраиваться на  ночь.    

На другое утро мы проснулись от холода. Роса, выпавшая с  вечера на землю, замёрзла и превратилась в иней. Согревшись чаем, мы надели  свои котомки и стали спускаться к реке Горелой. Долина её шире, чем долина реки  Сакхомы, и имеет явно выраженный характер размыва. Другой отличительной чертой  её будет отсутствие лесов, большею частью уничтоженных пожарами. Все склоны  гор, обращённые к реке Горелой, сплошь покрыты осыпями, заросшими травой,  кустарниками, и завалены буреломом. Река имеет порожистый характер. Долина её  длиною в 14 километров, ширина около устья — 4-6 и глубина не более 0,6-0,9  метра.    

По мере того как мы подвигались книзу, ручей становился  многоводнее. Справа и слева в него впадали такие же ручьи, и скоро наш ручей  стал довольно большою горного речкой. Вода с шумом стремилась по камням, но  этот шум до того однообразен, что забываешь о нём, и кажется, будто в долине  царит полная тишина.    

Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно.  Оголённые от коры стволы деревьев с заострёнными сучками в беспорядке лежат на  земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь.  Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей  изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по  опыту, что гарь выгоднее обойти стороною, хотя бы и с затратой времени, мы  спустились в ручей и пошли по гальке.    

Вдруг за поворотом речки я увидел какое-то животное, похожее  на собаку, только выше ростом. Широкая голова, небольшие мохнатые стоячие уши,  притуплённая морда, сухое сложение и длинный пушистый хвост изобличали в нём  красного волка, или шакалоподобную дикую собаку (Cyon alpinus Palb.). Цвет  волка действительно был красный, тёмный на спине и светлый на брюхе. Животное  лакало воду. Когда мы вышли на гальку, оно перестало пить и большими прыжками  побежало к лесу. Вслед за ним из прибрежных кустов выскочили ещё два волка, из  которых один был такой же окраски, как и первый, а другой темнее, и ещё  несколько животных промелькнуло мимо нас по кустам. Я стрелял и ранил одного из  них. В это время подошёл Дерсу. Узнав, в чём дело, он направился в заросли и  стал что-то искать. Минуты через две я услышал его оклик и повернул в ту  сторону. Гольд стоял около большого кедра и махал мне рукою. Подойдя к нему, я  увидел на земле большое кровавое пятно и кое-где клочки оленьей шерсти. Дерсу  сообщил мне, что красные волки всегда бродят по тайге стаями и охотятся за  козами сообща, причём одни играют роль загонщиков, а другие устраивают засаду.  Когда они бросаются на животное, то растаскивают его на части, оставляя на  месте, как и в данном случае, только кровавое пятно и клочки шерсти. Охотники  говорят, что бывали случаи нападения их на человека.    

Область распространения красных волков обнимает долину реки  Уссури, Южноуссурийский край и прибрежный район к северу от залива Ольги до  мыса Плитняк. Другими словами, северная граница их обитания совпадает с  границей распространения диких коз и пятнистых оленей. Чаще всего животное это  встречается в Посьетском, Барабашевском и Суйфунском районах.    

Отдохнув немного около речки, мы пошли дальше и к вечеру  дошли до берега моря.    

Следующий день, 31 августа, мы провели на реке Сяо-Кеме,  отдыхали и собирались с силами. Староверы, убедившись, что мы не вмешиваемся в  их жизнь, изменили своё отношение к нам. Они принесли нам молока, масла,  творогу, яиц и хлеба, расспрашивали, куда мы идём, что делаем и будут ли около  них сажать переселенцев.    

 Глава восьмая    

Такема    

     

     

    

     

Птицы на берегу моря. — Население. —  Дугообразно расположенные горные складки. — Река Илимо. — Старуха с  внучатами. — Река Цимухе. — Леший и следы тигра. — Изюбр.  Пороги. Переправа вброд. Бивак старика китайца     

     

Сегодня первый день осени (1 сентября). После полудня мы  оставили реку Сяо-Кему и перешли на Такему. Расстояние это небольшое всего  только 7 километров при хорошей тропе, проложенной параллельно берегу моря.    

Окрестные горы состоят из метаморфизированных базальтов,  авгитового андезита и туфов и имеют вид размытых невысоких холмов с пологими  скатами. На Такему мы пришли рано, но долго не могли переправиться через реку.  На правом её берегу, около устья, паслись лошади под наблюдением старика  китайца и хромого таза. Последний, по словам старика, поехал на лодке в деревню  за продуктами и должен был скоро возвратиться обратно. Пришлось его дожидаться.  Пока стрелки варили чай, я от нечего делать пошёл к берегу моря посмотреть  птиц.    

Перелёт только что начался. Прежде всего я заметил серых  уток и узконосых чирков. Тех и других было очень много. Первые очень пугливы.  Они не подпускали к себе человека и взлетали тотчас, как только слышали шум  шагов. Вторые — маленькие серые уточки с синими зеркальцами на крыльях, смирные  и доверчивые, — старались только немного отплыть в сторону. В другом месте  я увидел нескольких чернетей. Чёрные, с синим отливом и с белыми пятнами на спине,  они быстро плавали по лагуне и часто ныряли. Я убил двух птиц, но есть их было  нельзя, потому что мясо сильно пахло рыбой. На противоположном берегу стайками  ходило много куличков. Некоторые из них перелетали на нашу сторону. Это были  красноногие щёголи. Около воды суетились камнешарки — красивые пёстренькие  птички, тоже с красными ногами. Они бегали по воде и каждый раз, когда отходила  волна, заглядывали под камни, переворачивали травинки и выискивали корм. Ближе  к морю держались самые крупные и красивые кулики-сороки с красными клювами и  ногами серо-фиолетового цвета. Они подпускали человека не более как на сто  пятьдесят-двести шагов, затем снимались по очереди и, отлетев шагов на  четыреста, снова садились у воды, озираясь по сторонам. Около устья реки в  одиночку бегали по камням, помахивая хвостиками, грациозные трясогузки и  нисколько не боялись присутствия человека. В море плавали обычные каменушки,  которые, видимо, были совершенно равнодушны к перелёту. Их не беспокоили  надвигавшиеся холода.    

Приближалось время хода кеты, и потому в море перед устьем  Такемы держалось множество чаек. Уже несколько дней птицы эти в одиночку летели  куда-то к югу. Потом они пропали и вот теперь неожиданно появились снова, но  уже стаями. Иногда чайки разом снимались с воды, перелетали через бар и  опускались в заводь реки. Я убил двух птиц. Это оказались тихоокеанские клуши.    

На Такеме фазанов нет вовсе, несмотря на то, что возделывают  землю здесь уже более десяти лет. Это объясняется тем, что между реками Санхобе  и Такемой лежит пустынная область, без пашен и огородов. По-видимому, река  Такема в Уссурийском крае является северной границей распространения  обыкновенной белобокой сороки, столь обычной для Ольгинского района и быстро  сокращающейся в числе по мере продвижения на север по побережью моря.    

Наконец хромой таз вернулся, и мы стали готовиться к  переправе. Это было не так просто и легко, как казалось с берега.    

Течение в реке было весьма быстрое, перевозчик таз каждый  раз поднимался вверх по воде метров на триста и затем уже спускался к  противоположному берегу, упираясь изо всех сил шестом в дно реки, и всё же  течением его сносило к самому устью.    

В низовьях река Такема разбивается на три рукава. Они все  впадают в длинную заводь, которая тянется вдоль берега моря и отделена от него  песчаным валом. Раньше устье Такемы было в 12 километрах от моря, там, где  долина суживается и образует «щеки». Об этом красноречиво говорят следы  коррозии[23] с левой стороны долины, у  подножия отодвинутых ныне в глубь страны береговых обрывов, состоящих из  аклировидного гранита.     

Километрах в десяти от моря правый берег реки скалистый и  состоит из крепкого, не поддающегося разрушению гранита, с многочисленными  жилами из афанита и скилита.    

Переправившись на другую сторону реки, мы пошли к фанзам, видневшимся  вдали. Население Такемы смешанное и состоит из китайцев и тазов, китайских фанз  23, тазовских -11.    

В горах с правой стороны реки, против фанзы Сиу Фу, манзы  мыли золото, но бросили это дело вследствие того, что добыча драгоценного  металла не оправдывала затрачиваемых на него усилий.    

Тазы на реке Такеме те же, что и в Южноуссурийском крае,  только менее подвергшиеся влиянию китайцев. Живут они в фанзах, умеют делать  лодки и лыжи; летом занимаются земледелием, а зимой соболеванием. Говорят они  по-китайски, а по-удэгейски знают только счёт да отдельные слова. Туземцы  забиты и как везде находятся в неоплатных долгах.    

Когда мы подходили к посёлку, навстречу нам вышел старшина  Сю Кай. Это был благообразный старик с седою бородою. Местом стоянки я выбрал фанзу  таза Сиу Фу, одиноко стоящую за протокой.    

На следующий день, 2 сентября, была назначена днёвка.  Любители ловить рыбу ходили на реку. Они поймали три кеты (Oncorhynchus keta  Walb.), одну горбушу (Oncorhynchus gorbuscha W.) и двух бычков-подкаменщиков (Cottus  poecilopus Heckel) с пёстрой окраской и оранжевой каймой на тёмно-оливковом  спинном плавнике. Остальные люди приводили в порядок одежду и чистили оружие.    

Посоветовавшись с тазами, я решил вверх по реке Такеме идти  с Дерсу, Чжан Бао, Арининым и Чан Лином, племянником горбатого таза, убежавшего  с реки Иодзыхе. А. И. Мерзлякову с остальными мулами я велел отправиться на  реку Амагу, где и ждать моего возвращения.    

Выступление было назначено на другой день, но осуществить  его не удалось вследствие весьма ненастной погоды. Наконец 4 сентября дождь  перестал. Тогда мы собрали свои котомки и после полудня вчетвером выступили в  дальний путь.    

К северу от мыса Видного прибрежная полоса в географическом  отношении представляет область, совершенно не похожую на то, что мы видели  южнее. Интересной особенностью этой части Уссурийского края являются  дугообразно расположенные горные складки. В связи с этим и направление течения  рек к морю дугообразное. Такими именно реками будут Такема, Кусун, Кулумбе и  Амагу. Первые две являются объемлющими, а вторые объемлемыми, причём верховья  Такемы заходят за верховья Кусуна. Кулумбе и Амагу в свою очередь охватывают  реки Вандагоу, Наину и Момокчи. Река Такема длиною более ста двадцати  километров. Течёт она по продольной долине и в нижнем течении прерывает горный  хребет. Такема река быстрая, многоводная и чрезвычайно порожистая. Ширина её в  нижнем течении 60 и глубина до l 1/2 метра.    

От фанз тазов вверх по долине идёт пешеходная тропа. Она  придерживается левого берега реки и всячески избегает бродов. Там, где долина  суживается, приходится карабкаться по скалам и даже идти вброд по воде. Первые  «щеки» (из породы кварцепорфирового туфа) находятся в 12 километрах от моря,  вторые будут на 2,5 километра выше. Здесь в обнажениях можно видеть диабазовый  и сильно хлоризированный порфирит. В углублении одной из скал китайцы устроили  кумирню, посвящённую божеству, охраняющему леса и горы.    

За «щеками» долина опять расширяется. Эта местность  называется Илимо, по имени реки, впадающей в Такему с правой стороны. Длина её  35 километров, и в истоках она состоит из трёх горных ручьёв. Наиболее  интересный — левый её приток Чаку, с перевалом на Такунчи (приток Такемы). По  словам туземцев, в верховьях Чаку есть высокая скалистая сопка, которую китайцы  называют Ян-Лаза (то есть Трубчатая скала): Средний безымянный ключик приведёт  путника на реку Билимбее, а правый на реку Сяо-Кему.    

Долина реки Илимо прямая, в нижней части открытая и  каменистая. С левой стороны её тянутся террасы, местами болотистые и заросшие редколесьем  из чёрной берёзы, липы и лиственницы.    

Около устья реки Илимо мы нашли две маленькие  полуразрушенные фанзочки. В одной из них жила старуха с внучатами: мальчиком  девяти и девочкой семи лет. У этих детей отец и мать умерли от оспы два года  тому назад. Китайцы воспользовались беззащитностью старухи и обобрали её  дочиста: отняли жилище, огороды, кур, свиней и даже собак. Несчастной старухе  ничего не оставалось, как перекочевать на Илимо и поселиться здесь в  одиночестве. Я застал семью в ужасной бедности. Мальчик ловил рыбу и тем кормил  старуху и свою сестрёнку. Нигде потеря мужа не является таким несчастьем, как у  тазов. Со смертью кормильца семьи являются кредиторы. Как хищные птицы, они  набрасываются на имущество покойного и буквально начисто обирают вдову. К её  душевным Страданиям присоединяется ещё страх перед изгнанием из жилища, нищетой  и разлукой с детьми, которых китайцы обыкновенно продают как рабов на сторону.    

Мне стало жаль старуху, и я ей дал три рубля. Она  растерялась, заплакала и просила меня не говорить об этом китайцам. Простившись  с нею, мы отправились дальше. Мальчик пошёл проводить нас до реки Цимухе.    

От устья реки Илимо Такема поворачивает на север и идёт в  этом направлении километров шесть или семь. Она всё время придерживается правой  стороны долины и протекает у подножия гор, покрытых осыпями и почти совершенно  лишённых растительности. Горы эти состоят из глинисто-кремнистых сланцев и  гранитного порфира. С левой стороны реки тянется широкая полоса земли,  свободная от леса. Здесь можно видеть хорошо сохранившиеся двойные террасы.  Деревья, разбросанные в одиночку и небольшими группами, придают им живописный  вид.    

Долина Цимухе кажется как бы продолжением долины Такемы. Из  зелени леса около её устья подымается одинокая скала без названия, которая  может служить прекрасным ориентировочным пунктом. Вдали виднеется высокий  горный хребет, окаймляющий бассейн реки Такемы с северо-восточной стороны и  совершенно оголённый от леса.    

От реки Цимухе Такема делает крутой поворот на запад и  проходит по ущелью между гор, состоящих из полевошпатового порфира с  включениями хлорита; с правой стороны наблюдаются обнажения фельзитов и  кварцевого порфира с эпидотом. Тут много скал, от действия воды принявших  причудливые очертания. Некоторые из них похожи на ворота, другие — на  допотопных животных с маленькими головами, третьи — на фигурные столбы и т. д.  Они тянутся на протяжении двух или трёх километров. Затем долина опять  расширяется. Во время дождей здесь всегда скопляется много воды. Тогда река  выходит из берегов и затопляет весь лес.    

В долине Такемы произрастают могучие девственные леса,  которых ни разу ещё не касалась рука человека. Казалось, природа нарочно  избрала эти места для того, чтобы показать, какова может быть производительная  сила земли.    

Кедр (Pinus karajensis S. et Z.), тополь (Populus suaveolens  Fisch.), клён (Acer mono Maxim.), ольха (Alnus fruticosa Rupr.), черёмуха  Максимовича (Prunus padus maackii Rupr.), шиповник (Rosa acicularis Lindl.),  рябина бузинолистная (Sorbus sambucifolia Tr.), амурский барбарис (Berberis  amurensis Maxim.) и чёртово дерево (Aralia chinensis R. M.), опутанные  виноградником (Vitis amurensis Rupr.), актинидиями (Actinudia kolomicta Maxim.)  и лимонником (Schizandra chinensis Baill.), образуют здесь такую непролазную чащу,  что пробираться через неё можно только с ножом в руке, с затратой больших  усилий и с риском оставить одежду свою в кустах.    

Мы шли довольно шумно. Дерсу что-то рассказывал, Чжан Бао и  Чан Лин смеялись. Вдруг Леший остановился, поджал под себя хвост, сгорбился и,  прижав уши, со страхом стал озираться по сторонам. Пропустив мимо себя людей,  он тихонько поплёлся сзади. Причина его страха скоро разъяснилась. Впереди на  илистой почве были видны отпечатки тигровых лап. Зверь только что бродил здесь,  но, услышав наши голоса, скрылся в зарослях. В это время моя Альпа, понимающая  толк только в пернатой дичи, отстала немного и затем бросилась нас догонять.  Услышав, что сзади кто-то бежит, Леший с визгом бросился под ноги Дерсу и  опрокинул его на землю. Мы тоже сначала испугались и приготовились к обороне.  Дерсу поднялся с земли и сказал, обращаясь к Лешему:    

— Нет, тебе вместе с людьми ходи не могу. Моя тебе  товарищ нету. С такой собакой в компании ходи — скоро пропади.    

В заключение своей фразы он плюнул в её сторону. И  действительно, с такой собакой очень опасно ходить на охоту. Она может привлечь  зверя на охотника и в то время, когда последний целится из ружья, сбить его с  ног.    

Часа в четыре или пять пополудни мы стали биваком. Котомки  наши были тяжёлые, и потому все сильно устали. Кругом было много травы и  сухостоя для дров. Чтобы не зажечь лес, мы устроились на гальке около реки.    

Приближалась осень. Сумерки стали наступать раньше, ночи  сделались длиннее, начала выпадать обильная роса. Это природа оплакивала весну  и лето, когда всё было молодо и наслаждалось жизнью.    

Вечером, после ужина, я пошёл немного побродить по  галечниковой отмели. Дойдя до конца её, я сел на пень, принесённый водою, и  стал смотреть на реку.    

Ночь была ясная. Одна сторона реки была освещена, другая в  тени. При лунном свете листва деревьев казалась посеребрённой, стволы  белесовато-голубыми, а тени чёрными. Кусты тальника низко склонились над водою,  точно они хотели скрыть что-то около своих берегов. Кругом было тихо,  безмолвно, только река слабо шумела на перекатах.    

Вдруг до слуха моего донёсся шорох. Он раздался из кустов. Я  вспомнил встречу с тигром и немного испугался. По опыту я знал, что шорох ещё  не означает опасности. Сплошь и рядом его причиной является какое-нибудь мелкое  животное, вроде мыши или лягушки. Я взял себя в руки и остался на месте. Через  минуту шорох повторился, потом послышался треск сучьев, и вслед за тем на  галечниковую отмель, освещённую луной, вышел олень. Он подошёл к реке и жадно  стал пить воду. Я не смел шевельнуться и минуты две любовался прекрасным  животным. В это время наши собаки почуяли зверя и подняли лай. Изюбр  встрепенулся, рысью выбежал из реки, положил рога на спину, прыгнул на берег и  скрылся в лесу. Я поднялся с пня и возвратился на бивак.    

Вечером мы долго ещё сидели у огня и говорили об охоте.    

На другой день все поднялись рано; первые утренние лучи  застали нас уже в дороге.    

Теперь река повернула на запад. В этих местах она шириной от  60 до 80 и глубиной 1 ? — 2 метра. Река Такема в прибрежном районе  считается самой бурной. И действительно, быстрота течения её в среднем из  четырёх измерений дала 10 километров в час.    

     

    

     

Благодаря тому что в долине Такемы хорошие леса, сохранились  и звери. Здесь можно найти всех представителей четвероногих, начиная с белки и  кончая тигром. В особенности много изюбров. Всюду по пути нам встречались  охотничьи шалаши и соболиные ловушки.    

Всё время мы шли левым берегом, по зверовой тропе. Таких  троп здесь довольно много. Они слабо протоптаны и часто теряются в кустах.  Четвероногие по ним идут свободно, но для человека движение затруднительно.  Надо иметь большую сноровку, чтобы с ношей за плечами прыгать с камня на камень  и карабкаться по уклону более чем в 40 градусов.    

По мере того как мы подвигались вперёд, издали доносился  какой-то шум. Чан Лин сказал нам, что это пороги. На реке Такеме их шесть.  Самый большой около реки Такунчи, а меньшие — близ устьев Охотхе и Чандингоуза.  Здесь нам надлежало переправиться на другую сторону Такемы.    

Перейти вброд глубокую и быструю реку не так-то просто. Если  вода низкая, то об этом разговаривать не стоит, но если вода доходит до пояса,  то переходить её надо с большой осторожностью.    

Я уже говорил, что отличительной чертой здешних рек является  низкая температура воды, поэтому переходить вброд надо одетым. Голое тело  зябнет, в особенности голени. Затем надо идти не по прямой линии и отнюдь не  против воды, а наискось, по течению. Ни в каком случае не следует  поворачиваться к воде лицом или спиной, иначе течение собьёт с ног. Для того  чтобы вода не, снесла с намеченного пути, надо крепко держаться на ногах, что  возможно сделать только при условии, если ноги будут обуты. Для большей  устойчивости люди надевают на себя котомки и даже накладывают в них камни.  Такие котомки опасны. В случае падения в воду груз не позволит подняться на  ноги; о плавании тогда нечего и думать.    

Решено было идти всем сразу, на тот случай, что если кто  ослабеет, то другие его поддержат. Впереди пошёл Чан Лин, за ним Чжан Бао, меня  поставили в середину, а Дерсу замыкал шествие. Собаки поплыли рядом, но  течением отнесло их в сторону. Когда мы входили в воду, они уже были на  противоположном берегу и отряхивались.    

С первых же шагов я почувствовал, что, не будь у меня  котомки за плечами и в руках крепкой палки, я не мог бы справиться с течением.  От быстро бегущей воды закружилась голова, я покачнулся и едва не упал, но  сильною рукою меня поддержал Чжан Бао. В это время палкой я сбил у себя с  головы фуражку; о ней некогда было думать. Через минуту я оправился и пошёл  дальше. Скоро я заметил, что идти стало легче. Ещё несколько шагов, и мы вышли  на мелководье. По вздоху, вырвавшемуся у моих спутников, я понял, что мы  действительно подвергались серьёзной опасности.    

Выйдя на берег, я стал торопливо одеваться, но Чан Лин  сказал, что сегодня дальше мы не пойдём и останемся здесь ночевать.    

На самом берегу был след костра. Зола, угли и обгоревшие  головешки — вот всё, что я заметил, но Дерсу увидел больше. Прежде всего он  заметил, что огонь зажигался на одном и том же месте много раз. Значит, здесь  был постоянный брод через реку. Затем Дерсу сказал, что последний раз, три дня  тому назад, у огня ночевал человек. Это был старик, китаец, зверолов, он всю  ночь не спал, а утром не решился переходить реку и возвратился назад. То, что  здесь ночевал один человек, положим, можно было усмотреть по единственному  следу на песке; что он не спал, видно было по отсутствию лёжки около огня; что  это был зверолов, Дерсу вывел заключение по деревянной палочке с зазубринками,  которую употребляют обыкновенно для устройства западнёй на мелких четвероногих;  что это был китаец, он узнал по брошенным улам и по манере устраивать бивак.  Всё это было понятно. Но как Дерсу узнал, что человек этот был старик? Не  находя разгадки, я обратился к нему за разъяснениями.    

— Как тебе столько лет в сопках ходи, понимай  нету? — обратился он ко мне в свою очередь с вопросом.    

И он поднял с земли улы. Они были старые, много раз  чинённые, дыроватые. Для меня ясно было только то, что китаец бросил их за  негодностью и пошёл назад.    

— Неужели понимай нету? — продолжал удивляться  Дерсу. — Молодой человек сперва проносит носок, а старик непременно  протопчет пятку.    

Как это было просто! В самом деле, стоит только  присмотреться к походке молодого человека и старого, чтобы заметить, что  молодой ходит легко, почти на носках, а старый ставит ногу на всю ступню и  больше надавливает пятку. Пока мы с Дерсу осматривали покинутый бивак, Чжан Бао  и Чан Лин развели огонь и поставили палатку. Обсушившись немного, я пошёл вниз  по реке со слабой надеждой найти фуражку. Течением могло прибить её где-нибудь  около берега. Так я проходил до самых сумерек, но фуражки не нашёл и должен был  взамен её повязать голову платком. В этом своеобразном уборе я продолжал уже  весь дальнейший путь.    

Когда я шёл назад, на землю спустилась ночь. Всходила луна,  и от этого за сопками, по ту сторону реки, стало светлее. Лес на гребне горы  выделялся так резко, что можно было рассмотреть каждое отдельное дерево. При  этом освещении тени в лесу казались глубокими ямами, а огонь — краснее, чем он  есть на самом деле. Где-то в стороне заревел изюбр, но вяло и, не дотянув до  конца», оборвал последние ноты. Ответа ему не последовало. Над рекой появился  туман. Он тянулся над водой и принимал страшные очертания. Мне не хотелось идти  на бивак. Я сел на берегу и долго следил, как лунные лучи играли с ночными  тенями. Чжан Бао и Дерсу, обеспокоенные моим отсутствием, стали звать меня.  Минут через пятнадцать я был вместе с ними.    

 Глава девятая    

Ли Цун-бин    

     

     

    

     

Выдра. — Острога удэхейцев. — Долина  Такунчи. — Лесные птицы. — Одинокая фанза. — Старик  китаец. — Маленькая услуга. — История одной жизни. — Тяжёлые  воспоминания. — Исповедь.  — Душевный переворот. — Решение и  прощание. — Амулет.     

     

Чуть свет мы снялись с бивака и пошли по правому берегу  Такемы. Река опять повернула на север. Между притоками её Хумо, Сяо-Кунчи и  Такунчи от гор в долину выдвигаются отроги, которые ближе к реке переходят в  высокие речные террасы с массивным основанием, состоящим из кварцевого порфира  и витрофирового липарита. В тех местах, где отроги пересекают реку,  образовались пороги, из которых последний имеет вид настоящего водопада. Вода с  шумом стремится в узкий проход и с пеной бьётся о камни. Около самого порога  образовалась глубокая выбоина. Здесь вода идёт тихо и при солнечном освещении  имеет изумрудный цвет. Я долго любовался бы порогом, если бы внимание моё не  было отвлечено в другую сторону.    

Невдалеке от нас на поверхности спокойной воды вдруг  появился какой-то предмет. Это оказалась голова выдры, которую крестьяне в  России называют «порешней». Она имеет длинное тело (1 м 20 см), длинный хвост  (40 см) и короткие ноги, круглую голову с выразительными чёрными глазами,  тёмно-бурую блестящую шерсть на спине и с боков и серебристо-серую на нижней  стороне шеи и на брюхе. Когда животное двигается по суше, оно сближает передние  и задние ноги, отчего тело его выгибается дугою кверху.    

В Уссурийском крае выдра распространена равномерно и  повсеместно. Любимое местопребывание её — это реки, обильные рыбой, и в  особенности такие места, которые не замерзают и где есть около берегов пустоты  подо льдом. Замечено, что для отправления естественной надобности выдра выходит  из воды постоянно на одно и то же место, хотя бы для этого ей пришлось проплыть  значительное расстояние. Тут в песке обыкновенно охотники ставят капканы.  Уничтожив рыбу в одном каком-нибудь районе, выдра передвигается вверх или вниз  по реке, для чего идёт по берегу. У неё прекрасно развита ориентировка. В тех  местах, где река делает петлю, она пересекает полуостров в наиболее узком его  месте. Иногда выдра перекочёвывает из одной речки в другую; туземцам случалось  убивать их в горах, далеко от реки. Пугливое, хитрое и осторожное животное это  любит совершать свои охотничьи экскурсии в лунные ночи и редко показывается  днём.    

Выдра, которую я наблюдал, держала в зубах рыбу и плыла к  противоположному берегу. Через минуту она вылезла на мокрый камень. Мокрое тело  её блестело на солнце. В это время она оглянулась и, увидев меня, бросила рыбу  и снова проворно нырнула в воду. Я уговорил своих спутников скрыться в кустах в  надежде, что животное покажется опять, но выдра не появлялась. Я уже хотел было  встать, как вдруг какая-то тень мелькнула в воздухе и вслед за тем что-то  большое и грузное опустилось на камень. Это был белохвостый орлан. Схватив  рыбу, он снова легко поднялся на воздух. В это время на воде появилась выдра,  но уже значительно дальше по реке. Она, видимо, поднялась только для того,  чтобы набрать в лёгкие воздуха, и затем скрылась совсем.    

Километра через три мы достигли устья Такунчи и здесь стали  биваком. Чжан Бао и Дерсу занялись рубкой дров, а Чан Лин отправился острогой  ловить рыбу.    

Походная острога удэхейцев имеет вид маленького гарпуна с  ремнём. Носится она у пояса и надевается на древко в минуту необходимости.  Обыкновенно рыбу бьют с берега. Для этого к ней надо осторожно подкрасться.  После удара наконечник соскакивает с древка, и рыба увлекает его с собою, но  так как он привязан к ремню, то и рыба оказывается привязанною.    

Чан Лин ловко владел острогой и убил шесть больших форелей,  которые составили великолепный ужин.    

На следующий день, 8 сентября, мы распрощались с Такемой и  пошли вверх по Такунчи. Река эта длиной немного более 40 километров и течёт по  кривой с северо-запада к востоку. Около устья она шириной до 6 и глубиной от 1  до 1,2 метра по руслу. Вода в ней мутная, с синим опаловым оттенком.    

Такунчи — типичная долина размыва, суженная около устья и  расширяющаяся вверху. Остроконечные, как бы стоящие одиноко сопки со  сглаженными контурами и пологими склонами указывают на постоянные денудационные  процессы.    

Геология Такунчи такова: около устья река подмывает высокую  террасу, основание которой слагается из красивых глинистых сланцев с тонкими  прослойками серых песчаников. Немного выше с правой стороны видны обнажения  весьма древних конгломератов, которые имеют такой вид, как будто они побывали в  огне. Далее, с левой стороны, идёт акмуровидный гранит с плитняковой  отдельностью, а выше — опять глинистые сланцы с весьма интенсивной  складчатостью. Из притоков Такунчи самые интересные в среднем течении: два  малых безымянных справа и один большой (река Талда) с левой стороны. Первый  приведёт к перевалу на Илимо, второй— на реку Сакхому (Сяо-Кема) и третий —  опять на Такему. Около устья каждого из притоков есть по одной зверовой фанзе.    

До первой фанзы мы дошли очень скоро. Отдохнув немного и  напившись чаю с сухарями, мы пошли дальше. Вся долина Такунчи, равно как и  долина Такемы, покрыта густым хвойно-смешанным лесом. Сильно размытое русло  реки и завалы бурелома указывают на то, что во время дождей Такунчи знакомы  наводнения.    

Вторую половину пути мы сделали легко, без всяких  приключений и, дойдя до другой зверовой фанзы, расположились в ней на ночь как  дома.    

Что-то сделалось с солнцем. Оно уже не так светило, как  летом, вставало позже и рано торопилось уйти на покой. Трава на земле начала  сохнуть и желтеть. Листва на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми  почувствовали приближение зимы виноградники и клёны. Они разукрасились в  оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.    

В сумерки мы с Дерсу пошли на охоту за изюбрами. Они уже  отабунились. Самцы не хотели вступать в борьбу и хотя и отвечали на зов друг  другу, но держались позади стада и рогами угоняли маток с места, где мог  явиться соперник.    

После ужина мы все расположились на тёплом кане. Дерсу стал  рассказывать об одном из своих приключений. Около него сидели Чжан Бао и Чан  Лин и внимательно слушали. По их коротким возгласам я понял, что гольд  рассказывал что-то интересное, но сон так овладел мною, что я совершенно не мог  бороться с ним и уснул как убитый.    

9 сентября мы продолжали наше движение к Сихотэ-Алиню. В  хороших лесах всегда много пернатых. Кроме обычных для уссурийской тайги желн,  орехотворок, соек, пёстрых дятлов, диких голубей, ворон, орлов и поползней  здесь, близ реки, на старых горелых местах, уже успевших зарасти лиственным  молодняком, в одиночку держались седоголовые дятлы. Удэхейцы называют их  земляными дятлами, потому что они кормятся на земле, а не на деревьях. Эти  птицы каждый раз при приближении людей поднимали неистовый крик и старались как  можно скорее укрыться в чаще леса.    

В другом месте в траве я увидел краснобрюхих дроздов.  Заслышав шум наших шагов, они вдруг все сразу поднимались на воздух и садились  на ветви ближайших деревьев, щебеча так, как будто бы обменивались мнениями о  происшедшем. По кустарникам шныряли маленькие симпатичные птички с полосатой  спиной и белой головкой. Это были касатки-мухоловки. С исчезновением насекомых  должны улететь и они в более тёплые страны. Время это было уже близко. Недаром  мухоловки стали собираться в стайки. Над осыпями кружились два ястреба.  Сеноставцы-пищухи служили им лакомой приманкой. Но эти грызуны очень осторожны.  Далеко от нор они не отходили и при малейшем намёке на опасность проворно  скрывались в камнях. Но всё же при умелом маневрировании пернатые хищники не  оставались без добычи.    

За работой незаметно прошёл день. Солнце уже готовилось уйти  на покой. Золотистые лучи его глубоко проникали в лес и придавали ему особенную  привлекательность.    

Мы прибавили шагу.    

Маленькая, едва заметная тропинка, служившая нам путеводной  нитью, всё время кружила: она переходила то на один берег реки, то на другой.  Долина становилась всё уже и уже и вдруг сразу расширилась. Рельеф принял  неясный, расплывчатый характер. Это были верховья реки Такунчи. Здесь три ручья  стекались в одно место. Я понял, что нахожусь у подножия Сихотэ-Алиня.    

Отроги хребта, сильно размытые и прорезанные горными  ключами, казались сопками, разобщёнными друг от друга. Дальше за ними виднелся  гребень водораздела; точно высокой стеной, окаймлял он истоки Такунчи. Природа  словно хотела резко отграничить здесь прибрежный район от бассейна Имана. В том  же месте, где соединялись три ручья, была небольшая полянка, и на ней стояла  маленькая фанзочка, крытая корьём и сухой травой.    

Около фанзочки мы застали одинокого старика китайца. Когда  мы вышли из кустов, первым движением его было бежать. Но видимо, самолюбие,  преклонный возраст и обычай гостеприимства принудили его остаться. Старик  растерялся и не знал, что делать.    

В то время уже начались преследования браконьеров и  выселение их из пределов края. Китаец, вероятно, думал, что его сейчас арестуют  и отправят в залив Ольги под конвоем. От волнения он сел на пень и долго не мог  успокоиться. Он тяжело и прерывисто дышал, лицо его покрылось потом.    

В это время солнце скрылось за горами. Волшебный свет в лесу  погас; кругом сразу стало сумрачно и прохладно.    

Место, где стояла фанзочка, показалось мне таким уютным, что  я решился здесь ночевать.    

Дерсу и Чжан Бао приветствовали старика по-своему, а затем  принялись раскладывать огонь и готовить ужин. Я сел в стороне и долго  рассматривал китайца.    

Он был высокого роста, немного сутуловат, с чёрными  помутневшими глазами и с длинной редкой седой бородой. Жилистая шея, тёмное  морщинистое лицо и заострившийся нос делали его похожим на мумию. Одет он был в  старую, уже давно выцветшую и грубо заплатанную рубашку из синей дабы,  подпоясанную таким же старым шарфом, к которому сбоку привязаны были охотничий  нож, лопаточка для выкапывания женьшеня и сумочка для кремня и огнива. На нём  были синие штаны и низенькая самодельная обувь из лосиной кожи с ремёнными  перетяжками, а на голове простая тряпица, почерневшая от копоти и грязи.    

Старик китаец не был похож на обыкновенных рабочих-китайцев.  Эти руки с длинными пальцами, этот профиль и нос с горбинкой и какое-то  особенное выражение лица говорили за то, что он попал в тайгу случайно.    

«Вероятно, беглый политический», — подумал я про себя.    

У меня мелькнула мысль, что я причина его страха. Мне стало  неловко. В это время Аринин принёс мне кружку чая и два куска сахара. Я встал,  подошёл к китайцу и все это подал ему. Старик до того растерялся, что уронил  кружку на землю и разлил чай. Руки у него затряслись, на глазах показались  слёзы. Он опустился на колени и вскрикнул сдавленным голосом:    

— Тау-сё-ба, та-лай-я! (Спасибо, капитан!) Я поднял его  и сказал:    

— Бупа, бэ-хай-па, латурл! (Ничего не бойся, старик!)  Мы все занялись своими делами. Я принялся вычерчивать дневной маршрут, а Дерсу  и Чжан Бао стали готовить ужин. Мало-помалу старик успокоился. После чая, сидя  у костра, я начал расспрашивать его о том, как он попал на Такунчи.    

Китаец рассказал мне, что зовут его Ли Цун-бин, ему 74 года,  родом он из Тяньцзина и происходит из богатой китайской семьи. Ещё будучи  молодым человеком, он поссорился с родными. Младший брат нанёс ему кровную  обиду. В деле этом была замешана женщина. Отец принял сторону брата. Тогда он  оставил родительский дом и ушёл на Сунгари, а оттуда перебрался в Уссурийский  край и поселился на реке Даубихе. Впоследствии, с приходом на Даубихе русских  переселенцев, он перешёл на Улахе, затем жил на реках Судзухе, Пхусуне и  Вай-Фудзине и, наконец, добрался до реки Такемы, где и прожил 34 года. Раньше  он занимался охотой. Первое ружьё у него было фитильное, за которое он заплатил  30 отборных соболей. Потом он искал дорогой корень женьшень. Под старость он  уже не мог заниматься охотой и стал звероловом. Это понудило его сесть на одном  месте, подальше от людей. Он облюбовал реку Такунчи и пришёл сюда уже много лет  назад. Жил здесь Ли Цун-бин один-одинёшенек. Изредка кто-нибудь из туземцев  заходил к нему случайно, и сам он раз или два в год спускался к устью Такемы.  Потом старик вспомнил свою мать, детство, сад и дом на берегу реки.    

Наконец он замолк, опустил голову на грудь и глубоко задумался.    

Я оглянулся. У огня мы сидели вдвоём. Дерсу и Чжан Бао ушли  за дровами.    

Ночь обещала быть холодной. По небу, усеянному звёздами,  широкой полосой протянулся Млечный Путь. Резкий, холодный ветер тянул с  северо-запада. Я озяб и пошёл в фанзу, а китаец остался один у огня.    

Я заметил, что Дерсу проходил мимо старика на носках,  говорил шёпотом и вообще старался не шуметь.    

Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика,  сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его  старческое лицо. По нему прыгали красные и чёрные тени. При этом освещении он  казался выходцем с того света, железным человеком, раскалённым докрасна. Китаец  так ушёл в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.    

О чём думал он? Вероятно, о своей молодости, о том, что он  мог бы устроить свою жизнь иначе, о своих родных, о любимой женщине, о жизни,  проведённой в тайге, в одиночестве…    

Поздно вечером я снова выглянул в окно. Ветер раздувал  потухший костёр. На минуту вспыхивало тусклое пламя и на мгновение освещало  худую фигуру старика.    

Он сидел все на том же месте, подперев голову руками,  смотрел на угли и вспоминал далёкое прошлое. Я хотел было его окликнуть, но  почему-то не решился этого сделать.    

Наконец, покончив свою работу, я закрыл тетрадь и хотел было  лечь спать, но вспомнил про старика и вышел из фанзы. На месте костра осталось  только несколько угольков. Ветер рвал их и разносил по земле искры. А китаец  сидел на пне так же, как и час назад, и напряжённо о чём-то думал.    

Я сказал Дерсу, чтобы он позвал его в фанзу.    

— Не надо, капитан, — ответил мне тихонько гольд,  усиленно подчёркивая слово «не надо», и при этом сказал, что в таких случаях,  когда человек вспоминает свою жизнь, его нельзя беспокоить.    

Я понял, что в это время беспокоить человека действительно  нельзя, вернулся в фанзу и лёг на кан.    

Тоскливо завывал ветер в трубе и шелестел сухой травой на  крыше. Снаружи что-то царапало по стене, должно быть, качалась сухая ветка  растущего поблизости куста или дерева. Убаюкиваемый этими звуками, я сладко  заснул.    

На другое утро, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Я  поспешно оделся и вышел из фанзы.    

Кругом все белело от инея. Вода в лужах замёрзла. Под тонким  слоем льда стояли воздушные пузыри. Засохшая жёлто-бурая трава искрилась такими  яркими блёстками, что больно было на неё смотреть. Сучья деревьев, камни и  утоптанная земля на тропе покрылись холодным матовым налётом.    

Осмотревшись кругом, я заметил, что все вещи, которые ещё  вчера валялись около фанзы в беспорядке, теперь были прибраны и сложены под  навес. Около огня сидели Чжан Бао, Дерсу и Чан Лин и о чём-то тихонько говорили  между собою.    

— А где старик? — спросил я их.    

Чжан Бао указал мне рукой на лес. Тут только я заметил на  краю полянки маленькую кумирню, сложенную из накатника и крытую кедровым  корьём. Около неё на коленях стоял старик и молился. Я не стал ему мешать и  пошёл к ручью мыться. Минут через пятнадцать старик возвратился в фанзу и стал  укладывать свою котомку.    

— Куда он собирается? — спросил я своих спутников.  Тогда Чжан Бао сказал мне, что старик решил вернуться на родину, примириться со  своим братом, если он жив, и там окончить дни свои.    

Уложив котомку, старик снял с левой руки деревянный браслет  и, подавая его мне, сказал:    

— Возьми, капитан, береги, он принесёт тебе счастье!    

Я поблагодарил его за подарок и тут же надел браслет на  руку.    

После этого старик сделал земные поклоны на все четыре  стороны и стал прощаться с сопками, с фанзой и с ручьём, который утолял его  жажду.    

Около фанзы росли две лиственницы. Под ними стояла маленькая  скамеечка. Ли Цун-бин обратился к лиственницам с трогательной речью. Он  говорил, что посадил их собственными руками и они выросли большими деревьями.  Здесь много лет он отдыхал на скамейке в часы вечерней прохлады и вот теперь  должен расстаться с ними навсегда. Старик прослезился и снова сделал земные  поклоны.    

Затем он попрощался с моими спутниками. Они в свою очередь  поклонились ему до земли, помогли ему надеть котомку, дали в руки палку и пошли  провожать до опушки леса.    

На краю полянки старик обернулся и ещё раз посмотрел на  место, где столько лет он провёл в одиночестве. Увидев меня, он махнул мне  рукой, я ответил ему тем же и почувствовал на руке своей браслет.    

Когда возвратились Дерсу, Чжан Бао и Чан Лин, мы собрали  котомки и пошли своей дорогой. Дойдя до опушки леса, я, так же как и старик,  оглянулся назад.    

Словно что оборвалось! Эта полянка и эта фанзочка, которые  ещё вчера казались мне такими уютными, сразу сделались чуждыми, пустыми.    

Брошенный дом! Душа улетела, остался один труп!    

 Глава десятая    

Страшная находка    

     

     

    

     

Пологий склон Сихотэ-Алиня. — Верховья реки  Арму. — Скелеты. — Лунное световое явление. —  Тянь-чин-лаза. — Сихотэ-Алинь. — Кедровый стланец.     

     

От фанзочки сразу начался подъём на Сихотэ-Алинь, сначала  пологий, а потом все круче и круче. На восточном склоне хребта растёт  хвойно-смешанный лес; главную массу его составляют кедр, ель, пихта,  лиственница, клён и берёза с мохнатой жёлтой корой. Травяная растительность  состоит из папоротников, чемерицы, ландышей, царского скипетра, трилистника,  заячьей кислицы и различных мелких осок.    

Подъём на гребень Сихотэ-Алиня был настолько крут, что  приходилось хвататься руками за камни и корни деревьев. Высота перевала над  уровнем моря, по показаниям анероида, 875 метров. На западном склоне хребта растительность  более однообразна, чем на восточном. Разница в характере лесов очень резкая. Я  ожидал увидеть на вершине Сихотэ-Алиня гольцы. Ничего подобного: передо мной  была возвышенная равнина вроде плоскогорья, покрытая редкой замшистой  лиственницей, без всякого подлесья. Нигде ни кустов, ни травы — всюду один мох.  Чтобы добыть кусок горной породы, пришлось глубоко копаться во мху. Взятые  образцы оказались кварцевым порфиром и липаритом.    

В собранном мною здесь гербарии отмечены: стелющийся по мху  дёрен канадский с розеткой из шести листочков и красными ягодами; потом тоже  канадский майник, имеющий два сердцевидных, ярко блестящих сочных листа; затем  особый вид плауна. Первый по внешнему виду несколько напоминает низкорослый  орляк, который имеет довольно простой перистый лист.    

Отдохнув немного на перевале, мы пошли дальше. Я решил  пересечь плато и спуститься к воде по другую его сторону. Но сколько мы ни шли,  конца его не было видно. Перед нами расстилалась пустынная болотистая равнина,  покрытая чахлым лесом. Хоть бы одна сопка, хоть бы какой-нибудь бугор или  углубление! Я думал, что мы попали на плоскогорье, и не знал, идём ли мы вдоль  или пересекаем его по кратчайшему направлению. Вдруг я услышал шум воды. Это  обстоятельство ещё: больше меня удивило. Скоро всё разъяснилось: западные  склоны Сихотэ-Алиня в этих местах оказались настолько пологими, что понижение  их совершенно незаметно для глаза. Перед нами была река Арму — самый большой  приток Имана, впадающий в него в среднем течении, с правой стороны. Я взглянул  на барометр: стрелка показывала 697 миллиметров, что по приведению к уровню  моря давало абсолютную высоту 770 метров. Значит, с вершины мы спустились  только на 105 метров, что в среднем на один километр составляет 10 метров.  Уровень воды в реке на западной стороне Сихотэ-Алиня оказался на 225 метров  выше, чем на восточной.    

В верховьях река Арму состоит из двух речек одинаковой  величины. Мы попали как раз к месту их слияния. Чан Лин измерял каждую из них  двумя днями пути.    

Посоветовавшись с ним, я решил отправиться по левой речке  (ближайшей к Сихотэ-Алиню), затем подняться на водораздел, пройти немного по  хребту и выйти к истокам Такемы.    

Здесь река Арму имеет до 6 метров ширины и около 45  сантиметров глубины. Вода в ней красноватого цвета и не имеет той низкой  температуры, которая свойственна быстрым горным речкам. Русло Арму завалено  колодником, что при сравнительно тихом течении вполне понятно: дерево остаётся  лежать там, где оно упало.    

Около реки лес значительно гуще и состоит из ольхи, белой  берёзы, ели и пихты; особенно много растёт лиственницы. Это в полном смысле  слова тайга: дикая, пустынная и неприветливая. Все живое её избегает; нигде не  видно звериных следов, и за двое суток мы не встретили ни одной птицы. Такая  тайга влияет на психику людей, что заметно было и по моим спутникам. Они шли  молча и почти не разговаривали между собой.    

По обыкновению около 3 часов пополудни мы стали выбирать  место для бивака. Дерсу и Чжан Бао зачем-то отошли вправо, а я, Чан Лин и  Аринин пошли по берегу речки. Вдруг мы услышали позади себя крик: Дерсу звал  нас к себе. Мы тотчас вернулись. Пробираясь сквозь чащу леса, я увидел  маленькую полянку, а на ней что-то белело. Около этих предметов стояли Дерсу и  Чжан Бао и внимательно их рассматривали. Сначала я думал, что это кочки, но уже  по лицам своих спутников понял, что это было что-то посерьёзнее простых кочек.  Подойдя поближе, я увидел человеческие черепа. Их было шесть; тут же по  сторонам валялись и другие кости.    

Шесть скелетов! Как погибли эти люди? Суровая тайга хранит  такие тайны.    

Дерсу долго рассматривал кости и что-то говорил с Чжан Бао.  По его мнению, эти люди не были убиты, потому что ни на одном из черепов не  было проломов. Они умерли, но не от болезней. От болезней все сразу не умирают,  а гибнут поодиночке: один умрёт, а остальные плетутся дальше. Дерсу стал  осматривать стволы деревьев. По ожогам на коре он установил время последнего  пала. Это было два года назад. А так как кости тоже носили на себе следы огня,  то, очевидно, в то время, когда шёл огонь по лесу, трупы были уже скелетами.  Пал сжёг остатки одежды. Однако около костей должны были остаться такие  предметы, которые не могли сгореть и по которым можно было бы установить  национальность умерших. Дерсу и Чжан Бао принялись копаться во мху и скоро  нашли железный котелок, топор, заржавленный нож, шило, ручка которого была  сделана из ружейной гильзы, огниво, трубку, жестяную баночку и серебряное  кольцо. По этим предметам Дерсу узнал, что погибшие люди были  корейцы-золотоискатели. Они, видимо, хотели пробраться на берег моря, но  заблудились в тайге и погибли от голода.    

А спасение было так близко: один переход — и они были бы в  фанзе отшельника-китайца, у которого мы провели прошлую ночь.    

Окаймляющие полянку деревья, эти безмолвные свидетели гибели  шестерых людей, молчаливо стояли и теперь, Тайга показалась мне ещё угрюмее.    

Как бы сговорившись, мы все разом сняли с себя котомки. Чжан  Бао и Чан Лин выворотили пень, выбросили из-под него камни и землю, а мы с  Дерсу стащили туда кости. Затем прикрыли их мхом, а сверху наложили тот же пень  и пошли к реке мыться.    

Была пора устраиваться на ночь. Чжан Бао и Чан Лин не хотели  располагаться рядом с мертвецами. Взяв свои котомки, мы отошли ещё полкилометра  и, выбрав на берегу речки место поровнее, стали биваком.    

В сумерки появился туман. Он переплыл через водораздел и  распространился по всему западному склону Сихотэ-Алиня.    

Вечером я имел случай наблюдать интересное метеорологическое  явление. Около 10 часов взошла луна, тусклая, почти не дающая света. Вслед за  тем туман рассеялся, и тогда от лунного диска вверх и вниз протянулись два  длинных луча, заострившихся к концам. Явление это продолжалось минут  пятнадцать, затем опять надвинулся туман, и луна снова сделалась расплывчатой и  неясной; пошёл мелкий дождь, который продолжался всю ночь, до рассвета.    

Утром 11 сентября погода как будто немного изменилась к  лучшему. Чтобы не терять напрасно времени, мы собрали свои котомки и пошли  вверх по реке Арму. Местность была настолько ровная и однообразная, что я  совершенно забыл, что нахожусь у подножия Сихотэ-Алиня. Здешний хвойный лес  плохого дровяного качества, растёт весьма неравномерно: болотистые поляны  отделяются друг от друга небольшими перелесками, деревья имеют отмершие вершины  и множество сухих ветвей.    

Часов в 11 утра мы распрощались с Арму и круто повернули к  востоку. Здесь был такой же пологий подъём, как и против реки Такунчи.  Совершенно незаметно мы поднялись на Сихотэ-Алинь и подошли к восточному его  обрыву. В это время туман рассеялся, и мы могли ориентироваться. Слева от нас,  километрах в пятнадцати, высилась какая-то большая гора. Чан Лин, хорошо  знающий эти места, сказал, что сопка эта не имеет названия и находится в  истоках реки Сицы. Мы были как раз против долины реки Тянь-чин-гоуза[24], впадающей в Такему с  правой стороны, выше Такунчи. По размерам первая немного меньше второй.  Березняки в её истоках указывают на то, что здесь был когда-то большой пожар,  уничтоживший весь хвойный лес. Прилегающая часть Сихотэ-Алиня со стороны Такемы  имеет вид длинной столовой горы. Китайцы называют её Тянь-чин-лаза[25].    

Нам не суждено было долго любоваться красивой панорамой:  надвинувшиеся тучи снова окутали Сихотэ-Алинь, снова пошёл дождь, мелкий и  частый.    

Производить съёмку во время ненастья трудно. Бумага  становится дряблой, намокшие рукава размазывают карандаш. Зонтика у меня с  собой не было, о чём я искренно жалел. Чтобы защитить планшет от дождя, каждый  раз, как только я открывал его, Чан Лин развёртывал над ним носовой платок. Но  скоро и это оказалось недостаточным: платок намок и стал сочить воду.    

— Погоди, капитан, — сказал мне Дерсу и, отбежав в  сторону, начал снимать с дерева бересту, затем срезал несколько прутьев и  быстро смастерил зонтик.    

Меня всегда удивляла находчивость гольда. Кажется, не было  такого затруднительного положения, из которого он не сумел бы выйти. Всё, что  ему было нужно, он находил тут же, около себя, под рукою.    

Выполняя намеченный маршрут, мы повернули на север и пошли  вдоль по Сихотэ-Алиню к большой куполообразной горе, которую видели на  северо-востоке.    

Пройти нам удалось немного. Опасаясь во время тумана  заблудиться в горах, я решил рано стать на бивак. На счастье, Чжан Бао нашёл  между камней яму, наполненную дождевой водой, и вблизи от неё сухой кедровый  стланец. Мы поставили односкатную палатку, развели огонь и стали сушиться.    

Перед вечером Дерсу ходил на охоту и убил кабаргу. Это  двукопытное животное, похожее на антилопу, высотой полметра, а длиной метр.  Задние ноги её немного длиннее передних, отчего, когда животное стоит на всех  четырёх ногах, зад его немного приподнят. Шея у кабарги длинная, голова  небольшая, стройная, с тёмными выразительными глазами и подвижным носом. Она не  имеет рогов и слёзных ямок. Зато природа наградила её клыками: у самок клыки  маленькие и не выходят изо рта, а у самцов длинные, острые и торчат книзу на 5  — 6 сантиметров. Во время гона самцы дерутся между собой, нанося друг другу  довольно опасные раны. В отличие от прочих двукопытных кабарга имеет жёлчный  пузырь и мускусный мешок. Общая окраска животных пёстро-тёмно-бурая; шерсть  грубая и ломкая, движения порывистые и неуверенные; крик пронзительный и  тоскливый. Во время гона самцы распространяют вокруг себя сильный запах.    

На ужин варили мясо кабарги; оно чем-то припахивало. Чан Лин  сказал, что оно пахнет мхом. Чжан Бао высказался за запах смолы, а Дерсу указал  на багульник. В местах обитания кабарги всегда есть и то, и другое, и третье;  вероятно, это был запах мускуса.    

Весь следующий день, 12 сентября, мы простояли на месте  из-за дождя. Надо было переждать непогоду. Осенние дожди в Уссурийском крае  никогда не бывают продолжительными, но зато очень сильны. Целый день я сидел в  палатке и вычерчивал свои съёмки. Ночью поднялся сильный порывистый ветер.  Кое-где показались звезды, и, как всегда в таких случаях бывает, перед  рассветом ударил крепкий мороз. Кругом опять все забелело, от инея сырой мох  замёрз и хрустел под ногами. От наших ног на нём оставались глубокие следы, чем  очень были недовольны Дерсу и Чжан Бао. Эта осторожность красной нитью  проходила во всех их действиях, даже в тех случаях, когда мы находились очень  далеко от жилья и трудно было рассчитывать на встречу с человеком.    

Осмотревшись, мы увидели, что находимся как раз против  истоков Сицы[26].    

От столовой горы Тянь-чин-лаза Сихотэ-Алинь идёт сначала к  северо-востоку, а затем поворачивает на северо-запад. В этом углу высится  острая коническая сопка. Высота сопки, по барометрическим измерениям, равняется  1230 метрам. Дальше Сихотэ-Алинь тянется на север. Километрах в пяти от сопки  он поворачивает к востоку, образуя двугорбую сопку, названную нами Верблюдом  (1100 м). Потом хребет изгибается ещё раз на запад. Отсюда он берет старое  направление и подходит к самой высокой горе, которую мы вчера видели издали.    

Вся описываемая часть Сихотэ-Алиня совершенно голая; здесь,  видимо, и раньше не было лесов. Если смотреть на вершины гор снизу (из долин),  то кажется, что около гольцов зеленеет травка. Неопытный путник торопится  пройти лесную зону, чтобы поскорее выйти к альпийским лугам. Но велико бывает  его разочарование, когда вместо травки он попадает в пояс кедрового стланца.  Корни этого древесного растения находятся вверху, а ствол и ветви его стелются  по склону, как раз навстречу человеку, поднимающемуся в гору. Пробираться  сквозь кедровый стланец очень трудно: без топора тут ничего не сделать. Нога  часто соскальзывает с сучьев; при падении то и дело садишься верхом на ветви,  причём ноги не достают до земли, и обойти стланцы тоже нельзя, потому что они  кольцом опоясывают вершину. Выше их на Сихотэ-Алине растут низкорослые  багульники, брусника, рододендрон, мхи, ещё выше — лишаи, и наконец начинаются  гольцы.    

В этот день мы дошли до подножия куполообразной горы и  остановились около неё в седловине.     

 Глава одиннадцатая    

Опасная переправа    

     

     

    

     

Гора Шайтан. — Река Сица. — Истоки реки  Такемы. — Прибыль воды. — Переправа на плоту. — Дерсу в  опасности. — Привязанное дерево. — Спасение. — Возвращение к  морю. —Смешное недоразумение. — Прибрежные горные речки. — Скала  Ван-Син-лаза. — Кольчатый тюлень. — Бивак около устья Кулумбе. —  Тень и душа. — Пятнистый олень.     

     

Ночью мы мало спали, зябли и очень обрадовались, когда на  востоке появились признаки зари. Солнце ещё пряталось за горизонтом, а на земле  было уже все видно.    

Горная страна с птичьего полёта! Какая красота! Куда ни  глянешь — всюду горы, вершины их, то остроконечные, как петушиные гребни, то  ровные, как плато, то куполообразные, словно морская зыбь, прятались друг за  друга, уходили вдаль и как будто растворялись во мгле.    

Но вот взошло солнышко и пригрело землю. Иней исчез, и трава  из пепельно-серебристой снова сделалась буро-жёлтой и сухой.    

Собрав свои котомки, мы стали взбираться на самую высокую  гору. Много раз мы садились отдыхать, затем опять карабкались вверх и только к  полудню достигли её вершины. По барометрическим измерениям, высота горы оказалась  равной 1570 метрам. Я назвал её Шайтаном. Это самая высокая точка в центральной  части Сихотэ-Алиня. Восточные склоны — каменистые и крутые, западные — пологие.  Камни, покрывающие вершину Шайтана, были так плотно уложены, что можно  подумать, будто их кто-нибудь нарочно утрамбовывал и пригонял друг к другу.    

Спуск с горы отнял у нас тоже много времени. В следующей,  соседней седловине барометр показывал 1066 метров. Отсюда Сихотэ-Алинь  поворачивает на северо-восток.    

Дальше мы по нему не пошли и начали спуск в долину реки  Сицы. С большой горы всегда надо спускаться осторожно, не торопясь, иногда  останавливаться.    

Осыпи, мхи и кедровые стланцы теперь остались позади. Здесь  я нашёл мохнатую чёрную смородину. Ниже росла рябина, мелкая лиственница и  низкорослая берёза, ещё ниже — кедр, потом — чёрная берёза, дуб и все прочие  деревья.    

В полдень мы остановились на привал. Пока кипятили чай, я  успел сделать несколько фотографических снимков.    

Сица в верховьях состоит из двух речек, каждая из них в свою  очередь разбивается на два ручья, потом ещё и ещё. Все ручьи сбегают в обширную  котловину, изрезанную оврагами.    

Нигде хребет Сихотэ-Алинь не выступает так величественно и  резко, как в истоках Сицы. Здесь он действительно кажется высоким горным  хребтом.    

Всюду в обнажениях я видел кристаллические сланцы и кварцы,  окрашенные окисью меди. Китайцы говорят, что на Сице есть золото, а в  горах—горный хрусталь. В долине Сицы раньше были хорошие хвойные смешанные  леса, впоследствии выгоревшие. Теперь на месте пожарища выросли березняки  25-летнего возраста.    

Река Сица считается хорошим охотничьим местом, и  действительно, следы изюбров встречались чуть ли не на каждом шагу. Избитая  земля, истрёпанные кусты, клочья шерсти и обломки рогов говорили о том, что  здесь происходят главные бои.    

К вечеру мы дошли до маленькой зверовой фанзы, которую, по  словам Чан Лина, выстроил кореец-золотоискатель. Золота он не нашёл, но соболей  в тот год поймал много. Тут мы остановились. В сумерки Чаи Лин и Дерсу ходили  на охоту и убили сайка[27].  Ночью они по очереди сушили мясо.    

Дальнейший путь лежал вниз по Сице. Она шириной около 4  метров, глубиной 0,6 метра и в нижнем течении очень порожиста и бурлива. По  мере того как мы отходили от водораздела, долина суживалась всё более и более и  наконец превратилась в глубокое ущелье. Здесь с обеих сторон высятся мощные  древнеречные террасы, состоящие из глинистых сланцев с прослойками жёлтого  мелкозернистого песчаника и молочно-белого кварца. Сланцы сильно перемяты и  кажутся плойчатыми.    

С левой стороны террасы стоит одинокая скала, похожая на  старинную башню. Вместе с Чан Лином мы поднялись наверх, чтобы с высоты её  посмотреть на верховья Такемы. До истоков было ещё далеко. Река загибается на  север и охватывает истоки Кусуна. В самых верховьях Такема принимает в себя справа  и слева ещё по одному притоку. Правый называется Чен-Шенза[28], левый — Сяодунца[29]. Немного выше устья последней, на левом  берегу Такемы, по словам Чан Лина, есть скалистая сопка, куда удэхейцы боятся  ходить: там с гор всегда сыплются камни, там — обиталище злого духа Какзаму.    

Из всего изложенного выше явствует, что хребет Сихотэ-Алинь  по отношению к Такеме идёт под углом, сначала небольшим, а затем, по мере  отклонения реки к югу, увеличивающимся всё больше и больше.    

Спустившись с Сихотэ-Алиня в долину Сицы, мы заночевали в  зверовой фанзочке Чан Лина, где он за два года поймал 86 соболей.    

На следующий день к полудню мы дошли до реки Такемы и  направились вниз по её течению, придерживаясь правого края долины. По пути мы  видели одного медведя и нескольких изюбров. Полюбовавшись красивой горной  панорамой, мы пошли вниз по правому берегу Такемы и, немного не доходя до реки  Сяо-Дунанцы[30], стали биваком.    

С утра хмурившаяся погода к вечеру разразилась сильным  дождём. С первых же капель стало видно, что дождь будет затяжной. Палатки мы  поставили хорошо, натаскали сухих дров и потому ночь провели спокойно. Утром  дождь пошёл ещё сильнее. Пришлось продневать. Мои спутники убивали время  разговорами, спали или пили чай, а я занимался своей обычной работой. Часов в  одиннадцать утра была короткая гроза. Молнии не было видно; гром грохотал  где-то вверху, в облаках, тучи шли вразброд, и ветер часто менял направление.  Целый день и всю ночь шёл дождь с удивительным постоянством. На рассвете 17  сентября тучи рассеялись и опять ударил мороз. Вершины гор забелели от снега и  в этом уборе приняли праздничный вид. Земля, пригретая солнечными лучами, стала  оттаивать; онемевшая было вода ожила и тонкими струйками стала сбегать по  скатам, и чем. ниже, тем бег её становился стремительнее; это подбодрило всех.  Словно сговорившись, мы проворно собрали свои котомки и бодро пошли дальше и  около полудня были близ реки Ноготхо (Ага-то), впадающей в Такему с левой  стороны. По ней можно перевалить в реку Чеэ-Бязани (приток Кусуна). Как мы ни  старались, но в этот день нам удалось дойти только до устья реки  Тянь-чин-гоуза. Небольшая тропка привела нас к фанзочке, построенной среди  густого леса, в расстоянии одного километра от Такемы; тут мы заночевали, а  утром снова продолжали свой путь вниз по долине реки Такемы.    

После грозы погода установилась хорошая, и мы продвигались  довольно быстро.    

Я заметил, что каждый раз, когда тропа приближалась к реке  спутники мои о чём-то тревожно говорили между собой. Скоро всё разъяснилось: от  последних дождей вода в Такеме поднялась выше своего уровня, и этого было  достаточно, чтобы воспрепятствовать нам перейти вброд. Оставалось или  продолжать путь по правому берегу до реки Сяо-Кунчи и затем через перевал выйти  в долину реки Илимо, или же переправиться через Такему где-нибудь выше Такунчи.  Путь через реку Илимо был длинный и кружный. Посоветовавшись между собой, мы  решили попытаться переправиться через реку на плоту и только в случае неудачи  идти к верховьям Илимо и по ней к устью Такемы.     

Для этого надо было найти плёс, где вода шла тихо и где было  достаточно глубоко. Такое место скоро было найдено немного выше последнего  порога. Русло проходило здесь около противоположного берега, а с нашей стороны  тянулась длинная отмель, теперь покрытая водой. Свалив три большие ели, мы очистили  их от сучьев, разрубили пополам и связали в довольно прочный плот. Работу эту  мы закончили перед сумерками и потому переправу через реку отложили до утра.    

Вечером мы ещё раз совещались. Решено было, что, когда плот  понесёт вдоль берега, Аринин и Чжан Бао должны будут соскочить с него первыми,  а я стану сбрасывать вещи. Чан Лин и Дерсу будут управлять плотом. Затем  спрыгиваю я, за мной Дерсу, последним оставляет плот Чан Лин.    

     

    

     

На другой день мы так и сделали. Котомки положили посредине  плота, поверх них ружья, а сами распределились по концам. Едва мы оттолкнули  плот от берега, как его сразу подхватило течение и, несмотря на наши усилия,  отнесло далеко ниже того места, где мы рассчитывали высадиться. Как только плот  подошёл к противоположному берегу, Чжан Бао и Аринин, захватив с собой по два  ружья, спрыгнули на землю. От этого толчка плот немного отошёл к середине реки.  Пока его несло вдоль берега, я принялся сбрасывать вещи. Дерсу и Чан Лин  прилагали все усилия подвести плот возможно ближе к берегу, дабы дать  возможность мне высадиться. Я уже собрался было это сделать, как вдруг у Чан  Лина сломался шест и он полетел головой в воду. Вынырнув, он поплыл к берегу.  Тогда я схватил запасной шест и бросился помогать Дерсу. Немного дальше  виднелся каменный выступ. Дерсу закричал мне, чтобы я прыгал как можно скорее.  Не зная его плана, я продолжал работать шестом. Не успел я опомниться, как он  поднял меня на руки и бросил в воду. Я ухватился руками за куст и выбрался на  берег. В это мгновение плот ударился о камень, завертелся и опять отошёл на  середину реки. На плоту остался один Дерсу.    

Мы бросились бегом по берегу с намерением протянуть гольду  шест, но река здесь делала изгиб, и мы не могли догнать плот. Дерсу делал  отчаянные усилия, чтобы снова приблизить его к берегу. Но что значила его сила  в сравнении с течением реки! Впереди, метрах в 30, шумел порог. Стало ясно, что  Дерсу не справится с плотом и течение непременно увлечёт его к водопаду.  Недалеко от порога из воды торчал сук утонувшего тополя. Чем ближе приближался  плот к водопаду, тем быстрее несло его течением. Гибель Дерсу казалась  неизбежной. Я бежал вдоль берега и что-то кричал. Сквозь чащу леса я видел, что  он бросил шест, стал на край плота и в тот момент, когда плот проносился мимо  тополя, он, как кошка, прыгнул на сук и ухватился за него руками.    

Через минуту плот достиг порога. Два раза из воды показались  концы брёвен, и затем их разметало на части. Крик радости вырвался из моей  груди. Но тотчас же появился новый тревожный вопрос: как теперь снять Дерсу с  дерева и надолго ли у него хватит сил? Сук торчал из воды наклонно по течению,  под углом градусов в 30. Дерсу держался крепко, обхватив его руками и ногами. К  несчастью, у нас не было ни одной верёвки: они все ушли на увязку плота и  теперь погибли с ним вместе. Что делать? Медлить было нельзя. Руки у Дерсу  могли озябнуть, устать и тогда… Мы стали совещаться. В это время Чан Лин  обратил внимание на Дерсу, который делал нам рукой какие-то знаки. За шумом  воды в реке нельзя было расслышать, что он кричал. Наконец мы поняли его: он  просил рубить дерево. Валить дерево в реку против самого Дерсу было опасно,  потому что оно могло сбить его с сука, за который он держался. Значит, надо  было рубить дерево выше. Выбрав большой тополь, мы начали было его рубить, но  увидели, что Дерсу отрицательно замахал рукой. Тогда мы подошли к липе — Дерсу  замахал снова. Наконец мы остановились около большой ели… Дерсу дал  утвердительный знак. Теперь мы поняли его. Ель не имеет толстых ветвей, и  потому она не застрянет в реке, а поплывёт. В это время я заметил, что Дерсу  показывает нам ремень. Чжан Бао понял этот знак. Дерсу указывал, что ель надо  привязать. Я спешно стал развязывать котомки и собирать всё, что было  подходящего и что могло хоть как-нибудь заменить верёвки. Для этого пошли  ружейные, поясные ремни и ремни от обуви. В котомке Дерсу оказался ещё один  запасной ремень. Мы все их связали вместе и одним концом привязали ель за  основание.    

После этого мы дружно взялись за топоры. Подрубленная ель  покачнулась. Ещё маленькое усилие — и она стала падать в воду. В это время Чжан  Бао и Чан Лин схватили концы ремней и закрутили их за пень. Течение тотчас же  начало отклонять ель к порогу, она стала описывать кривую от середины реки к  берегу, и в тот момент, когда вершина проходила мимо Дерсу, он ухватился за  хвою руками. Затем я подал ему палку, и мы без труда вытащили его на берег.    

Первое, что я сделал, — поблагодарил гольда за то, что  он вовремя столкнул меня с плота. Дерсу смутился и стал говорить, что так и  надо было, потому что если бы он соскочил, а я остался на плоту, то погиб бы  наверное, а теперь мы все опять вместе. Он был прав, но тем не менее он  рисковал жизнью ради того, чтобы не рисковал ею я.    

Человек скоро забывает опасность. Едва она минует, сейчас же  он начинает шутить. Чан Лин хохотал во всё горло и кривлялся, изображая, как  Дерсу сидел на суку, Чжан Бао говорил, что Дерсу так крепко ухватился за сук,  что он подумал, не приходится ли он сродни медведю? Смеялся и сам Дерсу тому,  как Чан Лин упал в воду; посмеялся и надо мною, как я очутился на берегу, сам  того не помня, и т. д. Вслед за тем мы принялись собирать разбросанные вещи.  Когда работа была кончена, солнце уже скрылось за лесом. Вечером мы долго  сидели у огня. Чжан Бао и Чан Лин рассказывали о том, как каждый из них тонул И  как они спасались от гибели. Мало-помалу разговоры на биваке начали стихать.  Рассказчики молча ещё покурили трубки и затем стали укладываться спать, а я  взялся за дневник.    

Кругом было темно. Вода в реке казалась бездонной пропастью.  В ней отражались звёзды. Там, наверху, они были неподвижны, а внизу плыли с  водой, дрожали и вдруг вновь появлялись на прежнем месте. Мне было особенно  приятно, что ни с кем ничего не случилось. С этими радостными мыслями я  задремал.    

На другой день мы продолжали наш путь вниз по долине реки  Такемы и в три с половиной дня дошли до моря уже без всяких приключений. Это  было 22 сентября. С каким удовольствием я растянулся на чистой циновке в фанзе  у тазов! Гостеприимные удэхейцы окружили нас всяческим вниманием: одни принесли  мясо, другие — чай, третьи — сухую рыбу. Я вымылся, надел чистое бельё и  занялся работой.    

Следующие два дня были дождливые, в особенности последний.  Лёжа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз  вынули жар из печей и положили его посредине фанзы в котёл с золой. Ночью я  проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по  окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я сплю в лесу,  около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет  потухающих углей и испугался.    

— Дерсу, Дерсу! — закричал я. — Вставай  скорей! Дождь сейчас зальёт огонь.    

Дерсу поднялся со своего ложа.    

— Ничего, ничего, капитан! Сейчас мы кладём огонь  поближе, — сказал он и начал искать топор.    

— Тьфу! — вдруг услышал я его голос. — Как  так обмани? Наша в фанзе спи. Тебе капитан играй.    

Тут только я спохватился, что сплю не в лесу, а в фанзе, на  кане и под тёплым одеялом. Со сладостным сознанием я лёг опять на своё ложе и  под шум дождя уснул крепким-крепким сном.    

Утром 25 сентября мы распрощались с Такемой и пошли далее на  север. Я звал Чан Лина с собой, но он отказался. Приближалось время  соболевания; ему надо было приготовить сетку, инструменты и вообще собраться на  охоту на всю зиму. Я подарил ему маленькую берданку, и мы расстались друзьями[31].    

От Такемы на север идут два пути: один — горами, вдали от  моря, другой — по намывной полосе прибоя. А. И. Мерзляков с лошадьми пошёл  первым, а я — вторым.    

Путь А. И. Мерзлякова начинался от фанзы удэхейца Сиу Ху и  шёл прямо на восток, пересекая несколько маленьких перевальчиков. Перейдя речку  Хуля, он повернул к северо-востоку, затем пересёк ещё одну реку — Шооми (в  верховьях) —и через трое суток вышел на реку Кулумбе. Здесь, около скалы Мафа,  он где-то видел выходы каменного угля на поверхность. После перевала по другой  безымянной горной речке он пришёл на реку Найну, прямо к корейским фанзам.    

Как я уже сказал, я избрал второй путь — по берегу моря.    

Подойдя к устью Такемы, я увидел, что, пока мы ходили в горы,  река успела переменить своё устье. Теперь оно было у левого края долины, а там,  где мы переезжали реку на лодке, образовался высокий вал из песка и гальки.  Такие перемещения устьев рек в прибрежном районе происходят очень часто в  зависимости от наводнений и от деятельности морского прибоя.    

Большие обнажения на берегу моря к северу от реки Такемы  состоят главным образом из лав и их туфов (биолитовый дацит), дальше тянутся  полевошпатовые сланцевые породы и диорит. Тип берега кулисный. Действительно,  мысы выступают один за другим наподобие кулис в театре. Вблизи берега нигде нет  островов. Около мысов, разрушенных морским прибоем, кое-где образовались  береговые ворота. Впоследствии своды их обрушились, остались только столбы —  любимые места отдыха птиц.    

После Такемы в последовательном порядке идут горные речки:  Коами (по-удэхейски Агана, а на морских картах — Лоаен-гоу), потом около мыса  Большева будет речка Шооми (по-китайски Сеами, по-удэхейски Соми). Долины их  близ моря слились вместе и образовали обширную низину, покрытую редколесьем.  Шооми длиной 12 километров. Истоки её находятся около горы Туманной с перевалом  на реку Такему, к местности Илимо.    

Долина последней речки непропорционально широка, в  особенности в верхней части. Горы с левой стороны так размыты, что можно  совершенно незаметно перейти в соседнюю с ней реку Кулумбе. Здесь я наблюдал  такие же каменные россыпи, как и на реке Аохобе. Воронки среди них, диаметром  около 2 метров и глубиной 1,5 метра, служат водоприёмниками. Через них вода  уходит в землю и вновь появляется на поверхности около устья.    

К северу от реки Шооми характер горной страны выражен очень  резко. Быть может, это только так кажется из-за контраста остроконечных сопок с  ровной поверхностью моря.    

Редколесье, покрывающее склоны гор, состоит преимущественно  из монгольского дуба, амурской липы и даурской берёзы. Главную массу  кустарников составляют калина, таволга, леспедеца, шиповник и лещина. Здесь, на  каменистых склонах, попутно я собрал колокольчик (платикодон крупноцветный),  одно из самых обычных и красивых растений формации орешников и лугов на местах  выгоревшего леса. Видовое название этого колокольчика показывает, что цветы его  крупной величины; потом я заметил тимьян с уже поблекшими жёсткими фиолетовыми  цветами; крупную веронику, имеющую бархатисто-опушённые стебли и короткие  остроконечные зубчатые листья. Каков цветок у неё — сказать не могу. Судя по  увядшим венчикам, мне показалось, что у неё были не белые, а синие цветы. Затем  борец — пышное высокое растение с мелким пушком в верхней части стебля и  бархатистыми большими листьями; засохшие цветы его, расположенные крупной  кистью, вероятно, были тёмно-голубые. И наконец — мелколистную смолёвку; цветы  её уже опали, остались только бокалообразные чашечки с выдающимися наружу  длинными тычинками.    

Осмотр реки Шооми отнял довольно много времени. После  полудня мы повернули назад, к морю, и направились к горам, расположенным с  левой стороны долины. Удэхейцы называют их Саха-дуони и Канда-дуони (мыс Черта  Канда). Каждая из них высотой около 240 метров.    

Часа через два с половиной мы подошли к реке Кулумбе. Южный  мыс с правой стороны заслуживает особого внимания. Здесь можно наблюдать  великолепные образцы столбчатого распадения базальтов. С левой стороны реки  поднимается высокая терраса, свидетельствующая об отрицательном движении  береговой линии.    

По берегам реки и на островах растёт тонкоствольный ивняк, а  на террасе — редкий липовый и дубовый лес. За ним высится высокий утёс,  которому местные китайцы дали название Янтун-Лаза[32].    

Переправившись через Кулумбе вброд, мы взобрались на  террасу, развели огонь и начали сушиться. Отсюда, сверху, хорошо было видно  всё, что делается в воде.    

Только что начался осенний ход кеты. Тысячи тысяч рыб  закрывали дно реки. Иногда кета стояла неподвижно, но вдруг, словно испугавшись  чего-то, бросалась в сторону и затем медленно подавалась назад. Чжан Бао  стрелял и убил двух рыб. Этого было вполне достаточно для нашего ужина.    

У северного края долины, в том месте, где береговая терраса  примыкает к горам, путь преграждается высокой скалой, состоящей из  роговообманкового андезита. Тут надо карабкаться вверх, за камни хвататься  нельзя: они качаются и вываливаются из своих гнёзд. По ту сторону утёса тропа  лепится по карнизу на высоте 20 метров над морем. Идти прямо по тропе опасно,  потому что карниз узок, можно двигаться только боком, оборотясь лицом к стене и  держась руками за выступы скалы. Самый карниз неровный и имеет наклон к морю.  Здесь погибло много людей. Удэхейцы скалу эту называют Куле-Рапани, а китайцы —  Ван-Син-лаза, по имени китайца Ван Сина — первой жертвы неосторожности. В  сапогах по карнизу идти рискованно; люди обыкновенно идут босые или надевают  обувь мягкую и сухую. Ван-Син-лаза нельзя переходить в дождливую погоду, утром  после росы и во время гололедицы.    

После перехода вброд реки Кулумбе наша обувь была мокрой, и  потому переход через скалу Ван-Син-лаза был отложен до другого дня. Тогда мы  стали высматривать место для бивака. В это время из воды показалось какое-то  животное. Подняв голову, оно с видимым любопытством рассматривало нас. Это была  нерпа.    

Кольчатый тюлень, или нерпа, относится к отряду ластоногих.  Тело её длиной более 2 метров и весит около 80 килограммов. По берегам  Уссурийского края нерпы встречаются повсеместно, но, чем севернее, тем больше,  что объясняется безлюдностью побережья. Окраска тела животного светло-серая с  серебристым оттенком и с ясно выраженными тёмными кольцевыми пятнами. Животное  большую часть времени проводит в воде, но иногда для отдыха вылезает на  прибрежные камни. Сон нерпы тревожен: она часто просыпается и оглядывается по  сторонам. Слух и зрение у неё развиты лучше других чувств. Насколько она  неповоротлива на суше, настолько проворна в воде. В своей родной стихии она  становится смелой до дерзости и даже нападает на человека. Отличительные черты  характера нерпы — любопытство и любовь к музыке. Охотники подзывают её свистом  или ударами палки по какому-нибудь металлическому предмету.    

Дерсу что-то закричал нерпе. Она нырнула, но через минуту  опять появилась. Тогда он бросил в неё камень. Нерпа погрузилась в воду, но  вскоре поднялась снова и, задрав голову, усиленно смотрела в нашу сторону. Это  вывело гольда из терпения. Он схватил первую попавшуюся ему под руку винтовку и  выстрелил. Пуля всплеснула совсем близко от животного.    

— Эх, брат, промазал ты, — сказал я ему.    

— Моя его пугай.; — ответил он. — Убей не  хочу.    

Я спросил, зачем он прогнал нерпу. Дерсу сказал, что она  считала, сколько сюда, на берег, пришло людей. Человек может считать животных,  но нерпа?! Это очень задевало его охотничье самолюбие.    

Остаток дня мы распределили следующим образом: Чжан Бао и  Дерсу пошли осматривать скалу — они хотели обвалить непрочные камни и, где  можно, устроить ступеньки, а я почти до самых сумерек вычерчивал маршруты.    

Покончив работу, я кликнул свою собаку и, взяв ружьё, пошёл  немного побродить по берегу.    

Дойдя до реки Кулумбе, я сел на камень и стал вслушиваться в  тихие, как шёпот, звуки, которыми всегда наполняется тайга в часы сумерек.  Безбрежный океан, сонная земля и глубокое тёмное небо с миллионами неведомых  светил одинаково казались величественными.    

Собака моя сидела рядом со мной и, насторожив уши, тоже  внимательно прислушивалась к лесным звукам. Вдруг она встрепенулась и стала  смотреть вверх по реке. Вслед за тем позади себя я услышал сопение. Я быстро  обернулся. Какая-то тёмная масса двигалась около реки. Это был большой медведь.  Урок, данный мне в прошлом году на реке Мутухе, был ещё памятен, и я  воздержался от выстрела. Но Альпа не выдержала и стала лаять. Медведь  остановился, понюхал воздух, затем повернул назад и с ворчаньем пошёл опять в  тальники.    

Я встал и поспешно направился к биваку. Костёр на таборе  горел ярким пламенем, освещая красным светом скалу Ван-Син-лаза. Около огня  двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял дрова. Искры, точно фейерверк,  вздымались кверху, рассыпались дождём и медленно гасли в воздухе.    

Через четверть часа я был вместе со своими товарищами. После  ужина мы долго сидели у огня и разговаривали; говорили больше Дерсу и Чжан Бао,  а я слушал. Время летело незаметно. Когда мы кончили беседу, созвездие  Близнецов уже показывало полночь. Подбросив ещё раз дров в огонь, мы  завернулись в одеяла и легли спать. Бивак этот почему-то оставил во мне  неизгладимое впечатление.    

На другой день, 26 сентября, вышло как-то так, что мы все  встали очень рано. Утренняя заря была багровая, солнце взошло деформированное;  барометр показывал 758 мм и температуру + 6° С.    

Греясь у костра, мы пили чай. Вдруг Чжан Бао что-то  закричал. Я обернулся и увидел мираж. В воздухе, немного выше поверхности воды,  виднелся пароход, две парусные шхуны, а за ними горы, потом появилась  постройка, совершенно непохожая ни на русский дом, ни на китайскую фанзу.  Явление продолжалось несколько минут, затем оно начало блекнуть и мало-помалу  рассеялось в воздухе.    

Все принялись обсуждать. Чжан Бао сказал, что явления миража  в прибрежном районе происходят осенью и большей частью именно в утренние часы.  Я пытался объяснить моим спутникам, что это такое, но видел, что они меня не  понимают. По выражению лица Дерсу я видел, что он со мной не согласен, но из  деликатности не хочет делать возражений. Я решил об этом поговорить с ним в  дороге.    

Когда мы выступили с бивака, я стал его расспрашивать.  Сначала он уклонялся от ответов, и я уже терял надежду узнать от него  что-нибудь, но одно слово, сказанное мною, дало толчок. Я сказал «тень» и попал  как раз в точку. Однако слово «тень» он понимал в смысле тени астральной, в  смысле души. После этого Дерсу принялся мне объяснять явление миража очень  сложно. По его представлению, душу — тень (ханя) —имеют не только люди,  животные, птицы, рыбы, насекомые, но и растения, и камни, и вообще все  неодушевлённые предметы.    

— Люди спи, — говорил Дерсу, — ханя ходи;  ханя назад ходи — люди проснулся.    

Душа оставляет тело, странствует и многое видит в то время,  когда человек спит. Этим объясняются сны. Душа неодушевлённых предметов тоже  может оставлять свою материю. Виденный нами мираж, с точки зрения Дерсу, был  тенью (ханя) тех предметов, которые в это время находились в состоянии покоя.  Так первобытный человек, одушевляя природу, просто объясняет такое сложное  оптическое явление, как мираж.    

Переправа через скалу Ван-Син-лаза действительно была очень  опасна. Я старался не глядеть вниз и осторожно переносил ногу с одного места на  другое. Последним шёл Дерсу. Когда он спустился к берегу моря, я облегчённо  вздохнул.    

Сейчас же за скалой течёт маленький ключ Дзалянкуни (на  картах — Талянкуни), рядом с ним гора Уонгу и затем две речки: Момокчи и  Асектани (на картах — Остегни). От устья Кулумбе до Асектани— 10 километров.    

Места эти очень интересны в зоогеографическом отношении.  Здесь находится последний естественный питомник пятнистых оленей. Животное это  по своим размерам занимает промежуточное место между козулей и изюбром и  является единственным представителем хвостатых оленей. Летняя окраска его  весьма пёстрая: общий тон шерсти красно-кирпичный; по сторонам тела расположено  семь рядов белых пятен величиной с яблоко; по спине проходит чёрный ремень;  хвост животного, которым он постоянно помахивает, украшен длинными чёрными  волосами. Зимой олень становится буро-серым и пятна почти совсем исчезают.  Мускулистая шея его покрыта довольно длинной шерстью, которая спереди и на  груди несколько темнее, чем на остальных частях тела. Рога самцов не имеют  нижних глазных отростков, как у изюбров; панты ценятся китайцами очень высоко  (от 800 до 1200 рублей пара).    

В Уссурийском крае пятнистый олень обитает в южной части  страны. Северной границей его распространения в бассейне Уссури можно считать  реку Иман и на берегу моря реку Амагу (мыс Арка). За последние 20 лет площадь  обитания оленей сократилась раз в десять. В тех местах, где раньше они бродили  стадами, поселились корейцы и начали уничтожать леса. Бедные животные стали  отходить на север, но не могли выдержать жизни в хвойных лесах и погибли очень  скоро. В настоящее время во всём Уссурийском крае есть только три естественных  питомника: остров Аскольд в заливе Петра Великого; горная область с правой  стороны в верховьях реки Судзухе (местность Юм-бей-си) и небольшой участок на  побережье Японского моря, между реками Кулумбе и Наиной (мыс Арка). Как только  зверопромышленники пронюхают об этом, они быстро перебьют всех оленей. Местным  властям в крае следовало бы позаботиться об охране этих питомников теперь же,  пока ещё не поздно.    

 Глава двенадцатая    

Корейцы—соболёвщики    

     

     

    

     

Мелкие речки прибрежного района. — Корейская  фанза. — Водяная толчея. — Река Найна. — Корейская соболиная  ловушка. — Влияние колонизации на край. — Мыс Арка. — Река  Квандагоу. — Река Кудя-хе. — Старообрядческая деревня. —  Удэхейцы. — Климат прибрежного района. — Фенология. —  Ботанические и зоогеографические границы. — Река Амагу. — Лось.     

     

Чем дальше на север, тем террасы на берегу моря становятся  всё выше и выше. Особенно сильно они развиты около устьев горных речек:  Гаппакси, Була (по-китайски Яндиоза), Толомги, Кулумбе, Момокчи и Найны, где  достигают высоты 15 метров. Около Момокчи они углубляются в долину и идут по  сторонам её в виде ясно выраженных карнизов. Основание террас массивное, а  верхняя часть состоит из угловатых обломков вперемежку с глиной, вследствие  чего сверху они всегда заболочены. Здесь на берегу моря впервые встречается  лиственница, растущая группами.    

География части побережья между Момокчи и Найной такова:  высокий горный хребет Габади тянется под острым углом по отношению к берегу  моря. По ту сторону его будет бассейн реки Кулумбе, по эту — мелкие речки,  имеющие только удэхейские названия: Яшу (на картах — Ячасу), Уяхги-Бязани,  Санкэ, Капуты, Янужа и другие. Между ними следует отметить три горные вершины:  Габади, Дюхане и гору Яндоюза, а около устья реки Яшу — одинокую скалу  Када-Буди-Дуони. На морских картах она названа горой Ожидания.    

От реки Кулумбе на север до реки Найны горные породы  располагаются следующим образом: сперва идёт андезит со столбчатым, несколько  веерообразным распадением, дальше будет дацит с тридимитом и кремнистые сланцы.  Близ устья реки Момокчи (мыс Александра) горы состоят из сильно изменившегося  кварцевого порфирита и весьма плотной грейзеноподобной породы. В ней в виде  редких шлир встречается серный блеск. Между реками Яшу и Момокчи от массы горы  в море выдвигаются два мыса, имеющие удэхейские названия: Ухэ-дуони и  Копочи-дуони.    

Наконец около реки Найны в береговых обнажениях видна  какая-то бурая, сильно метаморфизированная сложная порода.    

У подножия найнийских террас, на самом берегу моря, мы нашли  корейскую фанзу. Обитатели её занимались ловлей крабов и соболеванием. В фанзе  жило девять холостых корейцев. Среди них двое одетых по-китайски и один  по-удэхейски. Они носили косы и имели подбритые лбы. Я долго их принимал за то,  чем они казались, и только впоследствии узнал, кто они на самом деле.    

Подходя к фанзе, я услышал шум воды и затем звук от падения  чего-то тяжёлого. Сначала я не обратил на это внимания, но, когда звук  повторился во второй, третий и в десятый раз, я спросил, что это значит. Чжан  Бао сказал, что это корейская толчея, приводимая в движение водою.    

Такая толчея устраивается около ручья следующим образом: на  двух опорах лежит свободно вращающийся валик, проходящий сквозь длинное  коромысло с неравными плечами. К короткому плечу прикреплён тяжёлый пест, под  которым поставлена большая деревянная ступа. Другое (длинное) плечо коромысла  оканчивается ковшом. Стекающая по жёлобу вода наполняет ковш. Получив значительный  вес, он опускается вниз, поднимая пест кверху. Как только ковш наклонится, из  него разом выливается вода, тогда перетягивает пест и падает в ступу.    

Из всех восточных народов на материке Азии корейцы первые  додумались до использования живой силы воды. У китайцев таких машин нет. Иногда  толчеи устраиваются дома или в самой фанзе. В последнем случае вместо ковша  коромысло кончается плоской лопатой, а машина приводится в движение давлением  ноги. Эту работу обыкновенно исполняют женщины.    

На возвратном пути в фанзу я услышал ещё какой-то шум в  сарае — это корейцы мололи муку при помощи ручных жерновов, наложенных один на  другой. К верхнему прикреплён короткий рычаг, при помощи которого он и  приводится в движение. Зерно насыпается в деревянный ящик, откуда оно течёт в  отверстие верхнего камня и затем к зазорам между жерновами.    

Как и надо было ожидать, наше появление вызвало беспокойство  среди корейцев. В фанзе было свободно, и потому мы разместились на одном из  канов. Дерсу сделал вид, что не понимает их языка, и внимательно стал  прислушиваться к тому, что они говорили между собою.    

Из этого разговора он узнал, что среди корейцев есть  несколько искателей руд, остальные — охотники, пришедшие за провизией с реки  Кулумбе, где у них имеются зверовые фанзы.    

27 сентября было посвящено осмотру реки Найны, почему-то  названной на морских картах Яходеи-Санка. Река эта длиной 20 километров; истоки  её находятся в горах Карту, о которых будет сказано ниже. Сначала Найна течёт с  севера на юг, потом поворачивает к юго-востоку и последние 10 километров течёт  к морю в широтном направлении. В углу, где река делает поворот, находится  зверовая фанза. Отсюда прямо на запад идёт та тропа, по которой прошёл А. И.  Мерзляков со своим отрядом.    

Корейская зверовая фанза — это небольшая постройка,  сложенная из брёвен, с пологой двускатной крышей из кедрового корья. Она имеет  два или три окна, по одному с каждой стороны, и две двери, всегда обращённые к  речке. Внутреннее устройство её такое же, как и в китайских фанзах. Тут есть  очаг с железным котлом и кан для спанья, нагреваемый дымовыми ходами. Вся  внутренняя обстановка сделана грубо, топорно, чтобы не жаль было бросить её в  случае, если придётся переходить на другое место. И снаружи, по типу постройки,  и по внутренней обстановке всегда можно отличить корейскую зверовую фанзу от  китайской.    

Время было осеннее, и корейцы начали уже соболевать.  Недалеко от фанзы мы увидели и самые ловушки на соболя, так называемые мосты.  Для устройства их корейцы пользуются буреломным лесом, переброшенным с одного  берега реки на другой. Иногда они нарочно для этого валят деревья, если место  кажется подходящим, а валежника вблизи нет. Посредине бревна из мелких прутиков  сделана изгородь, в которой оставлен узкий проход, а в нём в вертикальном  положении укреплена волосяная петля. По бокам бревно отёсано так, чтобы соболь  не мог обойти изгородь стороной. Петля одним концом привязана к деревянной  палочке, которая небольшим выступом чуть только держится на маленьком упорце. К  этой палочке привязан груз (камень) весом 3—4 килограмма. Когда соболь бежит по  такому «мосту», он натыкается на изгородь, старается её обойти, но гладкие  затёски мешают ему; тогда он пробует перескочить через петлю, запутывается,  тянет её за собой и срывает палочку с упорца. Груз падает в воду и увлекает за  собой дорогого хищника.    

Корейцы считают, что их способ соболевания самый лучший,  потому что ловушка действует наверняка и случаев, чтобы соболь ушёл, не бывает.  Кроме того, под водой соболь находится в сохранности и не может быть испорчен  воронами или сойками. В корейские ловушки, так же как и в китайские, часто  попадают белки, рябчики и другие мелкие птицы.    

Вся долина реки Найны покрыта горелым лесом — пожар был  здесь несколько лет назад. Ныне на месте хвойного леса вырос молодняк,  состоящий из берёзы, лиственницы и осины.    

К вечеру мы вернулись назад.    

Дерсу недолюбливал корейцев и, несмотря на то что на дворе  было холодно и ветрено, отказался ночевать в фанзе. Он устроил себе бивак на  берегу моря, под защитой террасы.    

Вечером, после ужина, я пошёл посмотреть, что он делает.  Дерсу сидел, поджав под себя ноги, и курил трубку. Мне показалось у него так  уютно, что я не мог отказать себе в удовольствии погреться у огня и поговорить  с ним за кружкой чая.    

— Дерсу, — сказал я ему, — я о тебе  соскучился. Как только тебя нет около меня, чувствую, что чего-то не хватает.    

— Спасибо, капитан, — ответил он с улыбкой, —  спасибо! Моя тоже так. Тебе сопка один ходи — моя шибко боится.    

Он подвинулся. Я сел рядом с ним и спросил его, почему он не  любит корейцев.    

Дерсу стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме  гольдов и удэхе, других людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за  ними — русские. Жить становилось с каждым годом все труднее и труднее. Потом  пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя  стало меньше. А теперь на берегу моря появились ещё и японцы. Как дальше жить?    

Дерсу замолк и задумался. Перед ним воскресло далёкое  прошлое. Он весь ушёл в эти воспоминания. Задумался и я. Действительно,  Приморье быстро колонизировалось. Недалеко уже то время, когда от первобытной,  девственной тайги и следа не останется. Исчезнут и звери.    

Мы сидели молча, и каждый по-своему думал об одном и том же.    

— Как дальше жить? — вдруг опять проговорил Дерсу  и глубоко вздохнул.    

— Ничего, старик, — ответил я ему, — на наш с  тобой век хватит.    

В это время подошёл к нам Чжан Бао и, смеясь, стал  рассказывать, как кореец впотьмах наступил на голову другому корейцу, как тот в  отместку вымазал ему физиономию чумизной кашей. Разговор наш переменился.    

На другой день мы продолжали наш путь далее на север.    

Погода стояла пасмурная, но дождя не было.    

К северу от реки Найны до реки Амагу тянутся андезиты и  кварцево-порфировый туф. Особенного внимания заслуживают    

обнажения около реки Амагу (мысы Белкина и Арка). Здесь в  пёстрых слоях туфа можно видеть пустоты с конкрециями из известкового шпата и  из какой-то мягкой зеленокаменной породы.    

На морских картах в этих местах показаны двое береговых  ворот. Одни малые — у самого берега, другие большие — в воде. Ныне сохранились  только те, что ближе к берегу. Удэхейцы называют их Сангасу, что значит  «Дыроватые камни», а китайцы — Кулунзуйза[33].    

Об этих Дыроватых камнях у туземцев есть такое сказание.  Одни люди жили на реке Нахтоху, а другие — на реке Шооми. Последние взяли себе  жён с реки Нахтоху, но, согласно обычаю, сами им в обмен дочерей своих не дали.  Нахтохуские удэхейцы отправились на Шооми и, воспользовавшись отсутствием  мужчин, силой забрали столько девушек, сколько им было нужно. Шоомийцы  погнались за ними на лодках. Когда они достигли мыса Сангасу, то не помолились,  а, наоборот, с криками и руганью вошли под свод береговых ворот. Здесь,  наверху, они увидели гагару, но птица эта была не простая, а Тэму (Касатка —  властительница морей). Один удэхеец выстрелил в неё и не попал. Тогда каменный  свод обрушился и потопил обе лодки с 22 человеками.    

Немного дальше камней Сангасу тропа оставляет морское  побережье и идёт вверх через перевал на реке Квандагоу (приток Амагу). Эта река  длиной около 30 километров. Истоки её находятся там же, где и истоки Найны.  Квандагоу течёт сначала тоже в глубоком ущелье, заваленном каменными глыбами,  но потом долина её расширяется. Верхняя половина течения имеет направление с  северо-запада, а затем река круто поворачивает к северо-востоку и течёт вдоль  берега моря, будучи отделена от него горным кряжем Чанготыкалани.    

Следующие два мыса называются Нюммый-дуони и Лаамчи-дуони,  и, наконец, самый последний мыс около Амагу имеет русское название — Белкина, а  рядом небольшая бухточка — Разочарования.    

По выходе из гор течение реки Квандагоу становится тихим и  спокойным. Река блуждает от одного края долины к другому, рано начинает  разбиваться на пороги и соединяется с рекой Амагу почти у самого моря.    

После перевала тропа идёт сначала правым берегом реки, потом  переходит через топкое болото на левый берег, затем снова возвращается на  правую сторону, каковой и придерживается уже до самого устья. В верхней  половине река Квандагоу заросла хвойным лесом, а в нижней — исключительно  лиственными породами: тополем, дубом, берёзой, осокорем, осиной, клёном и т. д.    

Путь по реке Квандагоу показался мне очень длинным. Раза два  мы отдыхали, потом опять шли в надежде, что вот-вот покажется море. Наконец лес  начал редеть; тропа поднялась на невысокую сопку, и перед нами развернулась  широкая и живописная долина реки Амагу со старообрядческой деревней по ту  сторону реки. Мы покричали. Ребятишки подали нам лодку. Наше долгое отсутствие  вызвало у Мерзлякова тревогу. Стрелки хотели уже было идти нам навстречу, но их  отговорили староверы.    

Через несколько минут я сидел в избе за столом, пил молоко и  слушал доклад А. И. Мерзлякова. Весть о том, что я пришёл на Амагу, быстро  пронеслась по всей деревне.    

Староверы встретили меня очень приветливо. Пришлось  принимать гостей и отвечать им тем же.    

Следующие три дня были днёвки. Мы отдыхали и собирались с  силами. Каждый день я ходил к морю и осматривал ближайшие окрестности. Река  Амагу (по-удэхейски Амули, а по-китайски Ама-гоу) образуется из слияния трёх  рек: самой Амагу, Квандагоу, по которой мы прошли, и Кудя-хе, впадающей в Амагу  тоже с правой стороны, немного выше Квандагоу. Поэтому когда смотришь со  стороны моря, то невольно принимаешь Кудя-хе за главную реку, которая на самом  деле течёт с севера, и потому долины её из-за гор не видно.    

Кудя-хе — быстрая и порожистая речка длиною около 20  километров. Она протекает по широкой долине и тоже берёт начало с хребта Карту.  Верхняя часть долины покрыта горелым сухостоем. Вновь появившийся молодняк  состоит главным образом из осины, лиственницы и белой берёзы; ближе к морю, в  горах, преобладают хвойные породы.    

Видно, что нижняя часть долины Амагу, где поселились  староверы, раньше была морским заливом. Реки Кудя-хе и Квандагоу некогда  впадали в море самостоятельно. Затем произошёл обычный процесс заполнения бухты  наносами реки и отступления моря. С левой стороны ещё и теперь сохранилось  длинное торфяное болото, но и оно уже находится в периоде усыхания. Ныне река  Амагу впадает в море близ мыса Белкина и около устья образует небольшую заводь,  которая сообщается с морем узкой протокой.    

Старообрядческая деревня Амагу состояла из 18 дворов. Первые  переселенцы (семь семейств) перекочевали сюда в 1900 году с реки Даубихе. Живя  далеко в горах, старообрядцы сохранили облик чистых великороссов. Патриархальность  семьи, костюмы, утварь, вышивки на одежде, резьба по дереву и т. д. — всё  это напоминало Древнюю Русь. У меня создалось впечатление, как будто я  перенёсся сразу на несколько столетий назад. Интересно было наблюдать, как они  жили «задним числом»: для них сенсационным событием было то, что уже прошло,  чем в России давно уже перестали интересоваться.    

К ним заходили японские суда и очень редко — русские.  Поэтому все свои закупки жители делали в Японии и только в случае крайности  ходили сухопутьем в залив Ольги, совершая для этого длительные путешествия.  Средствами к жизни их были земледелие и соболевание. Соболей они ловили всеми  способами: и китайским, и корейским, и удэхейским. Занимались также охотой на  оленей, били лосей, ловили рыбу. Ни в одежде их, ни в домашней обстановке, ни в  чём другом не было заметно роскоши, но тем не менее всё указывало на то, что  это народ зажиточный. Особенно много у них было коней и рогатого скота. Я  насчитал 82 лошади и 84 коровы.    

Кроме старообрядцев на Амагу жила ещё одна семья удэхейцев,  состоящая из старика мужа, его жены и трёх взрослых сыновей. К чести  старообрядцев нужно сказать, что, придя на Амагу, они не стали притеснять  туземцев, а, наоборот, помогли им и начали учить земледелию и скотоводству;  удэхейцы научились говорить по-русски, завели лошадей, рогатый скот и построили  баню.    

На опушке лиственного леса, что около болота, староверы  часто находили неглубоко в земле бусы, серьги, браслеты, пуговицы, стрелы,  копья и человеческие кости. Я осмотрел это место и нашёл следы жилищ. На  старинных морских картах при устье Амагу показаны многочисленные туземные юрты.  Старик рассказывал мне, что лет 30 назад здесь действительно жило много  удэхейцев, но все они погибли от оспы. В 1870 году, по словам Боголюбского, на  берегу моря, около реки Амагу, жило много туземцев.    

В климатическом отношении эта часть побережья резко  отличается от мест, находящихся к западу от Сихотэ-Алиня. Лето здесь сырое и  прохладное, осень долгая и тёплая, зима сухая, холодная, а весна поздняя.  Первая половина зимы бесснежная, снега выпадают только в феврале и марте. Зато  ноябрь и декабрь страшно ветреные. Обыкновенно ветры дуют со стороны хребта  Карту. По наблюдениям староверов, если на западе в горах небо чистое — погода  будет тихая, но если с утра там поднимаются кучевые облака — это верный признак  сильного северо-западного ветра. Из 30 дней бывает приблизительно дней пять  тихих, «морочных», 10 с сильными ветрами, а остальные 15 дней с ветрами,  которые можно просто назвать свежими. На рассвете обыкновенно всегда бывает  тихо; ветер начинает дуть с восхода солнца, постепенно усиливаясь, и достигает  наибольшего напряжения к 2 часам пополудни. Затем ветер начинает спадать и  совсем стихает после полуночи.    

В Южно-Уссурийском крае опилки, зарытые в землю, быстро сгнивают  и превращаются в удобрение, но на побережье моря они не гниют в течение трёх  лет. Это можно объяснить тем, что летом вследствие холодных туманов земля  никогда не бывает парная.    

Первое выпадение снегов около Амагу происходит около  половины декабря. Осень стоит долгая и тёплая, вследствие этого травы не  сохнут, а вянут. В сырых местах, где трава растёт кочками, нижняя часть её  долго ещё остаётся зелёной. Это даёт возможность рогатому скоту большую часть  года держаться на подножном корму. Лошадей приходится подкармливать только  весной. Старообрядцы говорят, что в год своего переселения они совершенно не  имели сухого фуража и держали коров и лошадей на подножном корму всю зиму, и,  по их наблюдениям, животные нисколько не похудели. Вследствие того что весна  здесь наступает поздно, староверы пашут только в мае, а косят в августе. Так  как лето туманное и холодное, то хлеба созревают тоже поздно. Уборка их  производится в конце сентября, а иногда затягивается и до половины октября. Все  овощи, в особенности картофель, растут хорошо; не созревают только дыни и  арбузы. Период цветения растений и созревания плодов по сравнению с бассейном  Уссури, на одной и той же широте, отстаёт почти на целый месяц.    

В флористическом отношении река Амагу не менее интересна,  чем в климатическом. В горах растёт довольно много тиса. Любопытно, что дерево  это в прибрежном районе встречается небольшими группами и не повсеместно. Южнее  реки Мутухе его можно найти в лесу только одиночными деревьями. Здешняя липа не  достигает таких размеров, как в Южно-Уссурийском крае, но зато ствол её  массивный и не имеет дупла. В районе верховьев Уссури и южнее наблюдается  обратное явление: там липа хотя и растёт в виде большого дерева, но почти  всегда внутри полая. Ольха на Амагу имеет тоже очень крупные размеры и  встречается не только по берегам рек, но и по теневым склонам гор. Дуб растёт  небольшой, с белесоватой корой (на юге кора у дуба тёмная). Хотя жёлуди и  созревают, но сами не спадают на землю, а их сбивают сильные осенние ветры.  Заметно, что в здешних лесах болезненных наростов па деревьях меньше, чем к  западу от Сихотэ-Алиня, и притом они встречаются только в верховьях рек. В  Южно-Уссурийском крае такие наплывы достигают чрезвычайно больших размеров.  Около Амагу кедр, лиственница, ель, пихта, берёза, осина произрастают хорошо,  зато ясень, клён и вообще все твёрдые породы растут плохо. Чёртово дерево  попадается редко и имеет чахлый вид и отмершие вершины. Реку Амагу можно  считать северной границей дикого винограда и маньчжурского ореха. Первый — низкорослый,  растёт исключительно на солнцепёке и с подветренной стороны, но не вызревает.  Уже на реке Кусуне (немного севернее) его совсем нет. Ореха крестьяне на Амагу  не видели, но однажды во время наводнения по реке плыла к ним ветка со свежей  листвой. Из этого они заключили, что где-то по реке есть одно такое дерево.    

Крайне интересно влияние моря на растительность. Например,  яд зверобоя, борца, чемерицы у моря несравненно слабее, чем в горах. То же  самое можно сказать относительно укусов змей, шершней и ос.    

Около реки Амагу домашние пчелы могут ещё жить, но требуют  за собой большого ухода. На зиму их надо тщательно прикрывать и оставлять  больше корму. Завезённым сюда пчёлам трудно собирать мёд. В поисках медоносных  трав им приходится совершать большие полёты. Старообрядцы заметили, что если  настоящих медоносов бывает мало, то пчелы собирают мёд с других растений,  иногда даже с чемерицы. От этого мёда пчелы болеют, и если им дать хорошего  мёда, то они тотчас выбрасывают из улья мёд отравленный. Дальше на север опыты  разведения староверами домашних пчёл кончились неудачей.    

Амагинский район заслуживает внимания натуралиста и в  зоогеографическом отношении. Например, белогрудый медведь с юга доходит только  до реки Кулумбе. Тигры появляются периодически. Пантер никто не встречал, и за  семь лет староверы только один раз видели следы её на скалах, но они не  уверены, была ли то пантера или молодой тигр. Шакалоподобные «дикие собаки»  встречаются весьма редко.    

Так как на западе раньше наступают холода, то и опушение соболя  и белки происходит там раньше, чем на берегу моря (разница равна почти месяцу).  По словам староверов, когда они первый раз прибыли на Амагу, то застали здесь  дроф. В 1904—1905 годах дрофы ещё изредка появлялись, но затем перелёты их  совсем прекратились. Как-то раз, года два назад, вдруг на пашнях появилось  несколько фазанов. Откуда они взялись — неизвестно; на другой год фазаны  исчезли. Однажды на падали около моря видели большого тёмно-бурого орла с  длинной голой шеей. Судя по описаниям, это был гриф. Вероятно, он залетел сюда  из Центральной Азии случайно. Река Амагу является южной границей  распространения глухаря и северной — зелёного дятла.    

4 октября был отдан приказ приготовляться к походу. Теперь я  хотел подняться по реке Амагу до истоков, затем перевалить через хребет Карту —  по реке Кулумбе спуститься к берегу моря.    

Староверы говорили мне, что обе упомянутые реки очень  порожисты и в горах много осыпей. Они советовали оставить мулов у них в деревне  и идти пешком с котомками. Тогда я решил отправиться в поход только с Дерсу.    

По моим расчётам, у нас должно было хватить продовольствия  на две трети пути. Поэтому я условился с А. И. Мерзляковым, что он командирует  удэхейца Сале с двумя стрелками к скале Ван-Син-лаза, где они должны будут  положить продовольствие на видном месте. На следующий день, 5 октября, в 2 часа  дня с тяжёлыми котомками мы выступили в дорогу.    

Река Амагу длиной около 50 километров. Начало она берет с  хребта Карту и огибает его с западной стороны. Амагу течёт сначала на  северо-восток, потом принимает широтное направление и только вблизи моря  немного склоняется к югу. Из притоков её следует указать только Дунанцу длиною  19 километров. По ней можно перевалить на реку Кусун. Вся долина Амагу и  окаймляющие её горы покрыты густым хвойно-смешанным лесом строевого и  поделочного характера.    

Вегетационный период почти что кончился. Большинство  цветковых растений завяло, и только в некоторых ещё теплилась жизнь. К числу  последних относились: анафалис жемчужный, у которого листья с исподней стороны  войлочные; особый вид астры, с тёмным пушистым стеблем и чешуйчатой фиолетовой  корзинкой; затем заячье ушко — зонтичное растение, имеющее на листьях выпуклые  дугообразные жилки, и, наконец, черемша с листьями, как у ландыша.    

Едва заметная тропинка привела нас к тому месту, где река  Дунанца впадает в Амагу. Это будет километрах в десяти от моря. Близ её устья  есть утёс, который староверы по-китайски называют Лаза[34] и производят от глагола «лазить».  Действительно, через эту «лазу» приходится перелезать на животе, хватаясь  руками за камни.    

Пройдя ещё с километр, мы стали биваком на галечниковой  отмели.    

До заката было ещё более часа. Я воспользовался этим  временем и пошёл на охоту вверх по Дунанце. Поднявшись на первую попавшуюся  сопку, я сел на валежник и стал осматриваться. Отсюда, сверху, были видны  Амагу, Кудя-хе, Квандагоу и побережье моря. Листопад был в полном разгаре. Лес  с каждым днём всё более и более принимал монотонно-серую, безжизненную окраску,  знаменующую приближение зимы. Только дубняки сохранили ещё листву, но и она  пожелтела и от этого казалась ещё печальнее. Кусты, лишённые пышных нарядов,  стали удивительно погожи друг на друга. Чёрная, похолодевшая земля, прикрытая  опавшей листвой, погружалась в летаргический сон; растения покорно, без протестов  готовились к смерти.    

Я так ушёл в свои думы, что совершенно забыл, зачем пришёл  сюда в этот час сумерек. Вдруг сильный шум послышался сзади меня. Я обернулся и  увидел какое-то несуразное и горбатое животное с белыми ногами. Вытянув вперёд  свою большую голову, оно рысью бежало по лесу. Я поднял ружьё и стал целиться,  но кто-то опередил меня. Раздался выстрел, и животное упало, сражённое пулей.  Через минуту я увидел Дерсу, спускавшегося по кручам к тому месту, где упал  зверь.    

Убитое им животное оказалось лосем.    

Это был молодой самец лет трёх. Длина зверя от верхней губы  до конца хвоста равнялась 2 метрам 20 сантиметрам, высота от подошвы копыта до  холки—1 метру 70 сантиметрам, общий вес — около 240 килограммов.    

Это на вид неуклюжее животное имеет мощную шею и большую  вытянутую голову с толстой, загнутой книзу мордой. Шерсть длинная, блестящая,  гладко прилегающая к телу; окраска тёмно-бурая, почти чёрная; ноги белесоватые.  Лось — очень строгий зверь: достаточно один раз его побеспокоить, чтобы он  надолго оставил облюбованное место. Спасаясь от преследования охотника, он идёт  рысью и иногда галопом. Лось очень любит купаться в болотистых озерках.  Раненный, он убегает, но во время течки становится злым и не только защищается,  но и сам нападает на человека. При этом он поднимается на задние ноги и,  скрестив передние, старается ими сбить врага и тогда топчет его с ожесточением.    

Амагу будет южной границей, где лось выходит к берегу моря.  С наступлением холодов он начинает перекочёвывать к западу. В ноябре его ещё  можно застать около Сихотэ-Алиня, а в декабре он совсем уходит в бассейн  Бикина. Там, в густых лесах, где не бывает наста, он находит достаточно корма и  благоприятные условия для существования. По внешнему виду уссурийский лось мало  чем отличается от своего европейского собрата, но зато рога его иные: они вовсе  не имеют лопастей и скорее похожи на изюбровые, чем на лосиные.    

Дерсу принялся снимать шкуру и делить мясо на части.  Неприятная картина, но тем не менее я не мог не любоваться работой своего  приятеля. Он отлично владел ножом: ни одного лишнего пореза, ни одного лишнего  движения. Видно, что рука у него на этом деле хорошо была набита. Мы  условились, что немного мяса возьмём с собой; Чжан Бао и Фокин примут меры  доставить остальное староверам и для команды.    

 Глава тринадцатая    

Водопад    

     

     

    

     

Случай с тигром. — Запретное место. — Дерсу и  ворона. — Верховья реки Амагу. — Водопад. —  Жертвоприношение. — Хребет Карту. — Брусника. — Ночлег в  горах. — Спуск в долину реки Кулумбе. — Забота о животных.     

     

Вечером, после ужина, зашёл разговор об охоте. Говорил  Дерсу, а мы его слушали. Жизнь этого человека была полна интереснейших  приключений. Гольд рассказывал, как однажды, десять лет назад, он охотился за  изюбрами в самый разгар пантовки. Дело было на реке Эрлдагоу (приток Даубихе),  в самых её истоках. Здесь, в горах, вода промыла длинные и глубокие овраги;  крутые склоны их поросли лесом. Дерсу имел при себе винтовку, охотничий нож и  шесть патронов. Недалеко от бивака он увидел пантача, стрелял и ранил слабо.  Изюбр упал было, но скоро оправился и побежал в лес. Гольд догнал его там,  опять стрелял четыре раза, но все раны были не убойные, и изюбр уходил дальше.  Тогда Дерсу выстрелил в шестой, и последний, раз. После этого олень забился в  овраг, который соединялся с другим таким же оврагом. Олень лежал как раз у  места их соединения в воде, и только плечо, шея и голова его были на камнях.  Раненое животное поднимало голову и, видимо, кончало расчёты с жизнью. Гольд  сел на камень и стал курить в ожидании, когда изюбр подохнет. Пришлось выкурить  две трубки, прежде чем олень испустил последний вздох. Тогда Дерсу подошёл к  нему, чтобы отрезать голову с пантами. Место было неудобное: у самой воды росла  толстая ольха. Как ни приспособлялся Дерсу, он мог устроиться только в одном  положении. Он опустился на правое колено, а левой ногой упёрся в один из камней  в ручье. Винтовку он забросил себе на спину и начал было свежевать оленя. Не  успел он два раза резануть ножом, как вдруг за шумом воды позади себя услышал  шорох. Он хотел было оглянуться, но в это мгновение совсем рядом с собой увидел  тигра. Зверь хотел было наступить на камень, но оступился и попал лапой в воду.  Гольд знал, что если он сделает хоть малейшее движение, то погибнет. Он замер  на месте и притаил дыхание. Тигр покосился на него и, видя неподвижную фигуру,  двинулся было дальше. Однако он почувствовал, что это неподвижное — не пень и  не камень, а что-то живое. Два раза он оборачивался назад и усиленно нюхал  воздух, но, на счастье Дерсу, ветер тянул не от него, а от тигра. Не уловив  запаха оленьей крови, страшный зверь полез на кручу. Камни и песок из-под его  лап посыпались в ручей. Но вот он взобрался наверх. Тут он вдруг почуял запах  человека. Шерсть на спине у него поднялась дыбом, он сильно заревел и стал бить  себя хвостом по телу. Тогда Дерсу громко закричал и пустился бежать по оврагу.  Тигр бросился вниз, к оленю, и стал его обнюхивать. Это и спасло Дерсу. Он  выбрался из ущелья и бежал долго, бежал, как козуля, преследуемая волками.    

Тогда он понял, что убитый олень принадлежал не ему, а  тигру. Вот почему он и не мог его убить, несмотря на то что стрелял шесть раз.  Дерсу удивился, как он об этом не догадался сразу. С той поры он не ходил  больше в эти овраги. Место это стало для него раз навсегда запретным. Он  получил предупреждение…    

После ужина я и стрелок Фокин улеглись спать, а гольд и Чжан  Бао устроились в стороне. Они взяли на себя заботу об огне.    

Ночью я проснулся. Вокруг луны было матовое пятно — верный  признак, что утром будет мороз. Так оно и случилось: перед рассветом  температура быстро понизилась и вода в лужах замёрзла.    

Первыми проснулись Чжан Бао и Дерсу. Они подбросили дров в  огонь, согрели чай и тогда только разбудили меня и Фокина.    

Удивительные птицы вороны: как скоро они узнают, где есть  мясо! Едва солнечные лучи позолотили вершины гор, как несколько их появилось  уже около нашего бивака. Они громко перекликались между собой и перелетали с  одного дерева на другое. Одна из ворон села очень близко от нас и стала  каркать.    

— Ишь, проклятая! Погоди, я тебя сейчас ссажу, —  сказал стрелок Фокин и потянулся за винтовкой.    

— Не надо, не надо стрелять, — остановил его  Дерсу. — Его мешай нету. Ворона тоже хочу кушай. Его пришёл посмотреть,  люди есть или нет. Нельзя — его улетит. Наша ходи, его тогда на землю прыгай,  чего-чего остался — кушай.    

Как бы в подтверждение его слов ворона снялась с дерева и  улетела. Доводы эти Фокину показались убедительными; он положил ружьё на место  и уже больше не ругал ворон, хотя они подлетали к нему ещё ближе, чем в первый  раз.    

Дерсу был безусловно прав. Обычай «ссаживать» ворон с  деревьев — жестокая забава охотников. Стрельбой по воронам забавляются иногда  даже образованные люди. Стреляют так же, как в бутылку, только потому, что  чёрная ворона представляет собой хорошую цель.    

Ворон скорее следует отнести к полезным птицам, чем к  вредным. Убирая в тайге трупы павших животных, дохлых рыб по берегам рек,  моллюсков, выброшенных морским прибоем, и в особенности разные отбросы человеческих  жилищ, они являются незаменимыми санитарами и играют огромную роль в охране  природы. Вред, причиняемый воронами хозяйству, по сравнению с той пользой,  которую они приносят, невелик.    

На этом биваке мы расстались. Чжан Бао и стрелок Фокин  вернулись назад, а мы с Дерсу пошли дальше.    

Отсюда долина Амагу начала суживаться, и река сделалась  порожистой; в горах появились осыпи и целые площади, обезлесенные пожарами;  зато внизу, в долине, лес стал гуще; к лиственным породам примешалось много  хвои. Километрах в 20 от моря река снова разделилась надвое. Одна речка  (большая) огибает хребет Карту с запада, а другая (меньшая) течёт с юга. От  места слияния их потянулись сплошные гари. Два раза мы переходили речку вброд и  в конце концов снова очутились на правом берегу. Ещё дальше долина становится  похожей на ущелье. Некоторые утёсы имеют весьма причудливые очертания. Они  постепенно разрушаются и превращаются в осыпи. Иногда сорвавшаяся сверху глыба  увлекает за собой другие камни. Тогда в долину свергается целый поток щебня и  поломанных сухостойных деревьев. Немудрёно, что удэхейцы боятся этих мест:  здесь, по их мнению, обиталище злого духа. Мы шли с Дерсу и говорили об охоте.  Вдруг он сделал мне знак, чтобы я остановился. Мы стали слушать. Издали  доносился какой-то шум, похожий не то на подземный гул, не то на отдалённые  раскаты грома.    

— Водопад, — сказал Дерсу и указал рукой на реку.  Я взглянул и увидел плывшую по воде пену.    

Мы прибавили шагу и через полчаса действительно подошли к  водопаду.    

Из всех водопадов, которые мне приходилось видеть,  Амагинский водопад был самым красивым. Представьте себе узкий коридор, верхние  края которого немного загнуты внутрь так, что вода идёт как бы в трубе. В одном  месте труба эта обрывается.    

Здесь образовался водопад высотой 8 метров. Однако верхние  края коридора продолжаются и далее. Из этого можно заключить, что первоначально  водопад был ниже по течению, и если бы удалось определить, сколько вода стирает  ложе водопада в течение года, то можно было бы сказать, когда он начал свою работу,  сколько ему лет и сколько ещё осталось существовать на свете. Порода, сквозь  которую вода пробила себе дорогу, — буро-красный глауконитовый песчаник с  весьма плотным цементом. Цвет воды в массе изумрудный. При ярком солнечном  освещении белая пена с зеленовато-синим цветом воды и с красно-бурыми скалами,  по которым разрослись пёстрые лишайники и светло-зелёные мхи, создавала картину  чрезвычайно эффектную. Под водопадом вода имеет вращательное движение. В  течение многих лет она сточила породу по сторонам и образовала «исполиновый  котёл». Я подошёл к краю обрыва, и мне показалось, что от массы падающей воды  порой содрогается земля.    

В это время обоняние моё уловило запах дыма. Я обернулся и  увидел Дерсу, разжигающего костёр. Потом он начал развязывать котомку. Я думал,  что он хочет остановиться на бивак, и стал убеждать его пройти ещё немного.  Гольд соглашался со мной, но продолжал развязывать котомку. Он достал из неё  кусок сахару, две спички, ломтик хлеба и листочек табаку. Всё это он взял в  одну руку, в другую — маленький горящий уголёк и что-то стал говорить. Лицо его  было серьёзно, глаза опущены в землю. Что именно он говорил, я не мог  расслышать за шумом водопада. Потом он подошёл к обрыву и все бросил в воду.    

— Что ты сделал? — спросил я его.    

— Наша постоянно так, — отвечал он. —  Его, — он указал на водопад, — все равно гром, черта гоняй.    

Водопад и на меня произвёл жуткое и чарующее впечатление.  Что-то в нём было живое, стихийное. Какое же впечатление он мог произвести на  душу человека, который все считал живым и человекоподобным!    

Дерсу молча начал укладывать свою котомку. Желая показать  ему, что я разделяю его мысли, я взял то, что первое мне попало под  руку, — кусок сухой рыбы и большую головешку — и подошёл к водопаду.    

Увидев, что я хочу бросить их в воду, Дерсу подбежал ко мне,  махая руками; вид у него был встревоженный. Я понял, что он меня останавливает.    

— Не надо, не надо, капитан! — говорил он  испуганно и торопливо.    

Я отдал ему головешку и юколу. Он бросил головешку в огонь,  а юколу в лес. После этого он надел котомку, и мы пошли дальше. По дороге я  стал расспрашивать его, почему он не хотел, чтобы я бросил в воду огонь и рыбу.  Дерсу тотчас мне объяснил: в воду бросают только то, чего в ней нет, в лес  можно бросать только то, чего нет на земле. Табак можно бросать в воду, а рыбу  на землю. В воду можно бросать немного огня — только один уголёк, но нельзя  воду лить в огонь; также нельзя в воду бросать большую головешку, иначе  рассердятся огонь и вода. Тогда я твёрдо решил более не вмешиваться в дела такого  рода, чтобы нам обоим, как он выразился, не было худо.    

Отойдя ещё с полкилометра, мы стали биваком.    

Когда на другой день, 7 октября, я проснулся, Дерсу был уже  на ногах. Должно быть, я спал очень долго, потому что котомка его была уже  увязана и он терпеливо ожидал моего пробуждения.    

— Отчего ты меня не разбудил? — спросил я его.    

Он ответил, что сегодня мы пойдём на высокие горы и потому  необходимо набраться побольше сил и выспаться как следует.    

Перед выступлением я посмотрел на свой барометр: он показывал  458 метров. День обещал быть тихим и тёплым. Прямо от бивака мы начали  восхождение на хребет Карту, главная ось которого располагается от  северо-востока к юго-западу. Чем выше мы поднимались, тем больше перед нами  раскрывался горизонт. Кругом, насколько хватало глаз, нигде не было леса: нигде  ни одного деревца, даже сухостойного. Чрезвычайно тоскливый вид имеют такие  горы. С исчезновением лесов исчезло и подлесье, исчезли мхи; дожди смыли тонкий  растительный слой земли и оголили материковую почву. Куда ни посмотришь — всюду  одна и та же однообразная, тусклая картина: серые утёсы и серые осыпи. Хребет  Карту — это безжизненная и безводная пустыня.    

Первая сопка, на которую мы поднялись, имела высоту 900  метров. Отдохнув немного на её вершине, мы пошли дальше. Вторая гора почти  такой же величины, но вследствие того, что перед нею мы спустились в седловину,  она показалась гораздо выше. На третьей вершине барометр показал 1016 метров.    

Я взглянул на часы: обе стрелки показывали полдень. Значит,  за три с половиной часа мы успели «взять» только три вершины, а главный хребет  был ещё впереди.    

Меня сильно мучила жажда. Вдруг я увидел бруснику; она была  мороженая. Я начал её есть с жадностью. Дерсу смотрел на меня с любопытством.    

— Как его фамилия? — спросил он, держа на ладони  несколько ягод.    

— Брусника, — отвечал я.    

—Тебе понимай, — спросил он опять, — его можно  кушать?    

— Можно, — отвечал я. — Разве ты не знаешь  эту ягоду? Дерсу ответил, что видел её часто, но не знал, что она съедобна.    

Местами брусники было так много, что целые площади казались  как будто окрашенными в бордовый цвет. Подбирая ягоды, мы понемногу подвигались  вперёд и незаметно поднялись на вершину, высота которой равнялась 1290метрам.  Здесь мы впервые ступили в снег, он был глубиной около 15 сантиметров.    

По наблюдениям старообрядцев, первый снег на Сихотэ-Алине в  1907 году выпал 20 сентября, а на хребте Карту — 3 октября и уже более не таял.  7 октября снеговая линия опустилась до 900 метров над уровнем моря.    

Отсюда мы повернули к югу и стали взбираться на четвёртую  высоту (1510 метров). Этот подъём был особенно трудным. Мы часто глотали снег,  чтобы утолить мучившую нас жажду.    

Хребет Карту с восточной стороны очень крут, с западной —  пологий. Здесь можно наблюдать, как происходит разрушение гор. Сверху всё время  сыплются мелкие камни; они постепенно засыпают долины, погребая под собой  участки плодородной земли и молодую растительность. Таковы результаты лесных  пожаров.    

Как ни старались мы добраться в этот день до самой высокой  горы, нам сделать этого не удалось. С закатом солнца должен опять подуть  холодный северо-западный ветер. Пора было подумать обиваке. Поэтому мы  спустились немного с гребня и стали искать место для ночлега на западном  склоне. Теперь у нас были три заботы: первая — найти воду, вторая — найти  топливо и третья — найти защиту от ветра. Нам посчастливилось найти все это  сразу в одном месте. В километре от седловины виднелся кедровый стланец. Мы  забрались в самую середину его и устроились даже с некоторыми удобствами. Снег  заменил нам воду. Среди живого стланца было много сушняка. Мы с Дерсу натаскали  побольше дров и развели жаркий огонь. С подветренной стороны мы натянули  полотнище палатки, хвои наложили себе под бок, а сверху покрыли её козьими  шкурками.    

Ночь была лунная и холодная. Предположения Дерсу  оправдались. Лишь только солнце скрылось за горизонтом, сразу подул резкий,  холодный ветер. Он трепал ветви кедровых стланцев и раздувал пламя костра.  Палатка парусила, и я очень боялся, чтобы её не сорвало со стоек. Полная луна  ярко светила на землю; снег блестел и искрился. Голый хребет Карту имел теперь  ещё более пустынный вид.    

Утомлённые дневным переходом, мы недолго сидели у огня и  рано легли спать.    

Утром, когда я проснулся, первое, что бросилось мне в глаза,  был туман. Скоро всё разъяснилось — шёл снег. Хорошо, что мы ориентировались  вчера, и потому сегодня с бивака могли ер-азу взять верное направление.    

Напившись чаю с сухарями, мы опять стали подниматься, на  хребет Карту. Теперь нам предстояло взобраться на самую высокую сопку, которую  моряки называют Амагунскими гольцами. Потому ли, что мы были со свежими силами,  или снег нас принуждал торопиться, но только на эту гору мы взошли довольно  скоро. Высота её равна 1660 метрам. Отсюда берёт начало река.    

Кулумбе (по-удэхейски Куле); староверы измеряют её в 50— 60  километров. Течёт она по кривой так же, как и Амагу, но только в другую  сторону, а именно к югу и юго-востоку. Когда мы спустились до 1200 метров, снег  сменился дождём, что было весьма неприятно; но делать было нечего — приходилось  терпеть.    

Километров пять мы шли гарью и только тогда нашли живой лес,  когда снизились до 680 метров. Это была узкая полоса растительности около  речки, состоящая преимущественно из берёзы, пихты и лиственницы.    

К полудню дождь усилился. Осенний дождь — это не то, что  летний дождь; легко можно простудиться. Мы сильно прозябли, и потому пришлось  рано стать на бивак. Скоро нам удалось найти балаган из корья. Способ постройки  его и кое-какие брошенные вещи указывали на то, что он был сделан корейцами.  Оправив его немного, мы натаскали дров и принялись сушить одежду. Часа в четыре  дня дождь прекратился. Тяжёлая завеса туч разорвалась, и мы увидели хребет  Карту, весь покрытый снегом.    

Когда солнце скрылось за горизонтом, по всему западному  небосклону широко разлилась багровая заря. Потом взошла луна; вокруг неё опять  было густое матовое пятно и большой венец — верный признак, что завтра снова  будет дождь.    

Вечером я записывал свои наблюдения, а Дерсу жарил на  вертеле сохатину. Во время ужина я бросил кусочек мяса в костёр. Увидев это,  Дерсу поспешно вытащил его из огня и швырнул в сторону.    

— Зачем бросаешь мясо в огонь? — спросил он меня  недовольным тоном. — Как можно его напрасно жечь! Наша завтра уехали, сюда  другой люди ходи кушай. В огонь мясо бросай, его так пропади.    

— Кто сюда другой придёт? — спросил я его в свою  очередь.    

— Как кто? — удивился он. — Енот ходи, барсук  или ворона; ворона нет — мышь ходи, мышь нет — муравей ходи. В тайге много  разный люди есть.    

Мне стало ясно: Дерсу заботился не только о людях, но и о  животных, хотя бы даже и о таких мелких, как муравей. Он любил тайгу с её  обитателями и всячески заботился о ней.    

Разговор наш перешёл на охоту, на браконьеров, на лесные  пожары.    

Незаметно мы досидели с ним до полуночи. Наконец Дерсу начал  дремать. Я закрыл свою тетрадь, завернулся в одеяло, лёг поближе к огню и скоро  заснул. Ночью сквозь сон я слышал, как он поправлял огонь и прикрывал меня  своей палаткой.     

 Глава четырнадцатая    

Тяжёлый переход    

     

     

    

     

Денудационная долина реки Кулумбе. — Броды. —  Скала Мафа. — Упадок сил. — Гололедица. — Лес, поваленный  бурею. — Лихорадка. — Кошмар. — Голод. — Берег моря. —  Ван-Син-лаза. — Разочарование. — Миноносец «Грозный». —  Спасение. — Возвращение на Амагу. — Отъезд А. И. Мерзлякова .    

     

С рассветом опять ударил мороз; мокрая земля замёрзла так,  что хрустела под ногами. От реки поднимался пар. Значит, температура воды была  значительно выше температуры воздуха. Перед выступлением мы проверили свои  продовольственные запасы. Хлеба у нас осталось ещё на двое суток. Это не  особенно меня беспокоило. По моим соображениям, до моря было не особенно  далеко, а там к скале Ван-Син-лаза продовольствие должен принести удэхеец Сале  со стрелками.    

За ночь обувь наша просохла. Когда солнышко взошло, мы с  Дерсу оделись и бодро пошли вперёд.    

Более характерной денудационной долины, чем Кулумбе, я не  видывал. Река, стеснённая горами, всё время извивается между утёсами. Можно  подумать, что горные хребты здесь старались на каждом шагу создать препятствия  для воды, но последняя взяла верх и силой проложила себе дорогу к морю.    

Окрестные горы, можно сказать, совершенно оголены от  древесной растительности; лес растёт только около реки, окаймляя её по обеим  сторонам, как бордюром. Преобладающие породы здесь лиственница, ель, берёза и  ольха. Ближе к горам, на местах открытых, приютились: даурский шиповник,  обыкновенная рябина, а около неё — каменная полынь с листвой, расположенной у  основания стебля. С первого взгляда никто не угадал бы в ней родную сестру  луговой полыни. В другом месте мы наткнулись на багульник и множество  папоротников. У первого — лист ажурный, небольшой по размерам; второй вид имел  буровато-зелёные листья с красноватым оттенком с исподней стороны; у третьего —  хотя лист и простой, но ему нельзя было отказать в изяществе.    

По долине реки Кулумбе никакой тропы нет. Поэтому нам  пришлось идти целиной. Не желая переходить реку вброд, мы пробовали было идти  берегом, но скоро убедились, что это невозможно: первая же скала принудила нас  перейти на другую сторону реки. Я хотел было переобуваться, но Дерсу  посоветовал идти в мокрой обуви и согреваться усиленной ходьбой. Не прошли мы и  полкилометра, как пришлось снова переходить на правый берег реки, потом на  левый, затем опять на правый и т. д. Вода была холодная; голени сильно ломило,  точно их сжимали в тисках.    

По сторонам высились крутые горы, они обрывались в долину  утёсами. Обходить их было нельзя. Это отняло бы у нас много времени и затянуло  бы путь лишних дня на четыре, что при ограниченности наших запасов  продовольствия было совершенно нежелательно. Мы с Дерсу решили идти напрямик в  надежде, что за утёсами будет открытая долина. Вскоре нам пришлось убедиться в  противном: впереди опять были скалы, и опять пришлось переходить с одного  берега на другой.    

— Тьфу! — ворчал Дерсу. — Мы идём — все равно  выдры. Маленько по берегу ходи, посмотри, вода есть — ныряй, потом опять на  берег и опять ныряй…    

Сравнение было весьма удачное. Выдры именно так и ходят.    

Или мы привыкли к воде, или солнце пригрело нас, а может  быть, то и другое вместе, только броды стали казаться не такими уж страшными и  вода не такой холодной. Я перестал ругаться, а Дерсу перестал ворчать. Вместо  прямой линии наш путь изображал собой зигзаги. Так мы пробились до полудня, но  под вечер попали в настоящее ущелье. Оно тянулось более чем на 400 метров.  Пришлось идти прямо по руслу реки. Иногда мы взбирались на отмель и грелись на  солнце, а затем снова спускались в воду. Наконец я почувствовал, что устал.    

День кончился, и в воздухе стало холодать. Тогда я предложил  своему спутнику остановиться. В одном месте между утёсами был плоский берег,  куда водой нанесло много плавника. Мы взобрались на него и первым делом развели  большой костёр, а затем принялись готовить ужин.    

Вечером я подсчитал броды. На протяжении 15 километров мы  сделали 32 брода, не считая сплошного хода по ущелью. Ночью небо опять затянуло  тучами, а перед рассветом пошёл мелкий и частый дождь. Утром мы встали раньше  обычного, поели немного, напились чаю и тронулись в путь. Первые 6 километров  мы шли больше по воде, чем по суше.    

В среднем течении Кулумбе очень извилиста. Она всё время  жмётся к утёсам и у подножия их образует глубокие ямы. Во многих местах русло  её завалено камнями и занесено буреломом. Можно представить себе, что здесь  делается во время наводнений! Один раз я, другой раз Дерсу оборвались в ямы и  вымокли как следует.    

Наконец узкая и скалистая часть долины была пройдена. Горы  как будто стали отходить в стороны. Я обрадовался, полагая, что море недалеко,  но Дерсу указал на какую-то птицу, которая, по его словам, живёт только в  глухих лесах, вдали от моря. В справедливости его доводов я сейчас же убедился.  Опять пошли броды, и, чем дальше, тем глубже. Раза два мы разжигали костры,  главным образом для того, чтобы погреться. Часов в двенадцать дня мы были около  большой скалы Мафа, что по-удэхейски значит «медведь». Действительно, своими  формами она очень его напоминает и состоит из плотного песчаника с прослойками  кварца и известкового шпата. У подножия её шла свежепротоптанная тропа; она  пересекала реку Кулумбе и направлялась на север. Дерсу за скалой нашёл бивак.  По оставленным на нём следам он узнал, что здесь ночевал Мерзляков с командой,  когда шёл с Такемы на Амагу.    

Мы рассчитали, что если пойдём по тропе, то выйдем на реку  Найну к корейцам, а если пойдём прямо, то придём на берег моря к скале  Ван-Син-лаза. Путь на Найну нам был совершенно неизвестен, и к тому же мы  совершенно не знали, сколько времени может занять этот переход. До моря же мы  рассчитывали дойти если не сегодня, то во всяком случае завтра к полудню.    

Закусив остатками мяса, мы пошли далее. Часа в два дня  мелкий дождь превратился в ливень. Это заставило нас остановиться раньше  времени и искать спасения в палатке. Я страшно прозяб, руки мои закоченели,  пальцы не гнулись, зубы выбивали дробь. Дрова, как на грех, попались сырые и  плохо горели. Наконец всё было налажено. Тогда мы принялись сушить свою одежду.  Я чувствовал упадок сил и озноб. Дерсу достал из котомки последний сухарь и  советовал поесть. Но мне было не до еды. Напившись чаю, я лёг к огню, но никак  не мог согреться.    

Около полуночи дождь прекратился, но изморось продолжала  падать на землю. Дерсу ночью не спал и всё время поддерживал костёр.    

Часа в три утра в природе совершилось что-то необычайное.  Небо вдруг сразу очистилось. Началось такое быстрое понижение температуры  воздуха, что дождевая вода, не успевшая стечь с ветвей деревьев, замёрзла на  них в виде сосулек. Воздух стал чистым и прозрачным. Луна, посеребрённая лучами  восходящего солнца, была такой ясной, точно она вымылась и приготовилась к  празднику. Солнце взошло багровое и холодное.    

Утром я встал с головной болью. По-прежнему чувствовался  озноб и ломота в костях. Дерсу тоже жаловался на упадок сил. Есть было нечего,  да и не хотелось. Мы выпили немного горячей воды и пошли.    

Скоро нам опять пришлось лезть в воду. Сегодня она  показалась мне особенно холодной. Выйдя на противоположный берег, мы долго не  могли согреться. Но вот солнышко поднялось из-за гор и под его живительными  лучами начал согреваться озябший воздух.    

Как ни старались мы избежать бродов, нам не удалось от них  отделаться. Но всё же заметно было, что они становились реже. Через несколько  километров река разбилась на протоки, между которыми образовались острова,  поросшие тальниками. Тут было много рябчиков. Мы стреляли, но ни одного не  могли убить: руки дрожали, не было сил прицеливаться как следует.    

Понуро мы шли друг за другом и почти не говорили между  собой.    

Вдруг впереди показался какой-то просвет. Я думал, что это  море. Но большое разочарование ждало нас, когда мы подошли поближе. Весь лес лежал  на земле. Он был повален бурей в прошлом году. Это была та самая пурга, которая  захватила нас 20, 21 и 22 октября при перевале через Сихотэ-Алинь. Очевидно,  центр тайфуна прошёл именно здесь.    

Надо было обойти бурелом стороной или идти по островам, среди  тальников. Не зная, какой длины и ширины будет площадь поваленного леса, мы  предпочли последнее. Река сплошь была занесена плавником, и, следовательно,  всюду можно было свободно перейти с одного берега на другой. Такой сплошной  завал тянулся километров шесть, если не больше. Наше движение было довольно  медленно. Мы часто останавливались и отдыхали. Но вот завалы кончились, и опять  началась вода. Я насчитал ещё 23 брода, затем сбился со счёта и шёл без  разбора.    

После полудня мы еле-еле тащили ноги. Я чувствовал себя  совершенно разбитым; Дерсу тоже был болен. Один раз мы видели кабана, но нам  было не до охоты. Сегодня мы рано стали на бивак.    

Здесь я окончательно свалился с ног: меня трясла сильная  лихорадка и почему-то опухли лицо, ноги и руки. Дерсу весь вечер работал один.  Потом я впал в забытьё. Мне всё время грезилась какая-то тоненькая паутина. Она  извивалась вокруг меня, постепенно становилась все толще и толще и, наконец,  принимала чудовищные размеры. Мне казалось, что горный хребет Карту движется с ужасающей  быстротой и давит меня своей тяжестью. В ужасе я вскакивал и кричал. Хребет  Карту сразу пропадал, и вместо него опять появлялась паутина, и опять она  начинала увеличиваться, приобретая в то же время быстрое вращательное движение.  Смутно я чувствовал у себя на голове холодную воду.    

Сколько продолжалось такое состояние, не знаю. Когда я  пришёл в себя, то увидел, что покрыт кожаной курткой гольда.    

Был вечер; на небе блестели яркие звёзды. У огня сидел  Дерсу; вид у него был изнурённый, усталый.    

Оказалось, что в бреду я провалялся более 12 часов. Дерсу за  это время не ложился спать и ухаживал за мною. Он клал мне на голову мокрую  тряпку, а ноги грел у костра. Я попросил пить. Дерсу подал мне отвар какой-то  травы противного сладковатого вкуса. Дерсу настаивал, чтобы я выпил его как  можно больше. Затем мы легли спать вместе и, покрывшись одной палаткой, оба  уснули.    

Следующий день был 13 октября. Сон немного подкрепил Дерсу,  но я чувствовал себя совершенно разбитым. Однако дневать здесь было нельзя.  Продовольствия у нас не было ни крошки. Через силу мы поднялись и пошли дальше  вниз по реке.    

Долина становилась все шире и шире. Буреломы и гарь остались  позади; вместо ели, кедра и пихты чаще стали попадаться березняки, тальники и  лиственницы, имеющие вид строевых деревьев.    

Я шёл как пьяный. Дерсу тоже перемогал себя и еле-еле  волочил ноги. Заметив впереди, с левой стороны, высокие утёсы, мы  заблаговременно перешли на правый берег реки. Здесь Кулумбе сразу разбилась на  восемь рукавов. Это в значительной степени облегчило нашу переправу. Дерсу  всячески старался меня подбодрить. Иногда он принимался шутить, но по его лицу  я видел, что он тоже страдает.    

— Каза, каза! (чайка), — закричал он вдруг,  указывая на белую птицу, мелькавшую в воздухе. — Море далеко нету.    

И как бы в подтверждение его слов из-за поворота с левой  стороны выглянула скала Ян-Тун-лаза — та самая скала, которую мы видели около  устья Кулумбе, когда шли с реки Такемы на Амагу. Надежда на то, что близок  конец нашим страданиям, придала мне силы. Но теперь опять предстояло  переправляться на левый берег Кулумбе, которая текла здесь одним руслом и имела  быстрое течение. Поперёк реки лежала длинная лиственница. Она сильно качалась.  Эта переправа отняла у нас много времени. Дерсу сначала перенёс через реку ружья  и котомки, а затем помог переправиться мне.    

Наконец мы подошли к скале Ян-Тун-лаза. Тут на опушке  дубовой рощи мы немного отдохнули. До моря оставалось ещё километра полтора.  Долина здесь делает крутой поворот к юго-востоку. Собрав остаток сил, мы поплелись  дальше. Скоро дубняки стали редеть, и вот перед нами сверкнуло море.    

Наш трудный путь был кончен. Сюда стрелки должны были  доставить продовольствие, здесь мы могли оставаться на месте до тех пор, пока  окончательно не выздоровеем.    

В 6 часов пополудни мы подошли к скале Ван-Син-лаза. Ещё  более горькое разочарование ждало нас здесь: продовольствия не было. Мы  обшарили все уголки, засматривали за бурелом, за большие камни, но нигде ничего  не нашли. Оставалась ещё одна надежда: быть может, стрелки оставили продовольствие  по ту сторону скалы Ван-Син-лаза. Гольд вызвался слазить туда. Поднявшись на её  гребень, он увидел, что карниз, по которому идёт тропа, покрыт льдом. Дерсу не  решился идти дальше. Сверху он осмотрел весь берег и ничего там не заметил.  Спустившись назад, он сообщил мне эту печальную весть и сейчас же постарался  утешить.    

— Ничего, капитан, — сказал он, — около моря  можно всегда найти кушать.    

Потом мы пошли к берегу и отворотили один камень. Из-под  него выбежало множество мелких крабов. Они бросились врассыпную и проворно  спрятались под другие камни. Мы стали ловить их руками и скоро собрали десятка  два. Тут же мы нашли ещё двух протомоллюсков и около сотни раковин  береговичков. После этого мы выбрали место для бивака и развели большой огонь.  Протомоллюсков и береговичков мы съели сырыми, а крабов сварили. Правда, это  дало нам немного, но всё же первые приступы голода были утолены.    

Зная исполнительность своих людей, я никак не мог понять,  почему они не доставили продовольствия на указанное место. Завтра надо перейти  через скалу Ван-Син-лаза и попытаться берегом дойти до корейцев на реке Найне.    

Лихорадка моя прошла, но слабость ещё осталась. Дерсу хотел  завтра рано утром сбегать на охоту и потому лёг спать пораньше. Я долго сидел у  огня и грелся.    

Ночь была ясная и холодная. Звезды ярко горели на небе;  мерцание их отражалось в воде. Кругом было тихо и безлюдно; не было слышно даже  всплесков прибоя. Красный полумесяц взошёл поздно и задумчиво глядел на  уснувшую землю. Высокие горы, беспредельный океан и глубокое тёмно-синее небо —  всё было так величественно, грандиозно. Шёпот Дерсу вывел меня из задумчивости:  он о чём-то бредил во сне.    

Утомлённый тяжёлой дорогой, измученный лихорадкой, я лёг  рядом с ним и уснул.    

Чуть брезжило. Сумрак ночи ещё боролся с рассветом, но уже  видно было, что он не в силах остановить занимавшейся зари. Неясным светом  освещала она тихое море и пустынный берег.    

Наш костёр почти совсем угас. Я разбудил Дерсу, и мы оба  принялись раздувать угли. В это время до слуха моего донеслись два каких-то  отрывистых звука, похожие на вой.    

— Это изюбр ревёт, — сказал я своему  приятелю. — Иди поскорей: быть может, ты убьёшь его.    

Дерсу стал молча собираться, но затем остановился, подумал  немного и сказал: