1 2 3 4 5 6 7 8 
Васек тряхнул головой.
   
— Не скоро? Ну и ладно! А тетка пускай живет. Мне до нее никакого дела нет, — решил он.
   
Утром к Ваську забежал Одинцов. Павел Васильевич ушел на работу. Васек завтракал, густо намазывая маслом белый хлеб.
   
— Новость! — закричал с порога Одинцов. — У нас новый учитель будет после каникул. Мария Михайловна совсем ушла.
   
Мария Михайловна, прежняя учительница, давно уже не посещала класс, и четвертый «Б» около двух месяцев находился на попечении учителей других классов.
   
— Собственный учитель? — обрадовался Васек. — А Мария Михайловна что же?
   
Одинцов махнул рукой:
   
— Да она с нами состарилась совсем… Не с нами, а вообще… Ей шестьдесят лет скоро будет, а потом, после болезни еще…
   
— Жалко ее, — сказал Васек, — привыкли мы к ней.
   
— Жалко, конечно, — согласился Одинцов, — а все-таки учителю я рад. Бежим к Булгакову, расскажем ему!
   
— Да погоди. Я еще не позавтракал. Вот ешь лучше. — Васек пододвинул товарищу хлеб и масло. Оба с аппетитом принялись за еду.
   
— Все новости да новости, — сказал Васек. — А откуда ты узнал про учителя?
   
— Мне Грозный сказал. Я у него для Саши лыжи брал. Приношу сегодня, а он говорит: «После каникул держись, брат! Отменного учителя вам директор нашел».
   
— Так и сказал — отменного?
   
— Так и сказал. Уж он не соврет. Говорит, будто учитель на выставке был вчера. Все вещи смотрел. Хорошо, что Мазин свой пугач унес!
   
— Унес? — с живостью спросил Васек и досадливо сдвинул брови. — Так и не сказал, что за буквы… Ну, пошли к Саше.
   
На улице было людно. В сквере играли дети, на скамейках отдыхали взрослые. С деревьев, покрытых белым инеем, осыпалась снежная пыль.
   
Саша Булгаков жил недалеко. Пройдя широкий двор, мальчики постучали в низенькую дверь первого этажа длинного серого флигеля.
   
Им открыла женщина с приветливым лицом:
   
— Сашенька, к тебе!
   
В светлой кухоньке было много ребят. Они, видимо, гуляли и только что пришли со двора. Саша и его сестренка Нюта раздевали их. Маленькая девочка в одних, чулках бегала из комнаты в кухню с мокрым ботинком в руках. Толстый малыш, с такими же, как у Саши, круглыми черными глазами, хныкал, упираясь головой в Сашин живот, — он потерял варежку.
   
— Куда ты ее дел? — сердился на него Саша. — Найди сейчас же!
   
Увидев товарищей, он кивнул им головой:
   
— Раздевайтесь, ребята!
   
Коля Одинцов пробрался к Сашиной кровати и осторожно присел на краешек, с интересом наблюдая, как Саша справляется с детворой.
   
— Васек, — крикнул он, — иди сюда! Смотри, сколько детей у них. — Он притянул к себе товарища и зашептал ему в ухо: — У них чуть ли не двенадцать детей.
   
— Семь, — спокойно поправил его Саша, поднимаясь с колен и отряхивая пыль. — Вон седьмой. На кровати сидит.
   
Одинцов подпрыгнул и с испугом оглянулся: сзади него, обложенное со всех сторон подушками, копошилось маленькое существо с тремя светлыми волосками на макушке.
   
— Витюшка, грудной, — пояснил Саша.
   
— Да они, наверно, орут целый день! — засмеялся Васек.
   
— Бывает… — Саша поймал за штанишки толстого черноглазого малыша и крикнул: — Нютка, пришей ему пуговицу! Мне некогда.
   
Он отвернул борт курточки — там торчала иголка с туго накрученной ниткой.
   
— Я пришью, — сказала мать. — Иди. Товарищи небось заждались тебя. С малышами никогда дела не переделаешь, — улыбнулась она.
   
— Ну, зашей. — Саша быстро закрутил свою нитку обратно.
   
— Что это ты иголку с собой носишь? — спросил Васек.
   
— Ношу. Все время пригождается, — деловито ответил Саша.
   
Васек пожал плечами.
   
— Брось! Девчачье это дело, — презрительно сказал он. Саша не расслышал.
   
— Пойдем в комнату, — сказал он товарищам. В соседней комнате было тихо и просторно. Как только Саша закрыл за собой дверь, Одинцов сообщил:
   
— У нас новость!.. Трубачев, расскажи.
   
Васек с жаром начал рассказывать:
   
— После каникул у нас будет новый учитель. Отменный учитель! Сам Грозный сказал.
   
— Да что ты! — обрадовался Саша. — Вот хорошо! А то мы…
   
За дверью вдруг что-то с грохотом упало и началась невероятная возня. Саша тревожно прислушался:
   
— Кажется, мать ушла. — Он бросился к двери: — Я сейчас! Через секунду он вернулся.
   
— Ничего. Это они в колхоз играют. Перевернули стулья и везут сдавать зерно, — с улыбкой пояснил он, закрывая за собой дверь. — Ну, Трубачев, рассказывай про учителя.
   
— Да ну тебя! — с досадой сказал Васек. — Что тебе рассказывать, если ты все время бегаешь!
   
— Да нет, это я так… думал — мама ушла. Ну, рассказывай, — умоляюще сказал Саша.
   
— Ну ладно! Так вот, этот учитель только для нашего класса, понимаешь? Это во-первых. А во-вторых…
   
Саша вдруг рванулся и снова исчез за дверью. На этот раз из соседней комнаты послышался отчаянный визг и плач.
   
Васек и Одинцов, толкая друг друга, выскочили вслед за Сашей. Оказалось, что толстый карапуз Валерка просунул голову между прутьями кровати и никак не мог вытащить ее обратно.
   
— Стой! Стой! — кричал ему Саша. — Поверни голову набок…
   
С помощью Коли и Васька он наконец вытащил братишку. Но товарищи уже собрались уходить.
   
— Куда же вы? Расскажите хоть про учителя.
   
— В школе расскажем! — крикнул Одинцов.
   
Васек только махнул рукой…
   
Вечером, забравшись к отцу на кровать, он с удовольствием делился с ним своей новостью:
   
— После каникул у нас будет новый учитель. Мария Михайловна совсем ушла. Ей восемьдесят лет уже.
   
— Восемьдесят лет! — удивился отец. — Ого-го! Совсем, верно, старушка с вами замучилась! Ты у меня один, и то я с тобой голову себе скрутил.
   
— Ну тебя! — недовольно сказал Васек, приподнимаясь на локте и заглядывая в лицо отцу. — Я небось председатель совета отряда… а ты говоришь!
   
— Вот-вот, мне и нужно, чтобы мой сын первый сорт был!
   
— «Первый сорт»… — протянул Васек. — Я еще не выучился, — он навертел на палец отцовский ус, — а ты нападаешь.
   
— Я не нападаю, — засмеялся Павел Васильевич. — Не трожь усы, всю красоту испортишь… Да спи уже, а то завтра тебя пушками не поднимешь. — Он обхватил сына за шею. — Спи.
   
Васек, лежа с открытыми глазами, думал о Саше, об Одинцове и о Севе Малютине.
   
— Хорошая, папа, картина у Малютина, но сам Севка какой-то тщедушный, — с сожалением сказал он.
   
Отец не ответил.
   
— Слышишь, папа?
   
— Слышу.
   
— А что ты слышишь?
   
— Тщедушный, — промычал, всхрапывая, Павел Васильевич.
   
  
  
   
    
Глава 8
    
    
МАЗИН И РУСАКОВ
   
   
   
Мазин скучал. В землянке под старой елью было темно и тихо. У входа, завешенного белой простыней, валялась убитая из рогатки ворона. Снаружи крупными хлопьями валил снег. Иногда, отодвинув край простыни, Мазин зорко и настороженно оглядывал берег. Он ждал Русакова. Они не виделись с того памятного вечера, когда в их владениях побывал Трубачев со своими товарищами.
   
«Отец дома. Держит Петьку при себе», — соображал Мазин. Мазин и Русаков жили на одной улице, в одном доме. Дружба их началась с первого класса и навсегда укрепилась после одного случая. А случай, который сделал их закадычными друзьями, был такой. Однажды, стреляя в цель из рогатки, Русаков разбил цветное стекло в угловой даче. Испуганный, он прибежал к Мазину.
   
— Пропал я, Колька! Отец узнает — за ремень схватится!
   
Отец Пети рано овдовел и, сдав сына на попечение соседок, с головой ушел в работу. Весь день проводил он на обувной фабрике, где считался одним из лучших работников. Возвращаясь домой, он бегло интересовался здоровьем сына и, найдя в дневнике плохую отметку, сразу закипал гневом:
   
— Я с восьми лет сам на себя зарабатывал и дорогу пробивал себе тяжелым трудом, а тебе все даром дается! Отец для таких, как ты, целый день работает. Да разве один я? Вся страна не покладая рук трудится, чтоб из вас люди вышли! А вы что делаете? Безобразие! Распущенность! На тебя все соседи жалуются! Вот подожди, я когда-нибудь возьму ремень да поучу тебя так, как меня в свое время учили!
   
Петька со страхом смотрел на отца. Этот большой, сильный человек с черной густой шевелюрой и сросшимися бровями, под которыми трудно было угадать цвет его глаз, был чужим и непонятным мальчику.
   
Иногда отец вдруг останавливался посреди комнаты и, глядя на сына усталыми, хмурыми глазами, говорил:
   
— Ты пойми… Человек должен понимать слова, а не палку! Что у тебя, самолюбия нет, что ли?
   
Петька съеживался и молчал.
   
Разбитое стекло в угловой даче беспокоило Петю. Он сидел у товарища, с тревогой поглядывая на дверь.
   
— Да, может, отец не узнает, — утешал его Мазин.
   
Петя безнадежно махал рукой:
   
— Хозяева видели, как я побежал.
   
Мазину было жалко товарища. Он что-то соображал про себя, пыхтел, надувая толстые щеки, и, когда Петя Русаков, просидев у него целый час, собрался уходить, сказал:
   
— Пойдем вместе. Я скажу на себя, а ты будто в канавке сидел.
   
— В какой канавке?
   
— Ну за домом… Кораблики пускал.
   
Случай этот происходил весной.
   
— Кораблики… — протянул Русаков. — А чего же я побежал тогда?
   
— Мало ли чего! Побежал, чтобы на тебя не подумали, — вот и все. Понятно?
   
Русаков просветлел:
   
— И правда, может, обойдется?
   
— Обязательно обойдется. Верти кораблики. Сейчас намочим их во дворе — и айда к твоему отцу!
   
Петя сделал из газеты два кораблика, во дворе товарищи прополоскали их в грязной луже и храбро направились к дому Русакова.
   
— Постой, а вдруг твоя мать узнает? — тревожно спросил Петя. — И голова у нее заболит от этого. Жалко ее. Он остановился.
   
— Не ной, — мрачно сказал Мазин. — Пойдем лучше!
   
Отец Русакова уже все знал. Он встретил сына на пороге, красный от гнева.
   
— Опять мне на тебя люди жалуются!
   
— Я, пап… — дрожащим голосом начал Петя.
   
Мазин толстым грибком вырос перед разгневанным родителем и вытащил из кармана рогатку:
   
— Петя ни при чем. Он кораблики пускал.
   
— Я, папа, кораблики…
   
— Какие еще кораблики? — загремел Русаков-отец. — Ко мне взрослые люди приходят, на моего сына жалуются!
   
— Это из угловой дачи к вам приходят? — осведомился Мазин. — Так я у них стекло разбил. Я нечаянно… в воробья метил, а попал в стекло. А Петя испугался и побежал. Вот они на него и сказали. Не разобрались как следует и напали… А еще взрослые! — объяснял Коля Мазин, глядя прямо в глаза Русакову и закрывая Петю своей крепкой, приземистой фигурой.
   
— Не разобрались, — мямлил Петя, выглядывая из-за плеча товарища.
   
— «Не разобрались»! — передразнил его отец, уже смягченный признанием Мазина. — Лазите черт знает где!.. А ты тоже хорош! У тебя мать труженица, больная женщина, а ты ей сюрпризы устраиваешь, — напал он на Колю.
   
— Я не сюрпризы, я нечаянно.
   
— «Нечаянно»! И Петьку моего сбиваешь на всякие дурацкие шалости… Ты где был, когда твой приятель в стекло камнем запустил? — обратился он к сыну.
   
— Я в канавке кораблики пускал, — шмыгнул носом Петя и вытащил из кармана размокшие бумажные кораблики.
   
— Чтобы я больше не видел всей этой гадости! — закричал отец. — Выбрось эту дрянь в помойное ведро сейчас же! А рогатку я сам… — Он обеими руками сдавил рогатку. Она не поддавалась. — В печку!
   
— Лучше в помойную яму или в пруд. Давай, папа, мы выбросим! — с готовностью предложил свои услуги Петя.
   
— Молчи! И ступай сам с этими людьми объясняться. Скажи… приятеля хорошего имеешь, вот что!
   
Когда мальчики вышли, Мазин сказал:
   
— Сбегай в аптеку за порошком от мигрени, а я пойду в угловую дачу сознаваться.
   
Вечером Мазин ходил за своей матерью и говорил:
   
— Ты, мама, приляг… И не волнуйся. Ни один человек не проживет так, чтобы стекла не разбить.
   
Мать Коли Мазина работала в швейной мастерской. Коля никогда не видел свою мать здоровой. Она постоянно жаловалась, что от шума швейных машинок у нее болит голова. Малейшая неприятность также вызывала у нее мигрень, и тогда она тихо стонала, уткнувшись в подушку головой, обвязанной мокрым полотенцем, а Коля готовил ей чай, размешивал ложечкой сахар и бегал по аптекам, спрашивая везде, не изобретено ли какое-нибудь новое средство от мигрени. Дома, пока мать была на работе, Коля успевал приготовить обед, наколоть дров, сбегать за хлебом. Поэтому, когда мать жаловалась соседкам: «Не знаю, хватит ли моих сил воспитать сына», — соседки украдкой переглядывались. «Хватит ли у него-то сил ухаживать за такой больной матерью?» — думали они про себя, жалея мальчика.
   
После случая со стеклом ребята выработали особую систему самозащиты.
   
Теперь, что бы ни случилось, перед отцом Русакова виновным всегда выступал Мазин, а перед матерью Мазина — Петя.
   
— Вы, гражданка Мазина, обратите внимание на своего сына. Он и моего вконец испортить может, — внушительно говорил Русаков-отец матери Мазина.
   
— Подумайте! — возмущалась та. — Да как он может мне такие вещи говорить! Ведь чего только его Петя не выделывает! Он добьется того, что я не позволю своему сыну играть с Петей.
   
В конце концов родители, к большому огорчению мальчиков, категорически запретили им встречаться.
   
Мать Мазина пообещала Коле, что она окончательно потеряет голову, если он будет продолжать дружбу с Петей, а Русаков-отец посулил своему сыну спустить с него три шкуры, если еще раз увидит его вместе с Мазиным.
   
Петя, который вечно дрожал за одну свою шкуру, не мог даже представить себе, что значит спустить три. Мазин тоже забеспокоился:
   
— Конечно, в школе нас никто не проверит.
   
— А после школы я один буду? — шмыгнул носом Петя.
   
— Не хнычь! — сердито сказал Мазин. — И заруби себе на носу, Петька: нет такой беды, из которой нельзя вылезти. Я это проверил.
   
Выход действительно нашелся.
   
Через два дня после этого разговора на берегу заросшего, затянутого зеленой ряской пруда, где тучами кружились комары и мошки, а по вечерам, надуваясь, кричали лягушки, Мазин и Русаков уже рыли себе землянку под разлапистыми ветвями старой ели. Они приходили сюда поодиночке, работали изо всех сил и, уходя, оставляли друг другу короткие записки:
   
    
Двинулся на полметра в ширину. МЗС.
   
   
    
Углубился вход. РЗС.
   
   
К началу занятий в школе землянка была готова. На пруду редко бывали люди: в густом кустарнике, заросшем крапивой, не было тропинок. Землянка, тщательно замаскированная дерном, была почти незаметна.
   
Мазин и Русаков ликовали:
   
— Поди ищи нас теперь!
   
— А в случае нападения можно и отстреляться, — говорил Мазин.
   
Недостатка в стрелах, пугачах и рогатках не было. Мальчики усердно тренировались в стрельбе. Около землянки на дереве висели белые кружочки, пробитые стрелами.
   
— Петька, целься в правый кружок, а я в левый! Следопыту надо бить без промаха! — поучал Мазин.
   
С наступлением осенних дождей Мазин притащил из дома клеенку, а Русаков — дождевой плащ. В землянке и в проливной дождь было тепло и сухо.
   
Мазин достал где-то азбуку следопыта и требовал от Петьки, чтобы он срисовал ее и выучил наизусть. Зимой товарищи ходили на лыжах в лес. Ставили силки, но зайцев в этих местах не было.
   
Сегодня Мазину посчастливилось — он убил ворону.
   
Прождав товарища до позднего вечера, Мазин взял клочок бумаги и написал: «Убил дичь. Придешь — освежуй».
   
На другой день товарищи встретились.
   
— Отец был дома, — пояснил Петя. — Он премию получил, гостей назвал. Много. И одна тетенька там была. Он ей говорит: «Вот мой Петр» — это про меня. А она ему: «Ну, какой же это Петр — это просто Петя!»
   
— Ладно! — прервал его Мазин, вынимая перочинный нож и вытаскивая из угла убитую ворону. — На, свежуй дичь, а я огонь разведу.
   
   
   
   
Он поставил у входа жаровню, бросил на угли спичечные коробки и стал разжигать огонь.
   
Петя поднял ворону, оглядел ее со всех сторон и удивленно сказал:
   
— Какая же это дичь! Это обыкновенная ворона.
   
— Так убей утку! — огрызнулся Мазин, протирая красные от дыма глаза. — А не убьешь утку — будешь есть ворону!
   
Через несколько минут из котелка уже торчал черный вороний клюв.
   
Мазин взял лопату, вышел из землянки и скоро вернулся с мороженой рыбой.
   
У Пети сделалось грустное лицо.
   
— Довольно одной вороны, Мазин, а то мы сразу все запасы съедим, — осторожно сказал он.
   
Мазин молча отхватил ножом кусок рыбы, нарезал ее тонкими ломтиками, посолил и подвинул товарищу.
   
— Ешь! Ворон на нашу долю хватит, — сказал он, храбро отправляя в рот ломтик рыбы.
   
Петя, зажмурившись, последовал его примеру.
   
Оба молча жевали, украдкой наблюдая друг за другом.
   
— Все охотники едят мороженую рыбу, а собаки на севере преимущественно питаются этим, — со вздохом сказал Петя.
   
В котелке забулькала вода. Мазин вытащил ворону, потыкал ее ножом и снова бросил в котел:
   
— Жестковата.
   
Петя повеселел.
   
— Конечно, пусть упревает, — с живостью сказал он, похлопывая себя по животу. — И вообще я здорово сыт. Возьми мою половину, если хочешь, — добавил он, подвигая Мазину оставшийся ломтик рыбы.
   
Мазин сделал вид, что не слышит, сложил нарезанные куски и вышел из землянки.
   
Через минуту, сидя на мешке с сеном и лениво постреливая из рогаток в стенку, они вспомнили и трех товарищей, так неожиданно появившихся на пруду.
   
— И чего их занесло сюда? — забеспокоился Мазин. — Еще повадятся ходить.
   
— Не повадятся, — усмехнулся Русаков. — Я их здорово напугал.
   
— Трубачева не запугаешь — этот к черту на рога полезет. Смелый парень! Вот такого бы товарища нам с тобой! — сказал Мазин.
   
— Да… хорошо. Только он отличник, а мы… — Петя легонько свистнул и засмеялся.
   
— А ты принес учебники? — живо спросил Мазин.
   
— Забыл.
   
— Смотри, Петька, не пройдет нам это даром.
   
Он опустил рогатку и задумался.
   
— А чего же мы плохого делаем? — искренне удивился Петя. — Мы ничего плохого не делаем.
   
Мазин прищурился и уничтожающе посмотрел на него.
   
— Если человек делает плохо и знает, что это плохо, то это еще ничего, — медленно сказал он, — а если он делает плохо и думает, что это хорошо, то это уж дело дрянь!
   
— Я не думаю, — быстро сказал Петя, — насчет учебы и вообще…
   
— То-то, — сказал Мазин. — Себя обманывать нечего.
   
Он достал азбуку следопыта, прикрыл рукой подпись под рисунком и строго спросил:
   
— Чей след?
   
— Утки, — поспешно ответил Петя.
   
— Сам ты утка! — рассердился Мазин. — Кому я говорил — выучи наизусть!
   
  
  
   
    
Глава 9
    
    
ТЕТЯ ДУНЯ
   
   
   
Васек был дома один. Он принарядился, начистил ботинки и, не зная, что с собой делать, ходил по комнате.
   
Каникулы ему уже надоели. Скорей бы в школу!
   
«Интересно, какой-то новый учитель?» — думал он, поджидая отца.
   
В дверь кто-то тихонько постучал.
   
— Мне к Трубачеву Павлу Васильевичу, — сказала женщина, осторожно прикрывая дверь и с трудом втаскивая за собой корзинку.
   
— Папы нет. — Васек внимательно разглядывал гостью.
   
Она была в синем пальто, туго застегнутом на все пуговицы. Из-под черного полушалка глядели на Васька рыже-голубые, чем-то знакомые глаза. Мальчика охватила тревога.
   
— Папы нет! — повторил он.
   
— Папы нет, а тетка — вот она! — вдруг сказала женщина, любезно поджимая губы. — А ты небось Васек? Тащи-ка корзинку. Запарилась я с ней!
   
Она вошла в кухню, села на табурет, расстегнула пуговицы своего пальто и, обмахиваясь концами полушалка, огляделась вокруг.
   
— Ничего живете. Кухня просторная. — Она заглянула в комнату. — В чистоте содержите. А это чья же дверь-то? — потрогав замок Таниной двери, спросила она.
   
Васек втащил корзинку и, не зная, что отвечать, во все глаза смотрел на тетку.
   
«Смешная какая-то», — думал он.
   
А тетка между тем уже расхаживала по комнате, оглядывая обстановку. Васек с удивлением увидел теперь, что глаза у нее точь-в-точь как у отца, с такими же короткими рыжими ресницами, что нос и все лицо тетки тоже напоминают отца, только рот и выражение лица какое-то другое. Тетка как бы угадала его мысли.
   
— Ишь, — сказала она, с видимым удовольствием бросив взгляд на мальчика, — рыжий. В нашу породу пошел!
   
Васек нахмурился и отошел к окну. «Какой я рыжий!» — думал он, приглаживая свой чуб.
   
Между тем тетка уже обошла все углы и орудовала в кухне.
   
— Ваше мыло-то? Подай полотенчико! Это что ж кастрюли-то у вас как завожены? Аль плита дымит? А соседка-то молодая или старая? Как ее звать-то?
   
— Таня.
   
— Таня… — Тетка опять поджала губы и многозначительно покачала головой. — Неаккуратная девка, по всему видать.
   
— Да ты, тетя, еще не видела ее, а уже ругаешь, — не стерпел Васек.
   
— Ее не видала, а приборку ее вижу: в печке зола, в углу сор. Слава богу, можно о человеке судить, — решительно отрезала тетка.
   
— Все равно, она хорошая, добрая. Ее все любят! — сердито сказал Васек.
   
У него росло недовольство против тетки и ее бесцеремонного хозяйничанья в их квартире.
   
К обеду пришел отец. Васек открыл ему дверь и тихонько шепнул:
   
— Тетка приехала!
   
— А, приехала! — обрадовался отец, отодвинул Васька, вытер платком усы и крикнул: — Дуняша!
   
Тетка всплеснула руками, заторопилась:
   
— Паша… голубчик…
   
— Ну-ну… вот и свиделись… вот и свиделись! — повторял Павел Васильевич, любовно оглядывая ее и прижимая к груди. — А что бы раньше приехать-то? Ведь не за горами живешь… а, Дунюшка?
   
Тетка оторвала от его груди заплаканное лицо.
   
Васек снова заметил сходство между ней и отцом. У обоих были растроганные, умиленные лица, радостные и чем-то смущенные.
   
— Постарели, постарели мы с тобой, сестреночка, — говорил Павел Васильевич.
   
— Да ведь всех схоронили… Одни на свете мы с тобой, Пашенька, — вздыхала тетка.
   
— Как это — одни? Полон свет хороших людей… А вот сын у меня растет, племяш твой! — весело сказал Павел Васильевич. — Вот он! Небось познакомились уже?
   
— Познакомились, — ласково сказала тетка.
   
Ваську вдруг стало жалко, что он неприветливо встретил тетку. Ее встреча с отцом растрогала его. Он сбоку подошел к обоим и с чувством сказал:
   
— Здравствуйте, тетя!
   
Тетка поцеловала его в щеку:
   
— Да что ж я! У меня тут для вас кой-чего…
   
Она внесла в комнату корзинку и стала развязывать ее.
   
— Не хлопочи, не хлопочи… Хлопотунья! — кричал из кухни отец, разжигая примус. — У нас все есть! Сейчас чай будем пить.
   
Васек с любопытством смотрел, как тетка вынимала какие-то банки, завернутые в полотенце, положила на стол румяный пирог, охая и приговаривая:
   
— Ай-яй-яй! Измялось все! Хорошо хоть варенье довезла. А уж толкали меня, тискали… Людей, людей едет — пропасть! А в Москву — еще больше… Пашенька! — крикнула она, развертывая сколотую булавками бумагу. — Вот тебе подарочек. А это Ваську.
   
— Ба, ба! — удивился Павел Васильевич, разглядывая расшитый ворот рубашки. — Ну искусница! Ну, спасибо, Дуняша!
   
Васек тоже с удовольствием примерял пушистые синие варежки и такие же носки.
   
— Как раз! Мне как раз, папа… Спасибо, тетя! — догадался он после того, как отец еще раз обнял тетку.
   
— А мы-то с тобой опростоволосились! — смущенно сказал Павел Васильевич, глядя на Васька. — Не приготовили тетке подарочка.
   
— Что ты, что ты, какой подарочек! Ты меня и так не обижал, Паша.
   
Чай пили втроем. Васек слушал, как без конца рассказывает тетка о каких-то соседях, как переспрашивает ее отец, живо интересуясь всеми новостями.
   
— А этого-то… как его, с которым мы на огороде-то попались? — подмигивал отец.
   
— А, — оживленно подхватывала тетка, — Бирюковы, что ли? Живут, живут! Коля-то на инженера вышел, Маруська за летчиком в Москве. А этот, конопатенький-то, на доктора учится.
   
— Скажи пожалуйста! — удивился отец и скромно сказал: — А я вот мастер… стахановец!
   
— Слышала я, как же! — с гордостью сказала тетка. — А ведь сиротами мы росли. Вот уж истинно спасибо Советской власти! Всегда скажу, хотя сама как-то на отшибе живу. Связалась со своим домишком, с курами да с козами, и никакой пользы от меня нету… А и бросить не бросишь и уйти не уйдешь…
   
— А как же теперь-то? На кого хозяйство оставила?
   
— Да кой-что попродала. А кой-что у соседей оставила. Соседи — люди хорошие, поберегут, — прихлебывая с блюдечка чай, говорила тетка.
   
— М-да… Это тоже не жизнь. На старости к своим прибиваться надо. Ты уж так обдумай: может, приживешься и с нами останешься?
   
— Как ты, Паша… А я вся тут… Родней вас у меня никого нет.
   
Васек вылез из-за стола и пошел к Тане.
   
— У нас новость, — сказал он, — тетя Дуня приехала!
   
— Я уж слышу. Вот и хорошо, а то Павлу Васильевичу не управиться одному.
   
— А ты что же не идешь к нам? Пойдем?
   
— Ну, что ты! Небось они о своих делах говорят. Зачем мешать!
   
— Таня, — крикнул Павел Васильевич, — иди познакомься, соседи ведь!
   
Таня, оправляя на ходу толстую косу, смущаясь, вошла в комнату.
   
— Не бойся, не бойся, — подталкивал ее Васек.
   
Тетка быстро оглядела девушку с головы до ног. На лице се появилось натянутое, неприятное выражение.
   
— Евдокия Васильевна, — сказала она, протягивая Тане руку. — Садитесь, гостьей будете.
   
— Да она не гостья, она наша, — громко сказал Васек. — Она живет здесь!
   
— Знаю, знаю, — сухо сказала тетка. — Уж я все рассмотрела… Подай стульчик, Васек!
   
В последний день каникул Васек вместе с отцом и теткой пошли в цирк. Перед этим тетка устроила большие и торжественные сборы. Она с утра грела утюги, чистила и гладила через мокрую тряпку костюмчик Васька, заглаживала складки на брюках Павла Васильевича.
   
Таня боялась высунуть нос из своей комнатки. Тетка в первые же дни завладела всем домом. Она во всем навела свои порядки, распределила в кухне все кастрюльки на «ваше» и «наше». «Ваше» — это было Танино. Таня, видимо, побаивалась Евдокии Васильевны и даже на собственные вещи не решалась заявить свои права.
   
— Да берите, берите, — смущенно говорила она. — У нас до сих пор все вместе было.
   
— Вот это-то и нехорошо, что вместе. Нам чужого не нужно, у нас своего хватит, — обрывала ее тетка.
   
На Павла Васильевича тетка смотрела с обожанием. Без отца Васек не садился за стол.
   
— Как это так? Мужчина в доме, самостоятельный, хозяин, а мы без него обедать сядем?
   
Павла Васильевича это стесняло, а Васек, придя со двора, нетерпеливо слонялся по комнате:
   
— Тетя Дуня, я есть хочу!
   
— Это хорошо. Значит, аппетит нагулял, — спокойно отвечала тетка, сдвигая на кончик носа очки и растягивая на коленях свое шитье.
   
Стол в ожидании отца был уже накрыт. Услышав знакомые шаги, тетка спешила на кухню:
   
— Васек, подай отцу полотенце! Повесь куртку в коридоре — запах от нее паровозный!.. Садись, Паша. Устал небось?
   
Павел Васильевич, видя во всем порядок и чистоту, радовался. За столом Васек запихивал в рот все, что подавала тетка, и просил добавки.
   
— Вот это так, это хорошо! А то, бывало, того не хочу, этого не могу…
   
— Да, тебя ждать-то — с голоду помрешь!
   
— Не помрешь, — говорила тетка. — Желудок тоже аккуратность любит.
   
В этот день в цирк приехали московские артисты. Васек все боялся опоздать, но тетка не вышла из дому, пока не привела брата и племянника в полный порядок. Особенно ее беспокоили съезжавший на сторону галстук Паши и рыжий чуб Васька. Галстук она в конце концов пришила к рубашке, а к рыжему украшению на лбу племянника подступила с ножницами. Но Васек загородился от нее обеими руками:
   
— Папа, мне этот чуб нужен! Я его вот так кручу на уроке!
   
— Оставь, оставь, Дуня, — поспешно вступился отец. — А то, пожалуй, я своего родного сына не узнаю. Да и мать, бывало, любила…
   
Он решительно взял у тетки ножницы.
   
В цирке они сидели рядом. На арене плясали под музыку медведи, смешил клоун. Васек подпрыгивал, хлопал в ладоши, хохотал. Отец тоже смеялся. Тетка, в шелковой зеленой кофте, сидела прямо, она изо всех сил старалась соблюсти приличие, смеялась в платочек и останавливала Васька. В антракте ели мороженое. Павел Васильевич и Васек, перебивая друг друга, делились впечатлениями. Тетка с тревогой поглядывала вокруг.
   
— Паша, кланяется тебе кто-то.
   
— А, товарищ мой с сынишкой… Здорово! Здорово! — басил Павел Васильевич, пожимая руку приятелю. — Вот, знакомьтесь: моя сестра.
   
— Евдокия Васильевна, — церемонно знакомилась тетка, протягивая сухую, несгибающуюся ладонь. При этом голова ее упиралась в плечи, на губах появлялась напряженная любезная улыбка.
   
«Смешная какая-то!» — удивлялся Васек.
   
Вечером, когда, веселые и довольные, Трубачевы вернулись домой, Васек разделся и, по своему обыкновению, юркнул в отцовскую кровать. Но тетка решительно воспротивилась этому:
   
— Ты что это, Паша, позволяешь? Что у него, своей кровати нету? Теперь и в деревнях вместе не спят… Какой это сон для рабочего человека!
   
— Да нам поговорить нужно еще. Мы с папой всегда на ночь разговариваем! — сердился Васек.
   
— Пускай, пускай полежит немного, — защищал его Павел Васильевич.
   
Но тетка до тех пор не погасила огня, пока Васек не перебрался на свою кровать.
   
Уткнувшись головой в подушку, он чувствовал себя неуютно и думал, что многое ему нужно было сказать отцу. Он вспомнил, что завтра в класс придет новый учитель, вспомнил Сашу и Колю на пруду, белый холмик и огромную желтую луну. Перед глазами все стало путаться. Холмик вдруг вырос в огромную снежную гору. И Васек заснул.
   
  
  
   
    
Глава 10
    
    
НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ
   
   
   
Каникулы кончились.
   
В дверях четвертого «Б» стояли два ученика. Каждого входившего они сопровождали звонким шлепком по спине.
   
— Честь имею! Сам Трубачев!
   
— Здорово! — кивнул головой Васек.
   
В классе было шумно. Ребята наперебой рассказывали друг другу свои новости.
   
— Мы в цирке были, там медведь на велосипеде ездил! Ой, девочки, так смешно! — рассказывала подругам Надя.
   
— А я всегда боюсь в цирке — вдруг кто-нибудь упадет! — серьезно сказала Степанова.
   
— Лида, Лида Зорина! — теребила Нюра Синицына свою подружку. — У тебя легкая рука! С кем бы мне партой поменяться? Где мне сесть? А то новый учитель придет, а я ничего не знаю.
   
— Лягушка-путешественница! Прочного местечка ищет! — сострил Коля Одинцов, пробираясь к Саше Булгакову.
   
Саша, окруженный со всех сторон ребятами, рассказывал:
   
— Я сзади него шел. Думал, может, родитель чей-нибудь. А тут директор Леонид Тимофеевич. «Ну, говорит, сегодня у вас, Сергей Николаевич, первое знакомство с классом?» Я тогда оглянулся и побежал… Трубачев! — крикнул Саша. — Иди сюда!
   
Но Трубачева атаковали девочки.
   
— Мы с лыжной экскурсии все вместе шли, а вы отделились. А Митя зато нас всех конфетами угощал! — хвалились девочки.
   
— Ну, что нам конфеты! Зато мы в таком месте были, где ни одна человеческая нога не ступала, — хвастнул Трубачев, — где снежные обвалы каждый день…
   
— Снежные обвалы, говоришь? — насмешливо переспросил Мазин. — И не задавило вас там?
   
— Прищемило немножко, — усмехнулся Петя Русаков.
   
— Мы удрали! — весело крикнул Саша.
   
— Ну, удрали! Просто ушли, потому что уже поздно было. Надо будет когда-нибудь днем туда сходить, — сказал Васек.
   
— Не советую. Я слышал от одного охотника-следопыта, что туда нередко забегают волки, — равнодушно процедил Мазин.
   
— Ребята, слышите? Волки! — ахнул Саша.
   
— Волки? Я так и думал, — сказал Васек. — Вот если б ружье!
   
— Да их нельзя стрелять. Теперь на пруду заповедник, разве вы не знали? Там вообще всякие звери водятся, — придумывал Мазин.
   
— Да еще голодные, верно. Такой подняли вой… — поежился Одинцов. — А мы-то было разлеглись в сугробе…
   
— Вот так история! — сказал озадаченно Трубачев. — Значит, мы в заповедник залезли… Булгаков, слышишь?
   
— Слышу. Хорошо, что вовремя выбрались оттуда, а то не собрали бы там наших косточек.
   
— Угу, — сказал Мазин и отошел, удовлетворенный этим разговором.
   
В дверях показался Сева Малютин.
   
— Сегодня новый учитель! — сообщил ему Трубачев.
   
По коридору прокатился гулкий звонок. Ребята уселись за парты. Все взгляды устремились на дверь.
   * * *
   
В класс вошел учитель. Он поздоровался, оглядел ребят и сказал:
   
— Ну, будем знакомиться. Меня зовут Сергей Николаевич.
   
— Сергей Николаевич… — повторил кто-то из ребят. Учитель улыбнулся и развел руками:
   
— Но я один, а вас много! Давайте попробуем такой способ: я буду знакомиться сразу с целым звеном. Согласны?
   
— Согласны.
   
Ребята подтянулись, ждали. Учитель подошел ближе к передним партам:
   
— Ну, начнем с председателя совета отряда.
   
Васек вскочил:
   
— Есть! Председатель совета отряда Трубачев!
   
Сергей Николаевич быстрым взглядом скользнул по крепкой фигуре Трубачева, приметил непокорный рыжий чуб, темные глаза и приветливо кивнул головой:
   
— Запомню… Вожатые звеньев!
   
Лида Зорина, Саша Булгаков и Коля Одинцов встали.
   
— Давайте по очереди! — Учитель остановил глаза на Лиде.
   
— Звеньевая Зорина. В звене десять человек. Звено, встать! — краснея, скомандовала девочка.
   
Крышки парт с тихим шумом поднялись. Лида назвала всех по фамилии. За ней были вызваны Одинцов и Булгаков.
   
— А Булгаков у нас еще староста!
   
— А Одинцов — ответственный редактор! — осмелев, зашумели ребята.
   
— Ну, значит, я приобрел замечательных знакомых. Все такие ответственные лица… — пошутил Сергей Николаевич.
   
Ребята улыбались, переглядывались, кивали друг другу. Леня Белкин показывал за спиной большой палец, выражая этим свое удовольствие.
   
Сергей Николаевич сказал:
   
— А я видел ваши работы на выставке. Некоторые очень интересны. Например, ледокол… потом подводная лодка… Очень, очень неплохо сделано.
   
Новый учитель понравился. Он двигался по классу уверенно и легко, не делая лишних движений, говорил звучным голосом, отчетливо выговаривая слова. Спрашивал ребят, как они провели каникулы, где были, что видели. Потом рассказал, как он в детстве любил собирать всякие коллекции и однажды, зацепившись за водоросли, полчаса просидел в реке.
   
— Не утонули? — испуганно спросила Надя Глушкова.
   
— Как видишь, — улыбнулся учитель. Улыбка у него была очень светлая и запоминалась.
   
Ребята разговорились. Каждому хотелось рассказать что-то о себе. Коля Одинцов летом был на Урале. Он привез оттуда разные камни.
   
— Ты принеси в следующий раз, мы их тут рассмотрим, — сказал учитель.
   
Саша Булгаков собирал марки, многие ребята — коллекции насекомых.
   
Васек вспомнил, что летом он занимался выжиганием по дереву, и спросил:
   
— Можно принести?
   
— Принеси.
   
На следующем уроке Сергей Николаевич вызывал к доске. Спрашивая, он терпеливо ждал ответа, а одному мальчику заметил:
   
— Ты сначала подумай, о чем хочешь сказать, а потом говори. Надо, чтобы мысль была совершенно ясная, тогда ее легко выразить словами.
   
Уходя, учитель обратил внимание, что в одном месте парты слишком выдвинуты вперед, и без всякого усилия один передвинул весь ряд.
   
Ребята ахнули.
   
После уроков не хотелось расходиться по домам. Ребята шумно обсуждали каждую шутку учителя, каждый жест, улыбку, слово.
   
— Нет, какой силач! Силач-то какой! — с восторгом кричал Леня Белкин.
   
— Из всех учителей наш самый лучший! — говорили девочки.
   
— Он, наверно, военным был. Крепкий такой, ловкий! — предположил Одинцов.
   
— У него, пожалуй, не побалуешься на уроке, — опасливо сказал Русаков.
   
Ребята засмеялись.
   
— Посмотрим, — равнодушно сказал Мазин. — А что он сделает?
   
— Вышвырнет из класса, вот что! Видал, как парты одним махом передвинул? — смеялись ребята.
   
— А мне так интересно было — я все боялась, что звонок скоро, — улыбнулась Степанова.
   
— А Синицына-то, Синицына! — фыркнул Одинцов. — Как воды в рот набрала! А потом у доски каким-то тоненьким, не своим голосом пищала.
   
— Врешь! Врешь! Ничего подобного! Я ничуть не испугалась. И учитель мне ваш не понравился. Ни капельки не понравился! — прищурившись, протянула Синицына.
   
— Да не мо-жет быть! — растягивая слова и так же прищурившись, передразнил ее Одинцов.
   
— Дразнись не дразнись, а не понравился! — обернулась к нему Синицына.
   
— А почему не понравился? Говори почему? — подступили к ней ребята.
   
— Она и сама не знает, — улыбнулась Валя Степанова.
   
— Нет, знаю! — упрямо сказала Синицына. — Во-первых, у него к детям никакого подхода нет. А просто он с нами обращается как со взрослыми.
   
— Фью! — свистнул Одинцов. — Что же он, в детский сад пришел? В ладоши хлопать должен?
   
В класс заглянул директор.
   
— Леонид Тимофеевич, а у нас новый учитель! — крикнула Лида.
   
— Да что ты говоришь? — развел руками директор. — Как же это так? А я ничего не знаю!
   
Ребята дружно расхохотались.
   
— Я знаю, что вы знаете… — смутилась Лида, прячась за спины подруг.
   
Директор посмотрел на часы:
   
— Учитель новый, а расписание старое. Или вы решили на вторую смену остаться?
   
Ребята с шумом выбежали из класса.
   * * *
   
Васек ходил за теткой, с жаром рассказывая ей про нового учителя.
   
— Он знаешь, тетя Дуня, сильный какой! Он взял и прямо с одного маху все парты передвинул. Силач!
   
— Боксер, наверно, — предположила тетка.
   
— Нет. Почему боксер? — растерялся Васек. — Боксер — это, знаешь, в таких перчатках борется. А он нет. Он же учитель.
   
— А… учитель? — складывая в корзинку вымытые ножи и вилки, рассеянно переспросила тетка. — Ну-ну… А где же это у меня ножик один? Обронила, что ли?
   
Она полезла под стол.
   
Васек присел на корточки и, приподняв скатерть, с жаром продолжал:
   
— У нас все ребята любят его! И не то чтобы он очень добрый, он даже улыбается редко…
   
— Нашла, — вылезая из-под стола, сказала тетка и вдруг озабоченно спросила: — С чего же это он все улыбается да улыбается?
   
— Кто?
   
— Да учитель ваш. Эдак и с ученья твоего мало толку будет.
   
— Да ну тебя! — рассердился Васек. — Я совсем наоборот говорил.
   
— Это что же такое «наоборот»? — сдвинув на нос очки, строго допытывалась тетка.
   
Васек посмотрел на нее и прыснул со смеху:
   
— Ой, не могу!
   
— Ишь, смеяться-то ты горазд, — добродушно сказала тетка. — А вот посмотрю я, как в учебе поспеваешь. Очень уж вас балуют теперь. А про учителя ты лучше отцу расскажи: он человек самостоятельный, пускай сам разбирается, кто плох, кто хорош.
   
Васек с хохотом выкатился в кухню:
   
— Таня! Я тете Дуне про учителя рассказываю, а она… она… сначала… боксером его…
   
Васек беззвучно затрясся от смеха. Таня взглянула на его лицо и тоже залилась смехом. Тетка вышла в кухню и, поглядев на Таню, ехидно сказала:
   
— Не знаю, кто из вас старше да умнее!
   
Но слова эти только подбавили жару в огонь. Васек и Таня смеялись уже без всякой причины, неудержимо и весело.
   
Павел Васильевич пришел поздно. Он был взволнован предстоящей длительной поездкой.
   
— Недельки на три укачу, — говорил он, глядя на Васька теплыми, озабоченными глазами. — Ты тут не скучай, Рыжик…
   
В этот вечер они долго разговаривали. Васек торопливо рассказывал отцу все свои новости.
   
Учитель по рассказам сына понравился Павлу Васильевичу.
   
— Вот и гляди, чтобы не ударить перед ним лицом в грязь, — поучал он.
   
Тетка долго не гасила свет, но вмешиваться в разговор не решалась.
   
Утром в доме была суматоха. Тетка собирала отца в дорогу: пекла ему пирожки, складывала в чемодан белье и метила его, чтобы оно, чего доброго, не перемешалось с чьим-нибудь чужим.
   
Васек ходил за отцом по пятам и ежеминутно спрашивал:
   
— Ты целые три недели будешь?
   
— Три недели.
   
Васек вздохнул:
   
— Ну ладно. Сегодня все ребята принесут в школу свои работы или коллекции. Я тоже хотел выжженную коробочку взять и мамину рамку.
   
Отец и сын начали разглядывать выжженные Васьком вещицы. Васек осторожно держал в руках рамку. Из рамки смотрела на него мать со своей всегдашней спокойной, милой улыбкой.
   
— В бумажку заверни. Не потеряй там, — сказал отец.
   
— Ну, что ты!
   
Они поглядели друг на друга. Сердце у Васька сжалось.
   
— Приезжай скорей, что ли, — пряча рамку, сказал он.
   
— Паша, Паша, — закричала тетка, появляясь на пороге, — собирайся! Что ты с ним, как маленький, связался! С коробочками да рамочками…
   
— Ну-ну, — сдвинул брови отец, — не командуй. Это наши дела.
   
Он крепко обнял Васька. Васек благодарно и горячо сдавил руками его шею.
   
Тетка покачала головой и скрылась в кухне.
   * * *
   
На кустах, обросших мохнатым инеем, наросли высокие шапки снега.
   
Сергей Николаевич шел из школы. Он не торопился. В глазах у него пестрел класс. Несколько фамилий и лиц уже запомнились, другие еще терялись в общей массе.
   
«Живые, хорошие ребята! И директор приятный…»
   
Сергей Николаевич вспомнил, как Леонид Тимофеевич, проводив его в класс, весь первый урок похаживал по коридору, как будто в классе сидели его собственные дети и держали экзамен перед новым учителем.
   
— Ну как? — вытирая платком круглую лысину, спрашивал он в учительской. — Как вам мои ребята?
   
Сергей Николаевич пожал ему руку.
   
Директор закивал головой.
   
— Там есть… Там есть пики-козыри! — сказал он, щуря смеющиеся карие глаза. — Но работать можно! Работать можно!
   
Учителя приняли Сергея Николаевича в свою среду просто и сердечно. Вожатый отряда Митя тоже понравился учителю.
   
Сергей Николаевич спрашивал Митю про пионерскую работу, сборы, экскурсии. Они вдвоем уселись на диван, а потом, стоя в дверях учительской, никак не могли расстаться, и Митя, силясь перекричать дребезжащий звонок, говорил:
   
— Мы на лыжах недавно через весь лес прошли… А девочки ребятам не уступают…
   
Сергей Николаевич взбежал на крыльцо маленького домика и крепко застучал ногами, отряхивая с калош снег.
   
Из комнаты его окликнул отец:
   
— Ну-ну, долго ты нынче! Как там дела?
   
Сидя в кресле, Николай Григорьевич приоткрыл одну половинку двери и, откинув голову, смотрел на сына из-под густых бровей светлыми голубыми глазами.
   
— Ну как? Познакомился? Подружился?
   
— Познакомился! — Сергей Николаевич повесил пальто, бросил на полку шапку. — И, кажется, подружусь!
   
— Ну и хорошо! Первое впечатление самое верное, говорят. За обедом подробно расскажешь. А у меня радость. Письмо получил. Матвеич мой объявился! На пасеке живет. Приглашает в гости. — Старик протянул сыну письмо: — Вот, читай!
   
— Да ну? Матвеич?! А про Оксану пишет? — пробегая глазами неровные строчки, спрашивал Сергей Николаевич.
   
— Пишет, пишет! Соскучилась твоя сестренка, — вздохнул отец.
   
Матвеич был старый товарищ Николая Григорьевича. В гражданскую войну оба они партизанили на Украине, потом расстались, изредка обмениваясь письмами и сохраняя старую дружбу. Теперь Матвеич звал старика на Украину: «Приезжай, старина! Полечим твои больные ноги».
   
От партизанских лет, проведенных в лесах и болотах, у Николая Григорьевича к старости разболелись ноги. Он редко куда-нибудь выходил и в отсутствие сына скучал, с нетерпением глядя в окно. Особенно мучило его безделье.
   
— Я ведь еще работать могу. Ноги мне не мешают, — грустно говорил он сыну — Ты вот всю ночь там что-то пишешь. Давай я хоть помогать тебе буду.
   
Как-то Сергей Николаевич попросил отца переписать свой доклад, с которым он должен был выступать на совещании учителей. Старик оживился, захлопотал и принялся за работу. Он тщательно переписал доклад разборчивым, крупным, немного детским почерком, без единой помарки.
   
— Ого! Да тебе мог бы позавидовать любой ученик четвертого класса! — смеясь, сказал Сергей Николаевич.
   
Вечером, выметая комнату, он обнаружил в углу скомканную бумагу — это были испорченные листы с кляксами. Но старик уже зарекомендовал себя как переписчик. И теперь Сергей Николаевич сам часто обращался к нему с просьбой переписать что-нибудь.
   
Прочитав письмо, они вдвоем стали сочинять ответ Матвеичу.
   
— А что, Сережа, может, и катнем с тобой в гости, а?
   
— Катнем, катнем, — отвечал Сергей Николаевич. — Как-нибудь летом…
   
  
  
   
    
Глава 11
    
    
В КЛАССЕ
   
   
   
Ребята из четвертого «Б» прибежали в школу раньше всех. Почти каждый из них тащил что-то под мышкой или осторожно нес свою раздутую сумку.
   
— Стой, стой! Показывай, что за багаж у тебя? — останавливал на крыльце Грозный.
   
Иван Васильевич не переносил двух вещей: пугачей и рогаток.
   
Нюх у него на эти вещи был безошибочный:
   
— Стоп! Что-то ты такой бодрый нынче?
   
И, нащупав оттопыренный карман. Грозный вытаскивал оттуда предательски торчавшую рогатку.
   
— Так… до зубов вооружился. Давай пугач!
   
— Да нету у меня, Иван Васильевич!
   
— Нету? Кому-нибудь другому рассказывай!
   
Васька он пропустил беспрепятственно — из сумки у него торчал только выжженный пенал.
   
В классе ребята показывали друг другу свои сокровища.
   
Девочки принесли вязанье, платочки, вышивки. Мальчики высмеивали их:
   
— Станет он это смотреть, очень ему нужно! В куклы с вами играть!
   
— Мы Марии Михайловне всегда показывали. Ей даже нравилось очень! — кричали девочки.
   
— Марии Михайловне! Да она сама вышивала, она учительница, а он учитель! — доказывали им мальчики.
   
— Девочки, не слушайте их! Вот назло я первая свою вышивку покажу! Я не боюсь! — кричала Синицына.
   
— Ну и что хорошего? Только осрамитесь! — возмущался Одинцов.
   
— А какое вам дело? Мы сами за себя отвечаем.
   
— Девочки, не обращайте на них внимания! — уговаривала подруг Зорина.
   
Степанова медленно развязывала какую-то коробочку.
   
— Мы просто покажем все, что у нас есть. А ты, Одинцов, умнее, когда молчишь, честное пионерское.
   
Надя Глушкова запрыгала:
   
— Получил? Получил?
   
На Одинцова со всех сторон посыпались шутки.
   
— Ну, напали!.. — крикнул Леня Белкин. — Одинцов, удирай, а то засмеют!
   
— Да ну их!
   
Навстречу Ваську бросился Саша:
   
— Трубачев, я тебя давно жду! Вот марки принес.
   
— И я принес пенал и рамку. — Васек похлопал по сумке.
   
— Трубачев, — крикнула Синицына, — мы первые будем свои работы показывать.
   
— Трубачев, они хотят со своими вышивками вылезать… Понимаешь? Новый учитель — военный человек, а они к нему с тряпками! — объяснил Одинцов.
   
— Мы не с тряпками!
   
— А с чем же?
   
— У нас — свое, а у вас — свое!