1 2 3 4 5 6 7 
    
"Должна же быть какая-нибудь причина, - упрямо твердил себе Мэнсон. - Симптомы не появляются ни с того ни с сего, сами по себе". Глядя на опухшее лицо на подушке и ломая голову над решением этой загадки, он инстинктивно протянул руку и дотронулся до лица Имриса, подсознательно отметив при этом, что нажатие пальца не оставило вмятины на отечной щеке. 
    
И вдруг, с быстротой электрической искры, пробегающей по проводу, в мозгу его возникла догадка. Почему отек не давал углубления под давлением пальца? Да потому - сердце у него так и подпрыгнуло! - потому что это вовсе не отек, а миксоэдема![*] Найдено, ей-Богу, найдено! Но нет, не следует торопиться. Он решительно одернул себя. Нельзя мчаться карьером к выводам. Надо подходить к ним не спеша, осторожно, чтобы быть уверенным в них. 
    
Наклонясь, он взял руку Имриса. Да, кожа сухая, шершавая, пальцы немного утолщены к концам. Температура ниже нормальной. Он методически проделал осмотр, подавляя в себе каждый новый порыв восторга. Все признаки, все симптомы сходились так же точно, как элементы сложной загадки-головоломки. Бессвязная речь, сухость кожи, лопатообразные пальцы, опухшее лицо, потеря памяти, замедленность соображения, припадки раздражительности, которая довела его до покушения на убийство. Да, картина была настолько полная, что можно было торжествовать. 
    
Эндрью встал и пошел в гостиную, где доктор Бремвел, стоявший на коврике у камина спиной к огню, встретил его восклицанием: 
    
- Ну, что? Удовлетворены? Перо на столе, подписывайте. 
    
- Слушайте, Бремвел. - Эндрью не смотрел на Бремвела, делая усилия не выдать голосом свое бурное торжество. - Я не думаю, чтобы нам надо было отправлять Хьюза в Понтиньюд. 
    
- Что?! - Лицо Бремвела постепенно теряло свое безразличное выражение. Задетый и удивленный, он воскликнул: 
    
- Но ведь этот человек сошел с ума! 
    
- Я другого мнения, - возразил ровным голосом Эндрью, все подавляя свое возбуждение. Недостаточно было поставить диагноз. Нужно было еще убедить Бремвела, говорить с ним осторожно, чтобы не вооружить его против себя. 
    
- По-моему, умственное расстройство Хьюза только следствие болезни. Я нахожу, что у него щитовидная железа не в порядке - явно выраженный случай миксоэдемы. 
    
Бремвел уставился на Эндрью стеклянным взглядом. Он был совершенно ошарашен. Несколько раз пытался заговорить, но издавал только странные звуки, как будто снег шлепался с крыши. 
    
- В конце концов, - говорил между тем Эндрью убеждающим тоном, не подымая глаз от коврика, - Понтиньюд такое гиблое место! Если он туда угодит, он никогда оттуда не выйдет. А если и выйдет, то на всю жизнь останется с этим клеймом. Может быть, сначала попробуем ввести ему препарат щитовидной железы. 
    
- Но, доктор... - пролепетал Бремвел дрожащим голосом, - я не понимаю... 
    
- Подумайте, как поднимется ваш престиж, если вы его вылечите, - торопливо перебил Эндрью. - Разве не стоит попробовать? Давайте я позову сюда миссис Хьюз. Она все глаза выплакала, боясь, что Имриса увезут. Вы ей скажете, что мы хотим испытать новый способ лечения. 
    
Раньше чем Бремвел успел что-нибудь возразить, Эндрью вышел из комнаты. Через несколько минут, когда он вернулся с женой Имриса, Серебряный король уже оправился от смущения. Встав в позу на коврике перед камином, он самым торжественным образом объявил Олуэн, что "есть еще, быть может, проблеск надежды", а в это время Эндрью за его спиной сжал в тугой комок акт о болезни и швырнул его в огонь. Затем он пошел звонить по телефону в Кардифф, чтобы прислали препарат щитовидной железы. 
    
Наступил период трепетного волнения, несколько дней мучительной неизвестности - и, наконец, лечение начало оказывать на Хьюза свое действие. А начав, продолжало действовать просто магически. Через две недели Имрис встал с постели, а через два месяца уже снова работал в руднике. Как-то вечером он явился в амбулаторию в "Брингоуэр", бодрый, хотя и похудевший, в сопровождении сияющей Олуэн, чтобы сообщить Эндрью, что никогда в жизни не чувствовал себя здоровее, чем сейчас. 
    
Олуэн сказала: 
    
- Мы всем обязаны вам одному, доктор. Мы хотим перейти от Бремвела к вам. Имрис был в списке его пациентов еще до того, как мы поженились. А этот Бремвел - просто старая глупая баба. Он бы упек моего Имриса в... ну, вы знаете, куда - если бы не вы и все то, что вы для нас сделали. 
    
- Вам нельзя теперь перейти ко мне, Олуэн, - ответил Эндрью. - Вы этим все дело испортите. - И, отбросив свое профессиональное достоинство, пригрозил, расшалившись, как мальчик: - Только попробуйте перейти - и я кинусь на вас с вот этим ножом. 
    
Бремвел, встретив Эндрью на улице, весело крикнул: 
    
- Алло, Мэнсон! Вы, верно, видели Хьюза? Ха-ха! Оба они так мне благодарны! Смею сказать, такой удачи у меня еще никогда не бывало. 
    
Энни сказала: 
    
- Старый Бремвел расхаживает по городу так важно, как индюк, словно он Бог весть кто. А он ничего не понимает. И жена его тоже хороша! У нее ни одна прислуга и дня прожить не может. 
    
А миссис Пейдж объявила: 
    
- Доктор, не забудьте, что вы работаете для доктора Пейджа. 
    
Денни комментировал событие следующим образом: 
    
- Мэнсон, вы теперь так самонадеянны, что становитесь невозможны. Вы скоро черт знает как пойдете в гору. Да, очень скоро. 
    
Но Эндрью, в упоении от победы научного метода, спешил к Кристин и все, что ему хотелось сказать, приберег для нее.
   
   
    
     
IX
    
    
В июле в Кардиффе начался ежегодный съезд Британского союза медиков. Союз, в члены которого (как неизменно в своем напутственном слове внушал студентам-выпускникам профессор Лэмплаф) следовало вступать каждому порядочному врачу, славился своими ежегодными съездами. Великолепно организованные, эти съезды обеспечивали участникам и их семьям всякие спортивные, светские и научные развлечения, скидку в почти первоклассных гостиницах, бесплатные прогулки в шарабанах к любым развалинам монастыря в окрестностях, брошюры "Помни об искусстве", каталоги крупных фирм, изготовляющих хирургические инструменты и лекарства, льготы при пользовании лечебными водами на ближайшем курорте. На предыдущем съезде после целой недели торжеств каждому врачу и его жене было послано по коробке печенья. 
    
Эндрью не состоял членом союза, так как вступительный взнос в пять гиней пока еще был ему не по средствам, и он с легкой завистью следил за всем издали. Он чувствовал себя в Блэнелли как-то в стороне от мира, оторванным от всего. И это ощущение обособленности еще усиливали появлявшиеся в местных газетах снимки групп врачей, принимающих приветствия на разукрашенном флагами перроне или отъезжающих на Пенартское поле, чтобы присутствовать при состязании в гольф, или стоящих на палубе парохода во время прогулки по морю. 
    
Но в середине недели прибыло письмо с адресом отеля в Кардиффе, доставившее Эндрью уже более приятные ощущения. Письмо было от его приятеля Фредди Хемсона. Фредди, как и следовало ожидать, был участником съезда и звал Мэнсона приехать в Кардифф повидаться с ним. Он предлагал в субботу обедать вместе. 
    
Эндрью показал письмо Кристин. У него теперь появилась инстинктивная потребность всем с нею делиться. С того вечера, почти два месяца тому назад, когда он ужинал у нее, он влюблялся в нее все больше и больше. Теперь они часто виделись, и, ободренный явным удовольствием, которое эти встречи доставляли Кристин, Эндрью был счастлив, как никогда в жизни. Быть может, именно под влиянием Кристин он стал более уравновешенным. Эта маленькая женщина была практична, удивительно прямолинейна и совершенно лишена кокетства. Часто Эндрью приходил к ней раздраженный, нервный, а уходил утешенный и успокоенный. Она имела привычку выслушивать молча все, что ему хотелось рассказать, а потом подавать какую-нибудь реплику, всегда меткую или забавную. Она обладала живым юмором. И никогда не льстила Эндрью. 
    
Иногда, несмотря на спокойный характер Кристин, они горячо спорили, потому что у нее обо всем были свои собственные мнения. Она как-то с улыбкой сказала Эндрью, что любовь к спорам унаследовала от бабушки-шотландки. Быть может, от нее же она унаследовала и свой независимый характер. Эндрью угадывал в ней большое мужество, и это его трогало, вызывало горячее желание защитить ее от жизни. Она была совершенно одинока на свете, если не считать больной тетки в Бридлингтоне. 
    
По субботам или воскресеньям, если погода была хорошая, они предпринимали далекие прогулки по дороге в Пэнди. Раз ходили в кино - смотреть Чаплина в "Золотой лихорадке" и раз в Тониглен, по предложению Кристин, на симфонический концерт. Но больше всего Эндрью любил вечера, когда в гостях у Кристин бывала одна лишь миссис Уоткинс, и он наслаждался ее обществом в домашней обстановке. Тогда и происходили большей частью их споры и беседы, а миссис Уоткинс, играя роль буферного государства, сидела и вязала с кротким, ни чопорным видом. 
    
Теперь, собираясь ехать в Кардифф, Эндрью захотел, чтобы Кристин поехала с ним. Занятия в школе в конце недели прекратились, и Кристин уезжала на летние каникулы в Бридлинггон к тетке. Эндрью решил, что до расставания им надо как-нибудь повеселее провести время. 
    
Когда Кристин прочла письма Хемсона, Эндрью сказал стремительно: 
    
- Поедемте со мной! Это только полтора часа езды по железной дороге. Я добьюсь, чтобы Блодуэн меня освободила на субботний вечер. Может быть, нам удастся побывать на съезде. И во всяком случае мне хочется вас познакомить с Хемсоном. 
    
Кристин кивнула головой. 
    
- Поеду с удовольствием. 
    
Окрыленный ее согласием, он не допускал и мысли, что миссис Пейдж его не отпустит. Еще до того, как он поговорил с нею, он повесил в окне амбулатории большое объявление: 
    
     "В СУББОТУ ВЕЧЕРОМ ПРИЕМА НЕ БУДЕТ"
    
    
    
И весело пошел домой. 
    
- Миссис Пейдж, согласно Положению о состоящих на службе помощниках врачей, я имею право на свободные полдня в год. Я бы хотел использовать это право в субботу. Я еду в Кардифф. 
    
- Но послушайте, доктор... - взъерепенилась Блодуэн, называя его мысленно наглецом и эгоистом. Однако, подозрительно вглядевшись в него, ворчливо дала согласие: 
    
- Ну, что же, ладно, можете ехать... 
    
Ей пришла в голову неожиданная мысль, и глаза у нее засветились, она облизала губы. 
    
- Раз вы будете в Кардиффе, привезите мне пирожных от Перри. Я ничего так не люблю, как пирожные от Перри... 
    
В субботу, в половине пятого, Кристин и Эндрью поехали поездом в Кардифф. Эндрью был весел, шумлив, окликал по имени носильщика, кассира. Улыбаясь, глядел на Кристин, сидевшую напротив. На ней был темносиний костюм, в котором она выглядела наряднее обычного, красивые черные туфли. По всему видно было, что она радуется поездке; глаза ее так и сияли. 
    
Глядя на нее, Эндрью чувствовал, как его охватывает прилив нежности и новое для него страстное желание. Он подумал, что эта дружба между ними очень приятна, но одной дружбы ему мало. Ему хотелось ее обнять, ощутить ее близко-близко, так, чтобы ее теплое дыхание касалось его лица. 
    
Он сказал невольно: 
    
- Я пропаду тут без вас, когда вы уедете на лето. 
    
Кристин слегка покраснела. Она смотрела в окно. 
    
Он спросил торопливо: 
    
- Мне не следовало этого говорить? 
    
- Быть может. Но я рада, что вы это сказали, - ответила она, не оборачиваясь. 
    
Ему ужасно хотелось сказать ей еще, что он любит ее, и, несмотря на его до смешного необеспеченное положение, спросить, согласна ли она выйти за него замуж. Ему вдруг стало ясно, что это единственный и неизбежный выход для них обоих. Но что-то удерживало его, - он инстинктивно понимал, что минута для этого не подходящая. Решил поговорить с Кристин на обратном пути. 
    
А пока продолжал, не переводя дыхания; 
    
- Мы сегодня чудесно проведем вечер. Хемсон - отличный малый. Остроумный, веселый. Помню, раз в Данди устроили благотворительный дневной - концерт в пользу больниц. Выступали всякие "звезды", настоящие артисты - это было в Лицее. И что же вы думаете, Хемсон отправился туда, выступил на сцене - пел и плясал - и, клянусь святым Георгием, покорил весь зал! 
    
- Он, очевидно, больше подходит для роли любимца театральной публики, чем для роли врача, - заметила с улыбкой Кристин. 
    
- Ну, Крис, не будьте так строги. Фредди вам понравится. 
    
Поезд прибыл в Кардифф в четверть седьмого, и они направились прямо в "Палас-отель". Хемсон обещал ждать их здесь в половине седьмого, но, когда они вошли в вестибюль, его еще не было. 
    
Они стояли рядом, наблюдая. В комнате теснились врачи и их жены, болтая, смеясь, создавая атмосферу удивительной сердечности. Любезные приглашения летели от одного к другому: 
    
- Доктор! Вы и миссис Смит непременно должны сегодня вечером сесть рядом с нами. 
    
- Доктор, как насчет билетов в театр? 
    
Люди суетливо входили и выходили, джентльмены с красными значками в петлицах важно скользили взад и вперед по паркету со списками в руках. 
    
В нише напротив какой-то служащий отеля монотонно гудел: 
    
- В секцию отологии и ларингологии проход здесь, пожалуйте. 
    
Над входом в коридор, ведущий в пристройку, красовалась надпись: "Медицинская выставка". В вестибюле имелись и пальмы и струнный оркестр. 
    
- Здесь довольно весело, правда? - заметил Эндрью, чувствуя, что они с Кристин как-то исключены из общего веселья. - А Фредди, как всегда, опаздывает, черт бы его побрал! Давайте посмотрим пока выставку. 
    
Они с интересом обошли выставку. Эндрью скоро оказался нагруженным изящными брошюрками и листовками. Он, смеясь, показал одну Кристин: "Доктор! Не пуст ли ваш кабинет? Мы можем вас научить, чем его заполнить". Было здесь и девятнадцать рекламных каталогов, все разных, предлагавших новейшие болеутоляющие средства. 
    
- Можно подумать, что последнее слово медицины - наркотики, - промолвил, хмурясь, Эндрью. 
    
У последнего киоска, когда они уже выходили, какой-то молодой человек учтиво остановил их и показал блестящий, похожий на часы предмет. 
    
- Доктор! Я полагаю, вас заинтересует наш новый индексометр. Он имеет самое разнообразное применение, абсолютно точен, очень эффектен у кровати и стоит всего только две гинеи. Разрешите, доктор, я вам его покажу. Видите, спереди имеется указатель инкубационных периодов. Один поворот диска - и вы определяете инфекционный период. Внутри, - он щелкнул задней крышкой, открывая ее, - внутри превосходный измеритель гемоглобина, а сзади в виде таблицы... 
    
- У моего деда была такая же точно штука, - решительно прервал его Эндрью, - но он ее кому-то отдал. 
    
Когда они шли обратно коридором. Кристин хохотала. 
    
- Бедняга! - сказала она. - До сих пор никто не смел насмехаться над его прекрасным прибором. 
    
В ту минуту, когда они входили обратно в вестибюль, появился и Фредди Хемсон. Выскочив из такси, он вошел в отель, а за ним мальчик нес его палки для гольфа. Хемсон сразу увидел Эндрью и Кристин и направился к ним с широкой, подкупающей улыбкой. 
    
- Алло! Алло! Вот вы где! Извините, что опоздал. Я должен был доиграть партию с Листером. Никогда в жизни не видывал, чтобы кому-нибудь так везло, как этому парню. Ну, Эндрью, рад опять с тобой увидеться. Все тот же прежний Мэнсон. Ха-ха! Но почему ты не купишь себе новой шляпы, мой милый? - Он приятельски, с развязной и шумной приветливостью похлопал Эндрью по спине, и его смеющиеся глаза охватили одним взглядом и Эндрью и Кристин. - Познакомь же меня, разиня! О чем ты только думаешь!.. 
    
Они уселись за один из круглых столиков. Хемсон решил, что всем надо до обеда выпить чего-нибудь. Щелкнув пальцами, он подозвал лакея, который со всех ног бросился на его зов. Затем, попивая херес, стал рассказывать им подробности своего состязания в гольф... 
    
Розовощекий, с светлыми, напомаженными брильянтином волосами, в костюме прекрасного покроя, из рукавов которого высовывались манжеты с запонками из черного опала, Фредди представлял собой симпатичного молодого человека, не красивого, - черты лица у него были очень уж заурядные, - но добродушного и остроумного. Пожалуй, он был немножко самонадеян, но когда он хотел понравиться, ему это удавалось. Он легко сходился с людьми. Но, несмотря на все это, в университете доктор Мюэр, патолог и циник, однажды сказал ему угрюмо перед всей аудиторией: "Вы ничего не знаете, мистер Хемсон. Ваша голова подобна воздушному шару и наполнена только газом самообожания. Но такой, как вы, никогда не пропадет. Если вам удастся, надув преподавателей, пройти через те детские игры, которые у нас здесь называются экзаменами, то я вам предсказываю большое и блестящее будущее". 
    
Обедать они пошли в ресторан, так как для обеда в отеле все трое не были одеты подобающим образом. Фредди, правда, сообщил, что ему сегодня вечером придется переодеваться во фрак: предстоит танцевальный вечер, ужасно скучный, но он должен туда показаться. 
    
Небрежно заказав обед по карточке, где все названия невероятно отдавали медициной: "суп Пастер", "камбала мадам Кюри", "говяжье филе а ля Съезд врачей", Фредди принялся с драматическим жаром вспоминать былые дни. 
    
- Никогда бы я не подумал, - закончил он, качая головой, - что старина Мэнсон похоронит себя в долинах Южного Уэльса. 
    
- А вы полагаете, что он окончательно себя там похоронил? - спросила Кристин с несколько натянутой усмешкой. 
    
Наступило молчание. Фредди оглядел зал, битком набитый посетителями, улыбнулся Эндрью: 
    
- А какого ты мнения о съезде? 
    
- Мне кажется, - сказал нерешительно Эндрью, - он полезен тем, что дает возможность идти в ногу с прогрессом. 
    
- В ногу с прогрессом! Да я за всю неделю не был ни на одном заседании их дурацких секций. Нет, нет, дружище, важно не это, а то, что на съезде встречаешься с людьми, заводишь знакомства. Ты представить себе не можешь, каких влиятельных людей я успел расположить к себе за эту неделю. Вот для того-то я и приехал на съезд. Вернувшись в Лондон, я им позвоню по телефону, стану бывать у них, играть с ними в гольф. А там - помяни мое слово - с их помощью налажу свои дела. 
    
- Я не совсем тебя понимаю, Фредди, - сказал Мэнсон. 
    
- Боже мой, это так же просто, как расколоть полено. Я пока остаюсь на службе, но уже присмотрел себе славный кабинетик в Вест-Энде, на дверях которого шикарно будет выглядеть изящная медная дощечка с надписью: "Фредди Хемсон, бакалавр медицины". Когда эта дощечка появится на дверях, мои новые знакомые будут направлять ко мне пациентов. Ты же знаешь, как это делается между врачами: взаимные услуги. По пословице: "Почеши мне спину, а я тебе почешу". - Фредди с наслаждением отхлебнул глоток белого вина и продолжал: - Кроме того, полезно потолкаться и среди мелкой провинциальной братии. Иногда они тоже могут прислать мне в Лондон подходящую дичь. Да вот хотя бы ты, старина, - через год-другой и ты будешь направлять ко мне в Лондон пациентов из вашего - как бишь его? - Блэн... ну, не помню, как оно называется. 
    
Кристин быстро глянула на Хемсона, как будто хотела что-то сказать, но сдержалась. Она больше не поднимала глаз от тарелки. 
    
- Ну, а теперь расскажи о себе, Мэнсон, сын мой, - сказал Фредди с улыбкой. - Что у тебя нового? 
    
- Да ничего особенного. Я принимаю в бревенчатой амбулатории, делаю в среднем тридцать визитов в день. Лечу большей частью шахтеров и их семьи. 
    
- Не велик успех! - соболезнующе покачал головой Фредди. 
    
- А я очень доволен, - спокойно возразил Эндрью. 
    
Вмешалась Кристин: 
    
- Но ведь тут настоящая работа! 
    
- Да, вот недавно, например, у меня был очень интересный случай, - сказал Эндрью. - Я даже написал заметку в "Журнал". 
    
Он коротко описал Хемсону болезнь Имриса Хьюза. Но хотя Фредди усиленно делал вид, что слушает с интересом, глаза его все время шныряли по залу. 
    
- Да, это блестяще, - заметил он, когда Мэнсон кончил. - А я думал, что зоб встречается только в Швейцарии или где-то там еще. Во всяком случае ты, надеюсь, содрал с него за это дело кругленькую сумму. Да, кстати о гонорарах. Сегодня один парень сообщил мне самое лучшее решение вопроса о гонораре. - Фредди опять оживился, увлеченный поданной ему кем-то сегодня идеей получать плату за визиты наличными. Его красноречивые разглагольствования продолжались до самого конца обеда. Наконец он встал, бросив на стол салфетку. 
    
- Пойдемте пить кофе на террасу. Мы закончим там нашу конференцию. 
    
К трем четвертям десятого его сигара была докурена, запас анекдотов иссяк, и Фредди, тихонько зевнув, посмотрел на свои платиновые часы-браслет. 
    
Но Кристин его предупредила. 
    
Она весело взглянула на Эндрью, выпрямилась и спросила: 
    
- Нам как будто пора ехать? 
    
Мэнсон хотел было возразить, что до отхода поезда еще полчаса, но Фредди сказал: 
    
- А мне, пожалуй, надо собираться на этот проклятый бал. Неудобно задерживать компанию, с которой я иду. 
    
Он проводил их до дверей и долго и дружески прощался с обоими. 
    
- Ну, старина, - пробормотал он, в последний раз пожав руку Эндрью и фамильярно потрепав его по плечу, - когда я повешу вывеску в Вест-Энде, я не забуду тебя известить. 
    
Выйдя на теплый вечерний воздух, Эндрью и Кристин молча шли по Парковой улице. Эндрью смутно понимал, что вечер вышел не такой удачный, как они рассчитывали, во всяком случае - обманул надежды Кристин. Он ожидал, чтобы она заговорила, но Кристин молчала. Наконец он сказал неуверенно: 
    
- Боюсь, что вам было очень скучно слушать все эти больничные истории. 
    
- Нет, - возразила Кристин, - мне они вовсе не показались скучными. 
    
Оба помолчали. Затем Эндрью снова спросил: 
    
- А Хемсон вам не понравился? 
    
- Не особенно. - Она вдруг повернулась к нему. 
    
Сдержанность ей изменила, глаза сверкали благородным негодованием: 
    
- И такой-то вот, напомаженный, сидит весь вечер и глупо ухмыляется и смеет обращаться с вами покровительственно! 
    
- Покровительственно? - повторил удивленный Эндрью. 
    
Она сердито кивнула головой. 
    
- Он был просто невыносим. "Один парень сообщал мне наилучшее решение вопроса о гонораре". И это сразу после того, как вы ему рассказали о замечательном случае с Имрисом! И еще назвал эту болезнь зобом! Даже я знаю, что это как раз обратное явление. А его предложение направлять к нему пациентов! - Она скривила губы. - Дальше уж некуда! - Она докончила, совсем рассвирепев: - Ох, я едва сдерживалась, так меня злило то, что он считает себя выше вас! 
    
- Не думаю, чтобы он считал себя выше меня, - сказал Эндрью озадаченно. - Правда, он сегодня произвел впечатление человека, занятого только самим собой. И это, может быть, просто такое настроение. Он самый симпатичный человек из всех, кого я знаю. Мы были очень дружны в университете. Вместе зубрили. 
    
- Вероятно, он находил, что вы ему полезны, - бросила Кристин с необычной для нее горечью. - Он подружился с вами для того, чтобы вы ему помогали учиться. 
    
Эндрью огорченно запротестовал: 
    
- Не говорите гадостей о людях, Крис. 
    
- Нет, вы, должно быть, слепы! - вспыхнула она, и злые слезы заблестели у нее на глазах. - Надо быть слепым, чтобы не видеть, что он за человек. И он испортил нам все удовольствие от поездки. Все было отлично, пока он не явился и не начал говорить о себе. А в Викториа-холл был чудный концерт, и мы могли пойти туда! Но мы не попали на концерт, а теперь уже слишком поздно идти куда-нибудь - только он не опоздает на свой идиотский бал! 
    
Они шли до станции на некотором расстоянии друг от друга. В первый раз Эндрью видел Кристин рассерженной. И он тоже сердился - на себя, на Хемсона да и на Кристин. Но ведь она права: вечер испорчен. Теперь, украдкой поглядывая на ее напряженное бледное лицо, он чувствовал, что все вышло прескверно. 
    
Они пришли на станцию. Неожиданно, когда они поднимались на верхнюю платформу, Эндрью увидел на противоположной стороне двух человек, которых узнал сразу: миссис Бремвел и доктора Гэбела. В эту минуту был подай поезд, который шел в Порткоул, на морское побережье. Гэбел и миссис Бремвел сели вместе в этот поезд, улыбаясь друг другу. Раздался свисток паровоза, и поезд отошел. Эндрью овладело вдруг неприятное чувство. Он бегло посмотрел на Кристин, с надеждою, что она не заметила этой пары. Только сегодня утром он встретил Бремвела, и тот, поговорив о хорошей погоде, сообщил, удовлетворенно потирая костлявые руки, что жена уехала на два дня к матери в Шрусбери. 
    
Эндрью стоял молча, опустив голову. Он был так влюблен, что сцена, которой он только что был свидетелем, во всем ее значении мучила его, как физическая боль. Тошно ему стало. Нехватало только такого заключительного аккорда, чтобы завершить тяжелый день. Настроение Эндрью резко изменилось, радость померкла. Он жаждал длинного, ничем не нарушенного разговора с Кристин, жаждал открыть ей душу, уладить эту глупую и пустячную размолвку между ними. А больше всего жаждал быть с ней наедине. Но поезд, шедший в Блэнелли, был битком набит. Им пришлось удовольствоваться местами в вагоне, переполненном шахтерами, которые громко обсуждали подробности футбольного матча. 
    
В Блэнелли приехали поздно, и Кристин казалась очень утомленной. Эндрью был уверен, что она видела миссис Бремвел и Гэбела. Он сейчас не мог говорить с ней. Не оставалось ничего другого, как проводить ее молча до дома миссис Герберт и в унынии пожелать ей доброй ночи.
   
   
    
     
Х
    
    
Было уже около двенадцати часов ночи, когда Эндрью вернулся в "Брингоуэр", но, несмотря на такой поздний час, его ожидал там Джо Морган, расхаживая короткими шагами между запертой амбулаторией и домом. При виде Эндрью широкое лицо бурильщика выразило облегчение. 
    
- Ох, доктор, как хорошо, что вы вернулись! Я тут хожу взад-вперед уже целый час. Моя хозяйка нуждается в вашей помощи - и раньше времени к тому же. 
    
Эндрью, сразу оторванный от размышлений о своих личных делах, попросил Моргана подождать. Он сходил наверх за сумкой, потом они вместе отправились на Блэйнатеррас. Ночь была прохладна и загадочно-спокойна. Всегда такой впечатлительный, Эндрью теперь ощущал лишь какое-то тупое безучастие ко всему вокруг. Он не предчувствовал, что это ночное посещение будет необычно, более того, что оно будет иметь решающее значение для его будущего в Блэнелли. Оба шагали молча, пока не дошли до дома № 12. Здесь Джо круто остановился. 
    
- Я не войду, - сказал он, и в голосе его чувствовалось большое душевное напряжение. - Но я уверен, доктор, что вы нам поможете. 
    
Внутри узкая лестница вела в тесную спаленку, чистенькую, но бедно меблированную и освещенную только керосиновой лампой. Здесь мать миссис Морган, высокая седая старуха лет семидесяти, и пожилая толстая повитуха ожидали у постели роженицы, следя за выражением лица Эндрью, ходившего по комнате. 
    
- Можно вам предложить чашку чаю, доктор? - быстро спросила старая мать через несколько минут. 
    
Эндрью слегка усмехнулся. Он понял, что старая женщина, умудренная опытом, боялась, как бы он не ушел, обещав вернуться попозже, когда начнутся роды. 
    
- Не беспокойтесь, матушка, я не сбегу. 
    
Сойдя вниз, на кухню, он выпил чашку чаю, поданную ею. Он был очень утомлен, но понимал, что даже если и уйдет домой, не урвет и часа на сон. К тому же видел, что этот случай потребует всего его внимания. Какое-то странное душевное оцепенение владело им, и он решил остаться здесь, покуда все не кончится. Час спустя он поднялся наверх взглянуть на больную, вернулся в кухню и сел у огня. В квартире стояла тишина, слышно было только, как сыпалась сквозь решетку зола да медленно тикали стенные часы. Впрочем, раздавались и другие звуки: стук башмаков Моргана, ходившего по улице перед домом. Против Эндрью сидела в своем черном платье старая мать. Она сидела совершенно неподвижно, и глаза ее, удивительно живые и умные, не отрываясь, смотрели в лицо Эндрью, словно изучая его. 
    
Тяжелые, путанные мысли бродили в голове Эндрью. Сцена на кардиффском вокзале все еще стояла перед ним и болезненно волновала. Он думал о Бремвеле, обожавшем женщину, которая гнусно его обманывала, об Эдварде Пейдже, связанном навсегда с строптивой Блодуэн, о Денни, который вел печальную жизнь врозь с женой. Рассудок твердил ему, что все это крайне неудачные браки. Но в нынешнем состоянии его души этот вывод заставлял его хмуриться. Он хотел представлять себе брак идиллией, - да, иначе он не мог себе его представлять, когда перед ним витал образ Кристин. Ее глаза, сиявшие перед ним, не допускали никакой другой мысли. И борьба между холодными сомнениями ума и переполнявшей сердце любовью вызывала в нем гнев и растерянность. Уткнув подбородок в грудь, вытянув ноги, он задумчиво смотрел в огонь. 
    
Так он сидел долго, и мысли его были настолько заняты Кристин, что он вздрогнул, когда сидевшая напротив женщина заговорила с ним. 
    
Ее занимали вопросы совсем иного свойства. 
    
- Сюзен наказывала, чтобы ей не давали хлороформа, если это может повредить ребенку. Она страх как хочет этого ребенка, доктор. - Старые глаза вдруг потеплели, и она добавила тише: - Да и все мы так же хотим его. 
    
Эндрью с трудом стряхнул с себя рассеянность. 
    
- Наркоз не принесет никакого вреда, - сказал он ласково. - Оба будут живы и здоровы. 
    
С верхней площадки раздался голос повитухи, звавшей его. Эндрью посмотрел на часы: они показывали половину четвертого. Он встал и пошел в спальню. Пора было приступать к делу. 
    
Прошел час. Борьба была длительна и жестока. Наконец, когда первые лучи зари скользнули в комнату из-за неровного края шторы, ребенок родился - бездыханным. 
    
Дрожь ужаса пронизала Эндрью, когда он посмотрел на неподвижное тельце. После всего того, что он обещал родным! Его лицо, разгоряченное от усилий, вдруг похолодело. Он стоял в нерешимости, колеблясь между желанием попробовать оживить новорожденного и необходимостью заняться матерью, которая и сама была в опасном состоянии. Дилемма была так трудна, что он не мог по совести решить ее. Инстинктивно, жестом слепого, передал он ребенка повитухе и занялся Сюзен, которая лежала на боку без сознания, почти без пульса, еще не придя в себя после эфира. Эндрью делал отчаянные усилия, бешено торопился спасти ее. 
    
В одно мгновение он разбил стеклянную ампулу и спрыснул ей под кожу питуитрин. Затем отбросил шприц и начал приводить в чувство лежавшую неподвижно женщину. Несколько минут прошло в лихорадочных усилиях - и сердце ее забилось сильнее. Эндрью видел, что теперь можно отойти от нее, не опасаясь за ее жизнь. Он резко обернулся. Он был без пиджака, волосы прилипли к мокрому лбу. 
    
- Где ребенок? 
    
Повитуха испуганным жестом указала под кровать, куда она положила ребенка. 
    
В одно мгновение Эндрью опустился на колени. Пошарив среди промокших газет под кроватью, он вытащил оттуда ребенка. Это был мальчик, прекрасно сложенный. Вялое, но теплое тельце его было бело и мягко, как сало. Перерезанный впопыхах пупочный канатик висел, как сломанный стебель. Кожа была прелестного оттенка, гладкая и нежная. Головка болталась на тонкой шее. Руки и ноги казались совсем бескостными. 
    
Не вставая с колен, Эндрью смотрел на ребенка, свирепо хмурясь. Мертвенная белизна могла означать только одно: здесь налицо Asphyxia pallida. И, сверхъестественно напрягая память, Эндрью стал лихорадочно припоминать случай, который ему пришлось наблюдать когда-то в Самаритянской больнице, и те средства, которые тогда были применены. В одну секунду он вскочил на ноги. 
    
- Принесите горячей воды и холодной и два таза, - бросил он повитухе. - Живей, живей! 
    
- Но, доктор... - пролепетала она, запинаясь, устремив глаза на мертвенно-белое тельце. 
    
- Скорее! - заорал он. 
    
Схватив одеяло, он положил на него ребенка и начал специальным способом делать ему искусственное дыхание. Принесли тазы, кувшин, большой жестяной чайник. С бешеной быстротой Эндрью налил в один таз холодной воды, в другом смешал холодную с горячей до такой температуры, какую едва могла выдержать его рука. Затем, подобно какому-нибудь сумасшедшему фокуснику, принялся жонглировать ребенком между обоими тазами, окуная его то в ледяную воду, то в горячую, от которой поднимался пар. 
    
Так прошло пятнадцать минут. Пот стекал Эндрью в глаза, мешая ему видеть, один рукав промок и повис, с него текла вода. Дыхание с шумом вылетало из его груди. А в вялом тельце ребенка по-прежнему не замечалось и следа жизни. Отчаяние поражения душило Эндрью, ярость безнадежности. Он чувствовал, что повитуха точно в столбняке наблюдает за ним, а там, в глубине, прижавшись к стене (где она оставалась все время), держась рукой за горло, не издавая ни единого звука и только вперив в него горящие глаза, стояла старая мать Сюзен. Он вспомнил, что она жаждала внука так же горячо, как дочь ее жаждала этого ребенка. И все пропало, все напрасно, ничто не поможет. 
    
На полу был невероятный беспорядок. Наступив на полотенце, Эндрью чуть не уронил ребенка, который скользил у него в руках, словно какая-то белая, мокрая рыба. 
    
- Господь с вами, доктор, - простонала повитуха. - Ведь он родился мертвый! 
    
Эндрью не слушал, не замечал ее. Убитый, теряя надежду после напрасной получасовой возни, он сделал еще одну последнюю попытку - начал растирать ребенка жестким полотенцем, то сдавливая маленькую грудку обеими руками, то отпуская ее, стараясь вызвать дыхание в вялом тельце. 
    
И вдруг - о, чудо! - крохотная грудь под его руками судорожно, коротко дрогнула, поднялась. Потом опять. В третий раз. У Эндрью закружилась голова. Это биение жизни, внезапно возникшее под его пальцами после стольких тщетных усилий, было так чудесно, что от волнения ему чуть не стало дурно. Он лихорадочно удвоил усилия. Ребенок задышал все глубже и глубже. Пузырек пены выступил из одной крохотной ноздри, красивый, радужный пузырек. Тело не казалось больше бескостным. Головка не валилась назад. Бледная кожа медленно розовела. И вот - о, радость! - раздался крик ребенка. 
    
- Отец небесный! - истерически прорыдала повитуха. - Он... он ожил! 
    
Эндрью отдал ей ребенка. Он был ошеломлен, сразу почувствовал слабость. Вокруг него в комнате царил ужасающий беспорядок: одеяла, полотенца, тазы, испачканные инструменты, шприц, воткнувшийся острием в линолеум, опрокинутый кувшин, чайник, лежавший на боку в луже воды. На разрытой постели мать все еще спокойно спала после наркоза. Старуха все так же стояла у стены. Но руки ее были сложены, губы беззвучно шевелились: она молилась. 
    
Эндрью машинально отжал промокший рукав, надел пиджак. 
    
- Я зайду за своей сумкой попозже, - сказал он повитухе. 
    
И сошел вниз, через кухню в посудную. Во рту у него пересохло. Он жадно напился. Взял свою шляпу и пальто. 
    
Выйдя из дома, он наткнулся на Джо, стоявшего на мостовой с напряженно выжидательным видом. 
    
- Все в порядке, Джо, - сказал он охрипшим голосом. - Оба живы. 
    
Было около пяти часов утра и совсем светло. На улицах попадались уже шахтеры: это шла домой первая смена. Измученный, едва передвигая ноги, Эндрью шел рядом с ними, и шаги его звучали в такт их шагам под утренним небом. Забыв обо всей своей прежней работе в Блэнелли, слепой ко всему вокруг, он твердил про себя: "Господи, наконец-то! Наконец-то я сделал что-то настоящее!"
   
   
    
     
XI
    
    
После ванны и бритья (благодаря Энни в его распоряжении имелось всегда достаточное количество горячей воды) он почувствовал себя менее усталым. Но миссис Пейдж, найдя его постель несмятой, саркастически подшучивала над ним за завтраком, подзадоренная молчанием, которым он встречал ее колкости. 
    
- Ха-ха! У вас, доктор, сегодня вид совершенно разбитого человека. Под глазами синяки. Это вы только утром воротились из Суонси, а? И забыли привезти мне пирожные от Перри! Кутнули, небось, мой милый! Та-та-та! Меня не проведете! Я так и думала, что не такой уж вы тихоня, каким кажетесь. Все вы, помощники, на один покрой. Какой ни явится - либо пьяница, либо за ним водятся другие грешки! 
    
После утреннего приема в амбулатории и визитов на дому Эндрью зашел навестить жену Моргана. Было половина первого, когда он свернул на Блэйна-террас. У открытых дверей домиков там и сям стояли, болтая, группы женщин, и, когда он проходил, они, прерывая разговор, улыбались ему и дружески здоровались. Когда он подходил к дому № 12, ему показалось, что кто-то смотрит в окно. Так оно и было. Его ожидали. Не успел он ступить на недавно натертую до блеска ступеньку крыльца, как дверь распахнулась, и старая бабка, сияя ему навстречу всем своим морщинистым лицом, пригласила его войти. 
    
Ей так хотелось принять его получше, что она с трудом находила слова. Сначала предложила ему войти в гостиную и подкрепиться. Когда же Эндрью отказался, она засуетилась: 
    
- Ну, хорошо, хорошо, доктор, пусть будет по-вашему. Но, может быть, у вас перед уходом найдется время выпить капельку бузинной наливки и съесть кусочек пирога. - И она трясущимися старыми руками ласково подтолкнула его к лестнице, которая вела в спальню. 
    
Он вошел. Маленькая комната, вчера походившая на бойню, была теперь прибрана и вычищена так, что все блестело. Его инструменты, разложенные в полном порядке, сверкали на покрытом лаком деревянном комоде. Кожаная сумка была заботливо вытерта гусиным жиром, застежки начищены порошком так, что казались серебряными. Постель преобразилась, застланная чистым бельем, и на ней лежала мать, склонив некрасивое, немолодое лицо, в котором светилось немое счастье, над ребенком, спокойно сосавшим ее полную грудь. 
    
- А, доктор! - Толстая повитуха поднялась со своего места у кровати, вся расплываясь в улыбку. - У них обоих теперь отличный вид, не правда ли? Они и не знают, сколько хлопот доставили нам с вами. И знать ничего не хотят, ей-Богу! 
    
Кроткие глаза Сюзен Морган говорили что-то горячо и невразумительно. Облизав губы, она пыталась пролепетать слова благодарности. 
    
- Да, да, есть за что благодарить, - закивала головой повитуха. - И не забывайте, голубушка моя, что вам, в ваши годы, уже никогда не родить второй раз. Если бы этого не спасли, вам бы никогда не видать другого. 
    
- Мы это знаем, миссис Джонс, - перебила ее внушительно старая бабка, появляясь на пороге. - Мы знаем, что всем обязаны доктору. 
    
- Был у вас уже мой Джо? - робко осведомилась Сюзен у Эндрью. - Нет? Ну, значит, еще придет, будьте уверены. Он не помнит себя от радости. Он жалеет только, что в Южной Африке не будет вас, чтобы лечить нас, если понадобится. 
    
Надлежащим образом угостившись пирогом и домашней наливкой из бузины (для старухи было бы тяжкой обидой, если бы он отказался выпить за здоровье ее внука), Эндрью ушел продолжать обход больных. У него было удивительно тепло на душе. "Они меня приняли, словно английского короля", - подумал он самодовольно. Этот эпизод послужил как бы противоядием против впечатления, оставленного встречей на кардиффском вокзале. В пользу брака и семенной жизни говорило то счастье, которым полно было все в доме Моргана. 
    
Недели через две, когда Эндрью закончил визиты в дом № 12, Джо Морган пришел к нему домой. У Джо был необычайно торжественный вид. Он долго и мучительно подыскивал слова, затем выпалил: 
    
- Черт возьми, доктор, я не мастер говорить. Никакими деньгами не заплатишь за то, что вы для нас сделали. Но все-таки мы с хозяйкой хотим отблагодарить вас этим маленьким подарком. 
    
И он стремительно протянул Эндрью бумажку. Это был чек на пять гиней. 
    
Эндрью смотрел на чек. Морганы были люди зажиточные, но далеко не богатые. Этот дар, особенно теперь, когда им предстояли значительные расходы на переезд, был, должно быть, большой жертвой с их стороны, доказательством благородной щедрости. Эндрью сказал, тронутый: 
    
- Я не могу его принять, Джо, дружище. 
    
- Вы должны принять, - возразил Джо серьезно и настойчиво, положив руку на руку Эндрью. - Иначе моя хозяйка и я будем смертельно обижены. Эти деньги для вас, а не для доктора Пейджа. Он много лет получал то, что с меня вычитали, и ни разу мы до сих пор его не беспокоили. Он достаточно получил. И это наш подарок вам, доктор, понимаете? 
    
- Да, понимаю, Джо, - с улыбкой кивнул головой Эндрью. 
    
Он сложил чек, положил его в карман жилета и несколько дней не вспоминал о нем. Но в следующий вторник, проходя мимо Западного банка, остановился, задумался на минуту и затем вошел в банк. Так как миссис Пейдж платила ему всегда наличными деньгами, которые он отсылал по почте в управление Фонда, то он ни разу еще не имел дела с банком. Теперь же, вспомнив с приятным чувством, что у него есть собственные деньги, он решил положить дар Джо в банк на свое имя. 
    
У перегородки он расписался на обороте чека, заполнил необходимые бланки и передал все это молодому кассиру, сказав с улыбкой: 
    
- Здесь немного, но как-никак - начало. 
    
В это время он заметил, что Эньюрин Рис из глубины комнаты наблюдает за ним. И когда он уже повернулся к дверям, длинноголовый директор подошел к перегородке, держа в руках чек. Тихонько его разглаживая, он искоса поглядел на Эндрью через очки. 
    
- Добрый день, доктор Мэнсон. Как поживаете? 
    
Пауза. Директор втянул в себя воздух через желтке зубы. 
    
- Гм... Вам угодно внести эту сумму на свой личный счет? 
    
- Да, - ответил Эндрью с некоторым удивлением. - А что, разве сумма слишком мала, чтобы открыть текущий счет? 
    
- Нет, нет, доктор! Дело не в сумме. Мы очень рады иметь вас в числе клиентов. - Рис замялся, рассматривая чек, затем посмотрел Эндрью в лицо своими маленькими недоверчивыми глазками. - Э... Вы желаете внести это на свое имя? 
    
- Ну, разумеется! 
    
- Прекрасно, прекрасно. - Лицо его внезапно изменило выражение и осветилось бледной улыбкой. - Я только так подумал... Хотел проверить. Какие чудные дни стоят, не правда ли? Будьте здоровы, доктор Мэнсон, будьте здоровы! 
    
Мэнсон вышел из банка озадаченный, спрашивая себя, что нужно было от него этому лысому, застегнутому на все пуговицы субъекту. Но только через несколько дней он получил ответ на этот вопрос.
   
   
    
     
XII
    
    
С тех пор как Кристин уехала на каникулы, прошло уже больше недели. Эндрью так был занят родами Сюзен Морган, что успел зайти к ней только на несколько минут в самый день отъезда. Он не поговорил с нею. А теперь, когда ее не было, он тосковал по ней всем сердцем. Лето в этом городе было ужасно мучительно. Весенняя зелень, увянув от зноя, давно стала грязножелтой. Горы словно пылали в лихорадке, и когда в неподвижном, истомленном зноем воздухе эхом раскатывались из рудника или каменоломни ежедневные взрывы, они, казалось, заключали город в сверкающий купол звуков. Рабочие выходили из шахт с лицами, покрытыми, будто ржавчиной, рудной пылью. Дети играли как ни в чем не бывало. Старый Томас, кучер Пейджей, заболел желтухой, и Эндрью приходилось всех больных обходить пешком. Шагая по раскаленным улицам, он думал о Кристин. Что она думает о будущем, о возможности счастливой жизни вдвоем с ним? 
    
И вдруг, совсем неожиданно, он получил записку от Уоткинса с просьбой зайти в контору копей. 
    
Управляющий принял его любезно, пригласил сесть, пододвинул ему через стол коробку с папиросами. 
    
- Вот что, доктор, - начал он дружеским тоном, - я давно уже хотел поговорить с вами, и давайте обсудим это дело, раньше чем я представлю смету на будущий год. - Он остановился, чтобы снять с языка желтую полоску табака. - Ко мне приходило множество наших ребят, и во главе всех Имрис Хьюз и Эд Вильямc, прося зачислить вас штатным врачом нашего предприятия. 
    
Эндрью выпрямился на стуле, охваченный волнением и радостным удовлетворением. 
    
- Вы хотите передать мне практику доктора Пейджа? 
    
- Не совсем так, доктор, - медленно возразил Уоткинс. - Видите ли, положение создалось трудное. Мне приходится считаться с рабочими. Я не могу исключить из штата доктора Пейджа, так как есть много рабочих, которым это не понравится. Поэтому я в ваших интересах попробую просто как-нибудь ухитриться втиснуть и вас в штат. Тогда те, кто захочет, могут очень легко перейти от доктора Пейджа к вам. 
    
Оживление исчезло с лица Эндрью. Он нахмурился, сидя все в той же напряженной позе. 
    
- Но вы же понимаете, что этого я не могу сделать. Я сюда приехал в качестве помощника Пейджа. Если я выступлю его конкурентом... Нет, ни один порядочный врач не сделает этого! 
    
- Другого выхода нет. 
    
- Но почему вы не хотите передать мне его практику? - настаивал Эндрью. - Я бы охотно уплатил ему за нее часть своих доходов. Это было бы совсем другое дело. 
    
Уоткинс упрямо покачал головой. 
    
- Блодуэн этого не допустит. Я уже раньше говорил с нею. Она знает, что положение ее прочно. Почти все наши старые рабочие, как, например, Инох Дэвис, стоят за Пейджа. Они верят, что он поправится. Попробуй я только его уволить, как вспыхнет забастовка. - Он помолчал. - Обдумайте это дело до завтра. Завтра я буду посылать список новых штатов в наше правление в Суонси. Если список будет отослан, ничего нельзя будет сделать до будущего года. 
    
Эндрью с минуту смотрел в пол, затем медленно сделал отрицательный жест. Его надежды, минуту назад так высоко занесшиеся, теперь были повержены в прах. 
    
- Нечего откладывать до завтра. Я не могу на это согласиться, хотя бы раздумывал целые недели. 
    
Ему горько было принимать это решение и объявлять его Уоткинсу, выказавшему столько участия к нему. Но нельзя было уйти от того факта, что возможность показать себя на работе в Блэнелли он получил в качестве помощника доктора Пейджа. Выступить теперь против последнего, хотя бы и при таких исключительных обстоятельствах, было немыслимо. Если бы Пейджу удалось все же вернуться к работе, хорош был бы он, Эндрью, отбивая у старика его пациентов! Нет, нет! Он не может и не должен соглашаться на это предложение. 
    
Все же весь день он был в тяжелом унынии, негодовал на бесстыдные вымогательства Блодуэн, говорил себе, что он попал в невозможное положение и что лучше бы Уоткинс не предлагал ему ничего. Часов в восемь вечера он с горя отправился в гости к Денни. Он не виделся с ним уже довольно давно и чувствовал, что ему станет легче от разговора с Денни, который, может быть, ободрит его уверением, что он поступил правильно. Он добрался до Денни в половине девятого. Как всегда, вошел в дом, не постучав, и направился прямо в гостиную. 
    
Филипп лежал на диване. Сначала, не разглядев его в полумраке, Мэнсон подумал, что он спит после трудного рабочего дня. Но Филипп в этот день ничего не делал. Он лежал на спине, тяжело дыша, закрыв лицо рукой. Он был мертвецки пьян. 
    
Эндрью, обернувшись, увидел за собой, у самого своего локтя, квартирную хозяйку Денни, встревоженную и озабоченно смотревшую на него. 
    
- Я услышала, как вы вошли, доктор. Вот лежит сегодня весь день! И не ел ничего, ни крошки. Не знаю, как и быть с ним. 
    
Эндрью не знал, что сказать. Он стоял и глядел на бессмысленное лицо Филиппа, вспоминая его циничное замечание в амбулатории при первой с ним встрече. 
    
- Вот уже десять месяцев прошло со дня его последнего запоя, - продолжала хозяйка. - А между запоями он капли в рот не берет. Но уже когда запьет - беда. И на этот раз, как на грех, доктор Николс уехал на праздники. Придется, видно, вызвать его телеграммой. 
    
- Пришлите сюда Тома, - сказал, наконец, Эндрью. - Мы уложим его в постель. 
    
С помощью сына хозяйки, молодого шахтера, который, видимо, отнесся ко всей этой истории, как к чему-то очень забавному, он раздел Филиппа и надел на него пижаму. Затем они снесли его, сонного и валившегося, как мешок, в спальню. 
    
- Главное - смотрите, чтобы он больше не пил. Понимаете? Если понадобится, заприте его на ключ, - сказал Эндрью хозяйке, когда они с Томом воротились в гостиную. - А теперь не дадите ли вы мне список адресов, куда его вызывали сегодня? 
    
С ученической грифельной доски, висевшей в передней, он списал адреса больных, которых Филипп должен был сегодня навестить, и вышел, рассудив, что, если поспешить, он успеет сделать все визиты до одиннадцати. 
    
На следующее утро, сразу после амбулаторного приема, он пошел на квартиру Денни. Хозяйка вышла ему навстречу, ломая руки. 
    
- Я не знаю, где он достал виски. Я не виновата, я сделала для него все, что могла. 
    
Филипп был еще пьянее вчерашнего, отяжелевший, безучастный ко всему. После того как Эндрью долго пытался его растормошить и подбодрить крепким кофе, которое в конце концов разлилось по всей постели, пришлось опять взять список визитов. Кляня жару, мух, желтуху Томаса и Денни, Эндрью снова в этот день проделал двойное число визитов. 
    
К вечеру он вернулся домой измученный, сердито решив во что бы то ни стало добиться вытрезвления Денни. На этот раз он застал его верхом на стуле, в пижаме, все еще пьяного. Денни разглагольствовал, обращаясь к Тому и миссис Сиджер. Когда вошел Эндрью, Денни круто оборвал речь и уставился на него с хмурой насмешкой. Потом сказал хрипло: 
    
- А, милосердный самаритянин! Я полагаю, что вы опять сделали вместо меня визиты. Весьма благородно с вашей стороны. Но с какой стати вы это делаете? Почему этот проклятый Николс улизнул, а мы должны работать за него? 
    
- Не знаю. - Терпение Эндрью начинало уже истощаться. - Знаю только одно, что лучше было бы, если бы вы делали свою долю работы. 
    
- Я хирург. Я не какой-нибудь проклятый лекарь, лечащий от всех болезней. "Практикующий врач". Ух! Что это значит? Задумывались вы когда-нибудь над этим вопросом? Нет? Ну, так я вам сейчас объясню. Это самый последний, самый стереотипный анахронизм, самая скверная и глупая система, когда-либо созданная человеком. Милые старые "врачи за все"! И милая старая британская публика! Ха-ха! - Он насмешливо захохотал. - Это она их создала. Она их любит. Она трясется над ними. - Денни раскачивался на стуле, его воспаленные глаза снова приняли злобное и мрачное выражение, он пьяно поучал слушателей: 
    
- Что же может сделать бедняга при таких условиях? Ваш драгоценный "практикующий врач", этот шарлатан и мастер на все руки? Он, может быть, окончил курс двадцать лет тому назад. Откуда же ему знать терапию, и акушерство, и бактериологию, и все современные достижения науки, и хирургию? Да! Да! Не будем забывать о хирургии. Такой врач время от времени пробует свои силы, делая какую-нибудь пустяковую операцию в сельской больнице. Ха-ха! Ну, скажем, мастоидит. Оперирует ровно два с половиной часа. Если найдет гной - он спаситель человечества. Если нет - пациента хоронят. - Денни повысил голос. Он был зол дикой, пьяной злостью. - К черту все, Мэнсон! И это тянется уже сотни лет. Неужели они никогда не захотят изменить систему? Впрочем, что толку? Что толку, я вас спрашиваю? Дайте мне еще виски. Все мы сумасшедшие. А я, кажется, к тому же еще и пьян. 
    
Несколько минут царило молчание, потом Эндрью, подавляя раздражение, сказал: 
    
- Не лучше ли вам теперь опять лечь? Пойдемте, мы вам поможем. 
    
- Оставьте меня в покое, - угрюмо отрезал Денни. - Нечего запрятывать меня в постель. Я этот способ слишком хорошо знаю - в свое время много раз его применял. - Он резким движением встал, пошатнулся и, ухватив миссис Сиджер за плечо, толкнул ее в кресло, затем, качаясь, грубо имитируя слащавую любезность, обратился к испуганной женщине: 
    
- Как сегодня ваше здоровье, дорогая лэди? Немно-ого лучше, надеюсь? Пульс уже не так слаб. Хорошо ли спали? Гм... В таком случае придется прописать вам что-нибудь для успокоения нервов. 
    
В этой нелепой сцене было нечто пугающее: худая фигура в пижаме и небритая физиономия Филиппа, который, передразнивая светского доктора, склонялся с раболепным почтением перед съежившейся от страха женой шахтера. Том захлебнулся нервным смехом. Денни тотчас набросился на него и влепил ему пощечину. 
    
- Вот тебе! Можешь смеяться! Смейся, пока не лопнет твоя дурацкая башка! А я на этом потерял пять лет жизни! О Господи, как подумаю об этом, хочется умереть! 
    
Он обвел всех сверкающими глазами, схватил одну из ваз, стоявших на каминной полке, и с размаху швырнул ее на пол. Через секунду в руках у него очутилась вторая ваза, которую он разбил вдребезги о стену. Он рванулся вперед, в глазах его пылала бешеная жажда разрушения. 
    
- Ради Бога, удержите его, - заплакала миссис Сиджер, - удержите его! 
    
Эндрью и Том бросились на Филиппа, который стал с ними бороться с диким упрямством пьяного. Но затем внезапно ослабел и впал в плаксивую чувствительность. 
    
- Мэнсон, - хныкал он, цепляясь за плечо Эндрью, - вы славный малый. Я люблю вас больше, чем брата. Я и вы, если будем держаться вместе, можем спасти всю проклятую медицинскую профессию. 
    
Он стоял, как потерянный, с блуждающим взглядом. Потом голова его повисла на грудь, все тело обмякло. Он позволил Эндрью свести его в соседнюю комнату и уложить в постель. Когда голова его очутилась на подушке, последнее, что он изрек, была слезливая просьба, обращенная к Эндрью: 
    
- Обещайте мне одно, Мэнсон: ради Христа, не женитесь на знатной даме! 
    
На другое утро он напился еще сильнее прежнего. Эндрью махнул на него рукой. Он отчасти подозревал, что юный Сиджер тайком доставляет Денни виски, несмотря на то, что на его вопрос Том, побледнев, стал клятвенно уверять, что он ничего подобного не делает. 
    
Всю неделю Эндрью вдобавок к своим визитам обходил и пациентов Денни. В воскресенье после завтрака он пошел на Чэпел-стрит. Филипп был уже на ногах, аккуратно одет, выбрит, словом - имел безупречный внешний вид, но осунулся, и руки у него тряслись. Тон его был холоден и трезв. 
    
- Я догадываюсь, что вы делали за меня всю работу, Мэнсон. 
    
Дружеская интимность последних, дней исчезла бесследно. Ее сменили сдержанность, ледяная чопорность. 
    
- Это пустяки, - неловко возразил Эндрью. 
    
- Напротив, это вам, вероятно, причинило много затруднений. 
    
Тон Денни был так неприятен, что Эндрью побагровел. Ни слова благодарности, ничего, кроме этого упрямо-холодного и дерзкого высокомерия! 
    
- Если уж хотите знать правду, мне было черт знает как трудно эту неделю! - буркнул он. 
    
- Будьте уверены, что я постараюсь как-нибудь вознаградить вас. 
    
- За кого вы меня принимаете?! - вскипел Эндрью. - За какого-нибудь кучера, который ждет от вас подачки? Если бы не я, миссис Сиджер телеграфировала бы доктору Николсу и вас бы вышвырнули вон. Вы заносчивый, недопеченный сноб, вот вы кто! И следовало бы хорошенько набить вам морду. 
    
Денни закурил папиросу. Пальцы у него дрожали так сильно, что он едва мог удержать в них спичку. Он сказал иронически: 
    
- Очень деликатно с вашей стороны выбрать такой момент для того, чтобы вызывать меня на драку. Истинно-шотландская тактичность. Как-нибудь в другой раз я вам, может быть, доставлю это удовольствие. 
    
- Заткните глотку! - оборвал его Эндрью. - Вот список ваших больных. Крестиками отмечены те, которых следует навестить в понедельник. 
    
Он в бешенстве выбежал из дома Денни. "А, будь он проклят! - возмущался он мысленно. - Какое право он имеет держать себя так, как будто он - царь и Бог! Можно подумать, что он мне делает одолжение, разрешая вместо него исполнять его обязанности!" 
    
Но, пока он шел домой, возмущение его мало-помалу остывало. Он искренно любил Филиппа, и теперь ему уже была понятна эта сложная душа: стыдливо-замкнутая, чрезмерно впечатлительная, легко уязвимая. Только эти свойства заставляли Денни укрываться в защитную скорлупу жесткости. Воспоминание о недавнем запое, о том, в каком состоянии его видели люди, вероятно, сейчас было для него пыткой. 
    
Не в первый раз удивлялся Эндрью тому, что этот умный и одаренный человек зарылся в такую дыру, как Блэнелли. Филипп был талантливым хирургом. Давая наркоз во время его операций, Эндрью видел, как он на кухонном столе вырезал у больного шахтера желчный пузырь. Пот ручьями тек с его красного лица и волосатых обнаженных рук, но все его действия были образцом быстроты и точности. Человеку, который так работал, можно было многое простить. 
    
Несмотря на это, Эндрью, придя домой, все еще испытывал жгучую обиду при воспоминании о холодности Филиппа. И когда он, войдя в переднюю и повесив на вешалку шляпу, услышал голос миссис Пейдж, звавшей его, у него совсем не было желания откликнуться на этот зов. 
    
- Это вы, доктор?.. Доктор Мэнсон! Вы мне нужны! 
    
Эндрью сделал вид, что не слышит, и хотел было подняться по лестнице в свою комнату. Но, когда он уже взялся рукой за перила, голос Блодуэн донесся снова, еще резче, еще громче прежнего. 
    
- Доктор! Доктор Мэнсон! Вы мне нужны! 
    
Эндрью обернулся и увидел, что миссис Пейдж выплыла из гостиной, лицо ее было необычно бледно, черные глаза так и горели от сильного волнения. Она подошла ближе. 
    
- Вы что, оглохли? Неужели не слышали, как я кричала, что вы мне нужны? 
    
- В чем дело, миссис Пейдж? - спросил он, с раздражением. 
    
- В чем дело? - Она задышала чаще. - Это мне нравится! Он еще спрашивает! Нет, это мне нужно у вас кое-что спросить, мой милый доктор! 
    
- Так спрашивайте! - огрызнулся Эндрью. 
    
Лаконичность его реплик, видимо, злила Блодуэн до невозможности. 
    
- Так вот, мой любезный джентльмен, может быть, вы потрудитесь объяснить мне, что означает это!.. 
    
Она достала из-за корсажа, обтягивающего ее полную грудь, какую-то бумажку и, не отдавая ее Эндрью, угрожающе размахивала ею перед его глазами. Он узнал чек, который дал ему Джо Морган. И, подняв голову, увидел за спиной Блодуэн Риса, укрывшегося за дверью гостиной. 
    
- Да, да, смотрите! - продолжала Блодуэн. - Я вижу, вы узнаете эту бумажку. Так отвечайте же нам немедленно, как вы посмели внести эти деньги в банк на свое имя, когда они принадлежат доктору Пейджу и вам это известно. 
    
Эндрью почувствовал, что кровь стремительной волной бросилась ему в голову. 
    
- Они мои. Джо Морган дал мне их в виде подарка. 
    
- Подарка! Ого! Это мне нравится! К сожалению, его уже нет в Блэнелли, и он не может уличить вас во лжи. 
    
Эндрью ответил сквозь стиснутые зубы: 
    
- Если не верите мне, можете ему написать. 
    
- Как же, у меня только и дела, что рассылать письма по всему свету! - И, теряя последние остатки сдержанности, она заорала: - Да, я вам не верю. Вы воображаете, что вы очень хитры! Явились сюда и думаете, что вам удастся забрать в свои руки всю практику, тогда как вы обязаны работать за доктора Пейджа! Но вот это показывает, кто вы такой. Вы вор, вот вы кто, самый обыкновенный воришка! 
    
Она точно выплюнула ему в лицо это слово, полуобернувшись за поддержкой к Рису, который, стоя в дверях, издавал горлом какие-то неодобрительные звуки и был еще желтее обычного. Эндрью стало ясно, что виноват во всей истории Рис, который, помедлив в нерешительности несколько дней, в конце концов примчался-таки к Блодуэн с этой новостью. Он яростно сжал кулаки. Спустившись со второй ступеньки, на которой стоял, он подошел к ним, не сводя грозного и пристального взгляда с узких бескровных губ Риса. Он был вне себя от злости и жаждал 
    
- Миссис Пейдж, - сказал он с усилием, - вы бросили мне обвинение. Если вы в течение двух минут не возьмете его обратно и не извинитесь, я подам на вас в суд за клевету, порочащую мое имя, - На суде будет выяснен источник ваших сведений. И, без сомнения, правлению банка будет интересно узнать, что мистер Рис разглашает служебные тайны. 
    
- Я... я только исполнил свой долг, - пробормотал, заикаясь, директор банка, и лицо его приняло еще более землистый оттенок. 
    
- Итак, я жду, миссис Пейдж. - Слова вырывались стремительно, он точно захлебывался ими. - И если вы не поторопитесь, я задам вашему приятелю такую жуткую трепку, какой ему еще в жизни никто не задавал. 
    
Блодуэн видела, что хватила через край, сказала больше, гораздо больше, чем хотела. Угроза Эндрью, его зловещая мина испугали ее. Не трудно было уловить быстрый ход ее размышлений: штраф, большой штраф! О, Господи, с нее могут взыскать огромные деньги! Она точно задохнулась, проглотила слюну, пробормотала запинаясь: 
    
- Я... я беру слова свои обратно. Я прошу извинения... 
    
Было почти забавно видеть эту строптивую и наглую толстуху так быстро и неожиданно укрощенной. Но Эндрью почему-то вовсе не было смешно. Он вдруг в приливе горечи почувствовал, что терпению его наступил конец, что он больше не в силах выносить придирки этой надоедливой особы. Он быстро и глубоко перевел дух. Забыл все, кроме своего отвращения к ней. В том, что наконец-то можно дать себе волю, была какая-то дикая, жестокая радость. 
    
- Миссис Пейдж, мне нужно сказать вам два слова. Во-первых, мне достоверно известно, что та работа, которую я здесь выполняю за вашего мужа, дает вам полторы тысячи фунтов в год. Из них вы платите мне жалкие двести пятьдесят да к тому же делаете все, что от вас зависит, чтобы уморить меня голодом. Пожалуй, вам будет небезинтересно узнать, что на прошлой неделе к управляющему рудником приходила депутация от рабочих, и после этого он предложил мне вступить в штат. Но из побуждений морального порядка, которые вам совершенно недоступны, я категорически отказался. А теперь, миссис Пейдж, я вам вот что скажу: вы мне так безмерно надоели, что оставаться здесь я больше не могу. Вы низкая, жадная, продажная тварь. Вы просто патологический тип. Я вам официально заявляю, что через месяц ухожу. 
    
Она смотрела на него, открыв рот, ее круглые, как пуговицы, глазки чуть не выскакивали из орбит. И вдруг она пронзительно закричала: 
    
- Все это враки. Вас и близко не подпустили бы к штату рудника. И не вы уходите, нет. Я вас увольняю, вот что! Не было такого случая, чтобы помощник мне заявил об уходе. Так разговаривать со мной! Какая наглость! Это я первая вам заявила об увольнении. Вы выгнаны, да, выгнаны вон... 
    
Крик был громкий, противно-истерический. Но когда он достиг самой высокой ноты, он вдруг оборвался: наверху медленно распахнулась дверь из комнаты Эдварда, и через мгновение показался он сам - нелепая худая фигура с торчавшими из-под ночной сорочки костлявыми голенями. Так неожиданно было это появление, что миссис Пейдж замолкла на полуслове. Она смотрела снизу, из передней, на мужа, также как и Эндрью и Рис. А больной, волоча за собой парализованную ногу, медленно, с трудом, подошел к верхней ступени лестницы. 
    
- Неужели нельзя ни на минутку дать мне покой? - Голос его, несмотря на волнение, звучал сурово. - Из-за чего вы тут шумите? 
    
Блодуэн опять разразилась потоком слов, слезливой обличительной речью против Мэнсона. И в заключение объявила: 
    
- Вот поэтому... поэтому я его предупреждаю об увольнении. 
    
Мэнсон, не возражая, слушал эту новую версию происшедшего. 
    
- Значит, он от нас уходит? - спросил Эдвард, дрожа всем телом от волнения и от усилий держаться на ногах. 
    
- Да, Эдвард. - Блодуэн засопела носом. - Ведь ты скоро сам начнешь работать. 
    
Наступило молчание. Эдвард хотел было что-то сказать, но передумал. С немым извинением остановил он глаза на Эндрью, потом перевел их на Риса, от него торопливо на Блодуэн и, наконец, со скорбным выражением уставился куда-то в пространство. Безнадежная, полная достоинства печаль читалась в его застывшем лице. 
    
- Нет, - промолвил он наконец. - Никогда уж я больше не буду работать. Вы все это знаете. 
    
Ничего больше не сказав, он медленно повернулся и, держась за стену, добрел до своей спальни. Дверь беззвучно закрылась за ним.
   
   
    
     
XIII
    
    
Вспоминая ту бескорыстную радость, тот подъем духа, которые он испытал после спасения жены и ребенка Моргана и которые теперь Блодуэн Пейдж загрязнила несколькими гнусными словами, Эндрью сердито спрашивал себя, предпринять ли ему дальнейшие шаги, не написать ли Джо Моргану, не потребовать ли от Блодуэн чего-нибудь большего, чем простое извинение. Но он сразу отказался от этой мысли, достойной Блодуэн, но не его. Он кончил тем, что выбрал самое бесполезное благотворительное учреждение во всей округе и в припадке горечи отослал секретарю этого учреждения свои пять гиней, прося его квитанцию переслать Эньюрину Рису. После этого настроение его улучшилось. Он жалел только, что не увидит лица Риса, когда тот получит квитанцию. 
    
Так как работа его в Блэнелли должна была прекратиться к концу месяца, он сразу же начал искать нового места, перелистывая последние страницы "Ланцета", предлагая свои услуги всюду, где были подходящие условия. Он нашел множество объявлений в столбце "Требуются помощники врача". Посылал туда заявления, копии своих документов, отзывов и даже, как это часто требовалось в объявлениях, свою фотографическую карточку. Но прошла первая неделя, за ней вторая, а он не получил ни единого предложения. Он был разочарован и поражен. Тогда Денни объяснил ему, в чем дело, одной спокойной фразой: "Вы работали в Блэнелли". 
    
Тут Эндрью с огорчением сообразил, что всему виной его работа в этом отдаленном уэльском городке. Никто не хотел брать врача "из долин" - у них была дурная слава. Прошло две недели, и Эндрью начал серьезно беспокоиться. Что же ему делать? Он все еще должен был больше пятидесяти фунтов "Гленовскому фонду". Ему, конечно, отсрочат уплату. Но независимо от этого, если он не найдет другого места, чем он будет жить? У него имелось наличных денег всего два-три фунта, не больше, и ни приличного платья, ни какого-либо имущества: за все время работы в Блэнелли он даже не купил себе нового костюма, а тот, в котором он приехал, уже и тогда был достаточно потрепан. Бывали минуты настоящего ужаса, когда он уже видел себя впавшим в полную нищету. 
    
Измученный заботами и неизвестностью, он тосковал по Кристин. Писать ей не стоило; он не умел выражать свои чувства на бумаге, рее, что он написал бы, несомненно произвело бы на нее невыгодное впечатление. А в Блэнелли она должна была вернуться только в первых числах сентября. Эндрью беспокойно и жадно поглядывал на календарь, считая дни, оставшиеся до ее приезда,. Их было все еще двенадцать. И с растущим унынием он жаждал, чтобы они поскорее прошли, что бы ни ждало его впереди. 
    
Вечером тридцатого августа, через три недели после его заявления об уходе, когда он в силу горькой необходимости уже подумывал о том, чтобы поискать места фармацевта, он в унынии шел по Чэпел-стрит и встретил Денни. В последнее время отношения между ними были несколько натянутые, и Эндрью удивился, когда Денни остановил его. 
    
Выколотив трубку о каблук сапога, Филипп разглядывал ее так, словно она заняла его все внимание. 
    
- Жаль, что вы уезжаете, Мэнсон. Без вас здесь будет совсем не то. - Он помолчал. - Я сегодня слышал, что Общество медицинской помощи в Эберло ищет младшего врача. Эберло - в тридцати милях отсюда, по ту сторону долины. Врачи там приличные; старший врач Луэллин - дельный человек. А так как это такой же город в долине, как Блэнелли, то вряд ли они будут брезгать врачом "из долины". Почему бы вам не попытаться? 
    
Эндрью нерешительно смотрел на Денни. Надежды его, некогда высоко витавшие, за последнее время были так окончательно сломлены, что он утратил всякую веру в успех. 
    
- Что же, - согласился он как-то вяло, - раз так, надо будет попытаться. 
    
Несколько минут спустя он шел домой под начавшимся проливным дождем, чтобы написать и отослать заявление. 
    
Шестого сентября в Эберло состоялось заседание комитета Общества медицинской помощи в полном составе для выбора врача на место доктора Лесли, недавно уехавшего на каучуковую плантацию на Малайских островах. На его место имелось семь кандидатов, и всех семерых пригласили на заседание комитета. 
    
Был чудесный летний день, и стрелки больших часов над входом в кооперативный универсальный магазин приближались к четырем. Прохаживаясь взад и вперед по тротуару перед домом Медицинского общества на Эберло-сквер и нервно поглядывая на шестерых остальных кандидатов, Эндрью с беспокойством ожидал, чтобы часы пробили четыре. Теперь, когда предчувствие его не оправдалось и он был вызван сюда, когда он считался одним из кандидатов на должность врача, он страстно жаждал удачи. 
    
Эберло, насколько он успел его рассмотреть, понравился ему. Город был расположен на самом краю Джеслейской долины, то есть не столько в долине, сколько над ней. Благодаря такому высокому местоположению, воздух здесь был здоровый, живительный. Город был больше Блэнелли, - по соображениям Эндрью, в нем должно было быть тысяч двадцать жителей, - и весь он, со своими красивыми улицами и магазинами, двумя кинематографами и тем простором, который создавали зеленевшие вокруг поля, казался Эндрью настоящим раем после знойной духоты и тесноты Пенеллийского ущелья. 
    
"Но мне ни за что не достанется это место, - волновался он, шагая взад и вперед. - Никогда, никогда, никогда. Нет, не может быть, чтобы мне так повезло!" 
    
Все другие кандидаты, как ему казалось, имели гораздо большие шансы на успех, - они были так хорошо одеты, держали себя так уверенно. В особенности доктор Эдвардс просто излучал уверенность. Эндрью чувствовал, что ему ненавистен этот Эдвардс, упитанный, цветущий мужчина средних лет, который только что, в общем разговоре у входа, откровенно сообщил, что он продал свою практику в долине, чтобы занять это место врача в Эберло. "Черт бы его побрал, - злился в душе Эндрью, - он, видно, вполне уверен, что это место за ним, иначе он, конечно, не продал бы прежнего". 
    
Взад и вперед, взад и вперед, опустив голову, заложив руки в карманы. Что подумает Кристин, если и тут у него ничего не выйдет? Она должна была возвратиться в Блэнелли либо сегодня, либо завтра - в письме она не указывала точно дня. Школа на Бэнк-стрит открывается в будущий понедельник. Хотя он в письме к ней и словом не обмолвился о месте в Эберло, но если он его не получит, он при встрече будет мрачен или, что еще хуже, искусственно весел, и это как раз тогда, когда ему больше всего на свете хочется произвести на нее хорошее впечатление, заслужить ее спокойную, дружескую, радостно волнующую улыбку. 
    
Четыре часа. Наконец-то! В то время как Эндрью направился к входу, красивый автомобиль бесшумно проехал по улице и остановился у подъезда. С заднего сиденья встал невысокий, щегольски одетый мужчина, оглядел кандидатов с беглой улыбкой - любезной, но небрежно-самоуверенной. Перед тем как войти на крыльцо, он узнал Эдвардса и мельком поздоровался с ним. 
    
- А, Эдвардс, здорово! - Затем, понизив голос: - Я думаю, все будет в порядке. 
    
- Спасибо, очень вам благодарен, доктор Луэллин, - шепнул Эдвардс едва слышно, с трепетным почтением. 
    
"Ну, значит, кончено!" - сказал себе с горечью Эндрью. 
    
Приемная наверху, маленькая, бедно обставленная, с кислым запахом, находилась в конце короткого коридора, который вел в комнату комитета. Эндрью вызвали туда третьим по счету. Он вошел в большую комнату комитета с чувством упрямого ожесточения. Если место уже заранее обещано, так не стоит и любезничать с ними, все равно его не получишь. Он с безрадостным видом сел на предложенный ему стул. 
    
В комнате находилось человек тридцать шахтеров. Все сидели, курили и смотрели на него с бесцеремонным любопытством, в котором не было, однако, ничего неприязненного. За маленьким столом сбоку сидел бледный, тихий человек с умным и выразительным лицом, повидимому, тоже бывший шахтер, судя по синим рябинам на его коже. Это был Оуэн, секретарь. В конце стола сидел, развались, доктор Луэллин и благосклонно улыбался, глядя на Эндрью. 
    
Начались расспросы. Но прежде всего Оуэн тихим голосом изложил условия работы. 
    
- У нас тут, доктор, такой порядок: рабочие Эберло (в нашем районе имеются два антрацитовых рудника, сталелитейный завод и одна угольная шахта) выплачивают из каждой недельной получки известную сумму нашему обществу. На эти деньги мы организуем необходимую врачебную помощь, содержим прекрасную, хотя и небольшую больницу, амбулатории, выдаем лекарства, протезы и так далее. Кроме того, у Общества состоят на службе врачи: доктор Луэллин, наш главный врач и хирург, четыре младших врача и дантист. Мы им платим, так сказать, с головы - в зависимости от числа постоянных пациентов в их списке, по определенной ставке за каждого. Насколько я знаю, доктор Лесли в последнее время перед отъездом зарабатывал что-то около пятисот фунтов в год. - Оуэн сделал паузу. - В общем мы находим нашу систему разумной. 
    
Со стороны тридцати членов комитета последовал ропот одобрения. Оуэн поднял голову и поглядел на них. 
    
- Ну, а теперь, джентльмены, есть ли у кого вопросы к доктору Мэнсону? 
    
Эндрью начали обстреливать вопросами. Он старался отвечать спокойно, правдиво, без прикрас. Один раз сострил: 
    
- Вы говорите по-валлийски, доктор? - Вопрос исходил от одного особенно назойливого молодого шахтера, по фамилии Ченкин. 
    
- Нет, - сказал Эндрью. - Я с детства говорю только на гэльском языке[*]. 
    
- Много вам будет от него проку здесь! 
    
- Он мне пригодится, когда я захочу обругать пациентов, - сказал Эндрью сухо, и все засмеялись. 
    
Наконец опрос кончился. 
    
- Очень вам благодарен, доктор Мэнсон, - сказал Оуэн. И Эндрью вышел в ту же маленькую приемную с кислым запахом. Чувствуя себя так, как будто его долго швыряло по бурным волнам, он наблюдал, как остальные кандидаты один за другим уходили в комнату заседаний. 
    
Эдвардс, вызванный последним, отсутствовал долго, очень долго. И вышел, широко ухмыляясь, всем своим видом как бы говоря: "Жаль мне вас, товарищи. Место уже у меня в кармане". 
    
Последовало бесконечное ожидание. Наконец дверь в комнату комитета отворилась, и из клубов табачного дыма вынырнул Оуэн с бумажкой в руке. Его глаза, поискав среди группы ожидавших, в конце концов с выражением искреннего доброжелательства остановились на Эндрью. 
    
- Будьте добры зайти сюда на минутку, доктор Мэнсон! Комитет хочет еще раз поговорить с вами. 
    
Побелев до самых губ, с колотившимся сердцем, Эндрью прошел за секретарем в комнату комитета. "Не может быть, - твердил он себе, - не может быть, чтобы они выбрали меня". 
    
Сидя опять на том же стуле, словно на скамье подсудимых, он увидел обращенные к нему улыбки, ободряющие кивки. Один только доктор Луэллин не смотрел на него. 
    
Оуэн, говоривший от имени всех, начал: 
    
- Доктор Мэнсон, мы будем с вами откровенны: комитет в некоторой нерешимости. Собственно, он, по совету доктора Луэллина, сильно склонялся в пользу другого кандидата, который имеет большой стаж работы в Джеслейской долине. 
    
- Но он слишком разжирел, этот Эдвардс, - вставил седоватый шахтер из задних рядов. - Хотел бы я поглядеть, как он будет карабкаться наверх, к нашим домам на Марди-хилл! 
    
У Эндрью были слишком напряжены нервы, он и не улыбнулся. Затаив дыхание, ожидал он слов Оуэна. 
    
- Но, - продолжал секретарь, - надо вам сказать, сегодня вы произвели на комитет очень хорошее впечатление. Комитету, как минуту тому назад поэтично выразился Том Кетлис, нужны люди молодые и энергичные. 
    
Смех и крики: "Слушайте! Слушайте! ", "Молодец, Том! ". 
    
- Кроме того, доктор Мэнсон, должен вам сказать, что на мнение комитета сильно повлияли две рекомендации, которые даны были без вашего ведома и поэтому еще ценнее для нас. Они прибыли по почте только сегодня утром. Они - от двух врачей вашего города, то есть из Блэнелли. Одна - от доктора Денни, имеющего звание магистра хирургии, очень высокое звание, как подтвердил и доктор Луэллин, который это должен знать. Другая, вложенная в письмо доктора Денни, подписана доктором Пейджем, помощником которого вы, кажется, теперь состоите? Так вот, видите ли, доктор Мэнсон, мы умеем разбираться в отзывах, а эти два отзыва о вас написаны так искренно, что они произвели на нас очень хорошее впечатление. 
    
Эндрью закусил губу и опустил глаза, только теперь оценив великодушие Денни. 
    
- Остается одно затруднение, доктор. - Оуэн остановился и смущенно потрогал линейку на своем столе. - Комитет сейчас единогласно высказался за вас, но для этого места врача со всеми его... гм... ответственными обязанностями скорее подошел бы человек женатый. Не говоря уже о том, что рабочий всегда предпочитает, чтобы членов его семьи лечил женатый доктор, - мы вместе с этой должностью предоставляем и дом, который у нас здесь называется "Вейл Вью"[*]. Хороший дом, но он... для холостяка он не совсем подходит. 
    
Беспокойное молчание. Эндрью тяжело перевел дух. В мыслях его встал образ Кристин, словно залитый ярким белым светом. Все, даже доктор Луэллин, смотрели на него, ожидая ответа. И без мыслей, как-то независимо от собственной воли, он заговорил. Он вдруг услышал свой спокойный голос: 
    
- Джентльмены, у меня есть невеста в Блэнелли. Я... я только и ожидал, пока получу приличное место, такое, как здесь у вас, чтобы жениться. 
    
Оуэн от удовольствия треснул линейкой по столу. Остальные выражали свое одобрение, топая тяжелыми сапогами. А неугомонный Кетлис прокричал: 
    
- Вот это отлично, товарищ! Эберло - замечательно подходящее место для медового месяца! 
    
- Итак, я считаю, что вы согласны, джентльмены, - покрыл шум голос Оуэна. - Доктор Мэнсон избран единогласно. 
    
Послышался громкий ропот одобрения. Эндрью испытывал бурный трепет торжества. 
    
- Когда вы сможете приступить к своим обязанностям, доктор Мэнсон? Чем скорее, тем лучше. 
    
- Я могу начать работу с будущей недели, - ответил Мэнсон. И вдруг, холодея от страха, подумал: "А что, если Кристин меня не захочет? Что, если я лишусь и ее и этого чудного места?" 
    
- Значит, решено. Благодарю вас, доктор Мэнсон, вы свободны. Комитет желает вам... и будущей миссис Мэнсон всякого благополучия на новом месте. 
    
Аплодисменты. Все поздравляли его - и члены комитета, и Луэллин, и Оуэн, сердечно пожавший ему руку. 
    
Затем он вышел в приемную, пытаясь не показывать своей радости, не видеть расстроенного и вместе с тем недоверчивого лица Эдвардса. Но, как бы он ни старался, он не мог сдерживаться. Когда он шел с площади на вокзал, сердце его ширилось радостным ощущением победы. Походка стала быстрой и упругой. Спускаясь с холма, он увидел справа от себя зеленевший городской сад с фонтаном и эстрадой для оркестра. Только подумать - эстрада! Когда в Блэнелли единственным возвышением во всей унылой долине была куча шлака! А вот и кино наверху, на холме. Нарядные большие магазины, а под ногами - не гордая каменистая тропа, а отличная мощеная дорога. И ведь Оуэн говорил что-то о больнице, о "прекрасной, хотя и небольшой больнице"? О! Подумав о том, как много значит для его работы наличие больницы, Эндрью испустил глубокий вздох радости. Он забрался в пустое купе кардиффского поезда и всю дорогу бурно ликовал.
   
   
    
     
XIV
    
    
От Эберло до Блэнелли расстояние через горы небольшое, но поезд шел кружным путем. До Кардиффа он останавливался на каждой станции, а пенеллийский поезд, в который Эндрью пересел в Кардиффе, не желал, попросту не желал идти быстро. Настроение Эндрью уже изменилось. Забившись в угол дивана, все сильнее раздражаясь, сгорая от нетерпения поскорее очутиться в Блэнелли, он терзался мыслями. 
    
Только сейчас он понял, каким был эгоистом все эти месяцы, рассматривая вопрос о женитьбе только с точки зрения своих собственных интересов. Во всех своих сомнениях относительно того, говорить ли ему с Кристин и жениться ли, он исходил только из собственных чувств, как будто согласие Кристин разумелось само собой. А что, если он жестоко ошибается? Что, если Кристин его не любит? Он уже представлял себе, как, отвергнутый ею, в унынии пишет письмо комитету, объясняя, что "по независящим от него обстоятельствам" не может работать в Эберло. Кристин стояла перед ним, как живая. Как хорошо он изучил ее: эту легкую пытливую улыбку, манеру браться рукой за подбородок, "прямой и твердый взгляд темных глаз. Острое томление по ней охватило его. Милая Кристин! Если она не будет принадлежать ему, то ему все равно, что бы с ним ни случилось. 
    
В девять часов поезд подполз к Блэнелли. Вмиг Эндрью выпрыгнул на платформу и направился по Вокзальной улице в город. Он рассчитывал, что Кристин приедет только завтра, но могло же случиться, что она уже приехала. Вот и Чэпел-стрит. Теперь обогнуть Рабочий клуб. Свет в выходившем на улицу окне ее комнаты пронизал его дрожью надежды. Твердя себе, что не надо терять самообладания, что это просто хозяйка Кристин убирает к приезду ее комнату, он ринулся в дом, влетел в гостиную. 
    
Да, Кристин была здесь! Она стояла на коленях над сваленными в углу книгами, расставляя их на самой нижней полке. Кончив, стала подбирать бечевки и бумагу, валявшиеся на полу. Ее саквояж, жакетка и шляпа лежали на кресле. Видно было, что она недавно приехала. 
    
- Кристин! 
    
Она быстро обернулась, все еще стоя на коленях, и при этом прядь волос свесилась ей на лоб. Затем она вскочила на ноги с легким криком удивления и радости. 
    
- Эндрью! Как мило, что вы пришли! 
    
Подойдя к нему с просиявшим лицом, она протянула ему руку. Но он взял обе ее руки в свои и держал их крепко. Он смотрел на нее во все глаза. Она больше всего нравилась ему именно в этой юбке и блузке. Она казалась в них тоньше, стройнее, они подчеркивали нежную прелесть ее юности. Сердце его снова бурно забилось. 
    
- Крис! Мне надо вам сказать кое-что. 
    
В глазах Кристин засветилось беспокойство. Она всмотрелась с настоящим испугом в его бледное, грязное с дороги лицо. Сказала быстро: 
    
- Что случилось? Опять неприятности с миссис Пейдж? Вы уезжаете? 
    
Он покачал головой, крепче стиснул ее маленькие руки. И вдруг неожиданно выпалил: 
    
- Кристин! Я получил место, чудеснейшее место! В Эберло. Я сегодня ездил туда на заседание комитета. Пять сотен в год и дом. Дом, Кристин! О, дорогая... Кристин!.. Вы... Вы выйдете за меня замуж? 
    
Она сильно побледнела. Глаза ее ярко блестели на бледном лице. Ей как будто перехватило горло. Наконец она сказала тихо: 
    
- А я думала... я думала, что вы пришли с худыми вестями. 
    
- Нет, нет! Новости самые чудесные, дорогая. Ох, если бы вы видели этот город! Весь открытый, чистенький, с зелеными лугами, и приличными магазинами, и дорогами, и парком, и - подумайте, Кристин! - с настоящей больницей! Если только вы выйдете за меня, родная, мы можем сразу уехать туда. 
    
Губы у Кристин дрожали, но глаза смеялись, смеялись, и в них был какой-то новый, странный свет. 
    
- Так это ради Эберло - или ради меня самой?.. 
    
- Ради вас, Крис. Вы знаете, что я люблю вас, но... но, может быть, вы не любите меня? 
    
Она издала горлом какой-то тихий звук, подошла к Эндрью так близко, что голова ее очутилась у него на груди. И в то время как его руки обвились вокруг нее, она сказала прерывающимся голосом: 
    
- Милый... милый мой... Я люблю тебя с тех пор... - она улыбнулась сквозь счастливые слезы, - с тех самых пор, как увидела тебя в этом дурацком классе.
   
  
  
   
    
Часть вторая
   
   
    
     
I
    
    
Дряхлый грузовик Гвильяма Джона Лоссина с шумом и грохотом поднимался по горной дороге. Сзади старый брезент, покрывая разбитый откидной задок, ржавую бляху с номером и керосиновый фонарь, который никогда не зажигали, волочился по пыли, оставляя на ней ровный узор. Расхлябанные боковые крылья хлопали и стучали в такт древнему мотору. А на переднем сиденьи весело жались рядом с Гвильямом Джоном доктор Мэнсон и его жена. 
    
Они поженились только сегодня утром, и это было их свадебное путешествие. Под брезентом была уложена кое-какая мебель, принадлежавшая Кристин, кухонный стол, купленный из вторых рук в Блэнелли за двадцать шиллингов, несколько новых кастрюль и сковородок и чемоданы новобрачных. Так как они были люди не гордые, то решили, что все это грандиозное количество земных благ и их самих доставит в Эберло дешевле и удобнее всего фургон Гвильяма Джона. 
    
День был ясный, дул свежий ветер, полируя до блеска голубое небо. Эндрью и Кристин хохотали, шутили с Гвильямом Джоном, который время от времени, чтобы доставить им удовольствие, исполнял на рожке своего автомобиля "Largo" Генделя. Сделали остановку около уединенной харчевни, стоявшей высоко на горе над ущельем Рутин-пасс, чтобы дать возможность Гвильяму Джону выпить в их честь римиейского пива. Гвильям Джон, рассеянный косоглазый маленький человек, чокнулся с ними несколько раз, а после пива угостил уже сам себя рюмочкой джина. После этого их спуск по Рутину - узкой, как головная шпилька, тропе, проходившей по самому краю пропасти глубиной в пятьсот футов, - происходил с поистине дьявольской быстротой. 
    
Наконец они одолели последний подъем и помчались вниз, в Эберло. Это был момент настоящего экстаза. Город лежал перед ними, как на ладони, со своими длинными, волнистыми рядами крыш, разбежавшимися вверх и вниз по долине, лавками, церквами и учреждениями, сосредоточенными в верхнем конце, и рудниками и заводами внизу. 
    
Трубы дымили, приземистый холодильник изрыгал клубы пара, и все, все сверкало, осыпанное блестками яркого полуденного солнца. 
    
- Смотри, Крис, смотри! - шептал Эндрью, крепко сжимая ее плечо. Он увлекался ролью чичероне. - Красивое место, правда? А вон там площадь. Мы объезжаем ее сзади. Видишь, здесь уже нет керосиновых фонарей. Вот газовый завод! Надо будет спросить, где находится наш дом. 
    
Они остановили проходившего мимо шахтера, и он указал им дорогу к "Вейл Вью", объяснив, что дом находится на этой самой улице, но на самом краю города. Через минуту они были уже там. 
    
- Вот и дом! - промолвила Кристин. - Он... Он очень мил, не правда ли? 
    
- Да, дорогая... хороший дом. 
    
- Клянусь Богом, - заметил Гвильям Джон, сдвинув шапку на затылок, - престранный домишко! 
    
"Вейл Вью", действительно, представлял собой оригинальное сооружение, на первый взгляд нечто среднее между швейцарским шалэ и охотничьим домиком, какие встречаются на севере Шотландии, грубо оштукатуренное, со множеством коньков на крыше. Оно было окружено полуакром запущенного сада, заросшего сорными травами и крапивой, среди которых тек ручей, пробиваясь между грудами самых разнообразных пустых консервных жестянок. Через ручей посредине был переброшен полусгнивший деревянный мостик. Сами того не зная, Эндрью и Кристин впервые знакомились здесь с разнообразием прерогатив и деятельности комитета, который в год подъема промышленности - 1919, - когда в его распоряжение поступали большие отчисления, объявил, расщедрившись, что построит дом, великолепный дом, который сделает ему честь, нечто стильное, настоящий образец красоты. Каждый из членов комитета имел свое собственное убежденное мнение насчет того, что является образцом красоты. А членов было тридцать человек. И результатом их соединенных усилий явилось "Вейл Вью". 
    
Впрочем, каково бы ни было впечатление, произведенное внешним видом дома на Эндрью и Кристин, они быстро утешились, очутившись внутри. Внутри дома все было в исправности и порядке, обои чистые, пол крепкий. Количество апартаментов ошеломило новых жильцов. Оба тотчас подумали, не говоря об этом вслух, что скудной мебели Кристин едва ли хватит, чтобы обставить две такие комнаты. 
    
- Ну-ка, сосчитаем, милый, - сказала Кристин, когда они остановились в передней после того, как, не переводя дыхания, обежали весь дом, и принялись загибать пальцы: - Внизу-столовая, гостиная, библиотека или "утренняя комната" - называй ее, как хочешь - и пять спален наверху. 
    
- Верно, - подтвердил, смеясь, Эндрью. - Не удивительно, что им требовался женатый врач. - Улыбка его сменилась выражением раскаяния. - Честное слово, Крис, мне ужасно совестно, что у меня нет ничего за душой и я пользуюсь твоей хорошей мебелью. Я себя чувствую каким-то паразитом. Принял от тебя все, как будто так и следует, потащил тебя сюда, не дав опомниться, едва только тебе успели в школе найти заместительницу. Я себялюбивый осел. Мне следовало сперва приехать сюда одному и приготовить для тебя все. 
    
- Эндрью Мэнсон! Попробовал бы только оставить меня в Блэнелли! 
    
- Ну, во всяком случае я намерен как-нибудь загладить свою вину. - Он свирепо нахмурился. - Послушай, Крис... 
    
Но Крис с улыбкой перебила его: 
    
- А я намерена пойти и приготовить тебе омлет по рецепту мадам Пуляр. Во всяком случае то, что называется так в поваренной книге. 
    
Прерванный в самом начале своей декларации, он смотрел на нее с открытым ртом. Но мало-помалу лицо его разгладилось. Уже снова повеселев, он пошел за Кристин на кухню. Он не мог ни на минуту вынести ее отсутствия. Их шаги звучали в пустом доме, как в церкви. 
    
Омлет (Гвильям Джон, раньше чем уехать, был послан за яйцами) появился со сковороды, горячий, аппетитный, нежно-желтый. Они ели его, сидя рядышком на краю кухонного стола. Эндрью энергично воскликнул: 
    
- Клянусь Юпитером, ты умеешь стряпать!.. А знаешь, календарь, который они здесь оставили, неплохо выглядит на стене! Она кажется не такой голой. И потом мне нравится картинка на нем, эти розы. Что, можно мне еще кусочек омлета? А кто эта мадам Пуляр? Забавная фамилия, напоминает курицу. Спасибо, дорогая... ты не можешь представить, как мне не терпится начать работать. Здесь должны быть большие возможности! - Он вдруг замолчал, потому что глаза его упали на лакированный деревянный ящичек, стоявший в углу среди их багажа. - Послушай, Крис, что это за ящик? 
    
- Ах, этот... - отозвалась она с деланной небрежностью. - Это свадебный подарок... от Денни. 
    
- Денни! - Эндрью изменился в лице. Когда он примчался к Денни с благодарностью за рекомендацию и сообщением о том, что он женится на Кристин, Филипп обошелся с ним сухо и небрежно. А сегодня утром даже не пришел проводить их обоих. Это больно задело Эндрью, он подумал, что Денни слишком сложный и непонятный человек, чтобы быть ему другом. Медленно, недоверчиво подошел он к ящику, ожидая найти внутри что-нибудь вроде старого башмака. Такая шутка была бы вполне во вкусе Денни. Он открыл ящик. И ахнул от восторга. Там лежал микроскоп Денни, чудесный микроскоп Цейса, и записка: 
    
"Мне, в сущности, он не нужен: как я уже вам говорил, Я костоправ. Желаю успеха". 
    
Что тут было говорить? Задумавшись, почти подавленный, Эндрью докончил свой омлет, не сводя глаз с микроскопа. Потом благоговейно поднял его и, сопровождаемый Кристин, отнес в комнату за столовой. Здесь он торжественно поставил микроскоп посреди комнаты, на ничем не покрытый пол. 
    
- Тут у нас будет не библиотека, Крис, и не... утренняя комната, и не кабинет, ничего подобного. Благодаря нашему доброму другу Филиппу Денни, я окрещу эту комнату лабораторией. 
    
Он только что успел поцеловать Кристин, чтобы освятить церемонию крещения, как из пустой передней донесся дребезжащий звонок телефона, прозвучавший как-то уж очень неожиданно и резко. Они поглядели друг на друга вопросительно и взволнованно. 
    
- Может быть, это уже вызов к больному, Крис! Подумай! Мой первый визит в Эберло! - Он бросился в переднюю. 
    
Но то был не вызов, а доктор Луэллин, который из своего дома на другом конце города поздравлял их с приездом. Голос его доносился по проводу так ясно, что и Крис, стоявшая на цыпочках у плеча Эндрью, отлично слышала его любезные слова. 
    
- Алло, Мэнсон! Как поживаете? Не беспокойтесь, на этот раз я звоню не по делу. Я просто хотел первый приветствовать вас и вашу жену в Эберло. 
    
- Благодарю вас, доктор Луэллин. Очень любезно с вашей стороны. Но я ничего не имел бы и против того, чтобы приступить к делу. 
    
- Ни-ни! И не думайте, пока не устроитесь окончательно, - сыпал словами Луэллин. - И знаете что, если вы сегодня вечером ничем не заняты, приходите с женой к нам обедать, без всяких церемоний, в половине восьмого, мы будем очень рады вам обоим. За обедом мы с вами потолкуем. Значит, решено. Ну, пока до свидания. 
    
Эндрью повесил трубку. Лицо его выражало глубокое удовлетворение. 
    
- Правда, это с его стороны очень мило, Крис? С места в карьер приглашает нас к себе. Ведь он главный врач, имей в виду! И высококвалифицированный, смею тебя уверить. Я смотрел в справочнике. Бывший врач Лондонской больницы, доктор медицины, почетный член Королевского хирургического общества, доктор санитарии и гигиены. Подумай, какие все звания! А как дружески он со мной разговаривал! Поверьте мне, миссис Мэнсон, нас здесь ждет большое будущее! - И, обхватив Кристин за талию, он, ликуя, принялся кружить ее в вальсе посреди передней.
   
   
    
     
II
    
    
В тот же вечер, в семь часов, они шли по оживленным, кипевшим деловой суетой улицам к дому доктора Луэллина "Глинмор". Им было очень весело: Эндрью с энтузиазмом разглядывал своих новых сограждан. 
    
- Посмотри на того мужчину, что идет нам навстречу, Кристин! Скорее! Вот тот, что кашляет. 
    
- Вижу, мой друг. Но почему ты?.. 
    
- Да так, ничего. - Потом небрежно: - Он наверное будет у меня лечиться. 
    
Они без всякого труда разыскали "Глинмор", солидную виллу с аккуратно подстриженными лужайками, потому что у подъезда стоял великолепный автомобиль доктора Луэллина, а на узорных железных воротах сияла ярко начищенная медная дощечка, на которой мелкими четкими буквами перечислены были все звания доктора. Оробев вдруг при виде такого великолепия, они позвонили и были впущены внутрь. 
    
Доктор Луэллин вышел им навстречу из гостиной, еще более элегантный, чем всегда, во фраке и крахмальных манжетах с золотыми запонками, весь сияя радушием. 
    
- Пришли! Вот и прекрасно! Я в восторге, что могу с вами познакомиться, миссис Мэнсон. Надеюсь, Эберло вам понравится. Местечко неплохое, уверяю вас. Входите же! Миссис Луэллин сию минуту сойдет вниз. 
    
Миссис Луэллин появилась тотчас же, такая же сияющая, как супруг. Это была рыжеватая дама лет сорока пяти, с бледным веснушчатым лицом. Поздоровавшись с Мэнсоном, она повернулась к Кристин и восторженно ахнула: 
    
- Ах, вы, моя ми-и-лочка, какая же вы хорошенькая! Я уже успела в вас влюбиться. Непременно должна вас поцеловать. Непременно. Вы ничего не имеете против, моя милочка? 
    
И, не дожидаясь ответа, она обняла Кристин, затем отодвинула ее от себя, продолжая восторженно любоваться ею. 
    
В конце коридора прозвенел гонг. Они отправились в столовую обедать. Обед был превосходный: томатовый суп, две жареные куры с начинкой, сосиски, пуддинг с изюмом. Доктор Луэллин и его жена приветливо беседовали с гостями. 
    
- Вы скоро освоитесь со всем, Мэнсон, - говорил Луэллин. - Безусловно, справитесь. Я вам буду помогать, чем могу. Кстати, я рад, что это место не досталось Эдвардсу. Я бы ни за что не стал его отстаивать, хотя и пообещал ему замолвить за него словечко... Так о чем же я говорил? А, вспомнил! Вы будете принимать в Западной амбулатории (это ваш участок) вместе с доктором Экхартом, - он именно такой человек, какой вам нужен, - и Геджем, аптекарем. В нашем участке, в Восточной амбулатории, работают доктор Медли и доктор Оксборро. О, все они славные ребята и вам понравятся. Вы играете в гольф? Мы с вами будем ездить иногда на Фернлейское поле, это всего в девяти милях отсюда, внизу, в долине... Разумеется, у меня очень много дел... Да, да, разумеется. Амбулаториями я не занимаюсь. На моих руках больница, я эксперт по выплате пособий рабочим, городской врачебный инспектор, врач газового завода, рабочего дома и заведую прививочным пунктом. На моей обязанности все официальные осмотры и большая часть судебной медицинской экспертизы во всем нашем графстве. Да, я еще следователь к тому же. И, кроме всего этого, - в его ясном взгляде засверкал огонек - я между делом имею изрядное количество частной практики. 
    
- Да, дальше уж некуда, - заметил Мэнсон. 
    
Луэллин широко улыбнулся. 
    
- Что поделаешь, надо сводить концы с концами, доктор Мэнсон. Этот автомобильчик, который вы видели у подъезда, стоит не больше не меньше как тысячу двести фунтов. А что касается... Ну, да, впрочем, это не важно. Вам тоже здесь ничто не помешает устроиться хорошо. Надо рассчитывать, что вам будет оставаться чистых три-четыре сотни, если вы будете усердно работать и соблюдать при этом должную осторожность. - Он помолчал, потом продолжал тоном дружески-интимным и прочувствованно-искренним: - Об одном я считаю нужным вас предупредить. Все здешние младшие врачи по взаимному уговору платят мне пятую часть своего заработка. - Он продолжал торопливо, все с тем же невинным видом: - Это за то, что я помогаю им советами. В трудных случаях они обращаются ко мне. Это для них большое удобство, смею вас уверить. 
    
Эндрью посмотрел на него с некоторым удивлением. 
    
- А разве это не предусмотрено правилами Общества? 
    
- Гм... не совсем, - возразил Луэллин, морща лоб. - Это у нас решено и принято самими врачами очень давно. 
    
- Но... 
    
- Доктор Мэнсон! - любезно обратилась к нему миссис Луэллин с другого конца стола. - Я только что говорила вашей милой женушке, что нам следует как можно чаще встречаться. Я непременно хочу, чтобы она иногда приходила к нам чай пить. Вы ее будете мне уступать, да, доктор? Мы с ней будем ездить в Кардифф в нашем автомобиле. Это будет превесело, не правда ли, моя милочка? 
    
- Разумеется, - продолжал плавно Луэллин, - вы будете зарабатывать больше Лесли (это тот, что работал здесь до вас), потому что он был настоящий растяпа. Да, никудышный был врач, что-то вроде старого Эдвардса. Он не умел даже как следует давать наркоз! А вы, надеюсь, делаете это хорошо, доктор? Когда у меня сложные операции, мне необходим врач, который хорошо умеет давать наркоз. Однако что же это я! Не будем пока говорить об этом. Вы ведь только что приехали, и не следует вам надоедать деловыми разговорами. 
    
- Идрис! - восторженно воскликнула миссис Луэллин, обращаясь к мужу тоном человека, сообщающего сенсационную новость. - Они только сегодня утром поженились! Миссис Мэнсон сейчас мне это сказала! Она новобрачная! Нет, ты только подумай! Милые дети! 
    
- Это замечательно! - засиял улыбкой Луэллин. 
    
Миссис Луэллин погладила руку Кристин. 
    
- Бедный мой ягненок! Сколько возни вам предстоит сразу же в этом дурацком "Вейл Вью". Придется мне заглядывать к вам иногда и помогать. 
    
Мэнсон слегка покраснел и сидел молча, собирая разбегавшиеся мысли. У него было такое впечатление, точно его и Кристин превратили в какой-то мячик, которым доктор Луэллин и его жена играют, перебрасывая его друг другу. Но последнее замечание было ему на руку. 
    
- Доктор Луэллин, - сказал он вдруг с нервной решимостью, - миссис Луэллин совершенно права. Я как раз думал... мне очень неприятно просить об этом... нельзя ли мне отлучиться на пару дней - съездить с женой в Лондон, чтобы купить мебель для нашего дома и кое-какие другие вещи? 
    
Он видел, что Кристин от удивления широко раскрыла глаза. Но Луэллин милостиво кивнул головой. 
    
- Отчего же нет? Отчего же нет? Когда вы начнете работать, вам будет нелегко выбраться. Считайте себя свободным завтра и послезавтра, доктор. Видите, вот я и оказался вам полезен. Я очень много могу сделать для младших врачей. Я переговорю с комитетом. 
    
Эндрью ничего бы не имел против того, чтобы самому переговорить с комитетом, особенно с Оуэном. Но он не стал возражать. 
    
Кофе пили в гостиной из (как подчеркнула миссис Луэллин) чашек "ручной росписи". Луэллин угощал Эндрью папиросами из своего золотого портсигара: "Взгляните, доктор Мэнсон, это подарок. От благодарного пациента. Видите, какой массивный? Цена ему двадцать фунтов, никак не меньше!" 
    
Около десяти часов доктор Луэллин посмотрел на свои красивые полузакрытые часы, собственно не столько посмотрел, сколько осиял их улыбкой, так как он умел созерцать даже неодушевленные предметы, в особенности если они принадлежали ему, с присущим ему кротким благоволением. Одну минуту Мэнсон ожидал, что он пустится в подробности насчет происхождения часов. Но он сказал только: 
    
- Я должен ехать в больницу. Сегодня утром я делал операцию двенадцатиперстной кишки. Не хотите ли прокатиться со мной в автомобиле да кстати посмотреть больницу? 
    
Эндрью так и встрепенулся. 
    
- Ну, конечно, с удовольствием, доктор Луэллин! 
    
Так как приглашение относилось и к Кристин, они простились с миссис Луэллин, которая, стоя в дверях, усиленно махала им вслед рукой, и сели в ожидавший автомобиль. Автомобиль с бесшумным изяществом пронесся по главной улице и, свернув налево, стал подниматься в гору. 
    
- Сильные фары, не правда ли? - заметил Луэллин, зажигая огни для того, чтобы похвастать ими. - Это "люксит", специальный сорт. По особому заказу. 
    
- "Люксит"! - повторила вдруг Кристин тихим голосом. - Они, верно, очень дорого стоят, доктор? 
    
- Еще бы! - внушительно кивнул головой Луэллин, довольный этим вопросом. - Они мне обошлись не больше не меньше как в тридцать фунтов. 
    
Эндрью сидел, съежившись, не смея взглянуть на Кристин. 
    
- Вот мы и приехали, - сказал Луэллин две минуты спустя. 
    
Больница помещалась в красном кирпичном здании, основательной постройки, к которому вела усыпанная гравием аллея, окаймленная лавровыми кустами. Как только они вошли, у Эндрью глаза разгорелись. Больница была небольшая, но великолепно, по-новому оборудованная. В то время как Луэллин показывал им операционную, рентгеновский кабинет, протезную, две красивые палаты, в которых было много воздуха, Эндрью не переставал в экстазе твердить про себя: "Замечательно, замечательно, как не похоже на Блэнелли! Здесь мои больные будут отлично обслуживаться". 
    
По дороге они встретили сестру-хозяйку, высокую костлявую женщину, которая вовсе не удостоила вниманием Кристин, с Эндрью поздоровалась без всякого энтузиазма, зато перед Луэллином вся расплылась от обожания. 
    
- Мы довольно легко получаем все, что нам здесь требуется. Не правда ли, сестра? - говорил Луэллин. - Нам стоит только заявить комитету... Да, да, они в общем народ неплохой. Как чувствует себя мой оперированный, сестра? 
    
- Очень хорошо, доктор, - пролепетала сестра-хозяйка. 
    
- Отлично, я сейчас зайду к нему. 
    
Он пошел проводить Кристин и Эндрью до вестибюля. 
    
- Да, Мэнсон, должен сознаться, что немного горжусь этой больницей. Я на нее смотрю, как на свою. Никто меня за это не осудит. Вы найдете дорогу домой? Да, послушайте, когда вы вернетесь из Лондона, в среду, позвоните мне, вы мне можете понадобиться для наркоза. 
    
Шагая вдвоем вниз по улице, молодые супруги некоторое время молчали. Потом Кристин взяла Эндрью под Руку. 
    
- Итак? - спросила она. 
    
Эндрью угадывал, что она улыбается в темноте. 
    
- Он мне нравится, - сказал он поспешно. - Очень нравится. Ты заметила, как на него смотрела сестра. Словно готова была поцеловать край его одежды. Клянусь Юпитером, чудесная маленькая больница!.. И обедом нас угостили хорошим. Они, видно, люди не скупые. Но только я не понимаю, с какой стати мы должны платить ему пятую часть моего заработка? Это с его стороны некрасиво, просто неэтично! И вообще... у меня было такое впечатление, словно меня все время старались обласкать и уговорить быть пай-мальчиком. 
    
- Ты и есть пай-мальчик, потому что выпросил эти два свободных дня! Но послушай, милый, как мы можем покупать мебель? Ведь у нас нет денег! 
    
- Погоди, узнаешь, - отвечал он таинственно. 
    
Огни города остались позади. Эндрью и Кристин приближались к "Вейл Вью". Между ними наступило неловкое молчание. Прикосновение ее руки к его локтю невыразимо радовало Эндрью. Бурная волна нежности захлестнула его сердце. Он думал об этой девушке, с которой обвенчался на скорую руку в шахтерском поселке, потом потащил ее в каком-то полуразвалившемся фургоне через горы, ткнул в полупустой дом, где брачным ложем должна была служить им ее собственная, единственная в доме, кровать. А она переносила все неудобства и невзгоды так бодро, с такой веселой кротостью. Она любила его, верила в него, во всем на него полагалась. В нем росла великая решимость, оправдать ее доверие, доказать ей своей работой, что она не обманулась в нем. 
    
Они прошли к деревянному мостику. Лепет ручейка, чьи замусоренные берега скрыла ласковая темнота ночи, казался им удивительно приятным. Эндрью вынул из кармана ключ, ключ от их дома, и вставил его в замочную скважину. 
    
В передней было почти темно. Заперев дверь, он повернулся туда, где, ожидая его, стояла Кристин. Ее лицо слабо белело в темноте, в легкой фигуре было ожидание и что-то беззащитное. Он тихонько обнял ее одной рукой и прошептал странным голосом: 
    
- Как тебя зовут, любимая?