1 2 3 4 5 6 7 
После  звонка Йоко отправилась спать. Ее нисколько не беспокоило присутствие в комнате  прислуги мужчины, и я тоже для себя решила никому не говорить об этом. И это  было правильно. Появившаяся через двадцать минут Хацумомо остановилась в холле  и сказала мне:    

– Я  еще ничего не предприняла, чтобы сделать твою жизнь здесь невыносимой. Но если  ты хотя бы намекнешь кому-нибудь о присутствии здесь мужчины или о моем раннем  возвращении в окейю, все изменится.    

Она  пошла в комнату прислуги и закрыла за собой дверь. Послышался короткий громкий  разговор, и окейя затихла. Изредка мне казалось, я слышала всхлипывание или  стон, но звуки были такие тихие, что я не уверена, не почудились ли они мне. Не  скажу, что я знала, чем они занимались, но в тот момент я вспомнила Сацу,  снимающую свой купальник перед сыном Суджи. Я испытала одновременно такое  отвращение и любопытство, что даже если бы могла уйти со своего места, то вряд  ли бы это сделала.    

Неделю  спустя Хацумомо со своим любовником, оказавшимся хозяином ближайшего ресторанчика,  снова пришли в окейю и заперлись в комнате прислуги. Они встречались и раньше,  но в других местах. Я знала об этом, порой нечаянно оказываясь свидетелем  телефонного разговора, когда Йоко просили передать сообщения для Хацумомо. Вся  прислуга знала, чем занимается Хацумомо, и то, что ни одна из нас не сказала об  этом Маме, Анти или Грэнни, говорило о довлеющей над нами власти Хацумомо.  Из-за этого любовника у нее возникали проблемы. Во-первых, она ничего не  зарабатывала в часы, проведенные с ним. Ей часто приходилось уходить из чайных  домов с вечеринок, приносивших большие деньги. Кроме того, любой состоятельный  мужчина, заинтересованный в длительных отношениях, вряд ли подумает о Хацумомо,  узнав о ее шашнях с хозяином ресторанчика.    

Однажды  ночью, возвращаясь от колодца во дворе, я услышала, как открылась наружная  дверь и с грохотом ударилась о дверную раму.    

– Хацумомо-сан, –  произнес грудной голос, – ты всех разбудишь...    

Я  никогда не понимала, почему Хацумомо так рисковала и приводила своего любовника  в окейю, может, именно риск возбуждал ее. Раньше она всегда старалась не  создавать лишнего шума. Я поспешила опуститься на колени, и уже через минуту  Хацумомо оказалась в холле с двумя свертками из мешковины. За ней вошла другая  гейша, настолько высокая, что ей пришлось пригнуться, проходя сквозь дверной  проем. Когда она выпрямилась и посмотрела на меня, я заметила неестественно  большие губы, сильно утяжелявшие ее длинное лицо. Никто не смог бы сказать, что  она красива.    

– Это  наша глупая младшая служанка, – пропела Хацумомо, указав на меня. –  Думаю, у нее есть имя, но почему бы тебе не называть ее просто Маленькая  Госпожа Дурочка.    

– Хорошо.  Маленькая Госпожа Дурочка, – обратилась ко мне незнакомка. – Сходи  принеси нам с твоей старшей сестрой что-нибудь выпить.    

Так это  ей, а не любовнику Хацумомо принадлежал грудной голос, который я слышала во дворе...    

Обычно  Хацумомо пила особую разновидность сакэ, под названием амакучи, очень легкий и  сладкий. Но амакучи готовили только зимой, и он уже давно закончился. Вместо  него я налила два стакана пива и понесла им. Подруги спустились во внутренний  двор. Хацумомо положила пакеты на столик и уже собиралась открыть один из них.    

– Я  не хочу пива, – взвизгнула она и выплеснула пиво из обоих стаканов под  ноги.    

– Но  я хочу, – с запозданием сказала ее подруга, – почему ты вылила мое?    

– Успокойся,  Корин! Тебе лучше больше не пить. Ты только посмотри сюда, ты умрешь от счастья,  когда увидишь, что здесь.    

Хацумомо  вынула из свертка изысканное шелковое газовое кимоно зеленого цвета, больше  подходящее для летней, а не для осенней погоды. Подруга Хацумомо, глядя на  него, восхищенно вздохнула. Я решила, что мне лучше раскланяться и удалиться,  но Хацумомо остановила меня:    

– Не  уходи, Маленькая Госпожа Дурочка. – Она повернулась к подруге и сказала  ей: – А сейчас пришло время загадок. Угадай, чье это кимоно?    

– Я  думаю, мое! – ответила Корин.    

– Нет,  оно принадлежит ни больше ни меньше самой ненавистной нам гейше.    

– Хацумомо...  ты гений. Как тебе удалось добыть кимоно Сатоки?    

– Я  имею в виду не Сатоку! Я говорю о... Госпоже Совершенство!    

– О  ком?    

– О  Госпоже Я-гораздо-лучше-чем-вы, вот о ком! Выждав длинную паузу, Корин произнесла:    

– Мамеха!  О боже, это кимоно Мамехи. Как я могла не узнать! Но как тебе удалось заполучить  его?    

– Несколько  дней тому назад я забыла кое-что в Театре Кабуреньо во время репетиции, –  сказала Хацумомо. – А когда вернулась, мне показалось, я услышала стоны  около лестницы. Я подумала: «Не может быть! Это слишком забавно!» Когда я  подползла и включила свет, догадайся, кого я увидела лежащими на полу и  похожими на два суши?    

– Не  могу поверить, что это была Мамеха.    

– Не  будь идиоткой. Она слишком осторожна, чтобы пойти на такое. Оказалось, это ее  служанка и сторож театра. Я знала, она сделает все, чтобы я никому не  рассказала об этом, поэтому позже подошла к ней и потребовала у нее кимоно  Мамехи. Она даже разрыдалась, когда поняла, какое кимоно я имею в виду.    

– А  что здесь? – спросила Корин, указывая на второй пакет.    

– Тоже  кимоно, которое я заставила эту девчонку купить на свои собственные деньги.    

– Свои  собственные деньги? – удивилась Корин. – Но какая служанка может себе  позволить купить кимоно?    

– Если  она и не купила его, как сказала мне, то меня мало волнует, где она его взяла.  В любом случае Маленькая Госпожа Дурочка сейчас пойдет и повесит его в мою  кладовую.    

– Но,  Хацумомо-сан, мне не разрешают входить в кладовую, – сказала я.    

– Если  ты хочешь узнать, где твоя старшая сестра, не заставляй меня ничего повторять  дважды. Как только ты исполнишь мое приказание, то сможешь задать мне любой  вопрос, и я на него отвечу.    

Я ей,  конечно, не очень-то поверила, но Хацумомо манипулировала мной, как хотела, оставалось  только соглашаться.    

Она  подала мне кимоно, завернутое в мешковину, проводила меня до кладовой, расположенной  во внутреннем дворе, открыла дверь и включила свет. Я увидела полки, заваленные  простынями и подушками. Хацумомо схватила меня за руку и указала на лестницу,  ведущую наверх.    

– Кимоно  там, – сказала она.    

Я  поднялась по лестнице и отрыла раздвижные двери. В этом шкафу вдоль стен вместо  полок располагались лакированные ящики, поставленные один на другой до самого  потолка. Между двумя рядами ящиков шел узкий коридор, в конце которого  располагались окна. Это помещение освещалось ярче, чем нижнее, так что я смогла  прочитать на каждом ящике надписи черного цвета, например: Ката-Комон, ро, то  есть: «Трафаретный рисунок, шелковый газ», или Куромонтсуки, Авас – «Черные  парадные платья на подкладке». Честно говоря, я тогда еще не знала всех букв,  но тем не менее легко нашла ящик с именем Хацумомо. Я достала его и положила новое  кимоно к старым, также завернутым в мешковину. Увидев кладовую с таким обилием  вещей, я наконец поняла, почему Грэнни так боится огня. Эта коллекция кимоно  стоила раза в два дороже, чем деревня Йоридо и город Сензуру, вместе взятые.  Хотя, как я узнала гораздо позже, самые дорогие кимоно хранились в другом  месте. Их надевали только начинающие гейши, а так как Хацумомо уже не могла их  носить, они находились в арендованном хранилище до тех пор, пока опять не  понадобятся.    

Когда я  вернулась во внутренний двор, Хацумомо вынесла из своей комнаты чернила и кисточку  для каллиграфии. Я думала, она хочет написать записку и вложить в новое кимоно.  Она добавила немного воды в чернильницу и, когда жидкость стала густой и  черной, окунула кисть в чернила. Затем вложила кисть в мою руку и сказала:    

– Попрактикуйся  в каллиграфии, маленькая Чио.    

Кимоно,  принадлежавшее Мамехе – гейше, имени которой я раньше никогда не слышала, было  произведением искусства.    

– Я  не могу этого сделать, Хацумомо-сан! – вскричала я.    

– Как  тебе не стыдно, дорогая, – включилась в разговор ее подруга. – Если  Хацумомо еще раз повторит свою просьбу, ты упустишь возможность найти свою  сестру.    

– Замолчи,  Корин. Чио прекрасно знает, она должна выполнять любое мое приказание. Напиши  что-нибудь на ткани, Госпожа Дурочка. Мне не важно что.    

Когда я  дотронулась до кимоно, потрясенная Корин вскрикнула. На крик в коридор выбежала  служанка в длинной ночной рубашке. Хацумомо топнула ногой и подалась всем телом  вперед, и этого оказалось достаточно, чтобы служанка тотчас же исчезла. Корин  осталась недовольна слабыми штрихами, нанесенными мною на зеленое кимоно, и  Хацумомо показала мне, как нужно его пачкать. Затем, удовлетворенная  результатом, она запаковала кимоно и перевязала его лентой. Гейши направились к  выходу, и когда открыли дверь на улицу, Хацумомо велела мне идти следом.    

– Хацумомо-сан,  но если я выйду из окейи без разрешения, Мама рассердится и...    

– Я  тебе разрешаю, – прервала меня Хацумомо. – Мы ведь должны вернуть  кимоно. Я надеюсь, мне не придется тебя долго ждать?    

Итак,  мне не оставалось ничего другого, как обуться и плестись вслед за ними по  улице, красиво вымощенной камнем. Мы прошли квартал, освещенный лунным светом,  и оказались у деревянного моста, ведущего в неизвестную мне часть Джиона. Здесь  располагалось множество чайных домов с залитыми теплым светом окнами. Из одного  дома доносился смех мужчин и гейши, должно быть, там происходило что-то  веселое. Я подумала: а ведь для кого-то Джион очень интересный город. На  какое-то мгновение я представила, что на одной из этих вечеринок может быть  Сацу, хотя, по словам Авайюми из регистрационного офиса, ее нет в Джионе.    

В конце  концов Хацумомо и Корин остановились перед деревянной дверью.    

– Ты  поднимешься по лестнице и отдашь это кимоно служанке, – сказала мне  Хацумомо. – Или если Госпожа Совершенство сама откроет дверь, отдашь ей.  Не говори ничего, просто передай ей сверток. Мы будем внизу наблюдать за тобой.    

Она  вложила сверток мне в руки, а Корин открыла дверь. Дрожа от страха, едва дойдя  до середины пути, я остановилась, но услышала громкий шепот Корин:    

– Иди  дальше, малышка! Мы разорвем тебя на части, если ты вернешься назад с кимоно.  Правда же, Хацумомо-сан?    

Хацумомо  только вздохнула, но ничего не сказала. Корин вглядывалась в темноту, стараясь  разглядеть меня, а Хацумомо грызла ноготь, не обращая на меня внимания.  Несмотря на ужас, испытанный мной тогда, я не могла не заметить, как же красива  была Хацумомо. Порой безжалостная, как паук, Хацумомо, грызущая ноготок, все же  была прекраснее любой другой гейши, позирующей перед фотографом. А Корин рядом  с ней выглядела как булыжник рядом с драгоценным камнем. Казалось, Корин  неудобно в ее кимоно, оно постоянно путалось у нее под ногами, в то время как  на Хацумомо кимоно сидело так, будто было ее второй кожей.    

Дойдя до  конца лестницы, я наклонилась в темноту и громко сказала:    

– Простите,  пожалуйста!    

Я  подождала, но никто не откликнулся.    

– Громче, –  сказала Корин. – Они ведь тебя не ждут. Я почти закричала:    

– Простите!    

– Подождите  минутку! – послышался приглушенный голос, и вскоре дверь открылась.    

Открывшая  мне девочка казалась не старше Сацу, но была худенькая и нервная, как птица. Я  протянула ей сверток. Она очень удивилась, но безучастно взяла его у меня.    

– Кто  там, Асами-сан? – спросил чей-то голос из апартаментов.    

Я  увидела бумажный фонарик, стоящий на тумбочке рядом с кроватью. Постель была приготовлена  для гейши Мамехи. Я могла судить об этом по тому, что там лежали шелковые простыня  и покрывало, а также шакура – «высокая подушка», – точно такая же, как у  Хацумомо. На самом деле она мало похожа на обычную подушку и представляет собой  деревянную подставку с опорой для шеи, благодаря которой гейша может сохранить  свою сложную прическу.    

Служанка  не ответила, а быстро распаковала кимоно. Увидев чернильные пятна на нем, она  вскрикнула и прикрыла рот рукой. Слезы моментально хлынули из ее глаз, а в это  время опять послышался голос:    

– Асами-сан!  Кто там?    

– Никого,  госпожа! – крикнула служанка.    

Мне было  ужасно стыдно перед ней. Она же быстро вытерла глаза рукавом. Пока она закрывала  дверь, я успела одним глазком увидеть ее хозяйку, и мне стало понятно, почему  Хацумомо назвала ее Госпожа Совершенство. Ее лицо, совершенной овальной формы,  просто кукольное, выглядело очень нежным и хрупким, как китайский фарфор, даже  без косметики. Она направилась к двери, но служанка быстро закрыла дверь, и я  больше ничего не увидела.    

На  следующий день, вернувшись после уроков в окейю, я застала Маму, Грэнни и Анти  в приемной на первом этаже. Они говорили о кимоно. Когда появилась Хацумомо,  Мама встретила ее на лестнице.    

– Этим  утром к нам приходили Мамеха и ее служанка, – сказала она.    

– О,  Мама, мне все известно. Я себя ужасно чувствую из-за этого кимоно. Я пыталась  остановить Чио, когда увидела, как она пачкает кимоно чернилами, но было слишком  поздно. Она думала, что это мое кимоно! Не знаю, почему она так возненавидела  меня, с самого ее появления здесь... Наверное, она испортила кимоно только для  того, чтобы разозлить меня!    

– Все  знают, как ты ненавидишь Мамеху, – сказала Анти. – Ты ненавидишь  любого, кто более удачлив, чем ты.    

– Означает  ли, Анти, что я должна быть в восторге от тебя, учитывая, какая ты неудачница?    

– Замолчите! –  крикнула Мама. – Послушай теперь меня, Хацумомо. Думаю, ты не считаешь  всех настолько безголовыми, способными поверить твоим словам. Я не хочу, чтобы  такое происходило в окейе. Я очень уважаю Мамеху и не допущу повторения  подобных историй. Но за кимоно кто-то должен заплатить. Я не знаю, что  произошло вчера вечером, но это и не принципиально, кто держал кисточку. Служанка  видела кисть в руках у девочки. Девочка и заплатит, – закончила Мама и  сунула в рот трубку.    

Грэнни  вышла из приемной и попросила служанку принести бамбуковую палку.    

– У  Чио и так много долгов, – возмутилась Анти. – Не понимаю, почему она  должна расплачиваться за Хацумомо?    

– Довольно  об этом, – прервала ее Грэнни. – Девчонку надо избить и заставить  возместить стоимость кимоно, и все тут. Где бамбуковая палка?    

– Я  побью ее сама, – сказала Анти. – Не хочу, Грэнни, чтобы у тебя опять  болели суставы. Подходи, Чио.    

Анти  подождала, пока служанка принесет палку, а затем вывела меня во внутренний  двор. От злости ее ноздри расширились, а глаза собрались в точку. С момента  моего появления в окейе я старалась не делать ничего, за что здесь избивают  палкой.    

Но Анти  отложила палку и спокойно сказала мне:    

– Что  ты сделала Хацумомо? Она пытается выжить тебя. Должна же быть какая-то причина,  и я хочу ее знать.    

– Уверяю  тебя, Анти, она так относится ко мне с самого первого дня моего пребывания  здесь. Я ничего плохого ей не делала.    

– Грэнни  может называть Хацумомо дурой, но поверь мне, она не дура. Если она захотела помешать  тебе, она это сделает. Прекрати злить ее.    

– Я  ничего не делала, Анти, это сущая правда.    

– Ты  не должна ей доверять ни в чем, даже если она вызовется тебе помочь. Она уже  повесила на тебя такие долги, какие ты никогда не сможешь отдать.    

– Я  не поняла, – сказала я, – какие долги?    

– Хацумомо  сделала так, что расплачиваться за испорченное кимоно придется тебе, а оно стоит  столько, сколько ты себе сейчас даже представить не можешь.    

– Но  как я смогу заплатить?    

– Когда  ты начнешь работать гейшей, то вернешь окейе стоимость этого кимоно, а также  все деньги, которые ты к тому времени задолжаешь за еду, занятия в школе, за  оказанную тебе медицинскую помощь. За все это ты заплатишь сама. Как ты  думаешь, почему Мама проводит часы за своими тетрадями с цифрами? Ты вернешь  окейе даже деньги, потраченные нами на твое приобретение.    

Долгие  месяцы в Джионе я вспоминала разговор между господином Танака и отцом, думала о  значении слова «подходящие», сказанного Госпожой Беспокойство обо мне и Сацу. Я  часто с отвращением думала о господине Танака, наверняка получившем немало  денег за помощь, оказанную при нашей продаже.    

Мне было  интересно, сколько мы стоили. Но я никогда не предполагала, что мне самой придется  возмещать эти расходы.    

– Ты  не будешь платить до тех пор, пока не поработаешь какое-то время гейшей, –  продолжала Анти. – И тебе никогда не удастся расплатиться, если ты не  состоишься как гейша, как это произошло со мной. Тебя привлекает такая  перспектива?    

В тот  момент я меньше всего думала о своем будущем.    

– Есть  очень много способов разрушить свою жизнь в Джионе, – сказала Анти. –  Ты можешь попытаться убежать. Если ты хоть однажды сделаешь это, Мама поймет,  что ты плохой объект для вложения денег. Она никогда не будет тратиться на  того, кто может в любой момент исчезнуть. Тебе придется прекратить свои занятия  в школе, а без них ты никогда не сможешь стать гейшей. Или ты можешь плохо  учиться, и учителя не захотят дать тебе необходимые знания. Ты можешь также вырасти  и стать такой же некрасивой женщиной, как я. Я не была такой непривлекательной,  когда Грэнни купила меня у родителей, но я стала не лучше, а хуже, и Грэнни  меня за это возненавидела. Однажды она сломала мне бедро, избивая меня за  какую-то провинность, и я перестала работать как гейша. И именно поэтому  сегодня я сама взялась избить тебя, чтобы, не дай бог, ты не попалась в руки  Грэнни.    

Анти  положила меня на живот. Мне было все равно, изобьют меня или нет, ничто уже не  могло ухудшить данную ситуацию. Мое тело вздрагивало под палкой, я выла,  насколько могла громко, и представляла прекрасное лицо Хацумомо, насмехающееся  надо мной. Анти закончила порку и оставила меня выплакаться. Вскоре я услышала  приближающиеся ко мне шаги и увидела Хацумомо.    

– Чио,  я буду тебе очень признательна, если ты не будешь попадаться мне на глаза.    

– Но  вы обещали сказать мне, где я могу найти свою сестру, – возразила я.    

– Да,  обещала! – Она наклонилась ко мне: – Твоя сестра в йору-я Тацуйо, в районе  Миягава-чо, на юге Джиона. Она слегка оттолкнула меня ногой, и я отошла в  сторону.    

 Глава 7    

     

Никогда  раньше не слышала слова йору-я, поэтому следующим вечером, когда Анти уронила  на пол коробку с нитками и иголками и попросила меня помочь их собрать, я  спросила у нее:    

– Анти,  а что такое йору-я?    

Анти не  ответила, а потянулась за очередной катушкой с нитками.    

– Анти! –  окликнула я ее опять.    

– Это  такое особое место, в котором может оказаться Хацумомо, если получит по заслугам, –  сказала она.    

Она не  собиралась больше ничего говорить, мне пришлось удовлетвориться и этим.    

Но хотя  я и не получила определенного ответа на свой вопрос, я хорошо поняла – Сацу гораздо  хуже, чем мне. Поэтому я принялась думать, как мне можно туда поскорее попасть.  К сожалению, частью моего наказания за кимоно было заключение в окейе на  пятьдесят дней. Мне разрешалось в сопровождении Тыквы посещать школу, но меня  не посылали за пределы окейи с поручениями. Конечно, я могла как-нибудь выйти  из окейи, но это было бы довольно глупо. Я ведь даже не представляла, как  искать район Тацуйо. А потом, обнаружив пропажу, за мной сразу бы послали  господина Бэкку или кого-нибудь еще. Несколько месяцев назад из соседней окейи  убежала молодая служанка. Так ее нашли уже на следующее утро и били несколько  дней подряд так сильно, что приходилось затыкать уши от ее крика.    

Не  находя другого выхода, я решила ждать, пока истечет пятидесятидневный срок  моего заключения. А пока я направила все свои усилия на то, чтобы отомстить  Хацумомо и Грэнни за их жестокость. Хацумомо я подмешала в крем для лица  голубиный помет, собранный со ступенек во внутреннем дворе. Крем уже содержал  соловьиный помет, я об этом рассказывала, и, возможно, вреда я ей и не  причинила, но сама получила моральное удовлетворение. Грэнни я отплатила тем,  что постирала ее ночную рубашку вместе с тряпкой, предназначенной для мытья  туалета, и с удовольствием наблюдала, как она с удивлением нюхает ее. Вскоре я  узнала, что и повариха по собственной инициативе решила наказать меня за  кимоно, лишив порции сушеной рыбы, выдававшейся дважды в месяц. Я долго не  представляла, как смогу отомстить ей, пока не увидела ее гоняющейся с деревянной  колотушкой по коридору за мышкой. Как выяснилось, она ненавидела мышей больше,  чем коты. Поэтому я собрала во дворе мышиный помет и разложила его в нескольких  местах на кухне.    

Однажды  вечером, дожидаясь возвращения Хацумомо, я услышала телефонный звонок, после  которого Йоко вышла и поднялась по лестнице наверх. Вниз она спустилась с  сямисэном Хацумомо в руках, уложенным и упакованным в лакированный чехол.    

– Отнеси  его в чайный дом Мизуки, – сказала она мне. – Хацумомо проиграла пари  и должна сыграть на сямисэне. Я не знаю, в чем дело, но она не хочет  воспользоваться инструментом, предложенным ей в чайном доме. Думаю, она просто  тянет время, так как много лет не играла на сямисэне.    

Йоко,  видимо, не знала, что мне запретили выходить из окейи. Она никогда не  отлучалась надолго из комнаты прислуги, боясь пропустить важный звонок, и  поэтому была мало посвящена в дела окейи. Я взяла сямисэн, и Йоко объяснила  мне, как найти чайный дом Мизуки. Я кинулась к выходу в страхе, что кто-то  может остановить меня. Прислуга, Тыква и три старшие женщины спали, а Йоко тоже  скоро собиралась уйти. Мне показалось, момент искать Сацу настал.    

Вдалеке  слышался гром, а в воздухе пахло дождем. Я быстро шла по улице мимо групп  мужчин с гейшами. На меня смотрели с удивлением. В те дни некоторые мужчины и  женщины в Джионе зарабатывали себе на жизнь доставкой сямисэнов. Как правило,  они были немолоды, и уж среди них точно не было детей. Меня бы не удивило, если  бы некоторые прохожие подумали, что я украла сямисэн и теперь убегаю с ним.    

Когда я  дошла до чайного дома Мизуки, уже начинался дождь. Фасад здания оказался настолько  элегантным, что я боялась перешагнуть порог. За небольшой занавеской, висевшей  в дверном проеме, виднелись отделанные темным деревом нежно-оранжевые стены. Я  набралась смелости, прошла за занавеску и ступила на пол из полированного  гранита. Меня потрясло роскошное оформление всего лишь входа в чайный дом.  Тогда я еще не знала, что это один из лучших чайных домов в Японии. Чайный дом,  как вы видите, предназначен не только для чайных церемоний. Это место, куда  приходят мужчины и где их развлекают гейши.    

Неожиданно  открылась раздвижная дверь, вышла молодая служанка и поклонилась мне. Видимо,  она услышала стук моих башмаков о камень. На ней было красивое темно-синее кимоно  с простым серым рисунком. Еще год назад я приняла бы ее за хозяйку этого  замечательного места, но сейчас, после многих месяцев, проведенных в Джионе, я  поняла – ее кимоно, хотя и красивее всего, что носили в Йоридо, все же слишком  простое для гейши или хозяйки чайного дома. С простой прической и в простом  кимоно, она тем не менее выглядела несравненно лучше, чем я. С сожалением  посмотрев на меня, она сказала:    

– Уходи  отсюда!    

– Хацумомо  просила...    

– Уходи  сейчас же! – повторила она и закрыла дверь, не дав мне возможности ничего  сказать.    

Дождь  усиливался. Я обошла чайный дом и попробовала войти с заднего входа. Но дверь  открыла та же служанка. Не сказав ни слова, она взяла из моих рук сямисэн.    

– Госпожа, –  сказала я, – не могли бы вы сказать мне, где находится район Миягава-чо?    

– Что  тебе там нужно?    

– Мне  нужно там кое-что забрать.    

Она  как-то странно посмотрела на меня, но объяснила, как пройти.    

Я решила  переждать дождь под козырьком чайного дома. Прислонившись к окошку, я отчасти  могла видеть происходящее внутри. В комнате татами, залитой оранжевым светом,  шла вечеринка с участием большого количества мужчин и нескольких гейш. На столе  стояли стаканы с пивом и чашечки для сакэ. В центре внимания был, как мне  показалось, пожилой мужчина с мутными глазами. Потом я увидела Хацумомо. Она  смотрела на какую-то гейшу, стоявшую спиной ко мне.    

Последний  раз я видела господина Танака, когда с его младшей дочерью Кунико смотрела в  щелку жалюзи чайного дома в Йоридо. Почему-то снова появилось чувство тяжести,  уже испытанное мною у могил первой семьи отца, как будто земля тянула меня  вниз. Я отошла от окна, села на каменную ступеньку у входа и заплакала. Мысли  постоянно возвращали меня к господину Танака. Он забрал меня от мамы и отца,  продал меня в рабство, продал мою сестру в какое-то ужасное место, а я  принимала его за доброго человека. Он казался мне таким утонченным, таким  мудрым. Какой же глупой девчонкой я была! Я решила больше никогда не  возвращаться в Йоридо. А если и вернуться, то лишь затем, чтобы сказать  господину Танака, как я его ненавижу.    

Когда я  наконец встала и вытерла глаза, дождь уже только слегка моросил. Валуны в аллее  поблескивали при свете фонарей. Через несколько кварталов улицы совершенно  опустели. В обычные времена район Миягава-чо был даже более оживленным, чем  Джион, а тогдашнее запустение – следствие Великой Депрессии. В тот вечер этот  район показался мне очень тоскливым. Деревянные фасады выглядели почти так же,  как в Джионе, но без деревьев, ручья Ширакава, красивых порталов. Освещались  только крылечки зданий с сидящими на стульях пожилыми женщинами и стоящими рядом  с ними двумя или тремя молодыми, принятыми мною за гейш. Правда, пояса у них  завязывались спереди, в то время как у гейш Джиона – сзади. Оказалось, это было  отличительной чертой проституток. Женщина, вынужденная в течение вечера  несколько раз развязывать пояс, не может утруждать себя завязыванием его сзади.    

Эти  женщины помогли мне найти Тацуйо в пустынной аллее рядом с тремя другими домами.  На всех зданиях у входа весели вывески. Трудно описать мое состояние при виде  вывески «Тацуйо». Я готова была взорваться. У входа тоже сидела пожилая женщина  и разговаривала с молодой, стоявшей у противоположного входа.    

– Уже  три недели я не возвращаюсь, – говорила она. – Жена моего сына хорошо  ухаживает за мной, ты знаешь. Она не очень умная, но работящая. Ты ее не  встречала?    

– Даже  если и встречала, то уже не помню, – ответила молодая женщина. –  Посмотри, маленькая девочка хочет тебе что-то сказать.    

Пожилая  женщина впервые обратила на меня внимание. Она ничего не сказала, лишь кивнула  головой в знак того, что слушает меня.    

– Скажите,  пожалуйста, госпожа, – сказала я, – нет ли у вас девочки по имени  Сацу?    

– Нет  у нас никакой Сацу, – ответила она.    

Ее слова  меня просто убили. Она же неожиданно оживилась при виде мужчины, направившегося  ко входу. Несколько раз поклонившись ему, она сказала: «Добро пожаловать!» Он  вошел в дом, а она вернулась на свое место.    

– Ты  еще здесь? – спросила меня пожилая женщина. – Я же тебе сказала, нет  здесь никакой Сацу.    

– Есть, –  возразила молодая женщина напротив. – Ваша Юкийо. Я помню, раньше ее звали  Сацу.    

– Это  может быть, – ответила старуха. – Но для этой девочки у нас нет  никакой Сацу. За просто так я и пальцем не пошевелю.    

– Если  вы имеете в виду деньги, то Сацу вам заплатит, – сказала я.    

– С  какой стати она станет разговаривать с тебе подобными?    

– Я  ее младшая сестра.    

Она  поманила меня пальцем, а когда я подошла к ней, взяла меня за руки и покружила.    

– Посмотри  на нее, – обратилась старуха к женщине напротив. – Неужели она похожа  на сестру Юкийо? Окажись наша Юкийо такой же хорошенькой, как эта, наш дом стал  бы самым популярным в городе. Ты лгунья, вот ты кто.    

С этими  словами она подтолкнула меня в сторону аллеи.    

Но я  была настроена очень решительно. Я так долго шла сюда и не собиралась уходить  только потому, что эта женщина мне не поверила. Я развернулась, поклонилась ей  и сказала:    

– Извините,  если я показалась вам лгуньей. Но на самом деле это не так. Юкийо – моя сестра.  Если бы вы оказали мне любезность и сказали ей обо мне, она бы вам заплатила  столько, сколько вы скажете.    

Видимо,  я нашла правильные слова. И старуха обратилась к женщине, сидевшей напротив:    

– Сходи  вместо меня. Ты ведь сегодня не очень занята. Кроме того, у меня очень болит  шея. Я останусь здесь и присмотрю за девчонкой.    

Молодая  женщина встала со стула и пошла в Тацуйо. Я слышала, как она поднималась по лестнице.  Наконец она вышла на улицу и сказала:    

– У  Юкийо посетитель. Как только она освободится, ей скажут, и она спустится вниз.    

Старуха  велела мне спрятаться за дверью, чтобы меня никто не увидел. Не знаю, сколько  времени прошло, но я начала волноваться, как бы в окейе не обнаружили мое  отсутствие. Наконец из дому вышел мужчина, ковыряясь во рту зубочисткой.  Старуха встала, поклонилась ему и поблагодарила его за посещение. Потом я  услышала самые приятные для меня звуки с момента моего появления в Киото.    

– Вы  что-то хотели, госпожа?    

Я  услышала голос Сацу и подбежала к дверному проему, где она стояла. Ее лицо  выглядело очень бледным, почти серым, хотя, может, так казалось из-за  ярко-красного с желтыми цветами кимоно, надетого на ней. Губы покрывал слой  яркой помады наподобие той, какой пользуется Мама. Пояс у нее был завязан  спереди, так же как у женщин, встречавшихся мне по дороге сюда. Увидев ее, я  почувствовала огромное облегчение и радость и с трудом удержалась, чтобы не  броситься к ней в объятия. Сацу радостно вскрикнула и закрыла рот рукой.    

– Хозяйка  будет меня ругать, – сказала старуха.    

– Я  сейчас приду, – сказала ей Сацу и исчезла в Тацуйо.    

Через  минуту она появилась опять и положила несколько монет в руку старухе. Та разрешила  ей пройти в свободную комнату на первом этаже.    

– Если  ты услышишь кашель, – добавила она, – значит, пришла хозяйка. Теперь  быстро.    

Вслед за  Сацу я вошла в вестибюль Тацуйо, освещенный скорее коричневым, чем желтым светом.  Сильно пахло потом. Под лестницей находилась раздвижная дверь. Сацу открыла ее,  и мы вошли в крошечную комнату татами с одним окном, закрытым бумажными жалюзи.  Света с улицы хватало только для того, чтобы видеть силуэт Сацу, черты лица  были неразличимы.    

– О,  Чио, – сказала она, закрыла лицо руками и заплакала. Я тоже принялась  плакать.    

– Сацу,  это я во всем виновата!    

Мы  крепко обнялись в темноте, и я почувствовала, какая она костлявая. Она теребила  мои волосы так, как это когда-то делала мама, отчего я буквально залилась  слезами.    

– Успокойся,  Чио, – прошептала она мне. – Моя хозяйка убьет меня, если обнаружит  тебя здесь. Почему ты так долго ко мне шла?    

– Прости  меня, Сацу. Я знаю, ты приходила ко мне в окейю...    

– Несколько  месяцев назад.    

– Женщина,  с которой ты разговаривала в окейе, – сущий зверь. Она очень долго не говорила  мне об этом.    

– Я  должна убежать, Чио. Я больше не в состоянии оставаться в этом месте.    

– Я  побегу с тобой.    

– У  меня под матрацем есть расписание поездов. При любом удобном случае я воровала  деньги, и сейчас их у меня достаточно, чтобы заплатить госпоже Кишино. Ее  избивают за каждый побег из дома. Она не позволит мне исчезнуть до тех пор,  пока я не заплачу ей.    

– Госпожа  Кишино... Кто это?    

– Старуха,  сидящая у входа. Она собирается увольняться, и я не знаю, кто придет на ее место.  Я не могу дольше ждать! Это ужасное место. Ни за что, Чио, не пожелаю тебе  оказаться на моем месте! А сейчас лучше иди. Хозяйка может появиться здесь в  любой момент.    

– Но  подожди, когда мы бежим?    

– Стой  в углу и не говори ни слова. Я должна сходить наверх.    

Я  сделала так, как она мне велела. Пока она отсутствовала, я слышала, как старуха  у входа приветствовала мужчину, а затем его тяжелые шаги застучали в моей  голове. Вскоре кто-то спустился, и дверь отворилась. Сперва я ужасно  испугалась, но это оказалась только Сацу, выглядевшая очень бледной.    

– Во  вторник. Мы убежим поздно ночью во вторник, через пять дней. Сейчас я должна идти  наверх. Ко мне пришел мужчина.    

– Но  подожди, Сацу. Где мы встретимся? В какое время?    

– Не  знаю... В час-два ночи. Но я не знаю где.    

Я  предложила встретиться около Театра Минамиза.    

– Но  там нас смогут заметить и легко найти, – сказала Сацу.    

Мы  договорились встретиться напротив театра, на другом берегу реки.    

– Я  должна идти.    

– Но,  Сацу... если я не смогу выйти? Или если мы не встретимся?    

– Постарайся  прийти, Чио! У меня только один шанс. Я так долго ждала. А сейчас уходи, пока  не вернулась хозяйка. Если она застанет тебя здесь, я никогда не смогу убежать.  Мне так много хотелось рассказать ей, но она вывела меня в вестибюль и закрыла  за мной дверь. Старуха, не дав мне посмотреть, как Сацу поднимается по лестнице  наверх, схватила меня за рукав и вытолкнула в темноту.    

Я  буквально бежала из Миягава-чо и с облегчением увидела – в окейе так же  спокойно, как и до моего ухода. Я вползла внутрь и села на колени, вытирая со  лба и шеи пот и переводя дыхание. Когда я уже решила, что мое исчезновение  осталось незамеченным, я похолодела, заметив чуть приоткрытую дверь в комнату  прислуги. Обычно никто ее так не оставлял, разве в особенно жаркие дни. Услышав  какие-то звуки за ней, я понадеялась, что это крыса. В противном случае это  могла быть только Хацумомо с ее другом. Я сильно пожалела о походе в  Миягава-чо. Мне так захотелось сильно только одного желания, повернуть время  вспять. Я проползла в грязный коридор, дрожа от страха, и, оказавшись у двери в  комнату прислуги, заглянула в щелку. Было очень плохо видно. Но мне показалось,  я увидела крысу, с ходившей ходуном головой, как будто она что-то жевала. К  своему ужасу, я даже слышала хлюпающие звуки, издаваемые ею при жевании. Казалось,  она стоит на чем-то верхом, я не поняла на чем. По сторонам от нее лежали два  свертка, скорее всего рулоны ткани. Должно быть, Йоко оставила что-то съедобное  в комнате. Я уже хотела закрыть дверь, боясь, что крыса выбежит в коридор, как  услышала женский стон. Потом из того места, где сидела крыса, появилась голова  Хацумомо и уставилась прямо на меня. Я отскочила от двери. То, что я приняла за  рулоны ткани, оказалось ногами Хацумомо, а за крысу – бледной рукой ее друга,  торчащей из рукава.    

– Что  случилось? – услышала я голос ее любовника. – Здесь кто-то есть?    

– Все  нормально, – прошептала Хацумомо.    

– Здесь  кто-то есть.    

– Да  нет здесь никого, – сказала она. – Мне тоже послышались какие-то  звуки, но там никого нет.    

У меня  не было сомнений: Хацумомо видела меня. Но она явно не хотела, чтобы ее друг  узнал об этом. Я поползла обратно в холл, чувствуя себя так, словно меня  переехал троллейбус. Какое-то время из комнаты прислуги доносились стоны и шум,  затем они прекратились. Когда Хацумомо и ее друг вышли в коридор, он в упор  посмотрел на меня.    

– Этой  девочки в холле не было, когда мы вошли, – произнес он.    

– Не  обращай на нее внимания. Она сегодня ушла из окейи, хотя не имела на это права.  Я разберусь с ней позже.    

– Кто-то  следил за нами. Почему ты меня обманываешь?    

– Койчи-сан, –  сказала она, – вы сегодня в очень плохом настроении!    

– Ты  даже не удивилась, увидев ее. Ты знала, что она была здесь все это время.    

Друг  Хацумомо пристально посмотрел на меня. Я опустила глаза и покраснела. Хацумомо  помогала ему обуться. Она заговорила с ним так, как никогда ни с кем не  разговаривала, умоляющим, почти плачущим голосом.    

– Койчи-сан,  пожалуйста, – сказала она, – успокойтесь. Не знаю, что с вами  случилось этой ночью. Приходите завтра опять...    

– Я  не хочу тебя завтра видеть.    

– Я  ненавижу, когда вы заставляете меня так долго ждать, и готова встретиться с  вами в любом месте, где скажете, хоть на дне реки.    

– Я  нигде не хочу с тобой встречаться. Моя жена постоянно следит за мной.    

– Тогда  приходите сюда. У нас есть комната прислуги...    

– Хорошо,  если тебе нравится, когда за тобой следят... Хацумомо, я пошел. Я хочу домой.    

– Пожалуйста,  не сердитесь на меня, Койчи-сан. Обещайте мне, что вы придете, пусть даже не  завтра.    

– Однажды  я не приду, – сказал он. – Я тебе это уже говорил.    

Я услышала,  как открылась и вновь закрылась наружная дверь. Спустя какое-то время Хацумомо  вернулась в коридор и долго стояла, глядя в одну точку. Наконец она повернулась  ко мне, смахивая слезы с глаз.    

– Итак,  маленькая Чио, – сказала она. – Ты ведь ходила навестить свою старшую  сестру?    

– Не  надо, Хацумомо, – сказала я.    

– А  потом ты вернулась и подглядывала за мной!    

Громкий  голос Хацумомо разбудил одну из старших служанок. Она приподнялась на локте и  посмотрела на нас, но Хацумомо закричала на нее:    

– Иди  спать, старуха!    

Служанка  покачала головой и легла на подушку.    

– Хацумомо-сан,  я сделаю все, что вы скажете, – сказала я. – Мне бы не хотелось  расстраивать Маму.    

– Конечно,  ты сделаешь все, что я захочу. Это даже не обсуждается. Но у тебя будут проблемы.    

– Я  относила ваш сямисэн.    

– Но  прошло уже больше часа. Ты встречалась со своей сестрой, и вы строили планы относительно  побега. Ты принимаешь меня за дурочку? А после этого ты вернулась и шпионила за  мной!    

– Простите  меня, пожалуйста, – сказала я. – Я не знала, что вы были там. Я  думала, это была...    

Я хотела  сказать: крыса, но подумала, что она плохо это воспримет.    

Она  долго смотрела на меня и в конце концов пошла наверх в свою комнату. Когда она  вернулась, то держала что-то в руках.    

– Ведь  ты хочешь убежать со своей сестрой, правда же? – спросила она. –  Думаю, это хорошая идея. Чем раньше ты исчезнешь из окейи, тем лучше для меня.  Некоторые считают меня бессердечной, но это не так. Очень трогательно  представить тебя и эту жирную корову, пытающихся жить где-нибудь еще, одних в  целом мире. Чем раньше ты убежишь, тем лучше для меня. Вставай!    

Я  встала, хотя очень боялась, как бы она мне что-нибудь не сделала. Поэтому,  когда она шагнула, направляясь ко мне, я отошла назад,    

– Посмотри, –  сказала она и разжала пальцы. На ладони лежали деньги в таком количестве, какое  мне не доводилось видеть раньше. – Я принесла их из своей комнаты для  тебя. Благодарить меня не нужно. Возьми их, и все. Это плата за твое  исчезновение из Киото и за счастье никогда больше тебя не видеть.    

Анти советовала  мне никогда не доверять Хацумомо, даже если она предлагает помощь. И когда я  вспомнила, как сильно она меня ненавидит, то поняла, что это вовсе не помощь.  Хацумомо помогала себе избавиться от меня. Я стояла неподвижно, пока она не  заткнула деньги мне за пояс. Потом она повела себя очень странно: стала  похлопывать меня рукой по голове, по-матерински глядя на меня. Сама мысль о  возможности доброго отношения Хацумомо ко мне казалась дикой. Все равно как  если бы ядовитая змея вдруг стала ластиться, как кошка. Потом она неожиданно  схватила меня за волосы и дернула так сильно, что я едва устояла на ногах и  взвыла от боли. Я не понимала, что происходит, но Хацумомо опять дернула меня  за волосы и потянула в сторону лестничной клетки. Она громко кричала на меня, а  я одновременно орала от боли, пожалуй, еще громче, чем она. И неудивительно,  что мы многих разбудили на нашей улице.    

Дотащив  меня до лестницы, Хацумомо постучала в дверь комнаты Мамы и позвала ее. Очень  быстро появилась сердитая Мама, завязывая на ходу пояс.    

– Что  с вами случилось? – спросила она.    

– Мои  украшения! – сказала Хацумомо. – Эта идиотка...    

Тут она  принялась избивать меня. Мне ничего не оставалось, как свернуться калачиком на  полу и кричать ей, чтобы она прекратила. Маме и вышедшей на лестничную клетку  Анти как-то удалось ее усмирить.    

– О  Мама, – начала Хацумомо, – когда я возвращалась сегодня вечером  домой, то в конце аллеи я увидела Чио, разговаривающую с незнакомцем. Я  подумала, что ошиблась, ведь она сейчас не имеет права выходить из окейи. Но у  себя в комнате на видном месте я обнаружила распотрошенную коробку с моими  драгоценностями. Я выбежала на улицу и увидела, как Чио что-то передавала мужчине.  Она попыталась вырваться, но я поймала.    

Мама не  проронила ни слова и не сводила с меня глаз.    

– Мужчина  ушел, – продолжала Хацумомо, – но Чио, видимо, продала драгоценности  и получила от него деньги. Она, я думаю, собирается бежать из окейи... Это ее  благодарность нам за все хорошее, сделанное для нее.    

– Хорошо,  Хацумомо, – сказала Мама. – Достаточно. Иди с Анти к себе в комнату и  посмотрите, что исчезло.    

Когда я  осталась наедине с Мамой, я посмотрела на нее, продолжая лежать на полу, и прошептала:    

– Мама,  это неправда... Хацумомо была в комнате прислуги со своим любовником. Он ее  чем-то огорчил, и она вымещает свою злость на мне. Я ничего у нее не брала.    

Мама  ничего не ответила, я не уверена даже, расслышала ли она мои слова. Вскоре появилась  Хацумомо и сказала, что пропала брошь для украшения пояса.    

– Моя  изумрудная брошь, Мама, – произнесла она и заплакала, как хорошая  актриса. – Она продала мою изумрудную брошь этому ужасному мужику. Мою  брошь! Кто дал ей право воровать чужие вещи?    

Однажды,  в возрасте шести лет или около того, я увидела, как в углу нашего дома паук  плетет паутину. Он еще не окончил свою работу, когда комар упал прямо в сеть и  застрял в ней. Сначала паук не обращал внимания на комара, но едва окончив свою  работу, набросился на него и задушил. Сейчас, сидя на деревянном полу в окейе,  я ощущала себя в паутине, сплетенной для меня Хацумомо. Я не могла объяснить  происхождение наличных денег, оказавшихся у меня за поясом. Когда Хацумомо  вынула деньги, Мама взяла их у нее из рук и пересчитала.    

– Ты  продешевила, изумрудная брошь стоит гораздо больше, – сказала она  мне. – Но еще больше тебе придется заплатить, рассчитываясь за нее.    

Она  убрала деньги в карман своей ночной рубашки и сказала Хацумомо:    

– У  тебя сегодня был любовник.    

Хацумомо  слегка опешила от этих слов, но без заминки ответила:    

– Откуда  вы это взяли?    

Последовала  длинная пауза, и Мама обратилась к Анти:    

– Подержи  ее за руки.    

Анти  взяла Хацумомо за руки и завела их за спиной. Мама приподняла кимоно и  запустила руку между ног Хацумомо. Когда она достала руку, пальцы были  влажными. Она понюхала их и ударила Хацумомо по лицу, оставив влажный след.    

 Глава 8    

     

Наказанию  подверглась не только Хацумомо. По приказу Мамы, всю прислугу лишили сушеной  рыбы за сокрытие визитов любовника Хацумомо в окейю. Тыква, например, принялась  рыдать, узнав о приказе Мамы. Честно говоря, я чувствовала себя ужасно,  постоянно ловя на себе сердитые взгляды и осознавая, что мне придется  расплачиваться за брошь, которую я никогда не видела. Это делало мою жизнь все  более невыносимой и только укрепляло меня в намерении бежать.    

Мама,  скорее всего, не поверила в историю с брошью, но она не сомневалась, что я покидала  окейю той ночью, хотя и не должна была этого делать. Мой выход из окейи  подтвердила Маме и Йоко. Узнав о распоряжении Мамы держать закрытой входную  дверь, чтобы я больше не смогла выйти, я почувствовала, как моя жизнь  ускользает от меня. Теперь я никак не могла сбежать. Ключ хранился только у  Анти, и она носила его на веревке на шее, не расставаясь с ним даже во время  сна. Были предприняты особые меры и в отношении меня: теперь не я, а Тыква  ждала по ночам Хацумомо и будила Анти, чтобы та открыла ей дверь.    

Каждую  ночь, лежа в кровати, я обдумывала свой побег. Но в понедельник, накануне дня,  на который мы с Сацу все запланировали, я еще ясно не представляла, как мне  удастся осуществить задуманное. От отчаяния у меня даже не хватало сил на  выполнение сыпавшихся на меня поручений. Одна из служанок велела мне вымыть  деревянный пол в комнате прислуги, где Йоко сидела у телефона. И вдруг  произошло чудо. Я отжала мокрую тряпку на пол, и вода, вместо того чтобы потечь  к двери, потекла в противоположном направлении.    

– Йоко,  смотри, – сказала я. – Вода течет вверх.    

Конечно,  на самом деле она текла вовсе не вверх. Просто мне так показалось. Потрясенная,  я еще раз отжала тряпку и наблюдала, как вода опять потекла в угол. А потом...  Я не могу сказать точно, как это произошло, я вообразила себя взлетающей по  ступеням на лестничную клетку второго этажа, затем по лестнице до люка и через  люк на крышу.    

Крыша!  Как я не додумалась об этом раньше. Отчетливого представления о том, что я буду  делать, добравшись до крыши, у меня не было, но если мне удастся оттуда  спуститься, я обязательно встречусь с Сацу.    

Следующим  вечером я беспрестанно зевала, перед тем как пойти спать, и плюхнулась на  постель как мешок с рисом. Каждый, кто видел меня тогда, сказал бы, что я  должна уснуть мгновенно. Но я не спала, а долго лежала, думая о своем доме и о  том, какое выражение лица будет у отца, когда он увидит меня в дверном проеме.  Может быть, он начнет плакать или улыбнется. Встречу с мамой я боялась рисовать  себе даже в воображении, от одной мысли, что я опять ее увижу, слезы наворачивались  на глаза.    

Наконец,  служанки улеглись, а Тыква уселась в ожидании Хацумомо. Я слышала, как Грэнни  затянула ежевечерние сутры. Затем через открытую дверь было видно, как она  переодевается в свою ночную рубашку. Она сняла платье, и представшее моим  глазам зрелище меня ужаснуло. Раньше я никогда не видела ее голой, а выглядела  она на удивление несчастной, пытаясь натянуть на себя ночную рубашку. Чем  больше я смотрела на Грэнни, тем больше мне казалось, что она тоже думает о  своих родителях, продавших ее когда-то маленькой девочкой в рабство. Возможно,  она тоже осталась без сестры. Странно, но я раньше никогда не думала так о  Грэнни. Интересно, как прошло ее детство, походило оно на мое или нет. Не  важно, что она была старой недоброй женщиной, а я лишь пытающейся бороться  девчонкой. Может, именно неверно выбранная жизненная дорога делает человека  злым? Я помню, как однажды в Йоридо один мальчишка толкнул меня в колючие кусты  около пруда. Выбираясь из них, я была вне себя. Если несколько минут страданий  породили во мне такую злобу, то что могут сделать годы? Даже камень могут  уничтожить капли бесконечного дождя.    

Если бы  я не приняла решения о побеге, то, возможно, страшилась бы мысли о страданиях,  ожидающих меня в Джионе, и о возможности со временем превратиться в похожую на  Грэнни старуху. Но надежда уже на следующий день оставить Джион лишь в  воспоминаниях успокаивала меня. Я знала как заберусь на крышу и спрыгну оттуда  на улицу. Выбора не было, придется прыгать в темноту. Даже если приземление  окажется удачным, скорее всего, мои проблемы только начнутся. Жизнь в Джионе  напоминала постоянную борьбу, жизнь после побега будет еще труднее. Мир ужасно  жесток. Как мне удастся выжить? Я подумала: а есть ли у меня силы осуществить  задуманное... Но Сацу будет ждать меня, и я верила, она знает, что нам делать.    

Прошло  совсем немного времени с тех пор, как в своей комнате улеглась Грэнни. Громко  храпели служанки. Я повернулась и посмотрела на Тыкву, сидящую на коленях на  полу. Ее лицо разглядеть не удалось, но мне показалось, что она дремлет. Я  хотела дождаться, когда она уснет, но не знала, который час, а к тому же в  любой момент могла вернуться Хацумомо. Я встала насколько могла бесшумно,  решив, что если кто-нибудь заметит меня, то просто пойду в туалет и вернусь  обратно. Но никто не обратил на меня внимания. Платье, приготовленное для следующего  дня, лежало на полу рядом с кроватью. Я подняла его с пола и пошла к лестнице.    

Проходя  мимо двери Маминой комнаты, я остановилась. Она обычно не храпела, поэтому  сложно было понять, спит она или нет. В комнате стояла тишина, лишь сопела во  сне ее маленькая собачка Таку. Чем дольше я стояла под дверью, тем больше в ее  сопении мне слышалось мое имя: Чи-йо, Чи-йо! Я боялась выходить из окейи пока  Мама не уснет, поэтому решилась приоткрыть дверь и удостовериться в этом. Если  она не спит, я скажу, будто мне показалось, что меня кто-то позвал. Как и  Грэнни, Мама спала при свете настольной лампы. Таку лежала у нее в ногах, и ее  грудь то поднималась, то опускалась, издавая звуки, похожие на мое имя.    

Я  закрыла дверь и переоделась в холле на втором этаже. Единственное, чего мне не  хватало, – это туфель. Я не представляла себе, как можно убежать без туфель.  Если бы Тыква не сидела у входа, я бы забрала ее пару. Вместо этого пришлось  взять очень плохие и слишком большие для меня деревянные туфли,  использовавшиеся для хождения по грязному двору.    

Закрыв  за собой люк, я засунула свою ночную рубашку под бак, залезла наверх и перекинула  ногу через конек крыши. Не могу сказать, чтобы я не боялась, но голоса,  доносившиеся с улицы, звучали где-то очень далеко внизу. Но поддаваться страху  у меня не было времени, ведь в любой момент кто-нибудь из прислуги или даже  Мама или Анти могли подняться наверх и обнаружить меня. Я взяла в руки туфли и  осторожно пошла вдоль конька крыши. Путь оказался гораздо труднее, чем я себе  представляла. Каждый шаг эхом отдавался на соседних крышах.    

Переход  на другую сторону окейи занял у меня несколько минут. Внизу, на улице, стояла  абсолютная темнота. Я перебралась на более низкую крышу соседнего здания, но  все равно слишком высокую и крутую, чтобы бесстрашно спуститься вниз. Не  надеясь, что следующая крыша лучше, я запаниковала, но все равно продолжала  двигаться вдоль конька до тех пор, пока не дошла до конца блока, выходящего  одной стороной в открытый двор. Если бы мне удалось добраться до водосточной  трубы, можно было бы спуститься по ней до низкой крыши сооружения, скорее всего  бани, а оттуда спрыгнуть вниз.    

Мне  совершенно не хотелось после прыжка оказаться во дворе какого-нибудь другого дома,  без сомнения, тоже окейи. Ведь в нашем квартале располагались только окейи.  Кто-нибудь, кому нужна гейша, поймает меня и не отпустит. К тому же ворота  могут быть, так же как наши, закрыты. Я бы не выбрала этот маршрут, если бы  видела что-нибудь более безопасное.    

Я сидела  на коньке крыши и прислушивалась ко всем звукам, доносившимся из внутреннего  двора, но слышала только смех и разговоры на улице. И все же я считала: лучше  уж прыгнуть во двор, чем дождаться, пока кто-нибудь в окейе обнаружит мое  отсутствие. Если бы тогда я могла предположить, что поставлено на карту и  сколько вреда я причиню себе этим прыжком, то, возможно, вернулась бы обратно. Но  я была всего лишь ребенком, отправившимся на поиски приключений.    

Я  перекинула ногу через конек и с ужасом поняла – крыша гораздо круче, чем мне  представлялось. Сделав попытку вернуться, я повисла на коньке крыши, держа  туалетные туфли в руках и понимая, что уже никогда не смогу подтянуться и у  меня единственный путь – катиться вниз. Но, мне кажется, в тот момент, когда я  это поняла, я уже и так непроизвольно скатывалась. Сначала я съезжала довольно  медленно, и это вселило в меня надежду, что удастся ненадолго остановиться на  краю крыши. По пути я потеряла одну туфлю, и она скатывалась рядом, пока не  послышался шлепок при ее падении на землю. Последовавшие за тем звуки были для  меня гораздо страшнее – звуки шагов, приближающихся ко внутреннему дворику.    

Много  раз я видела, как мухи держатся на вертикальной стене так, будто сидят на  горизонтальной поверхности. Я не знала, то ли у них липкие лапы, то ли они  очень легкие, но, услышав приближающиеся ко внутреннему дворику шаги, я  пыталась удержаться на стене, как муха. Цепляясь коленями и локтями, я все же  стремительно падала вниз.    

Какое-то  время после падения вокруг меня стояла пугающая тишина, и я ничего не слышала.  Приземление можно было считать удачным, по крайней мере головой я ударилась не  сильно. Не знаю, где стояла женщина и вообще, была ли она во дворе при моем  падении с неба. Но она точно видела, как я падала с крыши, потому что, лежа на  земле, услышала ее слова:    

– О  боже! Дождем оказалась маленькая девочка!    

Как мне  хотелось вскочить и убежать, но тело меня не слушалось, а местами мучительно  болело. Вскоре надо мной склонились две женщины. Одна из них непрерывно что-то  повторяла, но я ничего не могла разобрать. Они переговорили между собой,  подняли меня с земли и посадили на деревянную скамейку. Часть их разговора я  помню.    

– Я  говорю вам, она спустилась с крыши, госпожа.    

– Но  почему она взяла с собой туалетные туфли? Ты поднялась наверх, чтобы сходить в  туалет, девочка? Ты меня слышишь? Тебе повезло, что ты не разбилась.    

Она не  может вас слышать, госпожа. Посмотрите на ее глаза.    

– Да  все она слышит. Скажи что-нибудь, малышка!    

Но я  ничего не смогла сказать. Я думала только о Сацу, которая будет ждать меня  напротив Театра Минамиза, а я никогда там не появлюсь.    

Служанку  послали пройти по улице и постучать во все двери, пока не удастся выяснить,  откуда я появилась. Я в это время лежала в шоковом состоянии, свернувшись  калачиком, и плакала без слез, держась за свою руку, которую очень сильно  ударила. Вдруг кто-то поднял меня на ноги и влепил пощечину.    

– Глупая,  глупая девчонка! – произнес чей-то голос.    

Передо  мной стояла разгневанная Анти. Она вытолкала меня из чужой окейи и повела по улице.  У входа в нашу окейю она еще раз сильно ударила меня по лицу.    

– Знаешь  ли ты, что натворила? – сказала она мне, но я была не в силах ответить.    

– О  чем ты думала? Догадываешься ли, как ты себе навредила? Глупая, глупая  девчонка!    

Такой  сердитой Анти я еще никогда не видела. Она довела меня до внутреннего двора и  положила животом на скамейку. Я принялась заранее плакать, зная, что за этим  последует. Но прежде чем наказать меня, Анти вылила мне на платье ведро воды.  Избив меня так, что я едва могла дышать, она перевернула меня на спину.    

– Ты  теперь никогда не станешь гейшей, – кричала она. – Я предостерегала  тебя от подобных ошибок! А теперь ни я, ни кто-либо еще не сможет тебе помочь.    

Она  продолжала говорить, но я больше уже ничего не слышала из-за ужасных криков Тыквы,  избиваемой Грэнни за то, что она не заметила моего ухода.    

На  следующее утро пришел врач и отвел меня в ближайшую клинику, так как при  падении с крыши я сломала руку. Только к вечеру я вернулась в окейю с гипсовой  повязкой на руке. Рука по-прежнему ужасно болела, но Мама сразу же вызвала меня  к себе. Она долго сидела молча, глядя на меня и одной рукой поглаживая Таку, а  другой держа трубку.    

– Тебе  известно, сколько я за тебя заплатила?    

– Нет,  госпожа, – ответила я. – Но вы хотите сказать, что заплатили за меня  больше, чем я стою.    

Я бы не  назвала этот ответ очень вежливым. За него Мама могла и ударить. Но я больше не  волновалась, так как ничто уже не исправит ситуацию. Мама сжала зубы и  улыбнулась в своей странной манере.    

– Да,  в этом ты права! – сказала она. – Ты стоишь не больше чем пол-иены.  Ты казалась мне умной. Но, видимо, недостаточно, чтобы понять, что для тебя благо.    

Она  отошла и какое-то время молча курила трубку, а потом произнесла:    

– Я  заплатила за тебя семьдесят пять йен. Потом ты испортила чужое кимоно, украла  брошь, а теперь еще сломала руку, и я вынуждена оплачивать врача. К тому же  тебя учат, кормят, а этим утром от хозяйки Тацуйо в Миягава-чо я узнала о  побеге твоей старшей сестры. Хозяйка задолжала мне деньги, а теперь не намерена  их отдавать. Так что я вынуждена и эти деньги добавить к твоему долгу. Но разве  это что-то меняет? Ты уже должна столько, сколько вряд ли когда-нибудь сможешь  заплатить.    

Итак,  Сацу убежала. Целый день меня мучил этот вопрос, а сейчас я получила на него ответ.  Но даже порадоваться за нее у меня не было сил.    

– Я  предполагала, что ты сможешь заплатить, после того как лет десять–пятнадцать  поработаешь гейшей, – продолжала Мама, – конечно, если станешь  популярной. Но кто захочет вкладывать деньги в девчонку, способную в любой  момент убежать?    

Я не  знала, что на это отвечать, поэтому просто извинилась. Но если Мама до сих пор  разговаривала со мной довольно спокойно, то после моего извинения она отложила  трубку и выставила челюсть так, как это делает животное, прежде чем разорвать  свою жертву в клочья.    

– Ты  смеешь извиняться? Я, дура, вложила в тебя такие бешеные деньги! Пожалуй, ты самая  дорогая служанка во всем Джионе. Если бы я могла продать твои кости и вернуть  хоть часть твоих долгов, я бы вырвала их из твоего тела.    

После  этих слов она велела мне выйти и взяла в рот трубку.    

С  дрожащими губами я вышла из ее комнаты, но сдержала слезы, потому что на лестничной  клетке стояла Хацумомо. Анти носовым платком вытирала ей глаза, а господин  Бэкку ждал, чтобы закончить завязывать ей пояс.    

– Все  смазалось, – сказала Анти. – Я ничего не смогу здесь поделать. Тебе  нужно перестать плакать и снова нанести макияж.    

Я точно  знала, почему Хацумомо плакала. Ее любовник перестал с ней встречаться, ведь  она больше не могла приводить его в окейю. Конечно, теперь Хацумомо будет  вымещать свою злость на мне. Я попыталась проскользнуть незамеченной, но она  окликнула меня и попросила подойти. Делать этого мне не хотелось, но отказаться  я не смела.    

– Тебе  не о чем говорить с Чио, – сказала Анти. – Иди в свою комнату и  поправь макияж.    

Хацумомо  не ответила, а схватила меня за руку, отвела в свою комнату и закрыла за нами  дверь.    

– Я  потратила много дней, обдумывая, каким образом испортить тебе жизнь, –  сказала она мне. – Но теперь ты попыталась бежать и, можно сказать,  сделала это для меня. Не знаю, довольна я или нет, потому что хотела сделать  это сама.    

Слышать  все это было очень неприятно, но я только поклонилась Хацумомо, сама открыла  дверь и вышла, не ответив ей.    

Она  могла меня за это ударить, но она лишь вышла за мной в холл и сказала:    

– Если  тебе интересно узнать, что значит быть всю жизнь служанкой, можешь поговорить  об этом с Анти. Вы уже как два конца одной струны. У нее сломано бедро, у тебя  рука. Возможно, когда-нибудь ты станешь, как и Анти, похожа на мужчину.    

– Хацумомо, –  окликнула ее Анти, – продемонстрируй нам свое, всем известное, неотразимое  обаяние.    

Маленькой  девочкой лет пяти-шести, еще ничего не слышавшей о Киото, я знала мальчика по  имени Норобу, жившего в нашей деревне. Он был хороший мальчишка, но от него  очень плохо пахло. Думаю, именно поэтому его не любили. Когда он говорил, на  него обращали ровно столько же внимания, сколько на пение птиц или кваканье  лягушек, и бедный Норобу часто от огорчения плакал. Через несколько месяцев  после моего побега я стала понимать, каково ему жилось, потому что и со мной  перестали разговаривать, за исключением тех случаев, когда давали мне  какое-нибудь поручение. Мама и раньше относилась ко мне так, как будто я была  клубом дыма, ведь ей приходилось заниматься более серьезными вещами. Но теперь  вся прислуга, повариха и Грэнни относились ко мне так же.    

Всю эту  ужасно холодную зиму я думала о том, где сейчас Сацу и мои родители. Большинство  ночей проходило в беспокойных мыслях. Мне казалось, что внутри меня огромная  яма, бездонная и пустая, будто весь мир был не более чем гигантский зал без  единого человека. Чтобы успокоиться, я закрывала глаза и мечтала, будто иду по  тропинке вдоль моря в Йоридо. Я знала там каждый камень и так ясно себе это  представляла, как будто мы с Сацу действительно убежали домой. В своих мыслях я  шла к нашему подвыпившему домику и держала Сацу за руку, хотя раньше никогда  этого не делала. Я воображала, как через несколько мгновений мы увидим наших  родителей. Только никогда в своих фантазиях я не заходила в дом. Может быть,  боясь того, что могла там увидеть, но в любом случае это путешествие было приятным  и успокаивало меня. Затем вдруг слышался кашель одной из служанок или стон из  комнаты Грэнни, и запах моря исчезал, тропинка под моими ногами превращалась в  простыню на моей кровати, а я оставалась в исходной точке своего путешествия  наедине со своим одиночеством.    

Наступила  весна, в парке Марияма зацвели вишни, и в Киото все только об этом и говорили.  Хацумомо была занята более чем обычно, из-за вечеринок, посвященных цветению  деревьев. Я завидовала ее насыщенной жизни всякий раз, когда видела, как она  собирается на очередную встречу. Мысли, что однажды ночью Сацу проникнет в  окейю и освободит меня, давно перестали меня посещать, но я хотела хоть  что-нибудь узнать о своей семье в Йоридо.    

Однажды  утром Мама и Анти собирали Грэнни на пикник. Я спустилась по лестнице и увидела  на полу большую, длиной с мою руку, коробку, завернутую в толстую бумагу и  перевязанную двойной обтрепавшейся веревкой. Рядом никого не было, и, не  удержавшись, я прочитала имя и адрес, написанные на коробке крупными буквами:    

     

«СакамотоЧио    

НиттаКайоко    

Джион  Томинага-чо    

Киото,  Префектура Киото».    

     

Потрясенная,  я долго стояла неподвижно, с глазами огромными, как чашки. Под обратным адресом  значилось имя господина Танака. Мне не хватало воображения даже представить,  что содержится в коробке... Вам может показаться это абсурдным, но, честно  говоря, я надеялась, что он осознал свою ошибку и теперь решил освободить меня  из окейи. Хотя я и с трудом представляла, что же может избавить маленькую  девочку от рабства, но действительно верила в чудо, которое должно было  изменить всю мою жизнь, когда эту коробку вскроют.    

Прежде  чем я решила, как мне поступить дальше, спустилась Анти и оттолкнула меня от  посылки, хотя на ней и было написано мое имя. Мне так хотелось открыть ее  самой, но Анти попросила нож, перерезала веревку и какое-то время разворачивала  пакет. Внутри находились деревянный ящик и конверт, адресованный на мое имя.  Мне не терпелось узнать содержимое ящика, но я сильно разочаровалась, увидев  там погребальные дощечки, две из которых стояли когда-то перед алтарем в нашем  подвыпившем домике. Две другие я никогда раньше не видела. Они были новые и  сплошь исписаны буддийскими именами, которые я не могла разобрать. Я боялась  даже поинтересоваться, зачем господин Танака прислал их.    

Анти  отставила ящик и достала из конверта письмо. Я долго со слезами на глазах  ожидала, когда она его прочитает, и старалась ни о чем не думать. Наконец Анти  тяжело вздохнула и вывела меня за руку в приемную. Мои руки дрожали, и я изо  всех сил отгоняла от себя дурные мысли. Может, присланные господином Танака  погребальные дощечки – это хороший знак? К примеру, родители переезжают в  Киото, мы здесь купим новый алтарь и установим эти дощечки перед ним. Или,  может, Сацу послала их мне, сообщая о своем возвращении. Неожиданно Анти  прервала мои мысли.    

– Чио,  я хочу прочитать тебе письмо от человека по имени Танака Ичиро, –  произнесла она очень медленно и тихо. Помнится, я даже не дышала, пока она  читала это письмо.    

     

«Дорогая  Чио!    

Полгода  прошло с тех пор, как ты покинула Йоридо. Вскоре снова зацветут деревья. Цветы,  распускающиеся на месте старых, напоминают нам о том, что и к нам когда-нибудь  придет смерть.    

Я  сам рано лишился родителей, поэтому знаю, как тяжело ты воспримешь мое  сообщение. Спустя шесть недель после вашего отъезда в Киото мучениям вашей матушки  пришел конец, а всего через несколько недель после нее этот мир покинул и ваш  отец. Я выражаю тебе глубочайшие соболезнования и заверяю тебя, что останки  твоих родителей покоятся на деревенском кладбище. Отпевание состоялось в храме  Хоко-йи в Сензуру, к тому же женщины в Йоридо пели сутры. Я смею выразить уверенность:  оба ваших родителя нашли свое место в раю.    

Обучение  мастерству гейши – очень трудный путь. Я испытываю глубочайшее уважение к тем,  кто в состоянии преодолеть трудности и стать великим мастером. Несколько лет  назад в Джионе я с удовольствием наблюдал весенние танцы и посетил вечеринку в  чайном доме. Они произвели на меня неизгладимое впечатление. Это дает мне  возможность думать, что ты живешь в очень хорошем месте и тебе не придется  страдать от неизвестности. Я уже немало пожил, на моих глазах выросли два  поколения детей, и имею право сказать, что редко у обычных птиц рождаются  лебеди. Лебедь, продолжающий жить на дереве своих родителей, умирает. Прекрасные  и талантливые должны искать свой собственный путь в этом мире.    

Твоя  сестра Сацу поздней осенью приехала в Йоридо и почти сразу же сбежала с сыном  господина Суджи. Господин Суджи еще надеется увидеть своего сына, поэтому дай  ему знать, как только ты получишь какую-нибудь весточку от своей сестры.    

Искренне  твой, Танака Ичиро».    

     

Еще  задолго до того, как Анти закончила читать письмо, слезы хлынули из моих глаз,  как кипящая вода из кастрюли. Хватило бы одного известия о смерти мамы, чтобы  привести меня в такое состояние. Но узнать об одновременной смерти и матери, и  отца, и о сестре, тоже, скорее всего, для меня потерянной, оказалось выше моих  сил.    

Конечно,  было слишком наивно полагать, что моя мама по прошествии стольких месяцев еще  жива. Но так мало в моей жизни осталось вещей, на которые я могла надеяться.  Потому и надеялась.    

Анти  сочувствовала моему горю и повторяла снова и снова:    

– Держись,  Чио, держись. Нам ничего больше в этом мире не остается.    

Когда я  наконец смогла говорить, то попросила Анти спрятать погребальные дощечки туда,  где я не смогу их видеть, и помолиться от моего имени. Мне казалось, что сама я  этого сделать не в состоянии. Но она отказалась и даже устыдила меня за  подобную просьбу, а затем помогла установить дощечки на полке рядом с  лестницей, где я могла бы каждое утро молиться.    

– Никогда  не забывай их, Чио-сан, – сказала она. – Они – это все, что осталось  у тебя от детства.    

 Глава 9    

     

Когда я  отмечала шестидесятипятилетний юбилей, один друг прислал мне статью под  названием «Двадцать величайших гейш в истории Джиона». Может, было не двадцать,  а тридцать гейш, я точно не помню. Мое имя упоминалось тоже. В статье местом  моего рождения назывался Киото, а ведь это не так. Могу вас заверить, я не была  одной из двадцати лучших гейш Джиона. Просто многие люди не видят разницы между  великим и популярным. Благодаря письму господина Танака, сообщившему мне о  смерти моих родителей и о сестре, скорее всего потерянной для меня, я смогла  стать по крайней мере известной гейшей.    

Вы  наверняка вспомнили мои слова о том, что день, когда я встретила господина  Танака, был одновременно лучшим и худшим в моей жизни. Наверное, мне уже не  стоит объяснять, почему он оказался худшим, но почему лучшим, вероятно, до сих  пор не понятно. Действительно, до сих пор господин Танака приносил мне только  несчастья, но в то же время он существенно расширил мои жизненные горизонты.  Мы, подобно воде, течем по жизни с горы примерно в одном направлении до тех  пор, пока не столкнемся с чем-то, кардинально меняющим наше направление. Если  бы я не встретила господина Танака, моя жизнь напоминала бы поток, текущий от  нашего подвыпившего домика к океану. Но, выходя в мир, мы все же не расстаемся  с тем, что было нашим домом. До того момента, как я получила письмо господина  Танака, меня ни на минуту не покидала мысль, что я обязательно буду жить  где-нибудь в другом месте, по крайней мере с оставшимися членами семьи. Я жила  отчасти в Джионе, а отчасти в своих мечтах, возвращающих меня домой. Мечты  очень опасная вещь: они тлеют, как огонь, и иногда совсем поглощают нас.    

Всю  весну и лето я чувствовала себя ребенком, потерянным на озере в тумане. Все перемешалось  в моей голове. Кроме постоянного чувства страха я помню только отдельные  обрывки происходивших вокруг событий. Одним холодным вечером зимой я сидела в  комнате прислуги, наблюдала, как во дворе окейи тихо падает снег, и представила  своего отца, кашляющего в одиночестве в опустевшем домике, маму, лежащую на  постели. Я выскочила во двор, пытаясь убежать от своих страданий, но невозможно  убежать оттого, что внутри нас.    

Прошел  целый год после ужасных новостей, описанных в письме господина Танака. Ранней  весной, в апреле, опять зацвели вишни. Мне было уже почти двенадцать, и я  постепенно приобретала женские формы, в то время как Тыква по-прежнему  выглядела, как маленькая девочка. Я вытянулась и достигла практически своего  нынешнего роста. Мое тело еще год или два будет оставаться тонким и угловатым,  но лицо уже утратило свою ребяческую округлость, оно определилось, глаза  приобрели миндалевидную форму, а подбородок и скулы заострились. Раньше мужчины  на улице совершенно не замечали меня, словно я была голубем, теперь же они  провожали меня взглядом, когда я проходила мимо. Было неожиданно и странно  превратиться в объект внимания.    

Однажды  рано утром, в апреле, я проснулась от необычного сна о бородатом мужчине.  Огромная борода делала черты его лица плохо различимыми. Стоя передо мной, он  что-то говорил мне, а потом с шумом открыл бумажные жалюзи на окне. Я  проснулась и подумала, что, может быть, услышала шум в комнате, но кругом  стояла тишина. Служанки вздыхали во сне. Круглая голова Тыквы покоилась на  подушке. Все выглядело как обычно, но мои чувства подсказывали мне, что это  совершенно не так. Я ощутила, что иначе смотрю на мир, как будто сквозь окно,  открывшееся в моем сне.    

Почему я  это чувствовала и что это значило, я не смогла бы объяснить. Но я продолжала  думать об этом, подметая ступеньки во внутреннем дворе в то утро. В голове  жужжали мысли, подобно пчелам, попавшим в банку. И я неожиданно вспомнила то, о  чем не задумывалась с первых дней моего пребывания в Киото.    

Через  день или два после того как нас с сестрой разлучили, меня послали постирать  какие-то тряпки. Неожиданно появился мотылек и сел мне на руку. Я смахнула его,  ожидая, что он улетит, но вместо этого он камнем упал вниз, на землю. Я не  знала, упал ли он мертвым с неба или я убила его, но смерть этого маленького  насекомого очень тронула меня. Я полюбовалась узором на его крыльях, а затем  завернула его в одну из тех тряпок, которые стирала, и спрятала ее под  фундаментом нашего здания. До сих пор я не вспоминала об этом мотыльке, а  вспомнив о нем сейчас, нашла его под домом. С тех пор как я его спрятала,  многое изменилось, даже я сама. Но развернув тряпку, я увидела такое же  прекрасное, как и тогда, создание. Мотылек оставался по-прежнему прекрасным и  совершенно неизменным. Если бы и в моей жизни все осталось таким же, как было в  первую неделю моего приезда в Киото... Когда я подумала об этом, мысли вихрем  понеслись в моей голове. Поразительно, но мы с мотыльком представляли собой как  бы две крайности. Мое существование было переменчивым, как водный поток, все  время меняющий свое направление, а мотылек напоминал камень, который совершенно  не меняется. Пока я думала об этом, мне захотелось потрогать пальцем бархатистую  поверхность крыльев, но только я дотронулась до нее, как мотылек, моментально  рассыпавшись, превратился в кучку пепла. Я даже вскрикнула от потрясения и  наконец-то поняла, что меня мучило все это утро. Прошлое ушло. Мои отец и мать  мертвы, и я не в состоянии изменить это. Думаю, и я последний год тоже была  мертва. Моя сестра... Да, она тоже ушла в прошлое. Я же не ушла. И я почувствовала,  что внутренне переменилась. Теперь я смотрела не в прошлое, а в будущее. И  передо мной вставал вопрос: а каким будет это будущее? В тот момент я была  уверена, что сегодня же получу на него ответ в виде какого-то знака. Вот почему  бородач открыл мне во сне окно. Он говорил:    

– Наблюдай  за вещами, которые тебе будут попадаться, ибо одна из них может оказаться твоим  будущим. Тут как раз Анти позвала меня:    

Чио, иди  сюда!    

Я пошла  по темному коридору в состоянии транса. Меня бы не удивило, если бы Анти сказала:    

– Хочешь  узнать о своем будущем? Тогда слушай внимательно...    

Но она  не сказала ничего подобного, а лишь протянула мне две заколки для волос, лежащие  на белом шелковом платке:    

– Возьми  это, – сказала она мне. – Не знаю, что происходит с Хацумомо. Прошлой  ночью она вернулась в окейю с чужими заколками для волос. Может быть, она  выпила больше, чем обычно. Пойди найди ее, спроси, чьи это заколки, и верни их  хозяйке.    

В том,  что Хацумомо пришла домой с чужими заколками, на первый взгляд нет ничего  особенного, но на самом деле это примерно то же, как если бы она пришла домой в  чьем-то нижнем белье. Гейши не моют голову каждый день из-за своих сложных  причесок. Поэтому заколка для волос – очень интимный предмет для гейши. Анти  даже не хотела прикасаться к ним и держала их на платке. Она завернула их, и я  подумала о сходстве этого свертка с тем, с мотыльком, который я держала в руках  несколько минут назад. Конечно, знак ничего не сообщит до тех пор, пока ты не  поймешь, как его интерпретировать. Я стояла, глядя на сверток в руках Анти,  пока она не сказала:    

– Возьми  его, наконец!    

Вместе с  заколками Анти протянула мне лист бумаги с разными поручениями и велела  вернуться в окейю, как только я все выполню.    

Позже,  по дороге в школу, я развернула сверток и еще раз внимательно посмотрела на заколки.  Одна из них была черного цвета, лакированная, в форме заходящего солнца, с  золотым орнаментом из цветов по краю. Другая – из светлого дерева, украшенная  двумя жемчужинами и крошечным янтарным шариком.    

Я  подождала около здания школы, пока прозвенит звонок и закончатся уроки. Вскоре  стали выходить девочки в сине-белых платьях. Хацумомо заметила меня раньше, чем  я ее. Вас может удивить, почему она ходила в школу, хотя была уже отличной  танцовщицей и, конечно же, знала все необходимое гейше. Но даже известные гейши  в течение всей своей жизни продолжают брать уроки, некоторые из них даже в пятьдесят  и шестьдесят лет.    

– О! –  воскликнула Хацумомо, глядя на свою подругу. – Посмотри на эту дылду!    

Она  высмеивала меня за то, что я выросла на два сантиметра выше, чем она.    

– Меня  к вам послала Анти, госпожа, – сказала я, – выяснить, чьи заколки вы  украли прошлой ночью.    

Улыбка  исчезла с ее лица. Она взяла сверток из моих рук и развернула его.    

– Да,  это не мои, – сказала она. – Но где ты взяла их?    

– О  Хацумомо-сан! – вмешалась другая гейша. – Разве ты не помнишь? Вы с  Канако сняли свои заколки, играя в эту дурацкую игру с судьей Увазуми. Наверно,  Канако пошла домой с твоими заколками, а ты надела ее.    

– Ужасно, –  сказала Хацумомо. – Как ты думаешь, когда Канако последний раз мыла голову?  Послушай, ведь ее окейя находится рядом с твоей. Отдай заколки ей и скажи, что  свои я заберу позже, но пусть она их не носит.    

Незнакомая  гейша взяла заколки и ушла.    

– Чио,  не уходи, пожалуйста, – сказала мне Хацумомо. – Я тебе кое-что хочу  показать. Видишь выходящую из ворот маленькую девочку? Ее зовут Ичикими.    

Я  посмотрела на Ичикими, но Хацумомо, казалось, больше ничего не собиралась о ней  говорить.    

– Я  ее не знаю, – сказала я.    

– Конечно,  не знаешь. В ней нет ничего особенного. Слегка глуповата и безобразна, как калека.  Не кажется ли тебе забавным, что она будет гейшей, а ты нет?    

Едва ли  Хацумомо могла сказать мне что-нибудь более обидное. Вот уже полтора года как я  приговорена к тяжелой работе прислуги. Моя жизнь казалась мне длинной дорогой в  никуда. Нельзя сказать, что я хотела стать гейшей, но я точно не хотела  оставаться прислугой. Долгое время я стояла в школьном саду и наблюдала, как  девочки моего возраста, беседуя, проходили мимо меня. Они шли на обед, а мне  казалось, они двигались от одного важного мероприятия к другому, тогда как я  посвящала все свое время чистке камней во дворе нашей окейи. Сад опустел, и я  подумала – это, видимо, и есть тот самый долгожданный знак. Если остальные  девочки в Джионе продвигаются по жизни вперед, то я остаюсь далеко позади. В  этом я увидела его смысл. С этой ужасной мыслью мне казалось невыносимым  оставаться дольше в школьном парке. Я прошла до проспекта Шийо и свернула к  реке Камо. Огромные флаги на Театре Минамиза возвещали о предстоящем спектакле  самого известного Театра Кабуки под названием Шибараку, хотя в тот момент я  ничего не знала о Кабуки. Толпы народа поднимались по лестнице в театр. Среди  мужчин в темных европейских костюмах мелькали гейши в темно-синих кимоно с  узором из золотых листьев. И здесь я опять остро почувствовала бегущую мимо  меня жизнь в ее беспокойном великолепии. Я поспешила по улице вдоль ручья  Ширакава. Даже его воды, думала я, текут в реку Камо, а из нее в залив Осака, а  затем в море. Похоже, это невеселое послание поджидало меня всюду. Я села на  камень на берегу ручья и зарыдала. Я – забытый остров среди океана, без  прошлого и без будущего. Казалось, я нашла безлюдное место, как вдруг  неподалеку раздался мужской голос:    

– В  такой хороший день нельзя так плакать.    

Обычно  мужчины на улицах Джиона не замечали подобных мне девочек, особенно ревущих.  Если же они и заговаривали с ними, то только с просьбой посторониться или  что-нибудь в этом роде. Этот же мужчина не только заговорил со мной, но  заговорил по-доброму, обратившись ко мне так, словно я была девушкой из его  окружения, ну, например, дочерью его хорошего друга. На какую-то долю секунды  мир показался мне совершенно непохожим на тот, который я знала. В этом мире ко  мне отнеслись по-человечески, в нем отцы не продают собственных дочерей. И  когда я поднялась и посмотрела на человека, заговорившего со мной, мне показалось,  что все мои страдания остались на камне.    

Мне бы  хотелось как можно лучше описать его вам, но это трудно сделать, не вспомнив  эпизод из моего детства. На берегу моря в Йоридо росло дерево с совершенно  гладким стволом, отшлифованным постоянными сильными ветрами. Однажды, лет в  пять, я увидела на стволе этого дерева лицо. На поверхности размером с тарелку  два острых выступа по краям выглядели как скулы. Тени от них создавали глазные  впадины, а складка на коре под ними воспринималась как нос. Лицо было слегка  наклонено в одну сторону и смотрело на меня лукаво. Казалось, оно принадлежит  человеку уверенному, подобно дереву, знающему свое место в жизни. Тогда я  считала, что нашла изображение Будды.    

У  человека, заговорившего со мной на улице, оказалось такое же широкое, спокойное  лицо, с гладкими и ясными чертами, обрамленное прямыми седыми волосами. На вид  ему было лет сорок пять. Я покраснела и отвернулась, стесняясь на него  смотреть, настолько элегантным он мне показался.    

Рядом с  ним стояли два молодых человека и гейша. Я услышала, как гейша с безразличием  сказала ему:    

– Да  она просто служанка! Может, она натерла ногу, пока бегала по поручениям. Я уверена,  кто-нибудь скоро придет и поможет ей.    

– Я  бы хотел так же верить в людей, Изуко-сан, – сказал он.    

– Через  несколько минут начнется спектакль. Председатель, мы не можем больше терять  время...    

Когда я  бегала по поручениям в Джионе, я часто слышала, как мужчин называли вице-президентами  или начальниками. Но очень редко мне доводилось слышать слово «председатель».  Обычно лысые и хмурые, они ходили в окружении толпы подчиненных. Этот же  человек разительно отличался от типичных председателей, и хотя мне было немного  лет, я поняла, что, видимо, его компания не очень известная. Председатель  известной компании не остановился бы, чтобы заговорить со мной.    

– Ты  хочешь сказать, мы теряем время, общаясь с ней? – спросил Председатель.    

– Нет,  нет, – сказала гейша. – Просто мы можем опоздать на первое действие.    

– Изуко-сан,  ты и сама была в таком же положении, как эта маленькая девочка. Ведь жизнь  гейши не всегда легка, ты же знаешь.    

– Я  была в таком же положении, как она? Председатель, вы хотите сказать, что я  устраивала публичные спектакли?    

После  этих слов Председатель повернулся к молодым людям и попросил их пойти в театр  вместе с Изуко. Они поклонились и пошли вперед, я же в это время упорно  отводила взгляд. В конце концов я решилась сказать:    

– Простите,  господин, но она сказала правду. Я всего лишь глупая девчонка... Пожалуйста, не  опаздывайте из-за меня.    

– Встань  на секунду, – попросил он меня.    

Я не  посмела ослушаться, хотя совершенно не представляла, чего он от меня хочет. Но  он только достал из кармана носовой платок и вытер мне слезы. Стоя очень близко  к нему, я чувствовала запах талька, исходящий от его гладкой кожи, напомнивший  мне о визите племянника императора Тайшо в нашу деревню. Он лишь вышел из  машины, встал на колени перед собравшейся толпой и уехал. На нем был деловой  европейский костюм, который я впервые увидела, а также ухоженные, коротко  подстриженные усы. Мужчины в нашей деревне имели на лице длинную  растительность, произраставшую подобно сорнякам вдоль дороги.    

В жизни  мы порой сталкиваемся с непонятными нам вещами, но непонятными лишь потому, что  не встречали ничего похожего на них. Меня по-своему поразил племянник  императора, по-своему – Председатель. Председатель вытер мне слезы и приподнял  мое лицо.    

– Ты  красивая девушка, и тебе нечего стыдиться, – сказал он. – А ты тем не  менее боишься посмотреть мне в глаза. Видимо, кто-то жестоко обошелся с тобой,  или жизнь жестока по отношению к тебе.    

– Я  не знаю, господин, – сказала я, хотя прекрасно знала ответ на этот вопрос.    

– Никому  из нас не достается столько добра в этом мире, сколько мы заслуживаем, –  сказал он мне, взглядом давая понять, что я должна серьезно подумать над  сказанным.    

Больше  всего на свете мне хотелось еще раз увидеть гладкую кожу на его лице, широкие  брови, веки, напоминавшие мраморную оправу вокруг его глаз, но между нами зияла  пропасть. Я наконец подняла глаза, хотя и покраснела, и мельком посмотрела в  его сторону. Он, должно быть, и не заметил, как я поймала его взгляд. Он  смотрел на меня, как на свой инструмент перед тем, как начать на нем играть, с  пониманием и мастерством. Я почувствовала, как он смотрит сквозь меня, словно я  являюсь его частью. Как бы мне хотелось быть инструментом в его руках!    

Он полез  в карман и что-то достал.    

– Ты  любишь засахаренные сливы или вишни? – спросил он.    

– Господин,  вы имеете в виду... есть?    

– Я  сейчас прошел мимо торговца, продающего мороженое с сиропом. Впервые я попробовал  его, только когда стал взрослым, но, думаю, в детстве оно бы мне очень  понравилось. Возьми эту монетку и купи его. Возьми и мой носовой платок, и ты  всегда сможешь вытирать слезы.    

Он  положил монетку на середину носового платка, завернул ее и протянул сверток  мне.    

С того  момента, как Председатель обратился ко мне, я совершенно забыла о своих поисках  предсказания будущего. Но платок в его руках опять напомнил мне сверток с  мотыльком, и я поняла, что наконец-то получила знак. Я взяла сверток, низко  поклонилась и пыталась произнести слова, ни в коей мере не передававшие всей  глубины моей благодарности. Я благодарила его не за монету и даже не за то, что  он задержался из-за меня. Я благодарила его за... Даже сейчас не могу  объяснить, за что. Можно сказать, за то, что он показал мне: в мире существует  не только жестокость.    

Я  смотрела ему вслед с болью в сердце, хотя и приятной, если такая существует.  Допустим, вы переживаете лучший вечер в своей жизни и вам грустно видеть, как  он заканчивается, хотя вы и благодарны за то, что он был. За короткое время  общения с Председателем я превратилась из растерянной девочки, проживающей  пустую жизнь, в девочку, имеющую цель в жизни. Может, это покажется странным,  что случайная встреча на улице может так резко изменить жизнь. Но ведь в жизни  действительно иногда так бывает, правда же? И я думаю, если бы вы были на моем  месте, с вами бы случилось то же самое.    

Когда  Председатель скрылся вдали, я побежала по улице искать мороженщика. Стоял не  очень жаркий день, и мне не особенно хотелось мороженого. Но процесс покупки и  поедания мороженого мог продлить мою встречу с Председателем. Поэтому я купила  мороженое с вишневым сиропом и пошла на свое старое место на камне. Вкус сиропа  показался мне удивительным, но, думаю, только лишь из-за моих обостренных  чувств. Если бы я была гейшей, то человек, похожий на Председателя, мог бы  проводить со мной время. Никогда бы не подумала, что буду завидовать гейшам.  Меня привезли в Киото с намерением сделать из меня гейшу, но до сегодняшнего  вечера я надеялась при первой же возможности убежать. Теперь мои взгляды  изменились. Стать гейшей... Вряд ли это может стать целью жизни. Стать  гейшей... и сделать эту цель ступенькой к большей цели... Если я правильно  определила возраст Председателя, то ему не больше сорока пяти. Многие гейши  достигают успеха уже к двадцати годам. Гейше Изуко не больше двадцати пяти.  Сейчас мне всего двенадцать... Но еще через двенадцать мне уже будет за двадцать.  А Председателю? Он все равно будет не старше, чем господин Танака сейчас.    

Я купила  мороженое и получила сдачу – три монеты разного размера. Сначала я хотела сохранить  их на память, но потом решила извлечь из них большую пользу.    

Я  поспешила на проспект Шийо, добежала до святилища Джиона и там бросила монетки  в коробку для пожертвований, сообщив богам о своем присутствии троекратными  хлопками и поклонами. С закрытыми глазами и сжатыми руками я просила богов  помочь мне стать гейшей, обещая усердно учиться и преодолевать любые трудности.  Тогда у меня появится возможность привлечь внимание человека, подобного  Председателю.    

Закончив  молиться, я открыла глаза и услышала шум транспорта на проспекте Хигашиой. Деревья  по-прежнему шумели, качаясь на ветру. Ничего не изменилось. Услышали ли меня  боги, не знаю. Мне не оставалось ничего другого, как спрятать платок  Председателя в карман платья и вернуться в окейю.    

 Глава 10    

     

Спустя  несколько месяцев, когда мы убирали в гардероб летние нижние платья и доставали  те, что носят в сентябре, я почувствовала такой неприятный запах, что уронила  вешалки, которые несла в гардероб. Запах шел из комнаты Грэнни. Я побежала  наверх, в комнату Анти, подозревая, что случилось что-то ужасное. Анти быстро  спустилась по лестнице и нашла Грэнни мертвой на полу. Умерла она очень  странным образом.    

Во всей  окейе только у Грэнни был электронагреватель. Она пользовалась им каждую ночь  практически круглый год. Исключение составляли только летние месяцы. Наступил  сентябрь, и Грэнни опять начала включать свой обогреватель, хотя это вовсе не  означало, что наступили холода. Мы же тоже меняем нашу одежду в соответствии с  календарем, а не сообразуясь с реальной температурой на улице, так же и Грэнни  использовала свой обогреватель. Ее чрезмерную привязанность к нему можно  объяснить тем, что она так много ночей в своей жизни страдала от холода.    

Каждое  утро Грэнни, прежде чем убрать нагреватель, обматывала шнур вокруг него. Горячий  металл прожег шнур, обнажил провода, и они оказались без изоляции. Полицейский  сказал, что, прикоснувшись к нагревателю, Грэнни была либо парализована, либо  сразу убита. Когда же она упала на пол, ее лицо, оказавшись на горячей  поверхности, обгорело, что послужило причиной ужасного запаха. К счастью, я не  видела ее после смерти. Из коридора виднелись только ее ноги, напоминавшие две  тонкие ветки дерева, завернутые в шелк.    

Неделю  или две после смерти Грэнни мы были очень заняты. Тщательно чистили дом, потому  что смерть – это самое нечистое событие, которое может случиться в жизни,  зажигали свечи, готовили подношения, вешали фонари над входом, готовили чаи,  убирали подносы, принесенные посетителями, и так до бесконечности. Напряжение  было такое, что повариха даже заболела, и пришлось вызывать доктора. Накануне  ночью она спала всего два часа, на следующий день ни разу не присела и за все  это время выпила только чашку прозрачного бульона, и именно это послужило  причиной ее недомогания. Мама заказывала в храме сутры в честь Грэнни и тратила  на это огромные деньги, а ведь это происходило в период Великой Депрессии. Я  думала, что это связано с ее особым отношением к Грэнни, но позже, когда весь  Джион пришел в окейю отдать дань памяти Грэнни, а затем посетил погребальную  церемонию в храме, стало понятно, что Мама хотела достойно представить окейю  перед лицом всего города.    

В  течение нескольких дней через нашу окейю прошел весь Джион или по крайней мере  так казалось. Мы всех поили чаем и угощали десертом. Мама и Анти принимали  хозяек чайных домов и окей, служанок, знавших Грэнни, а также хозяев магазинов,  парикмахеров, как правило мужчин, и десятки, и сотни гейш. Те, кто постарше,  знали Грэнни, когда она сама работала гейшей, молодые могли и не слышать о  Грэнни, но они приходили из уважения к Маме или же из-за своих отношений с  Хацумомо.    

В мои  обязанности входило провожать посетителей к Маме и Анти в приемную. Кроме  этого, я должна была запоминать, кому какие туфли принадлежат, потому что на  время выносила туфли в комнату прислуги, чтобы они не захламляли коридор, а в  нужный момент подавала их гостям, и не должна была ошибиться. Сначала у меня  случались недоразумения. Я стеснялась смотреть в глаза посетителям, а лишь  беглого взгляда оказывалось недостаточно, чтобы запомнить их, но вскоре я стала  запоминать не человека, а кимоно на нем, и дело пошло на лад.    

На  второй или третий день дверь открылась – и в комнату вошло кимоно, поразившее  меня своей красотой. Белое, потому что это соответствовало случаю, но с  великолепным богатым орнаментом из зеленых и золотых нитей. Я представила, как  бы поразились женщины Йоридо, увидев такую красоту. Посетительница вошла со  служанкой. Очень немногие гейши могли позволить себе содержать служанок. Это  дало мне основание считать ее хозяйкой чайного дома или окейи. Пока она стояла  у крошечного святилища Синто у входа, я смогла разглядеть ее лицо совершенной  овальной формы. Оно напомнило мне висевший в комнате Анти свиток с изображением  куртизанки Хэйанского периода, тысячелетней давности. Она не была такой яркой,  как Хацумомо, но с такими совершенными чертами, что я почувствовала себя  ничтожной. И вдруг я поняла, кто она. Это была Мамеха, гейша, чье кимоно  Хацумомо заставила меня испортить.    

В  происшествии с кимоно не было моей вины, но, показывая ей и служанке как пройти  в приемную, я тем не менее, стыдясь лишний раз встречаться с ней взглядом,  опустила голову, пряча лицо. Правда, теперь ее сопровождала другая служанка, а  не та девушка, которую я видела у нее дома. И все же я вздохнула с облегчением,  когда оставила их в приемной.    

Через  двадцать минут Мамеха и ее служанка собрались уходить, и я принесла им туфли и  поставила на ступеньку у входа, по-прежнему не поднимая головы и продолжая  нервничать. Служанка открыла дверь, но Мамеха замешкалась, не торопясь  выходить. Волнуясь, я посмотрела на нее и заметила, что она приглядывается ко  мне.    

– Как  тебя зовут, девочка? – довольно строго спросила она.    

– Чио,  госпожа.    

– Встань,  пожалуйста, Чио. Я хочу посмотреть на тебя. – Исполняя ее просьбу, я  встала с колен, но если бы у меня была возможность провалиться сквозь землю, я  бы провалилась.    

– Подойди  поближе, – потребовала она. – Ты ведешь себя так, словно постоянно  пересчитываешь пальцы на ногах.    

Я  подняла голову, но стояла потупившись. Мамеха тяжело вздохнула и велела мне  немедленно посмотреть ей в лицо.    

– Какие  необычные глаза! – сказала она. – Я такими себе их и представляла.  Как ты думаешь, Тацуми, какого они цвета? – Служанка подошла ко мне и  посмотрела в глаза.    

– Серо-голубые,  госпожа, – ответила она.    

– По-твоему,  сколько в Джионе девочек с такими глазами?    

Я не  поняла, к кому обращается Мамеха, ко мне или к Тацуми, но никто из нас не  ответил. Она смотрела на меня отсутствующим взглядом, думая о чем-то своем.  Потом, к моей радости, извинилась и вышла.    

Похороны  Грэнни состоялись через неделю, в день, назначенный гадалкой. После похорон мы  принялись наводить порядок в окейе, в которой произошел ряд перемен. Например,  Анти переселилась в комнату Грэнни, в то время как Тыква, собиравшаяся стать  начинающей гейшей, заняла комнату Анти. Кроме того, наняли еще двух служанок  средних лет, очень энергичных. Может показаться странным, что Мама набирала  новых слуг, хотя членов семьи стало меньше. Персонала в окейе всегда не  хватало, ибо Грэнни не выносила большого количества народа.    

Последнее  важное изменение касалось Тыквы. Ее освободили от домашней работы и обязали все  свое время уделять занятиям, необходимым гейше. Обычно девочкам не  предоставляли дополнительного времени для тренировок, но Тыкве учеба давалась  трудно, и ей требовалось больше времени, чем другим. Я наблюдала, как каждый  день она часами старательно играла на сямисэне. Иногда наши глаза встречались,  и она улыбалась мне. Ее отношение ко мне было на удивление добрым и нежным. Мне  же все труднее давалось терпеливое ожидание случая, способного изменить мою  жизнь. Пока же я только наблюдала со стороны, как новые возможности открывались  перед другими. Иногда по ночам, лежа в постели, я доставала платок Председателя  и вдыхала его дорогой аромат. Я сохранила его образ и ощущение тепла от солнца  на моем лице, запомнила камень, на котором сидела во время встречи с ним. Он  казался бодхисатвой с тысячью рук, способных мне помочь. Я не представляла, как  он сможет это сделать, но молилась о том, чтобы это произошло.    

Через  месяц после смерти Грэнни одна из наших новых служанок подошла ко мне и сказала,  что кто-то ждет меня у входа. Стоял необычно теплый для октября день, и я  взмокла, отчищая старым ручным пылесосом циновки татами в комнате Тыквы,  которая еще совсем недавно была комнатой Анти. Но Тыква, в отличие от Анти,  любила рисовые крекеры, и татами нуждались в частой чистке. Я вытерлась влажным  полотенцем и быстро спустилась вниз. Меня ждала служанка Мамехи. Я  заволновалась, не понимая, зачем я ей понадобилась. Она махнула рукой,  приглашая выйти к ней, и я, быстро обувшись, вышла на улицу.    

– Скажи,  пожалуйста, Чио, посылают ли тебя с поручениями в город? – спросила она  меня.    

С тех  пор как я пыталась убежать, прошло очень много времени, и мне уже спокойно разрешали  выходить из окейи. Совершенно не понимая, почему она меня об этом спрашивает, я  все же ответила утвердительно.    

– Хорошо, –  сказала она. – Сделай так, чтобы тебя послали в город завтра часа в три, и  давай с тобой встретимся около маленького моста через ручей Ширакава.    

– Хорошо,  госпожа, – сказала я. – Но могу ли я поинтересоваться зачем?    

– Ты  сама завтра узнаешь, – ответила она и слегка сморщила носик, как будто  дразня меня.    

Идти  куда-то со служанкой Мамехи мне совсем не хотелось, так как я ожидала, что меня  опять будут ругать за испорченное кимоно. И все же в тот же день я поговорила с  Тыквой и попросила ее послать меня с поручением в город. Она насторожилась,  опасаясь навлечь на себя неприятности. Но я пообещала отплатить ей чем-нибудь,  и она согласилась. В три часа дня она позвала меня со двора:    

– Чио-сан,  не могла бы ты пойти купить мне новые струны для сямисэна и несколько журналов  Кабуки.    

Ей для  повышения эрудиции велели читать журналы Кабуки. После этого она сказала более  громко:    

– Ты  не возражаешь, Анти?    

Дремавшая  у себя в комнате Анти не ответила.    

Я вышла  из окейи и пошла вдоль ручья Ширакава к мосту, ведущему к кварталу Мотойоши-чо.  Стояла прекрасная погода, и много мужчин и женщин прогуливались по улицам. Стоя  у моста, я увидела двух иностранных туристов, осматривавших знаменитый район  Джион. Мне доводилось и раньше видеть иностранцев в Киото, но эти выглядели  очень необычно: с крупными носами, ярко окрашенными волосами, в длинных  платьях. Один из них, показывая в мою сторону, что-то сказал на незнакомом  языке, и оба они уставились на меня. Смутившись и избегая встречаться с ними  взглядом, я сделала вид, будто ищу что-то на тротуаре.    

Наконец  пришла служанка Мамехи и, как я и опасалась, повела меня через мост к тому же  дому, куда мы относили кимоно с Хацумомо и Корин. Казалось ужасно  несправедливым, что эпизод давнего прошлого продолжает причинять мне  неприятности.    

Служанка  открыла дверь, и мы поднялись по лестнице наверх, сняли туфли и вошли в квартиру.    

– Чио  здесь, госпожа! – закричала она.    

Из  соседней комнаты донесся голос Мамехи:    

– Спасибо  тебе, Тацуми!    

Молодая  женщина отвела меня в комнату, где я присела на одну из диванных подушек, стараясь  сохранять спокойствие. Очень скоро ко мне подошла другая служанка и принесла чашку  чаю. Оказывается, у Мамехи было две служанки. Угощение чаем было для меня  неожиданным. Подобное случалось со мной только несколько лет назад, в доме у  господина Танака. Я поблагодарила ее поклоном, сделала несколько глотков, чтобы  не показаться невоспитанной, и какое-то время сидела неподвижно, прислушиваясь  к шуму воды, доносившемуся из окна.    

Апартаменты  Мамехи оказались небольшими, но очень элегантными. Циновки татами приятного  зеленовато-желтого цвета пахли соломой. Обычно, если вы обращали внимание,  циновки татами по краю обшиты хлопчатобумажной или льняной бейкой. Здесь же  края циновок были обработаны шелком с орнаментом из золотых и зеленых нитей. В  алькове висел свиток, выполненный талантливой рукой. Как выяснилось, его  подарил Мамехе известный каллиграф Мацудайра Койчи. Под ним, на деревянном  основании алькова, стояла черная, покрытая глазурью ваза с цветущими веточками  кизила. Она мне очень понравилась. Ее подарил Мамехе мастер-керамик Йошида  Сакухей – живая легенда двадцатых годов.    

Наконец  из дальней комнаты вышла Мамеха, одетая в кремовое кимоно. Я повернулась и  низко-низко поклонилась. Она подошла к столу, села на колени напротив меня,  взяла приготовленную для нее чашку чаю и сказала:    

– Итак,  Чио... Почему ты не расскажешь мне, как тебе удалось сегодня уйти из окейи? Уверена,  госпожа Нитта не любит, когда ее служанки отлучаются по своим делам среди дня.    

Честно  говоря, я не ожидала подобного вопроса и совершенно не представляла, как на  него отвечать; с другой стороны, я понимала – промолчать будет очень невежливо.  Мамеха сделала глоток, довольно ласково посмотрела на меня и в конце концов  проговорила:    

– Ты  думаешь, я пытаюсь отругать тебя? Мне просто хочется понять, не возникнут ли у  тебя неприятности из-за твоего прихода сюда.    

Эти  слова меня успокоили.    

– Нет,  госпожа, – ответила я. – Меня отправили за струнами для сямисэна и  журналами Кабуки.    

– Замечательно,  у меня много и того, и другого, – сказала она и попросила служанку принести  струны и журналы. – Когда пойдешь обратно в окейю, возьмешь их, и никому  не придет в голову спросить, где ты была. А теперь расскажи мне кое-что. Когда  я приходила в окейю отдать дань Грэнни, то видела там еще одну девочку, твою  ровесницу.    

– Это,  наверное, Тыква. У нее круглое лицо? Мамеха спросила меня, почему я называю ее  Тыквой, а после моего объяснения засмеялась.    

– А  как Хацумомо относится к Тыкве?    

– Я  думаю, госпожа, она обращает на нее не больше внимания, чем на листок, случайно  залетевший во двор.    

– Поэтическое  сравнение... Листок, залетевший во двор. К тебе Хацумомо так же относится?    

Я уже  собралась все рассказать, но решила не спешить. Я ведь ничего не знала о  Мамехе, к тому же не стоит говорить о Хацумомо плохо кому-либо за пределами  окейи. Но Мамеха, казалось, прочитала мои мысли:    

– Можешь  не отвечать. Я прекрасно знаю, как Хацумомо к тебе относится. Как змея к своей  жертве.    

– Могу  я узнать, кто вам об этом рассказал?    

– Мне  никто ничего не говорил, – ответила она. – Я знаю Хацумомо с детства.  Когда мы познакомились, мне было шесть лет, а ей девять. А если на протяжении  долгого периода наблюдаешь за человеком, то для тебя не будет секретом, как он  себя поведет в той или иной ситуации.    

– Я  не понимаю, чем заслужила ее ненависть.    

– Хацумомо  так же легко понять, как кошку. Кошка спокойна и счастлива, пока она лежит в  гордом одиночестве на солнышке. Но стоит кому-нибудь появиться рядом с ее  миской... Тебе никто не рассказывал историю о том, как Хацумомо выжила молодую  Хацуоки из Джиона?    

– Нет.    

– Ты  не представляешь, до чего красива была Хацуоки, – начала Мамеха. – Я  считала ее своей лучшей подругой. Они с Хацумомо были сестрами, и их учила одна  гейша – великая Томихацу, к тому времени уже старая женщина. Хацумомо никогда  не любила сестру, а когда они стали гейшами, отнеслась к ней как к сопернице.  По Джиону поползли разные слухи, явно распространяемые Хацумомо. Например, что  Хацуоки застали в очень неудобной ситуации в городском парке с полицейским.  Если бы Хацумомо ходила по городу и сама рассказывала подобные истории, то  никто бы в Джионе не поверил ей, все хорошо знали, как неприязненно она относится  к Хацуоки. Она же, встречая кого-нибудь в подпитии, не важно кого, гейшу,  служанку или даже мужчину, рассказывала историю о Хацуоки, и на следующий день  протрезвевший человек не помнил, где он это услышал. Вскоре репутация бедной  Хацуоки была так испорчена, что ее никто не воспринимал всерьез.    

Я  почувствовала облегчение, – оказывается, не только я стала жертвой ужасной  Хацумомо.    

– Она  не выносит соперниц, – продолжала Мамеха. – Поэтому она к тебе так  относится.    

– Уверяю  вас, Хацумомо вовсе не относится ко мне, как к сопернице, госпожа. Я для нее  такая же соперница, как лужа для океана.    

– Среди  чайных домов Джиона – возможно, но в рамках вашей окейи... Не кажется ли тебе  странным, что госпожа Нитта до сих пор не удочерила Хацумомо? Окейя Нитта –  самая процветающая в Джионе, но в ней нет наследника. Если бы госпожа Нитта  удочерила Хацумомо, были бы решены все проблемы. Как ты думаешь, почему она  этого не делает?    

Надо  сказать, я никогда раньше об этом не задумывалась, но все же точно знала ответ  на этот вопрос.    

– Удочерить  Хацумомо – все равно что выпустить из клетки тигра.    

– Совершенно  верно. Думаю, госпожа Нитта догадывается, чем обернется для нее удочерение  Хацумомо. Но Хацумомо нетерпелива, как маленький ребенок. Через год или два  она, скорее всего, продаст всю коллекцию кимоно и исчезнет с деньгами. Вот, моя  дорогая Чио, почему Хацумомо тебя так ненавидит. Что же касается Тыквы, то она  понимает – госпожа Нитта вряд ли удочерит ее.    

– Мамеха-сан, –  начала я, – уверена, вы помните испорченное кимоно...    

– Неужели  это ты вылила на него чернила?    

– Да,  госпожа. И хотя, скорее всего, вы догадываетесь, кто стоял за всем этим, я  надеюсь когда-нибудь рассчитаться с вами за кимоно.    

Мамеха  внимательно посмотрела на меня. Я совершенно не представляла, о чем она думает,  пока она не сказала:    

– Ты  можешь попросить прощения, если хочешь.    

Я  отодвинулась от стола и низко склонилась над циновками, но прежде чем успела  что-нибудь произнести, Мамеха остановила меня.    

– Прекрасный  поклон для крестьянки, приехавшей в Киото впервые, – сказала она. –  Но если ты хочешь выглядеть достойно, нужно делать так. Посмотри на меня;  отодвинься как можно дальше от стола. Итак, ты на коленях; теперь вытяни руки и  поставь кончики пальцев на циновку перед собой. Только кончики пальцев, не все  ладошки. И не нужно растопыривать пальцы... Очень хорошо, поставь их на  циновки... руки вместе. Теперь все выглядит очень мило. Наклонись как можно  ниже, но держи шею совершенно ровно, причем так, чтобы она составляла одну  линию с головой. И ради бога, не опирайся на руки, так ты выглядишь как  мужчина! Да, замечательно. А теперь попробуй еще раз.    

Я  поклонилась ей еще раз и сказала, как мне стыдно из-за истории, случившейся с  ее кимоно.    

– Правда,  оно было очень красивое? – спросила она. – Но давай забудем о нем. Я  знаю, ты больше не ходишь на занятия в школу гейш. Твои учителя хорошо  отзываются о тебе. Ты должна сделать хорошую карьеру в Джионе. Почему госпожа  Нитта запретила тебе посещать занятия?    

Я  рассказала ей о своих долгах, включая плату за ее кимоно, за брошь Хацумомо.  Выслушав мой рассказ, она продолжала довольно холодно смотреть на меня и,  выдержав паузу, сказала:    

– Ты  явно что-то недоговариваешь. Принимая во внимание твои долги, в интересах госпожи  Нитта сделать из тебя преуспевающую гейшу. Оставаясь служанкой, ты никогда не  сможешь расплатиться со своими долгами.    

Мне  стало стыдно, и я опустила глаза. И Мамехе удалось прочесть мои самые потаенные  мысли.    

– Ты  пыталась сбежать?    

– Да,  госпожа, – сказала я. – У меня есть сестра. Нас разлучили, но мы  смогли найти друг друга и в один из дней договорились встретиться и убежать  вместе... Но я упала с крыши и сломала руку.    

– С  крыши? Ты шутишь! Ты хотела оттуда бросить прощальный взгляд на Киото?    

– Конечно,  я поступила очень глупо. Теперь, наверное, Мама боится, что я попытаюсь снова  убежать, и не хочет вкладывать деньги в мое образование.    

– Это  еще не все. Девочка, совершившая побег из окейи, выставляет не в лучшем свете хозяйку  окейи. Так по крайней мере считают в Джионе. «О боже, она не в состоянии  удержать своих служанок от побега!» Вот так вот... Но что ты теперь собираешься  делать, Чио? Мне кажется, ты не из тех, кто мечтает прожить свою жизнь служанкой.    

– О  госпожа... Я давно готова исправить свои ошибки. Вот уже два года терпеливо жду  и надеюсь, когда для этого представится какая-нибудь возможность.    

– Терпеливое  ожидание не очень соответствует твоему характеру. В твоей натуре очень много  воды, а она никогда не ждет. Вода меняет форму и обтекает предметы, находит  тайные пути, о которых никто и не догадывается – крошечную щель в крыше или в  днище коробки. Хотя это и самый изменчивый из элементов, он может размыть  землю, потушить огонь, сдвинуть кусок металла. Даже дерево, дополняющее воду,  не может выжить без влаги. А ты пока не проявила подобной силы в своей жизни.    

– Именно  текущая вода натолкнула меня на мысль убежать через крышу.    

– Я  уверена, ты умная девочка, Чио, но, надеюсь, побег не был кульминацией твоих умственных  способностей. Мы, у кого в натуре много воды, не выбираем, куда нам плыть. Все,  что мы можем, так это плыть туда, куда нас выносит жизнь.    

– Мне  кажется, я напоминаю реку, перегороженную плотиной по имени Хацумомо.    

– Возможно,  ты права, – сказала она, ласково посмотрев на меня. – Но порой реки  сносят плотины.    

С  момента моего появления в гостях у Мамехи я пыталась найти ответ на вопрос, для  чего она пригласила меня к себе. Теперь я поняла – это совершенно не связано с  кимоно. Мамеха наверняка решила с моей помощью расправиться со своей соперницей  Хацумомо. Ясно – они соперницы, иначе зачем бы Хацумомо стала портить ее  кимоно. Скорее всего, Мамеха ждала удобного случая для мести и теперь,  казалось, нашла его. Она собиралась использовать меня в качестве сорняка,  способного заглушить другие растения в саду. И она не просто жаждала реванша,  она хотела окончательно избавиться от Хацумомо.    

– В  любом случае, – продолжала Мамеха, – ничего не изменится до тех пор,  пока госпожа Нитта не позволит тебе продолжить занятия в школе.    

– Даже  не надеюсь уговорить ее.    

– Думай  не о том, как уговорить ее, а о том, как выбрать подходящий момент, чтобы уговорить.    

Жизнь  уже преподнесла мне довольно много уроков, но я совершенно ничего не знала об  умении выжидать. Мой жизненный опыт не позволял мне даже понять, что Мамеха  подразумевала под «подходящим моментом». Я высказала готовность поговорить с  Мамой хоть завтра, если Мамеха подскажет мне, как и о чем с ней говорить.    

– Идти  по жизни спотыкаясь – не лучший способ преуспеть. Ты должна научиться находить  время и место для событий. Мышь, которая хочет обмануть кота, не выскакивает из  норки, как только ей этого захочется. Знаешь ли ты, как смотреть свой альманах?    

Не знаю,  заглядывали ли вы когда-нибудь в альманах? Открыв и полистав его, вы обнаружили  бы в нем множество таблиц и непонятных иероглифов. Анти и Мама, повариха и  служанки не принимали никаких, даже самых пустячных, решений, вроде покупки  новой пары туфель, без согласования с альманахом. Я же никогда им не пользовалась.    

– Неудивительно,  что тебя преследуют неудачи, – сказала мне Мамеха. – Неужели и день  побега ты выбрала без согласования с альманахом?    

Я  сказала, что решение о времени побега приняла моя сестра. Мамеха попросила меня  вспомнить точную дату нашего предполагаемого побега. Это случилось в последний  вторник октября 1929 года, спустя несколько месяцев после того, как нас с Сацу  увезли из дома.    

Мамеха  попросила свою служанку принести альманах на тот год и, узнав мой знак, год  Обезьяны, какое-то время просматривала таблицы. Наконец она прочитала вслух:  «Наиболее неблагоприятное время. Нужно любой ценой избегать острых предметов,  необычной пищи и путешествий».    

Она  остановилась и взглянула на меня.    

– Ты  слышала? Дальше здесь написано, чего ты не должна делать в этот день... секундочку...  «купаться в часы Петуха, то есть с пяти до семи часов вечера, покупать новую  одежду, затевать новые дела и менять местожительство».    

Мамеха  закрыла книгу и опять посмотрела на меня.    

Может,  вы не верите в подобные предсказания, но все ваши сомнения улетучились бы,  окажись вы на моем месте и увидев, что произошло дальше. Мамеха спросила, в  какой год родилась моя сестра, и посмотрела все то же самое для нее.    

– Итак,  слушай, – сказала она спустя какое-то время после изучения таблиц. –  День, удачный для небольших перемен. Может, и не лучший для побега или  чего-нибудь в этом роде, но по крайней мере лучший день на этой или ближайших  неделях. – А дальше шла просто удивительная информация: – Хороший день для  путешествия в направлении Овцы.    

Мамеха  кончила читать и на карте нашла Йоридо. Он находился на северо-востоке от Киото,  и это действительно соответствовало направлению Овцы. Сацу точно сверялась с  альманахом. Видимо, для этого она оставляла меня в комнате под лестницей в  Тацуйо на несколько минут. И она поступила правильно, потому что ей удалось  бежать, а мне нет.    

В тот  момент я подумала, как много я еще не знаю, и это касалось не только подготовки  побега. Никогда до сих пор я не задумывалась над тем, как все взаимосвязано в  мире, и не только знаки зодиака. Человеческие существа – всего лишь часть  чего-то гораздо большего. Походя, например, мы можем раздавить жука или просто  изменить воздушные потоки, из-за чего муха может оказаться там, куда бы она без  нас никогда не попала. И если мы подумаем об этих же примерах, но только с нами  в роли насекомых, а о вселенной в нашей роли, станет понятно, что каждый день  на нас воздействуют силы, противостоять которым мы не можем в такой же мере, в  какой жук не может противостоять нашей гигантской ступне. Что нам остается  делать? Мы должны использовать доступные нам методы для понимания движения  вселенной вокруг нас и соотносить с ними наши действия, чтобы не противостоять,  а двигаться в унисон с ними.    

Мамеха  опять взяла альманах и определила несколько дней ближайшей недели, благоприятных  для важных перемен. Я спросила, должна ли я поговорить с Мамой в один из этих  дней, и что же ей сказать.    

– Не  думаю, что тебе самой следует говорить с ней, – сказала она. – Она  немедленно прервет тебя. На ее месте я бы сделала то же самое. Насколько я  знаю, в Джионе никто не хочет стать твоей старшей сестрой.    

Слышать  это было не очень приятно.    

– Но  что же мне делать?    

– Возвращаться  в окейю, – сказала она, – и никому не рассказывать о нашем разговоре.    

После  этого она дала мне понять, что я должна поклониться и извиниться. Так я и  сделала. Сильно разволновавшись, я ушла от Мамехи, позабыв о журналах Кабуки и  струнах, но ее служанка догнала меня и вручила мне их.    

 Глава 11