1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
— Приду, — кивнул Служкин. — Оторвемся, конечно. Заедет и на мой двор «КамАЗ».
  
  
   
    
Глава 11
    
ЛЕНА
   
   
Серым утром Служкин вышел из подъезда, ведя за ручку Тату.
   
— Папа, а я не хочу в садик, — сказала Тата.
   
— А я хочу, — признался Служкин, останавливаясь прикурить. — Не понимаю, почему бы нам с тобой не поменяться?.. Ты будешь ходить за меня на работу?
   
— А там бьют? — поинтересовалась Тата.
   
— Бьют, — честно ответил Служкин. — А тебя в садике разве бьют?
   
— Меня Андрюша Снегирев мучит. Щипает, толкает…
   
— Дай ему в рог, — посоветовал папа.
   
— Он Марине Петровне нажалуется.
   
— Тогда сама на него нажалуйся.
   
— Он еще сильнее меня мучить будет.
   
— Да-а… — протянул Служкин. — Заколдованный круг. Ладно, я поговорю с его мамой. Ты мне покажи ее, хорошо?
   
Они остановились у перекрестка, на котором лежало звездообразное озеро грязи. Посреди него в буром тесте сладострастно буксовала иномарка, выбрасывая из-под колес фонтаны. Служкин взял Тату под мышки и перенес на другой тротуар, высоко задирая колени.
   
— Папа, а ты мне купишь вечером жвачку с динозаврами?
   
— Куплю, — пообещал Служкин.
   
— А в зоопарке динозавры есть?
   
— Нету. Они вымерли давным-давно.
   
— А почему они умерли?
   
— Съели друг друга до последнего.
   
— А последний?
   
— Последний сдох от голода, потому что некого больше было есть.
   
— Папа, а они были злые?
   
— Да как сказать… — задумался Служкин. — По большей части они были добрые. Некоторые даже слишком. Но добрых съели первыми.
   
Служкин и Тата завернули в ворота садика, и Тата, вырвав ручку, побежала к дверям. В длинном голубом плащике и синей шапочке она была похожа на колокольчик.
   
Служкин вслед за Татой вошел в раздевалку. Здесь была только одна мама, которая возилась с сынишкой. Служкин посадил Тату на стульчик, опустился на корточки и стал расшнуровывать ей ботинки.
   
Сзади подошел мальчик с игрушечным пистолетом.
   
— Я тебя жаштрелю, — сказал он, наводя пистолет на Тату.
   
Тата испуганно глядела на Служкина.
   
— Андрюша, иди ко мне, — позвала мама, и мальчик отошел.
   
— Папа, это Андрюша Снегирев, — сказала Тата.
   
— М-м?.. — удивился Служкин. — Понятно теперь…
   
Он переодел Тату и убрал все уличное в шкафчик с елочкой на дверке. Тата слезла со стула, Служкин поцеловал ее в щеку, и Тата побежала в группу. Оттуда донесся ее звонкий крик:
   
— Марина Петровна, здравствуйте!..
   
Служкин подошел к маме Андрюши Снегирева и дружелюбно сказал:
   
— Бойкий у вас мальчик.
   
— Да уж… — ответила женщина, оборачиваясь.
   
— Лена?.. — изумленно спросил Служкин.
   
— Витя?.. — растерялась женщина.
   
Она тотчас опустила голову, застегивая сыну рубашку, но Служкин видел, как порозовели мочки ее ушей. Пораженный Служкин молчал.
   
— Беги, Андрюша, — сказала Лена и легонько шлепнула сына.
   
Андрюша побежал в группу, по дуге обогнув дядю.
   
Лена и Служкин переглянулись и молча вышли на крыльцо.
   
— А ты, значит, теперь Снегирева, а не Анфимова…
   
Лена виновато улыбнулась:
   
— А мне Андрюша говорил: «Тата Шушкина, Тата Шушкина»… Я думала — Шишкина или Сушкина…
   
— Или Пушкина. Сколько лет мы с тобой не виделись?
   
— Со школы, — тихо сказала Лена.
   
— А ты все такая же красивая… — задумчиво произнес Служкин. — Только располнела…
   
— А ты все такой же грубиян, — ответила Лена.
   
— Извини, — смутился Служкин.
   
— Ничего. — Лена ласково коснулась рукой его локтя. — Это я после Оли начала толстеть.
   
— Какой Оли?..
   
— Дочки Оли. У меня еще дочка есть. Годик с небольшим.
   
— Вот тебе и раз… — только и нашел что сказать Служкин, но тотчас поправился: — То есть вот тебе и два…
   
Лена засмеялась. Голос у нее был нежный и слабый.
   
— Мне торопиться надо, Витя, — пояснила она. — Дома с Олей муж сидит, а ему на работу. Ну… до свидания.
   
Она еще раз улыбнулась Служкину и пошла к воротам садика: светловолосая, еще — еще — симпатичная молодая женщина в дешевом мутно-бордового цвета плаще. Женщина, а не девушка и тем более не девочка, какой ее знал, а потом помнил Служкин.
   
— Лена!.. — вдруг крикнул Служкин ей вслед, и она оглянулась. — Лен, мы же теперь каждый день встречаться будем?..
   
Какая-то мама, входившая в ворота садика, неприязненно посмотрела на Служкина. Лена молча наклонила голову и пошла дальше.
  
  
   
    
Глава 12
    
ОТКЛОНЕНИЕ ОТ ТЕМЫ
   
   
Служкин проводил самостоятельную работу в девятом «бэ». Заложив руки за спину, он вкрадчивой походкой перемещался вдоль рядов.
   
— Бармин, окосеешь. Петляева, вынь учебник из парты. Тютин, не с той страницы списываешь. Поспелова, я у тебя уже две тетрадки отнял и третью отниму! Чебыкин, я тебе честно говорю, что у Смирновой сущая ерунда написана, так что не вертись. Деменев, ты и фамилию у Шахова тоже спиши — для честности.
   
На учительском столе высилась стопа конфискованных учебников и тетрадей. Быстро развернувшись, Служкин рявкнул:
   
— Рукавишников, если еще раз попытаешься украсть тетрадь с моего стола, сразу поставлю единицу, ясно?
   
Класс шумел, шептался, ерзал. На доске белели два столбика вопросов для самостоятельной: вариант «а» и вариант «бэ».
   
— Время! — наконец объявил Служкин и стал бесцеремонно выдирать листочки прямо из-под рук ожесточенно строчивших учеников.
   
Собрав работы, Служкин раскрыл журнал и сказал:
   
— Ну а теперь выясним, как надо было отвечать на вопросы. Первый вариант, первый вопрос — Поспелова.
   
Наугад вызывая девятиклассников, Служкин с трудом добился всех ответов, выставил десять оценок и спросил:
   
— И кто же на все вопросы ответил правильно?
   
Над макушками девятого «бэ» косо поднялась единственная рука.
   
— Овечкин — пять, — сказал Служкин, выводя в журнале пятерку, а листочек отдавая Овечкину. — Вы дураки, — дружески пояснил он всем. — В плечах аршин, а на плечах кувшин. Вы же понимаете, что я еще всех вас не запомнил. Ну так за одной партой и писали бы вдвоем один вариант. Уж на тройку-то натянули бы.
   
— Так вы бы сразу сказали, Виктор Сергеевич!.. — обиженно закричал девятый «бэ».
   
— Что я, себе враг? — усмехнулся Служкин.
   
— А мы с Демоном так и сделали! — счастливо смеясь, сообщил Шахов, и Служкин, ухмыляясь, тотчас выставил двойки Шахову и Деменеву в журнал.
   
— Дураков на сказки ловят, — под хохот класса пояснил он. — Итак, записываем тему урока: «Исторически сложившиеся экономические регионы России».
   
Изнывая и сетуя, девятый «бэ» склонился над тетрадями.
   
— А вы, Виктор Сергеевич, сами-то бывали там, про где нам рассказываете? — недоверчиво спросил Чебыкин.
   
— Кое-где бывал.
   
— А на этом Черном море, про которое пишем, бывали?
   
— Черное море большое, — резонно заметил Служкин.
   
Девятиклассники начали выкрикивать названия черноморских городов, в которые затесались Юрмала и почему-то Красноярск.
   
— Виктор Сергеевич, а сводите нас всем классом куда-нибудь на юг! — попросил неугомонный Чебыкин. — Вы же географ!
   
— Не-ет, братцы, — отказался Служкин. — Юг нам сейчас не по карману…
   
— Ну, куда по карману, — согласился девятый «бэ». — В поход какой-нибудь… Вы ведь наверняка в походы ходите?
   
— Бывает, — кивнул Служкин.
   
— А сколько килограммов рюкзак вы можете поднять? — расширив глаза, спросила Поспелова.
   
— Ну, килограммов триста, — небрежно ответил Служкин.
   
— А в какие походы вы ходите? — поинтересовался дотошный и обстоятельный Бармин по кличке Борман. — Пешком, в горы или по речке?
   
— Люблю по речкам сплавляться.
   
— У нас физичка тоже в походы ходит, — сообщил Тютин. — Она обещала нас сводить, только не сводила.
   
— Виктор Сергеевич, сводите нас в поход!.. — нестройно и умоляюще заныли девятиклассники. — Сводите, Виктор Сергеевич!.. Ну пожалуйста! Сводите!.. Пока тепло, на речку!..
   
— А школа? — озадачился Служкин.
   
— Да нас отпустят! Только рады будут избавиться!..
   
— Ну, я подумаю… — неуверенно согласился Служкин.
   
— Нет! — отчаянно закричал девятый «бэ». — Физичка тоже подумала! Вы точно обещайте! Мы вам всю географию выучим! Мы весь поход писать будем молча, как у Розы Борисовны! Только обещайте!
   
— Давайте об этом после уроков поговорим, — пошел на компромисс Служкин. — Мне же надо вам еще новый материал рассказать…
   
— Не хотим! Не хотим географию! — орали со всех сторон. — Расскажите нам лучше про походы, в которые вы ходили!..
   
— А исторически сложившиеся экономические регионы?
   
— Мы дома сами по учебнику прочитаем!..
   
— Мне однажды девятый «а» уже обещал нечто подобное и надул меня, как Кутузов Наполеона.
   
Возмущенный рев прокатился по классу.
   
— По девятому «а» людей не судят, — значительно произнес Овечкин.
   
— Ладно, сделаем так, — все-таки сдался Служкин. — Вы читаете учебник и во вторник пишете самостоятельную. Вопросы будут сложные, на понимание. Кто напишет на пять — тех беру в поход.
   
Он вздохнул, сел на свой стол и начал рассказывать, как переворачиваются в стремнине байдарки и пороги валами смывают экипаж с катамарана, как по весне вздувшиеся реки прут через лес, как зарастают лопухами летние перекаты, как скрипят над головами старые деревянные мосты, как парусят на ветру палатки, как ночами горят красные костры на черных крутых берегах, как в полдень воздух дрожит над раскаленными скалами, как в напряженных руках сгибается в гребке весло и какая великая даль видна с вершины любого прибрежного утеса. Это была самая интересная география и для Служкина, и для всех прочих. Прозвенел звонок, и девятиклассники тучей облепили служкинский стол, забрасывая Служкина вопросами о походе.
   
— Потом! Потом! — отмахивался Служкин.
   
— Виктор Сергеевич, вот список тех, кто пойдет в поход. — Овечкин просунул между чужих локтей мятую бумажку с фамилиями.
   
— Во вторник узнаем, кто пойдет, — сварливо ответил Служкин.
  
  
   
    
Глава 13
    
ОТЛУЧЕНИЕ ОТ МЕЧТЫ
   
   
В понедельник после первой смены в кабинете физики проходил педсовет. Служкин явился в числе первых и занял заднюю парту. Кабинет постепенно заполнялся учителями. В основном это были пожилые тетеньки с добрыми лицами и женщины средних лет с размашистыми движениями и сорванными голосами. Пришли физрук и две физручки — все трое похожие на лошадей, одетые в спортивные костюмы, со свистками на груди. Молоденьких учительниц тоже было порядком, но в их облике не хватало какой-то мелочи, отчего даже самые симпатичные из них вызывали желание лишь крепко пожать им руку.
   
Вошел директор, блестя очками. Затем, беседуя одновременно с двумя или тремя училками, вплыла Роза Борисовна. Все расселись, шум голосов затих, и только педсовет начался, как в дверь постучали. Угроза тихо закипела.
   
— Прошу прощения, — направляясь вдоль стены вглубь класса, хладнокровно сказала опоздавшая учительница.
   
— Педсовет для всех начинается в одно и то же время, Кира Валерьевна, — ледяным тоном сказала Угроза.
   
Служкин с интересом уставился на Киру Валерьевну, которую до сих пор еще не встречал в учительской. Строгий черный костюм и отточенная, презрительная красота Киры Валерьевны не оставляли сомнения в ее праве опоздать на минуту, на час, на год на все педсоветы мира. Кира Валерьевна села за соседнюю со служкинской парту и невозмутимо раскрыла перед собой яркий журнал мод.
   
Служкин не слушал, что говорили Угроза и директор. Он смиренно сложил руки и глядел в окно. За окном стоял холодный осенний день и была видна лишь бесконечная линия верхних этажей длинного высотного дома. Его крыша, как ватерлиния, отсекала нижнюю часть сизого облака, которое медленно ехало вдоль небосклона. Облако напоминало авианосец, и на фоне этого дрейфа профиль Киры Валерьевны выглядел особенно выразительно.
   
От созерцания профиля Служкина оторвало собственное имя, произнесенное Розой Борисовной. Служкин перевел взгляд.
   
— …вопрос с дисциплиной тоже стоит довольно остро, — говорила Угроза. — Я понимаю, что Виктор Сергеевич не имеет никакого опыта педагогической деятельности. Но ведь уже прошел определенный срок, что позволяет спросить о результатах. Учителя в соседних кабинетах жалуются на постоянный шум в кабинете географии.
   
Кабинет географии находился в тупике коридора, а рядом с ним был только кабинет истории. Историчка сидела со страдальческим выражением лица и не глядела на Служкина.
   
— На уроках географии стиль общения учителя с учениками весьма фриволен, — продолжала Угроза. — Учитель, не соблюдая дистанции, держит себя наравне с учениками, вступает в перепалки, сидит на столе, отклоняется от темы урока, довольно скабрезно шутит, читает стихи собственного сочинения…
   
Среди учителей послышался шум и смешки. Служкин окаменел скулами, глядя в никуда, но краем глаза увидел, что профиль на фоне авианосца на некоторое время превратился в анфас.
   
— Естественно, что подобное поведение учителя провоцирует и учеников. Следствие того — катастрофическое падение дисциплины и очень слабая успеваемость. А в пятницу мне сообщили, что в ближайшем будущем Виктор Сергеевич планирует еще и туристический поход с девятым «бэ». Причем посоветоваться с администрацией он не счел нужным. Но как можно допустить этот поход? Я не ставлю под сомнение туристический опыт Виктора Сергеевича, но если у него в путешествии будет такая же дисциплина, как в школе, то это может закончиться катастрофой. Я не дам добро на подобное мероприятие.
   
Разделав Служкина, Угроза переключилась на другую тему. Озлобленный, багровый Служкин еле дождался конца педсовета и сразу ринулся к Угрозе.
   
— Свои аргументы я уже изложила, — холодно сказала ему Угроза.
   
— Тогда, Роза Борисовна, изложите их и тем ребятам, которые собирались пойти со мной, — отчаянно заявил Служкин. — Я не хочу в их глазах быть, как они говорят, Обещалкиным, по вашей вине.
   
Роза Борисовна осмотрела Служкина с головы до ног.
   
— По — вашей — вине, — раздельно произнесла она. — И если вы не нашли в себе мужества посоветоваться о походе со мной, то найдите его, чтобы самому расхлебать кашу, которую, извините, заварили.
   
— С вами я не посоветовался потому, что обещал взять в поход лишь тех ребят, кто напишет на пять самостоятельную, а самостоятельная будет только завтра, — пояснил Служкин. — И я не идиот, чтобы брать в поход тех, кто не станет мне подчиняться.
   
— Даже если они напишут самостоятельную на пять?
   
— Они напишут ее на такую оценку, на какую мне будет нужно. Завышать оценку я не собираюсь, но занизить можно всегда.
   
— У вас интересный подход к оценкам. Боюсь только, что он идет вразрез с традиционным. Но, видимо, вы его активно применяете, если судить по количеству двоек по вашему предмету.
   
— Количество двоек по географии у всех классов — или у девятого «вэ», который вы имеете в виду, — не имеет отношения к моему походу с десятью — пятнадцатью учениками из девятого «бэ».
   
— Ошибаетесь, Виктор Сергеевич. Успеваемость по предмету всегда зависит от учителя. Не бывает хороших учителей, у которых все ученики двоечники, поверьте моему опыту. Следовательно, низкий уровень успеваемости говорит о том, что вы — плохой педагог. И этим походом я не хочу создавать плохому учителю ложную популярность. Благо вы в этом преуспели и без турпоходов.
  
  
   
    
Глава 14
    
МЯСНАЯ ПОРОДА МАМОНТОВ
   
   
Будкин сидел за рулем и довольно хехекал, когда «запор» особенно сильно подкидывало на ухабах. Тарахтя задом, «запор» бежал по раздолбанной бетонной дороге. Параллельно бетонке тянулись рельсы, и некоторое время слева мелькали заброшенные теплушки. За ними влажной сизой полосой лежала Кама. Небо было белое и неразличимое, словно его украли, только полупрозрачные столбы света, как руины, стояли над просторной излучиной плеса. В текучем и водянистом воздухе почти растворился дальний берег с бурыми кручами песка и косой фермой отшвартованной землечерпалки. На реке бледно розовел одинокий бакен.
   
Бетонка и рельсовый путь вели на завод. Уже началась дамба, и справа от дороги в голых низинах блестели плоские озера на заливных лугах. В этих озерах заканчивался рукав затона. Заросли кустов и редкие деревья вдоль обочины стояли голые, прохудившиеся, мокрые от холодной испарины утреннего тумана.
   
Служкин и Надя сидели на заднем сиденье «запора». Надя держала Тату, одетую в красный комбинезон, а Служкин читал газету, которой была закрыта сверху сумка, что стояла у него на коленях.
   
— Будкин! — раздраженно сказала Надя. — Если ты на шашлыках будешь пить, я обратно с тобой не поеду. Пойду с Татой пешком.
   
— Фигня, — хехекнув, самоуверенно заявил Будкин. — Я по этой дороге полным крестом миллион раз ездил. К тому же чего мне будет с двух бутылок красного вина на троих? Это Витус сразу под стол валится, когда я только-только за гармонь хватаюсь.
   
— Ну скажи ему что-нибудь, папаша! — Надя гневно взглянула на Служкина, и Служкин виновато вздохнул.
   
— Пишут, что в бассейне Амазонки нашли секретную базу фашистов времен Второй мировой, — сказал он.
   
— И чего там на ней? — поинтересовался Будкин. — Секретные фашисты?
   
Будкин лихо свернул на грунтовый съезд, уводящий в кусты.
   
— Цистерна, а в ней семнадцать тони спермы Гитлера.
   
— К-кретин!.. — с бессильным бешенством выдохнула Надя.
   
«Запор» продрался сквозь акацию и, весь облепленный серыми листьями, точно камуфляжем, выехал на площадку у берега затона. Площадку живописно огораживала реденькая роща высоких тополей. Площадка была голая и синяя от шлака. Посреди нее над углями стоял ржавый мангал, валялись ящики. Вдали в затоне виднелся теплоход — белый-белый, вплавленный в черную и неподвижную воду, просто ослепительный на фоне окружающей хмари, походивший на спящего единорога. Все вылезли из машины: Будкин ловко вынул наружу Тату, а Служкин долго корячился со своей сумкой.
   
— Ну и чего здесь хорошего? — мрачно огляделась Надя.
   
— Традиция у нас — есть шашлыки тут, — пояснил Будкин. — Летом тут хорошо, травка всякая. Мы без трусов купаемся — никого нет.
   
— Только на это у вас ума и хватает…
   
— Надя, а мы приехали? — спросила Тата.
   
— Приехали, — убито вздохнула Надя.
   
Тата присела и начала ковырять лопаткой плотно сбитый шлак.
   
— Так, — деловито распорядился Будкин. — Сейчас я, как старый ирокез, пойду за дровами, а ты, Надюша, доставай мясо из уксуса и насаживай на шампуры.
   
— Я тебе домохозяйка, что ли? — возмутилась Надя.
   
— Надю-ша, не спорь! — игриво предостерег ее Будкин, обнимая за талию и чмокая в щеку. — Мужчина идет за мамонтом, женщина поддерживает огонь.
   
— Кто тут мужчина-то? — с презрением спросила Надя.
   
— Поговори мне еще! — прикрикнул на нее Будкин. — Хоу!
   
Он метнул в тополь маленький туристский топорик. Топорик отчетливо тюкнул, впиваясь в ствол. Будкин нырнул в машину, включил на полную мощь встроенный магнитофон, а затем развинченной, боксерской трусцой, не оглядываясь, побежал за топориком и в рощу.
   
— Хам, — заметила Надя, подняла сумку и понесла к мангалу.
   
— Папа, а песок не копается, — сказала Тата.
   
— Да бес с ним… Пойдем лучше на корабли смотреть, — предложил Служкин. — Давай садись мне на шею.
   
— Не урони ее! — издалека крикнула Надя.
   
С Татой на плечах Служкин перебрался по дну промоины у берега, вышел на тракторную колею и двинулся к кораблям.
   
— Папа, а куда Будкин пошел?
   
— На охоту за мамонтом. Он его на шашлык порубит, мама пожарит, и мы съедим. Мамонт — это слон такой дикий, волосатый.
   
— А ему больно будет?
   
— Нет, что ты, — успокоил дочку Служкин. — Он специальной породы — мясной. Когда его на шашлык рубят, он только смеется.
   
— А почему мы его не видели, когда на машине ехали?
   
— Ты не видела, а я вот видел. Они все мелкие, шашлычные-то мамонты, — размером с нашего Пуджика.
   
— А Пуджика можно на шашлык порубить?
   
— Конечно, — заверил Служкин. — Только для этого его надо долго откармливать отборными мышами, а он у нас ест одну лапшу и картошку.
   
Служкин дошел до ближайшего катера. Катер лежал на боку, уткнувшись скулой в шлаковый отвал — словно спал, положив под щеку вместо руки всю землю. Красная краска на днище облупилась, обнажив ржавчину, открытые иллюминаторы глядели поверх головы Служкина, мачты казались копьями, косо вонзенными в тело сраженного мамонта.
   
— А что корабли на земле делают? — спросила Тата.
   
— Спят. Они как медведи — на зиму засыпают, выбираются на берег и спят. А весной проснутся и поплывут — в Африку, на реку Амазонку, на Южный полюс. А может, и в Океан Бурь.
   
— А мы на них будем плавать?
   
— Обязательно, — заверил Служкин.
   
С Татой на плечах он поднялся повыше по осыпи. За катером на мелководье лежала брошенная баржа, зачерпнувшая воду бортом, как ковшом. За баржей тянулись стапеля и груды металлолома. Темнели неподвижные краны. Заводские корпуса были по случаю воскресенья тихие и скучные. Вдали у пирса стояла обойма «Ракет», издалека похожих на свирели. В черной, неподвижной воде затона среди желтых листьев отражалась круча берега с фигурной шкатулкой заводоуправления наверху.
   
Служкин посмотрел в другую сторону и увидел, что мангал уже дымится, а Будкин и Надя рядышком сидят на ящике. По жестикуляции Будкина было понятно, что он рассказывает Наде о чем-то веселом. По воде до Служкина донесся Надин смех. Непривычный для него смех — смех смущения и удовольствия.
  
  
   
    
Глава 15
    
КИРА ВАЛЕРЬЕВНА
   
   
Служкин сидел в учительской и заполнял журнал. Кроме него, в учительской проверяли тетради еще четверо училок. Точнее, проверяла только одна красивая Кира Валерьевна — водила ручкой по кривым строчкам, что-то черкала, брезгливо морщилась, а три другие училки — старая, пожилая и молоденькая — болтали.
   
— Я вчера, Любовь Петровна, в очереди простояла и не посмотрела шестьдесят вторую серию «Надеждою жив человек», — пожаловалась пожилая. — Что там было? Урсула узнала, что дочь беременна?
   
— Нет, еще не узнала, — рассказала старая. — Письмо-то Фернанда из шкатулки выкрала. Аркадио в больницу попал, и, пока он был на операции, она его одежду обшарила и нашла ключ.
   
— Так ведь Хосе шкатулку забрал к себе…
   
— У него же эта… как ее?..
   
— Ребекка, которая Амаранту отравила, — подсказала молодая.
   
— Вот… Ребекка же у Хосе остановилась под чужим именем, а он ее так и не узнал после пластической операции.
   
— Почему? Он же подслушал ее разговор с Ремедиос…
   
— Он только про Аркадио успел услышать, а потом ему сеньор Монкада позвонил и отвлек его.
   
— Я бы на месте Аркадио этого сеньора на порог не пустила, — призналась пожилая.
   
— Это потому, что мы, русские, такие, — пояснила старенькая. — А они-то нас во сколько раз лучше живут? Там так не принято.
   
— А что — лучше? — возмутилась молодая училка. — Фернанда — простая медсестра, а у нее квартира какая?
   
— Она же на содержании у этого американца, — осуждающе заметила старенькая.
   
— Я бы и сама пошла на такое содержание, — мечтательно заметила молодая. — Кормит его одними обещаниями, и больше ничего…
   
Служкин закрыл журнал, поставил в секцию и начал одеваться.
   
На улице уже темнело, накрапывал дождь, палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в котором лето объясняло, почему оно убежало к другому полушарию. Служкин закурил под крышей крылечка, глядя на светящуюся мозаику окон за серой акварелью сумерек.
   
Сзади хлопнула дверь, и на крыльцо вышла Кира Валерьевна. В одной руке у нее была сумка, раздутая от тетрадей, в другой руке — сложенный зонтик.
   
— Подержите, пожалуйста, — попросила она, подавая Служкину сумку.
   
— Тяжелая, — заметил Служкин. — Может, вам помочь донести?
   
— Я близко живу.
   
— Это как понять?
   
— Как хотите, — хмыкнула Кира Валерьевна, выпалив зонтом.
   
— Хочу вас проводить. — Служкин выбросил окурок, и тот зашипел от досады. — Давайте мне и зонтик тоже, а сами возьмите меня под руку.
   
Кира Валерьевна, поджав губки, отдала зонтик и легко взяла Служкина под локоть. Они сошли с крыльца.
   
— Отгадайте загадку, — предложил Служкин. — Моя четырехлетняя дочка сочинила: открывается-закрывается, шляпа сломается. Что это?
   
— Зонтик, — сухо сказала Кира Валерьевна. — Я бы не подумала, что у вас уже такая взрослая дочь…
   
— Так что ж, человек-то я уже пожилой… — закряхтел Служкин. — А у вас кто-нибудь есть? Сын, дочка, внук, внучка?..
   
— То есть вам интересно, замужем я или нет?
   
— А разве найдется какой-нибудь мужчина, чтобы ему это было неинтересно, особенно если он красив и умен чертовски?
   
Кира Валерьевна снисходительно улыбнулась.
   
— Не замужем, — вызывающе сказала она и посмотрела на Служкина.
   
— Я так и надеялся. А какой предмет вы ведете?
   
— Немецкий.
   
— Когда-то и я изучал в университете немецкий, — вспомнил Служкин. — Но сейчас в голове осталось только «руссиш швайн» и «хенде хох». Не подскажете, как с немецкого переводится сонет: «Айне кляйне поросенок вдоль по штрассе шуровал»?
   
Кира Валерьевна засмеялась:
   
— Вы что, литературу ведете?
   
— Географию, прости господи.
   
— Точно-точно, припоминаю. — Она скептически кивнула. — Что-то про вас говорили на педсовете… Стихи вы какие-то, кажется, ученикам читали, да?
   
— Жег глаголом, да назвали балаболом, — согласился Служкин.
   
— В самокритичности вам не откажешь.
   
— Посмеяться над собой — значит лишить этой возможности других, — назидательно изрек Служкин. — Это не я сказал, а другой великий поэт.
   
Они остановились у подъезда высокого девятиэтажного дома.
   
— Мы пришли. — Кира Валерьевна забрала сумку и зонтик. — Спасибо.
   
— А мы еще, Кира, вот так же прогуляемся? — спросил Служкин.
   
— А разве мы пили на брудершафт?
   
— А разве это трудно? — улыбнулся Служкин.
   
— Что ж, дальше будет видно, — усмехнулась Кира. — Как хоть тебя?.. Витя? До свидания, Витя.
   
Она развернулась и вошла в подъезд.
  
  
   
    
Глава 16
    
ПРОБЕЛЫ В ПАМЯТИ
   
   
Служкин, в длинном черном плаще и кожаной кепке, с черным зонтом над головой, шагал в садик за Татой. Небо завалили неряшливо слепленные тучи, в мембрану зонта стучался дождь, как вечный непокой мирового эфира. Служкин не полез через дыру в заборе вокруг садика, как он обычно делал, а чинно обошел забор и вступил на территорию с главного входа. Под козырьком крылечка он увидел Лену Анфимову с Андрюшей.
   
— Привет, — сказал Служкин. — Вы чего здесь стоите?
   
— Да вот зонтик сломался, — виновато пояснила Лена. — Теперь ждем, когда дождь пореже станет…
   
— Ну, к зиме распогодится, — пробормотал Служкин, поглядев на небо. — Давай, я вас под своим зонтом провожу.
   
— Может, Тату сначала заберешь? Нам на остановку надо…
   
Служкин посмотрел на часы.
   
— Успею еще, — заверил он. — Времени завались.
   
Он подставил локоть. Лена, улыбнувшись, взяла его под руку. Они неторопливо двинулись к воротам. Лена вела Андрюшу.
   
— Расскажи мне, Лен, как хоть ты поживаешь, — попросил Служкин. — А то ведь я так ничего и не знаю.
   
— Да мне, Витя, нечего рассказывать. — Лена пожала плечами. — Нету у меня ничего интересного. Как замуж вышла, так из декрета в декрет, и с утра до вечера готовлю, стираю, глажу, прибираю, за Олей и Андрюшей смотрю… Я уж и сама стала забывать, что я человек, а не машина хозяйственная… В кино уже три года не бывала…
   
Лена не жаловалась, просто рассказывала так, как есть.
   
— Могу сводить тебя в кино, — бодро заявил Служкин, еще не перестроившись на слова Лены. — С превеликим удовольствием…
   
— Нет, Витя, я же не напрашиваюсь… — Лена помолчала. — Мне некогда, да и перед мужем неудобно.
   
— А кто у тебя муж? Какие у вас отношения?
   
Служкин отдал Лене зонтик, подхватил Андрюшу, перенес его через канаву по мосткам и подал Лене руку. Лена оперлась о нее тяжело, неумело, как о перила.
   
— Он у меня работает шофером. Дома мало бывает — все возится с автобусом. А отношения?.. Какие они могут быть? Пока Андрюша не родился, так что-то еще имелось. А сейчас оба тянем лямку. Тут уж не до отношений. Живем спокойно, ну и ладно. Поздно уже что-то выгадывать, да и разучилась я…
   
— Денег-то он много зарабатывает? — наивно спросил Служкин. — Я слыхал, водители просто мешками их таскают.
   
— А я слыхала, что учителя, — сказала Лена, и они рассмеялись.
   
— А вышла ты по любви? — напрямик спросил Служкин.
   
Лена, вопреки обычному, не смутилась. Видимо, для нее это было так же далеко, как двойки по рисованию.
   
— По любви. Только какая разница теперь?
   
— Лен, скажи, — помолчав, попросил Служкин, — а чем у тебя кончился тот школьный роман с Колесниковым?
   
— Разве ты не знаешь? — удивилась Лена. — Ты же дружишь с Веткиной… Хотя, в общем, и рассказывать тут нечего. — Лена пожала плечами. — Ничем. Дружили после школы полгода, потом он в армию ушел. Я сначала писала ему, ждала. Потом забывать начала. Потом с Сашей познакомилась — с будущим мужем. Вот так. А Колесников тоже не особенно переживал. На моей свадьбе напился, всем надоел своими армейскими историями, к каждой девчонке приставал…
   
— А ведь мы всем классом с таким благоговением относились к твоему роману с Колесниковым! Как же, десятиклассник, на машине ездит — и нашу Ленку Анфимову любит!..
   
— Только к машине вы и испытывали уважение, — улыбнулась Лена. — Глупые все были… Сейчас у мужа автобус целый, ну и что?
   
— М-да-а… — протянул Служкин. — Как-то все это… Вроде бы когда-то огромное значение имело, а оказалось — ерунда. И остается только грустно шутить. Ты же самая красивая девочка в классе была… Все думали, что ананасы в Париже кушать будешь…
   
Лена чуть покраснела:
   
— Да и про тебя, Витя, думали, что станешь великим поэтом…
   
— Гм, гм, — смущенно покашлял Служкин. — Метили в цари, да попали в псари… А я ведь, Лен, так в тебя влюблен был…
   
— Я знала, — засмеялась Лена. — Да и весь класс знал.
   
— И тебе не жалко меня было, когда ты с Колесниковым крутила?
   
— Нет, — мягко сказала Лена. — Тогда ведь казалось, что всего еще сколько угодно будет. Не ценили, когда любят. Маленькие были.
   
Они шли вдоль рощицы старых, высоких сосен, вклинившейся в новую застройку. Подлесок здесь был вытоптан детьми и собаками. Андрюша, пользуясь тем, что внимание мамы отвлекает дядя с зонтиком, брел по лужам, поднимая сапогами черные буруны. Показалась автобусная остановка — голая площадка на обочине шоссе.
   
— Я вас посажу на автобус, — сказал Служкин.
   
Они молчали, вглядываясь в призрачную, дождливую перспективу дороги, откуда в брызгах, шипя, вылетали легковушки и проносились мимо, кубарем закручивая морось. Служкин переложил зонт в другую руку и чуть приобнял Лену, словно хотел ее немного согреть.
   
— Андрюша, встань ко мне поближе, — велела Лена, подтаскивая сына за руку. — У тебя и так капюшон уже промок…
   
— А помнишь, как нас четыре года Чекушка сватала? — спросил Лену Служкин. — Всегда сажала за одну парту…
   
Лена слабо улыбнулась.
   
— Скажи, Лен, а вот тогда, на дискотеке, ты меня вправду поцеловала или случайно в темноте ткнулась?
   
— Не помню, — удивленно сказала Лена и засмеялась. — Витя, а это не ты подсунул мне в портфель записку на Восьмое марта?
   
— И я не помню, — честно ответил Служкин. — А ты помнишь, как на День Победы нам вдвоем давали читать «Жди меня»?..
   
— А ты помнишь?..
   
Лена медленно менялась — усталость и покорность уходили с ее лица, и в глазах что-то затеплилось, как солнце за глухими тучами. К Лене даже вернулось почти забытое школьное кокетство — она искоса лукаво глянула на Служкина, как некогда глядела, проходя мимо него в школьном коридоре. Служкин и сам оживился, стал смеяться, жестикулировать и даже не заметил автобуса.
   
Они одновременно замолчали, с какой-то обидой глядя на открывающиеся двери. Лена сникла. И вдруг Служкин наклонил зонтик вперед, отгораживаясь им от автобуса, как щитом, и смело прижался губами к холодным и твердым губам Лены, забыто вздрогнувшим в поцелуе.
   
— Иди, — сказал он. — Мы ведь еще увидимся…
   
Покачивая толстым задом, автобус уполз по шоссе.
   
Служкин задумчиво пошагал обратно. Он шагал минут пять. Вдруг он встрепенулся, быстро захлопнул зонтик и бросился бегом. Дождь плясал на его кепке, под ногами взрывались лужи, полы плаща болтались, как оторванные. Служкин бежал напрямик через газоны, через грязь, прыгал над канавами, проскочил в дыру в заборе вокруг садика и влетел в раздевалку.
   
Тут было уже пусто. Дверь в группу была раскрыта, и Служкин остановился на пороге. В дальнем углу зала за столом сидела и что-то писала воспитательница. На маленьких столиках вверх ножками лежали маленькие стульчики. Свежевымытый пол блестел. Тата — одна-единственная — строила из больших фанерных кубов кривую башню. В своем зеленом платьишке на фоне желтого линолеума она казалась последним живым листком посреди осени.
   
— Тата!.. — охрипнув, позвал Служкин.
   
Тата оглянулась, помедлила и молча кинулась к нему через весь зал. Служкин инстинктивно присел на корточки, поймал ее и прижал к грязному плащу, к мокрому лицу.
   
— Тата, я больше никогда не опоздаю… — прошептал он. — Честное слово, никогда… Честное папино…
  
  
   
    
Глава 17
    
ВЫПУСКНОЙ РОМАН
   
   
С утра газоны оказывались седыми, а воздух каменел. Лужи обморочно закатывали глаза. Люди шли сквозь твердую, кристальную прохладу, как сквозь бесконечный ряд вращающихся стеклянных дверей.
   
На заре по Речникам метлою проходился ветер и обдувал тротуары, отчего город казался приготовленным к зиме, как покойник к погребению. Но снега все не было. И вот будто стронулось само время — первый снег хлынул, как первые слезы после долгого, молчаливого горя.
   
Служкин ходил проведать Сашеньку, но не застал ее на работе. У него еще оставалось полтора часа свободы до конца смены в садике, и он отправился побродить вдоль затона, посмотреть на корабли.
   
Снег валил сверху густо и плотно, словно его скидывали лопатами. У проходной Служкин неожиданно увидел продрогшего, танцующего на месте Овечкина с сугробом на голове.
   
— Какими судьбами? — задержавшись, поинтересовался Служкин.
   
— Человека жду… одного… — проклацал зубами Овечкин.
   
— В мае влюбляться надо, — посоветовал Служкин.
   
На мосту в ржавые бока понтонов тяжело толкалась стылая вода. Понтоны раскачивались, дощатые трапы между ними злобно грохотали.
   
На дамбе, на голых ветвях тополей мокрый снег свалялся в куски, свисающие вниз, как клочья шерсти. Затон, плотно заставленный кораблями, походил на какую-то стройку. Мачты, антенны, стрелы лебедок торчали, как строительные леса. На крышах и палубах снег лежал ровными листами. Иллюминаторы смотрели на Служкина невидяще, рассеянно, исподлобья, как смотрит человек, который почти уснул, но вдруг зачем-то открыл глаза.
   
Служкин остановился у навеса лесопилки, под которым уныло качался и позвякивал цепями тельфер. В белой мгле Кама выделялась контрастной черной полосой, потому что снег, падая на воду, странно исчезал. Служкин стоял, курил и разглядывал высокий и массивный нос ближайшей самоходки, у которой в клюзах торчали якоря, словно кольцо в ноздрях быка.
   
На дорожке из снегопада появился маленький заснеженный человек, и Служкин с удивлением узнал в нем Машу Большакову из девятого «а».
   
— Маша, ку-ку, — окликнул он ее.
   
— Ой, Виктор Сергеевич!.. — Маша даже испугалась.
   
— Ты чего здесь делаешь?
   
— К папе ходила. Мама просила ему записку отнести.
   
— Это не тебя там у проходной Овечкин дожидается?
   
— Меня, — покраснев, созналась Маша.
   
— Э-эх, жаль, — вздохнул Служкин. — А я хотел проводить…
   
— До проходной еще далеко, — кокетливо ответила Маша.
   
Они медленно пошли рядом, не глядя друг на друга. Снег все валил с неба, будто рваные полотнища. Наконец Маша подняла на Служкина глаза и, не выдержав, улыбнулась:
   
— А вы что здесь делаете, Виктор Сергеевич? Только не врите.
   
— Да ничего не делаю. Шляюсь. Чего мне тут делать? Груши околачивать? Хожу и вспоминаю времена, когда сам девочек дожидался.
   
— А почему на заводе?
   
— Ну… как сказать… Жисть по заводскому гудку. Хотел увидеть один теплоходик, про который есть что вспомнить. «Озерный» называется.
   
— Я в кораблях не разбираюсь… А что у вас за история, Виктор Сергеевич, которую вы вспоминаете?
   
— История моей последней школьной любви, — важно пояснил Служкин.
   
— А расскажите, — лукаво улыбаясь, предложила Маша.
   
— Ой, Машенька, — заныл Служкин, — это история очень старая. Она длинная и скучная, со слезами и мордобоем. Тебе будет неинтересно.
   
— Очень интересно, Виктор Сергеевич! — горячо заверила Маша.
   
— Ну ладно, — довольно согласился Служкин и полез за сигаретами. — Было это в июне, когда я закончил десятый класс и шли выпускные экзамены, — начал он. — Дружил я тогда с одноклассницей. Красивая девочка была, но характер — спаси господи! Вздорная, склочная, задиристая — хуже Ясира Арафата. Звали ее Наташа Веткина, а кличка — просто Ветка. Дружили мы давно, однако ничего особенного: так, гуляли, болтали, в кино ходили, целовались потихоньку. А тут как дошло до всех, что скоро навсегда расстаемся, так и заводиться начали, нервничать. Ну я-то еще с детства мудрый был, лежал себе спокойненько на диване. А Ветка, видно, решила под конец урвать кусок побольше и завела роман с другим нашим одноклассником. Звали его Славкой Сметаниным, а кличка была, конечно, Сметана. Он был парень видный, отличник, но нич-чегошеньки не отражал. Смотрю, в общем, это я: Ветка со Сметаной каждый день туда-сюда рассекает. Что, думаю, за блин, на фиг? Попытался я Ветке мозги прочистить, она и ляпнула мне: не суйся, мол, и катись отсюда. Я, понятно, разозлился благородно. Ну, думаю, жаба, ты у меня покукарекаешь еще.
   
И вот был у нас экзамен по химии. Подхожу я это утром к школе и вижу, что Ветка со Сметаной под ручку прется. Я сразу понял: сегодня точно чья-то кровь будет пролита. Химичка нам кабинет открыла и куда-то ушла. Ветка тоже учесала. Сидим мы в кабинете вдвоем: я и Сметана эта дурацкая. Я злость коплю. Сметана тетрадку свою с билетами читает. А надо сказать, что в кабинете том был здоровенный учительский стол. Сверху кафелем выложен, чтобы кислотой не попортить, а сбоку большой стеклянный вытяжной шкаф с трубой наверху. Я все прикинул, обмозговал, потом встал, тетрадку у Сметаны из рук хвать, на этот стол скок, да и запихал ее в трубу. Сметана озверел, сперва за мной между парт погонялся, затем полез в шкаф за тетрадью. И только он в вытяжной шкаф проник, я тут же подскочил, дверку у шкафа закрыл и запер со всей силы на шпингалет. А после вышел из кабинета и дверь защелкнул.
   
Вот и время экзамена наступило. У кабинета толпа мнется. Подгребает экзаменационная комиссия, открывает дверь, вваливается в кабинет… А там этот дурак на столе в стеклянном шкафу сидит, как обезьяна в аквариуме. Учителя сразу в визг, остальных со смеху скосило. И главное — шпингалет никто открыть не может, так я его засобачил. Пока слесаря искали, полшколы в химию поржать прибежало. А мне же, чудотворцу и выдумщику, ни слова не говоря, по химии трояк впечатали и с экзамена под зад коленом. Я не стал переживать, только радовался, когда вспоминал, как Ветка позеленела.
   
Маша смеялась. Ободренный, Служкин заливался соловьем.
   
— Тем же вечером сижу я дома, вдруг звонок в дверь. Я только дверь открыл, а мне Ветка сразу по морде тресь!.. Но я — воробей стреляный, я сразу присел. И она со всего размаха рукой по косяку как засадила, аж весь дом вздрогнул! Тут на грохот моя мама в коридор выбегает. А мама моя страсть любила, когда в гости ко мне девочки приходят. Схватила она Ветку и на кухню поволокла. Сразу чай, конфеты, все такое. Говорит мне: познакомь, мол, Витя, с девушкой… Меня, естественно, черт за язык дернул. Такая и сякая, говорю, моя невеста. От этих слов Ветка чуть не задымилась. Ну, чай допила, с мамой моей попрощалась культурно и ушла, а на меня и не взглянула. Так, думаю, Виктор Сергеевич, ожидает тебя бой не ради славы, ради жизни на земле.
   
Служкин сделал паузу, прикуривая. Маша, улыбаясь, ждала продолжения. Они пошагали дальше. Сигарета во рту у Служкина дымила, как крейсерская труба.
   
— В день выпускного бала вручили нам в торжественной обстановке аттестаты. Дальше в культурной программе значилось катание на теплоходе. Загнали нас, выпускников, на этот вот «Озерный». Здесь дискотека, шведский стол, прочая дребедень. Погода просто золотая! И поплыли мы, значит, на прогулку. В салоне музыка играет, все пляшут. А Ветка, зараза, всю дорогу только со Сметаной и танцует. Если же я ее приглашаю, то мне непристойные вещи руками и пальцами показывает. Отозвал я ее в сторонку и спрашиваю: что такое? Она вместо ответа сорвала у меня с головы бейсболку и за борт кинула. Совсем обидно мне стало, ушел я. А когда вернулся обратно в салон, где банкет бушевал, то взял со стола банку с майонезом и сел рядом со Сметаной. Раз уж Ветка со мной не хочет, то со Сметаной и не сможет. Вылучил я момент, когда Сметанин, скотина, за колбасой потянулся и зад свой приподнял, и вылил ему на стул полбанки. «Теперь, — говорю, — твоя фамилия не Сметанин, а Майонезов». — И ушел. А Сметанин как приклеился к месту. Ветка его тащит танцевать, а он только улыбается и говорит, что нога болит.
   
Тут пароход наш причалил к берегу, чтобы мы, значит, в лесочке порезвились. Сошел на берег и я. Через некоторое время подруливает ко мне Ветка: вся цветущая, улыбается. Отойдем, говорит, на минутку. Ну отошли мы, и далеконько отошли. Только остановились на полянке, она и набросилась на меня, как Первая Конная на синежупанников. Разворачивается и с маху мне в челюсть — р-раз!! Я только зубами лязгнул. А с другой стороны уже вторая граната летит. Я Веткину руку успел поймать. Она взбесилась и туфлей своей окаянной как врежет мне в одно такое место, что у меня голова чуть не отскочила. Тут и я со злости стукнул ее в поддыхало — она пополам согнулась. А я еще вокруг нее обежал и впечатал ей пендель под юбку. Она в кусты улетела, и как в могилу — ни ответа ни привета. Я подождал-подождал и полез за ней. Вижу: стоит она на карачках, хрипит, ревет. Жалко мне ее стало, дуру. Поднял я ее, отряхнул, извинился и обратно потащил. Выходим мы наконец на берег, и что же? Пароход-то наш — ту-ту! — уплыл! Так и остались мы в лесу.
   
— И что, на выпускной бал не попали? — изумилась Маша.
   
— Нет, конечно. Я сориентировался: до ближайшей пристани километров десять. А что делать? Потащились. Пока через всякие буреломы лезли, как Дерсу Узалы, уж вечер наступил, погода испортилась, дождь хлынул. Вымокли. Но тут нам повезло. Шли мимо какого-то котлована, и там на краю экскаватор стоял. Не торчать же нам под дождем всю ночь! Залезли в кабину. Я в кресло сел, она мне на колени хлопнулась. Отсиделись, обогрелись, обсохли. Я Ветку конфетами угостил, которые на банкете по привычке со стола стырил. Ветка вроде отмякла. И тут как давай мы с ней целоваться! Всю ночь напролет целовались! Только вот задницей своей толстой она мне все ноги отсидела — это меня и сгубило. Часа в четыре утра, как светать начало, порешили мы снова в путь тронуться. Ветка первая из кабины выскочила. И пока я корячился с занемевшими ногами, она схватила какую-то палку и всунула ее в ручку дверцы — заперла меня, значит, в кабине, змея! А сама спокойно одна пошагала.
   
Я орал-орал, дверь таранил-таранил — ничего не выходит. Тогда осерчал я, вырвал какую-то железяку и разбил окно. Выпрыгнул, да неудачно. Упал на дно котлована, схватился и ногу вывихнул. Ну беда! Выполз наверх, рыча, выломал себе дубину суковатую и с ней поковылял, как Мересьев. Ветку догнать уж и не мечтал.
   
Доплелся до деревни, пришел на пристань. Ветки нигде нет. А, думаю, хрен с тобой, старая дура. Купил билет, тут «Ракета» подходит. Погрузился я, сижу гляжу. И вижу, что как черт из табакерки появляется на пристани моя Ветка и начинает уламывать контролершу, чтоб ее без билета на борт взяли. Денег-то на билет у нее нету! Я, как благородный человек, с парохода долой — и в кассу. И пока я на своих полутора ногах ковырялся, «Ракета» наша стартовала! Ну, думаю, что за напасти!..
   
А мы с Веткой уже устали, как сволочи, даже ругаться сил нет. Следующая «Ракета» только через пять часов. Помирился я с Веткой, и ушли мы за деревню. Нашли песчаную косу, купались, загорали. Ветка тихая-тихая была, виноватая, добрая. В конце концов дождались мы следующей «Ракеты», сели. Ветка всю дорогу спала у меня на плече. Приплыли, сошли на берег родной. Лодыжка моя распухла, болит, еле ступаю. С грехом пополам довела меня Ветка до дому, всю дорогу поддерживала. У подъезда стали прощаться. И только я хотел поцеловать ее напоследок, она ка-ак пнет меня в больную ногу! Я на спину брык, заорал и ногами засучил. А она убежала. Больше мы с ней не виделись.
   
Служкин замолчал.
   
— Никогда?.. — с сочувствием, осторожно спросила Маша.
   
— Никогда, — грустно подтвердил Служкин.
   
Маша задумалась. Они вдвоем уже подошли к наплавному мосту. Маша покачала головой и призналась:
   
— Вы так рассказывали, Виктор Сергеевич, — я будто кино смотрела. Никогда бы не подумала, что так бывает…
   
— А так и не бывает, — улыбнулся Служкин. — Я все сочинил, чтобы тебе скучно не было.
   
Маша остолбенела. Служкин, улыбаясь, погладил ее по голове.
   
— Дальше иди одна, а я постою, — сказал он. — А то меня Овечкин приревнует.
  
  
   
    
Глава 18
    
ГРАДУСОВ
   
   
Прозвенел звонок. Служкин, как статуя, врезался в плотную кучу девятого «вэ», толпившегося у двери кабинета. Распихав орущую зондеркоманду, он молча отпер замок и взялся за ручку. Ручка была мокрая. Вокруг восторженно заржали.
   
— Это не мы харкнули на ручку! Мы не знаем кто! — закричали сразу с нескольких сторон.
   
В кабинете Служкин положил журнал на свой стол и долго, тщательно вытирал ладонь тряпкой, испачканной в мелу, — чтобы видели все. Потом посмотрел на часы. От урока прошла минута сорок секунд. Значит, остается еще сорок три минуты двадцать секунд.
   
Заложив руки за спину, как американский полицейский, Служкин стоял у доски и ждал тишины. В общем-то, это ожидание было не более чем жестом доброй воли, ритуалом. Для зондеркоманды этот ритуал был китайской церемонией. Зондеркоманда гомонила. Служкин выждал положенную минуту.
   
— Ти-ха!! Рты закрыть! Урок начинается! — заорал он.
   
Он двинулся вдоль парт, глядя в потолок. Не расцепляя рук за спиной, на пределе своих акустических возможностей, он начал:
   
— Открыли! Тетради! Записываем! Тему! Урока! Машиностроительный! Комплекс!
   
Кто-то действительно открыл тетрадь, но шум лишь увеличился: Служкин говорил громко, и девятиклассникам приходилось перекрикивать его, чтобы слышать друг друга. Служкин, надсаживаясь, гнал голый конспект, потому что рассказывать или объяснять что-либо было невозможно. Интонации Служкина были такие, что после каждой фразы хотелось крикнуть «Ура!».
   
Пять минут… Десять… Пятнадцать… Диктовка конспекта — это еще цветочки. А вот что начнется при проверке домашнего задания!.. Двадцать минут. Время. Служкин прощально посмотрел в окно.
   
— Так, а теперь вспомним прошлый урок. Вопрос: какие основные отрасли производства в нефтехимическом комплексе?
   
Гам как на вокзале. И тогда Служкин нырнул в омут с головой.
   
— Сколько можно орать!!! — орал он. — У вас четверть заканчивается!!! Одни двойки!!! И никто слушать не желает!!!
   
Пока Служкин неистовствовал, на первой парте рыжий и носатый Градусов азартно рассказывал соседу:
   
— … а у него тоже на «липе», но синие. Я его спрашиваю: ты, дурак, где брал? Он такой: на балке. Я ему: ну ты воще!..
   
После общей морали Служкина полагалось найти и растерзать жертву. Служкин бухнул классным журналом по парте перед Градусовым.
   
— Помолчи!!! — взревел он. — Я битый час добиваюсь тишины, а ты рта не закрывал!!! Ты лучше меня географию знаешь, да?!! Давай отвечай, какие основные отрасли нефтехимического комплекса?!!
   
— Я это… — соображал Градусов. — Я болел на прошлом уроке…
   
— Встань, я стою перед тобой! — грохотал Служкин.
   
Градусов неохотно совершил странное телодвижение, перекосившись в полустоячем-полулежачем положении.
   
— Раз на том уроке не был, так на этом слушать должен!!!
   
— Да ч-щ-що ваша география… — презрительно прошипел Градусов, постепенно приходя в себя после первого замешательства. — Слушал я!..
   
— Это не моя география, а твоя география! — теснил Служкин. — Я свою географию десять лет назад всю выучил! Чего ты слушал, чего ты знаешь по географии, чтобы мне тут шипеть? Только что я про Тюменскую область говорил — назови мне хоть главный город там!..
   
— Эта… Моск… — опять сбился Градусов.
   
— Два!!! — торжествующе рявкнул Служкин.
   
— Вам же хуже, — хмыкнул Градусов, валясь обратно за парту. — Все равно исправлять будете…
   
— Там посмотрим! — Служкин схватил классный журнал. — Фамилия?
   
И это был его тактический просчет. Теперь он мог Градусову хоть голову отрубить, но только не одолеть его. Градусов приосанился.
   
— Забыл, — ухмыльнулся он.
   
— Как его фамилия? — обратился Служкин к классу.
   
И это был второй тактический просчет, потому что в конфликт ввязывалась вся зондеркоманда.
   
— Ергин! — закричали Служкину. — Баскакова! Черезвысокозабороногопередерищенко! Воробьев! Шварценеггер!
   
— Это я Шв-в… В-воробьев, не ставьте двойку!..
   
— Ладно, я сам дознаюсь, — заверил Служкин, распахивая журнал. — Агафонов, ставлю два! Вороб… Так, ясно. Горохов!
   
— Горохов он! Горохов! — заорали с задних парт.
   
— Горохов в больнице лежит! — закричали девицы. — Чего не признаешься, Градусов?.. Ой!
   
— Кор-ровы безрогие! — злобно прорычал Градусов девицам.
   
— Теперь дневник, — выведя в журнале двойку, велел Служкин.
   
— Дома забыл, — хмуро заявил Градусов и бросил на парту свой портфель-ранец с надписями и катафотами. — Обыщите, если не верите.
   
— Не верю, — согласился Служкин.
   
Отступать ему было поздно — гонор сшибся с гонором. Служкин двумя пальцами поднял открытый ранец за нижний уголок и высыпал на пол все его содержимое.
   
— Ни фига себе! — завопил Градусов. — Собирайте мне теперь!..
   
Служкин носком ботинка откинул пару учебников.
   
— Тетради нет, учебника нет, дневника и того нет, — брезгливо сказал он. — Иди домой за дневником, иначе не отдам портфель.
   
Он демонстративно бросил градусовский ранец на свой стол.
   
— Т-щ-що это я пойду, мне и тут хорошо, — скривился Градусов, растекаясь по парте, как тесто.
   
Служкин обошел его и взял за ухо.
   
— Руки уберите!.. Уй-я-а!.. — заорал Градусов, вылезая из-за парты вслед за своим ухом. — Убер-ри, сказал!..
   
Служкин наклонился к его оттянутому уху и шепнул:
   
— Только дернись, гад, рожей в стенку суну.
   
Он провел согнутого Градусова к двери и вышиб в коридор.
   
— Козел Географ!.. — заорал Градусов оттуда.
   
— Едем дальше, — мрачно сказал Служкин зондеркоманде, запирая дверь. — Итак, какие основные отрасли в нефтехимическом комплексе?
  
  
   
    
Глава 19
    
БУДКИН
   
   
Было воскресенье — день, когда водопроводчики отключают воду. По этой причине Надя раздраженно громыхала на кухне тарелками, отмывая их из-под чайника. В комнате на письменном столе громоздились сцепленные проводами магнитофоны. Будкин, напялив наушники, что-то переписывал с одной кассеты на другую. В такт неслышной музыке он кивал головой, открывал рот и подпевал одной мимикой. На полу играла Тата: укладывала Пуджика в коляску.
   
— Спи, дочка, — говорила она, укрывая кота кукольным одеялком.
   
Служкин лежал на кровати и проверял самостоятельную у девятого «а». Он прочитал работу Скачкова и красной ручкой написал в тетради: «Ты говоришь, что у тебя по географии трояк, а мне на это просто наплевать». Цитата Скачкову была отлично известна. Служкин подтвердил ее оценкой — 3.
   
Будкин щелкнул выключателем, снял наушники, встал, потянулся и, перешагнув через Пуджика, пошел на кухню.
   
— Когда, Надюша, обедать будем? — ласково спросил он.
   
— Здесь тебе столовая, что ли? Я на тебя не готовлю!
   
— Я же один живу… Никто меня не любит, никто не кормит…
   
— Меня это абсолютно не интересует! — отрезала Надя.
   
— Ну, я хоть полсантиметрика колбаски скушаю… — Жуя, Будкин вернулся в комнату и сел на кровать к Служкину.
   
— Пуджик, кис-кис, — позвал он. — Колбасы хочешь? А нету! — И он положил колбасу в рот. Пуджик проводил ее глазами.
   
— Будкин, не буди мою дочку! — гневно сказала Тата.
   
— Ладно, не буду, — согласился Будкин. — Слушай, Витус, дай мне потрепаться твою синюю рубашку? Мне завтра в гости.
   
— Возьми, — безразлично согласился Служкин. Будкин открыл в шкафу дверку и начал рыться в вещах. Вдруг он вытянул длинный лифчик.
   
— Витус, а это ты зачем носишь? — озадаченно спросил он.
   
Лифчик вылетел у Будкина из руки — напротив него, захлопнув шкаф, очутилась разъяренная Надя.
   
— Ты чего в моем белье роешься?! — заорала она.
   
— А мне Витус разрешил… — глупо ответил Будкин.
   
— Ты что, совсем спятил? — налетела на Служкина Надя.
   
— Там раньше мое барахло лежало… Спутал он полку.
   
— Пусть у себя дома путает! — бушевала Надя. — Как хозяин тут всем распоряжается! Я за него замуж не выходила!
   
— Так выходи, — хехекнул Будкин и приобнял ее за плечи.
   
Надя истерично крутанулась, сбрасывая его ладони.
   
— Убери руки и не лапай меня! Проваливай вообще отсюда!..
   
— На-дя, — предостерегающе сказал Служкин.
   
— Что «Надя»?! Пускай к себе уходит! У самого есть квартира! Сидит тут каждый день — ни переодеться, ни отдохнуть! Жрет за здорово живешь, а теперь еще и в белье полез! Ни стыда ни совести! Надоело это все мне уже!.. — крикнула Надя, выбежала из комнаты и заперлась в ванной.
   
Тата молча сидела на полу и переводила с мамы на папу испуганные глаза. Пуджик вылез из-под кукольного одеяла и запрыгнул Служкину на кровать. Будкин неуверенно хехекнул и достал кассету.
   
— Воды-то в ванной нет… — пробормотал он.
   
Служкин молчал.
   
— Я смотаюсь минут на двадцать, — решил Будкин. — Пока она успокоится… К обеду вернусь.
   
— Возвращайся, — согласился Служкин. — Но если Надя тебе череп размозжит, я не виноват.
   
Хехекая, Будкин оделся и ушел, шаркая подошвами.
   
«А мне говорят, что Волга впадает в Каспийское море, а я говорю, что долго не выдержу этого горя, — записал в очередной тетради Служкин. — 4». Пуджик повертелся рядом с ним, точно утаптывал площадку в сугробе, и свалился, пихая Служкина в бок и бурча что-то в усы. Тата взялась за кукол.
   
Надя выскочила из ванной в том же озверелом состоянии. Видимо, отсутствие воды помешало ей погасить злобу.
   
— Ты чего молчишь, когда он меня при тебе же лапает? — набросилась она на Служкина. — Хоть бы слово сказал!.. Муженек!.. Он меня раздевать начнет — ты не пикнешь!..
   
— Пикну, — не согласился Служкин, глядя в тетрадь.
   
— Гос-споди, какой идиот!.. — Надя забегала по комнате.
   
— Надя, там у меня детский сад! — закричала Тата.
   
— Не трогаю я твоих кукол!..
   
— Не ори на нее.
   
— Если бы я знала, какой ты, ни за что бы замуж не вышла!..
   
— А какой я? — спокойно поинтересовался Служкин.
   
— Слова от тебя человеческого не дождешься, одни шутки!..
   
— Без шутки жить жутко.
   
— Так у тебя, кроме шуточек, и нет ничего больше!.. Пусто за душой! Ты шуточками только пустоту свою прикрываешь! Ничего тебе, кроме покоя своего, не нужно! Ты эгоист — страшно подумать какой!
   
— Думать всегда страшно…
   
— Тебя не только любить, тебя и уважать-то невозможно! — не унималась Надя. — Ты шут! Неудачник! Ноль! Пустое место!
   
— У тебя лапша пригорит, — ответил Служкин.
   
— Провались ты со своей лапшой! — взорвалась Надя.
   
Она умчалась на кухню. Служкин взял новую тетрадь — с обгрызенным углом. Однажды он уже написал в ней: «Зачем обглодал тетрадь? Заведи новую. География несъедобна». Теперь под записью имелся ответ: «Это не я обглодал, а моя собака». Служкин проверил самостоятельную, поставил оценку и продолжил диалог: «Выброси тетрадь на помойку. Можешь вместе с собакой. В третий раз этот огрызок не приму». Он сунул тетрадь под кота, как под пресс-папье, и выбрался из кровати.
   
— Тата, ты на кухню не ходи, я курить буду, — попросил он.
   
— Хорошо, — солидно согласилась Тата. — Я буду читать сказку.
   
Надя стояла у окна и глядела на грязный двор, сжимая в кулачке ложку. Служкин убавил газ под лапшой и сел за стол.
   
— Ну не расстраивайся, Наденька, — мягко попросил он. — Пока еще ничего не потеряно. Я тебе мешать не буду. Не вышло со мной — выйдет в другой раз. Ты еще молодая…
   
— Не моложе тебя… — сдавленно ответила Надя.
   
— Ну-у, я особый случай. Ты на меня не равняйся. У тебя ведь нету столько терпения, сколько у меня. Я всегда побеждаю, когда играю в гляделки.
   
— Ты мне всю судьбу поломал. Куда я теперь от Таты денусь?
   
— Если бы тебе была важна только Тата, ты бы мне не наговорила всего того, что я услышал.
   
— Тебе говори не говори, никакой разницы. Ты тряпка.
   
— Вот и найди себе не тряпку.
   
— Кого я найду в этой дыре?!
   
— Ну кого-нибудь… Мне, что ли, самому тебе нового мужа искать? У меня никого, кроме Будкина, нет.
   
— Видеть не могу этого дурака и хама.
   
— Он не дурак и не хам. Он хороший человек. Только, как и я, тоже засыхать начал, но в отличие от меня — с корней.
   
В прихожей затрещал звонок. Служкин раздавил сигарету в пепельнице и пошел открывать. Через некоторое время он впихнул в кухню сияющего Будкина. Жестом факира Будкин извлек из-за пазухи пузатую бомбу дорогого вина.
   
— Это, Надюша, в качестве моего «пардон», — заявил Будкин, протягивая Наде бутылку.
   
— О нем поминки, и он с четвертинкой… — сказал Служкин. — Не злись на него, Надя. Если хочешь, он тебе свои трусы покажет, и будете квиты… Это ведь твое любимое вино?
   
— Сообразил, чем подкупить, да? — агрессивно спросила Надя.
   
— Смышлен и дурак, коли видит кулак, — пояснил Служкин, пошел в комнату, повалился на кровать и открыл очередную тетрадку.
   
Тетрадка оказалась Маши Большаковой. После безупречно написанной самостоятельной Служкин прочел аккуратный постскриптум: «Виктор Сергеевич, пожалуйста, напишите и мне письмо, а то Вы в прошлый раз всем написали, а мне нет». Служкин нащупал под Пуджиком красную ручку и начертал: «Пишу, пишу, дорогая Машенька. Читать твою самостоятельную было так же приятно, как и видеть тебя. 5. Целую, Географ».
  
  
   
    
Глава 20
    
МЕРТВЫЕ НЕ ПОТЕЮТ
   
   
Служкин проторчал на остановке двадцать минут, дрожа всеми сочленениями, и, не выдержав, пошел к Кире домой.
   
— Ты чего так рано? — удивилась Кира. Она была еще в халате.
   
— Выброси свои ходики на помойку, — буркнул Служкин. — Кино начнется через полчаса.
   
— Черт, — с досадой сказала Кира. — Ну ладно. Подожди меня тут.
   
— На лестнице? — разозлился Служкин, ловко выставляя ногу и не давая закрыть дверь. — Пятый класс для меня уже пройденный этап.
   
Кира помолчала, разглядывая его.
   
— Ладно, пройди. Но я тебя не приглашала. Смотри не пожалей.
   
— Не из жалостливых… — проворчал Служкин, впираясь в прихожую.
   
— Ну, я объясняла тебе, в кино иду, — уйдя в комнату переодеваться, раздраженно сказала кому-то Кира.
   
В комнате послышался хруст дивана, щелканье ременной пряжки, и на порог вышел атлетически сложенный молодой человек с квадратными плечами.
   
— Этот, что ли, тут самый крутой? — оглядев Служкина, спросил он.
   
— Вернись и не лезь в бутылку! — одернула его Кира.
   
В лифте, взяв Служкина под руку, Кира насмешливо сказала:
   
— Ты, наверное, хочешь спросить, кто это был?
   
— Я и так знаю. Брат. Или сантехник.
   
— И как ты к этому относишься?