1 2 3 4 5 6 
— Наточка, Натка, ну зачем ты так? Ведь ничего же не произошло. Ну, плюнь. Я же через несколько дней прилечу.
    
— Брось, — сказала она незло, как-то очень устало. — Тебе, наверное, легче, когда ты считаешь меня дурой. У жен-дур и капризы дурацкие, поэтому с ними считаться не обязательно.
    
— Не пойму я, Наташа, о чем ты? Разве это так серьезно?
    
— Это — серьезно. Очень серьезно. А разговор у нас несерьезный.
    
— Почему?
    
— Не знаю. Ведь это от тебя зависит. А ты почему-то все время делаешь вид, будто разговор идет только об отпуске…
    
— А о чем же?
    
— О том, что мы, наверное, устали друг от друга.
    
— Прости, не понял?
    
— Понимать нечего, — сказала она тихо. И не сразу, словно собираясь с духом: — Я тебе давно уже хотела сказать. Нам надо разойтись.
    
У меня было такое ощущение, будто я с разбегу налетел на бетонную стену.
    
— Так…
    
— Поверь мне, будет лучше, — сказала Наташа.
    
— Так, — повторил я, стараясь понять ее слова. Сначала удивление, а потом пробуждающаяся боль хлынула на меня, как вода из размытой плотины. И я заорал в черную равнодушную решеточку микрофона. — Но почему, почему?
    
А телефонный диск десятью дырочками-зрачками смотрел на меня ехидно, и в ушах звенели слова: «У нас все разговоры — телефонные».
    
— Потому что людям, которые не любят друг друга, жить вместе — глупо и пошло.
    
— Но я-то люблю тебя!
    
— Любил. Привычка сожрала твою любовь. И, пожалуйста, не думай, что я истеричка. Дело не в отпуске.
    
— А в чем же, если не в отпуске?
    
Она вздохнула.
    
— Миллионы супругов проводят отпуск отдельно, и ничего не происходит. Дело не в этом. Дело в том, что ты перестал замечать меня дома.
    
— Что ты говоришь, Наташа! Ты же не девочка, ты же взрослая женщина!
    
— Да. Обычная женщина. Поэтому мне нужно, чтобы мой муж был обычным человеком, а не майором Прониным. Чтобы он ходил со мной в кино и в гости. Чтобы к нам домой тоже приводил гостей. А не прокрадывался со своими оперативниками поздно ночью на кухню пить потихоньку водку и есть холодные пельмени.
    
— Но мы же боимся тебя разбудить…
    
— А ты не бойся! — сказала она сердито. — Ты приходи с приятелями в такое время, когда нормальные люди развлекаются, а не спят.
    
— Но ведь с работы…
    
— Да, с работы, — перебила она. — Если бы ты был эгоистом, я, наверное, возненавидела бы тебя. Но ты ведь и себя не любишь. Для тебя есть один сумасшедший фетиш — работа.
    
— Это же неправда! Просто на моей работе нельзя по-другому!
    
— Может быть. Но я устала, — сказала Наташа грустно. — А ты по-другому не можешь. И претензии у меня, может быть, глупые, но я бы хотела, чтобы ты хоть иногда приносил мне цветы. Но ты всегда возвращаешься поздно. Цветов уже не продают. А украсть из чужого сада ты себе не позволишь. Это противоречит твоим принципам…
    
— Это разве плохо?
    
— Нет, хорошо. Но с каждым годом ты становишься скучнее.
    
Я подумал и сказал:
    
— И в театре мы с тобой недавно были…
    
— Были, — горько засмеялась Наташа. — Ты честно отмучился три часа.
    
— Ну?
    
— Да нет, ничего. О спектакле мы словом не обмолвились. Да, что говорить… Здесь ничего не изменишь.
    
— Подожди, Наташа, не горячись, — сказал я торопливо. — Пьеса ведь была никудышная. Я тебя предупреждал. Да ты и сама знаешь… подожди. Я приеду в аэропорт, и мы еще поговорим.
    
— Как знаешь… — и положила трубку.
    
И сразу же из Коктебеля позвонил Климов. Он разговаривал с Нонной Коньковой. «А денежки с Нонкой в Коктебле прогуляит?» Девушка полностью подтвердила алиби Асташева. Федор уехал из Коктебеля утром третьего сентября. Похоже, что анонимщик пытался сбить меня со следа. Или просто сволочь. Асташев явно выходил из игры.
    
От всех этих дел и разговоров у меня дико заболела голова. Но я по натуре — оптимист. Оптимист мрачного склада, по принципу «сейчас хорошо, потому что потом будет хуже». И все-таки я верил, что сегодня мне удастся сделать все — сдвинуть, наконец, с места тяжелую машину следствия и успеть хотя бы замазать трещины в личной жизни.
    
Вот тут позвонил судебно-медицинский эксперт Халецкий и сказал, что есть важные сведения. Я работаю с ним давно, и отлично знаю, что неважных сведений у него не бывает. Поэтому я сказал:
    
— Ну, и говорите!
    
Он похмыкал в трубку и сказал:
    
— Да, но это не телефонный разговор.
    
— У нас все разговоры — телефонные, черт возьми, — сказал я раздраженно.
    
— Хорошо, — ответил он флегматично. — Слушайте…
    
     
СРОЧНО!
     
СЛЕДОВАТЕЛЮ
     
Направляю по Вашему запросу справку о результатах судебно-медицинского и биологического исследования.
     
1. Смерть неизвестного мужчины, обнаруженного утром 4 сентября с/г на тридцать восьмом километре Ялтинского шоссе, наступила не более чем за восемь-десять часов до момента его судебно-медицинского исследования, т. е. не ранее 24-х часов третьего — 2-х часов четвертого сентября.
     
2. Порез на ладони левой руки гр-на Дахно М. С. возник 1–2 сентября в результате воздействия предмета с острым режущим краем.
     
3. Кровь человека, убитого на шоссе, относится к группе Оаб (I).
     
Кровь гр-на Дахно, равно как и кровь, обнаруженная на его пиджаке, относится к группе Аб (II) и не принадлежит убитому.
     
Полное экспертное заключение будет Вам направлено после его оформления.
     
5 сентября.
     Эксперт кандидат медицинских наук Халецкий
    
   
   
    
     
Лист дела 18
    
    
Эх, каких только не было на рынке цветов! Гладиолусы, хризантемы, гортензии, пионы! А роз не было. Я дважды прошел вдоль цветочного ряда — роз не было. Можно, конечно, купить гладиолусов. Но мне нужны были розы. Наверное, поэтому их и не было. Ведь даже в очередь за мной никто не становится.
    
И тут передо мной вырос Мишка-Копыто. Мы не виделись много лет, с тех пор, как я сдал его конвою Бутырской тюрьмы. Но к каждому Новому году он присылал мне поздравительные открытки и благодарил за разговоры «душа в душу, глаз в глаз», писал, что «завязал» навсегда. Когда-то, несмотря на сильную хромоту, Миша был выдающимся карманником. В блатном мире его уважительно называли «этот человек с гибкими пальцами». И мне здорово пришлось с ним повозиться.
    
— Товарищ начальник! — заорал Мишка и — доверительно, тихо: — Лопни мои глаза — вы здесь кого-то «пасете»!
    
— Поберегите глаза, Миша. Я ищу розы.
    
— У кого-то взяли «розы»? — деловито осведомился Мишка.
    
Я захохотал, сообразив, что Мишка меня неправильно понял — на «фене», блатном языке, «розы» означают драгоценные камни. Потом сказал:
    
— А я думал, Миша, что вы уже забыли блатную «феню».
    
Мишка подошел вплотную, сильно приволакивая ногу:
    
— Забывать ничего не надо. Кто легко забывает тот, быстро снова повторяет. Хорошая память еще никому не сделала плохо.
    
— Это вы правильно сказали, Миша. Но я ищу обычные простые розы. Можно чайные.
    
— Идите себе к воротам и ждите.
    
Минут через десять Миша пришел с огромным букетом, завернутым в какую-то афишу. Я откинул край бумаги — и ахнул! Далеко было моему свадебному букету до этого. Я полез в карман за бумажником. Мишка крепко взял меня за руки и, глядя в глаза, сказал:
    
— Вы за свои подарки тоже берете деньги?
    
— Да, но… это…
    
Мишка, видимо, уловил мои сомнения:
    
— Можете спокойно дарить этот букет. Миша-Копыто чужого без спроса не берет.
    
— Спасибо, Миша. Вы меня совсем обяжете, если достанете пачку сигарет «Люкс»…
    
     
ПОСТАНОВЛЕНИЕ о назначении криминалистической экспертизы
     
Я, Следователь, рассмотрев материалы уголовного дела, установил:
     
При осмотре места происшествия обнаружен обрывок медицинского рецепта, на котором сохранился оттиск с неразличимым текстом. В кармане убитого находилась расческа, на которой имеется малоразборчивое фабричное клеймо.
     
Установлению личности убитого может способствовать текст оттиска печати на рецепте и выявление фабрики-изготовителя расчески.
     
Принимая во внимание, что по делу необходимо получить заключение специалистов, постановил:
     
1. Назначить криминалистическую экспертизу, которой поручить: а) восстановить текст оттиска печати на рецепте; б) восстановить буквы или знаки, составляющие фабричное клеймо на расческе.
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 19
    
    
Если графически изобразить динамику расследования, то получится спираль, центр которой — в самом преступлении. Следователь всегда старается охватить первым витком самые реальные версии и бросающиеся в глаза факты.
    
Только замкнув виток в кольцо и убедившись, что оно пустое, следователь расширяет орбиту поиска. Мое первое кольцо замкнулось пятого сентября в три часа дня. Нарочный привез справку из «Крымспецстроя» — моя сеть была пуста, как карманы накануне получки…
    
     
В СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ
     
СПРАВКА треста «Крымспецстрой»
     
На Ваш запрос сообщаем, что второго сентября с.г. шофер Нигматуллин А. перевозил в Судак инструменты (лопаты, кельмы слесарные) и архивные бухгалтерские документы, списанные в связи с истечением срока их хранения.
     
В пути следования одна из пачек развязалась, и ветром сдуло почти половину документов.
     
Никакой ценности для треста эти документы представляют.
     Старший бухгалтер Судакского отделения треста «Крымспецстрой» Яшина
    
   
   
    
     
Лист дела 20
    
    
Климов шумно вздохнул:
    
— Выходит, что ничего мы по делу и не раскопали?
    
— Так-таки уж и ничего, — слабо улыбнулся я.
    
— Да что там! — махнул рукой Климов. — Чует мое сердце: это дело — безнадега. Мертвое. Никаких концов, никаких свидетелей. Трудно даже представить, что там у них, на шоссе, произошло.
    
Я поиграл карандашом, потом не спеша сказал:
    
— Ну при чем здесь ваше сердце, Климов? Давайте лучше проявим немного больше… — я запнулся, потому что не мог сразу припомнить, — «свободного пространственного воображения». Вот так!
    
— Чего-о? — обиделся Климов.
    
— Свободного пространственного воображения, — повторил я. — Вот возьмите протокол осмотра и план места происшествия. Теперь я буду рассказывать, что произошло на шоссе, а вы приготовьтесь возражать. Если найдется чего возразить.
    
— Хорошо, — недоверчиво глядя на меня, сказал он.
    
— Третьего сентября, около полуночи, невдалеке от поселка Солнечный Гай остановилась машина. Из нее вышли двое. Они беседовали около минуты и оба курили. Потом, когда один отвернулся, второй выстрелил ему в затылок. Убийца наверняка в этих местах человек чужой… Когда убитый упал, убийца еще несколько минут стоял неподвижно, прислушиваясь. Потом взял труп и оттащил его в кусты. Вернулся назад, достал из машины лопату и собрался труп закопать или хотя бы присыпать землей. В этот момент его кто-то спугнул. Он с размаху воткнул лопату в грунт, быстро сел в машину и уехал.
    
— Все? — спросил терпеливо Климов.
    
— Нет, не все. Вскоре он вернулся на место преступления.
    
Климов хотел перебить, но я предостерегающе поднял руку.
    
— Да-да, Климов, он вернулся. Он хотел закопать труп. Но из-за темноты и вполне понятного волнения он перепутал место, где незадолго до этого убил свою жертву. И остановился в тридцати шести метрах дальше. Пробродил по кустам не меньше двадцати минут и, опасаясь, что скоро рассветет и его могут увидеть, уехал. На этот раз совсем.
    
Я победно посмотрел на Климова, достал из стола пачку сигарет, закурил одну и положил ее в пепельницу.
    
— Интересно, откуда вы это все знаете? — ехидно сказал Климов.
    
— А я этого не знаю. Я свободно пространственно воображаю. На базе критически отобранных фактов.
    
— Ах, воображаете… — протянул Климов. — Это, конечно, другое дело.
    
Я возмутился:
    
— Климов, вы что, мне не верите?
    
— Почему же, — рассудительно сказал Климов. — Верю. Что убийца приезжий — это точно. Местный бы за полкилометра от поселка стрелять не стал — услыхать ведь могут. А убийца не знал, что рядом поселок… Я даже добавить могу: разговаривали-то они меж собой вполне мирно, по-приятельски.
    
— По-приятельски? — усомнился я. — Это почему же?
    
— Да потому, что скандалят-то лицом к лицу, а убитый к нему спокойно спиной повернулся, — пояснил он.
    
— А ведь верно!
    
— Ну дак… Можно и еще повоображать: этот убийца — здо-о-ровый парень! И рослый.
    
— Вы так думаете?
    
— Так ведь ясно же! Убитый сам был высокого роста — сто восемьдесят один сантиметр. Так?
    
— Так.
    
— Выстрелы сделаны в упор. Если бы стрелял человек невысокий, то выходные отверстия от пуль были бы гораздо выше входных. А они на одном уровне. Так что убийца, может, и повыше этого парня был. Будь здоров росточек! Да к тому же тело он оттащил в кусты почти на весу — по земле волочились только ноги. Сильный мужик, значит.
    
— Это вы здорово рассудили, Климов.
    
— Да уж как есть. Но вы сказали, что он вернулся еще раз?
    
— Правильно. Скажите, вы не заметили разве, что я не курю?
    
— Заметил. Ну, и что?
    
— Вас не удивляет, что я закурил?
    
Климов пожал плечами:
    
— Мало ли! Может быть, от волнения?
    
Я покачал головой.
    
— Нет, не от волнения. — Я достал из стола картонную коробочку и извлек из нее пять окурков разной длины. Потом взял из пепельницы окурок своей сигареты, сгоревшей до самого фильтра. Серебристо-серый столбик пепла отвалился и рассыпался. — Смотрите Климов. Все это окурки сигарет «Люкс», которые был у нас в продаже. Это сигареты сорта «Кинг сайз», то есть «королевский размер». Фильтры из пробкового папируса, виргинский табак, и набиты они в гильзы бумаги, пропитанной селитрой. Поэтому, если закурить сигарету и больше не затягиваться, то она все равно горит до самого фильтра. Это продолжается девять минут. Я обратил внимание, что четыре сигареты из найденных на месте убийства сгорели до фильтра, а одна — меньше чем наполовину. Когда я присмотрелся к ней, то увидел, что она сломана и на фильтре нет характерного прикуса. Это была последняя сигарета, которую закурил в своей жизни убитый. Но не докурил. Он выпустил ее из рук, только упав на землю. При этом сигарета переломилась, потому она не сгорела. А лежащий от нее в двух метрах окурок убийцы сгорел до фильтра, на котором еще держался трехсантиметровый столбик пепла. Когда убийца вернулся, он в темноте проскочил это место и шарил по кустам, все время нервно куря. Мы нашли там три окурка. Даже если он прикуривал одну сигарету от другой, то провел в этих кустах не меньше двадцати минут, а может быть, и все полчаса.
    
— Если он действительно возвращался, то непонятно, как он не наткнулся все-таки на труп — это же буквально рядом, — сказал Климов.
    
Я прищурился:
    
— В соседней комнате, я заметил, нет окон. Зайдите туда, Климов, бросьте свою фуражку на пол, обернитесь трижды вокруг себя и ищите ее. Посмотрим, когда вы вернетесь сюда. А лучше проведем этот эксперимент в другое время.
    
— Да-а, — задумчиво почесал затылок Климов. — Это все похоже на правду. И давно вы знаете об этом?
    
— Я уже вам сказал, Климов, что я ничего не знаю. Я только предполагаю. Причем эти предположения окончательно сформировались в разговоре с вами. Так что вы являетесь их соавтором. А сейчас мне нужны доказательства, что наши предположения верны. Это может определить ход расследования. Поэтому поезжайте в газету «Советский Крым», найдите там ответственного секретаря Владимира Петровича Шустова. Скажите ему, что этот пакет от меня.
    
…Приятно все-таки быть старшим — ответственность иногда стимулирует движение мысли…
    
     
Газетная публикация («Сов. Крым» № 202 от 7.IX),
     
УБИЙЦА БУДЕТ НАЙДЕН
     
В ночь с третьего на четвертое сентября около поселка Солнечный Гай на шоссе Ялта — Карадаг остановилась легковая автомашина. Из нее вышли двое. Постояли на обочине, покурили, потом один из них неожиданно трижды выстрелил в затылок другому и, уехал, бросив около тела своего спутника небольшую, лопату. Убитый — молодой человек лет 28–30, выше среднего роста, среднего телосложения, с волнистыми темно-русыми волосами, в рубашке и брюках темно-серого цвета, в черных полуботинках.
     
Следствие активно разыскивает убийцу. Однако он пока не обнаружен, хотя нет сомнения в том, что преступник будет найден и понесет заслуженное наказание.
     
Следствие обращается к населению с просьбой о помощи: любые, даже самые незначительные данные, так или иначе касающиеся убийства, интересуют следователя и могут оказаться полезными, равно как и соображения граждан относительно личности убитого убийцы, а также мотивов убийства.
     
Если вы располагаете какими-либо сведениями происшествии на Ялтинском шоссе, — обратитесь лично или по почте в Управление милиции либо Прокуратуру Крымской области. О своих наблюдениях и соображениях по этому вопросу можно также сообщить в любое отделение милиции, расположенное поблизости от вашего дома или места работы. Вас внимательно выслушают и будут вам благодарны за помощь.
    
   
   
    
     
Лист дела 21
    
    
     
6 сентября
     
Исх. № 239–251
     
ЗАКЛЮЧЕНИЕ криминалистической экспертизы по делу № 4212
     
Об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения предупрежден — эксперт-криминалист Леонтьев В. (образование высшее, стаж работы в качестве эксперта-криминалиста одиннадцать лет).
     
Для исследования представлены: 1) Обрывок рецепта с малоразборчивыми надписями и слабовидимым оттиском круглой печати; 2) Расческа с плохо различимым клеймом.
     
Экспертизе дано задание: восстановить текст оттиска печати на рецепте и буквы либо знаки, составляющие фабричное клеймо на расческе.
     
I.
     
Исследование печати произведено путем фотографирования оттиска инфракрасной люминесценцией.
     
Для исследования клейма метка его также подверглась фотографированию с двенадцатикратным увеличением.
     
II.
     
В результате исследования восстановлена часть букв в оттиске печати и фабричное клеймо.
     
1. Текст оттиска печати (взамен букв, которые восстановить не удалось, проставлен знак «+»): а) В центре: «++я рецеп++в». б) По окружности: «+++лин+а+++ и+++ая+ п+++кл».
     
2. Клеймо на расческе представляет собой углубление овальной формы, в котором выдавлены буквы «Т. П. К.».
     
Вещественные доказательства и фототаблицы прилагаются к настоящему заключению.
     Эксперт-криминалист Леонтьев
    
    
Я вышел на вторую спираль поисков, получив заключение криминалистической экспертизы. Вот тогда-то и вспомнил, как однажды Генка Санаев, размотав невероятной сложности дело о фальшивомонетчиках, на радостях напился и провозгласил: «Сыщики! Любите и уважайте Шерлока Холмса! Этот старый дилетант кое-что умел!»
    
Мне довелось многое повидать, но разгадывать шарады с пляшущими человечками еще не приходилось…
   
   
    
     
Лист дела 22
    
    
Я послал в Москву, в Министерство торговли, запрос о клейме на расческе. На интересный ответ особенно не рассчитывал — ведь расческа могла дать только географическое направление поиска. Вот рецепт — штука сугубо индивидуальная, и если бы нам удалось его расшифровать, то очень многое сразу бы стало на свой места.
    
Я приехал в Управление и поднялся на третий этаж, в НТО — Научно-технический отдел. Эксперты, которых мы называем «халдеями», занимали две комнаты, заставленные какой-то совершенно немыслимой аппаратурой и громоздким оборудованием. Сознавая свое превосходство над нами, непосвященными, «халдеи» ведут себя чрезвычайно покровительственно, когда принимают нас в своих владениях. При всем том эксперт Леонтьев встретил меня радушно, хотя сразу же потребовал отчета!
    
— Какие можете дать показания?
    
— Я, наоборот, хотел у вас чего-нибудь дополнительно узнать насчет рецепта.
    
— То-то, — иронически прищурился Леонтьев. — Может быть, хоть теперь вы поймете: эпоха личного сыска умирает. Будущее криминалистики — это наука и техника.
    
— Ага. Точно. Математики будут вычислять фармазонщиков, а физики — хватать ширмачей.
    
— Цинизм без юмора — это ужасно, — схватился за голову Леонтьев.
    
— Да? Может быть, — согласился я. — А все-таки, что можно узнать насчет моего рецепта?
    
— Вы дитя своего времени. Этот типичный сиюминутный практицизм. Возмутительно! С вами нельзя поговорить серьезно.
    
— Почему же нельзя? Можно. Даже нужно, — робко сказал я. — Только покороче.
    
Леонтьев, безнадежно махнув рукой, нажал кнопку — на окне опустилась темная штора, и к экрану протянулся дымящийся луч от проектора. Изображение рецепта, который я недавно держал в руках — маленькую замызганную бумажку, — возникло на белом полотне.
    
— Вот ваш рецепт, обработанный люминофорами и сфотографированный в ультрафиолетовом косопадающем освещении. Общий вид. Нравится?
    
— М-да. Изумительно, — сказал я. — И что?
    
— А вот что. — Леонтьев уперся световым лучом указки в верхний край рецепта. — Эта часть, где были штамп поликлиники и фамилия пациента, оторвана. Вот здесь мы видим хорошо сохранившуюся пропись латинскими буквами… Латынь вечна, — назидательно добавил он.
    
— Еще бы, — поспешил я согласиться. — Язык цезарей и фармацевтов.
    
— Внизу полустертая печать и неразборчивая подпись, — игнорируя мое замечание, сказал Леонтьев. — Дата — 20 августа.
    
— Значит, рецепт пролежал в кармане две недели, — предположил я. — Но эта дата и подпись врача без печати нам ничего не говорят. Нам нужна печать.
    
— Вот вам печать, — сказал Леонтьев и сменил диапозитив. В центре печати отчетливо была видна надпись: «++я рецеп++в».
    
— Ну, это понятно, — сказал я. — «Для рецептов». Дальше.
    
— Пожалуйста. — Леонтьев показал следующий кадр — круг рецепта с надписью: «+++лин + а+ ++и+ + +ая +п+ ++кл».
    
Я удрученно промолчал. Леонтьев неуверенно спросил:
    
— Вам что-нибудь говорят эти пляшущие человечки?
    
— С человечками было проще — они ведь все разные… А больше ничего нельзя из ваших люминофоров выжать?
    
Леонтьев развел руками:
    
— Двадцать лет назад и это было невозможно…
    
— Утешительно… — пробормотал я. — Какие же тут могут быть слова?
    
— Наверное, характер учреждения?
    
Я стал перечислять:
    
— Амбулатория, поликлиника, клиника, больница, медсанчасть… В печати есть буквы «п» и «кл»…
    
— Поликлиника, — уверенно сказал Леонтьев.
    
— А если клиника? А? — безнадежно махнул рукой я. — Теперь — «лин».
    
— Это из названия. Впрочем, в системе здравоохранения этих названий тысяч десять…
    
— Или сто, — сказал я с добродушным ехидством. — Вот она, ваша косопадающая наука.
    
— Не ерничайте, — обиженно сказал Леонтьев. — Вы же прекрасно знаете, что наука не всемогуща.
    
— Да я шучу, — улыбнулся я. — Ведь наука — это же будущее криминалистики. А пока придется заняться личным сыском…
    
Да-а, эта задачка, скорее, для вычислительной машины, чем для следствия.
    
     
ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ПО ДЕЛУ
     
Обрывок рецепта, обнаруженного на месте происшествия (фотография), масштаб 2:1
     
[Rp: S. Atropini Sulf. 0,1 % — 10,0… DS… При болях 5-10 капель… 20/VIII… Аар]
    
   
   
    
     
Лист дела 23
    
    
У меня бы совсем испортилось настроение, не получи я в тот день доказательство, что не такой уж я дуб, как это можно было предположить сначала. Из областного управления мне переслали письмо шофера Парамонова.
    
     
В Крымское областное Управление милиции от шофера Феодосийской базы механизации № 2
     
Парамонова Сергея Ивановича.
     
В газете «Советский Крым» за 7 сентября я прочитал заметку «Убийца будет найден» и хочу сообщить, что я видел, хотя и не знаю, будет это вам полезно для следствия или нет. Но на всякий случай напишу.
     
Третьего сентября я возвращался из Ялты в Феодосию на своей служебной автомашине ГАЗ-51, дело было к ночи, часов после одиннадцати. Смотрю на масляный манометр, а он давления не показывает. Думаю, с маслом что-то плохо. Прижался я к обочине, встал. А как раз передо мною, метров за пятьдесят, тоже на обочине, «Волга» стоит. Я, конечно, никакого внимания на нее, мало ли машин? Открыл свой капот, гляжу — провод с масляного датчика соскочил. Я провод наладил, закрыл капот. Смотрю, а «Волга» уехала. Но я ничего плохого не подумал, сел в кабину, завелся. Манометр — в норме. Я и поехал дальше. Было это немного не доезжая тридцать восьмого километра — я с дальним светом ехал, табличку хорошо было видно. Какой номер у этой «Волги» — я не знаю, не обратил внимания. Цвета она — наверняка светлого, я, еще когда подъезжал, осветил ее фарами. Но точно цвет сказать не могу — ни к чему мне это было. Однако скорей всего серый или голубой, так мне запомнилось. Водителя или пассажиров этой «Волги» я не видел, разговоров или шума какого-нибудь — не слышал. Вот и все, что могу сообщить!
     Парамонов Сергей
     8. IX.
    
   
   
    
     
Лист дела 24
    
    
Вы никогда не видели, как заряжают на свету фотопленку в кассету? Делается это так: берут пиджак, полы складывают кульком, через рукава просовывают вовнутрь руки, держа в правой пакетик с пленкой, а в левой — кассету, крышка которой зажата между мизинцем и безымянным пальцем. Потом катушку достают из пакетика, снимают сначала черную защитную бумагу, затем серебряную фольгу. После этого катушку вставляют в кассету так, чтобы конец пленки попал в боковую прорезь кассеты. Потом правой рукой берут из левой крышечку, закрывают кассету и продергивают кончик пленки наружу.
    
И делается это на ощупь. Все! Кассету можно доставать на свет, вставлять в аппарат и снимать в свое удовольствие.
    
Когда из Министерства торговли пришло официальное письмо насчет расчески, я почувствовал, что пленка продернута. Можно доставать на свет…
    
     
Министерство торговли СССР
     
Ассортиментный отдел
     
«6» сентября
     
Исх. № 321/ао
     
СРОЧНО АВИАПОЧТОЙ В СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ
     
(На ваш телеграфный запрос от 5 сентября).
     
Ассортиментным отделом МТ СССР изучено изображение товарного знака «Т.П.К.», полученное по фототелеграфу.
     
Сообщаем, что фабрика-изготовитель расчески с указанным клеймом в наших документа не зарегистрирована. Это не исключает, однако, что фабрика может быть зарегистрирована в Министерстве торговли одной из республик, если она относится к числу предприятий местной промышленности.
     
Для сведения сообщаем неофициальное мнение одного из опытных товароведов отдела: интересующее Вас клеймо может принадлежать Тамбовскому либо Таллиннскому промкомбинатам, имеющим в своем ассортименте ширпотреба подобные расчески.
    
   
   
    
     
Лист дела 25
    
    
Честно говоря, я даже не хотел думать, что могу ошибиться. Это было бы несправедливо. Ведь я и так почти никогда не рассчитываю на помощь счастливых случайностей. Хотя бы потому, что нет в них прочности, нет никакого запаса надежности. Я верю только в одно — в логику. Потому что вся моя работа — это борьба с загадкой, которая бывает порой разложена на плечи десятков людей и сотни событий. Поэтому победить загадку можно только логикой и доброй помощью людей. Моей логике противостоит логика преступника. Но сильнее, предусмотрительнее должна быть моя логика, потому что мне нужно — позарез — узнать, кто этот парень, убитый на шоссе.
    
И мне не хотелось думать ни о чем другом. Хотя это для профессионала непростительно. Но как только я прочитал слово «Таллинн», я вспомнил, что это — большой порт. В портах моряков обслуживают бассейновые поликлиники. И эти «бассейновые» здорово ложились в полустертую печать…
    
     
Фототелеграмма.
     
Отделу милиции Таллиннского горисполкома.
     
Чрезвычайно срочно! СЛЕДСТВЕННАЯ!
     
Прошу проверить, не принадлежит ли Таллиннскому промкомбинату клеймо, изображенное слева с увеличением в двадцать раз [Т. П. К.]. В положительном случае — выпускает ли промкомбинат мужские расчески с таким клеймом.
     
Сообщите также, есть ли в Таллинне Бассейновая поликлиника, кого она обслуживает и где она находится.
     СЛЕДОВАТЕЛЬ
    
    
…Климов проводил меня до машины. Я возвращался домой.
    
Климов смущенно протянул мне старую авоську с яблоками:
    
— Вот… значит… яблочков… У них там, у литовцев… таких не покушаешь…
    
— У эстонцев, — улыбнулся я.
    
Климов, помолчав, вдруг сказал:
    
— Вот мы и расстаемся…
    
Я взглянул на него и понял, что он огорчен этим. И мне вдруг стало стыдно. Мы были знакомы всего три дня. Целых три дня. И я даже не спросил его имени. Он добросовестно выполнял мои поручения, переживал вместе со мной, мы советовались, шутили, огорчались, и, если бы он не сказал — «вот мы и расстаемся», — я уехал бы, не узнав его имени. Какая глупость! Как бессовестно мы обкрадываем самих себя. И я подумал, что Наташа за три дня узнала бы не только имя человека, который был все время рядом. Она знала бы о нем все. Как она знает обо мне. Видно, настоящей доброте научиться нельзя. И учиться опасно — есть риск стать лицемером. Все-таки я спросил нерешительно:
    
— Послушайте, Климов, а… как вас зовут?
    
Климов кашлянул, прикрыв рот ладонью, и сказал с достоинством:
    
— Андреем Степанычем кличут.
    
Я отворил дверцу, козырнул ему и сказал:
    
— Мы еще увидимся…
    
Климов пожал плечами:
    
— Кто его знает… Мне ведь на пенсию скоро. — Он неожиданно улыбнулся и подтолкнул меня. — Ну, садись, садись давай. А то опоздаешь…
    
Мы пожали друг другу руки, «Волга» плавно тронулась. И тогда я не выдержал, высунулся из окошка и заорал:
    
— Мы еще увидимся… увидимся, Андрей Степаныч!..
    
Он, улыбаясь, стоял на дороге и махал мне вслед своей линялой, выгоревшей фуражкой. Дождь крупными блестящими каплями застревал в его коротко подстриженных, с густой проседью волосах…
   
   
    
     
Лист дела 26
    
    
…Девушка в голубой шинельке и платочке, повязанном поверх кокетливой пилотки, остановила меня у выхода на взлетное поле.
    
— Это бессмысленно. Уже откатили трап…
    
Я еще спорил с ней, хотя тоже понимал, что это бессмысленно. И почему-то вспомнил, что двери в самолетах запираются герметически. Дождь ударил сильнее, и холодные струйки противно потекли за воротник. Да, в век технического прогресса дождь самолетам не помеха. И вовсе не помощник он двум бестолковым людям, которые любят друг друга и не могут никак договориться. На самолете и в дождь работают всякие там радары, автопилоты и разные другие диковины. Эх, если бы кто-то сконструировал автопилот в любви. А чем… Ну его к черту!..
    
Я стоял под дождем, бездумно приглаживая мокрые волосы, и смотрел, как винты ИЛа скручивают из водяных капель сверкающие дрожащие диски. Потом как-то безразлично подумал: «Интересно, Наташа меня видит?» Вспыхнули факелы у выхлопных труб, моторы оглушительно завыли, и самолет поехал в другой конец поля, уменьшаясь и тая в дождевой пелене. Потом, уже еле видный, он остановился, развернулся, заревел еще громче и очень быстро побежал мне навстречу, и я был уверен, что около меня он затормозит. Но на середине полосы он легко подпрыгнул и, прошив низкую ветошь серых облаков, исчез из глаз. И я испугался, что больше никогда не увижу Наташку…
    
В зале Внуковского аэропорта было людно, суетились носильщики, в очереди у буфета ругались — не было бутербродов. Я прижимал к себе свой необыкновенной красоты букет и тоскливо думал, что надо возвращаться в Крым и снова допрашивать, посылать запросы, читать ответы. Расследовать.
    
Динамик загрохотал прямо над ухом: «Самолет ТУ-104, следующий рейсом 718 из Свердловска, прибывает через десять минут…»
    
Молодой человек, слушавший сообщение с напряженным бессмысленным лицом, сорвался с места и побежал на перрон. Когда он пробегал мимо, я поймал его за руку:
    
— Простите, вы встречаете девушку?
    
— Нет, маму. А что?
    
— Подарите эти цветы вашей маме. Ей будет приятно.
    
— Спасибо, — сказал он растерянно. — Но откуда вы узнали…
    
— Я даже этого не узнал, — сказал я и вышел на улицу…
    
Я посидел в кресле, бездумно глазея в окно, потом пошел на кухню и стал варить пельмени. На столе, придавленная стаканом, лежала записка: «Еда — в холодильнике. Белье и рубашки — на второй полке в шкафу». И точка.
    
Последний раз я был дома утром того дня, когда все заварилось. Сейчас уеду и, видимо, не скоро попаду сюда снова. Наташа как-то сказала: «Стоило мне так добиваться отдельной квартиры… Ведь твой идеал домашнего очага — это четырехместный номер в гостинице».
    
Она очень хотела быть счастливой со мной. Да вот не получилось. Или я допоздна на работе, или не прихожу совсем, а прихожу — сил хватает только добраться до постели.
    
И вдруг понял, что последний скандал действительно был последним. Наталья больше жить со мной не будет. Ну и пускай! Мне это тоже надоело. Обидно только, что все так глупо получается. Да еще и стыдно, когда жена уходит. Всегда как-то неловко, если жена бросает мужа. «Идея женского равноправия еще не до конца проникла в наше сознание», — сказал я и погрозил половником своему отражению в зеркале. Потом стал вываливать пельмени в тарелку и обжег руку. На черта оно нужно в семье, это равноправие! И пельменей готовых с ним толком не поешь…
    
Зазвонил телефон. Какой-нибудь знакомый? Я снял трубку и сказал противным гнусавым голосом:
    
— Алье!
    
Но это не был знакомый. Звонил дежурный — из Таллинна пришла телефонограмма.
    
     
В СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ
     
Ваш № 0472с
     
№ 38/сл
     
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
     
Сообщаю, что Таллиннский промкомбинат имеет товарное клеймо, переданное Вами по фототелеграфу. Фабрика подтверждает факт изготовления расчесок, подобных обнаруженной Вами.
     
Сообщаю также, что в Таллинне имеется бассейновая поликлиника, обслуживающая работников морского пароходства. Адрес: улица Пикк, дом 3.
     Зам. нач. отдела внутренних дел Таллиннского горисполкома подполковник милиции
     Т. Энге
    
    
…Я достал из-под кровати чемоданчик и стал бросать в него рубашки, майки, носки…
   
  
  
   
    
Таллинн
   
   
    
     
Лист дела 27
    
    
Не люблю я на самолетах летать. Стыдно признаться — побаиваюсь. Конечно, знаю, что жертв в авиакатастрофах меньше, чем на железных дорогах, и в поезде тебе не принесет лимонада с конфетами стройненькая стюардесса. И все-таки в тот момент, когда самолет, напряженно содрогаясь, отрывается от надежной бетонной земли, у меня всегда холодными капельками сочится мыслишка: а вдруг сейчас клюнет носом? Чушь, конечно. Паровоз тоже может свалиться с рельсов. Но вот в поезде — спокойно. А здесь — нет. Единственное, что меня утешает, — это неестественно веселые, возбужденные или нарочито сосредоточенные лица соседей. Они наверняка думают о том же, но, конечно, стараются не подавать виду. И мне легче хотя бы оттого, что не один я такой трусишка.
    
И когда я спустился по трапу на поле Таллиннского аэродрома, мне как-то стало веселей. Хотя впереди была тьма беспросветная — начиная от гостиницы и кончая делами, которые привели меня в этот город.
    
Было три часа дня, шел дождь, и дул сильный, пахнущий рыбой ветер с моря. Я поехал в гостиницу «Тооме». Мне нравится этот старый дом с полутемными лестницами и крошечными холлами, с деревянными панелями и резными филенками дверей. Здесь всегда — как в коммунальном многоквартирном доме. По части вкуса — я ретроград. Не по душе мне весь этот домашний модерн, смешные геометрические комнаты, по сантиметрам заставленные микроскопической мебелью. Мне всегда хочется в квартирах чего-нибудь старого, нелепого — часы с боем, рассохшийся буфет. А лучше всего — фикус.
    
Магда — администратор в «Тооме» — моя старая знакомая. Она радостно заулыбалась мне, светясь всеми своими белыми длинными зубами.
    
— Оставьте чемодан, приходите к вечеру — номер будет, — шепнула Магда.
    
Мне стало совестно перед терпеливой очередью, покорно взиравшей на типографски отпечатанный трафарет «Мест нет».
    
Но Магда — одна из немногих женщин, которым я нравлюсь. Было бы просто преступно не воспользоваться ее симпатиями и утвердиться в своем мужском самосознании.
    
— Так давайте чемодан…
    
— Нет уж, — сказал я. Мысль оставить чемодан с уголовным делом в вестибюле гостиницы меня рассмешила. — Чемоданчик пускай будет при мне.
    
Магда удивленно посмотрела на меня. Я пояснил:
    
— У меня здесь любовная переписка.
    
— А… Ну, пожалуйста, — разрешила Магда. — У вас, как всегда, много дел?
    
— Не слишком. Часиков до двенадцати ночи.
    
Магда ласково посмотрела на меня:
    
— Я вас устрою на втором этаже.
    
— Спасибо. — Я вспомнил про климовскую авоську и протянул ее Магде. — Вот, погрызите пока. У вас таких нету…
    
— Ой, откуда такие красивые? — обрадовалась Магда.
    
— Это вам Климов передал.
    
— Климов? Какой Климов?!
    
— Есть такой человек, — сказал я и пошел к выходу.
    
Один из командированных, кивнув в мою сторону, сварливо сказал соседу:
    
— Небось этому гусю койка найдется…
    
— А тут по делу приедешь — и сиди… — охотно отозвался сосед.
    
Я вышел на улицу и пешком отправился в бассейновую поликлинику. Ветер складывал лужи в изящные гофре, дождь накрывал серой вуалью кирпичные стены и башни, и здесь уже по-настоящему жила осень.
    
В порту было холодно, водяная пыль садилась на лицо. Круизный белый теплоход отваливал от стенки, и люди на борту, отсюда, с причала, казались крошечными, и эти крошечные люди все время махали провожающим платками, будто передавали на разные лады один и тот же семафор: «Все наши дела в порядке, мы отправились немного отдохнуть, а вы уж тут постарайтесь получше, так что — большой привет»… И хоть среди отъезжающих никого знакомых у меня не было, да и быть не могло, я им тоже на всякий случай помахал.
    
По серой вспененной воде гавани медленно двигался, постепенно сбрасывая с себя паруса, шведский барк. И я остро пожалел, что совсем не умею рисовать. А ведь как здорово было бы нарисовать этот серый задымленный порт, и свинцовую, в радужных нефтяных разводах воду, и четырехмачтовый краснобрюхий парусник. И повесить у себя дома на стене — это же ведь ужасно здорово, знать, что на свете еще — ты это точно знаешь, ты это сам видел, сам рисовал — бегают по морям парусники, а коли существуют парусники, значит, и мечтать еще можно, и любить, и надеяться.
    
Сердитые влажные порывы ветра раскачивали на стропах огромные контейнеры, их несли по воздуху плавно горбатые желтые краны, протяжно гудели, требуя дороги, маневровые мотовозы, и сухо щелкали колесами на стрелках железнодорожные вагоны, от рыбного причала мчались серебристые коробки авторефрижераторов.
    
Я бы охотно проболтался весь день на причалах — смотрел бы на тяжелые сухогрузы под разноцветными флагами, охотно помог бы такелажникам подтягивать крючьями к кузовам ящики с пугающей надписью «не кантовать», а потом напросился бы в гости на парусник. Но в кармане у меня лежали снимки убитого молодого парня и обрывок рецепта. Надо идти в поликлинику. Там сразу исчезнет запах соли, водорослей и рыбы, весь утот добрый гул и суета, там будет чистота, тишина, запах йода, коллодия и хлороформа, запах беды и боли.
    
В регистратуре поликлиники я показал фотоснимок подписи на рецепте, и мне сразу сказали:
    
— Это хирург Аар…
    
Хирург Тийт Аар, старый, элегантный, невыразимо чистый, с опущенной на подбородок маской, курил, держа сигарету никелированным пинцетом. Я показал ему свое удостоверение. Аар иронически глянул на меня светлыми умными глазами из-под золотых дужек очков, сказал:
    
— К вашим услугам…
    
Я попросил его осмотреть рецепт и попытаться определить: кому он был выдан. Аар сказал что-то медсестре, и та, раскрыв застекленный шкафчик, достала толстый канцелярский журнал. Быстро полистала страницы и положила журнал перед хирургом. Я заглянул в журнал через его плечо. Аар, вежливо отодвинувшись от меня, стал перечислять:
    
— Двадцатого августа такой рецепт получили…
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Тийта Аара
     
…Осмотрев предъявленный мне обрывок рецепта, заявляю: он написан и выдан мною, подпись на нем — моя. Поскольку рецепт выписан на лекарство, являющееся сильнодействующим средством, он должен быть зарегистрирован в специальном журнале. Из записей в этом журнале за 20 августа видно, что рецепты с аналогичной прописью были выданы мною трем больным: Пяртсу А. А., Корецкому Е. К. и Пименову А. Б…
    
    
— А как мне разыскать этих больных?
    
Аар поправил указательным пальцем дужку очков пожал плечами:
    
— Их адреса можно получить в регистратуре. — подумал и нерешительно спросил: — А почему вас заинтересовал этот рецепт?
    
Я достал из кармана несколько фотографий убитого, панорамный обзорный снимок места происшествии и протянул врачу.
    
— Мы обнаружили ваш рецепт здесь.
    
Нервным движением Аар пригладил серебристые белые волосы, скрипуче проговорил:
    
— Господи, несправедливость какая! Сколько иногда мы затрачиваем сил и нервов, чтобы вытянуть больного. А потом появляется какой-то мерзавец — раз-раз — и нет человека…
    
Я негромко сказал:
    
— По отношению к убитому это еще большая несправедливость.
    
Аар непонимающе посмотрел на меня своими яркими голубыми глазами и досадливо сказал:
    
— Да я разве о себе говорю. Родить человека, питать его, научить, вылечить — это же все такой громадный труд, сколько лет! А убить — одно мгновение. И в этом есть какая-то ужасная несправедливость, человек — такая хрупкая тонкая штука. Обидно!
    
— Да, — согласился я. — Но природа не могла предвидеть, что со временем люди придумают для себя пистолеты и будут из них стрелять в затылок венцу творения.
    
— Разве в пистолетах дело? — как-то устало спросил Аар. — Злая рука и камнем может сделать то же самое.
    
Я придвинул к нему фото и попросил:
    
— Доктор, посмотрите, пожалуйста, еще раз. Не был ли этот молодой человек среди ваших больных?
    
Хирург взял фото, внимательно всмотрелся, покачал головой:
    
— Не помню. Быть может. — И, будто оправдываясь, добавил: — У меня ведь на приеме до двадцати человек бывает. Ежедневно…
   
   
    
     
Лист дела 28
    
    
Я не верю в случайные совпадения. И не зря. Обычно они играют против меня. Так было и сейчас. Из истории болезни я узнал, что Пименову — двадцать семь лет, Корецкому — двадцать девять, Пяртсу — тридцать два. И если убитый на шоссе парень — один из этих двоих, то по возрасту они подходят все. Ну, что стоило бы случайности свести в тот день пациентов так, чтобы Пименову было девятнадцать лет, а Корецкому — пятьдесят шесть? Искать пришлось бы только Пяртса.
    
Но случай всегда играет в другой команде. Поэтому мне надо было объехать всех их по очереди, потом — побывать в аптеках.
    
Пименов жил в центре, в переулке рядом с улицей Пикк. Я поднялся по железной гремящей лестнице на третий этаж и долго звонил в дребезжащий медный звонок на тяжелой крепостной двери. Наконец мне отворили, и толстая старуха объяснила, что ее сына нет дома — он на работе. Говорить старухе, кто я такой, не имело смысла — она бы попросту испугалась за сына, и ничего толкового я бы у нее не узнал. Вечером пришлось бы приходить снова. Поэтому я сказал, что проверяю работу аптек и хочу узнать, помогло ли Пименову лекарство, которое ему выписали в прошлом месяце. В этом вопросе старуха проявила полную осведомленность, пожаловалась на массу собственных болезней и неэффективность современных лекарств. Уходил я, держа в руке аптечную сигнатуру с той же прописью, которая сохранилась на моем рецепте.
    
Пяртса я застал дома, и он мне сразу же предъявил лекарство и аптечную сигнатуру, объяснив, что сам рецепт оставил в аптеке. На обеих сигнатурах было написано: «Аптека № 1». Я решил зайти в эту аптеку, благо она была рядом, неподалеку от церкви Пюхаваиму, проверить сигнатуры, а уж потом искать Корецкого.
    
В аптеке было малолюдно, тихо. Желтые бронзовые лампы отодвигали к стенам сумрак. Провизор, белокурая красивая девушка, искала в толстой пачке нужные мне рецепты и весело болтала со мной.
    
— У нас, наверное, самая старая аптека в мире, — говорила она.
    
— И лекарства, наверное, самые лучшие?
    
— Не знаю, были ли они самыми лучшими, но самыми необычными — наверняка.
    
— Излечивали, например, от рака?
    
— Тогда еще не было таких грустных болезней, — улыбалась девушка. — А лекарства от трусости были — настойка из желчи дикого козла и крови черной кошки.
    
— Б-р-р — помотал я головой. — А от неразделенной любви?
    
— Пожалуйста — экстракт лунного света и цветов черемухи.
    
— А что-нибудь для укрепления сообразительности и развития мудрости?
    
— И это можно — толченые кости жабы.
    
— Дайте, пожалуйста, двенадцать порций.
    
— Боюсь, что от старости эти лекарства утратил свое действие. А вот и ваши рецепты…
    
Итак, рецепт получил Корецкий. Но сейчас его, как я узнал в пароходстве, и в городе-то не было…
    
     
СПРАВКА
     
Больной, получивший интересующий следствие рецепт, — Корецкий Е. К. — по данным регистратуре проживает не в Таллинне, а в Ленинграде и служит Таллиннском морском пароходстве.
     
Зам. начальника пароходства Линнамяги Ф. К. в разговоре по телефону № 47–45 сообщил, что Корецкий является штурманом рыболовецкого сейнера РС-4. Вчера, т. е. 11 сентября, в 19 час. 10 мин. сейнер РС-4 с полным составом команды вышел в море после ремонта двигателя.
     
12 сентября. г. Таллинн.
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 29
    
    
Перед вечером в клочьях сизых дымных облаков мелькнуло багровое воспаленное солнце, но дождь не угомонился, и весь Таллинн погрузился в фиолетовый мягкий сумрак. Я шел по Ратушной площади, слушая, как цокают на тяжелых, влажно мерцающих булыжниках подковки, заглядывал в теплые желтые окна, заштрихованные дождем, как на старых гравюрах, и напряженно думал.
    
Зашел в небольшое кафе. Всего несколько человек сидели за дубовыми столами на широких деревянных скамьях. Яростно гудел камин. Я сел поближе к огню, взял густого ароматного кофе и стал прикидывать варианты.
    
Надо было сосредоточиться, собраться с мыслями, как говорят акробаты — сгруппироваться. Я вдруг почувствовал себя муравьем, суматошно бегающим по столу. У детей есть такое злое развлечение: муравей уже почти добежал до края стола, сейчас нырнет вниз — и свободен! Но упрямая рука ставит перед ним спичечный коробок, который превращается в непреодолимую стену. И муравей покорно бежит в другую сторону. Но там снова препятствие, и так — без конца. В книжках эта роль всегда отводится преступнику, обложенному со всех сторон сыщиками. Но убийца, которого искал я, мог покуда не волноваться. Пока я сам бегал, как муравей, пытаясь установить хотя бы имя убитого…
    
Похоже, я снова зашел в тупик. Пименов и Пяртс преспокойно отдыхали дома. Корецкий вчера ушел в плавание. Рецепты, выданные Пименову и Пяртсу, лежали передо мной на столе. Оставалась последняя крошечная лазейка: Корецкий мог помнить, кому и зачем он отдал свой рецепт.
    
Я положил на стол блестящий новенький полтинник и вышел. Из первого же автомата позвонил в пароходство и продиктовал радиограмму…
    
     
ТАЛЛИННСКОЕ МОРСКОЕ ПАРОХОДСТВО
     
РАДИОГРАММА
     
Таллинн 7112-9.19.15.
     
Сейнер РС-4. Первому штурману КОРЕЦКОМУ
     
Связи уголовным делом срочно сообщите в адрес Таллиннского горотдела милиции кому зпт при каких обстоятельствах вы передали рецепт зпт полученный вами двадцатого августа бассейновой поликлинике хирурга Аар тчк
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 30
    
    
Я проснулся рано и удивился, что из горотдела милиции еще не звонили. Радиограмма с сейнера должна была прийти давным-давно. Я набрал номер дежурного.
    
— Нет-нет, ничего не передавали. У меня записан ваш телефон — как только что-нибудь будет, сразу извещу.
    
Тогда я позвонил заместителю начальника пароходства. Он был очень вежлив, но мне показалось, будто, он чего-то недоговаривает и старается поскорее от меня отделаться. А может быть, показалось. Связь, мол, ночью была плохая. Тогда я сказал железобетонным голосом:
    
— Попрошу вас ускорить это дело. Оно не терпит отлагательства. А если с сейнером плохая связь, можно запросить через базовое судно…
    
На улице по-прежнему шел холодный дождь. Делать мне было нечего. Я завалился на диван, взял забытую кем-то в номере книжку о Фламмарионе и стал читать.
    
«Искать звезды работа поприятней, чем искать убийц. Поспокойнее. А главное — почище», — завистливо подумал я. И заснул. А в четверть двенадцатого меня разбудил звонок:
    
— Говорит дежурный горотдела милиции капитан Антсон. На ваше имя поступила телефонограмма.
    
— Читайте, — сказал я, и мне казалось, что сон все еще продолжается…
    
     
ТЕЛЕФОНОГРАММА
     
13.9 11.00
     
Исх. № 76-з
     
Сообщаю, что первоначальные сведения о выходе сейнера РС-4 в рейс с полным составом команды оказались ошибочными по вине капитана судна.
     
Сегодня капитан РС-4 сообщил, что первый штурман Корецкий Е. К. находился в отпуске до восьмого сентября и по неизвестной причине из отпуска не возвратился, в связи с чем судно вышло в море без него. Местонахождение Корецкого в настоящее время неизвестно.
     Подписал: Зам. нач. пароходства Линнамяги
     Передала: Секретарь А. Гаварс
     Принял: Дежурный Антсон
    
   
   
    
     
Лист дела 31
    
    
— Включите сирену! — сказал я шоферу, и хриплый визг располосовал дождливую туманную тишину.
    
Машины впереди удивленно, неуклюже отворачивали в сторону, пропуская нас.
    
— Если можно, то еще быстрее, — сказал я.
    
Шофер кивнул, Энге покосился на меня.
    
— Не правда ли, Томас, в этом городе неуместны подобные звуки? — сказал я ему.
    
Он еще раз глянул на меня из-под своих белесых ресниц, потом серьезно сказал:
    
— Это звуки беды. А беда везде неуместна.
    
— Значит, и мы, Томас, везде неуместны? — усмехнулся я.
    
— Не-ет, — Энге снял фуражку и пригладил соломенные волосы. — Ведь мы не беда. Просто мы ее встречаем первыми.
    
— Вторыми, — сказал я. — Первыми ее встречают те, к кому мы не поспели…
    
Машина со скрежетом затормозила около пароходства. Я взбежал на второй этаж, в приемную заместителя начальника.
    
Секретарша — вся любопытство — сказала:
    
— Заходите, вас ждут…
    
     
СПРАВКА
     
гор. Таллинн.
     
Заместитель начальника Таллиннского морского пароходства Линнамяги, а также вызванные им сотрудники пароходства Баранов, Талсепп, Гурвич и Колокольникова, осмотрев предъявленную им фотографию мужчины, погибшего четвертого сентября на 38-м километре Ялтинского шоссе, категорически и безусловно опознали в убитом штурмана рыболовецкого сейнера РС-4 Корецкого Е. К.
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 32
    
    
— Как мне допросить капитана сейнера?
    
Линнамяги понимал, что они попали в неприятную историю. Он растерянно развел руками:
    
— Мы можем вызвать сейнер в Таллинн. Но сейчас — самая путина — план не выполнят. Да и люди ничего не заработают — и так месяц на ремонте простояли. Вот если бы…
    
— Что — если бы?
    
— Вас не затруднит добраться до плавбазы на вертолете? А капитан Астафьев прибудет туда катером.
    
— Не затруднит.
    
Линнамяги обрадовался:
    
— Тогда мы это мигом организуем. А капитану я дам!..
    
— Подождите давать. Надо выяснить сначала, в чем там дело…
    
…Энге сочувственно похлопал меня по спине:
    
— Ничего, ничего, дружок. Облачность низкая — качать будет не слишком.
    
Энге не выговаривал шипящих, и слова у него получались совсем смешные: ницего, облацность, кацать будет не слишком. Я хотел сказать, что как раз самая сильная болтанка при низких облаках, но раздумал и пошел к вертолету. Какая разница? Энге же не подымет облака выше.
    
Вертолетчики были молодые, смешливые ребята. Старший из них подмигнул:
    
— Ну, поболтает в крайнем случае маленько. Землю потом больше ценить станете.
    
Я усмехнулся:
    
— А я что? Я ничего, я ведь не то чтобы сильно по воздуху стосковался…
    
— Тогда полетели?
    
— Полетели.
    
Энге пожал мне руку и на прощанье сказал:
    
— Когда прилетите, ты с трапа не прыгай на палубу, пока не застопорят машину.
    
Я уже отошел на несколько шагов, но обернулся:
    
— А тебе доводилось?
    
— Всякое бывало, — сверкнул своей ласковой улыбкой Энге. — Ну, счастливо…
    
Где-то над головой густо заревел мотор, и по все усиливающейся вибрации я понял, что огромный винт вертолета набирает скорость. В круглое окошечко я видел Энге, который стоял, оперевшись локтем на капот «Волги». Струи ветра от винта били ему в лицо, и он придерживал фуражку. Потом я почувствовал легкий толчок — вертолет пошел на подъем, но не покидало ощущение, будто мы замерли неподвижно, а это машущий фуражкой Энге и неожиданно вытянувшийся корпус автомобиля проваливаются куда-то вниз, в тартарары. Через несколько минут их уже нельзя было различить, а весь зубчато-острый силуэт Таллинна мне видно было из окошка, и город подо мной лежал удивительно красивый, фиолетово-синий, с дымно-серым отливом.
    
Пилот развернул вертолет, и город исчез из поля зрения. Впереди было только мутное вспененное море.
    
Я сел в кресло и подумал, что с меня достаточно. Таких приключений хватит для двухсерийного вестерна. Но я ведь не Юл Бриннер. Я не герой и не искатель приключений. Если говорить честно, то я и стрелять из пистолета толком не умею. А после того как один барбос умудрился прострелить мне правое легкое, врачи предписали мне «щадящий режим». Это же надо! Слово какое красивое — «щадящий»! Короче говоря, ко всем моим замечательным победам — чует мое сердце — я, вернувшись домой, смогу говорить знакомым: «От меня жена ушла!» И никто даже не скажет: «От всех жена ушла», потому что от нормальных мужей жены не уходят.
    
Я еще долго забавлял себя этими размышлениями, стараясь не думать о разговоре с капитаном. А потом мне стало по-настоящему плохо. Я сидел, вытянув ноги и закинув голову за спинку кресла, и смотрел в белый потолок. Как только я бросал взгляд в иллюминатор на кипящие внизу буруны волн, к горлу подкатывала тошнота. Наверное, на служебных вертолетах не возят «героев» вроде меня, поэтому здесь и не предусмотрены для таких случаев пакеты. И это было ужасно. Особенно когда вертолет проваливался в воздушные ямы. Я закрыл глаза и стал считать до тысячи, потом до двух, до трех, потом в обратном порядке…
    
С трудом разжимая сведенные скулы, я спросил у пилота:
    
— Скоро?
    
Он не услышал за грохотом мотора, но, видимо, по выражению лица понял и ободряюще подмигнул:
    
— Скоро…
    
Плавбаза сверху казалась крошечной, как детский кораблик, свернутый из газеты. Только плавал он не в луже, а в настоящем море, свинцово-сером, с белыми барашками, от одного вида которых меня воротило душу. Я себе не представлял, как вертолет сядет на эту скорлупку. Поэтому я просто закрыл глаза и снова стал считать до тысячи.
    
Потом вертолет подпрыгнул, и сразу смолк двигатель, только кабина еще слабо дрожала — винт медленно крутился по инерции. Я выпрыгнул на палубу и удивился, как огромна была база. Но раскачивало ее сильно. А может быть, это у меня ноги подгибались. На шкафуте стояли несколько моряков в клеенчатых регланах. Я направился было к ним, потом понял, что мне не продержаться. Я добрел до борта, нагнулся над леером, и меня долго мучительно рвало. В общем, пролог для беседы был замечательный…
    
Капитан Астафьев смотрел на меня красными запавшими глазами. Радиограмму он получил двадцать часов назад.
    
— Если меня собираются освободить от должности, предупредите сразу. Мне надо сделать кое-какие распоряжения на судне…
    
Я вытер лицо платком и сказал хмуро:
    
— Этот вопрос в мою компетенцию не входит… Вы мне лучше скажите, куда поехал Корецкий?
    
Астафьев отвернулся и неприязненно сказал:
    
— Вы со мной, гражданин следователь, в кошки-мышки не играйте…
    
— Простите?!
    
— Как я понимаю, штурман Корецкий — у вас. Так вот: ничего плохого о нем я вам сказать не могу…
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА капитана Астафьева
     
…Вопрос. Почему Вы не сообщили в Управление о том, что Корецкий не вернулся из отпуска и судно выходит в море без него?
     
Ответ. Когда Корецкий не явился из отпуска, я очень забеспокоился. Ведь если бы он даже заболел, то в этом случае мог бы меня известить телеграммой. Так как он этого не сделал, я предположил, что с ним что-то случилось. При этом я не исключал, что Женя по молодости попал в какую-нибудь историю, которая его и задержала. Я ждал его возвращения до самого момента отхода судна, но он не явился, а сообщать об этом было уже поздно — я должен был это сделать заранее — да мне и не хотелось. Я все надеялся, что Корецкий перехватит нас где-нибудь в плавании. Я полностью осознаю свою вину и готов нести ответственность.
     
Вопрос. Куда, зачем собирался Корецкий в отпуск?
     
Ответ. В Ленинграде у Евгения подошла очередь на автомашину, о которой он давно мечтал. Он терпеливо копил деньги, отказывал себе во многом. Правда, у него все равно их не хватило, и я ему добавил необходимую сумму.
     
Вопрос. Какую?
     
Ответ. Тысячу шестьсот рублей. Кроме того, он, наверное, хотел повидаться и со своей девушкой, хотя я, к сожалению, о ней почти ничего не знаю. Женя не любил говорить на эту тему.
     
Вопрос. Координаты этой девушки?
     
Ответ. Я знаю только, что она студентка-географичка и ее зовут Тамара. Больше ничего…
    
    
…Я задал ему традиционный следственный вопрос:
    
— В каких отношениях вы находились с Корецким?
    
Астафьев сильно волновался и все время говорил каким-то казенным протокольным языком. Так говорят на собраниях. Так пишут производственные реляции и служебные характеристики.
    
— Отношения между нами очень хорошие и выходят за рамки чисто служебных. Корецкий — хороший человек и специалист. За короткий срок службы на моем судне он вырос от рядового члена команды до должности первого моего помощника. Помимо четкого служебного взаимодействия, мы связаны личной дружбой.
    
Еще не зная толком Астафьева, я не мог сказать ему, что Женя Корецкий погиб. А капитан, видимо, и не помышлял об этом. И мне было очень важно узнать многое о мертвом Корецком из уст человека, уверенного, что Женя жив, но попал в «какую-то историю». Люди крепко проверяются в таких ситуациях.
    
     
…Вопрос. Прошу подробно охарактеризовать Корецкого. Нас интересуют мельчайшие детали личности Евгения, его образа жизни, круг его интересов, связей, друзей и врагов.
     
Ответ: Да, я понимаю. Я постараюсь вспомнить все, что я знаю о Жене. Если я упущу что-нибудь, прошу поставить мне дополнительные вопросы. Прежде всего, Женя — очень хороший парень, добрый и доверчивый человек. Он ведь прекрасный работник. Все время что-нибудь узнает, никогда не стесняется спрашивать: у меня ли, у боцмана, у простого матроса — все равно. За свой авторитет не боится — он вообще, по-моему об этом не думает. Под любую тяжесть первый руки свои подставляет. Характер у него легкий, на жизнь смотрит весело, быстро сходится с людьми. Врагов в команде у него нет, хотя, когда требуется, он службу спрашивает по всей строгости.
     
Вопрос. С кем, кроме Вас, особенно дружен Корецкий?