1 2 3 
Действующие лица    

     

Раневская  Любовь Андреевна,  помещица.    

Аня, ее дочь, 17 лет.    

Варя, ее приемная дочь, 24 лет.    

Гаев  Леонид Андреевич,  брат Раневской.    

Лопахин  Ермолай Алексеевич,  купец.    

Трофимов  Петр Сергеевич,  студент.    

Симеонов-Пищик  Борис Борисович,  помещик.    

Шарлотта  Ивановна,  гувернантка.    

Епиходов  Семен Пантелеевич,  конторщик.    

Дуняша, горничная.    

Фирс, лакей, старик 87 лет.    

Яша, молодой лакей.    

Прохожий.    

Начальник  станции.    

Почтовый  чиновник.    

Гости,  прислуга.    

Действие  происходит в имении Л. А. Раневской.    

     

Действие первое    

     

Комната,  которая до сих пор называется детскою. Одна из дверей ведет в комнату Ани.  Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду  холодно, утренник. Окна в комнате закрыты.    

Входят  Дуняша со свечой и Лопахин с книгой в руке.    

     

Лопахин. Пришел поезд, слава богу.  Который час?    

Дуняша. Скоро два. (Тушит свечу.)  Уже светло.    

Лопахин. На сколько же это опоздал поезд?  Часа на два по крайней мере. (Зевает и потягивается.) Я-то хорош, какого  дурака свалял! Нарочно приехал сюда, чтобы на станции встретить, и вдруг  проспал… Сидя уснул. Досада… Хоть бы ты меня разбудила.    

Дуняша. Я думала, что вы уехали. (Прислушивается.)  Вот, кажется, уже едут.    

Лопахин  (прислушивается). Нет… Багаж получить, то да се…    

     

Пауза.    

     

Любовь  Андреевна прожила за границей пять лет, не знаю, какая она теперь стала… Хороший  она человек. Легкий, простой человек. Помню, когда я был мальчонком лет  пятнадцати, отец мой покойный – он тогда здесь на деревне в лавке торговал –  ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу… Мы тогда вместе пришли  зачем-то во двор, и он выпивши был. Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще  молоденькая, такая худенькая, подвела меня к рукомойнику, вот в этой самой  комнате, в детской. «Не плачь, говорит, мужичок, до свадьбы заживет…»    

     

Пауза.    

     

Мужичок…  Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со  свиным рылом в калашный ряд… Только что вот богатый, денег много, а ежели  подумать и разобраться, то мужик мужиком… (Перелистывает книгу.) Читал  вот книгу и ничего не понял. Читал и заснул.    

     

Пауза.    

     

Дуняша. А собаки всю ночь не спали,  чуют, что хозяева едут.    

Лопахин. Что ты, Дуняша, такая…    

Дуняша. Руки трясутся. Я в обморок  упаду.    

Лопахин. Очень уж ты нежная, Дуняша. И  одеваешься, как барышня, и прическа тоже. Так нельзя. Надо себя помнить.    

     

Входит  Епиходов с букетом: он в пиджаке и в ярко вычищенных сапогах, которые  сильно скрипят; войдя, он роняет букет.    

     

Епиходов  (поднимает  букет). Вот  садовник прислал, говорит, в столовой поставить. (Отдает Дуняше букет.)    

Лопахин. И квасу мне принесешь.    

Дуняша. Слушаю. (Уходит.)    

Епиходов. Сейчас утренник, мороз в три  градуса, а вишня вся в цвету. Не могу одобрить нашего климата. (Вздыхает.)  Не могу. Наш климат не может способствовать в самый раз. Вот, Ермолай Алексеич,  позвольте вам присовокупить, купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас  уверить, скрипят так, что нет никакой возможности. Чем бы смазать?    

Лопахин. Отстань. Надоел.    

Епиходов. Каждый день случается со мной  какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь.    

     

Дуняша входит, подает Лопахину квас.    

     

Я пойду.  (Натыкается на стул, который падает.) Вот… (Как бы торжествуя.) Вот  видите, извините за выражение, какое обстоятельство, между прочим… Это просто  даже замечательно! (Уходит.)    

Дуняша. А мне, Ермолай Алексеич,  признаться, Епиходов предложение сделал.    

Лопахин. А!    

Дуняша. Не знаю уж как… Человек он  смирный, а только иной раз как начнет говорить, ничего не поймешь. И хорошо, и  чувствительно, только непонятно. Мне он как будто и нравится. Он меня любит  безумно. Человек он несчастливый, каждый день что-нибудь. Его так и дразнят у  нас: двадцать два несчастья…    

Лопахин  (прислушивается). Вот, кажется, едут…    

Дуняша. Едут! Что ж это со мной…  похолодела вся.    

Лопахин. Едут, в самом деле. Пойдем  встречать. Узнает ли она меня? Пять лет не видались.    

Дуняша  (в волнении). Я сейчас упаду… Ах, упаду!    

     

Слышно,  как к дому подъезжают два экипажа. Лопахин и Дуняша быстро уходят. Сцена пуста.  В соседних комнатах начинается шум. Через сцену, опираясь на палочку, торопливо  проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он в старинной  ливрее и в высокой шляпе; что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни  одного слова. Шум за сценой все усиливается. Голос: «Вот пройдемте здесь…» Любовь  Андреевна, Аня и Шарлотта Ивановна с собачкой на цепочке,  одетые по-дорожному. Варя в пальто и платке, Гаев, Симеонов-Пищик,  Лопахин, Дуняша с узлом и зонтиком, прислуга с вещами – все идут  через комнату.    

     

Аня. Пройдемте здесь. Ты, мама,  помнишь, какая это комната?    

Любовь  Андреевна (радостно,  сквозь слезы).  Детская!    

Варя. Как холодно, у меня руки  закоченели. (Любови Андреевне.) Ваши комнаты, белая и фиолетовая, такими  же и остались, мамочка.    

Любовь  Андреевна. Детская,  милая моя, прекрасная комната… Я тут спала, когда была маленькой… (Плачет.)  И теперь я как маленькая… (Целует брата, Варю, потом опять брата.) А  Варя по-прежнему все такая же, на монашку похожа. И Дуняшу я узнала… (Целует  Дуняшу.)    

Гаев. Поезд опоздал на два часа.  Каково? Каковы порядки?    

Шарлотта  (Пищику). Моя собака и орехи кушает.    

Пищик  (удивленно). Вы подумайте!    

     

Уходят  все, кроме Ани и Дуняши.    

     

Дуняша. Заждались мы… (Снимает с Ани  пальто, шляпу.)    

Аня. Я не спала в дороге четыре ночи…  теперь озябла очень.    

Дуняша. Вы уехали в Великом посту, тогда  был снег, был мороз, а теперь? Милая моя! (Смеется, целует ее.) Заждалась  вас, радость моя, светик… Я скажу вам сейчас, одной минутки не могу утерпеть…    

Аня (вяло). Опять что-нибудь…    

Дуняша. Конторщик Епиходов после Святой  мне предложение сделал.    

Аня. Ты все об одном… (Поправляя  волосы.) Я растеряла все шпильки… (Она очень утомлена, даже  пошатывается.)    

Дуняша. Уж я не знаю, что и думать. Он  меня любит, так любит!    

Аня (глядит в свою дверь, нежно). Моя комната, мои окна, как  будто я не уезжала. Я дома! Завтра утром встану, побегу в сад… О, если бы я  могла уснуть! Я не спала всю дорогу, томило меня беспокойство.    

Дуняша. Третьего дня Петр Сергеич  приехали.    

Аня (радостно). Петя!    

Дуняша. В бане спят, там и живут. Боюсь,  говорят, стеснить. (Взглянув на свои карманные часы.) Надо бы их  разбудить, да Варвара Михайловна не велела. Ты, говорит, его не буди.    

     

Входит  Варя, на поясе у нее вязка ключей.    

     

Варя. Дуняша, кофе поскорей… Мамочка  кофе просит.    

Дуняша. Сию минуточку. (Уходит.)    

Варя. Ну слава богу, приехали. Опять  ты дома. (Ласкаясь.) Душечка моя приехала! Красавица приехала!    

Аня. Натерпелась я.    

Варя. Воображаю!    

Аня. Выехала я на Страстной неделе,  тогда было холодно. Шарлотта всю дорогу говорит, представляет фокусы. И зачем  ты навязала мне Шарлотту…    

Варя. Нельзя же тебе одной ехать,  душечка. В семнадцать лет!    

Аня. Приезжаем в Париж, там холодно,  снег. По-французски говорю я ужасно. Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней,  у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне  вдруг стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу  выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…    

Варя (сквозь слезы). Не говори, не говори…    

Аня. Дачу свою около Ментоны она уже  продала, у нее ничего не осталось, ничего. У меня тоже не осталось ни копейки,  едва доехали. И мама не понимает! Сядем на вокзале обедать, и она требует самое  дорогое и на чай лакеям дает по рублю. Шарлотта тоже. Яша тоже требует себе  порцию, просто ужасно. Ведь у мамы лакей Яша, мы привезли его сюда…    

Варя. Видела подлеца.    

Аня. Ну что, как? Заплатили проценты?    

Варя. Где там.    

Аня. Боже мой, боже мой…    

Варя. В августе будут продавать  имение…    

Аня. Боже мой…    

Лопахин  (заглядывает  в дверь и мычит).  Ме-е-е… (Уходит.)    

Варя (сквозь слезы). Вот так бы и дала ему… (Грозит  кулаком.)    

Аня (обнимает Варю, тихо). Варя, он сделал предложение? (Варя  отрицательно качает головой.) Ведь он же тебя любит… Отчего вы не  объяснитесь, чего вы ждете?    

Варя. Я так думаю, ничего у нас не  выйдет. У него дела много, ему не до меня… и внимания не обращает. Бог с ним  совсем, тяжело мне его видеть… Все говорят о нашей свадьбе, все поздравляют, а  на самом деле ничего нет, всё как сон… (Другим тоном.) У тебя брошка  вроде как пчелка.    

Аня (печально). Это мама купила. (Идет в  свою комнату, говорит весело, по-детски.) А в Париже я на воздушном шаре  летала!    

Варя. Душечка моя приехала! Красавица  приехала!    

     

Дуняша уже вернулась с кофейником и  варит кофе.    

     

(Стоит  около двери.) Хожу  я, душечка, цельный день по хозяйству и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого  человека, и я бы тогда была покойной, пошла бы себе в пустынь, потом в Киев… в  Москву, и так бы все ходила по святым местам… Ходила бы и ходила. Благолепие!..    

Аня. Птицы поют в саду. Который  теперь час?    

Варя. Должно, третий. Тебе пора спать,  душечка. (Входя в комнату к Ане.) Благолепие!    

     

Входит  Яша с пледом, дорожной сумочкой.    

     

Яша (идет через сцену, деликатно).  Тут можно пройти-с?    

Дуняша. И не узнаешь вас, Яша. Какой вы  стали за границей.    

Яша. Гм… А вы кто?    

Дуняша. Когда вы уезжали отсюда, я была  этакой… (Показывает от пола.) Дуняша, Федора Козоедова дочь. Вы не  помните!    

Яша. Гм… Огурчик! (Оглядывается и  обнимает ее; она вскрикивает и роняет блюдечко. Яша быстро уходит.)    

Варя (в дверях, недовольным голосом). Что еще тут?    

Дуняша  (сквозь  слезы). Блюдечко  разбила…    

Варя. Это к добру.    

Аня (выйдя из своей комнаты). Надо бы маму предупредить: Петя  здесь…    

Варя. Я приказала его не будить.    

Аня (задумчиво). Шесть лет тому назад умер отец,  через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик. Мама не  перенесла, ушла, ушла без оглядки… (Вздрагивает.) Как я ее понимаю, если  бы она знала!    

     

Пауза.    

     

А Петя  Трофимов был учителем Гриши, он может напомнить…    

     

Входит  Фирс, он в пиджаке и белом жилете.    

     

Фирс (идет к кофейнику, озабоченно). Барыня здесь будут кушать… (Надевает  белые перчатки.) Готов кофий? (Строго Дуняше.) Ты! А сливки?    

Дуняша. Ах, боже мой… (Быстро  уходит.)    

Фирс (хлопочет около кофейника). Эх ты недотепа… (Бормочет  про себя.) Приехали из Парижа… И барин когда-то ездил в Париж… на лошадях… (Смеется.)    

Варя. Фирс, ты о чем?    

Фирс. Чего изволите? (Радостно.)  Барыня моя приехала! Дождался! Теперь хоть и помереть… (Плачет от радости.)    

     

Входят  Любовь Андреевна, Гаев, Лопахин и Симеонов-Пищик; Симеонов-Пищик  в поддевке из тонкого сукна и шароварах. Гаев, входя, руками и туловищем, делает  движения, как будто играет на бильярде.    

     

Любовь  Андреевна. Как  это? Дай-ка вспомнить… Желтого в угол! Дуплет в середину!    

Гаев. Режу в угол! Когда-то мы с  тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один  год, как это ни странно…    

Лопахин. Да, время идет.    

Гаев. Кого?    

Лопахин. Время, говорю, идет.    

Гаев. А здесь пачулями пахнет.    

Аня. Я спать пойду. Спокойной ночи,  мама. (Целует мать.)    

Любовь  Андреевна. Ненаглядная  дитюся моя. (Целует ей руки.) Ты рада, что ты дома? Я никак в себя не  приду.    

Аня. Прощай, дядя.    

Гаев (целует ей лицо, руки). Господь с тобой. Как ты похожа  на свою мать! (Сестре.) Ты, Люба, в ее годы была точно такая.    

     

Аня  подает руку Лопахину и Пищику, уходит и затворяет за собой дверь.    

     

Любовь  Андреевна. Она  утомилась очень.    

Пищик. Дорога, небось, длинная.    

Варя (Лопахину и Пищику). Что ж, господа? Третий час,  пора и честь знать.    

Любовь  Андреевна (смеется). Ты все такая же, Варя. (Привлекает  ее к себе и целует.) Вот выпью кофе, тогда все уйдем.    

     

Фирс  кладет ей под ноги подушечку.    

     

Спасибо,  родной. Я привыкла к кофе. Пью его и днем и ночью. Спасибо, мой старичок. (Целует  Фирса.)    

Варя. Поглядеть, все ли вещи привезли…  (Уходит.)    

Любовь  Андреевна. Неужели  это я сижу? (Смеется.) Мне хочется прыгать, размахивать руками. (Закрывает  лицо руками.) А вдруг я сплю! Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я не  могла смотреть из вагона, все плакала. (Сквозь слезы.) Однако же надо  пить кофе. Спасибо тебе, Фирс, спасибо, мой старичок. Я так рада, что ты еще  жив.    

Фирс. Позавчера.    

Гаев. Он плохо слышит.    

Лопахин. Мне сейчас, в пятом часу утра, в  Харьков ехать. Такая досада! Хотелось поглядеть на вас, поговорить… Вы все  такая же великолепная.    

Пищик  (тяжело  дышит). Даже  похорошела… Одета по-парижскому… пропадай моя телега, все четыре колеса…    

Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич,  говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай  говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши  удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный!  Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для  меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную… больше, чем  родную.    

Любовь  Андреевна. Я не  могу усидеть, не в состоянии. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я  не переживу этой радости… Смейтесь надо мной, я глупая… Шкафик мой родной… (Целует  шкаф.) Столик мой.    

Гаев. А без тебя тут няня умерла.    

Любовь  Андреевна (садится  и пьет кофе).  Да, царство небесное. Мне писали.    

Гаев. И Анастасий умер. Петрушка Косой  от меня ушел и теперь в городе у пристава живет. (Вынимает из кармана  коробку с леденцами, сосет.)    

Пищик. Дочка моя, Дашенька… вам  кланяется…    

Лопахин. Мне хочется сказать вам  что-нибудь очень приятное, веселое. (Взглянув на часы.) Сейчас уеду, некогда  разговаривать… ну, да я в двух-трех словах. Вам уже известно, вишневый сад ваш  продается за долги, на двадцать второе августа назначены торги, но вы не  беспокоитесь, моя дорогая, спите себе спокойно, выход есть… Вот мой проект.  Прошу внимания! Ваше имение находится только в двадцати верстах от города,  возле прошла железная дорога, и если вишневый сад и землю по реке разбить на  дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое  малое двадцать пять тысяч в год дохода.    

Гаев. Извините, какая чепуха!    

Любовь  Андреевна. Я вас  не совсем понимаю, Ермолай Алексеич.    

Лопахин. Вы будете брать с дачников самое  малое по двадцать пять рублей в год за десятину, и если теперь же объявите, то,  я ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка,  все разберут. Одним словом, поздравляю, вы спасены. Местоположение чудесное,  река глубокая. Только, конечно, нужно поубрать, почистить, например, скажем,  снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда не годится, вырубить  старый вишневый сад…    

Любовь  Андреевна. Вырубить?  Милый мой, простите, вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть  что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад.    

Лопахин. Замечательного в этом саду  только то, что он очень большой. Вишня родится раз в два года, да и ту девать  некуда, никто не покупает.    

Гаев. И в «Энциклопедическом словаре»  упоминается про этот сад.    

Лопахин  (взглянув на  часы). Если  ничего не придумаем и ни к чему не придем, то двадцать второго августа и  вишневый сад, и все имение будут продавать с аукциона. Решайтесь же! Другого  выхода нет, клянусь вам. Нет и нет.    

Фирс. В прежнее время, лет сорок–пятьдесят  назад, вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили, и, бывало…    

Гаев. Помолчи, Фирс.    

Фирс. И бывало, сушеную вишню возами  отправляли в Москву и в Харьков. Денег было! И сушеная вишня тогда была мягкая,  сочная, сладкая, душистая… Способ тогда знали…    

Любовь  Андреевна. А где  же теперь этот способ?    

Фирс. Забыли. Никто не помнит    

Пищик  (Любови  Андреевне). Что  в Париже? Как? Ели лягушек?    

Любовь  Андреевна. Крокодилов  ела.    

Пищик. Вы подумайте…    

Лопахин. До сих пор в деревне были только  господа и мужики, а теперь появились еще дачники. Все города, даже самые  небольшие, окружены теперь дачами. И можно сказать, дачник лет через двадцать  размножится до необычайности. Теперь он только чаи пьет на балконе, но ведь  может случиться, что на своей одной десятине он займется хозяйством, и тогда  ваш вишневый сад станет счастливым, богатым, роскошным…    

Гаев (возмущаясь). Какая чепуха!    

     

Входят  Варя и Яша.    

     

Варя. Тут, мамочка, вам две  телеграммы. (Выбирает ключ и со звоном отпирает старинный шкаф.) Вот  они.    

Любовь  Андреевна. Это  из Парижа. (Рвет телеграммы, не прочитав.) С Парижем кончено…    

Гаев. А ты знаешь, Люба, сколько этому  шкафу лет? Неделю назад я выдвинул нижний ящик, гляжу, а там выжжены цифры.  Шкаф сделан ровно сто лет тому назад. Каково? А? Можно было бы юбилей  отпраздновать. Предмет неодушевленный, а все-таки, как-никак, книжный шкаф.    

Пищик  (удивленно). Сто лет… Вы подумайте!..    

Гаев. Да… Это вещь… (Ощупав шкаф.)  Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже  больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой  молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет,  поддерживая (сквозь слезы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в  лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания.    

     

Пауза.    

     

Лопахин. Да…    

Любовь  Андреевна. Ты  все такой же, Леня.    

Гаев (немного сконфуженный). От шара направо в угол! Режу в  среднюю!    

Лопахин  (поглядев на  часы). Ну, мне  пора.    

Яша (подает Любови Андреевне  лекарство).  Может, примете сейчас пилюли…    

Пищик. Не надо принимать медикаменты,  милейшая… от них ни вреда, ни пользы… Дайте-ка сюда… многоуважаемая. (Берет  пилюли, высыпает их себе на ладонь, дует на них, кладет в рот и запивает  квасом.) Вот!    

Любовь  Андреевна (испуганно). Да вы с ума сошли!    

Пищик. Все пилюли принял.    

Лопахин. Экая прорва.    

     

Все  смеются.    

     

Фирс. Они были у нас на Святой,  полведра огурцов скушали… (Бормочет.)    

Любовь  Андреевна. О чем  это он?    

Варя. Уж три года так бормочет. Мы  привыкли.    

Яша. Преклонный возраст.    

     

Шарлотта  Ивановна в  белом платье, очень худая, стянутая, с лорнеткой на поясе проходит через сцену.    

     

Лопахин. Простите, Шарлотта Ивановна, я  не успел еще поздороваться с вами. (Хочет поцеловать у нее руку.)    

Шарлотта  (отнимая  руку). Если  позволить вам поцеловать руку, то вы потом пожелаете в локоть, потом в плечо…    

Лопахин. Не везет мне сегодня.    

     

Все  смеются.    

     

Шарлотта  Ивановна, покажите фокус!    

Любовь  Андреевна. Шарлотта,  покажите фокус!    

Шарлотта. Не надо. Я спать желаю. (Уходит.)    

Лопахин. Через три недели увидимся. (Целует  Любови Андреевне руку.) Пока прощайте. Пора. (Гаеву.) До свиданция. (Целуется  с Пищиком.) До свиданция. (Подает руку Варе, потом Фирсу и Яше.) Не  хочется уезжать. (Любови Андреевне.) Ежели надумаете насчет дач и  решите, тогда дайте знать, я взаймы тысяч пятьдесят достану. Серьезно  подумайте.    

Варя (сердито). Да уходите же наконец!    

Лопахин. Ухожу, ухожу… (Уходит.)    

Гаев. Хам. Впрочем, пардон… Варя  выходит за него замуж, это Варин женишок.    

Варя. Не говорите, дядечка, лишнего.    

Любовь  Андреевна. Что  ж, Варя, я буду очень рада. Он хороший человек.    

Пищик. Человек, надо правду говорить…  достойнейший… И моя Дашенька… тоже говорит, что… разные слова говорит. (Храпит,  но тотчас же просыпается.) А все-таки, многоуважаемая, одолжите мне… взаймы  двести сорок рублей… завтра по закладной проценты платить…    

Варя (испуганно). Нету, нету!    

Любовь  Андреевна. У  меня в самом деле нет ничего.    

Пищик. Найдутся. (Смеется.) Не  теряю никогда надежды. Вот, думаю, уж все пропало, погиб, ан глядь, –  железная дорога по моей земле прошла, и… мне заплатили. А там, гляди, еще  что-нибудь случится не сегодня-завтра… Двести тысяч выиграет Дашенька… у нее билет  есть.    

Любовь  Андреевна. Кофе  выпит, можно на покой.    

Фирс (чистит щеткой Гаева,  наставительно).  Опять не те брючки надели. И что мне с вами делать!    

Варя (тихо). Аня спит. (Тихо отворяет  окно.) Уже взошло солнце, не холодно. Взгляните, мамочка: какие чудесные  деревья! Боже мой, воздух! Скворцы поют!    

Гаев (отворяет другое окно). Сад весь белый. Ты не забыла,  Люба? Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она  блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?    

Любовь  Андреевна (глядит  в окно на сад).  О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад,  счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким,  ничто не изменилось. (Смеется от радости.) Весь, весь белый! О сад мой!  После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья,  ангелы небесные не покинули тебя… Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый  камень, если бы я могла забыть мое прошлое!    

Гаев. Да, и сад продадут за долги, как  это ни странно…    

Любовь  Андреевна. Посмотрите,  покойная мама идет по саду… в белом платье! (Смеется от радости.) Это  она.    

Гаев. Где?    

Варя. Господь с вами, мамочка.    

Любовь  Андреевна. Никого  нет, мне показалось. Направо, на повороте к беседке, белое деревцо склонилось,  похоже на женщину…    

     

Входит  Трофимов в поношенном студенческом мундире, в очках.    

     

Какой  изумительный сад! Белые массы цветов, голубое небо…    

Трофимов. Любовь Андреевна!    

     

Она  оглянулась на него.    

     

Я только  поклонюсь вам и тотчас же уйду. (Горячо целует руку.) Мне приказано было  ждать до утра, но у меня не хватило терпения…    

     

Любовь  Андреевна глядит с недоумением.    

     

Варя (сквозь слезы). Это Петя Трофимов…    

Трофимов. Петя Трофимов, бывший учитель  вашего Гриши… Неужели я так изменился?    

     

Любовь  Андреевна обнимает его и тихо плачет.    

     

Гаев (смущенно). Полно, полно, Люба.    

Варя (плачет). Говорила ведь, Петя, чтобы  погодили до завтра.    

Любовь  Андреевна. Гриша  мой… мой мальчик… Гриша… сын…    

Варя. Что же делать, мамочка. Воля  божья.    

Трофимов  (мягко,  сквозь слезы).  Будет, будет…    

Любовь  Андреевна (тихо  плачет). Мальчик  погиб, утонул… Для чего? Для чего, мой друг. (Тише.) Там Аня спит, а я  громко говорю… поднимаю шум… Что же, Петя? Отчего вы так подурнели? Отчего  постарели?    

Трофимов. Меня в вагоне одна баба назвала  так: облезлый барин.    

Любовь  Андреевна. Вы были  тогда совсем мальчиком, милым студентиком, а теперь волосы не густые, очки.  Неужели вы все еще студент? (Идет к двери.)    

Трофимов. Должно быть, я буду вечным  студентом.    

Любовь  Андреевна (целует  брата, потом Варю).  Ну, идите спать… Постарел и ты, Леонид.    

Пищик  (идет за ней). Значит, теперь спать… Ох,  подагра моя. Я у вас останусь… Мне бы, Любовь Андреевна, душа моя, завтра  утречком… двести сорок рублей…    

Гаев. А этот все свое.    

Пищик. Двести сорок рублей… проценты по  закладной платить.    

Любовь  Андреевна. Нет у  меня денег, голубчик.    

Пищик. Отдам, милая… Сумма пустяшная…    

Любовь  Андреевна. Ну,  хорошо, Леонид даст… Ты дай, Леонид.    

Гаев. Дам я ему, держи карман.    

Любовь  Андреевна. Что  же делать, дай… Ему нужно… Он отдаст.    

     

Любовь  Андреевна, Трофимов, Пищик и Фирс уходят.    

Остаются  Гаев, Варя и Яша.    

     

Гаев. Сестра не отвыкла еще сорить  деньгами. (Яше.) Отойди, любезный, от тебя курицей пахнет.    

Яша (с усмешкой). А вы, Леонид Андреич, все такой  же, как были.    

Гаев. Кого? (Варе.) Что он  сказал?    

Варя (Яше). Твоя мать пришла из деревни, со  вчерашнего дня сидит в людской, хочет повидаться…    

Яша. Бог с ней совсем!    

Варя. Ах бесстыдник!    

Яша. Очень нужно. Могла бы и завтра  прийти. (Уходит.)    

Варя. Мамочка такая же, как была,  нисколько не изменилась. Если бы ей волю, она бы все раздала.    

Гаев. Да…    

     

Пауза.    

     

Если  против какой-нибудь болезни предлагается очень много средств, то это значит,  что болезнь неизлечима. Я думаю, напрягаю мозги, у меня много средств, очень  много и, значит, в сущности, ни одного. Хорошо бы получить от кого-нибудь наследство,  хорошо бы выдать нашу Аню за очень богатого человека, хорошо бы поехать в  Ярославль и попытать счастья у тетушки-графини. Тетка ведь очень, очень богата.    

Варя (плачет). Если бы бог помог.    

Гаев. Не реви. Тетка очень богата, но  нас она не любит. Сестра, во-первых, вышла замуж за присяжного поверенного, не  дворянина…    

     

Аня показывается в дверях.    

     

Вышла за  не дворянина и вела себя нельзя сказать чтобы очень добродетельно. Она хорошая,  добрая, славная, я ее очень люблю, но, как там ни придумывай смягчающие  обстоятельства, все же, надо сознаться, она порочна. Это чувствуется в ее  малейшем движении.    

Варя (шепотом). Аня стоит в дверях.    

Гаев. Кого?    

     

Пауза.    

     

Удивительно,  мне что-то в правый глаз попало… плохо стал видеть. И в четверг, когда я был в  окружном суде…    

     

Входит  Аня.    

     

Варя. Что же ты не спишь, Аня?    

Аня. Не спится. Не могу.    

Гаев. Крошка моя. (Целует Ане лицо,  руки.) Дитя мое… (Сквозь слезы.) Ты не племянница, ты мой ангел, ты  для меня все. Верь мне, верь…    

Аня. Я верю тебе, дядя. Тебя все  любят, уважают… но, милый дядя, тебе надо молчать, только молчать. Что ты  говорил только что про мою маму, про свою сестру? Для чего ты это говорил?    

Гаев. Да, да… (Ее рукой закрывает  себе лицо.) В самом деле, это ужасно! Боже мой! Боже, спаси меня! И сегодня  я речь говорил перед шкафом… так глупо! И только когда кончил, понял, что  глупо.    

Варя. Правда, дядечка, вам надо бы  молчать. Молчите себе, и все.    

Аня. Если будешь молчать, то тебе же  самому будет покойнее.    

Гаев. Молчу. (Целует Ане и Варе  руки.) Молчу. Только вот о деле. В четверг я был в окружном суде, ну,  сошлась компания, начался разговор о том о сем, пятое-десятое, и, кажется, вот  можно будет устроить заем под векселя, чтобы заплатить проценты в банк.    

Варя. Если бы господь помог!    

Гаев. Во вторник поеду, еще раз поговорю.  (Варе.) Не реви. (Ане.) Твоя мама поговорит с Лопахиным; он,  конечно, ей не откажет… А ты, как отдохнешь, поедешь в Ярославль к графине,  твоей бабушке. Вот так и будем действовать с трех концов – и дело наше в шляпе.  Проценты мы заплатим, я убежден… (Кладет в рот леденец.) Честью моей,  чем хочешь, клянусь, имение не будет продано! (Возбужденно.) Счастьем  моим клянусь! Вот тебе моя рука, назови меня тогда дрянным, бесчестным  человеком, если я допущу до аукциона! Всем существом моим клянусь!    

Аня (спокойное настроение вернулось к  ней, она счастлива).  Какой ты хороший, дядя, какой умный! (Обнимает дядю.) Я теперь покойна!  Я покойна! Я счастлива!    

     

Входит  Фирс.    

     

Фирс (укоризненно). Леонид Андреич, бога вы не  боитесь! Когда же спать?    

Гаев. Сейчас, сейчас. Ты уходи, Фирс.  Я уж, так и быть, сам разденусь. Ну, детки, бай-бай… Подробности завтра, а  теперь идите спать. (Целует Аню и Варю.) Я человек восьмидесятых годов…  Не хвалят это время, но все же могу сказать, за убеждения мне доставалось немало  в жизни. Недаром меня мужик любит. Мужика надо знать! Надо знать, с какой…    

Аня. Опять ты, дядя!    

Варя. Вы, дядечка, молчите.    

Фирс (сердито). Леонид Андреич!    

Гаев. Иду, иду… Ложитесь. От двух  бортов в середину! Кладу чистого… (Уходит, за ним семенит Фирс.)    

Аня. Я теперь покойна. В Ярославль  ехать не хочется, я не люблю бабушку, но все же я покойна. Спасибо дяде. (Садится.)    

Варя. Надо спать. Пойду. А тут без  тебя было неудовольствие. В старой людской, как тебе известно, живут одни  старые слуги: Ефимьюшка, Поля, Евстигней, ну и Карп. Стали они пускать к себе  ночевать каких-то проходимцев – я промолчала. Только вот, слышу, распустили  слух, будто я велела кормить их одним только горохом. От скупости, видишь ли… И  это все Евстигней… Хорошо, думаю. Коли так, думаю, то погоди же. Зову я  Евстигнея… (Зевает.) Приходит… Как же ты, говорю, Евстигней… дурак ты  этакой… (Поглядев на Аню.) Анечка!..    

     

Пауза.    

     

Заснула!..  (Берет Аню под руку.) Пойдем в постельку… Пойдем!.. (Ведет ее.) Душечка  моя уснула! Пойдем…    

     

Идут.    

Далеко  за садом пастух играет на свирели. Трофимов идет через сцену и, увидев  Варю и Аню, останавливается.    

     

Тссс…  Она спит… спит… Пойдем, родная.    

Аня (тихо, в полусне). Я так устала… все колокольчики…  Дядя… милый… и мама и дядя…    

Варя. Пойдем, родная, пойдем… (Уходит  в комнату Ани.)    

Трофимов  (в умилении). Солнышко мое! Весна моя!    

     Занавес    

 Действие второе    

     

Поле.  Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, возле нее колодец, большие  камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья. Видна  дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается  вишневый сад. Вдали ряд телеграфных столбов, и далеко-далеко на горизонте  неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую,  ясную погоду. Скоро сядет солнце. Шарлотта, Яша и Дуняша сидят на  скамье; Епиходов стоит возле и играет на гитаре; все сидят задумавшись.  Шарлотта в старой фуражке: она сняла с плеч ружье и поправляет пряжку на ремне.    

     

Шарлотта  (в раздумье). У меня нет настоящего паспорта,  я не знаю, сколько мне лет, и мне все кажется, что я молоденькая. Когда я была  маленькой девочкой, то мой отец и мамаша ездили по ярмаркам и давали  представления, очень хорошие. А я прыгала salto mortale и разные штучки. И  когда папаша и мамаша умерли, меня взяла к себе одна немецкая госпожа и стала меня  учить. Хорошо. Я выросла, потом пошла в гувернантки. А откуда я и кто я – не  знаю… Кто мои родители, может, они не венчались… не знаю. (Достает из  кармана огурец и ест.) Ничего не знаю.    

     

Пауза.    

     

Так  хочется поговорить, а не с кем… Никого у меня нет.    

Епиходов  (играет на  гитаре и поет).  «Что мне до шумного света, что мне друзья и враги…» Как приятно играть на  мандолине!    

Дуняша. Это гитара, а не мандолина. (Глядится  в зеркальце и пудрится.)    

Епиходов. Для безумца, который влюблен,  это мандолина… (Напевает.) «Было бы сердце согрето жаром взаимной  любви…»    

     

Яша  подпевает.    

     

Шарлотта. Ужасно поют эти люди… фуй! Как  шакалы.    

Дуняша  (Яше). Все-таки какое счастье побывать  за границей.    

Яша. Да, конечно. Не могу с вами не  согласиться. (Зевает, потом закуривает сигару.)    

Епиходов. Понятное дело. За границей все  давно уж в полной комплекции.    

Яша. Само собой.    

Епиходов. Я развитой человек, читаю разные  замечательные книги, но никак не могу понять направления, чего мне собственно  хочется, жить мне или застрелиться, собственно говоря, но тем не менее я всегда  ношу при себе револьвер. Вот он… (Показывает револьвер.)    

Шарлотта. Кончила. Теперь пойду. (Надевает  ружье.) Ты, Епиходов, очень умный человек и очень страшный; тебя должны безумно  любить женщины. Бррр! (Идет.) Эти умники все такие глупые, не с кем мне  поговорить… Все одна, одна, никого у меня нет и… и кто я, зачем я, неизвестно… (Уходит  не спеша.)    

Епиходов. Собственно говоря, не касаясь  других предметов, я должен выразиться о себе, между прочим, что судьба  относится ко мне без сожаления, как буря к небольшому кораблю. Если, допустим,  я ошибаюсь, тогда зачем же сегодня утром я просыпаюсь, к примеру сказать, гляжу,  а у меня на груди страшной величины паук… Вот такой. (Показывает обеими  руками.) И тоже квасу возьмешь, чтобы напиться, а там, глядишь, что-нибудь  в высшей степени неприличное, вроде таракана.    

     

Пауза.    

     

Вы  читали Бокля?    

     

Пауза.    

     

Я желаю  побеспокоить вас, Авдотья Федоровна, на пару слов.    

Дуняша. Говорите.    

Епиходов. Мне бы желательно с вами  наедине… (Вздыхает.)    

Дуняша  (смущенно). Хорошо… только сначала  принесите мне мою тальмочку… Она около шкафа… тут немножко сыро…    

Епиходов. Хорошо-с… принесу-с… Теперь я  знаю, что мне делать с моим револьвером… (Берет гитару и уходит, наигрывая.)    

Яша. Двадцать два несчастья! Глупый  человек, между нами говоря. (Зевает.)    

Дуняша. Не дай бог, застрелится.    

     

Пауза.    

     

Я стала  тревожная, все беспокоюсь. Меня еще девочкой взяли к господам, я теперь отвыкла  от простой жизни, и вот руки белые-белые, как у барышни. Нежная стала, такая  деликатная, благородная, всего боюсь… Страшно так. И если вы, Яша, обманете  меня, то я не знаю, что будет с моими нервами.    

Яша (целует ее). Огурчик! Конечно, каждая  девушка должна себя помнить, и я больше всего не люблю, ежели девушка дурного  поведения.    

Дуняша. Я страстно полюбила вас, вы  образованный, можете обо всем рассуждать.    

     

Пауза.    

     

Яша (зевает). Да-с… По-моему, так: ежели  девушка кого любит, то она, значит, безнравственная.    

     

Пауза.    

     

Приятно  выкурить сигару на чистом воздухе… (Прислушивается.) Сюда идут… Это господа…    

     

Дуняша  порывисто обнимает его.    

     

Идите  домой, будто ходили на реку купаться, идите этой дорожкой, а то встретятся и подумают  про меня, будто я с вами на свидании. Терпеть этого не могу.    

Дуняша  (тихо  кашляет). У меня  от сигары голова разболелась… (Уходит.)    

     

Яша  остается, сидит возле часовни. Входят Любовь Андреевна, Гаев и Лопахин.    

     

Лопахин. Надо окончательно решить – время  не ждет. Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю под дачи или нет?  Ответьте одно слово: да или нет? Только одно слово!    

Любовь  Андреевна. Кто  это здесь курит отвратительные сигары… (Садится.)    

Гаев. Вот железную дорогу построили, и  стало удобно. (Садится.) Съездили в город и позавтракали… желтого в  середину! Мне бы сначала пойти в дом, сыграть одну партию…    

Любовь  Андреевна. Успеешь.    

Лопахин. Только одно слово! (Умоляюще.)  Дайте же мне ответ!    

Гаев (зевая). Кого?    

Любовь  Андреевна (глядит  в свое портмоне).  Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная моя Варя из экономии  кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то  бессмысленно… (Уронила портмоне, рассыпала золотые.) Ну, посыпались… (Ей  досадно.)    

Яша. Позвольте, я сейчас подберу. (Собирает  монеты.)    

Любовь  Андреевна. Будьте  добры, Яша. И зачем я поехала завтракать… Дрянной ваш ресторан с музыкой,  скатерти пахнут мылом… Зачем так много пить, Леня? Зачем так много есть? Зачем  так много говорить? Сегодня в ресторане ты говорил опять много и все некстати.  О семидесятых годах, о декадентах. И кому? Половым говорить о декадентах!    

Лопахин. Да.    

Гаев (машет рукой). Я неисправим, это очевидно… (Раздраженно  Яше.) Что такое, постоянно вертишься перед глазами…    

Яша (смеется). Я не могу без смеха вашего  голоса слышать.    

Гаев (сестре). Или я, или он…    

Любовь  Андреевна. Уходите,  Яша, ступайте…    

Яша (отдает Любови Андреевне кошелек). Сейчас уйду. (Едва  удерживается от смеха.) Сию минуту… (Уходит.)    

Лопахин. Ваше имение собирается купить  богач Дериганов. На торги, говорят, приедет сам лично.    

Любовь  Андреевна. А вы  откуда слышали?    

Лопахин. В городе говорят.    

Гаев. Ярославская тетушка обещала  прислать, а когда и сколько пришлет, неизвестно…    

Лопахин. Сколько она пришлет? Тысяч сто?  Двести?    

Любовь  Андреевна. Ну…  Тысяч десять–пятнадцать, и на том спасибо.    

Лопахин. Простите, таких легкомысленных  людей, как вы, господа, таких неделовых, странных, я еще не встречал. Вам  говорят русским языком, имение ваше продается, а вы точно не понимаете.    

Любовь  Андреевна. Что  же нам делать? Научите, что?    

Лопахин. Я вас каждый день учу. Каждый  день я говорю все одно и то же. И вишневый сад и землю необходимо отдать в  аренду под дачи, сделать это теперь же, поскорее – аукцион на носу! Поймите!  Раз окончательно решите, чтобы были дачи, так денег вам дадут сколько угодно, и  вы тогда спасены.    

Любовь  Андреевна. Дачи  и дачники – это так пошло, простите.    

Гаев. Совершенно с тобой согласен.    

Лопахин. Я или зарыдаю, или закричу, или  в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили! (Гаеву.) Баба вы!    

Гаев. Кого?    

Лопахин. Баба! (Хочет уйти.)    

Любовь  Андреевна (испуганно). Нет, не уходите, останьтесь,  голубчик. Прошу вас. Может быть, надумаем что-нибудь!    

Лопахин. О чем тут думать!    

Любовь  Андреевна. Не  уходите, прошу вас. С вами все-таки веселее…    

     

Пауза.    

     

Я все  жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом.    

Гаев (в глубоком раздумье). Дуплет в угол… Круазе в  середину…    

Любовь  Андреевна. Уж  очень много мы грешили…    

Лопахин. Какие у вас грехи…    

Гаев (кладет в рот леденец). Говорят, что я все свое  состояние проел на леденцах… (Смеется.)    

Любовь  Андреевна. О,  мои грехи… Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж  за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского, –  он страшно пил, – и на несчастье я полюбила другого, сошлась, и как раз в  это время, – это было первое наказание, удар прямо в голову, – вот  тут на реке… утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы  никогда не возвращаться, не видеть этой реки… Я закрыла глаза, бежала, себя не  помня, а он за мной… безжалостно, грубо. Купила я дачу возле Ментоны, так как  он заболел там, и три года я не знала отдыха ни днем, ни ночью; больной измучил  меня, душа моя высохла. А в прошлом году, когда дачу продали за долги, я уехала  в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала  отравиться… Так глупо, так стыдно… И потянуло вдруг в Россию, на родину, к  девочке моей… (Утирает слезы.) Господи, господи, будь милостив, прости  мне грехи мои! Не наказывай меня больше! (Достает из кармана телеграмму.)  Получила сегодня из Парижа… Просит прощения, умоляет вернуться… (Рвет телеграмму.)  Словно где-то музыка. (Прислушивается.)    

Гаев. Это наш знаменитый еврейский  оркестр. Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас.    

Любовь  Андреевна. Он  еще существует? Его бы к нам зазвать как-нибудь, устроить вечерок.    

Лопахин  (прислушивается). Не слыхать… (Тихо напевает.)  «И за деньги русака немцы офранцузят». (Смеется.) Какую я вчера пьесу  смотрел в театре, очень смешно.    

Любовь  Андреевна. И,  наверное, ничего нет смешного. Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на  самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного.    

Лопахин. Это правда. Надо прямо говорить,  жизнь у нас дурацкая…    

     

Пауза.    

     

Мой  папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна,  и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался,  почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья.    

Любовь  Андреевна. Жениться  вам нужно, мой друг.    

Лопахин. Да… Это правда.    

Любовь  Андреевна. На  нашей бы Варе. Она хорошая девушка.    

Лопахин. Да.    

Любовь  Андреевна. Она у  меня из простых, работает целый день, а главное, вас любит. Да и вам-то давно  нравится.    

Лопахин. Что же? Я не прочь… Она хорошая  девушка.    

     

Пауза.    

     

Гаев. Мне предлагают место в банке.  Шесть тысяч в год… Слыхала?    

Любовь  Андреевна. Где  тебе! Сиди уж…    

     

Фирс входит; он принес пальто.    

     

Фирс (Гаеву). Извольте, сударь, надеть, а то  сыро.    

Гаев (надевает пальто). Надоел ты, брат.    

Фирс. Нечего там… Утром уехали, не  сказавшись. (Оглядывает его.)    

Любовь  Андреевна. Как  ты постарел, Фирс!    

Фирс. Чего изволите?    

Лопахин. Говорят, ты постарел очень!    

Фирс. Живу давно. Меня женить  собирались, а вашего папаши еще на свете не было… (Смеется.) А воля  вышла, я уже старшим камердинером был. Тогда я не согласился на волю, остался  при господах…    

     

Пауза.    

     

И помню,  все рады, а чему рады, и сами не знают.    

Лопахин. Прежде очень хорошо было. По  крайней мере драли.    

Фирс (не расслышав). А еще бы. Мужики при господах,  господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего.    

Гаев. Помолчи, Фирс. Завтра мне нужно  в город. Обещали познакомить с одним генералом, который может дать под вексель.    

Лопахин. Ничего у вас не выйдет. И не  заплатите вы процентов, будьте покойны.    

Любовь  Андреевна. Это  он бредит. Никаких генералов нет.