1 2 3 

Глава 1

В это утро, в пятницу, строитель Гарри Маркхэм прибыл на работу со своей бригадой точно в семь. Гарри и его бригадир, Джим Ирвин, сидели в кабине пикапа, а остальные — в открытом кузове, устроившись, кому как удалось. Дом, где они работали, находился на побережье к северу от Сиднея в пригороде Артармон, как раз за опустевшим карьером, в котором прежде добывалась глина для кирпичей. Работа была небольшой, даже для такого мелкого подрядчика, как Гарри. Надо было покрыть штукатуркой бунгало из красного кирпича и сделать пристройку к веранде. Гарри любил такого рода небольшие работы, которые заполняли промежутки между более крупными контрактами.
Если судить по этому пятничному утру, конец недели обещал быть жарким. Рабочие вывалились из пикапа и бросились в тенистую боковую аллею и, нимало не смущаясь, сбрасывали с себя одежду, чтобы переодеться для работы. Они как раз сгрудились у заднего угла дома, когда старушенция в выцветшем розовом халате прошаркала по двору, осторожно неся в обеих руках расписанный цветами фарфоровый ночной горшок. Голова ее представляла собой сплошную массу металлических бигуди тоже, как и халат, ветхозаветного образца. Никаких новомодных штучек миссис Эмили Паркер не признавала — благодарю покорно.
Двор полого спускался к глубокому глиняному каньону, который когда-то снабжал Сидней кирпичами, а сейчас служил для старушенции местом, куда она каждое утро опорожняла свой горшок. Эмили Паркер твердо держалась привычек своих деревенских предков и считала должным по ночам пользоваться только «ночной вазой». Когда ее содержимое янтарной аркой пролилось на дно ямы, она повернулась и недовольно посмотрела на полуголых мужчин.
— Добрый день, миссис Паркер? — крикнул Гарри. — Надо бы сегодня кончить работу, я полагаю.
— Самое время, вы, сборище ленивцев, — рявкнула старушенция и без всякого смущения зашаркала вверх по двору. — И чего только мне не приходится терпеть из-за вас. Мисс Хортон вчера вечером жаловалась, что ее герань, которая получила приз на выставке цветов, оказалась вся покрыта цементной пылью, а какой-то недотепа швырнул кирпич ей через забор, раздавил ее адиантум — венерин волос, и тот вчера завял.
— Если мисс Хортон — это та старая дева с постным лицом, которая живет рядом, то бьюсь об заклад, ее венерин волос завял не вчера, а давным-давно, — пробормотал Мик Девин Биллу Несмиту. — Без употребления, — прибавил он.
Все еще громко жалуясь, старушенция исчезла со своим горшком в доме. Несколько секунд спустя строители услышали, как она моет его в туалете, спускает воду и вешает на день на крюк над вполне современным унитазом.
— Боже мой, клянусь, вся трава в этой яме позеленела, — сказал Гарри ухмыляющимся рабочим.
— Странно, черт побери, что она там еще не устроила наводнения, — хихикнул Билл.
— Ну, если вы меня спросите, то я скажу, что у нее не все дома, — сказал Мик. — В наше время, когда в доме два настоящих гальюна, ей нужна эта штука…
— Какая штука? — отозвался Тим Мелвил.
— А та, куда попадаешь ногой, если вскакиваешь ночью второпях, — объяснил Гарри. Он посмотрел на часы. — Машина с бетоном сейчас подъедет. Тим, иди-ка на улицу и подожди ее. Сними с пикапа тачку и начинай подвозить бетон, как только этот гад покажется, о'кей?
Тим Мелвил улыбнулся, кивнул и потрусил к воротам.
Мик Девин, следя за ним и все еще размышляя о странностях старушенции, рассмеялся:
— Эй, я кое-что придумал! Послушайте, ребята, на перекуре поддержите меня, и кое-чему научим Тима.

Глава 2

Мэри Хортон закрутила свои длинные волосы в обычный пучок на затылке, воткнула в него еще две шпильки и взглянула на свое отражение в зеркале. Она смотрела без радости, без печали и без особого интереса. Если бы она рассматривала себя повнимательнее, то увидела бы маленькую, довольно плотную женщину средних лет с белыми, бесцветными волосами, стянутыми назад и открывавшими квадратное, но с правильными чертами лицо. Она не пользовалась косметикой, считая это пустой тратой времени и денег. Глаза у нее были темно-карие, взгляд быстрый, внимательный, настороженный, что соответствовало жестким чертам лица. Одежду Мэри Хортон ее коллеги давно воспринимали как что-то вроде армейской формы или монашеского облачения: белая, жесткая, застегнутая на все пуговицы кофточка, строгого покроя серый легкий костюм, юбка всегда ниже колен и достаточно широкая, чтобы не задиралась, когда Мэри садилась. На ногах достаточно плотные, туго сидящие чулки и черные на шнурках туфли с толстыми каблуками.
Туфли были начищены до блеска, на белой кофточке ни пятнышка, ни морщинки на полотняном костюме. Безупречная одежда и собранность — это было у Мэри Хортон чем-то вроде идеи фикс. Ее молоденькая помощница утверждала, что Мэри перед тем, как войти в туалет, снимает, чтобы не помять, свой костюм и вешает на плечики.
Мэри Хортон, убедившись при взгляде в зеркало, что все соответствует ее неизменным стандартам, сдвинула черную соломенную шляпку к верхнему краю пучка волос и одним движением проткнула ее длинной шляпной булавкой, затем натянула черные перчатки и пододвинула к краю стола свою огромную сумку. Она открыла ее и методично проверила содержимое: ключи, деньги, носовой платок, пачечка бумажных салфеток, перо и блокнот, записная книжка, удостоверение личности и кредитные карточки, водительские права, право на пользование стоянкой, французские булавки, просто булавки, коробочка с иголками и нитками, ножницы, пилка для ногтей, запасные пуговицы, отвертка, плоскогубцы, кусачки, электрический фонарик, стальной сантиметр с отметками и для дюймов, коробка с патронами 38-го калибра и полицейский револьвер.
Она была первоклассным стрелком. Брать деньги из банка входило в ее обязанности как сотрудника компании «Констэбл Стил энд Майнинг» с тех пор, как ее пуля пробила руку вора, когда он убегал, пытаясь унести всю зарплату компании. Во всем Сиднее не было ни одного преступника, который бы решился иметь дело с мисс Хортон. В тот раз она отдала чемоданчик с деньгами так спокойно и без всякого протеста, что вор почел себя в полной безопасности. Но когда он повернулся, чтобы убежать, она открыла сумку, вытащила пистолет, подняла его, прицелилась и выстрелила. Сержант Гопкинс, ответственный за полигон полиции города, утверждал, что ее реакция быстрее, чем у самого Сэмми Дэвиса младшего.
Оставшись совсем одна на белом свете, когда ей было четырнадцать лет, она поселилась в комнате общежития Христианской Ассоциации с пятью другими девушками и работала клерком у Дэвида Джонса, пока не закончила вечерние секретарские курсы. В пятнадцать лет она начала работать машинисткой в компании и была такой бедной, что имела только одну юбку и кофточку, которые непрерывно стирала, а ее простые чулки, казалось, состояли из одной штопки. Через пять лет ее квалификация, спокойное достойное поведение и замечательный ум позволили ей занять пост личного секретаря Арчибальда Джонсона, управляющего компанией. Однако в течение первых десяти лет работы в фирме она продолжала жить в общежитии, штопала чулки и откладывала гораздо больше, чем тратила.
Когда ей исполнилось двадцать пять, она обратилась к Арчи Джонсону за советом, как ей лучше вложить свои сбережения, и к тридцати годам ее капитал во много, много раз превышал первоначальные сбережения. И вот в возрасте сорока трех лет она владела домом в Артармоне, тихом пригороде, где жили люди среднего класса, водила весьма консервативный, но очень дорогой «бритиш бентли», где салон был обтянут настоящей кожей и отделан настоящим ореховым деревом, владела участком побережья в двадцать акров, коттеджем к северу от Сиднея и заказывала свои костюмы у того же портного, который шил для жены генерал-губернатора Австралии.
Она была вполне довольна собой и своей жизнью, могла иногда позволить себе ту или иную роскошь. Но и дома, и на работе Мэри старалась быть всегда одна, и друзьями ее были пять тысяч томов книг, которые обрамляли стены ее кабинета, да еще несколько сотен дорогих пластинок с записями музыки Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду, убирать в доме, не смотрела телевизор и не ходила в кино. У нее никогда не было мужчин, и она не стремилась к этому.
Когда Мэри Хортон вышла на переднее крыльцо, она постояла там некоторое время, прищурив глаза от яркого солнца и оглядывая садик перед домом. Траву давно пора было стричь. И где этот чертов мужик, которому она платила за то, чтобы он стриг траву раз в две недели по четвергам? Его не было уже месяц, и гладкая поверхность зеленого ковра начала выглядеть неопрятно. «Вот досада», — подумала она.
В воздухе стояло странное гудение, что-то среднее между звуком и ощущением. Слабое «буум, буум, бум», казалось, проникало до костей, и жителю Сиднея было ясно, что сегодня будет очень жаркий день. Два цветущих эвкалипта по обе стороны ворот поникли своими синими серповидными листьями, как бы протестуя против пульсирующего зноя, а японские жуки щелкали и суетились среди массы желтых цветов на кустах кассии. Двойной ряд великолепных красных олеандров обрамлял выложенную камнем дорожку, ведущую от двери к гаражу. Мэри Хортон, поджав губы, направилась по ней.
Ей предстояла схватка, борьба, которую она вела каждое утро и каждый вечер в течение всего лета. Когда она подошла к первому красивому, усыпанному цветами кусту, он начал вопить и визжать так громко, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова. Бросив сумку и сняв перчатки, Мэри Хортон шагнула к лежащему аккуратными зелеными кольцами шлангу, включила кран на полную мощность и направила струю на олеандры. Постепенно, по мере того, как пропитывались водой кусты, шум стихал, пока не остался единственный басовитый звук «бриик», исходящий из куста, ближайшего к дому. Мэри погрозила ему кулаком.
— Я до тебя доберусь, старый поганец! — сказала она сквозь зубы.
— Бри-и-и-и-ик, — насмешливо ответила цикада-хормейстер.
Опять натянуты перчатки, поднята сумка, и в тишине и спокойствии Мэри направляется к гаражу.
С подъездной дорожки отлично был виден развал, который творился вокруг прелестного домика из красного кирпича ее соседки миссис Эмили Паркер, Когда Мэри поднимала дверцу гаража, она бросила неодобрительный взгляд на этот хаос, потом посмотрела на тротуар.
А тротуары на Волтон Стрит были сделаны великолепно. Они представляли собой узкую цементную дорожку, вдоль которой до самой обочины тянулась широкая полоса идеально подстриженного газона. На расстоянии тридцати футов друг от друга с каждой стороны улицы росли огромные олеандры. Одно дерево цвело белыми цветами, за ним шло розовое, потом красное, потом опять розовое и затем последовательность цветов повторялась. Улица была гордостью ее жителей и обычно получала приз на ежегодном смотре, проводимом газетой «Геральд».
Большущая машина-бетономешалка стояла рядом с олеандром напротив участка Эмили Паркер. Барабан медленно вращался, и из желоба выливался липкий серый цемент. Им были залиты ветки дерева, тяжелые капли падали с окаменевшей листвы. Струйки раствора текли по цементной дорожке, покрывая траву и собираясь лужицами в углублениях. Возмущение охватило Мэри, она поджала губы так, что ее рот превратился в одну белую линию. «Какое помрачение напало на Эмили Паркер, что она захотела покрыть кирпичные стены этой отвратительной кашей?! Вкусы людские необъяснимы, вернее, отсутствие их», — думала Мэри.
На солнце с непокрытой головой стоял молодой человек, равнодушно взирая на осквернение Волтон Стрит. А на расстоянии двадцати шагов, совершенно остолбеневшая, стояла и смотрела на него Мэри Хортон.
Живи он две с половиной тысячи лет назад, величайшие греческие скульпторы лепили бы с него изваяния бога Апполона. Он, изваянный в гладком белоснежном мраморе, обрел бы бессмертие, и его каменные глаза смотрели бы безучастно поверх восторженных лиц поколений и поколений людей.
Но он стоял здесь, среди бетонной грязи, на Волтон Стрит. Он, очевидно, был из бригады строителей, так как на нем были надеты форменные шорты цвета хаки, спущенные до самых бедер и подвернутые снизу настолько, что была видна нижняя часть ягодиц. Кроме шортов и пары толстых шерстяных носок, завернутых на тяжелые рабочие ботинки, на нем не было ничего — ни рубашки, ни куртки, ни кепки.
Он стоял к ней вполоборота, и блестел на солнце, словно отлитый из золота. А ноги у него были такой красивой формы, что она подумала, что он бегун на длинные дистанции. И весь он был удлиненным, тонким и изящным. Когда он резко повернулся к ней, она увидела сначала широкие плечи, а затем узкие изящные бедра.
А лицо! Лицо было безупречно. Нос короткий и прямой, высокие слегка выдающиеся скулы, нежно очерченный рот. В уголке рта с левой стороны была тонкая морщинка и она придавала его лицу печальное выражение, выражение потерянного, невинного ребенка. Волосы, брови и ресницы были цвета спелой ржи под ярким солнцем, а глаза ярко синие, как васильки.
Когда он заметил, что она следит за ним, он радостно ей улыбнулся, и эта улыбка заставила ее задохнуться. Мэри Хортон с трудом ловила воздух. Никогда за всю ее жизнь с ней такого не случалось, она была очарована такой невероятной красотой. Мэри пришла в ужас и, чтобы спастись, бросилась к машине и укрылась там.
Всю дорогу в коммерческий центр северного Сиднея, где находилось сорокаэтажное здание офиса компании «Констэбл Стил энд Майнинг», его образ стоял у нее перед глазами. Как Мэри ни старалась сосредоточить внимание на транспорте и заботах предстоящего рабочего дня, она не могла изгнать его из своей памяти. Если бы в нем было что-то женственное, если бы лицо его было просто хорошенькое или наоборот в нем проступало бы что-то грубое, она забыла бы его легко: самодисциплина помогала ей забывать все, что она приказывала себе забыть. Но он был безупречно красив! Затем она вспомнила: Эмили Паркер обещала, что строители сегодня закончат работу. Она продолжала упорно вести машину, но все вокруг, наполненное зноем дня, казалось, померкло.

Глава 3

Когда Мэри Хортон ушла, а садовый шланг перестал испускать из себя воду, цикада-хормейстер на своем олеандровом кусте издал глубокий, пронзительный звук: «брииик!». И немедленно с куста чуть подальше ему ответила примадонна-сопрано. Один за другим в хор вступили теноры, контральто, баритоны, другие сопрано, пока обжигающее солнце не наполнило их сверкающие зеленые тельца такой энергией, что пытаться разговаривать на расстоянии нескольких шагов от кустов было невозможно. Оглушающий хор расширялся, поднимаясь над верхушками кассий, и звук его долетал до цветущих эвкалиптов, через забор к олеандрам, стоящим вдоль тротуаров Волтон Стрит и до рядов Камфорных лавров позади домов Мэри Хортон и Эмили Паркер.
Строители работали и замечали хор цикад только, когда им приходилось что-то крикнуть друг другу, подходя к большой куче цемента. Его то и дело подвозил Тим Мелвил, а они, захватив полный мастерок, бросали цемент — хлоп! — о кирпичные стены бунгало старушенции. Пристройка уже была закончена, осталась наружная штукатурка. Голые спины в замедленном ритме наклонялись и выпрямлялись, строители методично двигались вдоль дома и вокруг него, солнечные лучи прожаривали до костей, пот высыхал, не успевал собраться в капли на их шелковистой коричневой коже. Билл Несмит бросал сырой бетон на кирпичи, Мик Девин разглаживал комки, превращая их в полосу крупно-зернистой зеленоватой штукатурки, а за ним Джим Ирвин скользил вдоль лесов и легкими полукруглыми движениями мастерка создавал рисунок на ее поверхности. Гарри Маркхэм взглянул на часы и закричал Тиму:
— Эй, парень, зайди в дом и спроси старушенцию, не поставит ли она чайник, а?
Тим поставил тачку в боковом проходе, взял пятилитровый жестяной чайник и коробку с припасами в охапку и стукнул в заднюю дверь, вызывая хозяйку.
Миссис Паркер появилась минуту спустя. За сеткой от мух, на темном фоне она казалась тенью.
— А, это ты, милок, — сказала она, открывая дверь. — Заходи, заходи! Ты, наверное, хочешь, чтобы я вскипятила чайник для этих оглоедов? — продолжала она, закуривая и с удовольствием рассматривая его, а он стоял, моргая и ничего не видя в сумраке после солнца.
— Да, пожалуйста, миссис Паркер — улыбаясь, сказал вежливо Тим.
— Ладно, полагаю выбора-то у меня нет, если хочу чтобы до выходных закончили работу. Посиди, милок, пока закипит чайник.
Двигалась по кухне она небрежно, темные с сильной проседью волосы были уложены старомодными волнами, ситцевое домашнее платье с яркими малиновыми и желтыми цветами обтягивало фигуру без корсета.
— Хочешь печеньица, милок? — спросила она, протягивая ему коробку. — Есть обливное, шоколадное, возьми.
— Да, спасибо, миссис Паркер, — улыбнулся Тим, засунул руку в коробку и, пошарив там, вытащил липкое шоколадное печенье.
Он молча сидел на стуле, пока старушенция, взяв у него коробку с припасами, всыпала заварку в чайник. Когда закипел котел, она влила в огромный чайник кипяток, наполовину заполнив его, и опять поставила котел на огонь. Тим расставил на кухонном столе эмалированные кружки, бутылку молока и большую сахарницу.
— На, дружок, вытри-ка руки полотенцем, будь добр, — попросила старушенция, когда увидела, что Тим оставил шоколадное пятно на краешке стола.
Она подошла к двери на задний двор, высунула голову и завопила: «Перекур!». Тим налил себе в кружку черного, как уголь, чая без молока и затем стал сыпать в нее сахар, пока жидкость не полилась через край. Старушенция опять заквохтала: — Боже, куда тебе столько? — Она улыбнулась ему снисходительно. — От этих хапуг я бы не потерпела такого. Ну, а от тебя уж ладно. Ты ведь иначе не можешь, да, милок?
Тим ласково улыбнулся ей, взял кружку и понес ее на улицу, а остальные мужчины стали заходить на кухню.
Они ели позади дома, как раз там, где начинался только что возведенный флигель. Это было тенистое место, в стороне от мусорных бачков, и мух там было немного. Каждый соорудил себе из кирпичей местечко, чтобы присесть и поесть. Лавры, которые разделяли задние дворы мисс Хортон и миссис Паркер, окружали их густой тенью, и здесь было приятно отдохнуть после работы на палящем солнце. Каждый сидел с кружкой чая в одной руке и пакетом с едой в другой, протянув ноги и отмахиваясь от мух.
Поскольку они начинали работу в семь и заканчивали в три часа, этот утренний перерыв бывал в девять, за ним в одиннадцать тридцать следовал ланч. Традиционно этот девяти часовой перерыв назывался «перекур» и продолжался около получаса. Они занимались тяжелой физической работой и аппетит у них был прекрасный, однако это никак не сказывалось на их довольно худых, мускулистых телах. День каждого мужчины начинался где-то в половине шестого с завтрака, состоящего из овсяной каши, отбивных или сосисок с яичницей из двух-трех яиц, нескольких чашек чая и ломтиков тоста. Во время «перекура» они поглощали приготовленные дома бутерброды и куски кекса, а на ланч было то же самое, только в двойном размере. Днем перерывов не было. В три часа они уходили, спрятав рабочие шорты в коричневые сумки, напоминающие медицинский саквояж. Направляясь в паб, они вновь были одеты в рубашки с открытым воротом и тонкие хлопчатобумажные брюки.
Каждый день, неизбежно, все они шли в паб. В этом гудящем, похожем на отхожее место помещении они могли расслабиться, закинув ногу на ограждение в баре, держа в руке большущую, наполненную до краев кружку пива, болтая с товарищами по работе и приятелями и слегка флиртуя с грубоватыми барменшами. Возвращение домой переносило их совсем в другой мир, где мелочные семейные заботы окружали их плотным кольцом.
В это утро, когда они уселись на перекур, в их настроении чувствовалось какое-то напряженное ожидание. Мик Девин и его дружок Билл Несмит сидели рядом, прислонившись спинами к забору. Кружки стояли у их ног, а на коленях лежала еда. Гарри Маркхэм и Джим Ирвин расположились напротив, а Тим Мелвил занял место ближе всего к кухонной двери дома старушенции, чтобы, если попросят сбегать и принести или унести, что кому понадобится. Как младший в бригаде он был у всех на посылках.
В документах его должность называлась «строительный чернорабочий», и в этой должности он проработал у Гарри десять из своих двадцати пяти лет, так и не получив повышения.
— Эй, Тим, с чем это у тебя сэндвичи сегодня? — спросил Мик, подмигивая остальным.
— Как всегда, Мик, с джемом, — ответил Тим, протягивая ему неровно отрезанный ломоть с толстым слоем янтарного джема, стекающего по краям.
— И какой это джем? — настаивал Мик, осматривая свой сэндвич неодобрительно.
— Да абрикосовый, я думаю.
— Хочешь махнемся? У меня сосиски.
Лицо Тима вспыхнуло от удовольствия:
— Сосиски? О, я люблю сэндвичи с сосисками. Я согласен!
Обмен был произведен. Мик запустил зубы в сэндвич с абрикосовым джемом, а Тим, не замечая ухмыляющихся вокруг лиц, в несколько укусов расправился с сэндвичем с сосиской. Он приготовился доесть последний кусок, когда Мик, трясясь от сдавленного смеха, схватил его за запястье.
Голубые глаза вопросительно и беспомощно по-детски взглянули на Мика, в них показался страх.
— В чем дело, Мик? — спросил он.
— Этой чертовой сосиски и не видно было, приятель. Или ты так быстро проглотил, что и не заметил?
Крохотная морщинка с левой стороны опять появилась, когда Тим закрыл рот и посмотрел на Мика, предчувствуя неладное.
— Все в порядке, Мик, — сказал он медленно. — Вкус был немного странный, но все в порядке.
Мик покатился со смеху и за ним все остальные начали корчиться от смеха, слезы текли по щекам, руки хлопали по бедрам, рты хватали воздух.
— Ой, Тим, ну ты даешь! Гарри думает, что ты стоишь шестьдесят центов на доллар. А я говорил — не больше, чем десять и вижу, что был прав. Больше десяти центов на доллар за тебя не дать.
— В чем дело, — спросил Тим, ничего не понимая. — Что я сделал? Я знаю, что на целый доллар я не потяну, честно, Мик!
— Если в твоем сэндвиче была не сосиска, Тим, так что же там было? — со смехом спросил Мик.
— Ну, не знаю. — Тим сдвинул от напряжения свои золотистые брови. — Не знаю. Вкус какой-то другой.
— Ну так рассмотри хорошенько остатний кусочек!
Красивые руки Тима начали неловко возиться с кусочком сэндвича.
— Понюхай! — приказал Мик, оглядываясь и вытирая слезы тыльной стороной ладони.
Тим поднес кусочек к носу, ноздри его вздрагивали, затем опять положил хлеб и сидел в полном недоумении.
— Я не знаю, что это, — сказал он трогательно.
— Это экскремент, дурная ты голова! — ответил Мик с отвращением. — Ну ты и дурак! До сих пор не знаешь что это, хоть и понюхал?
— Экскремент? — повторил Тим, уставившись на Мика. — Что значит «экскремент», Мик?
Все повалились от нового приступа смеха, а Тим сидел и держал в пальцах остатки сэндвича, терпеливо ожидая, когда кончат смеяться и ответят ему.
— Экскремент, Тим мой мальчик, это большой жирный кусок говна! — провыл Мик.
Тим задрожал, глотнул, в ужасе отбросил хлеб и сжавшись сидел, ломая руки. Все быстро отодвинулись в сторону, думая, что его вырвет, но его не вырвало. Он просто сидел и смотрел на них, пораженный горем.
Это случилось опять. Он опять насмешил всех, сделав что-то глупое, но он не знал, что это и почему это смешно. Его отец говорил ему, что он должен быть всегда начеку. Он не был начеку, он просто с удовольствием ел сосиску, которая была вовсе не сосиской. Они говорят «кусок говна», но откуда ему знать, какого вкуса говно, если он никогда не ел его раньше? И что тут смешного? Он не понимал. Он так хотел понять, смеяться со всеми и понимать.
Его большие синие глаза наполнились слезами, лицо исказилось от горя и он начал громко, как ребенок, рыдать, ломая руки и стараясь отодвинуться от них подальше.
— Черт бы вас побрал, грязные скоты! — заорала старушенция, выскакивая из двери, как гарпия, желтые и малиновые цветы платья мелькали вокруг нее. Она подошла к Тиму, взяла его за руки, потянула, чтобы он встал, и с яростью посмотрела на присмиревших мужчин.
— Пойдем, милок, пойдем со мной, я дам тебе что-то вкусное, чтобы отбить эту мерзость, — успокаивала она его, похлопывая по рукам и поглаживая по голове.
— А что касается вас всех, — прошипела она с такой злостью, что Мик отпрянул, — я надеюсь, что вы провалитесь в яму, задницей вперед на толстую железную пику! Вас всех стоит выпороть кнутом за это. А ты, Гарри Маркхэм, присмотри, чтобы работа была закончена сегодня же! И чтоб я больше вас никогда не видела!
Квохча, она повела Тима в дом.
Мик пожал плечами:
— Чертовы бабы! Ни одной никогда не встречал с чувством юмора. Ну пошли, надо сегодня заканчивать, надоело до смерти.
Миссис Паркер провела Тима в кухню и усадила там.
— Бедный ты глупыш, — сказала она, подходя к холодильнику. — Не знаю, чего эти чертовы мужики находят забавного в том, чтобы дразнить дурачков и собак. Послушай-ка, гогочут, как лошади, смешно им! Я бы испекла им шоколадный торт и посыпала говном, раз это им так смешно. Ты, бедняжка, тебя даже не вырвало, а эти блевали бы целый час, велики герои!
Она обернулась к нему и смягчилась, так как он все еще плакал, крупные слезы текли по щекам, он икал и шмыгал носом.
— Ой, перестань, пожалуйста! — сказала она, вытаскивая бумажную салфетку из коробки. — Ну-ка, высморкайся, дурачок!
Он послушался, а затем терпеливо сносил, пока она вытирала ему лицо.
— Боже, какая жалость! — пробормотала она, глядя на его лицо.
Затем она бросила салфетку в мусорный бачок и пожала плечами:
— Да, так вот устроена жизнь, я полагаю.
Нельзя иметь все, даже самым богатым и лучшим из нас, да, милок? — Своей жилистой старой рукой она потрепала его по щеке. — Ну, милый, что ты больше любишь: мороженое с шоколадным сиропом или большой кусок джемового кекса с банановым кремом?
Он перестал всхлипывать и засиял улыбкой:
— О, джемовый кекс, миссис Паркер! Я люблю джемовый кекс, а больше всего банановый крем!
Пока он засовывал в рот кекс большой ложкой, она сидела против него и ворчала, что он ест слишком быстро, и говорила, чтоб он помнил о хороших манерах.
— Жуй с закрытым ртом, милок. Противно смотреть, когда кто ест с открытым ртом. Посмотри, как вымазался. И убери локти со стола, будь хорошим мальчиком.

Глава 4

Мэри Хортон в этот вечер поставила машину в гараж в шесть тридцать. Она так устала, что у нее дрожали колени, пока она прошла несколько шагов до парадной двери. Целый день она яростно загоняла себя работой и преуспела наконец в этом настолько, что все ее чувства притупились и она ощущала только слабость.
Дом миссис Паркер был, как видно, закончен. Красные кирпичные стены исчезли под слоем сырой, серо-зеленой штукатурки. Как только она закрыла дверь, зазвонил телефон и она побежала поднять трубку.
— Мисс Хортон, это вы? — задребезжал голос соседки. — Это Эмили Паркер, милочка. Послушайте, не могли бы вы кое-что для меня сделать?
— Конечно.
— Мне придется уехать сейчас, мой сын позвонил из Центральной, мне надо поехать и его забрать. Строители все закончили, но на заднем дворе еще полно мусору, и Гарри сказал, что придет и все вычистит. Приглядите вместо меня, ладно?
— Конечно, миссис Паркер.
— Спасибо, дорогая. До завтра.
Мэри вздохнула от огорчения. Все, что ей хотелось, это сесть в кресло перед широким окном, положить повыше ноги и как обычно вечером перед обедом не спеша выпить коктейль и почитать «Сидней Морнинг Геральд». Она устало прошла через гостиную и открыла бар. Рюмки у нее были дорогие и изящные. Она взяла с полированной полки фужер на длинной тонкой ножке. Она любила не очень сладкое шерри, которое смешивала сама. Закончив ритуал, она прошла на заднюю террасу дома.
Ее дом был лучше спроектирован, чем у миссис Паркер. Вместо задней веранды у нее был широкий внутренний дворик, вымощенный большими плитами. Он террасами спускался с трех сторон к лужайке, расположенной внизу на расстоянии пятнадцати футов. Дворик был очень красив, и в летнюю жару здесь всегда было прохладно, потому что по решетке над головой вился виноград и глицинии. Летом она могла сидеть под навесом густой зелени, скрытая от солнца, а зимой обнаженные искривленные ветви свободно пропускали солнечные лучи, и было тепло. Весной же сиреневые гроздья цветов глицинии делали это место необычайно красивым, а поздним летом и осенью со шпалер свисали тяжелые гроздья сладкого винограда — красные, белые и лиловые.
В своих аккуратных черных туфлях она бесшумно прошла по плитам. У нее вообще была кошачья походка, и она любила подходить к людям неслышно, чтобы увидеть их раньше, чем они заметят ее. Иногда очень полезно заставать людей врасплох.
По краю дворика шла балюстрада из сварного, покрашенного белым, металла с рисунком в виде виноградных гроздьев. В двух-трех шагах от нее ступеньки спускались к лужайке внизу. Она стояла, поставив фужер на балюстраду, и смотрела на задний двор миссис Паркер.
Солнце опускалось к горизонту. Мэри стояла, повернувшись лицом на запад, и, если бы ей было не чуждо чувство прекрасного, она была бы поражена красотой открывавшейся панорамы. Между террасой и Синими Горами на расстоянии двадцати миль ничто не заслоняло перспективы, даже холмы Райда не поднимались выше, а скорее усиливали впечатление, придавая перспективе объемность.
На небе не было ни облачка, ничто не омрачало вечера. И свет заката был прекрасен — темно-желтый с бронзовым оттенком. Он делал зелень еще более зеленой, а все остальное янтарным. Мэри прикрыла глаза рукой и осмотрела двор миссис Паркер.
Молодой человек, которого она видела утром, взметая тучи пыли, сгребал оставшийся мусор в одну кучу. Казалось, он весь сосредоточился на этой простой задаче. Он был все такой же полуголый, все такой же красивый и даже еще красивее в этом прозрачном воздухе вечера, нежели при резком солнечном свете. Забыв о коктейле, Мэри стояла и следила за ним, не осознавая ни себя, ни того, что ее охватило совершенно чуждое ей чувство.
Закончив мести, он вдруг поднял голову, увидел ее, махнул рукой в знак приветствия и исчез. Мэри вздрогнула, сердце ее забилось, как птица, и, не задумавшись, она пересекла аллейку эвкалиптов, разделявших два сада, и проскользнула в щель между планками забора.
Очевидно, он закончил работу, потому что держал в руках рабочую сумку и доставал оттуда одежду.
— Хэлло! — сказал он, улыбаясь без тени неловкости, как будто не имел никакого представления ни о своей красоте, ни о том, какое впечатление она производит на других.
— Хэлло, — ответила Мэри, но не улыбнулась, и почувствовала, что ее рука стала мокрой. Она взглянула и увидела, что коктейль расплескался — она совсем забыла о нем.
— Вы пролили свое питье, — заметил он.
— Да, какое идиотство, — осмелилась она сказать, стараясь придать приятное выражение своему лицу.
На это он не мог ответить. Он просто стоял и смотрел на нее с интересом и улыбался.
— Вы бы хотели немного приработать? — наконец, спросила Мэри.
— А? — спросил он растерянно.
Она вспыхнула, глядя на него насмешливо своими темными глазами.
— Мне нужно постричь траву, а рабочего не было уже месяц, и я сомневаюсь, появится ли он опять. Я горжусь своим садом и в ужасе от того, как он выглядит. Но достать кого-нибудь для такой работы очень трудно. Поэтому я подумала, что раз вы работаете в пятницу сверхурочно, то, может, вам нужны дополнительные деньги. Не смогли бы вы прийти завтра и постричь траву? У меня есть специальный трактор, так что вы справитесь легко.
— А? — повторил он, улыбаясь, но не так широко.
Она нетерпеливо пожала плечами:
— О, ради Бога! Если вы не хотите, так и скажите… Я просто хочу узнать, придете ли вы завтра постричь мою траву. Я заплачу больше, чем мистер Маркхэм.
Он подошел к дыре в заборе и с любопытством заглянул к ней во двор, затем кивнул.
— Да, постричь надо, правда. Я ее вам постригу.
Она проскользнула назад на свою сторону и повернулась к нему:
— Спасибо. Я это ценю, и вы не пожалеете, что согласились. Приходите завтра к кухонной двери и я дам вам инструкции.
— Хорошо, миссис, — ответил он серьезно.
— Вы не хотите узнать мое имя? — спросила она.
— Хочу, — улыбнулся он.
Эта его постоянная улыбка задела ее за живое, и она опять вспыхнула.
— Меня зовут мисс Хортон! — резко сказала она. — А как ваше имя, молодой человек?
— Тим Мелвил.
— Значит, увидимся завтра, мистер Мелвил. До свидания и спасибо.
— Пока, — сказал он, улыбаясь.
Когда она поднялась наверх и обернулась посмотреть во двор миссис Паркер, его уже не было. Коктейля тоже не было, последние капли пролились, когда она в рассеянности перевернула бокал, спеша укрыться от этого невинного синего взгляда.

Глава 5

Прибрежный отель был очень популярным среди местных жителей. Люди стекались сюда со всех концов огромного, расползшегося пригорода. Здесь подавали прекрасное пиво, хорошо охлажденное, было просторно, но каковы бы ни были причины популярности этого места, в нем всегда, когда он был открыт, царило веселье. В здании было несколько этажей, стены покрыты белой штукатуркой, по фасаду шли арки. До океана было не более полумили. Вид из отеля был великолепный — один из красивейших на западном побережье. Внизу находился пляж для серфинга. Большинство посетителей располагалось на открытой длинной веранде, которая во второй половине дня оказывалась в глубокой тени. И в жаркий вечер здесь было приятно посидеть и выпить. Солнце заходило за горы позади отеля, а впереди сверкал Тихий океан, откуда дул легкий бриз.
Рон Мелвил стоял на веранде с двумя приятелями и посматривал то на берег внизу, то на часы. Тим опаздывал. Было уже почти восемь часов, а он должен был придти самое позднее в шесть тридцать. Рон больше сердился, чем нервничал. Долгие годы научили его, что нервничать из-за Тима это верный путь к сердечному приступу.
Наступили короткие сиднейские сумерки, и сосны, окаймляющие прогулочную аллею у берега, стали из темно-зеленых черными. Начинался прилив, волны прибоя с шумом набегали на берег уже гораздо выше полосы пляжа, а тени становились все длиннее, уходя к самой воде. Автобусы, спускаясь с горы, шли вдоль парка и останавливались далеко внизу. Рон увидел, как один из них, взвизгнув, остановился. Он оглядел выходящих пассажиров, ища светлую голову Тима. Рон ее заметил и сразу же отвернулся.
— Там Тим приехал, так что я пойду и закажу ему пива. Еще пройдемся разок? — спросил он небрежно.
Когда он вышел опять, уже зажгли уличные фонари, а Тим стоял и улыбался приятелям Рона.
— Хэлло, пап, — сказал он Рону, улыбаясь.
— Добрый день, приятель, где это ты был? — спросил сердито отец.
— Мне пришлось докончить работу. Гарри не хотел возвращаться в понедельник.
— Ладно, сверхурочные не повредят.
— А у меня еще одна работа, — важно сказал Тим, взяв из рук отца стакан с пивом и опорожнив его одним глотком. — Здорово. Можно мне еще, пап?
— Через минутку. Какая еще работа?
— А, это… Леди, соседка, хочет, чтобы я у нее постриг завтра траву.
— Чья соседка?
— Соседка, где мы сегодня работали. Кели Кампбел фыркнул:
— Ты спросил, где траву подстригать, Тим? Внутри или снаружи?
— Заткнись, Кели, — огрызнулся Рон. — Ты знаешь, Тим не понимает таких шуток.
— Ее трава стала слишком длинной и ее надо постригать, — объяснил Тим.
— Ты согласился? — спросил Рон.
— Да, пойду завтра утром. Она сказала, что заплатит мне, и я подумал, что ты не будешь против.
Рон посмотрел на красивое лицо Тима и усмехнулся. Если у этой леди есть какие-то соображения на его счет, то пять минут с Тимом живо ее отрезвят. Ничего не охлаждало их пыл так быстро, как открытие, что у Тима не все дома. А если и это их не обескураживало, то они скоро убеждались, что соблазнять Тима — пустой номер, так как он понятия не имел, чего от него хотят. Рон научил сына давать тягу, как только он заметит, что женщина проявляет слишком большую настойчивость в его адрес. Тим легко постиг эту науку — он вообще боялся всего.
— Можно мне еще пива, пап? — снова попросил Тим.
— Хорошо, сынок. Пойди и попроси у Флори еще кружечку. Думаю, ты ее заработал.
Мелвилы, отец и сын, ушли из Прибрежного около девяти и быстро миновали ряды ярко освещенных молочных баров, игровых кафе и винных лавок на дальнем конце парка. Рон проворно провел сына через две улицы, стараясь срезать дорогу, чтобы миновать болтающихся там проституток: они слишком возбуждались при виде Тима.
Дом Мелвилов находился на Серф Стрит, но не в том шикарном квартале, где жил жокей Нобби Кларк. Они легко забрались по невероятно крутому склону, даже не запыхавшись, так как оба работали строителями и были в прекрасной физической форме. Перевалив на другую сторону и спустившись в небольшую долину, которая лежала между двумя холмами, они свернули в боковую калитку обычного кирпичного дома на две семьи.
Женская часть семьи Мелвилов давно уже пообедала, но когда Рон и Тим вошли в заднюю дверь, Эсме Мелвил вышла из гостиной и встретила их на кухне.
— Ваш обед уже испортился, — сказала она без особого возмущения.
— Ладно, Эс, ты всегда так говоришь, — улыбнулся Рон, садясь за кухонный стол, где все еще было накрыто для него и Тима. — Чего поесть?
— Как будто тебе не все равно, когда ты нальешься пивом, — ответила Эсме. — Сегодня же пятница, отец. А что ты всегда ешь в пятницу? У меня рыба и чипсы, как всегда.
— Ой, здорово. Рыба и чипсы, — воскликнул Тим, просияв. — Мам, я люблю рыбу и чипсы!
Мать нежно посмотрела на него и слегка потрепала его густые волосы. Это было ее единственным проявлением нежности. Что бы я тебе ни дала, милый, — подумала она, — ты все равно скажешь, что это твое любимое.
Она поставила полные тарелки жирной рыбы и жареной картошки перед каждым из мужчин и ушла назад в гостиную. Там по телевизору шла уже уйму раз повторявшаяся картина под названием «Коронейшен Стрит». Картина была из жизни английского рабочего класса, и Эсме обожала ее. Она, бывало, смотрела ее и думала о своем хорошем большом доме и саде, о хорошей погоде, о теннисе и пляже и от всего сердца жалела обитателей Коронейшен Стрит. Если уж быть рабочим, то жить надо только в Австралии, думала она.
Тим не сказал ни отцу, ни матери, о том, что ел сэндвич с экскрементами, потому что он совсем забыл об этом. Отец с сыном покончили с рыбой и картошкой, оставили пустые тарелки на столе и пошли в гостиную.
— Послушай, Эс, время для крикетных новостей, — сказал Рон, переключая канал.
Его жена вздохнула:
— Жаль, что ты не задержался подольше, я могла бы досмотреть картину с Джоан Крофорд, а то все этот спорт, да спорт!
— Ну, дорогуша моя, если Тим получит за сверхурочную работу, куплю я тебе телевизор. Будет твой собственный, пообещал Рон, сбрасывая ботинки и вытягиваясь во весь рост на диване. — Где Дони?
— А с каким-то парнем, наверное.
— Кто на этот раз?
— Черт те знает, милый. Я о ней никогда не волнуюсь. Слишком она у нас умна, чтобы попасть в неприятности.
Рон смотрел на сына:
— Странные штуки жизнь выкидывает, а Эс? У нас самый красивый парень в Сиднее, а ума в голове ни на грош. Все, что умеет, так это досчитать до десяти и написать свое имя, а Дони, и не стараясь, получит золотую медаль в университете.
Эсме взяла вязанье и печально взглянула на Рона. Да, он переживает, бедняга. Но ее Рон делал для Тима все, как нужно, следил за ним, но не давил, не обращался с ним, как с младенцем. Разве он не позволял мальчику выпивать с ним, разве он не настаивал, чтобы Тим зарабатывал себе на хлеб сам, как нормальный парень? И это правильно, потому что они с Роном уже не молодые. Рону почти семьдесят, она всего на шесть месяцев моложе. Вот поэтому Тим, поздний ребенок, и родился умственно отсталым. Так говорили ей врачи. Ему сейчас двадцать пять, и он был у них первым. И ей и Рону было куда как за сорок, когда родился Тим. А потом год спустя, родилась Дони, совершенно нормальная. Бывает, сказали врачи. Когда женщина начинает рожать после сорока, перворожденному приходится хуже всего.
Она опустила глаза на Тима, который сидел в своем кресле у дальней стены возле телевизора: он, как маленький ребенок, любил сидеть поближе. Он сидел там, прелестный, добрый мальчик, глаза его сияли. Он с жаром аплодировал каждому забитому мячу. Она вздохнула и уже в миллионный раз подумала, что будет с ним, когда она и Рон умрут. Дони, конечно, придется присматривать за Тимом. Она очень любила брата, но ведь может придти день, когда ей надоест учиться и она решит выйти замуж. А нужен ли будет ее мужу такой человек, как Тим? Эсме сомневалась в этом, кому нужен взрослый пятилетний ребенок, если это не твоя плоть и кровь?

Глава 6

В субботу был такой же безоблачный и такой же жаркий день, как в пятницу, поэтому Тим, отправившись из дома в шесть утра, надел спортивную рубашку с короткими рукавами, сшитые на заказ шорты и носки до колен. Его мать всегда следила за тем, как он одет, готовила ему завтрак, запаковывала еду на день, проверяла, есть ли у него чистые рабочие шорты и достаточно ли денег, чтобы не возникло никаких затруднений.
Когда Тим постучал в дверь к Мэри Хортон, было всего семь утра и она крепко спала. Неровной походкой она прошла босиком через весь дом к кухонной двери, наскоро накинув темно-серый халат на пижаму и нетерпеливо откидывая с лица пряди волос.
— Боже, вы всегда приходите в семь утра? — пробормотала она, протирая сонные глаза.
— Да, мне надо начинать работу в семь, — ответил он, улыбаясь.
— Ну, раз уж вы здесь, я покажу, что надо делать, — решительно сказала Мэри и направилась вниз по ступеням дворика, через лужайку к маленькому домику, скрытому зарослями папоротника.
Папоротник этот скрывал склад садового оборудования, инструменты и удобрения. Маленький, новейшей модели трактор стоял внутри, покрытый водонепроницаемым чехлом на тот случай, если будет протекать крыша, чего, конечно, у Мэри Хортон не могло произойти.
Вот трактор и приспособление для стрижки травы, уже прицепленное. Можете им управлять?
Тим снял чехол и любовно погладил сияющую поверхность:
— Какой красавец!
Мэри подавила в себе нетерпение:
— Красавец или нет, неважно. Можете вы работать на нем, мистер Мелвил?
— О, да! Папа говорит, я здорово управляюсь с машинами.
— Как приятно, — заметила она насмешливо. — Вам понадобится что-нибудь еще, мистер Мелвил?
Синие глаза смотрели на нее с удивлением.
— Почему вы меня все время зовете мистер Мелвил? — спросил он. — Мистер Мелвил — это мой отец, а я просто Тим.
— Боже, — подумала она, — он просто ребенок. — Но вслух сказала:
— Ну, я вас оставляю. Если вам что-нибудь понадобится, постучите в кухонную дверь.
— Ага, миссис, — радостно воскликнул он, улыбаясь.
— Я не миссис, — резко заметила она. — Мое имя Хортон, мисс Хортон!
— Ага, мисс Хортон, — согласился он, ничуть не смутившись.
Когда она вернулась в дом, сон совсем прошел, и она отказалась от мысли поспать еще часика два-три. С минуты на минуту он заведет трактор, и все будет кончено. Дом был оборудован кондиционером и в нем было всегда прохладно и сухо. Но, приготовив тост и чай, Мэри решила, что приятно будет посидеть на террасе. Кроме того, можно будет присмотреть за новым садовником.
Маленький поднос она вынесла уже одетая, как всегда бывала одета в выходные: простое хлопчатобумажное платье без единой морщинки, безукоризненно сшитое. Волосы, которые на ночь она заплетала в длинную косу, были уложены кольцом на затылке. Мэри никогда не носила шлепанцев или сандалий, даже когда она приезжала в свой коттедж на берегу океана недалеко от Госфорда. Как только она вставала с кровати, она надевала плотные колготки и крепкие черные ботинки.
Косилка мягко гудела уже минут двадцать, когда Мэри села за белый столик из сварного железа у балюстрады и налила себе чашку чая. Тим работал на дальнем конце, где двор подходил к старым глиняным разработкам. Работал он так же медленно и методично, как он работал на Гарри Маркхэма. Когда он заканчивал полосу, то сходил с трактора, чтобы убедиться, что следующая полоса пойдет внахлест. Она сидела, прихлебывая чай, а глаза ее не отрывались от фигуры вдалеке. Пока она не давала себе труда проанализировать свои ощущения или даже задуматься над ними. Ей не приходило в голову удивиться, почему она так пристально следит за ним. Она понимала, что он чем-то очаровал ее, но ни на минуту не думала, что под этим может лежать что-то серьезное.
— Добрый день, мисс Хортон! — послышался хриплый голос и Старушенция в своем ярком платье хлопнулась на стул рядом.
— Добрый день, миссис Паркер. Не выпьете ли чашечку чая? — довольно холодно сказала Мэри.
— О, милочка, звучит заманчиво. Нет, нет, не вставайте, я сама найду чашку.
— Да мне все равно нужно еще заварить… Когда она вернулась с чайником и тостами, миссис Паркер сидела, подперев подбородок рукой и следила за Тимом.
— Хорошая мысль заставить Тима постричь лужайку. Я заметила, что вашего типа уже давно не видно. Здесь мне повезло. Один из моих сыновей всегда приходит косить у меня, но у вас-то нет сына.
— Я сделала, как вы просили вчера, последила, чтобы убрали мусор, — сказала Мэри. — Там и увидела Тима, его оставили убирать одного. Я и предложила ему подзаработать.
Миссис Паркер пропустила мимо ушей последнюю фразу.
— Вот это похоже на них! Грязные свиньи! — окрысилась она на строителей. — Недостаточно того, что они издевались над беднягой днем, так оставили доделывать их работу, а сами подались в паб. Нахально врали, что вернутся и все уберут. Я еще сброшу пару сотен со счета этого мистера Гарри Маркхэма, погодите!
Мэри поставила чашку и воззрилась на миссис Паркер:
— Чем вы так уж возмущены, миссис Паркер?
Внушительный бюст миссис Паркер, охваченный ярким халатом, вздымался и опускался.
— А вы бы не возмущались? О, я совсем забыла, ведь я вас вчера вечером не видела и не рассказала, что эти жалкие ублюдки сотворили с беднягой. Иногда, клянусь, мне кажется, что я могла бы убить всех мужчин на свете! У них нет никакой жалости к слабому, если, конечно, он не пьян или не такой же, как они сами. А вот к Тиму, который честно работает и зарабатывает себе на жизнь, к такому они не чувствуют никакой жалости. Насмешничают и издеваются, а он, бедный дурачок, этого даже не понимает. Чем он виноват-то, что родился таким? Какая жалость! Подумать только, парень такой красивый и умственно отсталый! Я прямо плакать готова. Подождите, сейчас я вам расскажу, что они проделали с ним вчера на перекуре…
Гнусавым голосом миссис Паркер монотонно рассказывала Мэри отвратительную историю, но она слушала вполуха. Взор ее был прикован к склоненной золотистой голове в дальнем конце двора.
Вчера поздно вечером, перед тем как лечь спать, она перерыла все полки в библиотеке в поисках лица, похожего на него. «Может быть, Ботичелли?» — думала она, но найдя альбом с репродукциями, отложила его в сторону. Лица у Ботичелли были или слишком мягкими, слишком женственными, или порой хитрыми и злобными. Только в древних греческих и римских статуях нашла она что-то общее с Тимом. Возможно, потому что такой тип красоты лучше выражался в камне, чем на полотне. Тим был существом трех измерений. И как она сожалела, что у нее не было таланта, чтобы увековечить его.
Ее охватило ужасное, невероятное чувство разочарования и захотелось заплакать. Она забыла о миссис Паркер. Как горько было узнать, что трагическая складка около рта у Тима и его задумчивые удивленные глаза выражали лишь пустоту, что искра его души давно потухла. Он был как собака или кошка, которых держат потому, что на них приятно смотреть, и они тебя любят и тебе слепо верны. Но они не могут разумно ответить, не могут стать собеседниками. Зверь просто сидит, смотрит и любит. Как это делал Тим, Тим-простачок. Когда его обманом заставили съесть гадость, его не вырвало, как вырвало бы любого нормального человека. Вместо этого он плакал, как заскулила бы обиженная собака, и опять бы утешилась перспективой съесть что-нибудь вкусное. Бездетная, не знавшая любви, Мэри Хортон не имела эмоционального опыта и не могла понять то новое, пугающее, что она чувствовала. Тим был отсталым в умственным отношении, но такой же отсталой, но в эмоциональном отношении, была и она. Она еще не знала, что Тима можно любить как раз из-за его слабоумия, не говоря уже о том, что, не смотря на, это она воображала, как познакомит его с Бетховеном и Прустом и начнет развивать и обогащать его разум, как он станет понимать музыку, литературу, искусство и, наконец, будет таким же прекрасным внутренне, как и внешне. Но он был простачок — бедненький слабоумный. Здесь, в Австралии, называли таких особо грубовато, но выразительно: переводили интеллект в деньги и выражали его в денежных единицах. Тот, у кого «не хватало», был для них «не целый доллар», и оценка его интеллекта выражалась в центах. Человек мог стоить девять центов, а мог и все девяносто, но все равно он был не целый доллар.
Миссис Паркер даже не замечала, что Мэри почти не слушает ее. Она с удовольствием болтала о бесчувственности мужчин, выпила несколько чашек чая, ответила на свои собственные вопросы и, наконец, поднялась, собираясь уходить.
— Ну, счастливенько, дорогуша, и спасибо за чай. Если у вас ничего вкусненького не припасено в холодильнике, посылайте его ко мне, я его покормлю.
Мэри рассеянно кивнула. Гостья спустилась по ступеням и исчезла, а она вернулась к размышлениям о Тиме. Взглянув на часы, она увидела, что время подбирается к девяти и вспомнила, что рабочие, работающие на открытом воздухе, любят пить утренний чай в девять. Она зашла в дом, заварила новый чай, вытащила из морозилки шоколадный кекс, оттаяла его и залила свежевзбитыми сливками.
— Тим! — крикнула она, поставив поднос на стол под виноградом.
Солнце уже показалось над крышей и на ступенях стало жарко.
Он поднял голову, помахал ей и немедленно остановил трактор, чтобы услышать, что она кричит.
— Тим, идите и выпейте чашку чая!
Его лицо просияло, и он стал похож на предвкушающего удовольствие щенка. Он соскочил с трактора, нырнул в домик за папоротники, появился с пакетом в руках и взбежал наверх, прыгая через ступеньку.
— Ой, спасибо что вы меня позвали, мисс Хортон, мне не уследить за временем, — сказал он радостно, садясь на стул, который она указала и послушно ожидая, когда она разрешит ему начать есть.
— Можешь ты сказать, сколько времени, Тим? — спросила она деликатно, удивляясь сама на себя.
— О, нет, не очень. Вообще-то я знаю, когда время идти домой. Это когда большая стрелка наверху, а маленькая — на три штучки ниже. Три часа. Но у меня нет своих часов, потому что папа говорит, что я их потеряю. А я и не беспокоюсь. Кто-нибудь всегда говорит мне время, время, когда готовить чай в перекур, или когда перерыв на ланч, или когда идти домой. Я ведь не целый доллар, но все это знают, так, что все в порядке.
— Да, наверно, так, — печально ответила она. — Ешь, Тим. Этот кекс для тебя.
— О, хорошо. Я люблю шоколадный, особенно, когда много сливок, как этот! Спасибо мисс Хортон!
— Какой ты любишь чай, Тим?
— Без молока и много сахару.
— Много сахару? Сколько, именно?
Он нахмурился и поднял все измазанное кремом лицо.
— Ох, не помню. Я просто сыплю сахар, пока чай не потечет на блюдце, тогда я знаю, что хватит.
— Ты когда-нибудь ходил в школу, Тим? — осторожно спросила она, опять начиная интересоваться им.
— Не долго. Но я не могу учиться и они не стали меня заставлять меня ходить. Я оставался дома и присматривал за мамой.
— Но ты все-таки понимаешь, что тебе говорят, и ты самостоятельно управлял трактором!
— Некоторые вещи легко делать, а вот читать и писать ужасно трудно, мисс Хортон.
Мэри, продолжая удивляться сама себе, потрепала его по голове. Помешав чай, она сказала:
— Тим, это неважно.
— Вот и мам так говорит.
Он покончил с кексом, вспомнил, что у него есть сэндвич из дома, съел и его и запил это все тремя большими чашками чая.
— Здорово, мисс Хортон, прямо супер! — он вздохнул и посмотрел на нее с восторгом.
— Меня зовут Мэри. И ведь гораздо легче сказать Мэри, чем мисс Хортон, правда? Почему бы тебе не называть меня Мэри?
Он взглянул на нее с сомнением:
— А так будет правильно? Пап говорит, что старых людей я должен называть только мистер, миссис или мисс.
— Иногда допустимо и по имени, если это друзья.
— А?
Она опять сделала попытку, мысленно убрав все трудные слова из своего словаря.
— Я не такая уж старая, Тим. Просто у меня седые волосы и от этого я кажусь старше. Не думаю, что твой папа будет возражать, если ты назовешь меня Мэри.
— А разве седые волосы не значит, что человек старый, Мэри? Я всегда думал, что да. У папы волосы седые и у мамы тоже. И я знаю, что они старые.
«Ему двадцать пять, — подумала Мэри, — значит, его отец и мать постарше, чем я», — но она сказала:
— Ну, я моложе, чем они, и поэтому я еще не старая.
Он встал.
— Мне пора работать. У вас лужайка очень большая. Надеюсь, закончу во время.
— Ну, если не закончишь, то можно это сделать в другой день. Если хочешь, приходи в другой раз и закончи.
Он серьезно обдумывал проблему:
— Я думаю, я бы пришел, если пап скажет можно. — Он улыбнулся ей. — Ты мне нравишься, Мэри. Ты мне нравишься гораздо больше, чем Мик, и Гарри, и Джим, и Билл, и Кели, и Дейв. Ты мне нравишься больше всех, кроме папы и мамы и моей Дони. Ты хорошенькая и у тебя красивые белые волосы.
Мэри была потрясена, сотни самых противоречивых чувств охватили ее, но она справилась и сумела улыбнуться.
— Ну, спасибо, Тим. Ты очень любезен.
— О, не за что, — сказал он небрежно и поскакал вниз по ступеням, приставив руки к ушам и размахивая ими.
— Вот как я умею изображать кролика, — крикнул он с лужайки.
— Очень похоже, Тим. Я сразу догадалась, что это кролик, как только ты начал скакать, — ответила Мэри.
Она собрала посуду и унесла в дом. Да, ей было очень трудно вести с ним разговор. Он как ребенок, а она никогда не имела дела с детьми с тех пор, как сама перестала быть ребенком. А молодой она по-настоящему и не была. Но она обладала чуткостью в достаточной мере, чтобы почувствовать, что Тима легко обидеть, что она должна следить за тем, что говорит, держать под контролем нетерпение и раздражение. Если она даст ему почувствовать свой острый язык, то он и слов-то не поймет, но угадает смысл сказанного. Вспомнив, как она резко оборвала его накануне, решив, что он нарочно изображает из себя тупого, она расстроилась. Бедный Тим! Он так уязвим! Она ему понравилась, он подумал, что она хорошенькая, потому что у нее были такие же совсем белые волосы, как у его отца и матери.
Почему же выражение его рта такое печальное, если он мало знает о жизни?
Она вывела машину и поехала в супермаркет, чтобы сделать покупки до ланча, потому что в доме у нее не было ничего такого, что бы ему особо понравилось. Шоколадный кекс был просто на случай, если бы кто зашел, а сливки принес молочник просто по ошибке. Она знала, что Тим принес свой ланч с собой, но, возможно, ему будет мало или его удастся соблазнить гамбургером или горячими сосисками, которые так любят есть дети на праздниках.
— Ты когда-нибудь ловил рыбу, Тим? — спросила она за ланчем.
— О, да, я люблю ловить рыбу, — ответил он, принимаясь за третью сосиску. — Папа иногда берет меня на рыбалку, когда не очень занят.
— А он часто занят?
— Ну, он ходит на бега, и на крикет, и на футбол, и на все такое. Я с ним не хожу, потому что мне плохо в толпе. Когда много людей и шум, у меня болит голова и в пузе что-то странное делается.
— Ну, тогда я как-нибудь возьму тебя на рыбалку, — сказала она, но не стала развивать тему.
К середине дня он закончил задний двор и пришел спросить насчет сада перед домом. Она посмотрела на часы.
— Думаю, не стоит сегодня об этом беспокоиться, Тим, тебе уже пора домой. Приходи в следующую субботу и выкосишь передний двор, если тебе папа позволит.
Он радостно кивнул:
— Хорошо, Мэри!
— Пойди возьми в папоротниковом домике свой мешок, Тим. Ты можешь переодеться в ванне и посмотреть, все ли у тебя в порядке.
Интерьер ее дома, строгий и чистый, очаровал его. Он бродил по гостиной, погружал пальцы босых ног в пушистый ковер с выражением полного блаженства на лице, гладил жемчужно-серую обивку стен и мебели.
— Здорово, Мэри, какой дом! — с энтузиазмом восклицал он. — Все такое мягкое и прохладное.
— Пойдем, посмотришь мою библиотеку. — Она так решила показать ему свою гордость и источник радости, что взяла его за руку.
Но библиотека совсем не произвела на него впечатления, наоборот, она испугала его и он чуть не заплакал.
— Ой, сколько книг, — он задрожал и бросился вон, хотя видел, что она разочарована.
Ушло несколько минут, чтоб его успокоить и погасить его странный страх перед библиотекой. После этого она старательно избегала показывать ему что-нибудь интеллектуальное.
Придя в прежнее восторженное состояние, он проявил способность к критике и упрекнул ее в том, что в доме нет ярких цветовых пятен.
— Все такое красивое, Мэри, но все одного цвета! — убеждал он. — Почему нет ничего красного? Я так люблю красное!
— Скажи мне, какой это цвет? — спросила она, протягивая красную шелковую закладку для книг.
— Красный, конечно, — ответил он.
— Ну тогда я посмотрю, что я могу сделать, — пообещала она.
Она дала ему конверт, с тридцатью долларами, что было гораздо больше, чем мог заработать в Сиднее любой рабочий.
— Мой адрес и телефон написаны на листке внутри, — наставляла она его, — и я хочу, чтобы ты дал его твоему отцу, когда придешь домой, чтобы он знал, где я живу и как со мной связаться. Не забудь отдать ему конверт. Не забудешь?
Он обиженно посмотрел на нее:
— Я никогда не забываю, если мне скажут, как следует.
— Извини, Тим. Я не хотела тебя обидеть, — сказала Мэри Хортон, которая никогда нимало не заботилась о том, обидят ли ее слова кого-нибудь или нет. Не то, чтобы она обычно говорила неприятные вещи, нет, она их, конечно, избегала, но из соображений такта, дипломатии или хороших манер, а вовсе не потому, что может причинить кому-то боль.
Она помахала ему рукой с крыльца так как он не согласился, чтобы она отвезла его на станцию на машине. Когда он прошел по улице несколько ярдов, она подошла к воротам облокотилась о них и следила за ним, пока он не свернул за угол.
Для любого, кто видел его на улице, он казался удивительно красивым молодым человеком с широкой походкой, высоким и здоровым — весь мир у ног такого! Это как шутка, думала она, шутка, какой развлекались греческие боги, смеясь над своими творениями — людьми, когда те слишком зазнавались или забывали, чем они обязаны богам. Тим Мелвил должен вызывать у них гомерический хохот!

Глава 7

Рон, как всегда, был в Прибрежном отеле, но для субботы пришел слишком рано. Утром он наполнил свою сумку-холодильник пивом и отправился на крикетный матч. Он был одет в шорты, плетеные сандалии и расстегнутую рубашку, чтобы подставить голую грудь морскому бризу. Кели и Дейв почему-то не пришли, а лежать на траве на холме и дремать одному было не интересно. Пару часов он там проторчал, но крикет — игра, которая идет черепашьим шагом, а лошади, на которых он ставил, пришли последними. Так что около трех он опять сложил пиво в сумку, взял радио и отправился в отель. Ему никогда бы не пришло в голову пойти домой. Эс со своими приятельницами играла по субботам в теннис в своем клубе, который назывался «Хи-хи». Дони сейчас с каким-нибудь из своих приятелей, а Тим работает, так что в доме никого не будет.
Когда чуть позже четырех появился Тим, Рон был очень рад этому и купил ему большую кружку пива.
— Как дела, дружок? — спросил он, когда они стояли, опершись спинами о колонны и глядя на море.
— Здорово, пап! Мэри очень хорошая леди.
— Мэри? — Рон, удивленный и настороженный, внимательно посмотрел на Тима.
— Мисс Хортон. Она позволила мне называть ее Мэри. Я сначала встревожился, но она сказала, что все в порядке. Все в порядке? Правда, пап? — спросил он с тревогой, чувствуя что-то необычное в реакции отца.
— Не знаю, дружок. А какая из себя эта мисс Хортон?
— О, прекрасная, пап. Она угостила меня такими вкусными вещами и показала мне весь дом. Там кондиционер, пап! Такая мебель красивая и ковер, но все серое и я спросил, почему у нее нет ничего красного и она сказала, что посмотрит, что может сделать.
— Она трогала тебя, дружок?
Тим посмотрел на Рона ничего не понимая:
— Трогала меня? Не знаю. Наверно, да. Она взяла меня за руку, когда показывала свои книги. — Он скорчил гримасу. — Мне не понравились книги, слишком их много.
— Она хорошенькая, дружок?
— О, да! У нее очень красивые белые волосы, как у тебя или у мамы, только еще белее. Поэтому я не знаю, правильно ли сделал, что назвал ее Мэри, потому что ты и мам всегда говорите мне, что называть старых людей по имени невежливо.
Рон расслабился.
— Ох! — Он игриво хлопнул сына по плечу. — Ну ты и заставил меня поволноваться, скажу я тебе. Она старушка, да?
— Да.
— Она тебе заплатила, как обещала?
— Да, здесь в конверте. Там ее фамилия и адрес. Она велела отдать его тебе в случае, если ты захочешь поговорить с ней. А почему ты хочешь поговорить с ней, пап? Я не понимаю, почему тебе надо с ней поговорить.
Рон взял конверт.
— Я не хочу разговаривать с ней, дружок. Ты закончил работу?
— Нет, у нее слишком большая лужайка. Если ты не возражаешь, она хочет чтобы я выкосил траву перед домой в следующую субботу.
В конверте были три хрустящие банкноты по десять долларов. Рон смотрел на них и четкий, ясный почерк, говорящий об образовании и высоком положении Мэри Хортон. Глупые молодые девушки или одинокие домохозяйки так не пишут, решил он. Тридцать долларов за дневную работу в саду! Он положил банкноты в свой бумажник и похлопал Тима по спине.
— Ты хорошо сделал, дружок, и можешь пойти в следующую субботу и докончить ее лужайку, если хочешь. В общем-то, она так платит, что можешь работать на нее в любое время, когда она захочет.
— Ой, спасибо, пап! — Он помахивал пустой кружкой, намекая — можно ли мне еще пива?
— Почему ты не научишься пить медленно, Тим?
Лицо Тима выразило сильное огорчение.
— Ой, я опять забыл! Я хотел пить медленно, пап, но было так вкусно, что взял и забыл.
Рон пожалел, что сделал ему замечание.
— Неважно, дружок, не расстраивайся. Пойди и попроси у Флори еще кружечку.
Пиво, крайне крепкое в Австралии, казалось, не оказывало никакого действия на Тима. Некоторые слабоумные чуть не сходят с ума, когда лишь понюхают грог, удивлялся Рон, а у Тима ни в одном глазу, когда его старый отец уже под столом валяется. Парень еще и домой его отнесет.
— Кто эта Мэри Хортон? — спросила Эс, когда они отправили Тима спать.
— Какая-то старая особа из Артармона.
— Тиму она очень понравилась, правда? Рон подумал о тридцати долларах в бумажнике и безучастно посмотрел на жену.
— Наверное. Она к нему ласкова, а, работая у нее в саду по субботам, он будет занят и ни во что дурное не влезет, по крайней мере.
— И тебя освободит, чтоб болтаться по пабам и скачкам с дружками, это ты хочешь сказать? — наученная долгими годами супружества, объяснила Эс.
— Ну, черт побери, Эс, что за гадости ты говоришь человеку!
— Хм, — фыркнула она, откладывая вязанье. — Правда-то глаза колет? Она заплатила ему, а?
— Несколько долларов.
— Которые ты прикарманил, конечно.
— Ну, уж не так-то много. Что ты ожидала заплатят за чертову лужайку, ты, недоверчивая старая цеплялка? Целое состояние что ли, черт побери?
— Пока у меня хватит на домашнее хозяйство, дружок, мне плевать, сколько она ему заплатила!
Она встала, потянулась.
— Чайку выпьешь, милок?
— Ага, было бы здорово. Где Дони?
— Откуда я, прах побери, знаю? Ей двадцать четыре, и она сама себе хозяйка.
— Пока над ней не появилось хозяина…
Эс пожала плечами:
— Дети думают не так, как мы, мой дорогой, и ничего тут не поделаешь. А кроме того, хватит у тебя пороха спросить Дони, где она была и с кем она водит шашни?
Рон последовал за Эс на кухню и сказал, ласково похлопав ее по заду.
— Ну нет! Она как посмотрит сверху вниз и как начнет высказываться!.. А если я этих слов совсем не понимаю, то приходится чувствовать себя круглым дураком.
— Ох Рон, дорогой, если бы Бог поделил мозги между нашими детьми посправедливее хоть немного, — вздохнула Эс и поставила чайник на огонь. — Если бы Он разделил их пополам, то обоим бы хватило, и было бы все в порядке.
— Ладно, слезами горю не поможешь, есть какой-нибудь кекс?
— Фруктовый или с тмином?
— С тмином, мать.
Они сели за стол друг против друга и уплели половину кекса с тмином, запив его тремя чашками чая каждый.

Глава 8

Всю рабочую неделю в офисе компании «Констэбл Стил энд Майнинг» Мэри Хортон, поддерживаемая самодисциплиной, провела так, как будто Тим Мелвил никогда не входил в ее жизнь. Как обычно, она сбрасывала пиджак перед тем, как войти в туалет, вела все дела Арчи Джонсона, а также снимала стружку со всех семнадцати машинисток, посыльных и клерков. Но по вечерам, дома, она обнаруживала, что книги не увлекают ее, и проводила время на кухне, изучая кулинарные рецепты и экспериментируя с кексами, соусами и пудингами. Наставления Эмили Паркер дали ей лучше понять вкусы Тима, и она хотела, чтобы когда он придет в субботу, ей было чем его угостить.
Один раз во время обеденного перерыва она поехала в северную часть Сиднея к декоратору и купила очень дорогой кофейный столик рубинового стекла. Затем нашла диванчик, обитый давленым бархатом такого же цвета. Этот удар яркого, вибрирующего цвета сначала подействовал ей на нервы, но попривыкнув, она вынуждена была признать, что гостиная только выиграла. Голые, жемчужно-серые стены вдруг потеплели и она подумала, что, может быть, Тим, как многие примитивные люди, обладает инстинктивным чувством красоты. Возможно, когда-нибудь она возьмет его с собой в музей и посмотрит, что там откроют его глаза.
В пятницу она легла очень поздно, ожидая, что вдруг позвонит его отец и скажет, что не хочет, чтобы его сын работал садовником в свои выходные дни. Но звонка не последовало, и на следующее утро, ровно в семь часов разбудил ее стук Тима. На этот раз она сразу завела его в дом и спросила, не выпьет ли он чаю, пока она одевается.
— Нет, спасибо, все в порядке, — ответил он, его синие глаза сияли.
— Тогда зайди в маленький туалет, там за прачечной и переоденься, пока и я оденусь. Я хочу тебе показать, что нужно сделать в саду.
Вскоре она, как всегда кошачьей поступью; вернулась в кухню, тихо остановилась в дверях и смотрела на него, вновь пораженная его абсолютной красотой. Как ужасно, как несправедливо, думала она, что такая удивительная оболочка скрывает такое простодушное существо. Затем ей стало стыдно. Возможно, это и было причиной его красоты, возможно, его путь к греху и остановился, когда он был еще невинным ребенком. Если бы он развивался нормально, он, возможно, выглядел бы совсем по-иному, действительно, как на полотнах Ботичелли — самодовольно улыбающийся, с жизненным опытом, который просвечивал бы за взглядом, голубых глаз. Тим не принадлежал к числу взрослых людей, он был только намеком на них.
— Пойдем, Тим, я тебе покажу, что надо сделать в саду перед домом, — сказала она, выходя из задумчивости.
Цикады вопили и трещали из каждого куста и с каждого дерева. Мэри заткнула уши, сделала гримасу Тиму и бросилась к своему единственному оружию — к шлангу.
— Не помню другого года, когда бы цикады так буйствовали, — сказала она, когда шум немного стих и тяжелые капли, как дождь, полился вниз с олеандров на дорожку.
«Бри-ии-ик!» — прозвучал захлебывающийся бас хормейстера, когда все другие уже замолчали.
— Вот опять, ну старый негодяй!
Мэри подошла к ближайшему от двери олеандру и, раздвинув мокрые ветви, стала внимательно вглядываться в глубину растения, похожую на готический собор.
— Никогда не могу его найти, — объяснила она, садясь на корточки, и улыбнулась Тиму, который стоял за ней.
— Он нужен тебе? — спросил серьезно Тим.
— Очень даже. Он начинает весь этот концерт, без него они бы молчали.
— Я его тебе достану.
Его голое тело легко проскользнуло между листьями и ветвями и верхняя его часть исчезла из виду. В это утро на нем не было ни сапог, ни носков, поскольку он работал не на цементе, от которого трескалась кожа. Сырая земля кое-где прилипла к его ногам. «Бри-ии-ик!» — прогудела цикада, достаточно высохнув, чтобы попробовать голос.
— Поймал! — заорал Тим, выбираясь, в его правой руке было что-то зажато.
Мэри никогда не видела живых цикад, а только их сброшенную коричневую шкурку в траве, и поэтому осторожно и боязливо приблизилась, потому что, как большинство женщин, она боялась пауков, жуков и всяких ползучих существ.
— Вот он, посмотри на него! — гордо сказал Тим, осторожно разжимая пальцы, пока цикада не открылась совсем, придерживаемая за кончики крыльев между большим и указательным пальцами Тима.
— Фу! — вздрогнула Мэри, отступив и так и не взглянув как следует.
— О, не бойся его, Мэри, — попросил Тим, улыбаясь и мягко поглаживая цикаду. — Посмотри, разве он не прелесть — весь зеленый и красивый, как бабочка?
Золотая голова склонилась над цикадой. Мэри посмотрела на них обоих, и ее вдруг охватила щемящая жалость. Тим, казалось, имел какую-то связь с этим существом, ибо оно лежало у него на ладони без страха и паники и было действительно красиво, если, конечно, не обращать внимания на марсианские щупальца и щитки, как у омара. У цикады было толстое ярко-зеленое тельце длиной в два дюйма, как бы обсыпанное золотым порошком, глаза сверкали, как два больших топаза. Над спиной были сложены прозрачные крылья с золотисто-желтыми, как на листе, прожилками. Они сверкали всеми оттенками радуги. А над ним склонился Тим — такой же чуждый и красивый, и такой же живой и блестящий.
— Ты правда хочешь убить его? — просящим голосом спросил Тим, глядя на нее печально.
— Нет, — ответила она, отворачиваясь. — Посади его назад в куст, Тим.
К ланчу он закончил переднюю лужайку. Мэри дала ему два гамбургера, полную тарелку жареной картошки, затем, вдобавок, горячий пудинг с банановым кремом.
— Думаю, я все закончил, Мэри, — сказал Тим, когда выпил третью чашку чая. — Но мне жаль, что работа так быстро кончилась.
Широко расставленные глаза задумчиво смотрели на нее.
— Ты мне нравишься, Мэри, — начал он. — Ты мне нравишься больше, чем Мик и Гарри, или Джим, или Билл, или Кели, или Дейв. Ты мне нравишься больше всех, кроме папы и мамы и Дони.
Она похлопала его по руке и сказала ласково:
— Это очень любезно так говорить, Тим, но я не думаю, что это правда, ты же меня знаешь совсем немного.
— Больше нечего косить, — вздохнул он, игнорируя ее отказ принять комплимент.
— Трава опять вырастет, Тим.
— А? — этот короткий вопрос был сигналом, что надо говорить медленнее, что чего-то он не понял.
— А можешь ты выполоть клумбы в саду?
— Могу, наверное. Я это все время делаю для папы.
— Тогда, хотел бы ты приходить каждую субботу и делать в саду все, что нужно: косить траву, когда надо, сажать семена, полоть цветочные клумбы, опрыскивать кусты, чистить дорожки, вносить удобрения?
Он схватил ее за руку и пожал ее, широко улыбаясь:
— Ой, Мэри, ты мне так нравишься! Я буду приходить каждую субботу и присматривать за садом, обещаю, я присмотрю за садом!
Когда он ушел в три часа, в кошельке у него было тридцать долларов.

Глава 9

Тим приходил уже пять недель, когда однажды поздно вечером в четверг Мэри Хортон позвонила его отцу. Рон сам поднял трубку.
— Алё? — сказал он.
— Добрый вечер, мистер Мелвил. Это Мэри Хортон, субботний друг Тима.
Рон немедленно навострил уши, сделав знак Эс, чтобы она тоже слушала.
— Приятно вас слышать, мисс Хортон. Как дела у Тима, все в порядке?
— С ним очень приятно иметь дело, мистер Мелвил. Я получаю удовольствие от его общества.
Он удовлетворенно засмеялся:
— Судя по тому, что он рассказывает, я думаю, он уже проел весь ваш дом, мисс Хортон.
— Вовсе нет. Приятно смотреть, как он ест, мистер Мелвил.
Последовала неловкая пауза, пока Рон не нарушил ее, сказав:
— В чем дело, мисс Хортон? Вам не нужен Тим на этой неделе?
— Не совсем так, мистер Мелвил. Дело в том, что мне нужно поехать в Госфорд на выходные и посмотреть, как там дела в моем коттедже. Я была занята городским домом и садом, а коттедж совсем запустила. Во всяком случае, я хотела узнать, не возражаете ли вы, если я возьму Тима с собой, и он мне там поможет. Там есть что делать, и Тим будет незаменим. Там совсем тихо, и я даю вам слово, что никакие посторонние люди не обеспокоят его. Он сказал, что любит ловить рыбу, а коттедж расположен там, где лучшие места для рыбалки, и я подумала, что, возможно, ему там понравится. Кажется, он любит мое общество, а я, безусловно, люблю его общество.
Рон подвигал бровями, спрашивая мнение Эс, а она яростно закивала и взяла у него трубку.
— Хэлло, мисс Хортон, это я, мать Тима… Да, я вполне здорова, спасибо, а как вы?.. Да, очень рада это слышать, мисс Хортон, очень любезно с вашей стороны пригласить Тима поехать с вами на выходные… Да, он немного одинок, тяжело такому бедняге, как он, вы же понимаете… Не знаю, почему бы ему не поехать с вами. Думаю, перемена ему будет полезна… Да, вы ему ужасно нравитесь… Позвольте опять передать трубку мужу, и спасибо большое…
— Мисс Хортон? — спросил Рон, выхватывая у жены трубку. — Ну, слышали, что сказала моя старуха? Так что она не возражает, а уж тогда мне-то лучше тоже не возражать — ха-ха-ха! Да, вот так! О'кей, прослежу, чтобы он запаковал свой мешок и приехал к вам в субботу к семи… Да, мисс Хортон, спасибо вам большое… Ну пока, и до следующего раза.
Мэри планировала поездку в шестьдесят миль как настоящее путешествие. Загрузила машину едой и всем иным, что может понадобиться для развлечений и полного комфорта и чего могло не оказаться в летнем коттедже. Тим прибыл в субботу утром ровно в семь. День был теплый и ясный — уже вторую неделю подряд не было и намека на дождь. Мэри повела Тима прямо в гараж.
— Прыгай, Тим, и устраивайся поудобнее. Все хорошо?
— Все хорошо, — ответил он.
— Мой дом не в самом Госфорде, — сказала она, когда машина понеслась по шоссе вдоль Тихого океана к Ньюкаслу. — Так как я живу и работаю в городе, я не хотела проводить свободное время опять среди толпы и купила имение в стороне, на Хоксбери, у залива Брокен. Нам придется заехать в Госфорд, потому что единственная дорога ко мне идет оттуда. Ты знаешь, этот Госфорд так вырос! Я помню, в нем еще недавно был всего один паб, гараж, человека два народу и собака. А теперь он забит людьми — и теми, кто живет постоянно, и теми, кто приезжает в отпуск. Их, должно быть, теперь тысяч шестьдесят, не меньше. Кажется…
Она замолчала, взглянув на него сбоку, и почувствовала неловкость. Вот она тут пытается завести разговор с ним, как будто он человек как человек. А он, в свою очередь, пытался быть заинтересованным слушателем и, отрывая свой взгляд от проносящегося мимо и чарующего его пейзажа, смотрел на нее.
— Бедный Тим, — вздохнула она. — Не обращай на меня внимания, просто расслабься и смотри в окно.
После этого в машине долго царило молчание. Видно было, что Тим в восторге от поездки. Повернувшись в сторону и почти прижав нос к стеклу, он, казалось, не пропускал ничего за окном, а она думала, как мало разнообразия в его скучной повседневной жизни.
— У твоего отца есть машина, Тим?
На этот раз он не обернулся к ней, а продолжал смотреть в окно:
— Нет, он говорит, что иметь в городе машину — только терять время и деньги. Он говорит, что ходить гораздо полезнее, и гораздо проще сесть на автобус, если куда надо поехать.
— А тебя кто-нибудь возил на прогулку?
— Редко, меня тошнит в машине.
Она повернулась и посмотрела на него в тревоге.
— А как ты сейчас себя чувствуешь? Тебя тошнит?
— Нет, хорошо чувствую. Эта машина не подбрасывает меня вверх-вниз, как другие, и я сижу впереди, а не сзади, так что и не трясет.
— Очень хорошо, Тим! Совершенно правильно. Если ты почувствуешь тошноту, скажи мне заранее, хорошо? Не очень приятно, если машина будет запачкана.
— Да, Мэри, обещаю, потому что ты никогда не орешь на меня и не сердишься.
Она засмеялась:
— Ну, Тим! Не изображай из себя жертву! Я уверена, никто не орет на тебя и не сердится, если ты этого не заслуживаешь.
— Да, — ухмыльнулся он. — Мама прямо с ума сходит, когда меня вырвет и я все запачкаю.
— Я нисколько ее не виню, я бы тоже разозлилась, поэтому обязательно мне скажи, если почувствуешь тошноту, и потерпи, пока не вылезешь из машины. Ладно?
— Ладно, Мэри.
Через некоторое время Мэри опять заговорила:
— А ты за город ездил, Тим? Он покачал головой.
— Почему?
— Не знаю. Думаю, маме и папе нечего смотреть за городом.
— А Дони?
— Моя Дони бывает везде. Она даже в Англии была, — по его словам казалось, Англия где-то совсем неподалеку.
— Ну, а как насчет поездок, когда ты был маленьким мальчиком?
— Мы всегда оставались дома. Мама и папа не любят леса, они любят только город.
— Ну, Тим, я часто езжу в мой коттедж, и ты всегда можешь ездить со мной. Возможно, попозже как-нибудь я возьму тебя в пустыню или к Большому Барьерному Рифу. Это будет настоящий отпуск.
Но он уже не слушал ее — они спускались к реке Хоксбери Риверс, и вид был великолепным.
— О, как прекрасно, правда? — восклицал он, вертясь на сиденье и сжимая руки, как он делал всегда, когда был взволнован или расстроен.
Но Мэри не замечала ничего от боли, боли такой неожиданной, такой новой и неизвестной ей, что она никак не могла ее себе объяснить. Бедный, несчастный парень! Все в его жизни как сговорились, чтобы он не мог развить свой ум. Его родители, несомненно, любят его, но их жизнь ограниченна, линия горизонта не простирается дальше крыш небоскребов Сиднея. В глубине сердца она не могла обвинять их. Ведь им просто никогда не приходило в голову поинтересоваться, счастлив ли их сын или нет, потому что он действительно был счастлив. Но разве он не мог быть еще счастливее? Каким бы он был, если бы его освободили от цепей рутинного существования, позволили хоть немного развиваться?
Мэри было так трудно свести воедино все ее разнообразные чувства по отношению к Тиму: в какой-то момент она думала о нем, как о ребенке, в другой — его физическое великолепие напоминало ей, что он совершенно взрослый мужчина. Да и вообще ей было очень трудно чувствовать, так как долгие годы ее жизнь сводилась просто к существованию. У нее просто не было инструмента с помощью которого можно отличить жалость от любви. Тим и она были как две противоположности, совмещенные каким-то непостижимым образом.
С тех пор, как она впервые увидела Тима, она не позволяла себе разбираться со своими чувствами, понять, что с ней происходит. И сейчас она этого делать не будет, не будет искать источник страдания и его причину.
Вокруг коттеджа на две мили не было соседей, так как эта территория еще не была освоена. Единственная дорога была ужасна — просто земляная тропа через эвкалиптовый лес. Когда шел дождь, грязь делала ее непроходимой, когда дождя не было, облака пыли вздымались за машиной и оседали на ветвях, превращая деревья в окаменевшие тонкие коричневые скелеты. Борозды, кочки и ямы на дороге могли вывести из строя даже самые крепкие машины, и немногие бы рискнули терпеть эти неудобства ради тишины и одиночества.
Имение Мэри было довольно большим. Она купила его, имея в виду будущее. Она знала, что город со временем разрастется, в этих местах начнется строительство и прибыль будет фантастической. А до этого времени место вполне отвечало ее любви к одиночеству.
Тропа, уходящая между деревьями, отмечала границы ее владений. Мэри свернула с дороги и выехала на тропу, которая шла еще с полмили через красивый, душистый лес. В конце тропы находилась большая поляна, дальний конец которой представлял собой крошечный пляж, на берегу Хоксбери Риверс, которая вилась среди скал. В этом месте вода была еще соленая и чувствовался прилив. Пляж Мэри занимал не больше ста ярдов в длину, с обеих сторон его окаймляли высокие желтые утесы.
Коттедж был простым, квадратным строением с крышей, покрытой рифленым железом, и широкой открытой верандой, окружавшей весь дом по периметру. Мэри покрасила дом, потому что она не терпела беспорядка и запущенности, но тускло-коричневый цвет, который она выбрала, не улучшал внешний вид дома. Две огромные оцинкованные цистерны с водой стояли с задней стороны дома. На поляне на некотором расстоянии друг от друга были посажены деревья. Они уже достаточно выросли, чтобы скрыть оголенность этого места. Она не развела здесь сад, и трава разрослась вовсю. Но, несмотря на всё это, место обладало каким-то неопределенным очарованием.
С тех пор как Мэри купила этот участок пятнадцати лет назад, она истратила на него немало. Большие цистерны для хранения пресной воды, электричество — все это стоило денег, но Мэри не прельщали ни открытые камины, ни свечи. Все это были одни неудобства и лишняя работа.
Хотя с дороги дом представал самой невыигрышной своей стороной, Тим был в восторге. Мэри с трудом извлекла его из машины и уговорила зайти внутрь.
— Это твоя комната, Тим, — сказала она, показывая ему простую, но большую спальню с белыми стенами. Она была похожа на монашескую келью. — Если ты захочешь приезжать сюда, то подумай, в какой цвет тебе хотелось бы ее покрасить и какую мебель здесь поставить. Мы могли б в городе пойти и купить все, что надо.
Он не мог ответить, слишком взволнованный, чтобы воспринять эту новую радость. Она помогла ему распаковать чемодан и положить вещи в шкаф и пустые ящики комода, затем взяла его за руку и повела в гостиную.
Из всех помещений дома только здесь она сделала серьезные переделки. Раньше гостиная, тянувшаяся во всю длину передней стены, была темной, плохо освещенной комнатой. Она постепенно по частям убрала наружную стену и заменила ее стеклянными скользящими дверьми, которые шли от пола до потолка, так что в хорошую погоду ничего не отделяло гостиную от открытого воздуха. Вид из этой комнаты был потрясающий. Склон, покрытый травой, спускался к ярко-желтому песчаному пляжу, залитому солнцем и безукоризненно чистому. Голубые воды Хоксбери легкими волнами набегали на прибрежную полосу, а на другом берегу широкой реки поднимались к чистому высокому небу удивительной красоты утесы, увенчанные лесом. Единственными звуками, говорившими о присутствии человека, были те, что шли с реки: треск моторных лодок, пыхтение экскурсионных паромов, рев быстрых катеров, за которыми скользили спортсмены на водяных лыжах. Птицы пронзительно кричали и пели на каждом дереве, оглушающе звенели цикады, ветер слабо стонал в ветвях деревьев.
Мэри прежде никогда ни с кем не делила своего уединения, по многу раз она повторяла воображаемый разговор, который вела бы со своими гостями. А они бы выражали свое удивление и восторг по поводу всего, что тут видели. Но Тим не говорил ничего, и она не имела представления, какую он мог дать оценку всему этому. То, что он считал это все «прекрасным» было ясно, но он считал прекрасным все, что не огорчало его. Был ли он способен различать степень прекрасного? Нравились ли ему одни вещи больше других?
Распаковав свои вещи и распределив по местам продукты на кухне, она приготовила ланч. За едой он говорил очень мало, спокойно жуя все, что она перед ним ставила. Если он не был слишком голоден или расстроен, его манеры за столом были безукоризненны.
— Ты умеешь плавать? — спросила она после того, как он помог ей вымыть посуду.
Его лицо вспыхнуло от удовольствия.
— О, да, да!
— Тогда почему бы тебе не надеть плавки, пока я здесь закончу, и мы пойдем на пляж. Хорошо?
Он на мгновение исчез и опять появился так быстро, что ему пришлось ждать, пока она привела все в порядок на кухне. Неся два шезлонга, зонт, полотенца и другие предметы для отдыха на берегу. Они направились к пляжу.
Она села в шезлонг и открыла книгу прежде, чем заметила, что он все еще стоит и смотрит на нее, озадаченный и, видимо, расстроенный.
Она закрыла книгу.
— В чем дело, Тим? Что с тобой? Он беспомощно взмахнул руками.
— Я думал, ты сказала, что мы пойдем плавать.
— Не мы, Тим, — мягко поправила она его. — Я хочу, чтобы ты поплавал в свое удовольствие, а я никогда не купаюсь.
Он встал на колени у ее стула и положил ей на руку обе свои руки.
— Но это же совсем другое дело, Мэри! Я не хочу плавать один! — Слезы засверкали на его длинных, светлых ресницах, как капельки воды на хрустале. — Пожалуйста, о, пожалуйста, не заставляй меня идти одного!
Она протянула к нему руку, но тотчас отдернула ее.
— Но у меня нет с собой купального костюма, Тим! Я бы не могла купаться, даже если бы захотела.
Он раскачивал головой взад-вперед, все больше приходя в волнение.
— Я знаю, ты не хочешь быть со мной, я тебе совсем не нравлюсь, я знаю. Ты всегда одета так, как будто идешь в город, никогда не надеваешь шорты или брюки, не ходишь без чулок, как мама.
— О, Тим, что мне с тобой делать? То, что я так одета, вовсе не означает, что я не хочу быть с тобой! Просто мне неудобно одеваться иначе. Я не люблю ходить в шортах, или брюках, или без чулок.
Но он не поверил ей и отвернулся.
— Если бы тебе было весело, ты бы одевалась так же, как мама, когда ей весело, — упрямо твердил он.
Последовало долгое молчание. Хотя Мэри и не осознавала этого, это, фактически, была их первая дуэль. Воля одного столкнулась с волей другого. В конце концов, она вздохнула и положила книгу.
— Ладно, я зайду в дом и посмотрю, что я смогу найти, только ты должен мне торжественно обещать, что никаких шуток со мной в воде делать не будешь, нырять под меня или прятаться от меня. Я не умею плавать, и это значит, ты должен все время присматривать за мной, когда я в воде. Обещаешь?
Он опять стал сплошной улыбкой.
— Обещаю, обещаю. Но не копайся долго, Мэри, пожалуйста, поскорее!
Хотя это все и шло вразрез с ее привычками, Мэри собралась с духом, и надела белое хлопчатобумажное белье, сверху накинула серый полотняный халатик, который снизу обрезала ножницами до половины бедер, выпорола рукава, а сверху вырезала декольте. Все это она сделала аккуратно, но подшивать времени не было, и это раздражало ее и портило настроение.
Когда она шла к берегу, то чувствовала себя ужасно голой без корсета и чулок с молочно-белыми ногами и руками. Эти чувства не имели никакого отношения к Тиму. Ведь даже совсем одна она бывала полностью одета.
Тим, добившись своего, радостно прыгал на песке.
— Вот так гораздо лучше, Мэри! Теперь мы оба можем поплавать! Пошли скорее!
Мэри вошла в воду, вздрагивая от отвращения, как привередливая и капризная кошка. Все что она могла заставить себя сделать, это зайти немного поглубже, в то время как ей хотелось развернуться и броситься со всех ног к сухому, удобному шезлонгу. Тим, демонстрируя ответственность мужчины, которому поручили охранять сокровище, ни за что не разрешил ей идти дальше того места, где вода доходила ей до пояса. Он вился вокруг нее, как муха, взволнованный и тревожный: он чувствовал ее смятение, и это портило ему всю радость. Наконец, она подавила в себе страх и окунулась в воду по шею. Шок от холодной воды вызвал у нее невольный смех.
Он ждал именно этого и начал резвиться, чувствуя себя в воде, как дельфин. Заставляя себя улыбаться, она начала хлопать ладонями по воде. Надеясь, что это сойдет за выражение восторга по поводу купания, она, очертя голову, бросилась за ним.
Вода была удивительно чистая и прозрачная, и, когда она смотрела вниз, она видела свои ноги на песке, они колебались и казались чем-то неприятно-белым и трясущимся, как желе, а солнце на спине и шее лежало, как теплая рука. Через некоторое время ей начало нравиться прикосновение соленой воды; оно бодрило, а погрузить по плечи разгоряченное солнцем тело в приятную невесомую прохладу было восхитительно. Чувство неловкости по поводу непривычной одежды исчезло, и она начала наслаждаться свободой.
Однако здравого смысла она не потеряла, и минут через двадцать позвала Тима:
— Теперь я должна выйти, Тим, потому что я не привыкла к солнцу. Посмотри, какая я белая, и какой ты загорелый. Со временем я так же загорю, но спешить здесь не надо, солнце сильно обжигает такую белую кожу, как у меня, и я могу сильно заболеть. Не думай, что я не получаю удовольствия, но сейчас я должна уйти в тень.
Он принял это спокойно.
— Я знаю, потому что когда я был совсем маленьким, я однажды так обгорел на солнце, что попал в госпиталь. Было так больно, что я плакал день и ночь, день и ночь. Я не хочу, чтобы ты плакала день и ночь, Мэри.
— Я скажу тебе, что я сделаю, Тим. Я сяду под зонтиком и буду следить за тобой. Обещаю тебе: я не буду читать. Просто буду следить за тобой. Хорошо?
— Хорошо, хорошо, хорошо! — запел он, изображая из себя подводную лодку, но благородно удерживаясь от того, чтобы ее торпедировать.
Убедившись, что зонт полностью защищает ее от солнца, все еще мокрая Мэри растянулась на шезлонге и вытерла лицо. С прически на затылке сочилась вода и стекала по спине, что было очень неприятно. Тогда она вынула шпильки и перекинула волосы через спинку, чтобы они просохли. Ей пришлось признаться, что она чувствует себя прекрасно, как будто соленая вода обладала каким-то целебным свойством. Кожа слегка горела, мускулы расслабились, руки и ноги отяжелели…
…Она была в салоне, который посещала не часто, и парикмахер ритмичными движениями расчесывал ее волосы, раз, два, три — раз, два, три, слегка натягивая кожу каждый раз, когда щетка касалась головы, и приятное ощущение сохранялось все время, пока щетка двигалась по волосам. Улыбаясь от удовольствия, она открыла глаза и обнаружила, что она вовсе не в салоне, а на берегу в шезлонге, и что солнце склонилось так низко за деревьями, что тени целиком закрыли пляж.
Тим стоял сзади и, наклонившись, играл с ее волосами. Ее охватила паника; она вскочила в невыразимом ужасе, схватилась за волосы и яростно принялась искать в кармане своего обрезанного выше колен халатика шпильки. Глаза ее были расширены от страха, а сердце сильно колотилось.
Он стоял, глядя на нее с удивительно беспомощным страдальческим выражением, которое у него бывало, когда он сделал что-то неправильно, но не понимал, что же именно. Он хотел искупить свою вину, он так хотел понять, какой проступок он, сам того не зная, совершил. В такие моменты, подумала она, Тим особенно остро чувствует свою убогость, как собака, которая не знает, за что пнул ее хозяин. Совсем потерянный, он стоял, ломая руки и приоткрыв рот. Жестом раскаяния и жалости она протянула ему руки:
— О, мой дорогой! Мой дорогой, я не хотела этого! Просто я спала, и ты испугал меня! Не смотри на меня так! Я ни за что на свете не обижу тебя! Правда, Тим! Пожалуйста, на смотри на меня так!
Он уклонился от ее рук и отошел подальше, потому что не был уверен, действительно ли она так думает, или просто утешает его.
— Они были такие красивые… — робко объяснил он. — Я просто хотел потрогать их, Мэри.
Пораженная, она уставилась на него. Он сказал «красивые»? Да, сказал. И сказал так, как будто действительно понимал, что это слово отличается от тех, что он обычно употреблял для похвалы, таких как «прелесть», «приятный», «супер» или «здорово». Тим обучался! Он усвоил кое-что из того, что говорила она, и понял правильно.
Она нежно засмеялась, решительно подошла к нему, взяла его за руки и крепко сжала их.
— Благослови тебя Бог, Тим, ты же знаешь: ты мне нравишься больше всех! Не сердись на меня, я не хотела тебя обидеть, правда, не хотела!
Его лицо опять осветила улыбка, боль в глазах исчезла.
— Ты мне тоже нравишься, Мэри, ты мне нравишься больше всех, кроме папы, мамы и моей Дони, — он задумался на мгновение. — Я думаю, что ты мне нравишься больше моей Дони, фактически.
Ну, вот опять! Он сказал «фактически», точно так, как говорила она сама! Конечно, в основном он просто повторял, как попугай, но не совсем. В том, как он употребил это слово, проскользнула какая-то уверенность.
— Пошли, Тим. Пойдем в дом, становится прохладно. Когда вечером начинает дуть бриз с низовий реки, то быстро холодает, даже в разгаре лета. Что ты хочешь на ужин?
После того, как они поужинали и была вымыта и убрана посуда, Мэри посадила Тима в удобное кресло и просмотрела свои пластинки.
— Ты любишь музыку, Тим?
— Иногда, — ответил он осторожно, изгибая шею, чтобы посмотреть на стоящую сзади Мэри.
Что ему понравится? Здесь, в коттедже, была, пожалуй, более подходящая для него музыка, чем в доме в Артармоне, потому что она перевезла сюда все старые пластинки, к которым уже потеряла интерес: «Болеро» Равеля, «Аве Мария», «Ларго» Генделя, марш из «Аиды», «Финляндия» Сибелиуса и тому подобное. Здесь их были десятки. Музыка мелодичная. «Попытаюсь поставить что-нибудь из этого», — думала она.
Он сидел, очарованный и потрясенный, погрузившись целиком в музыку. Мэри уже успела почитать кое-что об умственно отсталых и помнила, что часто такие люди очень любят высокую и сложную музыку.
Сердце ее переполнялось болью за него, пока она следила, как любое изменение в музыке находило отражение на его выразительном лице. Как он был красив, Боже, как красив!
К полуночи ветер, дующий с моря, стал еще холоднее. Он дул порывами и стал таким резким, что Мэри закрыла стеклянные двери. Тим ушел спать около десяти изнуренный впечатлениями и долгим купанием. Она подумала, что ему может стать холодно, порылась в чулане и нашла там пуховое одеяло. Бесшумно двигаясь по голому белому полу с одеялом подмышкой, чтобы случайно оно не зацепилось за что-нибудь и не было бы шума, Мэри подошла к узкой кровати. На столике тускло горела маленькая керосиновая лампа. Он признался ей, довольно нерешительно, что боится темноты и попросил поставить рядом с кроватью какой-нибудь светильник.
Он лежал свернувшись, возможно, потому что замерз, обхватив руками грудь и подтянув к ней колени. Тонкое одеяло соскользнуло, оголив спину, повернутую к открытому окну.
Мэри посмотрела на него сверху. Руки на складках одеяла, рот слегка приоткрыт. Лицо спящего было таким спокойным, светлые ресницы оттеняли худые щеки, золотая масса волос вилась вокруг прекрасной головы. Губы слегка улыбались, а печальная морщинка с левой стороны делала его похожим на Пьеро. Грудь подымалась так незаметно, что сначала она испугалась — уж жив ли он?
Сколько времени она так простояла, неизвестно. Наконец, она вздрогнула, отошла и развернула одеяло. Она не стала пытаться натянуть тонкое покрывало на него, а лишь подоткнула и затем набросила теплое пуховое одеяло ему на плечи. Он вздохнул, шевельнулся устраиваясь поудобнее, но через мгновение опять погрузился в мир сновидений. Она хотела бы знать, какие сны видят умственно отсталые люди: остается ли он в своих ночных путешествиях таким же ограниченным, как во время бодрствования, или случается чудо и освобождает его от всех цепей? Узнать это было невозможно…
После того как Мэри ушла из его комнаты, дом ей показался невыносимым. Тихо открыв стеклянные двери, она пересекла веранду и спустилась по ступенькам на дорожку, которая вела к пляжу. Деревья раскачивались на ветру, на ветке нависающей над тропинкой, сидела маленькая сова, моргая круглыми глазами и издавая свой странный крик. Мэри взглянула на птицу, едва видя ее, и вдруг почувствовала, что наткнулась лицом на легкое и липкое. Она вскрикнула в испуге и тут поняла, что это паутина. Она осторожно ощупала себя, боясь, что хозяин паутины оказался на ней, но нет, ее рука чувствовала только платье и ничего больше.
Берег был усыпан сухими ветками. Мэри начала собирать их, затем сложила посредине пляжа около большого камня и поднесла спичку. Холодный морской ветер по ночам был благословением для восточного берега Австралии, но человеку, который весь день изнывал от зноя, а ночью, промерзал до костей, было трудно. Она, конечно, могла бы вернуться в дом за свитером, но в горящем костре было что-то дружеское, а Мэри так нуждалась в утешении! Когда языки пламени поднялись высоко, она села на камень и протянула к огню руки. Уцепившись хвостом за ветку ближайшего дерева, свесившись вниз головой и лениво покачиваясь, опоссум смотрел на нее умными круглыми глазами. Мордочка у него была миленькая и настороженная: странное существо, казалось, думал он, сидит перед огнем, перед опасностью, а тени все время прыгают вокруг. Затем он зевнул, сорвал плод с ветки и стал громко жевать. Ее нечего бояться. Просто женщина сидит с лицом, застывшим от боли, немолодая, некрасивая.
Уже давно в ее жизни не было места страданию, раздумывала Мэри, подперев подбородок ладонью. Мысленно она вернулась в то время, когда была маленькой девочкой и в доме для сирот засыпала вся в слезах. Как одинока она была тогда, так одинока, что временами желала смерти. Люди говорят, что детский ум не может стремиться к смерти, но Мэри Хортон думала по-другому. У нее не было воспоминаний о родном доме, о любящих руках, о тех, кому она нужна. Чувство одиночества было абсолютным, ибо она не могла стремиться к тому, чего не знала. Она думала, что ее несчастье коренилось в ее непривлекательности. Эта боль появилась, когда обожаемая ею сестра Томас предпочла ей девочку, которая была хорошенькой.
Но если ей по наследству не досталось привлекательности, то в генах ее была закодирована сила. По мере того, как Мэри росла, она развивала в себе самодисциплину, и к четырнадцати годам, покидая дом для сирот, она уже научилась владеть эмоциями и подавлять в себе печаль. После этого радость, удовлетворение ей приносила лишь хорошо выполненная работа и все растущий счет в банке. Эти радости не были такими уж пустыми, но они не смягчали и не грели ее. Нет, жизнь ее пустой не была, было достаточно впечатлений, но любви она была лишена абсолютно.
Никогда не испытав желания стать матерью, или стремления к мужчине, Мэри не могла оценить характер своей любви к Тиму. Она даже по-настоящему не знала, можно ли то, что она чувствовала к нему, назвать любовью. Он просто стал центром ее жизни. Она ни на минуту не забывала о его существовании, он приходил ей на ум тысячи раз в день, и если мысленно она говорила «Тим», то неосознанно улыбалась или чувствовала сердечную боль. Как будто он жил внутри нее, сохранял в то же время свою отдельную сущность.
Когда она прежде одна в полумраке гостиной, слушала чарующие звуки скрипки, она разумом стремилась к чему-то неизвестному, но когда она сидела в полутемной гостиной и смотрела на Тима, ничего искать было не надо, все к чему она могла стремиться, воплощалось в нем. Если она и ожидала от него чего-то, пока не узнала о его умственной недоразвитости, то сейчас ей было достаточно самого факта его существования. Он захватил ее всю; и это единственное слово, которым она могла выразить свое чувство. Все женские устремления она в себе давно и безжалостно подавила и всегда была достаточно осторожна, чтобы избежать любой ситуации, которая могла их спровацировать. Если она находила мужчину привлекательным, она старательно игнорировала его, если ее трогал смех какого-то ребенка, она делала так, чтобы никогда больше его не видеть. Она отказывалась признавать физическую сторону своего существования. «Держись подальше от неприятностей», — говорили ей монахини из сиротского дома, и Мэри Хортон старательно держалась подальше от неприятностей.
Сначала красота и беспомощность Тима обезоружили ее: все годы одиночества встали перед ней со всей остротой. Похоже было, что она, действительно, нужна ему, как будто он видел в ней что-то, чего она сама в себе не осознавала. Ей никогда никто не оказывал предпочтения до того, как она встретила Тима. Что же он в ней нашел, в ней, холодной, прозаичной женщине? Для человека, неопытного в области чувств, все это было очень сложно. У него была мать — значит, не этого он искал.
Он был слишком ребенком, а она слишком старой девой для того, чтобы речь могла идти о сексе. Наверное, было очень много людей в его жизни, кто был к нему жесток, но было также очень много тех, кто был добр к нему и даже любил его. Людям с внешностью и характером Тима всегда хватает любви. Почему же тогда он предпочел ее?
Костер затухал. Мэри пошла было поискать еще дров, но потом решила не поддерживать больше огонь. Она посидела еще некоторое время, глядя на мерцающие огоньки на углях. Червяк высунулся из песка. Жар костра медленно проникал в землю и заставлял сотни ее обитателей бежать, спасаться. Не имея понятия о бедствии, которое причинял ее костер, Мэри загасила его песком, а не водой. Как мера предосторожности против пожара это было правильно, но для обитателей песка он холоднее от этого не стал.

Глава 10

Все лето Мэри продолжала возить Тима в Госфорд. Она была уже хорошо знакома с отцом и матерью Тима, правда, только по телефону. Она никогда не приглашала Мелвилов к себе в Артармон, и они не были склонны пригласить ее. Никому из них не приходило в голову проверить, насколько их представление о Мэри Хортон совпадало с действительностью.
— Этой зимой, возможно, в июле или августе, я собираюсь провести отпуск на Большом Барьерном Рифе, и я бы хотела взять Тима с собой, если вы не возражаете, — сказала она Рону Мелвилу, позвонив им как-то вечером в воскресенье.
— Прекрасно, мисс Хортон, вы так добры к Тиму. Он может поехать, но только с одним условием: пусть платит сам за себя.
— Если вам так удобнее, мистер Мелвил, то конечно, но уверяю вас, я была бы очень рада иметь Тима просто в качестве моего гостя.
— Очень любезно с вашей стороны, мисс Хортон, но я все же думаю, что Тиму надо самому платить за дорогу. Он вполне это может себе позволить. Мы и сами бы могли свозить его туда в любое время, если бы подумали об этом, но как-то так получилось, что мы с Эс никогда не уезжали из Сиднея.
— Я вполне понимаю вас, мистер Мелвил. До свиданья.
Рон повесил трубку, сунул большие пальцы за пояс и пошел, насвистывая, в гостиную.
— Эй, Эс, мисс Хортон хочет взять Тима на Большой Барьерный Риф в июле или августе, — объявил Рон, удобно растягиваясь на диване и положив ноги выше головы.
— Очень хорошо с ее стороны, — сказала Эс.
Несколько минут спустя под окном послышался стук высоких каблуков, затем звук закрываемой на кухне двери. В комнату вошла молодая женщина, кивнула им, вздохнув, села и сбросила туфли. Она была и похожа, и не похожа на Тима. Рост и светлые волосы были как у него, но ей не хватало абсолютного совершенства его форм, и глаза у нее были карие.
— Думаю, я видела эту таинственную мисс Хортон, — сказала она, подавляя зевок и подтягиваясь поближе к кушетке, чтобы положить на нее ноги.
Эс прекратила вязать.
— А какая она из себя, эта старушенция?
— Я не могла рассмотреть ее как следует, но такая коренастенькая, волосы серебристые, и носит их сзади пучком. Типично для старых дев. Наверно, ей лет шестьдесят пять, но лица я не разглядела. А машина, ребята! Большой черный «бентли»! Такой, на каком королева Елизавета ездит. Ого! Денег, наверное, выше головы.
— Насчет этого не знаю, но, должно быть, зажиточная, раз имеет столько собственности.
— Наверное! Интересно, что она в Тиме находит? Иногда это меня беспокоит. Он так к ней привязался.
— Ой, Дони, это же хорошо, — сказала Эс. — Чего ты придираешься?
— Чего? Я придираюсь? — резко ответила Дони. — Черт побери, он мой брат! И мне не нравится эта дружба, и все. Что мы знаем об этой мисс Хортон?
— Мы знаем все, что нам нужно, Дони, — сказала мягко Эс. — Она добра к Тиму.
— Он только о ней и думает, мам! Мэри то, Мэри се! Иной раз я его задушить хочу!
— Ну, успокойся, Дони, не будь занудой! Просто тебе завидно! — фыркнула Эс.
Рон сердито посмотрел на Дони:
— С кем это ты была сегодня вечером? — спросил он, меняя тему.
Ее настроение мгновенно исправилось и она взглянула на него своими живыми умными глазами.
— Управляющий международной фармацевтической фирмы. Думаю пойти туда работать.
— Ну ты даешь! Думаю, они все сами пойдут на тебя работать. И как тебе удается держать всех этих парней на веревочке, Дони? Что они в тебе находят?
— Откуда я знаю? — она зевнула и прислушалась. — Вот и Тим.
Он вошел усталый и счастливый.
— Привет, дружок! — сказал радостно его отец. — Хорошо провел время?
— Еще как, пап. Мы делали цветник вокруг дома, а на берегу — кирпичную печку, чтобы жарить шашлык. Скоро там будет красиво, как на открытке, правда, Эс?
Но Эс не ответила. Она выпрямилась и схватила Рона за руку.
— Послушай, Рон, как могла мисс Хортон говорить с тобой по телефону минуту назад и тут же оказаться с Тимом у нашего дома?
— Черт бы меня побрал, да! Тим, звонила нам мисс Хортон только что, перед тем как привезти тебя?
— Да, пап. У нее в машине есть телефон.
— Фу-ты, ну-ты. Похоже, что меня дурачат, дружок.
— Но у нее есть телефон в машине! — возмущенно воскликнул Тим. — Она сказала, что ее боссу, мистеру Джонсону, иногда нужно с ней срочно поговорить.
— А почему же она не могла зайти на минутку и поговорить с нами лично, если она была рядом? — ухмыльнулась Дони.
Тим нахмурил брови:
— Не знаю, Дони. Может, она стесняется, ну, как я?
Рон внимательно и удивленно смотрел на Тима, но молчал, пока Тим не ушел спать. Затем он сбросил ноги с дивана и сел так, чтобы видеть одновременно жену и дочь.
— Мне это кажется, девочки, или Тим стал умнее? На днях мне показалось, что он начал употреблять какие-то мудреные слова, как бы грамотные.
Эс кивнула:
— Да, я тоже заметила.
— Я тоже, папа. Очевидно, мисс Хортон учит Тима.
— Ура, и дай Бог ей счастья! — сказала Эс. — У меня никогда не хватало терпения, да и у учителей в школе — тоже, но я всегда думала, что Тим может учиться.
— Ой, не ерунди, мама! — огрызнулась Дони. — Скоро ты ее начнешь называть «Святая Мария»!
Она резко поднялась.
— Раз у вас нет другой темы разговора, как о хорошем влиянии этой женщины на Тима, я пойду спать!
Рон и Эс остались одни, взволнованные и расстроенные.
— Знаешь, Рон, я думаю, Дони немного ревнует Тима к мисс Хортон, — наконец сказала Эс.
— Но почему, черт побери, ей надо ревновать?
— Не знаю, милый. Иногда женщины такие собственницы. У меня такое чувство, что Дони сердится, потому что Тим теперь не торчит здесь, как раньше.
— Но она должна бы быть рада! Она всегда ныла, что Тим болтается под ногами, и, кроме того, чем старше она становится, тем больше у нее своей личной жизни.
— А знаешь собаку на сене?
— Ну, ей придется стерпеть. Я так очень рад, что Тим занят мисс Хортон, а не слоняется здесь и не ждет, пока Дони придет домой.
На следующий день Рон, как обычно, встретился с сыном в «Прибрежном». Домой они шли в наступающей темноте, дни становились все короче.
Когда они подошли к задней двери, Эс ждала их со странным выражением на лице. В руках у нее была тонкая, ярко раскрашенная книжка.
— Тим, дорогой, это твое? — тонким голосом вскричала она. Глаза ее горели от восторга.
Тим взглянул на книжку и улыбнулся, как будто вспомнив что-то приятное:
— Да, мам. Мэри мне ее подарила.
Рон взял книжку, перевернул ее и посмотрел на заглавие.
— Котенок, который думал, что он мышка, — прочитал он медленно.
— Мэри учит меня читать, — объяснил Тим, удивляясь, что могло привести родителей в такое волнение.
— И можешь что-нибудь здесь прочесть?
— Немного. Это очень трудно, но не так трудно, как писать. Но Мэри не сердится, если я забываю.
— Она что, и писать тебя учит, дружок? — спросил Рон, едва веря своим ушам.
— Да. Она пишет слово, а я его переписываю, чтобы оно было таким же, как у нее. Сам я еще не могу писать, — он вздохнул. — Это гораздо труднее, чем читать.
Пришла Дони, и родители, совершенно не обратив внимания на ее необычную взволнованность, потащили ее к Тиму.
Он прочел страницу, не слишком путаясь и запинаясь, и когда он кончил, они все закричали и зааплодировали, похлопывая его по спине и ероша волосы. Выпятив грудь, как зобастый голубь, он гордо прошагал в свою комнату, благоговейно держа книжку и улыбаясь. За всю свою жизнь он не знал более прекрасного мига! Он им понравился, по-настоящему понравился, заставил их гордиться им, как они гордились Дони.
После того, как Тим ушел спать, Эс подняла глаза от своего бесконечного вязанья.
— Как насчет чайку, отец? — спросила она Рона.
— Хорошая мысль, мать. Пошли, Дони, пойдем с нами на кухню, будь хорошей девочкой. Что-то ты сегодня какая-то не такая.
— У меня найдется кусочек фруктового кекса с апельсиновым желе или кремовый пудинг, сегодня купила у Джунго, — объявила Эс, расставляя посуду на кухонном столе.
— Кремовый пудинг! — хором воскликнули Рон и Дони.
В воздухе чувствовалась приятная прохлада, был конец апреля, жара уже схлынула, в Австралии наступала осень. Рон встал и закрыл дверь на улицу, потом погнался за огромным мотыльком, настиг его у стекла и прихлопнул свернутой газетой. Он упал, окутанный облаком золотистой пыльцы, покрывавшей его крылья. Рон поднял бабочку, все еще отчаянно машущую крыльями, отнес в ванную и спустил в унитаз.
— Спасибо, пап, — сказала Дони, с облегчением вздохнув. — Я терпеть не могу этих чертовых существ, лезут в лицо. Я всегда боюсь, что они попадут в волосы или еще куда.
Он засмеялся:
— Вы, женщины, боитесь всего, что летает или ползает.
Он взял огромный кусок кекса и засунул почти весь в рот.
— В чем дело, Дони, дорогая? — прошамкал он с полным ртом, слизывая крем.
— Ничего, ничего, — ответила она, отделяя вилкой маленькие кусочки сладкого и отправляя их в рот.
— Ну, малышка, не дурачь старика, — сказал он более отчетливо. — Давай выкладывай! Чего хандришь?
Дони положила вилку, нахмурилась, затем подняла свои большие блестящие глаза. Они смягчились, когда она посмотрела на отца. Она искренне была к нему привязана.
— Если тебе надо знать подробности, то мне стыдно. Когда я пришла сегодня вечером, у меня для вас была новость, а когда увидела, что Тим стал центром внимания, то немного взревновала. Это было отвратительно. Бедный парень! Всю жизнь я его оттесняла. А сегодня, когда он смог что-то, нам показать, вы были горды им, а я разозлилась потому, что он испортил мне радость.
Эс потянулась и похлопала ее по руке:
— Не расстраивайся, дорогая. Тим не нарочно так сделал. Ты хорошая девушка, Дони, и у тебя доброе сердце.
Дони улыбнулась, и вдруг она стала очень похожей на Тима, и сразу стало ясно, почему у нее так много кавалеров.
— Да, моя старушка! Всегда ты найдешь, как утешить, всегда скажешь что-то приятное, что успокоит, и раздражение пройдет.
Рон засмеялся:
— Всегда скажет что-то приятное, если только не набрасывается на меня. Старая ты карга, а, Эс!
— А что ты можешь ожидать, когда бываешь пьян, как сапожник?
Все засмеялись. Эс на дно каждой чашки налила молока и крепкого, черного, как кофе, чая. Положив сахару, каждый выпил свою чашку, и только после второй они возобновили разговор.
— Что ты хотела сказать нам, Дони? — спросила мать.
— Я выхожу замуж.
Воцарилось гробовое молчание. Наконец Рон со стуком поставил чашку на блюдце.
— Ну и новость, — сказал он. — Ну ты даешь, как бомбу взорвала! Никогда не думал, что ты вот так — раз! — и выйдешь замуж, Дони. Да, дом без тебя будет пустой!
Эс ласково посмотрела на дочь.
— Ну, дорогая, я знала, что это скоро случится, и если ты так хочешь, я рада. Правда рада. А кто парень?
— Мик Харрингтон-Смит, мой босс. Они вытаращили глаза.
— Это тот, который считает, что удел женщины — кухня, а не исследовательская работа?
— Да, это он! — радостно ответила Дони и улыбнулась. — Я думаю, что он решил жениться на мне потому, что это единственный способ вытащить меня из лаборатории и водворить на кухню, где мне и место.
— Трудновато тебе с ним будет, а? — спросил Рон.
— Иногда. Но если знать, как с ним обходиться, то ничего. Самый большой его недостаток — это то, что он сноб. Я знаю таких: королевский колледж, дом в Поинг Пайпер, предки — первые переселенцы — не каторжники, конечно, иначе семья в этом бы не призналась. Но я отучу его от этого со временем.
— А как получилось, что он женится на такой, как ты? — ехидно спросила Эс. — Мы не знаем, кто были наши предки. Скорее всего воры и головорезы, а улица наша не самая шикарная в Сиднее, да и школа твоя была не самая модная.
Дони вздохнула:
— Не беспокойся об этом, мама! Самое важное то, что он хочет на мне жениться и он точно знает, кто я, откуда и кто мои родители.
— Мы не можем устроить тебе дорогую свадьбу, родная, — печально сказала Эс.
— У меня у самой есть кое-какие деньги и я могу потратиться на такую свадьбу, какую захотят его родители. Я-то лично надеюсь, что они согласятся на скромную, но уж если им хочется закатить пышное празднество, они его получат.
— Тебе будет стыдно за нас, — запинающимся голосом сказала Эс. — Глаза ее были полны слез.
Дони засмеялась и вытянула руки, мускулы напряглись под загорелой кожей.
— Почему это я должна вас стыдиться? Вы мне создали прекрасную, счастливую жизнь, о которой любая девочка могла только мечтать, вы воспитали меня свободной от всяких комплексов, неврозов и проблем, которые, кажется, есть у всех моих сверстников. Честно-то говоря, вы оказались куда лучшими воспитателями, чем родители Мика. Или мы ему понравимся, или ему придется примириться с нами, вот и все. Противоположности сходятся, — продолжала она задумчиво, — у нас ведь, кроме интеллекта, ничего нет общего. Во всяком случае, ему тридцать пять и он мог выбирать среди всех аристократок Сиднея, а он выбрал простолюдинку из рабочего квартала, Дони Мелвил.
— Это говорит в его пользу, — решительно сказал Рон. Он вздохнул. — Вряд ли он захочет провести время за пивом со мной и Тимом в «Прибрежном». Думаю, для таких типов больше подходит виски с содовой где-нибудь в шикарном кафе.
— Пока да, но он не знает, что он теряет. Подожди немного! В конце года я его заставлю побывать в «Прибрежном».
Эс резко встала:
— Оставьте посуду на столе. Я уберу завтра утром. А сейчас иду спать, я устала.
— Бедняга Дони, тяжело ей придется быть замужем за таким надутым индюком, — сказала Эс Рону, когда они поднимались наверх в свою спальню.
— Ничего хорошего не бывает, когда уходишь из своего класса, Эс, — сурово заметил Рон. — Хотел бы я, чтоб у нее было поменьше мозгов, тогда вышла бы замуж за нормального парня из нашего квартала и поселилась бы в стандартном домике где-нибудь в Блэктауне. Но Дони не нравятся обыкновенные парни.
— Надеюсь, что все хорошо кончится, но так не случится, если она будет поддерживать отношения с нами, Рон. Ей это не понравится, но я думаю, что после того, как она выйдет замуж, нам надо постепенно уйти из ее жизни. Пусть она найдет место в их мире, потому что это мир, где ей придется воспитывать своих детей, а?
— Ты права, старушка, — он посмотрел на потолок, моргая глазами. — Только Тим будет скучать. Бедняга, он не сможет этого понять.
— Нет, он ведь как ребенок, Рон, а у детей короткая память. Ты же знаешь его. Он как щенок. Сначала будет скучать, а потом и забудет. Хорошо, что он познакомился с мисс Хортон, так я думаю. Она, наверное, тоже не всегда будет с ним, но надеюсь, что достаточно долго, чтобы он успел пережить уход Дони, — она похлопала его по руке. — Жизнь идет не так, как хочешь, правда? Я как-то подумывала, что Дони вообще не выйдет замуж и что она и Тим останутся в старом доме, когда нас не будет. Она так его любит. Но все же, я рада, что она решилась. Я ведь ей говорила много раз, что мы совсем не хотим, чтобы она жертвовала своей жизнью ради Тима. Это было бы несправедливо. И все же я все-таки думаю, что она его немножко ревнует к мисс Хортон. Эта помолвка — так вдруг… Тим нашел себе друга, и Дони завелась, потому что мисс Хортон нашла время обучить его читать, а Дони нет, и она сразу — бах! — и обручилась. Рон протянул руку и выключил свет.
— Но, Эс, почему именно этот? Никогда даже не думал, что он ей нравится.
— Ну, он много старше ее, и ей льстит, что он выбрал ее после всех этих своих великосветских дам. Может, она его немного боится, немного робеет и перед его окружением и от того, что он ее босс. Можно иметь самые умные мозги в мире и все таки быть глупее, чем последний дурачок.
Рон вертелся, пока, наконец, не нашел удобного места на подушке.
— Ну, любимая моя, мы ничего не можем тут сделать. Она совершеннолетняя, да и никогда особо с нами не считалась. А в неприятности не попадала потому, что она головастая и очень практичная. — Он поцеловал жену в губы. — Спокойной ночи, моя любимая. Я так устал. Все эти волнения…
— Я тоже, — зевнула она. — Спокойной ночи, милый.

Глава 11

Когда в следующую субботу Тим прибыл в Артармон к дому Мэри, он был молчалив и подавлен. Мэри ничего не стала спрашивать, посадила его в «бентли» и выехала на дорогу. Им пришлось заехать в питомник в Хочнсби, чтобы забрать растения и кусты, которые Мэри заказала на неделе. Тим старательно уложил их в машину, и Мэри велела ему сесть сзади и следить, чтобы растения не упали, пока они едут, и не запачкали кожаную обивку.
По приезде она оставила его разгружать растения и прошла в его комнату, чтобы распаковать чемодан, хотя теперь у него здесь уже был свой небольшой запас одежды. Комната изменилась. Больше не было голых белых стен, они стали бледно-желтыми, стояла современная мебель, на окнах висели темно-желтые занавески, на полу — толстый оранжевый ковер. Освободив чемодан, она прошла в свою комнату и привела себя в порядок, прежде чем вернуться к машине и посмотреть, как дела у Тима.
Что-то с ним не так, он явно был не в себе. Нахмурившись, она внимательно следила за ним, пока он вытаскивал последние растения. Она не думала, что он плохо себя чувствует — выглядел он вполне здоровым. Очевидно, его мучило что-то другое. Вряд ли это было связано с ней, разве что его родители сказали ему что-то, что его расстроило. Но нет, конечно, нет! Только на днях она долго разговаривала с Роном Мелвилом, и он был в восторге от того, что Тим проявил успехи в чтении и счете.
— Вы так добры к нему, мисс Хортон, — сказал ей Рон. — Только, пожалуйста, не отказывайтесь от него, как от безнадежного. Я так жалею, что вы узнали его лишь недавно.
Они молча поели и вышли в сад. Он скажет обо всем сам, в свое время. Наверное, лучше, если она будет вести себя, как будто ничего не случилось, пойдет сажать новые растения, а он будет помогать ей. На прошлой неделе они получили такое удовольствие, когда сажали цветы, спорили, сделать ли клумбы из одних левкоев или смешать их с львиным зевом. Он совсем не знал названий цветов, и она вытащила книги и показывала их на картинках. Он был в восторге, ходил и бормотал, заучивая их названия.
В этот день они работали молча, пока тени не стали длинными и порывы морского ветра, дующего вверх по реке, не предупредили их о том, что приближается ночь.
— Давай разожжем костер и приготовим ужин на берегу, — предложила в отчаянии Мэри. — Мы можем пойти поплавать пока разгорается огонь в мангале, а потом развести костер на песке и обсушиться перед едой. Ну как, Тим, согласен?
Он попытался улыбнуться:
— Чудесно, Мэри.
К этому времени Мэри уже научилась любить воду и могла даже чуть-чуть проплыть, чтобы быть в тех местах, где любил резвиться Тим. Она купила черный купальник с довольно длинной юбкой, скромность не позволяла иначе. Тим считал купальник роскошным. Кожа ее загорела, и она выглядела моложе и здоровее.
На этот раз Тим и в воде вел себя не как обычно. Он спокойно плавал и не пытался нырять и торпедировать ее, и когда она предложила выйти на берег, сразу же последовал за ней. Обычно вытащить его из воды стоило огромных трудов, он готов был сидеть там до полуночи.
Она поджарила отбивные из молодого барашка и большие сосиски. И то и другое было его любимым блюдом. Но он поковырял немного отбивную и отодвинул тарелку. Вздохнув, он устало покачал головой.
— Я не хочу есть, Мэри.
Они сидели бок о бок на полотенце перед костром и, несмотря на зимний ветер, им было тепло и уютно. Солнце уже село, и мир вокруг потерял яркость, но еще не стал ни серым, ни черным. Над ними в чистом огромном небе блестела вечерняя звезда на светло-зеленом горизонте и еще несколько крупных звезд пытались пробиться сквозь свет, то появляясь, то исчезая. Повсюду чирикали и свистели птицы, укладываясь спать, а лес был полон таинственных звуков и шелеста.
Мэри раньше никогда не замечала всего этого, была совершенно безразлична к окружающему миру, если он не вторгался в ее жизнь, но сейчас она вдруг обнаружила, что стала остро его чувствовать, все: небо, землю, воду, животных и растения. Все это казалось ей теперь удивительным и красивым. Тим научил ее этому, когда показал цикаду-хормейстера с олеандрового куста. Он приносил и показывал ей сокровища, которые находил: паука, или дикую орхидею, или крошечное пушистое животное, и она научилась не отпрыгивать с отвращением, но смотреть на них его глазами, видеть в них то, чем они в действительности были: частью планеты Земля, как и она сама, если не больше.
Обеспокоенная и расстроенная, Мэри вертелась сидя на полотенце, пока не приняла такое положение, когда могла смотреть на его профиль, четко вырисовывающийся на фоне перламутрового неба. Щека, повернутая к ней, была слабо очерчена, невидим глаз в потемневшей глазнице, печально сложен рот. Он слегка повернулся, и в остававшемся еще свете, она увидела ряд крошечных капелек на его ресницах, сверкая, они стекали вниз по щеке.
— О, Тим! — вскричала она, протягивая к нему руки, — не плачь, мой дорогой мальчик, не плачь! Что с тобой, что произошло? Скажи мне — мы ведь такие с тобой друзья!
Она вспомнила, Рои рассказывал ей, что Тим плакал много и как маленький ребенок, громко всхлипывая и икая. Но в последнее время он так плакать перестал. Теперь в тех редких случаях, когда что-то доводило его до слез, он плакал, как взрослый, тихо и незаметно, говорил Рон. Вот так он плачет и сейчас, подумала она. Сколько же раз он сегодня плакал, а она не заметила?!
Слишком расстроенная, чтобы оценить свое поведение, она положила руку ему на плечо и начала гладить его, пытаясь успокоить. Он тотчас повернулся к ней и, прежде чем она успела отпрянуть, положил голову ей на грудь и прижался к ней, как маленькое животное, которое ищет место, куда спрятаться, а руки его охватили ее за талию. Ее руки так же естественно опустились ему на спину, а голова поникла и коснулась его волос.
— Не плачь, Тим, — шептала она, гладя его по волосам и целуя в лоб.
Она забыла все на свете, кроме стремления утешить его. Он нуждался в ней, он бросился к ней и спрятал лицо у нее на груди, как будто думал, что она может укрыть его от всех опасностей мира. Жизнь ее не готовила к этому, она не представляла, что может наступить такой момент — бесконечно прекрасный и так пронизанный болью. Его спина под ее рукой казалась прохладной и гладкой, как шелк; небритые щеки кололи ей грудь.
Сначала неловко и нерешительно она прижала его ближе к себе. Одной рукой нежно, но крепко она охватила его спину, а другой обняла голову, пальцы ее утонули в его густых, слегка пропитанных солью волосах. Сорок три года ее пустой, без любви жизни исчезли, улетели прочь, растворились в этом крошечном мгновении. Теперь они не имели значения, и если ей суждено прожить еще сорок три таких же пустых года, все равно это не будет иметь значения. Теперь уже не будет иметь!
Через некоторое время он перестал плакать и лежал в ее объятиях совершенно неподвижно, только его слабое дыхание говорило ей о том, что он жив. Она тоже не двигалась, сама мысль о том, чтобы шевельнуться, приводила ее в ужас, ибо инстинкт говорил ей, что если кто-то из них двинется, все будет кончено. Она крепче прижалась губами к его волосам, закрыла глаза, чувствуя себя абсолютно счастливой.
Он глубоко вздохнул, всхлипнул и слегка подвинулся, чтобы ему было более удобно, но для Мэри это был сигнал, что опасный момент прошел. Осторожно она слегка отодвинулась, чтобы дать ему возможность, оставаясь на прежнем месте, поднять голову и посмотреть на нее. Она потянула его за волосы, и он поднял лицо. Она почувствовала его дыхание у себя на шее. В слабом свете его красота приобрела какой-то волшебный характер. Он был Обероном или Морфеем, чем-то нереальным, существом из другого мира. Лунный свет упал ему на глаза и они, теперь серебристо-голубые, смотрели на нее как бы через тонкую пелену. Возможно, он действительно так смотрел на нее, ибо, подумала она, он видел в ней то, чего никто другой не видел.
— Тим, неужели ты мне не скажешь, что сделало тебя таким несчастным?
— Это моя Дони, Мэри. Она скоро уйдет, и мы не будем ее видеть так часто. Я не хочу, чтобы моя Дони уходила, я хочу, чтобы она жила с нами!
— Понятно, — она смотрела в его немигающие лунные глаза. — Она выходит замуж, Тим? Поэтому она уходит?
— Да, но я не хочу, чтобы она выходила замуж и уходила от нас! — вскричал он с вызовом.
— Тим, по мере того, как ты будешь жить, ты узнаешь, что жизнь состоит из встреч, узнавания людей и расставаний. Иногда мы любим людей, которых встречаем, иногда мы не любим людей, которых встречаем, но знать их — самое важное в жизни, это и делает нас людьми. Видишь ли, в течение многих лет я отказывалась это признавать, и я не была очень хорошим человеком. Затем я встретила тебя, и когда я тебя узнала, это как бы изменило мою жизнь, я стала лучше.
Но расставания, Тим! Они самые трудные, их горько принять, особенно, если мы любим. Разлука означает, что так, как было, уже не будет. Что-то уходит из нашей жизни, какую-то часть самих себя мы теряем и уже не найдем, не сможем вернуть. Но расставания бывают нередко, Тим. Они такая же часть нашей жизни, как встречи. Тебе надо помнить, что ты знал Дони, а не горевать потому, что тебе пришлось расстаться с ней. Этого нельзя избежать. Если ты сохранишь память о ней, а горевать о ней не будешь, то тебе не будет так больно. И все это так длинно и так сложно, что ты не понял ни слова. Правда, любимый?
— Я думаю, я понял немножко, Мэри, — ответил он серьезно.
Она засмеялась, чары рассеялись, и он немного отодвинулся. Встав, она протянула ему руки, и он поднялся на ноги.
— Мэри, то, что ты сказала, значит, что когда-нибудь и ты уйдешь от меня тоже?
— Нет, если ты сам этого не захочешь, или я не умру.
Костер погасили, и тонкие струйки дыма потянулись от песка вверх. На берегу стало очень холодно. Мэри задрожала, обхватив себя руками.
— Пойдем, пойдем в дом, Тим. Там тепло и светло.
Он удержал ее, пристально смотря ей в лицо со страстным нетерпением, обычно совершенно чуждым ему.
— Мэри, я всегда хотел знать, но никто мне не хотел сказать. Что такое смерть, что значит — умереть и быть мертвым? Это все одно и то же?
— Да, все это относится к одному и тому же, — она взяла его руку и прижала ладонь к своей груди, чуть выше левого соска. — Чувствуешь, как бьется сердце, Тим? Чувствуешь его стук? Оно бьется всегда, никогда не останавливается ни на минуту.
Он кивнул, зачарованный:
— Да, чувствую, чувствую!
— Ну вот, пока оно бьется, ты можешь видеть и слышать, ходить, смеяться и плакать, есть и пить, и вставать утром, чувствовать солнце и ветер. И когда я говорю «жить», я имею в виду — видеть, слышать, ходить, смеяться и плакать. Но ты видел, что все стареет, изнашивается, ломается? Тачка или бетономешалка, например? Ну, и мы все с нашим сердцем, которое бьется в нашей груди, — каждый из нас, Тим, каждый — мы стареем, и устаем, и изнашиваемся тоже. Со временем и мы начинаем ломаться, и то, что бьется у нас в груди, останавливается, как часы, которые не завели. Это случается со всеми, когда придет время. Некоторые из нас изнашиваются быстрее, чем другие, некоторых остановит несчастный случай, если мы попадем в катастрофу или что-нибудь такое. Никто не знает, когда ему придет конец. Это просто когда-то случится, когда мы совсем износимся и слишком устанем, чтобы продолжать жить.
Когда остановится наше сердце, Тим, и мы остановимся. Мы больше не будем ни видеть, ни слышать, ни ходить, ни есть. Мы не сможем смеяться или плакать. Мы будем мертвы, Тим. Нас больше не будет, и нас положат туда, где мы будем лежать и спать непотревоженные, нас положат навсегда под землю. Это происходит со всеми, и этого нечего бояться, больно не будет. Это как уснуть и никогда не проснуться. Нам ведь не больно, пока мы спим, правда? А пока мы живем, мы должны наслаждаться жизнью и не бояться умереть, когда придет наше время.
— Тогда я могу умереть так же, как ты, Мэри? — сказал он со страстью, приблизив к ней свое лицо.
— Да, можешь, но я старая, а ты молодой, и поэтому, если все будет идти нормально, я остановлюсь раньше, чем ты. Я более изношена, чем ты. Понимаешь?
Он опять был на пороге слез:
— Нет, нет, нет! Я не хочу, чтобы ты умерла раньше меня, я не хочу, не хочу!
Она взяла его холодные руки в свои и стала тереть их энергично.
— Ну, ну, Тим. Не расстраивайся! Что я тебе говорила только что? Надо наслаждаться каждым мгновением, пока мы живы! Смерть в будущем, о ней даже думать не надо!
Смерть — это окончательное расставание, Тим, и его труднее всего перенести потому, что это — навсегда. Но все мы придем к этому, и мы не можем закрывать на это глаза и притворяться, что этого не существует. Если мы будем вести себя, как взрослые и разумные люди, если будем сильные, мы будем понимать, что такое смерть, знать о ней, но мы не допустим, чтобы она беспокоила нас. Я теперь знаю, что ты взрослый, разумный человек, я знаю, что ты — хороший и сильный, и я хочу, чтобы ты обещал мне, что не будешь расстраиваться по поводу смерти, что ты не будешь бояться, что это случится со мной или с тобой. Я хочу, чтобы ты пообещал, что будешь вести себя, как мужчина, что не сделаешь бедную Дони несчастной из-за того, что ты сам несчастен. Дони имеет такое же право наслаждаться жизнью, как и ты. И ты не должен ей мешать, давая ей заметить, как ты расстроен.
Она взяла его за подбородок и посмотрела в затуманенные глаза.
— Я знаю, что ты хороший, сильный и добрый, Тим, и поэтому я хочу, чтобы ты вел себя по отношению к Дони, как я сказала. И это относится ко всему другому, что может тебя опечалить. Ты не должен предаваться грусти ни на минуту. Обещаешь? Он серьезно кивнул:
— Я обещаю тебе, Мэри.
— А теперь пойдем в дом. Я замерзла. Мэри включила большую электрическую печь в гостиной и поставила музыку, которая, как она знала, отвлечет его. И действительно, он вскоре начал смеяться и разговаривать, как-будто ничего не случилось. Он захотел читать и она с радостью занялась с ним, потом Тим свернулся на полу у ее ног, а голову положил на ручку кресла.
— Мэри, — позвал он ее после долгой паузы, когда она как раз собиралась открыть рот, чтобы отправить его спать.
— Да?
Он повернулся так, чтобы видеть ее лицо.
— Когда я плачу и ты обнимаешь меня, как это называется?
Она улыбнулась, похлопав его по плечу.
— Не знаю, наверное, утешать. Да это слово подойдет — «утешать». А что?
— Мне это так понравилось. Мама это делала иногда, но давным-давно, когда я был совсем малышом, но потом она сказала, что я уже слишком большой и никогда больше этого не делала. А ты не думаешь, что я слишком большой?
Она закрыла рукой глаза и так сидела некоторое время. Затем рука упала на колени и крепко сжала другую руку.
— Не важно, большой ты или нет, важно насколько велико твое горе. Может, ты и боль шой теперь, но горе твое еще больше, правда? Ведь утешение тебе помогло? Он отвернулся, удовлетворенный.
— Да, да. Очень. Было так хорошо. Я бы хотел, чтоб ты утешала меня каждый день.
Она засмеялась:
— Может, ты и хочешь, чтобы тебя утешали каждый день, но этого не будет. Когда что-то делается слишком часто, то все удовольствие пропадает, разве не так? Если тебя будут утешать каждый день, независимо от того, нужно тебе это или нет, то тебе надоест. И так хорошо уже не будет.
— Но мне это нужно все время, Мэри, мне нужно, чтоб ты меня утешала каждый день.
— Фу, что за чепуха! Я смотрю, ты соблазнитель, мой друг! Ну, я думаю, пора спать, а?
Он встал.
— Спокойной ночи, Мэри. Ты мне нравишься, нравишься больше всех, кроме папы и мамы. Нравишься так же, как папа и мама.
— О, Тим! А как насчет Дони?
— О, мне и Дони нравится, но тебя я люблю больше, чем ее. Я люблю тебя больше всех, кроме папы и мамы. Теперь я буду называть тебя моя Мэри, а Дони больше не буду называть моя Дони.
— Тим, не будь злопамятным! Это так жестоко и неразумно! Пожалуйста, не показывай ей, что я заняла ее место в твоем сердце. Это сделает ее очень несчастной.
— Но я люблю тебя, Мэри, больше, чем Дони! Я ничего не могу поделать, это так!
— Я тоже люблю тебя, Тим, и вообще-то больше всех на свете, потому что у меня нет папы и мамы.

Глава 12

Времени на подготовку свадьбы Дони оставалось мало. Узнав о происхождении невесты, родители Мика, так же, как и Дони, решили устроить свадьбу как можно скромнее.
Обе пары родителей и молодые встретились на нейтральной территории, а именно в номере отеля Вентворт, где и планировалось обсудить детали свадебной церемонии. Всем было неловко. Рон в белом воротничке и галстуке и Эс в корсете сидели на краешке стульев и ни за что не хотели участвовать в разговоре, в то время, как родители Мика, для которых и воротничок, и галстук, и корсет были делом повседневным, приняв несколько снисходительный вид, говорили скучными голосами. Мик и Дони старались изо всех сил снять напряженность, но без успеха.
— Дон, конечно, наденет длинное белое платье, и, по крайней мере, один человек будет при ней в качестве сопровождающего, — сказала миссис Харрингтон-Смит с вызовом.
Эс тупо смотрела на нее. Она совсем забыла, что настоящее имя Дони — это Дон, и ей не понравилось, что семье Мелвилов напомнили, что они называют дочь по-простонародному. «Хм», — был ее ответ, но миссис Харрингтон-Смит приняла его за согласие.
— Мужчинам на свадьбе лучше быть в темных костюмах и гладких синих шелковых галстуках, — продолжала миссис Харрингтон-Смит. — Раз будет маленькая, скромная свадьба, смокинги и белые галстуки совсем не подойдут.
— Хм, — сказала Эс, ища рукой под столом, пока не натолкнулась на руку Рона, и схватилась за нее с облегчением.
— Я вам дам список гостей со стороны жениха, миссис Мелвил.
И все это продолжалось до тех пор, пока миссис Харрингтон-Смит не заметила:
— Я знаю, что у Дон есть старший брат, миссис Мелвил, но Майкл не сказал мне, какую роль он будет играть в свадебной церемонии. Естественно, вы понимаете, что он не может быть шафером, поскольку друг Майкла Хилари Арбукл-Хит будет выступать в этой роли, и я не представляю, какая другая роль подойдет для него при таком малом количестве народа. Если, конечно, Дон не передумает и не возьмет еще одного сопровождающего.
— Все правильно, мэм, — резко сказал Рон, сжимая руку Эс. — Тим не будет на свадьбе. Мы, фактически, думаем отправить его к мисс Мэри Хортон на этот день.
Дони ахнула:
— О, пап, ты не сделаешь этого! Тим мой единственный брат, и я хочу, чтобы он был у меня на свадьбе!
— Но Дони, милая, ты знаешь, Тим не любит, когда много людей! — возразил ее отец. — Подумай, какой будет скандал, если его вдруг там вырвет! Вот будет веселенькая история! Думаю, гораздо лучше, если он поедет к мисс Хортон.
В глазах Дони блестели слезы.
— Люди подумают, что ты его стыдишься, папа! Я его не стыжусь, я хочу, чтобы его видели все и любили все, как я!
— Дони, дорогая, я думаю, твой старик прав в отношении Тима, — внесла свою долю Эс. — Ты знаешь, как он ненавидит толпу, и если даже ему не будет плохо, ему будет очень тяжело сидеть неподвижно, пока тянется вся эта свадебная церемония.
Харрингтон-Смиты смотрели друг на друга, ничего не понимая.
— Я думала, что он старше, чем Дон, — сказала миссис Харрингтон-Смит. — Я не знала, что он только ребенок. Извините, пожалуйста.
— Ну, он не ребенок, — вспылила Дони, красные пятна горели на ее щеках. — Он на год старше меня, но он умственно отсталый, и они стараются скрыть это от всех!
Последовало напряженное молчание; миссис Харрингтон-Смит барабанила пальцами по столу, а Мик смотрел с удивлением на Дони.
— Разве ты мне говорила, что он умственно отсталый? — сказал он.
— Нет, не говорила, потому что мне не пришло в голову, что это важно! Я жила бок о бок с Тимом всю свою жизнь, он — часть моей жизни, важная часть! Когда я говорю о нем, я не помню, что он — умственно отсталый, вот и все!
— Не сердись, Дон, — попросил Мик. — Это действительно не имеет значения, ты права. Я просто удивился, и все.
— Да, я сержусь! Я не хочу скрывать тот факт, что мой родной брат — умственно отсталый, это, похоже, хотят сделать мои мать и отец! Папа, как ты можешь?
Рон выглядел очень смущенным.
— Ну, Дони, мы не то чтобы хотим это скрыть, просто мы думаем, что тебе проще было бы, если бы он не пришел. Тим не любит, когда много народу, ты же знаешь. Все на него смотрят, и он начинает вести себя странно.
— О, Боже, на него что, так неприятно смотреть? — спросила миссис Харрингтон-Смит. Сомнение отразилось в ее глазах, когда она посмотрела на Дони. Может быть, это наследственное? Что за идиот Майкл! Выбрал эту девицу из низшего класса, а сколько чудесных девушек отверг! Говорят, что она блестяще умна, но ум — не замена хорошему воспитанию, он никогда не перевесит вульгарности, и все это семейство — сплошь вульгарное, вульгарное, вульгарное! У девушки нет никакой утонченности, никакого понятия, как вести себя в приличном обществе.
— Тим — самый красивый человек, какого я когда-либо видела, — воскликнула Дони. — Люди смотрят на него в восхищении, только он не понимает этого!
— О, он очень красив, — сказала Эс. — Мисс Хортон говорит — как греческий бог.
— Мисс Хортон? — спросил Мик, надеясь переменить разговор.
— Мисс Хортон — это леди, к которой Тим ходит по субботам следить за ее садом.
— Правда? Значит, Тим — садовник?
— Нет, черт подери, никакой он не садовник, — вспылила Дони, выведенная из себя тоном, каким был задан вопрос. — Он работает разнорабочим в строительной бригаде, а по выходным подрабатывает у богатой старой леди.
Объяснение Дони еще ухудшило положение. Харрингтон-Смиты заерзали на стульях, стараясь не смотреть друг на друга и на Мелвилов.
— Уровень интеллекта Тима — 75, — сказала Дони более спокойно. — Поэтому считается, что он не может работать, но мои родители повели себя замечательно с самого начала. Они поняли, что поддерживать Тима всю жизнь они не смогут, и поэтому воспитали его так, чтобы он был самостоятельным и независимым, насколько это возможно. С пятнадцати лет Тим зарабатывает себе на жизнь. Он чернорабочий, это единственная работа, которую он может выполнять. Кстати сказать, он все еще работает у того человека, который взял его, когда ему было пятнадцать, и это доказывает, что к нему хорошо относятся. Папа оплачивает страховку за Тима, ему на жизнь хватит. С тех пор, как я начала работать, я тоже помогала увеличить сумму страховки, и часть зарплаты Тима тоже шла на это. Тим у нас — самый богатый член семьи, ха-ха! До последнего времени Тим не умел ни читать, ни писать, ни считать, но мама и папа обучили его всему необходимому. Например, как проехать по городу без посторонней помощи. Они научили его считать деньги, хотя ничего другого он сосчитать не может. Это необъяснимо, но это так. Он может купить себе билет на автобус или на поезд, он может купить еду или одежду. Он не является для нас бременем! Я люблю моего брата и предана ему. Таких добрых, милых и славных людей, как он, нет на свете.
— И, Мик, — прибавила она, повернувшись к своему жениху, — когда Тим останется один, ему понадобится дом. Я его возьму к себе. Если тебе это не подходит — ну что ж, тем хуже! Тогда лучше отменить все это сейчас.
— Моя дорогая, дорогая Дон, — сказал Мик невозмутимо. — Я бы женился на тебе, даже если бы у тебя было с десяток слабоумных братьев.
Ответ ей не понравился, но она была слишком взволнована, чтобы проанализировать, почему он ей не понравился, а потом вообще забыла об этом.
— Это у нас не наследственное, — трогательно объясняла Эс. — Так доктор сказал. Мне было за сорок, когда я вышла замуж за Рона, и у меня никогда раньше не было детей. Поэтому Тим и родился неполным долларом, понимаете? С Дони было все в порядке, повлияло только на первого, на Тима. Но, Дони правильно говорит, лучшего парня, чем Тим, нет на свете.
— Понятно, — сказала миссис Харрингтон-Смит, не зная, что еще сказать. — Ну, я думаю, что никто, кроме мистера и миссис Мелвил не должен решать, будет их сын присутствовать на бракосочетании или нет.
— А мы решили, — твердо сказала Эс. — Тим не любит, когда много народу, и поэтому Тим не пойдет. Мисс Хортон будет рада взять его на выходные.
Дони разразилась слезами и бросилась из комнаты. Несколько минут спустя мать нашла ее в туалетной комнате.
— Не плачь, дорогая, — Эс обняла ее за плечи.
— Но все идет неправильно, мам! Тебе и папе не нравятся Харрингтон-Смиты, и вы им тоже не нравитесь, а что думает Мик, я уже не знаю. Боже, получается какой-то кошмар!
— Чепуха. Рон и я совсем из другого мира, чем Харрингтон-Смиты, вот и все. Обычно они не общаются с такими, как мы, и как ты можешь ожидать, что они будут знать, как вести себя с нами? То же относится и к нам. С такими людьми, как Харрингтон-Смиты, я не играю в теннис по вторникам, четвергам и субботам, а Рон не встречается с ними в «Прибрежном», ни в своем клубе. Ты уже большая, Дони, и очень умная. Ты должна знать, что мы не можем стать друзьями. Но мы и не враги, особенно если наши дети поженились. Мы просто не будем видеться, ну, может быть, на крестинах и тому подобное. И так должно быть. Почему мы должны портить друг другу настроение, если наши дети поженились? Ты ведь достаточно умная, чтобы это понять, а?
Дони вытерла глаза.
— Да, хорошо, мам. Но, мама, я так хотела, чтобы все было хорошо, как надо!
— Конечно, милая, но жизнь-то не такая, ну, не всегда такая. Ты выбрала Мика, а он тебя, а не нас или Харрингтон-Смитов. Если бы нам предоставили выбор, мы бы никогда не выбрали тебе в мужья Мика, тоже самое и эти воображалы Харрингтон-Смиты. Тоже мне, двойная фамилия, видишь ли! Прямо лопаются от важности! Но мы стараемся сделать все как можно лучше, поэтому и ты постарайся, ради Бога, и не устраивай скандал из-за Тима. Нехорошо с твоей стороны заставлять его приходить. Пусть Тим живет своей жизнью, и не навязывай его Харрингтон-Смитам. Они его не знают так, как знаем его мы, и ты не можешь ожидать, чтобы они его поняли.
— Благослови тебя Бог, мама! Я не знаю, что бы я делала без тебя! Я считаюсь в семье Мелвилов самой умной, но мне кажется, что по-настоящему самые умные у нас это — ты и папа. И где ты научилась мудрости, мама?
— Да нигде, дорогая. Ни я, ни отец. Жизнь это делает со временем. Когда у тебя будут дети твоего возраста, тогда ты будешь куда мудрее.
В конце концов, Рон позвонил Мэри Хортон и попросил ее помочь решить вопрос, как быть с Тимом — идти ему на свадьбу или нет. Хотя они никогда не встречались и он понимал, что Мэри Хортон больше принадлежала к кругу Харрингтон-Смитов, чем к его, Рон почему-то чувствовал себя с ней непринужденно. Она все поймет и предложит лучший выход.
— Дело плохо, мисс Хортон, — сказал он, громко дыша в трубку. — Харрингтон-Смиты не очень довольны выбором сына и, честно говоря, я их не виню. Они боятся, что она не подойдет к их кругу, и если бы Дони не была так башковита, я бы тоже этого боялся. А так-то она научится всему быстрее, чем они думают, и никому не придется стыдиться за то, что она скажет или сделает.
— Я не знакома с Дони лично, мистер Мелвил, но из того, что я слышала, уверена, что вы правы, — ответила Мэри. — Так что я бы не беспокоилась о ней.
— Да, и я не беспокоюсь, — ответил он. — У Дони железный характер, с ней все в порядке. Вот Тим меня беспокоит.
— Тим? Почему?
— Ну, он-то совсем другой. Он-то не понимает, когда делает ошибку, не может он учиться на ошибках. Что будет с беднягой, когда мы умрем?
— Я думаю, что вы великолепно воспитали Тима, — у Мэри стоял комок в горле. — Вы воспитали его самостоятельным и независимым.
— Да, я знаю это! — сказал Рон немного нетерпеливо. — Если бы вопрос стоял только о том, чтобы он умел присмотреть за собой, я бы не беспокоился. Но не только об этом речь. Тиму нужны отец и мать, нужна любовь, душевный покой. И нас некому заменить. Человеку нужна жена, семья, а Тим этого никогда не сможет найти.
— Но вы еще долго проживете, мистер Мелвил. И вы и ваша жена еще молоды.
— Вот тут вы ошибаетесь, мисс Хортон. Эс и я совсем не молоды. У нас разница шесть месяцев и в этом году мы оба уже отпраздновали семидесятилетие.
— О! — На минуту Мэри замолчала, затем опять послышался ее голос, но довольно нерешительный. — Я представления не имела, что вы и миссис Мелвил в таком возрасте.
— Да, говорю вам, мисс Хортон, что Дони выходит замуж за такого типа, который, конечно, не захочет, чтобы у него болтался по дому умственно отсталый родственник. И это нас с Эс самих сводит с ума. Иногда ночью я слышу, как бедная Эс плачет, и знаю, что она плачет о Тиме. Он нас долго не переживет, понимаете. Когда он окажется один, то умрет от горя, вот увидите.
— Люди не умирают от горя, мистер Мелвил, — сказала Мэри, потому что в своем эмоциональном невежестве она не могла в это поверить.
— Еще как умирают, черт побери! — взорвался Рон. — Ой, извините, мисс Хортон! Я знаю, я не должен был ругаться, но поверьте мне, умирают люди от горя! Я видел это собственными глазами и не раз. Bo всяком случае Тим умрет, просто сойдет на нет. Чтобы жить, надо иметь не только здоровье, но и волю, дорогая. И когда о Тиме некому будет заботиться, он умрет. Просто сядет, будет плакать, забудет поесть и умрет.
— Ну, пока я жива, я позабочусь о том, чтобы было кому присмотреть за ним, — сказала Мэри с осторожностью.
— Но вы тоже не молоды, мисс Хортон! Раньше я надеялся, что Дони… Но теперь уже не надеюсь, — он вздохнул. — Ну ладно, нечего попусту слезы лить.
У Мэри висело на кончике языка сказать Рону, что ей далеко не семьдесят, но он заговорил снова.
— Я ведь вам зачем звоню: это насчет того, идти ли Тиму на свадьбу. Я бы хотел его взять, но знаю, ему там будет несладко. Ему не выдержать всю церемонию, а затем еще прием. Дони очень расстроилась, когда я сказал, что он не должен идти, но я все-таки и сейчас так думаю. Может, вы не будете возражать, если Тим останется с вами на выходные?
— Конечно нет, мистер Мелвил! Но некрасиво будет, если Тима не будет, когда Дони будет готовиться к свадьбе и на венчании он должен быть… Вот что я думаю. Привезите его в церковь, и после этого я сразу заберу его, так что идти на прием ему будет не надо.
— Ого, вот это мысль, мисс Хортон! И чего я не подумал об этом сам? Это все проблемы разрешит.
— Да, я тоже так думаю. Позвоните мне, когда все определится, и я даю вам слово, что присмотрю за Тимом после церемонии.
— Мисс Хортон, вы чудо! Правда!
Тиму очень понравились приготовления к свадьбе. Дони была особо внимательна и нежна к нему последнюю неделю перед тем, как она их всех покинет — так она про себя определила свой уход.

Глава 13

Утром в день свадьбы, в субботу, он был весь захвачен суетой и волнением, которые, казалось, переполняли их всех, бродил повсюду, пытаясь помочь, но только мешался под ногами. Ему купили новый темно-синий костюм с брюками-клеш и слегка приталенным пиджаком. Он был в восторге. Он тотчас его надел и важно расхаживал, прихорашиваясь и разглядывая себя в зеркале.
Но когда он увидел Дони в ее туалете, он был просто ошеломлен.
— О, Дони, ты как принцесса из сказки! — воскликнул он, глядя на нее широко открытыми синими глазами.
Она схватила его и прижала к себе, моргая, чтобы стряхнуть слезы.
— О, Тим, если у меня когда-нибудь будет сын, я хочу, чтобы он был такой же хороший, как ты, — прошептала она, целуя его в щеку.
Он был счастлив, не от того, что она сказала — этого он не понял, а от ее ласки.
— Ты утешила меня! — пропел он. — Ты меня утешила, Дони. А я люблю, когда меня утешают, больше всего на свете.
— Ну, Тим, теперь иди к воротам и следи, когда подъедут машины, будь хорошим мальчиком, — наставляла его Эс, стараясь не замечать легкую боль в боку, которую она чувствовала в последнее время.
Дони с отцом посадили в роскошный лимузин, подружка невесты в одиночестве села во второй, а Эс вместе с Тимом уселись в третий.
— Сиди тихо, Тим, и попытайся быть хорошим мальчиком, — напоминала она, откидываясь со вздохом на мягкую спинку сиденья.
— Ты такая красивая, мама, — сказал Тим, более, чем его мать, привыкший ездить в дорогом автомобиле.
— Спасибо, любимый, хотела бы я и чувствовать себя соответственно, — ответила Эс.
Она пыталась одеться не слишком броско, догадываясь, что новым важным родственникам Дони не понравился бы наряд, который надевали матери невест в кругу Мелвилов. Поэтому со вздохом огорчения она отказалась от светло-лилового гипюрового платья, манто, и шляпы с лилиями, окрашенными в тот же цвет, и вместо них выбрала платье и манто бледно-голубого шелка, украшенные лишь двумя белыми розами.
Церковь была уже переполнена, когда она и Тим нашли свою скамью впереди на стороне невесты. Все время, пока они шли по проходу, Эс остро чувствовала, что люди на стороне жениха, вытаращив глаза, смотрят на Тима. Мистер и миссис Харрингтон-Смит смотрели на него, не веря своим глазам, а каждая девица до девятнадцати мгновенно теряла голову от любви. Эс была безмерно рада, что он не будет на приеме.
Во время церемонии, которая была не долгой, он вел себя превосходно. После ее окончания, пока длились поздравления и сверкали вспышки фотоаппаратов, Эс и Рон тихо вывели Тима и посадили у ворот.
— Теперь, сынок, ты здесь подожди Мэри и никуда не уходи, слышишь? — твердо сказала Эс.
Он кивнул:
— Хорошо, мам, я здесь подожду. Можно мне повернуться и посмотреть, как Дони будет спускаться по ступенькам?
— Конечно можно. Только не уходи, и если кто-нибудь подойдет и заговорит с тобой, отвечай вежливо, а потом вообще ничего не говори. Теперь мне и отцу надо вернуться в церковь, потому что они хотят сфотографироваться с нами, Бог их прости. Мы увидимся с тобой завтра вечером, когда мисс Хортон привезет тебя домой.
Мэри Хортон подъехала через десять минут после того, как новобрачные и гости уехали. Она была недовольна собой, потому что запуталась в маленьких улочках и подъехала сначала к другой церкви.
Тим сидел на низкой каменной ограде — осеннее солнце проникало через густые кроны деревьев, в золотых столбах света танцевали пылинки. Он казался таким потерянным, таким одиноким, когда пристально и без надежды глядел на дорогу, и, казалось, был в тревоге, не случилось ли с ней чего. Новый костюм сидел на нем превосходно, но он казался чужим, очень красивым и искушенным. Только поза была его послушная и спокойная, как у хорошего маленького мальчика. Или как у собаки, подумала она, и как собака он будет сидеть, пока не погибнет от голода, но не двинется с места, потому что те, кого он любит, велели ему сидеть и не двигаться.
Слова Рона по телефону о том, что Тим может умереть от горя, все еще мучили ее. Очевидно, Рон считал, что она близка им по возрасту, но она не просветила его на этот счет, ей почему-то не хотелось называть свой истинный возраст. «А почему я это сделала? — спрашивала она себя, — не надо было этого делать, глупо получилось».
Может ли, действительно, человек умереть от горя? В старых романах, которые теперь совершенно вышли из моды, женщины умирали. Она всегда считала, что кончина героини, как и все остальное в этих печальных романах, относится целиком к воображению автора. А вдруг это правда? Что она будет делать, если Тим навсегда уйдет из ее жизни? Вдруг его отберут разгневанные родители? Или, Боже сохрани, смерть? Какой серой и пустой будет ее жизнь без Тима, каким мертвым и бессмысленным окажется мир!
Он стал центром всего ее существования и уже несколько человек заметили какую-то перемену в ней самой.
Не так давно миссис Эмили Паркер пригласила ее к себе.
— Я что-то давно уже не вижу вас в выходные, — сказала она.
Мэри пробормотала что-то насчет занятости.
— Ха-ха-ха! — покатилась со смеху миссис Паркер. — Точно заняты. — Она подмигнула Мэри и добродушно ткнула ее пальцем в ребра. — Должна сказать, вам пришелся по душе молодой Тим, мисс Хортон. Эти старые сплетницы на нашей улице уже распустили языки.
— Мне, действительно, пришелся по душе молодой Тим, — спокойно ответила Мэри, начиная приходить в себя. — Он такой хороший парень, так старается услужить и такой одинокий. Сначала я дала ему работу в саду, потому что думала, ему пригодятся дополнительные деньги, затем, когда я узнала его ближе, мне он стал нравиться уже сам по себе, несмотря на то, что он не целый доллар, как у нас говорят. Он искренний, ласковый и совершенно бесхитростный. Так приятно встретить кого-то, у кого абсолютно отсутствует хитрость, не правда ли?
Она внимательно, но ласково посмотрела на миссис Паркер. Миссис Паркер, у которой была выбита почва из-под ног, тоже воззрилась на Мэри.
— Хм, да, наверное, так. Ну то, что вы всегда были одна, а теперь он вам компания, правда?
— Безусловно! Мне и Тиму весело вдвоем. Мы ухаживаем за садом, слушаем музыку, плаваем и устраиваем пикники, ну много чего. У него простые вкусы, и он учит меня ценить простоту. Со мной ведь нелегко ладить, но Тим подходит мне. Он помогает проявиться моим лучшим чертам характера.
Несмотря на все свое любопытство, старушенция была добрым и непридирчивым человеком. Она поощрительно похлопала Мэри по плечу.
— Ну, я рада за вас, детка. Хорошо, что вы нашли себе компанию, ведь так одиноко одной. А этих старых сплетниц я приструню. Я говорила им, что вы не тот человек, чтоб покупать себе дружка.
Ну, а теперь как насчет чашечки чая? Я хочу услышать все о молодом Тиме.
Но Мэри не шевельнулась, лицо ее застыло как неподвижная маска. Она взглянула на миссис Паркер и спросила:
— Это правда, что они так думают? Как отвратительно, как недостойно с их стороны! Я забочусь не о себе, о Тиме! Боже мой, как ужасно!
Вторым человеком, который заметил изменения в Мэри, был ее босс Арчи Джонсон, хотя он ничего не знал о причинах. Как-то, когда они завтракали в кафетерии офиса, Арчи затронул эту тему.
— Знаешь, Мэри, это, конечно не мое дело и я готов к тому, что ты поставишь меня на место, но в последнее время у тебя, кажется, появились новые интересы?
Она вытаращила глаза, застигнутая врасплох:
— Извините, сэр?
— Ой, перестань, Мэри! Не надо никаких ни «сэров», ни мистеров Джонсонов. У нас обеденный перерыв.
Она положила нож и вилку и посмотрела на него спокойно. Они потеряли счет годам, которые проработали вместе, но их отношения строго ограничивались деловой сферой, и ей всегда было трудно сменить тон.
— Если ты хочешь сказать, Арчи, что я за последнее время изменилась, так и скажи. Я не обижусь.
— Да, именно это я и хочу сказать. Ты изменилась. О, ты все еще ужасная старая мегера и до сих пор тебя до смерти боятся молоденькие машинистки, но ты изменилась. Боже, как ты изменилась! Даже другие заметили это. Во-первых ты выглядишь прекрасно. Как будто теперь ты бываешь на солнце, а не сидишь под камнем, как улитка. И на днях я слышал, как ты смеялась, когда эта идиотка Селеста потешала публику.
Она слегка улыбнулась.
— Да, Арчи. Я думаю, что я, наконец, вошла в человеческий мир. Неплохо сказано, правда?
— Что же, черт побери, заставило такую старую деву, как ты, войти в человеческий мир после всех этих лет? Завела приятеля?
— В некотором роде, да, хотя совсем не то, что думают все. Есть вещи, дорогой Арчи, которые могут принести старой деве гораздо больше, чем сексуальное удовлетворение.
— Да, я согласен! Любовь творит чудеса, Мэри. Удивительное чувство, когда знаешь, что ты нужен, к тебе стремятся, тебя ценят. Секс это ведь только глазурь на кексе.
— Как ты проницателен! Недаром мы так хорошо работаем вместе столько лет. У тебя больше ума и понимания, Арчи, чем у других бизнесменов, каких я знаю.
— Смотри, у меня закружится голова от похвал. Но, Мэри, ты, действительно, изменилась. И к лучшему, могу добавить. Если будет так продолжаться, я могу даже пригласить тебя поужинать.
— С удовольствием. Рада буду увидеть Трисию опять.
— Кто сказал, что Трисия приглашена? — рассмеялся он. — Мне следовало сообразить, что настолько-то ты не изменилась! Серьезно, я думаю, что Трисия была бы рада увидеть тебя теперь, так что, почему тебе не зайти как-нибудь вечерком?
— С радостью. Попроси Трисию позвонить мне, и я запишу у себя в книжке, когда приглашена к вам.
— Ладно, хватит ходить вокруг да около. Так что же происходит с тобой, дорогая?
— Полагаю, что надо бы сказать «ребенок». Хотя это весьма особый ребенок.
— Ребенок? — он обрадовался. — Я мог бы догадаться, что это ребенок. Такое неиспорченное существо, как ты, гораздо быстрее смягчается под влиянием ребенка, чем мужчины.
— Не так все просто, — ответила он медленно, удивляясь тому, что чувствует себя свободно и раскованно. Никогда раньше ей не было так легко с Арчи. — Его зовут Тим Мелвил и ему двадцать пять лет, но, несмотря на это, он ребенок. Он умственно отсталый.
— Чтоб мне провалиться! — воскликнул Арчи, вытаращив глаза. Он любил употреблять неожиданные выражения. — Как тебе удалось вляпаться в это?
— Как-то постепенно, думаю. Трудно не любить того, кто не понимает, почему его не любят, еще труднее обидеть того, кто не поймет, почему его обидели.
— Да, это так.
— Ну, на выходные я вожу его в Госфорд и, надеюсь, нынче зимой, в отпуске взять его на Большой Барьерный Риф. Похоже, что он искренне предпочитает мое общество всем, кроме своих родителей. Они хорошие люди.
— А почему ему не предпочитать твое общество? Ой, опаздываем, времени-то сколько! Я скажу Трисии, чтоб организовала ужин, и тогда уж расскажешь мне все. А пока что, мой старый боевой конь, давай за дело. Звонил Мак-Нотон по поводу концессии в Динданге?
Она в какой-то степени была рада, что и миссис Паркер и Арчи восприняли ее дружбу с Тимом спокойно и были даже рады за нее. Обещанный ужин с Арчи и его женой она ждала с нетерпением впервые за двадцать лет.
Когда Тим увидел приближающийся «бентли», лицо его осветилось радостно, и он тотчас спрыгнул с низкой каменной ограды.
— О, Мэри, я так рад тебя видеть! — воскликнул он, протискиваясь на переднее сиденье. — Я думал, ты забыла.
Ей было так его жаль и она так расстроилась из-за опоздания, что взяла его руку и прижала к щеке, совсем забыв о своем решении никогда к нему не прикасаться.
— Тим, я же не могу забыть о тебе. Я просто заблудилась, подъехала к другой церкви и поэтому опоздала. Ну, теперь сиди спокойно и радуйся, потому что я сейчас решила поехать в Госфорд.
— Ой, как хорошо! Я думал, что нам придется остаться в Артармоне, ведь уже поздно.
— Нет, почему бы нам не поехать? Еще есть время и выкупаться, если вода не слишком холодная. А уж ужин на берегу мы приготовим, как бы холодно не было.
Она сбоку взглянула на него, отмечая контраст между улыбающимся счастливым лицом сейчас и его отчаянным и потерянным выражением несколько минут назад.
— Как прошло венчание?
— Было очень красиво, — ответил он серьезно. — Дони выглядела, как сказочная принцесса, а мама, как фея-крестная. У нее было прекрасное светло-голубое платье, а у Дони длинное белое с фестонами, и большой букет цветов в руке, и длинная белая фата на голове, как облако.
— Звучит чудесно. Все были довольны? — Наверное, — сказал он с сомнением, — но мама плакала и папа тоже, только он сказал, это от ветра и очень рассердился на меня, когда я сказал, что в церкви не было ветра. Мама сказала, что она плачет потому, что счастлива за Дони. Я не знал, что люди плачут, когда они счастливы, Мэри, Когда я счастлив, я не плачу. Я плачу, только когда мне грустно. Зачем плакать, если счастлив?
Она улыбнулась, вдруг почувствовав себя такой счастливой, что сама была близка к слезам.
— Я не знаю, Тим, может быть, иногда так случается. Но когда ты так счастлив, что плачешь, то чувствуешь себя совсем по-другому и это очень приятно.
— О, тогда я хочу быть так счастлив, чтобы плакать. Мэри, почему я не могу быть так счастлив, чтобы плакать?
— Я думаю, для этого нужно быть очень старым. И с тобой это может случится, когда ты станешь старым и седым.
Вполне удовлетворенный, он откинулся на спинку и смотрел на дорогу. Казалось, это ему никогда не надоедало. У него было неутомимое любопытство маленького ребенка и способность повторять одно и тоже снова и снова, не испытывая скуки. Каждый раз, когда они ехали в Госфорд, он вел себя так, как будто это было в первый раз. Он был так же поражен пейзажем и буйной зеленью, так же приходил в восторг, когда видел коттедж в конце тропы, был весь нетерпение, когда бежал узнать, какие растения выросли, какие цветы распустились и какие завяли.
В эту ночь, когда Тим ушел спать, Мэри сделала то, что она никогда не делала раньше. Она зашла в его комнату, подоткнула одеяло вокруг него и поцеловала его в лоб.
— Спокойной ночи, Тим дорогой, спи хорошо, — сказала она.
— Спокойной ночи, Мэри, — ответил он сонно. Он всегда засыпал, как только голова его касалась подушки. Но, когда она тихо закрывала двери, его голос послышался опять:
— Мэри!
— Да, Тим. Что ты хотел? — Она повернулась и подошла к кровати.
— Мэри, ты не уйдешь и не выйдешь замуж, как Дони, а?
Она вздохнула:
— Нет, Тим. Я обещаю, что этого не сделаю. Пока ты будешь счастлив со мной. Я буду здесь. Ну а теперь спи и не беспокойся об этом.

Глава 14

В конце концов, Мэри не смогла уйти в отпуск и уехать, как обещала с Тимом. «Констэбл Стил энд Майнинг» приобрела участок территории, богатый минералами на северо-западе континента, и вместо того, чтобы ехать на Большой Барьерный Риф с Тимом, Мэри пришлось сопровождать босса, который поехал туда с инспекцией. Предполагалось, что поездка продлится неделю, но она затянулась на целый месяц.
Обычно она любила ездить в такие командировки: Арчи был хорошей компанией и, кроме того, любил роскошь. На этот раз, однако, они ездили в места, где не было ни дорог, ни городов, ни людей. Последнюю часть пути они летели на вертолете, так как другого способа добраться туда не было. Жили в палатках. Дождь шел почти непрерывно. Все страдали от сырости, жары, грязи и тучи мух. Случилась дизентерия. Но больше всего Мэри скучала о Тиме. Не было никакой возможности послать ему письмо, а радио-телефон использовался только для деловых разговоров. Мэри сидела в протекающей палатке, пытаясь отскрести черную глину с обуви и одежды, тучи насекомых носились вокруг одинокой керосиновой лампы. Лицо ее вспухло от укусов москитов. Как она скучала по дому и по Тиму и как трудно было переносить восторги Арчи по поводу результатов геологической экспертизы! Требовалось все ее накопленное годами умение владеть собой, чтобы изображать радость, хотя бы в пределах вежливости.
— Нас было двенадцать человек, — рассказывал Арчи жене, когда они благополучно вернулись в Сидней.
— Только двенадцать? — спросила Мэри с удивлением, подмигивая Трисии. — Клянусь, были времена, когда мне казалось, что нас, по крайней мере, сорок.
— Послушай, чертова перечница, заткнись и дай мне все рассказать. Мы целый месяц жили в ужасных условиях, каких я не видел никогда в жизни, а ты тут влезаешь и портишь мне всю картину! Я тебя пригласил к себе домой провести свой первый вечер в цивилизованном мире, так что сиди тихо и будь респектабельной, как всегда, и дай мне рассказать жене, что происходило!
— Налей ему еще виски, Трисия, а то его хватит апоплексический удар. Знаешь, последние две недели, с тех пор, как он вылизал последнюю каплю спиртного из последней бутылки, он стал невыносим.
— Ну, а что было делать, дорогая? — воззвал Арчи к жене. — Промок до костей, съеден живьем всеми насекомыми, какие только водятся в мире, облеплен грязью — и ни одной женщины ближе, чем за тысячу миль, кроме этой ужасной старой перечницы! А как бы тебе понравилось, если бы ты ела только консервы, а горячительное бы кончилось? Ну и место, ну и болото! Отдал бы половину руды, что мы там нашли, за один хороший бифштекс и стакан выпивки.
— Ты не представляешь, — засмеялась Мэри, поворачиваясь к Трисии, — он чуть меня с ума не свел! Ты ведь знаешь, какой он, если у него нет хорошего обеда, виски и гаванской сигары.
— Нет, я не знаю, какой он, если у него нет всего этого, дорогая, но тридцать лет супружества научили меня многому, и я просто в ужас прихожу при одной мысли, что ты там с ним перенесла.
— Уверяю тебя, что со мной это продолжалось недолго, — ответила Мэри, прихлебывая великолепный шерри. — Послушала я пару дней его стоны, а потом плюнула и ушла пострелять дичь, чтобы у нас было хоть что-то кроме этого консервированного мяса.
— А что произошло со снабжением, Арчи? — спросила с любопытством Трисия. — На тебя не похоже, чтоб ты не взял с собой достаточно еды.
— Все из-за этого дурацкого проводника. Я его взял в Виндхэме, этого мистера Джима Бартона. Он, видно, думал, что покажет нам, что значит настоящий бизнесмен. Уверил меня, что позаботится о снабжении, а загрузился тем, что, наверно, ест обычно сам — тушенка, тушенка и тушенка!
— Не сердись на беднягу, Арчи, — увещевала его Мэри. — Если бы этот самый Джим приехал в город, разве ты не сделал бы все возможное, чтобы блеснуть перед ним городскими штучками?
— Ну и притворщица же ты, Мэри! Ведь это ты сбила с него весь гонор, а не я! — Он повернулся к жене. — Жаль, что ты не видела, как Мэри шагает в своем костюме английских старых дев, покрытая грязью чуть не до подбородка и волочет с десяток большущих птиц. Я думал, что нашего Джима Бартона от злости удар хватит.
— Да, уж он злился, — спокойно согласилась Мэри.
— Ну, сначала он вообще не хотел брать Мэри, он ведь женоненавистник. Считал, что она будет бременем и помехой. А тут она приносит добычу, как раз когда он собирался продемонстрировать нам, какие мы пижоны. Ха! Ну Мэри и поставила его на место! Молодец, утерла ему нос!
— А какие это были птицы? — спросила Трисия, стараясь удержаться от смеха.
— Понятия не имею, — ответила Мэри. — Большие, длинноногие тропические птицы. Они были жирные, а это все, что мне было нужно.
— Но они могли быть ядовиты! Мэри расхохоталась:
— Что за чушь! Насколько я знаю, всякое мясо съедобно, если, конечно, вкусно.
— Бартон тоже пытался нас этим пугать, — с улыбкой вспоминал Арчи. — Мэри приготовила дичь с соусом из банок с тушенкой и какими-то листьями, которые она собрала в лесу, потому что они хорошо пахли. Бартон на ушах стоял, кричал, что они могут быть ядовиты, но Мэри посмотрела на него тем своим взглядом, от которого кровь стынет в жилах, и сказала, что по ее мнению наши носы первоначально были предназначены для того, чтобы сообщать, что съедобно, а что — нет, и ее нос говорит ей, что эти листья вполне годятся для еды. Они точно годились. Затем она начала читать ему лекцию о «глостридиум ботулинум», которые, мол, заводятся в тушенке и могут отравить в десять раз сильнее любых лесных растений. Боже, как я смеялся!
— Понравилось им твое блюдо, Мэри? — спросила Трисия.
— Это были нектар и амброзия, смешанные вместе, — Арчи пел дифирамбы, не давая Мэри говорить. — Какое это было объеденье! Мы просто чавкали, а Мэри сидела и аккуратненько ела крылышко, прическа — волосок к волоску и ни тени улыбки. Уверяю тебя, Мэри, в Виндхэме ты будешь местной легендой. Ты посрамила этого Бартона!
Трисия умирала от хохота.
— Мэри, я бы должна ужасно ревновать, но, слава Богу, я избавлена от этого! Какая другая жена не испытывает никакой ревности к секретарше мужа и в то же время может на нее полностью положиться, когда требуется вытащить его из неприятностей, в которые он сумеет угодить?
— Конечно, и я всегда могу сплавить его домой, — сказала Мэри. — Зачем мне воспитывать босса?
Трисия вскочила и взяла бутылку с шерри:
— Выпей еще бокал, Мэри, пожалуйста! Я никогда не думала, что мне будет приятно в твоем обществе, — она остановилась, прижав руку к губам. — О, Боже мой! Это звучит ужас но, правда? Я не то хотела сказать, я хотела сказать, что ты изменилась, раскрепостилась, вот и все!
— Бедная Мэри! — воскликнул Арчи.
— Нечего называть меня «бедная Мэри», мистер Джонсон! Я прекрасно понимаю, что Трисия хочет сказать, и полностью с ней согласна.

Глава 15

Когда в первую субботу после возвращения Мэри в Сидней Тим постучался в заднюю дверь, она пошла открывать с некоторой тревогой — что будет? Как они увидятся после первой разлуки? Она поспешно открыла дверь, хотела что-то сказать, но не смогла. Спазма сжала ей горло. Он стоял в дверях, улыбаясь. Любовь и радость сияли в его прекрасных синих глазах. Она молча взяла его за руки и крепко сжала, а слезы струились по ее лицу. На этот раз он обнял ее и прижал ее голову к груди, одной рукой гладя ее по голове.
— Не плачь, Мэри, — уговаривал он, неловко проводя ладошкой по ее волосам, — Я тебя утешаю, и тебе не надо плакать. Ну, ну, ну…
Но она уже отпрянула от него, ища по карманам носовой платок.
— Я в порядке, Тим, не расстраивайся, — прошептала она, вытирая глаза. Она улыбнулась и, не в силах удержаться, легко коснулась его щеки. — Я так по тебе скучала, что теперь плачу от счастья, вот и все.
— Я тоже ужасно рад тебя видеть, но я не плачу. Мэри, я скучал по тебе. Мама говорит, что с тех пор, как ты уехала, я плохо себя вел.
— Ты завтракал? — спросила она, изо всех сил стараясь овладеть собой.
— Нет еще.
— Тогда пойдем, и посиди, пока я приготовлю что-нибудь.
Она смотрела на него, едва веря, что он тут, перед ней, и не забыл ее.
— О, Тим, как я рада тебя видеть!
Он сел за стол, но глаза его ни на секунду не отрывались от нее, когда она суетилась на кухне.
— Пока тебя не было, Мэри, я немножко как бы болел. Было так странно! Есть не хотел, а от телевизора болела голова. Даже в «Прибрежном» было плохо, и у пива стал какой-то другой вкус. Папа говорил, что я довел его до чертиков, ну нисколько не мог быть на одном месте.
— Ну, знаешь, ты ведь и по Дони скучал. Тебе без Дони и без меня было очень одиноко.
— Дони? — он медленно произнес имя, как бы раздумывая, что оно значит. — Не знаю… Я вроде забыл Донн. Но тебя я не забыл. Я думал о тебе все время, все время думал о тебе!
— Ну, я теперь здесь, и с этим все в порядке, — сказала она радостно. — Что мы будем делать в эти выходные? Как насчет того, чтобы поехать в коттедж, хотя купаться и холодно? Его лицо вспыхнуло от радости.
— О, Мэри! Вот здорово! Поехали в Госфорд сейчас же!
Она повернулась и посмотрела на него так нежно, что Арчи Джонсон просто не узнал бы ее в этот момент.
— Не раньше, чем ты позавтракаешь, мой юный друг. Ты похудел, пока меня не было, и мне надо подкормить тебя.
Жуя последний кусочек второй отбивной, Тим смотрел на нее нахмурившись и с удивлением.
— В чем дело? — спросила она, следя за ним.
— Не знаю… Когда я утешал тебя, я почувствовал себя как-то странно… — ему было трудно объяснить, в его словаре не хватало слов.
— Правда, как-то странно, — неловко закончил он, не в состоянии сказать иначе и понимая, что он так и не сумел выразить свою мысль.
— Может быть, ты себя почувствовал взрослым, как твой папа, как ты думаешь? Ведь утешают обычно взрослые.
Выражение озабоченности сейчас же исчезло, и он улыбнулся:
— Да, да, Мэри! Я чувствую себя взрослым.
— Поел? Тогда давай соберем кое-что и отправимся, теперь рано темнеет, а у нас там много работы в саду.
Только изнеженные жители Сиднея могут называть это время года зимой. Эвкалиптовый лес сохраняет свою листву, в дневные часы тепло и солнечно, растения продолжают расти, распускаются почки и цветы, природа не замирает, как это бывает в более холодном климате.
Садик у коттеджа представлял собой пышный цветник. Цвели георгины, желтофиоли. Аромат цветов пропитывал воздух на сотни ярдов вокруг. Лужайка стала много лучше и зеленее зимой, чем в другое время года. По заказу Мэри коттедж был выкрашен белым с черной окантовкой, а железная крыша вновь оцинкована и сияла серебром.
Когда она въехала на поляну, где стоял коттедж, она не могла не оценить перемен. Какая разница между тем, как здесь было шесть месяцев назад, и какая красота теперь! Она повернулась к Тиму:
— Знаешь, Тим, у тебя прекрасный вкус. Посмотри, какая прелесть! И все потому, что ты сказал, что тебе не нравится коричневый цвет, и потому что заставил меня заняться садом. И ты был прав. Насколько стало лучше! Теперь приезжать сюда просто удовольствие. Мы должны придумать что-нибудь еще.
Он весь сиял от похвалы: