1 2 3 4 5 6 7 
Глава 1    

     

Душистый  дерн укроет плоть,     

Небесный  свод — мой храм, господь!     

В моем  кадиле — ветры гор,     

Мне мысль  — молитва с давних пор.     

Томас  Мур. «Священные песни»    

     

Кто не  знает, какое впечатление величия исходит от необъятного! Самые возвышенные,  самые смелые мысли посещают поэта, когда он заглядывает в бездны неизмеримых  просторов, и с особенной живостью ощущает он тогда собственное ничтожество. Не  может оставаться безучастным тот, кто впервые зрит перед собой ширь океана, и  даже в безбрежности ночи находит наш ум подобие величия, поражающего нас в  грандиозных явлениях природы, всю мощь которых не в силах постигнуть наши  чувства. Нечто близкое восторгу и благоговейному страху, этому порождению возвышенного,  ощущали при взгляде на раскинувшийся перед ними пейзаж и четверо несхожих меж  собой персонажей, коим довелось открыть наше повествование. Вчетвером — двое  мужчин и две женщины — взобрались они на груду поваленных ветром деревьев,  чтобы оглядеться по сторонам. Такие места и поныне зовутся в этих краях  ветровалами. Впуская небесный свет в темные душные лесные трущобы, они образуют  как бы оазисы в торжественных сумерках американских девственных лесов. Описываемый  здесь ветровал находился на косогоре пологого холма, и взору путника,  взобравшегося на его верхушку, открывались широкие дали — нечаянная радость для  странника, блуждающего в дебрях лесных. Небольшой клочок земли, но благодаря  его расположению высоко на склоне холма, над уходящей книзу прогалиной, вид  отсюда простирался много дальше, чем можно было предположить. Философы еще не  установили природу стихий, производящих в лесу такие опустошения; некоторые  ученые видят в этом разрушительное действие ветров, подобных тем, что образуют  в океане смерчи, тогда как другие ищут причину во внезапных и сильных  электрических флюидах; но самое явление достаточно всем знакомо. На кромке  ветровала, о коем здесь идет речь, слепые стихии так нагромоздили дерево на  дерево, что двое странников не только сами вскарабкались на высоту в тридцать футов,  но и увлекли за собою — где уговорами, а где и вовремя оказанной помощью —  обеих своих спутниц. Огромные стволы, сломанные и раскиданные как попало  мощными порывами ветра, лежали навалом, словно бирюльки, меж тем как их ветви, все  еще благоухающие увядшей листвой, переплетались, давая рукам надежную опору.  Один вывороченный из земли великан торчал мощным комлем кверху, и на его  разлапых корнях сохранился толстый слой земли, который и послужил своего рода  удобными мостками для наших четверых путников, озиравших окрестность.    

Пусть  читатель не ждет здесь от меня описания людей из высших слоев общества. Это  были всего лишь странники, блуждающие в дебрях лесных; но, даже отвлекаясь от  этого, надо сказать, что ни обычный их жизненный уклад, ни положение в свете не  приобщили их к преимуществам избранного круга. Двое — мужчина и женщина — были  местные уроженцы, исконные хозяева этой земли, ибо они принадлежали к  небезызвестному индейскому племени тускароров; что же касается их спутников, то  мужчина, судя по его внешнему виду, всю жизнь скитался по морям, и лишь в  качестве простого матроса, да и сопровождающая его девушка вышла из той же  непритязательной среды, однако юность и миловидность, а также скромные и живые  манеры придавали ее облику тот отпечаток ума и душевного изящества, который  сообщает прекрасному полу двойное очарование. Вот и сейчас ее выразительные  голубые глаза светились восторгом, а милое личико подернулось той легкой задумчивостью,  какую вызывают в одаренных натурах сильные ощущения — даже в тех случаях, когда  они приносят нам одну лишь незатуманенную радость.    

И в  самом деле, кто бы мог остаться равнодушным к картинам окружающей природы? К  западу, в том направлении, куда были обращены лица путников и где, собственно,  и открывались необъятные дали, взор блуждал по лиственному океану, отливающему  всеми оттенками зелени представленной здесь роскошной растительности и  расцвеченному богатейшей гаммой красок, столь обычных для сорок второго градуса  широты. Вяз со своей изящной плакучей кроной, все многочисленные разновидности  клена, а также благородные породы американского дуба и широколистная липа,  известная в, местном просторечии под именем мочальницы, — все эти деревья,  переплетаясь верхними сучьями, образовали как бы необозримый лиственный шатер,  простирающийся в сторону заходящего солнца и теряющийся в облаках на горизонте,  подобно тому как волны морские сливаются с небесной синевой у основания  небосвода. Тут и там небольшой просвет между лесными исполинами, образовавшийся  либо по капризу природы, либо по воле бушующих стихий, позволял какому-нибудь  дереву не столь мощной осанки пробиться к солнцу и вознести свою скромную  вершину чуть ли не на уровень зеленого полога. К таким деревьям принадлежали  береза — немаловажная особа в менее благословенных местах, трепетная осина,  различные виды орешника, а также другие представители меньшой лесной братии;  они казались чем-то вроде худородных, невзрачных гостей, затесавшихся в  общество родовитых и знатных вельмож. Тут и там стройный гладкий ствол сосны,  прорвав этот полог, высоко возносил над ним свою главу, словно изящный обелиск,  искусно воздвигнутый над лиственным долом.    

Бескрайние  просторы и почти безупречная гладь зеленого океана и создавали здесь впечатление  величия. И без того нежная игра красок, приглушенная переливами светотени,  рождала ощущение совершенной красоты, тогда как торжественное спокойствие  природы настраивало чувства на благоговейный лад.    

— Дядюшка, —  вскричала приятно изумленная девушка, обращаясь к старшему спутнику, за локоть  которого она почти неощутимо держалась, очевидно не доверяя достаточно крепкой,  но несколько шаткой опоре под ногами, — разве это не похоже на ваш любимый  океан?    

— Вздор  и детские фантазии, Магни! — Так дядюшка в шутку называл племянницу;  воздавая дань ее девичьей привлекательности, он образовал это имя от слова  «магнит». — Только ребенку придет в голову сравнивать какую-то пригоршню  листьев с Атлантическим океаном. Все эти маковки деревьев, если их собрать в  охапку, сгодятся разве что на скромный букетик, чтобы украсить грудь Нептуна.    

— Хорошо  сказано, дядюшка, но вы, кажется, хватили через край. Здесь на мили и мили  кругом нет ничего, кроме листьев. А что особенного в вашем океане?    

— Сравнила! —  рассердился дядюшка, нетерпеливо выдергивая у нее свой локоть, ибо руки он  глубоко засунул в карманы красного суконного камзола, какие были в ходу у  тогдашних модников. — Что за сравнение, Магни! Ну где, скажи, тут пенистые  волны? Где голубая вода, и соленые брызги, и буруны, и опять же — где киты, и  свирепые тайфуны, и непрерывное бултыханье волн на этом несчастном клочке леса,  дитя мое?    

— А  найдете вы на море эти зеленые султаны деревьев, благословенную тишину и  пьянящий запах листьев и все это зеленое очарование? Найдете вы что-либо  подобное на море, дядюшка?    

— Вздор,  Магни! Кабы ты хоть что-нибудь смыслила, ты знала бы, что зеленая вода — проклятье  для матроса! Все равно что зеленый новичок на вахте.    

— Но  при чем же тут зеленые деревья? Чш-ш-ш! Слышите? Это ветерок дышит в листве.    

— Уж  если тебе нравится ветер, девочка, послушала бы ты, как воет в снастях  норд-вест! А где у вас тут штормы и ураганы, где муссоны и пассаты в этой  богоспасаемой лесной стороне? Я уж не говорю про рыбу, — ее здесь и в  помине нет.    

— Что  ж, здесь тоже бывают нешуточные бури, это видно с первого взгляда. А лесные  звери — разве их сравнить с рыбами!    

— Это  как сказать, — заявил дядюшка с непререкаемой авторитетностью бывалого  матроса. — Чего нам не порассказали в Олбани про хищных зверей и что будто  мы с ними столкнемся, а ведь нам не попалось ничего такого, что испугало бы  даже тюленя. Я так полагаю, что никакие дикие звери не могут сравниться с  акулой южных широт.    

— Посмотрите-ка,  дядюшка! — воскликнула племянница, которую больше занимала величественная  красота бескрайнего леса, чем доводы ее почтенного родственника. — Вон  там, над верхушками деревьев, вьется легкий дымок. Неужто здесь люди живут?    

— А  ведь верно! — подтвердил старый моряк. — Дым говорит о присутствии  людей, а это стоит тысячи деревьев. Надо показать его Разящей Стреле — с такого  дикаря еще станется: проскочит мимо гавани, так ее и не заметив. Там, где  дымок, должен быть и камбуз.    

И  дядюшка, вынув руку из кармана, тронул стоявшего рядом индейца за плечо и  показал ему на чуть заметный виток дыма, который вырывался из лесной чащи  примерно за милю от них и, расплываясь почти невидимыми струйками, бесследно  исчезал в дрожащем воздухе.    

Тускарора  был одним из тех внушительного вида воинов, которые чаще встречались среди коренного  населения страны в прошлом веке, нежели в нынешнем; он достаточно терся среди  колонистов, чтобы познакомиться с их обычаями и даже языком, но почти не  утратил первобытной величавости и естественного достоинства, присущих вождям  индейского племени. К старому моряку он относился дружелюбно, но с заметной  сдержанностью, ибо индеец, встречавшийся с офицерами на военных постах, где  бывал частым гостем, не мог не понимать, что перед ним лицо подначальное. От  невозмутимой замкнутости тускароры веяло таким сознанием своего достоинства,  что Чарльз Кэп — ибо так звали нашего моряка — не решался даже в минуты  безудержного бахвальства обращаться с индейцем запанибрата, хоть их путешествие  длилось уже больше недели. Но сейчас этот дымок, курившийся над лесной  глухоманью, так же взволновал моряка, как, бывало, внезапное появление паруса в  море, и впервые за время их знакомства он отважился тронуть индейца за плечо.    

Зоркий  глаз тускароры сразу же различил в воздухе колечки дыма. С минуту он стоял,  слегка привстав на носки и раздувая ноздри — точь-в-точь олень, почуявшии в  воздухе смутную угрозу, — и вперив в пространство недвижный взгляд, словно  ученый пойнтер, ждущий хозяйского выстрела. Потом, опустившись на пятки, издал  чуть слышное восклицание, столь же характерное для индейца, как и его  воинственные вопли; больше он ничем не выдал своего волнения. Лицо его  сохраняло неподвижность маски, и только быстрые черные орлиные глаза  внимательно обшаривали лиственную панораму, точно стараясь не упустить ничего  заслуживающего внимания. И дядя и племянница понимали всю опасность  предпринятого ими путешествия по нехоженым, диким местам, но ни он, ни она не  могли судить, добро или зло вещает им эта неожиданная близость человека.    

— Где-то  здесь охотятся онеиды или тускароры. Разящая Стрела, — сказал Кэп, называя  своего спутника-индейца его английским именем. — Неплохо бы к ним  присоединиться. Эх, соснуть бы ночку на удобной койке!    

— Вигвам  нет, — ответил Разящая Стрела с обычной невозмутимостью. — Слишком  много дерево, — Но должны же здесь быть индейцы. Может, кто из ваших  старых земляков, мастер Разящая Стрела?    

— Не  тускарора, не онеида, не мохок — бледнолицый!    

— Черта  с два! Ну, знаешь, Магни, такое даже моряку не сморозить. Мы, старые морские волки,  носом отличаем дух матросского табачка от солдатской люльки или логово  неопытного новичка от койки заправского матроса; но даже старейшему адмиралу во  флоте его величества не отличить по дыму из камбуза королевское судно от  простого угольщика.    

Мысль,  что где-то по соседству в этой глуши находятся человеческие существа,  взволновала его прелестную спутницу; румянец еще живей заиграл на ее свежих  щечках и глаза заблестели; но и она растерянно повернулась к своему родичу и  сказала нерешительно (обоим им не раз приходилось дивиться необыкновенным  познаниям тускароры, его, можно сказать, вещему Инстинкту):    

— Огонь  бледнолицего! Но он не может этого знать, дядюшка!    

— Десять  дней назад, дорогая, я бы в этом поклялся, а сейчас уже не поручусь. А  дозвольте вас спросить, Разящая Стрела, с чего вы взяли, будто это дым  бледнолицего, а не краснокожего?    

— Сырой  дрова, — ответил воин наставительно, словно учитель, объясняющий арифметическую  задачу бестолковому ученику. — Много сырость — дым большой; много вода —  дым черный.    

— Но  разрешите заметить, мастер Разящая Стрела, дым ничуть не черный и совсем его  даже не много. На мой взгляд, к примеру сказать, это такой же легкий кудрявый  дымок, какой вьется над капитанским чайником, когда за неимением ничего другого  кипятишь его на старой стружке, которой устилают трюм.    

— Много  вода, — повторил индеец, выразительно кивая головой. — Тускарора  хитрый — не разводи огонь из вода. Бледнолицый слишком читай книга, он что  хочешь жги. Много книга, ничего не знай.    

— Что  ж, это он правильно сказал, я с ним согласен, — подтвердил Кэп, не  видевший в учености большого проку. — Он в тебя метит, Магни, в твои  книжки. Вождь по-своему неглупый малый… А далеко ли еще, Разящая Стрела, по  вашим расчетам, до этой лужицы, под названием Великое Озеро? Мы уже который  день к ней пробираемся, а все конца не видно!    

Тускарора  посмотрел на моряка с видом спокойного превосходства.    

— Онтарио  что небо, — сказал он, — одно солнце, и великий путешественник его  увидай.    

— Что  ж, я и есть великий путешественник, не стану отпираться, но из всех моих  путешествий это самое нудное и бестолковое. И добро бы оно к морю вело, а ведь  мы в обратную сторону плетемся. Нет, ежели бы эта шайка пресной воды была под  самым нашим боком да так она велика — уж пара зорких глаз должна бы ее увидеть,  ведь с этого наблюдательного пункта видимость на добрых тридцать миль.    

— Гляди, —  сказал Разящая Стрела, с величавой грацией простирая вперед руку, —  Онтарио!    

— Дядюшка!  Вас научили кричать: «Земля!», а не «Вода!» — вот вы ее и не замечаете! —  воскликнула племянница, смеясь, как смеются школьницы своим задорным шуткам.    

— Полно,  Мэйбл! Неужто бы я не узнал свою родную стихию, если бы приметил ее на горизонте?    

— Так  ведь Онтарио не ваша стихия, дядюшка, вас тянет на соленую воду, а это пресная.    

— Я  же тебе не какой-нибудь молокосос юнга, а старый закаленный моряк! Я узнаю  воду, даже если увижу ее в Китае!    

— Онтарио! —  горделиво повторил Разящая Стрела, опять показывая рукой на северо-восток.    

Кэп  впервые за время их знакомства посмотрел на тускарору с легким презрением,  однако проследил взглядом за рукой и глазами индейца, устремленными на то, что  казалось лишь клочком пустого неба, чуть повыше лиственной равнины.    

— Вот-вот,  этого-то я и ожидал, когда уходил с побережья на поиски какой-то пресноводной  лужи! — снова заворчал Кэп, пожимая плечами, словно человек, окончательно  пришедший к какому-то выводу и не желающий тратить слова попусту. —  Возможно, это и есть Онтарио, но оно с таким же успехом уместилось бы у меня в  кармане. Надеюсь, когда мы до него доберемся, нам можно будет развернуться там  на нашей лодке… Однако, Разящая Стрела, если где-то рядом есть бледнолицые, не  мешало бы нам с ними повидаться.    

Тускарора  в знак согласия низко склонил голову, и весь отряд начал спускаться с корней  поваленного дерева. Едва спрыгнув наземь, Разящая Стрела сказал, что отправится  к огню и выяснит, кто его зажег, а жене и остальным своим спутникам посоветовал  вернуться к лодке, которую они оставили на соседней реке, и там его подождать.    

— Ну  нет, вождь, это бы еще годилось при промере глубины или на небольшой прогулке  по взморью, — возразил старый Кэп, — в неизвестной же местности  страшновато отпускать лоцмана так далеко от корабля. С вашего позволения, я  пойду с вами.    

— Чего  хочет брат мой? — спросил индеец степенно, нисколько не обижаясь на столь  ясно высказанное недоверие.    

— Не  расставаться с вами. Разящая Стрела, только и всего! Я пойду с вами и  переговорю с незнакомцами.    

Тускарора  не стал возражать, но тем наставительнее приказал вернуться к лодке своей покорной  и терпеливой жене, только изредка решавшейся вскидывать на него свои большие  черные глаза, в которых читались уважение, и страх, и любовь, преданная и  нежная.    

Но тут  запротестовала Магни. Отважная и решительная в минуты невзгод и испытаний, она  все же была женщина, и мысль остаться одной, без защитников, в этой дикой  пустыне, всю необъятность которой она только что измерила глазами, показалась  ей такой страшной, что она выразила желание пойти с дядей.    

— Прогулка  будет мне только полезна, достаточно я насиделась в лодке, — уверяла она,  и ее личико, побледневшее было от испуга, как она ни крепилась, чтобы скрыть  свое волнение, снова расцвело румянцем. — Среди этих людей, возможно, есть  и женщины.    

— Что  ж, не возражаю, пойдем. Это всего в каком-нибудь кабельтове [1] отсюда. Мы вернемся еще за  добрый час до захода солнца.    

Обрадованная  девушка, чье настоящее имя было Мэйбл Дунхем, присоединилась к мужчинам, тогда  как Июньская Роса — ибо так звали жену Разящей Стрелы — покорно побрела к реке;  она так привыкла к повиновению и лесному сумраку, что совсем не испытывала  страха.    

Трое  остальных, осторожно выбравшись из бурелома, вышли на опушку и направились в ту  сторону, где курился дымок. Разящей Стреле достаточно было посмотреть  разок-другой, чтобы выбрать нужное направление, тогда как старик Кэп долго и  обстоятельно сверялся с карманным компасом, прежде чем углубиться в лесную  чащу.    

— Плыть,  доверившись собственному носу, может, и годится для индейца, Магни, но наш  брат, опытный моряк, знает цену этой стрелке, — говорил дядюшка, идя по  следам легко ступающего тускароры. — Америку бы вовек не открыли, поверь,  если бы Колумб полагался только на свой нюх. Что, дружище Разящая Стрела,  приходилось тебе видеть такую штуковину?    

Индеец  обернулся, мельком взглянул на компас, который Кэп держал перед собой, словно  проверяя по нему курс, и ответил с обычной серьезностью:    

— Глаз  бледнолицый. Тускарора довольно голова. А теперь, Соленый Вода, — так  индеец величал своего спутника, — нет язык, пусть будет один глаз.    

— Он  говорит, дядюшка, что нам следует помалкивать; опасается, должно быть, людей, с  которыми нам предстоит встретиться.    

— Индеец  всегда осторожен, когда идет в дозор. Ты заметила, как он осмотрел затравку у  своего ружья? Не мешает и мне проверить пистолеты.    

Спокойно  отнесясь к этим приготовлениям, ибо она привыкла к ним за долгое странствование  в лесной глуши, Мэйбл шла быстрым, упругим шагом, не уступающим легкостью  походке индейца, следуя по пятам обоих мужчин. Первые полмили странники  ограничивались молчанием, но дальнейший их путь потребовал новых мер  предосторожности.    

В лесу,  как обычно под густым навесом ветвей, глаз видел только высокие стволы  деревьев. Все живое здесь было устремлено к солнцу, и они шли под лиственным  шатром, словно под естественными сводами, опиравшимися на мириады неотесанных  колонн. Но за каждой такой колонной или деревом мог притаиться недобрый  человек, охотник, а то и враг, и, по мере того как Разящая Стрела быстро  подвигался туда, где, как подсказывало ему безошибочное чутье, должны были находиться  люди, поступь его становилась все неслышнее, глаза все зорче пронизывали лесной  сумрак, и он все осторожнее жался к деревьям.    

— Гляди,  Соленый Вода! — прошептал он с торжеством, указывая пальцем куда-то в  глубь леса. — Огонь бледнолицый.    

— Клянусь  богом, — пробормотал Кэп, — индеец прав! Вон они сидят себе за  жратвой, да так спокойно, словно это не лесная трущоба, а каюта трехпалубного  корабля.    

— Разящая  Стрела только отчасти прав, — шепнула ему Мэйбл. — Там два индейца и  один белый.    

— Бледнолицый, —  повторил Разящая Стрела и поднял вверх два пальца. — Краснокожий, — и  поднял один палец.    

— Отсюда  не разберешь, — рассудил Кэп, — кто из вас прав. Один из них  наверняка белый, и какой же он приятный малый! Сразу скажешь, что из  порядочных, да и из себя молодец, не какой-нибудь увалень; другой, видать,  краснокожий — и от природы и оттого, что краски на себя не пожалел; зато уж  третий — ни два ни полтора, ни бриг ни шхуна.    

— Бледнолицый, —  повторил Разящая Стрела и снова поднял два пальца. — Краснокожий, — и  поднял один палец.    

— Должно  быть, он прав, дядюшка, вы же знаете, какой у него верный глаз. Но как бы нам выяснить,  кто они — Друзья или враги? А вдруг это французы?    

— А  вот я им покричу, и мы увидим, — сказал Кэп. — А ну-ка, Магни,  спрячься за дерево — как бы этим негодяям не взбрело на ум дать по нас бортовой  залп из всех орудий, не вступая в переговоры. Я мигом выясню, под каким флагом  они плавают.    

Дядюшка  приложил ладони рупором ко рту, чтобы окликнуть незнакомцев, но Разящая Стрела  внезапным движением помешал его намерениям, оттолкнув его руки.    

— Краснокожий  — могиканин, — объявил тускарора. — Хорошо. Бледнолицый — ингиз note  [2].    

— Приятная  новость! — прошептала Мэйбл; она без удовольствия думала о возможной кровавой  схватке в этом глухом лесном закоулке. — Пойдемте к ним, дядюшка, и  скажем, что у нас самые мирные намерения.    

— Очень  хорошо, — сказал тускарора. — Краснокожий — спокойно, он знай.  Бледнолицый скоро-скоро — и огонь. Пусть иди скво [3].    

— Это  еще что за притча! — вскричал Кэп в крайнем изумлении. — Послать  малышку Магни лазутчиком, а нам, двум олухам, расположиться здесь и ждать сложа  руки, как она там причалит к берегу? Да чем такое допустить, я…    

— Это  мудрый совет, дядя, — сказала храбрая девушка, — и я ни капли не  боюсь. Ни один христианин, увидев женщину одну, не станет в нее  стрелять, — я к ним явлюсь как бы вестницей мира. Давайте я пойду вперед,  как предлагает Разящая Стрела, и все будет прекрасно. Вас еще никто не видел, а  меня незнакомцы не испугаются.    

— Очень  хорошо, — повторил Разящая Стрела, которому, видно, нравилось присутствие  духа молодой девицы.    

— Такое  поведение не пристало моряку, — возразил Кэп. — Впрочем, здесь, в  лесу, никто, конечно, не узнает. И если ты в самом деле не против, Мэйбл…    

— Да  что вы, дядюшка! Я нисколько не боюсь, тем более что вы будете рядом и за меня  вступитесь.    

— Ну,  так и быть. Но возьми у меня один из пистолетов.    

— Нет,  лучше я положусь на свою молодость и слабость, — сказала девушка смеясь;  от волнения щеки ее зарделись, как маков цвет. — Беззащитность женщины —  самый верный ее оплот среди добрых христиан. Я никогда не зналась с оружием и  впредь не хочу ничего о нем знать.    

Дядя не  стал настаивать, и, провожаемая мудрыми наставлениями тускароры, Мэйбл собрала  все свое мужество и одна-одинешенька пошла к людям, сидевшим у костра. Сердце  тревожно колотилось у нее в груди, но она шла твердым шагом, ничем не выдавая  своего волнения. В лесу стояла нерушимая тишина, ибо те, к кому Мэйбл  приближалась, были слишком заняты удовлетворением своего естественного  аппетита, или, проще сказать, волчьего голода, чтобы позволить себе чем-нибудь  посторонним отвлечься от столь важного дела. Но в сотне шагов от костра Мэйбл  случайно наступила на сухую хворостинку, и едва слышный хруст, раздавшийся под  ее легкой стопой, заставил могиканина, за коего признал индейца Разящая Стрела,  и его товарища, относительно которого мнения разошлись, с быстротой молнии  вскочить на ноги. Оба они оглянулись на свои карабины, прислоненные к дереву,  но при виде девушки ни один из них не протянул руки к оружию. Индеец  ограничился тем, что сказал белому несколько слов, после чего воротился к своей  трапезе так спокойно, как будто ничего не произошло, тогда как его товарищ  отошел от костра и направился навстречу девушке.    

Когда  незнакомец приблизился, Мэйбл увидела, что ей предстоит разговор с человеком  одного с ней цвета кожи, но платье его представляло такую причудливую смесь  костюмов двух наций, что ее взяло сомнение, и она отложила решение этого  вопроса до более близкого знакомства. Это был молодец средних лет, скорее  некрасивый, но с таким располагающим, бесхитростным лицом, что Мэйбл он  показался чуть ли не красавцем, — во всяком случае, страх ее как рукой  сняло. И все же она остановилась, повинуясь если не велению своей натуры, то  обычаю своего пола, возбранявшему ей слишком явно торопиться навстречу  незнакомому мужчине, да еще при тех обстоятельствах, в каких она волею случая  оказалась.    

— Не  бойтесь ничего, милая девушка, — сказал охотник, ибо, судя по одежде,  таково было его занятие. — Вы встретили в этой пустыне честных христиан,  готовых радушно принять каждого, кто хочет мира и справедливости. Я человек  небезызвестный в этих краях, — смею надеяться, что и до ваших ушей дошло  одно из моих многочисленных прозваний. Французы и индейцы по ту сторону Великих  Озер знают меня как La Longue Carabine [4].    

В речах  незнакомца не чувствовалось бахвальства а лишь законная гордость тем, что,  каким бы именем его ни звали люди, они не могли сказать о нем ничего дурного.  На Мэйбл слова его оказали магическое действие. Услышав последнее его прозвище,  она радостно всплеснула руками и восторженно повторила:    

— Следопыт!    

— Да,  так меня зовут, милая девушка, и не всякий лорд столь заслуженно носит свои  титулы, как я мое прозвание, хотя, по чести сказать, я еще больше горжусь своим  умением обходиться без всяких следов и троп.    

— Стало  быть, вы тот самый друг, которого батюшка обещал послать нам навстречу!    

— Если  вы дочь сержанта Дунхема, то даже Великий Пророк делаваров [5] не высказал бы истины  более очевидной.    

— Я  Мэйбл, а там, за купой деревьев, скрывается мой дядюшка Кэп и тускарора,  которого мы зовем Paзящая Стрела. Мы рассчитывали встретить вас не раньше чем  дойдя до озера.    

— Я  предпочел бы видеть вашим проводником более прямодушного индейца, — сказал  Следопыт. — Не очень-то я доверяю тускарорам: это племя слишком удалилось  от могил своих предков, чтобы по-прежнему чтить Великого Духа. К тому же  Разящая Стрела — честолюбивый вождь. А Июньская Роса с вами?    

— Да,  жена его сопровождает, и какое же это милое, кроткое создание!    

— И  преданное сердце, чего не скажешь о ее муже. Но неважно: нам подобает со  смирением принимать предначертанное свыше, покуда мы шествуем тропою жизни.  Вашим проводником мог оказаться кто-нибудь и похуже тускароры, хотя в нем  слишком много крови мингов, чтобы можно было считать его другом делаваров.    

— Так,  значит, хорошо, что мы встретились! — воскликнула Мэйбл.    

— Во  всяком случае, очень неплохо: ведь я обещал сержанту благополучно доставить его  дочку в крепость, хотя бы и ценою своей жизни. Мы оставили нашу лодку на  подступах к водопаду и на всякий случай пошли вам навстречу. И хорошо сделали:  Разящая Стрела вряд ли справился бы с быстриной.    

— А  вот и дядюшка с тускаророй. Наши отряды могут теперь соединиться.    

И  действительно, убедившись, что переговоры протекают мирно, Кэп и Разящая Стрела  подошли ближе. Мэйбл в нескольких словах сообщила им все, что узнала сама,  после чего вся компания присоединилась к путникам, сидевшим у костра.    

 Глава 2    

     

О раб  земной!     

До той  поры,      

Пока  нечистые дары     

Ты не  принес в свой храм,     

Весь мир  перед тобой склонен,     

Ты —  царь, и вознесен твой трон     

К высоким  небесам.     

Джон  Вильсон. «На посещение Хайлэнд Глен»    

     

Могиканин  продолжал насыщаться, тогда как его белый товарищ встал и, учтиво сняв шапку,  поклонился Мэйбл. Это был цветущий юноша, полный здоровья и сил; его платье,  хоть и не строго флотского образца, как у Кэпа, говорило, что и он более  привычен к воде, чем к земле. В то время настоящие моряки были обособленной  кастой, резко отличавшейся от других сословий; их представления, равно как язык  и одежда, так же ясно указывали на их занятие, как взгляды, речи и одежда турка  обличают в нем правоверного мусульманина. Хотя Следопыт был еще мужчина в самой  поре, Мэйбл говорила с ним без всякого стеснения, возможно потому, что  зарядилась храбростью для этого знакомства; встретившись же глазами с молодым  человеком, сидевшим у костра, она невольно потупилась, смущенная восхищением,  которое прочла — или вообразила, что прочла, — в его приветственном  взгляде. И в самом деле оба они отнеслись друг к другу с тем естественным  интересом, какой возникает у молодых впечатлительных людей, когда их роднит  одинаковый возраст, сходные жизненные обстоятельства, привлекательная  наружность и необычная обстановка их встречи.    

— Перед  вами, — сказал Следопыт, глядя на Мэйбл с открытой своей улыбкой, —  те друзья, которых ваш почтенный батюшка выслал вам навстречу. Это — великий  делавар, изведавший на своем веку немало славы, но и немало злоключений. Он  носит, разумеется, индейское имя, подобающее вождю, но, так как его трудно  выговорить тем, кто незнаком с его наречием, мы переиначили его на английский  лад — Великий Змей. Это не значит, что он коварен в большей мере, чем полагается  краснокожему, а только что он мудр и хитер, как и подобает воину. Разящая  Стрела прекрасно меня поймет.    

Пока  Следопыт произносил свою речь, оба индейца испытующе оглядывали друг друга;  тускарора подошел первым и вступил с соотечественником в дружелюбный по  видимости разговор.    

— Люблю  смотреть, как двое краснокожих приветствуют друг друга в лесной чащобе! —  продолжал Следопыт. — Не правда ли, мастер Кэп, это все равно как будто  два дружественных судна обмениваются салютами в открытом море. Но раз уж мы  заговорили о воде, позвольте представить вам моего юного друга Джаспера  Уэстерна, который хорошо знаком с этой стихией, так как всю свою жизнь провел на  Онтарио.    

— Рад  познакомиться, дружище, — сказал Кэп, сердечно пожимая руку своему  пресноводному коллеге, — хотя в школе, куда вас отдали, вам еще многому  предстоит поучиться. Это моя племянница Мэйбл — я зову ее Магни по причине,  всего значения которой ей не попять, хотя вы, должно быть, достаточно преуспели  в нашей науке, чтобы знать, что такое компас.    

— Причину  угадать нетрудно, — отвечал молодой человек, невольно устремляя темные  смелые глаза на вспыхнувшее лицо девушки, — и, мне думается, что матрос, идущий  с таким компасом, как ваша Магни, никогда не собьется с курса.    

— Что  ж, видно, наши матросские словечки вам знакомы и употребляете вы их с толком и  к месту, но, сдается мне, вы видели на своем веку больше зеленой, чем голубой  воды.    

— Не  удивляйтесь, что мне знаком язык береговых жителей, — нашему брату редко  приходится больше чем на двадцать четыре часа терять землю из виду.    

— Жаль,  жаль, молодой человек. Плавающей птице негоже засиживаться на берегу. Ведь, по  правде сказать, ваше озеро, мастер Уэстерн, как я полагаю, окружено со всех  сторон землей.    

— Но,  дядюшка, разве то же самое нельзя сказать об океане? Он тоже со всех сторон  окружен землей, — с живостью отозвалась Мэйбл; она испугалась, как бы  дядюшка с места в карьер не пустился рассуждать на любимую тему с  самоуверенностью неисправимого педанта.    

— Ошибаешься,  девочка, это как раз земля окружена океаном; я всегда твержу это тем, кто на  берегу. Ведь они живут, в сущности, посреди моря, хоть сами того не  подозревают; живут, можно сказать, божьим изволением, ведь воды-то на свете  больше, чем земли, не говоря уж о том, что она коварнее. Но такова слепота  человеческая: какой-нибудь удалец, и не нюхавший моря, иной раз вообразит себя  умнее того, кто обогнул мыс Горн. То-то и оно: земля наша попросту остров,  тогда как все прочее — вода.    

Молодой  Уэстерн был преисполнен уважения к бывалому моряку — его уже давно томили мечты  о морском плавании; но он, естественно, чувствовал привязанность к обширному  озеру, на котором вырос и которое в его глазах было не лишено своей  неповторимой красоты.    

— То,  что вы говорите, сударь, — заметил он скромно — может, и верно в  рассуждении Атлантического океана, ну, а мы здесь, на Онтарио, питаем уважение  и к суше.    

— Это  потому, что она зажала вас в кулак, — возразил Кэп, смеясь собственной  шутке. — Но, как я вижу, ваш Следопыт, как вы его зовете, уже спешит сюда  с дымящимся подносом и приглашает нас откушать с ним. Вот уж что верно, то  верно — дичиной в море не побалуешься. Мастер Уэстерн, услуживать молодой  девице в ваши лета так же не обременительно, как выбирать сигнальный фал. И,  если вы позаботитесь о тарелке и кружке для моей Мэйбл, пока я буду закусывать  со Следопытом и индейцами, она, конечно, сумеет оценить ваше внимание.    

Сказав  это больше для красного словца, мастер Кэп и не подозревал, сколь уместно его  замечание. Джаспер Уэстерн самым ревностным образом принялся услуживать Мэйбл,  и девушка весьма оценила рыцарское внимание, оказанное ей юным матросом при  первом же их знакомстве. Джаспер усадил ее на ствол упавшего дерева, отрезал ей  самый лакомый кусок дичины, наполнил ее кружку чистой родниковой водой и,  усевшись напротив, старался предупредить каждое ее желание, сразу же расположив  ее к себе своей ласковой простодушной заботой — этой данью уважения, от которой  не откажется ни одна женщина, но которая особенно лестна и приятна, когда  исходит от юного сверстника и когда сильная, мужественная сторона воздает его  беспомощной и слабой. Как и большинство мужчин, мало бывавших в женском  обществе, молодой Уэстерн вкладывал в свою любезность столько серьезной,  искренней и дружеской теплоты    

— пусть  и без отпечатка светского обращения, которого не чужда была Мэйбл, — что  эти обаятельные качества с лихвой восполняли в ее глазах недостаток  галантности. Предоставим же неопытным и бесхитростным молодым людям знакомиться  ближе — скорее на языке чувств, чем внятно выраженных мыслей, — и  обратимся к другой группе сотрапезников, среди которых дядюшка, старавшийся,  как всегда, не ударить лицом в грязь, успел уже стать центральной фигурой.    

Вся  компания расселась вокруг деревянного подноса с бифштексами из дичи,  поставленного для всех, и в завязавшейся беседе, естественно, отразились  характеры тех, из кого состояло это разнородное общество. Индейцы молчали и тем  усерднее налегали на еду — пристрастие американских уроженцев к жаркому из  дичины поистине не поддается удовлетворению, — тогда как оба белых застольника  проявили общительность и словоохотливость, причем каждый из них весьма упорно и  пространно отстаивал свою точку зрения. Но так как их беседа поможет читателям  войти в курс дела и прольет свет на многое в дальнейшем рассказе, нелишне  привести ее здесь.    

— Ваша  жизнь, разумеется, имеет свои приятные стороны, мастер Следопыт, — заметил  Кэп, когда голод путников поутих и они начали есть с разбором, выискивая на  подносе что повкуснее. — В ней те же превратности счастья, что у нас,  моряков, свой риск и свои удачи, но у нас кругом вода, а ваш брат видит только  землю.    

— Полноте,  да мы видим сколько угодно воды в наших походах и поездках, — возразил его  белый собеседник. — Мы, жители границы, управляемся с веслом и острогой не  хуже, чем с карабином и охотничьим ножом.    

— Охотно  вам верю. А только умеете ли вы брасопить реи или выбирать швартовы? А владеете  ли вы штурвалом и умеете ли бросать лот, есть ли у вас понятие о риф-штерте и  стень-вынтрепе? Весло — почтенная вещь, не спорю, когда вы в челноке, но на  корабле от него мало проку.    

— Что  до меня, то я уважаю всякое занятие человека и верю, что названные вами вещи  имеют свое разумное назначение. Тот, кто, подобно мне, жил среди многих племен,  понимает, до чего разнородны человеческие нравы и обычаи. Раскраска у минга не  похожа на раскраску делавара, и ошибется тот, кто захочет увидеть воина в  одежде скво. Я не стар годами, но давно живу в лесу, и человеческая натура мне  знакома. Я не питаю уважения к учености горожан — никогда я не встречал среди  них такого, кто умел бы целиться из ружья или разбирался бы в лесных тропах.    

— Тут,  мастер Следопыт, мы сходимся в мнениях. Шататься по улицам, слушать проповеди  или посещать воскресную службу еще не значит быть человеком. Отправьте малого в  море, если хотите раскрыть ему глаза на мир, пусть поглядит на чужие племена и  на то, что я называю лицом природы, если хотите, чтобы он научился понимать сам  себя. Возьмите хотя бы моего зятя. Он в своем роде славный малый, ничего не  скажешь, но пехтура есть пехтура, и, хоть ты двадцать раз называйся сержантом,  дело от этого не меняется. Когда он посватался к моей сестре Бриджет, я сказал  этой дурехе — как и обязан был сказать, — кто он есть и чего ей ждать от  такого муженька. Но эти девчонки, ежели забьют себе что в голову, с ними просто  сладу нет. Правда, сержант вроде бы вышел в люди, у себя в крепости он,  кажется, крупная шишка, но ей-то, бедняжке, какой от этого прок, когда она уже  четырнадцать лет как в гробу.    

— Ремесло  солдата — честное ремесло, лишь бы он сражался на правой стороне, — сказал  Следопыт. — А как французишки все вор на воре, а его священное величество  и наши колонии всегда за правое дело стоят, то у сержанта и совесть спокойна и  слава добрая. Я никогда не спал лучше, чем когда задавал мингам взбучку, хотя,  по чести сказать, не в моих правилах сражаться, как индеец. У нашего Змея свой  обычай, а у меня свой; мы сражаемся бок о бок уже многие годы, и каждый из нас  уважает обычай другого. Я говорю ему, что на свете только одно небо и только  одна преисподняя, чему бы ни учила его религия, но тропы туда ведут разные.    

— Вы  рассуждаете разумно, и он обязан вам верить; но дороги в ад, по-моему, ведут  большей частью сушей. Бедняжка Бриджет всегда называла море «чистилищем»: ведь,  расставаясь с сушей, уходишь от ее соблазнов. Сомневаюсь, чтобы это можно было  сказать о здешних озерах.    

— Что  в городах и поселках заводится всякий грех, я охотно допускаю; но наши озера окружены  лесами, а в таком храме каждый день хочется возносить молитвы богу. Что люди  даже в лесной глуши бывают разные, я тоже согласен: делавары и минги — это день  и ночь. А все же я рад нашему знакомству, друг Кэп, хотя бы уже потому, что вы  можете рассказать Великому Змею, что озера бывают и соленые. Мы с ним одна душа  и одно сердце с первого же дня, и если могиканин верит мне так же, как я ему  верю, то он немало узнал от меня о жизни белого человека и о законах природы;  но я заметил, что никто из краснокожих не дает веры тому, что на свете есть  соленые озера и реки, текущие вспять.    

— А  все оттого, что в голове у вас полнейший ералаш и обо всем-то вы судите шиворот-навыворот, —  заметил Кэп, снисходительно покачивая головой. — Вы толкуете о своих  озерах и перекатах, точно это морские корабли, а об океане, его отливах и  приливах — словно это рыбацкий челнок. Разящая Стрела и Змей сомневаются в том,  что существует соленая вода, но это же чистейшая бестолочь, хотя и мне,  признаться, кажется басней, будто существуют какие-то внутренние моря, а тем  более будто вода в море может быть пресной. Я проделал такой долгий путь,  отчасти чтобы собственными глазами и собственным небом в этом убедиться, а не  только чтобы услужить сержанту и Магни, хоть сержант и муж моей сестры, а Магни  для меня все равно что родная дочь.    

— Вы  заблуждаетесь, вы заблуждаетесь, вы очень заблуждаетесь, друг Кэп, недооценивая  могущество и мудрость, явленную богом в его творении, — возразил Следопыт  с истовой убежденностью. — Бог сотворил солонцы на потребу оленю, и он же  создал для человека, как белого, так и краснокожего, прозрачные родники для  утоления жажды. Неразумно думать, будто не в его власти создать озера чистой  воды для Запада или нечистой для Востока.    

На Кэпа  при всей его самоуверенности педанта произвела впечатление суровая простота Следопыта,  но ему не хотелось мириться с фактами, которые он уже много лет отрицал как  невозможные. Не желая признать себя побежденным и в то же время чувствуя свое  бессилие в споре с человеком, прибегающим к столь непривычным для него  доказательствам, подкрепленным в равной мере силой веры, правдолюбия и  правдоподобия, он постарался увильнуть от дальнейшего разговора на эту тему.    

— Ладно,  ладно, дружище Следопыт, — сказал он, — прекратим этот спор. И уж раз  сержант прислал вас, чтобы переправить нас на это самое озеро, уговоримся  попробовать его воду на вкус. Об одном только вас предупреждаю: я не хочу  сказать, что вода не бывает пресной на поверхности озера. Даже в Атлантическом  океане, в устьях больших рек, она местами пресная; я покажу вам, как взять  пробу воды на глубине нескольких морских саженей [6]. Вы, должно быть, понятия не имеете, как  это делается. Тогда и видно будет, что к чему.    

Следопыт  и сам был рад оставить бесполезный спор, и вскоре разговор у них перешел на другое.    

— Мы  здесь не слишком высокого мнения о своих талантах, — заметил он после  некоторой паузы, — прекрасно понимаем, что у людей, живущих в городах или  у моря…    

— ..на  море, — поправил его Кэп.    

— ..на  море, если вам угодно, друг, — иные возможности, чем у нас, в этой глуши.  И все же у каждого из нас свое призвание, я бы даже сказал — свое природное  дарование, не тронутое тщеславием и корыстью. Скажем, у меня талант по части  стрельбы, поиска следов да еще охоты и разведки; и, хотя я и владею веслом и  острогой, тут я себя мастером не считаю. Вот Джаспер, беседующий с сержантовой  дочкой, другого склада человек, он чувствует себя на воде как дома. Индейцы и  французы на северном берегу зовут его Пресная Вода, из уважения к его таланту.  Он лучше управляется с веслом и снастью, чем с кострами на лесной тропе.    

— Что  ж, ваши таланты, как я погляжу, достойны уважения, — сказал Кэп. —  Костер ваш, к примеру, поставил меня в тупик, несмотря на все мои знания и опыт  в морском деле. Увидев дымок, Разящая Стрела сразу же догадался, что костер  разложил белый, а это для меня премудрость, какую можно приравнять разве что к  управлению кораблем, когда идешь темной ночью между песчаными отмелями.    

— Да  это сущие пустяки, — возразил Следопыт, заливаясь беззвучным смехом; по  выработавшейся у него привычке, он во всем старался избегать излишнего  шума. — Мы все свои дни проводим в великой школе природы и походя  усваиваем ее уроки. Если б мы не были искушены в этих тонкостях, от нас было бы  мало проку, когда мы ищем след или пробираемся сквозь чащу с важным донесением.  Пресная Вода, как мы его зовем, так любит всякую сырость, что, собирая валежник  для костра, прихватил две-три зеленые ветки — вон их сколько валяется вместе с  буреломом. А сырое дерево дает черный дым, что, должно быть, и вам, морякам,  известно. Все это пустяки, сущие пустяки, хоть и кажется бог весть какой  премудростью тому, кто ленится смиренно и благодарно изучать разнообразные пути  господни.    

— Ну  и верный же глаз у Разящей Стрелы, если он уловил такое незаметное различие!    

— Плохой  бы он был индеец, кабы не знал таких вещей! Особенно сейчас, когда весь край  охвачен войной, индеец не станет ротозейничать. У каждого цвета кожи своя  натура, и у каждой натуры свой закон и цвет кожи. Я, к примеру, много лет убил  на то, чтобы изучить все тонкости лесной грамоты: то, что знает индеец, не так  легко дается белому, как положенные ему науки; хотя о них я меньше всего берусь  судить, ведь я всю свою жизнь прожил в лесной чащобе.    

— Вы  оказались способным учеником, мастер Следопыт, сразу видно, как вы в этом  разбираетесь. Но мне думается, человеку, выросшему на море, тоже нетрудно это  раскумекать, надо только взяться за дело засучив рукава.    

— Это  как сказать. Белому человеку плохо дается сноровка краснокожего, как и краснокожему  нелегко дается обычай белого. Натура есть натура, и от нее, как я понимаю,  нелегко отказаться.    

— Это  вы так думаете, а мы, моряки, объехавшие весь свет, знаем: люди везде одинаковы  — что китайцы, что голландцы. Сколько я заметил, у всех народов в почете золото  и серебро, и все мужчины уважают табачок.    

— Плохо  же вы, моряки, представляете себе индейцев! А захочется ли вашему китайцу песни  смерти петь, в то время как в тело ему вгоняют острые щепки и полосуют его  ножами, и огонь охватывает его нагие члены, и смерть глядит ему в лицо? Доколе  вы не покажете мне китайца или христианина, которого на это станет, вам не  найти бледнолицего с натурою индейца, хоть бы с виду он и был храбрец из  храбрецов и умел читать все книги, какие были когда-либо напечатаны.    

— Это,  верно, дикари проделывают друг над дружкой такие дьявольские штуки, —  заявил Кэп, опасливо поглядывая на аркады деревьев, уходящие в бездонную глубь  леса. — Ручаюсь, что ни одному белому не приходилось бывать в такой  переделке.    

— Ну  нет, тут вы опять ошибаетесь, — хладнокровно возразил Следопыт, выбирая на  подносе кусочек дичины понежнее и посочнее себе на закуску. — Хотя  мужественно сносить такие пытки под силу только краснокожему, белые тоже от них  не избавлены, такие случаи бывали, и не раз.    

— По  счастью, — заметил Кэп, откашливаясь (у него вдруг запершило в  горле), — никто из союзников его величества не посмеет подвергать таким  бесчеловечным истязаниям преданных верноподданных его величества. Я, правда,  недолго служил в королевском флоте, но все же служил, а это что-нибудь да  значит; что же до каперства [7]  и захвата в море неприятельских судов и грузов, тут я немало поработал на своем  веку. Надеюсь, по эту сторону Онтарио нет индейских племен, которые заодно с  французами, а кроме того, вы, кажется, сказали, что озеро у вас нешуточных размеров?    

— Нешуточных  — на наш взгляд, — ответил Следопыт, не скрывая улыбки, удивительно красившей  его загорелое, обветренное лицо. — Хотя, помнится, кто-то называл его  жалкой речушкой. Но оно недостаточно велико, чтобы укрыться за ним от врага. У  Онтарио два конца, и кто не решится переплыть на другой берег, может обойти  кругом.    

— Вот  это-то и беда с вашими пресноводными лужами, — взъелся на него Кэп, и тут  же громко откашлялся, спохватившись, что выдал себя. — А попробуйте  обогните океан — такого подвига еще никто не совершил, — что на каперском,  что на простом судне.    

— Уж  не хотите ли вы сказать, что у океана нет концов?    

— Вот  именно: ни концов, ни боков, ни дна. Народ, надежно ошвартованный на его  берегу, может не бояться племени, бросившего якорь у него на траверзе, хотя бы  то были кровожадные дикари, лишь бы они не знали искусства кораблестроения.  Нет, люди, населяющие берега Атлантического океана, могут не опасаться за  целость своей шкуры и своего скальпа. Человек там может вечером спокойно лечь  спать в надежде проснуться наутро с собственными волосами, если только он не  носит парика.    

— У  нас тут другие порядки. Лучше я воздержусь от подробностей, чтобы не пугать  молодую девушку, хотя она, кажется, так усердно слушает Пресную Воду, что ей ни  до кого дела нет. Кабы не мое лесное образование, я бы не очень решился  разгуливать по этой местности между нами и крепостью, принимая во внимание, что  нынче творится на границе. По эту сторону Онтарио сейчас, пожалуй, не меньше  ирокезов, чем по ту. Вот потому-то, приятель Кэп, сержант и обратился к нам за  помощью и попросил проводить вас до крепости.    

— Как!  Неужто злодеи осмеливаются крейсировать под дулами орудий его величества?    

— А  разве вороны не слетаются на труп убитого оленя под носом у охотника?  Естественно, что сюда просачиваются индейцы. Между поселениями и крепостью  постоянно толкутся белые, вот те и рыщут по их следу. Когда мы направлялись  сюда, Змей все время шел по одному берегу реки, а я — по другому, чтобы  выследить эти банды, ну, а Джаспер, как отважный матрос, в одиночку перегонял  пирогу. Сержант со слезами рассказал ему, какая у него славная дочка, как он по  ней стосковался и какая она умница и скромница, и наш парень готов был сгоряча  ринуться за ней хоть в лагерь мингов и с голыми руками полезть в драку.    

— Что  ж, спасибо, спасибо! Такие чувства делают ему честь. Хотя не думаю, чтоб он  подвергался большому риску.    

— Всего  лишь риску, что кто-нибудь его подстрелит из укрытия, когда он поведет пирогу  вверх по быстрине да будет огибать крутые излучины, следя, нет ли где  водоворота. Из всех рискованных путешествий самое рискованное, по-моему, плыть  по реке, окруженной засадами, а с этим-то и пришлось столкнуться Джасперу.    

— Какого  же черта сержант послал за мной и втравил нас в это идиотское плавание — шутка  ли сказать, сто пятьдесят миль пути! Дайте мне открытое море и врага, который  не играет в прятки, и я готов с ним сразиться в любое время и на любых  условиях: хочешь — борт о борт, хочешь — с большой дистанции. Но быть убитым  врасплох, как снулая черепаха, — это, извините, меня не устраивает. Кабы  не малышка Магни, я бы сию же минуту снялся с якоря и повел свой корабль обратно  в Йорк, а вы уж сами разбирайтесь, какая в Онтарио вода — соленая или пресная.    

— Этим  дела не поправишь, приятель моряк. Обратная дорога не в пример длинней и разве  лишь немногим спокойнее. Доверьтесь нам, мы вас доставим в целости и  сохранности или пожертвуем индейцам наши скальпы.    

По  обычаю моряков, Кэп надевал на свою тугую косицу кошелек из кожи угря, тогда  как на темени у него пробивалась изрядная плешь; машинально он огладил себе  лысину и косу, словно проверяя, все ли в порядке. Это был храбрый служака, не  раз глядевший в глаза смерти, но только не в том ее жутком обличье, какое ему  выразительно и немногословно обрисовал новый знакомец. Однако отступать было  поздно, и он решил не подавать виду, что боится, и только про себя отпустил несколько  теплых слов по адресу своего зятя сержанта, который, по обычной своей дурости и  беспечности, втравил его в эту грязную историю.    

— Я  не сомневаюсь, мастер Следопыт, — сказал он, дав этим промелькнувшим  мыслям окрепнуть в решение, — что мы благополучно пойдем в гавань. А  далеко еще до крепости?    

— Миль  шестнадцать без малого. Но их и за мили считать нельзя. В реке течение быстрое.  Лишь бы минги нам не помешали.    

— А  лес так и будет за нами гнаться — и по штирборту, и по бакборту, как это было,  когда мы сюда плыли?    

— Что  вы сказали?    

— Я  говорю — мы так все и будем путаться среди этих проклятущих деревьев?    

— Нет,  нет, вы поедете в лодке: Осуиго очищена войсками от плавника. Вашу пирогу будет  быстро сносить по течению — знай только посматривай!    

— Да  кой же леший помешает мингам, про которых вы тут толковали, подстрелить нас из  засады, пока мы будем обходить мысок или лавировать среди подводных камней?    

— Им  помешает господь! Он уже многих спасал и не от таких напастей. Немало было  случаев, когда этой голове грозила опасность лишиться всех своих волос, да и с  кожею в придачу, кабы меня не хранил господь. Я никогда не пускаюсь в драку,  друг моряк, не вспомянув моего верного союзника, — он больше постоит за  тебя в битве, чем все батальоны Шестидесятого полка, построенные в боевом  порядке.    

— Ваши  рассуждения годятся для разведчика, ну, а нам, морякам, подавай открытое море и  видимость до самого горизонта, и нам не до размышлений, когда мы идем в дело.  Наша работа — бортовой залп против бортового залпа, деревья и скалы тут только  помеха.    

— Вам,  поди, и бог в помеху, как я погляжу. Верьте моему слову, мастер Кэп, в любом  сражении надо иметь бога на своей стороне. Взгляните на Великого Змея. Видите у  него этот шрам вдоль левого уха? Знайте же, только пуля из моего длинного  карабина спасла его скальп; она просвистела как раз вовремя: еще минута, и мой  друг распрощался бы со своей боевой прической. И, когда могиканин теперь жмет  мне руку в знак того, что он ничего не забыл, я говорю ему: брось, дружище, я  тут совершенно ни при чем. Бог дымком дал мне знать, что мой брат в беде. А раз  я в нужную минуту оказался на нужном месте, мне уже никакая помощь не  требуется. Когда над твоим другом занесен томагавк, соображаешь и действуешь  быстро, как оно и было в том случае, а иначе дух Змея в эту минуту охотился бы  в блаженной стране его праотцев.    

— Да  уж будет вам, будет. Следопыт! Пусть меня лучше освежуют от носа до кормы, чем  слушать эти ваши растабары. У нас всего несколько часов до захода солнца, и,  чем зря терять золотое время, давайте уж пустимся вплавь по вашей речушке.  Магни, дорогая, готова ты в поход?    

Магни  вскочила, вся залившись краской, и начала быстро собираться в дорогу. Она не  слышала ни слова из приведенного здесь разговора, так как Пресная Вода, как  обычно называли молодого Джаспера, рассказывал ей о крепости — этой еще  отдаленной цели ее путешествия, — о ее отце, которого она не видела с  самого детства, и о том, как протекает жизнь в пограничном гарнизоне. Незаметно  для себя она так увлеклась его рассказами и мысли ее были так поглощены этими  новыми, захватывающими сведениями, что те малоприятные предметы, о коих  толковали рядом, не дошли до ее сознания. Между тем за суматохой сборов все  беседы прекратились, а так как у проводников багаж был самый немудрящий, вся  партия в несколько минут приготовилась к выступлению. Но, прежде чем покинуть  лесную стоянку, Следопыт, к удивлению даже своих товарищей проводников, набрал  охапку валежника и бросил в догорающий костер, позаботившись накидать туда и  сырых веток, чтобы от них повалил густой черный дым.    

— Когда  хочешь скрыть свой след, Джаспер, иногда не вредно оставить после себя костер  на биваке. Если в пределах десяти миль отсюда бродит дюжина мингов и некоторые  из них с высоких холмов и деревьев оглядывают окрестность, высматривая дымок,  пусть увидят его и сбегутся сюда, и пусть на здоровье обгладывают наши объедки.    

— А  вдруг они нападут на наш след и погонятся за нами? — спросил Джаспер; его  забота о безопасности спутников заметно возросла, с тех пор как он познакомился  с Магни. — Ведь мы оставим за собой широкий след к реке.    

— Чем  шире, тем лучше. Подойдя к реке, даже хитрющий минг не скажет, в каком  направлении пошла пирога: вверх или вниз по течению. Во всей природе одна  только вода не хранит следов, да и то если после тебя не осталось сильного  запаха. Разве ты этого не понимаешь, Пресная Вода? Пусть даже минги выследили  нас ниже водопада, это значит, что они сразу же ринутся на дымок и, конечно,  подумают, что тот, кто поднимался вверх по реке, так и будет идти в одном  направлении. Им, может быть, известно только то, что какой-то отряд вышел из  крепости; но даже продувному мингу не придет в голову, что мы пришли сюда  единственно ради удовольствия тут же повернуть обратно, а главное — в тот же  самый день и рискуя оставить здесь свои скальпы..    

— Надеюсь, —  добавил Джаспер (теперь они разговаривали вдвоем, направляясь к ветровалу), —  минги ничего не знают о сержантовой дочке; ведь ее приезд держится в строжайшем  секрете.    

— И  здесь они тоже ничего не узнают, — ответил Следопыт, показывая товарищу,  как тщательно он наступает на отпечатки, оставленные на листьях ножкой Мэйбл. —  Разве только наш морской окунь таскал племянницу с собой по ветровалу, точно  юную лань, резвящуюся подле старой матки.    

— Подле  старого быка, хочешь ты сказать!    

— Ну,  как тебе понравилось это заморское чучело? Мне нетрудно поладить с таким  матросом, как ты, Пресная Вода, и я не вижу большой разницы в наших призваниях,  хотя твое место на озере, а мое в лесу. Но этот старый болтун… Послушай-ка,  Джаспер, — продолжал Следопыт, закатываясь беззвучным смехом, — давай  испытаем матросскую закваску старого рубаки, прокатим его по водопаду.    

— А  как быть с хорошенькой племянницей?    

— Ни-ни!  Ее это не должно коснуться. Она-то, во всяком случае, обойдет водопад по  берегу. А нам с тобой не мешает проучить морского волка, чтобы лучше закрепить  наше знакомство. Мы проверим, способен ли его кремень еще высекать огонь, и  пусть он узнает, что и наш брат на границе не прочь пошутить.    

Юный  Джаспер улыбнулся, он тоже любил шутку, и его тоже задела надменность Кэпа. Но  миловидное личико Мэйбл, ее грациозная фигурка и очаровательные улыбки стояли  преградой между ее дядюшкой и предполагаемым испытанием.    

— Как  бы сержантова дочка не испугалась, — сказал Джаспер.    

— Не  испугается, коли она отцовской породы. Да и не похожа она на трусиху.  Предоставь это дело мне, Пресная Вода, я сам им займусь.    

— Нет  уж, Следопыт, ты только потопишь его и себя. Если переправляться через водопад,  я вас одних не пущу.    

— Что  ж, будь по-твоему. Не выкурить ли нам по этому случаю трубку согласия?    

Джаспер  рассмеялся и утвердительно кивнул, на чем их беседа и кончилась, так как отряд  добрался до пироги, о которой здесь уже не раз упоминалось, и от слов перешел к  делу.    

 Глава 3    

     

Тогда  здесь не пестрел ковер     

Распаханных  и сжатых нив,     

Стеной  стоял могучий бор,     

И бурных  рек гремел разлив,     

И мчал  поток, и пел ручей,     

И ключ  звенел в тени ветвей.     

Брайант.  «Индеец на могиле своих отцов»    

     

Известно,  что реки, впадающие в южные воды Онтарио, отличаются узким и глубоким руслом и  спокойным, неторопливым течением. Однако существуют исключения из этого  правила, так как иные реки порожисты, а на других встречаются водопады. К  последним рекам и относится Осуиго, по которой плыли наши путешественники.  Осуиго образована слиянием Онеиды и Онандаги, двух рек, рождающихся в озерах.  На протяжении нескольких миль она течет по открытой холмистой равнине и,  достигнув края этой естественной террасы, низвергается футов на десять —  пятнадцать и на этом новом ложе тихо и плавно катит свои воды дальше, пока не  изольет их в обширный бассейн Онтарио. Пирога, в которой Кэп со своими  спутниками плыл от Стэнвикса, последнего военного поста на Мохоке, лежала на  прибрежном песке, и теперь вся компания на нее погрузилась, исключая Следопыта,  задержавшегося на берегу, чтобы столкнуть легкое суденышко на воду.    

— Поставь  ее вперед кормой, Джаспер, — посоветовал наш лесовик молодому матросу, который  взял весло у Разящей Стрелы и стал на место рулевого. — Пусть ее сносит  вниз. Если кто из разбойников мингов явится сюда за нами, они станут искать  следы в тине, увидят, что нос лодки повернут против течения, и подумают, что мы  поплыли в ту сторону.    

Приказание  было выполнено; и, с силою столкнув лодку с берега, статный, крепкий Следопыт,  мужчина в расцвете лет и здоровья, легко прыгнул на нос, даже не накренив  пирогу своей тяжестью. Как только лодка вышла на стрежень, ее повернули, и она  бесшумно заскользила вниз по течению.    

Суденышко,  на котором Кэп и его племянница совершали свое долгое и богатое приключениями  путешествие, было обычной пирогой, какие индейцы сооружают из бересты.  Чрезвычайная легкость при большой устойчивости и отличной управляемости делает  эти челны незаменимыми в водах, где плавание затруднено мелями и перекатами, а  также обилием плавника.    

Обоим  мужчинам, составлявшим первоначальный экипаж пироги, не раз пришлось по пути,  выгрузив весь багаж, переносить ее за сотню ярдов, но ее можно было даже в  одиночку свободно нести на руках, а между тем она была длинна и достаточно  широка для пироги. Человеку непривычному она показалась бы валкой, но довольно  было нескольких часов, чтобы с ней освоиться. Мэйбл и ее дядя так  приноровились, что чувствовали себя в ней, как у себя дома. Хотя прибавилось  еще три пассажира, дополнительный груз не оказал на лодку заметного действия.  Ширина круглого днища позволяла ей вытеснять достаточное количество воды и не давать  большой осадки. Пирога была сработана на совесть. Ее ребра были скреплены  ремнями, и, несмотря на кажущуюся хрупкость и ненадежность, она свободно могла  бы взять вдвое больший груз.    

Кэп  устроился на низенькой скамейке посредине пироги. Великий Змей стал на колени  рядом с ним Разящей Стреле пришлось уступить свое место кормчему, и они оба с  женой поместились впереди. Мэйбл прислонилась к своим узлам и баулам за спиной  у дяди, тогда как Следопыт и Пресная Вода стояли во весь рост — один на носу,  другой на корме — и широкими, ровными, бесшумными взмахами окунали весла в  воду. Говорили приглушенными голосами; теперь, когда лес отступил и все больше  давала себя знать близость крепости, каждый чувствовал, что надо соблюдать  осторожность.    

Осуиго в  этом месте, неширокая, но многоводная угрюмая река, прокладывает свое  извилистое ложе между нависающими деревьями, которые местами, образуя  непроницаемый навес, почти скрывают от нее свет ясного неба. Тут и там  какой-нибудь накренившийся лесной исполин так низко склонялся над ее берегами,  что надо было следить, как бы не задеть головой за сучья; что же до меньших  деревьев, окаймлявших берега, то вода почти на всем протяжении омывала их  нижние ветви и листья. Все здесь являло как бы живое воплощение великолепной  картины, нарисованной нашим замечательным стихотворцем, и мы недаром привели ее  в качестве эпиграфа к этой главе; черная суглинистая земля, обогащенная вековым  перегноем, река, до краев полнящаяся водой, и «стоящий стеной могучий бор» —  все это так живо вставало здесь воочию, как перо Брайанта представило его  нашему воображению. Короче говоря, весь пейзаж воплощал в себе благостное  богатство природы, еще не покорившейся прихотям и требованиям человека,  плодородной, исполненной самых заманчивых посулов и не лишенной прелести и  живописности даже в своем первобытном, девственном состоянии. Не надо забывать,  что описываемые события происходили в 175.., году, то есть задолго до того, как  западный Нью-Йорк был приобщен к цивилизации. В то отдаленное время две линии  военных коммуникаций соединяли обитаемую часть Нью-Йоркской колонии с  пограничной полосой, примыкающей к Канаде; они пролегали — одна через озеро  Шамплен и Джордж, другая — по Мохоку, Вудкрику, Онеиде и названным выше рекам.  Вдоль обеих линий были построены форты, и только на последнем перегоне, на  расстоянии ста миль — от последнего поста у истоков Мохока и до устья  Осуиго, — никаких укреплений не было, и вот этот-то участок мы в  значительной мере и имели в виду, описывая те места, по которым путешествовали  Кэп и Мэйбл под защитой Разящей Стрелы.    

— Меня  иной раз тоска берет по мирному времени, — говорил Следопыт, — когда  можно было бродить по лесу в поисках только такого противника, как дикие звери  и рыба. Сердце сжимается, как вспомнишь, сколько чудесных дней мы провели со  Змеем на берегах этих ручьев, питаясь дичью, лососиной и форелью, не думая о  мингах и скальпах. Тоска меня берет по этим благословенным дням — ведь я не  считаю своим призванием убивать себе подобных. Надеюсь, что и сержантова дочка  не видит во мне негодяя, находящего удовольствие в том, чтобы восставать на род  людской.    

С  последними словами, в которых прозвучал скрытый вопрос. Следопыт оглянулся  назад, и, хотя и самый пристрастный друг не решился бы назвать красивой его  загорелую, резко очерченную физиономию, даже Мэйбл нашла что-то обаятельное в  его улыбке — в ней, словно солнечный луч в капле воды, отражалась вся  непосредственность и правдивость, которой дышало это честное лицо.    

— Не  думаю, чтобы батюшка послал за мной такого человека, — ответила она  Следопыту, подарив его такой же чистосердечной, но только во много раз более  пленительной улыбкой.    

— Нет,  не послал бы, нет! Сержант душевный человек, и не в одном походе, не в одной  битве стояли мы рядом, как он сказал бы, плечом к плечу, хотя я предпочитаю,  чтобы было где развернуться, когда поблизости бродит французишка или минг.    

— Так  это вы молодой друг, про которого батюшка так часто поминал в своих письмах?    

— Вот  именно, что молодой: сержант опередил меня на тридцать лет — да, на целых  тридцать лет у него передо мной преимущество.    

— Но  только не в глазах его дочери, дружище Следопыт, — вставил Кэп; с тех пор  как вокруг снова заплескалась вода, у него заметно улучшилось  настроение. — Лишних тридцать лет вряд ли покажутся преимуществом  девятнадцатилетней девушке.    

Мэйбл  покраснела и отвернулась, чтобы избежать взоров своих спутников в носовой части  лодки, но тут же встретила восхищенный взгляд юноши, стоявшего на корме. И в  эту самую минуту, на крыльях ветерка, который не зарябил бы и лужицы, по аллее,  образованной прибрежными деревьями, издалека донесся глухой, тяжелый гул.    

— Ага,  узнаю родные звуки! — насторожился Кэп, точно собака, заслышавшая  отдаленный лай — Это, верно, шумит прибой у берегов вашего озера.    

— Ошибаетесь,  ошибаетесь, — сказал Следопыт, — это река кувыркается по скалам в  полумиле отсюда, ниже по течению.    

— Как,  на этой реке есть водопад? — оживилась Мэйбл, и кровь еще жарче прилила к  ее щекам.    

— Черт  подери, мастер Следопыт, или вы. Пресная Вода, — так Кэп уже величал  Джаспера, желая показать, что он освоился с пограничными порядками, — не  лучше ли нам изменить курс и подойти ближе к берегу? Там, где есть водопад,  можно ждать и порогов; а если нас втянет в воронку, нам уже никакой Мальстрем note  [8] не понадобится.    

— Доверьтесь  нам, доверьтесь нам, друг Кэп, — отвечал Следопыт. — Мы, правда,  всего лишь пресноводные матросы, а Про меня и этого не скажешь, но пороги,  перекаты и водопады для нас дело привычное и мы постараемся спуститься вниз, не  посрамив своей учености.    

— Спуститься  вниз! Черта с два! — воскликнул Кэп. — Уж не собираетесь ли вы  перемахнуть через водопад в этакой скорлупке?    

— То-то  и есть, что собираемся. Дорога к крепости лежит через водопад; а ведь куда  проще переправиться на пироге, чем разгрузить ее, а потом и лодку и груз тащить  на руках добрую милю по берегу.    

Мэйбл,  побледнев, оглянулась на молодого матроса, ибо в эту самую минуту новый порыв  ветра донес до нее глухой рев воды, звучавший особенно грозно теперь, когда  причина этого явления была установлена с достаточной ясностью.    

— Мы  считали, — спокойно заметил Джаспер, — что, высадив на берег женщин и  индейцев, мы, трое белых, привычных к воде, прогоним лодку без всякого риска,  нам это не впервой.    

— И  мы надеялись на вас, друг моряк, как на каменную гору, — заявил Следопыт,  подмигивая Джасперу через головы всей компании. — Уж вам-то не в новинку  кувыркание воды, а ведь надо же кому-то и за поклажей присмотреть — как бы  наряды сержантовой дочки не смыло водой, потом ищи их и свищи.    

Озадаченный  Кэп не нашелся что ответить. Предложение переправиться через водопад представилось  ему даже более рискованным, чем могло бы показаться человеку, незнакомому с  опасностями судоходства; ему слишком хорошо была известна ярость стихий и  беспомощность человека, отданного в их власть. Правда, гордость его восставала  при мысли о бесславном бегстве, тем более что его спутники не только без  страха, но с полным душевным спокойствием собирались плыть дальше. И все же,  несмотря на самолюбие и приобретенную привычку к опасности, он, может быть, и  покинул бы свой пост, когда бы индейцы, сдирающие скальпы, так прочно не засели  у него в голове, что по сравнению с этой угрозой лодка представлялась ему  чем-то вроде спасительного убежища.    

— А  как же Магни? — спохватился он; мысль о любимой племяннице пробудила в нем  новые угрызения совести. — Не можем же мы высадить на берег Магни, если  поблизости бродят враждебные нам индейцы!    

— Не  тревожьтесь! Ни один минг и близко не подойдет к волоку, — уверенно  ответил Следопыт. — Это слишком открытое место для их подлых каверз.  Натура есть натура, индейцу свойственно появляться там, где его меньше всего  ждут. Не бойтесь встретиться с ним на торной дороге: ему нужно только захватить  вас врасплох. Эти бестии спят и видят, как бы обмануть человека если не так, то  этак. Причаливай к берегу. Пресная Вода. Мы высадим сержантову дочку на то  поваленное дерево — ей даже башмачки замочить не придется.    

Джаспер  причалил к берегу, и вскоре пассажиры вышли из лодки, кроме Следопыта и обоих  матросов. Невзирая на свое профессиональное самолюбие, Кэп с радостью пошел бы  посуху, но он не решался так безоговорочно признать свое поражение перед  пресноводным коллегой.    

— Черт  меня побери, — объявил он экипажу, едва пассажиры ступили на твердую  землю, — если я вижу в этой затее хоть каплю здравого смысла. Это все  равно что прокатиться в лодке по лесной речушке. Невелика хитрость вместе с  пирогой сверзиться с Осуижского водопада. Такой подвиг одинаково доступен и  неопытному новичку и бывалому матросу.    

— Ну  уж нет, зря вы обижаете наш Осуижский водопад, — запротестовал  Следопыт. — Пусть это не Ниагара и не Дженеси, не Кэху и не Глен и даже не  Канадские водопады, а новичок натерпится тут страху. Не мешало бы сержантовой  дочке залезть вон на ту скалу и полюбоваться, как мы, темные лесные жители,  берем с маху препятствия там, где не удается обойти их стороной. Смотри же.  Пресная Вода, не подкачай, ты единственная наша надежда — на мастера Кэпа  рассчитывать нечего, он у нас за пассажира.    

Как  только пирога отошла от берега, Мэйбл, трепеща от волнения, побежала к скале,  на которую ей указал Следопыт. Она сетовала своим спутникам на дядюшку, зачем  он подвергает себя такому бессмысленному риску, а сама то и дело поглядывала на  стройную и сильную фигуру рулевого, который, выпрямившись во весь рост, стоял  на корме, управляя движениями пироги. Но, едва девушка достигла вершины скалы,  откуда открывался вид на водопад, как из груди ее невольно вырвался сдавленный  крик, и она поспешила закрыть лицо руками. Впрочем, уже через минуту она  опустила руки и долго стояла как зачарованная, не смея дохнуть, —  безмолвная свидетельница того, что совершалось перед ее глазами. Ее  спутники-индейцы равнодушно присели на пень, едва удостаивая взглянуть на реку,  тогда как Июньская Роса, присоединившись к Мэйбл, следила за движениями пироги  с любопытством ребенка, радующегося прыжкам акробата.    

Едва  лишь лодка выбралась на быстрину, Следопыт опустился на колени, продолжая  работать веслом, но много медленнее, чем рулевой, словно сообразуясь с его  движениями и стараясь ему не мешать. Джаспер стоял прямой как стрела, не сводя  глаз с какой-то точки за водопадом, очевидно выбирая место, где пирога могла бы  проскочить.    

— Держи  западнее, западнее держи, — бормотал Следопыт, — туда, где пенится  вода. Проведи линию между верхушкой того дуба с надломленным стволом и засохшей  лиственницей справа.    

Пресная  Вода не отвечал: лодка шла по самому стрежню, и усилившееся течение с головокружительной  быстротой несло ее к водопаду. В эту минуту Кэп с восторгом отказался бы от  славы, которую мог принести ему этот подай!, лишь бы очутиться в безопасности  на берегу. Он слышал приближающийся рев воды, который все еще доносился как бы  из-за завесы, но с каждой минутой становился явственнее и громче; видел  сверкающий внизу жгут воды — он как бы перерезал лес, и на всем ее протяжении  кипела и ярилась свирепая стихия, отливая зеленью и словно распадаясь на  отдельные частицы, утратившие всякую силу сцепления.    

— Право  руля! Право руля! — заорал он, уже не владея собой, в то время как пирога  приближалась к водопаду. — Держи правее, болван!    

— Как  же, как же, как бы не так! — ответил Следопыт, закатываясь ликующим  беззвучным смехом. — Держи левее, мой мальчик, держи левее!    

Остальное  произошло в мгновение ока. Пресная Вода с силой взмахнул веслом, пирога скользнула  в протоку, и несколько секунд Кэпу казалось, что их швырнуло в кипящий котел.  Он увидел, как нос пироги зарылся в воду, увидел у самого борта пенящийся,  ревущий поток, почувствовал, как легкое суденышко под ним швыряет, словно  ореховую скорлупку, а затем, к величайшему своему удивлению и не меньшей  радости, обнаружил, что они плывут по тихой заводи ниже водопада в своей  пироге, направляемой размеренными ударами Джасперова весла.    

Следопыт,  все еще смеясь, поднялся с колен, пошарил вокруг себя и, вооружившись роговой  ложкой и оловянным ведерком, начал прилежно вымерять воду, которую пирога  зачерпнула, проходя через водопад.    

— Четырнадцать  ложек, Пресная Вода, четырнадцать полных, с краями, ложек. А ведь, помнится,  раньше ты обходился десятью.    

— Мастер  Кэп так ерзал на скамье, что трудно было удерживать лодку в равновесии, —  с полной серьезностью отвечал Джаспер.    

— Что  ж, возможно. Тебе, разумеется, видней. Но только раньше ты обходился десятью ложками.    

— Гм! —  оглушительно кашлянул Кэп, прочищая горло.    

Он  ощупал косичку, словно проверяя, цела ли она, и оглянулся, чтобы на расстоянии  оценить миновавшую опасность. И тут он понял, что их спасло. Большая часть  водного потока низвергалась с высоты десяти — двадцати футов, но примерно  посредине вода, проточив в скале узкую расщелину, падала не отвесно, а под  углом в сорок — сорок пять градусов. По этой-то стремнине пирога и скользнула  вниз, лавируя среди обломков скал, пенящихся водоворотов и яростного клокотания  взбесившейся стихии, сулившей утлому челну, на неискушенный взгляд, неминуемую  гибель. А между тем именно легкость пироги облегчала ей спуск: несясь по  гребням волн, направляемая верным глазом и мускулистой рукой кормчего, она,  словно перышко, даже не замочив глянцевитых боков, перепархивала с одной  пенистой кручи на Другую. Надо было только избежать нескольких опасных камней и  твердо держаться курса, остальное довершило стремительное течение [9].    

Мало  сказать, что Кэп был удивлен: к его восхищению удалью рулевого примешивался  глубокий страх — неудержимый страх моряка перед гибельными скалами, Однако он  воздержался от выражения своих чувств как от недостойной уступки пресноводным  бассейнам и речному судоходству.    

Прочистив  горло вышеуказанным «гм», Кэп тут же пустился в рассуждение в духе своего  обычного самохвальства.    

— Что  ж, ничего не скажешь, фарватер вы знаете, мастер Пресная Вода. В таких местах  главное — знать фарватер. У меня были рулевые старшины, которые не хуже вашего  проделали бы этот номер, лишь бы им известен был фарватер.    

— Ну  нет, дело тут не только в фарватере, друг моряк, — возразил  Следопыт. — Нужны железные нервы и немалая сноровка, чтобы вести лодку к  цели, обходя камни и скалы. В наших местах не найдешь другого гребца, который  мог бы так уверенно, как Пресная Вода, проскочить через Осуижский водопад, хоть  и были случаи, когда кое-кому это с грехом пополам удавалось. Я бы и сам не  взялся, разве только уповая на милость провидения. Нужны железная рука Джаспера  и верный глаз Джаспера, чтобы при такой попытке обойтись без вынужденного  купанья. Четырнадцать ложек в конце концов не так уж много, хоть я и предпочел  бы, чтобы их было десять, ведь за нами сверху наблюдала сержантова дочка.    

— Но  ведь, собственно, это вы управляли пирогой. Я слышал, как вы отдавали команду.    

— Человек  слаб, приятель моряк: во мне все еще сказывается натура бледнолицего. Ежели бы  вместо меня в лодке сидел Змей, он не проронил бы ни звука, что бы он ни думал  про себя. Индеец умеет держать язык за зубами. Это мы, белые, воображаем, будто  знаем все лучше других. Я понемножку избавляюсь от этого недостатка, но нужно  время, чтобы выкорчевать дерево, которому перевалило за тридцать лет.    

— Воля  ваша, сэр, я не вижу тут никакого подвига. То ли дело проскочить в лодке под Лондонским  мостом, а ведь на это отваживаются каждый день сотни людей, и даже, если хотите  знать, благородные дамы. Его королевское величество собственной персоной тоже  как-то проехал в лодке под Лондонским мостом.    

— Избави  меня бог от благородных дам и королевских величеств (дай им бог здоровья) в  моей лодке, когда придется переправляться через водопад! Этак недолго их всех  утопить. Похоже, Пресная Вода, что нам придется прокатить сержантова шурина по  Ниагарскому водопаду, надо ведь показать ему, на что способны люди на границе.    

— Черта  с два, мастер Следопыт, вы, конечно, шутите! В жизни не поверю, чтобы  берестяная лодочка переправилась через этот мощный водопад.    

— А  я вам скажу, мастер Кэп, что вы в жизни так не ошибались. Да это же проще  простого, я сколько раз видел своими глазами. Если живы будем, непременно вам  покажу, как это делается. Я так считаю, что даже самый большой океанский  корабль может спуститься по водопаду при условии, что он до него доберется.    

Кэп не  заметил лукавого взгляда, которым обменялись Следопыт с Джаспером, и на  некоторое время притих. А между тем стоило ему подумать, и он догадался бы, что  трудность не в том, чтобы спуститься по Ниагарскому водопаду, а в том, чтобы по  нему подняться.    

К этому  времени путники достигли места, где Джаспер оставил свою пирогу, спрятав ее в кустах,  и вся компания расселась по лодкам: Кэп, его племянница и Джаспер заняли одну,  а Следопыт и Разящая Стрела с женой — другую. Что до могиканина, то он пошел  вперед по берегу, высматривая со всей осторожностью и зоркостью своего племени,  нет ли поблизости врагов.    

Только  когда пирога снова вышла на быстрину и понеслась по течению, подгоняемая  редкими, но сильными гребками Джасперова весла, Мэйбл опомнилась, и отхлынувшая  кровь снова прилила к ее щекам, Ужас сковал девушку и лишил ее речи, когда она  следила за переправой через гибельную пучину, но даже страх не помешал ей  восхищаться отважным кормчим. Впрочем, надо сказать, что то присутствие духа, с  каким Пресная Вода совершил свой подвиг, не оставило бы равнодушным и менее  впечатлительное и отзывчивое существо, нежели Мэйбл. Он стоял неподвижно,  несмотря на бешеные прыжки и курбеты пироги, и от тех, кто наблюдал это зрелище  с берега, не укрылось, что только своевременный рывок весла, потребовавший всех  его сил и всего умения, спас лодку, которой грозило вот-вот разбиться о скалу,  омываемую каскадами кипящей воды, то отливавшей от утеса, обнажая его бурую  поверхность, то накрывавшей его прозрачной пеленой с таким постоянством и такой  методичностью, словно игрой стихии управляла невидимая машина. Язык не всегда в  силах выразить то, что видишь глазом; Мэйбл же увидела достаточно даже в минуты  охватившего ее страха, чтобы в памяти у нее навсегда запечатлелась картина:  лодка, скачущая по волнам, и неподвижный, невозмутимый рулевой. Однако не  только в этом заявило себя то коварное чувство, которое, незаметно подкравшись,  притягивает женщину к мужчине; забота Джаспера вливала в Мэйбл спокойствие и  уверенность; впервые после того, как они оставили Стэнвикский форт, она  почувствовала себя в этом утлом суденышке легко и беспечно.    

Вторая  пирога неотступно держалась рядом, и общим разговором руководил правивший ею  Следопыт; Джаспер ограничивался тем, что отвечал на вопросы. Он так осторожно  орудовал веслом, что это удивило бы всякого знавшего обычную его небрежную  уверенность, если бы тот понаблюдал его теперь со стороны.    

— Мы  имеем понятие, что такое женская натура, и не решились бы переправить  сержантову дочку через водопад, — говорил Следопыт, глядя на Мэйбл, хоть и  обращаясь к дядюшке. — Правда, я знавал женщин в наших местах, которые с  легкой душой пустились бы в это путешествие.    

— Мэйбл  такая же трусиха, как ее мать, — заметил Кэп, — и правильно вы  сделали, дружище, что уважили ее женскую слабость. Малышка никогда не плавала  по морю. такой — Еще бы, еще бы, я так и подумал. А вот, судя по тому, какой вы  бесстрашный, сразу видно, что вам сам черт не брат! Мне однажды пришлось  побывать в переделке с неопытным новичком, и что же вы думаете — болван  выпрыгнул из лодки в ту самую минуту, как она клюнула носом, чтобы спуститься  вниз. Представляете, чего парень натерпелся?    

— И  что же стало с беднягой? — осведомился Кэп. Он не знал, как понять  Следопыта: при всей его кажущейся безобидности в тоне проводника слышался  какой-то задор, который давно заставил бы насторожиться всякого более чуткого  собеседника, чем наш бывалый моряк.    

— Он  и правда бедняга, и к тому же плохой пограничник, а вот решил удивить нас,  темных неучей. Что с ним случилось? Скатился по водопаду вверх тормашками,  только и всего. В общем, оконфузился парень, как это иной раз бывает с нашими  судейскими или генералами.    

— Так  ведь им же не приходится прыгать с пироги, — отозвался Джаспер, улыбаясь.    

Видно  было, что его тяготит разговор о водопаде и он охотно предал бы забвению весь  этот эпизод.    

— Ну,  а вы не скажете, что вы думаете о нашем головоломном прыжке? — обратился  Следопыт к Мэйбл, заглядывая ей в глаза, так как лодки шли борт о борт.    

— Он  был опасен и смел, — сказала Мэйбл. — Пока я глядела на вас, мне было  тяжело и досадно, хотя теперь, когда все обошлось благополучно, я могу лишь восхищаться  вашей выдержкой и отвагой.    

— Только  не думайте, что мы это сделали, чтобы покрасоваться перед хорошенькой девушкой.  Молодые люди не прочь щегольнуть друг перед другом своей удалью и храбростью,  но мы с Пресной Водой не из таких. Я по натуре человек прямой, и душа у меня  простая, без всяких вывертов — спросите хоть Великого Змея; а уж тем более не к  лицу мне такие замашки, когда я занят службой. Что до Джаспера, насколько я  знаю, ему было бы приятней переправиться через водопад втихомолку, чтобы никто  не видел, чем на глазах у сотни зрителей. Мы с ним старые друзья, и я никогда  его не считал за бахвала и зазнайку.    

Мэйбл  наградила Следопыта улыбкой, и обе лодки по этому случаю еще долго шли рядом;  юность и красота были столь редким явлением на отдаленной границе, что даже  трезвые и привычные к узде чувства лесного жителя не устояли перед цветущей  прелестью юной девицы.    

— Мы  думали о пользе дела, — продолжал Следопыт. — Так было лучше во всех  отношениях. Если бы мы понесли пирогу на руках, это отняло бы уйму времени, а  когда имеешь дело с мингами, главное — выиграть время.    

— Но  ведь сейчас нам нечего бояться: лодки идут быстро, и, по вашим же словам, мы  через два часа будем в крепости.    

— Хотел  бы я видеть ирокеза, который осмелится хотя бы волосок тронуть на вашей  головке, красавица! Все мы здесь и ради сержанта, а еще больше, сдается мне,  ради вас самой, только и думаем, как бы уберечь вас от беды. Но послушай.  Пресная Вода, кто это там ниже по реке стоит на скале у второй излучины,  подальше от кустов?    

— Это  Великий Змей, Следопыт. Он делает нам знаки, но я их не понимаю.    

— Ну  конечно, это Змей. Он хочет, чтобы мы пристали к берегу. Что-то стряслось,  иначе он при своей выдержке и сметке не стал бы нас тревожить. Ну, друзья,  куражу не терять! Мы — мужчины и встретим подлые замыслы дикарей, как подобает  нашему цвету кожи и разумению. Эх, всегда я презирал похвальбу, ни к чему  хорошему она не приводит, — и видите, не успел похвалиться, что мы в  безопасности, как приходится тут же бить отбой.    

 Глава 4    

     

С природой  спор ведет искусство:     

В садах —  зеленые беседки,     

Кудрявый  плющ увил их густо,     

Шиповник  протянул к ним ветки.     

Спенсер.  «Королева фей»    

     

Осуиго  ниже водопада более быстрая и своенравная река, чем в верхнем плесе. Местами  она течет с величавым спокойствием, присущим глубоким водам, но кое-где ее  пересекают отмели и пороги, и в описываемые нами дни, когда природа еще  пребывала в нетронутом состоянии, некоторые участки реки были небезопасны для  плавания. От гребцов здесь не требовалось больших усилий, но там, где течение  становилось бурным и на пути встречались отмели и скалы, для кормчего необходимы  были не только осмотрительность и зоркость, но и большое хладнокровие, быстрая  смекалка и крепкая, рука, чтобы избежать гибели. Могиканину это было известно,  и он благоразумно выбрал тихое местечко, чтобы без риска для друзей остановить  пироги и сообщить нечто важное тому, кому это знать надлежало.    

Как  только Следопыт увидел вдали характерный силуэт старого приятеля, он, поманив  за собою Джаспера, сильным гребком повернул нос лодки к берегу. Спустя минуту  обе пироги несло вниз под укрытием прибрежных кустов. Все теперь приумолкли —  кто от испуга, а кто из привычной осторожности. Когда лодки поравнялись с  Чингачгуком, он знаками подозвал их к берегу. И тут у Следопыта с его приятелем  индейцем произошел короткий, но многозначительный разговор на языке делаваров.    

— Вождь,  конечно, не принял бы сухое дерево за врага, — для чего же он приказал нам  остановиться?    

— В  лесу полно мингов.    

— Мы  уже два дня, как это подозреваем, но известно ли это вождю наверняка?    

Могиканин  без слов подал приятелю высеченную из камня головку трубки.    

— Она  лежала на свежей тропе, что вела к гарнизону.    

Гарнизоном  называли на границе любое военное укрепление, независимо от того, стояли там войска  или нет.    

— Это  мог обронить и какой-нибудь солдат; много наших балуется трубками краснокожих.    

— Гляди, —  сказал Великий Змей, поднося свою находку к глазам приятеля.    

Вырезанная  из мыльного камня, трубка была отделана тщательно и даже с некоторым изяществом.  Посредине чашечки выделялся крестик, выточенный с усердием, не допускавшим  никакого сомнения в назначении рисунка.    

— Ну  и дьявольщина! Ничего хорошего это не предвещает, — сказал Следопыт,  разделявший вместе со многими колонистами суеверный страх перед религиозной  эмблемой, воплощавшей для них козни иезуитов, — страх, столь сильный и  столь распространенный в протестантской Америке тех времен, что он оставил свой  отпечаток на ее моральных представлениях, сохранившихся у нас и поныне. —  Только индейцу, развращенному хитрыми канадскими священниками, могло прийти в  голову вырезать это на своей трубке Ручаюсь, что негодяй молится на свой  талисман всякий раз, как собирается обмануть невинную жертву или замышляет  какую-нибудь чудовищную пакость. Похоже, что трубку только что обронили. Верно,  Чингачгук?    

— Когда  я нашел ее, она еще дымилась.    

— Удачная  находка! А где же тропа?    

Могиканин  указал на след, вившийся в ста шагах.    

Дело  принимало серьезный оборот. Оба главных проводника, посовещавшись, поднялись по  откосу и с величайшим вниманием принялись исследовать тропу. Это заняло у них  минут пятнадцать, после чего Следопыт вернулся один, а его краснокожий приятель  исчез за деревьями.    

Простодушие,  искренность и честность, которыми дышало лицо Следопыта, сочетались в нем с  величайшей уверенностью в себе и в своих силах, невольно передававшейся и  окружающим. Но сейчас его открытое лицо выражало озабоченность, которая всем  бросилась в глаза.    

— Ну,  что слышно, мастер Следопыт? — спросил Кэп, снизив свой самодовольный зычный  бас до осмотрительного шепота, более подходившего для тех опасностей, которые  подстерегали его в этой глуши. — Неужто неприятель и в самом деле помешает  нам войти в порт?    

— Что  такое?    

— Неужто  эти размалеванные клоуны бросили якорь у гавани, куда мы держим курс, в надежде  нас от нее отрезать?    

— Может  быть, в ваших словах и есть резон, но я ни черта в них не пойму; в трудную  минуту чем проще человек выражается, тем легче его понимают. Я знать не знаю ни  портов, ни якорей, а знаю только, что шагах в ста отсюда вьется след,  проложенный мингами, свежий, как непросоленная дичь. Там, где побывал один из  этих гадов, могла побывать их и дюжина, а путь они держат к гарнизону, и,  значит, ни одна душа не пройдет теперь по прогалине на подступах к крепости без  риска угодить к ним на мушку.    

— А  разве нельзя дать из крепости бортовой залп по негодяям и расчистить  окрестность на расстояние прицельного огня?    

— Нет,  здешние форты не то, что в наших поселениях. В Осуиго всего-то два-три легких  орудия, поставленных против устья реки; к тому же бортовой залп по дюжине  мингов, залегших в лесу и за камнями, был бы дан впустую. Но есть у нас один  выход, и неплохой. Мы здесь в относительной безопасности. Обе пироги укрыты под  высоким откосом и кустами; ни одна душа не видела, как мы высадились, разве кто  выследил нас с противоположного берега. А стало быть, здесь нам нечего бояться.  Но как заставить этих кровожадных извергов отправиться обратно вверх по реке?..  А, знаю, знаю! Если это и не принесет большой пользы, то и вреда не причинит.  Видишь каштан, Джаспер? Вон тот, с раскидистой кроной, у последней излучины  реки. Смотри на наш берег.    

— Около  поваленной сосны?    

— Вот  именно. Захвати с собой кремень и трут, проберись туда по откосу и разложи  костер. Тем временем мы осторожно отведем лодки ниже по реке и найдем себе  другое убежище. Кустов здесь хватит. Мало ли эти места видели засад!    

— Слушаюсь,  Следопыт, — отозвался Джаспер, собираясь идти. — Минут через десять  будет тебе костер.    

— И  на сей раз, Пресная Вода, не пожалей сырых веток, — напутствовал его  Следопыт, заливаясь своим особенным смехом — Сырость помогает, когда нужен  густой дым.    

Зная,  как опасна малейшая проволочка, юноша быстро направился к указанному месту,  Мэйбл заикнулась было, что он подвергает себя слишком большому риску, но ее  доводы не возымели действия; весь отряд начал готовиться к перемене стоянки,  так как с того места, где Джаспер собирался разжечь костер, можно было увидеть  лодки. Торопиться не было надобности, и готовились не спеша, с оглядкой. Обе  пироги выбрались из кустов и уже через несколько минут стали спускаться по течению.  Когда каштан, возле которого возился Джаспер, почти скрылся из виду, пироги  остановились, и все глаза обратились назад.    

— А  вот и дым! — воскликнул Следопыт, заметив, что ветер отнес по реке облако  дыма и легкой спиралью взвил его кверху. — Добрый кремень, кусочек стали и  охапка листьев дают отличный костер. Надеюсь, Пресная Вода не позабыл о зеленых  ветках, сейчас они не помешают.    

— Слишком  большой дым — слишком большой хитрость, — рассудительно заметил Разящая  Стрела.    

— Святая  истина, тускарора, но мингам известно, что в окрестности стоят войска. У  солдата на привале только и заботы, как бы пообедать, и он меньше всего думает  об опасности и осторожности. Нет, нет, мой мальчик, побольше дров, побольше  дыма; все будет отнесено за счет недотепы шотландца или ирландца, который  больше заботится о своей картошке или овсянке, нежели о том, что индейцы могут  его обойти или подстрелить.    

— А  у нас в городах считают, что солдатам на границе знакомы повадки  индейцев, — заметила Мэйбл, — они будто бы и сами не уступают в  хитрости краснокожим.    

— Пустое!  Далеко им до этого, опыт их ничему не научил. Они по-прежнему заняты муштрой и  шагистикой. Здесь, в лесной глуши, выкидывают артикул, будто у себя дома, на  своих парадах, о которых они вечно рассказывают. У одного краснокожего больше  хитрости в мизинце, чем у целого полка, прибывшего из-за моря, — я называю  это лесной сноровкой. Но дыма, как я вижу, даже больше, чем нужно, и нам не  мешает укрыться. Парень, кажется, собирается поджечь всю реку, Как бы минги не  решили, что здесь целый полк на биваке.    

Говоря  это, Следопыт вывел пирогу из-за кустов, и спустя несколько минут дерево и дым  от костра исчезли за поворотом. К счастью, неподалеку показалась небольшая  заводь, и обе пироги, подгоняемые веслами, вошли в нее.    

Трудно  было бы найти лучшее место для стоянки, принимая во внимание цель, какую себе  ставили наши путешественники. Густой кустарник навис над водой, образуя навес  из листьев. Отлогий бережок, усыпанный мелким гравием, манил к отдыху. Увидеть  беглецов можно было только с противоположного берега, но он зарос густой чащей  кустарника, а позади тянулось непроходимое болото.    

— Укрытие  достаточно надежное, — сказал Следопыт, самым дотошным образом осмотрев  расположение стоянки, — но не мешает сделать его еще лучше. Мастер Кэп, от  вас ничего не требуется, кроме полной тишины. Приберегите на другое время свои  морские познания и таланты, а мы с тускаророй кое-что предпримем на случай  возможных неприятностей.    

Следопыт  с индейцем вошли в заросли и, стараясь не шуметь, нарезали крупные ветви ольшаника  и других кустарников; эти деревца, как их можно было вполне назвать, они  втыкали в речной ил, заслоняя ими пироги, стоявшие на мелководье. За десять  минут выросла целая изгородь, образовав непроницаемый заслон для тех, кто мог  бы увидеть путников с единственно опасного наблюдательного пункта. Эта нехитрая  маскировка потребовала от обоих «садовников» немалой сноровки и  изобретательности. Надо сказать, что все благоприятствовало нашим друзьям,  извилистые очертания берега, удобная заводь, мелкое дно и прибрежные кусты,  окунавшие в воду свои верхушки. Следопыт предусмотрительно выбирал изогнутые  лозы, росшие здесь в изобилии. Срезанные у самого корня и высаженные в речной ил,  они вполне естественно клонили свои верхушки к воде и на первый взгляд казались  кустами, растущими в земле. Короче говоря, заводь была так искусно  замаскирована, что разве только настороженный взгляд задержался бы на ней в  поисках засады.    

— Никогда  я не бывал а более надежном укрытии, — сказал Следопыт, тщательно осмотрев  проделанную работу. — Листья новых насаждений смешиваются с ветвями  кустарников, что свисают у нас над головой: даже художник, гостивший недавно в  крепости, не мог бы сказать, которые из, них здесь по божьему велению, а  которые по человечьему произволению , Но тише! Сюда спешит Пресная Вода и, как  рассудительный малый, идет водой, предпочитая доверить свои следы реке; сейчас  будет видно, чего стоит наше убежище Джаспер возвращался со своего задания и,  не видя нигде пирог, решил, что они обогнули излучину реки, укрывшись от тех,  чье внимание мог бы привлечь костер. Из привычной осторожности он шел по воде,  чтобы след, оставленный путниками на берегу, не имел продолжения. Если бы  канадские индейцы и наткнулись на тропу, проложенную Следопытом и Змеем, когда  те поднимались на берег и спускались к реке, то след этот должен был затеряться  в воде. Молодой человек, бредя по мелководью, дошел до излучины, а потом,  держась кромки берега, спустился вниз по реке.    

Беглецам,  притаившимся за кустами, достаточно было приникнуть к густой листве, чтобы увидеть  в просветы все, что делается на реке, тогда как тот, кто находился даже в двух  шагах от зеленой чащи, был лишен этого преимущества. Если взгляд его и падал  случайно на такой просвет, то зеленый откос и игра теней на листьях скрадывали  очертания прятавшихся позади людей. Нашим странникам, наблюдавшим за Джаспером  из своих лодок, видно было, что юноша растерялся и не может понять, куда  скрылся Следопыт. Обойдя излучину и совершенно потеряв из виду зажженный им костер,  молодой человек остановился и начал внимательно, пядь за пядью, оглядывать  берег. Время от времени он делал десяток шагов и снова останавливался, чтобы  возобновить свои поиски. Так как здесь было совсем мелко, он вошел поглубже в  воду и, проходя мимо насаждений Следопыта, чуть не коснулся их рукой. И все же  он ничего не обнаружил и уже почти миновал это место, когда Следопыт, слегка  раздвинув ветки, негромко окликнул его.    

— Что  ж, отлично, — сказал Следопыт, заливаясь своим беззвучным смехом. —  Мы можем себя поздравить — хотя глаза бледнолицых и краснокожих так же  отличаются друг от друга, как подзорные трубы разной силы. Я готов побиться об  заклад с сержантовой дочкой, — скажем, на роговую пороховницу против  вамупма [10], —  что весь полк ее отца мог бы здесь пройти, не заметив обмана. Вот если бы по  реке вместо Джаспера прошли минги, вряд ли бы их обманула наша плантация Зато  уж с того берега даже им ничего не разобрать, так что она еще сослужит нам  службу.    

— А  не кажется ли вам, мастер Следопыт, — спросил Кэп, — что нам следует,  не откладывая дела в долгий ящик, сразу же тронуться в путь и удирать на всех  парусах, как только эти мерзавцы повиснут у нас на корме? У нас, моряков,  преследование в кильватер считается безнадежным делом.    

— Никуда  мы не поедем, пока не узнаем, с какими новостями явится Змей; покуда на руках у  нас хорошенькая сержантова дочка, я не двинусь с места, хотя бы мне предложили  весь порох, что хранится на складах крепости. В случае погони нас ждет верный  плен или верная смерть. Если бы нежная лань, которую поручили нашим заботам,  могла бежать по лесу, как дюжий олень, может, и имело бы смысл бросить здесь  лодки и двинуться в обход лесом; мы еще до рассвета дошли бы до крепости.    

— Давайте  так и сделаем, — воскликнула Мэйбл с внезапно вспыхнувшей энергией. —  Я молодая, проворная, бегаю и прыгаю, как коза, дядюшке нипочем за мной не  угнаться! Не считайте же меня обузой! Мне страшно подумать, что все вы ради  меня рискуете жизнью.    

— Полноте,  полноте, красавица, никто не считает вас обузой. Да кому же в голову придет подумать  о вас что-нибудь дурное! Каждый из нас готов подвергнуться вдвое большему  риску, чтобы услужить вам и честному сержанту. Разве я неправ, Пресная Вода?    

— Чтобы  услужить ей! — воскликнул Джаспер с чувством. — Меня ничто не  заставит покинуть Мэйбл Дунхем, покуда я не увижу ее в полной безопасности, под  крылом отца.    

— Золотые  твои слова, дружище, благородные и мужественные слова! Так вот же тебе моя рука  и мое сердце в том, что я полностью с тобой согласен. Красавица, вы не первая  женщина, какую я провожаю по лесной глуши, и всегда все обходилось хорошо,  кроме одного только случая. Но то был поистине злосчастный день. Не дай мне бог  снова пережить такой!    

Мэйбл  переводила взгляд с одного своего рыцаря на другого, и слезы выступили у нее на  глазах. Порывисто протянув руку каждому из них, она сказала дрогнувшим голосом:    

— Я  не имею права подвергать вас опасности. Батюшка будет вам благодарен и я, да  благословит вас бог! Но не надо лишнего риска. Я вынослива и не раз ходила за  десятки миль пешком просто так, из детской прихоти. Почему же мне не сделать  усилие, когда на карте стоит моя жизнь, — вернее, ваши драгоценные жизни?    

— Да  это же кроткая голубка, Джаспер! — объявил Следопыт, не выпуская пальчиков  Мэйбл, пока девушка из природной скромности не отняла у него руку.    

— И  до чего же она прелестна! Живя в лесу, грубеешь, Мэйбл, а порой и ожесточаешься  сердцем. И только встреча с таким существом, как вы, воскрешает в нас юные  чувства и светит нам весь остаток жизни. Думаю, что и Джаспер вам это скажет.  Как мне в лесной чащобе, так и ему на Онтарио редко приходится видеть подобное  создание, которое смягчило бы его сердце и напомнило ему о любви к себе  подобным. Ну-ка, скажи, Джаспер, так это или не так?    

— Мне,  по правде сказать, сомнительно, чтобы можно было еще где-нибудь встретить такую  Мэйбл Дунхем, — возразил молодой человек галантно, однако выражение  искреннего чувства на его лице говорило о его правдивости красноречивее всяких  слов. — И не только в лесах и на озерах не сыскать такой, но даже в  поселках и городах.    

— Давайте  оставим тут наши пироги, — снова взмолилась Мэйбл. — Что-то мне  говорит, что нам не безопасно здесь задерживаться.    

— Такая  прогулка не по вашим силенкам, девушка, лучше оставим этот разговор. Вам пришлось  бы прошагать двадцать миль ночью, в непроглядной тьме, не разбирая дороги,  перелезая через корни и пни, пробираясь по болотам и кочкам. Мы оставили бы в  траве слишком широкий след и, подойдя к крепости, вынуждены были бы  прокладывать себе дорогу с оружием в руках. Нет, подождем могиканина.    

Уважая  мнение того, к кому они в эту трудную минуту обращались за советом и  руководством, никто больше не возвращался к этому вопросу. Отряд разбился на  группы. Разящая Стрела с женой сидели поодаль под кустами и тихо  переговаривались; индеец говорил повелительным тоном, а жена отвечала ему с той  униженной покорностью, которая так характерна для подчиненного положения  подруги дикаря. Следопыт и Кэп, сидя в пироге, рассказывали друг другу свои  многообразные приключения на суше и на море.    

В другой  лодке сидели Джаспер и Мэйбл, и дружба их за один этот час сделала, должно  быть, большие успехи, чем при других обстоятельствах это возможно было и за  год.    

Несмотря  на опасность, минуты летели незаметно; особенно удивились молодые люди, когда  Кэп объявил, сколько времени уже прошло с тех пор, как они ждут.    

— Кабы  здесь можно было курить, — заметил старый моряк, — я был бы  предоволен таким кубриком. Наше судно находится в тихой гавани и крепко  ошвартовано — его не снесет никакой муссон. Одно горе — нельзя выкурить трубку.    

— Еще  бы — нас сразу же выдал бы запах табака. Какой смысл отводить глаза мингам,  принимая все эти меры предосторожности, если они учуют нас носом? Нет, нет,  откажитесь от своих привычек и даже от законных потребностей; берите пример с  индейцев: чтобы разжиться одним скальпом, они готовы целую неделю голодать… Ты  ничего не слышишь, Джаспер?    

— Это  возвращается Змей.    

— Вот  и отлично! Сейчас мы узнаем, чего стоят глаза могиканина.    

Могиканин  появился с той же стороны, откуда пришел и Джаспер. Но, вместо того чтобы  направиться на поиски друзей, он, обойдя излучину, чтобы его не увидели с  другого плеса, сразу же зашел в кустарник, росший на берегу, и, обернувшись  назад, стал внимательно что-то разглядывать.    

— Змей  видит этих гадов! — прошептал Следопыт, залившись своим ликующим  беззвучным смехом, и толкнул локтем Кэпа:    

— Так  же верно, как то, что я белый человек и христианин, они клюнули на нашу наживку  и засели в кустах у костра.    

Воцарилось  полное молчание: все следили не отрываясь за каждым движением Чингачгука. Минут  десять могиканин неподвижно стоял на скале, но тут, видимо, что-то важное  привлекло его внимание — он внезапно отпрянул назад, испытующе и тревожно  оглядел берег и двинулся вниз по реке, ступая по неглубокой прибрежной воде,  смывавшей его следы. Он, очевидно, торопился и был чем-то сильно озабочен, ибо  то и дело оборачивался, а затем снова устремлял свой пытливый взор туда, где,  по его предположениям, могла быть спрятана пирога.    

— Окликни  его! — прошептал Джаспер, горя нетерпением узнать, чем встревожен  делавар. — Окликни, а не то он пройдет мимо.    

— Как  бы не так, как бы не так, паренек, — возразил его товарищ. — Нечего  горячку пороть! Если бы что случилось. Змей двигался бы ползком. Господи,  благослови нас и просвети своей мудростью! Похоже, что Чингачгук, у которого  такое же безошибочное зрение, как у собаки чутье, и в самом деле нас не видит и  не замечает нашего тайника.    

Однако  Следопыт торжествовал прежде времени: не успел он произнести эти слова, как  индеец, прошедший было мимо зеленой кущи, внезапно остановился, внимательно  оглядел искусственные насаждения Следопыта, поспешно повернул назад, наклонился  и, осторожно раздвинув ветки, предстал перед путниками.    

— Ну,  как там проклятые минги? — спросил Следопыт, едва друг его подошел  достаточно близко, чтобы можно было тихо переговариваться.    

— Ирокезы…  — поправил его рассудительный индеец.    

— Неважно,  неважно: ирокезы, черти рогатые, минги, мингвезы, да любое их иродово племя —  дело от этого не меняется. Для меня все эти негодяи — минги. Подойди-ка  поближе, вождь, нам надо серьезно потолковать.    

Друзья  отошли в сторону и долго беседовали на языке делаваров. Узнав все, что ему было  нужно. Следопыт вернулся к товарищам и поделился с ними полученными сведениями.    

Могиканин  шел по следу враждебных индейцев, направлявшихся к крепости, но вдруг их внимание  привлек дым от разложенного Джаспером костра. Тут они сразу же повернули  обратно. Чингачгуку пришлось спрятаться, пока весь отряд не прошел мимо, так  как индейцы легко могли его обнаружить. К счастью для могиканина, ирокезы были  так взбудоражены своим внезапным открытием, что не обратили обычного внимания  на лесные приметы. Во всяком случае, все они прошли мимо него вереницей,  пятнадцать человек общим числом, легко ступая по следам друг друга, и Чингачгук  тут же двинулся за ними. Достигнув места, где тропа могиканина и Следопыта  сливалась с общей тропой, ирокезы спустились на берег, должно быть, в ту самую  минуту, когда Джаспер скрылся за речной излучиной. Теперь они ясно увидели  низко стелющийся дым костра. Рассчитывая подойти к нему украдкой, ирокезы снова  углубились в лес и исчезли между деревьями, а Чингачгук, как он полагал, никем  не замеченный, воспользовался этим, чтобы спуститься к воде и подойти к  излучине. Здесь он остановился, как уже было описано, и подождал, пока ирокезы  не окружили костер. — впрочем, они не стали долго мешкать.    

О  намерениях ирокезов Чингачгук мог судить только по их движениям. По-видимому,  они скоро догадались, что костер разложен лишь для отвода глаз, и, наспех  обследовав это место, разделились на две партии: одна партия вернулась в лес, а  человек шесть — восемь спустились к реке и по следу Джаспера направились к  прежней стоянке путников. О том, что они предпримут, добравшись туда, можно  было только гадать, ибо Змей, понимая всю опасность положения, счел  своевременным вернуться к своим друзьям. Судя по кое-каким жестам ирокезов, он  предполагал, что они спустятся вниз по реке. Но то была лишь догадка.    

Когда  Следопыт рассказал все это своим спутникам, каждый из его белых товарищей  отозвался на его слова так, как диктовал ему жизненный опыт; каждый в поисках  средств спасения обратился к своему привычному ремеслу.    

— Давайте  выведем пироги на середину, — горячо предложил Джаспер. — Течение  здесь быстрое, да и мы не пожалеем сил, и никто из злодеев за нами не угонится.    

— А  как же нежный цветок, что распустился на поляне, — ужель ему суждено до  срока увянуть в лесу? — возразил его Друг, впадая в поэтический речитатив,  который он, живя среди делаваров, невольно перенял у них.    

— Каждый  из нас скорее умрет! — воскликнул юноша, и щедрый румянец залил его щеки  до самых висков. — Мэйбл и жена Разящей Стрелы лягут на дно пироги, а сами  мы, как должно мужчинам, отразим натиск врага.    

— Ежели  что касается весла или гребка, никто с тобой не сравнится, Пресная Вода, но по  части подлости и хитрости минги не знают себе равных; лодка быстро летит по  волнам, но пуля летит быстрее.    

— Наше  дело — грудью встретить опасность, ведь на нас положился заботливый отец!    

— Но  наше ли дело забывать о благоразумии?    

— О  благоразумии? Как бы слишком большое благоразумие не заставило нас забыть о мужестве!    

Вся  группа стояла на узкой песчаной полоске берега. Следопыт, утвердив в песке приклад  «оленебоя», обеими руками держался за дуло карабина, касавшееся его плеча. В то  время как Джаспер обращал к нему эти незаслуженные горькие упреки, ни один  мускул не дрогнул на лице старшего товарища, и оно сохраняло свой ровный  румянец загара, как будто ничего не произошло. Однако от молодого человека не  ускользнуло, что пальцы друга, словно тисками, сжали железное дуло: только этим  он себя и выдал.    

— Ты  молод и горяч, — возразил Следопыт с достоинством, яснее всяких слов  говорившим о его нравственном превосходстве, — а между тем вся моя жизнь  протекла среди подобных приключений и опасностей, и мой опыт и мои знания могут  противостоять нетерпению мальчика. Что касается мужества, Джаспер, то я  воздержусь от запальчивого и несправедливого ответа на твое запальчивое и  несправедливое обвинение, так как верю, что в меру своих знаний и опыта ты  рассуждаешь, как честный человек. Но послушай совета того, кто уже имел дело с  мингами, когда ты был еще ребенком, и знай, что легче обойти их коварство  разумом, чем одолеть безрассудством.    

— Прости  меня, Следопыт, — сказал юноша, в порыве раскаяния схватив руку старшего  товарища, которую тот не стал отнимать. — Я искренне прошу у тебя  прощения. Глупо и несправедливо было с моей стороны осуждать человека, чье  сердце так же непоколебимо в Добре, как несокрушимы скалы на берегах моего  родного озера.    

Только  теперь щеки Следопыта окрасились ярче, и торжественное достоинство, в которое  он облекся, уступив естественному порыву, сменилось выражением сердечной  искренности, неразлучной с каждым его чувством. На рукопожатие юного друга он  ответил таким же горячим пожатием, словно между ними только что не повеяло  холодком: суровые черточки, залегшие меж его глаз, исчезли, и по лицу разлилось  обычное выражение ласкового добродушия.    

— Добро,  Джаспер, добро, — сказал он, смеясь. — Я на тебя не сержусь, да и  никто не в обиде на твою давешнюю горячность. У меня сердце отходчивое — белому  человеку не пристало злопамятство, — но я не посоветовал бы и половину  твоих упреков обратить к Змею — он хоть и делавар, но краснокожий, а с ними  шутки плохи.    

В эту  минуту чье-то прикосновение заставило Следопыта обернуться: Мэйбл стояла в  пироге выпрямившись; ее легкая, ладная фигурка чуть подалась вперед в позе  напряженного внимания. Приложив палец к губам и отвернув голову, девушка  приникла к просвету в листве, тогда как удочкой, зажатой в другой руке, она  чуть коснулась плеча Следопыта. Не сходя со своего наблюдательного поста,  проводник мгновенно припал к глазку в листве и шепнул Джасперу:    

— Это  гады минги. Держите ружья на взводе, друзья, но не шевелитесь, словно вы не  люди, а мертвый сухостой.    

Джаспер  быстро, но не производя ни малейшего шума, скользнул к пироге и с ласковой  настойчивостью заставил Мэйбл лечь на дно, хотя даже ему не удаюсь бы заставить  девушку склонить голову так низко, чтобы не следить за приближением врага.  Позаботившись о Мэйбл, он стал с ней рядом и поднял ружье наизготовку. Разящая  Стрела и Чингачгук подползли к зеленой завесе и, высвободив руки, залегли в  кустах неподвижно, как змеи, стерегущие свою жертву, тогда как Июньская Роса,  уткнув голову в колени и накрывшись холстинковым подолом, замерла на месте. Кэп  вынул из-за пояса пистолеты, но сидел в растерянности, по-видимому, не зная,  что делать. Следопыт застыл на своем посту: он заранее выбрал позицию, откуда  удобно было целиться в неприятеля и наблюдать за его маневрами. Он и теперь  сохранял обычное хладнокровие, которое не давало ему теряться в самые трудные  минуты.    

А  положение и впрямь было серьезное. В ту минуту, как Мэйбл коснулась удочкой  плеча своего проводника, у речной излучины, ярдах в ста от их убежища,  показались три ирокеза. Они шли в воде, обнаженные по пояс, в боевой раскраске,  в боевом вооружении. Видно было, что они не знают, в какую сторону податься.  Один указывал рукой вниз по течению, другой — вверх, а третий как будто  предлагал переправиться на другой берег.    

 Глава 5    

     

Смерть  везде, смерть во всем,     

Ей  подвластно все кругом.     

Шелли.  «Смерть»    

     

Это была  одна из тех минут, когда сердце останавливается и кровь застывает в жилах. О  намерениях своих преследователей путники могли судить только по их жестам да по  отрывочным возгласам, выдававшим ярость и разочарование. Ясно было, что часть  их повернула обратно к крепости и что, следовательно, хитрость с костром не  удалась; но это соображение отступало на второй план перед непосредственной  опасностью, угрожавшей путникам, так как индейцы, двигавшиеся вниз по реке,  могли открыть их с минуты на минуту. Эти мысли с необычайной ясностью, словно  по наитию, промелькнули в голове у Следопыта; надо было принимать какое-то  решение, а приняв его, действовать единодушно. Следопыт сделал знак Джасперу и  обоим индейцам подойти поближе и шепотом обратился к ним со следующими словами:    

— Будьте  наготове, будьте наготове! Этих дьяволов всего-навсего трое, тогда как нас  пятеро мужчин, из коих четверым такие передряги не в новинку. Пресная Вода, ты  возьмешь на себя того, кто раскрашен наподобие смерти; Чингачгук займется  вожаком, а Разящей Стреле я поручаю самого молодого дикаря. Смотрите же, ничего  не спутать: было бы грешно всадить две пули в одного индейца, когда в опасности  дочка нашего сержанта. Я буду держаться в резерве, на случай, если появится  новый гад или если у кого-нибудь из вас дрогнет рука. Не открывать огня, пока я  не дам сигнала. Стрелять будем только в крайности, чтобы не всполошить  остальных злодеев, — они, конечно, где-то поблизости. Джаспер, мой  мальчик, при малейшем движении у нас в тылу, сразу же выводи пирогу с  сержантовой дочкой и греби к гарнизону что есть силы. Авось господь тебя не  выдаст.    

Не успел  Следопыт отдать команду, как приближение индейцев потребовало от путников полной  тишины. Ирокезы медленно шли по воде, стараясь держаться нависшего над водой  кустарника, но вдруг шорох листьев и потрескивание сучьев под ногами  возвестили, что по берегу идет другой отряд — на одной линии с первым и шаг в  шаг с ним. Так как искусственные насаждения увеличивали расстояние до берега,  оба отряда, только дойдя до них, увидели друг друга. Индейцы остановились и  вступили в разговор буквально над головами у притаившихся путников. Ничто не  защищало наших друзей от взоров неприятеля, за исключением листьев и веток,  столь гибких, что они поддавались малейшему движению воздуха, — их в любую  минуту могло развеять и унести сильным порывом ветра. К счастью, оба отряда  краснокожих — и в воде и на земле — глядели поверх листьев, смешавшихся в  сплошной полог и не вызывавших у них подозрений. Быть может, самая смелость  выдумки Следопыта способствовала ее успеху. Разговаривали индейцы серьезно, приглушенными  голосами, очевидно, боясь непрошеных слушателей. Говорили на наречии, понятном  как обоим индейцам, так и Следопыту. Даже Джаспер уловил кое-что из этой  беседы.    

— Река  смыла след на иле, — сказал один из индейцев, стоявших в воде так близко  от искусственной завесы, что его можно было бы ударить острогой, лежавшей в  лодке Джаспера. — Река смыла след так, что даже ингизская собака и та не  учуяла бы его.    

— Бледнолицые  удрали в своих пирогах, — заявил индеец, стоявший на берегу.    

— Быть  того не может — ниже по реке их ожидают ружья наших воинов.    

Следопыт  многозначительно переглянулся с Джаспером и, сжав зубы, затаил дыхание.    

— Пусть  мои юноши смотрят зорко, словно у них орлиные глаза, — сказал старый воин,  стоявший в реке. — Мы всю эту луну провели на военной тропе, а раздобыли  один скальп. С бледнолицыми девушка, а кое-кто из наших храбрецов нуждается в  жене.    

По  счастью Мэйбл этого не слышала. Джаспер же нахмурился еще сильнее прежнего, и  на щеках у него вспыхнула краска негодования.    

Разговор  умолк. Слышно было, как ирокезы берегом пошли вперед, осторожно раздвигая ветки  кустарника, и вскоре шаги их затихли в отдалении. Те же, что стояли в реке, все  еще оглядывали берег, и глаза их благодаря причудливой боевой раскраске  казались раскаленными углями. Минуты две-три спустя они тоже отправились  дальше, но словно нерешительно и с заминкой, как люди, что-то потерявшие. Вот  они миновали искусственный заслон, и Следопыт уже раскрыл было рот, чтобы  залиться тем ликующим беззвучным смехом, которым благословила его природа и  привычка, но торжество его оказалось преждевременным: дикарь, шедший позади,  еще раз оглянулся и внезапно остановился как вкопанный: судя по его напряженной  позе и пытливому взгляду, что-то в кустарнике привлекло его внимание.    

К  счастью для притаившихся путников, воин, в котором пробудилось подозрение, был  еще молод и еще не завоевал доверия своих товарищей. Понимая, что юноше в его  годы приличествует скромность и почтительность, он как огня боялся насмешек и  презрения, какие вызвала бы поднятая им ложная тревога. Поэтому он не стал  звать товарищей, продолжавших свой путь по реке, а в одиночестве подошел к  кустам, не сводя с них словно зачарованного взгляда. Несколько листьев, обращенных  к солнцу, слегка поникли, и это незначительное отклонение от привычных законов  природы сразу же привлекло внимание индейца; чувства дикаря так искушены и  обострены, в особенности на военной тропе, что ничтожные мелочи, казалось бы,  не имеющие никакого значения, зачастую являются для него путеводной нитью. С  другой стороны, именно незначительность замеченного им непорядка в природе  помешала ему поделиться с товарищами своим открытием. Если он и в самом деле  натолкнулся на что-то важное, пусть лучше никто не оспаривает его славы; в  противном же случае он избежит насмешек, до которых так чувствителен молодой  индеец. Впрочем, как и всякий лесной житель, юноша был настороже в ожидании  возможной опасности или засады и двигался осмотрительно и с оглядкой. Все эти  многообразные колебания привели к тому, что молодой ирокез замешкался и, прежде  чем он приблизился к кустам настолько, что мог дотронуться до них рукой, обе  группы его товарищей ушли вперед на полсотни шагов.    

Несмотря  на свое трудное положение, путники не сводили глаз с ирокеза, на лице которого  отражалась борьба разноречивых чувств. Юношу прежде всего манили успех в деле,  в котором даже старейшины племени потерпели неудачу, и слава, какая редко  выпадает столь незрелому воину, впервые ступившему на боевую тропу; вместе с  тем его одолевали сомнения, ибо поникшие листья, казалось, снова встрепенулись,  освеженные дыханием ветерка; а в довершение всего прочего его не покидало  опасение, нет ли за всем этим скрытой угрозы. Однако так незначительно было  действие летнего зноя на лозы кустарника, наполовину погруженные в воду, что,  когда ирокез дотронулся до них рукой, ему показалось, что он обманулся в своих  предположениях. Желая в этом удостовериться, он осторожно раздвинул ветви и  ступил в укрытие, и тут его глазам предстали подобно бездыханным изваяниям  спрятавшиеся за ними фигуры. Не успел индеец вскрикнуть и отпрянуть назад, как  Чингачгук занес руку, и тяжелый томагавк обрушился на бритую голову врага.  Ирокез только вскинул руки, зашатался, рухнул в воду, и поток подхватил его  тело, бившееся в предсмертных судорогах. Делавар сделал было героическую  попытку вытащить ирокеза за руку в надежде раздобыть его скальп, но тут  кровавую струю вместе с корчащейся жертвой закружило и унесло быстриной.    

Все это  было делом одной минуты: события так быстро сменяли друг друга, что люди, менее  знакомые с тактикой лесных сражений, чем Следопыт и его товарищи, не знали бы,  что и предпринять.    

— Нельзя  терять ни секунды, — негромко, но с величайшей серьезностью заявил  Джаспер, выдергивая из воды бутафорские кусты. — Делайте то же, что и я,  мастер Кэп, если хотите спасти племянницу, а вы, Мэйбл, растянитесь во весь  рост на дне пироги.    

Сказав  это, он сразу схватился за нос лодки, и — по щиколотку в воде — потащил ее  вверх по течению, держась ближе к кустарнику и торопясь добраться до речной  излучины, чтобы своевременно укрыться от неприятеля. Кэп сзади помогал ему.  Вторая пирога, стоявшая у самого берега, должна была отойти следом. Делавар  спрыгнул на узкую полоску песчаного берега и затерялся в лесу — на его  обязанности лежало следить за неприятелем на этом участке военных действий,  тогда как Разящая Стрела сделал своему белому спутнику знак взяться за нос  пироги и следовать за Джаспером. Но, дойдя до излучины, Следопыт почувствовал,  что пирога вдруг стала легче, и, оглянувшись, не увидел позади тускароры и его  жены. У него сразу же мелькнула мысль об измене, но нельзя было терять время,  так как заунывный вопль, донесшийся снизу, возвестил яснее всяких слов, что  труп молодого ирокеза догнал его товарищей, спустившихся ниже по реке.  Прогремел выстрел и Следопыт увидел, что Джаспер, обогнув излучину, пересекает  реку, стоя на корме пироги, тогда как Кэп, сидя на носу, изо всех сил помогает  ему грести.    

Достаточно  взгляда, промелькнувшей мысли, и решение принято — такова повадка человека,  искушенного в превратностях пограничной войны. Вскочив на корму своей пироги,  Следопыт сильным гребком вывел ее на быстрину и начал переправляться на тот  берег, но только держась ниже по течению, чем его товарищи, подставляя себя под  пули ирокезов, — он знал, что соблазн завладеть его скальпом перевесит для  них все другие соображения.    

— Не  спускайся ниже, Джаспер! — скомандовал отважный проводник, рассекая воду  долгими, сильными и ровными гребками. — Держись курса и приставай к  ольшанику на том берегу. Береги сержантову дочку, а злодеев мингов предоставь  нам со Змеем.    

Джаспер  помахал ему веслом в знак того, что понял команду, а между тем выстрел следовал  за выстрелом, и все они метили в одинокого гребца в ближайшей пироге.    

— Ну  что ж, разряжайте ружья, дурачье, простачье, — сказал Следопыт: постоянное  одиночество в лесу приучило его говорить с самим собой за отсутствием других  собеседников. — Изводите патроны, стреляя по неверной цели, а я тем  временем буду шаг за шагом увеличивать расстояние между нами. Я не стану  поносить вас, подобно какому-нибудь делавару или могиканину, ведь моя натура —  натура белого человека, а не индейца, хвалиться же в час битвы недостойно  христианина; но себе самому я вправе сказать, что вы немногим лучше, чем  горожане, стреляющие по воробьям у себя в саду. Вот это еще куда ни шло! —  воскликнул он, встряхивая головой, когда пуля отхватила прядь волос у самого  его виска. — Но пуля, просвистевшая на дюйм от цели, так же бесполезна,  как та, что не вылетала из дула. Браво, Джаспер! Надо спасти сержантову дочку  хотя бы и ценою наших скальпов.    

В эту  минуту Следопыт, почти поравнявшийся с ирокезами, находился на середине реки,  тогда как вторая пирога, управляемая мускулистыми руками Кэпа и Джаспера,  приближалась к берегу в указанном месте. На сей раз старый моряк оказался на  должной высоте: он был в родной стихии, нежно любил племянницу, да и о себе не  забывал, а кроме того, не раз бывал в огне, хотя и в другого рода сражениях.  Несколько сильных ударов весла — и лодка скользнула в чащу кустарника. Джаспер  помог Мэйбл сойти на берег, и на какую-то минуту все три беглеца почувствовали  себя в безопасности.    

Не то  Следопыт. Своим отважным решением он подверг себя величайшему риску, а тут, в довершение  беды, когда его сносило течением под пули ирокезов, к последним, спустившись с  откоса, присоединились их товарищи, шедшие по берегу. Осуиго в этом месте  достигает кабельтова ширины, и лодка, плывшая посредине реки, находилась в  сотне ярдов от стрелявших, то есть на расстоянии точного прицела.    

В этом  отчаянном положении только исключительное присутствие духа и замечательная сноровка  выручили Следопыта. Он знал, что лишь неустанное движение может его спасти:  редкий индеец, стреляя по неподвижной Мишени, промахнулся бы на таком  расстоянии; но и не всякое движение было спасительным. Опытные охотники за  оленями, индейцы умели, конечно, менять линию прицела по прямой в соответствии  с маневрами убегающего зверя, и Следопыту приходилось двигаться зигзагами, то  дрейфуя по течению со скоростью пущенной из лука стрелы, то резко меняя курс и  правя к берегу. По счастью для него, ирокезы не могли перезаряжать свои ружья,  стоя в воде, а тем, кто оставался на берегу, кустарник мешал следить за  движением пироги. Умело пользуясь этими преимуществами и маневрируя под огнем.  Следопыт быстро подвигался вниз по реке и по направлению к противоположному  берегу, но тут внезапно, если и не совсем неожиданно, появилось новое  препятствие в виде отряда, оставленного ирокезами в засаде для наблюдения за  рекой.    

Это были  те самые дикари, о которых упоминали их товарищи в приведенном выше диалоге.  Человек десять числом, искушенные в своем кровавом ремесле, они расположились у  того места, где река, протекая по мелкому каменистому дну, образует пороги,  или, по местному названию, «броды». Следопыт видел, что, если спуститься к  бродам, его неминуемо снесет на ирокезов, так как бороться с течением здесь  было невозможно, а кроме того, дорогу преграждали скалы. На этом пути смерть  или плен были бы неминуемой развязкой. Итак, оставалось одно — добраться до  западного берега, так как все неприятельские отряды были сосредоточены на  восточном. Но это был подвиг, превосходивший человеческие силы, к тому же  борьба с течением грозила настолько задержать движение пироги, что индейцы  имели бы дело не с движущейся, а с неподвижной мишенью. В эту ответственную  минуту Следопыт, недолго раздумывая, принял решение и со свойственной ему  энергией стал тут же приводить его в действие. Вместо того чтобы спуститься по  протоке, он направил пирогу к отмели, а там, схватив ружье и котомку, пустился  вброд и давай перепрыгивать с камня на камень, пробираясь к западному берегу.  Между тем стремительное течение подхватило пирогу, то швыряя ее на скользкие  камни, то погружая в воду, то вынося на поверхность, пока не прибило к берегу в  нескольких ярдах от места, где засели ирокезы.    

Однако  Следопыт не ушел от опасности. И если в первые минуты восхищение его смелостью  и находчивостью, которые так ценятся у индейцев, ввергло его врагов в  оцепенение, то жажда мести и стремление обрести драгоценный трофей вскоре  вернули их к действительности. Выстрел гремел за выстрелом, смешиваясь с  грохотом воды, пули свистели над его головой, а он неуклонно шел вперед, и если  его грубая одежда пограничника была кое-где задета, то сам он не получил ни  единой царапины.    

Следопыту  местами приходилось идти по глубокой воде, достигавшей ему чуть ли не до подмышек:  он держал ружье и котомку с амуницией высоко над ревущей водой, и это так его  утомило, что он обрадовался, набредя на большой камень или, вернее, на  невысокую скалу, выдававшуюся над водой таким образом, что верхушка ее  оставалась сухой. На этот-то камень, став за ним, как за временным укрытием, он  и положил свою пороховницу. Западный берег был всего лишь в пятидесяти футах,  но, взглянув на тихую, быструю и сумрачную воду, поблескивавшую меж камней.  Следопыт понял, что добраться туда сможет только вплавь.    

Индейцы  на короткое время прекратили стрельбу; они столпились вокруг пироги и, найдя в  ней весла, готовились переправиться через реку.    

— Следопыт! —  окликнул чей-то голос из ближайших кустов на западном берегу.    

— Чего  тебе, Джаспер?    

— Не  унывай! С тобой друзья! Ни единому мингу не удастся безнаказанно переправиться  через реку. Но не лучше ли тебе оставить и ружье на том камне и скорее плыть к  нам, прежде чем эти негодяи отойдут от берега?    

— Настоящий  лесовик не расстанется с ружьем, покуда у него есть порох в пороховнице и пуля  в подсумке. Сегодня мне, Пресная Вода, еще ни разу не пришлось взвести курок, а  я не хочу расставаться с этими гадами, так и не подарив им ничего на память.  Немного сырости не повредит моим ногам; я вижу среди этих мерзавцев Разящую  Стрелу и не прочь отослать ему честно заработанную плату. Надеюсь, Джаспер, у  тебя хватило догадки не приводить сюда сержантову дочку, ведь здесь пули так и  рыщут.    

— Она  в безопасности, по крайней мере сейчас. Конечно, все зависит от того, сумеем ли  мы удержать мингов на расстоянии. Теперь они знают, что нас немного, и если  переправятся сюда, то кое-кого из своих людей оставят на том берегу.    

— Все,  что касается лодок, — это по твоей части, мой мальчик, хотя дай мне весло,  и я готов поспорить с любым мингом, когда-либо охотившимся на лосося. Если они  переправятся ниже бродов, почему бы нам не переправиться выше — не сыграть в  «третий лишний» с этой волчьей сворой?    

— Так  я же говорю тебе, что часть их людей останется на том берегу. И потом.  Следопыт, неужто ты подставишь Мэйбл под ирокезские пули?    

— Сержантову  дочку нужно спасти, — сказал Следопыт со спокойной твердостью. — Ей,  бедняжке, ни к чему становиться под пули ирокезов, рисковать своим красивым  личиком и нежным телом. У нее не наше с тобой призвание. Так что же нам делать?  Хорошо бы задержать их, хотя бы часа на два, если возможно. А там попытаем  счастья в темноте.    

— Это  было бы неплохо. Следопыт, но разве у нас достанет сил?    

— С  нами господь, мой мальчик, с нами господь; неужто провидение отвернется от  такого невинного создания, как сержантова дочка, да еще в такую трудную минуту?  Между водопадом и гарнизоном, сколько мне известно, нет ни одной лодки, кроме  этих двух пирог, и, мне думается, ни один краснокожий не посмеет переправиться  сюда под дулами таких ружей, как твое и мое. Я не стану хвастать, Джаспер, но  на этой границе мало кто не знает, что «оленебой» бьет без промаха.    

— О  твоем искусстве. Следопыт, наслышан стар и мал, но, чтобы перезарядить ружье,  нужно время. Кроме того, ты не на земле, за хитрым укрытием, тебе придется  работать без обычных удобств. Если бы к тебе попала наша лодка, разве ты не  переправился бы на берег, сохранив ружье сухим?    

— Спроси  у орла, умеет ли он летать, — ответил Следопыт, посмеиваясь, как обычно,  своим беззвучным смехом и оглядываясь на тот берег. — Но сейчас вам нет  смысла садиться в лодку под пули, я вижу, эти аспиды опять берутся за свое.    

— Это  можно сделать без всякого риска. Мастер Кэп отправился к нашей лодке. Он бросит  в воду ветку, чтобы проверить течение, — оно идет в сторону твоего камня.  Гляди, вот ветка уже плывет; если доплывет до тебя, подними руку, и за ней  последует лодка. А не поймаешь лодку, неважно: ее подхватит протокой пониже и  принесет к берегу — никуда она от меня не уйдет.    

Джаспер  еще не кончил говорить, как показалась плывущая ветка; все усиливающееся  течение влекло ее на Следопыта, который схватил ее и помахал ею в воздухе, как  было условленно. Кэп принял сигнал и тут же спустил на воду пирогу со всей  осторожностью и всеми ухватками заправского моряка. Пирогу отнесло в том же  направлении, что и ветку, и спустя минуту она была уже в руках у Следопыта.    

— Честь  тебе и слава, Джаспер, — сказал он, смеясь. — У тебя хватка  настоящего жителя границы. Но твоя стихия — вода, а моя — лес. А теперь пусть  мерзавцы минги покажут, на что они горазды, — это их последний шанс  целиться в ничем не защищенного человека.    

— Нет,  нет, толкни лодку к берегу наперерез течению и бросайся в нее сам, как только  она отойдет, — с живостью возразил Джаспер. — Не рискуй зря!    

— Я  предпочитаю стоять лицом к лицу с моими врагами, как и должно мужчине, особенно  когда они сами подают мне пример, — с гордостью возразил Следопыт. —  Я не рожден краснокожим, а белому человеку больше подобает драться в открытую,  чем из засады.    

— А  как же Мэйбл?    

— Твоя  правда, мой друг, твоя правда. Сержантову дочку надо выручить из беды. Я не мальчишка,  чтобы рисковать понапрасну… Так, значит, ты думаешь, что лодку снесет прямо на  тебя?    

— Вот  именно. Но толкни ее хорошенько. Следопыт сделал все, что требовалось, пирога  легко прошла разделявшее друзей расстояние, и Джаспер схватил ее, как только  она подошла к берегу. Вытащить ее на отмель и залечь в укрытие было делом одной  минуты, после чего друзья обменялись крепким рукопожатием, словно встретились  после долгой разлуки.    

— А  теперь, Джаспер, посмотрим, решится и кто из мингов пересечь реку под дулом «оленебоя».  Тебе-то сподручнее орудовать веслом, гребком и парусом, нежели карабином, но у  тебя отважное сердце и верная рука, а это как раз то, что надобно в бою.    

— За  Мэйбл я голову положу, — спокойно сказал Джаспер.    

— Да,  да, сержантову дочку надо спасти. Ты мне по сердцу, мой мальчик, и сам по себе,  но особенно я ценю в тебе, что ты думаешь об этой хрупкой тростиночке в минуту,  когда от тебя требуется все твое мужество. Глянь-ка, Джаспер, трое этих  негодяев и в самом деле садятся в лодку! Должно быть, думают, что мы  удрали, — вряд ли у них хватило бы храбрости под самым дулом «оленебоя»!    

И верно,  ирокезы, видимо, готовились переправиться через реку, решив, что их враги,  которых нигде не было видно, обратились в бегство. Так, разумеется, и поступили  бы на их месте другие белые люди, но у наших друзей на руках была Мэйбл, и оба  они были слишком искушены в лесной стратегии, чтобы не попытаться отстоять  единственный более или менее верный шанс на ее спасение.    

Как и  сказал Следопыт, в пироге было три ирокезских воина; двое, на коленях, держали  ружья наготове, собираясь вот-вот выстрелить, а третий греб, стоя на корме.  Надо заметить, что прежде чем отважиться на переправу, ирокезы оттащили лодку  выше по течению, в более спокойную воду на подступах к порогам. С первого же  взгляда было видно, что индеец, правивший пирогой, мастер своего дела: под  широкими, размеренными взмахами его весла лодка так плавно скользила по кристальной  глади воды, словно парила в воздухе.    

— Ну  как, стрелять? — спросил Джаспер, с нетерпением ждавший битвы.    

— Спокойнее,  спокойнее, мой мальчик! Ведь их всего трое. Если мастер Кэп умеет обращаться с  пугачами, что у него за поясом, мы можем дать им причалить к берегу, — по  крайней мере, пирогу свою вернем.    

— А  Мэйбл?    

— Не  бойся за сержантову дочку. Ведь ты, говоришь, спрятал ее в дупле дерева за  кустами ежевики. И, если ты гак хорошо скрыл ее след, как уверяешь, она может  просидеть там хоть месяц, смеясь над мингами.    

— Как  знать: плохо, что она так далеко от нас.    

— Ничего  тут нет плохого. Пресная Вода. Или ты хотел бы, чтоб над ее хорошенькой  головкой свистели пули? Нет, нет, ей там лучше, там она в безопасности.    

— Как  знать: мы тоже считали себя в безопасности, когда сидели за кустами, а чем это  кончилось?    

— Ну  и что же из того? Негодяй минг поплатился за свое любопытство, эти тоже  поплатятся.    

В эту  самую минуту грянул выстрел, и индеец, стоявший на корме, высоко подпрыгнув, свалился  в воду вместе с веслом. Легкий виток дыма поднялся над кустами на левом берегу  и рассеялся в воздухе.    

— Это  Змей свистит! — воскликнул Следопыт торжествующе. — Другого такого  мужественного и преданного сердца не сыщешь даже среди делаваров. Жаль,  конечно, что он вмешался, но ведь он не знал, чем мы тут дышим.    

Лишившись  кормчего, лодка, подхваченная быстриной, понеслась прямо на пороги. Оба индейца,  бессильные бороться с течением, дико озирались по сторонам. К счастью для  Чингачгука, внимание ирокезов было привлечено к судьбе товарищей, попавших в  беду, а иначе ему трудно было бы и, пожалуй, даже невозможно спастись от их  мщения. Никто не двинулся с места, разве только чтобы спрятаться за ближайшие  кусты, — все взгляды были обращены на обоих индейцев. Понадобилось меньше  времени, нежели требуется, чтобы рассказать об этих событиях, как лодку уже швыряло  и кружило среди камней, меж тем как оба дикаря легли ничком — единственное, что  можно было сделать, чтобы сохранить равновесие. Но и это не помогло: ударившись  о скалу, легкое суденышко перевернулось, и оба воина свалились в реку. Вода в  бродах обычно неглубокая, за исключением проток, вырытых течением, и жизни их  ничто не угрожало, но ружья свои они потеряли, и пришлось им кое-как, где  вброд, а где и вплавь, добираться до дружественного берега, пирогу же выбросило  на скалу посреди реки, где она до поры до времени и застряла без всякой пользы  как для той, так и для другой стороны.    

— А  теперь. Следопыт, дело за нами, — сказал Джаспер, увидев, что оба ирокеза  бредут по колено в воде — Я беру себе того, что выше по течению, а тебе  оставляю другого.    

Но юноша  был, видимо, взволнован описанными происшествиями, рука его дрогнула, и пуля,  должно быть, пролетела мимо, так как оба ирокеза подняли руки и, выражая свое  презрение, помахали ими в воздухе. Следопыт не стал стрелять.    

— Нет,  нет. Пресная Вода, — сказал он, — я не проливаю крови попусту. Моя  пуля не для баловства аккуратно обернута кожей и забита шомполом, а только на  самый крайний случай. Я не люблю мингов, как оно и следует тому, кто долго жил  с делаварами, их заклятыми прирожденными врагами, но я никого из этих аспидов  не стану убивать, если не увижу ясно, что это необходимо для дела. Просто так,  из озорства, я и оленя не трону. Когда живешь в лесной глуши наедине с господом  богом, чувствуешь, что это единственно правильные и справедливые мысли. Одного  убитого индейца с нас пока хватит, тем более что «оленебою», может, еще  представится случай выручить Змея — ведь вот же не побоялся человек дать знать  этим злодеям, что он тут, у них под самым боком. Но так же верно, как то, что я  неисправимый грешник, вон один из них крадется по берегу в эту самую минуту,  точно наш гарнизонный мальчишка, прячущийся за поваленное дерево, чтобы  подстрелить белку!    

Острый  взгляд Джаспера без труда заметил на другом берегу фигуру, на которую указывал  Следопыт. Один из молодых вражеских воинов, по-видимому, разбираемый желанием  отличиться, потихоньку отделился от своих и приблизился к кустам, где укрылся  Чингачгук. Обманутый кажущимся безразличием неприятеля, а может быть, и занятый  какими-то своими приготовлениями, Великий Змей, очевидно, неосторожно высунулся  и попался на глаза молодому воину. Это явствовало из того, что тот готовился  выстрелить, — самого делавара с западного берега не было видно. Река в  этом месте текла излучиной, и восточный берег образовал такую широкую дугу,  что, хотя Чингачгук был недалеко от ирокезов, считая по прямой, его отделяло от  них берегом несколько сот ярдов: да и от Следопыта с Джаспером было до него  примерно столько же, сколько от них до ирокезов. И если ширина реки в этом  месте была без малого двести ярдов, то такое же расстояние отделяло обоих  наблюдателей от крадущегося ирокеза.    

— Змей,  должно быть, там, — заметил Следопыт, не отрывая глаз от юного  воина. — Но чем же он так занят, что позволяет гаденышу мингу пялиться на  него, — ведь ясно, что малый замышляет убийство…    

— Посмотри, —  прервал его Джаспер. — А вот и труп убитого индейца. Его прибило к скале,  лежит — голова запрокинута.    

— Да,  так оно и есть, мой мальчик, так оно и есть! Человек — что плавучее бревно,  когда дыхание жизни от него отлетело. Этот ирокез больше никому не причинит  зла; но вон тот гаденыш дикарь охотится за скальпом моего самого верного,  испытанного друга…    

Следопыт  так и не кончил: подняв свое необычайно длинное ружье вровень с глазами, он  точно и уверенно выстрелил, почти не прикладываясь. Ирокез на противоположном  берегу как раз прицелился в свою жертву, когда его настиг роковой свинец —  посланец «оленебоя». Ружье дикаря выстрелило, но в воздух, а сам он свалился в  кусты, по-видимому, раненный, если не убитый.    

— Подлый  гаденыш сам накликал на себя беду, — сурово пробормотал Следопыт, опустив  ружье и старательно его перезаряжая. — Мы с Чингачгуком дружны с детских  лет, вместе воевали на Хорикэне, Мохоке, Онтарио, на всей этой кровью политой  земле между французами и нами: неужто же дурак вообразил, что я позволю  пристрелить моего лучшего друга в какой-то дрянной засаде!    

— Что  ж, мы поквитались со Змеем за его услугу. Но негодяи встревожены. Следопыт, и  прячутся по своим укрытиям, увидев, что мы можем настичь их на том берегу.    

— Пустяковый  выстрел, Джаспер, о нем и говорить не стоит. Спроси в Шестидесятом полку — там  тебе скажут, на что способен «оленебой» и как он себя показал, когда пули  градом сыпались у нас над головами. А этот выстрел выеденного яйца не стоит,  бездельник сам навлек его на себя.    

— Глянь,  что это, собака или олень плывет? Следопыт встрепенулся. Действительно, по реке  выше бродов, куда его сносило течением, плыл какой-то предмет неясных  очертаний. Впрочем, при более внимательном взгляде обнаружилось, что это  человек, по-видимому, индеец, но только в каком-то чудном головном уборе.  Опасаясь подвоха или военной хитрости, оба приятеля удвоили внимание и глаз не  сводили с пловца.    

— Он  что-то толкает перед собой, а голова — ну в точности дрейфующий куст, —  сказал Джаспер.    

— Все  это их шаманские штучки, мой мальчик, но пусть это тебя не смущает,  христианская честность восторжествует над их подколодной хитростью.    

По мере  того как пловец приближался, оба наблюдателя стали уже сомневаться в верности  своего первого впечатления, и, только когда он проплыл две трети разделявшего  их расстояния, глаза у них наконец открылись.    

— Да  это же Великий Змей, честное слово! — воскликнул Следопыт, заливаясь  счастливым смехом, восхищенный удавшейся хитростью своего друга. —  Привязал к голове целый сад, сверху пристроил пороховницу, а ружье приторочил к  бревну и гонит перед собой. Ах ты, мой милый! Каких только мы с ним не  устраивали проказ под носом у проклятых мингов, жаждавших нашей крови, еще в  окрестностях Тайя и на большой дороге.    

— А  вдруг это не Змей, Следопыт! Я не вижу на этом лице ни одной знакомой черточки!    

— Сказал  тоже! Какие еще черточки! Нет, нет, мой мальчик, все дело в раскраске, а эти  цвета ты увидишь только у делавара. Это его боевая раскраска, Джаспер, все  равно как на твоем судне, что на озере, полощется флаг с крестом святого  Георгия [11],  а у французишек развевается по ветру грязная салфетка с пятнами от рыбьих  костей и жареной дичины. Вон и глаза видать, мой милый, и это глаза нашего  вождя. Но, Пресная Вода, как ни свирепо горят они в бою и как ни тускло  мерцают, выглядывая из-за листьев, — тут Следопыт легонько, но  выразительно коснулся пальцем рукава собеседника, — мне случалось видеть,  как из них градом катились слезы. Верь мне: несмотря на красную кожу, у него  есть душа и сердце, хотя его душа и сердце устроены не так, как у белого  человека.    

— Всякий,  кому знаком вождь, никогда в этом не сомневался.    

— Но  я-то знаю, — возразил Следопыт г гордостью. — Ведь мы с ним делили  горе и радость; как бы тяжко ни карала его судьба, он никогда не терял  мужества; и знал, этакий проказник и бедокур, что женщины его племени любят  веселую шутку. Но что это я разливаюсь соловьем, словно городская кумушка перед  соседками! У Змея острый слух. И не то чтоб он на меня рассердился: Змею  известно, как я его люблю и всегда хвалю за спиною. Но душа у делавара  стыдливая, и, только посаженный на кол, он сквернословит, как последний  грешник.    

Тут Змей  доплыл до берега — как раз к тому месту, где сидели оба его дружка, —  видно, он еще на том берегу углядел их; выйдя из воды, он только встряхнулся,  как собака, и издал свое обычное: «У-у-ух!»    

 Глава 6    

     

Все  перемены — дело рук творца,     

Мир —  воплощенный бог.     

Джеймс  Томсон. «Гимн»    

     

Когда  вождь вышел на берег, Следопыт обратился к нему на его родном наречии.    

— Хорошо  ли это, Чингачгук, — сказал он с укоризной, — одному ввязываться в  драку с дюжиной мингов! Правда, «оленебой» обычно меня слушается, но попасть в  цель на таком расстоянии не просто, тем более что у этого нехристя только и  видно было над кустами, что голову да плечи, и менее опытный стрелок мог бы  промахнуться. Не мешало бы тебе об этом подумать, вождь, не мешало бы подумать!    

— Великий  Змей — могиканский воин: на военной тропе он видит только врагов. Воды еще не  начинали течь, а его отцы уже колотили мингов.    

— Я  знаю твою натуру, я знаю твою натуру и уважаю ее. Никто никогда не услышит от  меня жалоб на то, что краснокожий верен своей натуре, но осмотрительность так  же подобает воину, как и храбрость: ведь если бы эти черти ирокезы не глядели  на своих товарищей, упавших в воду, тебе бы несдобровать.    

— Что  это делавар затеял? — воскликнул Джаспер, заметив, что Чингачгук круто  повернулся и опять пошел к реке с явным намерением снова полезть в воду. —  Уж не рехнулся ли он и не собирается ли плыть назад за какой-нибудь забытой  пустяковиной?    

— Ну  нет, это на него не похоже; обычно он так же осмотрителен, как и храбр, и  только давеча на него что-то нашло, и он забыл и думать о себе… Послушай,  Джаспер, — добавил Следопыт, отводя юношу в сторону в ту самую минуту, как  плеск воды поведал им, что индеец бросился вплавь, — послушай, парень:  Чингачгук не белый человек и не христианин, как мы с тобой, а могиканский  вождь: у него свои законы и обычаи; и если ты водишься с людьми, которые не  всем на тебя похожи, умей уважать чужую натуру и чужой нрав. Королевский солдат  ругается и пьет, и было бы напрасной тратой времени стараться его исправить;  ребенок падок на сладости, а женщина — на наряды, и бороться с этим бесполезно;  натуру же индейца и его повадки еще труднее побороть, и, надо думать, бог  создал его для некой мудрой цели, хотя ни мне, ни тебе в этих тонкостях не разобраться.    

— Что  бы это значило? Гляди, делавар подплыл к трупу, который выбросило на камень.  Ради чего он идет на такую опасность?    

— Ради  чести, ради славы, ради доблестного подвига, все равно как знатные джентльмены  за морем оставляют свои уютные дома, где им, как говорится, только птичьего  молока не хватает — я имею в виду не маменькиных сынков, конечно, — и  бросают все, чтобы ехать сюда бить дичь и колошматить французов.    

— А-а,  понимаю: твой приятель отправился за скальпом!    

— Это  его цель в жизни, пусть ею тешится. Мы, белые, не станем увечить мертвого  врага; а в глазах краснокожего это великая честь. Верь не верь. Пресная Вода, а  я знавал белых людей с громкими именами и немалыми достоинствами, у которых  были еще более странные представления о чести.    

— Дикарь  останется дикарем, Следопыт, с кем бы он ни водил компанию.    

— Это  только так говорится, парень; как я сказал, у белых тоже бывают странные  представления о чести, противно разуму и божьей воли. Я много думал об этом  один в лесной тиши и пришел к выводу, мой мальчик, что уж раз миром правит  провидение, значит, людям их наклонности даны для мудрой и разумной цели. Кабы  индейцы были никчемный народ, бог не создал бы индейцев. Я иной раз думаю: если  б удалось нырнуть на самое дно и заглянуть в корень вещей, оказалось бы, что  даже племена мингов созданы для разумной и благой цели, хотя, признаюсь, у меня  не хватает смекалки догадаться, для какой именно.    

— Змей  чересчур рискует, чтобы добыть скальп, — боюсь, это плохо кончится.    

— Но  он не так смотрит, Джаспер. Для него один-единственный скальп значит больше,  чем целое поле сражения, усеянное трупами, — вот как он представляет себе  войну и честь солдата! Помнишь молодого капитана Шестидесятого полка? В нашей  последней стычке он жизни не пожалел, чтобы захватить у французов трехфунтовую  пушку, считая это для себя делом чести; а я знавал совсем молоденького  прапорщика — истекая кровью, он завернулся в полковое знамя да так и затих,  бедняга, воображая, что ему лежится мягче, чем на бизоньих шкурах.    

— Что  ж, удержать знамя — это, я понимаю, заслуга!    

— А  для Чингачгука скальп врага — его полковое знамя. Он сохранит его и будет  показывать еще и детям своих детей… Впрочем… — Тут Следопыт осекся и, грустно  покачав головой, раздумчиво добавил:    

— Бедняга!  На старом стволе не осталось ни единого ростка! Нет у могиканина детей, что порадовались  бы его трофеям, нет и племени, которое чтило бы его дела. Один как перст на  свете — и хранит верность взглядам, в которых его растили и воспитали.  Согласись, Джаспер, в этом есть что-то честное и достойное уважения, какая-то  настоящая порядочность.    

В толпе  ирокезов послышались возмущенные крики, за которыми последовала частая ружейная  пальба. Неприятельским воинам так не терпелось отнять у делавара его жертву и  помешать его намерению, что человек двенадцать бросились в воду, а кое-кто  доплыл даже футов за сто до кипящей быстрины, точно и в самом деле рассчитывал  добраться до торжествующего врага.    

Однако  Чингачгук, хладнокровно внимая угрозам, проклятьям и пению пуль, от которых он,  казалось, был заговорен, с привычной ловкостью продолжал свою работу. Но вот он  ее закончил и, размахивая трофеем, издал победный клич, прозвучавший так  неистово и дико, что еще долгую минуту своды молчаливого леса и глубокая  долина, проложенная быстрым течением реки, полнились ужасными воплями, и  бедняжка Мэйбл поникла головой в неудержимом страхе, а у ее дядюшки мелькнуло  желание бежать без оглядки.    

— Такого  мне еще не приходилось слышать от этих извергов! — воскликнул Джаспер, с  ужасом и отвращением затыкая уши.    

— Для  индейцев это музыка, мой милый, это их барабан и флейта, их трубы и литавры.  Они, должно быть, любят эти звуки, пробуждающие в них свирепые и кровожадные  чувства, — спокойно ответил Следопыт. — Мальчишкой я тоже их боялся,  а теперь они для меня что свист козодоя или крики пересмешника. Эти вопли уже  не действуют мне на нервы, хотя бы здесь собралось несметное множество этих  орущих чертей — отсюда и до самого гарнизона. Я не хвалюсь, Джаспер, а просто  хочу сказать, что только слабые люди поддаются действию криков. Так можно  запугать женщин и детей, но не зрелых мужчин, разведывающих лесную чащу и лицом  к лицу встречающих врага. Надеюсь, Змей теперь доволен, вон он идет со скальпом  у пояса.    

Джаспер  отвернулся, чтобы не видеть делавара, выходившего из реки, — такое  отвращение внушил юноше этот его последний подвиг; Следопыт же смотрел на друга  с невозмутимостью философа, умеющего не замечать того, что представляется ему  мелким и неважным. Направляясь за кусты, чтобы выжать одежду и перезарядить  ружье, делавар с торжеством посмотрел на товарищей, и на этом эпизод, так всех  взволновавший, был закончен.    

— Джаспер, —  сказал Следопыт, — сходи-ка за мастером Кэпом, позови его сюда к нам.  Время не терпит, а нам надо еще посоветоваться, как быть дальше, ведь минги не  будут сидеть сложа руки, а непременно что-нибудь предпримут.    

Молодой  человек отправился за Кэпом, и вскоре все , четверо мужчин собрались на берегу,  чтобы выработать общий план действий: с того берега их не было видно, тогда как  сами они внимательно следили за противником.    

День  клонился к вечеру, и надвигавшаяся ночь обещала быть темнее обычного. Солнце  уже село, и густые сумерки средних широт должны были смениться непроглядной  тьмой. На это, собственно, и возлагали надежды наши путники, хотя и здесь  таилась опасность — ведь тот самый мрак, который должен был благоприятствовать  их спасению, грозил скрыть от них коварные маневры врага.    

— Друзья, —  сказал Следопыт, — нам надо спокойно обдумать наши планы, чтобы каждый  знал, что ему предстоит делать в соответствии с его способностями и опытом.  Спустя какой-нибудь час в лесу будет стоять тьма кромешная, и, если мы хотим  еще сегодня добраться до гарнизона, нам надо воспользоваться этим  преимуществом. Что скажете вы, мастер Кэп? Хоть вы не самый из нас опытный по  части лесных походов и сражений, ваш возраст дает вам право первым говорить на  таком совете.    

— Не  забывайте, Следопыт, что я близкий родственник Мэйбл, с этим тоже надо  считаться.    

— Ну,  как сказать, как сказать… Неважно, чем вызвано уважение и сердечная склонность  — родственными чувствами или свободным предпочтением ума и сердца. Я не буду  говорить от имени Змея — ему уже не пристало думать о женщинах, — но мы с  Джаспером готовы грудью стать за сержантову дочку против мингов, как это сделал  бы ее храбрый отец. Скажи, мальчик, разве я не правду говорю?    

— Мэйбл  может на меня рассчитывать, я отдам за нее всю мою кровь, до последней  капли, — ответил Джаспер сдавленным от волнения голосом.