1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Перевод:  Алла Макарова    

    

     

     

     

    

     

    

     

  

ПРОЛОГ    

     

Техасский  олень, дремавший в ночной тиши саванны[1],  вздрогнул, услышав звук лошадиных копыт. Но он не покидает зеленого ложа, даже  не встает на ноги. Он только слегка поднимает свою красивую голову – над  высокой травой показываются его рога – и слушает: не мустанг[2] ли скачет с соседнего  пастбища?    

Снова  доносится топот копыт. На этот раз можно различить и новый звук: звон металла,  удар стали о камень.    

Этот  звук встревожил оленя. Он стремительно вскакивает и мчится по прерии. Лишь отбежав  на значительное расстояние, он останавливается, оглядывается назад: кто это  нарушил его ночной покой?    

В ярком  свете луны южного неба он узнает злейшего своего врага – человека. Человек  приближается верхом на лошади.    

Олень  готов уже снова бежать, но странный облик всадника приковывает его к месту. Припав  к земле, откинув голову далеко назад, он продолжает смотреть; в его больших  карих глазах отражаются страх и недоумение.    

Что же  заставило оленя так долго вглядываться?    

Лошадь?  Но это обыкновенный конь, взнузданный, оседланный. В его облике нет ничего  пугающего. Может быть, оленя испугал всадник? В нем есть что-то непривычное для  глаза, жуткое.    

У  всадника нет головы!    

Кинув  последний блуждающий взгляд, как бы силясь понять, что́ за невиданное чудовище  пугает его, олень помчался вглубь прерии. Он уже больше не оборачивается. Он  погружается в волны Леоны и, только переправившись на другой берег, чувствует  себя в безопасности.    

Не  обращая внимания на испуг оленя, как будто даже не заметив его присутствия,  всадник без головы продолжает свой путь.    

Он тоже  направляется к реке, но, как кажется, совсем не спешит и продвигается медленным,  спокойным, почти церемониальным шагом.    

Поглощенный  своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает  траву вдоль дороги. Ни голосом, ни порывистым движением не подгоняет он ее  вперед, когда, испуганная койотами, она забрасывает свою голову и, храпя,  останавливается как вкопанная. Он весь во власти каких-то таинственных дум и  совсем не замечает окружающей жизни. Ни единым звуком, ни даже шопотом не  выдает он своей тайны.    

На плечи  всадника наброшено серапэ[3],которое  при порыве ветра развевается и открывает часть его корпуса. На ногах у него  высокие сапоги из шкуры ягуара. Защищенный таким образом от ночной сырости и от  тропических ливней, он продолжает ехать, молчаливый, как звезды, мерцающие над  ним, беззаботный, как цикады, стрекочущие в траве, как степной ветерок, играющий  складками его одежды.    

Но вдруг  что-то словно вывело всадника из задумчивости; его конь ускорил шаг. Вот конь  тряхнул головой и радостно заржал. С вытянутой шеей, с раздувающимися ноздрями  он пускается вперед рысью и незаметно переходит в галоп.    

Близость  реки – вот что заставило коня ускорить свой бег.    

Конь не  останавливается до тех пор, пока не погружается в хрустальный поток реки. Вместе  с ним и всадник погружается до колен в воду.    

Животное  с жадностью утоляет свою жажду, переплывает на противоположную сторону и  быстрой рысью поднимается по откосу берега.    

Взобравшись  наверх, всадник без головы останавливается как бы в ожидании, чтобы конь  отряхнулся от воды, и затем снова продолжает путь.    

А вокруг  простирается бесконечная саванна, и в таинственном свете месяца кажется, что  дали ее сливаются с небом.    

 Глава I

  ВЫЖЖЕННАЯ ПРЕРИЯ    

     

Полуденное  солнце заливает своим ярким светом огромную равнину Техаса, расположенную,  около ста миль к югу от старого испанского города Сан-Антонио.    

В  золотых лучах вырисовывается группа предметов, необычных для дикой прерии. Это  фургоны с полукруглым ребристым верхом, обтянутым белоснежным полотном. Их было  всего десять. Слишком мало для торгового каравана или правительственного обоза.  Скорее всего, какой-нибудь переселенец перевозит свое имущество в один из новых  поселков на берегу реки Леоны.    

Вытянувшись  длинной вереницей, фургоны ползут по знойной саванне настолько медленно, что их  движение почти незаметно. Лишь убегающая в испуге антилопа да с криком взлетающий  кроншнеп свидетельствуют о том, что обоз действительно движется.    

В этот  час полуденного отдыха нигде больше по всей прерии не видно ни птицы в полете,  ни бегущего зверя – все притаились в тени. И только человек, видно в погоне за  наживой, продолжает свой путь под палящими лучами солнца.    

Судя по  всему, обоз принадлежит какому-нибудь богатому иммигранту, а не простому переселенцу.  Каждый фургон, лучшего питтсбургского производства, запряжен восемью сильными  мулами. В обозе много негров-рабов. Женщины-невольницы с детьми едут в  фургонах, а мужчины идут пешком рядом с обозом или же устало тянутся позади.  Впереди едет карета, запряженная выхоленными кентуккскими мулами. На козлах  негр-невольник изнывает от жары в своей ливрее.    

Все это  говорит о том, что не бедный поселенец Северных штатов передвигается в поисках  нового очага, а богатый южанин, который, наверно, уже приобрел плантацию и  переезжает теперь туда.    

И в  самом деле, обоз принадлежит плантатору Вудли Пойндекстеру; он высадился с  семьей в Индианоле, на берегу залива Матагорда, и пересекает прерию,  направляясь к своим новым владениям.    

Во главе  сопровождающего обоз кортежа верхом на лошади едет сам плантатор. Это высокий,  худой человек лет пятидесяти, с бледным, слегка желтоватым цветом лица; вид у  него суровый и гордый. Он одет просто, но со вкусом. На нем свободного покроя  кафтан из альпага, жилет из черного атласа и нанковые брюки. В вырезе жилета  видна сорочка из тончайшего полотна, перехваченная у ворота черной лентой. На  ногах, опирающихся на стремена, ботинки из мягкой кожи. Соломенная шляпа с  широкими полями защищает его лицо от палящих лучей южного солнца.    

Рядом с  ним – два всадника: один по правую сторону, другой по левую. Один из них –  юноша, которому едва ли исполнилось двадцать лет, другой – молодой человек лет  на семь старше. Первый – сын Пойндекстера. Открытое, жизнерадостное лицо юноши  невольно радует глаз, особенно рядом с суровым отцом и с мрачной наружностью  третьего всадника.    

На юноше  свободная блуза из хлопчатобумажной ткани небесно-голубого цвета, брюки из  такого же материала, на голове мягкая панама. Одежда не только идет к его юному  облику, но и прекрасно отвечает требованиям южного климата.    

Третий  всадник – племянник плантатора. Он отставной офицер из волонтеров. На нем костюм  военного покроя, из темно-синего сукна, на голове суконная фуражка.    

На  небольшом расстоянии от них – еще один всадник, сопровождающий обоз. Черты его  лица грубее, одет он проще других. Судя по тому, с каким искусством он щелкает  своей плетью, можно с уверенностью сказать, что это надсмотрщик над  невольниками плантатора.    

В карете  сидят две девушки. У одной из них кожа ослепительной белизны, у другой – совсем  темная. Первая – единственная дочь Пойндекстера, другая же – ее  служанка-невольница.    

Переселенцы  едут с берегов Миссисипи, из штата Луизиана. Сам плантатор не принадлежит к уроженцам  этого южного штата; по его наружности вы сразу заметите, что он не креол[4]. В лице же  его сына и особенно в прекрасных, тонких чертах лица его дочери ярко выражен  красивый тип ее французских предков.    

Вудли  Пойндекстер – один из крупных владельцев сахарных плантаций на юге. Он вел расточительный  образ жизни и славился своим широким гостеприимством. В конце концов он разорился,  и ему пришлось покинуть свои плантации в Луизиане и переехать с семьей в дикие  прерии юго-западного Техаса.    

................................................    

Солнце  почти достигло зенита. Путешественники продвигаются медленно, наступая на  собственные тени. Измученные жарой, белые всадники молча сидят в своих седлах.  Даже негры, привычные к зною, прекратили свои монотонные, тягучие разговоры и  усталые, сбившись в кучки, безмолвно плетутся позади фургонов.    

Томительная  тишина прерывается только громким щелканьем кнутов да покрикиванием  негров-погонщиков.    

Медленно  движется караван, как будто он идет ощупью. Собственно, настоящей дороги нет.  Путь обозначен следами колес проехавших здесь ранее телег, следами, заметными  лишь по примятой траве.    

Плантатор  предполагает, что они находятся на расстоянии двадцати миль от места назначения.  Он рассчитывает закончить путь до наступления ночи. Поэтому он и приказал  двигаться, невзирая на полуденную жару.    

Вдруг  надсмотрщик знаками останавливает обоз и мчится к хозяину. В его жестах – тревога.    

Не  индейцы ли? О них ходит так много пугающих слухов.    

– Что  случилось, Сансом? – спросил плантатор, когда всадник приблизился.    

– Трава  выжжена. В прерии был пожар.    

– Был  пожар, но сейчас ведь прерия не горит? Я нигде не вижу дыма.    

– Нет,  сэр, нет, – поспешил ответить надсмотрщик, – я только сказал, что прерия  горела, вся она стала черной…    

– Ну  и что же? Мне кажется, мы так же спокойно можем путешествовать по черной прерии,  как и по зеленой.    

– Что  за нелепость, Джон Сансом, поднимать целую историю из-за пустяков! – вмешался  племянник Пойндекстера. – Зачем ты зря пугаешь людей? Эй вы, негры,  пошевеливайтесь! Вперед! Погоняй! Погоняй!    

– Но,  капитан Кольхаун, – возразил надсмотрщик, – как же мы теперь найдем дорогу?    

– Зачем  искать дорогу? Что ты еще выдумал! Ведь мы ее не теряли, не так ли?    

– Боюсь,  что потеряли. Следы колес уже не видны: они сгорели вместе с травой.    

– Ну  и что же? Мне кажется, мы можем перейти через выжженный участок и без всяких  следов. Мы найдем их, когда попадем на ту сторону.    

– Да,  – простодушно ответил надсмотрщик, который хорошо знал западную окраину прерии,  – если только там осталась другая сторона. Я ее не вижу со своего седла – даже  ничего похожего нет, сколько ни смотри.    

– Погоняй,  негры! Погоняй! – закричал Кольхаун, не отвечая больше надсмотрщику, и,  пришпорив лошадь, двинулся вперед.    

Обоз  опять тронулся в путь, но, подойдя к границе выжженной прерии, остановился еще  раз, уже не дожидаясь ничьих распоряжений.    

Всадники  отъехали в сторону, чтобы обсудить, что дальше делать. Впереди, насколько  только хватало зрения, расстилалось необъятное пространство совершенно черной,  выжженной прерии. На ней не осталось ни одного живого растения, ни одной  зеленой былинки, ни одного зеленого листика. Впереди, направо, налево, уходя в  бесконечную даль, развернулась безгранично печальная картина. Даже яркий  лазоревый купол южного неба казался здесь совсем темным. Солнце не заслонено  облаками, но оно как будто не хочет светить и словно хмурится, глядя на мрачную  землю.    

Пожар,  повидимому, произошел во время летнего солнцестояния, в период созревания трав.    

Сансом  правильно сказал, что в прерии не осталось и следов какого-либо пути – они выжжены  вместе с травой.    

– Что  же нам делать? – спросил плантатор; в голосе его звучала растерянность.    

– Что  делать, дядя Вудли? Конечно, мы продолжим наш путь. Река должна быть по ту сторону  пожарища. Если нам не удастся найти переправу на расстоянии полумили, мы  поднимемся вверх по течению или спустимся вниз, смотря по обстоятельствам.    

– Но  послушай, Кассий, ведь этак мы можем потерять направление!    

– Этого  не может быть. Мне кажется, что обгоревшее место невелико. Не беда, если мы  немного собьемся с пути: все равно, рано или поздно, мы выйдем к реке.    

– Хорошо,  мой друг, тебе лучше знать, я буду следовать за тобой.    

– Не  бойтесь, дядя. Мне приходилось быть проводником и в худших условиях… Погоняй,  негры! За мной!    

И  отставной офицер бросил самодовольный взгляд в сторону кареты. Из-за занавески  выглянуло прекрасное личико, слегка омраченное тревогой. Кольхаун пришпорил  лошадь и самоуверенно поскакал вперед.    

И вот  хору вновь защелкавших кнутов стал вторить топот копыт восьмидесяти мулов,  смешанный со скрипом колес. Фургоны снова двинулись в путь.    

Мулы  бежали быстро. Черная поверхность, непривычная для глаз животных, пугала их; едва  они успевали коснуться пепла копытами, как тотчас же поднимали их.    

Мало-помалу  животные успокоились и стали продвигаться более равномерным шагом.    

Так  караван прошел около мили. Затем снова остановился.    

Ландшафт,  если его только можно так назвать, изменился, но не к лучшему. Все было  по-прежнему черно до самого горизонта. Однако здесь равнина сменилась неровным  рельефом: горные возвышенности, небольшие холмы перемежались долинами. Нельзя  сказать, чтобы здесь совсем не было древесной растительности, хотя то, что было  видно, едва ли можно было назвать деревьями. В одиночку и группами росли здесь  низкорослые мексиканские акации. Их ажурная листва исчезла без следа, а  обуглившиеся стволы и почерневшие ветки стояли, как мрачные скелеты.    

– Ты  сбился с пути, мой друг? – спросил плантатор, поспешно подъезжая к племяннику.    

– Нет,  дядя, пока нет. Я остановился, чтобы осмотреться. Дорога должна лежать внизу,  вот в той долине. Мы едем правильно. Пусть караван продолжает путь.  Ответственность я беру на себя.    

Двинулись  еще раз. Спустились вниз по склону, затем направились вдоль долины, затем опять  взобрались по откосу другой возвышенности и наверху опять остановились.    

– Ты  все же сбился с пути, Кассий? – повторил свой вопрос плантатор, опять подъезжая  к племяннику.    

– Чорт  побери! Боюсь, что так. И какой дьявол мог бы вообще отыскать дорогу среди  этого ада?.. Нет, нет! – продолжал Кольхаун, увидев, что карета подъехала  близко, и не желая выдать своего замешательства. – Мне теперь все ясно. Река  должна быть вон в том направлении. Вперед!    

И  капитан пришпорил лошадь, по-видимому сам не зная, куда надо держать путь. За  ним последовали фургоны.    

От  негров не ускользнуло замешательство Кольхауна. Они видели, что обоз движется  не по прямому пути, а кружит между обожженными кустарниками по холмам и  выжженным долинам.    

Но вот  ободряющий возглас вожатого сразу вселил в них надежду. В ответ послышалось  громкое щелканье дружно взвившихся кнутов, смешанное с восклицаниями радости.    

Путешественники  вновь на наезженном пути, где видны еще совсем свежие следы колес и копыт. Какой-то  обоз, похожий на их, видно совсем недавно проехал по выжженной прерии.    

Нет  сомнения, что он двигался по направлению к Леоне; очень вероятно, что это правительственный  обоз, направляющийся к форту[5]  Индж. В таком случае, надо ехать по его следам. Форт как раз на линии их пути,  а оттуда недалеко и до места назначения.    

Ничего  лучшего как будто нельзя было и ждать. Капитан снова воспрянул духом и с чувством  нескрываемого самодовольства отдал распоряжение трогаться.    

На  протяжении мили, а может быть, и больше, караван идет по найденным следам. Они  ведут не по прямому направлению, но кружат вокруг обгоревших кустарников.  Самоуверенный вид постепенно сменяется у Кассия Кольхауна выражением мрачного  уныния. Он понял, что следы сорока четырех колес, по которым они ехали, были  следами их собственного обоза.    

 Глава II

  СЛЕД ЛАССО    

     

Не оставалось  сомнения, что фургоны Вудли Пойндекстера шли по следам своих же колес.    

– Наши  следы! – пробормотал Кольхаун, посылая проклятия.    

– Наши  следы? Что ты этим хочешь сказать, Кассий? Не может быть, чтобы мы здесь ехали.    

– По  нашим собственным следам? Да, это так. Мы описали полный круг. Смотрите: вот  заднее копыто моей лошади – отпечаток половины подковы, а вот следы наших  негров. Кроме того, я узнаю и место. Это тот самый холм, с которого мы  спускались после нашей последней остановки. Вот уж чертовски не повезло – мы  зря сделали около двух миль!    

Теперь  на лице Кольхауна отражается не одно лишь чувство растерянности – горькая досада  и стыд появились на нем. Это он виноват, что караван остался без настоящего  проводника. Тот, которого пригласили в Индианоле, оставил их, поспорив с  заносчивым капитаном.    

Лицо  капитана становится совсем мрачным, когда приближается карета и прекрасные  глаза глядят на него с недоумением и упреком.    

Пойндекстер  уже больше не задает вопросов. Для всех теперь ясно, что они сбились с пути.    

Караван  опять остановился. Белые всадники оживленно совещаются.    

Положение  серьезное. Плантатор потерял надежду до наступления темноты закончить путешествие,  как предполагал раньше. Быть может, им предстоит провести ночь среди выжженной  прерии и негде будет достать воды, чтобы напоить мулов. А может быть, и не одну  ночь, кто знает?    

Но как  же все-таки найти дорогу?    

Солнце  начинает склоняться к западу, хотя все еще стоит довольно высоко. При помощи  компаса можно было бы определить, где находятся север, юг, восток и запад. Но  что в этом толку, когда они не знают, в какую сторону ехать!    

Кольхаун  стал осторожен. Он уже больше не вызывается быть вожатым. После, неудачи у него  не хватает на это смелости.    

Десять  минут обсуждают положение, но никто не может предложить разумный план действий.  Никто не знает, как вырваться из этой черной прерии, которая повергла всех в  отчаяние.    

Вдали  показалась стая черных коршунов. Они летят всё ближе и ближе. Некоторые из них  опускаются на землю, другие кружат над головами заблудившихся путников. Чем  объяснить это поведение птиц?    

Прошло  еще десять гнетущих минут. И вдруг – новый прилив бодрости. Вдали появился  всадник. Он направляется прямо к обозу.    

Какая  неожиданная радость! Кто бы мог подумать, что в таком месте можно встретить человека!  Снова надежда засветилась в глазах: в приближающемся всаднике путники видели  своего спасителя.    

– Ведь  он направляется к нам, не правда ли? – спросил плантатор, не веря своим глазам.    

– Да,  отец, он едет прямо к нам. – Сняв с головы шляпу и махая ею в воздухе, Генри  стал звать незнакомца.    

Но  всадник и без того заметил остановившийся обоз. Он скакал навстречу галопом.  Миновав обоз, всадник подъехал к плантатору и его спутникам.    

– Мексиканец,  – прошептал Генри, взглянув на одежду незнакомца.    

– Тем  лучше, – так же тихо ответил ему отец. – Тем больше надежды, что он сможет помочь  нам.    

– Ничего  мексиканского в нем нет, кроме его костюма, – пробормотал Кольхаун. – Я сейчас  это узнаю… Buenos dias, caballero! Esta Vuestra mexicano?[6] – приветствовал он незнакомца  по-испански.    

– О  нет, – ответил тот с протестующей улыбкой. – Я совсем не мексиканец. Я могу с  вами говорить по-испански, если хотите, но, мне кажется, вы лучше поймете меня  по-английски – это, вероятно, ваш родной язык?    

Кольхаун  подумал, что, повидимому, допустил какую-то ошибку в своей фразе, и поэтому  воздержался от ответа.    

– Мы  американцы! – гордо ответил Пойндекстер. Затем, как бы боясь задеть человека,  от которого ждал помощи, прибавил – Да, сэр, мы все американцы, из Южных  штатов.    

– Это  легко определить по составу вашего каравана, – сказал всадник с едва уловимой  насмешкой, взглянув в сторону негров-невольников. – Видно также, – добавил он, –  что вам впервые приходится путешествовать по прерии. Вы сбились с пути?    

– Да,  сэр, и у нас нет надежды найти дорогу, если только вы не будете так добры и не  окажете нам помощь.    

– О  доброте здесь не стоит говорить. Совершенно случайно я заметил ваши следы,  когда ехал по прерии. Я видел, что вы заблудились, и прискакал сюда, чтобы  помочь вам.    

– Это  очень великодушно с вашей стороны. Мы вам чрезвычайно признательны. Позвольте с  вами познакомиться. Меня зовут Пойндекстер, Вудли Пойндекстер из Луизианы. Я  купил усадьбу на реке Леоне, вблизи форта Индж. Мы надеемся добраться туда  засветло. Как вы думаете, мы успеем?    

– Вполне.  Если только будете следовать моим указаниям.    

Сказав  это, незнакомец отъехал на некоторое расстояние в сторону и поскакал на вершину  холма.    

Оттуда  он стал внимательно всматриваться в окружающую местность, стараясь определить,  в каком направлении должны двигаться путешественники.    

Силуэт  всадника красиво вырисовывался на фоне неба.    

    

Прекрасный  породистый гнедой конь. Самому арабскому шейху не стыдно было бы сесть на  такого коня! Широкогрудый, со стройными, как тростник, ногами, с могучим крупом  и великолепным густым хвостом, он сам по себе, представлял красивое зрелище. А  на спине у него всадник – молодой человек лет двадцати пяти, прекрасно  сложенный, с правильными чертами лица. Он одет в живописный мексиканский наряд:  на нем бархатная куртка, брюки со шнуровкой по бокам, сапоги из буйволовой  кожи; яркокрасный шарф из китайского крепа изящно перехватывал его талию; на  голове глянцевая черная шляпа, отделанная золотым позументом.    

Внимание  всех путешественников было невольно привлечено этой красивой картиной.    

Из-за  занавесок кареты на всадника был устремлен еще один взор. Он выдавал совсем особое  чувство. Первый раз в своей жизни Луиза Пойндекстер увидела человека, который,  казалось, был реальным воплощением ее девичьих грез.    

Знал ли  незнакомец о том волнении, которое он вызвал в груди молодой креолки? Как он  мог знать это! Его взгляд лишь скользнул по запыленной карете. Так бывает –  смотришь на невзрачную раковину, не подозревая, что внутри ее скрыта жемчужина.    

– Клянусь  честью, я не могу найти никаких примет, по которым вы самостоятельно могли бы  следовать к месту своего назначения! – сказал всадник, обернувшись к хозяину  обоза. – Вам придется перейти Леону на пять миль ниже форта, а так как и мне  нужно переправиться через реку в том же месте, то вы можете ехать по следам  моей лошади. До свиданья, господа!    

Распрощавшись  так внезапно, незнакомец пришпорил своего коня и поскакал галопом.    

Плантатор  и его спутники были крайне озадачены таким странным поведением незнакомца. Но  не прошло и нескольких секунд, как всадник вернулся:    

– Я  боюсь, что следы моей лошади мало помогут вам. Здесь были мустанги. Они  оставили тысячи отпечатков своих копыт. Правда, моя лошадь подкована, но ведь  вы не привыкли различать следы, и вам будет трудно разобраться в них, тем более  что на сухой золе все лошадиные следы почти одинаковы.    

– Что  же нам делать? – спросил плантатор с отчаянием в голосе.    

– Мне  очень жаль, мистер Пойндекстер, но я не могу остаться, чтобы сопровождать вас.  Я срочно должен доставить в форт один важный документ. Если вы потеряете мой  след, держитесь так, чтобы солнце у вас оставалось справа, чтобы ваши тени  падали налево, под углом около пятнадцати градусов к линии вашего движения.  Миль пять следуйте по прямому направлению. Там вы увидите вершину кипариса. Направляйтесь  тогда прямо к этому дереву. Кипарис стоит на самом берегу реки, недалеко от  места переправы.    

Молодой  всадник уже готов был снова двинуться в путь, но что-то заставило его удержать  своего коня. Он увидел темные блестящие глаза, смотревшие из-за занавесок  кареты. Обладательница их была в тени, но все же было видно, что они озаряли  лицо девушки необычайной красоты. Всадник заметил, что глаза девушки устремлены  на него и в их выражении сквозил интерес… почти нежность.    

Невольно  и он ответил восхищенным взглядом, но, испугавшись, как бы это не сочли за  дерзость, круто повернул коня и снова обратился к плантатору, который горячо  благодарил его.    

– Я  не заслуживаю благодарности, – сказал незнакомец, – так как мне приходится оставить  вас на произвол судьбы, но, к сожалению, я не располагаю временем.    

Он  посмотрел на часы, жалея, что ему придется ехать одному.    

– Вы  очень добры, сэр, – сказал Пойндекстер. – Я надеюсь, что, следуя вашим  указаниям, мы не собьемся с пути. Солнце нас не обманет.    

– Боюсь,  как бы не изменилась погода. На севере собираются тучи. В течение часа они могут  заслонить солнце. Во всяком случае, это произойдет раньше, чем вы доберетесь до  места, откуда виден кипарис… Впрочем, постойте, – сказал он после минуты  размышления, – у меня есть еще одно предложение: держитесь по следу моего  лассо!    

Незнакомец  снял с седельной луки свернутую веревку и бросил свободный конец на землю,  оставив другой конец прикрепленным к кольцу на седле. Затем, красивым движением  приподняв шляпу, поклонился в сторону кареты и, дав шпоры лошади, снова  поскакал по прерии.    

Лассо,  вытянувшись позади лошади, оставило на испепеленной поверхности прерии полосу,  похожую на след проползшей змеи.    

– Очень  интересный малый, – сказал плантатор, глядя вслед всаднику, быстро скрывшемуся в  облаке черной пыли. – Мне следовало бы спросить его имя.    

– Я  бы сказал – самодовольный молодой человек, – пробормотал Кольхаун, от которого  не ускользнул взгляд, брошенный незнакомцем в сторону кареты. – Что касается  его имени, то все равно он назвался бы вымышленным именем. Техас переполнен  такими франтами. Это или преступники, сосланные сюда в наказание, или же  авантюристы. Они ищут здесь приключений и скрывают свои настоящие имена.    

– Послушай,  Кассий, – возразил молодой Пойндекстер, – ты несправедлив. Он производит  впечатление образованного и вполне порядочного человека, достойного честного  имени – я бы сказал.    

– Так  он джентльмен, по-твоему? Ну уж прости пожалуйста! Я еще никогда не видел человека,  наряженного в мексиканские тряпки, который не был бы негодяем. Бьюсь об заклад,  что и этот таков же.    

Во время  этого разговора прекрасная креолка высунулась из кареты и глазами провожала  удалявшегося всадника.    

Кольхаун  это заметил.    

– В  чем дело, Лу? – спросил он почти шепотом. – Ты, кажется, очень торопишься? Может  быть, ты хочешь догнать этого нахала? Еще не поздно – я тебе дам свою лошадь.    

Молодая  девушка откинулась на подушки сиденья, неприятно пораженная этими словами и  тоном, которым они были сказаны, но скрыла свою обиду и звонко засмеялась.    

– Так,  так… Глядя на тебя, я подумал, что тут что-то нечисто. Казалось, что ты  очарована этим блестящим курьером. Он пленил тебя, вероятно, своим изысканным  костюмом? Но помни, что это всего лишь ворона в павлиньих перьях, и мне, верно,  еще придется содрать эту личину и, быть может, с куском его собственной кожи.    

– Как  тебе не стыдно, Кассий!    

– Это  тебе должно быть стыдно, Лу. Удостоить своим вниманием какого-то негодяя, ряженого  шута! Я не сомневаюсь, что он просто служит курьером в форту.    

– Курьер,  ты думаешь? О, как бы я хотела получать любовные письма из рук такого курьера!    

– Тогда  поспеши и скажи ему об этом. Моя лошадь к твоим услугам.    

– Ха-ха-ха!  Как все же ты недогадлив! Если бы я даже и захотела шутки ради догнать этого  почтальона прерии, то на твоей ленивой кляче мне все равно не удалось бы этого  сделать. Он исчезнет из виду прежде, чем ты успеешь слезть с седла. О нет! Мне  его не догнать, как бы я этого ни хотела.    

– Смотри,  чтобы отец не услышал тебя.    

– Смотри,  чтобы он тебя не услышал, – ответила ему девушка, заговорив теперь уже  серьезным тоном. – Хотя ты и мой двоюродный брат и хотя отец считает тебя  верхом совершенства, но я держусь другого мнения. Я не скрываю этого от тебя и  никогда не скрывала.    

Кольхаун  только нахмурился в ответ на это горькое для него признание.    

– Ты  мой двоюродный брат, – продолжала креолка тоном, резко отличавшимся от того  шутливого, которым она начала беседу, – только двоюродный брат, капитан Кассий  Кольхаун, и больше ничего. И не пытайся, пожалуйста, быть моим советчиком.  Только с одним человеком я считаю своим долгом советоваться и выслушивать его  упреки. А поэтому прошу тебя, мастер[7]  Каш, оставь меня в покое. Я никому не хочу давать отчет в своих мыслях и  поступках до тех пор, пока не найду человека, который будет этого достоин. Но не  тебе быть моим избранником!    

Закончив  отповедь, девушка снова откинулась на подушки кареты, смерив капитана взглядом,  полным негодования и презрения. Потом задёрнула занавески кареты, давая этим  понять, что больше она не желает разговаривать.    

Крики  погонщиков вывели капитана из оцепенения. Он был рад, что фургоны снова двинулись  в путь по черной прерии, которая едва ли была чернее его мыслей.    

 Глава III

  МАЯК ПРЕРИИ    

     

Путешественники  больше уже не беспокоились о дороге.    

След  лассо вился непрерывной змейкой и был так отчетливо виден, что даже ребенок не  сбился бы, следуя по нему.    

След  тянулся не по прямой линии, а извивался между зарослями кустарников. Иногда он  отходил в сторону, когда путь лежал по местности без древесной растительности.    

Это  делалось не случайно. В таких местах видны были глубокие овраги и другие препятствия.  Змейка лассо огибала их, давая возможность проехать фургонам.    

– Как  это внимательно со стороны молодого человека! – сказал Пойндекстер. – Право, я  очень жалею, что мы не узнали его имени. Если он связан с фортом, мы могли бы с  ним встретиться.    

– Я  надеюсь, что мы еще увидим его, – заметил Генри.    

Луиза  слышала этот разговор. Она ничего не сказала, но всем сердцем разделяла надежду  Генри.    

Радуясь  скорому окончанию трудного путешествия, а также возможности до захода солнца  увидеть свои новые владения, плантатор был в прекрасном настроении. Он  непринужденно болтал с надсмотрщиком, остановился пошутить с дядей Сципио,  ковылявшим на покрытых волдырями ногах, подошел подбодрить тетушку Хлою, изнемогавшую  под тяжестью своей ноши. По сравнению с другими рабовладельцами Вудли  Пойндекстера нельзя было назвать жестоким хозяином, и негры даже по-своему  любили его, хотя больше боялись. Он не находил особого удовольствия в истязании  своих рабов, хотя считал, что наказывать их плетью необходимо. И все же он  гордился тем, что на теле его невольников не было ни одного рубца от жестоких  истязаний.    

Неудивительно,  что хорошее настроение плантатора разделяли и его спутники – все надеялись  скоро отдохнуть от трудного путешествия, и даже негры, усталые и измученные,  начали весело болтать.    

Только  один капитан был мрачнее тучи.    

Скоро  совершенно неожиданные обстоятельства снова встревожили путников.    

Незнакомец  предсказал правильно: солнце скрылось раньше, чем показался кипарис.    

Но это  еще не должно было бы вызвать беспокойства. След лассо был по-прежнему хорошо  виден, и в указаниях солнца не чувствовалось необходимости. Однако самый факт,  что солнце скрылось за тучи, угнетающе подействовал на настроение путников.    

– Можно  подумать, что солнце прячется уже на ночь, – сказал плантатор, вынимая свои золотые  часы, – а между тем сейчас всего лишь три часа. Наше счастье, что молодой  незнакомец оставил нам такой след. Если бы не он, мы до самого заката  проплутали бы по этой сожженной степи. Пожалуй, пришлось бы заночевать здесь.    

– Ну  и черная была бы постель! – шутя отозвался Генри, чтобы придать разговору более  веселый характер. – Ух, какие страшные сны приснились бы мне, если бы только  пришлось спать на такой черной земле!    

– И  мне тоже, – прибавила сестра, выглядывая из-за занавесок кареты и всматриваясь  в окружающую местность. – Я уверена, что мне приснились бы и Плуто[8] и Прозерпина[9] в аду.    

– Хи-хи-хи!  – осклабился сидевший на козлах негр Джеху, числившийся в книгах плантаций под  прозвищем Плуто Пойндекстера. – Молодая мисс увидит меня во сне среди этой  черной прерии. Вот так чудно́й сон! Хи-хи-хи!    

– Тут  не до смеха, – сказал, приближаясь, Кольхаун. – Может быть, нам и в самом деле  придется ночевать в этой черной прерии. Хорошо, если не случится еще  чего-нибудь похуже.    

– Что  ты хочешь этим сказать, Каш? – спросил Пойндекстер.    

– Мне  кажется, дядя, что этот парень нас обманул. Я не могу еще этого утверждать  окончательно, но дело выглядит скверно. Мы прошли уже больше пяти миль, а где  же кипарис? У меня хорошее зрение, но как я ни всматривался в даль, я нигде не  обнаружив никакие признаков кипариса.    

– Но  зачем же ему обманывать нас?    

– Ну  вот еще, «зачем»! Почем я знаю? У него для этого может быть немало причин.    

– Назови  нам хотя бы одну из них, – раздался серебристый голос из кареты, – мы с интересом  выслушаем тебя.    

– Я  знаю: все, что касается этого субъекта, вы будете слушать с особым интересом, –  с насмешкой ответил Кольхаун. – Но если я выскажу свои соображения, вы назовете  их ложью.    

– Это  будет зависеть от того, что ты скажешь, мастер Кассий. Вряд ли мы можем  подумать, что ты, с твоим опытом военного и путешественника, стал бы вызывать  ложную тревогу.    

Кольхаун  понял злую насмешку и, вероятно, воздержался бы от дальнейших объяснений, если  бы на этом не настаивал плантатор.    

– Послушай,  Кассий, объясни же, в чем дело, – настойчиво просил плантатор. – То, что ты нам  сказал, вызывает серьезные подозрения. Какую цель преследовал молодой  незнакомец, давая нам неправильные указания?    

– Ну  что же, дядя, – сказал Кольхаун, и в тоне его не было уже прежней  самоуверенности, – я ведь не утверждаю, что это действительно так, а только  высказываю свое предположение.    

– Что  же именно?    

– Ну,  мало ли что может случиться! В этих прериях не редкость всякие нападения и грабежи  караванов…    

– Какой  ужас! – с притворной тревогой воскликнула Луиза.    

– Нападения  индейцев? – спросил Пойндекстер.    

– Необязательно  индейцев. Иногда и белые наряжаются индейцами, а иногда и мексиканцы. Ведь  чтобы сойти за индейца, нужен лишь смуглый оттенок кожи, парик из лошадиного хвоста  и полдюжины перьев для головного убора. Вот и весь маскарад. Если нас ограбит  банда «белых индейцев», то мы должны винить только самих же себя: мы будем  наказаны лишь за свою наивную доверчивость к совсем чужому человеку.    

– Оставь,  Кассий! К чему эти обвинения? Неужели ты хочешь сказать, что незнакомец готовит  нам ловушку?    

– Нет,  дядя, я этого не говорю, но знаю – такие вещи случаются. Возможно, что и он на  это способен.    

– Возможно,  но маловероятно, – раздался из кареты голос, полный язвительной насмешки.    

– Нет,  – ответил юный Генри, вмешиваясь в разговор, – твои подозрения неосновательны,  Кассий. Это просто клевета с твоей стороны. И я могу это тебе доказать.  Посмотри-ка сюда.    

Юноша  сдержал свою лошадь и указал на какой-то предмет, который отчетливо выделялся  несколько сбоку от следа лассо. Это был высокий кактус; его зеленый, сочный  ствол уцелел от огня.    

Но Генри  Пойндекстер обращал внимание своих спутников не на самое растение, а на небольшую  белую карточку, наколотую на одну из его игл.    

– Посмотрим,  что там написано, – сказал юноша. – «Кипарис виден».    

– Где?  – спросил Пойндекстер.    

– Здесь  нарисована рука с пальцем, – ответил Генри. – Нет сомнения, что она указывает  на кипарис.    

Все  стали смотреть в направлении, обозначенном на карточке.    

Если бы  солнце светило, кипарис был бы виден с первого же взгляда. Между тем синее небо  стало свинцово-серым; и при таком освещении кипарис невозможно было разглядеть.    

– Ничего  там нет, – уверенным тоном заявил Кольхаун. – Я убежден, что это лишь новое  издевательство, которое этот негодяй придумал для нас.    

– Ты  ошибаешься, Кассий, – вмешалась Луиза Пойндекстер. – Посмотри в бинокль. Если  тебе не изменило твое превосходное зрение, то ты увидишь на горизонте что-то  очень похожее на дерево. Это, очевидно, кипарис.    

Кольхаун  не захотел взять бинокль из рук двоюродной сестры. Он знал, что Луиза говорила  правду.    

Тогда  Пойндекстер взял бинокль и отчетливо увидел кипарис, возвышавшийся над прерией.    

– Правильно,  – сказал он, – кипарис виден. Малый оказался честным человеком, и напрасно,  Каш, ты клеветал на него. Мне не верилось, чтобы он мог сыграть с нами такую  злую шутку… Ну, вперед! Мистер Сансом, отдайте распоряжение обозу.    

Кольхаун  пришпорил лошадь и поскакал по прерии – больше ему ничего не оставалось делать.    

– Дай-ка  мне, пожалуйста, эту карточку, Генри, – тихо сказала Луиза. – Мне хочется посмотреть  на ту стрелку, которая так помогла нам. Возьмем карточку с собой: поскольку мы  уже знаем направление, бесполезно оставлять ее на кактусе.    

Не  задумываясь над тем, что заставило сестру обратиться к нему с этой просьбой,  Генри снял карточку с кактуса и бросил ее на колени Луизе.    

– Морис  Джеральд! – прошептала креолка, увидя на обратной стороне имя. – Морис Джеральд!  – повторила она взволнованно, пряча карточку на груди. – Кто бы ты ни был,  откуда бы ты ни пришел, куда бы ни лежал твой путь и кем бы ты ни стал, с этих  пор у нас общая судьба. Я знаю это, я чувствую это так же ясно, как вижу небо  над собой.    

 Глава IV

  ЧЕРНЫЙ НОРД    

     

Как  зачарованная, сидела Луиза во власти своих грез. Она сжимала виски тонкими  руками, и казалось, что все силы ее души были напряжены, чтобы угадать будущее.    

Однако  ее мечтания скоро были прерваны какой-то новой тревогой среди окружающих. Она  услыхала обеспокоенный голос брата:    

– Посмотри,  отец. Разве ты их не видишь?    

– Где,  Генри, где?    

– Там,  позади фургонов… Теперь ты видишь?    

– Да,  я что-то вижу, но я не могу понять, что это такое. Они похожи… – Пойндекстер на  минуту остановился в замешательстве. – Я, право, не понимаю, что это такое…    

С  северной стороны над прерией внезапно поднялось несколько совершенно черных смерчей.  Они не имели определенной формы и беспрестанно меняли размер, очертания и  место; то останавливались на минуту, то скользили по обугленной земле, как великаны  на коньках, порой изгибаясь и наклоняясь друг к другу в самых фантастических  сочетаниях.    

Неудивительно,  что люди, впервые увидевшие такое странное явление, были сильно встревожены.  Каждый понимал, что надвигается какое-то стихийное бедствие.    

Обоз остановился.  Слышались восклицания ужаса. Лошади ржали, мулы пронзительно ревели.    

А со  стороны черных башен доносился какой-то гул, похожий на шум водопада, по временам  прерывавшийся треском как бы ружейного залпа или раскатом отдаленного грома.    

Шум  постепенно становился более отчетливым. Неведомая опасность приближалась.    

Люди  стояли в оцепенении и смотрели на низко спустившиеся тучи и черные смерчи, которые,  казалось, приближались, чтобы раздавить их.    

В эту  тяжелую минуту вдруг раздался крик, и хотя в нем слышалась тревога, он все же  ободрил скованных страхом людей. Обернувшись, путники увидели всадника,  мчавшегося к ним во весь опор.    

Несмотря  на то что всадник был покрыт черной пылью, его узнали. Это был тот самый незнакомец,  который оставил для них след своего лассо.    

Молодая  девушка в карете первая его узнала.    

– Вперед!  – воскликнул незнакомец, как только приблизился к каравану. – Как можно скорее!    

– Что  такое? – спросил плантатор взволнованно. – Нам грозит опасность?    

– Да,  я не ждал этого, когда оставил вас. Только достигнув реки, я увидел грозные  признаки…    

– Чего,  сэр?    

– Норда.    

– Вы  так называете бурю?    

– Да.    

– Я  никогда не слыхал, что норд может быть опасным на суше, – заметил Кольхаун. –  Я, конечно, знаю, что он несет с собою пронизывающий холод, но…    

– Не  только холод, сэр… Медлить нельзя. Мистер Пойндекстер, – обратился всадник к  плантатору нетерпеливо и настойчиво, – вы и все ваши люди в опасности. Норд не  всегда бывает страшен, но этот… Посмотрите туда. Вы видите эти черные смерчи?    

– Мы  смотрим на них и не можем понять, что это такое.    

– Это  вестники бури, но сами они не опасны. Посмотрите вверх. Разве вы не видите  черной тучи, заволакивающей небо? Вот чего вам надо бояться. Я не хочу пугать  вас понапрасну, но должен сказать, что эти тучи несут смерть. Они идут сюда.  Сейчас спасение только в быстроте. В течение десяти минут они надвинутся на  вас, и тогда… Скорее, сэр, умоляю вас! Прикажите вашим погонщикам гнать как  можно скорее. Само небо заставляет вас спешить.    

Подчиняясь  этим настойчивым требованиям, плантатор немедленно отдал распоряжение гнать  обоз изо всех сил.    

Ужас,  который обуял как животных, так и погонщиков, не требовал вмешательства кнутов.    

Карета и  всадники по-прежнему ехали впереди. Незнакомец держался сзади, как бы охраняя  караван от грозившей опасности.    

Время от  времени он сдерживал свою лошадь, оборачивался назад и каждый раз выказывал все  бо́льшую тревогу. Заметив это, плантатор подъехал к нему и спросил:    

– Опасность  еще не миновала?    

– К  сожалению, я не могу вам сказать ничего утешительного. Я рассчитывал, что ветер  переменит направление.    

– Ветер?  Я не замечаю никакого ветра.    

– Здесь.  А вон там ужасный ураган. Боже мой, он приближается с невероятной быстротой! Я  сомневаюсь, что мы успеем пересечь выжженную прерию.    

– Что  же делать? – воскликнул плантатор в паническом ужасе.    

– Нельзя  ли заставить ваших мулов бежать еще быстрее?    

– Нет,  это невозможно.    

– В  таком случае, я боюсь, что мы опоздаем.    

Всадник  еще раз обернулся назад и посмотрел на движущиеся черные колонны, как бы высчитывая  их скорость. Выражение его лица выдало явную тревогу.    

– Да,  уже поздно! – воскликнул он. – Они движутся быстрее нас, гораздо быстрее… Нет  надежды уйти от них.    

– Боже  мой, сэр! Неужели же нет никакого выхода? – спросил плантатор.    

Незнакомец  ответил не сразу. Несколько мгновений он молчал и о чем-то напряженно думал.    

Он уже  больше не смотрел на небо; взгляд его остановился на фургонах.    

– Неужели  нельзя избежать опасности? – вскричал в отчаянии плантатор.    

– Нет,  можно! – радостно ответил всадник; казалось, какая-то счастливая мысль озарила  его. – Есть выход. Я об этом раньше не подумал. Нам не удастся уйти от бури, но  избежать опасности мы можем. Быстро, мистер Пойндекстер! Отдайте распоряжение  вашим людям окутать головы лошадям и мулам, иначе животные будут ослеплены и взбесятся.  Одеяла, платки – все годится. Когда это будет сделано, пусть все забираются в  фургоны. Нужно только, чтобы навесы были плотно подтянуты со всех сторон. Об  остальном позабочусь я.    

Сделав  эти указания, всадник направился к карете, в то время как Пойндекстер с  надсмотрщиком отдавали соответствующие распоряжения.    

– Сударыня,  – вежливо сказал всадник, подъезжая к карете, – вы должны опустить все занавески.  Ваш кучер должен войти внутрь кареты. И вы также, – сказал он, обращаясь к  Генри и Кольхауну и к только что подъехавшему Пойндекстеру. – Места всем  хватит. Только скорее, умоляю вас! Не теряйте времени. Через несколько минут  буря разразится над нами.    

Плантатор  и его сын быстро соскочили с лошадей и вошли в карету.    

Кольхаун  отказался сойти с лошади и упрямо продолжал сидеть в седле. Почему он должен  сдаваться перед какой-то мнимой опасностью, от которой не скрывается этот  человек в мексиканском костюме?    

Незнакомец  отвернулся. Он обратился к надсмотрщику и распорядился, чтобы тот тоже залез в  фургон. Надсмотрщик беспрекословно повиновался.    

Теперь  можно было подумать и о себе. Быстрым движением незнакомец развернул свое серапэ  и набросил его на голову лошади, завязав концы вокруг шеи. С не меньшей  ловкостью он развязал свой шарф из китайского крепа и обтянул его вокруг шляпы,  заткнув один конец за ленту, а другой спустив вниз, – таким образом он устроил  для своего лица нечто вроде забрала.    

Прежде  чем совсем закрыть лицо, он еще раз обернулся к карете и, к своему удивлению,  увидел, что Кольхаун все еще сидит верхом на лошади. Поборов в себе антипатию к  этому человеку, незнакомец еще раз настойчиво повторил:    

– Если  вы немедленно не войдете в карету, вы погибнете.    

На этот  раз Кольхаун повиновался: признаки надвигающейся бури были слишком очевидны. С  показной медлительностью он спустился с седла и забрался в карету, под защиту  плотно натянутых занавесок.    

................................................    

Что  произошло дальше, с трудом поддается описанию. Никто не видел зрелища разыгравшейся  стихии, так как никто не смел взглянуть на него. Но если бы кто-нибудь и  осмелился, то все равно ничего бы не увидел.    

Через  пять минут после того, как окутали головы мулов, караван очутился в  непроглядной тьме.    

     

    

     

Путешественники  видели лишь самое начало урагана. Один из надвигавшихся смерчей, натолкнувшись  на фургоны, как бы рассыпался и наполнил воздух густой черной пылью. Затем  обдало горячим воздухом, точно из жерла домны. Вслед за этим со свистом и воем  подул порывистый ветер, неся леденящий холод. Ничего больше не было видно,  ничего не было слышно, кроме свиста ветра, его глухого рева и громыхания о  навесы фургонов. Мулы стояли совсем притихшие. Слабые голоса людей терялись  среди воплей урагана. Воздух был весь насыщен мельчайшей черной пылью, поднятой  бушующим ветром с выжженной прерии.    

Около  часа носились в воздухе черные клубы пепла. Около часа сидели наши путешественники,  как затворники, не смея даже выглянуть наружу.    

Наконец  они были освобождены. Около самых занавесок кареты раздался голос незнакомца.    

– Вы  можете выйти, – сказал он, отбрасывая креповый шарф со своего лица. – Буря еще  не прекратилась, она будет длиться два-три дня, но больше вам нечего бояться.  Пепел весь сметен. Он уже пронесся вперед, и вряд ли вы настигнете его по эту  сторону Рио-Гранде.    

– Сэр,  – сказал плантатор, поспешно выходя из кареты, – мы вам обязаны…    

–…жизнью!  – подхватил Генри мысль отца. – Не откажите, пожалуйста, назвать нам ваше имя.    

– Морис  Джеральд, – ответил незнакомец. – Хотя в форту меня больше знают как Мориса-мустангера[10].    

– Мустангер!  – презрительно пробормотал Кольхаун, но так тихо, что услышать его могла лишь  Луиза.    

«Всего  лишь мустангер», – подумал аристократ Пойндекстер, несколько разочарованный  этим признанием.    

– Теперь  я вам больше не нужен. Вы найдете дорогу и без меня, – сказал охотник за дикими  лошадьми. – Кипарис виден, держите прямо на него. Перейдя реку, вы увидите  флаг, развевающийся над фортом. Вы успеете, закончить путешествие еще до  наступления темноты. Я же вынужден оставить вас и распрощаться.    

Однако  ни странный вид лица, покрытого черным пеплом, ни признание о скромном занятии  не могли умалить обаяние незнакомца в глазах Луизы Пойндекстер.    

 Глава V

  ЖИЛИЩЕ ОХОТНИКА ЗА МУСТАНГАМИ    

     

По  холмистой прерии, там, где Рио-де-Нуэсес[11]  собирает свои воды из сотни притоков и ручейков, разбросаны, словно островки,  дубовые и ореховые рощи.    

Вдоль  берегов тянется густой зеленый лес, но чаще вы видите колючие заросли, где  вместе с акациями растут кактусы, дикое алоэ, копайский бальзам, древовидная  юкка[12]  и душистая гардения с белыми, словно восковыми цветами. Стройная фукиера[13], высоко  поднявшись над кустарником, выбрасывает, будто развернутый флаг, свой алый  цветок.    

Здесь  много интересного для ботаника и любителя дикой природы. Земледельца, однако,  не привлекают эти места: он хорошо знает, что все эти чудесные растения  произрастают на тощей почве.    

Но есть  там и плодородные места, где растут ореховые деревья, вязы, дубы нескольких видов,  кое-где встречаются кипарисы и тополя.    

Цивилизованный  человек еще не проник в эти уединенные места, и по-прежнему лишь одни команчи[14] бродят по  запутанным лесным тропам.    

Нигде по  всему Техасу вы не встретите столько оленей и пугливых антилоп, как здесь, –  они то и дело выскакивают перед вами.    

Птицы,  прекрасные по очертаниям и окраске, оживляют ландшафт. Квели[15], шурша крыльями, взвивается  в высоту; королевский коршун парит в воздухе; дикий индюк огромных размеров  греет на солнце свою блестящую грудь на опушке ореховой рощи; а среди перистой  акации мелькает длинный, похожий на ножницы хвост птицы-портнихи, известной  среди местных охотников еще под именем райской птицы.    

Великолепные  бабочки то порхают в воздухе, широко раскрыв крылья, то отдыхают на цветке,  сливаясь с ним по очертаниям и окраске. Огромные бархатистые пчелы жужжат среди  цветущих кустарников, оспаривая свои права на сладкий сок у колибри, которым  они почти не уступают в размере.    

Но  помните, что среди этой прекрасной природы притаились злые враги человека.  Нигде во всей Северной Америке гремучая змея не достигает таких больших  размеров, как здесь; она встречается там же, где и ядовитые змеи, известные под  индейским названием «мокасин». Тарантулы, скорпионы и тысяченожки на каждом  шагу грозят человеку гибелью.    

По  лесистым берегам рек бродят пятнистый оцелот[16],  пума[17]  и местный тигр – ягуар; здесь проходит северная граница его распространения.    

На  опушке лесных зарослей показывается тощий техасский волк, одинокий и  молчаливый, а его сородич, трусливый койот, рыщет на открытой равнине с целой  стаей своих собратьев.    

В этой  же прерии на сочных пастбищах пасется самое благородное и прекрасное из всех  животных, самый умный из всех четвероногих друзей человека – лошадь. Здесь она  живет в диком состоянии, свободная и не испорченная капризами человека. Она не  знает, что такое узда, и ее спина не изуродована седлом.    

Но все-таки  случается, что и в этих отдаленных местах она теряет свою свободу. Здесь была  поймана и укрощена прекрасная дикая лошадь – крапчатый мустанг. Она попалась в  руки известному охотнику за лошадьми Морису-мустангеру.    

     

На  берегу реки Аламо, одного из притоков Рио-де-Нуэсес, стояло скромное, но  живописное жилище, одно из тех, каких много в Техасе.    

Это была  хижина, построенная из расщепленных пополам стволов древовидной юкки, вбитых  стоймя в землю. Крыша ее была настлана из штыковидных листьев этого же растения.  Промежутки между вертикальными стойками, вопреки обычаю Техаса, не были  замазаны глиной. Стены внутри хижины были затянуты лошадиными шкурами. Шипы  мексиканского столетника, заменяя гвозди, выдерживали на себе тяжесть этих  шкур.    

Обрывистые  берега реки изобиловали растительностью, послужившей строительным материалом  для хижины. Здесь были дикие заросли юкки, столетника и других неплодоносящих  растений, но внизу плодородная долина была покрыта прекрасным лесом, где росли  тутовые, ореховые деревья и дубы.    

В массив  леса около берега реки вдавались долины, покрытые сочной пастбищной травой. В  глубине одной из этих долин, все окруженное изумрудной зеленью, стояло  описанное нами незамысловатое жилище.    

Тени  деревьев скрывали хижину. Ее можно было видеть только со стороны реки, и то  лишь в том случае, если встанешь прямо против нее. Примитивная простота  постройки и поблекшие тока окраски делали ее еще более незаметной.    

Домик  был не больше маркитантской[18]  палатки. Дверь – его единственное отверстие, если не считать трубы от  небольшого очага, сложенного у одной из стен. Устройство двери своеобразное и  простое: деревянная рама, обтянутая лошадиной шкурой и навешенная при помощи петель,  сделанных из такой же шкуры.    

Позади  хижины находился навес, покрытый юкковыми листьями и обнесенный небольшой изгородью  из жердей, привязанных к стволам соседних деревьев.    

Такая же  изгородь была устроена вокруг участка около акра величиной, расположенного  между хижиной и обрывом. Это был кораль – загон для диких лошадей.    

Действительно,  внутри этой изгороди было около десятка, а то и больше, лошадей. Их дикие, испуганные  глаза и порывистые движения не оставляли сомнения, что они только недавно пойманы  и что им нелегко переносить неволю.    

Внутреннее  устройство хижины не лишено было некоторого уюта и комфорта. Мягкие блестящие  шкуры самых разнообразных мастей – черные, гнедые, пегие и совершенно белоснежные  – украшали комнату.    

Мебель  была чрезвычайно примитивна: кровать – козлы, обтянутые лошадиной шкурой, два  самодельных стула и простой стол, сколоченный из горбылей юккового дерева, –  вот и вся обстановка. Что-то вроде второй постели виднелось в углу. Полка с  книгами, перо, чернила и почтовая бумага, а на столе газета как-то неожиданно  поражали глаз в этой скромной хижине.    

Здесь  было еще несколько других вещей, явно напоминавших о цивилизации: прекрасный  кожаный сундук, ружье-двустволка, серебряный стакан чеканной работы, охотничий  рог и арапник. На полу стояло несколько предметов кухонной утвари, большей  частью сделанной из жести; в углу – большая бутыль в ивовой плетенке,  содержащая, по-видимому, более крепкий напиток, чем вода из Аламо.    

Остальные  вещи не противоречили общей картине. Мексиканское, с высокой лукой, седло,  уздечка с оголовьем из плетеных конских волос, такие же поводья, два или три  серапэ, несколько свертков крученой веревки – все это было здесь вполне у  места. Таково было жилище мустангера.    

На одном  из стульев посреди комнаты сидел человек, по-видимому слуга. Это был толстяк с  копной рыжих волос и с ярко-красным лицом. На нем были плисовые бриджи и такие  же гетры. Бархатная куртка, когда-то темно-зеленого цвета, но уже давно  выцветшая и теперь почти коричневая, изобиловала большим количеством карманов  разной величины. Надетая набекрень шляпа с загнутыми кверху полями дополняла  костюм. Можно еще добавить, что вокруг ворота грубой коленкоровой рубашки был  небрежно завязан красный ситцевый платок, а на ногах красовались ирландские  башмаки.    

Однако  не только костюм, но вся внешность и манеры выдавали в этом человеке ирландца.    

Всякое  сомнение сразу рассеивалось, как только толстяк начинал говорить. На таком жаргоне  говорят только в Ирландии, в графстве Гальвей. Гальвеец все время разговаривал,  несмотря на то что был как будто один в хижине. Однако это было не так.  Растянувшись на подстилке из лошадиной шкуры перед тлеющим очагом и уткнувшись  носом в самый пепел, лежала большая оленья собака[19]. Казалось, она понимала  язык своего собеседника.    

– Что,  Тара, сокровище мое, – воскликнул человек в плисовых бриджах, – хочешь вернуться  в Баллибалах? Неплохо было бы тебе там немножко подкормиться. А то смотри, ведь  теперь у тебя все ребра можно пересчитать. Дружок ты мой, мне самому хочется  туда. Но кто знает, когда хозяин вернется и возьмет нас с собой! Ну ничего,  Тара. Он скоро должен поехать в сеттльмент[20],  старый ты мой пес. Он обещал и нас с собой захватить – давай хоть этим  утешаться. Чорт побери! Уже больше трех месяцев, как я не был в форту. Может  быть, там, среди недавно прибывших солдат, я встречу кого-нибудь из своих  старых знакомых. Ну, уж тогда без выпивки не обойдется! Не так ли, Тара?    

Собака  подняла голову и громко фыркнула вместо ответа.    

– Я  бы и теперь не прочь промочить горло, – продолжал гальвеец, бросая жадный  взгляд в сторону бутыли. – Только бутыль-то ведь уже почти пустая, и молодой  хозяин может спохватиться. Да и все равно ведь нечестно пить не спросись.  Правда, Тара?    

Собака  опять подняла морду и опять фыркнула.    

Гальвеец  встал и направился в угол, где стояла бутыль. Несколько секунд он постоял прислушиваясь,  обернувшись прямо к двери, потом поднял соблазнявший его сосуд, вытащил пробку,  поднес горлышко к носу и стал наслаждаться спиртным запахом.    

Однако  это ненадолго удовлетворило гальвейца.    

– Чорт  побери! – воскликнул он, еще раз взглянув украдкой на дверь. – Кто может устоять  против запаха этого чудесного виски? Куда ни шло! Я смочу только кончик языка.    

Горлышко  бутыли коснулось его губ, послышалось бульканье жидкости.    

Чмокнув  с удовлетворением несколько раз, гальвеец воткнул пробку, поставил бутыль на  место и снова уселся на стул.    

– Ах  ты, старая плутовка Тара! Это ведь ты соблазнила меня. Ну ничего, хозяин не  узнает. К тому же он скоро поедет в форт и там сможет сделать новый запас.    

Несколько  минут гальвеец просидел молча. Думал ли он о совершенном проступке или же  просто наслаждался действием алкоголя, почем знать?    

Вскоре  он опять заговорил:    

– Я  никак не пойму, почему нашего хозяина так и тянет в сеттльмент. Он говорил, что  отправится туда, как только поймает крапчатого мустанга. А на что ему вдруг так  понадобилась эта лошадь? Мне кажется, что все это неспроста. Хозяин говорит,  что будет охотиться до тех пор, пока не добьется своего. Как бы не пришлось нам  просидеть здесь весь год!.. Кто это там?    

Тара  бросилась с лаем к двери.    

– Фелим!  – раздался голос снаружи. – Фелим!    

– Это  хозяин, – пробормотал Фелим, вскакивая со стула и бросаясь к двери следом за  собакой.    

 Глава VI

  КРАПЧАТЫЙ МУСТАНГ    

     

Фелим не  ошибся: это был голос его хозяина, Мориса Джеральда.    

Выйдя за  дверь, гальвеец увидел мустангера верхом на лошади. Гнедой конь, весь мокрый от  пота, казался почти черным; бока и шея у него были взмылены.    

Гнедой  был не один. На конце туго затянутого, привязанного к седельной луке лассо он  тащил за собой захваченного в плен товарища.    

Это был  мустанг совершенно необычной окраски. Даже среди огромных табунов диких  лошадей, пасущихся в прериях, такая масть была редкой.    

Лошадь  была темно-шоколадной масти с белыми пятнами, совсем как ягуар.    

Красивая  окраска сочеталась с безупречным сложением животного. Это была широкогрудая, с  округлыми контурами и стройными тонкими ногами красивая лошадь.    

Три раза  настойчивые попытки мустангера захватить эту красавицу кончались неудачей. На  четвертый раз он добился своего. При помощи длинного лассо со скользящей петлей  Морис поймал наконец крапчатого мустанга.    

Чем было  вызвано неудержимое желание овладеть именно этой лошадью, оставалось тайной  одного мустангера.    

Фелим  еще никогда не видел своего хозяина в таком возбужденном состоянии – даже тогда,  когда мустангер возвращался с охоты, как это часто бывало, с пятью или шестью  пойманными лошадьми.    

Но  никогда еще мустангер не приводил такого красавца. Крапчатый мустанг заставил  бы любоваться собой кого угодно.    

– Гип,  гип, ура! – закричал Фелим, подбросив вверх свою шляпу. – Слава святому Патрику[21], наш молодой  хозяин поймал наконец крапчатую кобылу! Ну и красавица! Не диво, что он так  гонялся за ней. Чорт побери! Если бы она была у нас на Баллинаслойской ярмарке,  мы бы за нее могли заломить любую цену. Ах ты, красавица!.. Куда же мы ее  отведем? В кораль?    

– Нет,  это опасно: ее там могут залягать. Мы привяжем ее под навесом. Кастро как гостеприимный  хозяин должен будет уступить ей свое место, а сам проведет ночь под открытым небом.  Видел ли ты, Фелим, когда-нибудь такую лошадку?    

– Никогда,  мастер Морис, ничего подобного я еще не видел. Она так хороша, что ее хочется  прямо съесть, а на самом деле смотри, как бы она сама кого не съела. Вы ее еще  совсем не объезжали?    

– Нет,  Фелим, я ею займусь, когда у меня будет побольше времени. Надо сделать это как  следует. Ведь страшно испортить такую красоту. Я начну приручать ее после того,  как доставлю в сеттльмент.    

– Когда  же вы собираетесь туда?    

– Завтра.  Мы должны выехать на заре.    

– Вот  это хорошо! Я рад не только за себя, но и за вас, мастер Морис. Я не знаю,  известно ли вам, но у нас виски уже на исходе. Эти американские плуты янки,  чорт бы их побрал, здо́рово умеют надувать: они и разбавляют и не доливают.  Немудрено, что из их рук бутыли виски ненадолго хватает.    

– Не  беспокойся насчет виски, Фелим. Я полагаю, там хватит и на сегодняшний вечер и  для того, чтобы наполнить наши фляги для завтрашнего путешествия. Не унывай,  дружище! Пойдем, сейчас устроим нашу гостью, а затем мы с тобой поговорим о  покупке напитка, который, я знаю, ты любишь больше всего на свете после самого  себя.    

– А  вы, мастер Морис? – спросил Фелим, лукаво подмигивая глазом.    

Мустангер  только улыбнулся и соскочил с седла.    

................................................    

Крапчатую  кобылу поставили под навес, а Кастро привязали к дереву.    

Утомленный  тяжелым днем, мустангер бросился на свою кровать. Никогда еще в жизни ему не приходилось  быть так долго на охоте, как в погоне за этой степной лошадью.    

Несмотря  на то что ему пришлось провести несколько дней в седле, из них три последних –  в непрерывной погоне за крапчатой кобылой, несмотря на невероятную усталость,  мустангер не мог спать. Время от времени он вставал и начинал ходить взад и  вперед по хижине.    

Казалось,  что достигнутый успех, вместо того чтобы успокоить его, вызвал как раз обратное  действие.    

Наконец  Фелим, пользуясь правом молочного брата, решил выяснить причину его беспокойства.    

– Что  с вами, мастер Морис? Скажите мне, в чем дело?    

– Ничего,  Фелим, ничего. Почему ты меня об этом спрашиваешь?    

– Да  как же не спросить? Ведь и я не могу ни на минутку заснуть с того самого дня,  как вы в последний раз вернулись из сеттльмента. Что-то отняло у вас сон. Может  быть, какая-нибудь мексиканская девица? Нет, я этому никогда не поверю – они не  в вашем вкусе.    

– Ты  чушь болтаешь, Фелим. Со мной ничего не случилось. Дай-ка лучше мне чего-нибудь  закусить. Не забывай, что ведь я с утра ничего не ел. Что у тебя там есть?    

– Признаться,  у нас слабовато насчет еды – ведь за эти три дня, как вы охотились за мустангом,  ничего не прибавилось. Есть у нас немного холодной оленины и кукурузный хлеб.  Если желаете, я сейчас разогрею мясо.    

– Хорошо,  я могу подождать.    

– Не  лучше ли вам выпить сначала стаканчик вина?    

– Я  не прочь.    

– Чистого  или с водой?    

– Стакан  грога. Только принеси свежей воды из ручья.    

Фелим  взял с полки серебряный стакан и собирался уже идти, как вдруг Тара с громким  лаем бросилась к двери. Фелим с некоторой опаской направился к выходу.    

Лай  собаки сменился радостными взвизгиваниями, как будто она приветствовала кого-нибудь  из друзей.    

– Это  старый Зеб Стумп, – сказал Фелим и пошел выполнять поручение.    

Вновь  прибывший был человек совершенно другого склада, чем обитатели хижины.    

Это был  высокий мужчина, не менее шести футов ростом. На нем были сапоги из крокодиловой  кожи; в широкие голенища были заправлены штаны из домотканной шерсти, когда-то  окрашенные кизиловой краской, но теперь уже потерявшие от грязи всякий цвет.  Рубашка из оленьей кожи была надета прямо на тело, а поверх нее – совсем  выцветший зеленый камзол, сшитый из грубой материи работы местных индейцев.  Серая поярковая шляпа, сильно поношенная, дополняла его бедный костюм.    

Охотничье  снаряжение Зеба Стумпа, типичное для лесных охотников Северной Америки, было  так же скромно, как и его костюм. Сумка для патронов и большой серпообразный  рог для пороха были подвешены с правой стороны на ремешке, перекинутом через  плечо. Камзол перехватывался широким кожаным поясом; на нем висели кожаные  ножны, из которых высовывалась грубая рукоятка большого охотничьего ножа,  сделанная из оленьего рога.    

Вопреки  обычаю техасских охотников, на его одежде не было видно никаких украшений. Все  было просто, почти грубо, как будто Зеб осуждал всякое франтовство.    

Даже  ружье – главное орудие его ремесла – было чрезвычайно примитивной работы. Это  ружье было такого размера, что когда хозяин ставил его на землю, дуло доходило  ему до плеча.    

Зебу  Стумпу было на вид около пятидесяти лет. Кожа у него была смуглая, а выражение  лица на первый взгляд производило суровое впечатление. Однако, приглядевшись  немного, вы начинали чувствовать, что этот человек не лишен спокойного юмора.    

Зеб  Стумп родился и вырос в штате Кентукки, молодость свою провел среди девственных  лесов нижней Миссисипи, занимаясь исключительно охотой. Теперь, на склоне лет,  он продолжал это же дело, но уже в дебрях юго-западного Техаса.    

– Здоро́во!  – лаконически приветствовал Зеб мустангера, загораживая дверь хижины своим  большим телом.    

– Добрый  вечер, мистер Стумп, – ответил хозяин, вставая навстречу гостю. – Заходите и  садитесь.    

Охотник  не заставил себя просить и, перешагнув порог хижины, неловко уселся на неустойчивом  стуле. Сиденье было настолько низким, что колени Стумпа очутились почти на  уровне его подбородка, а длинный ствол ружья, словно пика, поднялся на  несколько футов над его головой.    

– Проклятые  стулья! – заворчал он, видимо недовольный неловким положением. – На что лучше какой-нибудь  чурбан: чувствуешь, по крайней мере, что он под тобой не поедет.    

– Попробуйте  вот это, – сказал хозяин, указывая на кожаный сундук в углу комнаты. – Он,  кажется, будет устойчивей.    

Старый  Зеб не возражал против этого предложения и пересел на сундук.    

– Пешком,  мистер Стумп, как всегда?    

– Нет,  моя старуха там; я привязал ее к дереву. Я не был на охоте.    

– Вы,  кажется, никогда не охотитесь верхом, не правда ли?    

– Я  не дурак, чтобы охотиться верхом на лошади.    

– Но  ведь в Техасе все так делают.    

– Все  ли так охотятся или нет, но это дурацкий обычай, обычай ленивых дураков. На  своих на двоих я подстрелю больше дичи за один день, чем за целую неделю верхом  на кобыле. Конечно, для вас, охотника за мустангами, лошадь необходима, но  ежели вы охотитесь за медведем, оленем или диким индюком, то на лошади вы  только их распугаете. Свою старую кобылу я держу только для того, чтобы  перевозить на ней добычу.    

– Кстати,  вы ее оставили под открытым небом. Пусть Фелим поставит ее под навес. Ведь вы  переночуете у нас?    

– Благодарю.  По правде сказать, я рассчитывал на ваше гостеприимство. Относительно моей  лошади вы не беспокойтесь: она хорошо привязана.    

– Может  быть, вы хотите закусить? Фелим как раз готовит ужин. К сожалению, я ничего не  могу вам предложить, кроме оленины.    

– Что  может быть лучше хорошей оленины? Разве только медвежье мясо. Давайте зажарим  ее на горячих углях, я помогу стряпать. Мистер Фелим, если вас не затруднит,  пройдите, пожалуйста, к моей кобыле и принесите дикую индюшку – она привязана к  луке седла; я ее подстрелил по дороге.    

– Чудесно!  – воскликнул мустангер. – Наши запасы совсем истощились. В течение последних  трех дней я охотился за одним замечательным мустангом и не брал с собой ружья.  Фелим и я, а также Тара совсем изголодались за это время.    

– Что  же это за мустанг? – с интересом спросил охотник, как будто не обращая внимания  на последнее замечание.    

– Темно-шоколадная  кобыла с белыми пятнами. Прекрасная лошадка!    

– Чорт  побери! Да ведь это как раз то, за чем я сюда приехал!    

– Вот  как?.    

– Я  видел этого мустанга, видел несколько раз в прерии. Вы говорите, это кобыла? Я  этого не знал, так как она не подпускала меня к себе на расстояние полумили.  Мне хотелось бы, чтобы вы попробовали поймать ее. Я вам скажу, почему. Я был в  сеттльменте. Туда приехал один человек, которого я знавал еще по Миссисипи. Это  богатый плантатор. Жил он на широкую ногу и особенно прославился своими пышными  празднествами. Много оленей и индюков поставлял я для его стола. Его зовут  Пойндекстер.    

– Пойндекстер?    

– Это  имя знают все на берегах Миссисипи – от Орлеана до Сан-Луи. Он был богат, да, думаю,  и теперь не беден, так как привел с собою сотню негров. Кроме того, с ним живет  племянник, по имени Кольхаун, у которого имеются доллары, и делать парню с ними  нечего, кроме как давать своему дядюшке в долг. Теперь, мой друг, я скажу,  почему я хотел повидаться с вами. Единственная дочь плантатора, в которой он  души не чает, большая охотница до лошадей. В Луизиане она ездила на самых  бешеных, каких только можно было найти. Слышала она раз, как я рассказывал  старику о крапчатом мустанге. С тех пор она не давала отцу покоя, пока тот не  обещал ей, что не пожалеет денег тому, кто поймает эту лошадь. Он сказал, что  даст двести долларов. Я знал, что все мустангеры сеттльмента сейчас же  погонятся за мустангом, как только об этом узнают, поэтому, не сказав никому ни  слова, я поспешил сюда на своей старой кобыле.    

– Пойдемте  со мной, мистер Стумп, – сказал молодой ирландец, вставая со стула и направляясь  к дверям.    

Охотник  пошел за ним, несколько удивленный неожиданным приглашением.    

Морис  повел своего гостя к навесу, где был привязан крапчатый мустанг.    

– Похожа  ли эта лошадь хоть сколько-нибудь на того мустанга, о котором вы говорили,  мистер Стумп?    

– Чорт  меня возьми, если это не тот самый мустанг! Готово, уже пойман! Двести долларов  ваши. И будь я проклят, если он не сто́ит каждого пенни этой суммы! Ну и  красота! Вот будет радость для мисс Пойндекстер! Она сойдет с ума от восторга!    

 Глава VII

  БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ    

     

Неожиданное  открытие, что крапчатый мустанг уже пойман, сильно приподняло настроение  старого охотника. Этому немало способствовало также содержимое той бездонной  бутыли, в которой, вопреки опасениям Фелима, все же нашлось еще достаточное  количество виски.    

Оживленная  беседа сотрапезников касалась главным образом охотничьих похождений и происшествий  с индейцами.    

Поскольку  Зеб Стумп был большим знатоком охотничьих дел, немудрено, что он говорил больше  всех. А Фелим только время от времени выражал вслух свое изумление по поводу удивительных  происшествий.    

Однако  беседа прекратилась еще задолго до наступления полуночи. Вероятно, опорожненная  бутыль больше других причин заставила собеседников подумать об отдыхе.    

Старый  охотник привязал свою кобылу на длинную веревку, чтобы она могла пастись, и  захватил с собой с седла старое, пожелтевшее одеяло, которое составляло его  обычную постельную принадлежность.    

– Ложитесь  на мою кровать, – вежливо предложил ему хозяин, – а я лягу на полу, подстелив  лошадиную шкуру.    

– Нет,  – ответил гость, – ни одна из ваших полочек не годится для того, чтобы Зеб  Стумп мог спать на ней. Я предпочитаю землю. Мне лучше всего спится на земле,  да и, кроме того, нет опасности свалиться.    

– Если  вам так нравится, ложитесь на полу; вот здесь будет лучше всего, я вам постелю  шкуру.    

– Молодой  человек, пожалуйста, не беспокойтесь – не стоит напрасно тратить время. Такой  малый, как я, не может спать ни на каком полу. Его постель – зеленая трава  прерии.    

– Неужели  же вы собираетесь спать под открытым небом? – воскликнул изумленный мустангер,  увидя, что гость с перекинутым через плечо одеялом направляется к выходу.    

– Да,  и ничего другого я не намерен делать.    

– Но  послушайте, ведь ночь холодна, вы продрогнете!    

– Это  пустяки. Пусть я немного продрогну, все же это лучше, чем задыхаться без  воздуха под крышей.    

– Вы  шутите, мистер Стумп?    

– Молодой  человек! – горячо отозвался охотник. – Зеб Стумп за последние шесть лет ни разу  еще не растянул своих старых костей под крышей. У меня когда-то было что-то  вроде дома – в дупле старой смоковницы. Это было на Миссисипи, когда моя  старуха была еще жива и я сохранял это жилище ради нее. После ее смерти я  перебрался в Луизиану, а потом сюда. С тех пор синее небо Техаса и днем и ночью  – моя единственная крыша.    

– Если  вы предпочитаете спать снаружи…    

– Да,  я предпочитаю, – коротко ответил охотник, переступая порог и направляясь на зеленую  лужайку, расположенную между хижиной и речкой.    

С ним  было не только его старое одеяло – на руке у него была перекинута веревка шести-семи  ярдов[22]  длиной, сплетенная из конского волоса. Это был кусок кабриэсто, обычно употребляемого  для того, чтобы привязывать лошадь на пастбище, но в данном случае кабриэсто  служило для другой цели.    

Внимательно  осмотрев при свете луны лужайку, охотник раскинул на ней веревку кольцом.    

Войдя  внутрь этой своеобразной ограды и завернувшись в одеяло, Зеб Стумп спокойно  улегся и через минуту уже спал.    

Однако  недолго ему пришлось отдыхать. Пара удивленных глаз следила за каждым движением  охотника; это были глаза Фелима О'Нила.    

– Святой  Патрик, – шептал он, – что это значит? Для чего старик окружил себя веревкой?    

Любопытство  гальвейца сначала боролось с чувством вежливости, но потом первое взяло верх.  Едва лишь раздался храп заснувшего охотника, как гальвеец прокрался к нему и  стал его трясти, чтобы получить ответ на неразгаданный вопрос.    

– Будь  ты проклят, ирландский осел! – воскликнул Стумп с явным неудовольствием. – Я  думал, что уже утро. Для чего я кладу вокруг себя веревку? Для чего же еще, как  не для того, чтобы оградить себя от всякой нечисти!    

– От  какой нечисти, мистер Стумп? Вы хотите сказать – от змей?    

– Ну  конечно, от змей, чорт бы тебя побрал! Отправляйся спать.    

Несмотря  на резкий отпор, Фелим, довольный, вернулся в хижину.    

– Змеи  в Техасе надоедают хуже индейцев, – ворчал он, разговаривая сам с собой. – Ни одной  ночи не могу заснуть спокойно с тех пор, как сюда попал. Вечно только и думаешь  о них или видишь их во сне. Как жаль, что святой Патрик не посетил эту страну,  прежде чем отправиться на тот свет.    

Фелим,  живя в уединенной хижине, мало с кем встречался и потому не знал о магических  свойствах кабриэсто.    

Он не  замедлил использовать приобретенные знания. Тихонько прокравшись в хижину,  чтобы не разбудить заснувшего хозяина, Фелим снял висевшее на стене кабриэсто,  затем, снова выйдя за дверь, положил его вокруг хижины.    

Закончив  эту процедуру, ирландец переступил порог жилища, шепча:    

– Наконец-то  Фелим О'Нил сможет спать спокойно, сколько бы там ни было этих змей в Техасе.    

После  этого в хижине водворилась полная тишина. Земляк святого Патрика, не боясь  больше змей, моментально заснул, растянувшись на лошадиной шкуре.    

Некоторое  время казалось, что все наслаждались ночным отдыхом, включая Тару и пойманного  мустанга. Единственно, кто нарушал общую тишину, это старая кобыла Стумпа, которая  щипала сочную траву на ночном пастбище.    

Однако  скоро обнаружилось, что старый охотник не спал. Вместо того чтобы лежать спокойно,  он ворочался с боку на бок, как будто какая-то назойливая мысль лишила его сна.  Кончилось это тем, что Стумп не выдержал, сбросил с себя одеяло, сел и  недовольно огляделся.    

– Чорт  бы побрал этого ирландского дурака! – процедил он сквозь зубы. – Испортил мне  сон, проклятый! Надо было бросить его в речку. Только из уважения к его хозяину  я этого не сделал. Наверно, мне так и не удастся заснуть до утра.    

При этих  словах охотник еще раз завернулся в одеяло и лег. Однако заснуть ему не удалось.  Он снова начал ворочаться. Наконец опять сел и выругался.    

На  расстоянии двадцати футов[23]  от того места, где он сидел, охотник неожиданно заметил змею.    

– Змея!  – шепотом произнес он, когда его глаза остановились на пресмыкающемся. – Любопытно,  что это за порода. Слишком велика для гремучей змеи. Правда, в этих краях  встречаются гремучие почти такого размера. Нет, это не она… А-а, теперь  понимаю. Это «курочка» ищет яйца. Ах ты бестия! И ведь ползет прямо на меня.    

В его  тоне не чувствовалось испуга. Зеб Стумп знал, что змея не переползет через  кабриэсто, а, коснувшись его, поползет обратно, как от огненной черты.    

Под  защитой этого магического круга охотник мог спокойно следить за неприятелем,  если бы это была даже самая ядовитая змея. Но она не была ядовитой. Это был  всего лишь у́ж и притом самый безобидный, из той разновидности змей, которой  народная фантазия придумала название «курочка».    

На лице  Зеба отразилось любопытство. Как только «курочка» подползла к самому кабриэсто  и, немного приподняв голову, ткнулась прямо в веревку, она тотчас же повернула  и поползла обратно.    

Охотник  с любопытством следил за ее движениями.    

– Бедная  тварь! Пусть себе ползет восвояси. Правда, она высасывает индюшечьи яйца и этим  сокращает индюшечий род, но ведь это ее единственная пища, и нечего мне на нее  сердиться. Но на этого проклятого дурака я зол. Что бы это придумать ему в  наказание?.. Есть! Здо́рово придумал!    

При этих  словах старый охотник вскочил на ноги и бросился за уползающим ужом.    

Минута –  и у́ж извивался в его руках.    

– Ну,  мистер Фелим, – воскликнул Зеб, – теперь держись! Я напугаю твою трусливую душу  так, что ты не заснешь до самого утра… Ты для меня это сделаешь, «курочка»?    

И  охотник направился к хижине. Тихонько прокравшись в нее, он пустил ужа внутрь  круга кабриэсто, которым Фелим тщательно оградил свое жилище.    

Вернувшись  на свое травяное ложе, охотник еще раз натянул одеяло и пробормотал:    

– Если  змея в течение получаса не вползет на этого ирландского дурня, то в таком  случае Зеб Стумп дурак… Стой! Что это? Чорт побери, неужто это он?    

В эту  минуту поднялся такой неистовый шум, который мог бы разбудить всю окрестность  на расстоянии нескольких миль.    

Сначала  раздался человеческий крик, или, вернее, человеческий вопль – такой, какой мог  вырваться только из глотки Фелима О'Нила. Ему сейчас же стали вторить животные,  и вскоре вопли Фелима потонули в диком хоре голосов, в котором собачий лай  сливался с лошадиным храпом и ржаньем.    

– Что  случилось? – спросил хозяин, соскочив с кровати и направляясь к охваченному ужасом  слуге. – Что за нечистая сила обуяла тебя? Может быть, тебе приснилось  привидение?    

– О,  мастер Морис, хуже привидения! Меня искусала змея. Она проползла по всему моему  телу! Святой Патрик, я бедный, погибший грешник! Я, наверно, сейчас умру.    

– Искусала  змея? Скажи где? – спросил Морис, торопливо зажигая свет.    

Вместе с  охотником, который уже успел очутиться в хижине, он стал осматривать тело Фелима.    

– Я  не вижу никаких признаков укусов, – продолжал мустангер, после того как он тщательно  осмотрел тело слуги, поворачивая его во все стороны.    

– Нет  даже царапины, – коротко отозвался Стумп.    

– Не  укусила? Это хорошо. Но она ползала по всему моему телу. Я и сейчас чувствую холод  от нее.    

– Да  правда ли, что тут была змея? – спросил Морис с сомнением в голосе. – Может  быть, тебе все это только приснилось, Фелим?    

– Какой  тут сон, мастер Морис! Это была настоящая змея. Я вас уверяю, что это так.    

– Возможно,  что и была змея, – вмешался охотник. – Давайте посмотрим, может быть мы ее  найдем. Кругом вашего дома лежит веревка из конского волоса. Как же это змея  могла перебраться через нее?.. Стой, вот она!    

Говоря  это, охотник указал на угол, где, свернувшись кольцом, лежала змея.    

– Да  это всего лишь у́ж, «курочка»! – продолжал Стумп. – Он не опаснее голубя. Искусать  тебя он не мог, но мы все равно с ним расправимся.    

Сказав  это, охотник схватил ужа в руки, поднял высоко и бросил оземь. Уж потерял способность  двигаться.    

– Вот  и все, мистер Фелим, – сказал Зеб, наступая змее на голову своим тяжелым каблуком.  – Теперь ложись спокойно спать и спи до утра: змеи тебя больше не будут  беспокоить.    

Подталкивая  ногой убитого ужа, Зеб Стумп вышел из хижины, весело посмеиваясь. В третий раз  растянулся он на траве лужайки во весь свой огромный рост и на этот раз наконец  заснул.    

 Глава VIII

  ТЫСЯЧЕНОЖКА