1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 

  
   
    
Тирсо де молина
    
Дон Хиль — зеленые штаны
   
   
    Действующие лица
    
Дон Дьего де Солис
    
Донья Хуана — его дочь
    
Дон Педро де Мендоса
    
Донья Инес — его дочь
    
Донья Клара — кузина доньи Инес
    
Сельо — кузен доньи Клара
    
Дон Хуан деТоледо
    
Фабьо, Десьо — его друзья
    
Дон Мартин деГусман
    
Дон Антоньо
    
Вальдивьесо — дворецкий доньи Хуаны
    
Кинтана — ее слуга
    
Караманчель — ее слуга
    
Агилар — слуга дона Педро
    
Осорьо — слуга дона Мартина
    
Певцы и музыканты
    
Альгуасил
    
    
Действие происходит в Мадриде.
   
   
    
     
Действие первое
    
    
     
      
У въезда на Сеговийский мост
     
     
      
       
Явление первое
      
      
Донья Хуана в мужском костюме — зеленых штанах и камзоле, Кинтана.
      
       
        
         
Кинтана
        
        
Вот Сеговийский мост пред нами,
        
А там, за ним, уже Мадрид. Пора забыть Вальядолид
        
С его зелеными садами,
        
И Эсполон*, и улиц вязь,
        
Галеры на Эсгеве* синей,
        
Что прочь несет в своей стремнине
        
Всю накипь города и грязь.
        
Ее заботливые воды
        
Бессонно чистоту блюдут:
        
Так инквизиционный суд
        
От примесей блюдет породу.
        
Приведены сюда бедой,
        
Глядим сейчас на мост огромный,
        
Вознесшийся на этой скромной
        
Скорей речушкой, не рекой.
        
То Мансанарес. Он струится
        
Под арками моста внизу,
        
Напоминая мне слезу,
        
Что, одинокая, сочится
        
Из многих неподвижных глаз…
        
Но я хотел бы знать причину,
        
Донья Хуана, что в мужчину
        
Внезапно превратила вас.
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Кинтана, друг, имей терпенье!
       
      
      
       
        
         
Кинтана
        
        
Пять суток, проглотил язык,
        
Скитаюсь с вами я, старик.
        
В тот понедельник — помню день я —
        
Вы, доверяя мне во всем,
        
За вами следовать велели,
        
Не объяснив причин и цели.
        
Осиротел ваш отчий дом:
        
Вы были в нем зеницей ока
        
И вдруг исчезли без следа.
        
За вами — для чего? куда?
        
Бреду и я, а вы жестоко
        
Ни слова мне. Я обещал
        
Не задавать вопросов тщетных
        
И тайн не вырывать заветных.
        
Пять суток я как пень молчал
        
И шел за вами, как лунатик,
        
Предполагал, считал, гадал
        
И пальцем в небо попадал,
        
Как настоящий математик.
        
Так отомкните же уста,
        
Недоумение рассейте,
        
Мои седины пожалейте!
        
Ведь, надо думать, неспроста
        
С собою взяли вы Кинтану:
        
Боялись вы опасных встреч
        
И знали: вашу жизнь беречь,
        
Как неусыпный страж, я стану.
        
Сеньора! Хочет вам помочь
        
Ваш преданный телохранитель,
        
Чтоб опечаленный родитель
        
Увидел невредимой дочь.
        
Прошу: имейте состраданье
        
К тому, чьи думы лишь о вас.
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Тебя взволнует мой рассказ.
        
Так слушай же.
       
      
      
       
        
         
Кинтана
        
        
Я весь вниманье.
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Месяц минул и второй
        
С той поры, как в пестрый шелк
        
Был одет апрелем юным
        
В праздник Пасхи голый дол.
        
Как всегда, вальядолидцы
        
Вышли погулять на мост
        
(Мужем и женой Ансурес
        
Некогда он возведен) *.
        
Я гуляла беззаботно
        
Вместе с шумною толпой;
        
Там я душу потеряла,
        
Там рассталась я с душой.
        
Мимо церкви Виторийской
        
Шла — и беззащитный взор
        
Вдруг Адониса приметил…
        
Не одну Венеру — сто
        
Он пленил бы, в сотне
        
Марсов Ревность бы к себе зажег…
        
О его глаза споткнулась
        
Я, как будто о порог,
        
И навеки завладела
        
Сердцем грозная Любовь,
        
Повелительница смертных.
        
Сразу же заметил он,
        
Как дрожу я, как шатаюсь,
        
И, склонившись предо мной,
        
Сдернувши с руки перчатку,
        
Этой мраморной рукой
        
Поддержал меня и молвил:
        
«О мой ангел неземной!
        
Вам ли следовать примеру
        
Духа, сеющего зло?»
        
Он унес мою перчатку,
        
С нею душу он унес…
        
Раньше знала я: в апреле
        
Долго ночь не настает,
        
Но как миг мелькнул тот вечер:
        
У любви особый счет.
        
Красотою совершенной
        
Приковал он робкий взор,
        
И его очарованье,
        
Словно яд, струилось
        
В кровь. Солнце, завистью объято,
        
Траурной оделось мглой,
        
Чтоб не слышать, как прощался
        
Этой ночью он со мной,
        
У моей кареты стоя.
        
Было все в речах его:
        
И сомненье, и томленье,
        
Стон печали, страсти зов
        
Рвущийся из сердца в сердце
        
Слов стремительный поток.
        
Скифией ушла из дому
        
Троей я пришла домой*.
        
Вспомни молодость, Кинтана,
        
Вспомни все — и ты поймешь.
        
Глаз в ту ночь я не сомкнула —
        
Мнилось мне, на небосвод
        
никогда не выйдет солнце
        
В ореоле золотом.
        
С синевою под глазами
        
Встала я; молчал наш дом,
        
Погруженный в сон глубокий;
        
Дверь открыла на балкон,
        
Обмерла и задрожала:
        
Ждал внизу, недвижный, он.
        
На меня с тех пор осаду,
        
Как на крепость, он повел:
        
Ночью музыка звучала,
        
Письма приходили днем.
        
Письма, музыка, подарки…
        
Но расплаты час пришел:
        
Двух лишь месяцев достало _
        
Пала крепость, враг пленен,
        
Сломлено сопротивленье,
        
Выигран неравный бой
        
Дон Мартином де Гусманом.
        
(Это он, Кинтана, он,
        
Ты его, конечно, знаешь.)
        
Сколько было страстных слов,
        
Сколько было нежных жалоб!
        
Клятвы расточал, как мот,
        
Исполнял он их, как скряга.
        
Пролетели дни стрелой,
        
Все узнал отец Мартина,
        
И тогда-то грянул гром;
        
И гроза разбушевалась
        
Над моею головой.
        
Знаменит мой род старинный,
        
Но, к несчастью, разорен,
        
А старик на целом свете
        
Только золото и чтит.
        
В одряхлевшем сердце алчность,
        
Как змея, свилась в клубок.
        
Не хотел он, чтоб женился
        
Сын его, Мартин, на той,
        
Что семидесяти тысяч
        
За собой не принесет.
        
В это время от дон Педро
        
Получает он письмо:
        
Тот, старинной дружбой движим,
        
Прочит за Мартина дочь.
        
«Да» — сказать старик боится,
        
«Нет» — сказать ему невмочь:
        
Вдруг, измену обнаружив,
        
В суд подам я на того,
        
Кто нарушил слово чести;
        
Грех Мартина, свой позор
        
Захочу предать огласке!
        
Как тут поступить? И вот
        
Дон Андрес изобретает
        
Хитроумнейшую ложь,
        
Чтобы сбить меня со следа:
        
Сына шлет в Мадрид тайком;
        
Нет отныне дон Мартина,
        
Есть дон Хиль де Альборнос.
        
А отцу Инес, дон Педро,
        
Пишет старый лис письмо,
        
Что связал себя с Хуаной
        
Де Солис его сынок —
        
Незавидною невестой,
        
Без дублона за душой.
        
Но уж если так безумен
        
Легкомысленный щенок,
        
Вместо сына посылает
        
Он дон Хиля. Этот дон
        
Родовит, богат, приятен,
        
Молод и хорош собой.
        
Жадностью к деньгам научен,
        
Дон Андрес расчислил все.
        
Сын покорно согласился…
        
Не простясь, уехал он,
        
И сейчас же в это сердце
        
Подозрение впилось,
        
Многоглазое, как Аргус,
        
И, как рысь перед прыжком,
        
Чуткое. Тогда на помощь
        
Золото ко мне Пришло
        
Золото и два алмаза.
        
И открылись предо мной
        
Человеческая низость,
        
Беззастенчивое зло…
        
Слишком поздно поняла я
        
Хрупкость клятв и лживость слов!
        
В силу, дерзость и отвагу
        
Обратились с этих пор
        
Слабость женская и робость:
        
Не боюсь я ничего,
        
Ибо тот силен безмерно,
        
Кто бедой к стене приперт.
        
Я, твоей опеке вверяясь
        
И надев наряд мужской,
        
Смело в плаванье пустилась.
        
Верю твердо: утлый челн
        
Тихой гавани достигнет
        
Знаю, что Мартин живет
        
Вот уже два дня в Мадриде.
        
О Кинтана! Строгий счет
        
Сердце, отдыха не зная,
        
Всем шагам его ведет!
        
Чтоб Инес пленить, изменник
        
На себя наводит лоск;
        
Чтоб дон Педро одурачить,
        
Сеть из небылиц плетет.
        
Пусть! Препятствием я встану
        
На его пути кривом:
        
Я капкан поставлю зверю,
        
Птицу заманю в силок,
        
Обведу его вкруг пальцев
        
И верну на путь прямой.
        
Вылечит его безумье
        
Хитростей моих настой.
        
Он меня узнать не сможет
        
В этом облике мужском,
        
Но, боюсь, обман раскроет,
        
Если будешь ты со мной.
        
Поезжай пока в Вальекас,
        
Там найди себе жилье, —
        
Это близко от Мадрида.
        
Ты получишь письмецо
        
С кем-нибудь из хлебопеков
        
Иль разносчиков.
       
      
      
       
        
         
Кинтана
        
        
Точь-в-точь
        
Дивный ваш рассказ, сеньора,
        
Словно быль седых времен
        
О волшебнике Мерлине…*
        
Да поможет вам господь!
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
А теперь прощай, Кинтана!
        
Я пришлю тебе письмо.
       
      
      
Кинтана уходит.
     
     
      
       
Явление второе
      
      
Донья Хуана, Караманчель.
      
       
        
         
Караманчель
        
        
Ну и трактирщик! Как завел —
        
«Плати вперед!» На мост приди ты —
        
Уж мы с тобою были б квиты…
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Эй, ты! А ну…
       
      
      
       
        
         
Караманчель
        
        
Я вам не вол,
        
И, значит, нукать не пристало.
        
А если вол — пора пришла
        
Распрячь да покормить вола,
        
И напоить бы не мешало!
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Что ж, напою — и не водой.
        
Согласен?
       
      
      
       
        
         
Караманчель
        
        
Ох, сеньор, еще бы!
        
Готов служить вам хоть до гроба.
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Скажи: а кто хозяин твой?
       
      
      
       
        
         
Караманчель
        
        
Хозяин! Господи! Когда бы
        
Хозяева лились дождем
        
Или, не двигаясь, рядком,
        
Сидели, квакая, как жабы,
        
Валялись тут, на мостовой,
        
Шли косяками, как сардины,
        
Мне не достался б ни единый —
        
Уж, видно, жребий мой такой.
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Но у кого служил ты?
       
      
      
       
        
         
Караманчель
        
        
Случай
        
Мне всучивал товар дрянной.
        
Клянусь, в сравнении со мной
        
И Ласарильо был везучий*
        
Я в слуги к лекарю пошел:
        
Он весь в атласе, фу-ты, ну-ты,
        
Ножищи замшею обуты:
        
И вроде чист, а дух тяжел.
        
По всем углам валялись книжки,
        
Но уж умишком — что твой дуб;
        
Как немец, жирен, вислогуб
        
И бородой зарос. Делишки
        
Такие он творил в тиши,
        
Что, сна лишившись от тревоги,
        
Я через три недели ноги
        
Едва унес. А хороши
        
Ведь были заработки!
       
      
      
       
        
         
Донья Хуана
        
        
Что же
        
Творил он?
       
      
      
       
        
         
Караманчель
        
        
Скажет афоризм,
        
К нему прибавит силлогизм*,
        
Рецепт напишет подороже —
        
И дело в шляпе. Так, ей-ей,
        
Он всех лечил. Для врачеванья
        
Нужны глубокие познанья,
        
А где найдешь людей темней,
        
Чем медики? Но мы на веру
        
Им нашу жизнь вручаем. Все
        
Они как белки в колесе —
        
Им не до книг. Вот мой, к примеру.
        
Он утром очи продерет,
        
Сожрет несвежую свинину,
        
Как следует христианину,
        
И аква витисом запьет*,
        
Животворительной водицей, —
        
И по визитам. Я — за ним,
        
Бежим по улицам кривым,
        
Аж пыль клубится над столицей.
        
В одиннадцать бредем домой.
        
Поверь мне, добрый мой читатель;
        
Да будь из бронзы врачеватель,
        
Он фистулами и мочой
        
И кое-чем еще похуже
        
Уж до того, несчастный, сыт.
        
Что Гиппократ ему претит,
        
И вообще на черта нужен.
        
Он мяса тухлого кусок
        
Проглотит и запьет винишком,
        
Потом придет черед картишкам —
        
За пулькой посидит часок…
        
Но три пробьет — и все сначала:
        
Несется медик во всю прыть,
        
И я, как за иголкой нить,
        
За ним несусь. Домой, бывало,
        
Вернемся к ночи. В кабинет
        
Хозяин поспешает (малость
        
В нем совести еще осталось),
        
И вот ползут на божий свет
        
Все Расисы и Авиценны*.
        
Но чуть раскроет фолиант,
        
Как оглушительный дискант
        
К нему доносится сквозь стены:
        
«Куда пропала Леонор?
        
Инес! Да что это такое?
        
Простынет у меня жаркое!
        
Зови отца. Сеньор! Сеньор!» —
        
«Я занят, — отвечает веско
        
Супруг. — Графинин сын как труп:
        
Холера это? Или круп?
        
Ее подруга, генуэзка,
        
Вторые сутки вся горит.
        
Пустил бы кровь, да страшновато:
        
Она, голубушка, брюхата.
        
Вот посмотрю, что говорит
        
Гален»*. Но входит тут супруга:
        
«Ты все науки превзошел,
        
А твой Гален — прямой осел.
        
Не миновать тебе недуга
        
От непосильного труда.
        
Не нарушай, мой друг, порядка.
        
А если лишних два десятка
        
Помрет — не велика беда».
        
Внимает эскулап в молчанье,
        
То покривится, то вздохнет,
        
Потом из-за стола встает:
        
В утробе у него бурчанье,
        
И требует она еды
        
Земной, мясной да пожирнее.
        
На полку ставит он скорее
        
Духовной мудрости плоды
        
И с радостью за стол садится,
        
Уписывает все подряд:
        
Сперва, как водится, салат —
        
Над ним он истово трудится;
        
Другие блюда чередой
        
Отведав, трапезу венчает
        
Маслинами и день кончает —
        
Отходит с миром на покой,
        
Не прочитав и полстраницы.
        
А там и утро настает,
        
И снова, утирая пот,
        
Бежит по улицам столицы.
        
Он к пациенту на кровать
        
Присядет, потирая ручки,
        
Острот заезженных три штучки
        
Отпустит и начнет писать
        
Рецепт, который знали предки.
        
Меж тем ученых слов река
        
С его струится языка:
        
Он в этом мастер был — и редкий:
        
«Сеньора! Ясен ваш недуг:
        
Ипохондрические газы —
        
Причина главная заразы.
        
Они, свершив по жилам круг,
        
Избрали вашу плевру ложем.